* * *

Гремят часы на башне. Мама будит

меня-ребёнка

и провожает сонного умыться.

Пока вожусь в воде — грубеют щёки,

и голос падает неудержимо вниз...

К еде, в прихожую,

вхожу слегка пригнувшись.

Как быстро постарела мама,

пока я умывался!

Сидит в углу — вся призрачно седа...

Сажусь за стол и вздрагиваю —

женщина напротив

накладывает мне парной картофель,

и мама из угла благословляет.

Подходят дети: папа, здравствуй,

сегодня ты нам обещал скворечник!

Смотрю на них — как будто в первый раз,

хочу подняться, но иссохли ноги.

Прошу воды...

В ковше

к моим губам

летит старик с недоумённым взглядом!..

Не воду пью — вбираю содроганье

из уст его...

Смотрю кругом себя,

и странно мне, что не могу припомнить:

я здесь впервые, или же давно

такое диво вижу... В самый полдень

на башне бьют часы...

* * *

В праздники я звоню друзьям,

но они все в починке

несносного быта…

Лишь я не делаю ничего —

только звоню.

Мне хотелось бы праздника,

но все заняты в нём!

Даже птицы колеблют крыльями воздух,

и кто-то развесил сушить

после стирки свои облака...

Я смущён —

как будто звоню не туда.

Мои легионы устали во мне погибать

от грусти,

от занятых-вечно-друзей,

от пустот, занавешенных облаком хляби —

легионы не розданных мною

улыбок-приветствий,

как вино, перекисшее в уксус…

А я всё звоню,

и мне все так рады,

и всюду я приглашён:

«только, пожалуйста,

не в эти выходные»…

Депеша полковнику В. А.

Спешу сообщить:

вдоль линии фронта

любимые любящих смяли...

Участник битв, я с ними делю их скудную пищу —

ломоть

неостывшего слова. —

Гвардейцы не спят уже сотни и сотни ночей.

А утром павших вновь поднимают,

те ж ворчат недовольно:

как трудно здесь умереть...

Участник, я знаю кем для меня

взорвано мирное время —

ты швырнула в него моим сердцем.

И теперь я не знаю, где полк мой, где вечер,

чтобы отправить депешу:

“убит, прошу не тревожить”...

Полковник,

как трудно здесь умереть! —

в тонких запахах битв,

и как просто заживо гибнуть

каждый раз

вдоль всей линии фронта.

* * *

Зачем надевают телесность?

В какой костюмерной скроен

этот непрочный скафандр...

Вопрос ли — что прах в нас,

и где очищенье от грима гримас

и талька толковости...

Душа смотрится в зеркало

и видит всегда не себя.

Она поднимает руку,

находит лицо...

и понимает —

это ловушка.

* * *

Каждое утро

она поднимает рычащего,

мечтающего о другой…

И он уверенно чеканит мне фразы,

как будто он сам по себе.

А я собираю с него глазами нитки хлопот

той,

что каждый день спасает его

над пропастью

ненужности…

Г. Маркесу

Стук капель в окно — так промокшее утро

приходит себя скоротать

в эту кофейню,

где всегда застреваешь

в рукавах разговора

или молчишь за отсутствующих...

где в кофейном зерне

уже с утра столько вечерней прозы,

что, слушая дымчатый ветер

смеющейся женщины,

забываешь о себе

навсегда…

* * *

Весёлый путник —

опалённый ветер! —

в июльский зной спешит к озёрным чашам

напиться соком спелого ручья

и запахами птиц, любви и мёда.

О лета лёт! Листвы лучистый полог.

Земля дозревшая... —

Там старец-муравей,

рожденный этим утром, в долгий полдень

спешит

по золоту колосьев летних дней... —

Кошу их мерно и вяжу в снопы,

как будто мастерю светильники.

Придёт другое время.

Распухнут под дождём суставы сада.

Застынет камнем пруд

в оправе серебристых льдов.

Но сбрасывая снег

с озябших плеч

движеньем золотых воспоминаний,

всю зиму буду печь

хлеба июля...

* * *

Я ступил в ручей

как в тонкую ветку,

где-то бегущую в древо реки,

текущее к морю...

и вздрогнул от быстротечности —

от страха в нём раствориться,

утратив себя,

как утрачены в реках ручьи,

а реки в морях и озёрах…

Я горстью взял из него

и к губам преподнёс

бегущую воду —

как сорванный листик глотка…

и улыбнулся —

как может ручей времени

улыбнуться ручью талой воды.

Осенель

Летит кленовый лист, теряя

щепоть тепла —

он обожжён-ужален нежданным инеем,

и как ладонь, прижат к сырой дорожке.

В такую пору на душе — грачи.

Они, галдя, крошат на каждом сердце

и без того непрочный берег чувств. —

Нет, не беспечно, сбросив на потом

починку быта, ходим жечь листву

и ткать из дыма белые дорожки

над гулким садом. —

Весь день сгребаем жёлтые перчатки

с прозрачных рук тепла.

В остывшем воздухе раздвинулись деревья.

Стоим над ворохами тлеющей листвы,

захваченные едким дымом

былого мира...

И сад, и мы вокруг оплетены

густой плывущей горечью —

как мягко

она вошла в стволы и голоса...

И нам никак с тобой не надышаться —

в дыму теряясь странно —

минувшим счастьем.

* * *

Именно так и случилось —

пока ты слагал свой букет, цветочница странно состарилась

и, видимо, с ней заодно Та Самая девушка,

и твой запоздавший хрустящий гербарий

вряд ли будет уместен

к её морщинам.

Именно так и случилось —

друг не позвал тебя выпить на своих внезапных поминках,

и ты не дослушал старую мать — её бесконечную сагу...

О как же теперь любое слово её! любое живое её

ты готов ловить и вбирать бесконечно,

чтобы снова вдохнуть среди жалоб простую любовь…

Но именно так и случилось —

всюду спеша, ты не хотел ни опоздать, ни обидеть,

но ты сделал именно это лучше всего!