В каком году — рассчитывай,

В какой земле — угадывай,

На столбовой дороженьке

Сошлись семь мужиков:

Семь временнообязанных,

Подтянутой губернии,

Уезда Терпигорева,

Пустопорожней волости,

Из смежных деревень:

Заплатова, Дырявина,

Разутова, Знобишина.

Горелова, Неелова —

Неурожайка тож,

Сошлися — и заспорили:

Кому живется весело,

Вольготно на Руси?

Роман сказал: помещику,

Демьян сказал: чиновнику,

Лука сказал: попу.

Купчине толстопузому! —

Сказали братья Губины,

Иван и Митродор.

Старик Пахом потужился

И молвил, в землю глядючи:

Вельможному боярину,

Министру государеву.

А Пров сказал: царю...

Мужик что бык: втемяшится

В башку какая блажь —

Колом ее оттудова

Не выбьешь: упираются,

Всяк на своем стоит!

Такой ли спор затеяли,

Что думают прохожие —

Знать, клад нашли ребятушки

И делят меж собой...

По делу всяк по своему

До полдня вышел из дому:

Тот путь держал до кузницы,

Тот шел в село Иваньково

Позвать отца Прокофия

Ребенка окрестить.

Пахом соты медовые

Нес на базар в Великое,

А два братана Губины

Так просто с недоуздочком

Ловить коня упрямого

В свое же стадо шли.

Давно пора бы каждому

Вернуть своей дорогою —

Они рядком идут!

Идут, как будто гонятся

За ними волки серые,

Что дале — то скорей.

Идут — перекоряются!

Кричат — не образумятся!

А времечко не ждет.

За спором не заметили.

Как село солнце красное,

Как вечер наступил.

Наверно б ночку целую

Так шли — куда не ведая,

Когда б им баба встречная,

Корявая Дурандиха,

Не крикнула: «Почтенные!

Куда вы на ночь глядючи

Надумали идти?..»

Спросила, засмеялася,

Хлестнула, ведьма, мерина

И укатила вскачь...

«Куда?..» — Переглянулися

Тут наши мужики,

Стоят, молчат, потупились...

Уж ночь давно сошла,

Зажглися звезды частые

В высоких небесах,

Всплыл месяц, тени черные

Дорогу перерезали

Ретивым ходокам.

Ой тени! тени черные!

Кого вы не нагоните?

Кого не перегоните?

Вас только, тени черные,

Нельзя поймать — обнять!

На лес, на путь-дороженьку

Глядел, молчал Пахом,

Глядел — умом раскидывал

И молвил наконец:

«Ну! леший шутку славную

Над нами подшутил!

Никак ведь мы без малого

Верст тридцать отошли!

Домой теперь ворочаться —

Устали — не дойдем,

Присядем, — делать нечего.

До солнца отдохнем!..»

Свалив беду на лешего,

Под лесом при дороженьке

Уселись мужики.

Зажгли костер, сложилися,

За водкой двое сбегали,

А прочие покудова

Стаканчик изготовили,

Бересты понадрав.

Приспела скоро водочка.

Приспела и закусочка —

Пируют мужички!

Косушки по три выпили,

Поели — и заспорили

Опять: кому жить весело,

Вольготно на Руси?

Роман кричит: помещику,

Демьян кричит: чиновнику,

Лука кричит: попу;

Купчине толстопузому, —

Кричат братаны Губины.

Иван и Митродор;

Пахом кричит: светлейшему

Вельможному боярину,

Министру государеву.

А Пров кричит: царю!

Забрало пуще прежнего

Задорных мужиков,

Ругательски ругаются,

Не мудрено, что вцепятся

Друг другу в волоса...

Гляди — уж и вцепилися!

Роман тузит Пахомушку,

Демьян тузит Луку.

А два братана Губины

Утюжат Прова дюжего, —

И всяк свое кричит!

Проснулось эхо гулкое,

Пошло гулять-погуливать,

Пошло кричать-покрикивать,

Как будто подзадоривать

Упрямых мужиков.

Царю! — направо слышится,

Налево отзывается:

Попу! попу! попу!

Весь лес переполошился,

С летающими птицами,

Зверями быстроногими

И гадами ползущими, —

И стон, и рев, и гул!

Всех прежде зайка серенький

Из кустика соседнего

Вдруг выскочил, как встрепанный,

И наутек пошел!

За ним галчата малые

Вверху березы подняли

Противный, резкий писк.

А тут еще у пеночки

С испугу птенчик крохотный

Из гнездышка упал;

Щебечет, плачет пеночка,

Где птенчик? — не найдет!

Потом кукушка старая

Проснулась и надумала

Кому-то куковать;

Раз десять принималася,

Да всякий раз сбивалася

И начинала вновь...

Кукуй, кукуй, кукушечка!

Заколосится хлеб,

Подавишься ты колосом —

Не будешь куковать!^[1]

Слетелися семь филинов,

Любуются побоищем

С семи больших дерев,

Хохочут, полуночники!

А их глазищи желтые

Горят, как воску ярого

Четырнадцать свечей!

И ворон, птица умная.

Приспел, сидит на дереве

У самого костра.

Сидит да черту молится,

Чтоб до смерти ухлопали

Которого-нибудь!

Корова с колокольчиком,

Что с вечера отбилася

От стада, чуть послышала

Людские голоса —

Пришла к костру, уставила

Глаза на мужиков.

Шальных речей послушала

И начала, сердечная,

Мычать, мычать, мычать!

Мычит корова глупая,

Пищат галчата малые.

Кричат ребята буйные,

А эхо вторит всем.

Ему одна заботушка —

Честных людей поддразнивать,

Пугать ребят и баб!

Никто его не видывал,

А слышать всякий слыхивал,

Без тела — а живет оно,

Без языка — кричит!

Сова — замоскворецкая

Княгиня — тут же мычется,

Летает над крестьянами,

Шарахаясь то о землю,

То о кусты крылом...

Сама лисица хитрая,

По любопытству бабьему,

Подкралась к мужикам,

Послушала, послушала

И прочь пошла, подумавши:

«И черт их не поймет!»

И вправду: сами спорщики

Едва ли знали, помнили —

О чем они шумят...

Намяв бока порядочно

Друг другу, образумились

Крестьяне наконец,

Из лужицы напилися,

Умылись, освежилися,

Сон начал их кренить...

Тем часом птенчик крохотный,

Помалу, по полсаженки,

Низком перелетаючи,

К костру подобрался.

Поймал его Пахомушка,

Поднес к огню, разглядывал

И молвил: «Пташка малая,

А ноготок востер!

Дыхну — с ладони скатишься,

Чихну — в огонь укатишься,

Щелкну — мертва покатишься,

А все ж ты, пташка малая,

Сильнее мужика!

Окрепнут скоро крылышки,

Тю-тю! куда ни вздумаешь,

Туда и полетишь!

Ой ты, пичуга малая!

Отдай свои нам крылышки,

Все царство облетим,

Посмотрим, поразведаем,

Поспросим — и дознаемся:

Кому живется счастливо,

Вольготно на Руси?»

«Не надо бы и крылышек.

Кабы нам только хлебушка

По полупуду в день. —

И так бы мы Русь-матушку

Ногами перемеряли!» —

Сказал угрюмый Пров.

«Да по ведру бы водочки», —

Прибавили охочие

До водки братья Губины,

Иван и Митродор.

«Да утром бы огурчиков

Соленых по десяточку», —

Шутили мужики.

«А в полдень бы по жбанчику

Холодного кваску».

«А вечером по чайничку

Горячего чайку...»

Пока они гуторили,

Вилась, кружилась пеночка

Над ними: все прослушала

И села у костра.

Чивикнула, подпрыгнула

И человечьим голосом

Пахому говорит:

«Пусти на волю птенчика!

За птенчика за малого

Я выкуп дам большой».

— А что ты дашь? —

«Дам хлебушка

По полупуду в день,

Дам водки по ведерочку,

Поутру дам огурчиков,

А в полдень квасу кислого,

А вечером чайку!»

— А где, пичуга малая, —

Спросили братья Губины, —

Найдешь вина и хлебушка

Ты на семь мужиков? —

«Найти — найдете сами вы,

А я, пичуга малая,

Скажу вам, как найти».

— Скажи! —

«Идите по лесу,

Против столба тридцатого

Прямехонько версту:

Придете на поляночку.

Стоят на той поляночке

Две старые сосны,

Под этими под соснами

Закопана коробочка

Добудьте вы ее, —

Коробка та волшебная:

В ней скатерть самобранная,

Когда ни пожелаете,

Накормит, напоит!

Тихонько только молвите:

„Эй! скатерть самобранная!

Попотчуй мужиков!“

По вашему хотению,

По моему велению,

Все явится тотчас.

Теперь — пустите птенчика!»

— Постой! мы люди бедные,

Идем в дорогу дальную. —

Ответил ей Пахом. —

Ты, вижу, птица мудрая,

Уважь — одежу старую

На нас заворожи! —

— Чтоб армяки мужицкие

Носились, не сносилися! —

Потребовал Роман.

— Чтоб липовые лапотки

Служили, не разбилися, —

Потребовал Демьян.

— Чтоб вошь, блоха паскудная

В рубахах не плодилася, —

Потребовал Лука.

— Не прели бы онученьки... —

Потребовали Губины...

А птичка им в ответ:

«Все скатерть самобранная

Чинить, стирать, просушивать

Вам будет... Ну, пусти!..»

Раскрыв ладонь широкую,

Пахом птенца пустил.

Пустил — и птенчик крохотный,

Помалу, по полсаженки,

Низком перелетаючи,

Направился к дуплу.

За ним взвилася пеночка

И на лету прибавила:

«Смотрите, чур, одно!

Съестного сколько вынесет

Утроба — то и спрашивай,

А водки можно требовать

В день ровно по ведру.

Коли вы больше спросите,

И раз и два — исполнится

По вашему желанию,

А в третий быть беде!»

И улетела пеночка

С своим родимым птенчиком,

А мужики гуськом

К дороге потянулися

Искать столба тридцатого.

Нашли! — Молчком идут

Прямехонько, вернехонько

По лесу по дремучему,

Считают каждый шаг.

И как версту отмеряли,

Увидели поляночку —

Стоят на той поляночке

Две старые сосны...

Крестьяне покопалися,

Достали ту коробочку,

Открыли — и нашли

Ту скатерть самобранную!

Нашли и разом вскрикнули:

«Эй, скатерть самобранная!

Попотчуй мужиков!»

Глядь — скатерть развернулася,

Откудова ни взялися

Две дюжие руки,

Ведро вина поставили,

Горой наклали хлебушка,

И спрятались опять.

«А что же нет огурчиков?»

«Что нет чайку горячего?»

«Что нет кваску холодного?»

Все появилось вдруг...

Крестьяне распоясались,

У скатерти уселися.

Пошел тут пир горой!

На радости целуются,

Друг дружке обещаются

Вперед не драться зря,

А с толком дело спорное

По разуму, по-божески.

На чести повести —

В домишки не ворочаться,

Не видеться ни с женами.

Ни с малыми ребятами,

Ни с стариками старыми,

Покуда делу спорному

Решенья не найдут,

Покуда не доведают

Как ни на есть доподлинно:

Кому живется счастливо,

Вольготно на Руси?

Зарок такой поставивши,

Под утро как убитые

Заснули мужики...

Широкая дороженька,

Березками обставлена,

Далеко протянулася,

Песчана и глуха.

По сторонам дороженьки

Идут холмы пологие

С полями, с сенокосами,

А чаще с неудобною,

Заброшенной землей;

Стоят деревни старые,

Стоят деревни новые,

У речек, у прудов...

Леса, луга поемные,

Ручьи и реки русские

Весною хороши.

Но вы, поля весенние!

На ваши всходы бедные

Невесело глядеть!

«Недаром в зиму долгую

(Толкуют наши странники)

Снег каждый день валил.

Пришла весна — сказался снег!

Он смирен до поры:

Летит — молчит, лежит — молчит,

Когда умрет, тогда ревет.

Вода — куда ни глянь!

Поля совсем затоплены,

Навоз возить — дороги нет,

А время уж не раннее —

Подходит месяц май!»

Нелюбо и на старые,

Больней того на новые

Деревни им глядеть.

Ой избы, избы новые!

Нарядны вы, да строит вас

Не лишняя копеечка,

А кровная беда!..

С утра встречались странникам

Все больше люди малые:

Свой брат крестьянин — лапотник,

Мастеровые, нищие,

Солдаты, ямщики.

У нищих, у солдатиков

Не спрашивали странники,

Как им — легко ли, трудно ли

Живется на Руси?

Солдаты шилом бреются,

Солдаты дымом греются —

Какое счастье тут?..

Уж день клонился к вечеру,

Идут путем — дорогою,

Навстречу едет поп.

Крестьяне сняли шапочки.

Низенько поклонилися,

Повыстроились в ряд

И мерину саврасому

Загородили путь.

Священник поднял голову,

Глядел, глазами спрашивал:

Чего они хотят?

«Небось! мы не грабители!» —

Сказал попу Лука.

(Лука — мужик присадистый

С широкой бородищею.

Упрям, речист и глуп.

Лука похож на мельницу:

Одним не птица мельница,

Что, как ни машет крыльями,

Небось, не полетит).

«Мы мужики степенные,

Из временнообязанных,

Подтянутой губернии,

Уезда Терпигорева,

Пустопорожней волости,

Окольных деревень:

Заплатова, Дырявина,

Разутова, Знобишнна,

Горелова, Неелова —

Неурожайка тож.

