Летний пейзаж

ББК 84(2 РУС) 6

К 438

Кирюшин О.Н.

Летний пейзаж на фоне издыхающей коровы (зарисовки почти с натуры). Повесть. Издательство ООО "Полиграфический комплекс ЭСМА-ПРИНТ", р.п. Каменоломни - 2014 - 268 с.

ISBN 978-5-905914-14-0

Повесть "Летний пейзаж на фоне издыхающей коровы (зарисовки почти с натуры)" открывает задуманный автором цикл о людях и судьбах Крайнего Севера.

Книга издана за счет средств автора

____________________________________________________________________________________________

Mutato nomine de

te fabula narratur...*

* * *

–Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершил посадку в аэропорту города Певек. Температура воздуха за бортом – минус 26 градусов. После прохождения пограничного контроля вам будет предложено пройти к выходу. Первыми вы-ходят пассажиры второго салона. Спасибо за внимание!

А на календаре было 17 марта. Весна. Но здесь весны не было. Весна осталась где-то там, позади, за тысячи верст от аэропорта Апапельгино. А здесь был пограничный контроль. Двое, в военной форме, двигались, удаляясь друг от друга, один – в сторону кабины пилотов, другой – в хвост самолета. Прапорщик и старлей. Они равнодушно забирали у мужиков паспорта, глядели в них, и раскладывали документы по карманам форменных плащей: одни – в правый, другие – в левый. В действиях пограничников просматривался некий алгоритм: они не просто так раскладывали красные книжицы по карманам. Они вначале смотрели в документ и только потом, найдя в нем некую бумажку, закрывали паспорт и отправляли его на самое дно соответствующего кармана: правого или левого.

Наблюдая за паспортным пасьянсом, Васька тупо гадал: А куда они станут совать документы, когда карманы заполнятся? Ответ пришел очень быстро. Старлей, на манер фокусника, откуда-то из рукавов извлек два черных полиэтиленовых пакета и переложил паспорта в них: из правого – в один пакет, из левого, соответственно – в другой. Двигаясь по салону, он продолжил, как ни в чем не бывало свой незамысловатый пасьянс, временами перекладывая документы из карманов в пакеты.

Кое-кому старлей паспорта возвращал. Это были либо местные жители, либо те, кто сумел получить временную прописку, что позволяло свободно передвигаться в районе по-граничной зоны, коей по существу являлся не только аэропорт, но и сам город Певек – административный центр Чаунского района Чукотского автономного округа.

Когда очередь дошла до Васьки, он сунул паспорт в холодную узкую руку худого как жердь старлея, попутно отметив,

____________________________________________________

Слова и выражения, выделенные *, поясняются в Примечаниях.

что плащ на погранце висит как на вешалке. Старлей раскрыл паспорт и начал неспеша его листать. Дойдя до последней страницы, старлей вопросительно посмотрел на Ваську:

–Вызов где?

Васька протянул ему скомканный листок бумаги: телеграмму, которую он получил 24 февраля, из которой следовало, что Дирекция Н-ской артели приглашает его, Макашова В.М. на работу, в качестве электрика.

Подписана телеграмма была коротко: Юкнис.

Старлей покачал головой, расправил бумажку, сложил вчетверо, и положил в паспорт, после чего отправил Васькин основной документ в правый карман.

–Ну вот, Василий Митрофаныч, остался ты без документа, удостоверяющего личность, – констатировал Васька. Ну, а дальше то что?

–Уважаемые пассажиры! Наш полет завершен. Командир корабля и экипаж прощаются с вами и желают всего хорошего!

Уважаемые пассажиры, не приходя в сознание от большой дозы спиртного, принятой в процессе девятичасового пере-лета, сомнамбулической поступью* двинулись к выходу. Васька мало чем отличался от своих будущих коллег. Растрепанные волосы и перевернутые глаза, наполненные паническим страхом, страхом неизвестности, глядели на окружающую действительность с чувством неизбежной безысходности. Все. Приехали. Конечная. Дальше – только море и Северный полюс.

Большинство из уважаемых пассажиров, также как и Васька, впервые прилетели в этот суровый край. Чукотка. Что знал о ней Васька? Что знали о ней остальные? Да, собственно, ни-чего. Когда-то на уроке географии, молодая и толстая учи-телка, постукивая дубовой указкой по такой же дубовой Васькиной голове, визжала тонким фальцетом: Запомни, Макашов, деревья в тундре – не растут! Она, вообще, много чего рассказывала про тундру, но география Ваську, что называется "не вставляла", впрочем, как и другие предметы, предусмотренные курсом средней школы. И вот теперь образ молодой и толстой учителки во всем своем великолепии торжества явился пред очумелыми глазами Васьки. И тонкий фальцет бил по ушам: Ну что, болван, убедился!? И Ваське было страшно.

А в округе завывал ветер. И от него было еще страшнее. Казалось, что ветер несет с собой именно то Космическое дыхание вселенского холода, о котором так любят потрепаться в своих виршах всевозможные поэты. Но поэты, они, как правило, рассуждают о "вселенском дубняке" возле жарко натопленной печки. Им хорошо. Они мыслят исключительно глобальными категориями. Какое им дело до Васьки? Какое им дело вообще до кого-нибудь? Да, будь Васька поэтом, он может быть, оглядев далекий горизонт, начал бы декламировать:

Передо мною – снежная пустыня,

Раскрыла мне объятия свои...

Но Васька не был поэтом. Он мог срифмовать, к примеру, слова "колхоз" и "совхоз", но на большее его не хватало. Да к тому – жутко болела голова, и хотелось опохмелиться.

У входа в аэропорт старлей передал один пакет с паспортами какому-то смазливому, полуседому мужику в полярке: специально пошитой куртке с капюшоном. Другой пакет достался какой-то бабе в красивой норковой шубе. Это были официальные представители двух артелей: Н-ской и Аргона.

Прапорщик сделал то же самое.

* * *

Серая коробка аэропорта осталась позади. Самым ярким впечатлением об Апапельгино для Васьки послужило то, что он увидел, как на погрузку в самолет отправили деревянный ящик прямоугольной формы, размеры которого были в пределах 2х80х80. В свое время Васька не один год проработал на кладбище, землекопом. Он знал, что именно находится в этом ящике. Гроб. Ну что ж, начало – вполне оптимистичное!

Трехосный Урал неспеша тащился по зимней дороге. Вахтовка. Так называется машина, предназначенная для перевозки пассажиров. Ехать предстояло долго. Васька это сразу как-то понял. Ему казалось, что вахтовка двигается не по дороге, а по стиральной доске. И тут Васька сделал для себя открытие: в тундре нет дорог, в тундре есть направления. Ему предстояло сделать еще много открытий. Но пока Васька об этом не знал. Он тупо оглядывал пассажиров. Кое-кто спал, не смотря на остервенелую тряску салона; в задних рядах потихоньку опохмелялись; остальные – сосредоточен-но курили. Вот уж точно, дым – коромыслом. Хоть топор вешай.

Васька думал. Надо заметить, что занятие это не очень ему нравилось, но больше делать было нечего. Что же привело сюда его, Василия Митрофановича Макашова? Что заставило остальных мужиков покинуть родные места и прилететь за тысячи километров в этот забытый богом регион? Ответ, вроде был на поверхности. Деньги. Большие деньги. Старатели неплохо зарабатывают. Да они, вообще, гребут эти деньги лопатой. Но Васька знал, что подобные заявления, мягко выражаясь, не соответствуют действительности.

Большинство из присутствующих попало на Чукотку через так называемые кадровые агентства. В родном Васькином городе подобных агентств – пруд пруди. Они постоянно заключают какие-то не вполне легальные договоры с мужика-ми. Потом этих мужиков везут, зачастую, неизвестно куда и зачем. Васька уже не раз "наступал на эти грабли". В результате – он перестал верить всевозможным агентствам.

Адрес артели ему дал Серега, дальний родственник. Серега предупредил, чтобы Васька не рассчитывал на большие бабки. Для этого надо быть специалистом в области золотодобычи, а к этому – идут годами. Серега продиктовал только номер телефона и сказал: "Дальше – действуй сам, чтобы потом не на кого было обижаться". И Васька действовал. Четыре месяца он ждал вызова. Звонил, отправлял по факсу копии документов, опять звонил, кого-то убеждал, что-то доказывал.

И вот он здесь, и все былое осталось где-то, за бор-том. Ну, хорошо. Допустим, Васька прилетел сюда сознательно. Ну, задолбала его Валька своими пошловатыми вопросами, к примеру: "А чего, дорогой муженек, мы сегодня жрать будем?". Теперь вот пусть посидит и подумает – ЧЕГО! Хотя, это – никакая не причина, а так – треп собственной души. Выходит, что от бабы убежал? При одной только мысли об этом Ваську начинала пробивать отчаянная злость. Ну, а для чего остальные здесь? Хотя…до чего же вредно думать на опохмел души.

А вахтовка все тащилась себе потихоньку. Ландшафт за окном навевал тоску. Снег, снег, снег. Поваленные столбы, вместе с проводами лежали на этом снегу, и никакая птица на них не сидела! Иногда навстречу попадались подобия по-селений: десяток домишек, стоящих вместе. Окна в них были выбиты, двери – сорваны с петель. Казалось, что люди давным-давно покинули эти дома. В общем, так оно и было. Вначале девяностых годов прошлого века Гайдар, который шагал впереди, поставил на этих местах крест. Большой и толстый. Вкратце его доктрина сводилась к тому, что капиталовложения, вкладываемые в Крайний Север, себя, как бы не оправдывают, а овес, как известно, нынче дорог, и вообще, места здесь тихие и ловить здесь нечего. Таким образом, начался повальный отток людей на Большую землю, или на материк, как здесь принято говорить. Буквально на глазах некогда обеспеченный край превратился в то, чем собственно, был первоначально: в безжизненную снежную пустыню.

По обочинам дороги, то тут то там, валялись пустые бочки из-под солярки, брошенная техника, груды металлолома, скрученные в бухты алюминиевые и медные провода. Пассажиры с великим изумлением провожали глазами это изобилие. Все это было брошено под открытым небом и никому до этого не было никакого дела. Жорик справедливо заметил:

–Вот бы все это сдать! До конца жизни можно потом не работать.

Васька вместе со всеми глядел на горы ржавеющего и окисляющегося металла, и невеселые мысли приходили к нему в голову. Сколько тут всего валяется: миллионы рублей под ногами. А на материке Ваське пришлось продать кой-какую мебель. Мебель эта была никому не нужна. Пришлось уговаривать соседей. Выручили. Взяли все оптом, за бесценок. На вырученные средства Васька прошел медкомиссию и доехал до Москвы. Билет на самолет ему предоставила артель. Вроде бы бесплатно. Самое главное, чтобы это "бес-платно" потом боком не вышло.

* * *

Вылетали из аэропорта Внуково. Пассажиры "пьяно-го рейса" – так именовали себя сами старатели, при каждом отлете старались изо всех сил, чтобы в аэропорте их помни-ли как можно дольше. Временами это им удавалось настолько, что руководство аэропорта, а также соответствующие службы, призванные обеспечивать пассажирам комфортный и безопасный перелет, всерьез задумывались: а не пристроить ли к основному зданию аэропорта некое подобие сарая, снабдив его соответствующей надписью: Закуток для старателей. Посторонним вход – нежелателен!

Также предлагалось снабдить это подобие сарая стальной бронированной дверью – для пущей безопасности окружающих. Окна предполагалось не делать, чисто из этических соображений: ни к чему малолетним пассажирам наблюдать "сон разума" взрослых дядей. Туалет, за ненадобностью, то-же предлагалось не делать, потому как пьяный старатель испражняется не там, где положено, а там, где приспичило, зачастую, даже забыв снять штаны.

Прочие пассажиры, вылетающие по маршруту "Москва-Певек", не то чтобы держались от старателей подальше, нет, прочие пассажиры старались как бы не замечать старателей; философски взирая на затяжные предполетные оргии заложников золотого тельца, они прекрасно знали, что вся эта антуражная вакханалия суть цветочки. Ягодки, обычно, начинались после прохождения "точки невозврата", когда старатели, после прохождения зоны спецконтроля и досмотра по-падали в предполетный накопитель, в котором, собственно, и ожидали посадки на самолет.

Нельзя сказать, что сотрудники линейного Отдела Внутренних Дел аэропорта Внуково когда-либо ели свой хлеб даром. Вкупе с другими сотрудниками аэропорта они, в конце концов, добились весьма ощутимых результатов в деле организации безопасности граждан на предмет использования воздушных судов. Не в пример железнодорожным вокзалам России, в коих можно тихо и незаметно дожить до глубокой старости, в аэровокзале аэропорта Внуково Васька не увидел ни одного бомжа. Также не было здесь вездесущих старушек, вместе с ихними пирожками а-ля с пылу, с жару. Вообще, здесь никто ни к кому не домогался в неудержимом желании втюхать бесплатный чайник...тысячи этак, за полторы. Будучи на Павелецком вокзале, Ваське, вместе с двумя будущими коллегами, пришлось буквально прорываться сквозь строй оголтелых дарителей всевозможной хрени, которые требовали за свой подарок всего-то ни-чего: тройную цену. Дарители хватали Ваську за руки, пытались вырвать сумки.

В душе Васька посмеивался над отутюженными, лощеными данайцами*. Еще бы. В прошлом году он сам вынужден был почти также промышлять в городе Сочи. Успев поднабраться правил игры у тамошних прохиндеев от маркетинга, Васька самостоятельно ходил по квартирам ничего не по-дозревающих Сочинцев и гнусаво блеял:

–А сегодня мы впариваем вам эту хрень!!!

И Сочинцы велись. Ну, не то чтобы очень. Потому как за предложенный бесплатный чайник могли и с лестницы спустить: Хватит, набрались уж!

Бывало даже так, что рекламный агент едва произнесет знаменитое:

–И только сегодня мы вам дарим все это бесплатно!!!

Хозяин квартиры тут же выхватывает у него из рук "подарки" и скорее за двери – шасть. И – тишина. Рекламный агент, наконец-то заслуженно одураченный, начинает ломиться в двери, орать, что он сейчас разнесет здесь все к чертовой матери. А из-за двери толстая тетка, визгливым фальцетом, в унисон ему верещит:

–Пошел вон! Хулиганье! Сейчас милицию вызову!!!

А у рекламного агента в паспорте стоит прописка: поселок Осталопово Суходрищенского уезду. Ему сейчас, для полно-го счастья, милиции как раз и не хватает. Мало того, что за бесплатные "подарки" теперь расплачиваться придется, так еще и за отсутствие временной регистрации – ментам ручку золотить.

От не очень-то сладких воспоминаний Ваську от-влекла следующая картинка: Жорик, сорокатрехлетний бутуз, будущий коллега, наконец-то угодил в нечистые руки акул сетевого маркетинга. Девица неопределенного возраста, с непонятного цвета волосами и порочно очерченным ртом, своим нехилым бюстом буквально затолкала Жорика в тихий уголок, для того чтобы разделать его, что называется под орех. И хотя взять с Жорика, в тот момент было нечего, будущего коллегу надо было спасать. Московские данайцы, они, как известно, не брезгуют ничем. Пока глаза Жорика сосредоточенно изучали содержимое запредельного декольте девицы, стайка дарителей начала оттеснять Жорика от его же баула, набитого нестиранными, давно вышедшими из моды, семейными трусами и всевозможными гаечными ключами: накидными, торцевыми и разводными.

Другой будущий коллега, Шурик, исходил на фистулу, совсем как Павловская собака; у него открылось обильное слюноотделение. Глазами он так и пожирал девицу неопределенного возраста, особенно в тех местах, где заканчивалась ее укороченная мини юбка.

Подскочив к Шурику, Васька бесцеремонно хлопнул его по плечу:

–Ну ты, старый кобель, держи сумку, я – скоро!

Пробив брешь в монолитной стене дарителей, Васька схватил за руку плотно вошедшего в сексуальный ступор Жорика и потащил его в суровую действительность:

–На воздух, похотливое животное! На воздух!

Жорик пытался слабо упираться:

–Ну, постой. Да, постой же ты. Она ж чего-то хочет...

–Я тебе после объясню: чего она хочет!

Громкий беззлобный смех дарителей заглушил конец фразы, которую произнес Васька. Видимо, дарителям был не чужд Отечественный кинематограф прошлых лет.

* * *

Удобно присев под плакатом: ВНИМАНИЕ! В ЗАЛЕ ОЖИДАНИЯ ВЕДЕТСЯ ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЕ, человек десять старателей неприкрыто пьянствовали. Остальные пьянствовали тоже, но выглядело это действо весьма пристойно, особенно если глядеть со стороны: этакое законспирированное под чаепитие, с обязательным исполнением "Боже, царя храни", заседание ячейки РКП(б), чья популярность вначале века ХХ сыграла с населением России столь злую шутку, что последствия ее не разгребли до сих пор.

Васька впервые присутствовал на подобном фуршете. Выпить Васька любил и, как ему казалось, умел. Пил он во многих местах и по-разному, но под недремлющим оком видеокамер – как-то не довелось. Выплеснутые на экраны телевизоров всевозможные реалити-шоу, далеко уже не первый год перекраивали мозги россиян на новый лад, переворачивая с ног на голову общепринятые нормы морали и права. Что естественно, то – небезобразно. Новый смысл этой поговорки трактовался с экранов телевизоров во всей своей красе и необузданности, сообразно всевозможным верованиям и понятиям.

Людей, к примеру, помещали в громадную стеклянную банку, в которой они ели, пили, отправляли естественные надобности. В общем-то, много чем они там занимались, эти люди в стеклянной банке, под круглосуточным наблюдением видеокамер. Но люди эти шли в банку добровольно, в поисках славы ли, денег, не суть важно. В банке все просто: надо было, всего лишь, перегрызть горло всем прочим, любым доступным способом, и вот он, главный приз, твой. Со старателями все было гораздо сложнее.

Старатели не хотели – в банку. Им было незачем перегрызать друг другу горло ради какого-то мифического главного приза. Просто обстановка складывалась таким образом, что временами старатели вылетали в Певек суток по трое, а то и подолее. Виной тому были пресловутые метеоусловия, на которые, зачастую, сваливались все прочие моменты, связанные с подготовкой борта к вылету. Отсутствие топлива, некстати вышедшая из строя система шасси, подобного рода неприятности могут произойти в любой авиакомпании планеты. Просто любая авиакомпания планеты отлично знает, что за этим последует. А последует за этим выплата неустойки пассажирам, купившим билет на борт данной авиа-компании, потому как не сумели пассажиры вовремя вылететь по вине авиакомпании. Тут все зависит от цены билета. Но есть форс-мажор, это когда никому ничего платить не надо, это когда возникают обстоятельства непреодолимой силы, это когда, к примеру, аэропорт прибытия внезапно по-ломался и там, непонятно для чего, "растащили плиты, прям со взлетной полосы". Но так как подобное случается редко, всем авиакомпаниям планеты остается, в основном, уповать на погоду. Всем. Но только не Российским! Потому как Российские авиакомпании сами делают погоду в отведенном для них государственном воздушном пространстве. И здесь дождь продлится ровно столько, сколько надо, в связи со сложившейся ситуацией. Потому как, если платить неустойку пассажирам, вылетающим по маршруту "Москва – Пе-век", то начнут они зарабатывать неплохие деньги, протираючи штаны в ожидании борта. А так: пардон, в деревне Гадюкино – дожди! Вот и все взятки.

Проблема эта, в сущности, стара как мир. Канули в лету те времена, когда все летали самолетами Аэрофлота. Времена канули. А проблемы – остались. И сейчас куда ни лети, в какую российскую авиакомпанию не суйся, все равно, изо всех щелей и дырок прет наружу старый добрый Аэрофлот!

Но не только в этой связи старатели так подолгу добираются к месту своей постоянной работы. Проезд до Москвы старателю Н-ской артели никто оплачивать не собирается. Добирайся, как хочешь, на чем хочешь, а главное – ни в чем себе не отказывай. Вот и добираются с необъятных просторов постсоветского пространства русские, украинцы, белорусы, казахи, киргизы, узбеки... Кто – как, и кто – на чем. И, ясное дело, ни в чем себе не отказывают. Просто, обстоятельства иной раз складываются таким образом, что старатель, из-за боязни опоздать на борт, покидает родимый дом недели за две до намеченного вылета. Расхождения в расписаниях ставят старателя перед жесткой дилеммой: либо приехать в Москву за пять дней до вылета, либо через полчаса – после. А так как борты в Певек вылетают из Внуково нечасто: два раза в месяц – зимой, четыре раза – летом, то приходится старателю суток по пять до вылета сидеть безвылазно в аэропорту, глотать пыль и подыхать с тоски, так как привык старатель либо пить, либо работать, и третьего, как говорится, не дано.

Пока старатель будет в зале ожидания один, сидеть он будет, в общем-то, смирно: буравить стенку взглядом, вздыхая о былом. Но стоит появиться тому, кто совпадает с ним по общности взглядов...

В тот вылет, совпадающих по общности взглядов, собралось человек сто шестьдесят.

* * *

Будучи в зале ожидания аэропорта Внуково, вы можете даже не увидеть работников милиции. У вас не будут постоянно спрашивать наличие документов и билетов. В вашем распоряжении – бесплатные туалеты, к вашим услугам – великолепный курительный зал: если вы по каким-то при-чинам не хотите выходить на улицу, то преспокойно можете курить в здании аэропорта. Если вам станет плохо, бегом – в медпункт, там вас напичкают бесплатными таблетками!

Старатели не торопились бежать в медпункт за бесплатными таблетками. Вылет откладывался на шесть часов, и у старателей еще оставалось кое-что в сумках для того, чтобы достойно встретить это событие.

Васька, Шурик, Жорик и еще пяток потенциальных золотодобытчиков с пьяным упоением внимали давно не-бритому мужичку с лихо закрученным чубом. Правой рукой мужичек постоянно хватался за левый бок, пытаясь отыскать там несуществующую шашку:

–Дайте мне две сотни сабель, и я возьму этот город! Я по-ставлю его на колени! Мы пройдем парадным маршем по Красной площади!

Бывший урядник растерял в своей жизни все, кроме вредных привычек. Последним местом его работы был конезавод имени рыцаря Айвенго, затерянный в каком-то волчьем углу Ростовской области, где бывший урядник из милости был принят рабочим по уборке конюшни. Основных достоинств у Володьки Гойты было два: первое – патологическая тяга к спиртному и второе – наличие хронического энуреза*, который обострялся после каждой попойки.

Директор конезавода: Баглай Илпедифорович Притуга, человек в высшей степени положительный, при всем прочем, имел громадный рост, не менее громадные – кулачищи и, небольшого размера, голову. Точно поставленным ударом в лоб он спокойно мог свалить с ног быка-трехлетка, но без надобностев этим своим качеством не кичился.

Любимым напитком Баглая Илпедифоровича был местный шмурдяк, который местная шантрапа, по недомыслию, называла косорыловкой. Оно, конечно, и в магазине можно взять, но рази ж там – напиток? Так, недоразумение одно.

Бывалоча, по лету, обхватит Притуга четверть* своей безразмерной лапищей, опорожнит, чуть ли не до половины и затянет хриповато:

Ой, да не степной орел

Подымается,

Ой, да то донской казак

Разгуляется...

А Гойта хилится рядом, голосит лающим дискантом:

Ой, да не летай, орел,

Низко ко земле,

Ой, да не гуляй, казак,

Близко к берегу.

А не то вдруг встрепенется седеющий Баглай, ударит об земь купленной в "Детском мире" (наконец-то по размеру) фуражкой и пустится в плясовую:

Раз, вечор, моя милая,

Был в гостях я у тебя.

Ты неласково приняла,

Огорчила ты меня.

И, уже теряющийся в объятьях сивухи, из последней мочи дерет глотку Володька:

–Жги, Педифорыч! Одинственный раз живем! Так-растак иху мать!!!

К началу второй четверти Гойта обычно не доживал, валился покатом в будяки* и там засыпал.

Очухавшись посеред ночи, Володька тупо глядел на раскидистую жерделу: под ней, за широким столом, обтянутым дешевой клеенкой, среди опавших бурелых жердел*, сидел пьяный вдрызг Педифорыч и, не обращаясь ни к кому конкретно, бурундил* в темноту:

–Дайте мне две сотни сабель, и я возьму ентат город...

* * *

–Атас! Менты!

Для российского уха это не просто слова, означающие крайнюю степень опасности для застигнутых врасплох, в неподходящее время, в неподходящем месте, людей. Это – своего рода доминанта, нависшая дамокловым мечом над целыми поколениями россиян, взлелеянных неугомонной песнью милицейского свистка вкупе с такой же, сиреной.

Словно из параллельного мира долетели до Васькиного слуха слова команды, призывающие организм к мгновенной реакции на внешний раздражитель. Призывал Ваську к действию здоровенный детина из соседнего междусобойчика, уютно расположившегося в уголке, за огромным пилоном*. В отличие от Васькиной компании, эти ребята выпивали, оглядываясь по сторонам, в коей связи сумели, без посто-ронней помощи, заметить работников милиции на дальних подступах к зоне, временно оккупированной старателями. Другие междусобойчики тоже заметили, и – моментально попрятали все остатки спиртного; прихлебывая нейтральную Пепси-колу, они казалось, только и ждали момента, дабы затянуть:

Царствуй во славу, во славу нам...*

И только Васькин междусобойчик портил картину всеобщего благочестия. Более того, в данном кругу сепаратно вынашивалась идея свержения правящего класса!

Дело в том, что кроме Капитоныча, мирно дремавшего в обнимку со своим чувалом, прочие сепаратисты убывали на Чукотку – первый раз, в коей связи не знали как себя вести в зале ожидания. Подробного инструктажа на сей предмет, ясное дело, им никто не прочитал. Поначалу Васька энд компани чувствовали себя абсолютно не в своей тарелке, но после второй рюмки они напрочь забыли, где, собственно, находятся.

Работников милиции было трое. Неспешно и вальяжно направлялись они к месту производства работ. Нельзя было ни в коей мере сказать, что чувствовали они себя как медведи на нерестилище. Нет. Внуковские менты скорее напоминали доярок, деловито поспешающих на вечернюю дойку к неугомонно мычащему стаду.

Медведями на нерестилище чувствуют себя солдаты право-порядка на железнодорожных вокзалах, где повсеместный ментовский беспредел приобретает порой, запредельные формы, в отличие от добропорядочного аэропорта Внуково.

Инстинкт самосохранения моментально оторвал Васькину задницу от железного, в сеточку, кресла зала ожидания. Менты были сзади, в двадцати метрах. В распоряжении Васьки оставались считанные секунды. И тогда он, ни о чем более не думая, даже ни с кем не попрощавшись, элегантной, слегка запинающейся походкой английского лорда, скорым аллюром потрусил в курилку: подальше от места развивающейся трагедии. Более всего в этот момент он по-ходил на пассажира электрички, успевшего заскочить в вагон именно в тот момент, когда двери со свистом и шипением начинают сходиться.

Работники милиции даже бровью не повели, наблюдая за несанкционированным отходом некоторых несознательных граждан с места совершения правонарушения. Милиционеры прекрасно знали, что сейчас старатели убывают НА РАБОТУ, а потому взять с них – практически нечего. Но, оставаясь верными Уставу Патрульно-Постовой Службы, они решили взять с тех, кто остался. Не зря же, в конце концов, они били башмаки форменного образца?

Сидя в курилке, Васька откровенно скучал. Немногочисленные спринтеры, чудом избежавшие незапланиро-ванных отчислений в фонд МВД РФ, курили одну сигарету за другой, вразнобой делились впечатлениями о дерзновенном марш-броске; короче, поднялся гвалт как на птичьем базаре в районе Командорских островов.

–Пора когти рвать: вечер школьных друзей несколько затянулся, – решил про себя Васька, –А то, не ровён час, мусора и сюда нагрянут.

Пока Васька благополучно отсиживался в курилке, на месте его бывших посиделок разворачивался завершающий акт трагедии бывшего урядника, который своими не-продуманными действиями "спалил всю малину". В процессе своих неистовых призывов ко взятию Москвы сходу, Гойта как-то не заметил, что начал блевать прямо на пол. Подверженная боевому духу аудитория, не придала как-то этому факту особого внимания. Но камеры видеонаблюдения беспристрастно транслировали картинку "тайной вечери" на центральный пульт.

Когда Гойту уводили, а вернее, тащили волоком, заломив руки за спину, он уже вообще начал нести какую-то околесицу:

–Желтоухие собаки, пожравшие труп своего отца!

Широкоскулый мент, чей восточный разрез глаз выдавал в нем далекого потомка Чингисхана, замахнулся томфой и опустил ее на затылок Володьки. Но вместо того, чтобы по-никнуть буйной головой на широку грудь, Володька начал орать:

Не для меня придет весна.

Не для меня Дон разольется.

И сердце радостно забьется,

С восторгом чувств, не для меня...

И эта его лебединая песня лающим дискантом резала уши пассажирам, возносилась куда-то высоко под потолок и там затихала.

Вместе с уходом Володьки улетучился боевой настрой кам-пании, но зато сохранился терпкий запах мочи от непросохших Володькиных штанов. Прочим бойцам, примкнувшим под знамена Гойты, вкупе с ничего не подозревающим Капитонычем, было предложено выложить за личную свободу полторы тысячи рублей. Шестеро человек едва насобирали тысячу:

–Ну, нету больше, командир... Нету!

Широкоскулый потомок Чингисхана небрежно сунул деньги в карман:

–Сидите тихо, гныды! А то вы у меня все полетите...

Подсчитывая убытки, Жорик сокрушался о Володькиной участи:

–Каких людей теряем. Каких людей!

И по щеке его, чуть взятой щетиной, потекла скупая муж-ская слеза.

* * *

Сразу после взлета из аэропорта города Игарка, обслуживающий персонал ТУ-154 куда-то запропал, в твердой своей решимости не показываться в проходе между кресла-ми до самой посадки в Певеке. Куда-то исчез даже юный стюард. Его споили уже на первом часу полета. Он так и уснул в самолетном кресле. Беззаботно гукая и пуская во сне пузыри, стюард не соизволил пошевелиться даже после по-садки в Игарке.

Объяснялось все просто: в Игарке произошла смена экипажа. Предыдущая смена довольно толково объяснила смене последующей, кого им предстоит везти в Певек. В этой связи, стюардесса даже не стала объяснять перепитой братии, как пользоваться всевозможными спасательными средства-ми, расположенными справа и слева по ходу судна; находящимися под и над креслами для сидения пассажиров.

В общем-то, не было особой нужды это делать: большинство пассажиров были мертвецки пьяны. Кое-кто еще наливал, но поголовное большинство завалилось спать, едва дойдя до кресел.

Лайнер летел на северо-восток. Лететь ему предстояло еще четыре с половиной часа.

* * *

В 1929 году, задуманный как порт по вывозке леса, небольшой поселок Игарка, в 1931 году получил статус го-рода. До 1950-х годов сюда ссылали политических, военных и прочих заключенных, руками которых и строился город, на чьих костях, собственно, он до сих пор и стоит: за полярным кругом, в зоне распространения вечной мерзлоты. Данным аспектом: тем, что в России многие города построены и спокойно стоят на костях человеческих, мало кого удивишь, особенно в наш, весьма просвещенный век. И в этой связи об Игарке – маленьком городишке, расположенном на берегу Игарской протоки Енисея, в полутора тысячах верст от Красноярска, можно было бы вообще не упоминать. Примечательна Игарка, пожалуй, двумя другими своими аспекта-ми.

На первое место здесь можно поставить аспект социально-экономический, так сказать. Дело в том, что реальную зарплату в Игарке имеет только тот социум, который работает в аэропорте. Остальной социум, чуть более шести тысяч чело-век, зарплаты не имеет вообще, хотя надо полагать, работает, но это, видимо, для собственного удовольствия, или от скуки.

Другим, не менее интересным, но уже научным, аспектом можно считать находящийся в Игарке, единственный в мире, Музей вечной мерзлоты. Всего лишь за сорок пять рублей вы сможете вдоволь пошляться по многочисленным коридорам и залам, расположенным на глубине четырнадцати метров от земной поверхности. Вы сможете самостоятельно убедиться, что –50С есть идеальная температура для под-держания устойчиво-естественного состояния подземелья.

Сопоставив между собой эти два аспекта, даже как-то не поворачивается язык для того, чтобы задать Игарчанам дурацкий вопрос: А на хрена вам, собственно, этот Музей?

* * *

Как только старатели взошли по шатким ступеням деревянного крыльца в двухэтажную облупленную халупу аэропорта Игарка, пустынный полутемный зал ожидания огласился ревом доброй сотни глоток, желающих смочить пересохшее горло. В течение четырех с половиной часов, пока старатели находились на высоте более десяти тысяч метров, они успели выпить все, что смогли пронести на борт. На борту водку продавали тоже, но отдавать пятьсот рублей за каких-то пол-литра, которые в любой забегаловке стоят пятьдесят, согласитесь, есть верх неприличия: моветон!

Летели весело и непринужденно. Хватали проводниц за округлости, курили, чуть ли не в креслах. Васька, Шурик и Жорик летели вместе, в первом салоне, кресла им достались возле кабины пилотов. Жорик первый раз в своей жизни летел в самолете. В этой связи Ваське пришлось на полном серьезе успокаивать Жорика, начавшего серьезно опасаться за свою жизнь. Жорика пытались усадить возле иллюминатора, дабы он воочию мог наблюдать процесс отрыва тяже-ленного лайнера от грешной земли. Жорик отказался наотрез. Васька, заплетающимся языком, начал клятвенно заверять полупьяного Жорика, что самолет не машет крыльями на взлете, что это Васька пошутил. Васька никак не мог предположить, что Жорик поведется на столь откровенное фуфло. В отличие от Жорика, Васька летал на таких бортах, о которых ни Жорик, ни большая часть пассажиров не имели никакого понятия или представления.

Васька был влюблен в небо! Легче было назвать марки самолетов, на которых Васька не летал. Более того, в армии Васька служил в авиации. И не просто служил, он был Воз-душным Стрелком Радистом Дальней Авиации. Именно в армии его научили "летать со свистом задом наперед". Ан-12, Ту-95, Ту-116 – в некоторых из этих самолетов и сейчас можно найти, хорошо запрятанную, нацарапанную гвоздем, банальную надпись: Здесь был Вася.

Минула армия. Ушли в былое взлеты и посадки, боевые дежурства в непосредственной близости от границ вероятного противника, именуемые "доразведкой погоды". Многое ушло в былое. Как-то даже позабылся тот факт, что командир Васькиной дивизии генерал-майор Колпаков С.В. был снят со своей высокой должности только за то, что проверяющая комиссия отыскала в каком-то его подразделении непобеленные по уставу бордюры. И хотя, все знали, что генерала Колпакова сняли за то, что летчики его дивизии слишком уж часто стали залетать на учениях в глубь территории Китая на 15-20 километров, все обвинили в этом – ни в чем неповинные бордюры.

Многое минуло. Но с той поры Васька весьма скептически относился к объявлениям, что какой-то там рейс задерживается по метеоусловиям. Васька служил в Дальней бомбардировочной авиации, а данная авиация – всепогодная!

Через полчаса, после того как старатели, удобно рассевшись в зале ожидания, начали уничтожать спиртные за-пасы местных ларьков, администрация аэропорта волевым решением закрыла все торговые точки, функционирующие на территории зала ожидания аэропорта Игарка. Еще через полчаса, руководство обратилось с просьбой сделать то же самое – хозяевам близлежащих, к аэропорту, ларьков. Хозяева близлежащих ларьков послали руководство аэропорта подальше и, на всякий случай, организовали подвоз дешевой водки на подведомственные им торговые точки.

Через полтора часа пьяные старатели решили расправиться с единственным представителем власти, дежурившем в столь поздний час в зале ожидания. Молоденькому милицейскому сержанту, совсем еще пацану, были представлены столь тяжкие обвинения, что возможно, именно в тот момент, он подумал о том, что несколько поторопился с выбором профессии. В частности его обвинили в том, что Внуковские менты замели такого классного парня как Володька Гойта. Надвигающаяся на милиционера беда, в виде кучи перепитых мужиков, парализовала его волю и способность к действию. Красный, как околыш милицейской фуражки, он стоял в центре разгоряченной толпы, обеими руками прикрывая кобуру с табельным ПМ. Кольцо толпы все сильнее и сильнее сжималось вокруг сержанта.

Жорик растолкал мирно похрапывающего в полукресле Ваську. Протягивая ему стопку, он как-то отрешенно заметил:

–Убьют мента. Порешат к чертовой бабушке.

Васька не любил милицию вообще, и милиционеров – в частности. Но, по-быстрому въехав в ситуацию, Макашов понял, что если в ближайшие секунды ничего не предпринять, то добрая половина старателей еще долгое время будет валить лес на нужды местного ЛПК (лесопильного комбината), валить совершенно бесплатно, будучи на всем казенном. Рывком опрокинув в себя содержимое стопки, Васька, не вставая с полукресла, заорал во всю мощь своих легких, на которые никогда не жаловался:

–Идиоты! Суки! ...вашу мать!!!

Его резкий гортанный голос возымел свое действие: толпа остановилась! Не давая никому опомниться, Васька продолжал орать. Он как будто знал, что пока он кричит, вся эта перепитая братия находится в его власти:

–Это же – мент! Вы что ж, суки, творите? За него ж – посадят! Отпустите немедленно!

Разбуженные Васькиным криком, проснулись остальные старатели, потянулись узнать, а в чем, собственно, дело? В результате – работник милиции был освобожден от объятий толпы. Он отделался легким испугом.

Не покинув свой пост, милиционер продолжил патрулирование зала ожидания, предлагая пьяным старателям курить в специально отведенных для этого местах. Проходя мимо Васьки, сержант задержал на Макашове свой взгляд чуть дольше, чем принято в подобной ситуации. Васька поднял свой, не совсем трезвый, – на сержанта. Где-то в самых уголках, на самом дне сержантских глаз, Васька сумел раз-глядеть некое подобие благодарности.

Через три часа, несмотря на усиливающуюся пургу, Ту-154, проковыляв по взлетке разожравшимся гусем, еле оторвался в самом конце ее и, выбрав оптимальную траекторию набора высоты с учетом требований к точности навигации, ушел в небо.

* * *

Васька очнулся оттого, что кто-то яростно тряс его за плечо. Соседка из соседнего ряда вот уже минут пять безуспешно пыталась разбудить хотя бы кого-нибудь. Бесполезно. Практически весь первый салон дрых в похмельном угаре. Наконец-то она сумела растрясти Ваську:

–Помогите, ребята! Да успокойте же вы его, в конце концов! Он же всех нас угробит!

Васька, с трудом приходя в себя, долго смотрел на собственные руки. В правой руке он крепко сжимал копченую рыбью голову. Как она там оказалась, Васька, хоть убей, никак не мог припомнить. А соседка сзади продолжала голосить:

–Караул! На помощь!

–Тетка, а че случилось? Чего ты так разоралась?

Тетка, вообще-то была лет на пять моложе Васьки, просто она была слегка полновата для своих тридцати пяти:

–Да ты посмотри, что он творит! Он же всех нас угробит!

Леха, здоровенный детина, похожий на огромный шкаф, бывший спецназовец, изо всех сил рвался в кабину пилотов:

–Дай порулить, сука! Дай порулить!

По всей видимости, слова эти предназначались для ушей командира корабля, но так как его и Леху разделяла надежно запертая дверь, командир корабля то ли не слышал Лехиной просьбы, то ли ждал подходящего момента для передачи штурвала в пьяные руки бывшего спецназовца.

–И биться сердце перестало, – констатировал Васька, наблюдая, как Леха собственным плечом пытается протаранить дверь в кабину пилотов.

–Ну и как, давно он так мучится? – поинтересовался Васька у полноватой тетки.

–Да уж с полчаса, наверное... Да делай ты что-нибудь!!!

–Да не боись, ты, тетка. Не выломает он дверь-то. Крепкая она...

Для себя же Васька отметил, что никакого работника охраны на борту нет. В противном случае, он был бы уже здесь. А это значит, что Леха может резвиться до самой посадки. И чего он сможет натворить в таком своем состоянии, неведомо даже ему самому.

Лехины друзья то ли спали, то ли придуривались, но утихомиривать своего собутыльника не собирались. Один из них, ненадолго очухавшись, резонно заметил:

–А чего мы с ним сделаем? – и тут же закрыл глаза. Так, на всякий случай.

Оглядев ладный, как бы высеченный из куска Родосского мрамора, статный Лехин торс, Васька опустил глаза на копченую рыбью голову, которая по-прежнему была зажата в его правой руке. И тогда он спросил у нее совета:

–А стоит ли мне во все это соваться, золотая рыбка?

–Ребята! Да сделайте же что-нибудь! Ой! Он сейчас точно дверь выломает!!!

* * *

Васька легонько коснулся Лехиного плеча:

–Может, помочь тебе, Леша?

–Отвали на...! Я сам на...! У, суки, заперлися!

Не обращая внимания на Лехину грубость, Васька продолжал гнуть свою линию:

–А знаешь, Леша, чем ты от нас всех отличаешься?

То ли сам вопрос, то ли тембр голоса, которым был он задан: тихий, спокойный, но твердый, заставили Леху на секунду оторваться от выбивания двери и посмотреть на говорящего: перед ним был тот самый паренек, который лихо дернул от ментов во Внуково.

–Че ты хочешь на...?

–Хочу тебе спасибо сказать. За Внуково. А заодно – пога-дать. За бесплатно. Присядем?

Васька показал рукой в сторону свободного ряда кресел. Пропустив Леху вперед, Васька, тем самым, принудил его сесть у самого иллюминатора, отсекая собственным телом единственный путь к вожделенной двери.

Дальнейшая беседа свелась, в общем-то, к Васькиному мо-нологу, о том, что если Леха сей же час не успокоится, то по прилету в Певек, ни в какой "Аргон" он не поедет. В лучшем случае его направят тяпать тундру, хорошо, если не на всю оставшуюся жизнь, а лет этак на пятнадцать-двадцать. По-тому как статью за терроризм еще никто не отменял, а Лехи-ны действия, кроме как попыткой завладения воздушным судном, трактовать иначе нельзя. А вокруг – столько свиде-телей.

Через десять минут, Леха спал сном невинного младенца. Васька встал и галантным полупоклоном поблагодарил за внимание полноватую тетку и двух ее, не менее очарова-тельных, подруг. Успокоенные женщины, кричали "Браво!", смеялись и аплодировали. Васька опустил глаза. В правой руке он по-прежнему крепко сжимал копченую рыбью голо-ву.

* * *

Васька порядком устал. Вахтовка была в пути уже без малого три часа, а конца этому пути не было видно. Уже и смотреть было не на что. Снег, он и в тундре – снег.

Чуть больше двенадцати часов назад Васька был в Москве, нырял и выныривал в толчее вокзалов, с головой погружался в сутолоку всевозможных видов транспорта: автобусов, по-ездов, самолетов. Людское море, рокочущее и грозное, по-глощало и носило его по бескрайним своим просторам. И вот теперь это море выбросило его на берег, в тмутаракань какую-то, где весь мир для Васьки сузился до размеров буд-ки на колесах, которая везет его неизвестно куда и зачем. Вокруг него сидели какие-то люди: опухшие, грязные и во-нючие. Старатели. Коллеги.

–М-да, Василий Митрофаныч, поздравляю тебя с очередным вступлением в очередное гомно, – констатировал Васька, разглядывая себя в осколок зеркала, приклеенный к стенке вахтовки, – Да возродятся вши на голове!

За свою неполную сорокалетнюю жизнь Василий Митрофа-нович Макашов перебрал и освоил, со своей точки зрения, немало профессий, специальностей и должностей. Его тру-довая книжка, по толщине, напоминала, скорее карманную библию, нежели документ, подтверждающий стаж, отрабо-танный ее владельцем на каком-либо предприятии.

Затяжчик верха обуви. Электрослесарь подземный. Водитель мотороллера. Машинист твердотопливных котлов (попросту – кочегар). Рабочий ритуальных услуг (копка могил, веноч-ки, гробики). Ведущий инженер КЦ (коммерческого центра, просьба: не путать – с прочими аббревиатурами). А сколько еще записей не попало в карманную библию. Об этом точно не мог сказать даже сам Васька. Иногда его самого забавлял тот факт, что его вообще берут на работу.

Сразу после армии Ваську потянуло (по совету соседки) на стезю высшего образования. То ли в конце восьмидесятых годов прошлого века это стало модной тенденцией, то ли работягам, на тот момент, облегчили доступ к высшей мате-матике, но через два года после демобилизации Васька кое-как поступил на ПО (подготовительное отделение) местного политеха.

Выбор альма-матер не долго мучил Васькин разум: в городе было всего два института: политехнический и другой, с бо-лее сложным названием: Технологический Институт Быто-вого Обслуживания Населения (ТИБОН). Ваське никоим образом не хотелось, чтобы о нем говорили ТИБОНутый, как называли всех студентов вышеозначенного ВУЗа.

Все Васькино естество волновал другой, более высокий и значимый, вопрос: А стоит ли ему вообще, с суконным ры-лом да в калачный ряд? Но соседка, тетя Надя, мигом разре-шила все его страдания и разочарования:

–Ну что ты, Васенька... Я и сама, если признаться, слово "интеллигенция" до сих пор пишу с одним "л" и с буквой "е" в третьем слоге... Знаешь, как-то так само собой проскакива-ет.

–В каком, простите, Надежда Аполлинарьевна, слоге?

–В третьем, голуба душа.

–И что, оно с двумя "л" пишется?

–Да. В общем-то, так, Васенька. Но ты, голуба душа, выкинь все это из головы своей светлой, фундаментальными зна-ниями не забитой. Оно ж ведь как, неважно уметь плавать, важно – других научить.

И Надежда Аполлинарьевна выложила пред Васькины очи Красный диплом. Раскрыв картонную книжицу, Васька про-читал:

–Педагог начального и среднего образования... И что, Наде-жда Аполлинарьевна, вы детишек учите? Так сказать, доб-рому, разумному, вечному?

–Ну что ты, голуба душа... Школа это – так шумно... Да и, как ты говоришь, детишки... выродки! По-за углами гадят и на стенах всякий срам пишут. Где уж тут: доброе, разумное, вечное... Я уж просто так, трудоустроена.

Просто так, трудоустроена, Надежда Аполлинарьевна была не только в Средней школе №3, самой престижной школе в городе, где директором была то ли ее троюродная сестра, то ли – двоюродная тетка. Просто так, трудоустроена, она была также и на Пивзаводе, в технологическом отделе, опять таки, в связи с тем, что у нее имелся диплом о том, что Надежда Аполлинарьевна – технолог пивоваренного производства. Сама же тетя Надя предпочитала марочный коньяк. В пиве не разбиралась, и считала его пойлом для повышения содер-жания мочи в организме. Она еще кое-где была просто, тру-доустроена, но об этом Васька предпочитал вообще не дога-дываться.

Как-то раз попросила она Ваську повесить на потолок новую хрустальную люстру. После того, как вешанье было закон-чено, Надежда Аполлинарьевна достала из бара початую бу-тылку "Двина"* и, после стопки-другой, изложила всю дис-позицию Васькиного высшего образования:

–Так что, голуба душа, ты иди не смущайся. Оно понятно, не можешь ты купить этих дипломов, как Петро Митрич, цар-ство ему небесное, для меня сделал... Дальновидный был покойничек-то. До сих пор горя не знаю... Упокой Господь его душу!

Помянули Митрича.

–Ты ж у нас, вроде на шахте... Электрослесарем?

–Да, тетя Надя, на "Аютинской".

–Вот и хорошо.

Далее тетя Надя самым подробным образом научила Ваську, в какой кабинет на этой самой шахте идти и какую бумажку требовать.

–Ты у нас человек рабочий, тебе все пути открыты... А там, доучись хотя бы до Начал-Выгнали... А там – помогу. При-строю. Вроде, руки у тебя, вижу, не из задницы растут, – глядя на надежно закрепленную люстру, сощурилась тетя Надя.

–Начал... чего, Надежда Аполлинарьевна?

–Да что ж ты глупый такой, голуба душа! Начал-Выгнали. Значит: Неоконченное Высшее... Это – после третьего кур-са... Ты, главное, ходи, посещай институт-то... Протирай штаны, чего их жалеть...? Новые купишь. Да, на заочное – не суйся, там – только деньги тратить... Иди на вечернее...

Когда Васька, видя что тетя Надя, шестидесятилетняя бабка, со следами былой красоты на грубоватом лице, начала по-храпывать в своем кресле-качалке, он тихонько решил уб-раться восвояси.

–Постой, Васенька, – у самого порога остановил его власт-ный голосок Надежды Аполлинарьевны, – Ты дверью-то по-сильней хлопни, она и – закроется... Я тут сегодня... Ты уж, пожалуйста, никому... Ни-ни... Ни к чему это... Разболталась я что-то нынче.

–Хорошо, тетя Надя. Ты не расстраивайся. Ты ж знаешь, я – могила.

–Кстати, о могилах... Оправил бы ты могилку Петра Митри-ча, Васенька... Да и памятник там – покосился чего-то...

–Хорошо, тетя Надя. Сделаю!

* * *

И тут Васька увидел памятник. Небольшая глыба песчаника с прикрепленной фотографией. Потом – еще один. Memento more. Помни о смерти. Ваське показалось, что тун-дра предупреждает его, да и всех остальных: и Шурика, дремлющего у Жорика на плече, и еще две вахтовки, едущие следом: она не собирается шутить, и перед ней они все, вме-сте взятые, – равны.

Четыре года проработал Васька на городском клад-бище землекопом. Насмотрелся он на эти памятники до глу-бины души. Изредка заходил оправлять могилку Петра Мит-рича, ну и – Надежды Аполлинарьевны заодно. Положили ее рядышком с супругом. Не выполнила старуха своего обеща-ния на счет помощи после третьего курса.

В тот год Васька второй курс заканчивал. На шахте года два уж как не работал. По России поползли политые кровью, девяностые. И сидели шахтеры перед зданием Ростовугля* – касками об асфальт стукали. А Васька работал в объединен-ном авиаотряде – стрелком-пожарным. Зарплата у него была маленькая, но в отличие от шахтерской, ее выдавали каждый месяц.

Преставилась в тот год Надежда Аполлинарьевна, в одноча-сье, от моментального инсульта. Хорошо, не мучилась. По-соседски, выкопал Васька с товарищами, для нее могилу, за бесплатно. Мир праху твоему, тетя Надя! Спасибо, что на путь истинный наставить хотела. На поминки не пошел. Слишком уж богатая родня у тети Нади.

На другом конце кладбища была похоронена мать самого Васьки. Умерла она, когда Ваське едва исполнилось шестна-дцать...

* * *

Через три с половиной часа вахтовка, проехав 133 километра, благополучно прибыла в поселок Коммунисти-ческий – главный стан Н-ской артели старателей.

* * *

21 мая Васька окончательно разругался с Рембо. Нет, не с тем Рембо, роль которого сыграл Сильвестр С Та-лоном. Васька окончательно разругался с Владимиром Яковлевичем – начальником электроцеха, которого за глаза все называли Рембо, хотя в Яковлевиче не было ничего от прославленного супермена. Наоборот, у Яковлевича поша-ливало сердечко, но, не смотря на это, Яковлевич любил иногда пропустить рюмку-другую.

Едва познакомившись с Чукотским Рембо, Васька понял, что в скором времени кого-то из них двоих вынесут из электро-цеха вперед ногами. Рембо явно презирал Ваську. Особо не вдаваясь в причины столь индифферентного* отношения к собственной персоне, Васька резонно полагал, что Рембо, кроме себя, любил исключительно вышестоящих начальни-ков. Люди подобного рода встречаются всегда и везде. В этой связи можно было бы даже не задерживать взгляд на достойной преклонения, одиозной фигуре начальника цеха. Но…Рембо, в силу наследственно-причинных связей, не мог, как Инженерно Технический Работник, похвастаться хотя бы законченным техникумом, пусть даже – кулинарным. По-этому в сфере своих непосредственных служебных обязан-ностей Рембо все больше напирал на весьма банальный по-стулат: Я – начальник, Ты – дурак! С коим трудно было не согласиться, особенно, когда ты – начальник.

Васька прибыл в артель без инструмента. Непростительная глупость! По всем неписаным законам электрик должен иметь свой собственный инструмент. Ибо он (электрик) приехал в артель зарабатывать деньги. Большие деньги. Так что инструмент – его (электрика) забота. Такова была диспо-зиция Рембо. Но Васька, на свою беду, имел собственное мнение, поэтому он мягко и ненавязчиво поинтересовался:

–А как быть с пунктом, оговоренным Трудовым договором, который гласит, что Артель обеспечивает Работника всем необходимым инструментом?

В ходе разгоревшийся дискуссии Васька услышал в свой адрес много непечатных определений. В конце концов, Рем-бо заявил:

–Ты тут – никто, и звать тебя – никак!

Васька не любил лезть за словом в карман. Глядя в упор на Рембо, он угрожающе поинтересовался:

–А ты, мать твою, кто тут, собственно, такой?

Здесь наступил подходящий психологический момент для того, чтобы зарядить Рембо в бубен, но... вокруг было полно свидетелей и увлекательного поединка не состоялось.

* * *

...Вахтовка тряслась по тундре пятый час. В кунге прыгало все, что могло прыгать. Два баллона с кислородом яростно стукали друг дружку. Рядом приплясывала канистра с маслом. Но вероятность взрыва Ваську уже не пугала. За три месяца, проведенных в артели, он как-то свыкся с тем, что здесь на каждом шагу грубо нарушаются правила любой безопасности, поэтому поездка вместе с двумя кислородным баллонами и канистрой масла казалась детской шалостью, по сравнению с тем, что Ваське пережить уже удалось.

Это был уже далеко не тот Вася, который ступил на Чукотку в марте. Обросший густой бородой, в черной вязаной ша-почке, Васька стал больше походить на чеченца, нежели – на русского. За глаза, да и в глаза тоже, его давно называли "Моджахедом". Но это нисколько не смущало Ваську. Ну, моджахед, так – моджахед.

А вахтовка все прыгала и прыгала, и Ваське порою казалось, что он не едет, а скачет на необъезженном мустанге по Кор-дильерам. Дорога впереди была длинная. Электрики ехали на Чаун – национальное село. Находился этот Чаун на юго-восточном берегу Чаунской губы – большого залива Вос-точносибирского моря. Электрики ехали производить Пла-ново Предупредительный Ремонт в этом самом Чауне. Вась-ка в эту кампанию попал совершенно случайно. В самый по-следний момент Рембо решил, что Ваське стоит поехать на Чаун. От греха подальше. А Рембо тем временем решил не-спеша обдумать дальнейшее житье-бытье Василия Митро-фаныча. Ибо картинка вырисовывалась довольно таки не-утешительная, для Макашова: он стал лишним человеком в электроцехе.

Но Васька как-то не думал об этом. Он просто ехал туда, ку-да его послали.

* * *

...Предыдущие два месяца он провел в поселке Мо-лодежном. Туда его послал предшественник Рембо – Нико-лаич. Николаич теперь в отпуске, где-нибудь в районе Чер-номорского побережья, отогревает свои старческие яйца. А – Васька? Ваську послали.

А как хорошо было на Молодежном! Поселок был давным-давно заброшен. Сорок домов, затерянных в тундре, сирот-ливо жались друг к другу. А рядом с поселком стояла сопка. И по самым скромным подсчетам, в руде, из которой состоя-ла эта сопка, содержалось триста тонн золота. Что такое три-ста тонн золота? В 2004 году золотой запас России составлял именно триста тонн золотом. (В США, к примеру, в том же году, золотой запас составлял что-то в районе 8 тысяч тонн, точнее: 8135).

Сейчас уже мало кто помнит, но еще поговаривают, что как-то в начале века, в Министерство Финансов Российской Фе-дерации завезли большую партию калькуляторов. И, погова-ривают, что именно там кто-то сложил триста плюс триста... И решено было, что поселок Молодежный надо по-быстрому восстанавливать. Резонно было задать вопрос: А зачем же этот поселок успешно развалили в 1993 году? Но все уже как-то привыкли, что в России – все через задницу, а потому, не задавая лишних вопросов, поселок стали восстанавливать. Подрядчиком в сем деянии выступила Н-ская артель стара-телей. Руководство артели с пониманием отнеслось к почет-ному делу пополнения золотого запаса Российской Федера-ции. Оно выставило Заказчику приличный счет, обязавшись восстановить все, что только можно, в поселке и его окрест-ностях. Руководство взяло на себя обязательство направить в поселок бригаду строителей, а также обеспечить их всеми необходимыми материалами. И закипела работа.

* * *

Васька прибыл в поселок 20 марта. Его и еще двоих рабочих доставили на Молодежный, на вездеходе. Многие видели это чудо техники, но не многим посчастливилось на нем прокатиться. Ваське посчастливилось.

Это был неплохо зарекомендовавший себя вездеход из дос-топочтенного семейства МТЛБ (малый тягач легкий брони-рованный) с двигателем от Ярославского машиностроитель-ного завода. Давным-давно, с легкой руки какого-то остряка, аббревиатура МТЛ (без Б) послужила тому, что буквально все вездеходы в Н-ской артели иначе как "метла" не называ-ли.

Со времени первого да, в общем-то, и последнего поступле-ния вездеходов на баланс артели, минуло не одно десятиле-тие. Местные Кулибины и Черепановы, со свойственной им прозорливостью мысли, после пары-тройки стопок, с легко-стью вносили конструктивные изменения в материально техническую часть вездеходов. Изменения были обусловле-ны жесткими требованиями поставленных перед ними задач. Таким образом, вездеход, на котором Ваське предстояло ехать на Молодежный, давным-давно был изгнан из досто-почтенного семейства МТЛБ и, по праву, именовался МЕТ-ЛОЙ!

Водителем вездехода был чукча Славка из Шелаги (поселок в сорока километрах северо-восточнее Певека). Двадцати-летний олигофрен* начал поездку с того что, сдавая назад, со всего маху врезался в стену гаража, забыв закрыть одну из задних дверей вездехода. Сняв покореженную дверь с пе-тель, Славка долго и яростно прыгал на ней, охаживал ее кувалдой, отчего дверь выгнулась в обратную сторону, но закрываться, все равно, не хотела. В конце концов, двери связали между собой обычной проволокой: ничего, доедем и так!

Славка надел каплевидные, в пол-лица, солнцезащитные оч-ки, натянул перчатки с отрубленными пальцами, вставил в уши комки черной, не раз использованной, ваты, отлепил от приборной доски затвердевшую, серую жевательную резин-ку, мимоходом забросил ее себе в рот, и решительно повер-нул ключ в замке зажигания.

Двигатель гремел так, что Ваське временами казалось, что он оглох навсегда. Разговаривать по ходу поездки было бес-полезно и опасно. Васька, подпрыгивая на кочках, напоми-нал мяч в руках профессионального баскетболиста. Так и язык недолго откусить. Ехали молча. В салоне мела легкая метель: разряженный воздух затягивал снежок через неза-крытую заднюю дверь. Выглядывать в узенькие окошки вез-дехода тоже было делом неблагодарным. Отражательная способность снежного покрова тундры была столь велика, что через пятнадцать минут окружающий мир для Васьки окрасился в розовый цвет. Дабы не подхватить снежную оф-тальмию*, он закрыл глаза, вцепился в какой-то поручень, да так и прыгал без малого три часа.

Когда Василий Митрофаныч вышел из вездехода, ноги его самопроизвольно начали исполнять гопак – национальный украинский танец, основными движениями которого, как известно, являются пляски вприсядку. Выделывая на ходу замысловатые коленца, Васька долго подпрыгивал и качался из стороны в сторону. Острота зрения вернулась к нему не-сколько часов спустя. Несколько сложнее обстояло дело с ревом двигателя в ушах, но и это, в конце концов, прошло.

Поездка на вездеходе напомнила Ваське довольно таки ба-нальную и порядком позабытую шутку со щенком и коры-том. Процедура эта – сколь проста столь и невинна. Прежде всего, следует накрыть щенка большим корытом. Потом на-до долго и энергично стучать деревянной дубиной по коры-ту. Делается это все исключительно в интересах щенка, что-бы он моментально превратился в злого цепного пса. Про-сто, щенок об этом не догадывается. Не следует долго увле-каться процессом отстукивания дубиной по корыту. В про-тивном случае, щенок может стать злым безвозвратно.

