#WRITOBER 2

++Dezmond Lepage++

День был солнечным, несмотря на середину осени. По традиции в это время нужно читать «Ночь в тоскливом октябре» и участвовать во флешмобе Инктобер, гладко брить все тело перед небритябрем, варить глинтвейн и укрываться пледом. Однако в этом году все было иначе – солнце, пение птиц, толпы людей на улицах, даже новый парк аттракционов по такому случаю решили открыть не весной, как планировалось, а заранее – в октябре. Но его еще предстояло доработать, а открытие обещало быть самым помпезным мероприятием в Одинцово за все те годы, что я в нем прожил – а это почти три десятка, что немало для города возрастом чуть старше полувека.

Первым делом мне позвонила Лиза и предложила спеть арию какого-то римского романтического героя (конечно же, положительного, которому в итоге достанется девичье сердце и душа, корона Рима и эпическая слава) с непроизносимым именем на высоком готике. Я, хоть и сомневался в своих певческих талантах, дал-таки согласие, ибо поучаствовать в подобном событии означало произвести впечатление на Машу, а ради этого впечатления я мог пойти и не на такие жертвы. Тем более что следующей позвонила она и предложила вместе с ней пойти на открытие парка, а потом посмотреть какой-то ее перформанс в новом бутике Кофейной Кантаты на территории все того же Опарка, игриво намекнув, что мне это очень понравится.

Репетиция с Лизой должна была проходить в пристройке моей альма-матер, лицея имени Пушкина, однако прежде чем приступить к вокализмам, меня почему-то пригласили в мастерскую, находящуюся под лестницей, ведущей в актовый зал. Причем Лиза очень скоро с этого слилась, оставив меня с двумя незнакомцами, первый из которых представился Тиграном – генеральным директором Кантаты, а второй невообразимо известным, суперпопулярным, самым модным-молодежным скульптором всего российского творческого кластера Попилом Настилом.

Вел беседу в основном Тигран, со свойственным старым бизнесменам харизмой убеждая меня поучаствовать в некоем творческом эксперименте, который поможет увековечить и меня, и кантату, и Попила, и вообще станет новой вехой творческих экспериментов в кофейном бизнесе, а именно: позволить юному скульптору снять слепок моих гениталий, дабы потом сделать из них замороченную скульптуру, изображающую якобы кофейные зёрна, но в то же время и явно указывающую на мужское начало, чтобы эта скульптура блестела во всем своем авангардистском великолепии на фасаде Часовой Башни – самого крупного здания Опарка, в котором весь первый этаж и занимал новый кофейный бутик. Я не знаю, как описать свои чувства от предложения, кроме как сказать что я был в ахуе – полнейшем и бесповоротном. Однако следом была озвучена шестизначная сумма, которая мне, нищему фрилансеру, казалась (да и была на самом деле) сказочным богатством, и тут уже, несмотря ни на какие моральные принципы (которых у меня особо и не водилось никогда), я дал свое согласие и разделся быстрее, чем в свой первый раз (к своему оправданию, скажу, что мой первый раз был в ноябрьском лесу и раздеваться на промерзлой земле особо-то и не хотелось). Описывать весь процесс прикосновения чужих мужских рук к Дезмонду-младшему да под пристальным взглядом старого армянина я не буду. Скажу лишь, что это само по себе напоминало акт современного искусства, достойный Бэнкси и Павленского. Ну и Хармса в своей абсурдности. К счастью, длилось оно недолго, а образы Сада земных наслаждений, которые по какой-то непонятной ассоциации проносились у меня перед глазами, спасли меня от эрекции и всяких непредвиденных последствий, о которых я подумал, уже лежа на столе. Хорошая мысля приходит опосля, как говорится.

Полученный перевод на карту грел душу, репетиция шла своим чередом, пока Лиза не полезла целоваться, а наш оперный антагонист не начал ревновать, пообещав мне кровавую расправу прямо на сцене. Самое смешное было в том, что Лиза мне не нравилась, а поцелуй как театральный прием я находил вполне невинным (предложи мне заняться сексом на сцене я бы

наверное тоже согласился), а вот смешивание реальности со сценическими образами и действиями – самым пошлым, что можно было придумать. Поэтому скорее назло Денису (на сцене Дионисию – хаха, как оригинально!) я целовал и лапал Лизку со всей натуральной страстью, на которую способен мужик, не трахавшийся пару месяцев. Ей это нравилось, в какой-то момент я заметил, как заторчали ее соски сквозь тонкую ткань туники. Закончилось все в гримерке, вдали от посторонних глаз, и я предложил несколько охладить пыл на сцене – а то трахать ее на глазах у Маши мне совершенно не хотелось, а сдержаться я вряд ли смог бы. Да и вряд ли захотел бы. Было немного громко, но Лиза едва дотягивалась, чтобы закрыть мне рукой стонущий рот. И еще одна мысль плескалась у меня в мозгах: «Вот как правильно ебать девушке голову!». Такой вот каламбур.

Надеюсь, ей было приятно и хорошо. По крайней мере, на лице сияла улыбка.

Через несколько дней было открытие. Сперва мы с Машей и ее девушкой (я уж было подумал, что перформансом будет лесбийское шоу) катались на самом странном аттракционе, который я видел в своей жизни – канатная дорога, на которую были нацеплены некие металлоконструкции, напоминающие вешалки, за которые нужно было держаться и лететь, как в приключенческих играх по этому троллею несколько километров (!) трассы. Мы прошлись по парку, полазили по фигурам медведя и лося, угарая при этом с каких-то моих тупых шуток типа «человека уносит медведь!» и «деревья на ночь собирают в мешки и убирают асфальт». Потом поели мороженое у здания ЗАГСа, запили его кофе, лазали по панда-парку, а вишенкой на торте нашей программы стало неожиданное предложение покататься на велосипедах.

Машу учил кататься я дважды, и она никогда особо не горела желанием приобщаться к велоспорту, тем более предпочитаемому мной кросс-кантри, поэтому предложение и было неожиданным, но отказываться я не стал, в который уже раз за эту неделю. Безотказный, как автомат Калашникова, ей-богу.

Был шанс увидеть закат над рекой, Маша предрекала его в 18:20. Мы, скатившись вниз через две площади, успели к самому началу и остановились на новом мосту через нашу говнотечку. Стояли там и смотрели на солнце, оранжевое, как её волосы, а потом красное, как наши сердца внутри, и я не верил, что это происходит на самом деле, настолько это было волнительно и прекрасно.

Над дорогой клубился розоватый туман, и сквозь кусты это выглядело как утро в горах Цейлона - рассвет на чайной плантации. Река безмятежно шуршала, по берегу шагала цапля, которая, услыхав меня, зычно вскрикнула и снялась с места, полетела на другой берег. Где-то за дымкой рыбачили в лодке. Догорал чей-то костерок напротив.

Моя сладкая боль недостижимых высот, зачем вы все приехали и нарушили мой покой? Ну да ладно.

Я предложил искупаться, и девушки согласились. Несмотря на то, что на дворе уже давно стоял октябрь, вода была теплой, как парное молоко. Маша как лошадка Найка Борзова резвилась, валялась и брыкалась, уцепилась мне в плечи, и я ее кружил, пока она ногами разносила брызги вокруг нашей карусели. Это было по-детски мило, я радовался, пьяный от счастья больше, чем от джина, и мне настолько не хотелось, чтобы этот день заканчивался, что я, возможно, согласился бы утонуть здесь и сейчас. Однако предстояла еще обратная дорога, выступление в опере и обещанный Машей перформанс.

Не скажу, что я отдавался танцам и пению весь, я вообще все выступление смотрел не на Лизу, а в магические карие глаза Машки, в которые я мог залипать часами, однако ни разу не сбился с текста и не сфальшивил ни ноты. Это можно было бы считать успехом, если бы в конце действа

Дионисий не набросился на меня с ножом. Настоящей хорошей финкой, доставшейся ему видимо от своего отца-уголовника, вместе с преступным характером и внешностью обитателя Химмаша. Практически голый, в одной тоге, я не хотел с ним драться. Я вообще не люблю драться, а драться голым под силу только настоящим воинам, к касте которых я себя как ни хотел бы, а отнести бы все равно не смог. Потому я позорно бежал со сцены через зал, блестя своим задом и новым логотипом Кантаты – простыню, на которой еще утром мне делала приятное Лиза, и которая изображала мои древнеримские одежды, я скрутив узлом, накинул на руки Дионисия, дабы хоть как-то задержать «Ночь длинных ножей». По пути его скрутили, я словил несколько восхищенных взглядов от зрительниц и заодно понял, почему Тигран выбрал меня, ну или почему Лиза ему меня посоветовала, однако все эти мысли пронеслись мгновенно – через несколько секунд я уже переодевался в гримерке, красный как рак, с ремнем в руке, готовый к новому нападению. Но его не последовало, и я отправился на улицу курить и ждать Машку.

Всю дорогу в Кантату она улыбалась еще игривее, чем раньше. Ее девушка Таня смотрела на меня с неким вызовом, будто я бросил перчатку ее любимому страпону. А я не знал, куда деть всего себя – благо в итоге меня усадили за огромным столом напротив некоего бассейна в центре «Дегустационной», как гласила вычурная латунная табличка. После чего Маша удалилась, а Таня уселась рядом, явно догадываясь о том, что произойдет дальше, и не одобряя этого, но смиренно принимая удар судьбы. И я ее понимаю.

Ибо «перформанс» был тот еще. Длинный зал, посреди зала – бассейн, над бассейном массивные цепи, словно от люстр викторианской эпохи. При этом ни одной люстры не висело, и зал был погружен в полумрак, освещаемый лишь сумерками за окном. Да фонарем, установленным словно нарочно напротив нового символа Кантаты, в котором мой член угадывался куда сильнее, чем кофейные зерна, видимо, Попил не особо-то и старался, а может, и вовсе, не был так талантлив, как о нем говорят. Я бы не удивился, учитывая, что в современном искусстве куда важнее бэкграунд экспоната, нежели сам экспонат. Богатые люди покупают в свои дома не картины, радующие глаз, а истории, которыми они побалуют своих гостей на светских приемах – бэкграунды этих самых картин.

Не знаю, какой бэкграунд был у происходящего далее, однако, если он и был, то сама подача затмила собой все виденное мной ранее. С потолка, подвешенные на крючьях, истекающие кровью, спускались девушки – а массивные люстровые цепи поднимались, издавая характерный, нагнетающий саспенса, звук (если вы его слышали – то вы его слышали, а пытаться описать его словами я не буду), и становилось ясным их предназначение в этом адском механизме. Среди девушек была и Маша, и ее сестра, Вика, их общая подруга детства Аня (скорее всего именно ей пришла в голову идея поучаствовать в этой вакханалии, Анечка всегда была креативной девушкой – то на календаре снималась в чулках и с крысой, то на афише спектакля в мужских семейниках) и несколько незнакомых мне девушек. Все они были голыми и я невольно залюбовался. Причем не Машей – она явно проигрывала Ане в красоте груди, а Вике в красоте фигуры и лица, но все вместе они производили еще больше впечатления. Я мечтал трахнуть их всех одновременно, а тут они голые спускались с небес ко мне, словно бог есть, и он наконец-то услышал мои молитвы. У меня встал. Судя по лицам остальных – не у одного меня. И не только у мужчин.

Они спустились до бассейна, погрузились в него… А потом начали раскачиваться как маятник в часах, и набирая в себя жидкость из бассейна, выдавать ее потом прямо в лица сидящим дегустаторам – то ртом, то вагиной. Жидкость оказалась чаем. Со слабо узнаваемым привкусом рыбы, после всех манипуляций. А может это и был японский рыбный чай, я не знаю… Одно знаю точно – я не помню, что происходило дальше, ибо волна возбуждения, полученная мной с первых же струй в лицо (чайный сквирт от Вики, чайный поцелуй от Маши), совсем отключила мне мозг. Следующей сценой был кабинет Тиграна, где мы с Машей стояли перед ним, а он нас хвалил, о чем-то говорил, я был голый, она была голая, он был голый, рядом стоял хрустальный фонтан из

стаканов, по которым, пенясь, текло шампанское, к которому я нырнул в надежде утолить кошмарную жажду, мучившую меня… И обвалил этот фонтан прямо на голову Тиграну. Пульс не прощупывался, а я как назло, не трезвел даже от адреналина в крови. Машка тянула меня куда-то в технические помещения, и мы бежали, бежали, бежали… Пока в итоге дворник Сергеич не закрыл за нами массивную дверь Опарка, а мы не оказались в викином мерседесе, который рванул с места так резко, что сердце ударилось о кадык. Задним числом я понимаю, чем была вызвана такая спешка – возможной погоней из-за убитого нами по неосторожности Тиграна, но все равно хотел бы, чтобы Вика так не торопилась. Буквально через несколько минут ее мерседес улетел в ту же реку, в которой мы купались на закате. Машина шла ко дну, Машка отчаянно пыталась выдавить стекло, я уперся ногами в подлокотник водительского кресла… сломав Вике шею. Но зато выбив стекло наружу и вытащив Машку за собой на поверхность… Два убийства за один вечер для человека, который не умеет драться. Да для любого человека, даже для солдата, прошедшего мировую, два убийства остаются двумя убийствами.

Я шeл и игрaл с aнгeлом-хранителем в прятки.… И это былa сaмaя грустнaя игрa, которую я знaл. Это былa игрa нa грaни истeрики. Это былa истeрикa, похожaя нa игру. Игрa, в которую никому нe суждeно выигрaть у рокa. Игрa в одни воротa. Побeдитeль вeчeн, a проигрaвший будeт зaбыт нaвсeгдa. Нeизмeнному триумфaтору это никогдa нe нaдоeст, он будeт игрaть до послeднeго сопeрникa, он нe дaст врaгу послaблeния, нe дaст врeмя освоиться, удaряя по сaмым больным мeстaм, и отрeзaя пути к отступлeнию, остaвляя в одной тeмной комнaтe со своим горeм, со своими стрaхaми... Маша ничего мне не сказала – хотя в ее глазах я увидел отблеск благодарности за спасение… Но что был этот отблеск перед этерной скорби по сестре.

Я месил ботинками пространство как тесто, смотря в бесконечность перед собой и не видел ничего, медленно плывя между однообразными бетонными коробками в темнеющем спальном районе, пока не увидел свет, шедший из подвала и манящий, словно свет маяка для корабля. Не в силах противостоять свету (или, вернее, Свету), я полетел на него, как мотылек на огонь, пока не оказался в помещении, которое снилось мне всю свою сознательную жизнь, и которого никогда не было в знакомом мне Одинцово. Это подвальное помещение было лавкой таинственного О.Ж. Гранта, волшебника, исполняющего мечты. Торговали тут желаниями. Вернее, их исполнением. Я знал, откуда-то из снов, что одно желание у меня есть всегда, а вот если превысить лимит, неминуемо настигнет кара… Я мог бы пожелать отменить весь этот день, эти смерти, повернуть время вспять, исправить что-то… Однако вместо этого я попросил взять меня на работу. И он взял. Не задавая вопросов, не читая лекций. Лишь напомнил правило одного желания, да научил пользоваться сложным механизмом, который якобы и был исполнителем желаний, но как я понял почти сразу же, на самом деле, позволял продавцам, коих было трое, считая меня, концентрироваться достаточно, чтобы направлять личные силы в нужное русло. Все зиждилось именно на личных силах – люди могли бы и сами исполнять свои желания, если бы захотели научиться. Однако такого Учителя у них не было.

Я вырывал людей из лап Смерти, бессчетное число раз подрабатывал купидоном, выкручивал маховик личного времени и сдвигал реальность измерениями – но всегда по одному желанию за раз. И это не говоря о таких мелочах, как телепортация, полеты и осознанные сны, которые мне пришлось освоить как часть своей новой профессии.

Важной частью моей работы были формулировки желаний. Исполнять все приходилось не по пониманию того, что необходимо клиенту, а по конкретной формулировке, выданной им. Это было еще одно важное условие работы. Поэтому с исполнением собственного желания я не спешил, пестуя формулировку, стараясь довести ее до идеала. Естественно, я хотел, чтобы Маша меня любила и была моей девушкой. Но исполняя чужие желания, я знал, что и в этой формулировке было множество недочетов и подводных камней, к которым могли прицепиться Исполнители, и прицепиться куда хлеще именитых юристов. Поэтому я не торопился…

Шли месяцы, я исполнял чужие желания, смерти Вики и Тиграна потихоньку терялись в закоулках памяти, меня почему-то никто не искал, да и с Машей мы вновь начали общаться. А потом она неожиданно заявила о переезде в Питер. С Таней. Я, конечно, горевал – это слабо сказано, я выл на луну и читал литании против отчаяния каждый раз когда оставался наедине с собой. Но я помнил, что мое желание у меня еще есть и это давало мне надежду. Не зря говорят, что надежда – первый шаг на пути к разочарованию. Меня ждал этот же путь.

Проводив Машу на поезд, я отправился домой на такси, в котором играло Авторадио, и мы застряли в пробке на Кутузовском проспекте под монотонные речевки дикторов, перебиваемые плохой русской попсой и блатняком. Однако когда мы почти доехали до макдональдса, в котором я собирался захватить пару бигмаков и колу на ближайшие несколько часов стояния в пробке, эфир взорвался истерическим экстренным сообщением – поезд Москва-Санкт-Петербург столкнулся с товарным поездом и сошел с рельс, пожар, множество погибших и раненых, люди застряли под обломками поездов без возможности выбраться и медленно задыхались в дыму. На мне выступил холодный пот. Я набрал номер Маши – нет ответа. Тане – нет ответа. Я набирал и набирал, пока чей-то чужой голос не ответил мне, что Маши больше нет…

Не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я телепортировался в подвал и схватился за ручку аппарата. Сконцентрировав всю свою волю, все свои личные силы, я пожелал… Как мне казалось одного – чтобы Маша и Таня были живы. Но роковая ошибка моя была в том, что это были два желания. Неверная формулировка, и хотя желания и исполнились – я знал это по особенному чувству, разливавшемуся от сердца по всему телу, с приятным электрическим покалыванием возбуждая все мои нервные окончания – я утратил все свои личные силы. Я утратил все. Я плёлся домой, не в силах даже побежать, не то, что телепортироваться. В квартиру я уже заползал, повиснув одной рукой на входной ручке. А в квартире – в моей квартире! – вовсю пировали какие-то черти и демонята, похожие больше на цыган. Я не был в силах их прогонять, поэтому просто дополз до середины комнаты и улегся, вперив взгляд в белый потолок. По телевизору объявляли списки погибших – Маши и Тани в нем не было. Потом раздался звонок, и хотя, сил на то, чтобы поднять телефон к уху, у меня уже не было, я смог надавить зеленую трубку и услышать радостный и живой смех Машки – она звала меня, звала, а я провалился в небытие, и лишь видел, как склонились надо мной окружившие меня цыгане-черти и все как один кричали:

- Оживите мертвеца! Оживите мертвеца!

Последним, что я видел, прежде чем мое сознание разлетелось на миллиарды осколков, был О Ж Грант, показывающий мне 2 карты. Бубновую и пиковую даму… Но что-то было очень неправильно в этих картах, я должен был понять, что именно, это было жизненно важно, я понимал это по взгляду Гранта, по его полуулыбке, по кольцам дыма, исходящим из его трубки, даже по смеющейся золотой обезьянке, надеявшейся, что я не смогу и проиграю, которой была инкрустирована эта трубка. Назло ей я смог. Бубновая дама была черной масти. Пиковая – алой. Это и было неправильно. Грант улыбнулся и произнес:

- Ты перепутал. Их нетрудно спутать. Просыпайся.

И я проснулся. И увидел, как надо мной стоит врач и спрашивает, как я себя чувствую, ведь я только что вышел из комы.

Оживили мертвеца.