ПУШКИН

О, Боже мой, какие муки,

Я в ссылке вынужден терпеть,

Сходить с ума от чёрной скуки,

С тоски так можно умереть!

И каждый день — одно и тоже

Всё неизменно, всё похоже,

Еда, прогулка, снова сон,

Застыл поток живых времён...

Без Петербурга я хирею,

Мне нужен жизни яркий бал

А от деревни я устал

на третий день...

                     Я сатанею!

И только женская любовь

Мне возрождает душу вновь.

Конечно, ближе всех других

Мне Оля* — чистое созданье,

Средь прочих девок крепостных

Она негромким обожаньем,

Способна душу покорить...

Но не могу же я любить

Вот так, без муки, без игры,

Мне краски разные нужны,

Ведь не поймёт стихов селянка,

Я просто барин для неё,

Моё волшебное перо

Для утончённых душ приманка,

И я в Тригорское спешу,

Где я цвету, люблю, грешу...

Я здесь душою пламенею,

Но в этом женском roseraie*

Зизи, малышка Евпраксея*

Была других дороже мне,

Хотя я Зине не ровесник...

В семнадцать лет она, как персик,

Свежа, чиста и весела,

И хорошо, что не умна...

Ведь острый ум не красит женщин,

А лёгкий нрав уж тем хорош,

Что круглосуточно пригож,

Что он не ищет в чувствах трещин,

Я посвящал ей нежный стих...

Не забывая о других.

Ну, а в самой хозяйке дома*

Живёт другая красота,

Любовь для зрелых душ знакома,

В них — пониманья простота...

Любви все возрасты покорны,

И сколько неги непритворной

В груди высокой взрослых дам,

О, Боже мой, какой роман!

И сколько чувств в любви последней,

А сколько жара и стастей,

Цветы последние милей,

Как ярок цвет в листве осенней,

Ведь взрослой женщине всегда 

Ответить проще: "Друг мой, да!"

От стрел любви защиты нету,

Иначе б я надел кирасу,

Не слыша мудрости совета,

В двух Анн я здесь влюбился сразу*,

Две обаятельных волчицы*,

Я принуждён был волочиться

За ними магией страстей,

Ах, быть мне чуть-чуть умней

В искусстве жить в любви без мук,

И преуспеть в победах чудных,

Ведь опыт — сын ошибок трудных,

А гений — парадоксов друг,

Одной хватило бы вполне,

Но было их... совсем не две.

Я помню чудное мгновенье,

Здесь третья Анна* появилась,

И вновь волною вожделенья

Душа горящая накрылась,

Но с ней мы сблизились позднее,

Я горевал, что не сумею

Здесь всех в Тригорском ублажить,

Горя страстями, трудно жить...

А ведь была ещё Варвара*,

И Александру* я любил,

Кого-то может я забыл

В пылу сердечного пожара,

Но ты поверь, читатель мой,

Я всех любил большой душой...

Да, в ссылке жить совсем не просто,

И сил бурлящих больше нет,

Недалеко и до погоста

Ты береги себя, поэт...

Пиши прошение, быть может

Господь царю понять поможет

Твоих мучений томных круг,

И разрешит он в Петербург

К зиме вернуться ненароком,

И вновь блистать в кругу друзей,

Любимым быть столицей всей,

И, предаваясь всем порокам,

Хранить в душе воспоминанья

О чудном времени изгнанья...

*Ольга Калашникова, крепостная крестьянка, мать сына Пушкина;

*Roseraie (фр.) — розарий;

*Евпраксея Николаевна Вульф, Зина, Зизи, дочь П.А. Вульф, упоминается в 1-м донжуанском списке, ей посвящены стихи «Если жизнь тебя обманет», «Вот Зина вам совет»;

*Прасковья Александровна Вульф, хозяйка имения Тригорское, ей посвящены стихи "Цветы последние милей", "Подражение корану", «Простите милые дубравы" и др.

*Анна Николаевна Вульф, дочь П.А. Вульф, упоминается во 2-м донжуанском списке, ей посвящены стихи "Я был свидетелем златой твоей весны", "Зимнее утро", "К имениннице";  *Анна Ивановна Вульф, племянница первого мужа П.А. Вульф;

*Вульф, в переводе с немецкого – волк;

*Анна Петровна Керн, племянница 1 мужа П.А. Вульф; ей посвящены стихи "Я помню чудное мгновенье";

*Варвара Черкашенинова, друг семьи Вульф, упоминается во 2-м донжуанском списке;

*Александра Ивановна Осипова, падчерица П.А. Вульф; ей посвящены стихи "Признание", упоминается во 2-м донжуанском списке.