В далеком позабытом детстве Васька был свидетелем, а мо-жет быть и участником (кто ж разберет за давностью лет), подобной процедуры. Во дворе у его дружка Петьки появил-ся приблудный Бобик. С точки зрения Петьки, Бобик был слишком уж мягкотелым представителем псовой породы: он ко всем ластился, лизал руки и, вообще, вел себя неподо-бающим образом. И тогда отец Петьки, вечно пьяный коче-гар Антипыч, подсказал выход из создавшейся ситуации.

Бобика заманили на задний двор, накрыли корытом… После того, когда порядком отрихтованное корыто подняли, обо-сравшийся Бобик опрометью кинулся со двора и больше ни-кто и никогда его не видел.

Ваське, в отличие от Бобика, бежать было некуда.

Коллектив бригады удобно расквартировался в одно-этажной избе, больше похожей на сарай. Со стороны каза-лось, что изба только и ждет подходящего момента, чтобы рухнуть. Но, может быть, это только казалось. Спали строи-тели на грубо сколоченных, в два этажа, нарах. Тут же нахо-дилась и столовая. Изба обогревалась железной печуркой, на ней же готовили еду. Ко всем прочим удобствам можно бы-ло отнести полное отсутствие воды, которую успешно заме-нял талый снег, а также – туалета, который успешно заменя-ла тундра. В таких условиях Ваське не посчастливилось жить никогда прежде! Он смутно помнил свое угрюмое дет-ство, у него остались не самые радужные воспоминания о тяжкой юности, но такое он видел впервые! Оказывается, из ведра снега, если снег растопить, получается треть ведра во-ды. И эту воду, оказывается, можно было пить, предвари-тельно выловив из нее крупные щепки, потому как для про-цеживания этой воды невозможно было найти более-менее чистую тряпку.

Строителей было десять человек. В таких условиях они жи-ли уже месяц. Узнав это, Васька от радости опять начал под-прыгивать. Ура! Ноги мыть не надо!

Из множества зверей, населяющих тундру, на Молодежном водились только тараканы. Жили они в избе, вместе со строителями. Это были самые обычные тараканы, ничем не отличающиеся от материковых, такие же наглые и провор-ные. Васька допускал, что кроме тараканов, должны водить-ся еще какие-нибудь звери, ну, хотя бы – клопы... Но Чукот-ская фауна не спешила являть пред светлые Васькины очи своих достойных автохтонов* и аллохтонов*, усмотрев в том высшее провидение, для Васькиного же, блага.

Хотя, одно приятное исключение было. Иногда из Коммуни-стического, находящегося в 50-ти километрах от Молодеж-ного, прибегал Белый. Этот пес был обычной дворнягой, но – в северном исполнении, с весьма экзотичным экстерьером: в холке он достигал около метра; густая белая шерсть, мощ-ные лапы, широкая грудь. А вот нос у него был розовый. У Белого были очень добрые глаза. Такие глаза у людей не часто встретишь, чего уж там за собак говорить. Никто ни-когда не слышал, чтобы Белый гавкал. Белый очень любил, когда его гладили по голове и даже требовал этого, тыча своим огромным носом в ладонь человека. Просто-напросто этот пес любил людей, и люди отвечали ему тем же. Все подряд его гладили, кормили. Белый был дружелюбен со всеми, оставаясь при этом гордой и независимой собакой.

Его истинной страстью был бег на большие расстояния. Увя-завшись за каким-нибудь вездеходом или "Уралом", он бе-жал за машиной на протяжении всего пути. Водителям было жаль Белого. Они пытались посадить пса в кабину. Но Бе-лый начинал скулить и рваться наружу. Его отпускали. И опять он бежал вслед за машиной, вывалив язык, исходя бо-ками от усталости.

Во всем остальном это был жутко ленивый пес. Он мог про-лежать на пороге весь день. Если на него наступали, он очень неохотно отодвигался на несколько сантиметров в сторону, и продолжал отлеживать брюхо. Он даже ел лежа на боку, хотя создавалось впечатление, что ему таким обра-зом принимать пищу – очень неудобно. Но, по всей видимо-сти, у Белого были свои взгляды и критерии на прием пищи.

Как-то раз Алексеич, электрик, нес в руках большую элек-трическую железяку: какую-то распредкоробку. Нес он ее со второго этажа на третий. Поднимаясь по ступенькам, Алек-сеич со всего маху наступил на, невесть откуда взявшегося, лежащего на ступеньке, Белого. Кобель кинулся в сторону, Алексеич полетел кубарем вниз, электрическая железяка, отсчитывая ступеньки, стала догонять престарелого элек-трика. Где-то в районе пятой ступеньки произошла незапла-нированная стыковка!

С той поры Белый десятой дорогой обходил Алексеича. Алексеич стал называть Белого, мягко выражаясь, "долбаной скотиной". Но, не смотря на подобные казусы, Белого все равно любили. Особенно после одного происшествия, слу-чившегося в последних числах марта.

Строители восстанавливали бывшую школу. В будущем здесь должен был быть АБК (административно бытовой комбинат), включающий в себя столовую и общежитие. Васька вместе с Алексеичем, а также с плотником Серегой, работали в этой школе во вторую смену, Серега по плотниц-кой части, а Васька с Алексеичем – по электрической. В тот вечер они, как обычно, расписались в книге нарядов, и по-шли в школу, которая находилась метрах в трехстах от избы. В одиннадцать вечера в школу прибежал Ромка – бригадир. Он истошно заорал: "Пожар!", и – побежал обратно. Все трое кинулись за ним.

Пожар занялся нешуточный. Рядом с избой горело двух-этажное здание, когда-то это был трехподъездный жилой дом. Снопы искр вились над домом и, подхватываемые вет-ром, падали на избу. Весело и дружно постреливал шифер, с треском лопались сохранившиеся стекла, и вообще, стало очень тепло. Тушить пожар было нечем. Ждать пожарников – бесполезно. И все, отбежав на безопасное расстояние, про-сто смотрели, как догорает двухэтажный особняк.

А вначале была паника. Уставшие за день строители спали как убитые. Кто-то, встав по малой нужде, заметил красное полыхающее зарево. А потом все, дружною гурьбой, кто в окно, кто в двери, стали спешно эвакуироваться. Убегали, прикрываясь матрацами. Матрацы были казенными, чего их жалеть! Спаслись все. Также спасли все личные вещи. (Изба, кстати, так и не загорелась). А вот дом выгорел, что называ-ется, дотла. После него осталась большая куча пепла.

Уже потом, при "разборе полетов", детально анализируя об-становку, пытались докопаться: А почему, собственно, воз-ник пожар? Дело в том, что возгорание в двухэтажном доме началось на втором этаже. Может быть, кто-то специально подпалил? Нет. Все оказалось гораздо проще. В избе топи-лась печь, поэтому искры из трубы залетели в дом, а дом – весь из дерева. Но самое интересное заключалось в том, что Белый почувствовал наступающую беду раньше всех. Вече-ром, задолго до того как полыхнуло, он буквально за штани-ну тянул начальника участка Лютого (такая вот фамилия была у начальника) в сторону этого самого дома. Лютый прогнал Белого. И тогда пес задрал свою башку в небо и на-чал скулить.

Когда пожар набрал обороты, и строители начали выскаки-вать из избы, Белый бросился на помощь мужикам. Он хва-тал зубами выброшенные из избы сумки, причем – хватал за ручки, и тащил эти сумки на безопасное расстояние. Когда все вещи перенесли, строители начали по очереди фотогра-фироваться с Белым на фоне пожара. Белый стал героем дня, вернее, ночи.

* * *

Петька Лютый слыл среди строителей своим в доску парнем. Во всяком случае, он так думал. Среди строителей же мнения ходили разные, но все они сводились, в общем-то, к одному: лютый – не значит свирепый; лютый, в Укра-инской трактовке – второй месяц в году: февраль. А как из-вестно, люди, рожденные с февралем в голове, способны на многое, особенно если они – начальники.

Петр Григорьевич мыслил очень широко в узко отведенном масштабе. Будучи начальником строительного участка Н-ской артели, он по совместительству являлся еще и зятем генерального директора артели: Деда. Дочерей у Деда было две. Старшая, нелюбимая, прозябала где-то в Москве: Дед купил ей двухэтажную стоматологическую клинику, в кото-рой она в поте лица своего зарабатывала хоть какую-то ко-пейку, будучи генеральным директором этой самой клиники. Младшенькая, Ирочка, работала скромным бухгалтером в расчетном отделе Н-ской артели. Главный бухгалтер всегда советовалась с Ирочкой, даже по самым незначительным вопросам бухгалтерского учета. И вообще, Ирочку все лю-били и уважали, впрочем, как и ее муженька.

На Молодежном Григорьич ретиво взял с места в карьер. Делать надо было все по-быстрому, то есть как обычно, а потому думать было уже некогда. И хотя, сказывалось от-сутствие строительного образования, Григорьич давным-давно махнул на это рукой. Строил он далеко уже не первый год, а потому алебастр от цемента мог отличить и без посто-ронней помощи. Вообще-то, Григорьич был когда-то футбо-листом в городе Одесса. Именно там приобрел он красивые мускулистые ноги и спортивную осанку. Но поговаривали, что именно там ему и отбили последние мозги, частенько попадая мячом вместо штанги в голову голкипера Лютого.

На Молодежном Григорьич ничем не выделялся среди строителей. Жил он вместе с ними, в той же погорелой избе и даже готовил для строителей завтраки, обеды и ужины, зачастую сводя все в одну кастрюлю с какою-либо мало привлекательной на вид, но вполне пригодной для употреб-ления бурдой, потому как повара на Молодежном не было, и неизвестно, чем бы и как питались строители, если бы не Лютый. Напоминая строгую и заботливую мамашу, Гри-горьич провожал и встречал смену, выдавал личный наряд каждому и ревностно следил, чтобы наряд выполнялся именно так, как сказал он, а не как того требуют всевозмож-ные дурацкие книжки: к примеру, такие как СНиП.

Ваське также бросилось в глаза то, что никаких альбомов с чертежами и планами будущего АБК у Григорьича не было. А зачем, собственно? Школа, она ведь – вот она. Стоит ро-димая. А чего в ней исправлять надо и так видно, безо вся-ких чертежей: вот здесь дверей не хватает, здесь – окон, здесь – пола. Так что: твори, выдумывай, пробуй!

Приличный счет, выставленный Заказчику: ЗАО "Златые горы", включал в себя сумму, равную пяти миллионам руб-лей, и ради этих денег, перечисленных артели в качестве предоплаты за невыполненный, пока, объем работ, Гри-горьич заставлял строителей и творить, и выдумывать, и пробовать. Васька просто диву давался, как легко Григорьич решил проблему со строительными материалами:

–Как же так, вокруг столько брошенных домов, а вы – о ка-ких-то проблемах! Пойдите и возьмите! Доски выбирайте получше, совсем уж гнилые брать не надо!

Подобной пламенной речью Григорьич напутствовал плот-ников и прочих, отправляя их в "поход за зипунами": по-рыться в соседних домах и вытащить из них все, представ-ляющее хотя бы маломальский интерес на предмет строи-тельства админстративно-бытового комбината золоторудной компании, которой предстояло разрабатывать месторожде-ние, входящее в десятку крупнейших месторождений плане-ты.

Мысленно Васька представлял себя участником какого-то грандиозного блефа, винтиком, принудительно вкрученным в некую хитроумную и наглую машинку для стрижки купо-нов. Надо всей этой возней по перетаскиванию всевозмож-ного строительного хлама из одного полуразваленного дома в другой можно было бы здорово и по детски рассмеяться... но Ваське почему-то не хотелось даже улыбаться. Обрывая со стен "лапшу" (двойной алюминиевый провод марки АППВ 2х2,5), он с тоской смотрел в разбитое окно забро-шенного дома. За разбитым окном быстро темнело. В за-брошенных домах и днем-то находиться было жутковато, чего уж про ночь говорить. Эффект присутствия кого-то, а вернее – Чего-то, не оставлял Ваську ни на секунду. Каза-лось, это Чего-то неслышно ходит за Васькой, внимательно наблюдает и только поджидает подходящий момент, дабы схватить свою жертву и утащить куда-то, в то одно, извест-ное только этому Чего-то место, для расправы.

В заброшенных домах когда-то жили люди. Все они, хоро-шие ли, плохие, вынуждены были покинуть эти дома. Даже по прошествии более чем десяти лет, было видно, что поки-дали люди эти дома налегке, не обременяя себя никаким скарбом, а попросту, бросив все на произвол судьбы: быто-вую технику и одежду, мебель и кухонную посуду.

Люди уехали. Но энергетика, коей они насквозь пропитали все свои бывшие вещи, осталась. И энергетика эта была не самой хорошей. Она никуда не делась. Вкупе с вещами, она впиталась и в стены этих домов, и дома эти существовали по своим, ведомым только им, законам.

Порасспросите любого, более менее грамотного, специали-ста в области паранормальных явлений, стоит ли вам наде-вать чужие сапоги, пусть даже любезно предложенные вам самим хозяином этих сапог? Вполне возможно, грамотный специалист в области паранормальных явлений и не скажет вам, что это, прежде всего, не гигиенично, но то, что вместе с сапогами вы нахватаетесь всякой паранормальной дряни, скажет обязательно!

Ваське было наплевать как на грамотных специалистов, так и на область паранормальных явлений. Он старался засветло набрать "лапши" из соседних со школой домов, дабы ни в коем случае не ходить за проводами ночью. При одной мыс-ли об этом его охватывал, чуть ли не панический, ужас. С недавних пор Васька работал по ночам один: Алексеича за-брали в день, а Серега просто поставил Лютого перед фак-том:

–Григорьич, переводи меня в день, а не то я с ума сойду!

Серегу перевели.

Васька понял Серегу, понял и не стал осуждать, потому как чувствовал, что это самое Чего-то существует и в школе, ко-торой предстояло в недалеком будущем переквалифициро-ваться в административно бытовой комбинат.

Поначалу Васька сводил все к самой обычной никтофобии. Ну, кому незнакомо это великолепное, впрыскивающее мас-су адреналина в кровь, чувство? Чувство, обычно исчезаю-щее вместе с уходящим детством, ибо только в детстве ни-ктофобия – навязчивый страх темноты, имеется в наличии практически у любого ребенка, и лишь люди творческие, ну к примеру, поэты, в силу своей неуемной фантазии, могут протащить сие детское приобретение через всю свою жизнь, зачастую и так, без никтофобий, полную тяжелейших испы-таний.

Васька не был человеком творческим, буйным воображени-ем особо не страдал, даже с голодухи, так что бояться тем-ноты ему, по всем психометрическим раскладам, было не положено. Серега тоже, ни манерами, ни, тем более, речью, не походил ни на поэта, ни на художника.

Серега был погож на геолога. Черная окладистая борода, большие выразительные глаза, все это выдавало в нем суть глубоко скрытого романтика. Ко всему прочему, Серега по жизни был дремучим домоседом. Будучи таксистом, в Белой Калитве (административный центр Белокалитвенского рай-она Ростовской области), он без памяти любил свою жену и ее двух дочек от первого брака. "Бомбил" бы он себе поти-хоньку и по сию пору, но по прошлому лету не справился Серега с управлением и, как пишут в протоколах ДТП, по-летел кубарем, вместе со своей "пятеркой", которая и так на ладан дышала, с высокого бугра прямо в речку, которая Ка-литвой называется.

–Ну вот, теперь и шланг тормозной менять не надо, – поду-мал Серега, вылезая из мутной речушки, воспетой местными пиитами: взахлеб, на все лады. В стихах этих было все:

От напыщенно-восторженного:

Калитва, ты моя, Калитва!

Утонуло в тебе много неба.

Я сюда дотащился едва...

Потому что совсем не обедал!

До более простого:

Кубыть*, я чаю, на века,

Назло паршивцу року,

Течет великая река!

И... ни хрена в ней проку!

После того, как "пятерку" вытащили из реки, инспек-торы ДПС долго и удивленно смотрели на хозяина Жигулей и не верили своим глазам: "пятерке", в отличие от ее хозяи-на, ничего уже было не надо на этом свете. И только немой вопрос застыл в глазах инспекторов: А не врет ли этот боро-датый мужик насчет того, что он был в этой машине, когда она летела в Калитву? На Сереге не было ни царапины. Ма-шина была разбита в хлам.

Лет шесть уж минуло с той поры, как Серега, за ненадобно-стью, забросил подальше на полку свою Трудовую книжку. С той самой поры "пятерка" трансформировалась из средст-ва передвижения в единственную кормилицу семьи. И днем и ночью колесил Серега по Белой Калитве и ее окрестно-стям. Готовый везти заказчика хоть к черту на рога, Серега, ясное дело, недостаточно внимания уделял своей кормилице, покрашенной в эффектный цвет мокрого асфальта. Разрыва-ясь между женой и машиной, он гораздо чаще оказывался под каблуком у любимой, нежели под капотом у кормилицы. Да и лапочки-дочки весьма ревностно следили за тем, чтобы у папы, не дай бог, не завелась лишняя копейка; чтобы он сдуру не вбухал ее – копейку, в это ржавое корыто.

И вот, наконец-то исполнилась давнишняя мечта лапочек-дочек: кормилица превратилась в то самое, настоящее коры-то: ржавое и бесполезное, в которое ни копейки вкладывать ни надо!

–Новую покупать надоть, – подвел итог папа. Именно это волевое, принятое им самостоятельно, как ему самому каза-лось, решение и привело Серегу, в конце концов, в поселок Молодежный.

...Поначалу: первые две смены, Серега тюкал молот-ком напару с Вовкой. Вовка был земляком Сереги; жили они по соседству; вместе пошли в кадровое агентство, которое, за определенный гонорар, навешало им лапши на уши в виде сказки о длинном рубле и направило – поморозить задницы во благо Министерства финансов РФ. Ибо кто ж не знает, что все золотодобывающие артели Российской Федерации находятся в ведении Министерства финансов и, о проделан-ной работе, отчитываются только Ему.

На беду Сереги, Вовка оказался неплохим дизелистом. Про-сто на стане чего-то там напутали и по-быстрому решили восстановить статус-кво: неплохие дизелисты всегда были нужны артели.

Когда Серега остался один, поведение его резко изменилось: из общительного мужика он превратился в какого-то замк-нутого нелюдима. Жизнерадостная, располагающая к себе улыбка, казалось, навсегда затерялась в черной окладистой Серегиной бороде. К тому же, из далекой Белой Калитвы пришло письмо, насквозь промокшее от слез любимой же-нушки и лапочек-дочек. В административном центре, на улице Садовой, в скромной хате под раскидистой акацией, и день и ночь стоял поминальный вой по Сереге: Кто постира-ет нижнее белье? Кто приготовит мясо по-французски? Кто заколотит очередную дыру в заборе?

"...Дерьмо из нужника поперло в огорот. Девки совсем от рук отбились. Старшенькая решила во што бы то ни стало по лету замуж выйтить. Ну ты ж знаишь у ние всю жисть во всех местах чешица. Видать совсем уж ни в терпёшь. Это в иё то годы. А младшенькая-то о прошлую неделю одела свому Коленьки ночной гаршок на голову. Так еле сня-ли. Вроде всё у них кажись нормально было. На улице ли в детсаду всё вместе всё за ручку, али у песочике куличи ле-пють.

Что ж за напасть-то такая, спаси Христос! А Лагутей помер. Надысь как пошел цибарку жужалки выбросить да так и не возвернулся*. Серце. Заховали мы ево честь по чести. Могилка. Крестик. Эпитафия все как он просил. Лю-синька кравиночка, уж пастаралась, кисточкой на дощечке написала ЖИЗЫНЬ УДАЛАСЬ. Все как он просил. По гра-матному. У Люсиньки скора контрольная по англискому. Зря ты ее в энту углубленку здал. А ты Сиреженька бросай там все. Лети домой жалюшка* моя я тибе работу нашла. Ну ие энту машину. Обойдемся как нибуть. Подсвинок твой Борька среди ночи закуток* свой разломал и всю ночь мы за им по базу* бегали. Так ели споймали. Полкашка третий день из бутки не вылазить. Боюсь подохнить. Ни жреть ничё. Цветочки без тебя павяли. Я уж и паливала да чё тол-ку то. Все одно вянуть. Намаялась я нету никаких моих сил больше. Бросай все лети домой. Любый мой. Девочки тибя ждуть. Твоя жена Оличка."

Читал это письмо Серега, и слезы, против его воли, текли по лицу, терялись в бороде, капали на письмо. И вот она, вся жизнь сорокапятилетнего мужика, свелась к этому измято-му, перечитанному десятки раз, клочку бумаги. Ибо ради этих женщин он живет, и все его чаяния – о них. И, сами со-бой, в душу лезли воспоминания:

Люсинька... Какая умница! Бывалоча, подкрадется сзаду, да как закричит: HÄNDE HOCH*!

–Ну, чистая англичанка! – восхищался ею дед Лагутей, ма-лоумный соседский колдырь.

Был у Люси один талант, который шел в абсолютный разрез с другим: громадная лень к учебе сочеталась в ней с великим желанием стать либо поэтом, либо писателем.

До пятого класса Серега кое-как тянул Люсю: чего-то он все-таки соображал в школьной программе. Мама самолик-видировалась на предмет помощи Люсиньке в учебе давным-давно: как-то она помогла Люсе написать предложение: Мальчик паймал щюку. Зареванная Люсинька прибежала из школы, швырнула перед мамой помятую тетрадь по русско-му языку, в которой после выполнения домашнего задания была поставлена размашистая единица.

–Говорила ж я тебе: слово "поймал" через "о" пишется, – да-вилась слезами Люся.

Ко всему прочему, Люся давно и страстно грешила стихами. Кому как, но маме ужасно нравились эти вирши:

Шел по городу дядя,

И кричал он: Ура!

Загляделся на тетю

И сломал два ребра.

Эта тетя на дядю

Наступила ногой

И, с размаху, пробила

Транспарант головой...

Стишок имел весьма затянутое продолжение и заканчивался тем, что тетю с дядей задавил какой-то несознательный са-мосвал.

А как старательно Люсинька выводила:

Воет волком ковыль при дороге.

Вдалеке зацветает миндаль.

Почему я всю жизнь – недотрога?

Ничего мне в прошедшем не жаль...

Все вкупе и послужило отправной точкой для дерзновенной мысли о том, что в Люсиньке скрыт некий великий дар, ук-репив и разработав который, она сможет смело заткнуть за пояс ту же Беллу Ахмадулину.

Папа не совсем разделял мнение мамы по поводу Беллы. Он пытался оттолкнуться от текста катрена*: ему, к примеру, очень хотелось бы послушать, как, собственно, воет ковыль у дороги. И почему он воет волком, а не блеет бараном? Па-пе также казалось, что последнюю строчку он уже где-то слышал, мягко говоря.

Но, кто же будет слушать этого неуча! Ежели б знал чего, помог бы дочке-то. А так, неча языком трепать!

–Тебе бы вон, тока с Лагутеем водку жрать, да всяких про-ституток по ночам неизвестно куда возить! – укоряла Оличка мужа-невежду.

По настоятельной рекомендации мамы, папа, исходя из имеющихся у него средств, пристроил дочку в бесплатный класс с углубленным изучением английского языка. Нет, ну надо было конечно, в немецкий. Люсинька, по крайней мере, хотя бы одно выражение из этого языка знала. Да, вот неза-дача: не было немецких-то классов.

А – Дашутка... Младшенькая. Краса и гордость! Какая ми-лая, а главное, добрая девочка. Помнится, совсем она ма-ленькой была: годика четыре от силы. Так она Барсика о ту пору так любила, что словами об этом сказать – невозможно. Бывалоча, как поймает его, как прижмет к себе, так у Бар-сика ажник глаза лезут из орбит, от удовольствия!

Такая лапочка! Уж так она его кохала, что бывалоча, за-бьется Барсик под диван, и сутками оттуда не вылазит. Какой неблагодарный кот!

Как-то Дашутка выклянчила у папы самый обычный, не-большой, замок: блестящий, никелированный. Нажмешь на дужку – замок защелкнется. Ключиком откроешь – и можно опять защелкивать. Тут, главное, ключик не потерять. Сле-дила Дашутка за ключиком. В кармашке, на платьице, пря-тала. Кармашек на пуговичку застегивала. Одно плохо: не могла Дашутка сама замок открыть. А замок так интересно щелкал. А Люська – плохая! Не хотела замочек открывать, вредина! Вот и приходилось просить папу или маму, чтоб замок открыли.

–Басик, Басик! Гъянь, сё у меня есть! – тыча котенка усатой мордочкой в замок, лепетала Дашутка. – Ну, сё ты не гъя-дис? Пьёхая кися! На/ тебе!

Раздался характерный звонкий щелчок: КЛАЦ! Блестящий никелированный замок надежно застегнулся на Барсиковой шее.

Холодная сталь инородного тела, безжалостной петлей стя-нула нежную шейку Барсика. Ему еще повезло: дужка замка оказалась в пределах размеров шеи котенка. Задушить его она не могла. Но и снять замок, просто так, было нельзя. Сейчас Барсик напоминал породистого кобеля, получившего главный приз на собачьей выставке: никелированный замок ярким пятном светился на его черно-белой груди.

Почувствовав стылое дыхание кошачьего ангела смерти, Барсик рванулся изо всех сил, укусил Дашутку за большой пальчик левой руки и опрометью кинулся в сторону форточ-ки. Прыгнув на диван, он заскочил на его спинку, оттолк-нулся от нее всеми четырьмя лапками, и полетел в открытую форточку: подальше от этой милой, а главное, доброй девоч-ки!

За свою недолгую кошачью жизнь Барсик пережил многое и многих: двух морских свинок и одного сухопутно-го хомяка.

Свинки, как и было положено, по их названию, были от-правлены поплавать, в небольшой водоем, сразу за огоро-дом. Дашутка зорко следила за тем, чтобы свинки наплава-лись вволю. Кто же знал, что только некоторые виды этого животного умеют плавать, а в общей массе оно вообще не любит водные процедуры?

Хомяк героически, но недолго, противостоял Дашуткиным объятьям. Молодой и цветущий он скоропостижно усоп, на третий день после покупки, от компрессионной асфиксии*.

В штатном расписании Дашуткиных игрушек Барси-ку отводилась почетная, но тяжелая должность "юбимой до-синьки". Барсику приходилось в одиночку отдуваться за всех этих Барби и Кенов, ставших давным-давно глубокими инвалидами, благодаря насильственным действиям со сто-роны Дашутки: у многих не хватало рук или ног, у некото-рых – головы. Частенько посреди этого, игрушечного анато-мического театра, разворачивалось масштабное действо: кормление "юбимой досиньки". Надежно спеленатый, из со-ображений техники безопасности, Барсик уныло возлежал в специально предназначенной, для подобной надобности, иг-рушечной коляске. Придерживая коляску одной рукой, что-бы через чур буйная "досинька" ее не перевернула, Дашутка, другой рукой, потчевала Барсика перловой кашей из чайной ложки:

–Ку/сай, досинька! Ку/сай, юбимая! Это так вкусно!

"Досинька" истошно вопила и пыталась укусить неоскуде-вающую руку дающей.

Как правило, после столь сытного обеда, Барсик забивался под диван суток надвое, выходя из-под него лишь глубокой ночью, когда Дашутка крепко спала.

Физика, наряду с математикой, химией и прочими подобными науками, является наукой сугубо точной. И не-знание ее законов не освобождает от ответственности. Бар-сик, готовясь к форточному прыжку, не учел ряд существен-ных изменений, с ним происшедших: замок не только уве-личил массу тела котенка, но также сместил его центр тяже-сти ближе к голове. Таким образом, Барсику, надо было сде-лать перерасчет усилия, необходимого для успешного прыжка: надо было внести две поправки: на массу и на сме-стившийся центр тяжести, несколько меняющий траекторию полета тела.

Поправки внесены не были. Наступление последствий про-изошло незамедлительно: немножечко не долетев до спаси-тельной открытой форточки, Барсик, в соответствие с физи-кой падающего тела, круто изменил направление движения и перешел в фазу свободного падения, в коей предусмотре-но соответствующее ускорение, равное девяти и восьми де-сятым метра за секунду в квадрате.

Под окном, вровень с подоконником, на прямоугольном сто-лике, стояли любимые мамины кактусы. Различные стебле-вые суккуленты* нашли здесь для себя неплохое пристани-ще. Здесь их была целая коллекция: шаровидная маммиля-рия соседствовала с почти таким же округленным акантока-лициумом; широко популярный южноамериканский гимно-калициум теснил на самый край чилийскую майхуэнию, на-считывающую всего два вида. Образуя живой колючий ко-вер, тихо и мирно стояли они себе, ежедневно и еженощно радуя мамин взгляд. В середине колючей композиции стоял самый любимый: ощетинившийся длинными острыми игла-ми, прямой как палец, раухоцереус. У себя на родине, в Се-верном Перу, подобный палец достигает четырех метров высоты.

Со всего маху Барсик плюхнулся на, абсолютно неприспо-собленную для посадки, поверхность раухоцереуса. Отпря-нув от достойного представителя Перуанской флоры, Бар-сик, дико воя, подлетел метра на полтора от уровненной по-верхности столика, и, двигаясь несколько хаотично, призем-лился в большую хрустальную вазу. Ваза недолго качалась, балансируя на краю подоконника, а потом, как бы нехотя, рухнула вниз.

Ваза разлетелась на четыре куска: один – крупный, и три – поменьше. Вконец обезумевший Барсик опрометью кинулся на стол, оттуда – на шифоньер. На сей раз поправки были внесены, прыжок удался на славу. Забившись среди пустых коробок, Барсик на некоторое время притих.

Все это время Дашутка сидела на полу, на том самом месте, где ее покусала "юбимая досинька". Дашутка не просто си-дела. Она ревела белугой!

Прибежавший на шум папа, как-то уж очень быстро оценил обстановку, но как всегда бывает в подобных ситуациях, не знал, за что хвататься в первую очередь.

–Дашенька! Доченька! Что случилось?

–А-а-а!!! Басик укъял замосик! А-а-а!!!

Черно-белый похититель замков начал угрожающе то ли ры-чать, то ли хрипеть, осознавая всю глубину своего проступ-ка.

–Даша! Дай ключик! Быстро!

–Нема-а-а!!!

Далее, по всем законам жанра, должна была наступить за-тяжная пауза, немая сцена. Ничего подобного! Дважды об-ворованная Дашутка упала навзничь и начала колотить сан-далиями о пол:

–Замосик!!! Къюсик!!! А-а-а!!!

Барсик, не желая быть удушенным среди пустых коробок, начал выть на более повышенных, нежели прежде, тонах. Папа побежал в гараж за ножницами по металлу.

–Барсик! Кис-кис, – держа наготове ножницы, папа подзы-вал котенка, стоя на шатком табурете. Над шифоньером воз-вышалась только перемазанная мазутом физиономия Сереги со взъерошенной шевелюрой: папа прибежал на выручку прямо из под машины. Мама в огороде окучивала картошку и конечно, ничего не слышала.

–Барсик, Барсик! Кис-кис, – вооружась шваброй, папа пы-тался принудить котенка к действию, слегка постукивая ею – по коробкам. Барсик понял, что помереть спокойно, в этой тихой хате под раскидистой акацией, ему не дадут. И тогда, расталкивая коробки, Барсик прыгнул! Прямо на голову взъерошенного папы.

Раздался глухой стук, возникающий, обычно, при ударе же-леза о кость. Никелированный, блестящий замок угодил папе прямо в переносицу. От неожиданности папа потерял равно-весие и, доломав шаткий табурет, полетел кубарем на пол. Выпускать из левой руки швабру папа не пожелал. Резуль-татом его непродуманного действия явилась разбитая вдре-безги люстра.

Вылетевшие из правой руки увесистые ножницы по металлу, прямиком проследовали на прямоугольный столик, где и внесли конструктивные изменения в колючую икебану*: большая половина кактусов была просто-напросто сметена на пол. Раухоцереус тоже приказал долго жить.

Барсик решил на сей раз не связываться с сугубо точными науками. Задрав хвост трубой, он спешно покинул сей шум-ный вертеп через приоткрытую дверь.

* * *

–Так он больше и не вернулся, – грустно вздыхая, Серега протянул зажигалку Ваське, – К Лагутею, упокой Господь его душу, убежал. Тот ему замок-то и снял.

Васька посмотрел на небольшой белесый шрам, пересекаю-щий переносицу Сереги и, не совсем кстати, сказал:

–Ты, Серег, того... Ты береги дитёв-то... Ибо они – твоя на-дёжа и опора.

–Дурак ты, Моджахед. И ни хрена не понимаешь. Вот была у меня жена, были дети... Где теперь все это?

–И не говори, кума: таперича, не то что – давеча... Ну, давай, помянем твоего Лагутея еще разок, да и разбегаться пора. Мне, вон, еще три комнатухи засветить надоть.

–Уеду я, Моджахед. На билет заработал – и хватит. Надоело все, к чертовой матери!

–Веселый ты парень, Серега! И за каким только хреном ты сюда приперся?

–Тебе хорошо. Вона, ни детей, ни плетей...

–И, что самое главное, жрать совсем ни хочется, Сирожа'.

–Ну, че... давай по последней... что ли?

–Давай. Ну, не пойди во вред младенцу.

Выпили. Помолчали. Закурили.

–Васька, а кто там у тебя говорил, ел и улыбался одновре-менно?

–Не у меня, у – римлян. Гай Юлий Цезарь*. Эх, Сирожа, Си-рожа', скурил ты учебник Истории Древнего Мира. От корки до корки скурил!

* * *

Сидя в полуосвещенной комнате, Васька, с удоволь-ствием закурив, уставился в темное окно с видом на тундру. Вот уж вторую неделю, как он в одиночку работал по ночам в будущем АБК. Серега работал в день, но по доносившимся слухам, все также стонал и просился на самолет. В общем-то, ситуация, происходящая с ним, на самом деле была про-стой и решаемой. Для того, чтобы поскорее вернуться к жене и детям, Сереге достаточно было написать на обычном листе бумаги: Прошу меня уволить по собственному желанию. Трудовой договор, который администрация артели заключи-ла с каждым работником, предоставлял ему это право. Ви-димо, не каждый работник умел читать.

Вместе с Васькой и прочими, 17 марта на Чукотскую землю ступил некий юрист-недоучка из Краснодарского края. Ос-тавшийся не у дел по причине полной невостребованности, он не знал – не подозревал, а чем бы ему заняться на досуге, пока суть до дела? В конце концов он решил развеяться. Чу-котка? А почему бы – нет!

Всю дорогу, пока остальные весело и беззаботно резвились на борту авиалайнера, юрист-недоучка очень внимательно читал Трудовой договор. И – сумел таки кое-чего вычитать!

Прибыв на Коммунистический, недоученный юрист прики-нулся серой мышью. Целый месяц он шлялся по стану туда-сюда, пиная различные банки-склянки под видом уборки территории. Ровно через месяц он положил на стол белоку-рой секретарши Настеньки заявление об увольнении.

В ответ, руководство артели положило юристу в карман среднемесячную зарплату и – обратный билет до Москвы. Поблагодарив руководство артели за великолепную обзор-ную экскурсию по Чаунскому району, недоученный юрист в скором времени оказался дома, где очень серьезно задумал-ся: а не слишком ли рано он расстался с юриспруденцией?

Думая обо всем этом, Васька не заметил, как начал разговаривать сам с собой:

–Вот тебе и вся никтофобия, до копейки!

Вредное это занятие: разговор с самим собой. До сумасше-ствия довести может. Психиатры в подобной ситуации сове-туют песни петь, ну, или на худой конец, стихи декламиро-вать.

Ваське не хотелось ни песни петь, ни тем более, стихи дек-ламировать. Полупустая школа обладала до того великолеп-ным эхом, что при каждом запеве отзывалась прямо-таки неким "хором из преисподней": усиливая мелодию, эхо раз-носило ее по самым дальним школьным закоулкам, и еще долго потом дрожали в рамах плохо закрепленные стекла.

А стихи Васька не то, чтобы не любил, он их ненавидел. Благодаря исключительной своей луженой глотке, Васька умел читать стихи выразительно и правильно, интуитивно расставляя цезуры*, малые и большие, что и порождало, в конечном итоге, эвфонию*.

Способность к декламации проявилась у Васьки, в раннем детстве, чуть ли не с пеленок. С той поры, при каждом удоб-ном, и не очень, случае, Васеньку, на манер приговоренного к смерти через повешение, устанавливали на табурет, и уже оттуда четырехлетний Васятка доносил до полутрезвой ау-дитории бессмертные строки Владимира Владимировича Маяковского:

И я,

как весну человечества,

рожденную

в трудах и в бою,

пою

мое отечество,

республику мою!

Полутрезвая аудитория раскрывала в недоумении рты, никак не ожидая услышать от столь "юного щегла" столь бархати-стый баритон, от которого даже бальзаковские дамы време-нами, как известно, сходят с ума.

И пока Васяткины погодки весело щебетали:

Я сижу на вишенке,

Не могу накушаться..

.

Васька на полном серьезе вещал с табурета:

Вы помните,

Вы все, конечно, помните,

Как я стоял,

Приблизившись к стене,

Взволнованно ходили вы по комнате

И что-то резкое

В лицо бросали мне.*

Стихи Васятка запоминал, как правило, с одного прочтения. Читала их ему, конечно же, мама. Много видов и типологий памяти существует на свете. У Васятки преобладала мотор-ная. То есть, запоминал он информацию лучше всего в тот момент, когда что-нибудь делал: курочил игрушку, или без-думно чертил карандашом на бумаге замысловатые караку-ли.

Все мы родом из детства. Незамысловатая, ставшая штампом фраза, определяет нашу дальнейшую жизнь, рас-ставляя всевозможные приоритеты в самом ее начале, а не ближе к ее концу, как считают некоторые. Просто заложен-ные в нас таланты, иногда ждут подолгу своего часа, дабы проявиться во всей своей красе; ждут порою так долго, что уже и жизнь прошла, а таланты – никак не проявились.

Известный во всем мире, величайший скрипач Никколо Па-ганини, в детстве ненавидел свою скрипку. Стоя на земля-ном полу, в холодном темном сарае, Николо, в возрасте пяти лет, должен был ночи напролет тренироваться, улучшать качество игры на смычковом инструменте. Пьяный Никол-кин папа орал на весь переулок:

–Я из тебя композитора сделаю!

И переулок-то этот назывался как-то нехорошо: Черная кошка, да и сам папа поигрывал на мандолине так, что выли все собаки, а соседи вообще обещали разбить сей щипковый музыкальный инструмент о папину голову. Но тем не менее, факт остался фактом: папины побои сделали из Николки скрипача-виртуоза. В девять лет этот пацан написал не-сколько произведений для скрипки, да таких, что кроме са-мого Паганини никто не смог эти произведения исполнить!

Неважно, что папа многочасовыми занятиями довел ребенка до каталепсии – состоянием между жизнью и смертью. Папа не только довел, папа даже успел положить Николку в гроб, и пятеро братишек и сестренок, во главе с мамой, уже обло-бызали Николкин холодеющий лобик. Да вот незадача: мальчик в гробу пошевелился! Говорят, что в этот момент, Антонио Паганини – Николкин папа, радовался так, что чуть было сам не впал в каталепсию.

Васькин папа, Митрофан Антонович, скончался от опухоли головного мозга, когда Ваське едва исполнилось три года. Вполне возможно, что Макашов старший планиро-вал сделать из Васятки кого-нибудь, но – не успел.

Васька смутно помнил папу. Помнил, как они вместе с папой как-то раз пошли в кино. Помнил, что сидели очень близко к экрану. Помнил, как во время сеанса папа сказал Васятке, что сейчас придет, что ему надо – по нужде.

В тот раз состоялось первое публичное сольное выступление Василия Митрофановича! Огромный зал широкоформатного кинотеатра, по случаю воскресенья был набит битком: в прокате только что появился кинофильм "Никто не хотел умирать". И пока на экране разворачивался полный драма-тизма сюжет, ярко характеризующий бескомпромиссный реализм литовской деревни, Васятка, оставшийся без попе-чительства папы, вышел на сцену перед экраном и всем сво-им даже не видом, нет, а исключительно криком, в течение неполной минуты доказал присутствующим, что он тоже ни коим образом не хочет умирать среди всех этих лесных братьев!

Негодующие зрители даже не смогли толком насладиться боем на мельнице, разгоревшимся между сторонниками и противниками Советской власти в послевоенной Литве. Ди-кий крик сопливого пацана: "П-А-П-А!!!", заглушал никуда не годные динамики широкоформатного кинотеатра! Воен-ные действия в районе мельницы пришлось приостановить. В зале включили свет.

А Васька просто звал папу. И папа услышал сына, хотя на-ходился в фойе, за плотно закрытой дверью кинозала, где решил пропустить полстаканчика, в буфете, по дороге об-ратно, в зал.

В тот раз папу оштрафовали за прерванный сеанс. Больше своего сына по кинотеатрам он не водил.

* * *

Сразу после майских праздников ЗАО "Златые горы" внезапно решило проверить, а правильно ли оно поступило, отвалив в качестве предоплаты пять миллионов рублей Н-ской артели. На Молодежный прибыла комиссия на предмет осмотра АБК и приемки уже выполненных работ.

На тот момент все строители давно жили в школе. Со стана даже повара привезли: молодого крымского татарина Сашку. Лютый убыл в отпуск. На Молодежном теперь заправлял пропойца Изосимыч. То обстоятельство, что во время Вели-кой Отечественной войны Изосимыч исправно служил по-лицаем в какой-то украинской деревушке, в общем-то, не было тайной за семью печатями. Изосимыч за это отсидел сполна. Правда, в соответствующих ведомствах, не без ос-нований посчитали, что Изосимычу весьма полезен Чукот-ский климат, и на долгие годы сделали бывшего полицая невыездным, занеся его фамилию в черный список персон нон грата средней полосы.

Но строителей Изосимыч не очень-то интересовал своим нехорошим прошлым. Всех интересовало настоящее: а смо-жет ли Изосимыч приготовить пожрать, как Лютый? В ходе проверки выяснилось, что все поварские способности Изоськи сводились к банальному кипячению воды. В этой связи, самый обычный компот из сухофруктов, представлял-ся Изосимычу вершиной кулинарного искусства. Поначалу оголодавшие строители решили отметелить незадачливого прораба. Но Изосимыч, вовремя раскусив коварный замысел подчиненных, превентивно заперся в своей комнатушке. Из-за двери он чего-то там орал, что, мол, де покажет строите-лям. Хотя, в тот момент он мог показать разве что свою не-бритую, вечно красную, морду в немытом окне.

Весь первый этаж давно был освещен; во дворе школы весе-ло ревел новый дизель. Дни стали длиннее, а ночи – значи-тельно короче. Васька возился на втором этаже, где также, в ночную смену производил монтаж электропроводки во все-возможных комнатах, которым предстояло в недалеком бу-дущем стать всевозможными кабинетами.

Плотники изо всех сил торопились закончить столовую, на-ходящуюся в одноэтажном крыле, примыкающем к зданию школы. В ходе реставрационных работ по внутреннему уб-ранству будущего пищеблока, никто как-то не догадался взглянуть на его крышу. А крыши над будущим пищебло-ком, в общем-то, не было. Хотя, когда-то она, действитель-но, была: хорошая двускатная крыша, со стропилами и ши-фером; но стихия и время внесли свои коррективы: кое-где на этой крыше не хватало кровли, а кое-где – и стропил. Зато в достатке там было снега, который накапливался зимой и стаивал летом.

Когда Изосимыч начал водить по школе двух представите-лей "Златых гор", ему стало очень стыдно. Но так как никто и никогда не видел Изосимыча бледным, благородная краска стыда, заливающая образину прораба, осталась никем неза-меченной. Да и прибывший с комиссией Юкнис – замести-тель генерального директора Н-ской артели, оказался весьма кстати: Изосимычу не надо было отвечать на многочислен-ные вопросы членов комиссии, ответы на которые он не знал.

А членов комиссии интересовало многое. Их, к примеру ин-тересовало следующее: а почему выключатели выглядят так, как будто их только что принесли с помойки? А почему раз-водка, выполненная двойным алюминиевым проводом мар-ки АППВ 2х2,5, состоит сплошь из полуметровых кусочков, скрученных между собой и обмотанных некоей черной тря-почкой? (Вообще-то, это была хлопчатобумажная изолента. Никакими правилами не возбраняемая. Вот уж комиссия, прям сама не знает, до чего докопаться!).

С каждым шагом этих ПОЧЕМУ становилось все больше и больше: где те, обещанные, радующие глаз своей изящно-стью и легкостью установки, сайдинги и сэндвичевы пане-ли? Куда подевался гипсокартон, которым так удобно обши-вать стены? И вообще, почему в туалетных комнатах нет ни одного унитаза?

–А нужник у нас – на улице. Милости просим! – Юкнис угодливо распахнул дверь черного хода. Взору обалдевшей в конец комиссии была представлена прямоугольная холобу-да, обтянутая полинялым от времени рубероидом, проши-тым вертикальными рейками. На одной стороне холобуды красной краской была нарисована большущая буква "Ж", на другой – "М". Края у обеих букв были неровными и рваны-ми. Не желая себе зла, комиссия даже не посчитала нужным зайти внутрь, дабы проверить: а есть ли в холобуде перего-родка, делящая нужник пополам, как это предусмотрено проектами для помещений подобного типа?

Но самые интересные впечатления ожидали комиссию в пи-щеблоке. Ибо здесь на помощь строителям пришла сама природа, которая весьма щедро добавила свой естественный колорит во внутреннее убранство столовой, сделав окру-жающую картинку более полной, насыщенной и логически завершенной.

Весь тот снег, который лежал на полатях, под скудным чу-котским солнышком начал таять. Вначале таял он как-то медленно и нерешительно, но к приезду комиссии дело по-шло на лад, и талая водичка, сквозь деревянный потолок, что называется, хлынула в хату.

Когда комиссия заглянула в помещение пищеблока, одному из ее членов: тому, что был постарше, стало дурно! С потол-ка, из разных его мест, тонюсенькими струйками стекала вода, оставляя громадные разводы на, когда-то кипельно бе-лой, его поверхности. Кое-где с потолка отвалилась штука-турка, являя белому свету давно прогнившую дранку.

Пищеблок состоял из трех залов. Стены первого зала были побелены успокаивающим взгляд, бледно салатным, коле-ром. С большей площади стен вода начисто удалила, успо-каивающий взгляд, колер. Смытый со стен, он добавлял не-повторимый оттенок в жидкое месиво, напоминающее дет-скую неожиданность, распланированное по всей поверхно-сти пола. Вздувшийся ковролин, постеленный вместо лино-леума, свидетельствовал о том, что вода на некоторых уча-стках пола проникла гораздо глубже, чем можно было пред-положить на первый взгляд.

Другие два зала отличались лишь тем, что в одном из них колер был ярко розовым, а в другом – нежно голубым.

Четыре не совсем трезвых мужика, выкрашенные в не со-всем понятный цвет (понемножку от всех трех залов), на-сквозь мокрые, они пытались как-то спасти положение: воо-ружась тряпками, собирали детскую неожиданность в соро-калитровую алюминиевую кастрюлю. Но поспеть во все три зала сразу у них никак не получалось. Ко всему прочему, ковролин, смоченный жидкостью, стал очень скользким, и любое перемещение по нему требовало определенных навы-ков. В частности, по мокрому ковролину рекомендуется скользить, не отрывая подошв от покрытия. В противном случае – падение гарантированно, со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде травм, различной степени тя-жести.

Мужики пытались не только ходить по мокрому ковролину, но даже – бегать. Классический сюжет с буренками на льду не шел ни в какое сравнение с тем феерическим действом, которое развернулось перед порядком уставшими, от массы впечатлений, членами комиссии. Мужики резвились, как могли! Расставленные в обеденном зале квадратные столы, вместе со стульями, несколько затрудняли опосредованный сбор детской неожиданности, но зато добавляли ситуации изрядную долю комичности, присущую разве что бессмерт-ным фильмам с участием Чарли Чаплина. В процессе напол-нения кастрюли, мужики часто падали, натыкались на столы и стулья различными частями тела. В этой связи нескончае-мый, трехэтажный мат витиеватым замысловатым узором смачно вплетался в атмосферу обеденного зала, априори* становясь неотъемлемой частью его.

Заметив Юкниса, мужики несколько активизировали свои действия по сбору месива, и удары о столы и стулья стали слышаться гораздо чаще, нежели прежде. Окружающий воз-дух заметно стал тяжелее. Приближалась буря!

Юкнис напоминал героиню небезызвестной песни "Что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня". Он едва успел закрыть дверь, перед носом одного из собирателей, который, особо усердствуя, налетел на кастрюлю, да так и поехал, вместе с ней в сторону окончательно перепуганной комиссии. Наскочив со всего маху на перевернутый стол, кастрюля послушно легла на бок, разлив почти все содер-жимое на пол. Детская неожиданность начала торопливо за-полнять всю предоставленную ей поверхность.

–Уволю!!! Суки!!! Всех уволю к ... матери!!! – орал из-за плотно закрытой двери заместитель генерального директора. Он даже начал немного синеть и притопывать обеими нога-ми сразу. Пускать, как обычно, пену изо рта Антон Иваныч не стал: неудобно как-то, при посторонних-то.

* * *

Каких-либо последствий от столь вопиющего строительства, как и следовало ожидать, для Н-ской артели не последовало. Поведение артели можно было бы сравнить с поведением незабвенного Максима Максимовича Исаева, фотографи-рующего, в открытую, секретные документы в ставке Гитле-ра (а чего его арестовывать: все равно – выкрутится!). Но Макс Отто фон Штирлиц, окопавшись в логове фашистского зверя, действовал в интересах Родины.

Н-ская артель, являясь крупнейшей рыбиной Чаунского рай-она, плескалась в пределах отведенной лужи, что называется от души, ни в чем себе ни отказывая и совсем не думая об интересах Родины. Способствовало тому множество факто-ров. К примеру, из всего золота, добываемого Чукоткой за отчетный период, в среднем: тонны четыре в год, Н-ская ар-тель добывала двадцать пять процентов, то есть, примерно тонну. Согласитесь, неплохое подспорье для того, чтобы иметь собственное мнение по каким-либо ключевым вопро-сам геополитики* в отдельно взятом регионе.

ЗАО "Златые горы" на тот момент не добыло ни одного грамма драгметалла. Кроме шикарно отделанной конторы в Певеке, "Златым горам" нечем было похвастать перед Мини-стерством Финансов. Нахватав кредитов, как собака блох, закрытое акционерное общество на последнем издыхании пыталось составить хотя бы Технико-Экономическое Обос-нование, но никакого ТЭО не получалось.

На отданные ни за что пять миллионов рублей, "Златые го-ры" наплевали и забыли. Потому как из Чукотского авто-номного округа и по сию пору вывозят, и поболя, просто так, за здорово живешь, рассовав ровные пачки по карманам. А эти пять миллионов на бумаге так расписаны были – закача-ешься! Беспокоило другое: без ТЭО не представлялось воз-можным выклянчить денег еще на какое-нибудь, соответст-вующее смете, мероприятие.

Так что же представляет собой Технико-Экономическое Обоснование? Вкратце, представляет оно собой докумен-тально оформленные результаты всевозможных исследова-ний, обосновывающих целесообразность и возможность реа-лизации инвестиционного проекта, а также – выбор наибо-лее эффективных решений для ввода в действие производст-венных мощностей. В случае с золоторудным месторожде-нием это, кроме всего прочего, – обоснование способа из-влечения полезного ископаемого из вмещающей руды.

Предложенная к рассмотрению технология кучного выщела-чивания, сводящаяся к обливанию рудного штабеля циани-стыми растворами, вызвала приступ гомерического хохота у тех же профессоров небезызвестного Свердловского инсти-тута. Уж кому-кому, а им доподлинно известно, что руды на Молодежном практически не цианируются, в коей связи от-носятся к категории упорных (сложно, энергоемко, дорого); и здесь, для дальнейшего обогащения, можно рекомендовать бактериальное выщелачивание и биоокисление. На практике это может выглядеть примерно так: одни бактерии разруша-ют минералы, освобождая золотишко, а другие бактерии это золотишко жрут, пардон, накапливают. Остается только ото-брать это золотишко у порядком наевшихся микроорганиз-мов.

Преимущества этой технологии настолько очевидны, что наши узкоглазые друзья с противоположного берега Амура готовы платить любые деньги за подобный подход к золото-добыче в собственной стране: не наносящий никакого вреда окружающей среде, в отличие от того же химического спо-соба, грозящего уничтожить всю живность в районе рудника всевозможными реактивами.

Самым главным минусом для бактериальной технологии можно считать даже не тот факт, что подобный способ раз-работала баба – старший научный сотрудник какого-то на-учного центра – это как-то пережить еще можно. Главный минус заключается в том, что бактерии на Молодежном дохнут от мороза, не успевая ни разрушить руду, ни нако-пить полезных ископаемых.

В отличие от "Златых гор", с ихней бактериологической воз-ней, Н-ская артель, воспитанная в Ленинском духе: ЛУЧШЕ МЕНЬШЕ, ДА ЛУЧШЕ*, абсолютно не прогадала, сделав ставку на сей завет, и получила лицензию на право пользо-вания кой-какими недрами чуть севернее Анадыря. Именно там была построена золотоизвлекающая фабрика: вблизи месторождения, запасы коего составляли чуть более 12 тонн. Не мудрствуя лукаво, Н-ская артель учла особенности ме-сторождения и выбрала оптимальные варианты разработки рудных тел и технологию обогащения руд.

Профессоры небезызвестного Свердловского инсти-тута утверждают, что в недрах России, кое-где еще хранятся порядка 16 тысяч тонн золота. Ежегодная его добыча отно-сительно невелика: менее 200 тонн. Из этих 16 тысяч тонн только 17% содержится в россыпных месторождениях. Ос-тальные 83% содержатся в рудных месторождениях. При таком раскладе, согласитесь, грешно уповать на россыпи, особенно если учесть, что доля Чукотки в распределении резервных запасов золота по субъектам Российской Федера-ции составляет всего-то 7%.

В Н-ской артели никоим образом не уповали на ка-призы матушки Природы. Все, что нужно было артели, ар-тель спокойно брала, тащила обеими руками, временами, никого не ставя в известность о том, что она берет, мягко выражаясь, то что ей не принадлежит.

В районе Коммунистического, промывка полигонов, по-тихому, без лицензии, а также установка промприборов на чужих участках, практиковалась, из сезона в сезон, как само собой разумеющееся. Бывало, в действия артели вмешива-лась компетентная контора, задавая руководству конкретный вопрос:

–Что делают ваши рабочие на этом участке?

–Промывают...

–На каком основании?

–Да кто ж их знает, на каком. Мы их туда не посылали. Пря-мо беда с этими рабочими! Чуть отвернись, так они уже всё – управились, чужой участок моют!

Все это сходило артели с рук, как и многое другое. Руково-дству артели, к примеру, были прекрасно известны межсе-зонные пути миграции диких оленей. И в тот момент, когда олени, ближе к зиме или весне, начинали искать по тундре чего бы пожрать, им навстречу выезжали машины с воору-женными людьми на борту, которые тоже искали чего бы пожрать.

Стреляли всех подряд. Больных и здоровых, беременных и малолетних, старых и молодых. Критерий был один: за мак-симально короткое время надо было настрелять как можно больше оленины. Эту оленину надо было тут же погрузить и доставить на стан, где ее ожидали рефрижераторы. Вся оле-нина поступала на баланс предприятия.

Поговаривали, что пара-тройка автомобилей была не в силах вместить всех застреленных оленей: суммарная масса уби-тых животных значительно превышала возможности грузо-виков. В коей связи, туши, безо всякого сожаления, бросали в тундре: мол, здесь водится немало зверей, которым очень даже по вкусу оленина, и за судьбу брошенного мяса можно было не волноваться. Нет. За судьбу мяса очень даже волно-вались, в коей связи, ничего такого в тундре не оставляли.

Жестокий отстрел оленей руководство артели оправдывало соображениями суровой производственной необходимости: рабочим нечего есть! Было, правда, не совсем понятно, а для чего же тогда на территории артели существовало неплохое, даже по материковым меркам, подсобное хозяйство, которое включало в себя коровник с парой сотен буренок, свинофер-му с несколькими свинарниками, а также – одну или две те-плицы?

Централизованное снабжение артели продуктами питания было до того дорогим удовольствием, что волей-неволей приходилось искать альтернативные источники.

Исходя из этого, становилось понятным, почему прочие продукты питания, упакованные и расфасованные по куль-кам и коробкам, поступали в артель с безнадежно просро-ченным сроком годности. Директоры окрестных гастроно-мов, вместо того, чтобы уничтожать просроченный товар, за милую душу сбывали его в артель. Внакладе не оставался никто. Особенно – руководство.

Заботясь о собственном имидже, руководство артели пору-чало сведущим людям писать книги и снимать фильмы о нелегком и почетном труде старателей. И книги были напи-саны, а фильмы – сняты. И приветливые дяди и тети взывали со страниц и кадров: ПРИЕЗЖАЙТЕ НА ЧУКОТКУ! Тут вас заждались!!!

Но апофеозом сей демонстративной добродетели можно было смело считать медаль с чеканным профилем Деда. Этакий своеобразный нагрудный знак Героя старательского труда. В артели этой побрякушкой награждали, по идее, за - труд. Как и положено, было у этой медали три степени: тре-тья – за десять, вторая – за двадцать и первая – за тридцать лет безупречного труда.

* * *

В пантеоне греческих богов, среди прочих языческих небожителей и поныне отлично здравствуют Янус и Гермес.

Один из них ведает входами и выходами, а также различны-ми проходами, ведущими к началу и концу. Задуманный как простой привратник: вся его служба сводилась к тому, чтобы утром открыть ворота, дабы солнце выкатилось на небосвод, а вечером – запереть светило на ночь, дабы – не сбежало, Янус со временем перерос в олицетворение ханжества и ли-цемерия отдельных представителей рода человеческого. В Чаунском районе двуликий Янус рискнул олицетворить со-бой целое руководство отдельно взятой артели!

Другой из небожителей, Гермес, является богом торговли. Но немногие знают, что по совместительству Гермес также является богом воров. В пору своей активной деятельности (до нашей эры), вестник богов вовсю орудовал в окрестно-стях Олимпа, и никто не мог превзойти его в ловкости, хит-рости и воровстве.

На современном этапе, Гермес не безвозмездно (а как же еще?) все свои знания и умения передал руководству Н-ской артели, открыв на Коммунистическом круглосуточный мас-тер-класс по собственному обогащению, за счет бесплатного привлечения рабочих ресурсов из Центральных Районов Страны.

Но, как известно, боги не любят работать. Подверженные безусловной эргофобии*, боги предпочитают пировать на Олимпе, а не ковыряться в навозе на скотном дворе. Но как доглядеть за всеми теми, кто всю жизнь обязан превозносить хвалу богам в виде жертв и подношений? Здесь нужен явно кто-то третий, кто в любой момент дня или ночи сможет от-читаться за каждую подотчетную душу. Как правило, на сём занятии набивают мозоли полубоги: великолепные ребята, которые, не хуже русской бабы, и коня на скаку могут оста-новить, и в горящую избу войти.

В Н-ской артели такой полубог был. Но, не – Геракл, а ско-рее – Игнатий Лойола* Чаунского разлива: Юкнис Антон Иваныч. Вполне возможно, что он сроду не знал излюблен-ный постулат великого святого: ЦЕЛЬ ОПРАВДЫВАЕТ СРЕДСТВА, но в своей непосредственной деятельности Ан-тон Иваныч руководствовался именно этим девизом.

Радея в собственной епархии, Антон Иваныч временами за-кусывал удила и даже начинал активно соваться в чужие мо-настыри, со своим, порядком затасканным, требником. И тогда, выгнать из монастыря этого волка, в овечью шкуру рядящегося, становилось делом архитрудным и почти безна-дежным.

Вообще-то, его звали Антонасом Юозасовичем, но старате-ли, как ни старались, выговорить подобную абракадабру не могли!

