Глава шестая

Философские беседы. Два портрета

Дима Усольцев давно планировал нанести визит Ангелу Филипповичу. Он сразу разгадал в нем интересного собеседника, с которым можно было поговорить на разные темы. Обсудить проблемы, где-то даже поспорить, попытаться навязать свои взгляды и убеждения. Возможно, попросить у него совета... Вот в совете в эти дни он очень нуждался. Отношения с Каплей катастрофически не складывались! 

Раньше Дима мало общался с девушками. Сначала был университет, где он с головой окунулся в учебный процесс. В свободное время ходил разгружать вагоны, потому-что денежный вопрос стоял для него очень остро. Тут уж, как говорится, не до любовных переживаний.  Дима решил отложить все эти амурные дела на потом. Женщина в его жизни планировалась появиться несколько позже. Но вот она появилась, а Дима оказался не готов. Все происходило совсем не так, как в любовный романах. Как ему это раньше представлялось. Так что совет опытного мужчины ему сейчас был просто необходим!

Но, если подумать, с кем в этой чертовой коммуналке можно поговорить? С кем тут посоветуешься, с кем, наконец, отведешь душу?.. С Павлом Сергеевичем? Не смешите! Этот неврастеник не в состоянии разобраться даже со своей соседкой Аннушкой, которая все так же "неровно дышит" и ждет от него решительного шага. С ним можно лишь загнать себя в глубокую депрессию, из которой уже не выбраться!.. Электрик Федя? С этим поговорить можно. Но только за бутылкой водки, и только о хоккее. Обсудить важнейший вопрос всей его жизни: кто лучший нападающий на сегодняшний день — Малкин или Овечкин? Другие темы его просто не волнуют. Нет, электрик Федя для серьезного разговора тоже не годится! Остается художник. У старика большой житейский опыт, он не болтлив и говорит всегда по существу. Именно такой советчик ему сейчас и нужен.

Но была и другая причина посетить комнату художника. Пожалуй, самая главная! Дима хотел поговорить с Ангелом Филипповичем об острове. Уточнить некоторые детали. В его тщательно продуманном плане недоставало очень важного звена, и эту проблему нужно было срочно решать. Дима уже кожей ощущал приближение финала. Интуиция подсказывала, что остров в Атлантическом океане вполне может стать этим недостающим звеном. Он долго думал и однажды понял: лучшего места для завершения операции ему просто не найти! Но прежде следует убедиться, что этот остров со всеми его достопримечательностями действительно существует и он вполне соответствует описанию старика. Художник упоминал про дневник пирата, который до сих пор находится у него. Прочитать его не удастся, на это Дима не надеялся. Но если он есть, значит его можно увидеть и даже потрогать руками. Полистать страницы, вдохнуть запах старины. Уже это можно считать неоспоримым доказательством того, что таинственный остров существует. Конечно, ему все равно придется побывать там и самолично убедиться в существовании адской головы. Лишь только тогда можно продумывать сценарий достойного финала всей этой затянувшейся истории. Но это уже дело второе. Сейчас главное — увидеть дневник!

Итак, повод навестить художника был достаточно убедительный и Дима решился! Собрав волю в кулак, он поднялся с кровати, прикрыл за собой дверь и осторожно, по стеночке, направился в дальний конец коридора. Старик не удивился его приходу и даже обрадовался. Помог дойти до кресла — сам сел на маленький табурет. Ангел Филиппович занимал одну большую комнату с тремя окнами, выходящими на южную сторону. Все стены были завешены картинами. Многие холсты без рамок стояли просто у стены. Дима был поражен. Он не ожидал, что старик окажется таким великолепным мастером. Живет, можно сказать, в совершенно неприглядном месте, снимает комнату в полуразрушенном доме и пишет шедевры, достойные Эрмитажа! Как такое может быть? Что происходит в этом долбаном мире?!

— Впечатляет? — спросил старик. — Жаль, ты не видел мои лучшие работы! Их я давно уже продал. Сейчас пишу мало. Силы уже не те, да и вдохновение заканчивается. Чувствую, что подходит срок забросить все свои кисти куда-нибудь подальше, на самую верхнюю полку, и успокоиться. Пора уже подумать о душе.

"Ничего себе! — подумал Дима. — Я-то посчитал, что все эти полотна, скромно стоящие у стенки, уже непревзойденные. А оказывается, были даже лучше! Или я ничего не понимаю в искусстве, или мир окончательно сошел с ума! Почему никто не знает, что здесь проживает великий художник? Да об этом надо кричать громко, во весь голос. Чтобы все услышали!"

