Ольга Тимофеевна Ямчук-Ломакина

ТРЕТЬЕ КОЛЕНО, СЕМЬЯ ЯМЧУК

Ольга Тимофеевна Ямчук-Ломакина (1910 - 2009)

Ольга Ямчук родилась 7 мая 1910 года в городе Ржев. Ниже приведены два снимка шестимесячной крепенькой девочки, которую привезли в Великие Луки на показ родственникам. Мастерскую Т. Папроцкого посоветовала тетя Дуся, которая фотографировалась там ранее (см. Евдокия Исидоровна Оловянова).

Сирота

Моей маме - Ольге Ямчук, предстояла долгая, богатая событиями жизнь. Последние 11 лет жизни она провела со мной в городе Коламбус, штат Огайо, США.

Жила она в прекрасных условиях, её рассказы о жизни с удовольствием слушали знакомые, и я их записывала. Особенно часто она вспоминала голодное, полное лишений, сиротское детство, измученую нищетой и бесправием свою маму, Марию Исидоровну, и трудности, которые им удалось преодолевать.

Отец, Тимофей Никитич, умер летом 1915 года. Оле было пять лет. Позже она запишет в дневнике: "Я хорошо помню, как мы жили на станции в Нелидово. Жили мы не так богато, но и не бедно. Папа получал около 40 рублей. Но вскоре папа заболел; чем, почему и когда...больно ли ему было или нет - этого я не знала, нас с сестрой к нему не пускали. Не помню, как и когда он умер, об этом с нами не говорили, а только плакали. Папа лежал на столе, меня подняли к нему "попрощаться", но я начала его изо всех сил теребить со словами: -"папа, вставай, - уже пора" - меня сняли, а мама ещё хуже заплакала... Я помню, как нас выгоняли из квартиры. Тетя Дуся плакала, а мамы не было. Она искала работу по своей специальности - учительницы, которой занималась до замужества.

... после смерти папы в 1915 году мама поступила на должность заведующей врачебным питательным пунктом (в деревне Ущице, 20 км. на юго-восток от В. Лук ) - где, главным образом, она работала среди литовских беженцев. Здесь недостатков у нас никаких не было, т. к. мы были снабжены всеми продовольственными продуктами. Я помню, что рядом с нашим домом был большой парк, куда я со старшими ходила за грибами и ягодами.

(После 1917 года) ...мы поселились у тети Паши в Великих Луках. Помню, мы с сестрой играли в песке и, завидев маму в трауре, срывались с места...-"мама - хочем есть", получали поцелуй со словами: - "детки, идите поиграйте". Очевидно, маме неудобно было брать хотя бы кусочек хлеба у тети. Мама ездила в другие города, искала работу, но напрасно. Нам приходилось сидеть дома у тети, не вполне осознававшей положения сестры...

...Мама выхлопотала должность в деревне на расстоянии 20 верст (от В. Лук). Мы уехали, взяв из вещей самое необходимое, кроватей не брали, за исключением маленькой детской кроватки и двух перинок, да ешё корзину с бельём....Мы поселились в здании школы, которое находилось в погосте Низовичи. Школа стояла в стороне от населения и представляла собой высокий, неуклюжий и неприветливый дом."

Погост Низовичи находился в 20 км. от Великих Лук. Новая кирпичная церковь с колокольней была построена в 1823 году на средства помещицы Анны Петровны Львовой. Тогда же на месте старой деревянной церкви построили часовню. Церковно-приходская школу открыли в 1896 году.

Вот в этой школе, в жестокие 1918-1920 гг, учительствовала моя бабушка, Мария Исидоровна Ямчук. За время советской власти исчезли и село, и церковь.

Когда в 1918 г. в деревне Ущице закрыли "пункты питания", бабушка разделила остатки запасов с работавшими с ней женщинами. Свою долю она взяла в Низовичи. Шла гражданская война. Вскоре по всем "городам и весям" стали искать и изымать муку, а заодно и прочие продукты. Началась кампания "продразвёрстки". Для тех счастливых, кто не слышал о политике "военного коммунизма" и "продовольственной разверстке", даю цитату из Википедии: "Хлебная монополия была подтверждена Декретом Советской власти от 9 мая 1918 года в критических условиях гражданской войны и разрухи, а также действовавшей с 13 мая 1918 продовольственной диктатуры".

Осенью 1918 года в Низовичи к вдовой учительнице нагрянул отряд красноармейцев. Пришли по доносу. При школе жила "сторожиха". В её обязанности входило - утром отворять двери, а вечером их запирать, а также следить за чистотой и порядком. Кто-то из сельчан увидел в руке двугодовалого внука "сторожихи" небольшой огрызок белой булки, которым Оля или Таня поделились с голодным карапузом. У деревенских была только ржаная мука. Вот этот "кто-то" и донёс, что "учителка", что с детьми живёт на выселках в доме умершей "Горбуши", прячет пшеничную муку. Продотряд в доме запасов не обнаружил. Один из ретивых красноармейцев увидел маленькое чердачное окошко и хотел, было, по брёвнам сруба туда залезть, однако был остановлен командиром. Взглянув на малых деток, прижавшихся к городской дамочке, он сказал: -"Сам посуди, кто из них может так высоко вскарабкаться? Пшли, дальше.." Отряд ускакал, а мать и дети с облегчением вздохнули. Несколько дней назад Мария, услышав о бесчинствах продотрядов, с помощью дочери спасла свои небольшие запасы. Она привязывала ловкой, восьмилетней Оле на шею мешочек с мукой, и та, в результате многократных лазаний, сумела перетаскать её на чердак.