Идем по делу важному:

У нас забота есть,

Такая ли заботушка,

Что из домов повыжила,

С работой раздружила нас,

Отбила от еды.

Ты дай нам слово верное

На нашу речь мужицкую

Без смеху и без хитрости,

По совести, по разуму,

По правде отвечать,

Не то с своей заботушкой

К другому мы пойдем...»

— Даю вам слово верное:

Коли вы дело спросите,

Без смеху и без хитрости,

По правде и по разуму,

Как должно отвечать.

Аминь!.. —

«Спасибо. Слушай же!

Идя путем — дорогою.

Сошлись мы невзначай,

Сошлися и заспорили:

Кому живется весело,

Вольготно на Руси?

Роман сказал: помещику,

Демьян сказал: чиновнику,

А я сказал: попу.

Купчине толстопузому, —

Сказали братья Губины.

Иван и Митродор.

Пахом сказал: светлейшему

Вельможному боярину,

Министру государеву.

А Пров сказал: царю...

Мужик что бык: втемяшится

В башку какая блажь —

Колом ее оттудова

Не выбьешь: как ни спорили,

Не согласились мы!

Поспоривши — повздорили,

Повздоривши — подралися,

Подравшися — одумали:

Не расходиться врозь,

В домишки не ворочаться,

Не видеться ни с женами,

Ни с малыми ребятами.

Ни с стариками старыми,

Покуда спору нашему

Решенья не найдем,

Покуда не доведаем

Как ни на есть доподлинно:

Кому жить любо-весело,

Вольготно на Руси?

Скажи ж ты нам по — божески:

Сладка ли жизнь поповская?

Ты как — вольготно, счастливо

Живешь, честной отец?..»

Потупился, задумался,

В тележке сидя, поп

И молвил: — Православные!

Роптать на бога грех,

Несу мой крест с терпением,

Живу... а как? Послушайте!

Скажу вам правду — истину,

А вы крестьянским разумом

Смекайте! —

«Начинай!»

— В чем счастие, по вашему?

Покой, богатство, честь —

Не так ли, други милые? —

Они сказали: «Так»...

— Теперь посмотрим, братия,

Каков попу покой?

Начать, признаться, надо бы

Почти с рожденья самого,

Как достается грамота

Поповскому сынку,

Какой ценой поповичем

Священство покупается,

Да лучше помолчим!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дороги наши трудные.

Приход у нас большой.

Болящий, умирающий,

Рождающийся в мир

Не избирают времени:

В жнитво и в сенокос,

В глухую ночь осеннюю,

Зимой, в морозы лютые.

И в половодье вешнее —

Иди куда зовут!

Идешь безотговорочно.

И пусть бы только косточки

Ломалися одни, —

Нет! всякий раз намается,

Переболит душа.

Не верьте, православные,

Привычке есть предел:

Нет сердца, выносящего

Без некоего трепета

Предсмертное хрипение,

Надгробное рыдание,

Сиротскую печаль!

Аминь!.. Теперь подумайте.

Каков попу покой?.. —

Крестьяне мало думали,

Дав отдохнуть священнику,

Они с поклоном молвили:

«Что скажешь нам еще?»

— Теперь посмотрим, братия,

Каков попу почет?

Задача щекотливая,

Не прогневить бы вас?..

Скажите, православные,

Кого вы называете

Породой жеребячьею?

Чур! отвечать на спрос! —

Крестьяне позамялися.

Молчат — и поп молчит...

— С кем встречи вы боитеся,

Идя путем-дорогою?

Чур! отвечать на спрос! —

Кряхтят, переминаются,

Молчат!

— О ком слагаете

Вы сказки балагурные,

И песни непристойные,

И всякую хулу?..

Мать-попадью степенную,

Попову дочь безвинную,

Семинариста всякого —

Как чествуете вы?

Кому вдогон, как мерину,

Кричите: го-го-го?.. —

Потупились ребятушки,

Молчат — и поп молчит...

Крестьяне думу думали,

А поп широкой шляпою

В лицо себе помахивал

Да на небо глядел.

Весной, что внуки малые,

С румяным солнцем — дедушкой

Играют облака:

Вот правая сторонушка

Одной сплошною тучею

Покрылась — затуманилась,

Стемнела и заплакала:

Рядами нити серые

Повисли до земли.

А ближе, над крестьянами,

Из небольших, разорванных,

Веселых облачков

Смеется солнце красное,

Как девка из снопов.

Но туча передвинулась,

Поп шляпой накрывается,

Быть сильному дождю.

А правая сторонушка

Уже светла и радостна,

Там дождь перестает.

Не дождь, там чудо божие:

Там с золотыми нитками

Развешаны мотки...

«Не сами... по родителям

Мы так-то...» — братья Губины

Сказали наконец.

И прочие поддакнули:

«Не сами, по родителям!»

А поп сказал: — Аминь!

Простите, православные!

Не в осужденье ближнего,

А по желанью вашему

Я правду вам сказал.

Таков почет священнику

В крестьянстве. А помещики... —

«Ты мимо их, помещиков!

Известны нам они!»

— Теперь посмотрим, братия,

Откудова богачество

Поповское идет?..

Во время недалекое

Империя российская

Дворянскими усадьбами

Была полным — полна.

И жили там помещики,

Владельцы именитые,

Каких теперь уж нет!

Плодилися и множились

И нам давали жить.

Что свадеб там игралося,

Что деток нарождалося

На даровых хлебах!

Хоть часто крутонравные,

Однако доброхотные

То были господа,

Прихода не чуждалися:

У нас они венчалися,

У нас крестили детушек,

К нам приходили каяться,

Мы отпевали их,

А если и случалося,

Что жил помещик в городе,

Так умирать наверное

В деревню приезжал.

Коли умрет нечаянно,

И тут накажет накрепко

В приходе схоронить.

Глядишь, ко храму сельскому

На колеснице траурной

В шесть Лошадей наследники

Покойника везут —

Попу поправка добрая,

Мирянам праздник праздником...

А ныне уж не то!

Как племя иудейское,

Рассеялись помещики

По дальней чужеземщине

И по Руси родной.

Теперь уж не до гордости

Лежать в родном владении

Рядком с отцами, с дедами,

Да и владенья многие

Барышникам пошли.

Ой холеные косточки

Российские, дворянские!

Где вы не позакопаны?

В какой земле вас нет?

Потом, статья... раскольники...

Не грешен, не живился я

С раскольников ничем.

По счастью, нужды не было:

В моем приходе числится

Живущих в православии

Две трети прихожан.

А есть такие волости,

Где сплошь почти раскольники,

Так тут как быть попу?

Все в мире переменчиво,

Прейдет и самый мир...

Законы, прежде строгие

К раскольникам, смягчилися,

А с ними и поповскому

Доходу мат пришел.

Перевелись помещики,

В усадьбах не живут они

И умирать на старости

Уже не едут к нам.

Богатые помещицы,

Старушки богомольные,

Которые повымерли.

Которые пристроились

Вблизи монастырей,

Никто теперь подрясника

Попу не подарит!

Никто не вышьет воздухов...

Живи с одних крестьян,

Сбирай мирские гривенки,

Да пироги по праздникам,

Да яйца о святой.

Крестьянин сам нуждается,

И рад бы дал, да нечего...

А то еще не всякому

И мил крестьянский грош.

Угоды наши скудные,

Пески, болота, мхи,

Скотинка ходит впроголодь,

Родится хлеб сам-друг,

А если и раздобрится

Сыра земля-кормилица,

Так новая беда:

Деваться с хлебом некуда!

Припрет нужда, продашь его

За сущую безделицу,

А там — неурожай!

Тогда плати втридорога,

Скотинку продавай.

Молитесь, православные!

Грозит беда великая

И в нынешнем году:

Зима стояла лютая,

Весна стоит дождливая,

Давно бы сеять надобно,

А на полях — вода!

Умилосердись, господи!

Пошли крутую радугу

На наши небеса!^[1]

(Сняв шляпу, пастырь крестится,

И слушатели тож.)

Деревни наши бедные,

А в них крестьяне хворые

Да женщины печальницы,

Кормилицы, поилицы,

Рабыни, богомолицы

И труженицы вечные,

Господь прибавь им сил!

С таких трудов копейками

Живиться тяжело!

Случается, к недужному

Придешь: не умирающий,

Страшна семья крестьянская

В тот час, как ей приходится

Кормильца потерять!

Напутствуешь усопшего

И поддержать в оставшихся

По мере сил стараешься

Дух бодр! А тут к тебе

Старуха, мать покойника,

Глядь, тянется с костлявою,

Мозолистой рукой.

Душа переворотится,

Как звякнут в этой рученьке

Два медных пятака!

Конечно, дело чистое —

За требу воздаяние,

Не брать — так нечем жить.

Да слово утешения

Замрет на языке,

И словно как обиженный

Уйдешь домой... Аминь... —

———

Покончил речь — и мерина

Хлестнул легонько поп.

Крестьяне расступилися,

Низенько поклонилися.

Конь медленно побрел.

А шестеро товарищей,

Как будто сговорилися,

Накинулись с упреками.

С отборной крупной руганью

На бедного Луку.

«Что взял? башка упрямая!

Дубина деревенская!

Туда же лезет в спор!

„Дворяне колокольные —

Попы живут по-княжески.

Идут под небо самое

Поповы терема,

Гудит попова вотчина —

Колокола горластые —

На целый божий мир.

Три года я, робятушки,

Жил у попа в работниках,

Малина — не житье!

Попова каша — с маслицем.

Попов пирог — с начинкою,

Поповы щи — с снетком!

Жена попова толстая,

Попова дочка белая,

Попова лошадь жирная,

Пчела попова сытая.

Как колокол гудет!“

Ну, вот тебе хваленое

Поповское житье!

Чего орал, куражился?

На драку лез, анафема?

Не тем ли думал взять,

Что борода лопатою?

Так с бородой козел

Гулял по свету ранее,

Чем праотец Адам,

А дураком считается

И посейчас козел!..»

Лука стоял, помалчивал,

Боялся, не наклали бы

Товарищи в бока.

Оно быть так и сталося,

Да к счастию крестьянина

Дорога позагнулася —

Лицо попово строгое

Явилось на бугре...

Недаром наши странники

Поругивали мокрую.

Холодную весну.

Весна нужна крестьянину

И ранняя и дружная,

А тут — хоть волком вой!

Не греет землю солнышко.

И облака дождливые,

Как дойные коровушки.

Идут по небесам.

Согнало снег, а зелени

Ни травки, ни листа!

Вода не убирается,

Земля не одевается

Зеленым ярким бархатом

И, как мертвец без савана,

Лежит под небом пасмурным

Печальна и нага.

Жаль бедного крестьянина,

А пуще жаль скотинушку;

Скормив запасы скудные,

Хозяин хворостиною

Прогнал ее в луга,

А что там взять? Чернехонько!

Лишь на Николу вешнего

Погода поуставилась,

Зеленой свежей травушкой

Полакомился скот.

———

День жаркий. Под березками

Крестьяне пробираются,

Гуторят меж собой:

«Идем одной деревнею,

Идем другой — пустехонько!

А день сегодня праздничный,

Куда пропал народ?..»

Идут селом — на улице

Одни ребята малые,

В домах — старухи старые,

А то и вовсе заперты

Калитки на замок.

Замок — собачка верная:

Не лает, не кусается

А не пускает в дом!

Прошли село, увидели

В зеленой раме зеркало:

С краями полный пруд.

Над прудом реют ласточки;

Какие — то комарики,

Проворные и тощие,

Вприпрыжку, словно посуху,

Гуляют по воде.

По берегам, в ракитнике,

Коростели скрипят.

На длинном, шатком плотике

С вальком поповна толстая

Стоит, как стог подщипанный,

Подтыкавши подол.

На этом же на плотике

Спит уточка с утятами...

Чу! лошадиный храп!

Крестьяне разом глянули

И над водой увидели

Две головы: мужицкую.

Курчавую и смуглую,

С серьгой (мигало солнышко

На белой той серьге),

Другую — лошадиную

С веревкой сажен в пять.

Мужик берет веревку в рот,

Мужик плывет — и конь плывет,

Мужик заржал — и конь заржал

Плывут, орут! Под бабою,

Под малыми утятами

Плот ходит ходенем.

Догнал коня — за холку хвать!

Вскочил и на луг выехал

Детина: тело белое,

А шея как смола;

Вода ручьями катится

С коня и с седока.

«А что у вас в селении

Ни старого ни малого,

Как вымер весь народ?»

— Ушли в село Кузьминское,

Сегодня там и ярмонка

И праздник храмовой. —

«А далеко Кузьминское?»

— Да будет версты три. —

«Пойдем в село Кузьминское,

Посмотрим праздник-ярмонку!» —

Решили мужики,

А про себя подумали:

«Не там ли он скрывается,

Кто счастливо живет?..»

Кузьминское богатое,

А пуще того — грязное

Торговое село.

По косогору тянется,

Потом в овраг спускается.

А там опять на горочку —

Как грязи тут не быть?

Две церкви в нем старинные,

Одна старообрядская,

Другая православная.

Дом с надписью: училище.

Пустой, забитый наглухо,

Изба в одно окошечко,

С изображеньем фельдшера,

Пускающего кровь.

Есть грязная гостиница,

Украшенная вывеской

(С большим носатым чайником

Поднос в руках подносчика,

И маленькими чашками,

Как гусыня гусятами,

Тот чайник окружен),

Есть лавки постоянные

Вподобие уездного

Гостиного двора...