* * *

...Да когда же кончится эта чертова поездка? Ваську тряхнуло так, что он чуть не пробил головой потолок. Ехали уже восьмой час. Где же наш Чаун? Несмотря на то, что бы-ло уже за полночь, вокруг было светлым-светло. Полярный день. Он наступил как-то совсем незаметно. Вначале была ночь как ночь. Потом она стала быстро уменьшаться. А по-том вместо ночи были сумерки, а потом, где-то в мае, солнце стало просто ходить по кругу. Ваське все это было в дико-винку. На первых порах. Но очень быстро привык к столь экзотичному антуражу*, и его уже ничего не трогало. Нахо-дясь на работе по двенадцать часов в сутки, он привык спать и полярным днем – явлением уникальным и малопонятным для жителей юга России.

На Чаун приехали во втором часу ночи. За десять часов вахтовка успешно преодолела 96 километров.

* * *

Добрый день, разлюбезная моя Валентина Прокофиевна.

Дописав предложение, Васька зачеркнул написанное. Не пойдет. Но по другому писать не хотелось. Да и вообще, ни-чего не хотелось. После одиннадцати часов, проведенных внутри восемьсоткубовой емкости, обстановка не располага-ла к чистописанию. Хотелось спать. Все тело ныло и чеса-лось. К тому же Ваську не покидало ощущение, что у него в руках – лопата. Лежа на кровати, он не раз и не два подносил руки к глазам: ничего! Пусто. Но только он опускал руки, лопата возвращалась на прежнее место. Так и проспал Вась-ка всю ночь с ощущением лопаты в руках.

Работа на Чауне досталась Ваське сугубо электрическая: по наряду, выданному Чукотским Рембо, Ваське выпадало чис-тить от ржавчины громадную посудину изнутри. Для этой цели ему выдали индивидуальную лопату, а также – лестни-цу. Все это он затащил в емкость через сливную горловину, расположенную у самого дна высоченного цилиндра.

Сидя внутри посудины, Васька долго смотрел вверх и ломал голову: и как же здесь чувствовал себя Федор Иваныч со своим гаремом? ...Разлюбезная Екатерина Матвеевна! Брех-ня это все.

Штыковой лопатой Васька соскабливал куски ржавчины со стенок емкости. Вокруг было пыльно, душно и жарко. Вме-сто респиратора он повязал на лицо какую-то тряпку. Со-вершая лопатой возвратно-поступательные движения, Вась-ка сочинял текст письма для Вальки:

А погоды здесь стоят замечательные, разлюбезная моя Ва-лентина Прокофиевна, и жрать – совсем не хочется...

Поселились старатели в профилактории. Кто и за что назвал это здание профилакторием, Ваське было непонятно. Длинная одноэтажная бревенчатая изба разделялась парад-ным входом на две половины: направо – отделение соцзащи-ты, налево – подобие общежития, в котором и жили старате-ли. Уникальность профилактория подчеркивалась коновя-зью, установленной кем-то и когда-то непосредственно на-против парадного входа, представляющего собой допотоп-ное деревянное крыльцо с шаткими перилами. Вот уже мно-го лет коновязью никто не пользовался.

Архитектурно-пространственное решение застройки Чауна включало в себя, помимо Дворца Культуры, свинарник. Ос-тальные здания, как-то: средняя школа, детский садик, Шко-ла искусств и собственно, дома поселян также решали про-блемы использования земельных участков национального чукотского села, но все эти объекты тундровой инфраструк-туры вступали в некий диссонанс с окружающей суровой действительностью. Другими словами, Чаун, со стороны, напоминал кучу произвольных гвоздей, до половины вби-тых, как попало, в гладко оструганную доску.

Любой зоолог сможет вам объяснить: для чего слону хобот. Правильно, для того чтобы слон не заканчивался так внезап-но. В случае с Чауном эта догма не срабатывала. Практиче-ски любое поселение Центральных Районов Страны начина-ется как бы исподволь, незаметно. Потом это поселение ши-рится, растет и, в процессе продвижения вперед, достигает своего апогея, чтобы потом уменьшиться и, в конце концов, превратиться в маленькую точку.

Чаун возникал в тундре внезапно: неким серым пятном. По мере приближения пятно не росло, а становилось отчетли-вее: в нем прорисовывались детали. Оптическая особенность тундры заключается в том, что она скрадывает расстояние, приближает объект к глазам. Таким образом, в ясную погоду тундра очень хорошо просматривается, кажется – насквозь; вот они сопки – рукой потрогай. Вот именно, потрогай! Не стоит к ним идти пешком. Ибо путешествие может затянуть-ся на неопределенное время, потому как сопка, она как стоя-ла, так и стоять будет, на одном месте. А вот путешествен-нику придется туго: потому как сопку он видеть будет, а вот дойти...

Быть может, пока путешественник будет идти, прочувствует он на себе истинный смысл пословицы: видит око, да зуб неймет!

* * *

Третьи сутки Васька питался исключительно чаем, ну иногда, хлебом. Перед убытием на Чаун бригада получи-ла продукты. И продуктов этих должно было хватить на де-сять дней. Но по прибытии на Чаун, бригада как-то незамет-но сожрала все продукты за семь дней и теперь сидела на вынужденной диете.

В. М. Кот, будучи начальником, нанятым со стороны: он ра-ботал главным инженером в Северных Энергосетях, решил во время отпуска, что называется срубить бабок по легкому. Целыми днями он валялся на кровати в своей комнате и точь в точь, как его зоологический собрат, облизывал от скуки собственные яйца. Иногда он оставлял, ненадолго, свое из-любленное занятие, для того, чтобы сходить по нужде, или по-отечески напутствовать старателей на производство ра-бот:

–Валите отсюда к чертовой матери! И чтоб в рабочее время я не одну суку здесь не видел!

Когда закончилась жратва, В.М. Кот, прихватив карабин, вышел на тропу охоты, но видимо, облизывание собствен-ных яиц удавалось ему гораздо лучше, нежели отхожий промысел. Застрелить никого не удавалось.

В.М. Кот не был идиотом. Наоборот, у него был установлен-ный диплом установленного образца. Докладывая по рации состояние дел высшему начальству, он даже намекал, что хорошо было бы пожрать. Высшее начальство, ковыряя зу-бочисткой между резцами, соглашалось что мол, да: хорошо бы... но с подвозом продуктов не торопилось.

И пока В.М. Кот помахивал малоэффективным карабином, а высшее начальство занималось примитивной санацией рото-вой полости, бригада электриков и Васька вкупе, познавали на себе всю прелесть методики простой водной диеты, опро-вергая всем своим видом довольно таки смелое, но не под-крепленное практикой утверждение:

Войти в голод сознательно может только смелый человек.

Во всяком случае, глядя на Ваську, можно было смело пред-положить, что войти в голод может и глупый человек. Вась-ка материл себя последними словами. И даже не за то, что он в свое время согласился на столь увлекательное путешествие "во глубину Чукотских руд", а скорее за то, что он слишком быстро очистил емкость. Ну, сидел бы себе сейчас, сочинял письма… душновато, правда, но зато работать, собственно, не надо. Очистку емкости можно было растянуть на всю ос-тавшуюся жизнь. Васька управился за трое суток! Он совсем упустил из виду один из главных принципов работы в арте-ли: главное – участие. О том, что ему не дадут сидеть просто так, Васька как-то не подумал.

На четвертые сутки его направили в распоряжение Саляха. Салях был буровым мастером. Более тридцати лет этот татарин исправно бурил тундру, оставляя на ее девст-венном теле всевозможные скважины различного предна-значения. Бурил он ударно-канатным способом, и для этих целей в его распоряжении была буровая установка БУ−20М, больше напоминающая средневековое орудие пыток, нежели современный агрегат, придуманный людьми для собствен-ной же пользы. В свое время, заморская экспедиция, путе-шествуя по Чукотке, наткнулась на буровую установку по-добного типа. Интуристы долго и нудно лазали по непонят-ному изделию на гусеницах, интересовались, а для чего, соб-ственно, оно предназначено, и где тут, в конце концов, нахо-дится кабина? Дабы интуристы окончательно не спятили от увиденного чуда русской инженерной мысли, им намекнули, что если впредь они будут задавать глупые вопросы, то вряд ли дотянут до конца своей экскурсии в здравом уме.

Окромя бурового мастера, для работы на буровой установке БУ−20М предусматривался помощник бурового мастера. Помбуром у Саляха был его сынок, Фарид – хитрющий лен-тяй лет двадцати с небольшим. Удобно устроившись на па-пиной шее, он мечтал весело и беззаботно въехать в собст-венную пенсию, не покидая папиного хребта. Надо отдать должное Саляху, который потакал всяческим детским шало-стям Фаридки, постоянно выгораживал его перед начальст-вом. Сам Салях мог работать сутками, на манер доброго ко-ня. Это качество начальство ценило в Саляхе превыше всего. Ну, а что касательно Фаридки, то Салях частенько тянул лямку за двоих, не впадая в ненужные амбиции, и не причи-тая понапрасну. В качестве благодарности за безвозмездный Саляхов труд, начальство смотрело сквозь пальцы на суть многодневные Фаридкины запои и загулы.

В этот раз состояние острого горя удерживало Фаридку да-леко не первые сутки. Виной тому послужила чукчанка Юлька – молоденькая особа, необремененная оковами нрав-ственности, чьи раскосые карие глазки не на шутку всполо-шили кобелиную сущность непутевого помбура. Правда, существовала одна, чисто технического плана, проблема: Фаридка никак не мог залезть на Юльку без помощи трех стаканов водки, после коих ему уже было все равно на кого залазить: на Юльку ли, или на кого другого.

Поначалу Салях скрывал Фаридкино отсутствие. Но нужно было бурить скважины под столбы, а в одиночку делать это скучно, а главное – несподручно. В.М. Кот не долго думая, послал на внезапно открывшуюся вакансию Ваську. Элек-трик, коим Васька был принят в артель, просто обязан был уметь работать на буровой установке!

Где-то в глубине души Васька, не без основания, предпола-гал, что на помощника мастера буровой установки где-то учат, не суть важно где, но – учат! Напрягая всю свою скуд-ную память, блуждая по ее закоулкам, Васька пытался при-помнить: а не встречал ли он чего подобного на своем веку? По всем прикидкам выходило, что нет. БУ–20М он видел первый раз в жизни. Но, само по себе, это ничего не значило. Интереснее было другое: как можно работать на данном аг-регате, если Васька даже не предполагал: как до него подой-ти. Выручил Салях:

–Ходы суды!

Основным достоинством ударно-канатного способа можно считать возможность бурения пород любой крепости. На этом, собственно, достоинства и заканчиваются.

Глядя, как энергично и жизнеутверждающе долото вгрыза-ется в грунт, Васька посетовал:

–А что, обсадная труба не предусмотрена?

Салях, отрешенно глядя на летящую в разные стороны жи-жу: побочный продукт жизнедеятельности исполнительного органа буровой установки, утирал лицо промасленным рука-вом спецовки. Чуть заметная Гагаринская теплая улыбка застряла в самых уголках губ его:

–Зачем ругаешься? Пошли чай пить.

Часа полтора, радостно ухая, долото сновало туда-сюда. Брызги перестали лететь во все стороны; теперь лишь не-большой фонтан поднимался над скважиной в тот момент, когда тяжеленное долото свободно падало на дно скважины, делая ее с каждым ударом глубже и глубже. И не видел глаз, но слышало ухо, как чавкало что-то на самом дне ямы, не божьим соизволением, но человечьим гением сотворенной!

Давно уже было пора выбирать из скважины пульпу. Васька заметно нервничал. Пульпу предстояло выбирать ему.

Хоть бы какую-то молитву прочитать, а то неудобно как-то, без покаяния, на тот свет отправляться! Но в голову упорно лезло что-то из где-то услышанного: И аз воздам! Ох, грехи наши тяжки! Васька с надеждой взглянул на Саляха, но тот, напару со своей Гагаринскою теплою улыбкой, напоминал раба – персонаж картины Александра Иванова ''Явление Христа народу''. Умиротворенный взор его, пронзающий годы и расстояния, был устремлен вдаль: сквозь замызган-ное окошко балка/. На всякий случай, Васька тоже глянул в окошко, но кроме стаи бакланов, разрывающих цвелую бу-ханку хлеба на мусорнике, не увидел ничего примечательно-го. И что же такого увидел там престарелый татарин? Ну, не Христа же, в самом деле?

Пульпу из скважины надо было выбирать желонкой. Желон-ка представляла собой кусок трубы, сантиметров пятьдесят длиной, у которой вместо дна установлен впускной клапан. Цепляется желонка к тросу и, вместо долота, падает в яму. Впускной клапан открывается, и – полная желонка летит вверх, к конечной точке своего путешествия: наклонному отводному желобу, в который будет слито ее содержимое.

Работа с желонкой чуть было не кончилась для Васьки усек-новением головы. Реверсивная лебедка, которая тягала же-лонку, конструктивно была установлена у Васьки за спиной. Как известно, лебедки подобного типа обладают очень большой инерцией. Таким образом, в тот момент, когда же-лонка выскакивала из ямы, ее торможение осуществлялось коромыслом, которое железной хваткой своей обхватывало трос и наглухо стопорило дальнейшее продвижение желон-ки. Лебедка же переключалась на обратный ход и отключа-лась. Делалось это для того, чтобы вымотать слабину троса, достаточную для свободного падения желонки на самое дно скважины. В противном случае, впускной клапан мог не сработать (отсутствие ударной нагрузки), и тогда выбор пульпы начинал напоминать таскание воды в решете.

Могла, также, случиться и другая приятная неожиданность: при недостаточной длине слабины троса, желонка могла не долететь до дна скважины и, набрав соответствующее уско-рение, оборвать трос, и упасть в скважину.

Процедура доставания желонки из скважины со стороны весьма напоминает детский аттракцион по извлечению, не очень-то приспособленным для подобной процедуры мани-пулятором, плюшевого носорога из стеклянного цилиндра. Но, в случае неудачи, на плюшевого носорога можно плю-нуть и забыть. А вот желонка должна быть извлечена. Архи-важно и всенепременно!

Именно в этой связи и приходится помбуру выматывать сла-бину, раза в два превышающую глубину скважины. Ну, так, на всякий случай.

Могла случиться и третья неприятность: когда желонка на-чинала свое падение в скважину, слабина троса, вымотанная как попало, устремлялась вверх тоже, как попало: всевоз-можными петлями и загогулинами, которые спрямляла и гасила специальная направляющая труба с раструбами на концах. Неприятность заключалась в том, что петля могла сзади захлестнуть шею и собственно, оторвать голову по-мощнику бурового мастера. Дабы избежать подобного казу-са, помбур должен был стоять за рукоятками согнутым в три погибели, постоянно помня о том, что за его спиной притаи-лась смерть в виде ржавого, покрытого заусенцами троса, диаметром 10-15 миллиметров.

В тот момент, когда желонка начала свое очередное падение, Васька полез за сигаретами. Сигареты лежали глу-боко во внутреннем кармане фуфайки и никак не хотели по-кидать свое надежное убежище. Васька настолько увлекся доставанием сигарет, что напрочь выкинул из головы все остальное: и лебедку, и желонку, и трос...

Яростно матерясь, полусогнувшись, он тщетно пытался про-никнуть во внутренний карман. Бесполезно. Надо было разо-гнуться. Васька на мгновение разогнулся, запустил всю пя-терню в карман, схватил непослушную пачку. Откуда-то из-далека, из сопредельного мира, раздался громовой глас:

–Пригнысь!!!

Васька не только пригнулся. Он кубарем полетел с буровой установки. И только почувствовал, как пролетающая вверх тросовая петля дружески хлопнула его, на прощание, по спине.

Приземлился Васька в неглубокую лужу. Пачка Примы была раздавлена вдрызг. В состоянии легкого душевного подъема Васька выбрался на сушу, поминая последними словами всех изобретателей вкупе с их человечьим гением. Выбро-сив, наконец-то, задушенную при падении пачку, Васька схватил монтажку и с криком: Убью, сука! – решительно направился в сторону профилактория. Внезапно на пути его возникла Гагаринская теплая улыбка:

–Зачем ругаешься? Обычно голову отрывает. Пошли чай пить.

–А ты где так орать-то научился?

* * *

Сидя в балке/, Васька хлебал остывший чай. Как это там заметил Салях: обычно голову отрывает. Понятно. Вы-ходит все – ни как у людей. Васька представил себе всю прелесть перспективы, предоставляемой буровой установкой потенциальному помбуру, и на душе у него сделалось как-то гадко. Вот так придешь к Господу, а голова – подмышкой. Нехорошо это! Не по фен-шую… А следом – В.М.Кот со своим излюбленным занятием. Позор!

В тот день Васька уже наотрез отказался подходить к сред-невековому орудию пыток. Следуя за буровой установкой на почтительном расстоянии, Васька следил за кабелем, от ко-торого была запитана БУ-20М. Установка питалась от дизе-ля, установленного на отдельном балке/. Средневековое ору-дие пыток, будучи на гусеничном ходу, тягало балок за со-бой. В задачу Васьки входило следующее: разматывать ка-бель, когда установка удалялась от балка и сматывать, когда установка приближалась к балку. Кабель был под напряже-нием. 380 вольт. Дабы не попасть в лучший мир во второй раз за день, Васька пользовался диэлектрическими перчат-ками. Перчатки, ясное дело, успешно пережили не один срок службы, отпущенный им ПТЭ и ПТБ, и даже имели, в неко-торых местах, дырочки, видимые невооруженным глазом. Но других перчаток не было.

Кабель представлял собой жалкое зрелище: весь потертый и порезанный, он давно просился на покой: в пункт приема цветных металлов. Никаких временных подставок для него не предусматривалось, поэтому прокладывался он абы как и абы по чем. Единственным послаблением, которое для него предусматривалось, могло служить то обстоятельство, что кабель старались не класть в открытые водоемы, то есть многочисленные лужи. В противном случае кабель мог замкнуть накоротко, со всеми вытекающими отсюда послед-ствиями.

Всякий раз, когда Васька брался за кабель, его не отпускало чувство, что в руках у него – гремучая змея, или какой-нибудь коралловый аспид. Но кабель вел себя смирно, разве что иногда пощипывал руки, но совсем безобидно: как большеглазый полоз или обыкновенный уж. В процессе ра-боты Васька обмотал самые опасные, на пробой, участки кабеля хлопчатобумажной изолентой, самой распространен-ной и наилучшей среди отечественных изолент: неказистой с виду, но более-менее электробезопасной. Утверждение это, само по себе – не бесспорное, да и применяется хлопчатобу-мажная изолента в сухих помещениях. Но другой изоленты у Васьки не было.

Под занавес дня Васька, не без волнения, заглянул в рас-предщиток буровой установки. Предчувствия его не обма-нули. Внутри распредщитка лежала пачка электродов. Пя-терка. Другими, на тот момент, артель не располагала. Элек-троды удобно разлеглись в непосредственной близости от соединительных шпилек.

–Вы, че тут, в конец обалдели?

–Зачем убираешь, слушай? Пускай сохнут. Совсем промок-ли.

Объяснять Саляху, что электроды могут вывести из строя электрооборудование буровой установки, или подать напря-жение на корпус допотопного агрегата, что, в конечном сче-те, облегчит муки покидания этого света всякому прикос-нувшемуся к установке, все это было делом бесполезным. Васька молча взял электроды и понес их в балок.

И вдруг как-то легко стало на душе и спокойно. Васька обернулся. Вослед ему сияла Гагаринская теплая улыбка! И тогда Васька засмеялся и закричал, подражая Саляху:

–Зачем ругаешься!? Пошли чай пить!

* * *

По установившейся, с недавнего времени традиции, старатели присели, как обычно, перед сменой, попить чайку. Водная диета продолжалась, и казалось, не будет ей конца-краю. Да и чаек не то чтобы оставлял желать чего-то лучше-го, нет. Он вообще, оставлял желать хотя бы чего-нибудь.

Васька грыз давешний сухарь, запивая его чуть подслащен-ной водяной бурдой: пятый день в чайнике заваривали одну и ту же заварку. В результате чего чаек с каждым разом ста-новился все светлее и светлее, рискуя в скором времени трансформироваться в чудный напиток под весьма экзотич-ным названием "Полярный день".

Внезапно на кухне, с мешком за спиной, появилась Валька. Глядя на нее, старатели дружно закурили. Равнодушно со-зерцая, как Валька выкладывает хлеб из мешка, Капитоныч, машинист подъемного крана, начал травить, специально для Вальки, очередную байку:

–Валька, я вот, о прошлый отпуск гусей купил. До чего ж, сука, умные гуси попались! Как захотят пожрать, так подхо-дют и задними лапами у дверь стучать.

Васька как-то нехорошо глянул на Капитоныча:

–Угу. И как-то раз позабыл ты их накормить, тут они тебе двери-то и вынесли, вместе с коробкой.

К разговору подключилась Валька. Кокетливо поправляя ситцевую яркую косынку на голове, звонким как у девчонки голосом, она спросила:

–А вы что, кушать не будете?

–Да скока ж можно один хлеб жрать, милая?

–Ну, почему, милая... Вот...

Валька приподняла крышку над кастрюлей. Кастрюля была битком набита котлетами.

В дверях, почесывая то, что у мужчин находится ниже пояса, возник В.М.Кот:

–Ну, что, пожрали? Не/хера тут сидеть! Расписывайтесь и валите тянуть провода! И чтоб третья линия была натянута! И чтоб до обеда я не одну суку здесь не видел!!!

Не прерывая почесывания, с чувством глубоко исполненного долга, В.М.Кот удалился.

Старатели пошли ставить подписи в книге нарядов, попутно сокрушаясь: Ну, как же так, никто не удосужился даже за-глянуть по кастрюлям! Теперь, вот опять, идти на работу голодными. А первая смена придет и все сожрет!

В кастрюлях действительно кое-что было: кроме вышеупо-мянутых котлет, была там гречка, и был там борщ, велико-лепный зеленый борщ, сваренный в лучших традициях Чукотки! В подобных традициях – на материке давным-давно не варят, по крайней мере, со времен Великой Отечествен-ной, когда в ход, как известно, шла лебеда во всех ее видах и проявлениях, а также другие, не менее достойные представители флоры, чье полезное действие на человеческий организм не то чтобы бесполезно, но, практически всегда оспаривалось различными академиями различных здравоохранений!

В Чукотском зеленом борще все было дешево и сердито: ба-нальный щавель здесь успешно заменяла ботва от редиски. Васька никоим образом не мог предположить, что такую не-взрачную, да к тому же колючую, травку можно употреблять в пищу. Подобным продуктом брезгуют даже куры, презри-тельно отбрасывая его своими когтистыми лапами в сторону от прочей, куриной еды.

Оказывается, питаться ботвой – можно. Человек, он, как известно, не курица. Да и, в конце концов, когда все сварено, кто там будет разглядывать: чего в этой тарелке плавает, остатки каких таких археологических раскопок покоятся на дне этой миски? Тем паче, что альтернативы Чукотскому борщу на Чукотке – нет. И ныне, и присно, и во веки веков! Аминь!

* * *

Когда Васька полез на только что установленный столб, где-то посередине пути у него с правого сапога соско-чил крепежный ремень, с помощью которого коготь крепится к ноге. Ремень соскочил с пятки, именно в тот момент, когда Васька оперся на коготь.

От глубокой инвалидности Василия Митрофановича спасло лишь то обстоятельство, что он не успел выдернуть из тела столба шипы левого когтя, или кошки, как здесь называли это приспособление для лазания по столбам. В раскорячку зависнув на столбе, Васька неосознанно перенес вес на ле-вую ногу. Да так и замер. Он абсолютно не знал, а что, соб-ственно, делать дальше. На столбы он лазил и прежде, но в когтях – никогда.

Васька не имел никакого понятия, а какие, собственно, рабо-ты выполняют монтеры. Единственное, что он знал наверня-ка, так это то, что монтеры иногда летают с когтями и матю-каются. Теперь ему предстояло самому осуществить подоб-ный полет.

В довершение всех бед на Ваське был надет монтажный по-яс. На этом поясе, с левой стороны, имел место быть кусок цепи, наглухо прихваченный к поясу. Цепь на своем конце имела страховочный карабин. С тоской глядя на, огибающий столб, кусок цепи, надежно пристегнутый карабином к поя-су, Васька отлично понимал, что оторваться от столба у него нет никаких шансов. Ни о чем более не думая, Васька судо-рожно потянулся к карабину.

–Не трогай цепь, дурень, – раздался снизу блеющий тено-рок, – Понабирают по объявлению... А потом – возись тут с вами, неумехами.

Васька глянул вниз. Хозяином блеющего тенорка оказался "крещеный водой", или говоря проще, баптист* Вовка Чебо-тарь.

* * *

Чеботарю было 56 лет. Когда-то, давным-давно, на заре своей трудовой юности, Вовка некоторое время провел в глухой якутской тайге, где-то в районе Алдана. Грузовик, в котором Владимир Петрович, с группой товарищей, направ-лялся к месту работы, по милости перепитого водителя, на огромной скорости, не вписавшись в поворот, вылетел с до-роги и недолго кувыркался, пока не рухнул с высоченного обрыва.

Перед самым поворотом, грузовик задним правым колесом наскочил на здоровенный валун. Пьяный Вовка не удержал-ся и полетел из кузова. Это спасло ему жизнь. Со всего маху хряснувшись башкой о многолетний кедр, Вовка потерял сознание и очнулся только тогда, когда остатки грузовика догорели, и слабый ветерок успел развеять черно-сладковатый дым.

Ошарашенный ударом, Чеботарь с самого начала побрел ку-да-то ни туда: в глубь тайги. Первые трое суток он просто так, тыкался туда-сюда по большому лесу, то теряя созна-ние, то вновь его обретая. Набредая на ручей, или лужу, он жадно припадал к воде губами и долго пил; его мутило, он опять терял сознание и снова впадал в забытьё. Ползая на четвереньках, он пытался собирать ползуниху – якутскую бруснику, и еще какие-то ягоды, сине-черные*, названия ко-торых он не знал. Ягоды он ел не менее жадно, вместе с ли-стьями.

Когда сознание вернулось к нему, ну почти в полной мере, Вовка потерял счет дням, проведенным в чащобе. Более то-го, он с ужасом заметил, что двигался по какому-то опреде-ленно очерченному кругу, возвращаясь практически на то же место, из которого вышел. Поняв, что окончательно заблу-дился, Вовка впал в отчаяние. С диким криком начал он ки-даться на деревья, рвать на себе волосы и остатки одежды. Долго бился он в истерике, пока, обессиленный, не свалился под развесистой сосной.

Очнулся он, когда солнце стояло высоко над деревьями. И тогда, упав на колени, воздев руки к небу, Чеботарь возопил:

–Боже, спаси меня!!! Господи, не дай умереть! Выведи меня отсюда! Боже!!!

Не зная никакой молитвы, он кричал первое, что приходило на ум его, и было это – криком самой души Вовки Чеботаря, которая просила, умоляла Господа оставить ее, не забирать из этого грешного тела: давно немытого и почти съеденного гнусом и комарами.

–Господи, спаси меня!!! Клянусь! Если я выживу – я посвя-щу свою жизнь служению ТЕБЕ!!!

...Через сутки он вышел к дороге. Голодный и оборванный, Вовка глядел на самую обычную грунтовку* и по его почер-невшему от размазанной грязи, распухшему до неузнаваемо-сти лицу текли обильные слезы. Обессиленный, он рухнул без чувств на обочину, откуда его через час подобрал прохо-дящий мимо КрАЗ.

Чеботарь выполнил свой обет. С той поры, после шести-дневной прогулки по тайге, его никто не видел курящим, либо – выпивающим. Своим козлиным тенорком Чеботарь направо и налево проповедовал Царство Небесное, как единственно возможный путь ко Спасению!

* * *

–Я помогу тебе. Если ты будешь меня слушаться, – продол-жал блеять Чеботарь.

Расценив молчание Васьки, как знак согласия, Вовка при-ступил к непосредственному съему новоиспеченного монте-ра со столба:

–Так. Спокойно. Не дергайся. Правой рукой... Правой, а – не левой! Так. Обними столб. Спокойно. Наклонись к столбу. Чуть-чуть. Хватит. Стоп!

Васька механически следовал указаниям Чеботаря.

–Так. Левой рукой расправь цепку. Так. Тащи ее по столбу вверх. Так. Чуть выше. Еще чуть. Да куды ж ты ее прешь! Стоп!

Васькины нервы начали сдавать:

–Так чё: тащить или стоять!?

–Ты помалкуй. Помалкуй. Молчи и делай, что я тебе говорю. Так. Придержуй цепь. Так. Сбоку. Сбоку, а – не со столба. Так. Вес – на левую ногу. Так. Отпускай правую руку. От-пускай! Чего ты в столб вцепился!? Да не бойся, ты, отпус-кай. Так. Откинься назад. Так.

До Васьки наконец-то дошел тайный смысл Чеботаревых команд. Оказывается, столб огибается цепью для того, чтобы добавить монтеру дополнительную точку опоры, а не для чего-то другого! Сейчас Васька держался за счет когтя – на левой ноге и обогнутой вокруг столба, натянутой цепи. Пра-вая нога, согнутая в колене, была разгружена полностью.

–Так. Теперь выдергиваем кошку. Аккуратно. Так. Чтобы не сорвалась с ноги. Так. Покачай коленом. Так. Разгинай коле-но. Аккуратно! Так. Уводи от столба. Так. Не нагинайся! Держи цепь – внатяжку! Не лезь руками! Так. Поднимай но-гу с кошкой – к руке. Так. Перебувайся.

На этот раз, закрепив ремень, Васька, против всяких правил, потряс ногой в воздухе и, убедившись в том, что коготь не собирается соскакивать, полез вверх. Скинув затянутую на столбе матерчатую стропу, с помощью которой подъемный кран установил этот самый столб, Васька осторожно полез вниз.

* * *

Бросив на землю ненужные больше когти, он уселся на деревянный короб и попытался закурить. Пляшущие пальцы долго не могли взять сигарету из открытой пачки. Прикурить удалось только с пятой спички. Благодарить за спасение было некого: Чеботарь куда-то исчез также внезап-но, как и появился.

Все напряжение, накопленное за последние несколько дней, вдруг полезло наружу. Ваську трясло в ознобе. Он кутался в фуфайку, но никак не мог согреться. Чего-то уж слишком часто матушка Смерть начала заглядывать ему в глаза, гла-дить по голове своей ледяной костлявой рукой: вчера – бу-ровая установка, сегодня – столб. А что будет завтра?

В артели как-то само собой полагалось, что электрик должен уметь – все, в том числе и – лазить по столбам. Ви-димо, Руководство не было знакомо со списком работ, вы-полняемым электриками. Справедливости ради, стоит заме-тить, что Руководство не было знакомо также со многими другими списками работ, выполняемыми теми либо иными специалистами, в коей связи работники занимались ни тем, что умели делать, а тем – что скажут.

Ваське в этом плане очень даже повезло. Он попал в артель-ные электрики, изначально уже будучи электриком. Знако-мый с основами электробезопасности, он хотя бы знал, что голой рукой нельзя хвататься за оголенные провода – прово-да могут оказаться под напряжением. Провода надо прове-рять на наличие напряжения с помощью электрического пробника. На каверзный вопрос: "А как быть, если у вас нет этого пробника под рукой?", Васька, не задумываясь, отве-чал:

−Надо попросить... кого-нибудь... пусть подержится. А там видно будет: можно ли до него дотрагиваться, или – нельзя.

Но что делать с теми электриками, которые абсолютно не догадываются, а для чего они цепляют к столбам целых че-тыре провода? Ведь, по идее, достаточно всего два?

Еще, будучи на Коммунистическом, Васька пришел к неутешительному выводу, что коллектив электроцеха прак-тически весь, ну может быть, за редким исключением, на-бран из пациентов психдиспансеров, коих немало разброса-но по городам и весям Российской Федерации. Поначалу Васька испугался от самой мысли, что вокруг него суть де-билы и дегенераты. Нет! Не может быть! Да и не доктор он, чтобы раздавать подобные диагнозы. Но что-то ему подска-зывало, что недалек он от истины, ибо какие-то, едва улови-мые общие начала связывали этих людей в общую кучу по-крепче стального каната.

* * *

Диня Рожков прибыл в артель из шахтерского город-ка Гуково, расположенного на западе Ростовской области, на границе с Украиной. В артели он прятался от службы в ря-дах Вооруженных Сил Российской Федерации. Вот уже вто-рой год армия России никак не могла поставить под ружьё своего блудного бойца.

Пристроил Диню в артель его дядя: Дрон. Будучи бригади-ром электромонтеров*, Дрон имел непререкаемый авторитет в собственной бригаде. Долго и нудно Дрон уламывал Виле-на Михайловича Данкенщена – главного энергетика Н-ской артели, чтобы тот принял восемнадцатилетнего пацана в электроцех. Данкенщен ломал голову и так и этак, но в мыс-лях своих сходился к одному:

–Дрон, а на хрена мне этот детский сад?

И тогда Дрон употребил решающий довод:

–Михалыч, ну возьми ты его электриком! Не пожалеешь! Жалко парня-то. Пропадет ведь. Да он же – офигенный плотник!

Последний аргумент произвел на главного энергетика столь сильное впечатление, что первые минут пять он вообще не мог сказать ни слова. Выпучив глаза, он уставился на Дрона так, будто вместо него увидел, давно почившую в бозе, тещу свою: Пульхерию Одихманьтевну. (К слову сказать, превреднейшая была старуха, упокой Господь ее душу!).

Голубая, по линии матери, кровь мощной струёй ударила в мозг достойному отпрыску достойной немецкой фамилии. Моментально став ярко-пунцовым, Михалыч, затряс головой и начал изо всех сил колотить по столешнице дном кулака правой руки:

–Пошел вон!!!

Дрона точно ветром сдуло.

Немного придя в себя, Вилен Михалыч трясущимися руками налил себе воды из графина в стакан и только тут заметил, что Дрон, спешно покидая кабинет, в спешке забыл на стуле полиэтиленовый пакет. В пакете было четыре бутылки водки. Вилен Михалыч переложил бутылки в допотопный со-циалистический сейф и, на всякий случай, закрыл дверцу сейфа на три оборота ключа.

На следующее утро, после выдачи нарядов, Дрон, как ни в чем небывало зашел к Данкенщену в кабинет, на производ-ственное совещание. Михалыч достал из сейфа полбутылки водки и два стакана:

–Черт с тобой, давай копии документов. Вези своего плот-ника.

Таким вот образом в Н-ской артели на одного деревянного электрика стало больше.

На Чауне Диня был не в первый раз. В прошлом се-зоне, будучи в бригаде Дрона, вместе со всеми он тянул к Чауну линию электропередач. Этим предполагалось под-ключить Чаун к системе централизованного электроснабже-ния и, наконец-то, отключить национальное село от допо-топных корабельных дизелей.

Вырваться на Чаун – в артели считалось делом чести для каждого отдельно взятого старателя, ибо Чукотское на-циональное село рассматривалось как некая база отдыха Н-ской артели. Домыслы эти были не лишены оснований. Практически всем работникам хотелось убежать подальше от этих всех Юкнисов и Данкенщенов, вместе с ихней на-стодоевшей заботой и доглядом.

В общем-то, весь коллектив старателей, прибывших для производства ППР, побывал на Чауне неоднократно. Весь, кроме – Васьки. Это обстоятельство, вкупе с остальными, тоже наложило свой отпечаток на дальнейшие отношения Васьки с коллективом электроцеха. Многие считали, что Макашов абсолютно незаслуженно попал на Чаун; только устроился и на/ тебе – уже отдыхать поехал!

На поверку Диня оказался самым обычным автобус-ным хамом, коих немало обитает в шахтерском городке Гу-ково. Будучи по природе человеком шибко деятельным, но слегка туповатым, Диня, как и следовало ожидать, не имел ни малейшего понятия, ни о фазном, ни о линейном напря-жениях*. Знания его сводились в следующую, известную всем аксиому: если в розетку сунуть два пальца, то обяза-тельно – ударит! Впрочем, данное обстоятельство нисколько не мешало Дине чувствовать себя законченным электровол-ком, для которого Ом Георг Симон, со своими выкладками, как был дураком при жизни, так и остался им через много лет после смерти*.

В Гуково Диню поджидала жена, которая была лет на десять старше мужа. Она нигде не работала. В недалеком прошлом, она частенько шлялась по дискотекам в поисках услады сердцу. Но услада как-то не попадалась. Лет шесть назад, последний (он же – первый) претендент на эту должность, кое с каким барахлишком, исчез из ее дома. Исчез, но взамен наградил будущую жену беременностью, от которой та ус-пешно разрешилась, в положенное время, девочкой.

Девочка родилась не то, чтоб очень. Когда детей зачинают в пьяном виде – подобное случается! Худенькая и слабенькая, девочка заметно отставала в развитии от своих сверстниц по целому ряду факторов, где на первое место можно было по-ставить фактор не совсем здоровой головы. Впрочем, это не мешало юной матери горячо и самозабвенно любить свое дитя хотя бы за то, что дитя очень сильно любило спать, за что и получило свое прозвище: Соня.

Ради Сони мать была готова на все. Она даже пошла на крайнюю меру: устроилась на работу, в какую-то фирму, уборщицей. В ходе ее трудовой деятельности как-то уж очень быстро выяснилось, что уборщица абсолютно не уме-ет мыть полы.

Ко всем прочим бедам, не совсем удачная внешность буду-щей жены, в дополнение к ее чуть-чуть кривым ногам, не давала никаких шансов плоскогрудой их владелице для сколь-нибудь эффективного, в смысле денег, выхода на па-нель.

Как-то раз будущая жена зашла к своей тетке Мане – в оче-редной раз подзанять денег. Не рассчитывающая на многое, в тот раз она встретила там свою судьбу.

Успеха у противоположного пола Диня никогда не имел. Что тому способствовало, трудно было сказать, одним словом. Может быть, это был запах от его носков, с коим бесполезно было бороться; может быть – хронический ри-нит*, благодаря которому Диня спал с вечно открытым ртом; может быть – проблемные волосы, которые Диня без-жалостно сбривал и ходил голомозгим, то есть, лысым.

В присутствии девушек Диня начинал интенсивно потеть и, что самое скверное, не мог связать двух слов, в коей связи начинал нести всякую ахинею, которая не производила на девушек никакого впечатления. А произвести впечатление так хотелось! И Диня вновь и вновь предпринимал попытки.

После того, как Диня чуть не примерил тюремную робу за попытку успеха у противоположного пола в извращенной форме, у него состоялся недолгий, но весьма содержатель-ный разговор с отцом. Динин отчим, отваливший за свободу пащенка кругленькую сумму, сказал ему просто, коротко и ясно:

–Не я тебя, щенка, породил, но я тебя...

Конец фразы Диня не расслышал. Потерял сознание. Аппер-кот у отчима всегда получался неплохо.

Своевременно прибывшая карета Скорой помощи отвезла Диню в травматологию, где неудавшемуся сексуальному маньяку срастили перелом нижней челюсти и вправили вы-вих ключицы.

Через три недели, лечащий врач, отдавая выписку из исто-рии болезни, на прощание пожал Дине руку:

–Ну-с, молодой человек, будьте здоровы! И впредь – акку-ратнее спускайтесь по лестнице. Не попадайте к нам!

–Не попадет, – уверенно ответил за Диню отчим, – В сле-дующий раз он уже прямиком на кладбище попадет!

С той поры страсть к противоположному полу приобрела у Дини ярко выраженный латентный* характер.

В тот день, полупьяный Диня просто так забрел к Дроновой жене, в надежде выклянчить у нее стаканчик-другой самогона:

–Теть Мань...

–Отстань, алкаш! Динька! Тебе не стыдно?

Чего собственно, не стыдно, тетя Маня сказать не успела. В прихожей раздался требовательный перезвон дверного звон-ка.

–Кого там еще принесло? – недовольная тетя Маня шар-кающей старческой походкой пошла в коридор.

Сидя на кухне, за плотно прикрытой дверью, Диня томился в предвкушении похмелья. В коридоре тетя Маня с кем-то ти-хо и долго разговаривала; временами слышался женский смех. Наконец-то, к великой радости Дини, тетя Маня соиз-волила вернуться на кухню. Следом за ней вошло некое су-щество, похожее на чехонь, в котором Диня с великим тру-дом угадал женщину. Обе – как-то загадочно улыбались и смотрели на Диню так, будто он получил громадное наслед-ство, но пока об этом ничего не знает. А вот они знают, ка-кая великая награда, в скором времени, его ожидает!

–Ну, вот, здесь и так тошно, а тут еще – это чучело припер-лось, – успел подумать Диня.

–Динька! – тетя Маня сходу начала хватать быка за ро-га, – Опохмелиться хочешь?

–Теть Мань, ну, че ты прикалываешься!

–Ладно! Не ной! Проводи девушку. Это – моя племянница. Аллочка. А то на улицах хулиганья – пруд пруди. Да смотри мне! До самого дома проводи!

Диня в тот момент находился в такой прострации, что за стакан любой бодяги, он готов был не то что девушку про-водить, он был готов с медведем расцеловаться.

Когда Диня с Аллочкой покидали гостеприимную уютную квартиру, тетка Маня, незаметно для Дини, сунула бутылку самогона племяннице в пакет.

На следующий день отчим без стука зашел в непри-тязательную, более чем скромную, хатку по улице имени Лермонтова М.Ю. Несмотря на довольно таки поздний час: начало двенадцатого, в доме все спали. Не обращая никакого внимания на окружающий бардак, отчим прямиком просле-довал в спальню. Здесь, на порядком измятой постели, че-хонь Аллочка спала в обнимку с толстолобиком Динечкой. Бесцеремонно растолкав пащенка, отчим жестом указал ему в сторону кухни.

Когда Диня дотащился до кухни, отчим, сидя за неубранным после вчерашнего застолья столом, прихлебывал из кружки "Жигулевское". Кивком головы он указал Дине на холо-дильник.

Глядя как пащенок, трясущимися руками, пытается откупо-рить бутылку, отчим скупо заметил:

–Бросай пить, сынок.

–Брошу, папа. Обязательно. Вот, счас опохмелюсь...

–Ладно. Об этом – потом. Сейчас – вот о чем: ну, как тебе Аллочка? Понравилась?

Диня поперхнулся и начал яростно кашлять. Выпавшая из его рук бутылка, покатилась по полу, теряя на ходу золоти-стую драгоценную влагу. Не давая Дине очухаться, отчим продолжил:

–По глазам вижу, что – понравилась!

Сделав глубокий глоток пива, отчим, разглядывая собствен-ный кулак, завершил беседу:

–Ну что ж, сынок, совет вам да любовь! И смотри мне, живи тихо, не рыпайся понапрасну!

Перестав кашлять, Диня почесал собственную челюсть:

–Хорошо, папа...

С этого самого дня, шестилетняя девочка по прозвищу Соня, стала называть Диню папочкой.

* * *

Сидя на коробе, Васька попытался проанализировать, подвести промежуточный итог своего, более чем двухмесяч-ного пребывания в Н-ской артели. Даже на первый взгляд, картинка выходила совсем некрасивая и малоутешительная, в любой перспективе. То обстоятельство, что Василий Мит-рофанович не признавал никакой власти над собой, и раньше приносило ему сплошные неудобства и разочарования в личной жизни, но то, что случилось с ним в артели, выходи-ло за рамки Васькиных понятий, а также возможностью кон-троля над ситуацией.

Васька вдруг почувствовал себя в абсолютной изоляции, как со стороны начальства, так и со стороны коллег. Мнения и взгляды, присущие Васькиному менталитету*, шли в полный разрез с незыблемыми устоями Н-ской артели.

Взять хотя бы такую мелочь, как монтаж электроосвещения комнаты. На всех предыдущих предприятиях, в которых Ваське посчастливилось работать, подобный монтаж всегда осуществлялся согласно прилагаемому плану, с экспликаци-ей, в которой точно было указано какими материалами надо пользоваться при производстве подобных работ, и в каком – количестве; сколько светильников должно быть установле-но, каких, и – где. В полной мере это относилось и к любой другой мелочи. Выйти за рамки этого плана означало нажить на свою голову кучу неприятностей в виде лишения премии, а то и вообще, верной возможности потерять работу, если – не посадке на скамью подсудимых.

В бытность, свою, строительным мастером, Васька на собст-венной шкуре познал "о, сколько нам открытий чудных" может подкинуть незнание нормативных актов и прочих, сопутствующих производству работ, документов.

Васька быстро понял, что в артели просить что-нибудь у ка-кого-нибудь начальника – дело неблагодарное и, не то, что-бы опасное, а скорее – безнадежное, влекущее за собой соот-ветствующие оргвыводы какого-нибудь начальника, которые обязательно, в дальнейшем, отразятся на зарплате. Помня об этом, Васька, будучи на Молодежном, самостоятельно рас-считывал количество лампочек и розеток, а также – марку и количество провода, необходимого для монтажа электриче-ской разводки комнаты.

Рассчитывал и Алексеич. Так, рассчитав, что для нормаль-ной работы электрооборудования будущего АБК нужен ка-бель, жилы которого должны иметь в сечении не менее 35 квадратных миллиметров, Алексеич проложил кабель сече-нием 30 квадратных миллиметров. На немой, застывший в глазах Васьки, вопрос Алексеич ответил просто:

–Ну, чего пристал? Какой – есть.

–Да ладно, Алексеич, не пенься. Я вот все думаю: а на хрена ты расчет делал-то?

* * *

В Н-ской артели, получив вторую группу допуска по электробезопасности, Васька был готов выполнять низко квалифицированный электрический труд, который собст-венно, и предусматривает список работ, регламентируемых данной группой. Говоря мягко, Васькины обязанности должны были сводиться к следующему: принеси, подай, отойди и не мешай!

Но Васька даже и представить себе не мог, что его за-ставят заниматься электромонтажными работами на высоте. Потому как занимаются работами подобного рода МОНТЕ-РЫ, суть электрики, но имеющие Свидетельство на право проведения специальных, в данном случае: верхолазных, работ. У Васьки подобного Свидетельства не было. Благо-словляя Макашова на лазание по столбам, В.М. Кот, даже не поинтересовался, а знает ли Васька, что такое электро-монтажные когти и для чего они, собственно, предназначе-ны? На В.М. Кота Васька махнул рукой, посчитав его кли-нически безнадежным, не поддающимся лечению, тяжелым случаем.

Никому ничего не доказывая, Васька вышел в ночную смену и вместе с остальными начал разматывать провода, прокладывая их по земле вдоль линии столбов, до самого последнего в ряду. Кое-где, в конце ряда, столбы не были установлены. Из земли одиноко торчали пасынки*, ожидая, когда к ним прикрепят собственно столбы – распространен-ные деревянные архитектурные элементы вертикальной формы, имеющие служебный характер. Для того, чтобы про-тянуть линию, необходимо было сначала установить все столбы.

Васька с Диней поднесли столб к железобетонному пасынку. Диня, затянув гибкую стропу петлей на столбе, ближе к его вершине, в ожидании крана уселся на лежачий столб и завел неторопливую беседу. В свойственной ему манере постоян-но сплевывать сквозь зубы, он как бы нехотя поинтересовал-ся:

–Моджахед, а ты че на столбы не лазишь?

–Тебе сколько лет, сынок?

–Двадцать... А че?

–Че – по-японски будет жопа. Понял?

Диня, неудовлетворенный полученным ответом, заерзал не-сколько полноватой задницей своей по необструганному бревну. В общем-то, по натуре своей это был очень задири-стый паренек, любящий пускать в ход кулаки по поводу и без, но глядя с неприязнью на Ваську, Диня почему-то всего лишь протяжно вздохнул. Васька хмыкнул. Причины подоб-ного поведения были ему прекрасно известны.

* * *

Каждый раз после смены, Диня долго и нудно нака-чивал мышечную массу, поднимая и опуская импровизиро-ванную штангу. Кроме него, подобной ерундой страдал только нынешний бригадир электриков Женя Лезун, немо-лодой боксер из Кривого Рога, с напрочь отбитой, лакиро-ванной башкой.

Васька не качал мышечную массу. Единственное, что Васька себе позволял на Чауне, так это то что, вставая на работу чуть пораньше остальных, он шел на улицу и там делал не-кую разминку, не совсем похожую на обычную физзарядку. В разминке этой только специалист по восточным единобор-ствам смог бы разглядеть основные движения, свойственные вин-чуну – прикладному направлению ушу*.

Как-то раз поутру заспанный Диня, на свою беду, подошел к Ваське и, довольно таки безапелляционно, прервал его заня-тия:

−А че ты тут делаешь?

−Да так. Иди – не мешай.

−Тоже мне: хреновина какая-то. Вот у меня папа – боксер! Он как даст в челюсть!

Васька закончил круговые движения руками, издали напо-минающие работу лопастей вентилятора. Подойдя к Дине вплотную, он как-то равнодушно, не глядя на Диню, сказал:

−Твой папа – боксер. Его учили побеждать.

−А тебя?

−Меня – выживать.

−А это как?

–А вот так.

Костяшкой согнутого среднего пальца Васька моментально обогнул Динину руку, держащую сигарету, и легонько ткнул боксерского пащенка прямо в солнечное сплетение. Дине стало настолько хорошо, что он даже разжал пальцы, сжи-мающие сигарету. В глазах у него потемнело и, прислонясь к стене, Диня стал медленно оседать на сыру землю. Пара лег-ких пощечин быстро вернула его к жизни.

* * *

Когда гусеничный подъемный кран, управляемый дребезжащей старческой рукой Капитоныча, поднял столб вверх, Васька с Диней, а также с другими, подошедшими помочь электриками, прикрепили столб к пасынку посредст-вом двух шпилек. В общем-то, в подобной ситуации столб, в двух местах, прикручивают к пасынку мягкой железной проволокой, диаметром пять миллиметров, обернув не-сколько раз проволоку вокруг столба и пасынка, а затем за-тягивают, например, с помощью стального лома.

Но видимо, на Чауне решили в тот раз применить некую но-вую технологию: дешевую и сердитую. А главное – недол-говечную. Гайки, накручиваемые с двух концов на шпильки, норовили войти в деревянный столб, как ножик в масло и, в данной связи, не могли должным образом прижать столб к пасынку. Не спасали положение даже устанавливаемые под гайки квадратные подкладки.

Испытанная и проверенная десятилетиями, технология с проволокой, почему-то никоим образом не устроила Дан-кенщена. И хотя, невооруженным глазом было видно, что обернутая несколько раз вокруг столба проволока увеличи-вает площадь давления на столб, в отличие от гаек, все уста-новленные на Чауне деревянные опоры были скреплены с пасынками посредством шпилек.

Когда возникла необходимость лезть на столб для снятия гибкой стропы, Диня, отойдя метра на три от Васьки, в оче-редной раз затянул свою нудную песню:

–А че это? Одни лазиют на столбы, а другие – нет!

–Это кто ж не лазит?

–Некоторые, – подал голос Васька.

Ошпаренный Васькиным взглядом, Диня на всякий случай спрятался за спину Федьки Скворца. В отличие от всех ос-тальных, Скворец очень даже любил лазить по столбам.

–Моджахед. А чего это ты, в самом-то деле. У нас все лазят. И ты полезай!

–Скворец, а если вы завтра, всей толпой, вешаться пойдете? Че, прикажешь с вами идти?

−Умный, да? Слушай, ты – электрик?

−Ну да.

−Ну так давай – лезь.

−Слушай, Федя, я когда-то на мотоцикле катался, права ос-тались, может мне за трактор сесть?

–Вася, не компостируй мозги. При чем тут бульдозер, ... твою мать! Лезь на столб!

− ...свою мать – Федя! Дешевле обойдется! Ну как же так, Скворец? Ты-то ведь должен знать, что электрики по стол-бам не лазят.

−А кто же тогда лазит? – опять не вовремя возник Диня.

−Монтеры, сынок.

−А какая разница?

–Одна – дает, другая – дразнится!

Скворец с неподдельным интересом уставился на Ваську. Этот бородатый мужичек, похожий на злого абрека, Федору не очень-то нравился, практически – с первой минуты зна-комства. Весь какой-то независимый, Моджахед на всякую вещь имел свой взгляд и, что хуже всего, высказывал свое мнение. С ним почти никто не разговаривал, но Васька всем своим видом показывал, что ему собственно, плевать на то, что с ним никто не разговаривает. Да и глядел он на всех, как на ровню: гордо и независимо.

Скворец, как ни пытался, не мог увидеть Васькины глаза, хотя Васька глядел Скворцу прямо в лицо. Откуда же Феде было знать, что Васька не любил смотреть людям в глаза. Как и положено всевозможным теориям восточных едино-борств, он смотрел человеку в переносицу.

–Моджахед, а ты зачем сюда приехал?

–А – ты?

–Я приехал сюда работать! Вот и работаю! А на кой хрен тебя сюда принесло? – голос Скворца потихоньку начал срываться на крик.

–А я приехал, сюда, зарабатывать, Федя. Почувствуй разни-цу! – прищуренный Васькин взгляд метнул молнию в сторо-ну Скворца.

Неизвестно чем бы все закончилось, но на сцене опять воз-ник голомозгий Диня. Из-за широкой спины Скворца, на ма-нер шакала, великолепно расписанного Киплингом*, Диня подленько так заверещал:

–Мужики, да он ссыт! Че, Моджахед, обоссался? Зассал! Зассал!!!

Васька моментально позабыл кто он и где, собственно, нахо-дится. Дело приобрело весьма неожиданный оборот. Какой-то недоносок смел упрекнуть Макашова в трусости. Кровь ударила ему прямо в глаза. Молча, плюнув в сторону Дини, Васька не торопясь, начал надевать монтажные когти.

...Когда Васька, на манер раскоряченной жабы, завис на столбе, вся толпа, весело хохоча, пожелала ему всего хо-рошего, ушла за угол ближайшего дома и стала наблюдать, как Моджахед будет превращаться в инвалида. Громче всех веселился голомозгий Диня.

* * *

Догорающий окурок больно прижег пальцы. Васька достал следующую сигарету. Он молча глядел на только что установленный столб. И никакой он не высокий. И чего, собственно, растерялся? А хрен его, собственно, знает, чего.

−Стареешь, Василий Митрофаныч. А какой ты был! Ну, а то...

Мужики давно ушли возиться со следующей опорой. В сто-рону Васьки никто не смотрел, никто не звал его помогать устанавливать столб. Васьки не было. Васька не существо-вал. Васька умер. Один-одинешенек, на самом краю вселен-ной, сидел он на деревянном коробе, курил сигарету за си-гаретой и трясся в ознобе, кутаясь в затасканную фуфайку.

–Идиоты! – глядя в сторону мужиков, неприязненно по-ежился Васька, –Коллеги хреновы! Чтоб вы, суки, передохли все!

И вдруг, вначале как бы нехотя, а потом все сильнее и силь-нее, повалил снег. Крупные хлопья аккуратно, миллиметр за миллиметром, укутывали грешную землю, которую и зем-лей-то можно было назвать с большой натяжкой. Так, некий грунт, промороженный насквозь, на котором что-то еще ухитрялось расти.

Третье июня. Где-то в Сочи палящая жара загоняет полуго-лых людей в прогретое насквозь море. В Подмосковье горят торфяники и злым дымом своим душат Первопрестольную за милую душу. Горит тайга. Дымом охвачена чуть ли не половина Сибири. Средняя полоса России задыхается от жа-ры, стонет в ожидании глотка живительной влаги: дождя бы! Дождя! Где же ты, дождь? А тут:

Белым снегом, белым снегом

Ночь метельная ту стежку замела...

Летняя зима! А может, зимнее лето? В полчаса картина из-менилась до неузнаваемости: все вокруг стало белым-бело от выпавшего снега. Есть от чего голове кругом пойти. Мало того, что ночи абсолютно нет, солнце светит сутки напролет, так тут еще, вот те, нате – хрен в томате!

А снег не знал и падал.

А снег не знал и падал.

Земля была прекрасна.

Прекрасна и – чиста.

Бросив недокуренную Приму "на выпавший, на белый", Васька запахнул фуфайку и пошел на подстанцию, где с ян-варя прошлого года безвылазно сидел, пардон, дежурил Карпуха, Васькин земляк из города Шахты Ростовской об-ласти.

* * *

На Чауне, как и во всяком, безусловно уважающем себя Чукотском национальном селе, давно и безысходно ус-тановилось троецарствие. Первое царство олицетворял со-бой мэр села, господин Исаенко. Второе царство принадле-жало графу Сизякову, председателю колхоза "Оленьи гре-зы": здесь активно шурудил главный свин, пардон, ветери-нар Тагирка. Третье царство плевало на предыдущие два, и называлось оно Участок Жилищно-Коммунального Хозяй-ства. Правил там Василь Евгеньич Тихомуров. И если спра-ведливо высказывание о том, что весь Чаун спит под одной большой оленьей шкурой, то шкуру эту давным-давно разо-рвали на три куска. Причем, каждый из царьков почему-то считал, что самый маленький кусок достался именно ему.

Отличительной особенностью психологического портрета Василь Евгеньича можно было считать слишком близко по-саженные, относительно друг друга, слегка выпученные гла-за, а также – его способность уходить в запой месяцев на пять, из двенадцати возможных годовых. В оставшееся вре-мя Василь Евгеньич опохмелялся, ну, не то чтобы очень, подбивал бабки и убывал в отпуск в славный город Питер, где у него, по слухам, имелась то ли трех, то ли пятикомнат-ная квартирка с видом на Невский проспект. Врали, конечно, досужие языки. Иначе, почему тогда его чукотская жена Виолетта, вынуждена была каждый раз оставаться на хозяй-стве, в Чауне?

В остальное время Василь Евгеньич много и продуктивно работал на вверенном ему, в пожизненную ренту, участке. Застать Василь Евгеньича в кабинете было практически не-возможно. На вопрос:

–А где бы мне... Евгеньича...?

Следовал лаконичный ответ:

–На аварии!

Вот это вот "На аварии!" произносилось как-то всегда с чув-ством собственного достоинства и гордости за порученное дело! Произносилось, хоть самим Василь Евгеньичем, хоть – его заместителями. Аварии были какими-то заранее преду-смотренными. Создавалось впечатление, что в письменном ящике рабочего стола Василь Евгеньича, где-то там, на са-мом дне, под грифом: "Совершенно секретно. Экземпляр единственный", лежит График плановых аварий УЖКХ Ча-ун. Таким образом, аварии на Чауне можно было прогнози-ровать на месяц вперед. Единственной помехой в сем благо-родном деле могло служить лишь то обстоятельство, что в селе частенько случались внеплановые аварии, обычно сре-ди ночи, когда уставший за день от трудов праведных, свет Евгеньич, дрых без задних ног и не мог принять непосредст-венного участия в их ликвидации.

Отношения с односельчанами у Василь Евгеньича были ровными и стабильными. Оказывая на сущность социума самое непосредственное влияние, на Чауне торжествовала сплошная толерантность*. Или, если говорить языком более доступным, чукчи ненавидели Тихомурку, ну, а он собст-венно, ненавидел их. Впрочем, последнее обстоятельство никоим образом не мешало всем вместе весело жить, лю-бить, работать и учиться.

Приходя по утрам на наряд, многие из работников УЖКХ были уже не в силах дойти до своего рабочего места, а пото-му засыпали тут же: возле стола начальника. Те, кто в силах был писать объяснительные, писали их. Кто не умел писать, либо – не знал, чего писать, писали под диктовку Василь Ев-геньевича и, после этого, уже совсем свободные, брели опо-хмеляться, либо досыпать.

Почти все объяснительные записки Василь Евгеньич кол-лекционировал: складывал в специально отведенную папку, потому как по этим самым объяснительным никакие меры никогда не применялись. Писали, в основном, просто: вчера мол, пили, пойдем и – сегодня. Некоторые просто просили уволить. Самая интересная объяснительная лежала у Василь Евгеньича под стеклом. Из объяснительной следовало:

Я, Никодим Павлюченко, не вышел на работу 4 июля 200...г. в связи с тем, что вместе с товарищами праздновал День независимости Соединенных Штатов Америки*, а также помолвку моей сестры Катьки с Карпухиным Олегом Нико-лаевичем. А если кому-то не нравится, то я вообще могу уйти.

Средний работник УЖКХ мог быть принят и уволен с рабо-ты раза четыре в течение месяца. В сложившейся связи большинство работников вело образ жизни, свойственный закоренелым аскетам: без каких-либо излишеств в еде-питье, а также – в зарплате. Впрочем, кое-что, в отличие от колхоз-ников, работники УЖКХ все-таки получали. Что, впрочем, не мешало работникам УЖКХ пропивать это кое-что в пер-вый же вечер после получки.