Вскоре пришла новая беда. Ночью в Низовичи прискакали "белые" и остановились на ночлег в школе. На зорьке они ускакали, но появился преследовавший их отряд "красных", который первым делом перестрелял всех собак в деревне. Затем, недовольные тем, что "белые" ушли, они стали искать виновного. Невзирая на то, что ключами от школы владела проживавшая при школе "сторожиха", виновницей, пустившей на ночлег врагов, объявили социально им близкую "учителку". На шею Марии накинули петлю и увели за подводой. К детям приехала родная тетя Дуся (см. Евдокия Оловянова). Дусенька поставила Олю и Таню перед "образами" и заставила молиться "за спасение мамы". Они долго молились, стоя на худых коленках. Мария вернулась. От природы строгая, терпеливая и немногословная, она не поведала детям, как ей удалось избежать суда и спастись.

В памяти моей мамы всплывали давно вышедшие из обихода слова. Шаршатка - толстая иголка для шитья грубых тканей и подковырки лаптей. Лапти для прочности "подковыривали" дополнительным слоем лыка, но носить их разрешали в школу только зимой, - до снегов и морозов бегали босиком. Шалгун - холщёвая заплечная котомка с верёвочными лямками (типа рюкзака), в которой носили продовольствие. В шалгуне Мария приносила детям из города пропитание и вещи, которые в деревне можно было обменять на продукты. Особенно ценился табак. Пачку табака можно было обменять на 3 яйца. Ольга помогала маме снимать с плеч тяжёлую поклажу и видела кровоточашие раны от впившихся верёвочных лямок. Когда удалось достать старые вожжи, из них сшили лямки пошире, но замены шалгуну не было. К зиме приносить продукты стало неоткуда, везде был голод. Не погибнуть помог случай. Поздней осенью крестьяне завалили старого медведя и объявили, что старая медвежатина ядовита. Мария рискнула и запаслась медвежатиной, которая помогла ей и детям пережить голодную зиму 1919-1920 года.

Школьница

Летом 1919 г. Мария Исидоровна ищет работу в городе, но находит её в деревне Веретье-2, Псковской губернии, а в 1921 г. её переводят ещё дальше, в Веретье-3. Единственным преимуществом этих деревнь было то, что они на 10 км ближе к Великим Лукам чем Низовичи. Все три деревни: Веретье-1, -2 и -3 находились на расстоянии около 2 км друг от друга. Веретье-3 имело второе название - Назимово. Википедия сообщает: "Численность населения Веретья-2 по оценке на 2000 год составляла 6 человек, на 2010 год — 2 человека." В самой населенной деревне Веретье-1 во время Второй мировой войны был военный аэродром. Численность населения в Веретье-1 по оценке на 2000 год составляла 18 человек, на 2010 год — 21 человек."

Фото: школьницы Оля и Таня Ямчук

Оля рано научилась читать. В детстве она охотно соглашалась читать Псалтырь и поминальные молтвы над покойником, так как в качестве платы ей перепадало немного кутьи. Насмотревшись на мёртвых в детстве, а, возможно, и по другой неизвестной мне причине, в зрелом возрасте мама старалась не ходить на похороны даже близких друзей и отправляла на них меня. Обладая невероятно цепкой памятью, мама и в старости могла прочитать многие молитвы, но до конца своих дней оставалась убеждённой атеисткой. Стала она ею в очень раннем возрасте, и на то была причина.

Закон Божий был обязательным предметом в школе. Преподавал его "батюшка" из местных-деревенских: пьяница невежественный и грубый.

На его уроке один из младших учеников стал шалить. Раздраженный "божий служитель" поднял мальчика за уши и стал трясти. В результате "гнева божьего" ребёнок оглох. Родители подали дело в суд, а Мария Исидоровна, как свидетельница произошедшего, дала показания. Священнослужитель дело проиграл, и Ольга впервые услышала поток грязной матерной брани, которую "поп" обрушил на маму. Какая уж тут вера в Бога.

1921 год вновь был очень голодным. Одинадцатилетняя Оля закончила школу первой ступени, а школы второй, основной ступени, в Веретье не было. Мария договаривается со своей сестрой Пелагеей, что Оля будет жить у неё в Великих Луках. Пелагею Исидоровну Потылицину (см) в наши дни назвали бы "бизнесвуман". Она - хозяйка модного пошивочного ателье, но в разруху и голод людям не до моды. В доме у Потылицынх маленькая Оля научилась шить и аккуратно заделывать швы, навык, который ей пригодился в последующей жизни. Предметом её огромного интереса и зависти было пианино, к которому племяннице не позволяли подходить. У Пелагеи единственная дочь - Лида - одногодка Ольги Ямчук. Девочки вместе ходят в школу, но на фоне способной к занятиям, активной племянницы, родная дочь проигрывает. Лида избалована, медлительна и плохо учится. Ухудшение условий жизни, подголадывание и неистовая любовь к дочери оборачиваются тем, что Пелагея отказывается содержать племянницу.

