***

Белеет парус одинокий.

Незримый взор там, в голубом…

В сиротстве, аист одноногий,

глотаю голый спирт со льдом.

Тверёзый счастия не сыщет.

Тоску у сердца скрой, пиит…

Родился нем. Умрёшь, как нищий.

Перо без злата не скрипит.

Что делаю в стране далёкой,

кто ждёт меня в краю родном…

Господь, страдалец ясноокий,

глядит на всё с раскрытым ртом.

***

Засилье орд дано ли размести…

Кто влез в окно, выносит скарб сквозь двери.

Ошеломлён коварством, Гамлет стих

под натиском молвы и суеверий.

Но верить ли предчувствию беды…

Не прикурить последней сигареты

от высверка затерянной звезды,

ничьей молитвой к небу не согретой.

Метаться поздно – держит век в силках.

Оковы лжи не раскуёт и молот

ещё живых надежд. Слова в стихах

давно мертвы. И излучают холод.

***

Страсть к истине коварна. Рана

нанесена одним движеньем.

Смириться, впасть во мрак, но рано

сдавать нещадное сраженье…

Зря ль жжение огней небесных

сквозь все незримые преграды –

делиция творцов безвестных:

им боль отраднее награды.

Но грады высят шпили… Храмы

в грозу заметны отовсюду.

Христос в мир сходит без охраны

и подаёт мытарства люду.

Юродивому быть ли здравым…

На наготу сменить одежды

и впасть во мрак – в леса и травы –

без слёз, без вскрика, без надежды.

***

Никчёмность вовлеченности во всё,

что ненавистно ученному сердцу!..

Измученному пением скворцу

желать ли озарённости Басё…

В чужом краю что счастье иноземцу…

Созвучий чуткий плеск в тиши растёт,

встаёт волной и вмиг сметает всё.

И шлёт немой покой и волю сердцу.

***

Сквозь тучки молнии сверкают.

Фотографируют, наверно.

– С кем будешь нынче?

– С той, что с краю…

Чуть ближе к бегству из таверны.

Все флирты каверзны. И, верно,

в ловушку грёз влекут успешно.

Удары сердца позже мерны,

а в миг отрады – центробежны.

И в бежевый не красьте стены, –

туманы застилают взоры.

Взлёт. Монолог. И прочь со сцены.

Вслед пересуды злы и вздорны.

Зря ль груз из фраз без сна таскаю…

Стадам лишь дай поля люцерны.

– Что будешь пить?

– Из той, что с краю…

Чуть ближе к бегству из таверны.

***

Набросков чернильные тени

изъели листы на столе.

Не сжечь ли их… Искры сомнений

мерцают, как угли в золе.

Сиротства усталое чувство…

Привычную взвесь страстных фраз

готов сплюнуть в грязь с алых уст я

и впасть в немоту, как в экстаз.

Оставь все надежды, входящий

в зазор сердцем писанных строк.

Зря ль книга похожа на ящик, –

в строке "Адресат" надпись: "Бог".

И – ох! – Он к посланьям привычен:

горят они в звёздных кострах…

Лишь отзвук души в мире зычен

на вспененных словом устах.

***

Жар поражений. Раж победы.

Срывает ветер провода.

Спадает радость. Давят беды.

Ключом бьёт ржавая вода.

А правда ль, что… Не всё равно ль.

Онегин, не гони Татьяну!..

Доверили исполнить роль.

Исполни. Трезвый или спьяну.

Измучен. Чем, не разберу…

Трезвонят гаджеты надсадно.

Господь в заброшенном миру

не объявляется, и ладно.

Пробито дно. Несносный день

закончится ничем, как прежде…

Молиться ли? О чём… И лень.

И веры нет. И нет надежды.

***

Суждено ль отплакать, отсмеяться,

заиметь на сердце темь и стынь.

С битым видом грустного паяца

мне шептать ли: "Милая, прости…"

Целовать ли с нежной страстью руки,

отдаваться ль встречной ласке губ.

Вспоминать ли радостные муки,

сны свиданий, горький мёд разлук…

Жаром тлеют в осень хризантемы.

Ветер носит чуткую поталь.

Мигу счастья не найти замены.

Что мертво, того ничуть не жаль.

***

О, Русь!.. Твоя неразделима боль.

Оставь надежду, всяк в тебя входящий.

Своих страдальцев страхом не неволь.

И будь холопам матерью кормящей.

Сыграть ли в ящик иль повременить,

хотя бы до последнего стакана…

Бесстрастно мойры обрывают нить

под стоны ветра: дескать, стойте, – рано!..

Незаживающая рана – немота

шагнувшего в забвение поэта.

Во тьму ведёт неровная тропа, –

он спотыкался и кропал про это.

Этапы пройдены. Но вешек не найти, –

по кругу ходят вышедшие следом.