Пришли на площадь странники:

Товару много всякого

И видимо-невидимо

Народу! Не потеха ли?

Кажись, нет ходу крестного.

А, словно пред иконами.

Без шапок мужики.

Такая уж сторонушка!

Гляди, куда деваются

Крестьянские шлыки:

Помимо складу винного,

Харчевни, ресторации,

Десятка штофных лавочек,

Трех постоялых двориков,

Да «ренскового погреба»,

Да пары кабаков.

Одиннадцать кабачников

Для праздника поставили

Палатки на селе.

При каждой пять подносчиков;

Подносчики — молодчики,

Наметанные, дошлые,

А все им не поспеть,

Со сдачей не управиться!

Гляди, что протянулося

Крестьянских рук, со шляпами,

С платками, с рукавицами.

Ой жажда православная,

Куда ты велика!

Лишь окатить бы душеньку,

А там добудут шапочки.

Как отойдет базар.

По пьяным по головушкам

Играет солнце вешнее...

Хмельно, горластно, празднично,

Пестро, красно кругом!

Штаны на парнях плисовы.

Жилетки полосатые,

Рубахи всех цветов;

На бабах платья красные,

У девок косы с лентами,

Лебедками плывут!

А есть еще затейницы,

Одеты по-столичному —

И ширится, и дуется

Подол на обручах!

Заступишь — расфуфырятся!

Вольно же, новомодницы,

Вам снасти рыболовные

Под юбками носить!

На баб нарядных глядючи,

Старообрядка злющая

Товарке говорит:

«Быть голоду! быть голоду!

Дивись, как всходы вымокли,

Что половодье вешнее

Стоит до Петрова!

С тех пор, как бабы начали

Рядиться в ситцы красные, —

Леса не подымаются,

А хлеба хоть не сей!»

— Да чем же ситцы красные

Тут провинились, матушка?

Ума не приложу! —

«А ситцы те французские —

Собачьей кровью крашены!

Ну... поняла теперь?..»

По конной потолкалися,

По взгорью, где навалены

Косули, грабли, бороны,

Багры, станки тележные,

Ободья, топоры.

Там шла торговля бойкая,

С божбою, с прибаутками,

С здоровым, громким хохотом

И как не хохотать?

Мужик какой-то крохотный

Ходил, ободья пробовал:

Погнул один — не нравится,

Погнул другой, потужился.

А обод как распрямится —

Щелк по лбу мужика!

Мужик ревет над ободом,

«Вязовою дубиною»

Ругает драчуна.

Другой приехал с разною

Поделкой деревянною —

И вывалил весь воз!

Пьяненек! Ось сломалася,

А стал ее уделывать —

Топор сломал! Раздумался

Мужик над топором,

Бранит его, корит его,

Как будто дело делает:

«Подлец ты, не топор!

Пустую службу, плевую

И ту не сослужил.

Всю жизнь свою ты кланялся,

А ласков не бывал!»

Пошли по лавкам странники:

Любуются платочками,

Ивановскими ситцами,

Шлеями, новой обувью,

Издельем кимряков.

У той сапожной лавочки

Опять смеются странники:

Тут башмачки козловые

Дед внучке торговал,

Пять раз про цену спрашивал,

Вертел в руках, оглядывал:

Товар первейший сорт!

«Ну, дядя! два двугривенных

Плати, не то проваливай!» —

Сказал ему купец.

— А ты постой! — Любуется

Старик ботинкой крохотной,

Такую держит речь:

— Мне зять — плевать, и дочь смолчит,

Жена — плевать, пускай ворчит!

А внучку жаль! Повесилась

На шею, егоза:

«Купи гостинчик, дедушка.

Купи!» — Головкой шелковой

Лицо щекочет, ластится,

Целует старика.

Постой, ползунья босая!

Постой, юла! Козловые

Ботиночки куплю...

Расхвастался Вавилушка,

И старому и малому

Подарков насулил,

А пропился до грошика!

Как я глаза бесстыжие

Домашним покажу?..

Мне зять — плевать, и дочь смолчит,

Жена — плевать, пускай ворчит!

А внучку жаль!.. — Пошел опять

Про внучку! Убивается!..

Народ собрался, слушает,

Не смеючись, жалеючи;

Случись, работой, хлебушком

Ему бы помогли,

А вынуть два двугривенных —

Так сам ни с чем останешься.

Да был тут человек,

Павлуша Веретенников

(Какого роду, звания,

Не знали мужики.

Однако звали «барином».

Горазд он был балясничать,

Носил рубаху красную,

Поддевочку суконную,

Смазные сапоги;

Пел складно песни русские

И слушать их любил.

Его видали многие

На постоялых двориках,

В харчевнях, в кабаках.)

Так он Вавилу выручил —

Купил ему ботиночки.

Вавило их схватил

И был таков! — На радости

Спасибо даже барину

Забыл сказать старик,

Зато крестьяне прочие

Так были разутешены,

Так рады, словно каждого

Он подарил рублем!

Была тут также лавочка

С картинами и книгами,

Офени запасалися

Своим товаром в ней.

«А генералов надобно?» —

Спросил их купчик-выжига.

«И генералов дай!

Да только ты по совести.

Чтоб были настоящие —

Потолще, погрозней».

«Чудные! как вы смотрите! —

Сказал купец с усмешкою, —

Тут дело не в комплекции...»

— А в чем же? шутишь, друг!

Дрянь, что ли, сбыть желательно?.

А мы куда с ней денемся?

Шалишь! Перед крестьянином

Все генералы равные,

Как шишки на ели:

Чтобы продать плюгавого,

Попасть на доку надобно,

А толстого да грозного

Я всякому всучу...

Давай больших, осанистых,

Грудь с гору, глаз навыкате,

Да чтобы больше звезд! —

«А статских не желаете?»

— Ну, вот еще со статскими! —

(Однако взяли — дешево! —

Какого-то сановника

За брюхо с бочку винную

И за семнадцать звезд.)

Купец — со всем почтением,

Что любо, тем и потчует

(С Лубянки — первый вор!) —

Спустил по сотне Блюхера,

Архимандрита Фотия,

Разбойника Сипко,

Сбыл книги: «Шут Балакирев»

И «Английский милорд»...

Легли в коробку книжечки,

Пошли гулять портретики

По царству всероссийскому,

Покамест не пристроятся

В крестьянской летней горенке,

На невысокой стеночке...

Черт знает для чего!

Эх! эх! придет ли времечко,

Когда (приди, желанное!..)

Дадут понять крестьянину,

Что розь портрет портретику,

Что книга книге розь?

Когда мужик не Блюхера

И не милорда глупого —

Белинского и Гоголя

С базара понесет?

Ой люди, люди русские!

Крестьяне православные!

Слыхали ли когда-нибудь

Вы эти имена?

То имена великие,

Носили их, прославили

Заступники народные!

Вот вам бы их портретики

Повесить в ваших горенках,

Их книги прочитать...

«И рад бы в рай, да дверь-то где?» —

Такая речь врывается

В лавчонку неожиданно.

— Тебе какую дверь? —

«Да в балаган. Чу! музыка!..»

— Пойдем, я укажу! —

Про балаган прослышавши,

Пошли и наши странники

Послушать, поглазеть.

Комедию с Петрушкою,

С козою с барабанщицей

И не с простой шарманкою,

А с настоящей музыкой

Смотрели тут они.

Комедия не мудрая,

Однако и не глупая,

Хожалому, квартальному

Не в бровь, а прямо в глаз!

Шалаш полным — полнехонек.

Народ орешки щелкает,

А то два-три крестьянина

Словечком перекинутся —

Гляди, явилась водочка:

Посмотрят да попьют!

Хохочут, утешаются

И часто в речь Петрушкину

Вставляют слово меткое,

Какого не придумаешь,

Хоть проглоти перо!

Такие есть любители —

Как кончится комедия,

За ширмочки пойдут,

Целуются, братаются,

Гуторят с музыкантами:

«Откуда, молодцы?»

— А были мы господские,

Играли на помещика.

Теперь мы люди вольные,

Кто поднесет-попотчует,

Тот нам и господин! —

«И дело, други милые»

Довольно бар вы тешили,

Потешьте мужиков!

Эй! малый! сладкой водочки!

Наливки! чаю! полпива!

Цимлянского — живей!..»

И море разливанное

Пойдет, щедрее барского

Ребяток угостят.

———

Не ветры веют буйные,

Не мать-земля колышется —

Шумит, поет, ругается,

Качается, валяется,

Дерется и целуется

У праздника народ!

Крестьянам показалося,

Как вышли на пригорочек,

Что все село шатается,

Что даже церковь старую

С высокой колокольнею

Шатнуло раз-другой! —

Тут трезвому, что голому,

Неловко... Наши странники

Прошлись еще по площади

И к вечеру покинули

Бурливое село...

Не ригой, не амбарами,

Не кабаком, не мельницей,

Как часто на Руси,

Село кончалось низеньким

Бревенчатым строением

С железными решетками

В окошках небольших.

За тем этапным зданием

Широкая дороженька,

Березками обставлена,

Открылась тут как тут.

По будням малолюдная,

Печальная и тихая,

Не та она теперь!

По всей по той дороженьке

И по окольным тропочкам,

Докуда глаз хватал,

Ползли, лежали, ехали.

Барахталися пьяные

И стоном стон стоял!

Скрыпят телеги грузные,

И, как телячьи головы,

Качаются, мотаются

Победные головушки

Уснувших мужиков!

Народ идет — и падает,

Как будто из-за валиков

Картечью неприятели

Палят по мужикам!

Ночь тихая спускается,

Уж вышла в небо темное

Луна, уж пишет грамоту

Господь червонным золотом

По синему по бархату,

Ту грамоту мудреную,

Которой ни разумникам,

Ни глупым не прочесть.

Дорога стоголосая

Гудит! Что море синее,

Смолкает, подымается

Народная молва.

«А мы полтинник писарю:

Прошенье изготовили

К начальнику губернии...»

«Эй! с возу куль упал!»

«Куда же ты, Оленушка?

Постой! еще дам пряничка,

Ты, как блоха проворная,

Наелась — и упрыгнула.

Погладить не далась!»

«Добра ты, царска грамота,

Да не при нас ты писана...»

«Посторонись, народ!»

(Акцизные чиновники

С бубенчиками, с бляхами

С базара пронеслись.)

«А я к тому теперича:

И веник дрянь, Иван Ильич,

А погуляет по полу,

Куда как напылит!»

«Избави бог, Парашенька,

Ты в Питер не ходи!

Такие есть чиновники,

Ты день у них кухаркою.

А ночь у них сударкою —

Так это наплевать!»

«Куда ты скачешь, Саввушка?»

(Кричит священник сотскому

Верхом, с казенной бляхою.)

— В Кузьминское скачу

За становым. Оказия:

Там впереди крестьянина

Убили... — «Эх!.. грехи!..»

«Худа ты стала, Дарьюшка!»

— Не веретенце, друг!

Вот то, чем больше вертится.

Пузатее становится,

А я как день — деньской... —

«Эй, парень, парень глупенький,

Оборванный, паршивенький,

Эй, полюби меня!

Меня, простоволосую,

Хмельную бабу, старую,

Зааа-паааа-чканную!..»

———

Крестьяне наши трезвые,

Поглядывая, слушая,

Идут своим путем.

Средь самой средь дороженьки

Какой-то парень тихонький

Большую яму выкопал.

«Что делаешь ты тут?»

— А хороню я матушку! —

«Дурак! какая матушка!

Гляди: поддевку новую

Ты в землю закопал!

Иди скорей да хрюкалом

В канаву ляг, воды испей!

Авось, соскочит дурь!»

«А ну, давай потянемся!»

Садятся два крестьянина,

Ногами упираются,

И жилятся, и тужатся,

Кряхтят — на скалке тянутся,

Суставчики трещат!

На скалке не понравилось:

«Давай теперь попробуем

Тянуться бородой!»

Когда порядком бороды

Друг дружке поубавили,

Вцепились за скулы!

Пыхтят, краснеют, корчатся,

Мычат, визжат, а тянутся!

«Да будет вам, проклятые!

Не разольешь водой!»

В канаве бабы ссорятся,

Одна кричит: «Домой идти

Тошнее, чем на каторгу!»

Другая: — Врешь, в моем дому

Похуже твоего!

Мне старший зять ребро сломал,

Середний зять клубок украл,

Клубок плевок, да дело в том —

Полтинник был замотан в нем,

А младший зять все нож берет,

Того гляди убьет, убьет!.. —

«Ну, полно, полно, миленький!

Ну, не сердись! — за валиком

Неподалеку слышится.—

Я ничего... пойдем!»

Такая ночь бедовая!

Направо ли, налево ли

С дороги поглядишь:

Идут дружненько парочки,

Не к той ли роще правятся?

Та роща манит всякого,

В той роще голосистые

Соловушки поют...

Дорога многолюдная

Что позже — безобразнее:

Все чаще попадаются

Избитые, ползущие,

Лежащие пластом.

Без ругани, как водится,

Словечко не промолвится,

Шальная, непотребная,

Слышней всего она!

У кабаков смятение,

Подводы перепутались,

Испуганные лошади

Без седоков бегут;

Тут плачут дети малые.

Тоскуют жены, матери:

Легко ли из питейного

Дозваться мужиков?..

У столбика дорожного

Знакомый голос слышится,

Подходят наши странники

И видят: Веретенников

(Что башмачки козловые

Вавиле подарил)

Беседует с крестьянами.