Никаких особо насильственных действий со стороны мест-ного населения в отношении Василь Евгеньича замечено не было. Разговоры, конечно велись. И Ренат Овхатыч, мест-ный участковый, был, что называется "в теме", но дальше разговоров дело как-то не шло, потому как разгоряченные мстители из народа, хотя и прекрасно знали, где живет Ти-хомурка, но как-то никак не могли дойти до его квартиры, дабы свершить совершенно справедливый акт возмездия.

Причины столь неприязненного отношения к хохлу Тихо-мурке со стороны коренных жителей Крайнего Севера были, и – весьма веские. Но самой веской – можно было считать следующую: все жители села активно пользовались электро-энергией и прочими поставляемыми коммунальными услу-гами, но немногие отваживались за них платить. И когда Ва-силь Евгеньевич со товарищи шли отключать неплательщи-ка, из-за двери, на чисто русском языке, несся отборный чу-котский акцент следующего содержания:

–Русские националисты! Уходите! Я буду жаловаться губер-натору!

Василь Евгеньич на подобные происки со стороны особо несознательных потребителей электроэнергии ответил про-сто и коварно. Бухгалтером по коммунальным платежам он сделал Вукайтагина Жорку. На стенку повесили табличку:

Ответственный за пожарную противобезопасность

Вукайтагин Ж.

Вот под этой табличкой Вукайтагина и посадили. И сидел он, туповато глядя в компьютер. Великолепный получился из него "олень отпущения". Теперь, в случае чего, отключать неплательщиков шел законопослушный чукча, и его сопле-менникам как-то не с руки было называть Вукайтагина "рус-ским националистом", а уж тем более – жаловаться на него губернатору.

* * *

Чаунские скрижали истории сохранили и донесли до грядущих поколений правдивый рассказ о том, как Самый Главный Чукча посетил это село во времена незапамятные, теперь – почти былинные.

Сошел небожитель, как и положено, с небес. Большая же-лезная птица принесла его во чреве своем, аккуратно выпус-тив на свет божий, когда совершила посадку на вертолетной площадке вблизи села.

Господствующий в это время года мистраль, весело обдувал вечно небритый подбородок губернатора. Почавкав замор-скими сапогами по извечной Чаунской грязи, губернатор прямиком проследовал в ближайший (единственный) мага-зин, открытый по такому случаю гораздо раньше, чем обыч-но. Там он купил лишь ОДНО яблоко, и – все!

Далее мнения очевидцев несколько разделяются. Одни ут-верждают, что Роман Аркадиевич, будучи все-таки челове-ком еврейской национальности, забрал таки яблоко, потому как не мог себе позволить бросить на произвол судьбы куп-ленный товар.

Другие – до хрипоты в горле доказывают что, будучи истин-ным патриотом Чукотки, губернатор все-таки оставил ябло-ко на прилавке и даже не надкусил его.

В чем сходятся и те и другие, так это в том что, выйдя из ма-газина, губернатор прямиком проследовал обратно, во чрево железной птицы, которая тут же, запустив неуспевшие ос-тыть двигатели, взмыла высоко в небо и потащила губерна-тора в прекрасное далёко.

Банкет, который по случаю прилета высокого гостя готовили всем селом двое суток, прошел как-то буднично и просто, без высокого гостя.

* * *

Жизнь на Чауне не то чтобы идет или ползет. Быть может, когда-то, неслась она по этим просторам и, в неисто-вом желании отдохнуть, присела на какую-то попутную коч-ку, да так больше и не встала, чтобы продолжить путь свой.

А жителей села, растащили на всевозможные персонажи для всевозможных пошлых шуток и скабрезных анекдотов. И нет ничего проще, да и наказания за это никакого не будет, если протащить племя сие с экранов телевизоров, полить грязью через динамики радиоприемников, заклеймить со страниц газет каким-нибудь ярлыком, типа: чукчи – это на-род, пьющий постоянно и употребляющий в разговорной речи наречие "ОДНАКО"*.

Нет. Не употребляют чукчи в разговорной речи это вводное слово. Вернее, употребляют, но не более других народов, а может, даже – менее.

В большинстве своем, тихие и незаметные, прожи-вают они жизнь скромную и непритязательную, такую, от которой любой материковый здоровяк волком взвоет и за-платит любые деньги, лишь бы только не оказаться на Чау-не, либо в его окрестностях.

Примеров тому – великое множество, но дабы не быть голо-словным, можно посоветовать вам провести лето в олене-водческой бригаде. Попробовать сшить между собой две оленьи шкуры. Или, к примеру, поучаствовать в корализа-ции* стада.

Но, в общем-то, не будем о грустном. Потому как, попав в оленеводческую бригаду, вам либо придется принять ее ус-ловия выживания, либо – умереть.

Может быть, мы пройдемся по самому Чауну, и посмотрим, ну хотя бы, на чукотских детей? Добрые и улыбчивые, чу-котские дети всегда, при встрече с вами, ну к примеру на коробе, первые уступят дорогу, скажут: Здравствуйте, дядя! (Или – тетя!). Они очень вежливые – чукотские дети. Прав-да, это касается только малых детей, а не – подростков. Но все же.

Быть может, мы обратим внимание на то, что все собаки по Чауну бегают без привязи и каждая – не против, чтобы вы ее погладили. Ибо сажают здесь на цепь только злых собак, которые действительно могут укусить человека. Потому как собака на Чауне – больше, чем равноправный член семьи. Это и друг, и зачастую, единственный проводник, который выведет вас из тундры, если вы там, упаси Боже, заблуди-тесь.

Ну, а что касается пьянки... Так в любой деревушке средней полосы пьют и поболее Чаунских, ничего уже не имея за душой, пропив все, до последней нитки, спиваясь семьями, домами и улицами; выходя подыхать под один общий полу-разваленный забор. И очень уж эти люди обижаются, когда им попеняют:

–Э, ребята, да вы пьете похлеще чукчей!

Ибо на взгляд этих людей, пить хлеще чукчей – это совсем уж, ни в какие рамки не лезет!

Ну, а на Чауне, если уж приглядеться совсем внимательно, нет ни одного забора. Зато у многих есть в личной собствен-ности вездеходы, гусеничные тракторы и "бураны". А лед-ники забиты рыбой и олениной. А по углам расставлены ящики с сушеными грибами. А на полках стоят банки с кон-сервированными ягодами.

Ну, а водка, ясное дело, в магазине. Навалом ее там. Хоть – залейся!

* * *

Предметом истинной гордости являлась для Василь Евгеньича Чаунская электрическая подстанция, построенная в позапрошлом году. Живым воплощением многолетних на-дежд и чаяний поселян на лучшую жизнь, стояла она в трех-стах метрах от села, впритык к кладбищу. Как и было поло-жено, была она обнесена сеткой Рабица, метра на три в вы-соту, а на входной калитке висел амбарный замок. Будучи, с виду самой обычной тупиковой подстанцией*, напряжением тридцать пять на шесть киловольт, она многое могла бы по-рассказать о времени, о себе и о тех людях, которые ее строили. Но видимо, в силу природной скромности, свойст-венной сооружениям подобного типа, стояла она, гудела и помалкивала, храня под спудом своих силовых трансформа-торов некую страшную тайну, которая, на самом деле, тай-ной вовсе и не была.

Строила подстанцию бригада жутко квалифицированных Н-ских специалистов. Руководство артели и здесь сумело вовремя подсуетиться и соблюсти свои, кровные интересы. В коей связи подстанция, конечно же, удалась на славу, чего уж там душой кривить-то понапрасну!

Являя собой пример серьезного и вдумчивого подхода к ре-шению проблем труда и быта коренных представителей на-родностей Крайнего Севера, Чаунская подстанция могла бы послужить великолепным памятником беспринципной на-глости и технического вероломства Н-ской артели в деле успешного сопровождения чукчей в светлое будущее. Свет-лое будущее, как было сказано чуть выше, находилось в не-посредственной близости от подстанции.

Согласно всевозможным сметам, чертежам и проек-там, утвержденным во всевозможных инстанциях, Чаунская подстанция должна была представлять собой ЗРУ (закрытое распредустройство). Но, после окончания строительства, даже невооруженным взглядом можно было разглядеть, что перед вами – типичное ОРУ (открытое распредустройство). Разница между двумя этими понятиями: ЗРУ и ОРУ, на бу-маге, невелика: в одном случае пишется буква "З", в другом – "О". Но, дабы до конца, на собственной шкуре, прочувст-вовать то, чем собственно, отличается одно устройство от другого, попытайтесь представить себе следующую картин-ку: вы наняли людей, заплатили им оговоренную сумму де-нег за постройку сарая. Они построили. Но, в этом сарае не хватает стен и крыши. Таким образом, возвращаясь к Чаун-ским реалиям, можно провести следующую параллель: когда вы расплачивались за постройку сарая, речь шла о ЗРУ. Ко-гда же вы получили то, что вам предоставили, вместо сарая, можно смело заводить речь об ОРУ.

Дабы окончательно не заблудиться в дебрях словоблудия, имеет смысл подвести промежуточный итог: и закрытые, и открытые типы распредустройств одинаково применяются в практике строительства электроподстанций. Где-то – удоб-нее поставить ОРУ, а где-то – необходимо ставить ЗРУ. Суть здесь не в этом. Суть здесь в незначительной экономической детали: ЗРУ стоит не в пример дороже ОРУ. Но, если речь ведется о строительстве одного объекта, а сдача в эксплуа-тацию предусматривает другой, более дешевый, объект, не-вольно возникает вполне уместный вопрос: А куда делась разница, сэкономленная в ходе строительства?

У многих организаций, уполномоченных на то, чтобы спро-сить, подобный вопрос к руководству Н-ской артели поче-му-то не возник.

С незапамятных времен любому гурману известно, что аппетит приходит во время еды. Следуя излюбленному постулату обжор, коллектив жутко квалифицированных спе-циалистов оборудовал ОРУ в соответствие с произведенным строительством электроустановки, предназначенной для приема, преобразования и распределения электрической энергии.

Сердцем подстанции, как известно, является силовой транс-форматор. Но в отличие от человеческого организма, где сердце изначально предусмотрено в единственном экземп-ляре, на Чаунской подстанции были установлены два сило-вых трансформатора: Рабочий и Резервный. Рабочий транс-форматор в основном, работал, а резервный в основном, сто-ял на подхвате, ну так, на всякий случай.

Как-то так, само собой получилось, что до установки на Чауне, Рабочий трансформатор, в преддверие вечности, ко-ротал время на Коммунистическом, на мусорнике. В отли-чие от человеческой продолжительности жизни, силовые трансформаторы имеют срок службы. Складывается этот срок из трех составляющих: расчетной, экономической и технической. По всем трем составляющим для Рабочего трансформатора перспектива вырисовывалась довольно таки следующая: порядком потрепанный и дырявый, Рабочий трансформатор был давным-давно списан в покойники и го-дился лишь для того, чтобы многочисленным бакланам, гнездящимся в этом регионе летом, было на что оправиться. Старенький он был трансформатор: 1965 года рождения.

Расчетный срок службы для трансформаторов подобного типа составляет, в среднем, двадцать пять лет. Плюс-минус пять лет особой погоды в этом плане не делают.

Что касается технического срока, то здесь уместно было бы дать слово бывалым энергетикам. Уж они бы смогли порас-сказать о нормативных и косвенных методах оценки старе-ния гудящей железяки. Но, несмотря на то, что в настоящее время накоплен достаточный научный и практический опыт оценки и прогнозирования ресурса электрооборудования, до сих пор отсутствует какой-либо нормативный документ, суть бумажка, регламентирующий саму процедуру продле-ния ресурса, суть старения!

Экономический срок службы заканчивается тогда, когда стоимость общих потерь от использования престарелого трансформатора становится слишком высокой, а вкладывае-мые капиталовложения, никак не оправдываются.

Приплюсуйте сюда еще долю косвенных рисков и убытков, связанных со временем простоя электрооборудования, и то-гда вы сможете более-менее достоверно рассчитать не толь-ко дату выноса, но также – выброса вконец отработавшей электрической железяки.

(Но если вы думаете, что это всерьез может оказать какое-то влияние на реальный срок службы силового трансформато-ра, то вы глубоко и прочно ошибаетесь. Трансформатор служит столько, сколько надо. Лишним тому подтверждени-ем может служить набившая оскомину подстанция "Чагино", где в наличии имелся силовой трансформатор 1958 года вы-пуска*).

Жутко квалифицированные специалисты притащили транс-форматор со свалки, привели его в чувство, покрасили, под-латали... И – с Богом!

Лишь только при сдаче трансформатора в эксплуатацию на божий свет выплыли кое-какие досадные недоразумения. Прежде всего, бросалось в глаза то, что Рабочий трансфор-матор протекал как раздолбанное корыто! Чистейшее транс-форматорное масло, поговаривают – на нем даже картошку можно жарить, вытекало откуда-то сверху: из блока газового реле и, пробежав поверх немытых труб охлаждающего ра-диатора, мутной струйкой, скапливалось где-то там, под трансформатором, образуя некое техногенное болото.

В довершение ко всем радостям, у престарелого трансфор-матора, на одном из трех высоковольтных вводов, каким-то, не совсем понятным образом, на две части раскололся кера-мический изолятор. Кроме дополнительной дырки для выте-кания масла наружу, расколотый изолятор предоставлял вы-соковольтному вводу великолепную, а главное редкую, воз-можность накоротко замкнуться с корпусом, посредством электрической дуги. Трудно сказать, что бы там осталось от подстанции, случись подобный фейерверк со взрывом, но, как говорится, бог милостив!

К тому же, специалисты оставили на территории подстанции целых три бочки трансформаторного масла: на тот случай, чтобы долить, если уровень масла в трансформаторе упадет ниже критического. "Что − вряд ли случится...", − как-то не совсем уверенно заверили Тихомурова жутко квалифициро-ванные специалисты.

Полная мощность престарелого трансформатора составляла 1800 кВ-А*. Мощности этой едва, но все ж таки, хватало на нужды села. К тому же, всегда начеку, а зимой так вообще − в холостом режиме*, находился второй: Резервный силовой трансформатор. Был он лет на двадцать моложе своего пре-старелого собрата и казалось, только и ждал того момента, чтобы вступить в работу. Но и с Резервным трансформато-ром все было не так гладко как хотелось бы.

Полная мощность Резервного трансформатора составляла 1600 кВ-А, что в общем, само по себе было уже неплохо: это позволяло включить оба трансформатора в параллель*, если на то возникала надобность. Но, к великому сожалению, ус-ловия работы подстанции таковы, что из всех, присутст-вующих на ней силовых трансформаторов, минимум один должен оставаться резервным. Вся его деятельность, вкрат-це, сводится к следующему моменту: в нужное время, когда остальные силовые установки прикажут долго жить, Резерв-ный, как плюшевый заяц с батарейкой за спиной, начнет ра-ботать, работать и работать для бесперебойного снабжения потребителя электроэнергией. А пока он работает, работает и работает, поломанный трансформатор выводится в ре-монт* и потихоньку чинится. Подобным образом, все блоки подстанции имеют в своем наборе по два комплекта дейст-вующих единиц, на тот случай, ежели чего приключится.

Резервный трансформатор на Чаунской подстанции вклю-чить в работу было можно. Правда, толку от этого было ма-ло. Полная мощность Резервного трансформатора была не в состоянии в полной мере обеспечить селян электроэнергией. И не хватало там, тьфу ты Господи, каких-то 200 кВ-А.

В случае включения Резервного трансформатора в работу наблюдалась следующая картина маслом: всю напругу* за-бирала на себя котельная. В близлежащих домах свет еще горел, а вот в дальних (метров 600 от подстанции) домах – лампочки светились уже в полнакала, а холодильники нужно было как можно скорей отключать от сети, в связи с абсо-лютной степенью вероятности выхода агрегата из строя. Хо-тя, если здраво рассудить: а для чего в тундре нужны холо-дильники? Разве что, по зиме, ноги в них согревать? Навер-ное – для этого.

Согласно типовому проекту, комплекс Чаунской подстанции должен был включить в себя не менее типовой двухэтажный особняк со всевозможными помещениями и предметами чисто служебного характера: комнатой дежур-ной смены, слесарными мастерскими, диспетчерским пунк-том, пультом контроля и управления, клозетом с подогре-вом, аквариумов с рыбками, клетками с птичками, горшками с цветочками, фотографиями голых баб на стенах и так да-лее и тому подобное.

Также во дворе, согласно тому же типовому проекту, должен был иметь место гараж. И в гараже этом должен был день и ночь стоять наготове вездеход, предназначенный для свое-временной доставки соответствующей бригады к месту ава-рии или ППР на какой-либо из линий: подходящей, либо – отходящей.

Вполне здраво рассудив: А на хрена, собственно, козе – ба-ян, жутко профессиональные Н-ские специалисты строить гараж вообще не стали, а вместо типового двухэтажного особняка установили не менее типовой бало/к, обтянутый полинялым рубероидом. Для осуществления мониторинга, в балке/ этом прорубили окно с видом на подстанцию. Также установили там сигнал на тот случай, если какая-нибудь из трех отходящих линий обесточится. Все остальные приборы: амперметры, омметры, частотомеры и тому подобная муть, находились на территории ОРУ, в релейной подстанции; там же находились кнопочные посты цепей управления.

Таким образом, будущий Дежурный Электромонтер (ДЭМ), по замыслу жутко квалифицированных специалистов, про-сто был обречен на веселое времяпрепровождение в деле бесперебойного снабжения потребителей электроэнергией. Ибо вся его будущая деятельность регламентировалась зако-ном бани, у которой раздевалка – через дорогу.

Доделав еще кой чего, по мелочи, а именно: установив скромный нужник на одну персону, Н-ская артель раструби-ла во все фанфары об успешном окончании строительства Чаунской подстанции.

Северные Энергосети отказались наотрез брать Ча-унскую подстанцию на баланс. Генеральный директор СЭС Аполлоныч, упирался всеми четырьмя конечностями, когда его, как телка на веревке, пытались втащить на территорию ОРУ. Свита стояла поодаль и не встревала в заключитель-ную стадию переговоров договаривающихся сторон.

Аполлоныч был человеком пожилым и много чего повидал на своем веку, в коей связи предпочитал любоваться под-станцией издали, на безопасном расстоянии. Низко нави-сающие высоковольтные провода навевали на него какую-то неизъяснимую тоску, призывая из глубин подсознания бе-шенную страсть к жизни, начавшую было угасать по причи-не преклонного возраста.

–Аполлоныч, ну чего ты ссышь? – прыгая невинным козли-ком возле престарелого трансформатора, беззаботно улы-бался Данкенщен, – Заходи, не бойся!

–Выходи – не плачь, – мрачно резюмировал Аполлоныч.

Угрюмо глядя на творение рук артельных, Аполлоныч возо-пил:

–Вы чего тут понастроили, сукины дети?

–Анатолий Аполлоныч, я бы вас попросил не выражаться.

–Что? Не выражаться!!! Да пошли бы вы все знаете куда...?

–Ну, зачем же так, Анатолий Аполлоныч. Ну, кое-чего, в общем-то, где-то, как-то... не хватает... Но, скажи, Аполло-ныч, зачем им гараж?

–Вилен Михайлович! Причем тут гараж! Где – служебное помещение?

–Да вот же оно, Анатолий Аполлонович! Нешто повылази-ло?

–Господи, твоя – воля! Что!? Эта вот... избушка... на курьих ножках?

Обтянутый полинялым рубероидом балок частично был ус-тановлен на сваи. Дело в том, что со стороны единственного входа, балок примыкал к естественному болоту, коим тунд-ра по сути и является. Без установки на сваи и без высокого крыльца, попасть в балок можно было только через, проруб-ленное, для осуществления мониторинга, окно.

По берегам живописнейшего болота резвилась всевозможная водоплавающая живность: какие-то вальдшнепы и прочие кулики. Посередине болота росла сочная высоченная ярко-зеленая трава, очень похожая на материковые камыши. От-куда они здесь взялись, никто толком сказать не мог, а в дру-гих озерах-лужах ничего подобного никогда не росло. Объ-яснить сей феномен можно было единственной, более- менее правдоподобной, версией. Много лет назад, в другом болоте, находящемся по соседству с нынешним, живописнейшим, утопили две или три тонны минеральных удобрений. С тех пор, в том болоте, где на дне покоились мешки со всевоз-можной селитрой, мочевиной, калием и прочей химической дрянью, ничего интересного не происходило. Как бы сказал поэт:

Туда и птица не летит

И зверь нейдет...

Но зато возродилась жизнь на соседнем болоте. Именно здесь и был установлен балок, обтянутый полинялым рубе-роидом.

Всю полноту продуманной и размеренной болотной жизни дополняли три коровы. Стоя посередине болота, чуть ли не по шею в мутной жиже, они с какой-то, несвойственной ко-ровам, жадностью пожирали траву, очень похожую на мате-риковые камыши. Быть затянутыми в трясину коровы не боялись. Под ногами у них была вечная мерзлота.

–А вот это – что?

–Как – что? Коровы...

–Вилен Михайлович! Да в конце концов, может быть, вы потрудитесь мне объяснить, что сие означает?

Стоя на берегу живописного болота, Аполлоныч изо всех сил тряс Данкенщена за плечо. Михалыч несколько забылся, залюбовался водоплавающими коровами.

–Вы читали ЭТО? – Аполлоныч сунул под нос Данкенщену свежий номер "Заполярного светила" – средства массовой информации, издаваемого в Певеке.

Вооружась очками, Михалыч углубился в газету:

–Ну, и где тут... чего? Будни старателей... Первая плавка...

–Вы что, эту статью первый раз в руках держите? Вот, чи-тайте:

Сельские новости до редакции доходят с опозда-нием, но приятно отметить то, что и там жизнь бьет ключом.

В воскресенье, 13 августа, площадь села Чаун укра-силась флагами и транспарантами. Из колонок громко раз-давалась музыка чукотско-эскимоского ансамбля "Эргы-рон". Сельчане отмечали День завершения строительства Чаунской электроподстанции 35/6 кВ. Две яранги, постав-ленные рядом с ДК, на несколько часов окунули чаунцев и их гостей в атмосферу настоящего стойбища оленеводов. Окунули, быть может, в последний раз. Прощайте, кора-бельные дизели, и, связанная с вами, непроглядная тьма. Да будет свет!

Коллектив ДК, во главе с М.Ю. Валталеевым подготовил большую культурно-развлекательную программу, основан-ную на фольклоре чукчей. Викторина на знание чукотского языка, скороговорки, горловое пение, стихи, песни и танцы – все это было предложено пришедшим на праздник. Гвоздем программы стало выступление начальника УЖКХ В.Е. Ти-хомурова, встреченное продолжительными аплодисмента-ми, переходящими в бурные овации. В своей пламенной речи докладчик кратко охарактеризовал состояние электрохо-зяйства по России в целом и по селу Чаун – в частности. В заключение В.Е. Тихомуров заверил сельчан и их гостей, что перебоев с электричеством больше не будет и подстанция готова к эксплуатации. В ответ он услышал, лично в свой адрес, много благодарных слов и выражений.

Не оставили никого равнодушными и конкурсы на лучшую хозяйку яранги, лучшее национальное блюдо, лучший национальный костюм. Была развернута выставка декора-тивно-прикладного искусства, выставка книг поэтов и пи-сателей Севера.

Популярностью пользовались конкурсы "Караоке" и "Буриме". Помимо угощений в ярангах, работала выездная торговля...

–Ну, что, Вилен Михалыч, успели? Отрапортовали? По-здравляю! Какой идиот это писал?

При последних словах Вилен Михалыч густо покраснел. В этот момент он почувствовал себя очень плохо. Последний раз он так плохо себя чувствовал, будучи прыщавым пионе-ром, когда его, занимающегося онанизмом, застукали свер-стники.

–Откуда ж я знаю, Анатолий Аполлонович! Вы прям готовы на меня всех собак повесить...

–Выставка книг писателей Севера... Выездная торговля... Выездную сессию прокуратуры надо бы тут сделать, дав-ным-давно!

–Типун вам на язык, Анатолий Аполлонович!

–Да черт с вами, Вилен Михайлович, и с вашей подстанцией, и с вашей статьей! Вы лучше подумайте, крепко подумайте, кто здесь дежурить будет! Как генеральный директор, я вам гарантирую: Северные Энергосети эту подстанцию на ба-ланс не возьмут! Хорошенько это запомните, милостивый государь!!!

Оставив газету Михалычу на память, Аполлоныч круто по-вернулся и зашагал прочь от подстанции. Немногочисленная свита, радостно вздохнув, потрусила следом.

Когда Аполлоныч со товарищи исчез из зоны видимости, Михалыч подозвал к себе Лешу Недоделанного, будущего инженера ПГС*, и начал хлестать газетой по женоподобной Лешиной морде:

–Гнида институтская! Не мог даже статейку состряпать!

–Вилен Михалыч! Вы ж сами правили! Вы ж сами дописали, что подстанция готова к эксплуатации...

–Заткнись, сучонок! А ты куда смотрел? И чему вас только в этих вонючих институтах учат! Пошел вон!

Чувствуя себя прыщавым пионером, Леша молча удалился.

* * *

Мир не без добрых людей. Тот, кто придумал эту по-говорку, вероятно вкладывал в нее совсем другой смысл, отличный от того, который вкладывало в эту поговорку ру-ководство Н-ской артели, подыскивая достойного кандидата на предмет передачи подстанции в надежные крепкие руки. И такой кандидат нашелся. Ибо сказано: ищите и найдете!

Директор Певекского Чутоккоммунхоза, Иван Нико-лаевич Лазик уже не раз интересовался у главного энергети-ка, у Фили:

–Ну, что, нашел?

–Нет.

–Ну так ищи. А то сам поедешь!

Кого так искал Филя, понять было несложно: 1 декабря Чу-токкоммунхоз принял на баланс Чаунскую подстанцию.

Дело это для коммунальных электриков было новое и не со-всем незнакомое. Коммунальные электрики в развитии сво-ем, дальше замены лампочек по подъездам, идти не хотели. В основе трудовой деятельности своей, коммунальные элек-трики основной упор делали на шабашки. В шабашках пред-почитали – легкие и стремительные. Зачем долго мучиться, если достаточно скрутить между собой два проводочка и положить в карман купюру круглого достоинства, а то и – две?

Сам Филя мог бы претендовать на звание идеального элек-трика, если бы не особые свойства его пакостной натуры. Знание теории электрического тока сводилось для него в ме-ханическое запоминание, суть заучивание, всевозможных формул и правил, которые Филя готов был бубнить каждому встречному-поперечному часами. Но людей, как правило, интересовали не формулировки, а – результат. А вот резуль-тат Филя временами предоставить не мог. Но иногда резуль-тат от Филиной деятельности получался такой, что лучше бы этот результат вообще не получался!

Вроде бы и не дурак по рождению, Филя, отлично знающий теорию, был весьма слаб на практике. На практике его фоку-сы в электрической теории приобретали окраску трагифар-са*, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Одной из таких его задумок была смелая, но непонятая под-чиненными, затея с освещением города Певек. Будучи само-дуром априори, Филя решил все осветительные городские линии посадить на один рубильник, запитанный из одного, общего распредпункта. Вразумительные доводы о том, что при выходе из строя распредпункта, или постановке на ре-монт какой-либо отходящей линии, все оставшиеся линии светить тоже не будут, слабо действовали на главного энер-гетика Чутоккоммунхоза.

Много чего хорошего успел сделать Филя для Певека в це-лом и для его жителей – в частности. А так как возраст его был не очень преклонным, то никто и не сомневался, что Филя многое еще чего успеет сделать на выбранном попри-ще. Сию благородную деятельность пытались как-то пре-рвать, когда Филя был еще геологом, но как-то ничего не вышло, хотя и пытались прервать конкретно: выстрелом в живот из пистолета. С поврежденным позвоночником, Филя все таки выжил, хотя врачи, надо отдать им должное, очень сильно боролись за его жизнь.

Любимым занятием главного энергетика было лазанье по городским стихийным свалкам, а также – по мусорникам. Там он искал всевозможные запчасти для своих настоящих и будущих проектов во благо нелюбящих его Певекчан. За это его недолюбливали городские собаки, которые рылись там же, в поисках еды. Они видели в главном энергетике двуного конкурента на их лакомый кусок. Филя собачьего языка не знал, а потому не мог объяснить собакам, что он не собира-ется отбирать у них лакомые куски.

Частенько после своих небезрезультатных поисков, позабыв переодеться, держа подмышкой свою драгоценную находку, Филя шел на прием к мэру города, где пытался доказать преимущества соединения в "звезду" по отношению к со-единению в "треугольник"* на современном этапе. Мэр, де-лая вид, что усиленно слушает докладчика, как правило, ри-совал кораблики и всякие рожицы в специально предназна-ченной для этой цели тетради. Подводя итог содержательной лекции, из которой он ни хрена не мог понять, как ни напря-гал мозги, мэр каждый раз произносил одну и ту же фразу:

–Денег нет!

На этом прием завершался, до следующего раза, пока Филя опять чего-нибудь не надумывал в электрическом плане спа-сения Певека от освещения, как такового.

На сей раз, задача, поставленная перед Филей, была не то чтобы сложная, но как-то сильно ограниченная во вре-мени исполнения. После передачи Чаунской подстанции на баланс Чутоккоммунхозу, руководство Н-ской артели повело разговор с коммунальщиками в несколько ультимативной форме. Требования артели сводились к банальному детскому капризу: ВЫНЬ ДА ПОЛОЖЬ, что в данном контексте име-ло отношение к Дежурному Электромонтеру, наличие кото-рого на подстанции, в обязательном порядке, должен был обеспечить Чутоккоммунхоз. В противном случае артель ни за что не собиралась отвечать, потому как подстанция дав-ным-давно уже не ихняя, да и – вообще...

Никто из коммунальных электриков не собирался ехать на Чаун. Ни под каким видом! Несмотря на залихватские Фи-лины убеждения о великолепном микроклимате, господ-ствующем в дельте реки Чаун, а также – не менее велико-лепной охоте и рыбалке, предоставляемой возможностями северо-западного региона Чукотского автономного округа, все прекрасно знали, что собственно, Филя подразумевал, говоря о великолепном микроклимате, а также – об охоте с рыбалкой. В сущности все сводилось к беспробудной пьян-ке, господствовавшей не только в северо-западном регионе Чукотки, но также и во всех остальных ее частях.

Недавно из Чауна, в состоянии редкой формы алкогольной энцефалопатии*, санрейсом был доставлен беззаботно улы-бающийся Толик Перебейнос. За три месяца парень бук-вально сгорел на работе. Еще бы чуть-чуть, и Перебейноса вряд ли удалось бы спасти.

Надо заметить, что Толик, в общем-то, уже не хотел поки-дать ставший родным Чаун, но Василь Евгеньич, будучи че-ловеком сведущим в столь деликатных вопросах, вовремя заметил незначительные отклонения от нормы в поведении Толика. Как-то утром, часов в одиннадцать, зайдя в профи-лакторий, где в одиночестве квартировал Перебейнос, Ва-силь Евгеньич решил поинтересоваться, а почему, собствен-но, Толик вторую неделю не выходит из профилактория. За-став Перебейноса за бесполезной попыткой надеть через го-лову штаны, Василь Евгеньич недолго попинал живописно разбросанных по полу мертвецки пьяных Толиных гостей и подруг чукотской национальности, и вовремя поспел на кух-ню, где на включенной электроплите вторые сутки разогре-валась чашка супа. Избежать пожара в тот раз удалось про-сто чудом.

Толик прибыл в Певек из Омска, по договору. Договор имел срок: один год. Раньше подобных специалистов называли вербованными. Последнее обстоятельство собственно, и по-зволяло загнать Перебейноса хоть на Чаун, хоть – куда по-дальше! Вот и послали Толика в помощь Чаунским электри-кам, потому как те – не справлялись. Теперь надо было ис-кать нового вербованного. Причем требования к вербован-ному, на сей раз, в свете последних тенденций, предъявля-лись на порядок выше, нежели в предыдущие разы.

25 декабря день для Фили начался как обычно. Мо-жет быть, он также и – закончился, но где-то часа в четыре по полудни в дверь, более чем скромного Филиного кабине-та, кто-то негромко, но весьма настойчиво постучал.

–Войдите.

На пороге возник молодой человек лет сорока. Черная, с проседью окладистая борода, короткая стрижка, слегка от-топыренные уши, большие выразительные глаза и крайне тонкие, похожие на шнурки, губы, позволили главному энергетику сделать вывод, что перед ним – типичный стер-вец.

–Добрый день. Разрешите представиться: Карпухин Олег Николаевич. Я слышал, вы нуждаетесь в электриках? – ти-пичный стервец слегка напирал на протяжное хохлацкое "г".

При последних словах, в приступе нежданной радости, Филя чуть не упал со стула.

* * *

–Хаджи Мурату – пламенный привет!

–Да пошел ты.

–Василий! Что это у вас такой вид, как будто вы только что со столба чуть не рухнули?

–Карпуха, откуда ты все знаешь? Вроде сидите тут, бухаете круглые сутки, а че не спросишь, на все у тебя ответ уж го-тов?

–Василий, вы когда-нибудь распрощаетесь со своим "че"? Никеша! Нас смеют оскорблять!

Пьяный вдрызг Никеша приподнял свою растрепанную го-лову со стола:

–А не выпить ли нам кофейку? – поинтересовался он у само-го себя и опять уронил голову на стол.

–Отнюдь, – в тон ему ответил Васька, наливая стопку.

Будучи в артели, Васька познакомился с великолепным чу-котским обычаем. Сводился этот обычай к тому, что в про-цессе застолья – каждый наливал себе сам. Считалось, что подобным образом проверяется совесть собутыльников, пардон, товарищей. И хотя совесть многих товарищей остав-ляла желать много лучшего, обычай существовал.

–Че празднуем?

–Да так, по мелочи. Зачин поэмы "Серп и Яйца". Рики, под-винься, злая собака!

Из под стола вылезла, похожая на спаниеля, черная кудлатая Рики. Выйдя на середину балка/, она улеглась на бок и при-нялась изо всех сил колотить обрубком хвоста по листу оцинкованного железа, прибитого к полу. Бум. Бум. Бум.

–Кто там? – чутко отреагировал Никеша.

–Сиди. Я сам открою.

–Олега, так она тебе весь пол переломает...

–Как те гуси, что у Капитоныча?

Жадно затянувшись предложенной "Нашей Маркой", Васька поинтересовался:

–Карпуха, а че они тебя называют "Олега"?

–Видишь ли, Вася, дело в том, что практически все осталь-ные имена собственные, как-то: Серега, Петька, Вовка и так далее и тому подобное...

–А – короче.

–Вот именно поэтому они меня и называют – Олега.

–А – серьезно?

–Как я уже успел заметить ранее, все эти имена собствен-ные, которые у меня нет никакого желания повторять еще раз...

–Карпуха!

–Так вот. Все эти имена в именительном падеже имеют окончание. А вот имя собственное "Олег" окончания в име-нительном падеже, в единственном числе, не имеет. Вернее, имеет нулевое окончание. Таким образом, я попрошу меня не перебивать, я и сам – собьюсь, чукчи, обращаясь ко мне, по аналогии с прочими Серегами и Вовками, самостоятельно добавляют окончание "а" к имени собственному "Олег", аб-солютно не заботясь о том, что фактически обращаются ко мне в родительном падеже, а не в именительном, как того требуют правила и нормы русского языка!

–Олега, п-помедленней. Я з-записываю...

–Никодим, пьянь вы эдакая! Ого! Да за вами и не поспеешь. Когда вы только нажретесь?

Карпуха пошел за перегородку, порылся и вернулся с бу-тылкой водки. Привычным движением откупорив пробку, Карпуха с громким стуком поставил бутылку на стол. Стук бутылки моментально вывел Никодима из состояния пьяной летаргии. Абсолютно точными и размеренными движениями он наполнил стопку до краев, выпил и совершенно четко произнес:

–Тут все дело в алкогольдегидрогеназе.

–Алкоголь... дегидро... чего?

–Видите ли Василий, это старая Чукотская легенда о том как много лун назад в тундру пришли белые люди и привезли немало огненной воды...

–Вы задолбали, белые люди! Видите ли, Василий... Огненная вода.... Да пошли бы вы в жопу, вместе с вашей старой Чу-котской легендой!

–Вась, да не психуй ты! Алкогольдегидрогеназа суть фер-мент, превращающий обыкновенный спирт в токсичный ацетальдегид.

–Не, ребята, слушать вас трезвым – совершенно невозможно, – опрокинув содержимое стопки в рот, констатировал Вась-ка.

–Да хрен с ним! Слушай – пьяным. Вопрос в другом: ты че-го-нибудь понял из вышесказанного?

–Ничего!

–То есть, абсолютно... Хм. Никеша! Нам бросают вызов! Се-анс алкоголического ликбеза считаю открытым!

–Счас. Я только отолью.

–Во-во. Заодно и на столб свой посмотри.

Выйдя на крыльцо, Макашов повернулся направо и вдруг отчетливо увидел столб, с которого пару часов назад Чебо-тарь успешно снял Ваську.

–Вот же сукины дети! Подглядывали, падлы!

* * *

–Василий, ввиду важности темы доклада, вам придется аб-солютно сосредоточиться!

–Валяй.

–Итак, мои два референта*: Никеша, чукча со стажем...

–Я – не чукча. Я – чухол...

–???

–Василий, не отвлекайтесь на мелочи. Все остальное − по-том. Я продолжаю. Никеша, а также – Рики, злая чукотская собака...

Услышав свое имя, злая чукотская собака тут же заколотила своим обрубком: Бум. Бум. Бум.

–Спасибо, коллеги! Спасибо. Умерьте эмоции. Нервные клетки не восстанавливаются. Рики!

Бум. Бум. Бум.

–Итак, мы расскажем вам старинное предание, которое мы назвали "Алкогольдегидрогеназа и сестрица ее Ацетальде-гиддегидрогеназа ". Слушайте и не засните:

Ежели проследить эволюцию прогрессивного челове-чества, то кроме сплошных пятен, различной величины и окраски, в этой эволюции мы увидим одну характерную осо-бенность, я бы даже сказал, малозаметную, на первый взгляд, но очень важную, доминирующую деталь: в любые, я подчеркиваю, в любые времена, эры и эпохи прогрессивное человечество ело, суть кушало. Да что там прогрессивное человечество! Всевозможные твари, громадные и – по-меньше, ныряли, рыли, а также летали с одной собственно, целью: кого бы повстречать и сожрать!

В этом смысле прогрессивному человечеству иногда прихо-дилось довольно тяжко: выйдя порезвиться и кем-нибудь перекусить, прогрессивное человечество само, зачастую, застревало в чьих-нибудь зубах, острых и многочисленных.

И долго потом томилась скотина: а как бы очистить по-лость рта от застрявших где-то там, между зубов, ос-татков от прогрессивного человечества: кроманьонцев суть питекантропов.

Только не надо думать, что когда им всем, вкупе с неандер-тальцами, на смену пришел Хомо сапиенс, что-либо всерьез изменилось...

–Человечество есть совокупность человеческих индивидов. Не путайте с индивидуумами, – оторвал голову от стола Ни-кеша.

–Я бы попросил не перебивать докладчика! Но за паузу – спасибо, – налив стопку до краев, Карпуха сделал эффект-ный полупоклон в сторону Никодима.

–Рики! На чем я там остановился?

Бум. Бум. Бум.

–Спасибо, милая собака! Итак, с вашего молчаливого разре-шения, я продолжу:

Вот так они и жили. Одни ели других, другие - од-них... в том числе и Хомо сапиенс... Великолепный, знаете ли, образчик его величества Естественного отбора. Но не естественный отбор во всевозможных его ипостасях вол-нует мое сердце и терзает душу.

Хочется мне просить вас напрячь ваше воображение, дабы представили вы картину далекую и безрадостную. В карти-не этой увидим мы нашего сапиенса Хомо, дрожащего от страха и голода в какой-нибудь пещере, кутающегося в зве-риную шкуру и наблюдающего, как некая зверюшка смачно жует давным-давно опавшую, какую-нибудь полутыкву-полугрушу, ну или там – ягодку перезревшую. И поев, начи-нает некая зверушка резвиться и скакать, и биться головой о всякие древние баобабы. И плевать ей уже и на естест-венный отбор, и на Чарльза Дарвина, и на всю его теорию эволюции...

–Чарлз Роберт Дарвин. Годы жизни: 1809-1882. Основопо-ложник эволюционной биологии. Является также автором ряда крупных работ по вопросам ботаники, зоологии, геоло-гии и сравнительной психологии, – поспешил отрапортовать полуспящий Никодим.

–Ну, и че вы мне этим хотите сказать? Что вы тут все, вместе с вашей Рики, офигенно грамотные?

Бум. Бум. Бум.

–Нет, вы конечно, можете усомниться в умственных способ-ностях нашей Рики...

Бум. Бум. Бум.

–Но трогать нашу злую собаку мы вам никоим образом не позволим!

–Да хрен на нее, на вашу злую собаку! Че вы тут мне про-талкиваете: какая-то зверушка... Чарльз Дарвин... бьется го-ловой о древний баобаб! На хрена он об него бьется?

–Чего-чего, Василий, а слушать собеседника вы умеете. Я это как-то сразу заметил.

–Ну, и хрен с ним! Умею – так умею. Ты мне объясни... про зверушку-то... Чего эт она головой – по баобабу?

–Наберитесь терпения, мой пьяный друг! Каждому овощу – свой фрукт. Я продолжаю:

Поначалу зверушки ели всевозможные фрукты-овощи просто так, потому что им зверски хотелось по-жрать. Травоядные они были, зверушки-то, вот и жрали всякую гадость. Но заметили как-то зверушки, что от не-которых плодов жить они начинают лучше, то есть – весе-лее. И стали зверушки налегать именно на эти плоды, абсо-лютно не подозревая, что употребляют этанол, суть эти-ловый спирт, который в просторечии именуют просто "спиртом" или алкоголем – действующим компонентом со-ответствующих напитков.

Долго глядел наш сапиенс Хомо на творящиеся вокруг него безобразия и вакханалии. И так как у него были все-таки мозги: ну там, грамм 300-400, но все- таки были, то решил сапиенс: А почему бы – нет! Жрать-то хочется! И как ска-зала бы Библия: И разогнал он зверушек от плодов перезре-лых, и вкусил он от прелестей ихних, забродивших...

–Теперь понятно?

–Угу! То есть, ты хочешь сказать, что зверушки были пья-ными?

–В общем-то, да... В дикой природе и поныне многие живот-ные едят перезрелые бродящие фрукты, и нет оснований по-лагать, что наши далекие предки были трезвым исключени-ем.

–Лады. Продолжай.

И может быть тогда, когда первый сапиенс обо-жрался перезрелых фруктов, у него не случился понос, как это было в случае с недозрелыми яблоками, а случилось не-что другое, от чего он отдал Богу душу; может быть, это и послужило тому, что началось исследование действия алкоголя на человека, которое до сих пор не изучено до кон-ца, несмотря на огромное количество работ в этой облас-ти.

Можно смело предположить, что первый сапиенс просто-напросто перебрал. Но это – вряд ли. Известнейший с древ-нейших времен способ получения этанола – спиртовое бро-жение, на выходе имеет раствор, в коем содержится всего-навсего 15% этого самого этанола. Дальнейшее нагнетание концентрации раствора ни к чему хорошему не приводит: дрожжи дохнут.

Но тем не менее, сапиенс протянул ноги. Почему? Может, это был больной Хомо? Может! Может, это был вовсе и не сапиенс, а – его подруга, какая-нибудь грязно-белокурая Жази? Может! Сейчас, на этот счет, мы можем гадать как угодно и что угодно, потому как мы никогда уже не уз-наем, а что там в действительности произошло...

–Однако, тенденция, – опрокидывая пустую бутылку на пол, пробормотал Никеша. Секундой позже, первый референт, чуть не придавив при этом второго референта, накренился и тоже рухнул, вслед за пустой бутылкой. Злая чукотская со-бака начала омерзительно гавкать и даже попыталась уку-сить первого референта.

–Рики! Заткнись, подлая сука!

Бум. Бум. Бум.

Когда Никешу уложили на топчан, он уже нес сплошную околесицу:

–Сервилий! Я умираю! Будь добр к моим рабам...

–Не ссы, Антоний! Все – в порядке. И ни к чему тут гнать волну!

–А вы к психиатру обратиться не пробовали?

–Пробовали, Васька! Пробовали! Да нет у нас психиатра-то! А то б мы – с превеликим плезиром. Наливай!

–Так, а че там дальше-то? Ну, с этим, что ноги протянул?

С большой долей вероятности можно утверждать следующее: наш незабвенный сапиенс отошел в лучший мир не потому, что перебрал, а потому что он, вообще, первый раз попробовал. Ну, сколько там этого этанола содержа-лось в той дикой полугруше? Ну, 0,5% от силы. Потому как избыток этанола приводит к разрушению плодов и ягод. И начинается процесс гниения, а не брожения. Вряд ли сапи-енс стал бы жрать гнилые фрукты!

О смертельной дозе... тоже говорить – преждевременно. Ибо 400 грамм 96% этанола надо было этому сапиенсу вы-лакать в течение часа. На тот момент прогрессивное чело-вечество просто-напросто еще не знало, как собственно, такой этанол приготовить.

При поступлении в организм этанол быстро всасывается за счет диффузии, то есть перемешивания. Максимальная концентрация в крови достигается спустя минут 60. Вот поэтому наш сапиенс попрыгал, поорал на радостях, и не-твердой походкой тут же направился на тот свет, на ко-торый, вскоре, и попал.

Просто на тот момент в организме сапиенса отсутство-вали хоть какие-нибудь "алкогольные" ферменты или энзи-мы, суть молекулы или их комплексы, ускоряющие химиче-ские реакции в живых системах: метаболизм – обмен ве-ществ. Может быть, слыхали?

Остальные ферменты, скорее всего, уже были. Ну, к приме-ру, фермент лактазы, который у детенышей млекопитаю-щих, суть людей, служит для усвоения лактозы – молочного сахара. По окончании периода вскармливания, годам к пяти, этот фермент исчезает из кишечного тракта детеныша и у взрослых особей не вырабатывается...

–Да здравствует гиполактазия! Ура! Пейте дети молоко – туалет недалеко! – дико заорал первый референт с топчана.

–Гав! Гав! Гав!, – оживился, прикорнувший было, второй референт.

–Рики! Заткнись, сука!

Бум. Бум. Бум.

–Васька! Ты понимаешь, хоть чего-нибудь?

–Че такое гиполактазия?

–Непереносимость молока! Это просто так, для общего раз-вития!

–Так вот, сука, почему я его в детстве ненавидел!!!

–Не ты один, Василевс! Около 30% русских детей, в том числе и ваш покорный слуга...

–Ненавижу молоко!!!

–Гав! Гав! Гав!

–А ты-то куда лезешь, злая собака? В тридцать процентов русских детей? А, Рики?

Бум. Бум. Бум.

–Так вот, Василевс! Прикинь, если от безобидного молока возникают такие проблемы с пищеварением, проблемы, ко-торые врачи принимают, не диагностируя гиполактазию, за кишечные инфекции... принимают и, собственно, начинают лечить, суть пичкать малолетнего пацана антибиотиками...

–У пацана развивается дисбактериоз*! Ура!

–Ну, сука! Я тебя счас успокою! Навсегда! Козел драный! –Не стоит, Василевс! Их и так осталось не более двенадцати тысяч.

–Я – не чукча. Я – чухол, – уже спокойнее напомнил первый референт.

–Да что это, сука, в конце концов, такое?

–Все просто, Василевс! Чухол суть помесь чукчи с хохлом, украинцем, если угодно.

–А ссуть они – куда угодно.

–Так вот. Прикинь, Вася, если такое полезное молоко прино-сит столько вреда, неподготовленному ко встречи с ним ор-ганизму, то остается только гадать, чего там этанол с первым сапиенсом сотворил!

Выпили. Закурили.

–Ну, давай, гони дальше, как они там яблоки гнилые жрали и подыхали, сапиенсы твои!

Глядя на бездыханный труп товарища своего, съели они его, прочие сапиенсы, ну или там, похоронили, кто ж его знает, как у них принято было. Но с той поры начали они жрать эти самые перебродившие плоды. Подыхали, конечно. Кричали: "Помогите!", жрали и – подыхали, но за-нятия своего не бросали. Вот так и протекала ихняя эволю-ция. Жрали они друг дружку вперемешку с перебродившими полугрушами-полуяблоками.

В этой связи неудивительно, что в ходе подобной эволюции у сапиенсов выработался целый ряд ферментов, эффектив-но перерабатывающих алкоголь. Среди них особенно хоте-лось бы отметить два: алкогольдегидрогеназу и сестрицу ее: ацетальдегиддегидрогеназу. Вот такие у них длинные и совсем незапоминающиеся имена. Но тем не менее, раздели-ли они прогрессивное человечество на две, далеко не равные части: на тех кому можно пить и пить без особых послед-ствий, и на тех кому пить нельзя, то есть, ни при каких ус-ловиях...

–Ну, а дальше-то че?

–Дальше – похмелье..., – Карпуха со всего маху уронил буй-ну голову на стол, да так и замер. Рики жалобно заскулила, подползла к ногам своего хозяина, свернулась клубочком и тоже замерла.

–Так! Ну, и с кем теперь пить? Эй, ты, который чухол! Ива-сыку, тэлэсыку! Давай грэбы... до бэрэжку!

–Я не – Ивасыку!

–Да насрать, кто ты там! Пить будешь?

–Буду.

–Ну, тогда подгребай! Референт хренов!

* * *

Почему люди пьют? По всей видимости, задавать сей риторический вопрос столь же бесполезно, как например, спрашивать: Почему люди едят? Но тем не менее, вопрос поставлен, работа ведется, ответа – нет!

В общем-то, понятно, люди пьют потому что – хотят. Учи-тывая данную особенность человеческого организма, неко-торые исследователи давным-давно сняли с повестки дня сей риторический вопрос: Почему люди пьют, и – попытались ответить на другой: Почему люди привыкают пить?

Множество исследований велось, ведется и по всей видимо-сти, будет вестись в этом направлении. Множество гипотез и предположений рождалось и умирало в ходе этих исследо-ваний. Утверждали – всякое. В том числе и то, что алкоголь действует на все понемногу, и где-то там, в его глубинах, есть некая кнопка, которая собственно и запускает механизм опьянения.

Значительным прорывом в данной области можно считать то, что в ходе исследований было обнаружено действие вод-ки на рецепторы тормозных медиаторов нервной системы. Медиаторы передают сигналы от одной нервной клетки к другой. Действуя на рецепторы, водка успокаивает, вызыва-ет эйфорию, ну а дальше – пошло поехало: провалы в памя-ти, ну и – все такое. И все – через рецепторы. Отвели им ос-новную роль в механизме опьянения.

Как известно, после пьянки наступает похмелье. В данной части человек ощущает много чего, откровенно говоря, пло-хого и болезненного для собственного организма. Все эти вещи связывают с токсичностью продукта обмена веществ алкоголя – ацетальдегида, весьма гадкого химического со-единения, которое встречается в природе: в кофе, в спелых фруктах, в хлебе.

И начинает организм выводить все эти вещи наружу, то есть перерабатывать. И вот здесь организму на помощь приходят алкогольдегидрогеназа и ацетальдегиддегидрогеназа.

Алкогльдегидрогеназа, она собственно, и превращает спирт в ацетальдегид. А вот ацетальдегиддегидрогеназа превраща-ет ацетальдегид в безвредную уксусную кислоту, которая легко выходит через почки. Вот так вот и работают эти два фермента, в паре.

В различных вариантах присутствуют эти ферменты в чело-веке. Самым оптимальным считается вариант, когда у чело-века "быстрая" алкогольдегидрогеназа и "неактивная" аце-тальдегиддегидрогеназа. Что характерно для данного вари-анта? Характерно для него то, что даже небольшое количе-ство спирта, попадающее внутрь человека, моментально превращается в альдегид. Похмелье наступает стремительно, потому как альдегид начинает мучить организм сразу же, как только образуется, а вот ацетальдегиддегидрогеназа не торопится переработать альдегид в безвредную уксусную кислоту, потому как она – неактивная.

В результате, люди с таким вариантом ферментов, долго помнят последствия выпитой стопки водки, ну или там – бо-кала пива. Помнят и – не торопятся повторить! Поэтому, среди таких людей практически не бывает алкоголиков! На-ши друзья корейцы прямо так и заявили: среди таких – нет, не бывает! Но давайте оставим друзей корейцев в покое, по-тому как у них своя пьянка, а у нас – своя!

Чаще всего в человеческом организме присутствует "мед-ленная" алкогольдегидрогеназа и "активная" ацетальдегид-дегидрогеназа. Что характерно для данного варианта? Ха-рактерно для данного варианта то, что с таким вариантом люди становятся алкоголиками в 91 раз чаще, нежели – в случае с оптимальным!

Согласно всевозможным исследованиям, "быстрый" вариант имеется, в среднем у 3-7 процентов жителей Восточной Ев-ропы. Такой же уровень можно наблюдать и у большинства народов России. В Западной Европе "быстрой" алкогольде-гидрогеназы практически нет. В Северной Америке – тоже. Хуже всего дело там обстоит с индейцами. Может быть, по-этому Канада борется за повальную трезвость на своей тер-ритории?

Но, как ни странно, наиболее часто встречается "быстрая " алкогольдегидрогеназа в Северо-Восточной и Юго-Восточной Азии!!! Здесь, в некоторых регионах, этим вари-антом обладают более 80 процентов населения.

Провели подобное исследование и в Москве. 41 процент на-селения обладает "быстрым" вариантом. Намного больше, чем в среднем по стране. А может быть, как обычно, завыси-ли? Слегка.

Но все равно, имеющаяся статистика говорит о том, что рос-сияне, с точки зрения ферментов, подвержены алкоголизму немного меньше, чем те же европейцы или индейцы, но го-раздо больше чем – азиаты! Одна незадача: у большинства россиян алкогольдегидрогеназа "медленная". Со всеми, как говорится, отсюда вытекающими.

Занимаясь энзимологией*, некоторые исследователи пришли к неутешительному выводу: в каких бы вариантах ферменты не присутствовали в теле человека, не спасет это человека от алкоголизма, суть от гибели, если пить будет человек без меры. Практически все негативные последствия от потреб-ления водки наступают от больших доз этой самой водки: нехватка глюкозы, потеря памяти, разрушение эритроцитов, токсичное действие ацетальдегида. Да мало ли чего можно потерять, приняв зараз бутылку-другую!

Среди исследователей, которые пришли к столь не-утешительному выводу, был да собственно, и есть, некий профессор из Новосибирского Академгородка. Серьезный такой профессор. Вроде, даже – не курит и не пьет. И вооб-ще, при встрече с ним создается впечатление, что здоровым помереть он хочет!

И захотел этот некий профессор помочь России от водки из-бавиться. Долго он думал, как же помочь этой стране, с ее пропитым менталитетом и прокуренным плюрализмом. И начал он учиться. Дома учился, по загранице ездил, знаний набирался, звания получал. Ну, думает, хватит, пора и стра-ну спасать. Но в одиночестве спасать страну – как-то скучно, да и не понять могут. Надо какую-нибудь организацию вы-брать. В помощь. Желательно – серьезную. И нашлась таки такая серьезная организация. Эмблема ее – черная свастика на красном фоне! Ну это ж – совсем другое дело! Некий профессор потер ладонь о ладонь и устремился на трибуну.

–Россияне! – начал было некий профессор и поразился звуку своего собственного голоса; голоса человека, преисполнен-ного великой заботой о судьбах Родины и чаяньях Страны.

–Россияне! Не пейте, а то – помрете!

–Да неужели?! – съехидничали россияне.

–А то! Как пить дать! Вы ж еще, наверное и курите?

–Ну, да!

–Ну все! Теперь уж – точно помрете!

–А че ж так?! Все вокруг вона, пьют и – не помирают! А мы прям так уж и – помрем?

И тогда некий профессор решил пуститься на хитрость, ибо ложь во спасение, это уже как бы и не – ложь.

–Россияне! У всех прочих есть алкогольдегидрогеназа! Все дело – в ней! А у вас ее – нету!

–И у нас – нету? – на всякий случай переспросили, случив-шиеся поблизости, чукчи.

–А вы-то откуда здесь? – удивился некий профессор, –Ну ладно, сидите тихо, раз – пришли!

И рассказал некий профессор россиянам скрытую правду о великой несправедливости, в мире царящей! Оказывается, безопасно пить можно только тем, у кого эта самая алко-гольдегидрогеназа есть. Потому как только алкогольдегид-рогеназа и способна водку перерабатывать. И надо ж такому случиться, что у всех южных народов она есть, а у россиян, потому как они сплошь – северные выходцы, нет!

–Вот горе-то какое! – посетовали россияне, –Дожили! Даже алкогольдегидрогеназы у нас нету! Ну и че теперь делать?

–Не пить, Россияне! То есть абсолютно, и – ни при каких раскладах!

Но тут вперед выскочил рыжий плюгавый дедок:

–Мужики! Да че вы его слухаете! Ничего нет у нас и – не надо! Айда! Хоть напьемся напоследок!

–Айда! Айда! – пронеслось по рядам нестройное эхо.

–Куда вы? Я же пошутил! – закричал профессор, –Есть! Есть она у вас!

Но было уже поздно. Россияне задвигали стульями и друж-ной толпой устремились к выходу.

–И у нас – есть? – на всякий случай задержались, собрав-шиеся было уходить, чукчи.

–Господи! Куда конь с копытом, туда и – эти! Идите, ради бога, отсюда! Не мешайте работать!

* * *

–М-да. Как-то не совсем красиво с алкогольдегидрогеназой получилось. Может быть, стоило им правду сказать? – про-фессор извлек из кармана пачку Мальборо.

–Да, не заморачивайся, Петрович! Плесни, лучше, почуть, там вроде как – оставалось! Да двери закрой! Не дай бог, принесет кого!

* * *

–Ну что там? – спросили соплеменники чукчей.

–Однако, плохой докладчика! Оче-на плохой! Совсем – ни-какой! Так и не сказал: есть ли, нету ли...

Да кто ж их поймет, этих русских!

* * *

Никодима на Чауне называли самым умным чукчей. Оснований для утверждений подобного рода, в отдельно взятом чукотском селе, было хоть – отбавляй. Еще будучи сопливым пацаном, Никеша полюбил читать. Само по себе, качество это таит в себе много сюрпризов, уготованных для своего хозяина. Являясь, по сути, палкой о двух концах, чте-ние, оказывается, не всегда есть лучшее учение. Когда много читаешь, появляется реальная опасность того, что также много начнешь думать. А в отдельно взятом чукотском селе, подобная роскошь – совсем ни к чему.

К великой радости ничего неподозревающего Никодима, минула его чаша сия. То есть, читал он много, и – все под-ряд, но вот думать, точно также как читать, у него как-то не получалось. Думал Никодим редко, видно в мыслях своих боялся он додуматься до того, что вот оказывается, в каком дерьме он живет, и что вот оказывается, есть такое слово: РОДИНА! Согласитесь, от умозаключений подобного рода временами охота сойти с ума, а Никодиму этого совсем не хотелось.

И если справедлива поговорка: Чужая душа – потемки, то для Никодима чужой душой являлась его собственная. На-пичканный всевозможной информацией, Никодим был по-хож на Большую Советскую Энциклопедию о двух ногах, на все ее 30 томов – одновременно. Схожесть эта выделяла его из толпы собратьев по нации, но никак не делала его выше, то бишь умнее. И были те знания для него чемоданом без ручки, который нести было тяжело, а выбросить – жалко.

Собратья по нации спрашивали у него что-либо просто так, из интереса, чтобы тут же забыть, зачем, они это спрашива-ли. Каково расстояние от Земли до Солнца*? Сколько весит луна*? А вот реституция* и проституция это – одно и тоже?

Множество вопросов, на которые, не зная ответов, можно преспокойно дожить до глубокой старости, посвятив себя конкретному занятию, не давали покоя собратьям по нации. В моментальном поиске ответов на вопросы собратьев, Ни-кеша никак не мог сосредоточиться на каком-либо одном направлении в собственной жизни, в результате чего, к три-дцати годам трансформировался из пьяницы в законченного алкоголика. Имея потомство, Никеша особо не волновался как о днях прожитых, так и о – грядущих.

