Алексей Яковлевич Ломакин
Алёша Ломакин родился в Сан-Франциско 28 января 1943 года. Роды были трудными. Врачам не удалось скорректировать положение плода, пришлось делать кесарево сечение. В те далёкие военные годы хирургическое вмешательство при родах применялось лишь в экстренных случаях, когда речь шла о спасении жизни. (Можно себе представить дежавю стресс, который пережил при этом наш чуткий к страданиям отец. Ему было 14 лет, когда в разгаре гражданской войны (1918 г.) в тамбовской деревне несколько дней четвёртым ребёнком не смогла разродиться его молодая мать. На третий день повитухи разрезали погибший плод ножницами, началось заражение приведшее к смерти.)
Узнав о благополучном исходе операции и рождении сына, папа купил все имеющиеся в цветочном магазине красные розы, которые были доставлены в палату роженицы в Стенфорд госпитале. Спустя 47 лет, по непредсказуемым обстоятельствам судьбы, Алёша будет работать в Научно-Исследовательском Институте в 33 шагах от места рождения. Этому предшествовали долгие годы жизни в СССР, богатые множеством событий.
К сожалению, папа умер когда Алёше было 15 лет. Мы с детства слышали, что надо "держаться подальше от политики". Этот отцовский завет Алёша выполнил легко, окончив Механико-Математический факультет Московского Университета. Математические способности, отмеченные ещё в школе, незамедлили проявиться на первом же собеседовании с профессором Евгением Долженко, который сказал: - "с таким абитуриентом приятно беседовать, у него можно многому научиться".
Летом 1960 года в аудитории МГУ, где проводился экзамен по письменной математике, было жарко. Алеша быстро решил все задачи, для некоторых он нашел и записал возможные альтернативные решения. Сдать работу раньше других экзаменуемых он посчитал некорректным, положил голову на исписанные формулами листы и уснул. Спать, по всей вероятности, пришлось недолго. Дежурный преподаватель потрепал его по плечу со словами: “Молодой человек, проснитесь, ваша судьба решается". Судьба решилась - Алеша стал студентом МГУ, оказавшись в небольшой группе абитуриентов, получивших "отлично" на экзаменах по письменной и устной математике, им не сообщали оценок по иностранному языку и за сочинение.
Годы учебы шли легко и интересно, но на пятом курсе студентов МехМата распределили на производственную практику по разным "почтовым ящикам" (п/я), так шифровали институты для работы в которых требовался допуск секретности. В результате практики произошел естественный отбор на тех, кто за повышенную зарплату готов выдержать "палочную дисциплину" и на тех, кому для творчества нужна "воля" (русское слово, непереводимое на другие языки).
"Работа" на производственной практике продолжалась 10 месяцев. Пустое отсиживание в "почтовом ящике" было для Алеши ненавистным. Сотрудники ежедневно томились безделием на своих рабочих местах, но за "приличную зарплату" приходилось соблюдать рабочие часы "от звонка до звонка". Начальники не генерировали достаточно идей, чтобы занять своих сотрудников, но рьяно следили за дисциплиной. Табельная система не допускала опозданий. Уйти до звонка не представлялось возможным. Любое нарушение распорядка строго каралось.
По известной аксиоме: всякое действие - рождает противодействие. Работники придумали немало уловок, как скоротать рабочий день. Втихоря, передавая лист бумаги, играли в "морской бой" или шахматы, но бдительные начальники бумажную возню быстро замечали и пресекали. Безопаснее было занять кабинку в уборной, где от глаз начальства можно почитать газету или книгу. Чтобы долгое отсутствие на рабочем месте не "запеленговали", среди старожилов была установлена "очередь в кабину". Такая система практически лишала новичков необходимых удобств. Конец рабочего дня завершался могучим исходом. За 10 минут до окончания работы весь коллектив п/я в верхней одежде собирался перед дверьми отделов. При первых же звуках звонка плечом к плечу толпа устремлялась к выходу, - не дай Бог было попасться на их пути. Алеша испытание "производственной практики" выдержал и запомнил ее уроки.
