Жили-были бабушка и дедушка. Была у них внучка Танюшка. Сидят они как-то раз у своего дома, а мимо пастух стадо коров гонит. Коровы всякие: и рыжие, и пестрые, и черные, и белые. А рядом с одной бежал бычок — черненький, маленький. Где припрыгнет, где прискачет. Хорошенький такой бычок.

Бабушка и говорит:

— Вот бы нам такого теленочка. Мы б его вырастили, продали, а на вырученные деньги Танюшке приданное купили.

— Да разве ж сейчас на такие деньги приданое купишь, — возразила Танюшка.

— Пошто нет? За мясо, за шкуру, за рога и копыта — вон сколь получится, — не уступала бабуля.

— Современным женихам, им квартиру или машину подавай в приданое, стадо бычков надо продать, чтобы такие деньжищи выручить, — не унималась внучка.

А дедушка ничего не сказал, но про себя подумал: «Кабы не такая страшненькая была да вреднючая, глядишь, и без приданого бы взяли. А то уж перестарок, а женихи наш дом десятой дорогой обходят. Сколь мы её еще кормить будем?».

Мамаша-то привезла её на лето к родителям погостить лет двадцать пять назад, а забрать забыла, а сама исчезла, будто и не было. Отца Таниного и сама родительница не могла вспомнить. Вздохнул дедушка и чай пить пошел. А сам все думу думает. Думал — думал и придумал.

Вот настала ночь. Бабка легла спать, Танюшка легла спать, кошка легла спать, собака легла спать, куры легли спать, только дедушка не лег. Собрался потихоньку, пошел в лес. Пришел в лес, наковырял с елок смолы полное ведро и вернулся домой.

Бабка спит, Танюшка спит, кошка спит, собака спит, куры тоже уснули, один дедушка не спит — смолой забор мажет. Посмотрел дедушка — хорошо получилось, но чего-то не хватает. Нарвал пучок травы посочнее, шлепнул на забор, она и приклеилась. Подергал, держится — вот теперь отлично получилось. Обтер смолу с рук скипидаром и спать пошел.

Шло мимо дедова забора на утренней зорьке деревенское стадо. Все коровы на травяной пучок оглядывались: и рыжие, и белые, и цветные, но пастух их кнутом подгонял, чтобы не задерживались. А маленький черненький бычок отстал от мамки, пастух и не заметил. Подбежал бычок к зеленой душистой приманке, как припрыгнет, как прискачет от радости, как ухватит побольше клочок, да как прилипнет к смоляному забору. Мычать бы, мамку звать, да губы слиплись, рожками упираться — рожки прилипли, ножками оттолкнуться — и ногами влип.

Встали утром Танюшка с бабушкой, вышли во двор, а у забора бычок - черный бочок весь в смоле увяз.

— Ой, батюшки! — запричитала старуха. — Откуда у нас чудо такое? Чей же ты будешь?

— На нашем заборе висит, значит, наш, — оборвала её внучка.

— Как же, Танюша, заблудился он, от матери отбился, искать его станут, заберут, отымут.

— Пусть попробуют, — зло пробурчала девица и глаз так нехорошо сощурила, прямо вылитая утерянная мамаша.

Пока сыр-бор был, не заметили женщины, подошедшего к забору парня деревенского, Анчутку. Он уж опохмелился и на работу, на скотный двор, шел.

— А чего это вы тут делаете? А что это тут у вас за бычок такой, смоляной бочок? — пьяненько захихикал он. — Чей это телок к вам приблудился?

— Наш это, — отрезала Татьяна.

— Ага, ваш! У вас скотины никой уже сто лет нету. Вот я его сейчас освобожу и на скотный двор сведу, глядишь, хозяин сыщется.

Не успела девка его облаять, а бабушка запричитать, как Анчутка ухватился за бычка, а ногами о забор оперся, ну, и прилип, конечно. Дедушка полночи не зря старался, хорошо забор смазал. Парень подергал ноги и решил руками себе помочь, бычка отпустил, за забор ухватился.

Когда дед вышел на призывный мат, Анчутка висел на заборе рядом с бычком и только губами мог шевелить.

— Што, болезный, Анчутка непутевый, ругаешься? Пошто это ты мой забор ломаешь да скотину мою пугаешь?

