КНИГА ЛА-Ила
О Шаггуате, Фениксе и других в мировом яйце и за его пределами
(автор: gekkonidae)
-Долог был путь до побережья, но кто может сказать, что был он напрасным? - спрашивал себя Ла-Ила. Он стоял на черном холме, напоминающим собой cплетенных в клубок тюленей, и смотрел на темную в ночи, неспокойную воду Восточного Моря. Ла-Ила оставил свой утомленный последним переходом отряд за желтыми холмами, западнее, а сам, ведомый только своей волей и надеждой отыскать здесь, на краю света, свою супругу, выискал силы добраться сюда.
-Ну, где ты, рыба-кит?! - закричал он, сложив в треугольник пальцы и прижимая их ко рту.
Прислушивающиеся к его голосу темные волны моря, казалось, заволновались сильнее, но никакого иного ответа не дали. Только из темноты утеса в него полетел ромбовидный камень. С присущим ему проворством Ла-Ила уклонился и слитным движением метнул копьё в ту сторону, откуда прилетел камень. Подбежав к тому месту, куда оно должно было приземлиться, он нашел там поверженного ширококостного человека. Копье, уйдя глубоко в землю, прошло как раз в петлю пращи, и теперь лежащий на песке камнеметатель изо всех сил дергал её ремешок, словно у него не хватало ума подняться и выпустить один конец ремня пращи из руки.
Ла-Ила взвесил пущенный в него ромбовидный, гладкостью напоминающий кристалл камень и опустил его на голову поверженному врагу. Долгий путь если чему научил его, так это не давать противнику второго шанса. А таких противников, поклоняющихся Чужому богу хилых и безумных, на пути, пройденном его отрядом, хватало с избытком. Однако, к удивлению Ла-Илы, камень не причинил его сопернику никакого вреда.
-Ладно, ты выиграл, Длинное копьё, - пробурчал тот, заводя за спину руки и приподнимаясь. Ла-Ила, не веря своим глазам, обнаружил, что у человека нет головы. Он зажег светильник из тюленьего жира и поднес его к тому месту между плечами, где должна была находиться голова. Но там оказалась ровный участок розоватой кожи, более нежной, чем остальная. Ла-Ила опустил светильник ниже и убедился, что вместо сосков у странного создания глаза, а пупок перерос в рот, при этом создание было густо покрыто волосами - своеобразной опоясывающей бородой, сквозь которую проглядывал половой орган.
-Моё имя Синьтянь, - безголовый к этому времени поднялся на ноги и с не меньшим любопытством, чем проявленное Ла-Илой, уставился на предводителя Северного племени. – Я принял тебя за псоголового, пришедшего за моей лодкой.
-Как может человек жить без головы? - спросил глубоко пораженный Ла-Ила.
-К чему привязаны концы небесной сети? Где проходит ось мира, стержень трех небес? – откликаясь на вопрос, без всякого выражения пробормотал безголовый, и когда Ла-Ила уже открыл рот, намереваясь выправить такое вопиющее невежество, продолжал: великий Хуньдунь знал ответы на эти и другие вопросы, но даже это не спасло его.
Синьтянь высвободил свою пращу, напрягая живот (что должно было, как видно, обозначать надутые от усердия щеки), извлек из земли копье и протянул его Ла-Иле. Тот взял своё оружие и подправил пальцами острие.
-Откуда ты, вопрошающий копьеносец? - осведомился безголовый.
-С северо-запада.
-О, ты прошел земли четырех варваров и все девять областей?!. Ты видел девятерых младенцев, сражался с ними?
-Сражаться с младенцами? - удивился Ла-Ила.
-У меня для тебя хорошая новость, о задающий вопросы, - рассмеялся Синьтянь. - Здесь ты можешь задавать их почти без перерывов и, может быть, даже получишь ответы на малую часть.
Ла-Ила собирался было ответить, что таков ныне путь знания, но его отвлекли толчки, передаваемые землёю, - то беспокоилось море. Он перевел свой взгляд в сторону востока и разглядел просветлевшее небо и неустойчивую красноватую дорожку, колеблющуюся на вкрадчивой податливости вод. Земля дрожала всё сильнее.
-Что это? - спросил Ла-Ила безголового.
-О! - Синьтянь уставился в ту же сторону. - Восход. Приготовься.
-К чему? - спросил Ла-Ила.
Но Синьтянь был слишком занят, чтобы отвечать. Откуда-то он извлек меховую шапку и натянул её глубоко на то место, где прежде была его голова, затем зажал один конец ремня пращи зубами, а второй – в вытянутой перед собой руке и принялся теребить натянутую кожу другой рукой, издавая при этом одни из самый невнятных звуков, который Ла-Иле доводилось слышать. Через какое-то время Синьтянь обратил внимание на следящего за ним Ла-Илу. и прервался на мгновение.
-Издавай звуки! – подсказал он.
-Какие звуки?
-Какие хочешь! Главное - громкость. Солнце восходит!
Солнце и в самом деле всходило. Земля содрогнулась, волны взметнулись на своем ложе и - после задержки - ударил гонгом пронзительный звук, ударил, как показалось Ла-Иле, прямо ему в голову. Он заключал в себе клокочущий гром, рычащего медведя и яростный бой китового хвоста по воде одновременно. Ла-Ила схватился за уши.
-Звуки, - донесся до него оклик со стороны безголового, - слабое колебание, но в первых лучах явившегося в грохоте солнца Ла-Ила видел, что рот открывался на целый кулак - на самом деле Синьтянь кричал. Крупные капли пота текли из его подмышек и мочили бороду не хуже дождя.
Ла-Ила упал на землю и принялся ударять копьем о песок рядом со своей головой. Стало чуть легче, но в целом это упражнение почти не помогало. Когда камень перелетел через его голову, едва не перебив нос, Ла-Ила решил было, что безголовый решил-таки прикончить его, но затем сообразил, что камнем можно стучать о железный наконечник копья. Что он немедленно и сделал, страстно желая иметь в тот момент всего одно ухо. Всё это время Ла-Ила не мог отвести взгляда от восходящего солнца, как будто издаваемый им шум привязал его зрение к красноватому пульсирующему шару. Тот поднимался толчками, словно огромная вишня, выталкиваемая губами океана, и сопровождая каждый толчок отвратительным непереносимым скрежетом - Ла-Иле казалось, что кто-то ложкой выскребает содержимое его головы, все его знания и умения, бесполезные здесь.
Нельзя было сказать, сколько продолжалось уничтожающее восхождение утреннего солнца, но в тот момент, когда нижний его край оттолкнулся от морских волн, шум стал затихать, он становился все ниже и под конец затерялся в толще земли. Только тогда Ла-Ила смог отвести взгляд от утреннего светила. Безголовый лежал на животе, мышцы его спины свидетельствовали о том, что он изо всех сил вжимает свое лицо в песок, - видно его импровизированный варган не слишком помог.
Дыша животом, Ла-Ила поднялся, кровь натекла из ушей на грудь и предплечья. Теперь стало светло, и можно было осмотреться: по правую руку от него, вылепленные из прибрежной глины, стояли купола малых - там с трудом поместилась бы черепаха - строений. Немногим выше по берегу он заметил сплетенные из бамбука шары, в каждом таком шаре сидело по существу с песьей головой, шар катился куда хотел его обитатель - в основном получалось вниз по склону, в океан. Теперь эти шары-скороходы образовали круг у огромного – в два человеческих роста – барабана, на котором, как на батуте, прыгала обезьяна. Обладая несоразмерно большими ладонями и ступнями, обезьяна при каждом приземлении шлепала ими по туго натянутой коже с неистовством обезумевшего.
-Поистине, её искусство не знает себе равных, – прокомментировал поведение животного Синьтянь. - С тех пор, как погиб Хуньдунь, не доводилось слышать мне ничего сравнимого.
Обезьяна в последний раз шлепнула ладошкой по барабану и скатилась в изнеможении на землю. Один из катящихся шаров тут же наехал на неё и псоголовое существо внутри втянуло обезьяну к себе. Послышались крики.
-А ведь они и в самом деле уверены, что награждают её таким образом, – сказал Синьтянь. - Однажды она уйдет от них и кто тогда будет приглушать шум Солнца?
-Эти псоголовые, они не выглядят особо подавленными из-за всего этого, - проговорил Ла-Ила, разглядывая странное племя.
-Ты прав, конечно, без игры обезьяны у них несколько портится аппетит, а так – никаких изменений.