О, Русь!.. Тоска – истасканный мотив.

Плеснуть. Хлобыстнуть. И укрыться пледом.

***

Резвятся медовые зайцы

в цветистой душистой траве:

"Мы, яркого солнца посланцы,

дарованы летней поре!.."

И сам я, как солнечный зайчик,

резвился всласть в дивную пору…

Дымок сигареты. Стаканчик.

И солнце садится за гору.

***

Всё то, что не приносит облегчений, –

труд, вздох любимой, сна неясный гений,

опустошённый штоф, разлука с домом,

страх чистого листа – вдруг выйдет комом!.. –

надежды, мука долгих ожиданий,

невыносимость дружб, пожар желаний,

напрасность ссор, уход в сырую ночь… –

отбрось всё прочь.

Да здравствует сиротство!.. Пустота.

Распахнутые настежь в грусть врата.

Усталость чувств, – гора свалилась с плеч.

Немая речь, – к чему её стеречь.

Бесцельный взор. Замедленность движений.

Пренебрежение искусством постижений…

И озарённость. Флейты чистый звук.

И счастье вдруг.

***

Скоро издохну в этом аду,

где бродят тени, дудят в дуду:

на торг сзывают, – всласть обдерут…

– Господь, откликнись, Ты где?..

– Я тут!..

Приходит утро. Свои бока

трёт солнце оземь, как пёс, пока

я раскрываю в день щели век

и ужасаюсь, что человек.

Зря ль мостик мысли изломан вдрызг, –

все в бездну канут с него без брызг.

Взлетают души, – нас не берут…

– Господь, откликнись, Ты где?..

– Я тут!..

***

Вновь грусть-сиротка близится к порогу.

По долгу дружбы скрыть ли кривотолки.

В стакане чай ждёт сизых губ подолгу,

пока рука снимает свитки с полки.

Скелет в шкафу гремит костьми негромко.

Дням кротко служат медные рассветы.

Пустует гроб, – пока ещё коробка.

В ней в мир иной передают приветы.

Витают мысли, дым от сигареты.

Всё сплетено в незыблемую завязь.

Сигают с крыш в признание поэты.

Мадонны им признательны за связь.

Им благодарен сам Господь, наверно,

за недосказанность затёртыми словами

о том, что вышло б между Ним и нами,

когда б на сердце не было так скверно…

Вечерний сумрак. Льду по вкусу водка.

Задёрнуть шторы. Взять труды Прудона.

Вновь на пороге мнётся грусть-сиротка.

Входи, подруга. Припухай, как дома.

***

Терзают сны. Король без свиты.

Не свиты гнёзда. Брошен рай.

Тузы в колоде ждут, не биты.

Часы в тишь шепчут: всё, прощай…

Дни скручены в клубок бесцветный.

И суетны одни лишь мысли:

тихи, незримы, безответны…

Тоска глядит с ухмылкой лисьей.

Велосипедные прогулки –

не более, чем скрип педалей.

Удары сердца громки, гулки,

как отзвуки седых преданий.

И щедрой дани ждёт алтарь:

ему сожжения желанны

стишков ли, душ ли… Пепел в ларь

сметает ветер, сын саванны.

***

Блондинка. Прелестная кожа.

Таких не возьмёшь за пятак.

Бегите скорее, Серёжа!..

Всё будет не то и не так.

Обманчивы – вычурны – лики.

Ликует подпитый народ.

Нева. Солнцем черчены блики.

Царь Пётр. Император. Урод.

Царь Пётр. Самодержец. Палач.

Ничем не исправить деяний.

Блондинка. Навзрыд женский плач.

И поиск своих одеяний.

Даётся один хлипкий шанс.

Царь Пётр чутко дремлет у дыбы.

Блондинка. Летит дилижанс.

Нева. Ветер. Волны бьют в глыбы.

***

Ходят лебедем рассветы,

бьются пламенем закаты.

Души донага раздеты,

задушевным встречам рады.

Бродит счастье где-то рядом,

да его не замечают.

Тучки мчат куда-то стадом, –

грозы мечутся по краю.

Парки в осень одичали.

Опустели в них эстрады.

Чья любовь ещё в начале,

ждёт нечаянной награды.

Чья любовь уже в конце,

ходит по свету в венце

из осыпавшихся роз

без свирели и без слёз.

***

До цели – то ль вечность, то ль метр…

Взять старт с места в шляпе из фетра.

К ней шарф и пальто в стиле ретро.

И вот уже – личность и мэтр.

Случаются странные связи.

Из грязи мразь жалуют в князи.

Зараза не липнет к заразе,

а если и липнет, – не сразу…

От гаджетов ломит затылок.

Достал Интернет сонмом ссылок.

Онегин к Татьяне не пылок, –

не любит незрелых кобылок.