— Пусти, дед, иначе отлипну — убью! — взвыл пленник.

— А, так ты ишо и лаешься! Так и отлипай сам. А вы што, бабы, встали, завтракать пора, брысь в дом. Пущай, как хочет, так и освобождается.

И, не обращая внимания на вопли почти отрезвевшего соседа, ушел. Ближе к вечеру дедушка бычка скипидарчиком от забора отклеил, в сараюшку спрятал, накормил, напоил. А парня вроде, как и нету, не замечает. Скоро уж стадо обратно пойдет, увидят люди, засмеют, да и замаялся он на заборе-то висеть. Вот и взмолился:

— Отпусти, старик, я тебе бутыль первача подарю и про бычка никому не скажу.

— А на что мне твой самогон? Я свою печень ишо лет десять назад на самогон поменял, а тебе он самому пригодится, на свадьбу, и мясо будет кстати.

— На какую свадьбу? — насторожился парень.

— А ты разве за Танюшкой не ухаживашь? Вон, как тебя к ей влекет, аж к забору прилип, — засмеялся дедок.

— Я?! Ни за что! Меня ж вся деревня засмеет!

— А как на заборе-то увидят, не засмеют? — подколол старик. — Ишо скажу, что ты к Таньке по ночам шастал, вот я забор-то и намазал, чтобы, значит, тебя имать, вот и споймал. Да не убивайся ты так! Мы вам избу свою отдадим, сами во времянку со старухой переселимся.

Парень заплакал остатками утренней опохмелки, а может, и впрямь проняло:

— Страшная она очень, злая, как собака цепная, что ж я с ней делать — то стану?

— А ничо, — утешил дед, — ночью темно, не видно, а днем на работу да на рыбалку. Мы с ей больше двадцати годов живем, и ничо, выжили. Ну, и ты как-нибудь. Согласен, али как? А то вон, стадо уж пылит по дороге.

Парень обреченно кивнул головой.

— Ну, вот, давно бы так. Зачем цельный день, почитай, маялся. Я счас тебя быстренько отклею, водочки налью, в баньку с тобой сходим, дорогой зятек, не печалуйся, — приговаривал старичок.

А Танька со счастливым лицом из-за сарайки выглядывала, даже похорошела вроде.

Вот под вечер сели дедушка, да бабушка, да внучка Танюшка, да зять их Анчутка на крылечке — сели, запели после баньки, после чаю, после стопочки:

— Ой, да не вечер, да не вечер…

2016 г.

Один матерщинник не верил в чудеса. Назовем его хоть Петр, хоть Василий. Больше всего он не верил в исполнение желаний. И вот как-то выпивал хоть Петр - хоть Василий с одним интеллигентом. Парень оказался хороший, ничего, что с двумя дипломами. Компанейский и на выпивку крепкий. Только на аффирмациях повернутый малость. Ну, у каждого свой бзик. Кто за столом о бабах, кто о работе, некоторые о евреях, а этот об аффирмации, даже интересно.

- Ты пойми, Петр, главное, верить. И помни, Василий, самое важное – четко сформулировать своё желание. Иначе исполнится точь-в-точь, а ты чего-то не додумал.

- Брось, братан, - отмахивался Петр, откупоривая новую бутылку, – желания мои сроду не исполняются. Хотел в институт поступить, а окончил ПТУ, хотел на Наташке жениться, а взял эту манду.

- Не верил ты, - не унимался ботан. – Ты поверь сильно – сильно и чудо обязательно случится.

- Да я ни в бога, ни в черта не верю, уж тем более в чудеса. Ну, давай, за чудеса!

- За исполнение желаний, - подхватил очкарик.

- И за них, - согласился хоть Петр - хоть Василий. – Вздрогнули!

И они вздрогнули и ещё много раз вздрогнули, а как разошлись, оба не помнили.

Утром первой мыслью в тяжелой похмельной голове Василия было: «Эх, рассолу бы!». И рассолу ему прямо в пересохший рот налила его родная манда - жена. Петр изумленно спросил: «Ты, блядь, может, ещё и опохмелиться поднесешь?».

- Конечно, родной, - непривычно ласково проворковала подруга жизни.