Крестьяне открываются

Миляге по душе:

Похвалит Павел песенку —

Пять раз споют, записывай!

Понравится пословица —

Пословицу пиши!

Позаписав достаточно.

Сказал им Веретенников:

«Умны крестьяне русские,

Одно нехорошо,

Что пьют до одурения,

Во рвы, в канавы валятся —

Обидно поглядеть!»

Крестьяне речь ту слушали,

Поддакивали барину.

Павлуша что-то в книжечку

Хотел уже писать.

Да выискался пьяненький

Мужик, — он против барина

На животе лежал,

В глаза ему поглядывал,

Помалчивал — да вдруг

Как вскочит! Прямо к барину —

Хвать карандаш из рук!

— Постой, башка порожняя!

Шальных вестей, бессовестных

Про нас не разноси!

Чему ты позавидовал!

Что веселится бедная

Крестьянская душа?

Пьем много мы по времени,

А больше мы работаем.

Нас пьяных много видится,

А больше трезвых нас.

По деревням ты хаживал?

Возьмем ведерко с водкою,

Пойдем-ка по избам:

В одной, в другой навалятся,

А в третьей не притронутся —

У нас на семью пьющую

Непьющая семья!

Не пьют, а также маются,

Уж лучше б пили, глупые,

Да совесть такова...

Чудно смотреть, как ввалится

В такую избу трезвую

Мужицкая беда, —

И не глядел бы!.. Видывал

В страду деревни русские?

В питейном, что ль, народ?

У нас поля обширные.

А не гораздо щедрые,

Скажи-ка, чьей рукой

С весны они оденутся,

А осенью разденутся?

Встречал ты мужика

После работы вечером?

На пожне гору добрую

Поставил, съел с горошину:

«Эй! богатырь! соломинкой

Сшибу, посторонись!»

Сладка еда крестьянская,

Весь век пила железная

Жует, а есть не ест!

Да брюхо-то не зеркало,

Мы на еду не плачемся...

Работаешь один,

А чуть работа кончена,

Гляди, стоят три дольщика:

Бог, царь и господин!

А есть еще губитель-тать

Четвертый, злей татарина,

Так тот и не поделится,

Все слопает один!

У нас пристал третьеводни

Такой же барин плохонький.

Как ты, из-под Москвы.

Записывает песенки,

Скажи ему пословицу,

Загадку загани.

А был другой — допытывал,

На сколько в день сработаешь,

По малу ли, по многу ли

Кусков пихаешь в рот?

Иной угодья меряет,

Иной в селеньи жителей

По пальцам перечтет,

А вот не сосчитали же.

По скольку в лето каждое

Пожар пускает на ветер

Крестьянского труда?..

Нет меры хмелю русскому.

А горе наше меряли?

Работе мера есть?

Вино валит крестьянина,

А горе не валит его?

Работа не валит?

Мужик беды не меряет,

Со всякою справляется,

Какая ни приди.

Мужик, трудясь, не думает,

Что силы надорвет.

Так неужли над чаркою

Задуматься, что с лишнего

В канаву угодишь?

А что глядеть зазорно вам,

Как пьяные валяются.

Так погляди поди,

Как из болота волоком

Крестьяне сено мокрое,

Скосивши, волокут:

Где не пробраться лошади,

Где и без ноши пешему

Опасно перейти,

Там рать — орда крестьянская

По кочам, по зажоринам

Ползком ползет с плетюхами,—

Трещит крестьянский пуп!

Под солнышком без шапочек,

В поту, в грязи по макушку,

Осокою изрезаны,

Болотным гадом — мошкою

Изъеденные в кровь, —

Небось мы тут красивее?

Жалеть — жалей умеючи,

На мерочку господскую

Крестьянина не мерь!

Не белоручки нежные,

А люди мы великие

В работе и в гульбе!..

У каждого крестьянина

Душа что туча черная —

Гневна, грозна, — и надо бы

Громам греметь оттудова,

Кровавым лить дождям,

А все вином кончается.

Пошла по жилам чарочка —

И рассмеялась добрая

Крестьянская душа!

Не горевать тут надобно,

Гляди кругом — возрадуйся!

Ай парни, ай молодушки,

Умеют погулять!

Повымахали косточки,

Повымотали душеньку,

А удаль молодецкую

Про случай сберегли!.. —

Мужик стоял на валике,

Притопывал лаптишками

И, помолчав минуточку,

Прибавил громким голосом,

Любуясь на веселую,

Ревущую толпу:

— Эй! царство ты мужицкое,

Бесшапочное, пьяное,

Шуми — вольней шуми!.. —

«Как звать тебя, старинушка?»

—А что? запишешь в книжечку?

Пожалуй, нужды нет!

Пиши: «В деревне Басове

Яким Нагой живет,

Он до смерти работает,

До полусмерти пьет!..» —

Крестьяне рассмеялися

И рассказали барину,

Каков мужик Яким.

Яким, старик убогонький,

Живал когда-то в Питере,

Да угодил в тюрьму:

С купцом тягаться вздумалось!

Как липочка ободранный,

Вернулся он на родину

И за соху взялся.

С тех пор лет тридцать жарится

На полосе под солнышком,

Под бороной спасается

От частого дождя,

Живет — с сохою возится,

А смерть придет Якимушке —

Как ком земли отвалится,

Что на сохе присох...

С ним случай был: картиночек

Он сыну накупил,

Развешал их по стеночкам

И сам не меньше мальчика

Любил на них глядеть.

Пришла немилость божия,

Деревня загорелася —

А было у Якимушки

За целый век накоплено

Целковых тридцать пять.

Скорей бы взять целковые,

А он сперва картиночки

Стал со стены срывать;

Жена его тем временем

С иконами возилася,

А тут изба и рухнула —

Так оплошал Яким!

Слились в комок целковики,

За тот комок дают ему

Одиннадцать рублей...

«Ой брат Яким! недешево

Картинки обошлись!

Зато и в избу новую

Повесил их небось?»

— Повесил — есть и новые, —

Сказал Яким — и смолк.

Вгляделся барин в пахаря:

Грудь впалая; как вдавленный

Живот; у глаз, у рта

Излучины, как трещины

На высохшей земле;

И сам на землю — матушку

Похож он: шея бурая,

Как пласт, сохой отрезанный,

Кирпичное лицо,

Рука — кора древесная,

А волосы — песок.

Крестьяне, как заметили,

Что не обидны барину

Якимовы слова,

И сами согласилися

С Якимом: — Слово верное:

Нам подобает пить!

Пьем — значит, силу чувствуем!

Придет печаль великая,

Как перестанем пить!..

Работа не свалила бы,

Беда не одолела бы,

Нас хмель не одолит!

Не так ли? —

«Да, бог милостив!»

— Ну, выпей с нами чарочку! —

Достали водки, выпили.

Якиму Веретенников

Два шкалика поднес.

— Ай барин! не прогневался,

Разумная головушка!

(Сказал ему Яким.)

Разумной-то головушке

Как не понять крестьянина?

А свиньи ходят по́ земи —

Не видят неба век!.. —

Вдруг песня хором грянула

Удалая, согласная:

Десятка три молодчиков,

Хмельненьки, а не валятся,

Идут рядком, поют,

Поют про Волгу — матушку,

Про удаль молодецкую,

Про девичью красу.

Притихла вся дороженька,

Одна та песня складная

Широко, вольно катится,

Как рожь под ветром стелется,

По сердцу по крестьянскому

Идет огнем-тоской!..

Под песню ту удалую

Раздумалась, расплакалась

Молодушка одна:

«Мой век — что день без солнышка,

Мой век — что ночь без месяца,

А я, млада — младешенька.

Что борзый конь на привязи,

Что ласточка без крыл!

Мой старый муж, ревнивый муж,

Напился пьян, храпом храпит,

Меня, младу-младешеньку,

И сонный сторожит!»

Так плакалась молодушка

Да с возу вдруг и спрыгнула!

«Куда?» — кричит ревнивый муж,

Привстал — и бабу за косу,

Как редьку за вихор!

Ой! ночка, ночка пьяная!

Не светлая, а звездная,

Не жаркая, а с ласковым

Весенним ветерком!

И нашим добрым молодцам

Ты даром не прошла!

Сгрустнулось им по женушкам,

Оно и правда: с женушкой

Теперь бы веселей!

Иван кричит: «Я спать хочу»,

А Марьюшка: — И я с тобой! —

Иван кричит: «Постель узка»,

А Марьюшка: — Уляжемся! —

Иван кричит: «Ой, холодно»,

А Марьюшка: — Угреемся! —

Как вспомнили ту песенку,

Без слова — согласилися

Ларец свой попытать.

Одна, зачем бог ведает,

Меж полем и дорогою

Густая липа выросла.

Под ней присели странники

И осторожно молвили:

«Эй! скатерть самобранная,

Попотчуй мужиков!»

И скатерть развернулася,

Откудова ни взялися

Две дюжие руки:

Ведро вина поставили,

Горой наклали хлебушка

И спрятались опять.

Крестьяне подкрепилися.

Роман за караульного

Остался у ведра,

А прочие вмешалися

В толпу — искать счастливого:

Им крепко захотелося

Скорей попасть домой...

В толпе горластой, праздничной

Похаживали странники.

Прокликивали клич:

«Эй! нет ли где счастливого?

Явись! Коли окажется,

Что счастливо живешь,

У нас ведро готовое:

Пей даром сколько вздумаешь —

На славу угостим!..»

Таким речам неслыханным

Смеялись люди трезвые,

А пьяные да умные

Чуть не плевали в бороду

Ретивым крикунам.

Однако и охотников

Хлебнуть вина бесплатного

Достаточно нашлось.

Когда вернулись странники

Под липу, клич проклинавши,

Их обступил народ.

Пришел дьячок уволенный.

Тощой, как спичка серная,

И лясы распустил,

Что счастие не в пажитях,

Не в соболях, не в золоте,

Не в дорогих камнях.

«А в чем же?»

— В благодушестве!

Пределы есть владениям

Господ, вельмож, царей земных,

А мудрого владение —

Весь вертоград Христов!

Коль обогреет солнышко

Да пропущу косушечку,

Так вот и счастлив я! —

«А где возьмешь косушечку?»

— Да вы же дать сулилися... —

«Проваливай! шалишь!..»

Пришла старуха старая,

Рябая, одноглазая

И объявила, кланяясь,

Что счастлива она:

Что у нее по осени

Родилось реп до тысячи

На небольшой гряде.

— Такая репа крупная,

Такая репа вкусная,

А вся гряда — сажени три,

А впоперечь — аршин! —

Над бабой посмеялися,

А водки капли не дали:

«Ты дома выпей, старая,

Той репой закуси!»

Пришел солдат с медалями,

Чуть жив, а выпить хочется:

— Я счастлив! — говорит.

«Ну, открывай, старинушка,

В чем счастие солдатское?

Да не таись, смотри!»

— А в том, во-первых, счастие,

Что в двадцати сражениях

Я был, а не убит!

А во-вторых, важней того,

Я и во время мирное

Ходил ни сыт ни голоден.

А смерти не дался!

А в-третьих — за провинности,

Великие и малые,

Нещадно бит я палками,

А хоть пощупай — жив! —

«На! выпивай, служивенький!

С тобой и спорить нечего:

Ты счастлив — слова нет!»

Пришел с тяжелым молотом

Каменотес — олончанин,

Плечистыи, молодой:

— И я живу — не жалуюсь, —

Сказал он, — с женкой, с матушкой

Не знаем мы нужды! —

«Да в чем же ваше счастие?»

— А вот гляди (и молотом,

Как перышком, махнул):

Коли проснусь до солнышка

Да разогнусь о полночи,

Так гору сокрушу!

Случалось, не похвастаю,

Щебенки наколачивать

В день на пять серебром! —

Пахом приподнял «счастие»

И, крякнувши порядочно,

Работнику поднес:

«Ну, веско! а не будет ли

Носиться с этим счастием

Под старость тяжело?..»

— Смотри, не хвастай силою, —

Сказал мужик с одышкою,

Расслабленный, худой

(Нос вострый, как у мертвого,

Как грабли руки тощие.

Как спицы ноги длинные,

Не человек — комар). —

Я был — не хуже каменщик

Да тоже хвастал силою,

Вот бог и наказал!

Смекнул подрядчик, бестия,

Что простоват детинушка,

Учал меня хвалить,

А я-то сдуру радуюсь,

За четверых работаю!

Однажды ношу добрую

Наклал я кирпичей.

А тут его, проклятого,

И нанеси нелегкая:

«Что это? — говорит. —

Не узнаю я Трифона!

Идти с такою ношею

Не стыдно молодцу?»

— А коли мало кажется,

Прибавь рукой хозяйскою! —

Сказал я, осердясь.

Ну, с полчаса, я думаю,

Я ждал, а он подкладывал,

И подложил, подлец!

Сам слышу — тяга страшная,

Да не хотелось пятиться.

И внес ту ношу чертову

Я во второй этаж!

Глядит подрядчик, дивится,

Кричит, подлец, оттудова:

«Ай молодец, Трофим!

Не знаешь сам, что сделал ты:

Ты снес один по крайности

Четырнадцать пудов!»

Ой, знаю! сердце молотом

Стучит в груди, кровавые

В глазах круги стоят,

Спина как будто треснула...

Дрожат, ослабли ноженьки.

Зачах я с той поры!..