Когда до получения диплома оставалось только сдать госэкзамены и защитить дипломную работу, деканат устроил распределение. Алеша на него опоздал, так как был в трудном и голодном походе на полярном Урале. По приезде он угодил на "Пироговку" в кардиологическое отделение. Осмотрев его отечные ноги и парализованную ступню, врачи постановили - "острая сердечная недостаточность"- и назначили гору лекарств. Произошёл комический момент: - во время обхода заведующий отделением именитый терапевт А. Л. Мясников (1899-1964), выяснил, что "больной" из горсти прописанных таблеток принимает только витамины и глюкозу. - "Остальные - сестра не велит". - "Какая сестра? - спросил академик, грозно оглядывая свою многочисленную свиту. - "Моя сестра - Лора" - к облегчению всех, простодушно ответил "больной". К счастью, первоначальный диагноз не подтвердился, отёк и парез, с историческим названием "траншейная стопа", со временем полностью восстановился.
Все было бы хорошо, но за время болезни лучшие заявки на молодых специалистов были удовлетворены. Вернувшись на факультет, Алёша категорически отказался подписать заявку на работу в предложенные ему на выбор московские п/я. За отказ от распределения его отчислили из МГУ c формулировкой : восстановление возможно при устройстве на работу по-специальности. Найти работу в учреждении, где не требовался допуск к секретным документам, при отсутствие диплома оказалось не просто. Времена были суровые, существовал “Закон о тунеядцах”, по которому безработного могли судить и выслать из Москвы на Север. В 1961 году был принят “Указ о тунеядцах”, по которому безработного могли практически без суда отправить в ссылку. По этому указу уже отбывал срок в Сибири Алешин друг, сосед и одноклассник “Оська” (Иосиф Маркович Раппа), трудовой стаж которого начался в 14 лет.
Для справки: “К середине 1964 года по этому указу было сослано 37 тысяч человек. При этом, в частности, тунеядцами признавались и ссылались инженер-технолог, который прекратил работу, оборудовал кролиководческую ферму и жил на приносимые ею доходы, пожарный, который занимался своим земельным участком и торговал на рынке овощами и фруктами. Иногда суды принимали решения о выселении нетрудоспособных.
Данный указ также использовался для преследований по политическим мотивам. Наиболее известный пример — дело поэта Иосифа Бродского (1964 год)... В конце мая 2016 года член Совета Федерации РФ Болтенко Н.Н. выступила с предложением о введении административной и уголовной ответственности за "тунеядство".”
Не загреметь по статье как тунеядец помог случай. В марте 1967 года безработный и бездипломный Алеша зашел пообедать в Институт Молекулярной Биологии АН СССР (ИМБ), где работала его сестра. Лора невзначай спросила проходившего с подносом Юрия Владимировича Морозова : - "Юра, тебе математик нужен?" На что зав. лабораторией спектрального анализа поспешно ответил: - "Еще как нужен!" На следующий день Алеша был зачислен в ИМБ на должность старшего лаборанта. Справка о работе позволила без проблем восстановиться на Мехмате, сдать госэкзамены и защитить диплом.
Восемь страниц дипломной работы под Алёшину диктовку Лора напечатала на стареньком Ундервуде в квартире Анны Васильевны Тимиревой, которая всегда была рада визитам "капитана Немо", - он в ту пору отпустил бороду и, вероятно, напоминал ей морских офицеров её дореволюционной юности.
ИМБ задумывался академиком В.А. Энгельгардтом как союз физики, химии и биологии, но вскоре стало понятно, что без четвертого компонента естественных наук, математики, не обойтись. Обработка экспериментальных данных требовала вычислительной техники. Алеше сначала работал на Большой Электронной Счетной Вычислительной Машине (БЭСМ-2), которая занимала огромное здание в Вычислительном Центре (ВЦ) на улице Вавилова. Машине нужно было растолковать в понятных ей кодах, что от нее требуется. Коды сотрудницы ВЦ наносили на перфокарты. Работы было много, она была трудоемкой, дорогостоящей, и часто "машину" ИМБ предоставляли в ночное время.
Рабочее время было не лимитировано, была “академическая свобода”, и сотрудники работали значительно дольше положенного "по штату". Вскоре ИМБ приобрел “НАИРИ” - электронно-вычислительную машину Ереванского производства, которая работала на перфолентах. Алеше под нее выделили большую комнату и должность младшего научного сотрудника. Для тех, кто не знаком с системой Академии Наук, из-за нехватки ставок на этой должности часто надолго задерживались сотрудники защитившие докторские диссертации.
Среди сотрудников ИМБ, а вскоре и вне его, Алеша стал очень популярным, не только в связи с математическим даром нетривиального подхода к решению проблем, но и в результате безотказности решить задачу каждому кто к нему обращался. Многие “ученые мужи” ИМБ и других институтов учились у него работать с компьютером, который в ту пору был “диковинкой”. Приходил познакомиться с НАИРИ и Алешей директор академик В. А. Энгельгардт.
Зав. лаб. Юрий Владимирович Морозов неоднократно и безуспешно убеждал Алешу защитить кандидатскую диссертацию. У них было много совместных работы, которые были хорошо приняты на всесоюзных и междунарных конференциях. Их совместные работы были представлены на всесоюзных и международных конференциях. Неожиданно для всех Алеша круто меняет свою жизнь увольняется и покидает Москву в надежде реализовать другие данные ему от природы возможности.
Таланты у Алеши проявлялись не только к математике. Особое чувство музыки и музыки слова, "тонкая организация" настоятельно требовали выхода. Можно только сожалеть, что его стихи и прозу сохранить не удалось. Неприятие Советских реалий, крутой нрав мамы и собственное "беспокойство, охота к перемене мест" приводят к тому, что, успешно проработав несколько лет в академическом Институте, Алёша уезжает учительствовать в Дагестан.
Прибыв в высокогорный аул, выпускник МГУ выясняет, что будет преподавать биологию, физику и химию в 7-10 классах. Учителем математики в школе был житель аула и директор школы. Пропали замечательные письма, написанные в период работы учителем в горных аулах Дагестана.
В воспоминаниях осталась картина полуденного зноя и юные девочки, спасающиеся от жары в арыках. Они лежали в узком проточном потоке одна за другой, безмолвно и не шевелясь. Их покрытые водой, в строгом каждодневном убранстве тела и спокойные лица делали их похожими на утопленниц. Для учителя с далёкого севера это видение отложилось в памяти, как множество Офелий.
Вечерами в аулах громко звучали передачи "Голоса Америки". Советская власть не дотянулась до высокогорья своими "глушилками". Передачи с "Запада" мужское население аулов внимательно слушало и активно обсуждало на своих сходах, порой делясь своими мнениями с учителем, к которому относились с неизменным уважением. Беспартийного учителя удивляло большое число членов партии в ауле. Директор школы и учителя принадлежали к этой организации, их в свою очередь удивляла беспартийность приехавшего из Москвы учителя. Однажды на уроке физики, на котором присутствовали приехавшие из Центра представители Районного Комитета по Образованию, на вопрос учителя: -"Для чего нужны короткие радиоволны?" Ученик не задумываясь ответил: -" чтобы слушать "Голос Америки", чем, безусловно подвёл Учителя, который этому не учил. Инспекторы, сидевшие, как положено, на задних партах, также были удивлены ответом. Учителю ничего не инкриминировали, но, не исключено, что взяли на заметку.
Алёша со своей кавказской овчаркой по кличке Манч, которого он взял щенком, старался жить в стороне от аула. По дороге к своему жилищу, находившемуся на другом склоне горы, ему приходилось пересекать ручей. Весной, после таяния снегов в горах, в одну ночь ручей превратился в грозную бурлящую реку, пересечь которую было невозможно. Жители аула не остались равнодушными в судьбе учителя. Пока стихия бушевала, они приходили и перебрасывали на другой берег продукты питания.
Вот рассказ о том времени.
Ручей
Аул Иргали рассекает на две половины овраг. Один конец оврага,постепенно сужаясь,теряется среди каменистых склонов, другой обрывается в глубокое ущелье. По дну оврага течёт ручей,падая потом с пятидесятиметровой высоты на дно ущелья.
Летом ручей почти пересыхает, и надо приподнять камень в галечной россыпи, устилающей дно оврага,чтобы под ним увидеть тоненькую струйку воды. Над серой этой галькой низко, с гудением, летают длинные осы, и шелковицы, которые любят влагу и растут вдоль ручья, роняют на раскаленные солнцем камни фиолетовые свои ягоды. Ягоды разбиваются, и тёмный сок их привлекает ос, потом он высыхает, и остаются под деревом тысячи чернильных клякс. Среди шелковиц растет старое ореховое дерево, у него могучая крона, и листья его широкие и грубые на ощупь. Под деревом глубокая тень и сырость, — кажется сюда солнце не заглядывает. У самой земли, в дупле, висит осиное гнездо.
Летом ручей появляется на свет божий только у водопада. Здесь, у края скалы, он вылезает из-под гальки и падает вниз тоненькой прозрачной струйкой. До того тоненькой, что донизу долетает лишь водяная пыль. Она орошает камни, и по ним стекают капли, вновь сливаясь в ручей; дальше, по дну ущелья, он опять бежит под камнями и так, незаметно, впадает в реку.
Не раз в сильную жару хотелось мне спустится в ущелье и , как под душ, встать под падающую сверху струю. И как-то я сделал это,- по узкой крутой тропинке добрался до дна ущелья и подошёл к водопаду. От уходящей высоко вверх скалы исходила прохлада, по влажной её поверхности, поросшей зелёным мхом, скользили сверкающие капли. Я разделся и вошёл в облако водяной пыли, с наслаждением чувствуя игольчатые прикосновения разбитой на мельчайшие атомы воды к своему телу. Я стоял так несколько минут, пока камень, смытый сверху ручьём, не раскололся совсем рядом со мной, напоминая, что не следует искушать судьбу.
К осени галечное дно оврага начинало постепенно покрываться желтеющими листьями: небольшими листочками тутовых деревьев и широкими листьями орехового дерева с крепкими, как кости, прожилками. В сентябре среди гальки валялась уже зеленоватая кожура молодых орехов, а, иногда, и сами орехи. Ручей больше не прятался под гальку, а петлял среди неё, и солнце день ото дня всё меньше задерживалось на дне оврага.
Потом начинались дожди. Сначала на вершину хребта, срезав его ровно, как по линейке, садилось облако. Там, наверху, шел дождь, и ручей на дне оврага, постепенно набухая, затоплял гальку. Вода в нем была уже не прозрачная и чистая, а мутная, ржавого цвета. Если набрать такую воду в пригоршню, то на ладонь осядет земля и песок. Потом облако сползало по склону и накрывало собою аул. И размокала земля, и по улицам бежали потоки воды, и надо было катать по крыше тяжёлый камень, трамбуя её, чтобы не протекла вода в дом.
Осенние дожди начисто смывали с гальки чернильные пятна от шелковичных ягод. Уносила вода и листья, и хорошую погоду. Начинали дуть ветры, и звенели провода над аулом, и часто гас свет.
В один прекрасный день вы замечали, что верхушки гор уже покрыты снегом. С каждым днём эта белая граница спускалась всё ниже и ниже, и вот, в ноябре, уже ложатся снежинки на застывшие крыши аула.
Замерзал ручей. Он был мелкий и с первыми же морозами промерзал до дна. Галька сковывалась льдом, а под ней, как и летом, прокрадывалась вода, и только у водопада обнаруживалось, что ручей всё же жив. Вытекая из-подо льда, срывалась в ущелье прозрачная звонкая струя. Постепенно, день за днём, сверху намерзала большая сосулька, с острого конца которой, по-прежнему, тянулась вниз живая серебрянная нить. Снизу, навстречу ей, поднималась другая сосулька, во много раз толще, с углублением посередине и маленьким озерцом в нём от падавшей сверху воды. В январе эти сосульки смыкались в один пятидесятиметровый столб, в одну ледяную колонну, которая всё ещё продолжала расти. К концу февраля сосулька становилась такой огромной, что казалось, скала не выдержит тяжести этой зеленовато-голубой глыбы и рухнет вместе с ней на дно ущелья.
В феврале, как только солнце стало заглядывать в овраг, лёд на ручье начал подтаивать. В нём появлялись прозрачные окна из тоненького слоя льда, сквозь которые , как сквозь нежную кожицу, можно было видеть, как омываемая стремительной, чистейшей водой обычная галька сверкает словно рассыпанные по дну драгоценности. Но стоило солнцу уйти из оврага, как прозрачные окошки задёргивались изнутри кисеёй, гасли камешки, и под ногами оказывался ровный белый лёд.
Всё больше припекало солнце, и в ущелье, на дне которо- го и в полдень была ещё холодная тень, сверху стали бросаться маленькие капли. Оторвавшись от кромки льда, нависшего небольшим козырьком, летели они вниз, сверкая на солнце, как его маленькие осколки и вдруг исчезали, - это влетали они в тень от скалы. И только со дна ущелья, если прислушаться, долетал до вас весенний перезвон.
Потом уже целая сверкающая завеса скрывала в полдень чёрную поверхность скалы. Капля за каплей срывались вниз, словно бисер нанизывали на невидимую нить. И солнце с каждым днём всё глубже и глубже заглядовало в ущелье, пока, наконец, лучи его не достигали дна. Там, на дне, у подножья скалы, лежали, вмерзшие в лёд, окаменевшие трупы телят, ягнят, кошек,- тех кто не пережил зиму, и чьи остывшие тела, найденные синим холодным утром в хлеву, во дворе или просто на улице, сволокли к краю пропасти и сбросили вниз.
Кругом начиналась весна, таял снег, и капель выбивала в земле маленькие лунки, и постепенно оттаивали трупы, и тяжёлый дух поднимался снизу из ущелья.
В марте дрогнули стёкла в ауле. Рухнула вниз подтаявшая гигантская сосулька. На миллиарды частей раскололась её голубизна. Кончилась зима.
Теперь ручей, как и осенью, с каждым часом всё больше вбирал в себя влаги, и скоро мелкая галька перекатывалась течением по дну, и консервные банки, брошенные здесь зимой, сверкнув на солнце, летели с водопада вниз в ущелье.
Пришла и весенняя гроза. Молнии сверкали без устали одна за одной, небо ни на минуту не меркло, и было светло как в полнолуние. Гром гремел так, что на улице нельзя было разговаривать, а в доме можно было только кричать под непрерывный дребезг оконных стёкол.
Утром ручей нельзя было узнать. И на краю аула был слышен его рёв. Это был уже не ручей, а полноводная горная река, всё сметающая на своём пути. Вода была чёрной, чернее угля, - столько в ней было земли и глины. В ущелье вода рушилась дугой, далеко оторвавшись от его стенки. Чёрным мостом соединяла она край пропасти с дном ущелья. Как мышцы играют под шкурой могучего зверя, так проходили волны по чёрной поверхности водопада. Из ущелья доносились глухие раскаты, будто ночной гром только сейчас отразился от его стен. Это огромные валуны, которые шутя несла внутри себя река, падая с высоты, разбивались о гранитное дно ущелья. Иногда край камня, маслянисто блестя, выглядывал из падающего чёрного потока, и тогда можно было проследить жуткий его полёт, и, с небольшим запозданием, долетал до вас глухой раскат. Два дня грохотал ручей, а потом вода начала постепенно спадать. И постепенно светлеть. И скоро опять, чуть слышно журча, бежала по светлому дну оврага прозрачная вода ручья и , красиво изогнувшись, падала вниз.
Наступало лето. Солнце становилось всё ярче, а струя падающей в ущелье воды, всё тоньше. И вновь, только серая обжигающая галька лежала на дне оврага, а под ней, таясь от солнца, от камня к камню, от песчинки к песчинке, перебегал ручеёк, выбивший в гранитной скале это ущелье.
За три года работы в далёких аулах случались и драматичесие события. При поездке в Махачкалу выяснилось, что бухгалтер на протяжении всего учебного года присваивал большую часть Алёшиной зарплаты. Попытка договориться миром с документами в руке не удалась. Чувствуя свою безнаказанность, вор повёл себя возмутительно нагло, и Алёша, не выдержав, в сердцах, его ударил. Вор не успокоился и поднял своих односельчан отомстить за себя пришельцу и иноверцу.
Учитель стоял на противоположном склоне и видел, как с топорами и вилами к нему бегут разъярённые жители аула. Алёша привязал в сакле верного Манча и ждал возбужденную толпу со скрещёнными на груди руками. Увидев, что обидчик не скрывается, ему дали слово. Разобравшись в сутуации, Учителю принесли извинения, а вора наказали. Чувство чести и достоинства на Кавказе во все времена чтили превыше всего.
Записи в трудовой книжке - типичны для убегающего от Советского быта интеллигента. Там, Алексей Яковлевич Ломакин: младший научный сотрудник, учитель, работник кухни, старший инженер, пастух и работник ЦК (центральной котельной), а также старший математик Информационного Вычислительного Центра.
Разносторонность Алёшиных талантов сочетается с чрезвычайной скромностью и требовательностью к себе. Он и по сей день не выносит хвалебных слов о своих незаурядных способностях и внешности (рост 190 см). Просмотр фотографий, предоставленных ниже, объяснит, почему режиссеры, в поисках фактуры на роль героя, предлагали Алеше пробы. Дело всегда заканчивалось отказом. Фотография (Алёша с бородой) была выполнена профессиональным фотографом Галиной Александровой. Она была женой Дугласа Александрова (единственного сына знаменитого Советского режиссёра Григория Васильевича Александрова от первого брака). Вскоре, после смерти Любови Орловой, в 1978 году от инфаркта умер Дуглас, и Григорий Александров женился на своей невестке.
Алёша Ломакин. Фото-альбом:
У меня чудом сохранился рассказ и маленький отрывок из написанного Алёшей.
День Победы
Накануне мне пришлось ночью возвращаться домой чуть ли не через весь город. Шёл дождь. Это был нудный и настырный дождь. Он то усиливался, то затихал, но ни разу не прекратился совсем. Весь промокший добрался я до дома, и сразу лёг спать. На следуюшее утро я проснулся с ощущением, будто всю ночь проспал где-нибудь на пляже в ясный солнечный день: во рту пересохло, в ушах звенело, перед глазами плавали красные пятна, всё тело горело, а голова трещала так, что я не сразу сообразил что проснулся. Когда же наконец явь победила сон, то я понял и другое - я заболел.
Весь день провалялся я в постели, то засыпал, то вновь просыпался, а к вечеру болезнь утихла, и я захотел есть.
В доме еды не было, только на подоконнике стояло блюдце, в котором начинал застывать кусочек расплавившегося за день масла. Сегодня праздник, девятое мая, значит магазины закрываются рано. Время - четверть девятого, значит
работает один Елисеевский. Оставалось выбирать, либо валяться до утра голодным, либо идти в магазин. Я начал одеваться.
Пустынными переулками шёл я к площади Пушкина. То ли от болезни, то ли от долгого лежания меня слегка пошатывало. Время от времени холодным ветерком пробегал по телу озноб. Я шёл опустив голову, не замечая, что твориться вокруг, и только отдельные звуки врывались в мое сознание. Вот кто-то хлопнул дверью, кто-то громко шлёпая перебежал улицу, вот из раскрытого окна ударила в ухо музыка, и долго ещё я слышу её за спиной, вот с урчанием проехала машина, вот кто-то шаркая ногами прошёл по той стороне улицы , вот слышится неторопливый разговор нескольких женщин, прохожу мимо, они замолкают, вот кто-то пьяно и одиноко выругался, вот мать позвала ребёнка, а вот слышно как укачивают другого. В общем обыкновенно и буднично в праздничный вечер в московских переулках.
Иное дело улица Горького. Здесь всё по другому, всё иначе. И хотя граница отделяющая её от тихого омута переулков всего-то в несколько шагов, я перешёл её и сразу оказался в другом мире: в мире толпы, толпы людей и машин.
Выйдя из переулка, я повернул налево, миновал площадь Пушкина, прошёл укрывавшийся за плотными шторами ресторан ВТО и подошёл к дверям Елисеевского. В дверях была давка. Поток потных, раздражённых и измятых людей, выбиравшихся из магазина, встречался здесь со свежим потоком людей, стремившимся попасть в него. У входа в магазин меня сразу же засосало во внутрь, я стал частью толпы. Сначала меня развернуло одним боком, и сдавило, потом стало немного свободней, и я смог развернуться грудью в дверям, но не тут то было, меня снова развернуло, но уже другим боком, опять сжало, но уже так что я вспотел, потом мне наступили сразу на обе ноги, потом меня просто понесло боком во внутрь магазина, и оставалось только как крабу быстро перебирать отдавленными ногами. В самом магазине было ненамного лучше. Прилавков видно не было, вместо них сплошной стеной стояли люди. От спёртого воздуха, от тесноты и непрерывного гама мне стало совсем невмоготу. Я стянул с себя шарф и сунул его в карман плаща, стало немного легче.
Оглядевшись, я заметил, что меньше всего людей было в молочном отделе, у прилавка где продавали уже расфасованные продукты. Я даже не стал подходить в нему, а встал в очередь в ближайшую кассу. Цифры в окошках кассового аппарата менялись с удивительной быстротой, и я очень скоро уже с чеком встал в хвост очереди в молочный отдел. Напротив у стены гудел винный отдел. Люди там стояли в шесть рядов. Казалось, что нет никакой очереди, а царит просто право сильного. Но на самом деле очередь была и её, повидимому, строго соблюдали. Какой-то парень, уже изрядно поддавший, подошёл к этому людскому валу, вытянул вперёд руку с зажатыми в ней пустой бутылкой и чеком, и решил попробовать счастья. -"В атаку! Ура!" - прокричал от и бросился пробивать себе дорогу к прилавку. В тот же момент раздался звон разбитого стекла , и через мгновенье несчастный вылетел из толпы, но уже в другом месте, без чека и без бутылки.
Вот, небрежно оттолкнув в сторону ещё вполне крепкую старушку, процедив: -"Дорогу молодым!" - врезается в толпу высокая конопатая девица, таща за руку своего парня. Что произошло с ними, я не успел заметить. Моё внимание отвлёк виртуоз, который, держа в высоко поднятой руке четыре бутылки, прокладывал себе обратный путь от прилавка. Он выбрался. Продавцов видно не было, они скрывались за гребнем протянутых рук.
Маленького роста военный тоже выбрался, придерживая одной рукой фуражку, а другой прижимая к груди бутылку.
"Петька" - заорал кто-то, -"Петька, мадера сколько?" - "Восемьнадцать градусов" - вместо Петьки хором ухнула толпа.
Восемьнадцать, четырнадцать, тридцать два, двадцать два градуса - урчала толпа, перебирая названия вин. Рубль восемьдесят, рубль девяноста четыре, три пятнадцать, два пятьдесят семь - вторила она сама себе. Маленькие часы, висевшие наверное ещё при Елисееве, показывали без семи девять. Толпа у винного отдела всё разрасталась, и чем ближе к девяти, становилась всё возбуждённей и неорганизованней.
Мой отдел молочный. У нас удивительно тихо. Следующая очередь моя, но я отвлёкся, я смотрю как выскакивают из дверей милиционеры и цепочкой, один за другим, вклиниваются в заочно пьяную толпу, наводя порядок, но где им, мало их, человек десять, а тут такая орава, но как ни странно в винном становиться тише. Меня толкают в спину, подошла моя очередь, Я протягиваю чек и говорю: - "десяток яиц, пачку творога, бутылку кефира".
- "Всё кончилось" - орёт на меня продавщица.
- "А что есть?" - спрашиваю я.
- "Масло, сметана, плавленные сырки, молоко."
Как идиот я повторяю последнее слово "молоко". Получаю семь бутылок молока. Пока сообразил, что к чему уже поздно.
Продавщица уже выясняет отношения со следующим покупателем. Я человек не настырный, быстро стушёвываюсь, поэтому прячу семь дурацких бытылок в портфель, отваливаю от прилавка, и медленно пробираюсь к выходу. Оглядываюсь на винный, его штурмуют уже по-серьёзному. Ещё бы, успеешь до девяти - будет у тебя бутылка, не успеешь - веселись в сухую, одна тягомотина. А потому - голову в плечи, локти к бокам, чек в кулак и вперёд к прилавку, вперёд к веселью. А потому - крики и ссоры, мат и угрозы, пропадай всё пропадом - даёшь День Победы.
И вдруг звонок, звонок длинный и раздирающий душу, кому весельем, кому унынием, и сразу глубокий вздох из тысячи глоток и дрогнули стёкла и разноцветные блики показались в них. Девятое мая, двадцать один ноль ноль. Салют.
Маленький рассказ
В этом году 4 ноября, это день рождения отца, я захотел навестить его могилу. У входа на кладбище я зашёл в цветочный магазин и с подвядшими астрами прошёл на территорию. День был морозный, редкие снежинки плавали в воздухе. На кладбище почти никого не было.
Уже издали я увидел как какая-то бесформенная фигура возится у могилы. Я подошёл поближе. Это была Маша. Я не видел её года два. Растолстевшая с красными от мороза руками она укладывала лапник. Услышав шаги, она выпрямилась, как-то очень по-деревенски поправляя платок. Увидев, что это я, она сделала шаг навстречу и стала всматриваться в меня. (Поезд по насыпи).
- "Ой, батюшки, Паша, слышишь Алёшенька пришёл."
Подошла и обняла меня, всхлипывая и утирая глаза и нос красной рукой.
- "Ну, Маша, не плачь" - почему-то я впервые назвал её, как в детстве - Маша, и на ты, так неожиданно всё это произошло.
- "Не плачь, не надо."
- "Да, я не оттого плачу"- сказала Маша, отходя от меня - "Я плачу, что ты совсем старый стал. И твоя-то жизнь прошла."
Может быть именно в этот день я и стал смотреть на кладбище не как случайный посетитель, но как будущий квартирант.
А Маша права, подумал я, и моя жизнь заканчивается. Но как быстро она прошла, как просто, как буднично...
Первое колено Второе колено Третье колено Четвертое колено Пятое колено Шестое колено Седьмое колено
I. Мария Исидоровна Ямчук (урожд. Волкова) (1876-1950)
1.Ольга Тимофеевна Ямчук - Ломакина (1910-2009)
2.Татьяна Тимофеевна Ямчук - Мартынова (1913-1997)
1)Эльвира Дмитриевна Мартынова
1))Марина Владимировна Терехова
1)))Никита Александрович Терехов
II. Пелагея Исидоровна Потылицына (урожд. Волкова)
1. Лидия Михайловна Потылицина
Третье поколение Четвертое поколение Пятое поколение
IV. Анна Исидоровна Толстоухова (урожд. Волкова)