— Наверное вы за свои картины получаете большие деньги? — спросил он. Старик покачал головой:

— Да нет, приятель, ты ошибаешься. Нынче такая живопись не в моде. Я ведь приверженец старого стиля, и моими кумирами были Брюллов, Тропинин, Иванов! А вот эти клоуны: Пикассо, Малевич — я их не понимаю. По-моему, они просто шарлатаны. О нынешних художниках я вообще молчу! Однако новое поколение думает иначе. Как-то побывал в Москве, ходил в Третьяковку. Обошел все залы и, конечно же, видел "Явление Христа народу". Полчаса стоял перед этой грандиозной картиной, величиной во всю стену, и не мог оторваться. Говорят, Иванов писал её двадцать лет!.. Да разве в Третьяковке только Иванов? Там куда ни глянь великие имена, великие полотна!.. Дима, ты когда-нибудь был в Третьяковке? Жаль!.. Будешь в Москве, обязательно сходи!

Я бродил по этим залам наверное часа четыре и получил истинное наслаждение. В конце просмотра спустился на цокольный этаж и имел "счастье" видеть самого Малевича! Скажу сразу — такого потрясения я еще никогда не испытывал! Представляешь, стоят люди, несколько человек, перед его "Черным квадратом". Маленькая такая работенка, где-то 80 на 80, и ничего магического там абсолютно нет! Просто квадрат, закрашенный черной краской. Любой сапожник может такое сотворить. А они стоят с умными лицами. То ли наслаждаются, то ли делают вид... Я не выдержал, спрашиваю одного: "Уважаемый, что ты в этой картине нашел? Что такого увидел, чего не вижу я?" Так он посмотрел на меня, как на ненормального. И знаешь, что он мне ответил?.. До сих пор его слова звучат в моей голове. Он сказал: "Это же Малевич!"

Я потом целый день не мог успокоиться. Иванов и Малевич!.. И всё это в одной всеми уважаемой галерее? Для полного эффекта неплохо бы их разместить в одном зале. Скажем, принести этого Малевича в зал Александра Иванова и повесить где-то сбоку, рядом с его этюдами. Вот было бы смеху!.. На память приходит сказка про голого короля. Ты помнишь эту сказку? Что, даже не слышал?.. Что это за поколение нынче такое! Ничего-то вы не слышали, ничего не читали!.. А ведь эта сказка в наше время актуальна как никогда! Я сейчас тебе её расскажу... Нет уж изволь выслушать! Нужно поставить в конце этой неприглядной истории жирную точку! Хотя... Пусть это будет восклицательный знак! 

Значит, заказал король себе новое платье. И чтобы сшито было оно из самого лучшего в мире шёлка! Самого тонкого, самого воздушного!.. А портные оказались мошенниками. Они сшили платье из ничего — из воздуха! Но при этом очень искусно доказывали, что ткань существует. Просто не каждому дано это увидеть!.. И что ты думаешь? Убедили короля. А вслед за этим убедили и все его царство. Ну сам подумай, кто бы осмелился утверждать обратное, если даже сам король поверил!

И вот Его Величество вышел в город в "новом наряде". И весь народ ему рукоплескал, восторгался великолепной материей... И лишь один глупый мальчишка сказал: "А король-то голый!"

Я вижу, тебе сейчас весело. А мне, проверь, совсем не до смеха! Мне грустно. Мы живем в непростое время. Меняются понятия, теряется чувство прекрасного. И этот процесс уже невозможно остановить! Что касается моих картин... Знаешь, их все еще покупают. Но, очень редко. Я уже не торгуюсь — сколько дадут, столько и ладно. Меня греет мысль, что не все пока сошли с ума. Есть еще люди, способные отличить настоящее искусство от подделки. Значит, не все так безнадежно!.. Ну что, приятель, похоже я тебя загрузил? А ты же наверное пришел поговорить не о живописи?

Дима кивнул головой:

— Вы правы — не о живописи. Я хочу вас кое о чем попросить.

Старик дружелюбно кивнул головой, на его лице мелькнула улыбка:

— Попросить?.. Ну хорошо, давай проси!  Хотя я и сам уже догадываюсь о чем. Тебя интересует тот остров. И ещё ты хочешь увидеть дневник.

— Ангел Филиппович, от вас ничего не скроешь!