Кому бы соврать: всё – понятно…

На Солнце невнятные пятна.

Вино согревает приятно,

когда надерёшься изрядно.

Но как объясниться с прохожим,

на тысячи прочих похожим,

что общность доводит до дрожи.

Онегин не зря осторожен.

Привычные лживые рожи.

Стеной зря ли Кремль огорожен.

В застенки надёжно век брошен.

Не вырваться!.. Крепко стреножен.

***

Дана ль вам радость необъятной,

глубокой, гордой, безоглядной,

приятной, злой, невероятной,

завистливой, живой, парадной,

восторженной, взрывной, мятежной,

неистовой, нелепой, нежной,

земной, небесной, буйной, тайной,

отчаянной, хмельной, печальной,

пронзающей насквозь, как боль,

в зубах навязшей, будто роль…

А мне дана немая скорбь,

что коркой запеклась, как кровь.

***

О, отрешённость!.. Вечное сиротство.

Себя ли приношу на твой алтарь…

Сродство с таённым. И немое сходство

с отжившей болью, что стенала встарь.

О, отзвуки и тени сновидений!

Даруйте сердцу чаянный покой…

Незримо наплывает сонм мгновений.

И увлекает в вечность за собой.

***

Весёлый бес в меня пролез

и вытесняет из пространства

хандры на луг, в прозрачный лес –

прочь из прострации и транса.

Он нынче добр, проныра-бес.

Корпеть ли над черновиками,

когда не Пушкин, не Рабле,

не Мандельштам, не Мураками…

О, это горестное "не…"

Бес шепчет что-то там на ухо.

Стишки… Гори они в огне!

Немая, сладостная мука. 

В таённом омуте души

стишки наброшены не мною.

Но кем? Когда… Пойди, реши, –

бесовской ль, ангельской рукою.

***

Пастух уводит стадо в облака.

Лакать из луж синь неба несподручно.

Поэт над свитком, что шаман, камлал, –

жить без стишков и голодно, и скучно.

Чинить перо – нехитрая наука,

забытая потомками навеки…

Метаться и молчать – такая мука!..

Сиротство тяжким сном смежает веки.

Сберечь ли чувств последнее дыханье…

В тумане глухо ухает сова.

Пастух уводит стадо в наказание

за мёртвые и праздные слова.

Ветрами будней выстужены души.

В рост над погостами встаёт трава.

Господь ленив. Всё больше бьёт баклуши.

Пустынны облака, как острова.

***

Сумрачна чёрная роза.

Угли мерцают в груди.

Грозы, смех, слёзы… Всё проза.

Время дань взыщет. Уйди.

Преданность – странная гостья.

Радость и боль пополам.

Ягод отравленных гроздья

зло резво вносит в бедлам.

Свечи вдруг гаснут брезгливо.

Шёпот горяч… Разбуди, –

зорька забрезжит. Грязь. Ливень.

Угли угасли. Уйди.

***

Любовь. Надежда… Прочие причуды,

дарованные Господом в награду.

Ему там пресно… Он наладил уды

и ловит души дюжинами кряду.

Куда? Зачем… Пора ль остановиться

иль продолжать бессмысленный тот лов…

Лишь кажется, что новы станы, лица,

что свежи души и сплетенья слов.

Зла Саломея в танце без вина…

Шекспир, признай, что есть твоя вина

в том, что Гертруда ошеломлена

и Гамлетом зря плачена цена.

На сцене гаснет свет вне нашей воли.

Тиресий в юности от наготы ослеп ли…

В пещере страха ни воды, ни соли.

Рубцы кровавы. Окрики. Злы слепни.

***

Дай коготок свой острый,

котик мой златопёстрый!..

Там, где нет наших игр,

как тебе, вольный тигр?

Жизнь не сберечь в горсти…

Чуткий мой друг, прости!

Не уберёг. Не смог.

Дай коготок, дружок…

***

Дух, обретающий надежду между

отчаянием, ужасом и Богом

в порыве выразить исход немых страданий,

незримо в думах мечется, межу

неодолимую пересекает оком

и движется во мрак без страха дани

перед неведомым… Но нету сладу

нигде ни с чем. И надо возвращаться

в медвежий угол, к новому исходу

готовить камни слов, чтоб сокрушить громаду

непознанного, – в вечном странном танце

к отчаянию, ужасу и Богу.

***

Всё в темень всуе улетает

кромешной ночью, ярким днём.

Жизнь тает. Думать ли о рае

и всуе думать ли о Нём…

Немеет речь. Поступки хлипки.

Ветра сметают паутину.

И сквозняки скрипят, как скрипки.

И темь затягивает в тину.

И ну Его!.. И ну её…

Ветра пронзают до печёнок.

Дарованное не уйдёт.

И затихаю, как ребёнок.

Copyright © 2021 Степанов С.