Лекция Восьмая.

Массовое общество и тоталитаризм в ХХ веке

Добрый вечер. Все собрались? Замечательно.

Значит, приступаем, господа и дамы, дамы и господа.

Перед началом я хочу рассказать вам одну небольшую мансу, байку, если по-русски, которую только сегодня услышал. Она показалась мне подходящей по теме. Рассказываю в предельно коротком виде. Любовники, оба женаты, ищут гостиницу для свидания. Но гостиницы забиты, т.к. с послезавтра Великий пост и все хотят успеть до его начала. Он говорит ей, ну, тогда давай в среду. А она – нет, т.к. она не только замужем, но венчана, и грешить в Великий пост она не хочет.

Почему эта история (или байка, или анекдот) показалась мне по теме? Потому что, она характеризует особенность нашего времени. Строгих правил вроде бы нет, или их довольно легко не соблюдать. Хотя, с другой стороны, существует много обычаев, условностей и правил – и на тот счет и на этот. Но, какие из условностей с какими у неё в голове совместятся для их соблюдения, это невозможно предсказать.Сейчас часто употребляют слово «микст». Вот это типичный микст. В наше время «как себя вести?» – это вопрос понятный, но «как себя вести правильно?» – это уже не вопрос. А Бог его знает, как! Как ты решишь, так и будет правильно.

А вот, кстати, ещё одна история. И тоже из, скажем так, далекой от нас жизни. На себе ж не видно. Где-то «у них» есть обычай: если мужчина стремится к серьёзным отношениям с женщиной, то на каком-то этапе он приглашает её к себе домой и угощает собственноручно приготовленным блюдом. Выражает свои чувства, скажем так, кулинарным способом. Вот так случилось у одной пары. Кстати, соус он приготовил прекрасный и обед был хорош.

Освоившись немного в доме, дама в какой-то момент обнаружила на кухне фабричную упаковку от этого соуса. Те, кто рассказал эту историю, утверждают, что женщина была так расстроена, что покинула этот дом навсегда. Кстати, обычаи сейчас могут быть и недавними. Если какая-то церемония вошла в моду, широко распространилась, то считается, что «так всегда было».

Вот мы живем в таком замечательном мире, где непонятно, каким обычаям следовать, каким не следовать? что правильно что неправильно? Что на что указывает? Ну, например, на что указывает диплом о высшем образовании?

Где-то есть формальные границы-контуры, которые человек склонен считать для себя важными. Где-то он совершенно спокойно переступает, казалось бы, элементарные моральные ограничения, но он их м. б. просто не видит, поэтому не и считает, что что-то там такое важное преступил. Потому, что нормы эти не прописаны, не определены однозначно, и непонятно, как контролируется в обществе их соблюдение, и каковы последствия их нарушения. Я говорю это, чтобы напомнить вам в какой интеллектуальной каше-малаше мы с вами находимся.

Вы помните, что культура – это культуропорядок? Так вот мы с вами сейчас живем, выражаясь метафорически, в ситуации размягченного, разрыхленного культуропорядка… Но это моё мнение, личное. Сослаться на авторитет общепринятого я не могу, нет ни того, ни другого.

А теперь лекция, да? Вначале что-то более теоретическое, а потом всё остальное. Сегодня тема у нас

Современная культура

Понятно, что в одну лекцию можно вместить немногое. И вы это почувствуете, когда всё пройдет. Но, таковы условия.

Культурология современности –

особая область этой науки. И, как может показаться, самая сомнительная. Почему? Потому что, во-первых, не ясно, что считать современностью. Допустим, минус 10-20 лет, это современность? Хорошо. А 50-100 лет тому назад еще современность? – Нет, - говорят. А почему «нет»? – Ну, «да». А почему, «да»?

Мы довольно условно определяем столетиями продолжительность эпох прошлого. Сколько длилось Средневековье? Около десяти столетий, в зависимости от места. Неточность в плюс-минус сто лет для нас не очень-то важна. А сейчас, что у нас? Новое время закончилась или еще не закончилось? А, если закончилось, то, когда оно закончилось? Как это считать? Столетиями в современности пренебречь невозможно. Нужен какой-то более точный счет.

Значит, нужно договариваться о термине «современность» и, соответственно, о пороге ее, современности, начала. Это – первая трудность. По крайней мере, мы должны сознавать, когда мы говорим о современности, что есть такая проблема, проблема «начала», определения ранней границы современности.

Во-вторых, есть ещё одна сомнительность в нашей сегодняшней теме. Если о «прошлом» лучше, чтобы судили те, кто осведомлены о нем достаточно хорошо, то современность знакома всем нам по жизни. То есть, каждый наш современник – эксперт. И культуролог здесь кажется лишним.

Кроме того, и это в-третьих, мы видим, что современность описывается и осознаётся одновременно разными по профессии людьми. Ну, скажем, писателями, журналистами, художниками, социологами, психологами, экономистами, политологами и т. д. И даже, согласитесь, полицейскими, которым тоже надо понимать, «что с нами происходит». Естественно опять приходит сомнение: что тут делать ещё и культурологу? «Пусть культурологи занимаются прошлым», - говорит нам весьма распространенное мнение. Многие, кстати, считают, что культурология – это история культуры.

Я бы возразил так. Культуролог видит современность по-своему, теми средствами, которые у него выработались в приложении к иным культурам. В изучении современности он может использовать методы, отработанные на изучении культур разных обществ, отдаленных от нас и временем, и пространством. Ну, Чили, например.

Это даёт? Необходимую для независимого суждения отстраненность. Культуролог – такой же человек, как и все. Но как профессионал, он умеет смотреть на свою культуру как бы со стороны. Отстранённость взгляда – начало всякого научного подхода. Есть ли в этом выгода, когда речь идет о своей собственной культуре?

Зависит от цели. Культурологическая «условно внешняя» позиция наблюдения дает преимущества при исследовании порядка, при охвате целого, тогда как включенность, погруженность в культуру полезна при других целях, например, для эффективного практического действия. Поэтому мы не говорим, что одно должно заместить другое. Мы говорим, что культурологический взгляд – ещё один рядом с другими, полезный в определенных случаях и не нужный – в других. Кто и как воспользуется культурологическим описанием современности, это мы посмотрим.

Теперь вопрос о «современности» - современной культуре, современной цивилизации. Когда мы пытаемся понять прежние культуры/цивилизации, то нам приходится идти «обходным путем». Невозможно вступить в прямой диалог, узнать у тех людей, что они думали. Мы не можем их спросить, как говорится «по техническим причинам». И мы идем по пути реконструкции. Мы смотрим, что они сделали, мы верим, что они сделали то, что хотели сделать. А, видя, что они хотели сделать, мы стараемся догадаться, почему они хотели это сделать, пытаемся вообразить их мысль. Для нас мысли, их содержание и направленность – главное в человеке.

И кажется, что для понимания современности, современного человека, содержания и направленности его мыслей, в этом «обходном пути» нет никакой нужды. Люди же – вот они. Кажется, что это очень просто – подойти к человеку и спросить: «Скажи, пожалуйста, какая у тебя культура, каковы твои представления о мире и месте человека в этом мире?» Но вы скоро увидите, что у вас очень мало шансов получить внятный ответ.

Вообразите себе фантастическую картинку. Прилетел на Землю какой-нибудь «марсианин», трясёт землянина с вопросом, как тут у вас жизнь устроена? А тот не знает, с чего начать. А, если этот землянин – это вы? Вы знаете, как ответить? Вспомните ваших знакомых. Обычно на ваш вопрос, как дела, отвечают, что «хорошо». Маловато для культуролога, не правда ли?

И это нормально. Потому, что наша культура всегда находится за нашей спиной. Она двигает нашими руками, она мотивирует наши поступки, она рисует нам наши цели и даже помогает нам понять самих себя… Она есть, это видно по последствиям ее присутствия в нашей жизни, но для нас наша культура невидима, она всегда находится как бы сзади.

Цивилизация

А можно сделать, чтобы осознать современную культуру – как культуру среди известных нам других культур? Мы как всегда, - это говорит вам уже культуролог, - смотрим на артефакты, продукты человеческой деятельности, мотивированные культурой и осуществлённые человеком. Все эти продукты – вещи и идеи – в системной совокупности своей, это и есть цивилизация. Я даже нашел одно определение… у себя нашел в другом тексте: «Цивилизация – это совокупная социальная реальность, которую можно наблюдать и изучать, имея перед собой соответствующие факты. Три рода этих фактов: 1) социокультурные институты, 2) предметы и технологии, 3) идеи, образы и мысли, получившие осязаемое знаковое воплощение в словесных текстах или в других символических формах».

Это ключевой поворот сегодня в лекции. Говоря упрощенно, культура – это то, что мы мыслим, а цивилизация – это то, на что можно указать пальцем, что предметно настолько, что это можно увидеть, потрогать, услышать, попробовать на вкус, то, что есть для наших чувств.

Цивилизацию составляют вещи и способы их изготовления. Второе важно, потому что хлеб ели всегда, а вот сорта хлеба и способы его приготовления менялись. И по ним можно судить о цивилизациях. А то, что мы называем мыслями, т.е. идеи, образы, представления не просто витают в наших умах, а получают вещное воплощение. Если человек записал или зарисовал то, что увидел во сне, то получается артефакт, присутствующий в нашем общем мире предмет, с которым можно работать.

Связи вещей и идей настолько сложны и разнообразны, что их обсуждение потребовало бы много времени. Но важно сразу принять, что цивилизация – это не огромный «мешок вещей». Это – вещи, идеи, технологии, а также предметно воплощенные системы отношений между людьми, которые состоят во взаимном соответствии, в сложной взаимной связи.