Налей, брат, полстаканчика! —

«Налить? Да где ж тут счастие?

Мы потчуем счастливого,

А ты что рассказал!»

— Дослушай! будет счастие! —

«Да в чем же, говори!»

— А вот в чем. Мне на родине,

Как всякому крестьянину,

Хотелось умереть.

Из Питера, расслабленный,

Шальной, почти без памяти,

Я на машину сел.

Ну, вот мы и поехали.

В вагоне — лихорадочных,

Горячечных работничков

Нас много набралось,

Всем одного желалося,

Как мне: попасть на родину,

Чтоб дома помереть.

Однако нужно счастие

И тут: мы летом ехали,

В жарище, в духоте

У многих помутилися

Вконец больные головы,

В вагоне ад пошел:

Тот стонет, тот катается,

Как оглашенный, по полу,

Тот бредит женкой, матушкой.

Ну, на ближайшей станции

Такого и долой!

Глядел я на товарищей,

Сам весь горел, подумывал —

Несдобровать и мне.

В глазах кружки багровые,

И все мне, братец, чудится,

Что режу пеунов

(Мы тоже пеунятники.

Случалось в год откармливать

До тысячи зобов).

Где вспомнились, проклятые!

Уж я молиться пробовал,

Нет! все с ума нейдут!

Поверишь ли? вся партия

Передо мной трепещется!

Гортани перерезаны,

Кровь хлещет, а поют!

А я с ножом: «Да полно вам!»

Уж как господь помиловал,

Что я не закричал?

Сижу, креплюсь... по счастию,

День кончился, а к вечеру

Похолодало, — сжалился

Над сиротами бог!

Ну, так мы и доехали,

И я добрел на родину,

А здесь, по божьей милости,

И легче стало мне... —

— Чего вы тут расхвастались

Своим мужицким счастием? —

Кричит, разбитый на ноги,

Дворовый человек. —

А вы меня попотчуйте:

Я счастлив, видит бог!

У первого боярина,

У князя Переметьева,

Я был любимый раб.

Жена — раба любимая,

А дочка вместе с барышней

Училась и французскому

И всяким языкам,

Садиться позволялось ей

В присутствий княжны...

Ой! как Кольнуло!.. батюшки!.. —

(И начал ногу правую

Ладонями тереть.)

Крестьяне рассмеялися.

— Чего смеетесь, глупые, —

Озлившись неожиданно

Дворовый закричал. —

Я болен, а сказать ли вам,

О чем молюсь я господу,

Вставая и ложась?

Молюсь: «Оставь мне, господи,

Болезнь мою почетную,

По ней я дворянин!»

Не вашей подлой хворостью,

Не хрипотой, не грыжею —

Болезнью благородною,

Какая только водится

У первых лиц в империи,

Я болен, мужичье!

По-да-грой именуется!

Чтоб получить ее —

Шампанское, бургонское,

Токайское, венгерское

Лет тридцать надо пить...

За стулом у светлейшего

У князя Переметьева

Я сорок лет стоял,

С французским лучшим трюфелем

Тарелки я лизал,

Напитки иностранные

Из рюмок допивал...

Ну, наливай! —

«Проваливай!

У нас вино мужицкое,

Простое, не заморское —

Не по твоим губам!»

Желтоволосый, сгорбленный,

Подкрался робко к странникам

Крестьянин — белорус,

Туда же к водке тянется:

— Налей и мне маненичко,

Я счастлив! — говорит.

«А ты не лезь с ручищами!

Докладывай, доказывай

Сперва, чем счастлив ты?»

— А счастье наше — в хлебушке:

Я дома в Белоруссии

С мякиною, с кострикою

Ячменный хлеб жевал;

Бывало, вопишь голосом,

Как роженица корчишься,

Как схватит животы.

А ныне, милость божия! —

Досыта у Губонина

Дают ржаного хлебушка,

Жую — не нажуюсь! —

Пришел какой-то пасмурный

Мужик с скулой свороченной,

Направо все глядит:

— Хожу я за медведями.

И счастье мне великое:

Троих моих товарищей

Сломали мишуки,

А я живу, бог милостив! —

«А ну-ка влево глянь?»

Не глянул, как ни пробовал.

Какие рожи страшные

Ни корчил мужичок:

— Свернула мне медведица

Маненичко скулу! —

«А ты с другой померяйся,

Подставь ей щеку правую —

Поправит...» — Посмеялися,

Однако поднесли.

Оборванные нищие,

Послышав запах пенного,

И те пришли доказывать,

Как счастливы они:

— Нас у порога лавочник

Встречает подаянием,

А в дом войдем, так из дому

Проводят до ворот...

Чуть запоем мы песенку,

Бежит к окну хозяюшка

С краюхою, с ножом,

А мы-то заливаемся:

«Давать давай — весь каравай,

Не мнется и не крошится,

Тебе скорей, а нам спорей...» —

———

Смекнули наши странники,

Что даром водку тратили,

Да кстати и ведерочку

Конец. «Ну, будет с вас!

Эй, счастие мужицкое!

Дырявое с заплатами,

Горбатое с мозолями,

Проваливай домой!»

— А вам бы, други милые,

Спросить Ермилу Гирина, —

Сказал, подсевши к странникам,

Деревни Дымоглотова

Крестьянин Федосей. —

Коли Ермил не выручит,

Счастливцем не объявится,

Так и шататься нечего... —

«А кто такой Ермил?

Князь, что ли, граф сиятельный?»

— Не князь, не граф сиятельный,

А просто он — мужик! —

«Ты говори толковее,

Садись, а мы послушаем,

Какой такой Ермил?»

— А вот какой: сиротскую

Держал Ермило мельницу

На Унже. По суду

Продать решили мельницу:

Пришел Ермило с прочими

В палату на торги.

Пустые покупатели

Скоренько отвалилися.

Один купец Алтынников

С Ермилом в бой вступил,

Не отстает, торгуется,

Наносит по копеечке.

Ермило как рассердится —

Хвать сразу пять рублей!

Купец опять копеечку,

Пошло у них сражение;

Купец его копейкою,

А тот его рублем!

Не устоял Алтынников!

Да вышла тут оказия:

Тотчас же стали требовать

Задатков третью часть,

А третья часть — до тысячи

С Ермилом денег не было,

Уж сам ли он сплошал,

Схитрили ли подьячие,

А дело вышло дрянь!

Повеселел Алтынников:

«Моя, выходит, мельница!»

«Нет! — говорит Ермил,

Подходит к председателю. —

Нельзя ли вашей милости

Помешкать полчаса?»

— Что в полчаса ты сделаешь? —

«Я деньги принесу!»

— А где найдешь? В уме ли ты?

Верст тридцать пять до мельницы,

А через час присутствию

Конец, любезный мой! —

«Так полчаса позволите?»

— Пожалуй, час промешкаем! —

Пошел Ермил; подьячие

С купцом переглянулися,

Смеются, подлецы!

На площадь на торговую

Пришел Ермило (в городе

Тот день базарный был)

Стал на воз, видим: крестится,

На все четыре стороны

Поклон, — и громким голосом

Кричит: «Эй, люди добрые!

Притихните, послушайте,

Я слово вам скажу!»

Притихла площадь людная,

И тут Ермил про мельницу

Народу рассказал:

«Давно купец Алтынников

Присватывался к мельнице,

Да не плошал и я,

Раз пять справлялся в городе,

Сказали: с переторжкою

Назначены торги.

Без дела, сами знаете,

Возить казну крестьянину

Проселком не рука:

Приехал я без грошика,

Ан глядь — они спроворили

Без переторжки торг!

Схитрили души подлые,

Да и смеются нехристи:

„Что часом ты поделаешь?

Где денег ты найдешь?“

Авось найду, бог милостив!

Хитры, сильны подьячие,

А мир их посильней,

Богат купец Алтынников,

А все не устоять ему

Против мирской казны —

Ее, как рыбу из моря,

Века ловить — не выловить.

Ну, братцы! видит бог,

Разделаюсь в ту пятницу!

Не дорога мне мельница,

Обида велика!

Коли Ермила знаете.

Коли Ермилу верите,

Так выручайте, что ль!..»

И чудо сотворилося:

На всей базарной площади

У каждого крестьянина,

Как ветром, полу левую

Заворотило вдруг!

Крестьянство раскошелилось,

Несут Ермилу денежки,

Дают, кто чем богат.

Ермило парень грамотный,

Да некогда записывать,

Успей пересчитать!

Наклали шляпу полную

Целковиков, лобанчиков,

Прожженной, битой, трепаной

Крестьянской ассигнации.

Ермило брал — не брезговал

И медным пятаком.

Еще бы стал он брезговать,

Когда тут попадалася

Иная гривна медная

Дороже ста рублей!

Уж сумма вся исполнилась,

А щедрота народная

Росла: — Бери, Ермил Ильич,

Отдашь, не пропадет!»

Ермил народу кланялся

На все четыре стороны,

В палату шел со шляпою,

Зажавши в ней казну.

Сдивилися подьячие,

Позеленел Алтынников.

Как он сполна всю тысячу

Им выложил на стол!..

Не волчий зуб, так лисий хвост, —

Пошли юлить подьячие,

С покупкой поздравлять!

Да не таков Ермил Ильич,

Не молвил слова лишнего.

Копейки не дал им!

Глядеть весь город съехался,

Как в день базарный, пятницу,

Через неделю времени

Ермил на той же площади

Рассчитывал народ.

Упомнить где же всякого?

В ту пору дело делалось

В горячке, второпях!

Однако споров не было,

И выдать гроша лишнего

Ермилу не пришлось.

Еще — он сам рассказывал —

Рубль лишний, чей бог ведает!

Остался у него.

Весь день с мошной раскрытою

Ходил Ермил, допытывал:

Чей рубль? да не нашел.

Уж солнце закатилося,

Когда с базарной площади

Ермил последний тронулся,

Отдав тот рубль слепым...

Так вот каков Ермил Ильич. —

«Чуден! — сказали странники. —

Однако знать желательно —

Каким же колдовством

Мужик над всей округою

Такую силу взял?»

— Не колдовством, а правдою.

Слыхали про Адовщину,

Юрлова князя вотчину? —

«Слыхали, ну так что ж?»

— В ней главный управляющий

Был корпуса жандармского

Полковник со звездой,

При нем пять-шесть помощников,

А наш Ермило писарем

В конторе состоял.

Лет двадцать было малому,

Какая воля писарю?

Однако для крестьянина

И писарь человек.

К нему подходишь к первому,

А он и посоветует

И справку наведет;

Где хватит силы — выручит,

Не спросит благодарности,

И дашь, так не возьмет!

Худую совесть надобно —

Крестьянину с крестьянина

Копейку вымогать.

Таким путем вся вотчина

В пять лет Ермилу Гирина

Узнала хорошо,

А тут его и выгнали...

Жалели крепко Гирина,

Трудненько было к новому,

Хапуге, привыкать,

Однако делать нечего,

По времени приладились

И к новому писцу.

Тот ни строки без трешника,

Ни слова без семишника,

Прожженный, из кутейников —

Ему и бог велел!

Однако, волей божией,

Недолго он поцарствовал, —

Скончался старый князь,

Приехал князь молоденький,

Прогнал того полковника.

Прогнал его помощника,

Контору всю прогнал.

А нам велел из вотчины

Бурмистра изобрать.

Ну, мы не долго думали,

Шесть тысяч душ, всей вотчиной

Кричим: — Ермилу Гирина! —

Как человек един!

Зовут Ермилу к барину.

Поговорив с крестьянином,

С балкона князь кричит:

«Ну, братцы! будь по-вашему.

Моей печатью княжеской

Ваш выбор утвержден:

Мужик проворный, грамотный,

Одно скажу: не молод ли?..»

А мы: — Нужды нет, батюшка,

И молод, да умен! —

Пошел Ермило царствовать

Над всей княжою вотчиной,

И царствовал же он!

В семь лет мирской копеечки

Под ноготь не зажал,

В семь лет не тронул правого,

Не попустил виновному.

Душой не покривил... —

«Стой! — крикнул укорительно

Какой-то попик седенький

Рассказчику. — Грешишь!

Шла борона прямехонько,

Да вдруг махнула в сторону —

На камень зуб попал!

Коли взялся рассказывать,

Так слова не выкидывай

Из песни: или странникам

Ты сказку говоришь?..

Я знал Ермилу Гирина...»

— А я небось не знал?

Одной мы были вотчины,

Одной и той же волости,

Да нас перевели... —

«А коли знал ты Гирина,

Так знал и брата Митрия,

Подумай-ка, дружок».

Рассказчик призадумался

И, помолчав, сказал:

— Соврал я: слово лишнее

Сорвалось на маху!

Был случай, и Ермил-мужик

Свихнулся: из рекрутчины

Меньшого брата Митрия

Повыгородил он.

Молчим: тут спорить нечего,

Сам барин брата старосты

Забрить бы не велел,

Одна Ненила Власьева

По сыне горько плачется,

Кричит: не наш черед!

Известно, покричала бы

Да с тем бы и отъехала.

Так что же? Сам Ермил,

Покончивши с рекрутчиной,

Стал тосковать, печалиться,

Не пьет, не ест: тем кончилось,

Что в деннике с веревкою

Застал его отец.

Тут сын отцу покаялся:

«С тех пор, как сына Власьевны

Поставил я не в очередь,

Постыл мне белый свет!»

А сам к веревке тянется.

Пытали уговаривать

Отец его и брат,

Он все одно: «Преступник я!

Злодей! вяжите руки мне,

Ведите в суд меня!»