Зачатый от пьющей матери-чукчанки и вечно пьяного отца-украинца, Никеша уже при рождении имел полный джент-льменский набор на всю оставшуюся жизнь. Но видимо слу-чилась некая мутация. Мать его всю жизнь кроме горлового пения, ничем другим заниматься не желала, отец был води-телем вездехода. Ну никак не могли они даже предположить, что их сынок полюбит чтение.

Они могли предположить лишь то, что их сынок пойдет ши-рокой проторенной дорогой на Чаунское кладбище, вскоре после рождения. Но видимо с данной перспективой не очень-то согласился сам Никодим, впрочем, как и другие Чаунские дети, которые давным-давно научились не только рождаться, но и выживать при любом, мало-мальски удоб-ном раскладе, ибо брали эти дети если не качеством, то – количеством.

Даже "Неблизкий Север", издаваемый в далеком Анадыре, в свое время вынужден был заметить: В Чаунском районе от-мечен естественный прирост населения! Ура, товарищи! Не-навистный русский крест* наконец-то дал трещину и вот-вот развалится, к чертовой бабушке! В процентном отношении на душу населения, Чаун, едва насчитывающий 500 человек (включая приезжих, а также – собак), привел в этот мир го-раздо больше потомства нежели Певек, с его, на четыре ты-сячи большим, населением!

У каждого народа есть свои чукчи: у французов это – бельгийцы, у финнов – саамы...

Самый знаменитый в мире бельгиец – Маннекен Пис, Пи-сающий мальчик. Стоит он на центральной площади Гран Пляс, в Брюсселе. Ну, есть еще Эркюль Пуаро, мифический сыщик, придуманный Агатой Кристи в наказание гадким европейцам за их индюшачью напыщенность и важность.

Самая известная в мире саамка – Мари Боин. Йойки поет. Древние саамские песни.

Самый известный в мире чукча – Юрий Рытхэу. Писатель. Есть мнение, что это именно его перу принадлежит некая притча, изложить которую, в вольном переводе с чукотско-го, можно примерно так:

Давно это было. И забрел как-то в тундру Господь. Долго шел он, и никого не повстречал на подвластной ему терри-тории. И собрался было Господь уходить, вдоволь нагуляв-шись по морозу пятидесятиградусному, как вдруг увидел чукчу. Одиноко, на невысоком заструге*, сидел коренной представитель народов Крайнего Севера и тихо плакал. И снизошел к нему Господь:

–А чего это ты плачешь, раб мой?

И поглядел на него чукча и, со всевозможным пиететом*, ответствовал:

–Я – чукча...

–Ну, что ж ты, братец, право. Я же все могу. Не волнуйся, сейчас мы все исправим.

–Ты не понял. Я – ЧУКЧА!

Посмотрел на него Господь. Сел рядом. И... тоже заплакал.

* * *

–Олега! Олега! Открой! – тонкая, сжатая в кулачок, женская ручонка постучала в окно, прорубленное для осуществления мониторинга. Остервенело загавкала Рики.

–Заткнись, злая собака! Какого хера – среди ночи?

–Заходи, душа заблудшая! Незаперто поди!

На пороге возникла Анька Памья. Невысокий рост, мелкие черты лица, расплюснутый нос, чрезмерно острые скулы, узкие, как щелочки глаза, все это, конечно же выдавало в ней истинную чукчанку, но если глядеть со спины, не зре-лую даму, которой слегка за тридцать, а – школьницу, кото-рой едва минуло пятнадцать. То обстоятельство, что у Аньки начисто отсутствовала грудь, именно в мужском ее понятии, только усиливало сей визуальный обман.

–А где – Олега? – увидев Ваську, Анька невольно подалась назад, обратно к двери, Ваську она слегка побаивалась. Не-смотря на то, что Макашов находился в селе без году неделя, практически все селяне считали, что он кого-то убил на ма-терике, а сюда приехал – прятаться от суда.

К слову сказать, малые дети дразнили его "дядей Людоедом" и, особо невоспитанные из них, пытались бросать камни в непрошенного каннибала. Но стоило Ваське стрельнуть в сторону особо невоспитанных детей наигранно-диким взглядом, как всех их – будто ветром сдувало.

–Да вот он, твой Олега! Дрыхнет. Не бойся, краса-девица. Не тронет тебя чудище страшное! Ибо сытое оно сейчас!

–А я и не боюсь! – голос у Аньки был тонкий, можно ска-зать, приятный. Васька поймал себя на мысли, что где-то он уже слышал этот нежный, звенящий как колокольчик, голо-сок: по телевизору, в далеком-далеком детстве.

–Да возродятся вши на голове! Степашка! Эк тебя угоразди-ло, зайчишка, – Ваську согнуло пополам от приступа безу-держного хохота, –Спокойной ночи, малыши! Ха-ха-ха!

Не обращая никакого внимания на дикий хохот, Анька при-села на свободный табурет и достала из кармана пачку "Бе-ломора". Ваське стало дурно!

–Да. Меня приглашали. В телевизор. Давно, – она уже впол-не освоилась с Васькиным присутствием. Она поняла, что чудище страшное действительно ее не тронет, потому как сытое оно и даже – хохочет.

–Дай мильхемильх, – протянула она свою ручонку.

–Че те дать?

Сидящий рядом Никодим, молча протянул Аньке спички.

Прикурив, Анька жадно затянулась и, потеряв всякий инте-рес ко всем прочим присутствующим, стала теребить Карпу-ху:

–Олега! Олега! У тебя ням-ням есть?

–Анька! Какого черта? Четыре часа утра! Ночь на дворе! Ка-кого ... тебя носит? – начал чертыхаться разбуженный Кар-пуха.

–Какая ночь? Светло ведь, Олега!

–Биологическая ночь, Анька! Спать положено, баю-бай, по-нимаешь? Ночь-день. Организм у человека так устроен. И ваш полярный день тут никакого значения не имеет. Спать все равно положено...

–Хи-хи-хи. У тебя ням-ням есть?

–Анька, господи, тебе сколько лет?

–Тридцать три.

–Анька! Ну ты ведь можешь сказать: пожрать? Как малое дитя: ням-ням.

–Ну ты же понял?

–Вон, возле печки. На полу. Наливай. Да ты его хоть разо-грей! Господи, твоя – воля!

Радостно чавкая, Анька начала хлебать холодный суп.

−С хлебом жри! Гордая чукотская женщина!

−Олега! У тебя акимыль есть?

–Это, который между ног? – попытался втиснуться в разго-вор Васька.

–Василевс! Это – не совсем то, что вы имеете в виду. Аки-мыль – это водка и все то, что можно пить: пиво, самогон, джин-тоник, спирт.

–...Имеете в виду... Что имею то и... Впрочем, нет! Я столь-ко – не выпью!

–Рики! Куда я вчера заныкал полбутылки? Вспоминай, злая собака!

Бум. Бум. Бум.

–Понятно. Васька! Этих посылать нельзя! Им что – дай, что – выкинь, один черт!

–А я сейчас вроде как бы на работе!

–Анька! Чем там старатели занимаются?

–Не знаю.

–Ну, когда ты сюда шла, что они там делали?

–Не знаю.

–Да возродятся вши на голове!!! Ты их видела?

–Не-а.

–Ну, Василевс, с богом! Иди к Попову. Да, больше и – не к кому. У Лидки весь спирт давно выжрали. К тому же, и не откроет она в такое-то время, однако.

Карпуха сунул Ваське сторублевку и две десятки. В дверях Васька обернулся. Карпуха осенял его крестным знамением.

–Свихнешься ты тут, зёма!

* * *

Ушедший было Васька, ровно через минуту, под бодрое гавканье Рики, опять возник в дверях. Глаза его ме-тали гром и молнии:

–Где эта глупая нерпа?

Глупая нерпа на всякий случай спряталась за перегородку и старалась дышать через раз.

–Василевс? Что-то уж слишком быстро вы обернулись!

–Да пошел ты на...!

–Василий! Когда-нибудь я буду не в настроении, и вы таки выхватите! Я заметил, что вы не уделяете должного внима-ния вашему стилю борьбы! Вин-чуну, по-моему?

–Ладно! Погорячился...

–Чего уж там! Бог простит! Вникайте в восточную филосо-фию, Василий! Вникайте! Ибо сказано там: Вежливый – все-гда в безопасности! Что там, собственно, произошло?

–Да сидят они там, за интернатом, бухают. Видеть их, сука, не хочу!

–Василевс! А ведь тебе с ними – работать.

–Слепой сказал – побачим! Слышь, референт! Просыпайся!

Отодвинув занавеску, Васька зашел за перегородку. Там бы-ло два роскошных, даже по материковым понятиям, топчана. На одном вовсю храпел, недавно предлагавший Аньке спич-ки, Никодим. На другом, сбившись в комок, лежала не на шутку перепуганная Анька.

–Не ссы, глупая нерпа! Референт, ... твою мать! Просыпайся, сука!

Увидев Макашова, Анька серой мышкой шмыгнула прямо к Карпухе на колени:

–Олега! Ты – хороший!

–Не бойся, Анька! Он – неплохой мужик! Просто, опохме-литься хочет.

Между тем, неплохой мужик яростно тряс самого умного чукчу:

–Да проснись же ты, падла! И когда только заснуть успел!

Никодим не торопился возвращаться в суровую действи-тельность, но пара звонких пощечин возымела свое магиче-ское действие.

–Значит так, землячок! Жопу – в жменю, и – к Попову! Скачками! Да смотри, не заблудись обратной дорогой! Бу-дешь лежать вон там, по ту сторону подстанции!

–Лихо, Василевс! Лихо! Это по-нашему: по-чукотски!

Затянувшись предложенной папиросой, Карпуха продолжил:

–Никодим! В создавшейся ситуации я вас очень попрошу: постарайтесь как можно быстрее обернуться. Сами видите: посылать нам некого, а трубы, они горят.

–Хорошо, Олега.

Дверь за Никешей захлопнулась. В прокуренном балке воца-рилась какая-то гнетущая, безразмерная пауза. Тупо уста-вясь в окно, Васька курил сигареты, одну за одной. Курил жадно, как будто съедал: до самого фильтра.

–Дайте хоть воды попить!

–Да вон, бадья – в углу! Пей, пока не обоссышься!

Подойдя к пластмассовой, стопятидесятилитровой фляге, Васька зачерпнул воды. Что-то, стоявшее за флягой, в самом углу, заинтересовало Макашова настолько, что он чуть было не уронил ковшик обратно во флягу.

–А ну-ка, дай-ка фонарик, – обратился он к Олегу.

–Похоже, алкогольный ликбез продолжается!

Васька извлек на белый свет закупоренную бутылку водки.

* * *

Карпухин Олег Николаевич был человеком из той, редкой породы людей, которых сравнивают с плавучими посудинами. Из множества всевозможных имен, которые присваиваются подобным людям вполне заслуженно, самым подходящим для Карпухи могло бы стать определение НЕ-ПОТОПЛЯЕМЫЙ.

Несостоявшийся баловень судьбы, он бы мог иметь к своим сорока двум прожитым годам практически все, о чем может мечтать олигарх средней руки. Но... не получился из Карпу-хи олигарх, ни средней, ни тем более, длинной руки. Ника-кой! В свои сорок два года, бывший выпускник Ростовского Государственного Университета, дипломированный журна-лист, он второй год сидел на Чаунской подстанции, где бла-гополучно спивался в окружении представителей коренных народов Крайнего Севера.

Восемнадцать с половиной лет из своей сознательной жизни Карпуха провел за партой. Он учился. Нельзя сказать, что училcя он "чему-нибудь и как-нибудь". У Карпухи был про-сто-таки талант к учебе, ибо где бы он не учился: будь то средняя школа, ПТУ, и тому подобные заведения, он учился практически на одни пятерки. Казалось бы, учители должны были не нарадоваться, глядя на вундеркинда и на его успехи. Но учители, скорее ненавидели образованного стервеца, и всячески его гнобили, нежели – хвалили. Что могло послу-жить причиной столь всеобъемлющей конфронтации между Карпухой и прочими адептами Песталоцци*, суть педагога-ми, Олег Николаевич как-то не задумывался. А вот педагоги – задумывались и в один голос утверждали, что всему виной несносное поведение Карпухина, которое играло, играет и будет играть свою негативную роль в дальнейшей жизнедея-тельности обладателя столь скверного характера.

Глядя на мир широко открытыми глазами, Олежка, которого все называли почему-то Алькой, с самых юных лет шел по жизни широко и хватко, не боясь порвать собственные шта-ны. Сын вполне обеспеченных, интеллигентных родителей, он абсолютно не задумывался, откуда что берется в этой жизни. Паренек широкого жеста и распахнутой настежь ду-ши, Алька беззаботно делился своими радостями с окру-жающими, полагая, что неплохо бы было, если бы все во-круг были счастливыми и веселыми.

Как-то в конце лета, после своего Дня рождения, он затащил своих многочисленных друзей в соседский Гастроном, где купил для них целое море конфет. Платить, естественно, ма-ленькому Карпухе было нечем. Продавцы, знакомые с отцом юного покупателя, внимательно перевесили купленный груз и отпустили теплую компанию с миром. После этого в мага-зине дождались Николая Гавриловича – доктора техниче-ских наук, декана факультета, члена-корреспондента и про-чая, прочая, прочая. В тот вечер, нарезной батон к чаю, стоимостью шестнадцать копеек, доктору технических наук пришлось купить за пять рублей сорок семь копеек.

Тем же вечером, в квартире №30, по весьма шумной улице Советской, состоялось единичное аутодафе*. Акт веры предполагал собой полное раскаяние Карпухина-младшего в содеянном, но от своих постулатов семилетний еретик отка-зываться никоим образом не согласился. И тогда он был на-казан. Его немножко поставили в угол и заставили наизусть вызубрить второй постулат Специальной Теории Относи-тельности*. Для чего было зубрить второй, если первый еще не до конца разобрали, малолетнему сателлиту* релятивист-ской квантовой физики* было не совсем понятно, но кто ж его об этом спрашивал. Да и не любил Карпуха физику-то. С его гуманитарным складом ума, он больше тяготел к "Дека-мерону"*, нежели к электродинамике движущихся тел.

На следующий день Светлана Васильевна Карпухи-на, доцент кафедры, старший научный сотрудник лаборато-рии и прочая, прочая, ближе к вечеру, зашла в Кулинарию, стоящую наискосок от соседского Гастронома. Светлана Ва-сильевна хотела купить к вечернему чаю ром-бабу, немного сливочной помадки и пару-тройку заварных пирожных: спе-циально для Альки.

Гертруда Львовна Филимонова, пожилая тетка, которая всю свою сознательную жизнь, где – тайком, а где – явно, обсчи-тывала и обвешивала покупателей, памятуя о том, что уче-нье – свет, очень уважала Светлану Васильевну. Старший научный сотрудник Карпухина тянула ее младшенького: не-уча Коленьку, буквально за уши, к свету, в виде практически безвозмездных репетиторских часов, благодаря коим Ко-ленька, к десяти годам, кое как переполз из второго класса в третий, с чисто условными тройками. Светлане Васильевне каким-то чудом удалось таки вбить в Колькину голову, что "жи", "ши" пишется с буквой "и". Также помогала она Коль-ке по некоторым другим предметам, а точнее по всем, пре-дусмотренным курсом обучения второго класса средней школы.

Когда Светлана Васильевна начала перечислять Гертруде Львовне свой список покупок, Гертруда Львовна, как-то с интересом поглядела на Светлану Васильевну и положила перед ней свой, собственноручно составленный, список:

 конфеты Каракум: 530 гр.х7,00 = 3,71 руб.

 пирожное Заварное: 30 шт.х0,22 = 6,60 руб.

 вода газированная Крем-сода: 5 бут.х0,24 = 1,20 руб.

Итого: 11,51 руб.

–Это, собственно, что? – поинтересовалась несколько обес-кураженная Светлана Васильевна.

Гертруда Львовна несколько занервничала:

–Как – что! Это ваш сынок, Алька ваш... Вот!

–Что – Алька? Гертруда Львовна!

–Ну, он сказал, что вы его попросили... Что ваша кафедра заняла первое место по итогам соцсоревнования за послед-ний квартал... Что вам присвоено переходящее красное зна-мя... И вечером у вас – банкет... А вам – некогда... Вы оливье готовите!

–Эх, Гертруда Львовна, Гертруда Львовна! И когда же вы к его шуточкам привыкните! Господи, да что ж такое творит-ся! Он ведь не мог все это один унести.

–А он не один был, Светлана Васильевна! Человек десять! И Леночка, и мой оболтус! Ну, я ему покажу! Ох, Светлана Васильевна, что же делать-то теперь? – чуть не расплакалась Гертруда, –Накупил-то на сколько, паршивец!

Светлана Васильевна, отсчитав требуемую сумму, швырнула деньги на прилавок. В ее прекрасных, как весеннее небо, глазах мелькнула звериная сущность львицы, которую не-сколько увеличивали плюсовые стекла модных очков, при-сланных ей недавно из Германии:

–Слушай, ты! Никогда впредь не смей отзываться о моем сыне подобным образом! Уничтожу!

Круто повернувшись, Светлана Васильевна неспеша зацока-ла на своих высоченных шпильках к выходу. Повернув за угол, она кинулась опрометью домой.

Вечером того же дня в дверной звонок квартиры №30 позвонил сосед Карпухиных: Борис Тихонович Андреев. За руку он держал свою шестилетнюю дочь Леночку, первую красавицу двора в своей возрастной категории. В правой ру-ке у Леночки был зажат какой-то черный пакет.

Леночку как-то привыкли видеть всегда отглаженной, в на-крахмаленном красном платьице, которое великолепно до-полняли шелковые белые трусики и громадные капроновые банты, того же, белого цвета.

Сейчас, без своих шикарных бантов, Леночка выглядела жи-вой иллюстрацией к медицинскому ужастику "Диатез* и его последствия". Распухшее до беспредела, покрытое красными пятнами, заплаканное личико Лены, рассредоточенные по ее плечам и предплечьям прыщи неизвестного происхождения, все это как-то подсказало Николаю Гавриловичу, что разго-вор с Борисом Тихоновичем, районным чемпионом в полу-среднем весе по тяжелой атлетике, будет столь же нелегким, как и его вид спорта. Но вместо ожидаемого разговора, Бо-рис Тихонович как-то буднично и прозаично поинтересовал-ся:

–Скорая помощь к вам приезжала?

–Да, Борис Тихонович. Да, вы не стесняйтесь, проходите. Я сейчас чаю приготовлю. С пирожными...

–Не хочу пирожных! – звонко заверещала живая иллюстра-ция к медицинскому ужастику.

Сидя на уютной кухне, Борис Тихонович, как-то слишком уж сосредоточенно поглощал горячий чай с бергамотом. Ле-ночке налили стакан легенького нейтрального компотика.

–Как поживает Светлана Васильевна?

–Уже лучше, – в дверном проходе возникла сама Светлана Васильевна, в домашнем халате и перевязанной, мокрым махровым полотенцем, головой.

–Коленька! Да что ж вы так-то сидите? Ты бы хоть пирож-ных достал...

Большая фарфоровая кружка, с недопитым легеньким ком-потиком, со всего маху полетела на пол.

–Леночка! Деточка! Да что ж такое творится, Господи! – за-причитала Светлана Васильевна, сейчас только разглядев через чур раскрасневшееся Леночкино лицо.

Коленька трясущимися руками капал в мензурку корвалол:

–Светланочка! Прошу тебя, ты только не волнуйся. Все – хорошо! Вот и Борис Тихонович...

Что-то, похожее на отдаленный взрыв, и наступившая вслед за этим полная темнота, помешали Николаю Гавриловичу закончить фразу.

–Ура! Ура! Папа! Я ее починил! Она теперь заработала! Ур-ра! – Карпухин-младший, с фонариком в руке, прогрохотал по коридору, вскочил на табурет и включил автоматическую электрическую пробку, чутко сработавшую на короткое за-мыкание, возникшее в сети.

–Привет, Ленка! – забежав мимоходом на кухню, Карпуха беззаботно швырнул на мягкий пуфик, ставший бесполез-ным, фонарь и вытащил из холодильника два заварных пи-рожных.

Борис Тихонович слегка вздрогнул, меняясь в лице, когда разглядел Карпухина-младшего при полном освещении. При полном освещении Карпуха походил на хорошо проваренно-го рака. Весь он был обсыпан прыщами неизвестного проис-хождения. Некоторые из них были густо смазаны бриллиан-товой зеленью. Что-то, похожее на жалость, шевельнулось в душе тяжелоатлета. В этот момент он был готов простить Карпухе – все, даже тот случай, месячной давности, когда Олежка, налив литра два воды в презерватив, сбросил его на голову Бориса Тихоновича с балкона четвертого этажа.

–Будешь? – Карпуха, как ни в чем небывало, протянул Ле-ночке один эклер*.

–Папа, пойдем домой! Папа, мне плохо! – Леночка истери-чески затрясла руку медленно соображающего районного чемпиона в полусреднем весе.

–Ну, мы пожалуй, пойдем, – подвел итог беседе Борис Тихо-нович, – Может, Глафиру прислать, укол поставит?

–Не стоит, Борис Тихонович! Все – хорошо! А с Алькой мы поговорим. Обязательно! Вы не волнуйтесь!

–Да, мне-то что. Пускай дружат. Виктория, вот... Они ж по крапиве бегали...

–Как – по крапиве? Леночка, господи! Деточка, да расскажи ты нам все! Для чего вы по крапиве бегали? Господи, да что ж такое творится!

–Это все Колька Филимон виноват! – звонко отчеканила Ле-ночка.

–Да причем тут Колька? Он же по крапиве тебя не гонял?

–Ага! Он кулек с моими конфетками в кусты выбросил! Он хотел один их съесть!

–Ну, выбросил и выбросил! Чего ты-то по кустам бегала?

–Альке помогала, – тихо сказала Леночка и почему-то запла-кала.

Николай Гаврилович погладил Леночку по голове:

–Не плачь, девочка! Будь умницей! Все уже закончилось!

Борис Тихонович протянул злополучный черный пакет с ос-татками Каракумов Николаю Гавриловичу.

–Ну что вы, Борис Тихонович! Право слово, не стоит! Алька покупал эти сласти для дамы! К тому же, эта дама столько перенесла ради своих любимых конфет. Было бы кощунст-вом лишать ее вполне заслуженного удовольствия. Не так ли, Борис Тихонович?

* * *

Починенная в тот вечер радиола "Серенада" чуть не стоила Альке собственной жизни. Да и поломка в сущности была пустяковая: не горела сигнальная лампочка, прикрытая красным прозрачным стеклышком. Алька решил устранить досадное недоразумение, вызывающее, на его взгляд, сбои в работе сложной бытовой техники, коей радиола когда-то, по праву, могла себя считать. Теперь же она изо всех сил про-силась на покой, и только настоятельные Алькины вопли не позволяли папе выбросить "Серенаду" на помойку.

Опасаясь, что папа в очередной раз предпримет попытку доставить радиолу к месту последнего упокоения, Алька решил все сделать сам, для чего заперся в своей комнате и, пока папа разговаривал со штангистом, начал осуществлять непосредственный ремонт "Серенады".

Вонзив вилку в розетку, он развернул радиолу и принялся неспеша снимать заднюю стенку, выполненную из прессо-ванного картона. Не считая нужным прочитать то, что обыч-но пишут на задних стенках радиоаппаратуры, он смело за-пустил руку во внутрь "Серенады".

В тот вечер Алька доподлинно убедился, что сила тока на участке цепи прямо пропорциональна напряжению и обрат-но – сопротивлению. Как ни странно, но после этого физика электричества стала для него ближе, родней, а главное – по-нятней.

Папе с мамой Алька показал деревянную указку, попутно объяснив, что это именной ей он пошевелил лампочку в ра-диоле, а – не рукой, как это может кто-нибудь подумать.

Почему выключился свет? Ему самому – не совсем понятно, но лампочка в "Серенаде" теперь горит, а значит волновать-ся – не о чем!

Не усмотрев ничего предосудительного, папа, настроенный по началу решительно и бесповоротно, не тронул радиолу и в этот раз.

Любил Алька на "Серенаде" пластинки слушать. Ви-ниловые диски, заигранные до невозможности, снова и сно-ва уводили его в свой собственный мир: мир Песни.

Песни были разные, но в основном, Русские народные. Ис-полнители тоже были разные: сестры Федоровы, сестры Шмелевы, хор имени Пятницкого, Зыкина Людмила Георги-евна. Слушал их Алька раскрыв рот, буквально впитывая в себя всю красоту, широту и размах Русской души, отражае-мой в песне.

Одна из таких песен буквально запала ему в душу. И хотя была эта песня из разряда шуточных, Алька не мог слушать ее без слез. Называлась песня "Старый дед надумал...". Не могли мама и папа понять той грусти, которую навевал на их сына квинтет Екатерины, Нины, Нинель, Анастасии и Гали-ны Федоровых, когда они а капелла* начинали тянуть:

Старый дед надумал

Второй раз жениться...

Сидел думал, думал, думал...

Второй раз жениться.

Алька утверждал, что он знает, кому посвящена эта песня. Ивану Федотовичу, который постоянно сидит на бревне, у гаражей, чадит своей вечной самокруткой, а лицо у него ка-кое-то красное и все время задумчивое.

Откровенно говоря, маленький Алька не понимал, почему песня попала в разряд шуточных. И он бежал к папе:

–Папа! Ну, как же так! Неужели Иван Федотович не женит-ся?

Папа гладил Альку по голове и, как мог, успокаивал его:

–Послушал бы ты, сынок, другие песни. Про улыбку, к при-меру.

Но про улыбку слушать не хотелось, ибо ясно все было в этой незамысловатой песенке, как белый день:

От улыбки станет всем светлей:

И слону и даже маленькой улитке.

А вот в случае со Старым дедом, пред мысленным взором Альки, во всей красе, разворачивался непроходимый тупик. И Карпуха снова и снова бежал к папе.

В конце концов, устав от всевозможных вопросов, папа уселся вместе с сыном перед радиолой, и слушал Старого деда чуть ли не до отупения. Потом по памяти переписал текст. Долго перечитывал. Железная математическая логика не помогла Николаю Гавриловичу найти неизвестные, выра-зить их через известные и, приравняв к нулю, решить полу-чившуюся систему уравнений. И тогда папа, вспомнив ко-гда-то, кем-то оброненную фразу: МЫ ПОЙДЕМ ДРУГИМ ПУТЕМ*, пошел на крайние меры.

Куря на лестничной площадке, Николай Гаврилович снова и снова пытался осознать, что ж такого разглядел в этой неза-мысловатой песне Алька? И вдруг, как это зачастую бывает с людьми творческими, думающими, его осенило. Эврика! Что в данном случае могло означать лишь одно: Ну, Иван Федотович, ну, престарелый ловелас, попался ты, как черт в рукомойник! Выходи на суд истории, похотливый дедушка!

В ближайшее воскресенье, Николай Гаврилович, зайдя в комнату Альки, застал его за обычным занятием: прослуши-ванием песен.

–Алька, хочешь послушать сказку?

Карпуха моментально приостановил слушание, уселся по-удобнее. Он очень любил, когда папа рассказывал ему вся-кие истории. Правда, рассказывал папа эти сказки на свой лад, как будто диссертацию защищал. Но именно это прида-вало его невероятным историям долю правдивости, искрен-ности и честности. Были, конечно, в этих сказках слова, ма-лопонятные для Альки, но папа всегда охотно их пояснял, и для Карпухи не составляло труда ухватить суть сказанного и, даже, сделать кое-какие выводы из услышанного.

–Конечно хочу, папа!

–Ну, тогда – слушай, не перебивай. Возникнут вопросы, по-мечай. После лек... сказки, мы их разберем.

Откашлявшись, папа очень торжественно начал:

Мой милый мальчик, я хочу рассказать тебе правди-вую историю о старом, престаром дедушке. Дедушка этот надумал второй раз жениться. О том свидетельствует первый катрен первоисточника:

Старый дед надумал

Второй раз жениться.

Сидел-думал, думал, думал...

Второй раз жениться.

Давай внимательно вчитаемся в эти, простые, на первый взгляд, строчки:

Второй раз жениться.

Видимо, первый уже был. Мы еще не готовы сказать, что собственно, послужило разрывом отношений между от-дельно взятыми дедом и бабкой, но с большой долей вероят-ности можно утверждать, что деду – не чуждо здоровое чувство семьи, как ячейки общества, впитанное им, когда-то, с молоком матери, пронесенное этим пожилым челове-ком через всю свою жизнь. И вот теперь, на пороге вечно-сти, он вынужден сидеть и думать.

Дедушка думает правильно: сидя. Не – лежа, когда можно заснуть, не – на ходу, когда можно упасть, или хуже того, подо что-нибудь попасть, а именно сидя, когда определен-ная часть мышц расслаблена, а голова подперта правой, либо левой, рукой. Именно в этой позе мозг человека спосо-бен осуществлять продуктивную мыслительную деятель-ность.

Быть может, с подобного деда, покуда он был молодой и – в силе, Роден и слепил своего знаменитого Мыслителя*? Кто знает, какие тайны, под спудом лет, хранит его вели-чество Время?

А может быть, это просто-напросто боязнь остаться од-ному, на старости лет? Давай, не будем торопиться с вы-водами. Давай почитаем второй катрен:

Второй раз жениться –

Дело не годится.

Сидел-думал, думал, думал...

Дело не годится.

Вот, пожалуй, преамбула* и квинтэссенция* развернувшей-ся перед нами трагедии. Трагедии индивидуума, понявшего прописную истину слишком поздно:

Второй раз жениться –

Дело не годится.

Для того, чтобы понять эту истину, необходимо с головой окунуться в глубь веков: лучше всего – сразу в конец века десятого, примерно в год 988. Чем примечателен был этот год для Руси? Примечателен он был, прежде всего тем, что в этом году началось введение христианства на, тогда еще – Киевской, Руси как государственной религии*; ознамено-вав собой длительный процесс, продолжавшийся в течение нескольких веков.

Но сейчас мне бы не хотелось рассматривать политические и культурные последствия, вызванные неоднозначно оцени-ваемыми действиями князя Владимира Святославича*.

Сейчас мне бы хотелось остановиться на ключевом момен-те, позволяющим, с большой долей вероятности, утвер-ждать истину:

Второй раз жениться –

Дело не годится.

Видишь ли, мой милый мальчик, все дело в том, что вместе с христианством на Русь перекочевала Библия – христиан-ский устав, определяющий поведение христианина, мягко говоря, от роддома до морга.

Заметим вскользь, что сама Библия – книга, на первый взгляд, скользкая, нудная и противная, но я бы рискнул ска-зать, весьма необходимая, являющая собой пример ярчайше-го, если не единственного, повсеместного применения зако-на Единства и борьбы противоположностей на большей территории Евразии.

Вижу, мой мальчик, тебе нужны доказательства. Ты заер-зал в кресле и начал ковырять пальчиком в носу. Нехорошо! Оставь ты это вредное занятие, а то, не ровен час, пальчик поломаешь. Лучше, посмотри на Библию, полистай ее стра-ницы. Ты сможешь сам убедиться, что Библия состоит из двух, на первый взгляд, самостоятельных разделов: Ветхого и Нового заветов. Я открою тебе совершенно секретную тайну, мой мальчик: рассматривать Библию, не связывая между собой эти два раздела, дело – неблагодарное, суть бесполезное. Ибо занятие сие уподобляется перетаскива-нию воды в решете.

Какова главная мысль Ветхого завета? Правильно: ОКО ЗА ОКО, ЗУБ ЗА ЗУБ!* Господь (может быть, когда-нибудь, ты его познаешь, мой милый мальчик) лично втолковал это пророку Моисею*. Во всяком случае, так утверждает Биб-лия.

Кто такой пророк? Это такой дядя...запомни, мой мальчик, ДЯДЯ (а не – тетя), который как сказал, так и будет.

Какова главная мысль Нового Завета? Ты угадал, мой милый мальчик: КТО УДАРИТ ТЕБЯ ПО ПРАВОЙ ЩЕКЕ, ПОД-СТАВЬ ЕМУ ЛЕВУЮ!* Господь, опять таки, лично сказал это некоему молодому человеку, дабы этот молодой человек рассказал об этом всем остальным. Звали этого молодого человека Иисус. И был он МЕССИЯ, или по-гречески – ХРИ-СТОС, что буквально означает ПОМАЗАННИК, ниспослан-ный богом спаситель, долженствующий навечно устано-вить свое царство. Вот так-то вот, мой милый мальчик: ни – больше, ни– меньше! Во всяком случае, так утверждает Библия.

Я вижу ты – в полном замешательстве, мой милый маль-чик. Не волнуйся! С детьми твоего возраста такое случа-ется. Ты не в состоянии понять, как это так: того, кто тебя ударил надо ударить в ответ, но в тоже время: тебя ударили, ну и пусть лупят дальше?

Вспомни, мой милый мальчик: прошлый год, Домбай, и ты – на лыжах! Как весело ты катился с горки, объезжая флаж-ки, крепко сжав руками крепкие лыжные палки. А теперь представь, что вместо крепких лыжных палок, тебе вручи-ли две, очень крепкие, веревки. И возникает вопрос: А как ты будешь, с этими веревками, флажки объезжать? Да – никак. Закон Единства и борьбы противоположностей пе-рестает работать, ибо опереться можно исключительно только на что-нибудь упругое, которое в ответ отвечает тебе с такой же точно силой. Физика называет эту силу – реакцией опоры. Собственно, благодаря этой реакции, ты и сидишь в кресле, мой милый мальчик. В противном случае, ты бы это кресло – разломал.

Что-то слишком уж очень сильно погрузились мы в глубь веков, не пора ли выплывать? Сейчас, еще чуть-чуть поплаваем и обратно – к деду.

Так вот, когда Господь втолковывал Иисусу пропис-ные истины, среди всего прочего, порекомендовал он Сыну своему, чтобы тот поставил народ перед фактом: НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ!* Трактовать сие можно только с позиции апостола Матфея*: да, значит да, а нет, значит, нет, а все остальное – от лукавого*. Ибо сказано: Кто раз-водится с женою своею, кроме вины прелюбодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной суть прелюбодействует*. Таким образом, в грехе прозябают ОБА! Не напугал ли я тебя, мой милый мальчик?

В наше, просвещенное Советское время, когда чело-век человеку – товарищ, мы как-то не задумываемся, а что ж было среди славян до конца Х века? Тайна, покрытая мраком. Дабы не мучались мы вопросами подобными, офи-циальная История заявляет нам, что были мы до той поры язычниками*. Между прочим, ими же и остались. Как мо-лились на деревяшки, так, собственно, и до сих пор на них молимся! Но, не нам с тобой, мой милый мальчик, разгре-бать эти завалы Истории. Вполне возможно, найдутся лю-ди...когда-нибудь. И перепишут официальную Историю, те-перь уже, на свой лад.

А в тот момент, в конце века Х не стали нашего деда бес-покоить понапрасну. Единственное, что сделали: Устав подменили! А может быть, преподнесли? Узнаем ли мы это когда-нибудь доподлинно? Кто знает, какие тайны, под спудом лет, хранит его величество Время!

Что можно утверждать предельно точно, исходя изо все-го, сказанного выше, так это то, что дед наш жил гораздо позже века Х, когда с введением христианства, страсти более-менее улеглись, и православие стало религией государ-ственной.

Сейчас можно только гадать, как там обстояло дело с браком до введения христианства, но в соответствие с вы-кладками православной государственной церкви, дедушка наш мог второй раз жениться исключительно в двух случа-ях:

1. Если застукал свою бабушку с соседским дедушкой. И...

2. Если бабушка отдала Богу душу.

Других каких-либо оснований для повторного вступления в брак данная церковь не предусматривала!

По всей видимости, перед Богом и людьми дедушка чист. В противном случае, песню про такого, пусть даже шуточ-ную, складывать бы не стали. Очевидно, в силу вступил пункт второй, предусматривающий возможность повтор-ного обзаведения супругой. И вот дед думает...

Мой милый мальчик, наконец-то, мы добрались до третьего катрена нашей незамысловатой песенки, которая в сущности своей, может послужить неплохой основой для диссертации на тему "Отражение развития семьи, как ячейки общества, в зеркале русского фольклора ". Но у нас – не диссертация, у нас с тобой – песенка, а посему не будем утруждать себя всякими научными терминами, просто прочитаем третий катрен, прочитаем так, как его видим мы – дети своего времени и своей культуры.

Коль возьмешь старуху –

Работать не будет.

Сидел-думал, думал, думал...

Работать не будет.

Этот катрен предоставляет нам некоторую информацию к размышлению: перед нами штрихи к психологическому портрету старухи: предыдущей пассии деда. Вполне воз-можно, предыдущая жена была у деда ленивой, вздорной бабенкой, с меркантильным складом ума и склочно-сволочным характером. Но не будем торопиться с вывода-ми, мой мальчик.

Уважая дедушкин менталитет, и относясь к нему со все-возможным пиететом, нельзя не удержаться от вопроса: А не лентяй ли он сам, который потеряв домработницу, эле-ментарно хочет найти ей замену? Обсудив меж собой этот вариант, дедушка приходит к неутешительному вы-воду: Нет! Старуха работать не будет!

В следующих трех катренах мы лишь наблюдаем абсолютно неудачные попытки деда как-то преломить ситуацию: по-пробовать вступить в брак с молодой особью. Всем своим поведением в этот момент дед напоминает хомяка, мечу-щегося по трехлитровой банке, в тщетной попытке своей вырваться наружу. Впрочем, предоставим слово самому деду:

Возьмешь молодую,

Она не полюбит.

Сидел-думал, думал, думал...

Она не полюбит.

..............................

А хошь и полюбит,

То − не поцалует.

Сидел-думал, думал, думал...

То – не поцалует.

..............................

А хошь − поцалует,

Отвернется, плюнет.

Сидел-думал, думал, думал...

Отвернется, плюнет.

И вот здесь, придя к неутешительным для себя выводам, дед вынужден самому себе признаться:

Стало быть, жениться –

Дело не годится.

Сидел-думал, думал, думал...

Дело не годится!

Что ожидает деда? Он не успел завести детей в первом браке. Во всяком случае, в песне о них – ни слова. Во втором браке – он их тоже не заведет. Престарелый возраст деда позволяет с великой степенью вероятности полагать, что дед давным-давно утратил репродуктивную способность, способность к продолжению рода. Потенцию, проще гово-ря.

В данном случае вариант с больной постелью и постепен-ным угасанием: без возможности не то чтобы в последний раз поесть, а просто – воды попить; где смерть представ-ляется уже не смертью, а единственным чудодейственным средством от всех мучений сразу, является подарком судь-бы.

Не хочется говорить грустные вещи, но получается, что дед прожил свою жизнь как-то не так, как хотелось бы. Не хочется говорить, что прожил он ее зря. И все, что смог для него сделать народ, это – сочинить шуточную песню.

В репертуаре Агафьи Лейкиной, известной тебе под именем Лидии Руслановой*, более восьми тысяч песен. Она все их помнит и даже может исполнить. Ее исполнение русских народных песен, вполне обоснованно, считают эта-лонным.

Поговаривают, что как-то раз у этой великой певицы спро-сили: А много ли в вашем репертуаре шуточных песен? И, немного подумав, Лидия Андреевна ответила: Ни одной!

В данной связи, мой милый мальчик, ты абсолютно прав: песня про деда – совсем Не шуточная, а скорее всего – плач по напрасно прожитой жизни!

Вот собственно, и все, что хотелось бы сказать о дедушке и о его попытке второй раз жениться. Тут и ска-зочке – конец!

Раздались аплодисменты. В дверях стояла мама:

–А кто слушал – молодец! Коленька, какой у тебя благодар-ный слушатель! Алька! Ты чего-нибудь понял?

–Понял! Про песню. Что она – шуточная, написали по ошиб-ке! Ура!

Рывком вскочив с кресла, Карпуха схватил черный флома-стер и тщательно закрасил на пластинке со Старым дедом слово "шуточная".

Папа встал, привлек маму к себе, крепко обнял и нежно по-целовал. Алька невольно залюбовался своими родителями. Какая красивая у него мама! Какой умный, заботливый у него папа! И вообще, какие они оба хорошие и замечатель-ные!

–Алька, ты чего – с открытым ртом? Закрой. А то галка вле-тит! – захохотал Николай Гаврилович.

–А пойдемте обедать! Я такой зеленый борщ приготовила. Пальчики оближите!

* * *

На следующий день Карпуха, тайком завернув в па-кетик свое любимое пирожное, ближе к вечеру, показался во дворе. Дав подзатыльник Филимону (опять у Светки Велич-ко мячик отбирает), Алька направился к бревну, на котором полупьяный Иван Федотович таращил на белый свет зенки свои, выцветшие от многолетнего употребления, исключи-тельно внутрь, всевозможных растирок и примочек. Впро-чем, Федотыч не брезговал никаким напитком, но больше всего уважал первач. За силу и чистоту.

Он уже было собрался идти домой, как вдруг увидел Альку.

–Тебе чего, постреленыш?

–Иван Федотович. Это – вам, – Карпуха несмело протянул сверток Федотычу, – Вы такой несчастный!

Федотыч неспеша развернул пакетик:

–И с чего эт?

–Вам жениться надо!

–Во второй раз, что ли?

–Ну и что с того, что – во второй! Вы, главное, на молодой не женитесь, она любить вас не будет!

−Ну да! Что – да, то – да. Не будет, – согласился Федотыч, всегда трезво оценивающий собственную привлекатель-ность, в любом состоянии души и тела.

–Старуха вам тоже не подойдет! Она работать не будет!

−Ух ты! Глянькося! Не будет! И в кого ты такой грамотный, постреленыш?

–Все говорят – в папу.

–В папу? В папу, эт – хорошо! В соседа, вот эт – плохо.

–Иван Федотович! Вам жениться надо на такой, чтобы и лю-била, и работала!

–Ишь ты! И любила, и работала! Ну, и де такую узять?

–Не знаю. Искать надо. Дядя, который в небе, так и сказал: Ищите и об..., орбя... найдете! Вот.

–Ишь ты! Дядя! Найдете, значит! Ну, бывай, постреленыш, пойду я, пошукаю. Оставалось у меня, где-то там, у калидо-ре, за шкапчиком... А за сладость – спасибочки! Только эт, не ем я ее. Да и Кузминишна моя – тожеть. Да ты где, по-стреленыш...?

Только сейчас Федотыч заметил, что уже минут пять, как разговаривает он сам с собой. Альки и след простыл.

* * *

Собирая Карпухе чемодан, мама весело напевала не-мудреную песенку:

Из полей уносится печаль...

Внезапно она остановилась и с затаенной грустью взглянула на сына:

–Я буду скучать по тебе, Алька!

–Я вижу. Ты уже начала!

–Олег! Не смей разговаривать с мамой в подобном тоне! – донеслось из комнаты напротив.

–Я тоже буду скучать по тебе, папа!

Карпуху отправляли в пионерский лагерь.

...Прошлым летом Филимон показал Альке "одно место", где было много-много сгущенного молока в больших банках. "Одним местом" оказался подвал в пятиэтажке, на соседней улице. Всего-то, что надо было сделать: сорвать какой-то хлипкий замок с дощатой двери.

В общем-то, Филимон и сам смог бы... Но чего-то у него там, с замком, не заладилось. Не мог Филимон сорвать за-мок, как ни тужился. И тогда, с чувством великой досады и злобы на всех тех, кто эти замки придумал, он сказал Альке:

–Карпуха! Помоги дверь открыть. Тетка ключ потеряла!

–Какая тетка? Где?

–Да тут, недалеко! В одном месте...

–Счас, подожди. Ленку возьмем...

–Какую Ленку! Давай еще полдвора позовем! Там и так брать нечего...пошли!

...Когда спустились в подвал, Филимон подвел Карпуху к самой обычной, набранной из нескольких досок, двери, на которой висел самый обычный амбарный замок.

–Вот! Здесь.

–Это – что? У тебя тетка здесь живет?

–Ты че, совсем спятил? Подвал у нее здесь! Ключ она поте-ряла! Тетка пристала: открой, мол, Коленька, открой! А то картопля сгниеть! Ну, че ты стоишь? Помогай! – повиснув на вставленной, между дверью и замком, фомке, призывал на помощь Филимон.

–Колька! Ты применяешь слишком короткий рычаг. Здесь нужно нечто такое...подлинней...надо подумать...

–Че тут думать! Ломать надо!

–Да постой ты, Филимон! Филимон-неугомон. Подожди, я – сейчас.

Оценив на взгляд расстояние до противоположной стены, Карпуха начал кружить по подвалу, заглядывая во всевоз-можные, встречающиеся на пути, углы и закоулки. Через несколько минут он вернулся, держа в руках, прямую как спица, длинную железную палку шестигранного сечения. Это была, знакомая любому проходчику, бурильная штанга. И чего только не найдешь в Советских подвалах?

–Ну вот, может быть, это подойдет, – разговаривая сам с со-бой, Карпуха попытался вогнать штангу между замком и дверью.

–Ну, чего ты теперь стоишь? – обратился Карпуха к Фили-мону.

–А – че?

–Че-че, – передразнил Карпуха Филимона, –Помогай, давай! Там за углом ящик деревянный стоит. Тащи сюда!

Филимон потащился за ящиком. Когда он вернулся, Карпуха уже ухитрился вставить тяжеленную, для тринадцатилетнего подростка, штангу между дверью и замком.

–Тебя – только за смертью посылать! Ставь ящик вверх дном и залазь!

–Куда залазить?

–Ну, не на меня же! На ящик становись! Я придержу лом, чтобы он из зацепления не вышел, а ты хватай второй конец и тяни на себя! Понял?

–Да понял, понял, – буркнул Филимон, мысленно укоряя себя за то, что сам не догадался принести ломик подлинней.

Содержимое вскрытого подвала не представляло со-бой ничего особенного. Тем не менее, Филимон, как на-стоящий хозяин, не стал долго рассусоливать, а по-быстрому стал укладывать все, что попадалось под руку, в большую матерчатую сумку. Налегал, в основном, на соленья. Для поддержания собственной работоспособности на должном уровне, Филимон мурлыкал себе под нос, не очень-то соот-ветствующий ситуации, мотивчик:

Журавли летят над нашей зоной,

Журавлям нигде преграды − нет...

Обычно, подобные песни исполняют несколько позже, когда приговор уже оглашен, и заключенного доставляют непо-средственно к месту отбытия наказания. Но Коля Филимо-нов, в свои пятнадцать лет, не слишком-то разбирался в уго-ловно-процессуальных тонкостях, справедливо полагая лишь то, что закон – тайга, а прокурор – медведь. Подобную премудрость быстро сумел ему втолковать старший брат его, Владимир, не лично конечно, а посредством писем, которые Филимон получал иногда, из местечка под названием Ка-менный Брод. Все конверты, в которых приходили письма, были помечены треугольным штампом с тремя загадочными буквами: ИТК.

В одном из таких писем, Володька написал Коляну текст "каторжанского гимна", который в различных интерпретаци-ях, с незапамятных времен гуляет по стране: от Соловков до Магадана. В письме брат Владимир настоятельно рекомен-довал братану Коляну разучить текст гимна, потому как подсказывало вещее сердце Володьке, что скоро встретится с ним Колян и, скорее всего, не в комнате для свиданий, а в бараке жилой зоны исправительно-трудовой колонии.

Филимон разучивал песню месяца три, но дальше первых двух строк дело не сдвинулось. Потом текст гимна куда-то затерялся и, что там делали журавли дальше, Филимон как ни старался, припомнить не мог. Так вот и жил, теряясь в догадках.

Вот и сейчас. Журавли в третий раз пытались пересечь воз-душное пространство закрытого учреждения, но зависали где-то над барками.

−Вот, блин! Да как же там..., − в четвертый раз погнал жу-равлей Филимон:

Журавли летят над нашей зоной,

Журавлям нигде преграды − нет...

Карпухе надоело слушать заедающую Филимонову пластин-ку. Немного подумав, Алька решил помочь красивым пти-цам:

Помню, как ходила черепаха

Вместе с нами, строем, на обед!

В благодарность, журавли покачали крылами, облегченно продолжив путь свой.

–Филимон! Ты в чей подвал залез? – довольно таки поздно оценил ситуацию Карпуха.

–Да хрен его знает! Ты давай, лучше, помоги! Надо перене-сти это...

–Куда перенести?

–Да тут, недалеко! Есть одно место. Давай, помогай...

–Не буду я тебе помогать! − Карпуха решительно направил-ся к выходу.

Филимон заступил ему дорогу:

–А че? В мусарню побежишь? Стукач! На/ тебе!

Ловко увернувшись от удара, Карпуха схватил лежащую на полу фомку:

–Стоять!!! Уничтожу!!!

Филимон совету не внял. Следующий удар Карпуха париро-вал фомкой. Братан Колян заверещал блаженным матом:

–А-а-а! Сука! Руку поломал! Бо-ольно! Сука! Мама! Ма-мочка-а-а!

Швырнув фомку под ноги орущего Филимона, Карпуха на-правился к выходу; на прощание обернулся:

–Еще раз такое услышу – уничтожу!

Прошло два месяца. В конце августа, одним прекрас-ным тихим вечером, в дверь квартиры №30 по улице Совет-ской позвонил участковый Фетисенко Леонид Юрьевич. Па-пы дома не было; Алька догуливал последние дни перед школой, носился где-то в районе Красного уголка.

–Добрый вечер, Леонид Юрьевич! Вы по поводу Лидочки? Так у нее все хорошо, практически по всем предметам!

–Здрастуйте, Светлан Васильна! Спасибо за Лидочку, но я до вас – по другому вопросу...

–Что случилось, Леонид Юрьевич? Может быть, чаю? – уса-див незваного гостя на кухне, начала волноваться мама.

–Да какой уж тута чай, Светлан Васыльна! Я его у Хвилимо-новых, сёдня, пыв-пыв – по самое горло напывся! Вот, Свет-лан Васыльна, почытайте.

(Когда участковый волновался, он слишком уж сильно на-чинал налегать на ридну мову).

Леонид Юрьевич извлек из черной папки лист формата А4, на котором было что-то написано. Вооружась очками, Свет-лана Васильевна прочла следующее:

Объяснение.

Я, Филимонов Н.Н., 20 июня с.г. гулял по двору и никого не трогал. Внезапно на меня с кулаками напал Карпухин О.Н. и заставил взломать подвал по улице Ленина 325, принадле-жащий Хрущевой У.Я., проживающей в этом доме, в квар-тире 43. После того, как я взломал замок, Карпухин О.Н. прогнал меня, больно ударив монтировкой. Что стало с продуктами, принадлежащими Хрущевой У.Я. я не знаю. Но думаю, что Карпухин отнес их Андреевой Е.Б.

С моих слов записано верно и мною прочитано...

–Что это, Леонид Юрьевич? Алька...с кулаками...напал! Бред какой-то. Что вы молчите, Леонид Юрьевич?

–Я ось думаю, Светлан Васильна, дыму ж без огня не быва-ет? Так, чи – ни?

–Что вы хотите этим сказать? Потрудитесь объяснить!

Из коридора послышался звук открываемой двери.

–Мама! Дай, пожалуйста, водички! Я еще чуть-чуть погуляю и сейчас же – домой! Хорошо?

–А вот хтось нам это сейчас и объяснит!

* * *

Через минуту, несколько бледный, Алька был по-ставлен пред светлые очи Леонида Юрьевича. С милицией, прямо на дому, до сей поры Карпуха как-то не общался, тем более с таким, откровенно огромным экземпляром, как Фе-тис. Говорили во дворе о нем – разное. Но в общем-то, все сходилось к одному: ждать чего-нибудь хорошего от Фетиса, малолетней шпане, не приходилось. Впрочем, как и взрос-лой.

–Алька, расскажи нам, что у вас случилось с Колей?

–Да в общем-то, ничего особенного, мама.

–Карпухин! Ты давай, мне тут не ври! Ты замок на подвале у пенсионерки подломил?

–Да. Я.

–Продукты куды дел?

–Я ничего не брал! Я вскрыл замок и ушел. Что было даль-ше – не знаю!

–Алька! Тебе что, есть нечего? – Светлана Васильевна рас-пахнула холодильник, –Господи, да что ж такое творится! Алька!

–Мама! Я не брал ничего! Честное слово!

–Ну, эт предположим, я каждый раз слышу. Но решать чего-то надо! Кого из вас – паровозом пускать, а кого – так, за компанию!

–Леонид Юрьевич! Да что вы такое говорите?

–Шо говорю? А вот пусть он вам переведет, Светлан Ва-сыльна! Пускай переведет! Грамотный хлопчик у вас! Я бы даже сказал: дюже грамотный! Я их как-то за гаражами под-ловил, так он там такие трели по фене выводил – уши вяли! Так попытался я было беседу провесть, куды там: Атас! Менты! И – врассыпную...

–Алька, Леонид Юрьевич правду говорит?

–Ну, было разок. Филимон попросил объяснить ему смысл письма, полученного от брата Владимира...

–Хвилимон! Опять – Хвилимон! Да у ёго одна дорога: к бра-ту Владимиру, на соседние нары! Ты-то куды лезешь, бисова дытына?

–Алька! Ни стыда у тебя, ни – совести. Рассказывай! Расска-зывай все! Не смей мне врать!!! Господи! Да что ж такое творится!!! – мама готова была забиться в истерике, но при-сутствие участкового несколько ее останавливало.

–А ну, выйды звидсы, Карпухын! Выйды, тай щильно двэры зачины! Сидай у калидоре тай чекай!*

Карпуха отправился в указанное место.

На несколько минут в кухне повисло гнетущее молчание. Слышно было только, как всхлипывала мама. Участковый, налил стакан воды, поставил его на стол, перед Светланой Васильевной. Он терпеливо ждал, пока она придет в себя.

–Леонид Юрьевич, вы что-то хотели мне сказать? – спроси-ла, несколько успокоенная, мама.

–Светлан Васильна. Вы уж не переживайте, так чтоб уж очень. Вы думаете што/, я вашего Альку не знаю? Знаю! До-брый хлопчик! Я бы даже сказал: дюже добрый! Хотя, и не брал он ничего из подвала того, будь он неладен!

–А кто же тогда взял?

–Да кто-кто! Хвилимон! Там и брать-то было нечего, а он взял, а все на Альку вашего свалил!

–Да как же это так получается, Леонид Юрьевич?

–Так вот и получается, Светлан Васильна! Хвилимон по подвалам давно шурудил. Тащил все, что там лежало и стоя-ло. Поймали его, наконец-то, с поличным: ведро картошки домой нес, посерёд ночи. Да в сумке там, банки-склянки. Там же дома у них – шаром покати. Голодные! Хертруда, пока жива была, они хотя бы, жрали чего-то. А теперь – шо? Двое пьють, трое спять. А бабка, та вообще, слепая. А стар-ший – в Каменном Броду, остальных поджидает.

–Что же теперь будет, Леонид Юрьевич?

–Да, ничёго не будет! Хвилимон, он по всем эпизодам рас-кололся. Тьфу ты, господи! Во всех кражах сознался. А вот с этой, где ваш Алька... уперся! Ни я, говорит и все тут. Кар-пухин это... И монтировкой его, значит. У Хфилимона там даже шрам какой-то на запястье имеется.

–Вы к чему мне это все рассказываете?

–Да я и сам не знаю, Светлан Васильна! Десять краж со взломом – за неполных три месяца! Десять! Зарегистриро-ванных – десять! Вот и получается, что одну из них совер-шил ваш Алька! И в полном соответствии с действующим законодательством, против него надо возбуждать уголовное дело, по статье 144. Обстановка для Карпухина осложняется тем, что данное деяние совершено по предварительному сго-вору, группой лиц, а также – с применением технических средств. Это – в общих чертах.

–Леонид Юрьевич! Мы возместим!

–Да не в этом дело, Светлан Васильна! Возмещать, оно ж ведь, по любому придется...

–Мы накажем Альку! Обязательно накажем! Мы с Николаем Гавриловичем это дело так не оставим!

–Да знаю я как вы его накажете, Светлан Васильна! В угол поставите, и ботанику – в зубы: учи сынок, сочетай приятное с полезным. Вот он и сочетает, а потом подвалы выставляет, в строгом соответствии с наукой!

–Может, отлупить его, Леонид Юрьевич?

–Лупить раньше надо было, когда он поперек лавки лежал. Теперь уж он – вдоль лежит. Поздно уж, Светлан Васильна! Теперь уж, как грится, пора сухари сушить.

–Неужели ничего нельзя сделать, Леонид Юрьевич?

–Сделать-то можно, Светлан Васильна. Да и одной кражей на моёй территории − меньше будет...

–Леонид Юрьевич, вы сегодня ужинали? Может быть, мы все вместе поужинаем...

–Да погодите вы, Светлан Васильна! – плотоядно глядя на холодильник, заерзал на стуле участковый, –Давайте, мы с подвалом разберемся вначале... Ой, прям беда с этой рабо-той: крутисси весь день, как белка в колесе... Пожрать неко-да! Короче, я вам ничего не говорил... Но хозяйка этого под-вала, Хрущева У.Я., единственное чего просит, так эт чтоб ей награбленное вернули, значит... Ну, эт вы сами там, дого-воритесь... Ну, и еще, чтоб замок поменяли... напару с две-рью. Вот тогда она заявление заберет ввиду того, что ничего не было!

–Спасибо, Леонид Юрьевич!

–Светлан Васильна, ишо кой-чего мы забыли... Давайте-ка сюды этого взломщика, буду среди него воспитательную работу проводить! Вы главное, не встревайте. Надо чтобы он хорошо представил, какая участь его ожидает, ежели он свое это занятие не бросит!

Конвоируемый мамой, Карпуха был доставлен на кухню. Наклонив голову, красный от стыда, он терпеливо ждал сво-ей участи.

–Карпухын! Ты сечас мене усе расскажешь. Усе, как оно бу-ло. Я слухаю, могёшь начинать!

–Леонид Юрьевич! Я больше не буду! – проникновенно, как только мог, заблеял Алька.

–Карпухын! Это не ответ! И вообще, сдается мне, шо ду-ришь ты мне мозги, мылый хлопчик! Иде продукты из под-валу?

–Леонид Юрьевич! Я не брал! Честное слово: не брал!

–Зачем подвал подломил?

–Колька попросил... Я не подламывал*... Мы шестигранник сверху вставили... Так – удобнее...

–Вот вам, пожалуйста, Светлан Васильна! Ботаника – у дей-ствии! Наука на службе людей!

–Ну, а что же вы хотели, Леонид Юрьевич! "Наука и жизнь" – любимый Алькин журнал...

–Светлан Васильна, я вас попросил... Карпухин, ты б скво-речник лучше построил, что ли!

−Да, строил уже! Скучное это дело, Леонид Юрьевич...

–А по подвалам шурудить, значит – веселое?

–Леонид Юрьевич! Если бы я знал, что Колька врет, я бы никогда не стал ему помогать. Тем более, воровать! Прости-те меня, пожалуйста! Я больше не буду! – предательские слезы потекли по Алькиному лицу.

–Простите... пожалуйста... больше не буду! Короче так! Счас ты мне подпишешь подписку о невыезде, что значит, ты предупрежден, что после школы – сразу домой, и во двор – ни ногой! А в следущий раз – прямиком у тюрягу, пайку от-рабатывать, рукавицы людя/м шить! Задаром – шить! Будет тебе там и наука, будет тебе там и жисть! Вон с глаз моих!!!

Когда участковый, после сытного ужина, прощался с гостеприимной хозяйкой, уже на лестнице, подобревший, он сказал:

–А вообще то, Светлан Васильна, было бы неплохо, если бы на следующее лето, вы бы его куды-нибудь послали... В пионерлагерь, что ли. Все знаете, как-то спокойней мне бу-дет! Да и опять же: солнце, воздух и вода... В общем, поду-майте!

* * *

Пионерский лагерь "Дружба" радушно встретил Альку в строгом соответствии с Распорядком дня: подъем, зарядка, завтрак...и так – вплоть до самого отбоя. Шортики, белые рубашечки, красные галстуки.

Раз-два! Три-четыре!

Три-четыре! Раз-два!

Кто шагает дружно в ряд?

Пионерский наш отряд!

С подобной развеселой галиматьей, именуемой речевкой, пионерам было предписано передвигаться строем по заранее намеченным маршрутам: в столовую, на пляж, в туалет, а также по другим, предусмотренным Распорядком дня, точ-кам посещения.

Дабы как-то разнообразить жизнерадостную лагерную дей-ствительность, Карпуха очень скоро предложил двум своим новым дружкам: Сашке Мельниченко и Сереге Куцемилову поиграть в индейцев. А – что! Индейцы – народ интересный, своеобразный, а главное, гордый и независимый! Один Гой-ко Митич* чего стоит! А как он стреляет! А какой ловкий! Одним словом: Чингачгук!

Очень скоро честной компании надоело прыгать с ветки на ветку под палящими лучами солнца. Взятые в плен бледно-лицые не могли толком рассказать, где у них штаб, какова численность отряда и многое другое, что позволило бы со-ставить более полную картину о подлых завоевателях пре-рий, для их дальнейшего уничтожения. Нужно было срочно поворачивать деятельность индейцев в некое новое русло, дабы они не начали уничтожать завоевателей прерий безо всякой картины.

Решено было строить ловушку на кабана. В духе Фенимо-ровских* традиций, на звериной тропе, была тайком выко-пана яма, соответствующая размерам потенциального хряка. Были предусмотрены также все меры для того, чтобы кабан, до поры до времени, не заметил ловушку, в противном слу-чае он, никоим образом, не захотел бы в нее попадать.

В поисках звериной тропы – мучались недолго. Тропка к туалету, расположенная сразу за корпусом, представляла собой верный, беспроигрышный вариант. В корпусе спали мальчики первого отряда; их предпочитали держать по-дальше от остальных, даже уборную им срубили отдельную. В тот вечер троица улеглась спать, хитро переглядываясь и посмеиваясь, неизвестно − чему . На лагерь опустилась ко-роткая летняя, душная ночь.

Ближе к утру, когда звезды на небе начинают бледнеть, а всевозможная домашняя скотина начинает требовать зав-трак, пионерский лагерь "Дружба" огласился душеразди-рающим звериным воплем: ...ТВОЮ МАТЬ!!!

Директор пионерлагеря, Трандафилов Эдуард Петрович, возвращаясь от Старшей пионервожатой Эммы Константи-новны Кац, дабы не дискредитировать собственную даму сердца, решил, как обычно, идти к своему домику не по цен-тральной аллее, а чуть левее: за спальным корпусом первого отряда... Никто и предположить не мог, что ловушка на ка-бана сработает так быстро.

В то утро весь личный состав пионерского лагеря "Дружба" был выставлен вкруг флагштока, в каре, на плацу. Трандафилов Эдуард Петрович, точь в точь как Гитлер после неудачного покушения, с подвязанной к шее, на черном платке, трясущейся рукой, нервно расхаживал перед выстро-енными, в одну шеренгу, мальчиками первого отряда:

–Я в который раз спрашиваю: какая гнида выкопала яму на тропинке!?

Шеренга, в который раз, ответствовала гробовым молчани-ем.

И тогда директор пионерлагеря обратился к бледнолицему составу с гневно-пламенной речью. Речь его, вкратце, све-лась к тому, что в то время, когда все нормальные Советские дети, готовясь к школе, набираются сил и здоровья, другие, не совсем нормальные дети, роют ямы посеред дороги! В дальнейшем течении речи, оратор несколько раз подчеркнул, что в тот момент, когда все нормальные Советские дети пойдут купаться и загорать, мальчики первого отряда пойдут закапывать яму на тропинке, ведущей к туалету, а также по-могут завхозу Потапычу выносить за свиньями навоз! Как и положено истинному индейцу, директор в конце речи про-изнес: "ХОУ", что означало: "Я все сказал и к сказанному добавить нечего"!

Но кое-что, в тот раз, он все-таки не сказал. Сущую малость. Директору пионерлагеря надо было, всего-навсего, сказать Альке большое человеческое спасибо за то, что это именно Алька уговорил Разящую Стрелу (Серега Куцемилов) не ус-танавливать в яму острые колья, как того требовали методи-ческие указания по установке ловушек на кабанов.

* * *

В конце августа Карпуха нежданно-негаданно загре-мел в командировку. Будучи специальным корреспондентом "Молота"*, он имел разъездной характер работы, и началь-ство имело полное моральное право приподнять его среди ночи, выдернуть из Ленкиных объятий и послать – хоть к черту на рога.

Истинным коньком специализации двадцатичетырехлетнего Карпухи можно было считать криминал и все, что с ним бы-ло связано. Лихие журналистские расследования, выходив-шие из под его пера, не раз заставляли главного редактора задуматься, а тот ли человек нужен его газете, коим являлся Карпуха, а не лучше ли было бы убрать его подальше с глаз? Но время шло, Карпуха по-прежнему работал, а вопро-сы – по-прежнему висели в воздухе.

Еще будучи студентом РГУ, Карпуха как-то незаметно пере-брался в Ростов, где вначале жил один, а потом перетащил туда свою жену: Ленку, теперь уже – Карпухину Елену, пер-вую красавицу в своей возрастной категории.

Борис Тихонович был рад за дочь, потому как считал Карпу-ху настоящим мужиком, и на все выпады Виктории, люби-мой жены своей, с которой они прожили душа в душу что-то около тридцати лет, несмотря на ее ангельский характер, отвечал:

–Ну, подумаешь, гандоны с водой на голову бросал. Не-смышленый был. Ты же не знаешь, чего я в детстве людям на головы сбрасывал. А что в армии не был, так это вообще, прекрасно! А на хрена мне зять – калека? Он же куда б су-нулся? В Афган. А больше ж – куда? Некуда! Хорошо, что Гаврилыч его в университет заманить сумел. Пусть уж луч-ше брехуном побудет, нежели – покойником... Есть там еще чего налить, Виктория Павловна?

–Тебе бы только жрать! На! Алкоголик! Мало мне мужа-пропойцы, так теперь еще и зятек-брехунок на мою голову свалился! Паразиты!!!

* * *

В этот раз ехать надо было на так чтоб далеко: в го-род Новочеркасск, считай, что – под боком. Да и убийство случилось там, на первый взгляд, самое банальное: один трезвый мужик застрелил другого – пьяного. Можно было просто созвониться с кем надо, узнать фамилии фигурантов, и дело – в шляпе, статейка готова.

Но в этот раз на территории Ростовской области произошло нечто из ряда вон выходящее. В общем-то, случалось подоб-ное и ранее, имело место, так сказать, но как-то не выходило за границы региона свершения, а уж попасть на газетные полосы – да ни в кои веки! Но, сейчас, в пору перестройки и гласности, когда наружу поперло новое мы/шление, нельзя было ни в коей мере умалчивать о подобном деянии. Тем более, что понять его можно было исключительно с точки зрения казака либо казачки, которые за собственный обмы-лок готовы перегрызть горло любому, исключительно в прямом смысле!

27 августа, в среду, поздним вечерком, подгулявший Борька Яшин брел себе, по ночной окраине, к собственной хибаре. Воспоминания прошедшего дня бередили душу, Борьку распирала какая-то радость! Вот именно, что – какая-то. Припомнить причины этой радости Борька был не в си-лах, да особо и – не старался.

А чего – грустить? День сложился удачно: пара ведер зерна, экспроприированных с элеватора, вот вам и – литр! Сережка Югай с дежурным рублем в кармане. Вот вам и – четыре кружки пива! Да не какого-нибудь, а знаменитого Жигулев-ского, Шахтинского пивзавода. В общем-то, ни хрена у них в Шахтах нету, окромя этого пива. Поговаривают, чех у них там, на пивзаводе, главным технологом. Ну, а бабы... Хм! Бабы и у нас имеются, не хуже, чем в Шахтах! Они тут у нас со всей округи, области значит, отираются. Недаром наш Бирючий Кут* городом студентов зовут! Одно слово: ученье – свет.

Рассуждая подобным образом вслух, Борька практически на автопилоте, завернул в свой проулок. Вот она, его мазанка, отсвечивает белесым пятном под яркой луной.

Привет тебе, родная хата –

Приют, навеки, дорогой!

Ого! Ну вот, пожалуй, и дошел! Нет, с пьянкой надо чего-то решать. Определенно, решать!

* * *

На углу проулка, за высоченным каменным забором, высился двухэтажный особняк Евгения Мартыныча Кубато-го. Славный был сад у Евгения Мартыныча. Унавоженный. Деревца там, всякие, колирование, привой-подвой (в этом деле главное, ничего не перепутать).

Крепким хозяином был Евгений Мартыныч. За садом пуще глаза следил, а по ночам помогали ему в том два волкодава с купированными ушами и хвостами. Спускал их на ночь с цепи Евгений Мартыныч, и только высоченный забор не по-зволял двум свирепым кобелям вырваться на оперативный простор и порезвиться от души.

Внутри двора располагался добротный гараж, в котором сто-ял новехонький ГАЗ 2410 – последнее детище Горьковского автозавода, с типом кузова седан, выкрашенным в респекта-бельный черный цвет, и с багажником объемом в 500 лит-ров.

Сразу за гаражом, в кирпичном сарае, за надежно запертой дверью, похрюкивали сытые поросятки, а в огороженных, сеткой Рабица, загонах гоготали гуси и кудахтали куры. Хо-рошей сеткой были обнесены загоны, оцинкованной. Не по-ржавеет такая сетка лет 20-25.

А какой чудный огородик имел Евгений Мартыныч! Ведь это ж летом петрушка, лучок всякий, огурчики-помидорчики. Ведь это ж все – свое! Ведь это ж никуда бе-жать не надо, ни на какой базар, где за все это дерут втридо-рога! А драть Евгений Мартыныч и сам умел: и втридорога и поболее. Никто в округе не мог припомнить, чтобы Кубатый позволил кому-нибудь, когда-нибудь, взять у него что-нибудь задаром.

Таким образом, по всему было видно: уважаемый человек Евгений Мартыныч, справный. Вот только почему-то вся округа называла его ЖАБОЙ. И не совсем понятно это было Евгению Мартынычу. За что ж с ним так-то? Коль все у него обихожено, и копейку он считать умеет, не то что некото-рые. И дом у него – полная чаша. Так что теперь, сразу – жа-бой называть? А жаба – что? Такая ж божья тварь, как и все прочие. Противная немного, это – да! А так – ничего, очень даже полезное животное! Видать, от зависти люди так гово-рят! Жадные до чужого добра пошли людишки! Тут глаз да глаз нужон! А то не ровён час...

Вот это самое "не ровён час" и будило его частенько посе-редь ночи, и шел Евгений Мартыныч проверять свое справ-ное хозяйство: послушать как свиньи хрюкают да куры во сне квохчут. А то вдруг, не приведи Господи, заснули его верные собачки или, того хуже, отравили их какою отравой супостаты, и – остался садик без охраны!

На этот случай брал с собой Евгений Мартыныч ружьишко. Благо, стояло оно в изголовье кровати, то есть всегда под рукой было: ТОЗ-34, под охотничьи патроны двадцатого ка-либра. Имело оно прекрасный баланс, хорошую приклади-стость и высокую кучность боя. Комплектовалось – оптиче-ским прицелом, но по здравому рассуждению Евгения Мар-тыныча, ни к чему ему был этот прицел, так – баловство од-но, чтоб значит подороже продать, разорить трудящегося. Евгений Мартыныч и так, безо всякого прицела, разносил в пух и прах юбилейный рубль, с расстояния 50 метров. Не свой рубль – нет! Ваш – пожалуйста!

* * *

Когда Борька проходил мимо дома Кубатого, у Евге-ния Мартыныча, несмотря на поздний час, в крайнем окне, за плотно занавешенными шторами, теплился свет.

–Не спит, жаба, яблоки пересчитывает! – выругался вслух Борька и, закурив, продолжил внутреннюю дискуссию: сам с собой:

–И вот скажи ж, ты, чего человеку надо? Ведь, сука, снега ж зимой не выпросишь у этой, бля, жабятины! Чтоб ты сдох! Козел!

Пожелав, таким образом, соседу спокойной ночи, Борька нетвердой походкой устремился далее по курсу, к собствен-ной хибаре. Но кое-что заставило его задержаться.

Во дворе у Евгения Мартыныча росла груша. Лесная красавица. Такой вот, западноевропейский осенний сорт. Дерево сильнорослое, с плодами крупными, красивой фор-мы. Росло оно в углу двора, и раскидистая крона его, боль-шей частью, свешивалась за забор, нависая над уличным тротуаром.

Отражая тусклый свет фонаря, тонкая кожица груш распро-страняла вкруг себя золотисто-желтое сияние, сдобренное духмяным запахом спелой сочной мякоти. Яркий нарядный румянец, которым славится Лесная красавица, придавал грушам некое сходство с румянцем стыдливой девки, по-красневшей от через чур смелого мужского взгляда.

–Ого! А че он их не снял-то? – спросил сам у себя Борька, остановившись под нависающими ветками, –Ну, и хрен на него! Счас я...

С этими словами Борька подпрыгнул и сорвал грушу. Таю-щая сочная мякоть так и брызнула соком из под пальцев.

–Ого! А спелая-то какая! Мать моя – женщина...

Борька отхватил зубами от груши кусок побольше, но про-глотить не успел – сзади, один за другим, раздались два вы-стрела.

Евгений Мартыныч, помня о том, что стрельба из двуствольного ружья залпом категорически не приветству-ется заводом-изготовителем, стрелял дуплетом по давно от-работанной схеме: после первого выстрела моментально пе-реносил палец на второй спусковой крючок и снова – жал. Со стороны казалось, что выстрелы сливаются практически в один.

–Сколько раз можно твердить одно и тоже: не воруйте гру-ши, не ваши – они! Так – нет же! Что ж ты дерево-то лома-ешь? Прыгаешь на него, равно как обезьяна! А ты его ро/стил? Ты его поливал? – зайдя во двор, начал Евгений Мартыныч излагать свою диспозицию подбежавшим волко-давам, –Тебе бы только брюхо себе набить! Что за народ?

Продолжая жаловаться на превратности судьбы, он прело-мил ружье, дабы извлечь из стволов, ставшие бесполезными, гильзы. Ахнул:

–Да чтоб тебе повылазило! Опять жаканами* зарядил! Со-лью надо бы. А то так, если лазить зачнут, никаких денег не настачишься! Ну, ничё, ентого надолго отвадил! Спать на-доть по ночам, а не на чужое добро зариться!

Евгений Мартыныч отвадил Борьку навсегда. Рано утром, в четверг, какая-то тетка, направляясь на работу, с диким криком, обнаружила лежащего навзничь Борьку с куском груши во рту. По лицу Борьки, заползая в рот, дело-вито сновали большие зеленоватые мухи. Отброшенная в сторону, посиневшая рука сжимала надкушенную Лесную красавицу.

* * *

Как только в редакцию "Молота" поступил надлежа-щий телефонный звонок, главный редактор печатного органа Ростовского обкома партии незамедлительно вытащил Кар-пуху из теплой кровати:

–Карпухин! Спишь?

–И вам – здравствуйте, Михал Терентич! Я, между прочим, со вчерашнего дня – как бы в отпуске. Нет меня в Ростове! В Одессе я! Посадку ожидаю. На белый-белый пароход! Ту-ту...

–Вот именно: как бы! Потом догуляешь... Сколько сейчас там на твоих?

–Жутко рано: десять тридцать...

–Короче! Через полчаса жду тебя в своем кабинете.

В трубке раздались гудки отбоя.

Минутой позже в дверь постучали.

–Да заходи, мама! Тут все – свои!

–Алька, Леночка! Доброе утро! Уже – не спите? Что вам приготовить на завтрак?

–Главного редактора! В собственном соку!

–Алька! Зачем ты так про Михаила Терентьевича!

–Мама! Ну что ты! У них – любовь! – засмеялась Ленка.

–Вот именно, любовь! Большое светлое чувство! Я только что, всех вас, вместе с папой, на его променял!

–Что случилось, Олег? – в дверях возник папа.

–Да мне тут твой бывший одногруппник только что нашеп-тал, что я с вами по морю-окияну не пойду!

–Ты можешь выражаться яснее, Олег!

–Ну, куда уж яснее, папа! Сейчас зашлет он меня в какой-нибудь Заколдобинск, драку двух пьяных дедов расписы-вать. Для того и вызывает! И будет мне и море, и белый па-роход, и хорошо начатый отпуск!

–Как же так, Алька? Нам сегодня вечером надо выезжать!

–Да знаю, мама, что – сегодня вечером...

–Коленька! Ты сейчас же позвонишь Михаилу Терентьеви-чу, чтобы он послал кого-нибудь другого!

–Мама! Не надо так уж плотно вникать в мою работу! Я уж как-нибудь сам!

–Я без тебя никуда не поеду! – Ленка бросилась Карпухе на шею.

–Леночка! Ты поедешь с мамой и папой! Ну, ты же сама это-го хотела, милая моя девочка! Так зачем отказываться в са-мый последний момент?

–Я никуда без тебя не поеду!!!

–Ты главное, не волнуйся, Леночка! Ты о будущем думай! – Карпуха погладил Ленку по, чуть заметному, животу.

–Да не расстраивайтесь вы раньше времени! Может, мне и ехать никуда не придется! Короче, поглядывайте на телефон. Я скоро позвоню! Будем действовать по обстановке. О! Я не успеваю. Сейчас он из меня харакири будет делать.

–Олег! Харакири делают кому-то, а не из кого-то.

–Спасибо, папа! Ты всю жизнь заботился о моем образова-нии! И чего бы я без тебя делал! Ума не приложу!

* * *

Получив от Главного нагоняй за двухминутное опо-здание, Карпуха по-быстрому вник в суть дела. А вникнув – помрачнел:

–Этот козел еще жив?

–Это, смотря кого ты считаешь козлом, Карпухин! По мне – так и второго – расстрелять на центральной площади безо всякого суда и следствия!

–Во-во. И напхать ему, перед тем как, полну задницу груш! А Яшин-то чем вам не угодил, Михал Терентич? Вроде, за правое дело пострадал?

–На, почитай на него...штрихи к портрету героя! Мало какая, уважающая себя тюрьма согласится принять такого сидель-ца!

–Ого! Проходил по делу банды Филимонова! Тоже мне – банда! Пять отморозков три ларька подломили, как любил говаривать один мой знакомый участковый... Кражи, грабе-жи, тяжкие телесные... Это уже – интереснее... Тридцати трех лет... Ого! Ты глянь, как его вовремя Господь к рукам прибрал! Интересно, для чего ему Яшин Борис Михайлович ТАМ понадобился?

–Карпухин, хватит шутки шутить! Что писать будем? Ду-маю, надо – что-нибудь современное, в духе времени! Не замалчивать отдельные недостатки, имеющие место быть. Осветить, так сказать, в духе перестройки. Это – надо же! За грушу – застрелить! Дожили!

–Поделом вору и груша... Хотя, наказания без вины... Михал Терентич, может чего-нибудь в эзотерическом стиле? Типа: Ну что, друже, скушал грушу? Или, скажем: Охрана садов. Проблемы. Поиски. Решения...

–Да перестань, ты, ржать, Карпухин! Дело – серьезное! Пла-нируется выездная сессия суда. Статья должна быть соот-ветствующая! Ты меня понял?

–Так давайте, я вам прямо здесь ее и напишу. Чего переться за семь верст – киселя похлебать?

–Нет! Поезжай! Там – зайдешь в горком, отметишься! Обой-ди соседей этого Кубатого, ко вдове, Яшиной, загляни... В милицию, само собой, зайди, побеседуй... Ну, со всеми... Ты ж у нас без мыла в... любое место залезешь. Потом, когда статья у меня на столе будет, поезжай в отпуск, набирайся сил и здоровья! Успеешь ты на свой пароход! Ну, чуть-чуть без тебя поплавают. Присоединишься к ним в Ялте, ну или, в Новороссийске. Это вообще, под боком совсем.

–Михал Терентич! А вы в курсе, что по морю не плавают, а ходят?

–Ты еще здесь? – оторвавшись от изучения каких-то бумаг, Главный устремил на Карпуху откровенно удивленный взгляд.

* * *

Карпуха опоздал минут на двадцать. Белый пароход неспешно отшвартовался от тридцать четвертого причала, в десять вечера. Карпухе только что и осталось – наблюдать, сквозь стеклянную стену Новороссийского морвокзала, за уходящими вдаль яркими кормовыми огнями.

Впрочем, кое-кто из опоздавших пассажиров, в отличие от Карпухи, смог преспокойно остановить лайнер цвета бело-снежной мечты. На выходе из ворот порта главные двигате-ли парохода были неожиданно застопорены. Вслед уходя-щему судну приблизился катер. С правого борта парохода спустили парадный трап. На борт поднялся один человек! Всего – один. Но – какой человек! В руках у него был порт-фель, а сам он был начальником управления КГБ по Одес-ской области. Своим поступком генерал-майор Крикунов показал всем окружающим, что для него, даже в мирное время, не существует таких понятий, как ждать и догонять.

Сидя в морвокзальном ресторанчике, Карпуха начал строить планы преследования уходящего парохода. Потяги-вая кофе с коньяком, он извлек из кармана кожаной куртки неизменную спутницу свою: шариковую авторучку. Открыв блокнот на чистой странице, Карпуха занялся в общем-то, несложным расчетом.

Итак, 31 августа пароход будет в Сочи, в девять утра. Там он простоит до шести вечера. Получается, что где-то в семна-дцать ноль-ноль надо быть на соответствующем причале в Сочинском морвокзале.

Теперь заглянем в расписание круизного рейса. Так, рас-стояние по морю между Новороссийском и Сочи составляет 115 морских миль; переведем это в привычные километры... получится 185.

Согласно все тому же расписанию, пароход будет в пути 11 часов. Таким образом, эта плавучая посудина будет разви-вать, в среднем, семнадцать километров в час. Что-то мало-вато для ее паспортных шестнадцати узлов. Хотя, куда ей, собственно, торопиться? Круиз все таки, а – не регата.

Расстояние от Новороссийска до Сочи по дороге составляет 296 километров. Так, что у нас выйдет, если на автобусе? Ну, пусть шестьдесят км в час... Порядка пяти часов. Ну, ос-тановки там, в пути. Еще часа четыре накинем. Итого девять. А когда он поедет? Да кто ж его знает! Что-то в этом вари-анте – не совсем устраивает.

А вот Ракета али Комета*...? А чего тут, собственно, счи-тать! Вот оно, расписание! Расчетное время в пути 3 часа 20 минут! Ого! Так, пожалуй, не они меня, а я их в Сочи под-жидать буду. Пожалуй, за это стоит выпить!

–Официант!

–Чего изволите-с?

–Сто – коньяку, а также – шоколадку!

Разочарованный официант поплелся выполнять заказ.

–Так! Сейчас, самое главное, не засидеться в сем гостепри-имном кабачке-бардачке, – подумал Карпуха, поймав на себе томный взгляд портовой проститутки.

–Что у нас там со временем? Начало двенадцатого...или как любит говаривать папа, двадцать три одиннадцать!

Щелкнув авторучкой, Карпуха хотел положить ее обратно во внутренний карман куртки, но внезапная острая боль в серд-це скрутила его вдруг в три погибели. Так и просидел он в кресле минут пять или десять, обездвиженный, стараясь как можно реже дышать.

Подошедший официант поставил заказ на стол и завел свою излюбленную песню:

–Может быть, еще чего-с?

Карпуха начал приходить в себя; вытащил из кармана пятер-ку, бросил на стол:

–Столько хватит?

–Вполне-с?

–Исчезни!

Опрокинув стопку залпом, Карпуха встал из за стола и ка-кой-то изменившейся походкой, ставшей внезапно старче-ской, пошел обратно к стеклянной стене морвокзала. Нико-гда прежде у Карпухи не болело сердце. Он просто-напросто не знал, где оно вообще у него находится.

* * *

19 сентября, после того как второй водолаз не смог выбраться из под завала, решением Правительственной ко-миссии поисковые работы на затонувшем пароходе были прекращены. Белоснежный лайнер нашел свое последнее пристанище на глубине 47 метров, в Цемесской бухте. В ка-честве контрибуции за долгую службу людям, он оставил в своем чреве 64 человека. Навсегда. Остальных, числом око-ло четырехсот, удалось достать и предать земле.

Все это время Карпуха находился в некоем сумеречном со-стоянии, близком к сумасшествию. С ноля часов 1 сентября вся его прежняя жизнь была крест на крест перечеркнута, даже не двумя, а четырьмя кровавыми чертами: мама, папа, Ленка с не родившимся ребенком...

Карпуха смутно помнил, как поначалу, в состоянии тупого оцепенения, вместе со множеством людей, он стоял возле стеклянной стены морвокзала и смотрел в сторону мыса До-об, вблизи которого пару часов назад прошел красавец-лайнер и где, спустя некоторое время, люди начали бороться за свою жизнь, в воде, среди сотен таких же людей, где мно-гих из них судьба также разлучила с родными и близкими.

Вой и плач витали над стеклянной стеной морвокзала! Нача-ли прибывать первые спасенные, мокрые, перепачканные краской и мазутом. Перепуганные и усталые, они не могли толком ничего рассказать. Доставляли спасенных обратно к тому же, тридцать четвертому, причалу, где их встречали бригады медиков и ментов. Каждый доставленный проходил регистрацию. Однако у многих спасенных в море остались родственники и друзья. И от этого многим спасенным стано-вилось только хуже, несмотря на все старания многочислен-ного медицинского персонала, собранного по тревоге со всей округи.

Переполненный всевозможными службами, пассажирами и просто праздными зеваками, Новороссийский морвокзал на-поминал растревоженный муравейник. Как всегда бывает в подобных случаях многие бегали, суетились, но все как-то, без толку . Никто не обладал полной картиной происшедше-го. А может быть, обладал, но не хотел сообщать?

А картина вырисовывалась следующая: в двадцать три две-надцать, на выходе из Цемесской бухты, белоснежный паро-ход, на борту которого имелось более тысячи двухсот чело-век, был протаранен под прямым углом, сухогрузом, на бор-ту которого имелось более двадцати восьми тысяч тонн яч-меня. В результате столкновения образовалась пробоина размером около девяноста квадратных метров. Через 6-8 ми-нут после столкновения, имея крен на правый борт около шестидесяти градусов, белоснежный пароход полностью ушел под воду!

Капитан "нашкодившего" сухогруза сделал все, что мог: в ноль часов (!) 1 сентября он доложил капитану порта, что мол, белый пароход отправлен туда, куда ему собственно, и – дорога: на морское дно. Потому как, ни для кого в Черно-морском пароходстве, исключая простых смертных, конечно же не было секретом, что еще в начале лета лайнер бело-снежной мечты был вообще признан негодным ни к экс-плуатации, ни даже – к ремонту. Но судно приносило де-нежку, и – неплохую денежку! Поэтому было решено дать этой ненадежной плавучей посудине порезвиться на морских просторах в последний раз: пятого сентября, по прибытии из круиза, корабль должен был отправиться на слом. Капита-ном корабля был человек, которому за тридцать лет службы на флоте было присвоено почетное звание "Лучший капитан Черноморского пароходства".

Капитан сухогруза был мужиком попроще. Звезд с неба не хватал, но правила движения знал хорошо. В общем-то, пра-вила эти, хоть для моря, хоть для суши, очень даже схожи. В строгом соответствии с этими правилами, пароход обязан был уступить ему дорогу. У парохода была банальная "по-меха справа". Но, по всей видимости, для Лучших капитанов Черноморского пароходства правила неписаны. Лучший ка-питан предпочел вступить в переговоры с капитаном сухо-груза. При посредничестве берегового поста регулирования движения судов, Лучший капитан договорился о том, что сухогруз уступит ему дорогу. Иначе говоря, один капитан предложил нарушить правила маневрирования, а другой ка-питан и береговой пост согласились на это. Но Лучший ка-питан упустил из виду одну деталь: против его шестидеся-тилетнего ржавого корыта был выставлен балкер – тот же сухогруз, но заметно отличающийся от обычного – более высокой прочностью.

А дальше случилось то, что случилось. Оба капитана вручи-ли бразды правления судами своим помощникам и удали-лись по своим каютам, отдохнуть от дел праведных. Спра-ведливости ради, стоит отметить, что минут за пять до столкновения, капитан сухогруза все таки соизволил под-няться на мостик и дать "малый назад", потом "средний" и тут же "полный назад". Но было поздно!

В результате, капитану сухогруза представилась редкая воз-можность посмотреть на печальный результат дела рук кол-лективных: нос балкера, как ножик в масло, со всего маху вошел в правый борт парохода. После удара, пароход еще проковылял по инерции метров 900 на юго-восток и лишь потом, в полном соответствии с физикой дырявого таза, ис-чез в морской пучине.

Через несколько минут, на месте крушения, среди множест-ва предметов и обломков, барахталось около восьмисот че-ловек. Получив команду спасать людей, сухогруз малым хо-дом проследовал в район аварии. Подобрав из воды кое-чего по мелочи: 36 человек и одного покойника, сухогруз, с чув-ством выполненного долга, проследовал к причалу №34. На месте катастрофы, собранные по тревоге, оставались спасать людей еще 63 плавединицы.

* * *

19 сентября Карпуху покинула последняя надежда.

Вначале он искал своих любимых среди живых. Умело поль-зуясь служебным удостоверением спецкора, он стал чуть ли не своим в доску парнем не только на тридцать четвертом причале, но и в Новороссийском морвокзале. Все, практиче-ски все, живые спасенные, прошли через его руки. Он загля-дывал им в глаза, тормошил, кого можно было тормошить, и – спрашивал, спрашивал, спрашивал. Нет! Не знаем! Ника-кой красивой блондинки в обществе бальзаковской брюнет-ки и седовласого моложавого мужчины никто не видел!

Карпуха лично просматривал списки зарегистрированных спасенных. Может быть, мама с папой и Ленкой каким-то образом проскочили мимо него? Нет! Никого с фамилией Карпухин не было в списке живых!

Когда живые закончились, Карпуха, пропьянствовав сутки напролет, принялся искать среди мертвых. Он осматривал все трупы и фрагменты, поднятые со дна, но ни в одном из останков не смог опознать маму, папу либо Ленку. Другие, более удачливые, если так можно выразиться, люди забира-ли останки родных и близких, а Карпуха каждый раз вынуж-ден был снова и снова смотреть на остатки бывших людей. В конце концов, он принял участие в жутком действе в по-следний раз. Больше доставать никого не стали!

Мир праху Вашему, невинно умерщвленные! Тяжелым и страшным был Ваш последний час! Да простит Вам Гос-подь прегрешения Ваши! Да сохранит он светлые имена Ваши в памяти родных и близких! Вечная память!

* * *

С самого начала поисков Карпухе удалось уговорить свою тещу не приезжать в Новороссийск. Мол, ситуация са-ма по себе – хуже некуда, да и возраст ваш, Виктория Пав-ловна... а здесь такое творится! Когда возникнет необходи-мость, тогда и приедете.

На самом деле Карпуха поступил таким образом с одной-единственной целью: он категорически не хотел видеться с тещей. Отношения между ними не складывались никогда и, в теперешней ситуации, Карпуха оставил тщетную надежду, что они когда-либо сложатся впредь.

Что способствовало подобной конфронтации, Карпуха вряд ли смог бы сказать одним словом. Скорее всего, это была совокупность неких отдельных личностных качеств, отдель-но взятых тещи и зятя, которая довела их от плохо скрывае-мой антипатии до открыто выраженной вражды.

Все критерии мировосприятия тещи смогли бы уместиться, пожалуй, в одном большом, обязательно – качественном, чемодане, набитым денежными знаками. Желательно, чтобы чемоданов таких было два, а денежные знаки – исключи-тельно в твердой валюте!

Работала теща продовольственным завскладом. Начиная с того момента, когда она впервые, восемнадцатилетней дев-чонкой, переступила порог центральной продовольственной базы Управления Рабочего Снабжения, в течение тридцати лет она верой и правдой тащила со "своего склада" все то, что представляло маломальский интерес на предмет даль-нейшей реализации. А вот интерес, в этом плане, для нее представляло – ВСЕ!

Эффектная грудастая шатенка, с несколько вульгарно на-крашенными в ярко-красный цвет губами, она весьма орга-нично вписывалась в антураж холодильных камер "своего склада"; в итальянских черных сапогах на высоченной шпильке, в белоснежном халате и в абсолютно новой, без единого пятнышка, накинутой поверх белоснежного халата, фуфайке. Голову ее венчала высокая а-ля кубанка, шапка из меха классической норки. Все пальцы на ее руках, кроме больших разумеется, были унизаны всевозможными перст-нями и кольцами, с бриллиантами и – без. Шея ломилась от, со вкусом подобранных, всевозможных золотых цепочек различных способов плетения. Мочки ушей оттягивали мас-сивные, желтого металла, серьги. Вполне возможно, именно так должна была выглядеть Снежная королева на самом де-ле. А вот знаменитый сказочник* взял да все испортил!

Ревностно следила Виктория Павловна за своим заморожен-ным королевством. Мало кого допускала она вовнутрь его, ибо попадали туда экспедиторы все больше по звоночкам да записочкам, оставляя в кабинете Виктории Павловны все-возможные пакетики да сверточки. В противном случае по-лучить что-либо из холодильной камеры не было никакой возможности!

Квартира Виктории Павловны давным-давно, как-то неза-метно, трансформировалась в некую многофункциональную выставку достижений народного хозяйства. Мебель в ней была всегда новая, и – долго не задерживалась. Кухня Вик-тории Павловны отвечала всем требованиям и нормам сани-тарно-эпидемиологического контроля, и была оснащена по-следними научно-техническими разработками в данной об-ласти. Все пять комнат квартиры содержались домработни-цей Глашкой в идеальной чистоте. В санузел просто страшно было зайти, так все там блестело, сияло и сверкало!

Единственным предметом из мебели, который слишком уж задержался в ее квартире, был ее муж, Борис Тихонович. Ярый подкаблучник, он обожал Викторию всеми фибрами души, и готов был за нее – в огонь и в воду. С одной сторо-ны, такое положение вещей льстило самолюбию Снежной королевы, а с другой... Виктория Павловна была коммуни-стом. А у коммуниста, как известно, все должно быть в пол-ном ажуре: и лицо, и душа, и одежда, и мысли. Ибо этому ее учил Моральный кодекс строителя коммунизма – настоль-ный псалтирь члена КПСС!

В данной связи Виктории Павловне очень даже приходилось скрывать другую связь: с Рафиком Ваганычем Здробия, че-ловеком уважаемым, но несколько неразборчивым в связях подобного рода. Но того требовали безоговорочные интере-сы замороженного королевства Виктории Павловны.

И Моральный кодекс был здесь совершенно не при чем. Просто, ревнивый склад характера Бориса Тихоновича, весьма удачно дополняли два здоровенных кулака, которы-ми он очень неплохо махал, особливо в нетрезвом виде. Бо-лее того, Борис Тихонович сроду не смотрел, кто там чего имеет, он просто бил, а потому, случись чего, несдобровал бы Рафик Ваганыч, будь он хоть трижды человеком уважае-мым. И полетело бы к чертям собачьим все: и замороженное королевство, и благополучие семьи Андреевых, и еще кое-чего, по мелочи. И никакой Моральный кодекс тут бы уже не помог.

* * *

С рождением дочери жизнь Виктории Павловны приобрела совершенно иное, качественное направление. У тридцатипятилетней матери появился совершенно новый смысл жизни. Проблемная беременность повлекла за собой неизбежные тяжелейшие роды. Но тем не менее, Виктория Павловна была счастлива! Лежа в палате, она принимала поздравления. Счастливый отец дневал и ночевал под окна-ми роддомовской палаты! Рафика Ваганыча никто не по-здравлял, а сам он скромно помалкивал.

С момента появления на свет Леночка была подвержена ежеминутной, всеобъемлющей ласке, заботе и вниманию. Но не смотря на подобное отношение к себе, она росла девоч-кой справной и некапризной. Ну так, может быть чуть-чуть, в пределах разумного!

Ратуя за гармоническое развитие личности, Виктория Пав-ловна переворошила кучу трудов по педагогике и навыкам воспитания подрастающего поколения. Она хотела видеть свое любимое чадо счастливым и здоровым!

К шести годам она определила Леночку в музыкальную школу и в секцию художественной гимнастики. Музыка должна была воспитывать душу, гимнастика – тело.

Детство Леночки протекло весело и беззаботно. Лучшие по-дарки, лучшая одежда, лучший кусочек – все для Леночки!

Нельзя было сказать, что Леночка переросла в девушку чер-ствую и неблагодарную. Скорее всего, в своенравную, гор-дую и независимую красавицу.

Как-то под вечер, Виктория Павловна попросила Ле-ночку примерить заветный комплект верхней одежды Снеж-ной королевы. Поглядев, как ладно сидит на дочке специ-ально пошитая фуфайка, Виктория Павловна спросила, как бы между прочим:

–Леночка, а в какой институт ты будешь подавать докумен-ты этой осенью?

–В Технологический Институт Бытового Обслуживания На-селения, мамочка! Я стану модельером-дизайнером верхней женской одежды! Я стану создавать красивые и модные пальто для Советских женщин и девушек!

Викторию Павловну перекосило так, будто ей под видом дорогого коньяка подсунули обычной карболки:

–Леночка!!! О чем ты говоришь!? ТИБОН – вотчина для плебеев, доченька! Боже мой! Нет! Я этого не вынесу! – Виктория Павловна начала картинно заламывать красивые белые руки.

–Мамочка! Перестань! Там преподают отличные специали-сты своего дела! Я проверяла!

–Ну, допустим, Леночка, там отличные специалисты! Голод-ные, правда... ну да ничего, я б их накормила... Ну, скажи мне... Ну, к чему тебе этот задрипанный институтишка? У тебя ведь великолепный природный дар: склонность к мате-матике. Да с твоими способностями...

–Мамочка! В наш институт едут поступать юноши и девуш-ки из многих мест нашей необъятной страны! А мне – нику-да не надо ехать! Я буду учиться дома! Это такое счастье, мама, когда за мечту не надо так много платить! У меня бу-дет больше времени для всестороннего изучения будущей профессии...

–Не надо так много платить! Откуда у тебя такая скаред-ность, Леночка? – вспомнив патологическую жадность Ра-фика Ваганыча, поинтересовалась Виктория Павловна, –Ну, хорошо! Ладно. Хочешь быть дизайнером, будешь! Я тебе завтра же диплом куплю! Но почему бы тебе не попробовать поступить в МГУ? Или, на худой конец, в МВТУ имени Баумана?

–Мама! Нет! Нет! И – нет! И не надо мне никакого диплома. Я буду учиться на модельера!

–Боже мой! Нет! Я этого не вынесу! Нет! Ну ты посмотри на нее! Даже Алька твой, и тот – в Ростов подался, на брехуна учиться! Хотя, чего его там учить, и так – готовый! Папа-полудурок постарался! И чего Светка в нем отыскала?

–Мама! Прекрати немедленно! Алька учится на журналиста! За свое проживание в Ростове он по ночам вагоны разгружа-ет, а по утрам – подъезды метет! Я ему как-то помогала... Ой! – Ленка поздновато прикрыла свой очаровательный ро-тик ладошкой.

–Нет! Я этого не вынесу! Чего ты там ему помогала?

–Подъезды подметать.

–А – вагоны...?

–Тоже хотела, но он запретил.

–Подожди! А когда это ты там была?

–Да разве это так важно, мамочка, – замялась вдруг Ленка.

–Отвечай мне сейчас же!

–Ну, в общем, недавно... У тебя было какое-то выездное пленарное совещание... в Шолоховском районе, по-моему. Тебя не было дома дня три. Я попросила папу, он меня и от-вез. Но только, ты не говори ничего папе. Мы с ним догово-рились, что ничего тебе об этом не скажем.

–Понятно, – теперь настала пора замяться для мамы.

–И вообще, мамочка, если я не пойду учиться на модельера-дизайнера, то я не пойду учиться вообще! Я ступлю на скользкий и опасный путь проституции, и мой обезображен-ный труп найдут вскоре на обочине Федеральной трассы Ростов-Москва!

(Последнюю реплику Ленка давно заучила по бумажке, на-писанной Карпухой).

–Нет! Я этого не вынесу! Боже мой!

В ту ночь, с Викторией Павловной чуть не случился припа-док. В ту ночь окончательно рухнула ее мечта пристроить дочку на теплое место в замороженном королевстве.

* * *

С тяжелым сердцем набрал Карпуха домашний но-мер тещи. Трубку на том конце подняли сразу. Там еще ве-рили в какое-то чудо. Но в этот раз Карпуха твердо знал, что никакого чуда уже не будет.

–Виктория Павловна, мы их не увидим больше. Никогда!

В трубке послышались рыдания. Карпуха терпеливо ждал, пока теща вволю наплачется.

–Верни дочь, мерзавец!!! Это ты ее погубил!

–Виктория Павловна. Я не могу этого сделать. Тело Леночки осталось на дне. Вместе с пароходом. Во время спасатель-ных работ погибли два водолаза. Принято решение прекра-тить спасательные работы...

–Скотина!!! Кто мне вернет дочь? Кто!? Бедная моя девочка! Зачем!? Зачем я согласилась, чтобы она вышла за тебя за-муж? Если бы не ты, она была бы сейчас живая и здоровая!!! А ты!? Никому ненужный, несчастный пропойца!!! Ты жи-вой и здоровый!!! Жрешь и пьешь!!!

–Виктория Павловна. Вместе с Леночкой погибли мои роди-тели. Погиб мой нерожденный ребенок...

–Мне плевать на твоих родителей!!! Твой папа-полудурок организовал этот круиз и, с твоей помощью, затащил мою несчастную дочь на этот пароход!!! А ты...

–Виктория Павловна, вы меня хорошо слышите?

–Очень хорошо я тебя слышу, пьянь брехливая!!!

–Да пошли вы в жопу, Виктория Падловна!!!

Карпуха с размаху бросил трубку на телефонный рычаг:

–Подстилка хачиковская!!! Сучка! Уничтожу!!!

На следующий день, получив капсулу с илом и пес-ком, взятом на месте гибели парохода, Карпуха расписался в соответствующей ведомости за полученные триста рублей: пособие на символические похороны. Больше в Новороссий-ске его уже ничто не задерживало.

Ночной полупустой поезд, яростно грохоча на стыках, уво-зил Карпуху в сторону Ростова. Стоя в тамбуре, Олег дымил импортной сигаретой. Разбитый и опустошенный, он вгля-дывался в непроглядную тьму за вагонными стеклами. Он уезжал не из Новороссийска, он уезжал из прежней своей жизни, веселой и счастливой.

Как невозможно дважды войти в одну реку, также невоз-можно дважды из нее выйти. Что там ожидает его в новой, неведомой жизни? Хватит ли у него сил и терпения начать все заново?

Карпуха щелчком отправил недокуренную сигарету в приот-крытую вагонную дверь:

–Поживем – увидим!

* * *

После опрокинутой рюмки жизнь для Васьки пошла гораздо веселее. Он перестал зыркать на Аньку откровенно неприязненным взглядом и даже нашел, что по-своему она в общем, даже – ничего. Он видел и – похуже.

–Анька! Так чего ты в телевизор не попала?

–А – ну их.

–Рассказала бы. Меня вот, никогда туда не звали.

–Дело в том, Василевс, что она может быть, и рассказала бы...но, она как бы не может. Чукчи по сути своей являются людьми дела. Не потому, что они трудолюбивые. Совсем нет. Лень – их неотъемлемое природное качество, как тру-долюбие – у корейца, на луковом поле. Просто чукчи не умеют говорить...

–Совсем не умеют?

–Нет! Кое-что говорить они, все таки, умеют. Но – одно-сложно: На. Дай. Возьми. Чего они не умеют, на мой взгляд, так это – поддержать беседу...на какую-нибудь отвлеченную тему.

–Карпуха! Да с тобой, чтобы поддержать беседу, профессо-ром надо быть! Как ты вообще здесь, среди них, живешь?

–Хорошо живу, Василевс! Но сейчас – не об этом! В ходе всевозможных наблюдений, а также проводимых опытов, мною была подмечена следующая закономерность: трезвый чукча – молчаливый чукча. Будучи сильно пьян, чукча тара-торит без умолку, но здесь прослеживается одна маленькая, но очень характерная деталь: паузы между словами, у пьяно-го чукчи, могут достигать пределов нескольких минут. Именно эту особенность надо непременно учитывать при разговоре с пьяным чукчей. У пьяного чукчи сильно замед-лена условно-безусловная рефлекторная деятельность.

–Не понял... Чего у него там замедленно?

–Рефлекторная деятельность. Условно-безусловная. Други-ми словами, у пьяного чукчи в мозгу включается некий руч-ной тормоз. При определенных условиях это может спасти тебе жизнь!

–Че?

–Убежать успеешь, Вася! Хорошо! Вижу – ты сомневаешь-ся! Дабы ты не пенился через край, давай попробуем провес-ти эксперимент. Как быстро ты сможешь произнести фразу: "Олени бредут на север"?

–Ты че, издеваешься?

–Отнюдь, Василевс! Как-то раз я попросил то же самое сде-лать Никодима. Более того, я написал текст фразы на бу-мажке, дабы испытуемый не испытывал трудностей в про-цессе произношения. Так вот, пока он это мямлил, я успел, пардон, сходить поссать и вернуться. На тот момент, когда я вернулся, Никодиму как раз оставалось произнести послед-нее слово, которое он, после совсем незначительной паузы, и произнес, уже в моем присутствии.

–Ну и че? У русских по пьянке языки тоже заплетаются.

–Позвольте вам не поверить, батенька-с! Языки заплетаются у всех, это – да, но у чукчей – априори.

–Обоснуйте, профессор! – Васька начал принимать правила игры, навязанные Карпухой.

–Видите ли, коллега, – Карпуха моментально повысил Вась-ку в должности, –В самом начале нашей беседы, я вам как-то намекнул о лени, об этой великолепной реакции организма на внешние нагрузки. Так вот, в случае с чукчами, лень ро-дилась чуть-чуть вперед, нежели на свет появился первый чукча. И в сложившейся связи, именно она, эта лень, дикто-вала, да и диктует до сих пор, основные условия жизнедея-тельности чукчей. Если внимательно приглядеться к этому достойному народу, можно разглядеть следующее: бо/льшую часть жизни этот народ ни хрена не делает! И совсем не по-тому, что чукчи – сумасшедшие лентяи и тунеядцы. Нет! Просто делать им, на их взгляд, я не побоюсь этого слова, НЕЧЕГО! Большую часть жизни.

–То есть, как это – нечего!? Мы им тут провода для них тя-нем. Царевцы – дома по-новой перестраивают...

–Коллега! Этот вопрос – вопрос совершенно другого поряд-ка. Это суть плата коренному населению Чукотки за безза-стенчивое разграбление ее: Чукотки, природных богатств и уничтожение территории, пригодной для его: коренного на-селения, проживания: суть тундры. Мы сейчас – о другом. Мы сейчас о том, почему чукчи так мало говорят...

–Ну и почему же, черт возьми, они так мало говорят!?

–Почему? Ты знаешь, Василевс, по-моему им просто лень говорить!

Гомерический хохот сотряс Васькино тело. Он прямо таки запрыгал вместе с табуретом. Прикорнувшая было Рики, ос-тервенело залаяла. Анька глупо захихикала.

–Карпуха! Сука! (Ха-ха-ха!) Ты че мне тут полчаса мозги полоскал!? (Ха-ха-ха!) Ты че, сразу сказать не мог?

–Василевс, а ты зря ржешь. Я ведь собственно, еще не все сказал. Наливай.

Отдышавшись, Васька разлил по стопкам очередную пор-цию водки:

–Анька, скажи тост!

–Ну...

–Все, Василевс, можете пить. Тост произнесен!

Васька быстро поставил рюмку на стол и опять затрясся в приступе неудержимого смеха:

–Не, ребята! С вами не соскучишься! Олег, ну может быть, ты все таки расскажешь, как там Аньку на телевидение за-манывали?

* * *

Да тут все просто, Василевс. Как-то Аньку вместе с ее мужем Валеркой повезли на материк. В отпуск. Отдыхали они в Казани: мечети, минареты, водка под шашлыки из свинины... Мусульмане – в полном восторге от Аньки с Ва-леркой, дальше – некуда! Ну, в общем, отдохнули. Пора бы и честь знать! Прибыли в Дармоедово. Тогда борты на Певек оттуда летали. Пошли в буфет. Кофе попить. Валерка и говорит, сейчас, мол, милая Анечка, я в туалет отойду, при-спичило мне. Иди, говорит ему милая Анечка, только быст-рей возвращайся, а то я очень-на тута одна боюся оста-ваться. (Ну, ты слышал, как Анька великолепно разговари-вает). А за соседним столиком четыре мужика пиво пили. Так один из них, как услышал Аньку, так банку пива чуть и не проглотил. Переглянулись они. Бросили свой стол и – бе-гом к Аньке:

–Девушка, нам нужно с вами поговорить!

И удостоверения ей под нос тычут. Телевидение.

Анька верещит:

–Уйдите отсюдова! Я вас боюся!

Мужики не унимаются:

–Девушка, да вы не бойтесь, мы – хорошие дяди! Мы с вами контракт заключить хотим! Мы все для вас сделаем!

Тут Валерка из туалета вернулся. Стоит, глазами хлопает, не поймет ничего. Анька визжит:

–Валера, спасай меня! Они меня украдают!

Мужики продолжают уговаривать:

–Девушка, успокойтесь! Не собираемся мы вас красть! Бог с вами, возьмем мы даже вашего, как его, Валеру, раз уж такое дело! Вы, главное, контракт подпишите! У нас оз-вучка горит!

В общем, плотно сели они на Аньку. Валерку – куда-то в сторону, и – давай втирать Аньке, какое светлое будущее ее ждет. Контракт ей в руки суют. Не волнуйтесь, гово-рят, девушка, если вы читать не умеете, то мы вам его прочитаем. Вы, главное, подпишите. Не отказывайтесь от своего светлого будущего. В итоге Анька так развереща-лась, что все менты окрестные сбежались. Мужики эти и правда, оказались работниками телевидения, и контракт у них был самый настоящий, и сумма – реальная. Вот только Анька наотрез отказалась менять свой Чаун на какую-то Москву. С тем и улетели они с Валеркой в Певек.

* * *

–Лихо сюжет закрутил, – только и смог сказать Васька.

–Видите ли, Василевс, я долго думал над этой простой исто-рией...и пришел к выводу: Анька приняла, в создавшейся ситуации, единственно правильное решение...не выдержала бы она уплотненный график славы.

–Да и вкалывать надо. А тут, ежели даже говорить лень...

–Вы правы, Василевс. Как обычно, вы правы! Но не все так уж безнадежно! И мы сейчас с Анькой попробуем вам кое-что показать. Даже, медведи в цирке и то, на мотоциклах не сразу ездить начинают. Вначале – на самокатах тренируют-ся. Так что – не обессудьте! Анька, давай споем!

–Наливай!

Карпуха плеснул ей сразу полстакана. Анька залпом опро-кинула содержимое стакана в рот, занюхала сухарем, доста-ла папиросу, жадно затянулась и выпустила густую струю дыма в потолок:

–Давай!

Карпуха порылся в столе, извлекая на белый свет помятый тетрадный лист. Отвоевав локтем на столе свободное про-странство, он разгладил листок на столешнице, поглядел в него и, неожиданно-противным голосом, затянул:

Мимо белого яблока луны,

Анька тоже посмотрела в листок и тут же подхватила, запи-щала:

Мимо красного яблока заката,

Облака из неведомой страны

К нам спешат и опять бегут куда-то.

Слушая дуэт, Васька все больше убеждался, что обоим пев-цам, в далеком детстве, на ухо наступил здоровенный мед-ведь (Карпухе – бурый, Аньке – белый). И не только – на-ступил. Он им еще всю голову оттоптал!

Дополняла какофонию злая собака с отрубленным хвостом. Рики задрала морду вверх и изо всех сил подпевала хозяину, временами напрочь заглушая дуэт. Данное звуковое сопро-вождение, придавало мотиву своеобразный чукотский коло-рит, являя миру неповторимое исполнение простой детской песенки*.

Челюсть у Васьки отвисла ниже нижнего, глаза потихоньку начали вылезать из орбит.

Мы помчимся в заоблачную даль,

Мимо гаснущих звезд на небосклоне.

С неба тихо опустится звезда

И, ромашкой, останется в ладони!

Последний припев Анька пищала а капелла, в гордом одино-честве:

Облака, белогривые коняшки!

Облака, может, хлопнем по рюмашке?

Не смотрите вы, пожалуйста, свысока.

Лучше пива предложите нам...для рывка!

* * *

Минут пятнадцать Васька был под впечатлением увиденного и услышанного. Он беспомощно разводил рука-ми, пытался что-то сказать, но у него ничего не получалось: горло душил смеховой спазм.

Когда конвульсии потихоньку оставили Васькино тело в по-кое, он первым долгом счел нужным заметить:

–Олега! А по-моему, в оригинале эта песенка звучит не-сколько иначе! Ты не находишь?

–Видите ли, Василевс, дело в том, что и Степашка у нас не-сколько иной, я бы даже сказал, более полновесный и досто-верный, истинно российский! В общем-то, да, есть еще кое-где шероховатости, не все получается так гладко, как хоте-лось бы, но мы... работаем...

–А вот, злую собаку...как же ты...петь заставил-то?

–Рики! (Бум. Бум. Бум.) Здесь, в общем, как-то так, само со-бой получилось, что она самовольно примкнула к нашему дуэту. Ужасно невоспитанная собака! Ни – стыда, ни – со-вести!

–Ну прям, "ты пела так, шо выли все собаки". Хо-тя...подожди, она ж на твой голос реагирует...

–Видите ли, мой драгоценный критик... В будущем Анна планирует исключительно сольные выступления...мне же, пока лишь остается радоваться, что она вообще запела... Ре-петируем мы уж – порядком, годовщина – ни сегодня-завтра стукнет... Когда же это у нас началось-то? Нет, не припомню что-то...

–Че-то ты темнишь, ваш высокбродь... Так когда ЭТО у вас началось?

–Когда Валерка спать нас положил. Хи-хи! – глуповато ус-мехнулась Анька.

–Подожди! Я кажется, начинаю чего-то где-то понимать. Это традиция такая, да? Это когда муж кладет гостя спать вместе со своей женой...

–Ну, что можно сказать по этому поводу, Василевс? Доста-точно много хороших традиций у славного чукотского наро-да!

–Так это че, иёишный мужик тебя с ей спать положил?

–Ну, зачем так все усложнять, Василевс? Никто никого ни с кем не укладывал. Тут каждый с каждым спит по принципу вольного отбора. Главное, чтоб низы хотели, а верхи могли. Низы здесь хотят постоянно. А вот – верхи... Верхи, кроме водки, ничем, особо таким, не интересуются. Так что, если даже кто-либо где-то там с кем-то и переспал, семья от этого не развалится. Не влияет это как-то на межличностный се-мейный чукотский уклад. Вот, к примеру, Анька любит Ва-лерку. Валерка любит Аньку.

–А ты?

–А я...я поссать вышел, Василевс!

–Нет! Ты все таки скажи: он ложил тебя с ней?

–Во-первых, не "ложил", а "укладывал"... А во-вторых... Как-то раз перебрал я у них в гостях. Ну и шутки ради, чего-то там ляпнул об этой старинной чукотской традиции. Так Ва-лерка сказал просто: Нравится – ложись с ней и спи. И к стенке отвернулся... Ну, вот с той поры... Анька иногда захо-дит...освежить репертуар.

–Слушай, Олег, она тебе что, действительно нравится?

–Видите ли, Василевс! Не стоит все воспринимать так уж буквально. Я ж пока пять стаканов не выпью, ни о каком сексе, ни с какой Анькой не может быть и речи. Ну, а после пятого стакана не может быть уже никакого секса.

–Ну, раз уж речь об этом зашла... Слушай, а правду говорят, что их мыть нельзя? – схватив со стола пустую стопку, пе-решел на шепот Васька.

–Чего мыть нельзя? Стопки?

–Да какие стопки! – Васька оставил в покое опустевшую та-ру, –Чукчанок!

–Чукчанок? Почему?

–Ну, типа, если ее искупаешь, то она помрет. Чего-то там, при мытье, с нее особенное, смывается, и чукчанка помира-ет. Мне тут рассказывали.

Теперь настала пора, давиться смехом, для Карпухи.

–Василевс! Кто вам сказал подобную чушь?

–Ну как же! – начал горячиться Васька, –Артельные мужики рассказывали...

–...Про некоего олигарха, которому страсть как захотелось чукчатинки попробовать. Да?

–Ну да! В тундру он там поехал...

–А про цветок, что нюхать нельзя, а то понос приключится, они тебе не рассказывали?

–Вот же, суки! Рассказывали! На Молодежном. Я еще при-кинул, что-то здесь не так, и цветочек повару отдал. Думаю, пущай нюхает. Он у нас – молодой, добежит ежели что...

–Одно и тоже! Хоть бы новое что-нибудь придумали! Ну, думаю, за цветочек тебе самому все понятно. Не стану я тебе по этому поводу напрасные морали читать. А вот с купанием у чукчанок дело обстоит так. При мытье, с нее смывается самая обычная грязь, Василевс. Помереть от этого она мо-жет. Но, при соблюдении некоторых условий. Ее надо либо на морозе купать, либо после купания, на мороз выгнать. Можешь не сомневаться, помрет чукчанка за милую душу. Все эти романтические сопли, под видом правдивых исто-рий, я слышал уже не раз. Существует некое неверное, но весьма устоявшееся мнение, что тело чукчей покрывает не-кий защитный слой, который ни в коем случае нельзя смы-вать. Это – полная ерунда, имеющая, правда, вполне логиче-ское обоснование. Когда-то, давным-давно, чукчи получали воду исключительно из природных источников: зимой – изо льда и снега, летом – из пресных озер. Мыться, ясное дело, не мылись. А к чему? Зима, холодно, вьюга... Вот ты попро-буй, представь себе чукчу в чуме с зубной щеткой в руках. Равносильно, что папуаса – с иконой, в Африке. На данном этапе чукчей, вроде бы, из яранг в квартиры перетащили. К удобствам всяким. Ну и что? Они до сих пор мучаются не-разрешимым вопросом: А на хрена, собственно, ноги на ночь мыть? А для чего одежду снимать? Завтра опять наде-вать, однако! Ответить на все эти вопросы можно одним словом: МЕНТАЛИТЕТ! А если начать копаться в ментали-тете, то опять таки, Василевс, мы с вами выйдем на чукот-скую лень-матушку. Ну, не хотят они купаться, в большин-стве своем, вот собственно, и весь ответ!

Между тем стало видно, что Аньку уже порядком развезло. Движения ее стали более замедленными и неточными. Пы-таясь сбить пепел в пепельницу, она непременно попадала в собственную стопку. В конце концов, она бросила столь не-выполнимую задачу, затушив окурок в первой попавшейся под руку тарелке.

–Олега! Пойдем, потрахаемся!

–Анна! Что вы себе позволяете! У нас – гость, между про-чим...

–Ты на что намекаешь, Карпуха!?

–Да ладно! Не рвите душу, Василевс! Никто ни с кем вас не укладывает.

–Олега! Ты – хороший! Дай четыре картошки на суп!

–Вон – под столом. На крючке сумка висит. Бери!

Достав из кармана полиэтиленовый кулечек, Анька накло-нилась под стол и положила в кулечек ровно четыре карто-фелины.

–Анька! Чего так мало взяла?

–А мне – хватит.

–Вот, Василевс! Обратите внимание! Вот за это чукчам надо ставить памятники при жизни!

–Эт за че, собственно?

–За что? Обрати внимание, Василевс, она взяла картошки ровно столько, сколько просила! Точно такое же у них от-ношение к собственной тундре! Они берут оттуда ровно столько сколько надо! И ни грамма – больше! Это тебе ни какая-нибудь Виктория Падловна из города Шахты, которая почуяв халяву, будет грести полными горстями, пока все не выгребет! Это – Анька Памья из Чауна!

–Да чего ж в ней примечательного, Карпуха? Пьянь-пьянью твоя Анька!

–Василевс! Ваш кругозор заканчивается на кончике вашего носа! Но в том – не ваша вина! В том – ваша беда! – пья-неющего Карпуху все больше волокло на патетику:

–Что вы знаете об Аньке, Василевс? Что вы знаете о чукчах вообще? Вы просто не подозреваете, что может эта, пьянь-пьянью, с вами сделать!

–Ну и че она может со мной и сделать?