Возьмите для примера любой автомобиль на улице, первый, на который упадет ваш взгляд. Для его существования потребовались производители мотора, колес, кресел и т.д., причем в точном соотнесении размеров и других параметров, нужны также производители горючего, и других расходным материалов, нужна школа вождения, нужны дороги… Позволю себе не продолжать. Нужны скоординированные усилия множества людей, которые м. б. и не догадываются о существовании других участников-партнеров, но связаны с ними системно. В целом это и есть цивилизация.

Теперь, социокультурные институты.

Что это такое? Это – устойчиво повторяющиеся взаимосвязи людей. «Институт» - понятие юридическое прежде всего. Но мы уже как-то говорили, что термины могут распространяться из одной области в другие. Когда говорят «институт брака», имеют в виду систему человеческих отношений, воспроизводимых из поколения в поколение, которую государство на языке права описывает как семью. Семьи сменяются, а институт брака существует, чтобы регулировать образование всё новых и новых семей.

Но институтом может быть не только брак. Например, искусство – это тоже институт. (Тут я делаю широкий шаг в совершенно ином направлении). В классическом искусстве легко рассмотреть людей, которые делают каждый своё, но в сложном взаимодействии, которое воспроизводилось из поколения в поколение – точно так же, как в примере семьи. Кто-то творит, кто-то сочиненное смотрит, слушает, читает. Кто-то сочиненное ставит (в театре), исполняет (в концерте), публикует (в журнале, в книге) и т.д. Кто-то (газетная критика) описывает своё восприятие, понимание. Кто-то хранит (музей, библиотека). Кто-то обучает сочинению, исполнению и даже восприятию. И вся эта машина не только постоянно «крутится», но воспроизводит себя в поколениях, причем всё в ней взаимосвязано настолько, что всё в ней может лишиться смысла при выпадении хотя бы одного из основных элементов этого института. И такое случалось.

Вся эта самовоспроизводящаяся система отношений называется социо-культурным институтом. Социальным – потому, что связывает людей, а культурным, потому что все эти институты мотивированы целями, которые лежат в культуре. Скажу иначе: целями, которые в данной культуре считаются достойными того, чтобы на них так тратиться. Пока в культуре считается важным существование искусства, в ней сохраняется этот институт. Или, пока в культуре считается важным существование футбола, будет существовать такой институт как «футбольный клуб».

Культура масс

Если искать признаки нового, что отличает современную цивилизацию от всех предшествующих, то самым заметным и очевидным отличием является присущая ей массовость.

В ХХ веке слово «массовый» стало прилагаться к самым разным областям. Перечисляю не все: массовое производство и массовое потребление, массовое образование и места массового отдыха, массовая застройка, средства массовой коммуникации, оружие массового поражения, массовые избирательные кампании, массовая истерия, массовый бойкот товаров и т.д., даже «mass shooting» (оставлю без перевода). Термины, которые даже не содержат этого слова, всё равно предполагают его. Социальные сети. Массовые? Поп-культура. Массовая? Политическое лидерство. Массовое!

«Понятие массы, - тоже нашел у себя, - описывает самую простую форму человеческих ассоциаций». Не институциональную, как мы только-что говорили, а самую простую, однородную. Это «все случаи множеств, которые характеризуются сходством и однотипным поведением людей». Если вы видите много людей, которые ведут себя сходным образом, одинаково (например, вместе что-то выкрикивают), подозревайте, что они связаны между собой как масса, а не как институт.

- Армия – это тоже масса?

- Это сложный вопрос. Если армия наступает по плану, то этот тот способ взаимосвязи людей, который мы определяем как институт. А, если армия бежит в беспорядке от неприятеля, то она тут же превращается в массу, потому что всех объединяет одно только стремление удалиться от места боя. Какой признак решающий? Организованность. Вот почему офицеры стремятся сделать отступление организованным. Если люди делают одно и то же, и это единственное, что их объединяет, то это масса.

И дальше, обратите внимание, не только сходство поведения, но «и личных свойств людей, которые обнаруживаются в рамках этих массовых ассоциаций». Эти люди, которые бегут (в нашем примере раньше), они конечно, разные. Но при этих обстоятельствах и в этот момент они проявляют одно и то же человеческое свойство – страх. То, что их по-разному зовут, то, что у них разные характеры и вкусы, разные семьи, друзья и пристрастия – всё это ничего не значит, пока они все панически бегут (от врагов, от огня, от цунами ). В толпе все являются носителями одного качества, того, что эту толпу образует. Здесь они - носители страха, в толпе болельщиков – ликования, в толпе на митинге они – носители, допустим, патриотического подъёма или, в другом случае, ненависти и т.д. Поэтому Герберт Маркузе назвал человека толпы – одномерным человеком.

Есть ещё кое-что, что можно сказать о массе: у массы людей есть мощь, зависящая от численности, плотности и занимаемой территории и от готовности людей осуществить свою цель. Мощь массы – свойство, которое нередко упускают те, кто рассуждает о массе и массовом человеке.

До новейшего времени, в котором мы с вами живем, массы образовывались, обычно, в чрезвычайных ситуациях природного или социального происхождения: пожары, наводнения, землетрясения, войны, восстания и т.д. Катастрофы, одним словом. Во всех таких случаях массообразование – эксцесс, продукт исключительных обстоятельств, нарушение жизненного порядка, подлежащее как можно более скорому преодолению. Представление о норме таково, что масса должна рассосаться и порядок вещей восстановлен.

В наше новейшее время, напротив, успех измеряется массовостью. Даже метод лечения, мы не говорим уже о более простых вещах, характеризуют прежде всего числом его успешных применений, то есть величиной массы излеченных пациентов. А как иначе в наше время? Поразительная вещь: везде, в попытках понять, что происходит, считают: суммы и проценты, выстраивают или фальсифицируют рейтинги, оценивают масштабы и охваты (аудитории или территории). То есть, считают и считают именно массы.

Современная цивилизация основана на массах, непрерывно создаёт их и, если нужно, институализирует, узаконивает их. Оглянувшись, мы заметим вокруг нас много признаваемых, но не формальных общностей, например, «фанов» (не обязательно футбольных), в соцсетях есть много групп и обществ поклонников, любителей чего-то там или кого-то – разведения цветов, самодеятельной выпечки хлеба, чтения и т.п. О котиках я уже не говорю.

Но массы имеют экономическое значение. Общее правило: чем больше тираж, тем меньше себестоимость, тем больший успех. Поэтому, чем больше у банка клиентов… ну, вы понимаете. Чем больше зрителей у фильма, постояльцев в гостинице, студентов в университете… И всё это – толпы, потому что в каждом конкретном случае все эти массы людей конструируются по одному, единственному для данного случая, свойству – человек у них телезритель, посетитель, покупатель, студент, пассажир, избиратель и т.д. Тут нет и не может быть дела до личностей. Что такое супермаркет? Это - организатор массы покупателей. Теперь смотрите: не только супермаркет, но и сами покупатели заинтересованы в своём большом числе. От этого цены снижаются, потому что у супермаркета растут продажи и доходы. Причем, тут всё добровольно: никто никого не принуждает. Банк – организатор массы вкладчиков. Но вкладчики заинтересованы в банке. Поп-звезды: без толпы поклонников они не поп и не звёзды. Но публике без них – никак.

Массы возникают то там, то там. Бывает, что на долго, а бывает, что и ненадолго. Зависит от цели, ради которой масса образовалась: за снижение цен, против насилия в семье, против строительства по соседству, скажем, атомной электростанции, против охоты на китов. Все эти и другие подобные цели так или иначе требуют политических решений. Мы называем такие массы – массовыми движениями.

Бывают массовидные процессы, которые, наоборот, никак себя не декларируют. Вы, может быть помните, валютные паники, внезапно вырастающий спрос на валюту. В сетях то и дело вспухают инициативы, подхватываемые массой пользователей. Или, обычное дело, каждый год летом в разных странах наблюдается отток из больших городов на отдых к морю («сезон массовых летних отпусков»). В конце концов, говорят о массовой утечке рабочей силы или интеллектуалов за границу (brain drain). В подобных случаях общих конечных целей вообще не существует, но массы однонаправленных индивидов (на время) образуются. Если маркирующая участников (каждого в отдельности!) цель достигнута, масса распадается. Как волна: накатилась и схлынула.

Кроме того, я вам скажу, что мы можем быть участниками одновременно разных масс. Мне кажется, этих примеров достаточно, чтобы мы осознали, что в современной жизни массообразование буквально заполняет всё общество. Люди добровольно, анонимно и временно образуют массовидную общность, ненамеренно возникающую из-за сходного целеполагания или единообразного поведения, причем, в каждую такую общность люди включены только одним своим свойством – тем, которое делает их соучастниками данной общности.

Вывод. В наше время не приходится жаловаться на массы и толпы (часто невидимые). От массовости большинству сегодня лучше. В этом секрет современной массовой культуры.

Начало Массовой цивилизации

Мы живем в эпоху повсеместного образования масс, т.е. в мире массовых обществ. Наверное, раньше всех таким массовым обществом стало общество Северной Америки ещё в XIX веке. Там были свои причины, из которых первая – массовая иммиграция. Повсеместное распространение нового типа общества сигнализирует нам о том, что мы живем в новой цивилизации. Я её так и называю: «массовая цивилизация».

Моя книжка называется «Современная массовая культура». Это название иногда ложно истолковывается так, что в книге описывается что-то общественно низкое. До сих пор почему-то считается, что есть какая-то высшая элитарная культура, к которой относит себя всякий, кто рассуждает на эту тему, и есть культура «массовая», куда он склонен отнести почти всех других. Я-то считаю, что от культуры не убежишь, и все мы, включая самую-самую «элиту», все мы люди массового общества.