-Кто они такие? Ни в одной из книг не встречал я упоминания о подобных существах?.. – задал вопрос Ла-Ила. Ибо хоть и чувствовал он себя хуже некуда, а желудок его – и того хуже, так что даже опорожнился на редкую гальку, его страсть в познании нового была выше неудобств, причиняемых телу.
Синьтянь отвлекся от критического осмотра своей порванной пращи.
-Когда-то они были детьми Большого Паньгу, – начал он, – или его приятелями. Или приятелями его детей. Или детьми его приятелей и их приятелями. Как ты, должно быть, знаешь, Паньгу стал расти, поскольку земля держала его за ноги, а небеса – за макушку. Ну, он-то рос, а приятели и дети и дальние родственники – вся эта шушера – понемногу перебрались жить на самого Паньгу и в конце концов стали паразитами на его теле. Они пили его пот и соскребали старую кожу для еды, из волос его они вили себе гамаки, из ногтей – копья, чтобы сражаться меж собой, лечились же серой из его ушей. Когда же Паньгу вымахал настолько, что земля оказалась неспособна выдержать его вес, тогда отступил он за пределы мира – прямо в ту дыру, через которую теперь пробивается каждое утро солнце. И уже никогда не будет подобного ему, – склонив голову, заключил Синьтянь.
-Поистине, это история достойна записи, – проговорил пораженный Ла-Ила. – Я лично запишу твой рассказ, о пращник Синьтянь.
-Правду говоря, у меня еще есть и булава, – и Синьтянь, верный своим словам, и в самом деле извлек откуда-то из песка шишковатую дубину.
Ла-Ила поднялся на ноги и обнаружил, что вполне способен двигаться.
-Мне нужно к моим людям, – сообщил он Синьтяню, - но я обязательно вернуть. Скажи мне, знаешь ли ты в точности, где находится та впадина, через которую проходит солнце?
-О, да, стремительный копьеносец, – пробормотал Синьтянь, больше увлеченный своей дубиной, – к востоку от залива Бохай лежит она, огромная пропасть, пучина, поистине бездонная. Зовется она Гуйюй. В неё стекают воды со всех восьми сторон света, из девяти пустынь и небесной реки, а она все увеличивается и не уменьшается. Скажу тебе, что место это гиблое и охраняют его самые большие морские чудища, которых видел свет. И по правде сказать, и тьма тоже, – заключил Синьтянь и, видно, пораженный своей догадкой, уставился в песок.
-К тому времени, когда я вернусь, ты сможешь достать лодку? – спросил Ла-Ила, сердце которого при упоминании о чудовищах заколотилось едва ли не так же сильно, как при испытании грохочущим солнцем.
-Да, – сказал Синьтянь, – принеси мне хорошую острогу и можешь брать лодку.
-Да будет так, – согласился Ла-Ила и отправился на запад, к месту, где он оставил свой отряд, при этом косо посматривая на движущееся над ним словно огромный подожженный дирижабль солнце. - Как при битве на Ла-Кнарде, – пронеслось в голове у Ла-Илы. Но все эти мысли оставили его сознание в конце перехода, едва только он увидел, насколько плачевно положение его отряда. Часть просторных круглых палаток была повалена, почти все его люди в бессилии лежали на земле, увлажняя свои лица водой из кувшинов. Как ни надеялся Ла-Ила, что шум Солнца не доносится досюда, видно, мощь светила была слишком велика.
-Пати, Ла-Ила, - к нему бежал короткий и плотный телом Пальюкка, а это значило, что что-то случилось с их главным сокровищем – поющим камнем.
-Что с ним? – быстро спросил Ла-Ила.
-Он покрылся потом, пати, – быстро заговорил Пальюкка, на самого него шум Солнца, видимо, не оказал сколько-нибудь угрожающего воздействия.
-Как?
-Я обернул его в ткани и защищал его, но этот страшный шум все равно пробрался к нему и заставил его изойти влагой неизвестного мне состава. Но теперь всё снова хорошо, – заверил Пальюкка. – Я собрал эту жидкость в пиалу.
Ла-Ила еще раз оглядел весь свой довольно многочисленный отряд, в котором, к некоторому его сожалению, никогда, впрочем, не прорывавшемуся на поверхность, было слишком много женщин и стариков и слишком мало воинов, и вступил в самый большой шатер голубого цвета. Там он развернул несколько слоев плотных тканей и сквозь оболочку из тончайшего шелка положил ладони на теплую поверхность Упалапады. Через какое-то время он вышел наружу с лицом больше озадаченным нежели тревожным.
-Пати? - нерешительно распахнул рот Пальюкка. Ла-Ила направился к группе воинов, почти все из которых принимали участие в большой широтной войне и все без исключения – в битве при Ла-Кнарде.
-Джеярам, – обратился он к приземистому мощному старику с сердитой нижней челюстью, – ты сможешь отвести всех на два дня пути обратно?
-Разве мы отступаем? - спросил Джеярам голосом столь густым, что, казалось, звуки бухаются в его груди словно яблоки в порожней бочке.
-Камень нашептал мне, что он не может ничего поделать с шумом солнца, не может усмирить его, поскольку его природа как-то связана с природой самого камня, – сообщил Ла-Ила
-Никогда бы не подумал, что буду бояться солнца, – пробурчал воин, словно в кокон, завернувшийся в коричневый плащ, прошитый золотыми нитями.
-Ты как и я, Палларда, знаешь, что совершенство есть соразмерность всех частей, настолько полная, что не возникает никакого намека на само существование этих частей. Совершенство всегда полно, всегда едино, – голос Ла-Илы поднялся на одну октаву и стал еще более звучным. – И если какая-нибудь одна из частей становится непропорционально большой – это пугает. Ныне мы ушли очень далеко от центра мира, а это значит, что соотношения известных нам вещей здесь совсем иные.
-И что ты предлагаешь, Ла-Ила? – спросил Джеярам.
-Направить солнце другим путем.
-Но как это сделать? – все так же наваливаясь голосом, спрашивал Джеярам.
-Сначала мне нужно посмотреть на саму пропасть, из которой оно восходит, – проговорил Ла-Ила.
-Весь вопрос в том, что мы можем предложить ему, какие условия, - вкрадчивым голосом вклинился Тафута – легкий человек с узкими проволочными пальцами и совсем невидимыми венами. - Что-то, без чего оно не может обойтись. Даже если думает, что может.
С лица Тафуты не сходила усмешка, словно говорящая, что вопрос всегда только в этом, в условиях сделки, а все речи помимо этого – пустое словословие.
-Ты можешь предложить ему только еще большую свободу, пати Тафута, - проговорил Ла-Ила, склонив голову набок, – но на это способны только боги.
-Для меня будет неоценимым опытом все же взглянуть на месте, что можно сделать, – проговорил легкий человек, склоняя голову.
-Я тоже пойду с тобой, – вскочил молодой Палларда.
-Как и я, – Джеярам решительно опер руку о ляжку, выставляя локоть в небо.
-Кто лучше тебя, Джеярам, способен отвести весь отряд в то место, где шум солнца не достанет вас? Кто лучше тебя, Палларда, способен читать следы хищных зверей и глиняных людей? Кто, в конце-концов, будет охранять поющий камень, кому вы двое сможете передоверить её?!
Воины помрачнели, но согласились с Ла-Илой.
Когда Ла-Ила и Тафута добрались до побережья псоголовых в их катящихся сферах, был уже вечер. Сонно и разочарованно кричали красноклювые белые птицы, – бежавшие с севера не видели таких прежде; желтые утесы, испещренные их гнездами и чертовыми пальцами, как и столетия назад встречали набегающие из просторов океана волны, словно говоря им: ваш путь завершится здесь, где бы не были вы рождены. Вокруг как будто помятого и вроде бы нестрашного теперь солнца далеко на западе кружились огненные тени, ловя своими изгибами красные отсветы солнца, оплетая его в кольцо. Двое из северного племени погрузились помимо своей воли в подавленное настроение.
-Это что еще за напасть? – неприязненно осведомился Тафуту, указывая на создания, крутящиеся вокруг солнца.
-Все больше вопросов, о воины, да? – Синьтянь оказался перед ними, обратившись в себя самого из камня на берегу. Ла-Ила задержал руку Тафуту, метнувшуюся к кинжалу.
-Это Синьтянь, – пояснил Ла-Ила. – Он может достать лодку.
-Как ты без сомнения знаешь, о северный человек, всё имеет свою цену, в том числе и моя лодка, – подбоченившись (отчего его лежащий на животе рот вытянулся в трубочку) важно сказал Синьтянь.
-О да, - авторитетно подтвердил Тафуту, кивая больше своим мыслям.