–Убить. Хорошо избить, в конце концов!

–Ну и каким же образом?

–Каким? На Чауне до сих пор живет и процветает старинная чукотская забава. Всевозможные источники дают минимум информации о том, как зародилась забава сия и какие, собст-венно, преследует она цели. Участвуют в этой забаве две стороны. Трое-пятеро – с одной, и один – с другой. Для уча-стия – обеим сторонам необходимо предварительно, под за-вязку, накачаться водкой. Потом собственно, и происходит забава. Трое-пятеро начинают изо всех сил, чем попало, мо-лотить одного. Молотят – до тех пор, пока этот один подает признаки жизни. А на следующий день – откровенно хва-стают, как они классно этого одного отметелили...

–Ну и как можно всю эту херню назвать? Суки, мерзавцы и падлы! Впятером – на одного! Не на тех нарывались, козлы узкоглазые! Со мной пусть бы попробовали!

–Попробуют, Василевс! Вы наверное, думаете что они вот так вот, просто подойдут и начнут вам предъявы кидать? Наивный мечтатель! Они подождут, пока вы крепко и безза-ботно уснете. И вот тогда... застенчивый и вежливый чукча превратится в расчетливого и хладнокровного убийцу. Сил у него – мало против тебя, поэтому бить он тебя будет по че-му-нибудь жизненно важному, для того чтобы ты как можно быстрей отключился. Может, не задумываясь, воткнуть нож в спину...

–Карпуха! А ты не переел, часом? Что-то слишком уж пас-мурные вещи ты рассказываешь!

–Увы, мой бородатый друг! Я и сам пару раз в подобной за-баве принимал участие. В первый раз их было шестеро: че-тыре мужика и две бабы. Как сейчас помню, пошли мы по-минать некую новопреставленную бабку. Но в тот раз они начали явно рано, видать невтерпеж было... В итоге, одного я вырубил, другому – нунчаками ребра сломал, баб – просто так попинал. На том – вроде и разошлись... Но видимо, Чаун – не без добрых людей. В другой раз мне припомнили и – первый. Было их трое. Эти дождались таки, пока я уснул...

Очнулся я от того, что кто-то меня усиленно молотил по го-лове куском водопроводной трубы...

–Так эт че? Ты с нунчаками по деревне разгуливаешь?

–Нет конечно. Вон они на гвоздике висят, никого не трога-ют! Пришел, взял. Пошел да ребра поломал...

–Всего-то делов? Весело живешь! Ну, а после водопровод-ной трубы?

–Наложили три шва. Сотрясение. Но сейчас как бы все в норме.

–Так за че они все тебя били?

–Видите ли, Василевс, они бы и рады сказать, но они ни хре-на не помнят. Видимо, в этом и заключается сакральный смыл этой умной, а главное доброй, старинной чукотской забавы!

–Ни хрена себе, забава! Да за такое убивать надо! А ты им – памятники при жизни! Не понимаю!

–Васька, я тут второй год понять их пытаюсь...

–Ну, и до чего тебя твои попытки довели?

–Ну, как тебе сказать... Как и у любой медали, у Чауна – три стороны... Вот третья, самая тонкая, мне чуть-чуть непонят-на. Вот взять хотя бы Аньку. Ты сам видишь, что собствен-но, представляет собой это существо. И сказать-то о ней особо нечего. Как ты выразился: пьянь-пьянью. А ведь если я тебе скажу, что это – очень сильная женщина, ты мне ведь не поверишь?

–А чего в ней – сильного? Так, суповой набор...

–Как-то приключилась с этим "суповым набором" весьма интересная история. Хочешь послушать?

–Давай. Время терпит.

* * *

Несколько лун тому назад, не скажу точно, сколько именно, но попала Анька на оленеводческий участок. В тундру. Ну, чем она там занималась? Ну, шкуры между собой сшивала, пожрать оленеводам готовила, В общем, была на подхвате. Все ж лучше, чем на Чауне сидеть, тупо водку жрать. И вот как-то решили оленеводы послать Аньку в магазин, ку-пить кое-чего, по мелочи: водки – бутылок двадцать, сахара – килограмм десять, картошки – килограмм пяток, сигарет – блока три. Самые обычные товары повседневного спроса. Можно было конечно, и на "буране" смотаться, но был уже то ли конец мая, то ли – начало июня, то есть время, когда зима в тундре уже как бы закончилась, а лето – еще не на-ступило. Короче, распутица в тундре. Не совсем подходя-щее для "бурана" время. А может, просто бензин кончился. Вот и решили, а – чего, пускай Анька по-молодецки сгоняет. Тут всего-то пятнадцать километров, за день обернется. Написали список, дали денег. Рюкзак громадный на спину повесили. Иди, Анька! Пошла Анька. Купила все. Согласно списку. Помогли ей в магазине рюкзак на спину надеть. Мол-ча помогли. Только Мишка Евгеут, минут через пятнадцать после Анькиного ухода, заметил как бы между прочим:

–А рюкзак, однако, потяжелее Аньки будет...

И – немного подумав, добавил:

–Хотя, нет, Анька все таки – потяжелее будет...

И вот идет Анька по тундре. И попадается ей навстречу медведь. Самый обыкновенный, бурый медведь, который не так давно проснулся и ужасно хочет пожрать. А тут – Анька. И медведь обрадовался, аж заулыбался: как же, сей-час пообедаем! Но видимо, не захотела Анька с медведем обедать. Убежать решила. Ужасно это медведю не понра-вилось. И побежал он за Анькой. Остановись, мол, девица-красавица. Сейчас кушать будем! Не слушает девица-красавица. Только – ходу прибавляет. Медведь – бегом за ней. Ну, и бегут себе по тундре. Анька – с рюкзачком. Мед-ведь – налегке. Медведь уж и уставать начал! В общем, не-известно, чем бы эти побегушки закончились, но попалась им на пути протока. Не раздумывая прыгнула Анька в эту протоку, чуть ли не по горло ей там было. Выскочила она на другой стороне и, не оглядываясь, дальше побежала. А мед-ведь подошел к протоке, водичку лапой потрогал: Ой! Хо-лодная, однако... И – не побежал дальше. Потому как это был медведь разумный, а может даже – не голодный. И рассудил он примерно так: Что я – дурак что ли, в такую ледяную воду лезть. Сейчас еще кого-нибудь найду. Тундра, она ж – большая!

* * *

–Самое примечательное в этой истории – не сама история, а ее продолжение, – Карпуха выпустил из себя струю дыма в потолок, –Когда обрадованные соплеменники сорвали с узеньких Анькиных плеч громадный рюкзак, они напрочь забыли про Аньку. Займись, мол, пока чем-нибудь, сама ви-дишь, не до тебя сейчас! И начали соплеменники делить по-купки согласно прилагаемому списку. Однако ждало их большое разочарование на сей счет. Заглянули они в рюкзак: батюшки-светы, а сахар – где? А сахара – нету! Заглянули в список. Все в порядке – есть! На сей раз более тщательно проверили рюкзак. Опять – нету! Не сходится желаемое с действительным и – все тут! И сигареты – все мокрые, и чай какой-то не такой, вроде его как бы уже заваривали. Хоро-шо, что хоть водка цела, ни одной бутылки не разбилось! Эх, Анька, Анька! И ничего-то тебе доверить нельзя. Даже в ма-газин как следует не смогла сходить! Чуть ли не все товары по дороге растеряла. Одно слово – неумеха! А бригадир по-том долго пенял: Ты, Анька, если уж искупаться решила, то хотя бы рюкзак скинула с себя. Куда ж такое годится: весь сахар утопила! И невдомек бригадиру, что если бы Анька с себя рюкзак сняла, то в одиночку она никак бы его обратно ни надела. Разве что, медведь бы ей помог!

–Че, прям так и сказал?

–Конечно нет, Василевс! Это я так, выдумал, чтоб история повеселее звучала. Потому как, на самом деле, эти сопле-менники так на Аньку за тот утопленный сахар окрысились: вот мол, не донесла, дура! Она сидит-плачет: Люди добрые, пожалейте меня, я ж едва от медведя убежала! А люди доб-рые ей отвечают: Какого хрена ты нам сигареты мокрые принесла? Чего мы теперь курить, по твоей милости, будем?

–Карпуха! А ты не пробовал книжки писать?

–Пробовал, Василевс! Писал много и – о многом. Но давай сейчас не будем об этом, – Карпуха моментально стал ка-ким-то серым и неинтересным, –Давай лучше – про Аньку!

Между тем, Анька, сильно пошатываясь, засобиралась до-мой:

–Олега! Я пойду!

–Иди, милая! Картошку не забудь.

–Олега! Я у тебя носки забыла...

–Да вон они, в углу стоят. Ты бы хоть заштопала их, что ли!

* * *

–А че эт она свалила? – спустя минуту после ухода Аньки, поинтересовался Васька.

–А ты на стол посмотри, – зевнул Карпуха.

На столе, окруженная недокуренными сигаретами и папиро-сами, сиротливо стояла пустая бутылка из под водки. Тяже-лейший букет запахов, составленный смесью перегара, та-бачного дыма и немытых человеческих тел, висел под по-толком невысокого балка/, заполняя собой все предостав-ленное ему пространство, проникая в насквозь почернелые стены, оседая неким ощутимым осадком по всем углам и щелям.

–Так эт че, пока выпить есть, она у тебя тут сидит, а как все заканчивается – до свиданья, милый; прощавай, коханый?

–Нет, Васька, нет! Когда у нее что-то там появляется, она не жадничает. Редко, правда, у нее это бывает... Они вообще, ходят тут целыми днями, друг у друга опохмелиться просят. Так! Давай-ка проветрим этот гадючник! Рики!

Бум. Бум. Бум.

–Пойди пробздись, злая собака! Напукала здесь – дышать нечем!

Рики неохотно потопала к выходу, но на полдороге решила отдохнуть: развалилась на пороге настежь открытой двери.

–Иди, иди, злая собака! – повысил голос Карпуха.

Рики, еще более неохотно, потопала на улицу, пробздеться.

–Ну, что? Пойдем и мы... проветримся!

Вышли на улицу. Закурили.

–Ты глянь, она тебя слушается! – восхитился Васька Карпу-хиной собакой.

–Она меня, рискну сказать... любит! Ревнует к детям. Ей очень даже не нравится, когда я, при ней, глажу малых де-тушек по голове. Она их начинает отталкивать. Рычит, гав-кает. В общем, начинает вести себя самым неподобающим образом!

–Так она у тебя – девочка...

–Девочка! Василевс, собаки не рожают девочек или мальчи-ков! Собаки рожают исключительно сук или кобелей. Пого-варивают, что они вообще, не рожают...

–А че ж они делают?

–Вообще-то, щенятся. Но, суть не в этом, Василевс. Чукча никогда не скажет о своей собаке что она – девочка, или – мальчик. Для этого он слишком конкретен. Более того, он очень странно посмотрит на того, кто при нем начнет, по-добным образом, называть собаку или – пса. Чукчи очень любят собак. Можно смело сказать, что многие из них не мыслят свою жизнь без этих существ. Но для собак они ни-когда не станут папами или мамами, как это принято в поря-дочных материковых семьях. Чукчи для своих собак всю жизнь будут хозяевами.

–Значит ты – хозяин Рики?

–Да. Девятый.

–А остальные хозяева – где?

–Кто – где. Но в основном, на кладбище. А Рики мне отдала Дашка. Экину.

–Экину. Как ты запоминаешь эти фамилии?

–Это еще ничего: Экину. Тут живут Рультытегины, Вуквута-гины... Гыргольчайвыны.

–Гырголь... Тьфу ты, черт возьми, язык поломать можно!

–Да! Живет тут тетка Зинка. Гыргольчайвына. Родом она из Мейнепыльгино. Не бывал?

–Бог миловал! Карпуха, у меня такое впечатление, что ты и в гробу хохотать будешь!

–Я еще стану им указывать, как меня хоронить следует! Чтоб все – по правилам было, по науке, значит!

–Лады! Про свои похороны как-нибудь потом расскажешь. Где же гонец наш быстроногий? Где же эта погань украин-ско-чукотского разлива? Третий час уж пошел...

–Не рвите душу, Василевс! Вон она, ваша погань, как ступа с бабою Ягой... Идет, бредет сама собой.

Со стороны деревни, пересчитывая заплетающимися ногами тундровые кочки, к подстанции приближался, посланный пару часов назад за водкой, Никодим.

–Ты где шлялся, козел драный? – радушно приветствовал Васька подошедшего Никешу.

Никеша находился в том самом приподнятом состоянии, в котором любой водоем становится неглубоким. С ответом – долго не мучился:

–Да пошел ты...

Куда собственно, он послал Ваську, Никеша договорить не успел, прямой удар Васькиного кулака пришелся в аккурат по самому лбу, напичканного всевозможными знаниями, самого умного чукчи. Отброшенный назад, Никеша со всего маху стукнулся затылком о полинялый балок, и тихо обмяк, медленно стекая по деревянной стенке, обитой рубероидом.

–Профессор! Я давно хотел у вас спросить, как будет пра-вильно: "в лоб" или "по лбу"? – смачно сплюнув сквозь зу-бы, Васька нагнулся, извлекая из кармана Никешиной курт-ки початую полторашку самогона.

–Видите ли, коллега! Я думаю, что для Никодима, в сло-жившейся ситуации, это не имеет никакого значения!

* * *

–Дело в том, Василевс, что Дашка, она конечно, по-своему любила Рики, – разливая вонючую влагу по стопкам, Карпу-ха, как ни в чем не бывало, продолжил душевный разговор, прерванный появлением Никодима.

–Карпуха! Ты ж ему на пол-литра денег дал! Откуда ж он остальное добыл?

–Я думаю, что в течение часа-другого наш общий друг обя-зательно проспится и сможет нам это внятно объяснить! Не заморачивайтесь, Василевс! Будем!

–Обязательно будем!

–Ты закусывай...хоть чем-нибудь. Суп будешь?

–Да, ладно. Чай, не жрать пришел! Так че там с твоей злой собакой?

–Я не знаю, от кого ее Дашка заполучила, но заботилась на-ша Дарья о своей собаке из рук вон плохо! Правильнее будет даже сказать, что она вообще о ней не заботилась. Дашка частенько била Рики, просто срывала на ней зло. Собака просила ласки, а в ответ – получала побои. Но тем не менее Рики почему-то никуда не уходила от Дашки. Как привязан-ная, следовала она повсюду за Дашкой, куда бы та ни шла. А жила Дашка, да и – живет, в семейной общаге: недалеко от вашего профилактория. Комнатка там за ней числится. И вот как-то пошла Дашка погулять, а Рики осталась в комнатке, запертой. Вернулась Дашка через трое суток. Все это время Рики скулила, гавкала и выла за закрытой дверью, а соседи ей под дверь, через щель, куски хлеба просовывали. За все время заточения, обосрала собачка бо/льшую часть Дашки-ной жилплощади...

–Ты же мне только что говорил, что чукчи не мыслят свою жизнь без собак!

–Так то – чукчи. А Дашка – чукчанка.

–А если – серьезно...

* * *

Серьезно... К восемнадцати годам успела Дашка обзавес-тись потомством. Очень быстро надоел ей ребенок. Хоро-шо, что окружающие заметили это гораздо раньше нее са-мой. Отобрали у Дашки ребенка, вернее, она сама с радо-стью его отдала. Определили младенца в другую семью, чем собственно, спасли ему жизнь. Сам понимаешь, раз баба так с собственным ребенком поступила, то за собаку во-обще, говорить не приходится. Но ребенка, его хоть ото-брали, а вот собаку... Не хотела собака от Дашки уходить. И – все тут. И брать к себе эту собаку никто не хотел. Так вот они и мучились сообща, всей общагой.

Кого действительно не понимал я в сложившейся ситуации, так это – Рики. Она ж ко мне жрать приходила. Пытался я ее у себя оставить. Так – нет! Сядет под дверью и ску-лит: отпусти мол, к хозяйке я пойду.

В конце концов, пошел я в общагу. Выловил Дашку. Присели мы с ней у стенки, на корточках, закурили. Рики рядом, тут же, в ногах лежит, тоскует. И сказал я Дашке: А на хрена тебе собственно, собака, Дашка? Она ж от тебя, кроме мучений, ничего не видит. Отдай ты ее мне!

Уставилась на меня Дашка глазенками своими раскосыми. Взгляд – пьяный, нехороший! Минут пять она сопела, с мыс-лями собиралась, речь готовила. Ограничилась собственно, одним словом: ЗАБИРАЙ!

Как услышала Рики это самое "Забирай", так сразу на ко-ленки ко мне и прыгнула...

* * *

–Ты еще скажи: обняла, расцеловала и прослезилась!

–Ну почему же – прослезилась... Обнять – обняла, было де-ло, а вот целовать не стала. Постеснялась на людях!

Несколько минут Васька с Карпухой весело и беззаботно хохотали.

* * *

Вот с тех лет она и ходит за мной, как привязанная. Куда я – туда и она. Преинтереснейшая собачка, доложу я вам. Бывало, пойду я в контору, по какой-либо либо неотложной нужде. Ну и ясное дело, Рики следом прется, оно ж ей, сам понимаешь, очень даже надо. А начальство, оно не любит, когда к нему в кабинет – с собаками. Оно – категорически против этого. Вот и приходилось Рики на улице оставлять. Посиди мол, тут, собачка, подожди. Ну, или хотя бы вот любовью с Тошкой займитесь, все – не без дела. Куда там! Эта сука усядется поудобней под окнами кабинета и начи-нает выть! Тихомурке и без того, с утра – как-то нехоро-шо, а тут еще – собака под окнами разрывается. И начина-ют в кабинете какие-то нехорошие вещи твориться. Сплошной скандал и – никакой работы! В данной связи не очень-то я по кабинетам засиживался.

Нет, ну бывало конечно, увлекут ее местные кобели, не без этого. Выхожу как-то, нет моей Рики. Тошка на пороге лежит, скучает как обычно.

–Тошка! Где эта шалава бродит?

Тошка поднимается, неохотно так, потому как – ужасно ленивый кобель, и – за угол: Гав! Гав! Гав!

Гляжу, выбегает из-за угла моя Рики. Обрубком своим кру-тит, того и гляди – вообще без хвоста останется. Слов нет. Одни – слюни!

* * *

–Олег! Я вот гляжу на тебя и не понимаю: когда ты серьезно говоришь, когда – шутишь, хрен его знает!

–И не говорите, Василевс! Чукчам в этом плане гораздо труднее приходится, нежели вам, человеку несомненно об-разованному, хотя и вид у вас – откровенно бандитский!

–Ну и как же вы тут с ними, бедолагами, общаетесь, профес-сор?

–Все просто, коллега! Когда мне надо, чтобы они посмея-лись, я им говорю: Сейчас я буду шутить! После этого я на-чинаю говорить, все что душе угодно. Можете не сомневать-ся, чукчи – смеются. Откровенно и честно.

–А понимают они, над чем – смеются?

–Это уже – другой вопрос, Василевс, который меня, откро-венно и честно, не волнует!

–Но ведь они ж тебя не понимают, Олег...

–Но я-то их понимаю, Василевс! А это – гораздо важнее.

–Ну, и что ты об них понял...насчет себя?

–Насчет себя...вывел некое правило. Поделил я это нацио-нальное село на две половины: первая половина – меня бо-ится, вторая – ненавидит. Те немногие, которые не попали ни в первую половину, ни во второю – исключения, которые суть подтверждение моего некоего правила!

–А ты не думал о том, что эти две половины могут объеди-ниться и устроить тебе...некий... гроб с музыкой?

–А вы знаете, Василевс! Очень даже может быть! Кое-кто из них мне даже как-то об этом намекал. Но в деянии сём нема-ловажную тормозящую роль играют два аспекта...

–Архиважную и первостепенную... Вы упустили, профессор!

–Да-да, коллега! Вы напрасно иронизируете! Во-первых, как я уже говорил, они для этого слишком ленивы! Во-вторых, подстанция – моя территория! Понятие территории здесь, в общем-то, не священно, но ему – подчиняются. Так что здесь, на подстанции, хозяин – я!

–То есть?

–То и есть, Василевс! В селе командуют они. На подстан-ции – я. И если уж я кому-то сказал, что ему здесь делать нечего, то этому "ему" ничего не остается, кроме как уби-раться восвояси. Это – правило. Хотя, ты же знаешь, не бы-вает правил без исключений.

* * *

Случилось это, Василевс, практически в самом начале моего пребывания на подстанции. Приехал я на Чаун в прошлом году, 31 января. То да се, туда-сюда, вроде освоился. Сижу себе в балке/, в окно смотрю, мониторинг осуществляю. По вечерам – культурная программа: можно сходить, к приме-ру, на свинарник и обратно. Ну, можно конечно, и – в биб-лиотеку, но это заведение у них по какому-то неведомому графику работает: как ни придешь – всегда закрыта. А свинарник, в отличие от библиотеки, всегда открыт.

Ну и, как сейчас помню, 23 февраля, вечерком, когда все уже порядком напраздновались, я как обычно пошел на свинар-ник: свиней давно в лицо не видел, дай думаю схожу, по-смотрю. Часов десять было, или что-то около этого.

Прихожу, значит, а никого уже и нет, разбрелись все. И только Матвеич в кандейке своей, за широким столом си-дит, буйну голову рукой подпер, и что-то самому себе до того интересное рассказывает, что я прямо аж заслушал-ся, хотя, надо признать, ни слова из сказанного не понял.

А на свинарнике тишина: ни хрюканья, ни мычания. Как в хорошем гробу. Я на всякий случай, пошел посмотрел, все ли там на месте. Гляжу, все в порядке: свиньи спят, коровы дремлют. Куры по своим клеткам, и те – не квохчут.

Дело в том, Василевс, что курам хуже всех на Чауне жи-вется, ибо напоминает их жизнь пожизненное заключение:

Шестеро их. С петухом во главе, пребывают они,

Всю свою жизнь, за тюремной надежной решеткой.

Вот так по клеткам и сидят. Безвылазно. Лампу дневного света им установили: неситесь, курочки; не скучай, пету-шок! А у петушка, видимо какой-то заскок в мозгах его ку-риных, на данной почве случился. Долго он на лампу дневного света смотрел. С недоумением – смотрел, и – с немым во-просом в глазах: а когда ж, собственно, кукарекать? Ни тебе – рассвета, ни тебе – заката.

Диковина, честные ительмены!

А то вдруг, кто по пьяному делу, лампу выключит, а вклю-чить забудет, ну или перегорит она. Вот тебе и – полярная ночь в отдельно взятом курятнике!

Махнул петушок, в конце концов, на все это дело крылом, да и перестал кукарекать, потому как понял: без толку все это – на Чаунском свинарнике!

Вот ты меня, Василевс, можешь вполне обоснованно спро-сить: а для чего собственно, куры в клетках сидят?

* * *

–Да на хрена они мне впали, твои куры! – давясь пьяным смехом, ответил Васька. –Хотя и вправду, а че они там де-лают? По решению суда, что ли?

* * *

И я тебе отвечу, Василевс. Куры в клетках сидят исключи-тельно в целях собственной безопасности! Собачка, кото-рая на свинарнике живет, постоянно возле клеток крутит-ся. Как ее не отгоняй, она опять к ним возвращается.

Как-то чего-то там выпало из клетки: может – яйцо, мо-жет – цыпленочек. Кто ж теперь вспомнит? Так до земли долететь не успело это чего-то. Ни пуха, ни перьев, ни скорлупы от него не осталось. Собачку, в общем-то наказа-ли, ай-ай-ай, как нехорошо, плохая собака! Ну, и – так далее. И слушала собачка эти обвинительные речи, слушала и – облизывалась, видать – от стыда великого!

Да чего там, куры. Местные собаки на свиней, случается, нападают. Выйдет хрюшка погулять по лету. А тут, отку-да ни возьмись, кобель. Как прыгнет кобель хрюшке на спи-ну, на загривке зубы сомкнет, и – привет, можете свинку разделывать!

Ну, это так, к слову. Для общего развития, Василевс! По-тому как не об этом я хотел вам рассказать: ни о коровах со свиньями, но – о людях!

Ну, и вот хожу я значит, по этому молчаливому свинарнику, и скучно как-то на душе у меня становится. Пора, думаю уходить отсюда. Зашел в кандейку. Покурить. Матвеич по-прежнему сидит, чего-то сам себе рассказывает. Решил я его разбудить, расспросить значит, на каком таком языке он такие интересные вещи излагает. Куда там! Отмахнул-ся он от меня, ну и – дальше сам себя веселит. Улыбается. На столе какие-то знаки пальцами рисует. И лицо у него какое-то такое, прямо таки скажем, просветленное лицо у него! Ну все думаю, не иначе как с ангелами Матвеич бесе-дует: пожилой человек все таки, пора бы уж и о Боге поду-мать! Видимо, ведет он с ангелами предварительные пере-говоры о переходе с этого света на – тот! Не стоит, ду-маю мешать старику в столь важном деле. Глядишь, по-ближе к раю местечко для себя выклянчит!

И тут, знаешь, Василевс, меня как будто кто-то по башке чем-то ударил. Да смачно так, аж в ушах зазвенело! Погля-дел я вокруг себя: тусклая лампочка под потолком, черные стены, заплеванные полы; стол, заваленный остатками бы-лых увеселений... Ну и конечно же, запах, свинский прямо таки запах, доложу я вам.

И показалось мне тут как-то, что не с ангелами Матвеич разговаривает, ибо не могут ангелы в такое место снизой-ти. А вот черти... черти – могут! Так вот с кем ведешь ты тайные беседы, могучий старик! И все для меня как-то сра-зу на свои места встало. И с языком – все понятно стало. Ибо только на таком – и можно с чертями изъясняться, потому как только они тебя смогут понять. Понять и при-нять!

И тут вдруг как хлопнет входная дверь! Выстрелом, глухим и протяжным, хлопок этот в душе моей отозвался! Екнуло сердце, где-то в районе пяток. Слышу – шаги. И по цемент-ному полу – цок, цок, цок. Ну все, думаю...пришли...за Мат-веичем! И теперь, мне уже не уходить, а убегать надо! По-тому как, а вдруг они меня с Матвеичем перепутают, и – вместо него, на тот свет уволокут! Как тебе перспектива, Василевс?

Ну, в общем, зря я испугался! Это Светка пришла – граж-данская жена Матвеича. Чего, говорит, уставился ты на этого старого пня? Я еще, как сейчас помню, поправил ее. Не на этого, говорю, Светка, а – на этот... Так правильнее будет, А смотрю я на этот старый пень в той связи, что Матвеич, на мой взгляд, давным-давно превратился в чело-века-диссертацию. И просто – край, как надо сдавать его психиатрам. Пускай Матвеич послужит науке! Пока черти его окончательно к рукам не прибрали! Сейчас вот, пыта-лись... Хорошо, ты подошла, распугала!

Я думаю, Василевс, что ты давно понял, что у чукчанок внутренняя красота, как правило, всегда превалирует над внешней. А со Светкой, я так полагаю, ты как-то вообще не встречался. Напрасно, батенька, напрасно! Чистейшей пре-лести...доложу я вам. Но – продолжу.

Ну, присела Светка рядом с мужем своим гражданским, закурила. Пойдем, – говорит. Куда это? – говорю, –На тот свет, что ли? Нет, – говорит, –К тебе, на подстанцию. Я ж тебе нравлюсь!

Ты знаешь, Василевс, онемел я поначалу от столь дерзкого Светкиного предположения! Но, чтоб в грязь лицом не упасть, отвечаю достойно: Послушай меня, девица, краса ненаглядная! Ты мне может быть, и понравишься, но толь-ко – после двух-трех дополнительных стаканов! И то, не факт, что склеится чего-нибудь с тобой у нас...в жизни личной! Ну, это беда небольшая! – отвечает краса нена-глядная, шмыгая носом, –Склеится! Лишь бы – стоял! Я вон, и шапку, глянь какую красивую, надела! Специально для тебя!

Ну все, думаю, чему – быть, того – не миновать. Ладно, – говорю, –Пойдем! Это все ж лучше, чем с Матвеичем тут, чертей по свинарнику гонять! У нас на подстанции, слава богу, своих – навалом!

* * *

–Дай передохнуть! – взмолился Васька, –А то, не ровен час, прям за столом – обоссусь!

–Передохните, Василевс, передохните! Кстати, Васька, вы еще долго тут работать будете?

–Да мы уж должны, дней пять, как уехать отсюда. Не едут че-то за нами. Че там у нас сегодня по календарю?

–Третье июня. Восемь утра.

–Ну тогда – все в порядке! Мне – в ночь. В профилактории – делать нечего. Я это, если что, прилягу тут...перед работой?

–Да ради бога! У меня к тебе просьба будет, Вася! Глянь сю-да. Вот здесь, в футлярчике – пленка непроявленная. Вот здесь, на бумажке – мой нынешний подробный адрес. Ты когда в Шахты собираешься?

–Да хрен его знает, Олег! Понятия не имею.

–Так. Когда ты сюда прибыл?

–Да...в марте. Семнадцатого...

–Ну в общем, в сентябре можешь чемоданы собирать. Пол-года – минимальный срок, который надо отработать в арте-ли. А я так думаю, что полгода тебе – за глаза хватит! Да и судя по сложившимся, между тобой и трудовым коллекти-вом, отношениям, дай тебе Бог, вообще, до сентября дотя-нуть...

–Карпуха! И везде-то тебе – надо! И все-то ты знаешь!

–Тундра слухом полнится, Василевс! Но сейчас – не об этом. А просьба будет такая: будучи в Шахтах, прояви пленочку, ну и фотографии – распечатай. Только будь внимателен, фо-тографии будут, как бы это помягче выразиться, конфиден-циальные.

–Какие-какие?

–А вот такие! – Карпуха порылся на полке и бросил на стол пачку цветных фотографий, в целлофановом пакете.

–Ни себе хрена! – Васька аж привстал, –Да возродятся вши на голове!

На фотографиях, в самых откровенных позах, были запечат-лены абсолютно раздетые чукчанки, различных возрастов, комплекций и семейных положений.

–Ну вот, Василевс, полюбуйтесь! Вот это – Анька...

–...твою мать! Кожа да кости! Страх божий! Карпуха! Оде-тая она – гораздо привлекательнее! Ого! Да у нее оказывает-ся, даже сиськи есть! А я -то уж подумал...

–А вот это – Светка. Одетой, скорее всего, ты ее не видел. Ну, да ладно, хоть на такую посмотри...

–Карпуха! А ты знаешь, я эту мать-моржиху где-то видел... одетой. Тьфу ты, господи, спаси и сохрани! Карпуха! Ни – стыда у тебя, ни – совести! Точь в точь, как и у твоей собаки!

–Здоровая психика требует нездоровых развлечений, Васи-левс! Ну так что, берешься фотографии распечатать?

–Лады! Будут тебе фотографии! Лучше расскажи, как ты их ушатал на подобную съемку?

–Ушатал... Во-первых, на фотках они все – пьяные, то есть уговаривать никого собственно, не надо было. А во-вторых, по лету, среди ночи, Чаунские девчонки сами совершают иногда пешие прогулки, по коробам...в чем мать родила. Быть может, вам повезет: увидите! Не впадите, в истерику, Василевс! А то вы у нас такой – впечатлительный!

–Да ладно, хватит умничать! Так че там дальше у тебя слу-чилось с матерью-моржихой? – Васька покрутил перед ли-цом Карпухи фотографией и положил ее обратно в пакет, –Я весь – внимание!

–В общем-то, вот перед тобой отчет...о проделанной работе.

–Ты знаешь, Олега, а я вот другое слышал об этой истории...

–Врут, Василевс! Кому вы верите! В общем-то, история имела самое банальное продолжение, я бы даже сказал: три-виальное.

–Банальное... тривиальное... Да тебя ж чуть было не спалили вместе с балком и с этой потаскухой! Ее ж тут гонят даже из профилактория! Эта прошмандовка, она ж под кого угодно лечь готова! А он мне тут по ушам ездит: девица, краса не-наглядная!

–Ну, это вы зря, Василевс! Они тут – все такие, Ну и – что с того? А Бог сказал, что любить надо кажну тварь...

–Что он еще тебе сказал?

–А еще он сказал: Я замечу – лучше дам! – скривился Кар-пуха, опорожняя очередную стопку, –Какой-то самогон у Попова... гадость-гадостью!

* * *

Ну, в общем, после полуночи, к балку приперся старый пень. Грозно кричал он и бился в дверь. Олега, открывай! Отда-вай жену мою разнесчастную, скотина! В неслучайном и праведном гневе своем, не подбирал Матвеич никаких вы-ражений, ибо каждый может понять горе старика, у ко-торого лукавый и наглый разлучник, обманом и посулами, выкрал жену молодую – последнюю радость в жизни!

Разбудил таки, старый пень меня своими призывами! Рас-толкал я жену его разнесчастную. Вставай, говорю, девица, краса ненаглядная! Собирайся. Муженек твой, за дверью, тебя выкликает! Верю, что привело его сюда большое и светлое чувство! А против чувства, сама понимаешь, не попрешь! Не пойду, говорит Светка. Не нужен мне этот старый пень! Я с тобою жить буду! Очен-на ты мне по-нравился! Эка, тебя девица, развезло, говорю. С одной бу-тылки-то! Не – с одной, поправляет она, а – с двух! Ну да, с двух оно конечно, и не так развезти может.

Короче, вижу – у меня в балке/ назревает революционная ситуация: низы по-старому – не хотят, а верхи по-прежнему – в двери ломятся. И пошел я тогда, открыл дверь и сказал Матвеичу, чтоб не стучал он так уж гром-ко в нее, потому что не глухой я, и с остальным у меня – полный порядок. Так что, иди домой, Матвеич. А жена твоя разнесчастная, как проспится, так сама к тебе и вернется: в целостности и в сохранности. А мне – недосуг с тобой сейчас разговоры разговаривать, потому как жутко я спать хочу.

Не поверил мне Матвеич. Палкой начал размахивать. Заши-бу, кричит! Ну, перехватил я его руку. Не шуми, говорю, Матвеич. А не то, домой пойдешь, а руку в зубах потащишь . И легонько так согнул... конечность его... в обратную сто-рону. Вроде как хрустнуло там что-то, а может показа-лось мне, но спокойнее стал Матвеич. Гораздо спокойнее! Палку бросил, на пороге уселся и завыл. От скуки, наверное. А может, вспомнил чего. Жизнь, она ведь у каждого – из всевозможных событий состоит. Есть чего вспомнить-то.

Шел бы ты, Матвеич, домой, говорю я ему. Ну или – на сви-нарник. Там бы и выл себе... в тепле. Нешто на морозе – приятней? Я тебя убью, отвечает Матвеич. Ну, как зна-ешь, говорю ему. Сиди, вой, мне порога – не жалко! На вот, валенок под жопу подложи, а то отпадут колокольчики твои, раньше времени. Хотя, Светка говорит, что они уж тебе ни к чему... вместе со всем остальным!

Ну, и пошел я спать. Светка храпит. Иногда кричит чего-то, во сне. Матвеич на пороге воет. Короче, обстановка такая, вроде как – на вокзале, ну или – в дурдоме. Но в об-щем, ничего, спать можно.

Но проспал я как-то, недолго. Разбудил меня какой-то звук. Вроде, как стекло где-то разбили. Ну, разбили и – разбили, подумаешь, невидаль какая. Решил я было, не обращать ни-какого внимания на факт сей незначительный, то есть ре-шил дальше поспать. Но чувствую – не могу! Что-то, по-нимаешь, мешает! Ну, тут я уж окончательно проснулся. Гляжу, а в балке/, ну прямо, как на улице. Даже снег кру-жится. И – прохладно. Прямо, очень даже прохладно. А на улице, о ту пору то ли – минус 35, то ли – минус 38 было. Точней сказать не могу, потому как градусник мой, кото-рый на улице, врет постоянно. И доверия у меня к нему – никакого!

И вот, гляжу я на градусник этот и думаю, напрасно это я, ох напрасно... Матвеичу вторую клешню-то не обломал. Спал бы себе, сейчас спокойно! А теперь вот, сиди-думай, чем разбитое окно затыкать!

А температура в балке падает. Прямо таки, стремительно падает! Нет, ну три тэна конечно, работают. Но – не поспевают! Не в состоянии они... тундру обогреть!

Растолкал я Светку. Просыпайся, говорю, краса ненагляд-ная, а то вон уж инеем покрываться начала! Давай-ка по-душку сюда! Привыкай к тяготам и лишениям новой семей-ной жизни! Ну, и подушкой этой, разбитое окно, заткнул. Хорошо, ты знаешь, заткнул. Впритык!

Минут через пятнадцать потеплело в балке/. Покурил я, Опорожнил, чего там в бутылке оставалось. На душе пря-мо как-то радостнее стало. Ну, и пошел себе, досыпать. А – что! Ночи, в феврале, здесь длинные: темнеет – рано, светает – поздно. Спи – не хочу!

* * *

–Вот так вот – тебя послушать, и покажется Чаун раем зем-ным: этаким центром мироздания, – Васька прикурил сига-рету, бросил зажигалку на стол, –Ночи – длинные, девки – доступные, мужья – сплошные импотенты. Не жизнь – ма-лина!

–И не говорите, Василевс! Трудно тут нам, нормальным лю-дя/м, посередь этого сброда!

–Нет, Карпуха! Ты определенно, неисправим! Ну, а че ж там дальше-то было, когда вы проспаться соизволили?

–Да, в общем-то, ничего особенного. Так, проза жизни. Ре-натка приперся, штраф выписал: пятьсот рублей. Матвеича – на штуку опустили.

–А не круто ли... с Матвеичем-то?

–А ...со мной? Я, между прочим, пострадавший. Ну да, об-виняли меня тут в аморальном поведении, разрушение семьи приписывали... Ерунду всякую! А то, что этот пьяный дурак окно мне высадил, как-то не вспомнили! А Матвеич, между прочим, остаток ночи по деревне блуждал, с пол-литровой банкой, бензин искал. Слезно молил, сторонние силы в сви-детели призывал. Клянусь небом! Я спалю этот рассадник разврата! Дайте бензину! В одном месте ему по башке таки дали, прониклись идеей, так сказать. Но бензина – никто не налил!

–А че ж так?

–Видите ли, Василевс, Чаун – село небольшое, я бы даже сказал: маленькое. Тут каждый на виду у каждого. И все прекрасно знают, как на самом деле обстоят дела у Матвеича со Светкой. Известно им, к примеру, что Матвеич Светку бьет. И не просто бьет, а лупит – чем попало. Известно им также, что частенько Светка убегает от Матвеича, куда глаза глядят. Вот и ходит потом Матвеич по селу, Светку разы-скивает. Так что, сам понимаешь, ему не только руку, голову открутить не мешало бы. Хорошо, что не пошел я его искать, когда он тут окно разбил! Он бы у меня точно, без головы остался! Козел тундровой!

–Так за что же вас обоих оштрафовали?

–Меня – за пьянку на рабочем месте, Матвеича – за подго-товку проведения террористического акта! Он, между про-чим, помещение дежурной смены поджечь хотел. Долго ему Ренатка морали читал. С той поры Матвеич, Отелло новояв-ленный, в сторону подстанции даже смотреть перестал. Ви-димо, некое волшебное слово шепнул ему Ренатка.

–Отелло Матвеич, значит! Круто! Ну, а тебе чего Ренатка шепнул?

–Состоялся у меня разговор с участковым... На официальном уровне! И сказал мне Ренатка: Вы бы, уважаемый, интересо-вались, ну хотя бы иногда, с кем вы собственно, пьете. А то таскаете сюда – кого попало! А подстанция, между прочим, объект – стратегический, имеющий для села значение суть жизненно важное. А вы тут такое творите... Не майтесь ду-рью, Олег Николаевич! А не то, выдворю я вас отсюда...в двадцать четыре часа! Хорошо, Ренат Овхатыч, буду интере-соваться. На том, собственно, разговор и закончился.

–Ишь ты. Как он тебя. По-имени...По-отчеству!

–Да! Ты знаешь, Василевс, я это тоже заметил. Вежливый у нас участковый! Прямо, как чукотский ребенок! И поздоро-вается всегда первый, и как дела – спросит. И, каждый раз, когда в контору вызывает, обходительный такой: вот мол, ознакомьтесь, почитайте, распишитесь! Оплачивать, наде-юсь, помните – где? Да, конечно, Ренат Овхатыч! Ну тогда, до свидания, Олег Николаевич! А глаза – добрые, добрые!

–Ну, и часто он тебе... глаза свои добрые показывает?

–Да так...иногда! Но к подстанции это никакого отношения не имеет! А бытовуха, она и в тундре – бытовуха!

* * *

За дверью балка, захлебываясь собственным лаем, яростно и остервенело загавкала Рики.

–Похоже, наш пьяный друг уже проснулся, – Карпуха потя-нулся, хрустнув всем телом, –Рики! Рики! Да заткнись ты, злая собака!!!

–Олега! Похмелиться есть? – голос Никодима едва проби-вался сквозь собачий лай.

–Заходите, Никодим! Не стесняйтесь!

–Убери собаку, Олега!

–Вот же Рики! Вот же сука! Не любит пьяных чукчей! Что ты с ней будешь делать? – Карпуха равнодушно зевнул и направился к двери.

Едва он открыл дверь, Рики – пулей забилась под стол и продолжила свой лай уже оттуда. Но как только Никодим шагнул за порог, Рики – пулей выскочила из под стола и впилась самому умному чукче в ногу. Никодим от неожи-данности завопил блаженным матом. Карпуха снял с вешал-ки широкий белый ремень. Увидев ремень, Рики моменталь-но оставила Никодимову ногу в покое и юркнула опять под стол.

–А ну, вылезай, сука! Уничтожу!

Пытаясь разжалобить хозяина, Рики изо всех сил принялась колотить своим обрубком по полу. Но хозяин был неумо-лим.

–Вылезай, сволочь! Убивать буду!

По всей видимости, Рики решила встретить собственную смерть под столом. Вылезать она явно не собиралась. Даже, на всякий случай, – затянула заунывную прощальную песнь, собственного сочинения.

–Ладно, сука! Живи! Вот только вылези мне оттуда!

Заунывная прощальная песнь моментально стихла. Экзеку-ция была отложена. Рики выиграла время – решающий фак-тор в делах подобного рода!

–Вот же хитрая сука! Напакостит и – в кусты! Никодим, а что это вы так много самогона принесли? Я же вам всего лишь на пол-литра дал?

–Пеня.

–Что – Пеня? Добавил, что ли?

–Нет. Попросил.

–Чего – попросил?

–Похмелиться. Олега, я на тебя записал, а то Попов – никак давать не хотел. Больше.

–Вы вообще, о чем тут? – живо поинтересовался Васька.

–В общем, дело было так, Василевс: когда Никодим купил у Сашки Попова самогон в первый раз...

–Он что, два раза покупал?

–Может быть, даже – три! Не знаю. Но два это – точно. Так вот, когда он купил самогон в первый раз, то по дороге сюда ему повстречался Николай Пенельгеут, он же – Пеня, кото-рый попросил опохмелиться. Когда содержимое бутылки закончилась, Пеня отправился по своим неотложным делам, а Никодим, помня о том, какой теплый прием ожидает его на подстанции, пошел обратно к Попову, покупать самогон во второй раз. Но так как денег у Никодима не было, то он су-мел уломать господина Попова налить полтора литра под запись. В долг. Долг этот записали на меня. По дороге на подстанцию, дабы прогнать внезапно нахлынувшее чувство страха, Никодим позволил себе сделать глоток-другой. Все! Так было, Никодим?

–Да.

–А дальше-то, что было? Помнишь?

–Не помню.

–Совсем-совсем, ничего не помнишь?

–Помню, как от Попова вышел. И – все.

–Ну вот, Василевс, что и требовалось доказать. Согласитесь, весьма удобная штука: помнить только то, что – выгодно.

–А может, напомнить ему?

–Думаю, не стоит, Василевс. Это вот, если бы он тебя побил, можешь не сомневаться, он бы – запомнил. А так – нет! Дело в том, Вася, что мы тут с ними, я имею в виду чукчей, изуча-ем друг друга, наблюдаем друг за другом – второй год. Они – за мной, а я – за ними. И вот что я заметил. На мой взгляд, обладают эти ребята одним великолепным качеством: они искренне считают так – все плохое – это от русских, а все хорошее – было здесь изначально, и русские здесь – не при чем!

–Обоснуй.

–Пожалуйста! Ты, Вася, надеюсь обратил внимание, как много здесь растет ромашек?

–Ну, да! Растут...

–А задумывался ли ты, Вася, почему они здесь растут? Вро-де бы – вечная мерзлота и – все такое прочее...

–Ну...

–Не мучайтесь, Василевс! Давайте лучше, спросим об этом Никодима. Кеша, хватит самогонку жрать, тебе еще в село идти! Что ты нам можешь сказать по поводу ромашек, кото-рые буйным цветистым ковром украшают вашу убогую тун-дру?

–Они росли здесь всегда!

–Вот, Василевс! Вот! Ради этого стоило пролететь тысячи верст, дабы узнать, что ромашки оказывается, росли здесь всегда! Нет, ну есть конечно, малопривлекательная версия о том, что семена этих ромашек завезли в Чаунский район геологи в 70-х годах прошлого века! Ну это ж до того, согла-ситесь, убого, Василевс?

–А водка?

–Водка, она конечно, от русских! Но об этом, сам понима-ешь, говорить можно долго и – без толку! Но чукчи считают, что в этом виноваты исключительно русские! Видимо, мало поставляют!

–Ну, давай за это и выпьем! А то смотрю, наш общий друг скоро опять начнет в лоб выклянчивать!

–Никодим! Шли бы вы в деревню. Там работы – непочатый край! Вам тут из дому звонили. Дети забыли облик отца! Нехорошо это, Никодим! О вас вспоминают уже, чуть ли не как о покойнике. Надо, вообще-то, время от времени, на ра-боте показываться. А не только – за зарплатой!

* * *

–А че ты с ним, вообще, возишься? – Васька посмотрел в окно, вслед удаляющемуся Никодиму.

–Видите ли, Василевс, я в общем-то, не – леший, как многие здесь считают. Рога у меня не растут, и кровь новорожден-ных младенцев я тоже, как-то не употребляю. Но общение, оно ж ведь даже мне нужно, согласитесь!

–Нет, Карпуха, тебе нужны свободные уши.

–Но согласитесь, Василевс, у меня есть что сказать этим лю-дям? Взять, хотя бы, того же Никодима...

–А че его брать? Поглядел я на этого подвида. Законченный алкаш. Ну вот собственно, и – все, профессор!

–Вы опять, как всегда торопитесь, коллега! А ведь Никодим пишет стихи. Об этом, конечно, мало кто знает, даже из его соплеменников, но тем не менее это – так.

–Ну, и что ж он там пишет?

–Минутку, Василевс! Я так думаю, что вы со своим велико-лепным баритоном сможете нам даже, кое-что озвучить.

Карпуха покопался на полке, извлекая на свет божий помя-тую общую тетрадь:

–Так. Посмотрим, что у нас здесь... Так: Верни мне эскудо, паскуда! Это – не то. Что тут дальше: Вначале было слово, и слово это – бог. И как-то так случилось, что бог слегка ог-лох! Ну, это вообще – святотатство! Ага. Вот! Чтите, Василевс! – Карпуха протянул Ваське помятую тетрадь.

–Так ты че, пытаешься вовлечь меня в свою художествен-ную самодеятельность, Олега?

Ну что вы, Василевс! Просто у вас это лучше получится! Смелее!

Васька взял тетрадь, отыскал нужные строчки и, безо всяко-го напряжения, загремел на весь балок, сделав его сразу как-то шире и просторней, заставив своим бархатным баритоном задрожать плохо закрепленные стекла в окне для осуществ-ления мониторинга:

Здравствуй, милая всадница –

Вестник новой зари!

Поцелуй меня в задницу,

Раза два! Или – три!

–Великолепно! Вы знаете, Василевс, я вообще-то предпола-гал, что вы будете звучать, но чтобы – так... Нет слов!

–Одни – слюни! По детству, меня доставали этими стишка-ми, ох как доставали! Причем, всё больше – пьяные пожи-лые тетки! Ох! Одна морока с этими пьяными пожилыми тетками!

–Такой талант пропадает! Вам бы на эстраду, Василевс!

–Ага. Вместе с твоей собакой и Анькой! Ты лучше скажи, че ж ты тут увидел поэтического, окромя похабщины: Поцелуй меня в задницу... да еще с уточнением: два или три раза...

–Ну, в общем-то, да, есть недоработки, с точки зрения сти-хосложения, а также – проблемы с русским языком... Ну, вот хотя бы это, Василевс: всадница, она не может быть вестни-ком!

–То есть – как?

–То есть – так! Всадница, она может быть только вестницей! Потому как связь между главным и зависимым словом, в русском языке, осуществляется только по смыслу. Таким образом, например, корова не может быть рекордсменом... Бык – может, а корова – нет! Но зато: корова может быть РЕКОРДСМЕНКОЙ!

–А как же вот с этим быть: Партия – наш рулевой?

–Ну, может быть, она и есть ваш рулевой, кто ж его знает? Ну, а по-русски – все проходит. Потому как, если произне-сти "Партия – наша рулевая", вас мягко говоря, не поймут, а то и вообще, на смех поднимут. Так что вы думайте, когда говорите то, что думаете!

–Да ладно, угомонись ты, знаток великого и могучего! Че там дальше – не по-твоему?

–Ну, в общем-то, так – мелочи: третья строка пляшет, по сравнению с первой: стихоразмер не совпадает. Типичная ошибка, характерная для начинающих авторов.

–А че, есть и нетипичные?

–Есть. Но ошибками подобного рода занимаются, в основ-ном, психиатры. Ошибки подобного рода исправлению, как правило, не подлежат. У типичного поэта и так, знаете ли, мозги – не в порядке, а тут еще – нетипичные! Таких – луч-ше изолировать!

–Так че, выходит, Никеша – псих?

–Откуда же я знаю! Я – не психиатр. Но то, что он воспри-нимает мир по-другому, можно утверждать с большой долей вероятности. Отличное от нормального мировосприятие, вот что толкает Никодима на написание подобных четверости-ший.

–Ну и че этот...поэт хотел сказать своей...всадницей?

–Очевидно, Никодим выражает некий протест. Будучи по натуре консерватором, Никодим решительно отвергает ка-кие-либо перемены, ожидающие его в самом недалеком бу-дущем. По каким-то, неясным для нас причинам, Никодим не хочет чтобы о переменах этих знали окружающие. По-этому он облекает свой протест в этакий ернический футляр. Делается это для того, чтобы в дальнейшем – не сожалеть о написанном. Никодим боится разоткровенничаться, боится, что его не поймут и как следствие – неправильно истолкуют: поднимут на смех. В результате он пытается выглядеть хуже чем он есть на самом деле. И по-моему, у него это получает-ся.

–А может, он хочет просто выпендриться?

–А – что! Очень даже может быть, Василевс! Вы как-то ин-туитивно выходите на правильные мысли!

–Я тут как-то интуитивно выхожу на мысль, что еще чуть посижу и с табурета рухну...

–Так в чем же дело? Топчан в вашем распоряжении. Будиль-ник только заведите, Василевс. А то боюсь, некому вас бу-дет разбудить вечерком. У нас тут поспать, знаете ли, любят!

* * *

На бледном зеленовато-желтом лужке паслись две коровы. Две худющие грязные твари, вяло помахивая хво-стами, выискивали чего-то среди хвощей с плаунами. Вась-ка, сидя на коробе, зевая наблюдал за коровами.

–Юрка, а чего они здесь жрут?

Юрка Конь, забравшись на столб, наглухо крепил провода к соответствующим керамическим изоляторам.

–А хрен его знает. Ягель, наверное...

* * *

К слову сказать, в двадцати шести километрах южнее Чауна находятся сенокосные угодья. Считать подобное ут-верждение, с большой долей вероятности, можно – шуткой, но тем не менее трава там растет. Откуда она там взялась? В зоне арктических и субарктических пустынь растениеводст-во во все времена не было перспективным видом деятельно-сти, но тем не менее, советские агрономы, в свое время, не только вспахали чукотскую зябь, но также засеяли и скоси-ли. Из множества культур, предложенных к высеванию, бо-лее-менее обнадеживающие всходы дали овес и горох. Толь-ко не надо думать, что чукотские ребятишки дружной вата-гой устремились на гороховое поле – шелушить стручки и набивать животики сладким содержимым. Горох был годен только на силос, чему несказанно обрадовались местные ко-ровы и быки.

Но лучше всего в районе Чауна прижился овес. И хотя был он какой-то ущербный, против материкового, но тем не ме-нее, прижился. Услышав подобную весть, якутские лошадки вздохнули как-то посвободнее, потому как работая на бес-крайних просторах Чаунского района, привыкли они есть всякую гадость: вареное мясо, всевозможные супы и борщи, которые приходилось запивать сладким компотом из сухо-фруктов. Говорят, что сельские материковые жители, когда наблюдали подобную картину, поначалу – в обморок падали. Лошадки же с недоумением смотрели, на слишком слабо-нервных седоков, и продолжали кушать. Аппетит у лошадок был отменный. До того отменный, что в некоторых геологи-ческих партиях, люди иногда оставались без обеда, если по-вар ненароком не смог доглядеть, как лошадки подкрадыва-ются к кастрюлям, выставленным на пригорок, для остыва-ния.

На сегодняшний день в Чаунском районе нет лошадей. Ис-чезли не только лошади, вместе с ними ушла эпоха, эпоха романтиков и мечтателей, о которой до сих пор с грустью вспоминают геологи Чаунского района. И – не только геоло-ги.

А что касается овса, то овес кое-где остался.

* * *

Васька докурил, бросил окурок и направился к бли-жайшей буренке. Ему давным-давно хотелось выяснить: а где, собственно, находятся у коровы рога, спереди или сзади ушей.

Внезапно корова слабо замычала и повалилась набок. Ви-дать, обожралась ягеля-то, – решил Васька. Вот и хорошо. По крайней мере, не укусит.

Но буренка и не думала кусаться. Дела ее были плохи. По-дойдя вплотную к падшей корове, Васька это сразу понял. Буренка пускала пузыри, глаза ее затянуло пленкой, она пы-талась мычать, но вместо ожидаемого, баритонального Му-Му, выходил какой-то слабый утробный стон, который с ка-ждой попыткой звучал все глуше и глуше, пока не превра-тился в едва слышный свистящий шепот.

–Отходит, сердешная. Юрка, корова сдохла!

А вдалеке надрывался репродуктор:

Не спеши ты нас хоронить...

Известный на всю страну Свердловский запевала старатель-но тянул свою партию.

–Ну, как же, не спеши. По-моему, самое время.

Васька присел на бугорок, рядом с коровой, погладил по го-лове, почесал за ухом, попутно отметив, что один из рогов у нее – слегка обломан.

Подружка буренки, давно смоталась куда-то по своим го-вяжьим делам, бросив товарку на произвол судьбы. Юрка Конь поймал за шиворот пробегающего мимо чукчонка:

–Иди за папкой, пацан!

–А зачем?

–Корова подохла.

–Это – не наша корова.

–А – чья?

–Колхозная.

Воспользовавшись минутным замешательством Коня, чук-чонок вырвался и убежал.

А Васька сидел и гладил буренку по голове. Корова продол-жала пускать слюни и тянуть свою, чуть слышную, лебеди-ную песню. И хотя Васька не любил коров, а даже – побаи-вался, ему было жаль буренку. В сущности, даже, не бурен-ку, а так, теленка-переростка.

Васька глядел на корову, и что-то она ему напоминала. Что-то до боли родное и близкое. И тут он понял, что именно... Перед ним была распластана карта Российской Федерации! Васька аж вспотел от волнения:

...Вот она, по имени Россия,

От морей простерлась до морей.

В конце девяностых годов, теперь уже прошлого, двадцатого века, попал Васька в Москву, в поисках куска хлеба насущ-ного: много тогда народу ринулось в стольный град и окре-стности в надежде на приличные заработки. Работу Васька не нашел, но запомнилась ему одна характерная деталь: сто-лица была буквально напичкана плакатами, транспарантами и растяжками следующего содержания:

МОСКВА – СЕРДЦЕ РОСИИ

Надпись эта породила в душе у Васьки вопрос: А где же, собственно, жопа? Любой здравомыслящий житель столицы мог бы ответить ему на этот вопрос, но Васька и без них знал правильный ответ:

ЖОПА – ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ

И только теперь, глядя на распластанную корову, пардон, карту, ему показалось, что не все то жопа, что – не сердце. А – вымя? Вот оно. Может, не такое большое, как хотелось бы, но все-таки... И коли, уж речь зашла о вымени, то, более чем уместно, вспомнить о руке, которая это вымя регулярно до-ит, следуя перманентному постулату: Для того, чтобы коро-ва меньше ела и больше доилась, ее надо меньше кормить, и больше – доить.

Глядя на четыре соска, торчащих из вымени, Васька про-должал развивать говяжью географию: какой же из них - Чу-котка? Может, вот этот, крайний правый, самый большой? Нет. Это – Ямало-ненецкий. А вот этот – Корякский. Хотя, нет. Ни хрена у этих коряков нету, окромя национальных традиций. Так что они – во ВСЕМ ОСТАЛЬНОМ. Пускай уж третий сосок достается Камчатке, а четвертый – Якутии...

Рассуждая подобным образом, Васька слишком упрощенно смотрел на вещи. Умением разглядывать лес за деревьями он никогда не отличался, Иначе он бы понял, что практически любой регион России (кроме Москвы, конечно) может пре-тендовать на вымя, но по странной иронии судьбы – живет во ВСЕМ ОСТАЛЬНОМ!

Васька глядел на корову, и странные, фантастические парал-лели пересекались в его мозгу:

Нет на свете Родины красивей,

Боевой страны богатырей...*

Вот она, едва подающая признаки жизни, перемазанная соб-ственным засохшим дерьмом, лежит себе тихонько, не дры-гает копытами, не отмахивается хвостом от мух и комаров. И не сторонятся ее "другие народы и государства" а, наобо-рот, в горло вцепиться норовят; а тут и жрать-то особо нече-го: шкура с ливером да кости.

Прерывая Васькины измышления, со стороны свинарника подошли два мужика. Один взял буренку за рога, другой – за основание хвоста. Раз-два. Буренка стояла на ногах! Васька в недоумении воскликнул:

–Да возродятся вши на голове!

Корова, тряхнув рогатой башкой, поплелась искать свою подругу, дабы попенять ей за то, что та бросила ее в столь тяжкую минуту.

–Мужики, а чего это с коровой было-то? Чего она тут разле-глась-то?

–Да так... отощала маленько.

Воистину, неисповедимы пути Господни!

* * *

Два часа ночи. Чаун спит и видит сны. Начало июня. Полярный день. Нежаркое солнце освещает крыши двух-этажных трехподъездных домов. На некоторых из них шту-катурка облупилась до основания, выставляя напоказ всю никчемную сущность дома: деревянные брусы, плотно по-догнанные друг к другу, скрепленные скобами. На одном из домов, во весь фронтон приколочен полинялый транспарант:

В нашем колхозе порядок такой:

Пьянству объявлен решительный бой!

Под транспарантом, укрытый какой-то тряпкой, спит пьяный чукча. Очевидно, это один из ярых бойцов с пьянством, не рассчитавший собственных сил, сраженный наповал в про-цессе очередной атаки. В общем-то, весь численный состав Чукотского национального села Чаун борется с пьянством как только может, не жалея в этой борьбе никакого собст-венного здоровья, положив на алтарь ея все свои сбереже-ния. Даже малые дети, внезапно повзрослев и прочувствовав всю важность исторического момента, смыкают свои хлип-кие ряды и, как один, нестройной толпой устремляются на передний край обороны.

Однако слишком рано устремляются: чуть ли не с пеленок.

Вы бывали на Чаунском кладбище? Ничего предосудитель-ного в этом, в общем-то, риторическом вопросе, нет. Не сто-ит плестись за семь верст, дабы отведать киселя сомнитель-ной свежести. На материке и свои кладбища – не хуже, и лежать на них – почти всем, без исключения. Но то – на ма-терике, где сама обстановка последнего приюта располагает, так сказать, к теософии и тауматургии*. Нашедший да об-рящет, так сказать.

Чаунское кладбище навевает даже не тоску, а скорее, недо-умение, что-то типа:

–Панночка помэрла!

–Как, вжэ помэрла?