Тиражирование – свойство массовости

Переход к массовому обществу происходил в Америке и Европе на исходе XIX и начале ХХ века. Мы уже договорились, что в культурологии даты весьма относительны, т.к. события, имеющие значение для культурологии, бывают сами по себе весьма протяженными. Говоря ориентировочно, переход к массовому обществу можно заметить от 1870-х годов. Это был тот момент, когда тенденции к омассовлению, о которых мы сейчас говорим, как о чем-то вполне понятном, только намечались. А к 1890-м стали выходить первые книги, вполне объемно описывающие массы и новые массовидные явления в жизни западных обществ Нового времени. Это то, что мы открываем и переоткрываем, забывая сослаться на первых исследователей, на Лебона, например ("Психология масс", 1895). Сегодня массовое общество – основная форма самоорганизации людей во всём мире.

Интересно, что предрасположенность к массовой цивилизации оказалась различной, в зависимости от «стартовых условий» перехода. Народы, утвердившие себя в классическом капитализме, индивидуализме и рационализме, шли по пути массовизации не так легко, как общества, скажем Китая, Малайзии и вообще Юго-Восточной Азии. Те общества, которые не вестернизировались, легче приняли новую модель массовой культуры, предложенной миру американцами и европейцами, чем сами жители западных стран. Мы договорились называть это Современной массовой цивилизацией.

О дореволюционной России и о Советском Союзе я сейчас не хочу говорить. Это – отдельная тема. Я бы даже назвал её болезненной сегодня. Единственное, что нужно сказать, это то, что и до, и после 1917 года мы должны видеть и анализировать тут разные формы массового общества.

Мы уже как-то говорили, что в конце XIX века изменения в странах, составлявших мировую цивилизацию Нового времени, можно было трактовать как их постепенное развитие, то Первая мировая война всё прояснила: наступление массовой цивилизации было предъявлено со всей ясностью. Но её предстояло ещё осознать. И справиться с вызовами небывалой массовости во всех областях - в экономике, политике, в искусстве и т.д. и, собственно, с новыми условиями массовой психологии – психологии масс.

Что произошло в этих двух тогда ведущих центрах мира – в США и в Европе до и после Первой мировой войны? Произошло то, что на языке политической экономии называется индустриализацией. Она состоит в замещении множества малых ремесленных мастерских заводами и фабриками, где осуществляется машинное производство очень большого числа однотипных изделий. Самая лучшая иллюстрация машинного производства – конвейер. Собственно, конвейерное производство можно считать символом индустриализации.

Всё к этому шло. Когда открыли, что тиражирование в производстве целесообразно, то стали тиражировать всё, что смогли. У меня в книжке «Очерки современной массовой культуры» прослеживается направление и нарастание массовости всяких производств. Например, когда были достаточно усовершенствованы печатные станки, стали делать обои. Ещё в 20-е годы XIX века в Германии стали тиражировать производство фарфоровых кукол для детей. Научились тиражировать производство пистолетов. Раньше каждый мастер сам делал пистолет целиком. А где-то в 1880-х или чуть позже, я уже не помню точно, эту вещь разложили на детали, и каждый мастер делал свою деталь. Потом их собирали.

Мы видим, что производство усовершенствовано путем упрощения каждой задачи и перехода к тиражированию элементов. Можно посадить любое количество мастеров. Тут конвейер уже как бы сам просматривается. Подобных примеров было очень много.

Интересно, что нам этот индустриальный подход представляется настоль обычным, что кажется, будто он был всегда. Ну, вот часы, например. Когда стали изготовлять часы индустриальным методом? Правильно, перед первой мировой войной, когда надо было снабдить весь офицерский корпус наручными часами. Построили фабрики, которые стали серийно выпускать часовые механизмы. Это и есть индустриализация. Не обязательно под индустрией понимать сталелитейные заводы с трубами и дымом. Хотя, конечно, они тоже. Но, я имею в виду здесь переход производства на поэлементное тиражирование однотипных изделий.

Как вы понимаете, такое производство требует, с другой стороны индустриальной экономики, большого числа покупателей. Допустим, вы сделаете много, но что вы будете с этим делать? Вам надо иметь потребителей, и в большом числе. Причем, потребителя платежеспособного! Так что, тут всё увязано. Это – баланс. И он начинает развиваться в Европе с 1870-х, или, скажем так, с последней трети XIX века.

Чтобы быть ещё более точным: этот процесс начался в Англии до Французской революции, после наполеоновских войн (с 1820-30 гг.) Западная Европа стала быстро догонять Англию в части механических производств. Сначала производят то, что требуется для ремесла (прялки, плуги, сеялки), потом швейные и типографские машины, потом начинается производство оборудования для заводов, т.е. изготовление станков. Потом серийно стали изготовлять крупные транспортные средства – паровозы и вагоны, пароходы, автомобили, и трактора и т.д.

После Первой мировой войны изобретения, которые создавались для военных нужд, постепенно внедрялись в гражданское производство. Сначала в Америке (Европа была разгромлена войной), а потом уже и в Европе. Разворачивается производство сложных товаров бытового назначения – холодильники, радиоприёмники, фотоаппараты, граммофоны, телефоны, телевизоры … В Штатах огромное развитие получила автомобильная промышленность. Форд где-то в 1910 году запустил свой первый конвейер. И он добился, что его автомобиль стоил 200 долларов. Его рабочий мог купить его, фордовский, автомобиль.

Всё это возможно, если много однотипных товаров изготовляется для большого числа потребителей (кстати, хорошо, когда с однотипными потребностями). И это совершенно другая экономика, массовая.

И что ещё важно в такой экономике – это биржа. Формально, историю биржи ведут с XVIII века. Но нас биржа интересует как институт массовой экономики. В экономике крупных проектов, например, в развитии железных дорог, взносов крупных капиталистов не хватало. В конце XIX века железные дороги приобрели огромное стратегическое значение как средства быстрого и массового подвоза войск к театру военных действий. Но строительство железных дорог было очень дорогостоящим, а государственные финансы были тоже не безмерны. Биржи позволяли собирать средства у очень большого количества людей малыми долями посредством свободного обращения на рынке ценных бумаг, которые мы называем акциями. Тут видно, что капитализм в ходе омассовления экономики стал тоже массовым. Потому что, благодаря акциям у строительства железной дороги могли быть, скажем, сто тысяч инвесторов, которые никак не были связаны между собой, иначе как одной общей целью (прибыль) и одинаковым действием (приобретение биржевых акций).

Бизнес становится массовым. Теперь уже лицо экономики представляет не Джон Джонсон, который держит мастерскую или лавку, а большой сталелитейный завод, у которого 6 крупных владельцев и 6 тысяч мелких, разумеется, с разными правами влиять на экономику производства. Но они тоже владельцы, хорошо – совладельцы, и их интересы теперь тоже надо учитывать, потому что, если они будут недовольны, они побегут продавать свои акции, и рыночная (биржевая) стоимость, т.е. цена завода, упадет, потащив за собой и цену инвестиций этих шестерых богачей.

Всё сложно, но совершенно по-новому. Никогда ещё такой экономики не было.

Неотвратимость толпы

Технология становится массовой, она возможна только при массовом спросе. Массовый спрос поддерживает массовое производство. Всё вместе образует массовое общество.

Ещё раз перечисляю самые заметные признаки наступления массового общества. Переход к массовым формам производства и потребления: завод – универмаг. Переход от индивидуального приготовления еды к массовому: столовые и массовое производство пищевых полуфабрикатов. Переход от индивидуального пошива к фабрично-массовому. Появление индустриальной технологии строительства. Название «Завод железобетонных изделий» - вам о чем-то говорит? Конечно, и переход от индивидуальной транспортировки к массовой.

У меня есть статья, специально посвященная преобразованию спорта при переходе к массовому обществу «Спортсмен-солист. Эпизод из истории спорта». В XIX веке занятия спортом понимали как средство улучшить здоровье и выработать навыки командных отношений (обычно, в студенческой среде). Спорт поэтому был принципиально любительским. Это был спорт участия. В XX веке спорт стал разновидностью массового зрелища, а спортсмены – профессионалами.

Никакие важные элементы современной цивилизации не могли бы существовать, если бы они не опирались на участие в них разнообразных и легко образуемых масс людей – на толпы совершенно незнакомых между собой и независимых друг от друга индивидов. Цивилизация, которая существует при условии непрерывного массообразования – это массовая цивилизация.

Поезд должен перевозить за раз сотню или больше пассажиров. Поезда образуют непрерывный транспортный конвейер. Но пассажиры едут в поездах каждый сам по себе. Чтобы самолёты летали, чтобы аэропорт мог экономически целесообразно функционировать, сколько же людей должны перевозить самолёты? Туда запихивают по сотне-две или даже больше пассажиров в каждый. Если бы в перелётах участвовали немного, скажем, только тысяча пассажиров, они бы себя прекрасно чувствовали, но кто бы смог содержать всю эту сложнейшую технику и авиационную технологию, если бы число пассажиров в мире не исчислялось миллионами? Для устойчивого существования авиатранспортной системы требуется непрерывно воспроизводящаяся огромная масса пассажиров.

При этом, подчеркну ещё раз, люди, которые сидят рядом в зале ожидания или салоне самолёта в большинстве случаев не станут знакомиться, и они забудут своих соседей, как только покинут своё кресло. Но все они вместе, в своей постоянно воспроизводящейся текучей и анонимной совокупности образуют массу пассажиров, благодаря которой авиатранспортный конвейер только и может существовать. Масса – это агрегация посторонних друг другу людей, которая формируется под конкретную цель (в этом случае цель – перелёт из аэропорта в аэропорт).

Так происходит во всех отраслях современной цивилизации. Посмотрите на отдыхающих, тесно сосредоточенных на модных курортах. Модный курорт – это там, где много больших гостиниц и одновременно отдыхает очень много людей. Когда обычный человек едет на модный курорт, он попадает в то, что называют индустрией отдыха. Порядок его жизни на курорте предусмотрен организаторами и расписан по часам (еда, купание, аттракционы и экскурсии, часы сна и т.п.). Всё это профессионально разработано и предлагается сразу массе отдыхающих. И отдых, и развлечения в наше время приобретают индустриальные масштабы, и человек в них оказывается элементом большой непрерывно движущейся системы. И он, если хочет получить все преимущества массовой технологии, должен добровольно (в своих же интересах!) принять порядок, предлагаемый профессионалами.