Хоть Петр – хоть Василий продрал глаза и резко сел. Женщина и впрямь протягивала ему запотевшую рюмку с целительным зельем. Это было уже слишком. «Может, «белочка»?» - закралась нехорошая мысль в больную голову. Но водка была настоящая, и Петр выпил, потом еще пару стопок подряд замахнул, и ему заметно полегчало.

- Да, бля! – удовлетворено промычал Василий, закуривая предупредительно поднесенную женой сигарету.

- Я, конечно, боялась, но раз ты всё знаешь и так настаиваешь, - робко начала женщина.

- На чём? - пьяновато – расслабленно поинтересовался Петр – Василий.

- Ну, на бля. Первый раз страшновато было, а потом привыкла, даже понравилось.

- Да, к чему привыкла, что, бля, понравилось!

-Ну, это самое – бля.

- Ты что?! Ты с чужими мужиками…

Манда смиренно кивнула.

- Да я тебя, да… - дальше Петр – Василий произнес фразу из непечатных выражений, в форме пожелания анального секса. Что с ним тут же и случилось. Непонятно откуда возник огромный, смуглокожий, волосатый мужик, сдернул с Петра трусы и полностью удовлетворил его желание, да в никуда же и сгинул.

- Что это, Петя? - прошептала жена.

- А я откуда знаю, е…- и Петр привычно пожелал супруге орального секса, что тут же материализовавшийся половой гигант с удовольствием принялся исполнять.

- Ах ты, козел! Что б у тебя яйца отсохли!

Над кудрявой роскошной шевелюрой обнаженного джина тут же выросли не менее шикарные рога, а к ногам со стуком брякнулась часть гениталий. Мужик обиженно ретировался. Повисшую тишину царапали отдаленные звуки взрывающихся петард за окном.

- Люсь, а ведь это аффирмация, - впервые за последние три года, назвал жену по имени Василий.

- Афи – что? – переспросила жена.

- Аффирмация, бля.

- Так я ж и говорю, я не хотела, он сам, - заторопилась Люся.

- Молчи, б.., ммм, дура! – завопил Петр – Василий. – Тут главное – не материться. У меня теперь желания сбываются, понимаешь, б…лин! Все!

- Ой! А шубу, Васенька, можешь пожелать? – автоматически откусывая от материализовавшегося блина, заискивающе поинтересовалась супружница.

- На х… зачем мне шуба?

- Мне, мне шубу.

- Таким б…, а ладно, могу и шубу, - ухнул Петр – Василий с широкого плеча.

И, представьте, шуба появилась, вполне себе приличная норковая шуба.

Жить бы им да радоваться, но аффирмация, как и предупреждал интеллигентный приятель, не терпит неточных формулировок. Пожелал, чтобы ВСЕ желания сбывались, все и сбываются. А это, согласитесь, не всегда удобно, особенно такому матерщиннику, как Петр. Послать и то никого невозможно, пошлешь их «на» или «в» – он ведь идут именно туда, и не к кому-нибудь, а к нему, хоть Петру – хоть Василию или к супруге его.

Он похудел, осунулся, стал бояться своих желаний. А однажды в отчаянии пожелал ничего не желать, так чуть было не окочурися с голоду и от разрыва мочевого пузыря. Кушать и писать надо, а не хочется. Пришлось, тщательно подбирая слова, сформулировать некоторые желания. Но радости не прибавилось. Даже выпивка с закуской, регулярно желаемые, никакого удовольствия не доставляли. Петр уж подумывал, грешным делом, не пожелать ли смерти. Но побаивался, видно, не дошел ещё до последней точки.

- Хоть бы очкарик этот пришел, может, посоветовал бы что дельное, тоскливо подумал Василий.

Он и пришел. С бутылкой и тортиком, интеллигент хре…

- Я же предупреждал, - вздохнул удручённо собутыльник, - а ещё доказывали, что не верите.

- Ты меня, б, не лечи, б, - кричал Петр, нервно глотая окончания, готовых сорваться ругательств. – Ты мне скажи, что делать-то теперь?!

- Теперь одно остается – чётко сформулировать свои желания, чтобы не накосячить.

- Да пробовал уже, не получается, - пригорюнился аффирматор. – И разувериться не могу, знаю, что сбывается. Эх! Жить бы мне, да радоваться, как раньше!

И представьте, сбылось. Только материться совсем перестал.