Старик довольно усмехнулся:

— Эх, Дима, доживешь до моих лет, тоже научишься понимать человека с полуслова. Одного взгляда было достаточно чтобы понять чего ты хочешь. Я тут тебе распространялся про живопись, про высокое искусство, а ты сидел как на иголках и думал совсем о другом. И только уважение к моим сединам заставило тебя выслушать меня, старого дурака, не перебивая. А я ведь знал, что ты придешь, и мы к тому разговору ещё вернемся. И заранее достал тот дневник с верхней полки, потому-что догадывался: тебе непременно захочется подержать его в руках.

При этих словах художник направился к письменному столу, такому же древнему как и он сам, сел за него и извлек из его глубин фолиант величиной с амбарную книгу. Фолиант был завернут в кусок бархата. Старик развернул его, и бережно раскрыл дневник где-то посередине.

— Ты присаживайся поближе, — посоветовал он. — Возьми табуретку, она полегче... Я этим дневником дорожу и достаю только в исключительных случаях. Он очень старый. Страницы совсем потемнели, а чернила выцвели. Двадцать лет назад я заменил ему обложку и с тех пор больше не открывал.

Старик подвинул дневник поближе к гостю, Дима с трепетом дотронулся до его страницы. Это была ветхая книга с пожелтевшими листами грубо сшитыми толстыми нитками. Края листов частично осыпались, труха осела на торцах обложки.

— Только не надо трогать руками! — спохватился художник. — Да и незачем! Ты все равно не знаешь древний испанский язык. Я сам-то с трудом его разбирал!.. Чувствуешь запах старины? — он осторожно перевернул листы в конец книги. —  А вот тут, в самом конце, та самая приписка, о которой я тебе говорил. Смотри: тут вообще невозможно ничего прочитать! И почерк отличается. Сразу видно, что писал совсем другой человек!.. Но тебе же это не интересно, тебе нужны координаты острова?

— Ну почему же, Ангел Филиппович, очень даже интересно! — возразил Дима. — Этот дневник придает мне уверенности, что остров действительно существует. Запах старины об этом свидетельствует. Хочу вам признаться. Меня очень задел ваш рассказ и я решил разыскать этот остров. Вы же не будете возражать?

— Возражать? — удивился художник. — Да я буду только рад! Я очень надеюсь, что ты его найдешь. Кстати, если вернешься, а я еще буду жив, не забывай старика. Зайди, расскажи, что там происходит? Мне интересно знать, как поживает мой остров. Я до сих пор вижу его во сне.

— Конечно зайду, вы не сомневайтесь! — Дима с готовностью кивнул головой. — Я даже привезу фотографии этого острова, чтобы вы сами всё увидели. А вот скажите мне, Ангел Филиппович, кто-то кроме нас может знать про этот остров? Вы кому-то ещё о нем рассказывали?

Художник задумался. Эти мысли часто приходили ему в голову, и сейчас он пытался сформулировать правильный ответ. Дневник находится у него,

но есть родственники в Испании, которые должны об этом знать. Однако он давно потерял с ними связь... Наконец он заговорил:

— Нет, Дима, никто не знает! Лично я никому не рассказывал. Это тайна, которую наш род хранит уже более двух столетий. Я до сих пор не могу понять, почему никто из моих родственников так и не задался целью разыскать этот остров. Похоже, о нем все давно уже забыли. Да и мне, как видишь, тоже не удалось!.. Я тоже не вечный. Скоро меня не будет, и дневник со всеми моими вещами выкинут за ненадобностью! Если хочешь, можешь забрать его прямо сейчас. 

— Нет, сейчас не получится! — с сожалением произнес философ. — И все же я попросил бы вас никому о нем не рассказывать, Для меня это очень важно.

— Как знаешь, — пожал плечами художник. — Если для тебя это так важно, я буду молчать как рыба! Об одном прошу, не забывай о нем. Дневник будет тебя ждать. В нем скрыта тайна, в которой тебе предстоит разобраться. Я почему-то верю, что ты это сможешь!

* * *

Философ не ответил. Он молча поглядывал на мольберт, стоящий у окна. На мольберте холст, прикрытый драпировкой. Нетрудно догадаться, что там изображено... Кажется, он выполнил программу-минимум: поговорил со стариком, отвел душу! Увидел тетрадь, координаты острова лежат в кармане. И все же осталось еще одно дело, о котором Дима старался не думать. Он гнал эту мысль из головы, но она, словно змея, заползала обратно и отравляла душу. Каждый раз, когда Капля возвращалась от художника, он замечал на её губах блаженную улыбку. Эта бестия получала удовольствие от посещения его комнаты и совсем этого не скрывала. Её что тут мёдом кормят, или она действительно позирует голой? Иначе откуда на её лице всегда остается такое загадочное, сытое выражение, словно она вкусила запретного плода?