Вы видите у нас в порту огромные туристические лайнеры. Только система массового морского (и, кстати, речного) туризма позволяет устанавливать приемлемые цены. Всё остальное вы уже знаете. Все отдыхают сами по себе. Если знакомятся на судне, то, обычно, на время поездки (обедают за одним столиком, сталкиваются в коридоре и т.д.), редко кто обзаводится друзьями для последующей жизни.

Толпа есть толпа: она образуется по какому-то одному поводу и расходится, когда повод исчерпан. Что митинг, что полный зал на премьере в театре, что начало продажи нового гаджета в фирменном магазине, что раскупленный тираж модной книжки, что миллиард зрителей открытия олимпиады (в телевизоре или stream в YouTube).

Кстати, о сетях. До сегодняшних сетей были телефонные сети. Ваш телефон вам интересен тем, что связывает вас с тысячами абонентов – таких же номеров, как и ваш. Кроме интернет-сетей мы видим вокруг сети торговые, гостиничные, сети заправок, и т.д. То есть единицей услуги выступает теперь собирающая массу потребителей сеть, а не та её ячейка, которая видна вам непосредственно. О транспортных сетях мы уже говорили. Элементы всех этих сетей, взятые в отдельности, бессмысленны. Так же точно, как телефон, не включенный в сеть.

Сети произрастают на наших глазах из самой жизни. И в этих сетях всегда собраны миллионы людей, которые, обратите внимание, обладают необходимыми навыками для участия в этих сетях. В свою очередь, обладание этими навыками делает нас похожими друг на друга. А другие наши драгоценные личностные свойства в сетях не видны и ими там никто не интересуется. Толпа унифицирует независимо от индивидуальных намерений её участников.

Везде признаки толпы одни и те же, и необходимость в ней одна и та же, и польза всем от неё одна и та же, и потому современная толпа – неотвратима.

Тоталитаризм классический и современный

В начале ХХ века в мире стран Нового времени сложилась совершенно новая социокультурная ситуация: омассовление обществ Нового времени требовало новых средств и способов управления, которые еще не были открыты или вступали в противоречия с привычными представлениями.

Суть проблемы можно пояснить на таком примере. Из истории мореплавания известны случаи, когда судно переворачивалось, если пассажиры почему-то все переходили на один борт. Известно, что иногда, чтобы не допустить катастрофы, капитаны прибегали к крайним мерам, стреляли (в воздух или толпу). Но для нас сейчас важно, что никто из этих пассажиров не нарушал законов и правил мореплавания, каждый из них в любое время мог свободно находиться на любом из бортов. Но правила описывают только, что можно, а чего нельзя. А вот, чего нельзя, если все вместе – этого правила не описывали. В этих случаях действующим субъектом выступает не индивид, а стихийно сложившаяся группа. И вот, имея дело с группой, капитан должен нарушать все принципы индивидуальной демократии.

Эта аналогия может пояснить нам особенности массовых обществ, в которых большинство граждан принимают совершенно самостоятельные решения, вполне совпадающие, однако, с массой самостоятельных решений других людей. Самые наглядные примеры таких совпадений – выборы, массовые манифестации, мода и определенный покупательский спрос, всплески массовой солидарности в соцсетях и т.п. И не в том состоит сейчас проблема, что кто-то тебя за руку держит, а в том, что, когда ты в толпе, ты не можешь выбирать свой собственный путь.

На шоссе километрами тянется густая полоса машин. Они едут в одном направлении и с одинаковой скоростью. Что с того, что конструктивно каждый из автомобилей свободен ехать куда угодно и когда угодно? Да, часто бывает, что весь поток превышает разрешенную скорость. Вы найдете, кого обвинить? У них ходит притча о китайцах, которые едут с предписанной скоростью, тормозя весь поток. Догадайтесь, что о них думают люди, едущие в других автомобилях.

И вот эта вот штука, как судить о человеке, который сам по себе совершенно свободен и ответственен, но находится в толпе, где нет ему ни свободы, ни ответственности, вот это – основная антропологическая проблема нашего времени. Мы по инерции продолжаем считать, что в центре культуры находится индивид, тогда как в действительности основным субъектом в массовой культуре является толпа. А как разглядеть индивида, не «вынимая» его из толпы?

Такова реальность новой цивилизации, где область свободы каждого определена самой структурой социального пространства, а массовые процессы, мотивированные рационально или иррационально, иногда достигают мощи, соразмерной мощи государства. Например, Великая депрессия 1929 года в США.

Теперь немного о политическом и обыденном

тоталитаризме

На рубеже XIX-XX веков правящие элиты в значительной своей части сохраняли подходы и методы государственного (и межгосударственного) управления, хорошо зарекомендовавшие себя в прошлом и доставшиеся им по наследству от политиков и дипломатов старшего поколения.

Например, либеральные убеждения состояли в том, что для общества лучше, если государство берет на себя только поддержание законности и общественного порядка, но не регламентирует то, что может относиться к личной свободе граждан (свобода вероисповедания, публичного выражения мнения, предпринимательства). Считалось, в частности, что экономика самоуправляема через механизм цен и кризисов. Но, как выяснилось, такой расклад никак не соответствовал новому массовому обществу.

В нелиберальных странах, наоборот, традиционно полагались на твердую руку государственной бюрократии. Но и в этом случае сложившийся бюрократический инструментарий не соответствовал уже массовому характеру новой социальной ткани, не был приспособлен противостоять давлению масс, которые быстро становились субъектами политического процесса.

Не хочу сейчас углубляться. Хочу лишь сказать, что Первая мировая война и мировой экономический кризис 1929 года последовали за эпохальным социокультурным переворотом везде, где до того господствовала культура Нового времени. Родилось массовое общество, а как жить в нем и как им управлять, никто ещё не знал.

Кстати, Муссолини, Сталин, Гитлер были теми персонами, которые олицетворяли новые, тоталитарные, стратегии управления массовым обществом (соответственно, фашисты, коммунисты и нацисты). Суть этих стратегий, диаметрально противоположных либеральным, состояла в диктатуре государства, во властной регламентации всех или почти всех сфер жизни масс. Политические системы, при которых государство может регламентировать все сферы жизни, включая частные отношения людей, получили имя тоталитарных.

Исторически, тоталитарные режимы складывались по воле масс там, где люди страдали от социального хаоса в эпоху перехода к массовому обществу (революция, глубокий общественный раскол и гражданский вооруженный конфликт, разруха, голод, повсеместная утрата личной безопасности и т.д.). Поэтому будем иметь в виду, что «тоталитаризм — это политический режим, основанный не только на репрессиях, осуществляемых властью, но и на тотальном единомыслии мобилизованного общества». На основе взаимности, так сказать.

Может быть, тут уместно напомнить, что политический тоталитаризм не существовал до ХХ века. Это – явление, особенно характерное для раннего массового общества. Но названными тремя странами тоталитаризм не ограничился. С вариациями форм он нашел себе благоприятную общественную почву во многих странах на всех населённых континентах – везде как средство управления переходом к массовому обществу (Испания Франко, Китай Мао-Цзэдуна, Куба Фиделя Кастро, Иран Хомейни и др.).

Сам термин «тоталитаризм» до сих пор используется без должной четкости, то узко-конкретно, то очень расширительно. Мы говорим здесь о классическом тоталитаризме как о переходной форме на пути к новейшему массовому государству с элементами неклассического тоталитаризма.

Есть, кроме того, сравнительно небольшая группа стран, которые мы называем либеральными или демократическими, потому что там институты классической демократии Нового времени не были сметены переходом к массовому обществу. Но и эти страны (США и Канада, Великобритания, современная Германия, Франция и т.д.) совершают свой транзит к новейшему массовому государству – без откровенного хаоса, но с заменой традиционных институтов или их функций, в том числе вытеснением классических партий массовыми движениями, заменой моральных регуляторов – юридическими нормами. Например, в некоторых странах публично выраженное сомнение в массовом уничтожении евреев в годы Второй мировой войны (Холокост) считается уголовным преступлением.

Тоталитаризм, если не брать его в известных крайних формах – свойство, которое проявляется в самоорганизации современных массовых обществ. Там, где обеспечение благополучия и безопасности граждан, их равного доступа к комфорту, здоровью и долголетию возлагается на государство, там неизбежен рост государственного регулирования и контроля в самых разных сферах жизни. А это и есть в своей сущности тоталитарная стратегия.

В таких обществах постоянно присутствует «эгалитарный проект», т. е. так или иначе выраженное представление о равенстве как справедливости, которая может быть достигнута, если «изменить элементы реализации социальной политики», иными словами, если установить, взамен нынешнего морально несостоятельного капиталистического, разумное и бескорыстное управление обществом, используя «антикапиталистические инструменты» общенародного государства. Те, кто знаком с основными идеями классических тоталитарных государств ХХ века, услышат и здесь что-то знакомое. Массовое общество ежедневно, ежечасно рождает тоталитаризм. Соблазн тоталитаризма остаётся одним из основных мотивов современного социального дискурса.

ПЕРЕРЫВ

"Нация, прогресс и глобализм в современном мире"

Начну с объявления. Мои лекции, кроме основной и понятной ближайшей цели, имеют целью помочь тем, кто этого хочет, разобраться в содержании моих книг и статей. Круг тем и подходов, которые показаны в этих лекциях, в общем совпадают с тем, что изложено в книгах и статьях. Большинство моих сочинений собраны на сайте «Культуролог Марк Найдорф». Заходите, читайте.

Перехожу теперь к лекции.