Синьтянь повел их подальше от глиняных мазанок псоголовых, за утес, где была припрятана его плетеная лодка, больше похожая на перевернутую корзину с кое-как заделанными смолой щелями.
-Известно ли тебе, безголовый человек, что за создания хотят наброситься на солнце? – придавая своему голосу подобающую учтивость, спросил Тафуту, когда они с Ла-Илой устроились в лодке. Тот также повернул лицо к Синьтяню в ожидании ответа. Очевидно, северяне вполне резонно полагали, что поскольку их шансы вернуться обратно на столь ненадежном творении рук безголового не слишком велики, то не стоит отягощать свои головы лишними загадками.
-Неужели люди, способные изготовить такое изящное оружие, – Синьтянь повертел меж пальцев данную ему острогу и поднес её к груди, и к глазам, – ничего не слышали о Фениксах?
-Я не знал, существуют ли подобные создания в этом мире, – проговорил Ла-Ила.
Синьтянь смотрел мимо него через море в даль за краем света.
-Когда-то их и не было, – проговорил он. – Как колесницы богов создавались они и должны были стать послушными слугами своего господина. Но что-то пошло не так (я понял это еще когда лишился головы – не бывает чтобы всё шло по среднему пути, по протянутым на небе нитям) и огненные сознания обезумили. И теперь они гоняются за солнцем, заряжаясь его теплом и светом, но когда приходит ночь, камнями падают на землю и замирают, сливаясь с тьмой. Заползают в овраги и норы, страшась лунных драконов. Когда-то из твоего мира явился великий лучник и сбил все девять птиц, это было великое деяние. Но вскоре они явились снова и пребудут на небе, пока солнце продолжает свой путь по кругу.
-Нам пора, – мягко сказал Ла-Ила. Тафуту оттолкнулся веслом от берега.
-Не вздумайте остаться там до утра, – тогда вам ничего не поможет! – крикнул им вслед напутствие Синьтянь.
Море было спокойным, ветер не мешал ялику, да и протечек пока не было. Двое северян наслаждались огромным простором, принимающим их, – они любили открытые пространства, обещание того, что это никогда не кончится: волны, ветер, заполняющие впадины в небосклоне облака. Но всё это, казалось, забирала огромная прореха в водной толще, у её краев движение волн словно замедлялось и на ободке замирало совсем. Северяне остановили ялик на краю, своим намерением удерживая его от падения вниз, туда, где чернота, что вне этого мира, притягивала их взгляды, их волю, их память. С усилием странники смогли прервать этот контакт и посмотреть друг на друга.
-Тафуту, - сказал Тафуту.
-Ла-Ила, - сказал Ла-Ила.
-А не наоборот? - усмехнулся Тафуту.
Выверенными движениями отталкиваясь веслами от застывшей водной неровности, они обошли всю бездну по кругу и вновь остановились на краю, но так, чтобы не поддаться соблазну вновь соприкоснуться с иномировой тьмой внизу.
-И какова же цена у этой бездны? – спросил Ла-Ила выжидающе и слегка насмешливо. – Что можно предложить ей, чтобы она закрылась?
Тафуту кинул взгляд на заходящее далеко на западе солнце и не нашел ответа.
-Никто из нашего отряда не сможет поладить с темнотой, там внизу. Тут нужен кто-то из южного племени, из тех, чьи души другого цвета. Может быть, какой-нибудь маг из их племени смог бы закрыть эту бездну, пообещав ей поющий камень. Наш камень, потому что камни других третей здесь не подойдут.
Ла-Ила опустил ладонь на затылок.
-Славен тот, кто рождает новое знание, будем ли славны мы?
-Есть еще один путь, – Тафуту коснулся большого аметиста на рукоятке своего кинжала. – Если бы нам удалось собрать все сокровенные камни, их совместная сила могла бы сместить Солнце в сторону. Но, по правде сказать, я не могу представить, как это можно осуществить.
Тафуту вздохнул, словно признавая, что бывают случаи, когда даже от его присутствия выгоды недостаточно.
-Это цена этого мира, – проговорил Ла-Ила, – наше разделение – это та цена, которую он принял, чтобы позволить уйти нам живыми.
После продолжительного молчания, за время которого солнце успело сесть, а птицы в своих гнездах у желтых утесов – успокоиться, Ла-Ила взялся за весло.
-Пора возвращаться.
-Подожди, там что-то есть! – Тафуту, перевалившись через край, вглядывался в огромную тень, что подобно дирижаблю выскользнула из водяного колодца, - это она, Ила, та тварь, что утащила твою Аграну!
-Футу, назад! – Ла-Ила вонзил весло в воду и отшвырнул ялик дальше от края колодца, но устрашающая тень оказалась стремительней, - ялик взлетел в воздух, Тафуту унесло в круг бездны, а Ла-Ила провалился в воду. На несколько мгновений он покинул своё тело, а когда вернулся и смог отделить своё существо от толщи воды, закричал: черная тень в великолепном прыжке-полете падала на него. Но вдруг в этом падении она потеряла свою однотонную черноту, огненные полосы побежали по ней. Черный похититель зашелся криком, который Ла-Ила уже слышал однажды на берегах моря Калы, криком, что был больше его самого, а сам он был огромным. Второй раз за этот день Ла-Ила опорожнил свой желудок и смешал воду с кровью из своих ушей. Огненные полосы, казалось, отбросили черную тень в бездну, куда она и рухнула.
Ла-Илу кто-то потащил за шиворот в узкое как сложенные лодочкой ладони судно.
-Привет тебе, потомок Пробудившегося первым, – услышал Ла-Ила насмешливый голос, но сил повернуть голову на звук у него не осталось. Их не осталось даже на то, чтобы радоваться тому, что он вообще что-то слышит после грохочущего солнца и вопля черного похитителя.
-К берегу, яйцеголовые, к берегу, – приказал тот же голос, лишь чуть поумерив насмешку. – Вы такие сладкие, что эта тварь не преминет попробовать ваши мягкие места, если вы продолжите их почесывать!
-Я видел, как эта штука кого-то успела спихнуть в колодец, кто это был? - спросил командир корабля.
-Та-фу-ту, – всё еще тяжело вздымая диафрагму, ответил Ла-Ила.
-Вот оно что, а ведь это он всучил мне этот хлыст в Янтарном городе. За шесть золотых монет! Ему удалась эта сделка лишь потому, что в тот момент я был уверен, что всё кончено и золото мне больше не пригодится. Кто бы мог подумать, что из этого хвоста мантикоры может получиться такой чудный огненный хлыст? И какая радость, что шкура у этой твари столь совершенной черноты. Плащ Мрака, а Ила?!
-Шаггуат, – выдохнул тот, сумев повернуть плечи.
-До чего сладостно слышать своё имя из уст того, кто знал тебя прежде! – командир поджал губы, словно сокрушаясь, – давно уже не слышал я его.
Ла-Ила почувствовал толчок – ладья достигла берега.
-Здесь по утрам грохочущее солнце, – через силу проговорил Ла-Ила предупреждающе, – я чуть не умер от него сегодня.
-Знаю-знаю, – беззаботно отвечал Шаггуат. – Но мои бравые парни привыкли, а за меня не волнуйся, я уже встречал такое прежде.
Команда тем временем отложила весла и, крутя зеленоватыми белками глаз, принялась следить за роем мотыльков, ворвавшихся на палубу – у всех южан как на подбор были почти идеально плоские лица с аккуратным выступом носа треугольником.
На берегу горел костер, но в отблесках его густо-оранжевых с голубыми прожилками языков Синьтянь почти не был виден. Шаггуат, поддерживая Ла-Илу, спустился по трапу и присоединился к безголовому.
-Порой я, подобно тебе, о владыка Севера, задаю себе вопросы, – словно пытаясь проникнуть взглядом в самую сердцевину огня заговорил Синьтянь. – Я спрашиваю себя, почему одни люди из тех, что ушли в море, возвращаются, а другие нет? Да, я могу ответить себе, что такова судьба, её кошачья поступь вкрадчивее снега поутру. Но потом я иду дальше и спрашиваю себя: мог ли тот человек, который не вернулся, как-то понравиться судьбе, стать её любимцем? Или то, что он должен изменить в самом себе, настолько глубоко в нём, что, изменяясь, он лишь делается покорен другой судьбе и идет дорогой, что хуже смерти?
-По большому счету это неважно, – Шаггуат опустился на корточки, и снял с пояса сумку, чтобы Ла-Ила мог опустить на неё свою звенящую голову. Синьтянь ждал продолжения. – Полное преображение доступно столь немногим, что здесь не стоит и говорить об этом. Всё дело в конце концов в том, носит ли человек внутри себя огонь и темноту или же лишен их.