Чтоб хуже не случилося.

Отец связал сердечного,

Приставил караул.

Сошелся мир, шумит, галдит,

Такого дела чудного

Вовек не приходилося

Ни видеть, ни решать.

Ермиловы семейные

Уж не о том старалися,

Чтоб мы им помирволили,

А строже рассуди —

Верни парнишку Власьевне,

Не то Ермил повесится,

За ним не углядишь!

Пришел и сам Ермил Ильич,

Босой, худой, с колодками,

С веревкой на руках,

Пришел, сказал: «Была пора,

Судил я вас по совести,

Теперь я сам грешнее вас:

Судите вы меня!»

И в ноги поклонился нам.

Ни дать ни взять юродивый,

Стоит, вздыхает, крестится,

Жаль было нам глядеть,

Как он перед старухою,

Перед Ненилой Власьевой,

Вдруг на колени пал!

Ну, дело все обладилось,

У господина сильного

Везде рука; сын Власьевны

Вернулся, сдали Митрия,

Да, говорят, и Митрию

Нетяжело служить,

Сам князь о нем заботится.

А за провинность с Гирина

Мы положили штраф:

Штрафные деньги рекруту,

Часть небольшая Власьевне,

Часть миру на вино...

Однако после этого

Ермил не скоро справился,

С год как шальной ходил.

Как ни просила вотчина.

От должности уволился,

В аренду снял ту мельницу

И стал он пуще прежнего

Всему народу люб:

Брал за помол по совести.

Народу не задерживал,

Приказчик, управляющий,

Богатые помещики

И мужики беднейшие —

Все очереди слушались,

Порядок строгий вел!

Я сам уж в той губернии

Давненько не бывал,

А про Ёрмилу слыхивал,

Народ им не бахвалится,

Сходите вы к нему. —

— Напрасно вы проходите, —

Сказал уж раз заспоривший

Седоволосый поп. —

Я знал Ермила, Гирина,

Попал я в ту губернию

Назад тому лет пять

(Я в жизни много странствовал,

Преосвященный наш

Переводить священников

Любил)... С Ермилой Гириным

Соседи были мы.

Да! был мужик единственный!

Имел он все, что надобно

Для счастья: и спокойствие,

И деньги, и почет,

Почет завидный, истинный,

Не купленный ни деньгами,

Ни страхом: строгой правдою,

Умом и добротой!

Да только, повторяю вам,

Напрасно вы проходите,

В остроге он сидит...—

«Как так?»

— А воля божия!

Слыхал ли кто из вас,

Как бунтовалась вотчина

Помещика Обрубкова,

Испуганной губернии,

Уезда Недыханьева,

Деревня Столбняки?..

Как о пожарах пишется

В газетах (я их читывал):

«Осталась неизвестною

Причина — так и тут:

До сей поры неведомо

Ни земскому исправнику,

Ни высшему правительству,

Ни столбнякам самим,

С чего стряслась оказия.

А вышло дело дрянь.

Потребовалось воинство.

Сам Государев посланный

К народу речь держал,

То руганью попробует

И плечи с эполетами

Подымет высоко,

То ласкою попробует

И грудь с крестами царскими

Во все четыре стороны

Повертывать начнет.

Да брань была тут лишняя,

А ласка непонятная:

«Крестьянство православное!

Русь-матушка! царь-батюшка!»

И больше ничего!

Побившись так достаточно,

Хотели уж солдатикам

Скомандовать: пали!

Да волостному писарю

Пришла тут мысль счастливая,

Он про Ермилу Гирина

Начальнику сказал:

— Народ поверит Гирину,

Народ его послушает... —

«Позвать его живей!» —

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

———

Вдруг крик: «Ай, ай! помилуйте!»,

Раздавшись неожиданно,

Нарушил речь священника,

Все бросились глядеть:

У валика дорожного

Секут лакея пьяного —

Попался в воровстве!

Где пойман, тут и суд ему:

Судей сошлось десятка три,

Решили дать по лозочке,

И каждый дал лозу!

Лакей вскочил и, шлепая

Худыми сапожнишками,

Без слова тягу дал.

«Вишь, побежал, как встрепанный! —

Шутили наши странники,

Узнавши в нем балясинка,

Что хвастался какою-то

Особенной болезнию

От иностранных вин. —

Откуда прыть явилася!

Болезнь ту благородную

Вдруг сняло, как рукой!»

———

«Эй, эй! куда ж ты, батюшка!

Ты доскажи историю,

Как бунтовалась вотчина

Помещика Обрубкова,

Деревня Столбняки?»

— Пора домой, родимые.

Бог даст, опять мы встретимся,

Тогда и доскажу! —

———

Под утро поразъехалась,

Поразбрелась толпа.

Крестьяне спать надумали,

Вдруг тройка с колокольчиком

Откуда ни взялась,

Летит! а в ней качается

Какой-то барин кругленький,

Усатенький, пузатенький,

С сигарочкой во рту.

Крестьяне разом бросились

К дороге, сняли шапочки,

Низенько поклонилися,

Повыстроились в ряд

И тройке с колокольчиком

Загородили путь...

Соседнего помещика

Гаврилу Афанасьича

Оболта-Оболдуева

Та троечка везла.

Помещик был румяненький,

Осанистый, присадистый.

Шестидесяти лет;

Усы седые, длинные,

Ухватки молодецкие,

Венгерка с бранденбурами,

Широкие штаны.

Гаврило Афанасьевич,

Должно быть, перетрусился,

Увидев перед тройкою

Семь рослых мужиков.

Он пистолетик выхватил,

Как сам, такой же толстенький,

И дуло шестиствольное

На странников навел:

«Ни с места! Если тронетесь,

Разбойники! грабители!

На месте уложу!..»

Крестьяне рассмеялися:

— Какие мы разбойники,

Гляди — у нас ни ножика,

Ни топоров, ни вил! —

«Кто ж вы? чего вам надобно?»

— У нас забота есть,

Такая ли заботушка,

Что из домов повыжила,

С работой раздружила нас,

Отбила от еды.

Ты дай нам слово крепкое

На нашу речь мужицкую

Без смеху и без хитрости,

По правде и по разуму,

Как должно отвечать,

Тогда свою заботушку

Поведаем тебе... —

«Извольте: слово честное,

Дворянское даю!»

— Нет, ты нам не дворянское,

Дай слово христианское!

Дворянское с побранкою,

С толчком да с зуботычиной,

То непригодно нам! —

«Эге! какие новости!

А впрочем, будь по-вашему!

Ну, в чем же ваша речь?..»

— Спрячь пистолетик! выслушай!

Вот так! мы не грабители.

Мы мужики смиренные,

Из временнообязанных,

Подтянутой губернии,

Уезда Терпигорева,

Пустопорожней волости,

Из разных деревень:

Заплатова, Дырявина.

Разутова, Знобишина,

Горелова, Неелова —

Неурожайка тож.

Идя путем-дорогою.

Сошлись мы невзначай,

Сошлись мы — и заспорили:

Кому живется счастливо,

Вольготно на Руси?

Роман сказал: помещику,

Демьян сказал: чиновнику.

Лука сказал: попу,

Купчине толстопузому, —

Сказали братья Губины,

Иван и Митродор.

Пахом сказал: светлейшему,

Вельможному боярину,

Министру государеву,

А Пров оказал: царю...

Мужик что бык: втемяшится

В башку какая блажь —

Колом ее оттудова

Не выбьешь! Как ни спорили.

Не согласились мы!

Поспоривши, повздорили,

Повздоривши, подралися,

Подравшися, удумали

Не расходиться врозь,

В домишки не ворочаться,

Не видеться ни с женами,

Ни с малыми ребятами.

Ни с стариками старыми,

Покуда спору нашему

Решенья не найдем,

Покуда не доведаем

Как ни на есть — доподлинно,

Кому жить любо-весело,

Вольготно на Руси?

Скажи ж ты нам по-божески,

Сладка ли жизнь помещичья?

Ты как — вольготно, счастливо,

Помещичек, живешь? —

Гаврило Афанасьевич

Из тарантаса выпрыгнул,

К крестьянам подошел:

Как лекарь, руку каждому

Пощупал, в лица глянул им,

Схватился за бока

И покатился со смеху...

«Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!»

Здоровый смех помещичий

По утреннему воздуху

Раскатываться стал...

Нахохотавшись досыта,

Помещик не без горечи

Сказал: «Наденьте шапочки,

Садитесь, господа!»

— Мы господа не важные,

Перед твоею милостью

И постоим... —

— «Нет! нет!

Прошу садиться, граждане!»

Крестьяне поупрямились,

Однако делать нечего,

Уселись на валу.

«И мне присесть позволите?

Эй, Прошка! рюмку хересу.

Подушку и ковер!»

Расположась на коврике

И выпив рюмку хересу.

Помещик начал так:

«Я дал вам слово честное

Ответ держать по совести.

А нелегко оно?

Хоть люди вы почтенные,

Однако не ученые,

Как с вами говорить?

Сперва понять вам надо бы,

Что значит слово самое:

Помещик, дворянин.

Скажите, вы, любезные,

О родословном дереве

Слыхали что-нибудь?»

— Леса нам не заказаны —

Видали древо всякое! —

Сказали мужики.

«Попали пальцем в небо вы!..

Скажу вам вразумительней:

Я роду именитого.

Мой предок Оболдуй

Впервые поминается

В старинных русских грамотах

Два века с половиною

Назад тому. Гласит

Та грамота: „Татарину

Оболту Оболдуеву

Дано суконце доброе,

Ценою в два рубля:

Волками и лисицами

Он тешил государыню,

В день царских именин,

Спускал медведя дикого

С своим, и Оболдуева

Медведь тот ободрал...“

Ну, поняли, любезные?»

— Как не понять! С медведями

Немало их шатается,

Прохвостов, и теперь. —

«Вы все свое, любезные!

Молчать! уж лучше слушайте,

К чему я речь веду:

Тот Оболдуй, потешивший

Зверями государыню,

Был корень роду нашему,

А было то, как сказано,

С залишком двести лет.

Прапрадед мой по матери

Был и того древней:

„Князь Щепин с Васькой Гусевым

(Гласит другая грамота)

Пытал поджечь Москву,

Казну пограбить думали,

Да их казнили смертию,“

А было то, любезные,

Без мала триста лет.

Так вот оно откудова

То дерево дворянское

Идет, друзья мои!»

— А ты, примерно, яблочко

С того выходишь дерева? —

Сказали мужики.

«Ну, яблочко так яблочко!

Согласен! Благо, поняли

Вы дело наконец.

Теперь — вы сами знаете —

Чем дерево дворянское

Древней, тем именитее,

Почетней дворянин.

Не так ли, благодетели?»

— Так! — отвечали странники. —

Кость белая, кость черная,

И поглядеть, так разные, —

Им разный и почет! —

«Ну, вижу, вижу: поняли!

Так вот, друзья — и жили мы,

Как у Христа за пазухой,

И знали мы почет.

Не только люди русские,

Сама природа русская

Покорствовала нам.

Бывало, ты в окружности

Один, как солнце на небе,

Твои деревни скромные,

Твои леса дремучие,

Твои поля кругом!

Пойдешь ли деревенькою —

Крестьяне в ноги валятся,

Пойдешь лесными дачами —

Столетними деревьями

Преклонятся леса!

Пойдешь ли пашней, нивою —

Вся нива спелым колосом

К ногам господским стелется,

Ласкает слух и взор!

Там рыба в речке плещется:

„Жирей-жирей до времени!“

Там заяц лугом крадется:

„Гуляй-гуляй до осени!“

Все веселило барина,

Любовно травка каждая

Шептала: „Я твоя!“

Краса и гордость русская,

Белели церкви божии

По горкам, по холмам,

И с ними в славе спорили

Дворянские дома.

Дома с оранжереями,

С китайскими беседками

И с английскими парками;

На каждом флаг играл.

Играл-манил приветливо,

Гостеприимство русское

И ласку обещал.

Французу не привидится

Во сне, какие праздники,

Не день, не два — по месяцу

Мы задавали тут.

Свои индейки жирные,

Свои наливки сочные.

Свои актеры, музыка,

Прислуги — целый полк!

Пять поваров да пекаря.

Двух кузнецов, обойщика,

Семнадцать музыкантиков

И двадцать два охотника

Держал я... Боже мой!..»

Помещик закручинился,

Упал лицом в подушечку,

Потом привстал, поправился:

«Эй, Прошка!» — закричал.

Лакей, по слову барскому,

Принес кувшинчик с водкою

Гаврила Афанасьевич,

Откушав, продолжал:

«Бывало, в осень позднюю

Леса твои, Русь-матушка,

Одушевляли громкие

Охотничьи рога.

Унылые, поблекшие

Леса полураздетые

Жить начинали вновь.

Стояли по опушечкам

Борзовщики-разбойники,

Стоял помещик сам,

А там, в лесу, выжлятники

Ревели, сорвиголовы,

Варили варом гончие.

Чу! подзывает рог!..

Чу! стая воет! сгрудилась!

Никак, по зверю красному

Погнали?.. улю-лю!

Лисица черно-бурая,

Пушистая, матерая

Летит, хвостом метет!

Присели, притаилися,

Дрожа всем телом, рьяные,

Догадливые псы:

Пожалуй, гостья жданная!

Поближе к нам, молодчикам,

Подальше от кустов!

Пора! Ну, ну! не выдай, конь!

Не выдайте, собаченьки!

Эй! улю-лю! родимые!

Эй! улю-лю!.. ату!..»

Гаврило Афанасьевич,

Вскочив с ковра персидского,

Махал рукой, подпрыгивал,

Кричал! Ему мерещилось,

Что травит он лису...

Крестьяне молча слушали,

Глядели, любовалися,

Посмеивались в ус...

«Ой ты, охота псовая!

Забудут все помещики.

Но ты, исконно русская

Потеха! не забудешься

Ни во веки веков!

Не о себе печалимся,

Нам жаль, что ты, Русь-матушка,

С охотою утратила

Свой рыцарский, воинственный,

Величественный вид!

Бывало, нас по осени

До полусотни съедется

В отъезжие поля;

У каждого помещика

Сто гончих в напуску,

У каждого по дюжине

Борзовщиков верхом,

При каждом с кашеварами,

С провизией обоз.

Как с песнями да с музыкой

Мы двинемся вперед,

На что кавалерийская

Дивизия твоя!

Летело время соколом,

Дышала грудь помещичья

Свободно и легко.

Во времена боярские,

В порядки древнерусские

Переносился дух!

Ни в ком противоречия.

Кого хочу — помилую,

Кого хочу — казню.

Закон — мое желание!

Кулак — моя полиция!

Удар искросыпительный.

Удар зубодробительный.

Удар скуловорррот!..»

Вдруг, как струна, порвалася,

Осеклась речь помещичья.

Потупился, нахмурился.

«Эй, Прошка! — закричал.

Глонул — и мягким голосом

Сказал: — Вы сами знаете,

Нельзя же и без строгости?

Но я карал — любя.

Порвалась цепь великая —

Теперь не бьем крестьянина,

Зато уж и отечески

Не милуем его.

Да, был я строг по времени,

А впрочем, больше ласкою

Я привлекал сердца.

Я в воскресенье светлое

Со всей своею вотчиной

Христосовался сам!

Бывало, накрывается

В гостиной стол огромнейший,

На нем и яйца красные,

И пасха, и кулич!

Моя супруга, бабушка,

Сынишки, даже барышни

Не брезгуют, целуются

С последним мужиком.

„Христос воскрес!“ — Воистину! —

Крестьяне разговляются.

Пьют брагу и вино...

Пред каждым почитаемым

Двунадесятым праздником

В моих парадных горницах

Поп всенощну служил.

И к той домашней всенощной

Крестьяне допускалися,

Молись — хоть лоб разбей!

Страдало обоняние,

Сбивали после с вотчины

Баб отмывать полы!

Да чистота духовная

Тем самым сберегалася,

Духовное родство!

Не так ли, благодетели?»

— Так! — отвечали странники,

А про себя подумали:

«Колом сбивал их, что ли, ты

Молиться в барский дом?..»

«Зато, скажу не хвастая,

Любил меня мужик!

В моей сурминской вотчине

Крестьяне все подрядчики,

Бывало, дома скучно им,

Все на чужую сторону

Отпросятся с весны...

Ждешь — не дождешься осени,

Жена, детишки малые

И те гадают, ссорятся:

Какого им гостинчику

Крестьяне принесут!

И точно: поверх барщины,

Холста, яиц и живности,

Всего, что на помещика

Сбиралось искони, —

Гостинцы добровольные

Крестьяне нам несли!

Из Киева — с вареньями,

Из Астрахани — с рыбою,

А тот, кто подостаточней,

И с шелковой материей:

Глядь, чмокнул руку барыне

И сверток подает!

Детям игрушки, лакомства,

А мне, седому бражнику,

Из Питера вина!

Толк вызнали, разбойники,

Небось не к Кривоногову,

К французу забежит.

Тут с ними разгуляешься,

По-братски побеседуешь,

Жена рукою собственной

По чарке им нальет.

А детки тут же малые

Посасывают прянички

Да слушают досужие

Рассказы мужиков —

Про трудные их промыслы.

Про чужедальны стороны,

Про Петербург, про Астрахань,

Про Киев, про Казань...

Так вот как, благодетели,

Я жил с моею вотчиной,

Не правда ль, хорошо?..»

— Да, было вам, помещикам,

Житье куда завидное,

Не надо умирать! —

«И все прошло! все минуло!..

Чу! похоронный звон!..»

Прислушалися странники,

И точно: из Кузьминского

По утреннему воздуху

Те звуки, грудь щемящие,

Неслись: «Покой крестьянину

И царствие небесное!» —

Проговорили странники

И покрестились все...

Гаврило Афанасьевич

Снял шапочку — и набожно

Перекрестился тож:

«Звонят не по крестьянину!

По жизни по помещичьей

Звонят!.. Ой жизнь широкая!

Прости-прощай навек!

Прощай и Русь помещичья!

Теперь не та уж Русь!

Эй, Прошка!» (выпил водочки

И посвистал)...

«Невесело

Глядеть, как изменилося

Лицо твое, несчастная

Родная сторона!

Сословье благородное

Как будто все попряталось,

Повымерло! Куда

Ни едешь, попадаются

Одни крестьяне пьяные,

Акцизные чиновники,

Поляки пересыльные

Да глупые посредники.

Да иногда пройдет

Команда. Догадаешься:

Должно быть, взбунтовалося

В избытке благодарности

Селенье где-нибудь!

А прежде что тут мчалося

Колясок, бричек троечных.

Дормезов шестерней!

Катит семья помещичья —

Тут маменьки солидные,

Тут дочки миловидные

И резвые сынки!

Поющих колокольчиков,

Воркующих бубенчиков

Наслушаешься всласть.

А нынче чем рассеешься?

Картиной возмутительной

Что шаг — ты поражен:

Кладбищем вдруг повеяло,

Ну, значит, приближаемся

К усадьбе... Боже мой!

Разобран по кирпичику

Красивый дом помещичий,

И аккуратно сложены

В колонны кирпичи!

Обширный сад помещичий,

Столетьями взлелеянный,

Под топором крестьянина

Весь лег, — мужик любуется,

Как много вышло дров!

Черства душа крестьянина,

Подумает ли он.

Что дуб, сейчас им сваленный,

Мой дед рукою собственной

Когда-то насадил?

Что вон под той рябиною

Резвились наши детушки,

И Ганичка и Верочка,

Аукались со мной?

Что тут, под этой липою,

Жена моя призналась мне,

Что тяжела она

Гаврюшей, нашим первенцем,

И спрятала на грудь мою

Как вишня покрасневшее

Прелестное лицо?..

Ему была бы выгода —

Радехонек помещичьи

Усадьбы изводить!

Деревней ехать совестно:

Мужик сидит — не двинется,

Не гордость благородную —

Желчь чувствуешь в груди.

В лесу не рог охотничий,

Звучит — топор разбойничий,

Шалят!.. а что поделаешь?

Кем лес убережешь?..

Поля — недоработаны,

Посевы — недосеяны,

Порядку нет следа!

О матушка! о родина!

Не о себе печалимся,

Тебя, родная, жаль.

Ты, как вдова печальная,

Стоишь с косой распущенной,

С неубранным лицом!..

Усадьбы переводятся,

Взамен их распложаются

Питейные дома!..

Поят народ распущенный.

Зовут на службы земские,

Сажают, учат грамоте, —

Нужна ему она!

На всей тебе, Русь-матушка,

Как клеима на преступнике,

Как на коне тавро,

Два слова нацарапаны:

„Навынос и распивочно“.

Чтоб их читать, крестьянина

Мудреной русской грамоте

Не стоит обучать!..

А нам земля осталася...

Ой ты, земля помещичья!

Ты нам не мать, а мачеха

Теперь... „А кто велел? —

Кричат писаки праздные. —

Так вымогать, насиловать

Кормилицу свою!“

А я скажу: — А кто же ждал? —

Ох! эти проповедники!

Кричат: „Довольно барствовать!

Проснись, помещик заспанный!

Вставай! — учись! трудись!..“

Трудись! Кому вы вздумали

Читать такую проповедь!

Я не крестьянин — лапотник —

Я божиею милостью

Российский дворянин!

Россия — не неметчина,

Нам чувства деликатные,

Нам гордость внушена!

Сословья благородные

У нас труду не учатся.

У нас чиновник плохонький

И тот полов не выметет,

Не станет печь топить...

Скажу я вам, не хвастая,

Живу почти безвыездно

В деревне сорок лет,

А от ржаного колоса

Не отличу ячменного.

А мне поют: „Трудись!“

А если и действительно

Свой долг мы ложно поняли

И наше назначение

Не в том, чтоб имя древнее.

Достоинство дворянское

Поддерживать охотою.

Пирами, всякой роскошью

И жить чужим трудом.

Так надо было ранее

Сказать... Чему учился я?

Что видел я вокруг?..

Коптил я небо божие,

Носил ливрею царскую.

Сорил казну народную

И думал век так жить...

И вдруг... Владыко праведный!..»

Помещик зарыдал...

———

Крестьяне добродушные

Чуть тоже не заплакали,

Подумав про себя:

«Порвалась цепь великая,

Порвалась — расскочилася

Одним концом по барину,

Другим по мужику!..»

Петровки. Время жаркое.

В разгаре сенокос.

Минув деревню бедную,

Безграмотной губернии,

Старо-Вахлацкой волости,

Большие Вахлаки,

Пришли на Волгу странники...

Над Волгой чайки носятся;

Гуляют кулики

По отмели. А по лугу,

Что гол, как у подьячего

Щека, вчера побритая.

Стоят «князья Волконские»^[1]

И детки их, что ранее

Родятся, чем отцы.^[2]

«Прокосы широчайшие! —

Сказал Пахом Онисимыч. —

Здесь богатырь народ!»

Смеются братья Губины:

Давно они заметили

Высокого крестьянина

Со жбаном — на стогу;

Он пил, а баба с вилами,

Задравши кверху голову,

Глядела на него.

Со стогом поравнялися —

Все пьет мужик! Отмерили

Еще шагов полста,

Все разом оглянулися:

По — прежнему, закинувшись,

Стоит мужик; посудина

Дном кверху поднята...

Под берегом раскинуты

Шатры; старухи, лошади

С порожними телегами

Да дети видны тут.

А дальше, где кончается

Отава подкошенная,

Народу тьма! Там белые

Рубахи баб, да пестрые

Рубахи мужиков,

Да голоса, да звяканье

Проворных кос. «Бог на́ помочь!»

— Спасибо, молодцы! —

Остановились странники...

Размахи сенокосные

Идут чредою правильной:

Все разом занесенные.

Сверкнули косы, звякнули,

Трава мгновенно дрогнула

И пала, прошумев!

По низменному берегу

На Волге травы рослые,

Веселая косьба.

Не выдержали странники:

«Давно мы не работали,

Давайте — покосим!»

Семь баб им косы отдали.

Проснулась, разгорелася

Привычка позабытая

К труду! Как зубы с голоду,

Работает у каждого

Проворная рука.

Валят траву высокую,

Под песню, незнакомую

Вахлацкой стороне;

Под песню, что навеяна

Метелями и вьюгами

Родимых деревень:

Заплатова, Дырявина,

Разутова, Знобишина,

Горелова, Неелова —

Неурожайка тож...

Натешившись, усталые,

Присели к стогу завтракать...

— Откуда, молодцы? —

Спросил у наших странников

Седой мужик (которого

Бабенки звали Власушкой). —

Куда вас бог несет? —

«А мы...» — сказали странники

И замолчали вдруг:

Послышалась им музыка!

— Помещик наш катается, —

Промолвил Влас — и бросился

К рабочим: — Не зевать!

Коси дружней! А главное:

Не огорчить помещика.

Рассердится — поклон ему!

Похвалит вас — «ура» кричи...

Эй, бабы! не галдеть! —

Другой мужик, присадистый,

С широкой бородищею,

Почти что то же самое

Народу приказал,

Надел кафтан — и барина

Бежит встречать. — Что за́ люди? —

Оторопелым странникам

Кричит он на бегу. —

Снимите шапки! —

К берегу

Причалили три лодочки.

В одной прислуга, музыка,

В другой — кормилка дюжая

С ребенком, няня старая

И приживалка тихая,

А в третьей — господа:

Две барыни красивые

(Потоньше — белокурая,

Потолще — чернобровая),

Усатые два барина,

Три ба́рченка-погодочки

Да старый старичок:

Худой! как зайцы зимние,

Весь бел, и шапка белая,

Высокая, с околышем

Из красного сукна.

Нос клювом, как у ястреба,

Усы седые, длинные,

И — разные глаза:

Один здоровый — светится.

А левый — мутный, пасмурный,

Как оловянный грош!

При них собачки белые,

Мохнатые, с султанчиком,

На крохотных ногах...

Старик, поднявшись на берег,

На красном, мягком коврике

Долгонько отдыхал,

Потом покос осматривал:

Его водили под руки

То господа усатые,

То молодые барыни, —

И так, со всею свитою,

С детьми и приживалками,

С кормилкою и нянькою,

И с белыми собачками,

Все поле сенокосное

Помещик обошел.

Крестьяне низко кланялись,

Бурмистр (смекнули странники.

Что тот мужик присадистый

Бурмистр) перед помещиком,

Как бес перед заутреней,

Юлил: «Так точно! Слушаю-с!» —

И кланялся помещику

Чуть-чуть не до земли.

В один стожище матерый.

С сегодня только сметанный.

Помещик пальцем ткнул,

Нашел, что сено мокрое,

Вспылил: «Добро господское

Гноить? Я вас, мошенников,

Самих сгною на барщине!