О всякой цивилизации можно сказать, что это – совокупная социальная реальность, которую можно наблюдать и изучать, имея перед собой соответствующие факты. Три рода этих фактов: 1) социокультурные институты, 2) предметы и технологии, 3) идеи, образы и мысли, получившие осязаемое знаковое воплощение в словесных текстах или в других символических формах. Это разделение – условное, принятое нами для удобства описания. В жизни народов эти аспекты неразрывно переплетены, выступая условиями или иногда даже причинами друг друга.

В самом деле, вещи порождены идеями. Употребление утюга – следствие представления о том, что, по крайней мере, публично человек должен являться в выглаженной одежде. Сейчас что-то меняется, и утюг постепенно выходит из употребления. «Утюг нам не нужен» - это идея или представление, имеющее прямое влияние на судьбу соответствующей вещи, утюга.

Да, что утюг? На наших глазах сносят памятники, которые были поставлены, вслушайтесь, «для увековечивания памяти» о каких-то людях. Но вот разносится идея, что этот памятник нам не нужен, и его куда-то удаляют с центрального места на центральной площади города. Не стану умножать примеры. Связи между вещями и идеями очень легко обнаружить. Вы сами можете это сделать.

Для нас важно, что идеи нуждаются в осязаемом воплощении. Идеи без или до их предметного воплощения – как сны, например, – не могут покинуть сознание их изобретателя. И только опредмечивание идеи в словах или вещах, дает ей шанс публичного существования. Разумеется, разные идеи воплощаются по-разному. Идея топора – в топоре. А как воплотить идеи-концепты, ну, например, такие как любовь или справедливость, демократия или равенство, красота или порядок и т. п? Вещные воплощения этих и других подобных идей-концептов в языке, в рисунках, в песнях в молитвах и т.д. мы называем символическими (а не практическими). Символический интеллектуальный продукт наряду с вещами (устройствами) входит в состав цивилизации.

Для примера предложу вам два таких интеллектуальных продукта, из тех, что важны для цивилизации, к которой мы принадлежим, потому что они хорошо нам знакомы и отчасти всё ещё организуют жизнь нашего мира: идея нации и идея прогресса.

Сначала о нации. Наибольшую силу её влияния лучше относить, мне кажется, к прошлому, хотя многие считают эту идею и сегодня достаточно впечатляющей для удержания прочной народной общности. Сейчас нам кажется, что нации были всегда. Но, как говорит нам Википедия, нация – это «социально-экономическая, культурно-политическая и духовная общность индустриальной эпохи». Тут уместно сказать, что литература о нациях огромна, и существует огромный разброс истолкования её существа. Я не собираюсь вдаваться здесь в эти подробности. Для наших нужд достаточно ссылки на Википедию как носительницу усреднённого в настоящее время подхода. Из приведённого определения видно, что только в «индустриальную эпоху» появляется общность, которую мы называем нацией. Хочу добавить, что «нация» – это идея, характерная для массового общества.

I. Смысл «нации»

Напомню, что до этого были общности другой природы, организованные по другому признаку. Наций не было ни в Древности, ни в Средневековье. Наций в нашем современном понимании не было даже и в Новое время, в эпоху монархий. Были племена, этносы, т.е. союзы, которые понимались как природные единства. Бывали общности, связанные верой в определенный пантеон божеств, были религиозные общности (общины, церковь у христиан, умма у мусульман, сангха у буддистов). Были такие, которые образовывались соподчинением общему сюзерену (феодальный двор). Добавим сюда общины монахов. Или территориальные, соседские общины, например, городские в эпоху Ренессанса. Наверное, я что-то забыл. Но это и не важно.

Концепт «нация» появился только в XIX веке. Нация – сложное представление, основанное на соединении как бы природного (этничского) и социального в целостную общность. На самом деле, конечно, этнической эта общность не была и не могла быть, потому что в нацию объединялись жители разных земель и, если уже присматриваться, то и потомки разных племён. Общей у жителей будущего государства-нации была территория и в относительной степени язык, который, начиная с эпохи Возрождения, создавался в Новое время как общенациональный литературный для больших территорий вопреки местным диалектам.

Представление о такой общности как «нация» начинает использоваться в связи с вторжением войск Наполеона в соседние страны, когда понадобилось выразить смысл общенародного сопротивления захватчику. Сопротивление Наполеону формулировалось как «национальный» ответ немцев, итальянцев, испанцев или, скажем, австрийцев – французам. А не так, как было раньше, когда противников разделяла верность своим сюзеренам или вера, когда, например, католики воевали с протестантами. Уже в Тридцатилетнюю войну (первая половина XVII века) стало ясно, что религиозное маркирование не отвечает реальному противостоянию воюющих сторон. Нация – это совершенно другой способ переживать свою принадлежность и понимать своё отличие от противника. Но это было только начало, начало жизни концепта «нация».

Почему «нация» стала общепринятым понятием (понятие – имя концепта)? Потому, что нация – это понятие, нечувствительное к сословным границам тогдашних европейских обществ (аристократы, священники, податное сословие горожан и крестьян). Чем отличается сословное общество? Тем, что в нём каждое сословие выполняет свою социальную функцию, тем что переход из одного сословия в другое затруднен, а это значит, что имущество, деньги, таланты, принадлежащее людями одного сословия, не могут быть употреблены в интересах другого. Например, французский аристократ мог жить, как говорят, на широкую ногу, но он не мог продать свою землю или замок, чтобы основать завод. Даже свою пшеницу он не мог продавать, пока он аристократ. Он должен был стать помещиком, понимаете? Кроме того, от старых феодальных владений оставались внутренние границы. Самый парадоксальный пример – Германия, которая после наполеоновских войн состояла из 40 государственных образований. И везде стояли таможни.

Идея «нации» открывала возможность понимать народ и землю страны как целое, позволяла деньгам перетекать туда, где они нужнее, и рабочим находить себе применение везде, где в них нуждались. «Нация» давала основание для более широкого правового и экономического пространства в рамках государства. «Нация» служила концептом, с помощью которого можно было объяснить, почему Германия или Италия – это не много государств, а одно. И эта идея стала общей целью для людей, стремившихся к новому положению дел.

Заметим себе, что привычные, тогда привычные, сословные деления начали казаться устаревшими именно и только там, где и когда начинался переход к индустриализации и массовому обществу. В разных странах Западной Европы этот порог был достигнут в среднем около 1840-х годов. По этой причине в 1848 году там прокатилась волна революций.

Понадобилось ещё 20-30 лет преобразований, и люди проницательные смогли заметить все симптомы зарождения новой цивилизации: и бурный рост индустриальных городов, и новую роль масс, и смену форм политической жизни и т. д. Роман об этом «Дамское счастье» Эмиля Золя был опубликован в 1883 году. Напомню, что объединение германских государств завершилось в 1871 году, объединение Италии пришлось на 1870-1871 годы. Всё это были признаки возникновения национально организованной цивилизации. Ограничусь этими примерами.

Как мы видим, идея нации по своей сущности, это идея нового основания для создания такого социокультурного пространства, где действует один и тот же закон и порядок: закон, кстати, парламентский уже, общий для всех, и порядок, способствующий экономическому и политическому единство больших хозяйственных единиц-государств.

Таким образом, нация – это совмещение того, что уже существовало, но в отдельности, идея этнической общности, помноженная на идею государства. Теперь смотрите: когда люди начинают понимать себя как граждане одной нации, то они в этот момент смещают акцент от множества своих индивидуальных свойств – к одному общему между ними свойству, а это значит, что что принадлежность к «нации» - это вход в массовую коллективность. С её помощью реализуется идея социального равенства – в смысле сходства по одному совпадающему признаку. Причем, обладание этим признаком имеет безличное происхождение: и принадлежность к этносу, и гражданство «по паспорту» возникают автоматически, «по праву рождения».

Экономический смысл этого равенства состоит в правовом выравнивании территории и возможности свободного перетекания ресурсов на обширном пространстве. Перегородки были сняты, а оправдание их устранения – «национальное государство».

Но дело на только в экономике, изменялись представления людей о своём месте в мире (сейчас это называют идентичностью). Нация позволяет объединить людей разного социального положения. Для иллюстрации беру сейчас очень условно «французский», намеренно отдаленный от нас пример, т.к. на себе, как говорят, хуже видно.

Французский каменщик и французский министр теперь оба – французы. «Мы все французы, мы все одинаковые в этом смысле, у нас общий интерес (например, в войне с врагом). Мы все хотим процветания… (чего?) нашей нации». На месте монарха – нация.

Эта новая идея «нации» расцветает в продолжение XIX века, и она несёт в себе все предпосылки массового общества. Критерии упрощаются. Вступить во французскую нацию ничего не стоит. Ты родился во Франции, и ты стал французом. Тут нет твоего достижения. Поэтому странно слышать что-то вроде, «я горжусь тем, что я француз». Это как-то ново. Нет тут твоей заслуги. Гордиться сделанным – понятно. А дарованным тебе?

Дискуссия

- А что, Леонардо да Винчи не был итальянцем?

- Он был флорентийцем, гражданином Флорентийской республики, которая была расположена на Италийском полуострове наряду с другими государствами: Неаполитанским королевством, Королевством Сицилией, Республикой Сиеной, Венецианской республикой и т.д. Италия тогда – это географическое название исторической территории. Государство Италия и, соответственно, его гражданство возникли в 1870 году.

- Что ж там с национальным характером?

- Известен афоризм, который приписывают разным лицам, причастным к объединению Италии: «Италия у нас уже есть, теперь нужно создать итальянца».

То, что некоторые вещи нам привычны, не означает, что они были, как говорится, «от века». В том числе и представление о «национальном характере». Помните, что гасконец – это носитель другого «национального характера», чем бретонец? А теперь оба – носители французского «национального характера».

Ещё пример. Вестфальский мир, завершивший тридцатилетнюю войну в 1648 году, положил начало привычной нам международной системе государств (ещё не национальных, а монархических). Но до того никакой международной системы не было. Были феодальные владения и союзы.

