А ЧЁ НАС БОЯТЬСЯ!?

***

Любимой песней Юрия Николаича была следующая:

Не расстанусь с комсомолом,

Буду вечно молодым!

Быть вечно молодым его обязывало положение: первому секретарю обкома ВЛКСМ не пристало стареть. Но к сорока годам, Юрия Николаича начала подстерегать одышка, макушку головы посетила громадная плешь, а сами волосёнки ужасно поседели. Пристрастие к горячительным напиткам, придало одутловатому лицу первого секретаря несколько кирпичный оттенок. В общем, проникновенно, с душой и с комсомольским задором, Юрий Николаич безнадёжно старел. И даже, регулярно подкрашиваемые седые волосёнки, не могли этому как-то воспрепятствовать. Чуть выдувающийся вперёд живот дополнял картину сию, а короткие кривоватые ножки - завершали.

Будучи перманентным вожаком молодёжи, Юрий Николаич выходил в свет в одном и том же костюме. Лет двадцать. Жена его, Ася Андревна, регулярно штопала костюм, там где это было надо. Благодаря чему, костюм имел вполне приличный, хотя и - несколько затасканный вид. Впрочем, на производительность хозяина, костюм никакого влияния не оказывал.

Деньги Юрий Николаич любил больше всего на этом свете, а потому никогда и ни с кем, деньгами не делился. Асе Андревне приходилось принимать кое-какие усилия, дабы выбить из супруга нужные, для ведения домашнего очага, средства. Юрий Николаич был скуп до чрезвычайности. В конце-концов, Ася Андревна, плюнув на приличия, занялась делом куда более результативным: она начала регулярно обшаривать карманы перештопанного костюма и, надо отдать должное, каждый раз находила в них - искомое. И - в требуемом количестве. Также, она знала наперечёт все заначки немолодого супруга. Сама же Ася Андревна была старше Юрия Николаича лет на пять. На собственную красоту она махнула рукой, давным-давно, за ненадобностью. Она прекрасно знала, что супруг обязан своей должностью Андрею Иванычу - первому секретарю обкома КПСС, отцу Аси Андревны. И этого было достаточно для существования крепкой и дружной семьи.

А вообще-то, красотой, Ася Андревна не блистала. Никогда.

***

Петрович жил на кладбище. Более того, он там работал. Звали его Алефтин. Собственное имя Петровичу не нравилось. Ибо, на взгляд его, отдавало оно чем-то женским. Ибо не знал Петрович, что все имена женские произошли - от мужских. В данной связи, Алефтин, всю свою сознательную жизнь, предпочитал, чтобы звали его по отчеству.

Росточка Петрович был среднего, нраву - весёлого, возраста - не совсем преклонного, но и далеко не юного: пятьдесят лет. А жил он, когда-то, возле кладбища. Лет пять назад выгнала его, окончательно, жена из дома. И, таким образом, стал он жить возле собственного дома.

По молодости, любил Петрович выпить. Шибко любил. А по пьяной лавочке - чудить начинал. То в собачью будку залезть норовил, то соседям - стёкла перебить, а то на "копейке" погонять. Убил он, почти напрочь, ВАЗ 2101, подаренный тёщей на свадьбе.

И вот как-то по весне, выйдя в очередной раз из травматологии, обнаружил Петрович, что семейное ложе его занято. Сявой. Он как раз, дрова во дворе колол. Весело поигрывая колуном, Сява объяснил диспозицию чрезвычайно просто:

- Ишо раз появишьси...Убью.

Была у Петровича на кладбище личная каптёрка, где "у шкапчике", в обязательном порядке стояла дежурная поллитровка. Кроме поллитровки, там всегда была дежурная карамелька. Аскетичное убранство жилища дополняли составленные в углу лопаты и продавленный диван у стены. Грубо сколоченный стол - у окна, с постоянно задёрнутыми, никогда не стиранными занавесками. Висящий на противоположной стене венок, навевал не то чтобы тоску, но строгую аксиому: все мы там будем. Траурная лента на венке была подписана просто и незамысловато: Петровичу - от Господа. Надпись на ленте, будучи в порыве вдохновения, вкривь и вкось, написал как-то, сам Петрович.

В обязанности его входило не так уж много. Обтесать свежевырытую яму, убрать могилу, принести - подать, отойти - не мешать. Анатолий Васильич, директор кладбища, пристроил Петровича смотрителем. А так как смотрителю никуда, после работы, идти - не надо, то был он ещё и сторожем. По совместительству.

Жизнью своей Петрович был совсем доволен. Ибо протекала она вполне тривиально, в перерывах между обивкой гробов, похоронами усопших и продолжительными запоями, с более-менее тяжкими последствиями.

***

Капитанша, на кладбище, была своим в доску, человеком. Работники кладбища давно привыкли к растрёпанной, давно немытой бомжихе. Роста Капитанша, для женщины, была высокого. Кости - широкой. Когда-то прекрасное лицо её, со временем превратилось в некую маску, где глаза, рот и нос пытались слиться воедино. Когда-то шикарный бюст её, со временем обтрепался, как густой розовый куст под ураганным ветром. Когда-то...

Когда-то Капитанша жила счастливой семьёй с мужем, капитаном Угро. Ждала ребёнка. Промозглым ноябрьским утром, в дверь постучала беда: при задержании банды погиб капитан Угро. Вместо ребёнка получился выкидыш. Разум жены капитана слегка помутился. С тех пор она переселилась на кладбище.

Капитанше было сорок три года. На вид ей можно было дать - пятьдесят восемь. Любимой обувью Капитанши, в любое время года, были резиновые сапоги. Любимой одеждой - что попало. Любимым развлечением - пьянка. Впрочем, любимое развлечение, давно и безнадежно, превратилось в смысл жизни.

Бестелесной тенью матери Гамлета, возникала она в разных частях кладбища, как правило там, где хоронили, либо - поминали. Терпеливо ждала, иногда подходила к похоронной процессии. Бывало, её нещадно били, но чаще всего - входили в понимание момента, наливали. Оставляли на могиле чего поесть.

Жадно хватая куски с расстеленной газетки, Капитанша сердито бурчала:

- У, суки! Могли бы и побольше оставить...

Её низкий хриплый голос распугивал кладбищенских собак и ворон, терпеливо ждущих своей очереди.

Её мать, женщина пожилая и несчастная, очень часто пыталась вернуть дочь к нормальной жизни. Она приходила на кладбище, отлавливала Капитаншу, насильно тащила её домой. Отмытая и накормленная, Капитанша приобретала человеческий вид. Но, проходила неделя-другая, и опять на кладбище можно было услышать:

- У, суки...

Через три года явно бесполезной борьбы, пожилая и несчастная мать отдала Богу душу. Некому стало возвращать дочь к нормальной жизни. Шли дожди, падал снег. Постоянство природы постоянно везде. На кладбище областного городка постоянство природы дополняли, хаотично вышагивающие туда-сюда, резиновые сапоги.

А когда-то Капитаншу звали Наташей.

***

Юрий Николаич любил жизнь во всех её основных проявлениях. Основных проявлений было два: пожрать и бабы. И чтобы оба - на халяву. Или, как любил говорить первый секретарь, почёсывая чуть выдувающийся вперёд живот, на ша'ру. Какому из двух проявлений комсомольский вожак отдавал предпочтение, сам он ответить затруднялся. А потому, будучи вне дома, он во что бы то ни стало, стремился свести оба основных проявления воедино. Ну, и чтобы...соответственно: на ша'ру. Потому как, будучи дома, жрать приходилось без баб, с Асей Андревной. А с ней - не хотелось. А портрет тестя, всем своим видом, грозно вопрошал:

- ТЫ ИСПОЛНИЛ СВОЙ СУПРУЖЕСКИЙ ДОЛГ, ПАСКУДА???

Исполнять Юрий Николаич был готов, и даже - рад, но только не с Асей Андревной. Однако - приходилось. Ибо некуда было деться, в просторной пятикомнатной квартире, от всевидящего ока портрета тестя.

В глубине души, Юрий Николаич справедливо полагал, что женщина старше двадцати пяти лет, безнадёжно устаревает для секса. Его секретарша, Катерина Львовна, отлично зная об этом, тщательно скрывала свой возраст. Ей было - двадцать семь. Будучи блондинкой от рождения, с правильными чертами лица, она почти имела легендарные "90-60-90", при росте - метр семьдесят девять. (талия была - чуть шире).

Филолог с красным дипломом, она отлично владела немецким и английским, знала толк в делопроизводстве и, в отличие от своих предшественниц, отменно печатала, слепым методом, на пишущей машинке .

И всё-таки, Юрий Николаич находил в ней один, очень серьёзный недостаток: Катерина Львовна очень медленно одевалась! Может, это и хорошо, где-то...там, в борделях загнивающего капитализма, но только - не в кабинете первого секретаря обкома ВЛКСМ.

Сколь верёвочка ни вейся...всё равно - укоротят. В пятницу, тринадцатого августа, Катьку, за этим занятием, чуть было не застукал Андрей Иваныч. Словно почуяв неладное, рвался он в кабинет с настойчивостью носорога (хорошо дверь была заперта). Юрию Николаичу пришлось даже затолкать полуголую Катерину Львовну в шкаф (туда же он бросил юбку и лифчик).

- Ну, не умею я по-другому... - оправдывалась секретарша из шкафа.

- Молчи! Дура! - шипел на весь кабинет молодёжный вожак.

- Открывай, зятёк! - нёсся могучий бас из-за двери.

Мимоходом убрав со стола лишние стаканы и приборы, Юрий Николаич почему-то перекрестился и, с тяжёлым сердцем, пошёл открывать дверь.

***

В кабинете первого секретаря обкома ВЛКСМ висел стойкий запах смешения разгорячённой женской и мужской плоти. Так может пахнуть только половая связь. Не обращая никакого внимания на запахи, чем-то озабоченный Андрей Иваныч, прошёлся по кабинету, сел во главу огромного т-образного стола:

- Где эта, твоя... Екатерина...?

- Катерина...Андрей Иваныч. Катерина Львовна...

- Да не всё ли равно!? Где эта простоды'ра?

(шкаф негромко скрипнул)

- Во Фрунзенском районе. У них проблемы там...с квартальным отчётом.

- Понятно. А ты чего тут заперся?

- Так - обед, Андрей Иваныч...

- Ах, обед...Ну, давай, пообедаем. Неси стакан.

На столе, возле бутылки дешёвого коньяка, лежала початая плитка шоколада. Больше, из еды, ничего не было. Андрей Иваныч, никого не дожидаясь, налил себе добрых полстакана, тут же опрокинул содержимое в собственный рот.

- Что за гадость ты пьёшь, зятёк!?

"Что Катька принесла, то и пью", - мысленно парировал зятёк.

- Удавишься ты когда-нибудь, от своей жадности, Юрик...

И не давая зятьку возразить, тесть продолжил:

- Значит, так. Зачем я к тебе собственно, зашёл. Афиногеныч преставился. Маразматик сраный. Похороны - завтра.

- Он же - в соседней области. По обмену опытом.

- Мы тоже думали, что - в соседней. А он тут, рядом, отъезд обмывал...пока не загнулся. Короче, так: собирай своих пионэров...

- Андрей Иваныч, у меня - комсомольцы...

-Да не всё ли равно!!! - первый секретарь обкома начал терять терпение, - Собирай своих пионэров...и чтобы все были - со слезами на глазах. И со всем - подобающим. А раз твоя секретарша где-то шляется...

(шкаф опять негромко скрипнул)

- Мебель бы тебе давно пора поменять, Юрий Николаич. Скрипит уж, вся. Того и гляди - развалится!

И уже - возле самой двери:

- Чем у тебя тут воняет!? Ты бы хоть проветрил, что-ли...

***

В субботу Петрович проснулся ближе к вечеру. Он всегда просыпался в субботу (и в воскресенье) ближе к вечеру. Это были его законные выходные.

Подойдя к осколку зеркала, приклеенному "до шкапчика", он долго теребил свой, давно небритый, подбородок. Причёска его, тоже, оставляла желать много лучшего. Пройдя несколько раз по растрёпанным патлам растопыренной пятернёй, Петрович полез "у шкапчик". "У шкапчике" ещё оставалось. Ровно полстакана. Опорожнив содержимое, Петрович развернул обёртку, достал дежурную карамельку. Долго и с наслаждением - нюхал надкушенную конфетку. Потом - опять завернул в обёртку. (не жрать же её; чай - закуска). Достал из банки, заменяющей пепельницу, более-менее приличный окурок. С удовольствием закурил. Обращаясь к висящему венку, констатировал:

- Сиди не сиди, а идтить надоть...

Чертыхаясь и матерясь, Петрович отыскал, среди составленных в кучу лопат, вполне приличный стебельковый веник. Достал из-под стола небольшую баночку краски, кисточки, ветошь. Сложив нехитрый скарб в хозяйскую сумку, добавил туда фонарь и бутылку растворителя.

- Ну, всё, пошёл, - попрощался он с венком.

Навесив на дверь амбарный замок, Петрович не спеша двинулся по центральной аллее в глубь кладбища.

***

- Куды прёсси на ночь глядя? - низкий хриплый голос вывел Петровича из задумчивости.

- Капитанша! Я те, кода-нить, накостыляю! Закурить дай!

- На. Я сёдня - богатая...

- А чё так?

- Да, у водилы... попросила одну, а он пачку отдал и грит: "Вали, бабка, отсюда, тут - похороны..."

- Можно подумать, тут кода-то свадьбы играли...Кого хоронили-то?

- Да, туза какого-то. Полгорода - на Белое согнали. Трибуну соорудили. Часа полтора трепались. Потом пионеры...какие-то хороводы над гробом водили. И всё, знашь, через раз: "Клянёмся!" Потом стрелять начали...

- Дык, салют. Тузам он и положен. И чтоб - на Белом, в сторонке значить, от нормальных...

- Ладно, - подвёл итог беседе Петрович, - Дошёл я.

Он зашёл в ближайшую ограду, поставил на стол хозяйскую сумку.

- У тебя чё, помер тут - кто? - тихо усмехнулась Капитанша. И смех её больше походил на клёкот хищной ночной птицы.

- Тут все померли. Иди, не мешай. Могилку надо убрать. Крест, стол подкрасить...

- Тю на тебя. Темнеть уж начинает. Как же ты, в потёмках-то, красить будешь?

- Фонарик у меня есть. Иди, Капитанша. Иди. Потом - приходи. Мне завтра перед людями отчитаться надоть.

- Ну, смотри. А то пошли, тут - недалеко...

Шаркающей походкой Капитанша двинулась по центральной аллее в самый конец кладбища.

***

Товарищи!!!

Трудно выразить словами чувство великой скорби, которое переживает, в эти дни, наш город - в частности, и область - в целом...

После тяжёлой и продолжительной болезни...не приходя в сознание...

Остановилось сердце идейного борца за коммунистические идеалы!

Член КПСС практически с пелёнок, он чётко поддерживал и развивал её линию!

Вся его жизнь принадлежала партии и работе во славу этой партии!

Яркий ум и необычные способности организатора снискали ему заслуженную славу не только в любом уголке нашей области, но даже - за её пределами!

Он был любящим мужем и заботливым отцом!

Товарищи! Неутолима боль в наших сердцах, неимоверно тяжела утрата...

В эту тяжкую минуту скорби ещё теснее сплотим наши ряды вокруг родной коммунистической партии, её президиума и центрального комитета!

Кладбище гудело. Растревоженные звуком громкоговорителей вороны кружились стаей в бездонном синем небе, согнанные со своих насиженных мест. Оратор сменял оратора. Пионеры клялись в верности делу Ленина, клялись продолжать нести знамя марксизма-ленинизма, уроненное было усопшим, после долгой и продолжительной болезни.

Афиногеныч, всю жизнь - не приходя в сознание, лежал теперь в красивом ярко-красном гробу. Пожалуй, впервые за долгие годы совместной работы, сотоварищи видели соратника трезвым. Строгий и с закрытыми глазами, возлежал он, скрестив на груди натруженные руки; руки, которые долгие годы не поднимали ничего - тяжелее гранёного стакана.

Многих горожан согнали, чтобы проводить идейного борца в последний путь. И все они пришли. По идейным соображениям. И ни один не пришёл - по зову сердца.

Когда Юрий Николаич начал порываться на трибуну в третий раз, Андрей Иваныч понял, что этот балаган надо по-срочному сворачивать. Пионеры до того разошлись в своих клятвах в непосредственной близости от могилы, что один из них, мелкий и любопытный, чуть было не свалился в яму, не для него приготовленную. А в задних рядах потихоньку начинали поминать.

Андрей Иваныч привлёк зятька за шиворот, как можно ближе к себе:

- Товарищ первый секретарь! - зашипел в самое ухо Юрию Николаичу тесть, - Когда ж ты, сволочь, успел...

- Товарищ первый секретарь! Я - в норме. Мне ещё надгробную речь толкать...

- Пошёл вон, толкатель! Я с тобой потом поговорю... Коля, - обратился Андрей Иваныч к стоящему рядом плечистому пареньку, - Отведи этого оратора до машины.

- Я сам. Не надо меня - отведи.

Шёл Юрий Николаич на удивление ровно (привычка, отработанная годами). Но Коля, помня наставления первого секретаря обкома, на всякий случай шёл сбоку, готовый подхватить комсомольского вожака, если - что...

Андрей Иваныч дал знак. Пионеров, по-скорому загнали в автобус. Землекопы, с плохо скрываемой радостью, схватились за крышку... Потихоньку, на месте недавней ямы, вырос высокий холм с крестом. Заваленный венками и цветами, походил он, издали, на пасхальный кулич.

Спи спокойно, дорогой товарищ. Во блаженном успении вечный покой...

***

Юрий Николаич погнал служебную Волгу по объездной, на новые участки. Над вечереющим кладбищем нависал покой. В траве стрекотали цикады, по ветвям немногочисленных здесь деревьев - щебетали немногочисленные пташки; слышался отдалённый лай собак и гудки близких поездов. А из Волги неслось на всю округу:

...Голос твой, счастливым эхом,

Раздаётся там и тут.

Ты приехал! Ты приехал!

И тебя давно здесь ждут...

Чего искал средь свежих могил первый секретарь обкома ВЛКСМ? Искал он уединения. Катерина Львовна, быть может, не искала, но по долгу службы, находилась при шефе. А шеф, как увидел утром её траурный наряд, категорически запретил секретарше выходить из машины. На всё время панихиды. Юрий Николаич боялся, что Андрей Иваныч, увидя секретаршу, убьёт его на месте

Сидя на пассажирском сиденье, рядом с комсомольским вожаком, Катерина Львовна гостеприимно распахнула ноги. Юрий Николаич одной рукой сжимая руль, пытался вести машину, другой - шарить в черных атласных трусиках секретарши. Ни то, ни другое, толком, ему не удавалось. Петляя туда-сюда по узкой грунтовке, служебный автомобиль чуть было не врезался в чью-то оградку.

- Тормози! А то - приедем, - Катерина Львовна решительным жестом откинула руку первого секретаря от собственной промежности; расстегнула запредельное декольте чёрной гипюровой блузки; из узкого, столь же чёрного, лифчика выпала огромная, увенчанная темно-красным соском, грудь.

Юрий Николаич обеими ногами вдавил педаль тормоза в пол машины.

***

Оргиастика длилась часа полтора. Юрий Николаич, всё пытался достичь столь желаемого оргазма, но как-то - не свезло. А меж тем, почти окончательно стемнело. На чёрное августовское небо потихоньку выползала луна.

- Хватит! Поехали домой, - Катерина Львовна томно потянулась всем свои прекрасным голым телом, до хруста в суставах.

- Да подожди ты. Давай, выпьем по чуть, да поедем...

- Что прямо - здесь!?

-Да вон - стол. Рядом...

- Ну, ладно. Сейчас. Только - оденусь...

- Ты пока оденешься - утро наступит. Ладно, давай, не затягивай.

Юрий Николаич давно уже был облачён в свой перештопанный костюм. Выйдя из Волги, он распахнул все четыре двери, открыл багажник. В багажнике стояло пол ящика коньяка и два пакета со снедью. Прихватив бутылку и один из пакетов, комсомольский вожак, подошёл к ближайшему столу. Поставив бутылку, начал выкладывать закуски.

- Катя!

- Да иду уже! Иду. Чего тебе надо!?

- Стакан прихвати.

- Ладно.

Минут через семь, тщательно причесанная и подкрашенная, из машины вышла Катерина Львовна.

- Тебя только за смертью посылать! Давай стакан! - Юрий Николаич начинал терять терпение.

- Не нашла.

- Чего - не нашла!?

- Стакан не нашла.

- А с чего я, по -твоему, пить буду!?

И тут венки на могиле зашевелились. Из-под них, на свет божий, вылезла худая, грязная рука! Чёрная земля опадала с неё! Узловатые пальцы её сжимали гранёный стакан! И низкий хриплый голос резанул по ушам, ударил громом средь ясного неба кладбищенской глуши:

ДЕРЖИ СТАКАН, МИЛОК! ТОКА МНЕ ЧУТОК НАЛЕЙ!!!

Катерина Львовна, недолго думая, свалилась в глубокий обморок. Юрий Николаич, недолго думая, громко пукнул, и с диким воем рванул в сторону центральной аллеи...

***

Капитанша вылезла из-под венков. Отряхнула подол полинялого, никогда нестираного платья:

- Надо чё-нить новое найтить.

Она уже давным-давно разговаривала сама с собой. Ей не нужен был собеседник.

Кряхтя, она подошла к, заставленному едой, столу:

- Вот ето - дело...

Капитанша схватила бутылку коньяка, налила полстакана, залпом осушила:

- Надо же! Открыли даже...Ну, дай Бог...

И только потом она обратила внимание на лежащую навзничь молодую девушку. Чёрная мини-юбка задралась на ней - дальше некуда, являя миру соблазнительные белые ляжки и и чёрные стринги.

- Страмота-то кака', оспади, твоя воля...

Капитанша наклонилась над девушкой, начала стукать её ладонью по щекам:

- Дочка! Очухуйся! Хватить лежать...

Катерина Львовна застонала и открыла глаза:

- Бабушка!!! Ты - не мёртвая!?

- Кака' я те - баушка... Да хрен с ним. Баушка, так - баушка. Вставай, унучка! Живая я. Спала я тут. Ну, подумашь, устала трохи. Под венки залезла, чтоб не озябнуть, значить. А тут значить, этот, твой хахаль, слышу, одно орёть: Из чего я пить буду...? Ну, а мне чё? - мне ни жалко. Стакан, он завсегда - со мной, - Капитанша рассмеялась клёкотом хищной ночной птицы.

Катерина Львовна смертельно побледнела, услышав этот смех, но как-то совладала с собой, поддержала беседу:

- Это мой начальник, бабушка. А где он?

- А я почём знаю. Как заорал, вдруг, ни с того , ни с сего. Я аж напужалась. И побёг куды-то. Он у тя, как - нормальный?

- Он - козёл, бабушка. Похотливый и трусливый козёл.

Катерина Львовна, окончательно придя в себя, пощупала трусики:

- Ой, бабушка! По-моему, я... того...

- Чё, обсикалась, дочка? Ничё. Я, было дело, не только обсикивалась...

- Я сейчас. Ты подожди.

Катерина Львовна вскочила, отряхнула соблазнительно-упругую попку, одёрнула юбку (слава Богу, хоть юбка сухая), подскочила к машине. На заднем сидении валялась дамская сумочка. Секретарша порылась в ней и быстро нашла то, что искала. Запасные трусики. Были они шёлковые и белоснежные. Ну, и ладно. Сейчас - не до вкусовых нюансов. Главное - сухие.

Сняв мокрые стринги, Катерина Львовна была готова зашвырнуть их куда подальше, в темноту. Но, в последний момент - остановилась. Открыла бардачок. В закрытом отделении для мелких вещей и документов, в правом углу, у самой задней стенки, прикрытый какими-то бумажками, лежал гранёный стакан! Криво ухмыляясь, Катерина Львовна, достала его, скомкала трусики и плотно затолкала их в стакан:

- Получай, сволочь!

***

Секретарша вернулась к столу.

- Дочка, а чё ты вся - в чёрном? У тебя чё, помер - кто?

- У меня - нет. Просто, хоронили мы тут, сегодня, одного ...зама.

-Туза ентого, что ли? Что - на Белом...?

- Да. На Белом. Бабушка! Выведи меня отсюда! Мне страшно! Я домой хочу!

- Не гоношись, дочка. Счас пойдём, - Капитанша опрокинула ещё полстакана коньяка, заткнула горлышко бутылки розочкой с венка, - Счас, тока, соберу здесь усё. Оставлять низя, ни-ни. Сожруть.

- Кто, бабушка? Неужто - покойники?

- Ни богохульстуй. Энтим уж - ничё ни надо. А вот энтим...

Старуха прокричала в темноту:

- Найда,Найда! Ку'тю-ку'тю...

Откуда-то из куста вынырнула дворняжка. Дрожа всем телом, она не решалась подойти близко к секретарше.

-А чего она трясётся?

- Да боится, что ты её сожрёшь! - захихикала Капитанша.

- Бабушка! Я тебя умоляю, не смейся больше!

- Ладно. Найда! Лови, - Капитанша кинула кусок мяса. Найда схватила его, чуть ли не слёту, и растворилась в темноте.

- Ну, пошли, чё ли?

- Подожди. Пойдём-ка сюда, бабушка.

Катерина Львовна подвела Капитаншу к открытому багажнику Волги. Выглянув из тучи, яркая луна осветила содержимое багажника.

- Забирай, бабушка. Всё забирай!

- Ну, куды мне, одной-то!? Помогай давай...

Секретарша взяла у Капитанши пакет, из багажника достала - второй.

- Ты, дочка, иди за мной. Никуды не сворачивай, - Капитанша схватила ящик с десятью бутылками коньяка и тихонько пошла вперёд. За ней, с двумя пакетами в руках, виляя стройными бёдрами, засеменила Катерина Львовна. И скоро железные набойки её шпилек зацокали, во всю мощь, по асфальту центральной аллеи кладбища.

***

Петрович почти докрасил крест, когда к оградке, тяжело дыша, постоянно оглядываясь туда-сюда, подошёл мужик, держась за правую сторону груди, с ошалелыми от животного ужаса, глазами:

- Товарищ! У вас спички есть?

- Держи, - Петрович протянул вежливому просителю коробок,- Закурить дай...