Хотя, казалось бы, какая ему разница, что здесь у них происходит! Она ему не жена и даже не любовница. Флиртует — это да! Но не более!.. Бедный Дима зря себя успокаивал — он был не властен над своими чувствами. Ревность переполняла его, мешала сосредоточиться на делах более важных. С этим нужно было что-то делать! Сейчас самое время убедиться в своих подозрениях и окончательно покончить с этим вопросом.

Ангел Филиппович перехватил его взгляд и улыбнулся:

— Хочешь посмотреть?

— Да! Если можно!

— Вообще-то я не показываю работы, которые еще не закончены, но тебе сделаю исключение! — старик поднялся, приблизился к мольберту и жестом фокусника убрал драпировку. Дима тоже подошел и обомлел: с холста на него смотрела Капля.

— Только пожалуйста не трогай руками, — предупредил старик, — краски еще не высохли. В принципе, портрет почти готов, осталось только прописать фон. Но оценивать уже можно. Я весь во внимании!

Портрет был написан в стиле мастеров эпохи русского классицизма, с применением лессировки и бережным отношением к мельчайшим деталям. Но Дима плохо разбирался в подобных тонкостях, он словно завороженный стоял перед холстом. Капля сидела в кресле, вполоборота, повернувшись лицом к зрителю. Первое, что бросалось в глаза, это её расслабленная поза, рука, спокойно лежащая на подлокотнике. Но взгляд неуверенный, рот полуоткрытый, словно она собирается улыбнуться, но никак не решится... Слегка дрожащие губы!.. Это состояние было передано с большим мастерством. Капля сидела перед ним как живая.Такая, какой он знал её раньше, когда она впервые переступила порог его комнаты. Мягкая, обаятельная, с легким испугом в глазах и, конечно же, с веснушками во всё лицо! Веснушки были прописаны с особой тщательностью. Дима с удовольствием отметил: он зря волновался — эта нахалка позировала одетой.

— Ну что, нравится? — спросил художник.

— У меня просто нет слов. Вы волшебник! Как вы так можете?!

Довольная улыбка проскользнула на лице старика:

— Это всё опыт, Дима. Я портретами занимаюсь всю жизнь. Очень рад, что тебе понравилось! Кстати, почему ты называешь свою девушку Каплей? Что за странное прозвище, откуда это взялось?

— Это трудно так сразу объяснить, — смутился философ. — Ну, во-первых, оно созвучно с её именем. Вот послушайте: Капиталина, Капа... Правда ведь похоже?

— А во-вторых?

— Во-вторых она постоянно плакала, когда мы с ней познакомились. Когда надо и не надо — ну просто плакса какая-то! Все время глаза на мокром месте. И мне так жалко её стало, словно это не она, а я её сбил. Стоит бедная ночью, со своим разбитым велосипедом, а слезы из глаз так и капают. Вот тогда и родилась эта ассоциация.

— Странно, — сказал художник, — у меня такой ассоциации почему-то не возникало.

— Ну почему же не возникало. Что вы на себя наговариваете? — удивился Дима. — Вы так мастерски изобразили это своей кистью — у меня до сих пор мурашки по всему телу!

— Да нет, Дима, — задумчиво возразил старик. — Это она мастерски изобразила! Я только добросовестно перенес все это на холст... Не хотел тебе говорить, но видно придется! Одновременно с этим я пишу еще один её портрет. Не спрашивай почему, я и сам пока не знаю. Какие-то силы мною управляют и невозможно этому противостоять! Как только она уходит, я достаю другой холст и пишу по памяти... А ну-ка взгляни теперь сюда и сравни! — старик достал другой подрамник и повернул его лицом к философу.

У Димы похолодело в груди! Портрет был почти такой же. Та же поза вполоборотa, тот же ракурс лица. Только рука была уже не расслабленная — она крепко сжимала подлокотник. Напряженные пальцы, вздутые сухожилия!.. Но это не от испуга, а от сознания собственной силы, которой у натурщицы было в избытке. Девушка чувствовала себя очень уверенно. Это подтверждал её взгляд с хищным прищуром. Взгляд воина!.. Нет, не воина, а безжалостного убийцы, разглядывающего свою очередную жертву. Твердый подбородок, четко выделяющиеся жесткие губы, а также невероятно мускулистая шея — все это говорило о серьезной физической подготовке. Мгновение было схвачено, когда Капля, устав от длительного бездействия, неожиданно напряглась. И мышцы проявились во всём своем страшном великолепии!

— Значит такой вы её увидели? —спросил он. — Но это же невозможно!

Старик только пожал плечами:

— Я давно уже пишу портреты. И вот что я заметил: человек всегда стремится выглядеть лучше чем он есть. Это изначально в нем заложено. Особенно в женщине! Женщина часто смотрится в зеркало и запоминает выгодные ракурсы и выражение лица, при котором она выглядят наиболее привлекательной. И потом, отходя от зеркала, она старается эти ощущения в себе сохранить. Всё фиксируется на подсознательном уровне. Но сеанс рисования длится долго, натурщица устает и в какие-то мгновения становится сама собой. И все плохое, что в ней заложено, выплывает наружу. То же самое происходит и с твоей Каплей. Надо отдать ей должное, она быстро приходит в себя и снова скрывается под маской. Но этих мгновений мне хватает, чтобы запомнить. У меня же профессиональная память.

— А Капля уже видела этот портрет?

— Этот?.. Помилуй, я же не сумасшедший! Я отлично представляю, как она может на это отреагировать. У твоей Капиталины внутри сидит дьявол, это я точно тебе говорю! Меня самого берет оторопь, когда я смотрю на это лицо. Будь уверен, этот портрет она точно не видела. Она видела тот, который я писал с натуры. Который так тебе понравился! — старик горестно вздохнул. — Твоя Капля очень хорошая актриса!

— Вы забыли нарисовать здесь веснушки, — сказал философ. Старик покачал головой:

— Нет, Дима, не забыл. Я пытался, но они выглядели чужеродными на этом лице. Парадокс, который трудно объяснить. Иногда мне кажется, что веснушки такие же фальшивые, как и сама эта девушка. Признайся, ты же ничего о ней не знаешь!

* * *

Возникла продолжительная пауза, во время которой философ пристально смотрел в глаза художника и молчал. И старик не выдержал, стал нервно ходить по комнате.

— Однажды мне довелось прочитать очень занимательный роман, — начал он. — Роман называется "Портрет Дориана Грея". Там тоже был художник, тоже был портрет...

— Я читал этот роман, — перебил его философ, — и отлично понимаю, на что вы намекаете. Вы хотите провести аналогию. Не надо этого делать, Ангел Филиппович, здесь совсем другая история! Если хотите знать мое мнение, то извольте. Я снимаю шляпу перед вашим талантом. Оба портрета великолепны! Тот, что вы писали по памяти, просто гениален! Но именно его вам придется уничтожить. Прямо сейчас, на моих глазах! И потом забыть как дурной сон и никому об этом не рассказывать!

— Но, позволь, Дима, — сказал потрясенный старик, — я этот портрет писал для себя! Конечно, я понимаю твои чувства и обещаю — она никогда его не увидит! Да и вообще я его не собирался никому показывать. Даже тебе. Сам не знаю, зачем показал?!

— Давайте проясним этот вопрос до конца! — произнес философ более спокойным тоном. В его голосе прозвучали незнакомые нотки, и художник с удивлением замер. Такого поворота он никак не ожидал. Таким Диму Усольцева старик никогда еще не видел!.. А философ помолчал немного и продолжил: — Я не могу вам всего объяснить. Но вы же умный человек, сами должны понимать. Вы сами мне постоянно намекаете, что эта девушка не та, за кого себя выдает. А вдруг это действительно так?

— Но тогда, может быть, стоит об этом сообщить куда следует? — неуверенно произнес художник.

— Ангел Филиппович, — рассмеялся Дима, — мы же с вами не стукачи. Мы просто предполагаем. Капиталина может оказаться обычной девушкой, а мы будем писать на неё донос? И как потом мы будем себя чувствовать?

— Тоже верно! И что же делать?

— А ничего делать не надо. По крайней мере вам. Давайте, я уж сам буду разбираться со своей женщиной. Будьте уверены, если наши опасения подтвердятся, я приму верное решение. Но портрет придется уничтожить! Он должен бесследно исчезнуть. Прямо сейчас!

* * *