Ничто из привычного нам не существовало вечно. Мы пользуемся словами, со временем изменившими свой смысл. И иногда поэтому навязываем прошлому свои сегодняшние представления. Слово «театр» указывает одновременно на сегодняшний театр, куда вы ходите на спектакли, и древнегреческий театр. Но вы же понимаете, что это разные вещи? И так во всём. У меня есть статья, посвященная тому, что на протяжении истории слово «библиотека» указывало на институции, имевшие разные задачи и разные устройства. А слово одно.

Георгий Петрович Щедровицкий говорил, «чем больше мы различаем, тем больше мы знаем». Обратите внимание, как в наш век многие ищут спасения в том, чтобы не различать: «Какая разница – какая (тут) разница?». «Микст» - сегодня во многих случаях ключевое слово. Дилетанту так удобно. Но, я не дилетант, поэтому настаиваю на различениях.

Кстати, определение государства

я тоже нашел в одной своей работе. Я уже говорил, что определений государств много. А раз много, то можно прибавить ещё одно. Если бы было только одно, то, наверное, пришлось бы подчиняться. Читаю: «Государство – это институт, связывающий определенную территорию и население, проживающее на этой территории, посредством власти, которую это население считает законной». В этом случае население считается нацией, а власть, обычно, либо наследуется (монархия), либо избирается (конституционно-парламентское правление).

Теперь о том, что

национализм – это один из случаев массового движения

Теперь обсудим ещё одну важную идею относительно национализма, которая далеко не всеми воспринимается. Я считаю, что национализм – это массовое движение и не нахожу для него оснований в национальном государстве. Это – довольно неожиданная мысль, и она не всеми принимается. Но я своих идей не навязываю, я делюсь ими. Не понравится идея – можно к ней не возвращаться.

Вы помните, что такое массовое движение? Это, когда масса людей концентрируется на общей политической цели, которая связывает участников движения, «движухи», как сейчас говорят. И только этой целью они объединены. Участники её обычно лично друг друга не знают. Но они все делают примерно одно и тоже, прилагают свои усилия в одном направлении. Важно, что, достигнув своей цели, массовое движение распадается.

Национализм как массовое движение связывает людей одной целью: созданием нации и национального государства. Так вот, по моему мнению, что когда национальное государство создано, то национализм как массовое движение исчерпывает себя, поскольку его цель уже достигнута. Когда итальянцы в 1870 году создали свое государство, итальянский национализм исчерпал свою программу. Если в современном государстве сильны националисты, значит, они видят впереди совсем другое государство.

Дискуссия

- Поддержание государства – это тоже цель.

- Разумеется. Но, уже другая. Государство - институт, который нуждается в поддержке общества. Но способ этой поддержки совсем другой. Сейчас принято называть этот способ «гражданским обществом» с такими упорядоченными инструментами как выборы, парламентская борьба, публичные дискуссионные платформы в СМИ, группы общественного контроля за инструментами государственного насилия (например, за пенитенциарной системой) и т.п. Согласитесь, это более сложные и по природе своей иные инструменты, чем те, что мы связываем с своём представлении национализмом - массовым движением, устремлённом к политическому оформлению этнической общности в форме правового государства. Когда на месте националистического движения появляется национальное государство, наступает смена общественных целей и способов их достижения. В этом состоит суть идеи, о которой я вам говорю.

Продолжим. Вместе с нацией-государством создаётся

национальная мифология

Мифы – это не только известные истории, которые достались нам от давнего прошлого. Мифы никогда не покидали культуру, они могут складываться и складываются в наше время.

Напомню, что миф – это сообщение, причем, особого рода. Оно посвящено основополагающему событию в жизни данной общности людей. Только такое сообщение, строго говоря, является мифом, если использовать этот термин в его прямом смысле. Содержанием мифа во все века было и остаётся описание возникновения (или созидания) того, что для данной культуры является фундаментально важным.

Например, в русской культуре существует представление об исключительно важной начальной для русской государственности Куликовской битве. В энциклопедии пишут: «Куликовская битва 1380 года стала определяющей вехой в истории России. В впервые в истории Россия предстала как единое и мощное государство, способное постоять за свою независимость: не московская, а общерусская рать разбила войско Мамая на Куликовом поле». Ключевое слово – впервые. Таков один из мифов в составе русской национальной мифологии.

Встречаясь с мифом, мы не спрашиваем, происходило ли то или иное событие исторически «на самом деле» описанным образом? Потому, что здесь значение имеет не истинность сообщения, а утвердительная способность мифического представления в поддержку существующей в данной культуре картины мира. Миф как бы задним числом по формуле «и с тех пор…» легитимирует то, что важно сейчас – там, где это важно (в данном примере «единое мощное государство»).

Ещё пример. В американской культуре есть событие, которому придаётся значение инициации - начала Американской революции – так называемое «Бостонское чаепитие 1773 года». Это была акция протеста американских колонистов против решения британского правительства, которое поставило английскую Ост-Индскую компанию в привилегированное положение по сравнению с местными торговцами. Переодевшись индейцами, несколько десятков человек ночью забрались на борт трех кораблей Ост-Индской компании и сбросили в море груз ― 40 с лишним тонн чая в ящиках.

Разумеется, современники понятия не имели, что они совершили символически важное «чаепитие». Само это давно уже привычное название установилось только в первой половине XIX века. Да и оценка происшедшего тоже со временем колебалась. В XVIII в. в США посягательство на частную собственность никак не выглядело позитивно. Образ революционного акта в борьбе за национальную независимость «Бостонское чаепитие 1773 года» вместе со своим именем приобрело эпоху буржуазных революций в Европе. В XIX веке образ «революции» стал символизировать в европейской культуре порыв к справедливости.

Итак, миф – это всегда сообщение о начале мира или его важнейших элементов, как это представляется данному сообществу. Миф хранится в коллективной памяти посредством ритуалов. Слово ритуал не должно нас сбивать с толку. Современные ритуалы, конечно, не такие, как в далеком прошлом. Ежегодный военный парад в День Независимости – пример современного ритуала в самых разных странах: он обращает мысль и чувства граждан к героическому событию возникновения их государства.

Гражданская ритуальность имеет национальные особенности. В годовщину дня штурма Бастилии 14 июля 1789 года во Франции – с 1880 года – проводят общенациональный «Праздник Федерации и единства Нации», который символизирует ценности республиканизма, хотя оценка исторического прецедента была сначала настолько противоречива, что в законе об этом празднике само событие штурма тюрьмы не упоминается. Через сто лет после «взятия Бастилии» решение отмечать его годовщину получило «горячую поддержку со стороны одних депутатов, считавших её славной страницей истории, и столь же горячее неприятие со стороны других, считавших её бессмысленно кровавым эпизодом».

Так что, «Взятие Бастилии» существует в народном сознании как мифическое событие, которое облачено в форму исторического факта. Почему мифическое? Потому его нынешнее возвышенное значение начала и поныне удерживается за ним нуждой в объединяющем государственном символе. В духе французской культуры мифу о Бастилии соответствует ежегодный ритуал – военный парад в центре столицы, общественные гуляния и массовые празднования по всей стране.

Американская ритуальность иная, более частная. Ритуальность Дня Благодарения, национального праздника США, как известно состоит в праздничном обеде с индейкой и тыквенным пирогом. В семьях американцев он символически воспроизводит (включая меню) благодарственную, т.е. тоже символическую, трапезу 1621 года у первых английских переселенцев, кому посчастливилось выжить в тот их первый год в Новом свете.

Но и в этом случае исторически достоверное событие стало смысловым ядром праздника лишь тогда, когда начала складываться государственная мифология США, спустя полторы сотни лет, при первом президенте Дж. Вашингтоне. Благодарственный обед первопоселенцев вернулся в национальное сознание уже в виде пра-события, символически обозначающего начало истории страны, общей для всех американцев. История о нем, известная едва ли не каждому американцу, – это и есть вполне современный миф о «Дне Благодарения» в США.

При формировании национальной мифологии исходное событие, составляющее содержание мифа, приобретает несравненно более весомое значение, чем первоначальное, зафиксированное историей.

Национальные мифологии есть в каждой стране. Некоторые из мифов теперь подвергают критике, их атакуют с позиций историко-фактологических. Но миф в принципе неопровергаем, потому что порожден не фактом, а потребностью в нем. Всё же один пример опровержения приведу.

Беру из энциклопедии: «Битва при Оломоуце — мифическое событие 1241 года во время западного похода монголов (1236—1242), якобы победа чехов под предводительством Ярослава из Штернберка над татарами под городом Оломоуц (Ольмюц) в Моравии (исторические упоминания об этом городе относятся только к 1250-м годам). Упоминание же об этой битве содержится только в Краледворской рукописи — сборнике «древнечешских» эпических и лирических песен, который, как доказано в конце XIX — начале XX века, представляет собой подделку, изготовленную филологом, поэтом и одним из основателей Национального музея в Праге Вацлавом Ганкой в 1817 году. Несмотря на это, битва фигурирует во многих сочинениях историков XX века, уже после того, как рукопись была разоблачена».

Комментировать не буду. Тут всё понятно, не так ли?

В XX веке стало ясно, что миф – наиболее адекватная форма массового сознания: и как форма коллективной памяти, и как инструмент национальной консолидации, и как основание индивидуальной принадлежности в массовом обществе. Характерно, что первые важные исследования относительно архаического и современного мифа совпали по времени с формированием массового общества. Напомню некоторые с указанием дат. Э. Тайлор. Первобытная культура, 1871; З. Фрейд. Тотем и табу, 1913, Психология масс и анализ человеческого «Я», 1921; Л. Леви-Брюль. Первобытное мышление,1922; Дж. Фрезер. Золотая ветвь, 1923 и т.д. В XX происходила постепенная реабилитация мифа: от недоверия к нему как к носителю ложной, придуманной, не достоверной информации – к пониманию того, что миф несёт социально очень важную информацию, хотя и не соответствующую научным критериям. Но понимание мифа требует принципиально иного подхода.