– Те, кто вмещает в себя часть Великой Темноты, – Ла-Ила вздрогнул, вспомнив гасящее свет и цвета дно водяного колодца, - знают, что в самом конце, когда та часть, что есть в них, соединится с большей частью, всё случившееся потеряет свою силу. Те же, кто лишен этого, будут умирать в муках, если только огонь внутри них не будет столь силен, что превратит эти сомнения в пар. Только эти двое могут противостоять тому, что ты зовешь судьбой.
-Я говорил про второго человека с севера, – пояснил Синьтянь. – Выражал свою печаль.
Волосы на груди, заменявшие ему брови, приподнялись словно в задумчивости.
-Расскажи, что случилось с вашим отрядом, Шаггуат, о потомок Проснувшегося последним, – попросил Ла-Ила.
-Сначала всё шло хорошо, – командир ладьи вытянул из рукава перекрученный лист и зажег его с одного конца угольком из костра. – Наши лошадки были бодры и стремительны, лучники точны, женщины проворны, а старики мудры. Ну, те из них, кто были брахманами. От других не слишком много проку. Мечи воинов без устали разили глиняных людей, устраивающих засады без всякой смекалки, копья протыкали их разбухшие от голода животы, наши дети вешали их на деревьях на их же бородах. Но, видно, мир менялся быстрее, чем мы двигались. Их камни летели всё точнее, атаки сделались страшны в своем безумии. А на гористом перевале меж двух морей Чужой бог наслал на нас демонов. Или они жили там и мы просто выбрали не ту тропу, – Шаггуат похлопал себя по щекам, словно прогоняя какие-то воспоминания. – В битве под Ла-Кнардом мне не было страшно, мне не было страшно, когда пал Город из янтаря и белого камня. Но здесь дрожь завладела моим телом и не отпускала его с того момента, как сверзилась на головы первая из вызванных глиняноногими лавин и меняющиеся силуэты демонов не проявились перед нашим отрядом. Пали Канита и Чапу, Пергева и Шло. Ла-Каша схватился с предводителем демонов и был сражен. Бре Аги посылал стрелы горстями и ни одна не прошла мимо цели, но прилетевший камень выпустил жизнь из головы – через висок наружу. Чесата захлестала плектой из своих волос двоих демонов и подбиралась к машине-огнеплевке, когда третий откусил ей голову. Только тогда я смог слиться со своей дрожью, она не ушла, а только добавила мне стремительности и непредсказуемости. Я расправился с первым демоном, кинул во второго двоих глиняных и оказался на гребне, образовавшемся после схода лавины. Те, кто остались, стали пробиваться ко мне. Ну, а потом мы побежали, не помышляя даже о том, чтобы придать костру мертвых.
После смерти Каниты, Шло и Чесаты никто из нас не смог отделить наши стремления от наших возможностей и потому отряд стал дробиться на самом краю мира. Мы шли туда, где власть летающего бога не успела ещё выпростаться, туда, где живут странные создания, туда, куда являются души-звери умерших, и где цвета и звуки смешиваются и не служат больше проводниками. Так начался путь по окантовке мира: кто-то селился меж неведомых племен, говорящих не на языке богов, а на каком-то другом, самодельном, имеющим к истинному столь же близкое отношение, как кораблик из листа вяза к моей ладье. И я предчувствую, что это только начало и чем дальше, тем больше наши воспоминания, наша магия будут теряться на окраине мира. Но я не могу сказать, что страшусь этого, ведь именно там, на краю, Великая Темнота ближе всего подбирается к этому миру, Великая Темнота, которой слагаю я песни и для которой всё прошедшее ничего не значит.
Несколько растянутых вдохов Шаггуат молчал, словно ожидая в глубине себя подтверждения сказанному.
-Солнце, – напомнил Ла-Ила, к которому, кажется, вернулись силы после сражения с черной тенью. - Грохочущее солнце. Ты знаешь, почему оно оказывает такое воздействие на меня и других, но ничего не делает катящимся шарам – он кивнул в сторону невидимых синеглинных куполов на берегу.
-Разве не я обычно досаждал тебе вопросами прежде, о многоведающий Ла-Ила? – улыбнулся Шаггуат. – Я скажу тебе, чтобы это знание сохранилось в твоем роду. В каждом из нас, тех, для кого этот мир не является родным и у их потомков, в теле горит огонь, агни, тот огонь, что есть сосредоточие нашей воли и нашей стойкости. Солнце тоже хранит в себе этот огонь, много огня. Когда оно проходит так близко, то огонь в теле испытывает непреодолимое желание соединиться с бОльшим огнем, как звезды летят друг к дружке, чтобы слиться на закате времен. Потому, Ла-Ила, сложно не оставить свой вчерашний ужин на своей груди, когда солнце восходит так близко. Здешние же люди, глиняные псы, не несут подобного огня в своей груди, потому солнце им не страшно. Оттого и Упалапада твоего отряда, Ила, не может противостоять солнцу: будучи подобной ему, она лишь стремится к нему, её тон становится неразличимым в вибрации Солнца.
-Воистину, мудр ты, о хозяин большой лодки, - заговорил Синьтянь. - И славно говорил ты. Я не хочу быть неблагодарным и прослыть ротозеем в обществе столь славных мужей и скажу вам, отчего же происходит такой страшный грохот. Я владею этим знанием, потому что заплыл однажды далеко на восток. Там нос моей ныне проглоченной волнами лодки уткнулся в преграду, хотя я не замечал её и видел впереди только море. Должно быть, она отражала саму себя. И сколько не плыл я вдоль этой преграды, нигде не нашел я прохода за неё и думаю, что его и нет вовсе. Солнце же, когда восходит, царапает боком эту преграду, отчего создается страшный шум.
-Должно быть, эта преграда появилась не так давно, после того как Большая Упалапада была раздроблена, – высказался после раздумья Ла-Ила. – Я многое понял, кроме лишь одного: что можно сделать, чтобы избежать этого шума?
-Ты так хочешь здесь поселиться? – поднял брови Шаггуат. – Разве мало осталось еще мест, где нет ни глиняноногих, ни красных демонов?
-Они не переставили нападать на нас на всем пути от Ушедшего Моря, – признал Ла-Ила. – И только здесь мы смогли вздохнуть свободно.
-Не может ли быть, – осведомился Синьтянь, – что это произошло из-за того, что те страшные существа, о которых говорил ты, о почтенный Ла-Ила, также боятся грохочущего солнца?
Ла-Ила поглядел на него в раздумье, но затем лицо его собралось – укрепленными валами выступили скулы и надбровья.
-Мы отгородимся от них. Постоим стену. Выроем рвы.
-Много дождей назад, много дымов от моего костра, - с ухмылкой заговорил Шаггуат, - я был на земле, тоже у Края, на юг отсюда. Там я нашел моих бравых ребят. Должно быть, они потомки кого-то из наших предков, потому как грохот солнца доставляет им существенные неудобства, не такие как тебе или мне, но все же. Они придумали удивительную вещь: каждую ночь чертили они на земле огромный рисунок, сотни локтей, каждый раз что-то новое. Птиц, зверей, людей, чудищ. Солнце на восходе не могло устоять перед любопытством и немного сдвигалось в сторону, чтобы бросить взгляд на их рисунок. При этом оно вынуждено было чуть отклониться от своего кратчайшего пути к западу и не касалось по этой причине небесного купола.
Синьтянь, вглядевшийся в перемешиваемую тенями и отблесками ночь, заметил:
-Судя по всему, эти достойные мужи не потеряли полезных навыков и стремления к созданию новых рисунков.
-Да, ни одна ночевка не обходится без этого. Так что за утро можно быть спокойными, – сообщил Шаггуат, улыбаясь довольной собой улыбкой.
- Ты оставишь здесь, со мной особо одаренных геометров? – задал вопрос Ла-Ила.
-Я не могу им приказать этого, – пожал плечами Шаггуат. - У нас есть цель и ради неё моя команда отправились со мной. И они не променяют её ни на какую другую. Как, впрочем, и я. Почти ни на какую.
-На возвращение? – быстро спросил Ла-Ила.
Глаза Шаггуата, до этого мгновения хитрые и подвижные, замерли и чуть затуманились. Затем он выгнул голову назад, показывая костру язык, растянув губы.
-Нет, это уже прошло. Здесь есть свобода. Признаю, это не та свобода, о которой думал я и другие, особенно после падения Янтарного города, но это все равно стоит игры. – Он пожал плечами. – Ты же знаешь, я всё равно не сумею описать это так, чтобы ты смог меня понять.
-Да, – согласился Ла-Ила. И повторил снова: – Да.