Зимой Ольгу отдают в великолукский приют для сирот. При приюте есть школа, но какая там учёба, когда голодают и учителя, и ученицы. У многих девочек туберкулёз. Однажды ночью в плохо отапливаемом спальном помещении, где кровати стоят так близко друг к другу, что слышно голодное ворчание в животе соседки, дети не могли уснуть. Неожиданно кто-то вспомнил, что вечером на кухню привезли морковь. Девочки дружно побежали на кухню и начали грызть неочищенные грязные корнеплоды. Утром директриса всех выстроила в линейку и учредила допрос, - "кто ел морковь?". Все опустили головы и молчали. В "разбое" призналась только Ольга. Быть честной мама учила её с младенчества. На следующий день её, в назидание другим, отчислили из приюта. Мария пришла за ней, и они пешком пошли домой в Веретье-2. Ниже, о дороге домой и о "сердобольных" русских мужиках можно прочитать в воспоминаниях моей мамы, написанных в США. Вскоре выяснилось, что у Оли туберкулёз. Бабушке пришлось приложить много усилий, чтобы вылечить дочь. Из-за болезни Оля пропустила год учёбы и очень сожалела, что отстала от сверстников.

Невель

В 1922 году Мария, наконец, находит работу в городе. Невель - древний город в "озёрном краю", в 62 км от Великих Лук. В нём и по сей день два железнодорожных вокзала : Невель-1 расположен на железнодорожной ветви Великие Луки—Полоцк, а Невель-2 — на железнодорожной магистрали Санкт—Петербург---Витебск.

В интернете я нашла следующие статистическиe данные 1910 года о Невеле.

"2 скотобойни на 9100 животных. Православных и старообрядцев 4248 (25%), католиков 422 (2,5%), евреев 12333 (72,5%), одна больница на 56 мест, 3 аптеки, 8 аптечных магазинов, врачей 2, фельдшеров 4, акушерок 15, дантистов 3, оспопрививателей 5. Жителей на одно место в больнице 303, на одного врача 8501. Извозчиков 30 (летом) и 40 (зимой). Телефоны имеют 10 жителей. Гостиниц 5, постоялых дворов 7, ресторанов 2, харчевен 3, буфетов 3, пивных лавок и винниц 14, жителей на одно трактирное заведение 850. Цена квартиры в 6 комнат 450 руб., в 4 комнаты – 300 руб., менее 4-х – 180 руб. Куб. сажень дров 16 – 20 руб. Свеча сальная – 25 коп. Хлеб ржаной 3,5 коп. фунт, мясо 10 – 13 коп. фунт. 4 православные церкви, 1 костел, 15 синагог, 3 православные часовни. Всего храмов 23, 1 храм на 739 жителей. 3 библиотеки, 1 типография, 1 типолитография. Клубная сцена 1, гимназия 1 (16 учителей, 304 учащихся).Учебных заведений 6, учителей 31, учеников 2834. 7 ремесленных заведений, 139 рабочих. Ярмарок 14: весной 5, летом 3, зимой 4 (больше, чем в других городах Витебской губернии). Торгуют скотом, свиными тушами. 2 сберегательные кассы, 1 ссудосберегательная касса, 10 страхагентов, 1 потребительное общество. 2 тюрьмы, 57 мест. Число обывателей, имеющих право голоса на выборах, 330, гласных 32 человека." Сост. по статистическим таблицам, опубликованным в изд.:Города в России в 1910 году. СПб.,1914. С. 71 – 188.

Мария - учительница начальной школы в Невеле-1. (Из писем мне известно, что она снимает комнату в доме Волчёнкова, рядом с домом Хобутовского, по соседству дома Гайсгори и врача Шириро, у которого жена дантистка. Все эти дома во время войны были разрушены). Ольга учится в средней школе в Невеле-2 в одном классе с будущим героем СССР Константином Заслоновым.

Мама вспоминала, что он был тихим застенчивым пареньком. В настоящее время школа №1 носит его имя. Каждый день ей приходилось ходить в школу по шпалам 3 версты. Особенно тяжело было зимой. Однажды идя домой из школы, и не справившись со снегопадом, Оля села на рельсы и от усталости, холода и голода уснула. Она могла погибнуть, но, к счастью, её обнаружил случайный прохожий. Он обратил внимание на сугроб на рельсах и принёс замёрзшую девочку на станцию Невель-1.

В Невеле Марии с детьми жить стало легче. Большим подспорьем являлась привилегия для работающих при железнодорожных станциях. С 1923 года они получают бесплатный билет (в обе стороны) в любую точку СССР для себя и несовершеннолетних детей. Каждые летние и зимние каникулы Мария с детьми отправлялась в далёкие путешествия. Они посетили республики Средней Азии, Кавказ, Крым, Украину... Ольга сохранила билет, по которому они путешествовали последний раз в 1928 году.

Оля Ямчук оставила дневник с записями об этих путешествиях. Особый интерес представляют её описания царского дворца в Ливадии и путевые заметки по Средней Азии. Они несколько раз побывали во всех её республиках и посетили древние столицы: Бухару и Самарканд. Особенно понравился весёлый интернациональный город Ташкент.

Из дневника: ..."Первая наша поезка была в 1923 году , мы остановились на станции Бирзула, не доезжая Одессы. Сходив на базар, мы были в восхищении и удивлении: целые горы арбузов и полные телеги винограда. Ох, и поели же мы вдоволь всего! Мы думали, что лучше Бирзулы и места нет!" В Одессе Мария Исидоровна, обеспокоенная частыми головными болями Ольги, записывает её на приём к известному офтальмологу, профессору Владимиру Филатову. Он ставит девочке диагноз - астигматизм и близорукость и прописывает специальные цилиндрические очки.

Из Одессы на пароходе "Пестель" они плывут в Ялту и посещают Ливадийский дворец. Среди прочих впечатлений тринадцатилетняя Оля пишет: "Во дворце сохранилась вся обстановка. Главное, что мне понравилось, это белые рояли царевен и их игрушки, и игрушки их брата Алексея: аэроплан, маяк и другие. Я видела потайную комнату, вход в неё был в виде красивого посудного шкафа, за которым открывалась лестница, идущая вниз, затем лестница кончалась, и начинался подземный ход, идущий до берега моря, так что царская семья могла спастись, спустившись через потайной ход к морю, где их ждёт судно. Окна дворца были очень большие, без перегородок, из целого стекла. Когда смотришь в это окно, то перед твоими глазами видятся замечательные картины под стеклом, изображающие море, вид на город или сад. .... Потом мы с мамой пошли во дворец Александра (отца Николая II) - этот был немного беднее и скромнее. На том месте, где он умер, и сейчас стояло его кресло, а у ног был выложен мраморный крест. Кровать стояла подбита и нетронута. ... Потом мы были во дворце персидского султана..."

"На обратном пути мы плыли на пароходе "Чичерин", он гораздо хуже, чем "Пестель". На пароходе мы решили взять маленького котёночка, с которым так подружились. Мы тогда не знали, кто такой Чичерин, и назвали нашего котика Чирка. По дороге в Невель мы волновались, что за его безбилетный провоз нас оштрафуют, но мы доехали великолепно. Когда мы приехали домой, то услышали, что в Невле пошли слухи о нашей гибели вследствии пароходокрушения, и подробно рассказывали о ходе наших смертей. Вот мы смеялись и удивлялись тому, что так рано люди заговорили о нашей смерти".

Бесплатный билет выдавался на детей не старше 16 лет. Чтобы сироты дольше получали льготу, добрый чиновник меняет годы рождения девочкам, делая Ольгу 1912-го, а Татьяну 1913 года рождения. При получении паспортов это изменение в датах рождения сохранились.

Невель - город между Витебской и Псковской областью, был последним городом еврейской оседлости. Согласно переписи 1910 года там проживало 17 тысяч жителей, из которых 72,5% составляли евреи. В школе дети часто говорили между собой на идиш. Способная к языкам и обладавшая удивительной памятью Ольга, в 90-летнем возрасте порой напевала на идиш песни из своего невельского детства. На окраине Невеля было поселение, которое прозвали "Америка", многие живущие там имели родственников в США и получали от них посылки. Дети из "Америки" выделялись тем, что одевались лучше других детей, что не могло не вызывать зависти у носящих обноски школьников. Перед окончанием школы учителя на собрании задали всем выпускникам вопрос - "кем бы они хотели стать?". Шёл 1929 год. В моде была авиация. Почти все ученицы, даже самые толстые и неуклюжие, хотели стать лётчицами или парашютистками. Фамилия Ямчук стояла последней в списке. Она тихо усмехалась, услышав стандартную мечту очередной "авиаторши". Когда же очередь дошла до Ольги, все были ошарашены её ответом: - "Я хочу выйти замуж и уехать в Америку". Никто тогда не мог предположить, что этой мечте суждено было сбыться.

Учительница, деревня Гладыши

Вот дневниковая запись от 21 марта 1929 года. "Сейчас пришла из школы. Очень часто, проламывая тонкий лёд, попадала в лужи. Погода лунная и воздух сухой. Сегодня в школе узнала, что НарКомПрос утвердил условия приёма в ВУЗ: учащимся 2-х ступеней будет даваться льгота, командировка, при которой не надо держать испытание. Вся рабочая молодёжь протестует... Ох, как бы я хотела получить командировку, но нет - я не активистка, да притом по социальному статусу не рабочая."

Выпускница невельской школы девятилетки с педагогическим уклоном ищет работу в Великих Луках. Невель теперь кажется Оле провинциальным. В Луках есть театр, она ходит на "Сильву" и другие оперетты. В них её завораживает всё: музыка, декорации, элегантные господа и дамы, яркие костюмы, светский этикет, балы и неверояная любовь. Ей очень хочется найти работу в В.Луках. Знакомый семьи Иван Адамович сообщает, что "при опорной школе" есть вакансия зав. библиотекой с окладом в 49 рублей. Оля подаёт заявление, но ей отказывают, на это место уже взяли активистку Эдельман.

После безуспешных попыток устроиться на учёбу или работу в Луках, Оле пришлось ехать учительствовать в деревню.

"Загнали меня очень и очень далеко... Из дома (Невеля) я выехала 17 сентября... На станции Куньи вещи уложили на подводу, села, спустив ноги, дроги были очень узкие. Мы ехали полную ночь, ехать было очень неудобно. 18 сентября наняла подводу из Усмыни (60 верст от Куньи) до деревни Гладыши (15 верст от Усмыни), куда меня послали учительствовать. Подвода остановилась около большого здания школы на самом краю деревни. Учительницы и сторожихи не было. Здание мне отворила посторонняя женщина. Вошла в школу одна-одинёшенька, много пустых комнат с ещё неоконченным ремонтом, в окно видно кладбище. Слёзы хлынули речьём... Я так далеко от мамы, которая так заботилась обо мне, которой я так обязана, и которую долго не увижу..."

Постепенно новая учительница привыкает к школе и ученикам. Она начинает новую тетрадь дневника 11 ноября 1929 года в 2 часа ночи стихами:

Могут часы сломаться,

Могут часы отстать,

Мне всё равно не удасться

Лишнего часа поспать.

Знаете кто меня будит?

Их пятьдесят человек,-

Каждое утро упорно

В школу идут чуть свет.

Улица сыростью плачет,

Полны воды сапоги,

Нет, ничего не значит

Дети мои стойки.

У Ольги требовательный, неуживчивый характер. Она знает, что вспыльчива, резка и легко может обидеть. Из дневника: "Я тяжёлый человек, грубый и чувствую, что мне здесь (в Гладышах) не ужиться. Я поссорилась с учительницей и со сторожихой уже не лажу. Так нельзя, но иначе я не могу. Не могу, чтобы страдало моё самолюбие".

Вот удивительная по откровенности запись от 29 ноября 1929 года: "Она плакала... Я сжала её руку так, что послышался лёгкий хруст пальцев. В этот момент я поймала себя на другом желании - прижать эту странную глупую девушку, которую я только что обидела. Прижать по-родному, крепко, утешить её, взять причинённую боль на себя, мучаться подобно ей, но только скорее искупить свою вину, передать всю силу, энергию и веру, которая бьётся во мне... И я это сделала..."

В Невеле остались друзья: Ядя Урбанович, Аня Сухорукова

и друг детства и юности Павел Снетков. Он - сын растреляного в 1918 году помещика. В семье было пять детей. Выживали трудно, но в доме сохраняли культуру чувств, быта и стремления к познаниям. Праздновались все отменённые советской властью праздники (Рождество, Пасха, Троица ...), на которые всегда приглашали Марию с детьми. Павлик рано начал работать на мармеладной фабрике и посылал Оле "сладкие" посылки в Гладыши, а затем в Москву. Судя по письмам и фотографиям, влюбленный Павлик неоднократно приезжал в Москву и долго сохранял нежные чувства к своей подруге детства.

Все мамины невельские друзья чудом пережили войну. Павел Снетков сумел получить техническое образование в Москве, но умер молодым от рака. С Ядей и Аней мама долго переписывалась. В 70-е годы ей удалось навестить "девочек" в Невеле. Живя в США, она часто их вспоминала. Я пишу их имена в надежде, что их потомки присоединяться к моему повествованию и напишут о себе и своих родителях. Судя по маминым рассказам, несмотря на трудности, молодёжь "в Невле" жила весело. Олина мама, Мария Исидоровна, в школе учила своих учеников танцевать бальные танцы, включая мазурку. Летом катались на лодках, зимой устраивались маскарады. Сохранилась фотография мамы и её подруги (Вали Ломакиной) в маскарадных костюмах, хранившихся в семье Волковых с дореволюционной поры. Мама уверяла, что она в мордовском национальном костюме. Так ли это, пусть судят этнографы.

Противоречивый, решительный и самолюбивый характер, вера в свои силы и "фантазии" приводят к тому, что в летние каникулы молодая учительница из глухой деревни едет в Москву, чтобы добиваться приёма в Высшее учебное заведение (ВУЗ).

Москва

Летом 1930 из провинции покорять столицу приезжает девушка в шляпке капором, в шелковом "тёти дусином платье", белых нитяных перчатках, с пожитками в плетёной корзине и с учительскими грошами в кармане. Получив отказ по сословному статусу в Химико-технологическом институте, гордая Оля решает не возвращаться домой. Она ночует на Белорусском вокзале, где её, как и прочих "ночивальщиков", гоняют. Появляется "добрая фея" - уборщица, которая на ночь даёт ей ключ от подсобки и подсказывает, что нужны подносчики кирпичей на ближайшей стройке. Так появилась первая работа и начало пути в рабочий класс.

Единственные далёкие московские родственники - многодетная семья Каштелян (см. Евфимия Макарьевна). Они живут в бараке у Савёловского вокзала, отец - машинист паровоза. Живут тесно, но какое-то время Оля ночует у них, деля один торчан с тремя троюрдными сестрами. Их добрый поступок помогает упорной Оле найти работу в Москве. С октября 1930 г. она - "счётный работник" в МосСоюзКож и снимает "койку" (у Альвины Ивановны) в доме на Пятницкой улице. Этот период своей жизни мама вспоминала очень тепло. Квартира коммунальная. Общение происходит на кухне. Фотограф-любитель, сосед Миша Табаков запечатлел на плёнке "вечерний ритуал чистюли". ( Оля дружит с Михаилом, Николаем и Лидой Табаковыми. Зимой они ходит на каток в Парк культуры, а летом 1931 года вместе путешествуют по Военно-Грузинской дороге и поднимаются на Эльбрус. )

С апреля 1931 г. работа делопроизводителя на фабрике "Новый хлопок" даёт целеустремлённой провинциалке право поступления на вечернее отделение Московского Текстильного института (МТИ) "без отрыва от производства". С сентября 1932 г. студентка-вечерница зарабатывает рабочий стаж на шёлко-прядильной фабрике "Пролетарский Труд" в должности техника-рационализатора.

В апреле 1933 года Ольгу Ямчук переводят на дневное отделение МТИ и предоставляют стипендию и общежитие на 2-ом Донском проезде. Это ли не осуществление мечты! Стипендия - меньше зарплаты, но начинается "общежитейская" студенческая жизнь: новые знакомства, танцы "до упаду", возможность сосредоточиться только на учёбе, поездки на практику в Ригу и Ташкент... Появляются друзья, с которыми добрые отношения (как и с Табаковыми) сохранятся на всю жизнь.

Ближайшей маминой подругой по общежитию была Нина Климова. Нищие студентки вместе ходили в театр и мечтали о красивой жизни. Однажды они решили питаться одними пирожными, потратив на них всю стипендию. В комнате было холодно, коробки со сладостями поставили под кровать. Вместо обеда к чаю доставали по одному вожделенному лакомству. Поголодав с неделю, они поняли, что такая диета им "не по желудку и не по карману". Нина Климова была единственной дочерью "Дуняши-красивой", редкой красоты крестьянки, которая до 1917 года безбедно жила на "содержании" у барина и родила ему дочь. О постреволюционой судьбе отца Нины я ничего не знаю. Несмотря на опухшие ноги, грузность и нескладную одежду, уже немолодая малограмотная Евдокия сохраняла царственную осанку, правильные черты лица и удивительную фарфоровую кожу. У нас в семье ей всегда были рады. Нина окончила МТИ и вышла замуж за потомственного дворянина, Алексея Николаевича Коншина. Несмотря на гонения, которым подвергалась церковь в 30-е годы, она мечтала о церковном браке, и мечта её осуществилась. Её муж, простой советский инженер, был чудом оставшимся в живых правнуком Николая Николаевича Коншина (1831-1918), одного из богатейших промышленников и землевладельцев Российской Империи. В 1938 году Нина родила сына Николая. Умерла она от скоротечного воспаления лёгких, когда ему не было и трёх лет. Её сын, Николай Алексеевич Коншин, в настоящее время живёт в подмосковном Серпухове, в котором Пролетарскую улицу недавно переименовали в ул. Коншина, воздав, наконец, должное огромным заслугам рода Коншиных перед городом и Отечеством.

Забегая на десятилетия вперёд, признаюсь, что мы с братом особенно любили, когда в нашем доме появлялся мамин однокурсник - неугомонный расплёскиватель оптимизма и сарказма, ни на кого не похожий "Юрка". "Инопланетянин" по имени Юрий Михайлович Филатов (1911-1991) вспоминается с восхищением нами и по сей день. Его "обэриутская" форма отказа от традиционных образов жизни в период "развитого социализма" того стоит. Сын англичанки и крупного инженера мостостроителя, владельца собственного дома в центре Москвы, он воспитывался с бонной, был очень музыкален, владел в совершенстве тремя европейскими языками, внешне - типичный, аккуратный, белобрысый слегка курносый иностранец (англо-саксонец). Жил он в общежитии МТИ. Отцовский дом был экспроприирован, в предоставленной в "коммуналке" комнате осталась сестра Нина. Родители сгинули где-то в Средней Азии, в районе последнего моста, который строил отец. "Юрке" суждено было пройти фронт, плен, ГУЛАГ, судебную тяжбу с бандитами, потерять московскую прописку..., но при этом не утратить честности, жизнелюбия, доброжелательности и чувства юмора; человек-праздник.

Мамина подруга Фаузия Хасановна в замужестве Садыкова, напротив, была всегда серьёзной. Она заплетала свои роскошные тёмные волосы в одну длиную косу, которая двигалась по спине в такт её шагам. Говорила она по-русски очень чисто и слегка нараспев. Училась всегда прилежно и после окончания института была оставлена в аспирантуре, а затем всю жизнь работала в родном институте. Когда в семье Ломакиных случилось большое горе, первыми на помощь пришли добрые интеллигентные Садыковы.

Из США мама часто звонила Фаузии и своим однокурсницам-отличницам Минне Цалюк и Зиночке Кацман. На занятиях они всегда садились в первом ряду и непременно задавали вопросы педагогу. В 60-е годы у нас на квартире артистичный Юрий Филатов потешал "девчонок" безобидно изображая сценки из их общей, студенческой жизни. Любимый муж Зиночки Кацман погиб в застенках КГБ в 1937 году. Минна приехала её утешить. Подруги прожили вместе более 70 лет. Мне вспоминаются их тёплые голоса и всегда своевременные добрые слова.

В июле 2013 года исполнилось 100 лет маминой однокурснице Людмиле Ефимовне Осиповой. При каждом общении поражаюсь её житейской ласковой мудрости.

Любовь и замужество

Поклонников у смешливой "девушки с характером" было несколько. Из Гладышей писал романтические письма местный комсомолец Семён Телесов, который помог "замять" дело о её дерзком выходе из рядов комсомола. Деталей не знаю. Мама рассказывала, что за отказ выполнять какое-то поручение, приезжий активист на неё прикрикнул:--"приказано выполнять - выполняй, а не то комсомольский билет положешь...". В ответ на эти слова юная учительница не задумываясь положила билет на стол и вышла из комнаты, навсегда оставив молодёжную организацию.

В Невеле остался добрый друг детства Павлик Снетков. В Москве дружба была с соседями - братьями Табаковыми. На работе был инженер Вася Буланов, " с которым можно было пойти в музей и театр". Мама, как и моя бабушка, не торопилась с замужством, но особенно тепло вспоминала ухаживания однокурсника москвича Сережи Глуздовского и его культурную московскую семью. С ним и его сестрой Евгенией (в замужестве Вестфаль) она сохраняла дружбу и в последующие годы. Я помню её сына: Николай Вестфаль был так красив, что его не портила даже советская офицерская форма.

Как обычно, судьбу решил случай, который произошёл во время репетиции Первого физкультурного парада и июне 1932 года. Вот, как мама сама описала счастливое знакомство: "Шла репетиция к параду, было очень весело. День выдался погожий. Готовился парад молодости, здоровья, силы и свежести. В этот день мы забыли о всех трудностях, мы жили в молодой стране, ведь прошло только 15 лет со времени революции. Репетиция шла долго и шумно. Подолгу топтались на одном месте. Меня поставили первой по порядку в 1-м взводе, 1-ой роты. Одеты мы были очень скромно - бежевая майка и коричневые трусики. В одном ряду со мной шла Люся Цветкова, которая была на два курса старше меня. К ней подошёл и разговаривал голубоглазый Яша Ломакин. Он, как и все командиры был в белом костюме с тремя красными нашивками на рукаве. Я ещё раньше обратила внимание, что он был самым красивым из всех командиров, а его друг, Боря Гольберт, называл его "Мироныч". Яша выделялся среди своих товарищей: немногословен, широкоплеч, кудрявые темнорусые волосы, силные руки и прекрасная осанка. Репетировали после занятий, и к вечеру стало прохладно, после приказа "вольно!", я прижалась к Люсе и, чтобы согреться, обняла её. Подошли Ломакин и Боря Гольберт: -"Что, девочки, замёрзли? Что осень наступила?". Неожиданно для себя я ответила: -" Нет, у нас весна, наша черёмуха вся в цвету!, а у Вас, тов. Ломакин, осень, и Ваша черёмуха осыпается..." и я потрясла рукой, показывая как сыпятся лепестки... Его лицо вздрогнуло, и, обращаясь в другу он сказал: "Вот видишь, Борис, я говорил тебе - женись. Да, "надо бить без промаха". Так мы с ним обыграли стихи Сергея Есенина." Так, с цитирования стихов тогда опального поэта, началось знакомство моих родителей, которые соединили свои судьбы, любили друг друга и имели детей без свадьбы и "оформления брака".

На фотографии ниже в центре стоит Ломакин, справа от него: Боря Гольберт, Миша Клиншов и Федя Кононов.

Все трое погибли на фронтах Второй мировой войны. Как жаль, что молодые командиры физкультурного парада не улыбаются. На нижней фотографии в доме отдыха, загорелая Оля Ямчук в верхнем ряду.

Сейчас в стремительном технологическом 21-ом веке поэзия не в моде. Поэтому позволю себе небольшое отступление от биографических описаний и процитирую те несколько строк из позднего стихотворения Сергея Есенина (1895-1925) "Думы, мои думы...", которые пелись студентами разных поколений, часто без идентификации автора:

"Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха -

Все равно любимая отцветёт черемухой"

Незадолго до своей ранней смерти Есенин написал поэму "Страна негодяев", в которой романтизировал анархиста, который ненавидит всех, "кто жиреет на Марксе". За эти и другие стихи большевики на протяжении многих лет стремлись придать его имя забвению.

Из маминого дневника: "До физкультурного парада я больше его (Ломакина) не видела, но смотрела на его большой портрет, вывешенный рядом с другими портретами отличников и общественников на 2-ом этаже перед входом в читальный зал. На первом этаже висел дружеский шарж. К фотографии красивой головы Ломакина была подрисована согнутая фигура, нагруженная объёмными книгами. На каждой из книг было написано название учебников и ряд общественных работ." В 1933 году Яша Ломакин фактически учится на двух факультетах. На четвёртом курсе он сдаёт 12 дополнительных экзаменов, чтобы перевестись на экономическое отделение и получить специальность инженер-экономист.

Замечательно романтические надписи было принято писать на обороте фотографий. Так поступали мамины поклонники. Папа просто ставил дату или расписывался. На своей фотографии мама старательно-каллиграфическим почерком оставила длинную надпись: "Яша, в память о настоящем и надеждой на будущее в день годовщины "знакомства". Яша - это твоя Лёля - береги её. Она тебя любит." 12 июня 1934 год".

Скупые факты биографии: Мама умела "вскружить голову". В 1934 году семейной паре Ольге Ямчук и Якову Ломакину предоставляют отдельную комнату в общежитии МТИ на Донской улице.

В 1935 году Яша Ломакин за экстраординарную дипломную работу зачислен в аспирантуру. В 1936 году родилась я.

В июне 1937 году Ольга защитила диплом и получила звание инженера-технолога по шёлку. Работала на фабрике "Красная крутильщица", откуда была переведена на должность зав. лабораторией на шёлко-крутильную фабрику им. Максима Горького. В августе 1939 года семья выехала в США в связи с командировкой Якова Мироновича Ломакина. Так, неожиданно для неё самой, казавшееся парадоксальным, идущим в разрез с общепринятыми нормами, сбылось желание своенравной выпускницы Невельской школы.

Дальнейшая жизнь мамы стала целиком связана с судьбой мужа - Якова Мироновича Ломакина. О нёй подробнее можно прочитать на сайте: https://sites.google.com/site/jacoblomakin/

АМЕРИКА. САН-ФРАНЦИСКО

Во время войны, будучи женой Ген. консула, Ольга Тимофеевна Ломакина принимала активное участие во многих дипломатических мероприятиях. Особенно отмечалось встреченное овациями выступление О. Т. Ломакиной перед двухтысячной аудиторией 19 марта 1944 года на собрании, организованном Русско-Американским Обществом. Это, пожалуй, единственное известное выступление жены советского (да и современного российского) дипломата перед такой огромной аудиторией.

Девятого июня 1943 года владелец судоверфей Джозеф Моор (Joseph Moore) предоставил почётное право жене Генерального Консула О. Т. Ломакиной “крестить” корабль “Монарх морей” ("Sovereign of the seas"). По старинной морской традиции спуск со стапелей “на счастье” сопровождается разбиванием бутылки шампанского о нос корабля. Портрет "крёстной" должен висеть в кают-кампании все годы существования корабля.

На фотографии Ольга Тимофеевна Ломакина передаёт председателю Женского Комитета Анастасии Юргенсон альбом с благодарностью Русско-Американскому Обществу за оказанную помощь. Альбом был прислан из СССР и подписан Героем Советского союза лётчицей Валентиной Гризодубовой.

Я очень сожалею, что мама ничего не написала о жизни в США (1939-1944) и (1946-1948) гг. Возвращение в Москву с двумя маленькими детьми через охваченный войной с Японией Тихий океан было очень тревожным. Ночью и днем на наш корабль неоднократно с кормы залетали японские истребители. Известно, что с кормы залетают при подготовке к атаке. Объявлялась воздушная тревога. В ожидании бомбежки пассажиров в спасжилетах выстраивали рядом с зенитчиками на палубе. Алеше было 1,5 года, папа держал его на руках. Я помню холод и брызги волн, однако, спокойствие родителей перед властью судьбы передавалось нам детям. Мы не испытывали страха. Когда мы, наконец, вступили на землю в Находке, мама от пережитого стресса упала на колени, зарыдала и стала целовать землю. Помню, как папа её поднимал и успокаивал. Когда через полтора года выяснилось, что надо возвращаться в США, мама ехать не хотела. Её довод : -" зачем нужно было подвергать опасности семью с маленькими детьми, чтобы вскоре посылать их вновь через океан?" Но таковыми были законы времени и работа папы. Впереди был очень тяжелый, полный неопределенностей август 1948 года. Об этой стрессовой ситуации можно прочитать в сайте: https://sites.google.com/site/jacoblomakin/

Ниже приведены факсимильные копии маминых записей, написанных в 1998 году в США. По ним можно судить о суровом времени и о характере автора