Пересушить сейчас!..»

Засуетился староста:

— Недосмотрел маненичко!

Сыренько: виноват! —

Созвал народ — и вилами

Богатыря кряжистого,

В присутствии помещика.

По клочьям разнесли.

Помещик успокоился.

(Попробовали странники:

Сухохонько сенцо!)

Бежит лакей с салфеткою,

Хромает: «Кушать подано!»

Со всей своею свитою,

С детьми и приживалками,

С кормилкою и нянькою,

И с белыми собачками,

Пошел помещик завтракать,

Работы осмотрев.

С реки из лодки грянула

Навстречу барам музыка,

Накрытый стол белеется

На самом берегу...

Дивятся наши странники.

Пристали к Власу: «Дедушка!

Что за порядки чудные?

Что за чудной старик?»

— Помещик наш: Утятин князь! —

«Чего же он куражится?

Теперь порядки новые.

А он дурит по — старому:

Сенцо сухим-сухохонько —

Велел пересушить!»

— А то еще диковинней,

Что и сенцо-то самое

И пожня — не его! —

«А чья же?»

— Нашей вотчины. —

«Чего же он тут суется?

Ин вы у бога нелюди?»

— Нет, мы, по божьей милости,

Теперь крестьяне вольные,

У нас, как у людей.

Порядки тоже новые,

Да тут статья особая... —

«Какая же статья?»

Под стогом лег старинушка

И — больше ни словца!

К тому же стогу странники

Присели; тихо молвили:

«Эй! скатерть самобранная,

Попотчуй мужиков!»

И скатерть развернулася,

Откудова ни взялися

Две дюжие руки:

Ведро вина поставили,

Горой наклали хлебушка

И спрятались опять...

Налив стаканчик дедушке,

Опять пристали странники:

«Уважь! скажи нам, Власушка,

Какая тут статья?»

— Да пустяки! Тут нечего

Рассказывать... А сами вы

Что за́ люди? Откуда вы?

Куда вас бог несет? —

«Мы люди чужестранные,

Давно, по делу важному,

Домишки мы покинули,

У нас забота есть...

Такая ли заботушка,

Что из домов повыжила,

С работой раздружила нас,

Отбила от еды...»

Остановились странники...

— О чем же вы хлопочете? —

«Да помолчим! Поели мы,

Так отдохнуть желательно».

И улеглись. Молчат!

— Вы так-то! а по-нашему.

Коль начал, так досказывай! —

«А сам, небось, молчишь!

Мы не в тебя, старинушка!

Изволь, мы скажем: видишь ли,

Мы ищем, дядя Влас,

Непоротой губернии,

Непотрошенной волости,

Избыткова села!..»

И рассказали странники,

Как встретились нечаянно,

Как подрались, заспоривши,

Как дали свой зарок

И как потом шаталися,

Искали по губерниям

Подтянутой, Подстреленной,

Кому живется счастливо.

Вольготно на Руси?

Влас слушал — и рассказчиков

Глазами мерял: — Вижу я,

Вы тоже люди странные! —

Сказал он наконец. —

Чудим и мы достаточно.

А вы — и нас чудней! —

«Да что ж у вас-то деется?

Еще стаканчик, дедушка!»

Как выпил два стаканчика,

Разговорился Влас:

— Помещик наш особенный:

Богатство непомерное.

Чин важный, род вельможеский,

Весь век чудил, дурил.

Да вдруг гроза и грянула...

Не верит: врут, разбойники!

Посредника, исправника

Прогнал! дурит по-старому.

Стал крепко подозрителен,

Не поклонись — дерет!

Сам губернатор к барину

Приехал: долго спорили,

Сердитый голос барина

В застольной дворня слышала;

Озлился так, что к вечеру

Хватил его удар!

Всю половину левую

Отбило: словно мертвая

И, как земля, черна...

Пропал ни за копеечку!

Известно, не корысть,

А спесь его подрезала.

Соринку он терял. —

«Что значит, други милые,

Привычка-то помещичья! —

Заметил Митродор.

«Не только над помещиком,

Привычка над крестьянином

Сильна, — сказал Пахом. —

Я раз, по подозрению

В острог попавши, чудного

Там видел мужика.

За конокрадство, кажется,

Судился, звали Сидором,

Так из острога барину

Он посылал оброк!

(Доходы арестантские

Известны: подаяние,

Да что-нибудь сработает,

Да стащит что-нибудь.)

Ему смеялись прочие:

„А ну, на поселение

Сошлют — пропали денежки!“

«Всё лучше, — говорит...»

«Ну, дальше, дальше, дедушка!»

— Соринка — дело плевое,

Да только не в глазу:

Пал дуб на море тихое,

И море всё заплакало —

Лежит старик без памяти

(Не встанет, так и думали!)

Приехали сыны,

Гвардейцы черноусые

(Вы их на пожне видели,

А барыни красивые —

То жены молодцов).

У старшего доверенность

Была: по ней с посредником

Установили грамоту...

Ан вдруг и встал старик!

Чуть заикнулись... Господи!

Как зверь метнулся раненый

И загремел, как гром!

Дела-то всё недавние,

Я был в то время старостой,

Случился тут — так слышал сам,

Как он честил помещиков,

До слова помню всё:

«Корят жидов, что предали

Христа... а вы что сделали?

Права свои дворянские,

Веками освященные,

Вы предали!..» Сынам

Сказал: «Вы трусы подлые!

Не дети вы мои!

Пускай бы люди мелкие,

Что вышли из поповичей

Да, понажившись взятками,

Купили мужиков,

Пускай бы... им простительно!

А вы... князья Утятины?

Какие вы У-тя-ти-ны!

Идите вон!.. подкидыши,

Не дети вы мои!»

Оробели наследники:

А ну как перед смертию

Лишит наследства? Мало ли

Лесов, земель у батюшки?

Что денег понакоплено,

Куда пойдет добро?

Гадай! У князя в Питере

Три дочери побочные

За генералов выданы,

Не отказал бы им!

А князь опять больнехонек...

Чтоб только время выиграть,

Придумать: как тут быть,

Которая-то барыня

(Должно быть, белокурая:

Она ему, сердечному,

Слыхал я, терла щеткою

В то время левый бок)

Возьми и брякни барину.

Что мужиков помещикам

Велели воротить!

Поверил! Проще малого

Ребенка стал старинушка,

Как паралич расшиб!

Заплакал! пред иконами

Со всей семьею молится,

Велит служить молебствие,

Звонить в колокола!

И силы словно прибыло,

Опять: охота, музыка,

Дворовых дует палкою,

Велит созвать крестьян.

С дворовыми наследники

Стакнулись, разумеется,

А есть один (он давеча

С салфеткой прибегал),

Того и уговаривать

Не надо было: барина

Столь много любит он!

Ипатом прозывается.

Как воля нам готовилась,

Так он не верил ей:

«Шалишь! Князья Утятины

Останутся без вотчины?

Нет, руки коротки!»

Явилось «Положение», —

Ипат сказал: «Балуйтесь вы!

А я князей Утятиных

Холоп — и весь тут сказ!»

Не может барских милостей

Забыть Ипат! Потешные

О детстве и о младости,

Да и о самой старости

Рассказы у него

(Придешь, бывало, к барину.

Ждешь, ждешь... Неволей слушаешь,

Сто раз я слышал их):

«Как был я мал, наш князюшка

Меня рукою собственной

В тележку зяпрягал;

Достиг я резвой младости:

Приехал в отпуск князюшка

И, подгулявши, выкупал

Меня, раба последнего,

Зимою в проруби!

Да как чудно! Две проруби:

В одну опустит в неводе,

В другую мигом вытянет —

И водки поднесет.

Клониться стал я к старости.

Зимой дороги узкие,

Так часто с князем, ездили

Мы гусем в пять коней.

Однажды князь — затейник же! —

И посади фалетуром

Меня, раба последнего.

Со скрипкой — впереди.

Любил он крепко музыку.

„Играй, Ипат!“ А кучеру

Кричит: „пошел живей!“

Метель была изрядная,

Играл я: руки заняты,

А лошадь спотыкливая —

Свалился я с нее!

Ну, сани, разумеется,

Через меня проехали,

Попридавили грудь.

Не то беда: а холодно.

Замерзнешь — нет спасения.

Кругом пустыня, снег...

Гляжу на звезды частые

Да каюсь во грехах.

Так что же, друг ты истинный?

Послышал я бубенчики.

Чу, ближе! чу, звончей!

Вернулся князь (закапали

Тут слезы у дворового.

И сколько ни рассказывал.

Всегда тут плакал он!),

Одел меня, согрел меня

И рядом, недостойного,

С своей особой княжеской

В санях привез домой!»

Похохотали странники...

Глонув вина (в четвертый раз).

Влас продолжал: «Наследники

Ударили и вотчине

Челом: «Нам жаль родителя,

Порядков новых, нонешних

Ему не перенесть.

Поберегите батюшку!

Помалчивайте, кланяйтесь,

Да не перечьте хворому,

Мы вас вознаградим:

За лишний труд, за барщину,

За слово даже бранное —

За все заплатим вам.

Недолго жить сердечному,

Навряд ли два — три месяца,

Сам дохтур объявил!

Уважьте нас, послушайтесь,

Мы вам луга поемные

По Волге подарим;

Сейчас пошлем посреднику

Бумагу, дело верное!»

Собрался мир, галдит!

Луга-то (эти самые),

Да водка, да с три короба

Посулов то и сделали,

Что мир решил помалчивать

До смерти старика.

Поехали к посреднику:

Смеется! «Дело доброе,

Да и луга хорошие,

Дурачьтесь, бог простит!

Нет на Руси, вы знаете,

Помалчивать да кланяться

Запрета никому!»

Однако я противился:

«Вам, мужикам, сполагоря,

А мне-то каково?

Что ни случится — к барину

Бурмистра! что ни вздумает,

За мной пошлет! Как буду я

На спросы бестолковые

Ответствовать? дурацкие

Приказы исполнять?»

— Ты стой пред ним без шапочки,

Помалчивай да кланяйся,

Уйдешь — и дело кончено.

Старик больной, расслабленный,

Не помнит ничего! —

Оно и правда: можно бы!

Морочить полоумного

Нехитрая статья.

Да быть шутом гороховым,

Признаться, не хотелося.

И так я на веку,

У притолоки стоючи,

Помялся перед барином

Досыта! «Коли мир

(Сказал я, миру кланяясь)

Дозволит покуражиться

Уволенному барину

В останные часы,

Молчу и я — покорствую,

А только что от должности

Увольте вы меня!»

Чуть дело не разладилось.

Да Климка Лавин выручил:

«А вы бурмистром сделайте

Меня! Я удовольствую

И старика, и вас.

Бог приберет Последыша

Скоренько, а у вотчины

Останутся луга.

Так будем мы начальствовать,

Такие мы строжайшие

Порядки заведем,

Что надорвет животики

Вся вотчина... Увидите!»

Долгонько думал мир.

Что ни на есть отчаянный

Был Клим мужик: и пьяница,

И на руку нечист.

Работать не работает,

С цыганами возжается.

Бродяга, коновал!

Смеется над трудящимся:

С работы, как ни мучайся,

Не будешь ты богат,

А будешь ты горбат!

А впрочем, парень грамотный,

Бывал в Москве и в Питере,

В Сибирь езжал с купечеством,

Жаль, не остался там!

Умен, а грош не держится,

Хитер, а попадается

Впросак! Бахвал мужик!

Каких-то слов особенных

Наслушался: Атечество,

Москва первопрестольная,

Душа великорусская.

«Я — русский мужичок! —

Горланил диким голосом

И, кокнув в лоб посудою,

Пил залпом полуштоф!

Как рукомойник кланяться

Готов за водку всякому,

А есть казна — поделится,

Со встречным все пропьет!

Горазд орать, балясничать,

Гнилой товар показывать

С хазового конца.

Нахвастает с три короба,

А уличишь — отшутится

Бесстыжей поговоркою,

Что «за погудку правую

Смычком по роже бьют!»

Подумавши, оставили

Меня бурмистром: правлю я

Делами и теперь.

А перед старым барином

Бурмистром Климку назвали,

Пускай его! По барину

Бурмистр! перед Последышем

Последний человек!

У Клима совесть глиняна,

А бородища Минина,

Посмотришь, так подумаешь,

Что не найти крестьянина

Степеннеи и трезвей.

Наследники построили

Кафтан ему: одел его —

И сделался Клим Яковлич

Из Климки бесшабашного,

Бурмистр первейший сорт.

Пошли порядки старые!

Последышу-то нашему,

Как на беду, приказаны

Прогулки. Что ни день.

Через деревню катится

Рессорная колясочка:

Вставай! картуз долой!

Бог весть с чего накинется,

Бранит, корит; с угрозою

Подступит — ты молчи!

Увидит в поле пахаря

И за его же полосу

Облает: и лентяи-то,

И лежебоки мы!

А полоса сработана,

Как никогда на барина

Не работал мужик,

Да невдомек Последышу,

Что уж давно не барская,

А наша полоса!

Сойдемся — смех! У каждого

Свой сказ про юродивого

Помещика: икается,

Я думаю, ему!

А тут еще Клим Яковлич.

Придет, глядит начальником

(Горда свинья: чесалася

О барское крыльцо!),

Кричит: «Приказ по вотчине!»

Ну, слушаем приказ:

«Докладывал я барину,

Что у вдовы Терентьевны

Избенка развалилася,

Что баба побирается

Христовым подаянием,

Так барин приказал: