Нет, я всё ещё находился под действием нейролептического препарата.
Просто наступила другая, уже третья по счёту фаза его действия (в первой, если вы помните, я испытал душевное облегчение,
во второй - тонул не то в киселе, не то в...).
Короче говоря, суть третьей фазы заключалась в том, что мне было хорошо и спокойно.
Мир вокруг меня имел полный набор атрибутов привычной реальности (в смысле никаких галлюцинаций,
страхов и вообще всё очень уютно) - но, было одно "но" - я не мог пошевелиться.
Меня сковало. Я лежал неподвижно, как мумия, или нет, - скорее, как окоченевший, но ещё достаточно тёплый труп.
Глаза мои закатились куда-то вверх - так сильно и неестественно вверх, как сам я никогда не смог бы их закатить, действуя произвольно.
Однако видеть я мог и я видел - отчётливо видел полосы жёлтого вечернего света на потолке, видел кружевные, подвижные тени, которые создавались полуоблетевшими кронами клёнов и берёз, росших за окнами офиса доктора Айзека.
Деревья раскачивал ветер, но раскачивал не слишком бурно.
Вероятно, погода установилась хорошая. А утром шёл моросящий дождь и было ветренно.
"Однако - подумал я.- долго же я здесь валяюсь. Ведь я пришёл к доктору в полдень а сейчас наверное часов шесть.
Нет меньше. Это ведь октябрь и темнеет рано...."
Взглянуть на часы я не мог - рука отнялась - но не потому, что она онемела или одервенела,
а потому что на ней словно отсутствовали мышцы и просто нечего было напрягать.
Но язык и гортань мне вполне повиновались. Желая окончательно убедиться в том,
что способность говорить у меня сохранилась, я негромко выматерился.
Получилось внятно.
Я решил позвать доктора Айзека, чтобы он наконец уже пресёк, каким либо образом, действие своего коварного препарата, но тут услышал голоса, доносящиеся из кабинета через неплотно прикрытую дверь. Доктор продолжал приём больных несмотря на вечернее время. Он был воистину заядлым психоаналитиком.
Вот властно зазвучал его резкий голос.
— Извольте сосредоточиться. Мы подошли к очень важному моменту. И так - как он себя назвал?
— Кажется..., кажется Оракулом. Да, я уверен, именно так. Оракул. — ответил другой голос, тоже мужской, но слабый и какой-то бесцветный.
Я тот час передумал звать доктора, напрягся и прислушался.
— Вы знакомы с античной мифологией? Читали греческих классиков? Может быть, монографии посвящённые этим вопросам?
— Да нет же, Господи, нет... — пробормотал несчастный пациент. — Никогда ничего подобного. Понимаете, я врач, терапевт. Целыми днями на приёме. Меня вообще это не интересует... Я ...
— А что вас интересует, позвольте узнать? Секс вас интересует? — спросил доктор.
— Ну что вы... Какой секс... Я же женат. У меня двое детей. Зарплата маленькая. Мне посоветовали к вам обратиться, потому что вы... И я узнал, что вас зовут...
— Довольно. — перебил его доктор и я услышал, как он хлопнул ладонью по столу. — Что он вам сказал, этот Оракул?
— Он сказал, что вас зовут не Айзек. Что вы не еврей, а немец. Что Айзек - это ваше прозвище производное от фамилии. Хайзенгер. Да... Хайзенгер. Отто фон Вебер-Хайзенгер.
Казалось доктора это смутило.
— Что за вздор... — проговорил он глухо. — Да это уже не сон, а бред какой-то получается у вас. Так вы спали или не спали в тот момент?
— Я не помню...
— Вы спали или нет!? — заорал вдруг доктор Айзек так громко и злобно, что я вздрогнул.
В ответ раздалось всхлипывание.
— Ну, ну, успокойтесь. — смягчился доктор и я услышал журчание воды наливаемой из графина в стакан. — Вот, выпейте. Пейте же!
Послышались торопливые глотки, затем стук поставленного на стол стакана.
— Отлично. — резюмировал доктор. — Продолжим. Предположим, что это был сон. Пусть так. Но почему он вас настолько задел?
— Потому, что — пролепетал пациент, — потому что этот Оракул велел мне рассказать вам об одной из смертей Зара... Сара... Заратутры... Не могу вспомнить имя. О, Боже!
— Заратустры?
— Да, да! — обрадовано воскликнул бедный терапевт. — Об одной из смертей Заратустры, а именно - о его... Египетской... да вроде так он и сказал... о его Египетской Смерти.
— Вы знаете кто такой Заратустра?
— Да нет же, Господи... Впервые слышу. Никогда ничего подобного я не...
Пациент замолчал не договорив, словно силы совершенно покинули его.
Доктор Айзек презрительно хмыкнул.
— Мда. — сказал он. — Ох уж это современное образование. Человек с вузовским дипломом не знает кто такой Заратустра. Куда катится мир! Так давайте же я вам расскажу о нём. О Заратустре? Хотите? Просто, в подарок. А?
Последовало вялое согласие. Сумасшедшего терапевта ( а то, что он спятил, это я уже понял), кажется совсем не интересовал легендарный иранский пророк.
Однако доктор Айзек начал рассказывать и в голосе его ощущался некий садистический напор. В такой манере, обычно говорят люди, доставляющие себе удовольствие поиздеваться над каким-нибудь безопасным тупицей, делая вид, что поучают его для его же блага.
— Заратустра, — говорил доктор Айзек, — родился в северо-западных предгорьях Урала, в Биармии, в какой-то неведомой точке пространства между современными Архангельском и Пермью.
Он родился как раз в тот день, когда его племя вновь начало двигаться на Юг, уходя из краёв, где зимы становились год от года всё суровее.
Соплеменники Заратустры называли себя «хаста», что в переводе с полузабытого языка их предков, означало - «стражники». Люди хаста знали, что их предки, некогда охраняли и защищали Великий Город далеко на Севере, но с тех пор прошло много столетий и никто уже не помнил ни названия этого города ни причину исхода.
Каждый год, в День Зимнего Сонцеворота, люди хаста, под руководством жрецов, строили Врата.
Врата всегда устанавливались таким образом, что если бы между Севером и Югом была совершенно прямая дорога, то она прошла бы как раз через них.
Эти сооружение состояло из трёх длинных брёвен. Два бревна вкапывались вертикально на расстоянии трёх мужских шагов друг от друга, а третье – поднималось наверх и привязывалось там ремнями из кабаньих шкур, образуя перекладину.
Затем все воины племени танцевали вокруг Врат под бой барабана. Они размахивали копьями и кричали – «Севах радгар! Севах радгар!». Никто из них не знал, что это значит. Они просто вторили такому же крику жреца, бившего в барабан.
Затем брёвна поджигали и Врата сгорали дотла.
Иногда случалось так, что при виде пылающих Врат, один из воинов приходил в неистовство, бросался в пламя и погибал. Иногда, перед тем как бросится в огонь, такой воин убивал несколько своих соплеменников, быстро бегая меж ними и нанося удары ножом. Такая смерть считалась благой.
Но подобные события происходили не на каждой церемонии Врат и никто не мог предсказать их.
Когда пепел, оставшийся от Врат остывал, люди хаста уходили дальше.
И вот однажды, когда хаста оказались уже далеко на Юге, они переправлялись через бурно разлившуюся реку. Заратустра, которому тогда едва исполнилось три года, выпал из повозки. Его мать хотела броситься в поток, чтобы спасти сына,
но верховный жрец племени, обладавший даром ясновиденья, остановил её.
Он сказал - "Не делай этого, ибо ты погибнешь напрасно, а сына всё равно не спасёшь".
"Но тогда погибнет мой сын!" - закричала несчастная женщина и снова устремилась к воде.
"Нет. - ответил жрец. - Не может утонуть в воде тот, кому суждено сгореть в пламени. Он спасётся без твоего и чьего-либо участия, а как - этого я не знаю".
Все подумали, что жрец имеет в виду огненное безумие, случающееся с воинами хаста на церемонии Врат, и что Заратустра впадёт в такое безумие в своё время.
Мать, конечно, продолжала стремиться в реку, но её связали. А вода унесла маленького Заратустру в озеро Урм.
И вот через семь дней в становище хаста прилетел орёл отягощённый ношей. Он покружился над шатрами, затем приземлился на утоптанной, посыпанной пеплом площадке возле жертвенника и положил на пепел то, что принёс в когтях.
А принёс он маленького ребёнка, живого и здорового, держа его за рубашку.
Когда орёл улетел, все люди племени кинулись к ребёнку и увидели, что это Заратустра.
Мать, конечно, радовалась больше всех. Это естественно, не правда ли?
— Да. — вяло согласился пациент.
— Ну вот, — продолжал доктор Айзек, — а потом Заратустра вырос, стал пророком и начал проповедовать по всему Ирану и окрестностям - вплоть до Индии и Балкан, странное учение о том, что мир является иллюзией созданной за счет очень быстрого чередования периодов тьмы и света, за счёт мерцания, так сказать.
Он говорил о двух богах - о боге света и пламени Ормузде и о боге абсолютной тьмы и холода Аримане.
Боги моргают... мигают глазами. Когда открыты глаза Ормузда - тогда абсолютный свет, а когда открыты глаза Аримана - тогда абсолютная тьма.
Они мигают очень быстро и по очереди. Но однажды наступит день, когда они откроют глаза одновременно и посмотрят друг другу прямо в зрачки.
И в этот день мир исчезнет, ибо свет и тьма равные по силе, абсолютные в своей мощи, нейтрализуют, аннулируют, если угодно - аннигилируют друг друга. Ясно?
— Ясно. — ответил пациент пустым мёртвым голосом и неожиданно задал вопрос.
— А что будет потом?
— А потом, — ответил доктор Айзек, — начнётся настоящая жизнь, ибо все иллюзии вызванные мерцанием исчезнут. Но какой она будет - эта жизнь, сие никому не известно. Даже самим богам.
— А Заратустре?
— А ему тем более. Ибо он, вместо того чтобы оставаться беспристрастным наблюдателем и мудрецом, принял сторону одного из богов, а именно - Ормузда. Сторону света. Он заявил, что если все люди, ну пусть даже не все, но хотя бы большая их часть, поддержат Ормузда молитвами и поклонением, то свет победит, потому что светлые периоды начнут преобладать над тёмными в этом мерцании. И тогда, якобы, всем станет хорошо. На мой взгляд, это глупость. А, как по-вашему?
— Не знаю. — отозвался больной терапевт.
На мгновение наступила тишина.
Затем доктор Айзек продолжил.
— И однажды настал день, когда Заратустра сам вошёл в пылающие Врата. Но он не был безумен. Он не бегал, не кричал, не махал ножом. Он никого не убил, перед тем как совершить этот поступок. Он, просто, вошёл в пламя.
Таким образом, он попытался доказать своим соплеменникам, что Пламя Ормузда должно быть выбрано сознательно и навсегда.
Как вы думаете, ему удалось это доказать?
— Не знаю – промямлил Терапевт.
— Ну конечно, удалось. — мягко проговорил доктор Айзек. — Ведь тела Заратустры так и не нашли. Он не сгорел. Он исчез в огне. Исчез — патетически подчеркнул Айзек. — Это ведь не банальное событие, согласитесь?
Он снова замолчал.
— Это и есть Египетская Смерть этого… этого человека? — уныло спросил Терапевт.
— Нет. — ответил доктор Айзек. — О его Египетской Смерти, это вы мне должны рассказать. Я тут не причём, совершенно.
— Но я не знаю этот рассказ!
— Какой ещё рассказ?
— Ну, этот... О смерти этого... Заратукстры... А? Я же должен вам рассказать! — в голосе пациента послышалось отчаянье.
— Ну так рассказывайте. У вас есть ещё пять минут, пока я пишу направление на энцефалограмму. Да, а ещё сдайте-ка кровь на сахар, заодно. И щитовидную просканируем, да… Ну что вы молчите? Начинайте, рассказывайте, я весь - внимание.
И тут в кабинете произошел акт агрессии. Я услышал сильный грохот, который обычно производит опрокинувшаяся мебель -
видимо несчастный терапевт резко вскочил со стула и тот упал назад, ударившись массивной спинкой о голый паркетный пол.
Ковёр в кабинете доктора Айзека отсутствовал.
Затем раздался деревянный скрип зажатого между двумя борющимися людьми стола.
Я понял, что пациент перегнулся через стол и схватил доктора Айзека за горло.
Я начал дёргаться на диване, пытаясь подняться, но ничего не мог сделать из-за проклятой скованности.
Казалось всё тело моё состоит из одних только костей, причём намертво спаянных в суставах, а мышц нет вообще.
И тут из кабинета долетел звук короткого тупого удара. Все прочие шумы, свидетельствовавшие о борьбе,
сразу оборвались и раздался задыхающийся, срывающийся, но вполне императивный голос доктора Айзека.
— Руки на стол! Ладонями вверх!
Я понял, что опытный и коварный доктор ударил своего противника головой в переносицу - отличный приём, который, порой, может спасти жизнь человеку схваченному врагом за горло, - и тем самым, освободился.
Сумасшедший терапевт что-то там ныл и бубнил – кажется, он оправдывался и плакал.
Но доктор Айзек был неумолим.
— Френтанал, двести миллиграм! — провозгласил он голосом уже вполне прояснившимся и полным злобного торжества. Зашуршала упаковка шприца и я услышал как щёлкнул о стол пластиковый колпачок сдёрнутый с иглы.
— Я дал вам катарсис, а вы меня за горло! Вы не неврастеник, вот, что я вам скажу! Вы - мудак! Вы просто дурно воспитаны!
— Я должен рассказать вам эту историю, я должен... — невнятно бормотал Терапевт, очевидно уже охваченный действием нейролептика.
— Так рассказывайте же, чёрт вас дери!
— Но я не знаю её! Клянусь матерью, детьми моими,… Богом клянусь, я не знаю никаких историй, вообще никаких историй, я не знаю этого ... Зарасутру, никого не знаю ... Египтян... не знаю... МАМА, Я УМИРАЮ.
Я услышал, как грузное человеческое тело медленно осело на пол. Это такой особый шелестящий и шуршащий звук, который ни с чем не спутаешь, однажды услышав. А мне доводилось слышать его однажды. Звук достоверно указывал на то, что Терапевт упал.
Но упав, он продолжал говорить, причём очень внятно и гораздо более уверенно, чем до того, как доктор Айзек его уколол.
— Оракул сказал мне, что если я не расскажу вам эту историю, то некие двое - один по имени Ствол, а другой по имени Аноним меня убьют. А потом они убьют моих детей. И ещё они, возможно, изнасилуют мою жену. Вот так. У меня нет выхода, доктор Айзек.
— Выход есть всегда. — ответил доктор. — Просто иногда он бывает закрыт. А теперь - спать. Быстро спать, я сказал! И, кстати, они не будут насиловать вашу жену, на кой чёрт она им сдалась, что ещё за глупости...
Из кабинета донёсся храп.
Затем снова послышалась возня, и я понял, что доктор Айзек волоком тащит
уснувшего терапевта в гипнотарий - то есть в ту комнату, где лежал я.
Черная дубовая дверь распахнулась от сильного толчка, тускло блеснув латунными накладками.