-Что же, - Шаггуат провел пальцами по складкам, идущим от носа, словно смахивая текущие по ним молочные капли, – тогда нам ничего не остается, как привести в исполнении мой давний план.
Ла-Ила и Синьтянь посмотрели на него.
-Горящие птицы, – проговорил Шаггуат. – Фениксы, ты знаешь, где они спят?
-Они не спят, - ответил Синьтянь, словно бы через силу придавливая голос. - Они боятся.
Вблизи Феникс оказался больше, чем виделся в отдалении дневного неба. Гораздо больше. Ла-Ила разглядел капли и ручейки, сбегавшие по телу птицы. Это напомнило ему про Упалападу, хранящуюся сейчас в большом голубом шатре, далеко к западу отсюда, её "потение" утром.
-Сейчас мы свяжем её, укроем камнями, а затем приступим к следующей части моего замысла, – и Шаггуат вытянул факел над собой и помахал им туда-сюда. – Мои бравые ребята справятся с этим.
Ла-Ила никогда прежде не встречал подобного создания. В своей личной классификации, где находили пристанище все встречающиеся на его пути люди, твари и явления, он не мог найти места, куда поместить Феникса. С одной стороны, у него определенно были крылья и клюв, но с другой – эти и прочие конечности представляли собой как будто багровые кристаллы с тяжелым отсветом буровато-бронзового, скрепленные удивительной системой стяжек и суставов. Ла-Ила испытал уважение к проделавшего такую работу. Он уже протянул руку, чтобы коснуться птицы, которая до этой поры оставалась недвижной.
-Дальше! – выкрикнул Синьтянь, и тут Феникс сокрушительным молотом своего клюва метнулся на этот звук и снес бы Синьтяню голову, если бы тот не потерял её задолго до этого момента. Синьтянь сам прыгнул на птицу с занесенной острогой, но та, проскользив по гладкой поверхности шеи, как будто и не причинила птице даже неудобства.
-Ну-ну, тише, – Шаггуат приблизился, держа на вытянутой руке свою сумку. Огромное создание густо дрожало, возвышаясь над ним. Его пот усилился и стекал на жесткую складку утеса маленькими ручейками. – Разве ты не хочешь помочь Иле? - Птица дернулась было, но в сумке Шуггуата было нечто, что заворожило Феникса. Так он и стоял, слегка покачиваясь на лапах словно лодка на речных волнах, пока бравые ребят с плоскими лицами не подоспели с прибрежья и не перекрутили кристаллическую птицу цепями.
-Что теперь? – спросил Синьтянь. – Разделим её и съедим? С тех пор, как умер Хуньдун, никто не совершал более великого дела.
-Теперь очередь за многоведающим Ла-Илой и его мастеровитым отрядом, – проговорил Шаггуат. Они отошли на освещенную лунным светом макушку утеса.
-Что ты предлагаешь, Шауггата?
-Метательную машину.
Синьтянь засунул руку в рот, словно обиженный тем, что не понимает, о чем говорят северяне. Ла-Ила на один вздох напрягся, а затем задышал ровно, стимулируя бурлившую в его голове работу.
-Это возможно, – сообщил он остальным. – Единственный момент, который сложно рассчитать – это усилие, которое нужно приложить для того, чтобы сделать дыру в куполе. Потому что мы не знаем его толщины и свойств.
Синьтянь посмотрел на Феникса, затем на людей с севера, складки на его животе обозначали крайнюю задумчивость пополам с недоумением.
-Клянусь своей головой, никто еще не задумывал дела столь великого, с тех пор, как Хуньдунь...
-Как ты можешь клясться своей головой? – удивился таким словам Шаггуат. – Разве она еще в целости, хлопает веками, причмокивает губами, надувает щеки?
-Кто знает, кто знает, – повертев кистями в разные стороны, быстро отвечал Синьтянь. – В мире столько чудес…
-Что ж, - согласился Шаггуат, - эти слова имеют вес.
-Нам понадобится несколько дней, – отвлек их Ла-Ила, продолжающий прикидку деталей. – Она не погибнет за это время?
-Скорее будет нагреваться днем, при солнце и копить злость ночью. В решающий момент она закалится лучше стали, – отвечал Шаггуат, крайне гордый своим планом. – Я буду караулить её. Глядишь, она поведает мне, что там дальше на север.
-Хорошо, я пойду за людьми, – решил Ла-Ила.
-А я буду ловить рыбу, – взмахнув острогой, заявил Синьтянь. – Или воспользуюсь моментом и стащу орехи у псоголовых обитателей шаров.
В это утро солнце отклонилась от своего каждодневного пути, чтобы взглянуть на фигуру, которую прочертили на земле прибывшие с юга. Обезьяна на барабане отказалась играть и еле отбилась от недовольных этим глиняных людей.
Девять дней спустя.
-Только ты смог бы придумать такой безумный план, почтенный Шаггуат, – пробурчал Джеярам.
-Только ты и твои люди смогли бы осуществить это, о почтенный Джеярам, – щурясь на полуденное солнце, отвечал Шаггуат.
-Не могу поверить, что такие машины принимали участие в Северной войне, – сказал молодой Палларда, родившийся уже после оставления Янтарного города.
-Ну, они всё же были поменьше, – Джеярам вздохнул, – к нашему счастью.
Втроем стояли они на том же утесе, где девять дней тому назад Синьтянь показал им ночного Феникса. Возведение конструкции начали рядом с ним. По большому счету, ничего другого им не оставалось – огненная птица была слишком тяжела, чтобы её куда-то тащить. Совокупных усилий северян и гребцов Шаггуата с южного острова хватило бы разве что на то, чтобы скинуть птицу в море.
За прошедшее время им удалось пробурить в земле скважины и укрепить в них деревянные сваи, к которым на поверхности крепилась огромная рама, служащая упором для составленной из четырех стволов железного дерева струги. Спешно выплавленная пружина шириной почти в пол- и – в несжатом состоянии – длиною в шесть ростов, помещалась между ними, словно ствол в коре. Джеярам напрягая, кажется, каждую мышцу своего плотного тела, возился с установкой рычага, посредством которого пружина окажется сжата с поистине демонической силой. Феникс лежал шагах в пяти от них и, казалось, следил за действиями конструкторов. Сейчас, при дневном свете, его сияние было отчетливо различимым – не таким безудержным, как у его собратьев, числом восемь, в их бесконечной погоне за солнцем; что-то вроде ржавчины наросло на бордовом теле огненной птицы, бронза почти победила золото. Все еще связанная, птица как будто не могла поверить, что остальные кружатся в небе без неё. Эта тоска уходила только к вечеру, с заходом солнца. Тело Феникса медленно выделяло обратно украденный у дня свет, чернота струйками и пятнами поднималась из глубины, словно чернила на поверхность чашки с водой и даже краснота становилась почти незаметной. Тоска уходила, но являлся страх, который переполнял Феникса настолько, что он принимался дрожать. В те мгновения, когда эти колебания становилась столь серьезными, что грозили сбить всю точность их конструкции, Шаггуату, остававшемуся на ночь с плененной птицей, приходилось подходить к её голове и уговаривать её, петь на старом языке, пока дрожь не стихала. Порой даже это не помогало, и тогда Шаггуат доставал из набедренной сумки поющий камень последней трети и держал её между ладоней, не касаясь кожей, перед головой пленника. Тогда Феникс засыпал тем сном, каким, кажется, не спал никогда. Но утром, когда дневное светило проскальзывало сквозь морскую бездну в заливе Бохай, и восемь огненных птиц неслись ему навстречу, тяга к полету вновь становилась сильней всего и оборачивалась тлением пленника. Когда Феникс не следил за небом, он обращал взгляд своих вытянутых опаловых глаз с золотисто-красноватыми зрачками на стоящего у отвеса Ла-Илу, бесконечного глядящего в море.
Северянин вычертил план гигантского арбалета, вместе с Джеярамом выковал его основную деталь - пружину, но чем ближе был решающий день, тем большее смятение, казалось, охватывало его. Он снова и снова задавал себе вопрос, насколько то, что они делают, способно дать ему новую, победную встречу с черным похитителем.
-Зачем он жаждет этого? - удивился Шаггуат, когда он спросил про Ла-Илу у Джеярамы. Это было в тот же день, когда устанавливали рычаг, а Палларда отправился за перетертой с луком капусты и копченой рыбой, которую готовили гребцы Шаггуата.