Национальная мифология служит опорой национальной идентичности, т.е. чувству взаимной сопричасности граждан в общем политическом пространстве. «Национальная идентичность состоит из историй, которые люди рассказывают о себе: откуда они пришли, какие праздники празднуют, что хранится в их общей исторической памяти, что нужно, чтобы стать подлинным членом общества», - так пишет Ф. Фукуяма, хотя и путается в понятиях.

У масс не может быть исторической памяти – в буквальном значении этого термина. В массовом сознании хранится только то из далекого прошлого, что подверглось мифологизации, в форме сакрализованных исторических событий и фактов. Со сменой культуры состав «сверхценных и вечных» героев, событий и фактов меняется. На наших глазах рухнула вся советская мифология. Например, мем «Есть такая партия!»: кто помнит, что это такое? Дальше. Что значит для Фукуямы «подлинный член общества»? В массовом обществе критерий «подлинности» - это актуальное участие в массовых общностях, это «такой как все» составе данного окружения. Универсальной «подлинности» Человека уже и искать негде.

Но Фукуяма прав в том, что в массовом обществе национальная идентичность опирается на истории. Прежде всего, это истории о победах и героях. Все вновь образованные в XIX-XX веках государства-нации обращают свою коллективную память к битвам, которые, как считается, положили начало существованию данной нации. Примеры я уже приводил.

Почти у каждой нации-государства есть своя Война за независимость и её почитаемые герои-вожди – историческая, какой её знают историки, и мифическая, какой она представляется массовому сознанию. Мифическим содержанием наполнены национальные символы государства – герб, гимн, флаг. О каждом из них вам начнут рассказывать словами: «еще в древние времена…». Мифологизируются имена героев-основоположников национальной культуры: первый и главный национальный поэт, классики-основоположники национальных школ в живописи, национальной музыке, национальной литературе, может быть национальный классик драматургии и т.д.

И хронологически, и по смыслу видно, что возвышение роли государств-наций приходится на период общественной мутации в сторону массовых обществ (только государство могло справиться с нараставшим хаосом «массовой демократии»). Но именно массовость привела к тому, что идея достоинства нации довольно быстро дошла до шовинизма – убеждения в природном превосходстве своего государства-нации.

Ко времени Первой мировой войны для всех это было уже привычным. Привычным было высмеивание и унижение иных как врагов, вроде как «эти жалкие французишки» (с одной стороны), «эта немчура» (с другой), карикатуры… Привычным стало восприятие другой нации как целого, как своего рода коллективной «личности», как коллективного субъекта. Поэтому к воюющей нации относятся совокупно – как к массе однородных участников: русские, турки, британцы, американцы и т.д.

Мы разобрали идею «нации» как одну из первых «больших» идей, организовывавших массовое общество. Напомню ещё раз, что в «национальную» массу входят во всех смыслах бесплатно: порог доступности есть, но он лишь необходимый признак, он не связан с личными усилиями.

II. Сейчас я хотел бы в той же функции разобрать

идею «прогресса».

Надо понимать, что, хотя идея прогресса для нас тоже привычная, но и она не вечная. Она – порождение Нового времени. Чтобы не усложнять, договоримся понимать термин «прогресс» в значении исторических перемен в нужном направлении («постепенное совершенствование культурной и социальной жизни человечества»). Это именно «человеческое» понятие. Для изменений в природе есть другие слова, например, понятие эволюции. Кроме того, о прогрессе можно говорить, когда существует общее согласие относительно того, какие перемены в жизни общества желательны и поэтому могут считаться, собственно, улучшениями.

Но даже в рамках Нового времени «прогресс» представлялся по-разному. К началу XVIII в. прогресс как «движение человечества ко всеобщему совершенствованию» связывали с правильным воспитанием людей элиты (джентльменов, аристократов). Совершенным представлялось общество здоровых, образованных и благовоспитанных людей. Тогда, кстати, была высоко оценена роль воспитания, которое стало отдельной областью деятельности. Прогресс, как мы видим, связывали с совершенствованием индивидов, принадлежавших к высшему обществу. Причем, в числе навыков, полезных для джентльмена, Джон Локк, например, называл «не только знания языков и наук, но и также живопись, токарное дело, садоводство, закаливание и обработка железа и все другие полезные искусства, заслуживающие усвоения».

Позже, у французских просветителей второй половины XVIII в. прогресс получил иное философское обоснование.

Приведу цитату из кн.: Фридрих Мейнеке. Возникновение историзма. -М., 2013. Буквально несколько слов:

«В трудах Кондорсе Божественное провидение исчезло». (Кондорсе – один из плеяды французских философов-просветителей).

Припоминаем, что в средневековую эпоху людей вело к совершенствованию Божественное провидение. Итогом этого совершенствования должно было бы успешное «выступление» душ на Страшном суде. А в век Просвещения представления о двигателе истории радикально изменились: «Вступил в силу чистый, естественный закон прогресса, который почти так же надежен, как и закон природы».

Вы понимаете, что значит «естественный закон»? Это значит, что прогресс обеспечен уже не Божественным замыслом и руководством, а природным порядком вещей. Предполагается, что существует некая «историческая сила», которая влечет людей в направлении всеобщего блага. Вот и Гердер («Идеи к философии истории человечества») считал, что человечество развивается вовсе не потому, что люди стремятся к этому. Прогресс как бы заложен в самой истории!

Но всё же это – общественный закон, и значит он проявляет себя через моральную силу человека. Если человечество понимает, чего требует от него «естественный моральный закон», то оно прогрессирует, а если не понимает, то само же будет виновато в своём несчастном состоянии. А для разъяснения этого условия, собственно, и нужен философ-просветитель. Так ощущает положение дел Кондорсе.

Дальше в истории шли Французская революция, Наполеоновские войны и индустриализация на континенте (Европейском) 1830-40-х гг. с урбанизацией, которая её сопровождает. Мы об этом уже говорили. Для нас интересно, что с изменениями в устройстве общества, с нарастанием признаков его массовости, с середины XIX в. начинает меняться смысл привычного уже понятия «прогресс».

Всё меньше эта идея связывается с «пламенной верой в неограниченную способность человека к совершенствованию». Всё больше смысловой акцент переносится: от представлений о том, что мир людей может улучшаться путем усовершенствования как можно большего числа индивидов, в сторону идеи усовершенствования условий жизни для всех, вследствие чего естественным образом наступят и гуманитарные последствия, ожидаемое «смягчение нравов».

Прогресс теперь начинают понимать материально, как продукт совокупных усилий множества людей, взятых в их неразличённой общности. И в этом нетрудно увидеть сдвиг от индивидуального к массовому пониманию человека. Это многозначительный поворот. Вместо улучшения себя и мира, желают улучшения мира, помимо усовершенствования самого человека.

Нужно отдавать себе отчет, что для такой смены взглядов у европейцев тех лет было достаточно оснований. Во времена Наполеона по всей Европе шла огромная опустошительная война, вернее, цепочка войн общеевропейского масштаба, которые завершились в 1815 году. А следующая сомасштабная ей война – это уже Первая мировая («Великая») война 1914-1918 гг. Сто лет прошло. Четыре поколения.

За это время были, конечно войны, но они ни в какое сравнение по потерям, по затратам ресурсов не шли. Была большая Франко-прусская 1870-1871 гг., были другие «локальные» войны (Крымская, например), были революции, были, в конце концов, колониальные войны, но за пределами Европы. Не надо думать, что век этот был мирным в буквальном смысле этого слова. Но его относительной «мирности» хватило, чтобы население в Европе удвоилось к середине XIX века, потому что люди не погибали в войнах. Имущество не разрушалось, как бывает в войнах, и новому поколению не надо было начинать с начала. Подумайте, если дом не разрушен войной, то в нем будут жить дети, и они будут вкладываться уже не в постройку дома, а в его оборудование. Грамотность росла вслед за распространением обязательного начального образования. Знания и навыки в области бытовой гигиены начали сказываться уменьшением смертности от болезней. За этот век в Европе впервые не случился голод. Рост населения – это прибавление трудовых ресурсов, это рост городов, транспорта и спроса на всевозможные товары. Техника стала фактором улучшения жизни, доступности производимых благ, потому что индустриальным способом можно было производить большее количество изделий.

Всё менялось, и менялось в лучшую сторону. И у обычных людей складывалось впечатление, что улучшение условий жизни – это просто функция времени. Они думали так, потому что видели всё это своими глазами. И трудно было думать иначе. Во второй половине XIX века в массовом сознании складывалась вера в прогресс, общий для всех, кому довелось жить «в эту пору прекрасную» (из стихотворения Н. Некрасова «Железная дорога», поэт тоже верил в прогресс!).

Важно обратить внимание на то, что «прогресс» - это концепт, кое в чем родственный концепту «нация», поскольку оба они – категории, которыми мыслит о себе массовое общество. Например, само членство в «прогрессе», как членство в «нации», не требует персональных, личных усилий. Благодаря месту и времени рождения простому человеку зарезервировано место в этом общем поезде, который мчит всех в лучшее будущее «с почти природной необходимостью». Это – совсем другое мировидение. Это – психология массового общества.

«Всегда и везде» плюс «все и каждый»

Так что, идея прогресса, родившаяся в культуре Нового времени и получившая там философское обоснование, была принята в массовое общество. На этой «границе двух сред» привычная уже идея сменила свой облик, приобрела новую конфигурацию, такую, какая требуется, чтобы концепт был признан в обществе массового типа.

По правилам массового общества успех имеет тот продукт, который способен понравиться наибольшему множеству потребителей. То же и с идеями. Идея, чтобы она могла рекрутировать достаточное множество сторонников, «овладеть массами», должна быть такой, чтобы «обычный человек» мог и хотел без труда найти себя в ней.

«Прогресс», поэтому переосмысливается в массовом сознании как неотъемлемое свойство истории, имеющее место «всегда и везде» от первобытности до наших дней. Иначе: массовое сознание (без аргументов и доказательств, на основе очевидности) принимает всеобщую историю как путь неуклонного прогресса человечества. Все и каждый автоматически получает место в этом великом процессе улучшения, согласно которому дети будут жить лучше родителей. Вера в прогресс, представление, что непременно «завтра будет лучше, чем вчера» – это исключительно оптимистический взгляд, позволяющий, в частности, сохранять надежду в эпоху жестокого цивилизационного кризиса, когда всё сдвинулось со своих мест. Когда крестьянин становился горожанином, ремесленник – заводским рабочим, лавочник – продавцом в универмаге, когда умственный труд ушел в банк, в заводуправление, на железную дорогу, т.е. в наёмные специалисты, и перестал быть признаком «свободной профессии» (писатель, художник, врач, адвокат), когда мир погрузился в хаос перемен.

Всеобщие позитивные ожидания «прогресса» во все десятилетия революций и войн 1870 –1970-х гг. являются по существу мифическими, т.к. они основываются на представлениях, очевидных только для тех, кто в них верит, и являются следствиями этой веры. «Идея прогресса зародилась, таким образом, на почве объективных наблюдений над успехами человеческого ума и на почве субъективных чаяний сердца», - читаем у Брокгауза и Эфрона. Обратите внимание на эти «чаяния сердца».

Наглядными свидетельствами прогресса в эпоху становления массовой цивилизации стали Всемирные выставки, из которых первая «Великая выставка промышленных работ всех народов» состоялась в Лондоне в 1851 году. Список Всемирных выставок с тех пор до наших дней в Википедии состоит из около 50 позиций. Причем, число посетителей каждой их таких выставок указывается в миллионах, а часто и в десятках миллионов посетителей. Например, Всемирная выставка в Чикаго с её основным тематизмом «Столетие прогресса» в 1933 году собрала 48,5 миллиона человек.

Каждая из этих выставок потрясала воображение посетителей наглядностью «даров прогресса». Демонстрировались новейшие станки и промышленное и сельскохозяйственное оборудование, оружие, транспорт, строительство, бытовые устройства и т.д. Демонстрация жителей отдаленных уголков мира, их быта и их искусства задавала масштаб, убеждавший в головокружительном прогрессе, которое осуществило белое человечество, показывая путь остальным. Знаменитый Хрустальный дворец и Эйфелева башня были сооружены для Всемирных выставок. И люди, те самые миллионы, которые приходили и приезжали на такую выставку говорили друг другу или думали про себя: «Разве всё это было, когда мы были молодыми? Ты представляешь, в каком прекрасном мире будут жить наши дети!». В этом и состояла вдохновляющая сила «прогресса» - как массово принятой идеи об исторически неуклонном совершенствовании мира.

Под конец приведу ещё три случая употребления термина «прогресс» в политическом контексте, показывающих, что на протяжении всего ХХ века это понятие имело силу предмета, в отношении которого существует всеобщее согласие. В 1909 году в США была основана «Национальная ассоциация содействию прогресса цветного населения» (National Association for the Advancement of Colored People). В 1961 году президентом СЩА Дж.Ф. Кеннеди была объявлена правительственная программа помощи странам Латинской Америки под названием "Союз ради прогресса" (Alliance for Progress). В 1978 году вышел на орбиту первый космический корабль серии «Прогресс».

Во всех этих случаях смысл слова «прогресс» был позитивно понятен всем и каждому.

III. Под конец немного о глобализации современного мира

Сейчас все слышали о глобализации. Но это – процесс, результатом которого является глобальность. Мы можем говорить о глобализации и можем – о глобальности современного мира. Глобальность – это выход за пределы национальных государств.

Напоминаю, что мы живем в массовых обществах, где более значимым является то, что касается каждого, то, что охватывает большое число людей, то, что доступно многим. Обратите внимание: «касается каждого» - ключевая формула массового общества. Это значит, что в конкурентной рыночной среде выигрывает тот товар, который собирает более мощную по числу и ресурсу массу покупателей (потребителей). В наше время эта логика ведет к преодолению национальных границ, в рамах которых мощные и сравнительно более эффективные производители начинают задыхаться. Им не хватает покупателей, они могут изготовить больше, чем могут купить граждане их государства.

Задача, которая некогда решалась созданием национальных рынков, теперь решается созданием рынков транснациональных. Но завоевание рынков теперь происходит совсем иначе, чем когда-то происходило завоевание территорий. Если вы хотите завоевать территорию, где есть полезные ископаемые или вы хотите там выращивать пшеницу, то вам нужно выслать войска и оккупировать эту землю. Но, если вам нужно продать свой товар, вам ни в коем случае не нужно влезать туда со своими войсками. Вам нужно предложить свой товар по более низкой цене. И народ сам купит с удовольствием. Народ будет больше работать, чтобы иметь деньги купить ваш товар. То есть, народ будет работать на вас. Понимаете? Логика совершенно другая! И тот мир, западный, который эту логику освоил, он по ней живет! Вечные, столетиями враги, французы и немцы, договорились. что им значительно лучше не воевать. Понятно, что толпа немецкая и французская в своей глубине еще хранит их эту конфликтность. Но от этой тайной памяти уже мало что зависит. Машина истории движется в другую сторону.

Надо помнить, что в создании глобального мира заинтересованы не только производители и продавцы, но и покупатели. Они получают «глобальный» товар, которого иначе они бы никогда в жизни не имели, и по доступной цене. И этот товар делает их жизнь более комфортной, о чем они всегда мечтают. Чтобы эти вот гаджеты, которые у нас у всех сейчас в карманах, чтобы ни стали нашей собственностью, они должны продаваться миллионами экземпляров. Только миллионные тиражи могут сделать их по цене «доступными для всех и каждого». И те, кто заявляет о исключительной ценности для них национальных границ, тоже идут в Интеренет, где всё еще можно «скачать бесплатно» песни любимой группы или программу, идут в «секонд хенд», где покупают дешевые заграничные вещи и т.д. То есть, всегда нужно сравнить, что человек говорит и что он делает.

Всегда ли люди, протестующие против глобализации, заинтересованы замкнуться в рамках национальных границ? Конечно, многие сохраняют рецепты блюд, которые делала их бабушка. Но глобализация касается не кухни, и даже не сетей, типа «Макдональдса». Глобализация касается всего.

Мой приятель, который давно живет в Америке, рассказывает, что муж его дочери до недавнего времени работал в фирме, которая занималась, если не ошибаюсь, производством промышленных красителей. Фирма американская, но их главный офис находился в Англии, и он на одну неделю каждого месяца летал в Англию, где занимался внедрением управленческих решений в этой фирме. И вот, сидит его родственник в Англии и жене в Штаты по телефону рассказывает, что у него сейчас две проблемы, над которыми он работает – одна в Польше, другая в Индонезии. Вот, что такое глобальность современного мира.

Причем, вы понимаете, что они не с оружием пришли в Польшу и Индонезию. Наверное, местные власти нашли, что так им будет лучше, чем строить собственную «национальную» фабрику промышленных красителей. Хотя бы потому, что спроектировать и построить современный завод (технологии, рецептура) стоит намного дороже, чем разместить готовый, полученный из «глобального» источника.

Это – глобализация. И она неотвратима, потому что вы её выбираете сами, потому что вам так лучше. От вас никто не требует открыть свои национальные границы и капитулировать. Всё наоборот. Вы предпочтёте вступить в эту сеть всемирного обмена, потому что это разумно и выгодно для вас и вашей страны.

Теперь смотрите. Председатель Земного шара в области футбола (кажется, МОК называется) приезжает в столицу вашей страны и встречается с президентом. Смотрите, когда встречаются два президента, то это ещё по-старому понятно, они представляют свои «нации». А тут глава международной футбольной организации имеет полномочия, сравнимые с полномочиями президента страны. И ваш президент полон интереса к этой встрече, потому что проведение чемпионата по футболу в его стране даёт ей много плюсов. Вот она, глобализация!

И это не один такой случай. Есть очень много международных организаций, по своей влиятельности сравнимых с «весом» большинства государств мира. И их главы действуют фактически как главы государств, хотя и не избранные демократически всенародным или парламентским голосованием. То «журналисты без границ», то «врачи без границ», то «охрана мировой природы», то международные фонды и т.д. Их мощь вырастает из того факта, что национальные правительства готовы поделиться с ними частью своего суверенитета ради выгод, которые даёт сотрудничество с ними. Современная страна не может жить в изоляции, она должна занимать какое-то место в международном обмене.

Так что, современный мир характеризуется ещё и глобальностью. И эта глобальность имеет совершенно иную природу, чем прежние империи, которые создавали путем завоевания территорий. Современные народы идут навстречу глобализации даже и тогда, когда тоскуют о прошлом, «национально» разделенном мире.

Переход к новому, иначе организованному миру составляет суть кризиса, во время которого принципы вступают в противоречия с интересами. В эпоху кризисов люди часто чувствуют себя нарушителями, но ничего не могут поделать, потому что ситуации принуждают. Так что нарушители фактически являются созидателями. Это и есть размягчение культуры, когда принципы одни, а интересы другие, и совместить их в каждой точке уже никому не под силу. Приходится закрывать то один глаз, то другой. Пройдет ещё немало лет, пока этот новый порядок утрясётся, будет осознан и описан. Тогда и новые способы действий получат своё теоретическое обоснование как новая культурно-историческая эпоха.

По крайней мере так было не раз в истории человечества. И мы у неё, у этой истории учимся понимать себя и своё время.

Ссылка на аудиофайл лекции