Поющие на плотах

Дети и Старцы

равностоящие к вечному с разных сторон —

тонкие скобки судеб:

левая… правая…

чисто поют

проплывая в тумане —

в дымке времени —-

и с берега видят

только огни на плотах

что на ощупь плывут

через мир где-то-хрупкого-света

слушаю

и ноет во мне

и щемит —

словно брошенный в скобки живого плыву —

от левой

все больше

от правой…

* * *

Какое счастье

обладать минувшим —

где мама штопает рукав

в вечерний час,

созревший виноградом.

В моё лицо чуть-дует ветерок,

дразня фиалкой и мускатной розой...

я, жмурясь, жду...

и мягкий луч заката —

как игла —

меня прихватывает к рукаву

вечерней ниткой.

И так стежок к стежку —

я остановлен иглами тепла,

прижат к себе

там-тихо-засыпающему...

* * *

Блик-небес,

ч е л о в е к!

ты заносишь в миры

эту грусть — эту радость,

изморозь тела — жар этот вечный,

дыхание Сына, тяжкие клещи страстей,

этот сад по тропинке, пчелу,

что до слёз заблудилась в мерцаниях...

О Господи,

как же болит

во мне эта капля жужжащая радости.—

как? научи! из мест-этих-тёплых-во-мне

уходить...

Носороги: отражение:

Дети,

выросшие в носорогов —

как близоруко

ступают они по земле,

выбирая доступное,

хрипя в междометиях

желез.

И я замечаю,

как разворачивается

на меня мордой

это грузное царство —

как хочет оно, добрейшее,

расчистить себе дорогу,

невинно топча и тараня...

и я готов бежать ему навстречу...

но чувствую,

что не успею! понять чуда

воскрешения меня

из носорогов...

* * *

В душистом клевере

пчелиный водопой —

горячий звук пчелиного полета...

Бесчисленные пчёлы!

В глубине

под пологом застенчивых соцветий

земля раскрыла поры: муравьи

бегут в неутолимой эстафете,

неся неприхотливые дары

на алтари

священного Июля,

летят кузнечики

на нескончаемых своих олимпиадах…

И, задавая общий темпоритм,

трещат турнирными цимбалами цикады.

Земля звенит звучит шумит гудит....

Шмели с одышкой догоняют скерцо...

Ты здесь — с согретым миром,

и в груди —

бесчисленные пчёлы

ударов сердца…

* * *

Эфедра в Её крови!

Глоток поцелуя

входит в сердце, как жало,

прокалывая до потаённого:

полынь поцелуя —

абсент одиночек...

Я не хочу Её помнить.

В Её распахнутом теле

есть упоенье остаться чужим

для себя. Кем угодно.

И когда Она схлынет —

разгладить простынь,

сметая след Её стойких примет.

И кровь, омывая рассудок,

сбросит с него остатки ликующей плоти…

Так начинают цвести

всем моим существом

Тимьян и Мелисса…

* * *

Разлуки колкий холод. —

Охваченное инеем,

дитя-в-груди.

Листая слепо книгу,

пальцы остаются

иссиня-птичьими…

В петле утраты

ты жалок.

Обмылок грусти

и пустота вещей

тебе оставлены.

Но подавая чай

и вдруг-окинув всё, чем сам владею,

я чувствую,

что одинок как ты...

* * *

Дни зависают в один

разбитый рояль

с запавшей клавишей...—

так я живу.

Жду тебя, радостный друг-пересмешник:

дева-свирель...

С нетерпеньем смотрю в окно,

где невольники пьяниц

и плачущих баб —

дети —

возятся в лужах.

Вымокший ветер слизывает с них тепло.

И мне хочется

собрать всех в ладонь

и согреть своим

воспалённым дыханьем...

* * *

Здесь всё не так:

дожди как клей

и снег — снотворное

Но голос мой

спеша весь мир согреть

уже на подступах к тебе

в верховьях августа:

— Люби сиротство

и дар друзей —

их одиночеств верность

и не страшись

когда холодной кистью

коснутся наших окон

коснутся губ

задумчивые ветры

нас - уносящие

* * *

Сестра,

в истёртых одеждах мы чище,

и в обветшалом

мы ближе к ангелам,

мы бестелесней пернатых,

и душам легко разговаривать с небом —

им ветер судеб нипочем,

даже если приносит им стужу…

Души укроются в небе

и будут смотреть

как мимо плывут

раскалённые камни миров,

наши слёзы…

Мы будем бродить из дерева в дерево —

только в лохмотьях

можно пройти в эту музыку...

«Безумцы!» — нам скажут не раз.

Но есть ли в их яблоке разума

косточка смысла!

Безумцы,

разумные чувством,

нагими мы чище,

мы ближе друг к другу

и нам легко

разговаривать сердцем.