-Я расскажу тебе с начала, - отвечал Джеярам, убедившись, что его работа с арбалетом закончена, оставалось только придать сжатие пружине. - После падения Янтарного города, как ты знаешь, три отряда вышло из него и отправилась на юг. После Ла-Кнарда они разделились и каждый унес с собой по четыре Упалапады, по четыре части Белого камня, треснувшего в тот день, когда город пал. Наш отряд двинулся на юг, через горы и горы. Но жена Ла-Илы, Аграна, ждала ребенка, и он не решился подвергать её тяготам такого путешествия. Другие тоже не горели желанием идти дальше. От своего отца я слышал рассказы о великолепных пурпурных тиграх на востоке и хотел увидеть их, другие - женщины и старики большей частью - ничего не ждали от тех земель, что лежали на юге, за горами. - Зачем идти далеко, на край света, - спросила тогда старая Кашапада, - когда можно уйти недалеко и всё равно попасть на край света?
-А можно перерезать себе вену и оказаться во всех местах одновременно, - вмешался Шаггуат.
-Ну, это мне неизвестно, - стойко продолжал рассказ Джеярам. - Поскольку с Ла-Илой решила двигаться почти четверть всего кочевья, мы получили одну из Упалапад, войны и торговцы также отправились с нами, одни - из-за того, что не хотели оставлять своих родителей, другие были любопытны и не видели особой разницы в выборе направления пути. Как бы там не было, Ла-Ила повел нас своей дорогой на восток, по течению Черной реки, оставляя Хребет по левую руку. Так мы оказались на берегах внутреннего моря, Калы. Говорят, что вокруг него вращаются все земли. Много периодов дождей жили мы его берегах, никем не тревожимые. Наши знания и умения, хоть и уменьшились, но всё равно оставались нам хорошим подспорьем в постройке замков и валов. Когда это было готово, мы намыли целый остров на море, - о, это было удивительное место, говорю тебе Шаггуат, попади ты туда, пребывал бы уверенности, что переместился в верхний мир. В основание острова мы положили поющий камень. Много лунных циклов оставались мы вокруг Калы. Дети вырастали, готово было появиться и следующее поколение. Но в то время когда мы уже были готовы поверить, что несмотря на уход богов, нам удастся вернуть золотой век, пусть даже на небольшой части мира, земля стала тяжело дышать. Это насторожило нас, но не обеспокоило настолько, чтобы мы прервали наши осенние занятия и постройку парохода. И только Аграна, супруга Илы, знала, что происходит.
-Море хочет уйти, - сказала она. - Земля дышит тяжело, поэтому море хочет уйти.
Аграна знала слова богов, каждую ночь она отправлялась на намытый остров, и, черпая силу Упалапады, усмиряла море. Но, как видно, злобный демон решил помешать ей. В одну из ночей приплыл он в облике черного ската, сливаясь с черной водой - ночь была облачной. Он выпрыгнул из воды и проглотил Аграну и даже примчавшийся Ла-Ила никак не смог его задержать. Уйдя на дно неразличимой тенью, Похититель исчез, хотя с парохода мы искали его до утра.
А на следующую ночь сдержать дыхание земли никто уже не был способен, - ни совсем старая Кашапада, никто. Вода стала уходить из моря Калы – излилась из водоема широкими языками и понеслась на юго-восток, опрокидывая и cминая всё на своем пути. Ла-Ила бросился было на пароход, чтобы плыть с основным течением, но разбил его о скалы и сделался безутешен. Тогда все мы приняли решение идти в эту землю. По правде сказать, это было единственное место без скал, куда мы могли прийти, трудный путь слишком многим из нас уже не осилить.
Джеярам окончил свой рассказ и принял из рук неслышно подошедшего Палларды чашку.
-О, - Шаггуат тряхнул головой, - значит, та тварь, которую я огрел кнутом и была похитителем?
-Теперь у неё есть еще и Тафута, - мрачно проговорил Палларда.
-Думаете, они живы? - недоверчиво спросил Шаггуат.
Северяне взглянули друг на друга и ничего не ответили Шаггуату.
Вечер прошел в выверке последних расчетов предполагаемой траектории полета Феникса. У Палларды, самого способного в этих делах, проявилось беспокойство: он сомневался пройдет ли всё так, как задумано. Джеярам успокаивал его, Ла-Ила выудил неведомо откуда топор. Прибывший с большой рыбалки Синьтянь уважительно поглядел на оружие.
-Я сказал ребятам, что сегодня ночью ничего рисовать на земле не надо, всё должно проходить естественно, - напомнил Шаггуат.
-О, наконец-то обезьянка позабавится вволю! - обрадовался Синьтянь, - псоголовые в своих шарах уже заждались.
На вершине утеса горело два костра: возле меньшего собрались северяне, возле второго и большего - гребцы с южного острова. Отведав мучной каши, они затянули низкими горловыми голосами песню из трех нот.
-На самом деле, через несколько ночей она может даже понравиться, - прокомментировал переживающий за свою команду Шаггуат. Кажется, песня успокаивала Феникса. В эту ночь в темноте, он казался всего лишь грудой камней. Палларда, обеспокоенный практически всем, что обещал завтрашний день, кинул на птицу, которую сейчас меньше всего можно было бы назвать огненной, несколько быстрых взглядов через плечо.
-Что будет с ней потом? - спросил он, прервав какое-то длинное рассуждение Джеярама о свойствах стали. Все посмотрели на него.
-Потом? - несколько недовольно осведомился потерявший нить Джеярам.
-Когда она пробьёт брешь, - пояснил Палларда.
-Такого раньше никто не делал, - задумчиво сказал Ла-Ила. - Кто знает?
-Что вообще нам известно о том, что там, за склоном неба? - не успокаивался Палларда.
-Там море звезд, невидимых отсюда, - ответил Ла-Ила, который лучше других помнил облик верхнего мира. - Там мрак из шелка крылья распустил...
Северяне задумались над его словами, в это время Шаггуат опустил руку на кожаный наплечник Палларды, расставшегося по случаю запуска гигантского копья со своим великолепным плащом.
-Не думай об этом, - сказал он. - Как бы там ни было, снаружи у Феникса будет больше свободы, чем здесь. А если нам повезет, то и над всеми девятью у Солнца не будет власти.
-У одного человека с бритой головой была фляга из тыквы, - сообщил между тем Синьтянь. - Он был очень привязан к этой фляге и никогда не позволял себе оставить её сухой внутри, доливая воду, едва только она начинала пустеть. Он даже придумал ей имя - Фатаква.
-И что? - спросил Палларда, убедившись, что Синьтянь не собирается продолжать, а проткнул прутом рыбину и держит её над костром.
-А то, - Синьтянь неопределенно поводил кистью. - Тут не поймешь, то ли фляга служила человеку, то ли он фляге.
-Он хотел, чтобы его фляга всегда сохраняла своё главное свойство - способность дарить воду, - проговорил Ла-Ила. - Он делал её совершенной. Но на самом деле он делал совершеннее себя.
-И что с ней стало? - задал вопрос Шаггуат.
-Стало? - не понял Синьтянь.
-Это же была твоя фляга, разве нет? - улыбаясь схождением губ, осведомился Шаггуат.
-В конце-концов, - произнес Синьтянь, перевернув рыбину другим боком к жару костра, - тот человек с бритой головой, - он наполнил её и опустил в ручей, где она всегда была полна водой. Но она стала всплывать, поскольку была сделана из плавучего дерева - и он отпустил её. Кто будет рыбу? - спросил безголовый, прерывая этот разговор.
Солнце вставало. Издаваемый им страшный низкий рык, казалось, был способен раздробить кости. Море отчаянно волновалось, вспенивая холодный утренний воздух. И где-то в своих укромных гнездах - Шаггуат чувствовал это - проснулись Фениксы, улавливая жар приближающегося солнца, как лиса ощущает тепло крота даже в земле под снегом.
Вместе со своей командой Шаггуат стоял на берегу - в середине круга из людей была положена Упалапада его отряда - и следил как рывками, всё набирая силу, всё усиливая давление на сознание живых существ, поднимается солнце. Краем уха он уловил слабое пошлепывание - то плоскостопая обезьянка застучала в барабан в селении глиняноногих. Теперь всё зависело от Ла-Илы, он должен был перерубить канат в точно рассчитанный момент, для того, чтобы их огромная стрела попала точно в цель. Лицо северяне смазали «потом», выделенным в первое утро поющим камнем, в надежде, что это защитит их от шума. Но вдруг оказалось, что Ла-Ила стоит рядом с ним.