На Чаунском кладбище лежат, в подавляющем большинстве своем, дети. На холмиках их могил, давно ставших неотъем-лемой частью вечной мерзлоты, лежат всевозможные иг-рушки: куклы, машинки, песочные наборы для куличей. Возможно, темной и долгой полярной ночью детишки выби-раются из своих тесных, опостылевших домовин – поиграть с игрушками, обсудить последние новости, размять свою, так и не сформировавшуюся при жизни, опорно-двигательную систему. В подобные сказки – с трудом верит-ся, потому как зимой заметает Чаунское кладбище снегом по самые верхушки немногочисленных крестов и крестиков, установленных на невысоких могильных стелах. И может случиться так, что пройдете вы по кладбищу и не заметите, что прошли по месту последнего упокоения коренных детей тундры, со старой бабушкой во главе, коей на момент погре-бения стукнуло, страшно представить, пятьдесят три года!

А пока, суть до дела, избежавшие преждевременного отпевания девчонки и мальчишки, мечтают стать взрослыми, мечтают о том золотом времени, когда смогут они пить вод-ку от пуза, и никто не сможет сказать им слова поперек, по-тому как дети выросли и, стало быть, нечего им тут указы-вать.

А пока, суть до дела, двухлетняя Дашутка закатывает маме очередной скандал. Вот она, в давно нестиранном платьице цвета осеннего неба, катается в истерике на полу-истертом паласе, сучит немытыми ножками, хватает затхлый прокуренный воздух пухлыми ручонками. И в глазах у Да-шутки уже не слезы, нет, красная пелена застит косенькие глазки малолетней чукчанки. И бьется тельце мелкое в озно-бе. И лишь слабовыраженный синеющий ротик вопит что было силы: ДАЙ!!!

И летит это ДАЙ долгим эхом по бескрайним просторам Чу-котки, залетает в чумы, яранги, квартиры, и звучит погре-бальной песней, равно как и приговором, всему чукотскому роду: А ведь недалеко уже и до переводу!

Чего же так просит Дашутка? Всего-навсего – пива. Да вот же она, огромная пластиковая бутылка, с яркой красивой этикеткой, стоит на замызганном, засиженном жирными му-хами, столе. Неужели маме жалко доставить любимой до-ченьке хоть немного радости? Маме – не жалко. Маме, во-обще, все по барабану в этой жизни. Просто мама еще – не в том градусе, чтобы позволять дочери творить что попало. И, пока Дашутка весело и беззаботно резвится на паласе, мама вонзает в себя, стопку за стопкой, дешевый самогон (пить стаканами она – давно не в состоянии). Из закусок на столе – глубокая кружка с питьевой водой. Опорожнив очередную стопку, мама смачно закусывает, утирая выступившие сопли рукавом. Внезапно глаза ее закатываются, пустая, внезапно отяжелевшая стопка валится из рук и, секунду спустя, вслед за стопкой, в блаженной истоме валится мама. На лице ее – не менее блаженная, улыбка. Наступает здоровый крепкий сон.

Дашутка, заметив, что мама не подает признаков жизни, мо-ментально прекращает бесполезную истерику. Радостно ур-ча, ребенок устремляется к кухонному столу. Вообще-то, Дашутка умеет хорошо ходить и на двух ногах, но сейчас – не до приличий, да и не видит никто, так что, можно и на четырех.

* * *

На Чауне нет централизованного водопровода, пить-евую воду набирают из близлежащих пресных озер, являю-щих собой суть огромные лужи; вода в них – почище мате-риковой будет. Определить, пресное озеро или – нет, проще пареной репы: по всему периметру пресного озерка растет травка, очень похожая на осоку, правда, очень невысокая. По берегам же соленого, как на голове у Котовского: не растет ничего. Воду можно набирать практически из любого озера. Тут уж – дело вкуса. Только вот из этой лужи набирать воду нельзя – лет пять назад утопили в ней, чисто случайно, две-три тонны минеральных удобрений.

Также по всем трем улицам Чауна, регулярно (если водитель – не в запое), ездит водовозка. Радуйтесь, Чаунцы! Берите эту воду бесплатно! И Чаунцы берут. Флягами, ведрами, кружками, стаканами. Не беда, если в подставленное ведро вместе с водой попадет кусок какой-либо рыбешки. Рыба, она, как известно, живет исключительно в чистой воде.

Только совсем уж ленивые не берут: ни кружками, ни стака-нами. И на озера – не ходят. А чего туда с кружкой переть-ся? Пока обратно дойдешь, либо – выпьешь, либо – распле-скаешь. Уж лучше – из батареи набрать: техническая водич-ка, может, и не очень чистая, но зато ее – много.

* * *

Полярный день устремил взор свой в немытое окно Дашуткиной квартиры. Крепко обхватив ножку стола рука-ми, пускает слюни во сне мама. В ногах у нее безмятежно чмокает губками Дашутка. Пустая пластиковая бутылка с яркой этикеткой валяется на столе.

На другом конце деревни надрывается хит сезона:

Ну, что ж ты страшная такая.

Ты такая страшная...

Это пьяный Муха забыл отключить ретранслятор. Занимает-ся Муха этим делом исключительно на добровольной осно-ве, в результате чего и день и ночь надрываются допотопные колонки, утоляя музыкальный голод Чаунских меломанов.

Не особо вникая в смысл песни, по коробу, качаясь из сто-роны в сторону, идет чукчанка. Ирка. Морщинистое, рано состарившееся, лицо ее ни в коей мере не напоминает лицо Венеры. Да и вышла Ирка не из пены морской, а всего-навсего – из профилактория...от старателей. Из одежды на Ирке – только тапки. Но даже не это придает ей сходство с центральной фигурой бессмертного полотна Сандро Ботти-челли: если внимательно приглядеться к шедевру, то, в кон-це концов, можно разглядеть, что на Венере тапки отсутст-вуют. И в том – победа старины Сандро: Венера как олице-творение неземной любви, один из самых прекрасных по-этичных женских образов, стыдливо прикрывает руками первичные половые признаки.

Но где-то здесь притаилось и сходство: Ирка тоже –олицетворение любви, хотя и не земной, а скорее, призем-ленной. Вот она, во всей красе! Освежающий ночной акви-лон шевелит растрепанные, давно нечесаные, космы ниже плеч. Первичные половые признаки... В общем-то, даже у Венеры они слабовато выражены. Особенно, верхние. Но Ирка даже не пытается прикрыть свою плоско-ребристую стиральную доску, то бишь грудь. Старые поношенные тап-ки вносят особый шарм в ее, и без того, шаркающую тяже-лую походку. На ходу Ирка тихо улыбается. Пухлые, шелу-шащиеся губы прикрывают беззубый рот. Чему ты улыба-ешься, гордая чукотская женщина? Нет ответа. И только дряблые ягодицы слегка подпрыгивают, не совсем попадая в такт с хитом сезона:

...Ты не накрашенная страшная,

И – накрашенная!!!

* * *

Начиная с 6 июня, Васька принимал самое активное участие в промывочном сезоне. На языке сугубо инженер-ном – осуществлял промывку золотосодержащих песков, а попросту – стоял за жлыгой – водяной пушкой, которая мощнейшей струей буквально резала золотосодержащий грунт, выбивая из него крупный галечник; все остальное по-падало в гидроэлеватор, дабы потом попасть в приемный шлюз.

По прибытии из Чауна, Васька был направлен на участок "Светлый путь" в качестве моториста промприбора. Чукотский Рембо нашел применение недюжим электриче-ским способностям Василия Митрофаныча.

Промывочный прибор. В общем-то, бесполезно объяснять, что это такое тому, кто ни разу его не видел. Совокупность каких-то ржавых железяк и конвейеров. Одни названия чего стоят. Не названия, а сплошь – еврейские фамилии: Ваш-герд, Скруббер, Стакер.

Ну, допустим, изготовить скруббер в домашних условиях – проще простого: надо взять железную бочку, выбить дно и набить в стенках дырок. Вот вам и готов примитивный гори-зонтальный наклонный грохот. Стакером называют конвей-ер, который может поворачиваться, теоретически – на сто восемьдесят градусов. А вот вашгерд представляет собой наклонный стол с ситом, предназначенный для того, чтобы отделять более мелкие фракции, в которых собственно и со-держится золотой металл, от – более крупных. Васька срав-нивал вашгерд со своей Валькой: деньги в ее заскорузлые ручонки попадали нечасто, но уж если попадали, то каза-лось, не было такой силы, которая могла бы эти деньги за-брать.

Впервые промприбор был опробован в районе реки Колымы в достопамятные времена прошлого века. С той поры мину-ло немало лет, но эти самые промприборы до сих пор служат людям. Хотя, надо заметить, что эти самые люди, с тех дав-них пор, не внесли ничего принципиально нового в пром-приборы. Постарели промприборы и морально и физически. Но, как и прежде, помогают они людям промывать золотиш-ко. Помогают – через пот, злость, отчаяние, а иногда и через кровушку людскую...

Случилось это в прошлом сезоне. 13 сентября ПКБШ №21 (Промприбор Конвейерный Бочкообразный Шлюзовой) работал последнюю ночь. Утром его собирались демонтиро-вать.

Промприбор подобного типа должны обслуживать четыре человека: два бульдозериста и два моториста: один – вверху, другой – внизу. Верховой наблюдает за стакером, поворачи-вает его, если возникает надобность; смотрит за ленточным конвейером, который доставляет грунт в течку, откуда грунт попадает в скруббер. В общем, задача верхового моториста сводится к следующему: он должен не проморгать внештат-ную ситуацию, а попросту – аварию: вовремя остановить ленту, успев при этом каким-либо образом предупредить низового; какие-либо датчики, кроме звукового сигнала, уп-реждающего о запуске ленточного конвейера, на промпри-боре подобного типа отсутствовали, хотя, велика вероят-ность, что когда-то, из соображений техники безопасности, они были.

Низовой моторист осуществлял подачу грунта на ленточный конвейер. Его рабочее место – внизу: там, где над натяжной головкой конвейера устанавливается мониторка, а попросту – будка, сколоченная из необрезной доски и обтянутая рубе-роидом. Отличительной особенностью будки, установлен-ной на ПКБШ №21, можно было считать следующую: дверь в ней открывалась вовнутрь.

Именно здесь священнодействовал низовой моторист, следя за равномерным поступлением грунта на ленточный конвей-ер. А грунт подавался с полигона, расположенного на два-три метра выше будки-мониторки. Осуществлял подачу один из бульдозеристов, на тяжелом, как правило, бульдозе-ре.

Другой – на легком, как правило, бульдозере, осуществлял расталкивание эфелей, или если угодно, эфельных хвостов – неизбежных технологических потерь в результате промывки песков промприбором. Вытекала вся эта дрянь: эфеля, из эфельного шлюза; всевозможные камешки и мелкие взвеси, скапливаясь на дне эфельной траншеи, росли, а вода по траншее текла обратно в водоем, чтобы потом опять, "при посредстве" насоса, попасть на прибор.

Надо заметить, что эфеля росли как в старой русской сказке богатыри: не по дням, а по часам. И если вовремя этот буго-рок не растолкать по сторонам, то грозил он обернуться ве-ликой проблемой в виде выхода из строя эфельного шлюза в частности, и промприбора – в общем. Для предотвращения подобного казуса технологической схемой отработки преду-сматривалась шушлайка (так старатели называют бульдозер Т-130), которая сновала туда-сюда по траншее, пугая окре-стных бакланов своим неказистым видом и не очень-то ме-лодичным гудом. Зрелище так себе: никакого простора для полета творческой мысли, а тем более – фантазии. При всей своей нужности и необходимости, сравнить расталкивание эфелей можно, разве что, с переливом из пустого в порож-нее.

Другое дело – подача на приемный бункер. Вы когда-нибудь видели бульдозер фирмы "Caterpillar"? Махина, длиной поч-ти десять метров, высотой – за четыре метра, спокойно тол-кает впереди себя в среднем 20 кубометров грунта. Весит такой тракторок почти 63 тонны, работает – тихо, подкрады-вается – чуть слышно. Удобно умостясь на капоте, отогревая ревматические перепончатые лапы, любят кататься на нем бакланы, обозревая с высоты положения собственные уго-дья.

Находясь в будке-мониторке, низовой моторист через узкое окошко наблюдает, как на него движется гора камней, впе-ремешку с осклизлым грунтом. Слишком впечатлительному наблюдателю может показаться, что бульдозерист решил просто-напросто засыпать будку содержимым отвала, размер коего составляет 3 на 5 метров. Не надо сгущать краски. Со-держимое отвала высыпается в приемный бункер. Ката/р (он же Caterpillar) замирает, послушный воле человека, а над головой моториста на минуту зависает громадный отвал! Процедура завершена. Бульдозерист включает реверс – ка-тар тихо и спокойно откатывается назад, чтобы через неко-торое время повторить все сначала. Моторист, стоя за штур-валом, регулирует шибером подачу грунта на дозатор; доза-тор равномерно загружает ленточный конвейер; конвейер доставляет грунт к скрубберу; скруббер, при помощи много-численных дырок, пытается, как можно больше, отделить драгоценного металла, который выпадает в эфельный шлюз, от прочей чепухи; прочая чепуха, грохоча и жалуясь на не-справедливую судьбу, устремляется к стакеру; стакер сбра-сывает прочую чепуху в отвал. Все!

Сколько золота остается в этой самой прочей чепухе? Про-фессоры небезызвестного Свердловского института счита-ют, что данная чепуха может содержать в своем составе до 90% драгметаллов общего объема промытой массы. Вот вам и – техногенное месторождение.

Впрочем, подобные научные выкрутасы мало волнуют низо-вого моториста. В его круг задач не входит просчитывание неизбежных потерь, выражаемое в граммах на кубический метр. Ему надо отстоять 12 часов с перерывом на обед, дабы потом отдохнуть оставшиеся от суток 12 часов, чтобы потом опять выйти отстоять 12 часов... К остальным работникам артели все это относится также и в полном объеме. Сезон-ный метод. Вкратце он сводится к тому, что в течение шести месяцев (можно – и поболее) работник обязан каждый день отрабатывать определенное количество часов, что в даль-нейшем, по идее, должно отразиться на его зарплате в част-ности, и на пенсии – в целом.

Когда-то, в начале 80-х годов прошлого века, будучи зеленым юнцом, сразу после окончания "путяги", работал Васька на угольной шахте подземным электрослесарем. В то время он, не без оснований, полагал, что работа горняка – самая что ни на есть, экстремальная профессия на свете. Но то, что он прочувствовал на собственной шкуре здесь, в тун-дре, немного озадачило Василия Митрофановича. Живя и работая в своем достославном южном городке, он имел пя-тидневную рабочую неделю. Его рабочий день составлял шесть часов. После работы можно было посетить пивбар, ну или, к примеру, городской музей с великолепным буфетом.

На участке "Светлый путь" не было пивбара. И, хотя време-ни не оставалось на поход в городской музей, очень хоте-лось, чтобы он был, этот музей, где-то здесь, поблизости, пусть даже – без великолепного буфета. Но не было НИЧЕ-ГО! Самым страшным, по глубокому Васькиному убежде-нию было то, что, отработав смену, он оставался на работе. Он никуда не уходил, не уезжал; он находился в непосредст-венной близости от промприбора, который своим жизнера-достным грохотом навевал на Ваську какую-то труднообъ-яснимую тоску... Тоску по всему тому, что пришлось оста-вить Ваське в том невозвратном далеке, к чему, казалось, навсегда закрыта обратная дорога.

Знакомое многим, из курса физики средней школы, понятие релаксации истолковывалось трудовым коллективом участка во все года однозначно: трэба выпить! Ну, так, по малень-кой. И люди пили, и били друг друга по лицу; не будучи при этом врагами; усиленно потом вспоминали: и с чего это они так друг на друга ополчились.

Пластун с Витьком не были врагами! Жили они в од-ном балке, иногда, когда было чего, выпивали. Ну, так, по маленькой. Они никогда не били друг друга по лицу. Они работали на том самом злополучном ПКБШ №21: Витек – бульдозеристом на подаче, Пластун – низовым мотористом. 12 сентября они весь день что-то отмечали: может быть, День рождения Джузеппе Гарибальди, может быть, гряду-щий День танкиста... История умалчивает, что именно. Пре-дельно ясно можно предположить одно: толком поспать пе-ред сменой им в этот день не пришлось. Вечером, прибыв на полигон, они опохмелились тем немногим, что осталось, и разошлись по рабочим местам.

Пластун с Витьком не были врагами! Более того, они были друзьями, деля между собой те немногие радости и много-численные проблемы, выпадающие на долю старателей в течение промывочного сезона. Просто один подавал, другой – принимал. Процесс этот в Н-ской артели был насколько примитивен, настолько и опасен. Ибо не видели они друг друга: подающий и принимающий, согласно технологиче-ской схеме отработки, не видели. Но как-то же они обща-лись. Общались они при помощи приспособления, старого как мир. К будке-мониторке была приколочена длинная рей-ка или шест, что суть не важно. К верхнему концу рейки приколачивалась поперечина с флажком на одном конце и с привязанной веревкой – на другом. Все вкупе – служило не-ким семафором для бульдозериста: флажок поднят – можно подавать, флажок опущен – ни-ни! (Что-то подобное хорошо описано у Шарля Перро, в его знаменитой литературной об-работке народного сюжета: "Дерни за веревочку, дитя мое..."). Кто его знает, быть может, в веке XVII повсемест-ное применение веревок было велением времени, данью мо-де, в конце концов. Но в веке XXI подобный анахронизм мог вызвать, разве что легкое недоумение: как так, здесь до сих пор не знают о рации? Никак нет-с! Знают. Вот и у началь-ника участка она есть. Он по ней выслушивает наставления от более высшего начальства, подобострастно пожирая гла-зами черную коробочку с небольшой антенной. Высшее на-чальство пошло навстречу людям, добывающим злато стра-ны: в темное время суток флажок стала подменять сигналь-ная лампочка, прикрепленная к концу рейки!

Пластун с Витьком не были врагами! Просто случилось так, что Витек немного приснул в своем катаре, а катар ехал себе потихоньку и толкал впереди себя что-то около сорока тонн грунта, может чуть больше, а может чуть меньше. Полно-стью засыпав приемный бункер, катар двинулся, было далее, но был остановлен внезапно проснувшимся Витьком. Будка-мониторка была раздавлена и надежно присыпана грунтом.

О чем думал Пластун в последние мгновения своей жизни? Трудно сказать. Тараща осоловелые глаза в ночь, он доволь-но таки поздно понял, что Витек заснул и, пресловутый жу-пел в виде опущенного флажка, пардон, сигнальной лампоч-ки на шесте, для Витька – не помеха в осуществлении своих далеко идущих планов. И тогда Пластун заметался по будке в поисках выхода. Поговаривают, что у него было несколько секунд, для того чтобы выскочить из будки, но... дверь в будке открывалась вовнутрь; если бы дверь открывалась на-ружу, то ее, согласно законам физики, наружу бы и выдави-ло, но в тот момент, когда перекошенная будка начала тре-щать под непомерным весом грунта, дверь выдавило во-внутрь, и Пластун оказался надежно запертым в ограничен-ном пространстве.

Пластун с Витьком не были врагами! Просто высшее на-чальство рассмотрело это дело таким образом, что винова-тым остался Пластун. Это он был пьяным, это он забыл опустить флажок, пардон, потушить лампочку, и Витек имел полное моральное право подавать грунт. Мертвые сраму не имут! А Витек был трезвым, а у Витька – семья, а Пластуну – уже все равно, упокой Господь его душу и прости ему пре-грешения его: вольныя и невольныя! Просто высшее началь-ство настоятельно рекомендовало начальнику участка сде-лать выводы и принять меры, дабы исключить подобные прецеденты впредь.

Обо всем этом Хрисаныч поведал Ваське за кружкой чая; сидели они точно в такой же будке-мониторке; Хрисаныч заливался курским соловьем про то, каким классным парнем был Пластун: и добрым, и отзывчивым, не то, что некото-рые... Васька пытался внимательно слушать Хрисаныча, но что-то мешало ему сосредоточиться на рассказе в полной мере. Васька не мог оторвать взгляд от входной двери. Дверь открывалась вовнутрь!

* * *

В третье воскресенье июля все прогрессивное чело-вечество отмечает День старателя. И хотя, согласно кален-дарю, это – День металлурга, старатели отмечают День ста-рателя, потому что они считают себя металлургами, добы-вающими металл холодным способом. Сколько всего суще-ствует способов добычи металла? Об этом вам вряд ли ска-жут даже профессоры небезызвестного Свердловского ин-ститута, люди степенные и уважаемые. Много знают они способов, но вот холодного способа добычи металла, среди способов, известных профессорам – нет! Старателей, скорее всего, можно причислить к шахтерам, которые занимаются открытым (не подземным) способом добычи полезных иско-паемых. Но, тем не менее, старатели – празднуют, и с этим – ничего не поделаешь.

День старателя для Васьки прошел буднично и незаметно. Не было праздничных речей и ценных подарков. Васька во-обще, этот день проспал, потому как работал в ночную сме-ну.

За сутки до праздничных событий, на территории участка была застрелена свинья. Ранним солнечным утром Ижевская вертикалка оборвала жизнь несчастной хрюшки. Экскава-торщик Андрюха, высокий смазливый хохол из Кривого Ро-га, слыл заядлым охотником. Почти все свое свободное вре-мя он слонялся по тундре с одной единственной целью: кого бы убить!

В тот день охотничье счастье слегка изменило Андрюхе: ру-ка его дрогнула, то ли от любви к животным, то ли оттого, что он намедни слегка перепил, но завалить свинью с одного выстрела у Андрюхи не получилось. За другим патроном идти было лень, а по сему, хрюшка, предоставленная сама себе, долго еще сучила своими короткими ножками и дерга-лась всей своей, не очень-то упитанной, сущностью. В тра-урном молчании старатели сопроводили носилки с телом невинно убиенной к месту последнего приюта: к большому разделочному кухонному столу.

Кормить и поить свиней вменялось старателям в обязан-ность. С началом промсезона свиней завозили на участок. Жили свиньи в отдельном, без окон, балке. Божий свет им заменяла яркая лампа. Дверь балка надежно подпиралась ломом, дабы хрюшки не сбежали на вольные хлеба. Обычно привозили четыре-пять особей, не больше. Согласно состав-ленному графику, старатели, по очереди, заменяли хрюшкам родную мать: дважды в сутки приносили свиньям два ведра вожделенных помоев, наливали чистой воды в корыто, а также убирали продукты свинской жизнедеятельности, не забывая при этом посыпать пол свежими опилками.

Свиньи эти, не в пример материковым своим собратьям, бы-ли молчаливыми и, как казалось Ваське, слегка грустными. Сбившись в кучу, они жались в углу, немытые и тощие, тер-пеливо ожидая, пока кормушка наполнится едой.

Невинно убиенная свинья отправилась на стан, в ведение вечно голодного высшего начальства. Ужин перед сменой был скромным и аскетичным, хотя, опрометчиво забытая поварихой Светкой чашка творогу, на раздаче, добавляла непродуманную помпезность в нехитрую сервировку поряд-ком загаженной столовой.

Дорогой Арушан Джагоевич!

Дирекция Н-ской артели от всей души

поздравляет Вас с профессиональным

праздником: Днем металлурга!

Прочитав эти строки, отпечатанные на обычном листе бума-ги, Васька, не скрывая злобы, поглядел на сытую и доволь-ную морду Дорогого Арушана Джагоевича, начальника уча-стка Светлый путь. Морда напоминала цвет начищенного медного таза. Успел отметить, гнида!

Что способствовало установлению столь ненавязчивых и дружественных отношений между Джаго/й и Васькой? На каком этапе произошло столкновение двух носителей на-следственно-причинных связей, двух, совершенно различ-ных, менталитетов? (Какой простор для деятельности психо-логов и прочих шарлатанов от эзотерики!). Взаимная анти-патия установилась с первых минут общения между Васькой и начальником; в дальнейшем она только росла и накапли-вала силы, дабы вылиться в громкий скандал, чуть ли не со смертельным исходом.

Начиная с июня месяца, Васька не то, чтобы бросил курить... Просто курить ему стало нечего. Взятые в марте, на отовар-ке, десять блоков превратились в грустное воспоминание. Курить Василий Митрофанович начал рано. В прошлой, ма-териковой, жизни у него много чего не было, но сигареты были всегда! С той самой поры, когда он, в четырнадцать лет, впервые встал за конвейер на обувной фабрике.

В подобную ситуацию Васька попал далеко не один. Боль-шая часть участка буквально сатанела от "наличия отсутст-вия" курева. Меньшая часть, сплошь – хохлы, ничем таким не мучилась, извлекая на свет божий, из безразмерных чува-лов "Приму", пачку за пачкой. По мере надобности.

Не мучился также и Джага/. Потому как Джага сотоварищи, далеко не первый раз посещали тундру в праведной попытке своей заработать "хоть какую-то копейку". По такому слу-чаю затарены они были как на случай ядерной войны, гото-вые пережить последствия второй Хиросимы.

Благодаря Хрисанычу Васька не сошел с ума, ибо видеть как другие курят, а самому глотать слюни – было свыше Вась-киных сил! Хрисаныч, в меру сил, сохранял психическое здоровье Васьки, иногда снабжая его сигаретами. Курево можно было купить в Певеке, для этого достаточно было дать денег какому-либо водителю. А вот на отоварке сигарет не было. Их вот-вот должны были подвезти на стан, прямо следующим бортом, но сигарет – не было!!! И так шли дни, складывались в недели. Прошел месяц, пошел – второй.

Васька пытался выскочить из ситуации, но его судорожные попытки ничего не давали. Денег у Васьки не было. Занять – никто не хотел. Все попытки съездить на стан и выписать аванс заканчивались провалом: Джага, дымя сигареткой Ваське в лицо, каждый раз ненавязчиво рекомендовал Ма-кашову бросить курить. Вредная это привычка. Плохая! Словоблудие свое Джага заканчивал неизменным философ-ским обскурантизмом*:

–Ти приехаль суда ряботать... Ряботай!

Да что там – за авансом. Тому, кто работал в день, не сужде-но было попасть на стан, даже к врачу. Ни под каким пред-логом! Разве что смерть могла послужить досадным исклю-чением из уставного уложения Джаги. А так:

–После сезона... Нада било талбетки брять... Ти приехаль суда ряботать... Ряботай!

В конце концов, объемная масса Васькиных амбиций дос-тигла точки кипения, и соломинка, упав на горб верблюда, переломала хребет несчастному дромадеру!

20 июля Васька должен был выйти в ночную смену. Странная практика перехода из смены в смену практикова-лась в Н-ской артели. При переходе из дневной смены в ве-чернюю надо было встать с утра пораньше, отработать до обеда, а потом – поспать до ужина, дабы с новыми силами осуществлять благое дело на предмет пополнения золотого запаса Российской Федерации в ночное время. Таким обра-зом, Васька пришел на ужин не в лучшем расположении ду-ха. Нервозность, вызванная отсутствием табачных изделий, усилилась тем, что Васька, просто-напросто, не выспался; в результате чего стал напоминать бочку с порохом. Не хвата-ло – искры.

В столовой красномордый Джага как обычно витийствовал. Ближе к вечеру он всегда становился слишком разговорчи-вым от принятого, за день, на грудь. Вот и сейчас он рассу-ждал о положении дел на участке:

– Ми тут подумали, и я решиль...

Распечатывая пачку заморских сигарет, Джага участливо поинтересовался:

– Ну что, Макашов, билять, ти бросиль курить?

Всем своим видом, в тот момент, Джага напоминал заботли-вого тюремного доктора, который осматривает приговорен-ного к расстрелу, а нет ли у того признаков простуды или, не приведи Господи, краснухи!

Вот она – соломинка!!! В мозгах у Васьки что-то щелкнуло, в ушах, перекрывая все остальные звуки, призывно загремел Интернационал. И наступил момент истины:

Это есть наш последний и решительный бой!

Двадцать старателей, позабыв про остывающий ужин, с ин-тересом наблюдали за ходом инцидента. Васька, извергая глазами молнии, двинулся на Джагу:

– Убью, сука!

Попутно Васька перемежал свой обвинительный спич набо-ром столь интересных определений и пожеланий в адрес Джаги, что для печати подошли бы, пожалуй, лишь предло-ги: "в" и "на".

Дорогой Арушан Джагоевич из красного моментально стал белым, как мешок с мукой. Ноги внезапно стали ватными, и были не в состоянии оторвать раскормленную задницу хо-зяина от стула. Никто не собирался заступаться за Джагу, потому как все присутствующие возлюбили его не меньше Васьки. Всерьез и надолго!

К великому неудовольствию зрителей, победил здравый смысл. Высказав все, что он думал о Джаге и вообще, обо всей его Домовой книге, Васька пошел в бало/к, собирать вещи. Работать под началом Джаги он больше не желал!

* * *

В балке царил глубоко продуманный беспорядок. На замызганном столе, посреди немытых стаканов и тарелок с остатками пищи, сидел евражка. Исходя от нетерпения, длиннохвостый суслик пытался разгрызть кусок рафинада. Вереща от досады, евражка вновь и вновь пытался осилить прессованный кусок сахара, но рафинад не поддавался.

Рядом со столом, живописно разбросав руки, на кровати спал Васька. Он чему-то улыбался во сне и негромко сопел. Он давно уже не спал так долго. В тот вечер Васька не вы-шел на работу. Проспав всю ночь, он пришел утром на зав-трак, поел и опять завалился спать. Джаге он принес извине-ния. Как подчиненный начальнику. Джага, может быть, и выгнал бы Ваську, но из Коммунистического сказали, что прислать замену Макашову не могут: некого.

Васька спал и видел сон. И сон этот был странным, каким и положено быть снам. Во сне Васька видел себя на Моло-дежном, где, сидя в пустой школе, под ярко горящей лампой – гладил Белого, а пес все тыкался носом в ладонь, удобно развалясь у Васькиных ног. И тьма обступала Ваську, начи-нала душить, сжимаясь кольцом. И вдруг тьма приобрела реальные формы: Лютый, похожий на восставшего мертве-ца, потянул громадные черные ручищи к Васькиному горлу. Но лампа не давала Лютому приблизиться к Ваське. Ее ров-ный свет заставлял держаться восставшего мертвеца на рас-стоянии. И тогда Лютый заорал:

–Какие проблемы! Пойдите и возьмите!!!

И тут же возник Джага! Серый, с крысиной мордочкой, по-шатываясь на коротких кривых ножках, он шипел и бросал камешки в лампу:

–Ти приехаль суда ряботать... Ряботай!!! Ти приехаль суда ряботать... Ряботай!!!

И шипение его, усиленное многократным эхом казалось, проникало в самую душу, сковывало руки, затрудняло дыха-ние! Но Белый по-прежнему тыкался носом в ладонь, удобно развалясь у Васькиных ног. И Васька гладил Белого, как можно плотней прижимая пса к себе.

Но внезапно что-то зашевелилось в отдаленном углу, за-скребло когтями, и В.М. Кот, отряхивая с себя пыль и пау-тину, оторвался от своего излюбленного занятия, вскочил на ноги, кивнул усатой головой в сторону Лютого, громко щелкнул каблуками и отчетливо сказал:

–Разрешите представиться: Кошмар Иваныч Натощак!

И тут раздался взрыв. Джага наконец-то попал камешком по лампе. И все трое, громко заверещав, кинулись на Ваську и на Белого...

...Подскочив на кровати, Васька проснулся от собственного крика. Евражка, не обращая никакого внимания на Ваську, продолжал верещать и грызть рафинад. Васька нагнулся за сапогом. Короткий взмах – и одним переносчиком острых заразных заболеваний стало меньше: для приличия подергав задними лапками, длиннохвостый суслик застыл навсегда, прижав к мохнатой грудке, так и непобежденный, кусок ра-финада.

–Надо будет, после, выкинуть покойного, – засыпая, поду-мал Васька.

* * *

Имен и названий у этого суслика до того много, что можно запутаться, если начать все эти имена перечислять. Называют его и Американским, и Беренгийским, и даже – Арктическим. Но в народе этого грызуна все зовут ЕВРАЖ-КОЙ. Площадь ареала, то бишь распространения этого сус-лика, в Евразии превышает более двух миллионов квадрат-ных километров. И, что самое интересное, на всей этой гро-мадной территории большинство людей употребляют слово ЕВРАЖКА исключительно в женском роде: евражка прибе-жала, евражка убежала. Можно также открыть и почитать сказки коренных народов Крайнего Севера. Евражка в этих сказках используется исключительно в женском роде. У них что там, самцов нет, что ли? А как же они – того, размножа-ются?

Медицинские работники смогут много чего интересного рассказать вам, о тех болезнях, переносчиками которых яв-ляются евражки. Бубонная чума или какая-нибудь редкая лихорадка – вот чем способен наградить евражка того, кого он укусит!

В общем-то, об этом милом зверьке, чей анфас любят встав-лять во всевозможные календари и плакаты, известно нема-ло. (А в профиль он – не ахти!). Известно даже то, что в еде евражка до того неприхотлив, что не брезгует, к примеру, человечиной; любит полазить по мусорникам и туалетам.

Единственное, что может вызвать недоумение, так это – простой вопрос: а почему этот суслик так называется? Чукчи ответить на этот вопрос не могут, или – не хотят. Евражки – тоже. Этимологи*, будучи людьми шибко занятыми, никак не выделят минуту-другую, дабы изучить происхождение этого слова.

Существует, прекрасная в своем великолепии, версия о том, что своему имени-отчеству евражки обязаны казакам. В Большом толковом словаре донского казачества на букву "О", среди множества слов, имеются два определения: "ов-ражка" и "овражек". Так донские казаки испокон веку назы-вали собственных сусликов, которые и поныне по степи ры-щут, чего бы пожрать – ищут.

В конце первой половины семнадцатого века казаки появи-лись непосредственно на Чукотке. В общем-то история со-хранила кое-какие документы, рассказывающие о том, как чукчи "радушно" приняли казаков! Почти сто пятьдесят лет выясняли они отношения: казаки с чукчами. Они ж не про-сто убивали там друг друга, они ж там все были насквозь отморожены, особенно чукчи, в коей связи убивали – с вели-кой жестокостью. Пленным, к примеру, головы сверлили. Это значит, чтобы пленные не просто померли, а очень даже помучились, перед смертью.

Но суть – не в этом. В ходе своей миссионерской деятельно-сти, нацеленной на расширение границ и централизацию власти Государства Российского, заметили казаки, что бай-бак, он и в тундре – байбак. Ну и окрестили они его на свой манер, на православный: ОВРАЖКА. Но, по всей видимо-сти, данное прозвище не совсем устроило коренных пред-ставителей народов Крайнего Севера, ну и трансформирова-ли они овражку в ЕВРАЖКУ. Вот, собственно, и вся версия.

Где ныне – казаки? Куда делись воинственные чукчи? "Иных уж нет, а те - далече". Но снуют по тундре туда-сюда суслики, взбираются на пригорки и залезают на кочки, при-поднимаются на задние лапки и устремляют взгляд свой аб-солютно в никуда. Безразличные суслики. Нет им никакого дела ни до казаков, ни до чукчей. Нет им дела ни до кого. Абы – брюхо себе набить. Все остальное – суета сует!

* * *

31 июля Ваське исполнилось 40 лет. Страшное собы-тие. Ведь всем известно: для того, чтобы встретить сорок первый год своей жизни, нельзя встречать сороковой! Одна-ко, тенденция...

Васька недолго мучился перед возникшей дилеммой. Он ре-шил выпить 1 августа. Сказано-сделано. Хрисаныч, напар-ник и наставник Васьки, сходил накануне в тундру, набрал ведро грибов. Васька не любил ходить в тундру. Не получа-лось у него чего-то с тундрой. Как-то раз он чуть не утонул в каком-то болоте, когда на него напал сапсан – весьма агрес-сивная пичуга, похожая на орла. (Во всяком случае, так по-казалось Ваське). Справедливости ради стоит отметить, что сапсан, вообще-то, принадлежит к семейству соколиных; питается птицами, которых ловит на лету. Но Ваське, на тот момент, не было никакого дела до зоологических нюансов; проклиная всех чукотских богов, во главе с Министром фи-нансов РФ, Васька уносил ноги от сапсана, покуда не угодил в какую-то лужу, принятую им, с перепуга, за болото. А сап-сан? Сапсан защищал свое гнездо! И так как Васька никоим образом не походил на птицу, хотя и размахивал на бегу ру-ками, сапсан не собирался хватать его на лету и тащить на ужин малым детушкам.

Сидя в балке/ Васька, опорожняя стопку за стопкой, здраво рассуждал о превратностях жизненных коллизий:

–Ну, вот... сорок лет... Можно сказать, треть жизни – поза-ди... А чего было в ней, в этой трети...? Ничего!

Пьяный вдрызг Хрисаныч, качая седеющей головой, согла-шался:

–Ничего...

–А скажи мне, Хрисаныч, делинквентность* – следствие де-виантности* или, все-таки, фрустрации*...?

–А пошел бы ты, Вася, в жопу! Я спать хочу.

Хрисанычу было 52 года. Когда-то был он девятым ребен-ком в большой и дружной трудовой семье... Рожденный где-то под Курском, под залихватский свист пресловутых со-ловьев, Хрисаныч, хотя порядком и вырос, так и остался де-вятым ребенком, свято верившим, что властелином мира станет труд. Собственно, так он относился и к людям, кото-рые его окружали.

Десять лет назад, впервые ступив на Чукотскую землю, Александр Хрисанович Малышкин никак не думал, что за-держится на ней надолго: так, подзаработает трохи для сэбе и – хватит. В первый же сезон он подзаработал столько, что хватило не только для сэбе: по возвращении домой он купил квартиру для дочери. О ту пору жил он в Кривом Роге, кото-рый находится в центральной части Украины. Его первая и последняя жена Софочка, когда-то сумела так вскружить голову юному Шурику, что променял он Курских соловьев, вместе с опостылевшей пропитой деревней, на Софочкины прелести и закуток в трехкомнатной квартире Софочкиных родителей.

Став, давным-давно, самостоятельным хозяином, Хрисаныч так и не смог до конца разобраться с Чукотской тундрой. Уже безвозвратно минули те времена, когда в Чаунском рай-оне Чукотки перестала существовать последняя шахта по добыче золота; уже и платить, собственно, перестали, ибо заработанного за сезон могло хватить разве что на вшивый курятник, но Хрисаныч продолжал работать в артели, явля-ясь, по сути, разнорабочим самого широкого профиля, но-минально оставаясь мотористом промывочного прибора.

* * *

Стоя за жлыгой, Васька тупо смотрел на дорогу. Вдалеке, поднимая тучу пыли, появилась шлюха. Значит, будет съем. Вообще-то, спецавто, предназначенное для пе-ревозки шлихи – золотосодержащего концентрата, правиль-нее было бы назвать шлиховозом, но согласитесь, это как-то буднично и прозаично, а вот шлюха – в самый раз. Съем предполагал собой много беготни, еще больше – грязи и не-много – золота.

Техногенные месторождения... По темноте душевной стара-тели называют их мусорниками, справедливо полагая, что тут, среди эфельных отвалов, – нечего ловить. (Хотя много-численные схемы отработки вопиют: хвосты должны быть промыты, ибо – золото в них). Старателей можно понять. Они еще помнят времена, когда снимали по несколько кило-грамм драгметалла за один съем; они еще помнят те време-на, когда приходилось делать два съема в сутки... Благопо-лучно канули в лету те времена... Теперь вот приходится промывать техногенки. А тут, как ни крути жлыгой – триста грамм за сутки и то, в лучшем случае.

Именно такую техногенку и промывал Васька. Промприбор, с помощью коего осуществлялась промывка, именовался ГЭПом. Гидроэлеваторный Промприбор. Если взглянуть на это чудо дерзкой инженерной мысли со стороны, то на ум приходили бессмертные строки из Пушкина:

На пороге сидит его старуха,

А перед ней – разбитое корыто...

В общем-то, подобные мысли навевал и пресловутый ПКБШ, как бы говорящий всем своим видом: все мы ТАМ будем! Хотя, принципиальные различия в конструкции и эксплуатации этих приборов были. В ГЭПе был конструк-тивно предусмотрен вашгерд – простейшее устройство для промывки песков, содержащих золото и другие редкие ме-таллы. Для сокращения потерь золота к вашгерду наглухо приваривался усеченный конусный п-образный профиль.

Подача грунта на приемный бункер ГЭПа осуществлялась не фронтально, а – сбоку, относительно будки-мониторки. И вообще, будка на ГЭПе очень сильно напоминала материко-вую конструкцию для ожидания автобуса: в ней четвертой стенки не хватало, что, в общем-то, позволяло мотористу довольно быстро покинуть будку в случае внештатной си-туации.

Подачу на приемный бункер осуществляла шушлайка. Неза-мысловатый тракторок со своим немудреным отвалом мог подать, от силы, 5 кубов за один раз. Сигналом для подачи служил вездесущий флажок: Дергай за веревочку, дитя мое!

В основу работы ГЭПа положен принцип эжекции. Будучи в армии, Васька впервые столкнулся с этим нехитрым прин-ципом, когда оформлял свой дембельский альбом. Для соз-дания простейшего эжектора требовалось два использован-ных стержня от шариковой ручки и спичечный коробок. Из наконечников стержней удалялись шарики, после чего стержни закреплялись на боковых гранях спичечного короб-ка, наконечниками – впритык друг к другу. Один из стерж-ней опускался в пузырек с чернилами, в другой стержень надо было дуть. Образуя, в сужающемся сечении наконеч-ника стержня, пониженное давление, выдуваемый воздух вызывал подсос чернил из пузырька, которые живописными точками-брызгами покрывали белоснежный альбомный лист, создавая фантастический фон для вклеиваемых фото-графий.

...Пыхтя и надрываясь, шушлайка толкала к приемному бун-керу очередную порцию грунта. Нежаркое чукотское сол-нышко, отражаясь в стеклах кабины незамысловатого трак-торка, пускало зайчиков прямо Ваське в глаза. Надоедливые комары, монотонно зудя свою бесконечную песню, как обычно выискивали чего бы попить. В летнее время года тундра буквально кишит этими божьими тварями, прожор-ливыми и беспощадными. И хотя ими питаются прочие, не менее прожорливые твари, комаров никоим образом не ста-новится меньше. Летают они, собственно, в любую погоду; ни дождь, ни ветер не смеют их остановить. И только время, беспощадное время, диктует им свою злую волю. Комары, повинуясь, его велению, как появляются в тундре внезапно, так внезапно – исчезают, чтобы в следующем году, накопив за зиму сил, продолжить свою бесконечную песню на беско-нечных просторах тундры. И в песне той прозорливое ухо отлично расслышит жизнеутверждающее комариное кредо: А нам – все равно!

...Шлюха, напрасно пытаясь привлечь к себе внимание, не-терпеливо бибикала. Пора было делать съем. Процедура эта являлась заключительным аккордом суточного цикла про-мывки: золото должно быть снято с прибора, в противном случае его начнет смывать в эфеля, увеличивая и без того непомерные технологические потери. Васька не любил уча-ствовать в столь гнусном действе. Опустив флажок, он смыл остатки грунта с бункера, перекрыл задвижку жлыги, надел прорезиненные штаны с курткой и пошел переключать насо-сы.

Насосов на ГЭПе предусматривалось два: основной и вспо-могательный. Основной, понятное дело, нагнетал воду для промывки грунта. Вспомогательный – служил инжектором* для основного, а также, по совместительству, нагнетал воду для съема золотосодержащего концентрата. Будучи изна-чально насосом маломощным, он представлял собой мало чего интересного для людей сведущих; настолько мало, что его марку знал только Данкенщён, но и тот – никому не хо-тел ее называть.

Но сами насосы, несмотря на столь пренебрежительное от-ношение к себе со стороны людей, работали себе потихонь-ку, несмотря на то, что ресурс, отпущенный для них, уже не людьми, но самим Господом, минул лет этак, десять назад.

Вода, нагнетаемая вспомогательным насосом, по обводной трубе, устремлялась на колоду, так называется приемный шлюз, представляющий собой удлиненный коробчатый профиль с откидывающимся верхом. На дне колоды были внахлест уложены резиновые коврики. Именно на этих ков-риках оседает то, ради чего люди идут на всевозможные преступления; то, чем обеспечиваются всевозможные день-ги: ЗОЛОТО! Именно оно вызывает у людей слабонервных соответствующую лихорадку, которая была великолепно показана в кинофильмах про индейцев, с Гойко Митичем во главе.

Рассыпное золото. Содержание именно золота в россыпях – различно. Зависит сие от множества факторов, о которых взахлеб талдычат те же профессоры небезызвестного Сверд-ловского института. Единственное, что можно утверждать предельно точно, так это то, что в природе ЧИСТОЕ золото не встречается. Вот, нету его там, как ни ищите! Более того, чистого золота, не существует вообще. Все это – выдумки досужих Гойко Митичей, незнакомых с трудами профессо-ров небезызвестного Свердловского института. Говоря о чистом золоте, быть может, уместно вспомнить о преслову-тых четырех девятках, но если глубоко задуматься о пробе золота 999,9, то можно прийти к неутешительному выводу, что на килограмм изделия, как ни крути, приходится одна десятая грамма какой-либо гадости: серебра, меди, олова... кадмия. Все, опять таки, зависит от множества факторов. Но где вы видели золотое изделие столь высокой пробы? Да к тому же, поговаривают, что золото столь высокой пробы, слишком уж – мягкое.

В 583-ей пробе содержание всевозможного кобальта-никеля может увеличиться в разы. Что такое одна десятая грамма? Мелочь пузатая. Не хотелось бы пугать уважаемого читателя детскими сказками, но при попадании внутрь одной десятой грамма цианида натрия, человеку останется не так уж долго мучиться на этом свете: паралич сердца, очень быстро, дос-тавит его бессмертную душу на суд Божий. Ну это, к приме-ру. Потому как цианид натрия, равно как и чистое золото, в природе тоже не встречается! А вот кадмий встречается. И свинец встречается. И уран встречается, особенно на терри-тории Чукотки. В довершение полноты картинки надо отме-тить, что аффинажных дел мастера, на современном этапе не очень-то тратятся на то, чтобы сию редкоземельную пакость исключить из состава золотого колечка, ну или – из ложки. А потом кто-нибудь подарит эту ложку пятилетнему пацану, в связи с крестинами. Кушай, дитя мое, не обляпайся! А от кадмия со свинцом молодому растущему организму окромя пользы – никакого вреда. Об этом вам любой детский педи-атр столько интересного поведает; да так поведает, что у вас волосы на голове дыбом встанут. Даже – у лысых.

* * *

Равнодушно сгребая шлиху, Васька умело орудовал тяпкой. Чуть впереди, поливая размывочным шлангом по-рядком сцементированный грунт, шаркала резиновыми са-погами Тома – жена Быстрого Оленя. По должности она бы-ла стрелком ВОХР, в обязанности которой входило, кроме всего прочего, сохранность доставляемого на ШОФ (Шли-хообогатительную фабрику) золотосодержащего концентра-та. Для этой цели ей выдавался табельный ПМ.

Из своей бурной молодости Тома наиболее ярко запомнила краткосрочные курсы медсестер. На этих курсах она твердо усвоила, что первой помощью при обморожении служит промывание желудка. Дальнейшая практика в области меди-цины не принесла Томе ничего, кроме легкого разочарова-ния в опрометчиво выбранной стезе и ненавязчивого преду-преждения о служебном несоответствии.

К тридцати годам Всевышний сподобил Тому на встречу с Быстрым Оленем. Будучи молдаванином скорее по призва-нию, нежели по рождению, Быстрый Олень обладал ярко выраженными морально-волевыми качествами, присущими исключительно его натуре. Будучи в седьмом классе, он чуть было не доказал учителю зоологии, что глаза у кошки в тем-ноте светятся – от голода. Когда-то приехав на Чукотку, он только здесь окончательно поверил, что ветер дует не только потому, что качаются деревья.

Съем наконец-то закончился. На дно колоды были уложены, освобожденные от драгметалла, коврики, опущены прижимные трафареты, закрыты боковые крышки. Шлюха убралась восвояси, увозя в своем чреве что-то около четырех тонн шлихи. Вместе со шлюхой убралась и Тома, чей широ-кий и аппетитный зад, еще долгое время навевал на Ваську сладкие грезы, заставляя шевелиться нижние чакры, исто-сковавшегося по женской ласке, Васькиного организма.

Рабочий день близился к логическому завершению. Неожи-данно приперся Гайтер Витя. Работал он в бригаде, которая монтировала промприборы, или как выражались члены бри-гады: строила. Витя никогда не появлялся просто так. Вот и сейчас, по измученному лицу Вити без таблички было вид-но, чего собственно, он ищет. Проблема, старая как мир: аб-стинентный синдром, или похмелье, мучил Гайтера не пер-вую неделю.

Дабы представить себе портрет пятидесятилетнего Гайтера более-менее осязаемо, достаточно посетить Государствен-ный Русский музей и взглянуть на великолепное полотно И. Е. Репина "Запорожцы". На этой картине Витя – второй справа: боевого вида казак в белой папахе, с обвислыми се-дыми усами.

Детство и отрочество Витеньки прошли в Макеевке. Ничего примечательного: роддом, ясли, детсад, школа... Витиной маме очень сильно хотелось, чтобы Витя стал музыкантом. И папе хотелось. Вот только Вите не хотелось. Впрочем, по-следнее обстоятельство, как-то не было учтено Витиными родителями, и в семилетнем возрасте Витю потащили в светлое будущее: оформили в духовой кружок, где ему всу-чили мудрено выгнутую никелированную трубу, в которую надо было дуть. Руководитель кружка называл эту трубу альтом. И Витя дул. А для того чтобы Вите лучше дулось, руководитель кружка слегка постукивал колотушкой по Ви-тиной голове:

–Ис-та-та, ис-та-та, ис-та-та.

Обычно, подобной колотушкой бьют по большому барабану, или по металлической тарелке с веревочкой, которую музы-канты называют литаврой. Вите как-то сразу не понрави-лось, что его голову путают с барабаном и тарелкой. Он вы-хватил из рук через чур музыкального руководителя коло-тушку и, запрыгнув на стол, начал изо вех сил колотить по лысой голове музыкального сенсея:

–Ис-та-та, ис-та-та, ис-та-та!!!

В тот момент, от лютой смерти, маленького Витю спасли быстрые ноги. К тому же, лысый сенсей, не рассчитав собст-венную скорость, со всего маху врезался в шкаф. На шкафу, дожидаясь своего звездного часа, пылилась литавра!

Малолетние члены духового кружка весьма ощутимо повы-сили свой словарный запас в тот самый миг, когда литавра всей своей латунной сущностью опустилась на лысую голо-ву сенсея. И долго потом гулкое коридорное эхо разносило по всем закоулкам Дома пионеров сочную трехэтажную ти-раду музыкального руководителя, чей портрет красовался на доске почета Районо.

Выплачивать стоимость двух разбитых о стену балалаек, которые в припадке справедливой ярости попали лысому сенсею под руку, Витин папа отказался наотрез, предложив музыкальному руководителю самому разделить судьбу ба-лалаек, если тот не отстанет подобру-поздорову.

В дальнейшем, Провидение предприняло слабую попытку вернуть блудного Орфея на круги своя, но Витя пресек дан-ную попытку в корне: решительно и дерзко. Дело было в седьмом классе. Новый учитель пения на свою беду поинте-ресовался:

–Дети, а кто из вас любит петь? Выходите. Не стесняйтесь!

Стесняться Витя не умел от рождения. Недолго думая, он вышел к доске, прижал руки к штанам и, глядя в добрые, полные участия, глаза учителя, заорал:

Что тебе надо, крейсер Аврора,

В час, когда утро встает над Невой?

Немолодого педагога пробила дрожь. Рука его судорожно опустилась в карман пиджака за нитроглицерином.

–Достаточно, молодой человек... Я вам ставлю три...

–Четыре.

–Хорошо, четыре... Это будет ваша годовая оценка... Только, у меня к вам будет маленькая просьба: не посещайте больше мои занятия... Никогда... Слышите!!! Никогда!!!

Просьба была выполнена. Впрочем, остальные предметы Витя тоже не очень-то баловал своим присутствием. И тогда Провидение задумалось о нем всерьез.

* * *

На Чукотке бытует мнение, являющее собой скорее аксиому, нежели – теорему: очень трудно на Чукотку по-пасть... но еще труднее – от Чукотки вырваться! И дело здесь даже совсем не в том, что билет сюда, с точки зрения сред-нестатистического трудяги, стоит целое состояние. Билет, в конце концов, каким-либо образом, можно достать. И – туда. И – обратно. Примечательно другое: почему, попадая в столь суровый край, люди не хотят отсюда уезжать?

Тридцать процентов кислорода не достает в окружающем воздухе. Экстремальный климат Чаунского района Чукотки таков, что снег в распадках сопок не успевает стаять за те два, два с половиной месяца, которые по иронии судьбы на-зываются "Лето". Зима здесь длится до девяти месяцев в го-ду. Столбики термометров в это время могут опуститься до отметки –600С. По всему побережью Чукотки ветры дуют такие, что скорость их впору заносить в Книгу рекордов: шквалы достигают восемьдесят метров в секунду.

Всевозможные писатели, журналисты и поэты, не жалея ни-каких творческих сил, буквально воспевают этот дикий не-обузданный край, восхищаясь его красотой, таинственно-стью и мощью. И бьются они над великой загадкой: А чем, собственно, может привлечь эта безжизненная пустыня?

Спросите моряка: а почему он в море ходит? Спросите аль-пиниста: за каким бесом ему надо лезть в горы? Спросите старателя: чего он забыл в тундре? Впрочем, это равносиль-но перспективе выклянчить у больного здоровья. И дело здесь даже не в том, что старатель не знает ответа. Знает. Он просто не хочет отвечать. И ваш внутренний предиктор*, если вы – человек сообразительный, очень быстро вам под-скажет, что в этом вопросе, гораздо лучше вас, разбираются врачи. Психиатры, к примеру.

На вооружении у психиатров есть универсальная болезнь: шизофрения – полиморфное психическое расстройство, для которого характерны отклонения в восприятии реальности или в ее отражении. Исходя из этого, можно смело предпо-ложить следующее: если психиатрам дать волю, то они всех старателей (и не только) запишут в шизофреники. Но, к ве-ликой радости, в настоящее время не существует клинически одобренного лабораторного теста на шизофрению. И психи-атры пребывают в прострации.

И родные и близкие пребывают в прострации. Ибо непонят-но им раздвоение личности старателя: когда он в тундре, его тянет домой, когда он приезжает домой его начинает тянуть в тундру! Ибо только там, среди евражек и бакланов, начи-нает старатель чувствовать себя более-менее сносно; и лишь один единственный вопрос терзает его душу: А на кой хрен я опять сюда приехал? Не получив ответа, он через пол года улетает в далекий, но такой родной Мухосранск, чтобы оза-дачить себя тем же самым вопросом. И – не находит ответа. И – опять прилетает в тундру. И так длится – годами. Да что там, годами. Десятилетиями.

Всю свою сознательную жизнь старатель разрывается между работой и семьей. Вы когда-нибудь пробовали схватить од-ной рукой грудь и влагалище одновременно? Трудно. Так же, как трудно сесть в темной комнате на два табурета сразу, особенно если табуреты эти (согласно древней китайской мудрости) – в разных углах. Такая вот, получается гримаса рока.

* * *

Подобную шутку и сыграло Провидение с Витей. В конце концов, не он – первый, не ему и последним быть.

Во время оно жил Витя на Стремительном, поселок этот, покинутый и разграбленный, до сих пор стоит там же, где и стоял: в двадцати километрах от Коммунистического. И был у Вити сосед: Мытя, не то, чтобы живая легенда Н-ской ар-тели, но человек, вполне достойный того, чтобы о нем ска-зать пару-тройку слов. В свое время покинул он благостные кущи Сынжеры, дабы прочно обосноваться на вновь обре-тенной земле обетованной. Коллеги по цеху, по вполне из-вестным причинам, называли его Попкорном (потому как его фамилия, в переводе с молдавского на русский – "куку-руза"). Но не только своей, весьма распространенной в мол-давских кругах фамилией, был примечателен Мытя.

Даже те, кто сроду не читал Гоголя, знают, кто такой есть Плюшкин. Но, глядя на Мытю, никак не приходило на ум, что это именно его имел в виду Николай Васильевич, когда писал о "прорехе на человечестве". У Мыти не было собст-венных крестьян, а потому "беспризорные топоры" он таскал из окрестных мусорников, таскал и заботливо складировал в собственной норке, пардон, хатке. Такое поведение на Чу-котке называют "Синдромом евражки".

Как-то группа товарищей пришла в гости к Мыте. На кружку чая. Звеня бутылками, группа отчаянно пыталась пробиться до кухонного стола, безнадежно застряв среди мешков, на-битых всевозможным тряпьем. Тайную тропу среди всего этого хлама знал исключительно Мытя. Он-то и провел группу товарищей к конечной точке маршрута!

После второй кружки, кто-то из гостей опрометчиво спросил Мытю:

–А на кой хрен, Мытя, тебе столько валенков... на левую но-гу?

Мытя, глянув свысока на вопрошающего, застонал на манер Яна Гуса*:

–О, святая простота! Что тут непонятного... Ну, буду я идти по тундре, найду – правый... Вот вам и – пара!

Поговаривают, что это именно Мытя, как-то провел целый месяц у своего друга в Певеке, в квартире на пятом этаже. Дело было летом. Целый месяц друзья пили и закусывали. Хотя, нет, закусывали мало, в основном – пили. С утра до вечера. Без перерыва на обед. В конце концов, к Мыте, с пространственной речью, обратился его личный внутренний голос:

–Восстань и иди!

Мытя встал и пошел.

–Залазь на подоконник и прыгай!

Не долго думая, Мытя ответствовал:

–Щас! Спущусь к Прохору, он на первом этаже живет. От-туда пожалуй, и – прыгну.

После столь циничной выходки со стороны хозяина, внут-ренний голос затаил великую обиду на Мытю и впредь ни-когда больше не возникал.

* * *

Ближе к середине августа полярный день оконча-тельно сдал свои позиции, которые он так прочно завоевал во второй половине мая. Все повторилось также, как в мае, только с точностью до наоборот. Вначале был день как день и, казалось – не будет ему конца-краю. Ваське очень понра-вился полярный день. Ваське прямо таки не хотелось с ним расставаться. Так бы жил и жил. И чтобы день полярный – не кончался. Васька любил свет, любил так, как любят свет растения, тянутся к нему, набираются силы от него и, в кон-це концов, разрастаются в исполинские кущи и чащи!

Но полярный день, видимо ничего не знал о Васькиных чая-ниях и начал угасать точно по расписанию: вскоре после 22 июня. Так уж устроен человеческий глаз: он не в состоянии разглядеть многого из всего того, что вокруг этого глаза происходит. Человеческий глаз, к примеру, не в состоянии зафиксировать очень быстрое движение, или – очень мед-ленное. Таким образом, мало кто может похвастать, что ви-дел движение летящей пули.

Попробуйте проследить за движением заката, и вы ничего не увидите, вы заметите лишь результат деятельности заката: темноту. А уж проследить за тем как укорачивается день: по секунде, по минуточке, набирая часы, не под силу даже про-фессорам небезызвестного Свердловского института.

Ближе к середине августа начались ночи. И были они холод-ными, не в пример материковым, чуть прохладным, ночам. Стоя за жлыгой, Васька кутался в фуфайку, тихо матерился, а ближе к утру начинал отплясывать: давали о себе знать простенькие, картонные сапоги, которые с виду были ну, совсем как кирзовые. Сапогам этим давно было пора на свалку: они абсолютно не препятствовали проникновению воды вовнутрь, были порядком сношенными, стоптанными и надорванными. Но других сапог не было, и поэтому Васька отплясывал в тех, что были. Более прозорливые Васькины коллеги надевали на ночь валенки и ватные штаны. Ватные штаны у Васьки были, но в сочетании с дырявыми сапогами они давали не тот эффект, как если бы сапоги были целыми. Про валенки Васька как-то вообще не подумал, когда на уча-сток выезжал, и – оставил их на стане. Ну, на кой они ему нужны летом-то?

В общем-то, и с фуфайкой выходило все не так гладко, как хотелось бы, но фуфайку, в отличие от валенок, Васька тягал на себе все лето. