#WRITOBER 3

++Nemanie Dem++

Этим пасмурным субботним утром мальчишка с тяжёлым рюкзаком наперевес снова направлялся вглубь промзоны, на окраине которой находился его дом. Сегодня он нёс с собой не только рюкзак, но и благие вести.

Если бы его родители знали, куда и зачем он идёт, он бы не лишился не только карманных денег, но и обеденных. Он понимал, что нельзя попадаться на глаза никому из взрослых, иначе он попадёт под домашний арест, и плохо будет всем.

Он давно знал о том, что живёт в яме под старым заводом, но никогда никому о нём не рассказывал. Да с кем такое вообще можно обсуждать – с одноклассниками, с родителями? Первые бы назвали его лгуном, или того хуже, пошли бы исследовать. Родителям было бы наплевать, но они бы снова потащили его к психологу в ближайший центр молодёжи, а это его не прельщало.

Против школьного психолога, или как она себя называла, «психологини», он ничего не имел – ей было наплевать на всё, кроме стандартных тестов и плановой работы с «особенными», которых пару лет тому назад массово перевели к ним в школу. Впрочем, в школе её, молоденькую и активную выпускницу психфака, любили – за речи о «борьбе за справедливость и социальное равенство», на которых можно было не только страдать фигнёй или тихонько сидеть в телефоне, но и разглядывать её округлую и слабо прикрытую задницу в интересных ракурсах.

А вот психолога в центре молодёжи он ненавидел. Когда он подрался с пацаном из параллельного класса в прошлом году, и его притащили к ней на приём, она стала спрашивать о том, насколько регулярно он «трогает себя», и делал ли он «это» в общественных местах. Это было не то, о чём он хотел говорить с престарелой незнакомой тёткой в цветастых тапочках, и он планировал приложить все усилия, чтобы снова к ней не попасть.

От этого воспоминания его передёрнуло, и он решил, что правильнее бы было сфокусироваться на деле. Он должен был дотащить свой груз до завода и убраться оттуда до 9 утра, когда в ещё используемом цехе была приёмка. В их маленьком городке достаточно было попасться на глаза одному человеку, чтобы о твоих похождениях узнали все, а это было недопустимо. Он знал, что его ждут, и он понимал, что без его участия история существа, свившего себе гнездо под проваленным полом заброшенного стекольного предприятия, могла закончится бедой.

Впрочем, его неприятности не закончились бы походом к старой идиотке если хоть одна живая душа бы узнала, что именно он несёт в руины. Он ходил в промзону минимум раз в неделю. Его таинственному знакомому нужно было есть, а добывать себе пропитание с тех пор, как закрыли мусоросжигательный завод ему стало негде. Впрочем, он и раньше находил себе еду по вкусу исключительно за счёт того, что завод мухлевал, и сбрасывал в яму на своей территории те отходы, которые подлежали обязательному сожжению.

Наверное, то, что их дурную контору разогнали было хорошим событием, но только не для него. Груз ответственности и вины давил на него, а добывать пищу для его подопечного было тяжким трудом. Он просто не мог позволить своему загадочному другу выйти на охоту, а посему продолжал добывать ему пищу и таскать её в промзону каждые выходные.

Впрочем, его друг не оставался в долгу. До знакомства с ним мальчишка предпочитал чудесным картинам далёких планет игру в футбол и просмотр футбола же по телевизору; он хотел стать управляющим в более крутом магазине, чем тот, что был у его родителей, и переехать в большой, яркий, шумный город. Теперь же он взахлёб читал фантастику и мечтал о безмолвных глубинах далёкого космоса. Он знал, что человеческие технологии пока что не позволяют летать к чужим звёздам, но благодаря своему незримому товарищу он знал о гранях науки, до которых людям было ещё очень, очень далеко. Многое из того, что рассказывал и показывал ему его безымянный друг было ему непонятно, но тот старался как можно подробнее объяснять ему детали тех или иных вещей, о которых говорил. Теперь он точно знал, что выберет профессию, которая даст ему овладеть тонкостями химии и физики – без реагентов и редких химикатов нельзя было воспроизвести и долю сплавов, необходимых для путешествия на другие миры.

С другой стороны, внезапно задумался мальчишка, разве можно назвать рассказом или разговором то, что не говориться вслух? Он вспомнил протянутую ему руку, слишком крупную, чтобы быть человеческой; она сложилась из кирпичной пыли и стеклянных осколков, валявшихся у него под ногами, и заканчивалась ничем. Он до сих пор не мог понять, зачем к ней прикоснулся. Теперь он знал, что так делать нельзя – его развоплощённый друг неоднократно журил его за неосмотрительность, и неустанно напоминал, что нельзя трогать то, чего не видишь, без должного оснащения.

Когда его пальцы дотронулись до парящих в воздухе осколков, пыльная рука сомкнулась на его запястье, сжав его, как тиски, а в голове словно взорвалась большая, дымная петарда. Его тело перестало ему подчиняться, а мысли замедлились, словно дым от петарды превратился в мутный сероватый кисель, а потом… потом он провалился в непроглядную тьму. Когда он пришёл в себя, он обнаружил себя лежащим на чем-то, по форме напоминающим большое, мягкое кресло – вот только состояло оно из битого кирпича, словно облитого жидким, ещё тёплым стеклом. Потом он впервые увидел у себя в голове странный, тихий голос.

Голос честно и прямолинейно признался, что собирался его сожрать. Он сказал, что передумал лишь потому, что обнаружил в столько ценной и полезной информации; например, теперь он знал, что в городе есть другие источники необходимой ему пищи. Он признался, что сам не сможет туда пробраться, но может объяснить, как это мог бы сделать человек.

Мальчишка улыбнулся, вспомнив как ему было страшно во время этого разговора. Теперь он понимал, что поступил правильно, согласившись на условия своего таинственного собеседника, но тогда он вообще мало что понимал от ужаса. Мир, такой, каким он привык его ощущать, рассыпался вокруг него как нагруженная мокрая картонная коробка, которую попытались поднять.

С того дня прошло почти три года, и многое изменилось. В первую очередь перемены коснулись его самого. Из размытой детской абстракции его будущее превратилось в стройную, гармоничную систему; к каждой из его целей вела дюжина путей, и он знал, что никогда не застрянет на перепутье.

Сейчас же его занимала та веха большого пути, до которой он наконец-то дошёл. Он высунулся из-за угла, и тщательно оценил обстановку, мысленно разделив территорию у функционирующего цеха на секторы, как его учил его скрытный наставник. Из здания доносились голоса, но грузовики ещё не приехали, а значит можно было не протискиваться в полузасыпанное подвальное окно, а зайти как человек, через дверной проём на фасаде. Он прокрался вдоль стены, и скрылся в тени молчаливой громады мёртвого завода.

Внутри он, не таясь, направился ко входу в подвал. Разумеется, можно было просто спрыгнуть, как в первый раз, но он не хотел вламываться к своему нематериальному товарищу; ему казалось, что это было бы хамством с его стороны.

Он спустился по гулким бетонным ступеням, и наконец-то достиг логова. Он всякий раз с трудом определял, где именно находится его невидимый обитатель, пока тот не поднимал пыль. В этот раз обошлось без спецэффектов в виде колонн из расплавленного цветного стекла или миниатюрного торнадо – хозяин руины просто набрал полные руки пыли, придав им видимость.

Увидев спокойное, дружелюбное приветствие, прозвучавшее у него в голове, мальчишка вздохнул с облегчением и поздоровался в ответ. Он каждый раз опасался, что никого не застанет, а это могло означать одну из трёх вещей, которые были для него равноценно ужасны: невидимка погиб от голода, никогда не существовал или вышел на охоту. Первое означало, что он не смог выполнить своё обещание и погубил своего единственного друга; второе стало бы доказательством безумия, а третье… Он внезапно осознал, что третий вариант развития событий его больше не волновал. Ему медленно, но, верно, становились безразличны люди, окружавшие его в бесконечной череде серых, унылых будней. Они были ему интересны в той же мере, что и он им, ведь они с ним даже не общались.

Он выбросил из головы свою обиду на тоскливых и ограниченных представителей своего биологического вида, и стал распаковывать свой объёмный рюкзак. Он безмолвно рассказывал своему единственному настоящему собеседнику о том, что в недавно построенное здание на южной окраине промзоны позавчера начал переезжать региональный центр трансплантологии и находящийся при нём пункт утилизации биологически опасных отходов.

Глухонемой мальчишка радовался тому, что осталось лишь чуть подождать, и ему больше не придётся раскапывать свежие захоронения; но на самом деле он был рад, что его плотоядному другу больше грозит голодная смерть.

++Dezmond Lepage++

Загадав вопрос Риперу – кинь монетку на стол, заплати ему. Нарисуй на асфальте зеленым мелом комету рядом с классиками, в которые играют детишки – ну ты помнишь, как у Кинга в сердцах Атлантиды, было? Знак тех, что приходит в машинах-зверях, знак тех, чью суть скрывают желтые плащи. Но нарисуй комету – и все печали она унесет за собой. Может, это все потому, что всегда потом идет дождь, а дождь смывает рисунки мелом.

Вот место, где я родился – развалины и овраги, городская вечность, из чужих подворотен смеется, зовет луна, неподвластна лжи. В каждом третьем подъезде – безумец с бритвой, в каждом втором подвале – котята и пауки, в каждом первом дворе – своя звезда. Эти улицы словно паутина, чьи нити тянутся меж сердец. Здесь бродят легенды и рыщут бродяги: мимо парков, подвалов, прохожих и площадей. Гребни мостов, лабиринты проулков, пещеры станций Помойки, заброшки, заборы и перелазы, где бродячие псы – как твои друзья – все полигон для большой Игры. Игроков выбирает загадочный Черный Рипер. Игроки получают значок, телефон и дар. Получаешь задание – собираешь паззл, делаешь еще один шаг наверх. Кто с игры вернулся – вернулся навсегда другим.

А кругом знаки – круги камней, обрывки от объявлений («ебель из бел»), последовательности глифов в шифровании граффити, странной формы осколки, стихи на воде, труба котельной – как древняя башня, в облаках над которой можно увидеть символ героя, в самую темную из ночей. Через старый асфальт прорастают травы, зарываем клады под этой глухой стеной.

Вот я – глухой капюшон, дырки в джинсах, вместо рюкзака – чехол гитарный (на гитаре я так и не умею играть, зато уверен, что вырасту рок-звездой), разрисованный велик, ягуар с колой, перчатки без пальцев, бандана на пол-лица. Я кидаю монетку на стол, зажигаю свечку – скажи мне, Рипер, она в меня влюблена?

Ветер с завода разгоняет привычный смог, просыпаясь утром, в овсяной каше я вижу, как складывается ее лицо. На запястье моем начертан знак – значит меня взяли в игру. Битва идет, против хищных алых теней, чей знак – распотрошенный воздушный змей, о присутствии их догадываешься по запахам крови, горящей сухой резины, и как только догадался – бей. В старом районе, что нет на картах, лохматые поезда ездят через второй метро, странный магазин в моем подвале, где исполняют желания под залог, рок-музыка забытых парковых статуй, тьма тоннелей – моя награда, ритмы трамваев, как голоса ангелов, я вижу все насквозь и далеко.

В руке я сжимаю монету – потрепанный старый рубль. Его я бросал тогда на стол – полувечность назад, в другой жизни, в чужой квартире, загадал я чужой вопрос. И в этом рубле – все монеты мира - серебро, что берет Харон, обол, который просил Велисарий, тридцать серебрянников Иуды, драхмы куртизанки Лаис, монеты, предложенные спящим из Эфеса, борхесовский Заир, заколдованные монетки из сказок Шахерезады, ставшие кружками обыкновенной бумаги, неизбывный динарий Исаака Лакедема, золотая унция на мачте Ахава, шестьдесят тысяч монет – по монете за стих, которые Фирдоуси вернул царю, потому что они были не золотыми, невозвратимый флорин Леопольда Блума, луидор, который выдал беглого Людовика, поскольку Людовик и был изображен на этом луидоре.

Знак на руке отзывается рублю зудом – словно хочет во мне прорасти цветком. Той самой поющей розой, которая держит всю ось миров.

Бродя по Городу, вижу, как мелеет число игроков – уже поздно кричать «Беги!»; Город помнит своих, хотя их осталось меньше чем пальцев одной руки. Этот Город – билборды, витрины, сплетни, провода, летящие на ветру. Побеждая легенду, становишься сам легендой – но готов ли я преступить черту? Рипер, кто я такой?

Нас осталось двое – словно зеркальные двойники, с тем лишь отличием, что стоим мы спина к спине, окруженные стаями гончих Дискордии, алыми тенями, гопниками во дворе. Я снимаю очки и впервые вижу голубое небо, всех птиц на крышах и проводах – как росою покрылся с утра каждый

куст. Близость друга сильнее любого заклятья, вдохновляет волшебней даров волхвов, по расплавленным окнам стекают капли заката, двери в лето открываются, и я готов. Шагнуть. Не бояться. Смеяться. Сметь.

Пусть эти тени, что рядом кружат, пусть они дальше замыкают круг, мы встретим их – во всеоружьи. Правда же, мой плотоядный друг?