-Сейчас, - прошептал он. И Шаггуат увидел как что-то огромное метнулось в небо, с запозданием пришел звук словно от ломающегося под своей тяжестью дерева - на мгновение он заглушил даже рев солнца. Наконечник гигантского копья - Феникс едва ли не затмевал Солнце, впервые за десять дней почувствовав себя на свободе. Но он не был свободен, крылья были скованы, хоть он и летел. Огненная птица испустила вскрик - так дребезжит пила, которую согнули слишком сильно и дали распрямиться - и восемь Фениксов рванулись к ней, забыв даже про своего извечного конвоира - солнце.
-Цепи не выдержат, - прошептал Ла-Ила в отчаянии. И в самом деле, Фениксу удалось расправить крылья, но скорость копья была столь велика, что воспользоваться ими он не успел.
-Да! – вытянулся в струну Ла-Ила. Подобно лопнувшей скорлупе яйца, небосвод раздался перед Фениксом, образовав дыру идеальной окружности. В ней исчезло летающее копье северных людей, за ним устремились восемь Фениксов, не успевая изменить траекторию полета. Последнему, впрочем, удалось замедлить свой полет у самого края и оглядеться, сделать выбор - присоединиться ли к своим собратьям или остаться с извечным господином, дающим и силу и страх. Потом и он исчез из этого мира. Сверху, с утеса, скатились Палларда и Джеярам.
-Ты видел, удалось! - вне себя от радости, выкрикнул Палларда, забыв про то, что по шее его течет кровь, а руки ободраны о камни.
-Солнце, - Ла-Ила приковал свой взгляд к пламенеющему шару. Словно потрясенное исчезновением своих извечных слуг, светило как будто остановилось, издаваемый им шум стал настолько низким, что слух людей оказался перед ним бессилен и только по мягким толчкам земли и по стону своих костей могли они судить о его присутствии. Затем - очень медленно - Солнце возобновило свое восхождение. Оно направлялось прямо в дыру. Грохот усилился и стал просто неимоверным. Собравшиеся на берегу упали на колени - даже сила Упалапады не могла оградить их от нахлынувшей слабости, но хотя бы хранила их жизни. Словно неутомимый скалолаз, солнце подтянуло себя в образовавшийся проем в небосклоне и исчезло, оставив вместо себя устойчивое галло, пронизанное красноватыми нитями.
-На ладью! - закричал Ла-Ила.
Остальные смотрели на него недоуменно, - сил не хватало даже на понимание.
-На ладью, - вновь заорал Ла-Ила, - сейчас всё начнет меняться. Черный похититель…
-На борт! - пришел в себя Шаггуат, вспомнив о том, кто здесь является капитаном, - не зевать!
Никто и не зевал. Отдав швартовы, ладья взяла курс на бездонную пропасть в заливе Бохай. В неожиданно случившейся, неосознаваемой тишине, люди слышали, как обиженно заверещала обезьянка за барабаном. Недовольный гул глиняноногих был ей ответом.
-Держаться, - выкрикнул Шаггуат, - волна!
Южанам с плоскими лицами удалось развернуть ладью, и та не досталась этой волне. Пошла вторая - и от второй удалось увернуться. Третья обрушилась-таки на палубу всем своим весом, но была не так велика, как первые две и не смогла захватить никого из команды с собой в пучину.
Тем временем на небе творилось что-то странное. Шаггуат несколько раз моргнул, но двойственное восприятие сохранялось. На ближнем плане он видел прежнюю картину - замершее галло, окантовавшее пробитую Фениксом дыру, на дальнем же плане, как будто сверху наложенным на этот, Солнце продолжало подниматься. Шаггуату привиделось, что небосклон стал прозрачным и он может видеть солнце сквозь него, но никакого небосклона там не было вовсе, сказал ему внутренний голос.
-Скажу правду: с тех пор, как умер Хуньдунь я не видел ничего подобного, - Синьтянь прикладывал ладонь то к правому, то к левому глазу, сравнивая результаты, затем сдался и перебежал на нос ладьи.
-Что происходит, Ила? - спросил капитан у стоящего рядом северянина. - Ты знаешь?
-Мир меняется, - сообщил тот, взвешивая в руке свой топор. - Бездна станет смещаться.
-Вот ведь напасть, - вздохнул Шаггуат.
-Я вижу его! Вижу! - Ла-Ила немедленно оказался рядом с впередисмотрящим Синьтянем.
И в самом деле, огромное черное существо напоминающее кита с растянутыми как у ската боками и хвостом иглой, с отполированной кожей, сквозь черноту которой просвечивала синева всех волн на свете, неслось им навстречу, вызывая их на битву, или готовое поглотить их без всякой битвы. Но никто не стал ждать этого. Шаггуат, взлетев по мачте, просек черного похитителя своим огненным кнутом – один! другой! и третий! - Синьтянь дотянулся до туши привязанной к копью острогой. Но решающий удар нанес Ла-Ила: перелетев через отделяющее чудище от корабля пенистую массу, он чудом приземлился на его голове, распрямился и из-за плеча вогнал топор между глаз похитителю.
-Держитесь! - Ла-Ила слышал, как кричит Шаггуат, чувствовал как ярость бушующей воды сливается с яростью и отчаяньем раненного им существа. Он знал, что его ожидание и поиск подходит к концу и скоро решится всё. Ему удалось вбить засевшую в шкуре острогу Синьтяня топором через всю голову Похитителя, обвязать с обеих сторон канатом - ужасная работа в судорогах умирающего чудовищах и рывках моря. Тем не менее каким-то образом он смог перевалить обратно на ладью. С помощью подоспевшего Джеярама и Палларды привязать конец к мачте.
-А вот было бы занятно, если бы мы смогли каким-то способом привязать этот конец к нашему копью с Фениксом, - задумчиво проговорил Шаггуат, уставившийся за бьющееся за бортом чудовище. - Уходим! - вдруг заорал он. - К берегу!
Северяне слитным движением повернули головы (южане были слишком заняты на веслах) - там море вздыбилось на месте бездны и, обернувшись огромным вулканом, исторг в небо столб воды, готовый отплатить солнцу за то, что оно покинуло его. Этот столб - неимоверная толща воды, - достигнув высшей точки, начал падать. Было ясно, что вода захватит всё на своем пути, потому что назад, вниз, хода ей уже не было - бездна закрывалась. Шаггуат видел это, но странная раздвоенность восприятия присутствовала и здесь: он осознавал, что в какой-то мере бездна существует по-прежнему и ничего не изменилось. Но волна тем не менее была самой страшной волной, с которой он когда-либо сталкивался в своих блужданиях по морям.
Вспомнить, как они добрались до берега, он не мог.
-Камень, - крикнул он Ла-Иле. Тот немедля понял его, передал сверток Палларду, а сам бросился к разможженному последним усилием по камням Похитителю.
Закрепившись на двух гладких словно спины дельфинов скалах, Шаггуат и Палларда вытянули перед собой два камня, которые некогда были частью целого Белого камня, хранящего все созвучия. Они держали их, не касаясь руками, как преграду на пути наступающей волны. И та остановилась, замерла. Но подобно огромной змее, принялась раскачиваться, всё увеличивая амплитуду колебаний.
-Наверх, ребята, - крикнул Шаггуат своим мореходам, - на самые верхние утесы!
Впрочем, те, отлично понимая, что дело идет не по лучшему кругу, уже были на половине пути к вершине.
-Ила! Она идет!
Но для Ла-Илы сейчас существовало только одно дело: могучими движениями он распарывал плотное брюхо Похитителя, ошметки кожи и внутренностей летели на Синьтяня, который отшвыривал их подальше.
-Ила! - снова позвал Шаггуат. Он чувствовал, что еще без одного камня, принадлежащего второй трети, им не удержать напор.
-Аграна, - повторял тем временем Ла-Ила, так тихо, что не услышал даже бывший рядом Синьтянь. В желудке похитителя он увидел два белесых словно валенных из шерсти единорога шара, в одном находилась его супруга, в другом - Тафута. Скатив второго Синьтяню, Ла-Ила прижал плененную Аграну к груди и припустил вверх по склону, как видно, не отключившись вниманием от грозившей им со стороны большой волны опасности. Синьтянь как мог поспевал за ним.
У Шаггуата от напряжения уже свело запястья и скулы, когда он убедился, что все люди на вершине утеса или близки к ней, и принял решение отступать.
-Уходим, Пал, - проговорил он. - Медленно и гордо.
И они принялись пятиться назад, и допятились до основания утесов, где поняли, что сила и ярость моря больше, чем сила камней и их намерение удержать её. Сверху им сбросили по веревке и успели втянуть наверх прежде, чем победившая волна, словно крышка гигантского сундука не прихлопнуло всё побережье.
И хотя ярость воды достигла даже вершины и словно хомутом прошлась по ней, тщась сбросить людей на ту сторону, все удержались. Главное было - не дать унестись белесым пузырям. Еще двенадцать волн доходили до них, после чего море успокоилось, гладь выправилась, но изменения были огромны: вся пойма, в которой жили глиняноногие и псоголовые обитатели бамбуковых сфер, оказалось затопленной. Вершина утеса стала островом.
Северянам не было до этого никакого дела: Ла-Ила был слишком рад, что его супруга, Аграна, внутри своего белесого пузыря открыла глаза и улыбнулась ему, словно вспоминая в этой улыбке всю свою жизнь до той ночи, когда её пленил Похититель. Джеярам смотрел, не веря. Палларда же ножом разрезал оболочку, скрывающую Тафуту, и выволакивал его на свет, как птенца.
-Тафуту, скажи что-нибудь, - просил Палларда.
-Зачем ты разрезал пузырь? - слабо, но вполне отчетливо запротестовал Тафуту, - его можно было использовать как гигантский фонарь.
Синьтянь переступал с ноги на ногу, оглядывая то одного, то другого спасенного.
Шаггуат, убедившись, что с ними ничего опасного не произошло, сосредоточился на более насущных задачах. Плосколицые южане, несколько выбитые из себя утренними событиями и особенно потерей ладьи, образовали по его приказу живую пирамиду.
-Там что-то плывет сюда, - сообщил тот из них, кто был на её вершине.
-Что?!.
-Какая-то голубоватая скорлупа, - без особой уверенности отвечал плосколицый.
К ним подошел Синьтянь и указал в другую сторону:
-Смотри-ка, а люди в шарах спаслись. Кто-то из них, во всяком случае.
В самом деле, несколько бамбуковых шаров покачивались на волнах вдалеке, по прибывшей воде проносилась их недовольная перекличка.
-Что они говорят? - полюбопытствовал Шаггуат.
-Жалуются, - пожал плечами Синьтянь. - Негодуют, что фениксы пропали. Беспокоятся об обезьяне.
-Вижу, Синьтянь, ты успел захватить острогу, - проговорил Шаггуат. - Слава твоей предусмотрительности!
-Слава, - согласился безголовый. - Что ты хочешь, чтобы я сделал, о бескораблевый капитан?
-Видишь ту голубую штуку? - указал Шаггуат, нимало не смутившись, - если у кого и хватит силы и умения, чтобы зацепить и притянуть её сюда, то это лишь у тебя, о Синьтянь.
-Гм, пожалуй, - пробурчал безголовый. Он привязал к древку остроги веревку и забросил её далеко, как только мог. С помощью плосколицых удалось подтащить её к их новообразованному островку. Северяне принялись обследовать добычу. Больше всего вытянутая из моря вогнутая пластина напоминала часть голубоватой скорлупы от невообразимых (судя по кривизне) размеров яйца.
-Не могу определить состав, - пробормотал Джеярам, несколько раз проведший ладонью по гладкой голубоватой поверхности. - Она теплая, прочная и легкая.
-Ха-ха, - обрадовался Шаггуат, едва не пускаясь в пляс на макушке утеса, - я знаю, что это, - чувствуя ответственность момента, капитан оглядел лица спасавшихся от стихий. - Это часть небосклона, которую пробил Феникс.
Северяне посмотрели на него, на скорлупу и согласились, что он говорит правду. Им оставалось только погрузить на покачивающуюся пластину спасенных из нутра Похитителя Агарну и Тафуту и направиться на северо-запад, в сторону большой земли, что устояла под натиском пришедших волн.
Из мягких белых волокон кокона, в который она была помещена, Аграна сделала беззвучную лиру, её игра была слышна только водам. Она играла им каждый вечер и, повинуясь мелодии, волны отступали на восток - медленно, но неуклонно, как поступали они во все времена.
-Куда уходит вода? - спросил как-то Ла-Ила супругу.
-Мир расширяется, - отвечал Аграна, - вода заполняет новые пространства по другую сторону.
Когда показалась та часть суши, что была берегом во времена десяти солнц, северяне сложили из малых камней круг и поместили в середине Упалападу. Вокруг этого места основали они город.
В ночь перед отплытием Шаггуата и команды плосколицых южан (привлекая Джеярама и Палларду, они в короткий срок построили себе драккар) сам командир сидел на берегу вместе с Ла-Илой и Синьтянем, чьё присутствие никогда не тяготило ни того, ни другого. К безголовому после затопления прибилась обезьянка, что стучала в барабан у глиняноногих, и теперь он пребывал в легком расстройстве внимания.
-Может, всё-таки останешься? - задал вопрос предводитель северян.
Шаггуат покачал головой. Долго смотрел вдаль по изменчивой лунной дороге (Луна одна пребывала на небе среди затянувших остальное пространство облаков).
-Мир, - проговорил он, - меняется. И хотя я знаю, что меняется он в сторону больших бед и потери тех слов, какие придумали боги, мир раздается навстречу. Мне. Бравым ребятам. Поиски теплой темноты вели и ведут нас. Твой камень тяготит нас, он уже начинает подчинять эту землю, изменять её, устремлять к росту и порядку. Это не для нас. Край света отдалился, поэтому мы поплывем за ним, туда, где из клокочущей темноты вырастают новые берега, где облака рождают драконов, где свет так нежен, что похож на кисель.
-Ты думаешь, что найдешь на севере то, что ищешь? - спросил Синьтянь.
-Феникс сообщил, что там есть земля, где туман спускается по долинам рек, горячие источники рождают сиреневые радуги, а тюлени выпрыгивают на берег и шлепают по земле хвостами, создавая целительные вибрации.
Шаггуат улыбнулся своим мыслям и словам, затем легко рассмеялся.
-Что еще нужно? - спросил он сам себя. - Я опущу Упалападу в горячий источник - давно напела она мне о своем желании. Он родит из тумана прозрачных нимф, он приманит Луну своей силой. Да, - Шаггуат поднялся на ноги от переполнявших его чувств, - завтра мы отплываем!
-Но перед тем, - он опустился на корточки. - Я пожелал сделать вам подарки.
Двое его собеседников предвкушающе подняли на него головы. Вернее Ла-Ила поднял голову, а Синьтянь вынужден был подальше отставить руки, чтобы удобнее было смотреть на капитана своими большими глазами на месте сосков.
-Тебе, почтенный Синьтянь, я дарю яйцо Феникса, - и Шаггуат положил перед безголовым плотный мешочек. В волнении распустил тот тесемки и позволил ткани упасть. Яйцо было размером с голову очень большого человека и испускало тусклое ,но отчетливое красноватое сияние.
-Горячее, - пробормотал Синьтянь, не без опаски коснувшийся его скорлупы.
-Теперь тебе не нужно будет думать о том, как согреться ночью, - пообещал Шаггуат.
-Благодарю тебя, о несравненный капитан, - видно было, что если бы у Синьтяня была голова, то он склонил бы её столь низко, как только позволила шея. Вместо этого, он забеспокоился:
-А оно не обернется птенцом? – волосы на груди Синьтяня смялись складками.
-Думаю, тут важно не класть его в огонь, - сделав умное лицо, предположил Шаггуат.
-Ну да, - ну да, - без особой веры забормотал безголовый.
Шаггуат повернулся к Ла-Иле.
-Тебе, о потомок первопробудившегсоя бога, я не стану дарить ничего, что можно обхватить руками, ибо в создании предметов тебе и твоим людям нет равных. Вместо этого я подарю тебе слова, которые, может быть, помогут тебе в тяжелый день. Они звучат так: если тебе не удается удержать мир на выбранном тобою пути, это не значит, что он меняется в худшую сторону. Может быть, это будет время, когда нужно позвать нас, потомков бога, пробудившегося последним. Дарю тебе эту мудрость, – и он сложил руки на груди.
Ла-Ила несколько разочарованно кивнул.
Шаггуат отвернулся от них и глубоко вдохнул морской воздух муссонов.
-Рождается волнение, - сообщил он. - Пора поднимать парус.
Он отошел на несколько шагов и обернулся:
-Прощайте.
И зашагал по влажной гальке к своему драккару, стоящему как раз там, где заканчивала свой путь лунная дорога.
-Ла-Ила, - несколько стеснённо пробормотал Синьтянь, когда Шаггуат покинул их.
-Что?
-Ла-Ила, я знаю, что ты и другие из твоего племени большие мастера и владеете поистине божественными искусствами. Разве не по силам вам установить это яйцо, дар капитана Шаггуата, на мои плечи в качестве головы?!.
-А-а?
-Я, знаешь ли, немного опасаюсь, как бы его не стащила обезьянка.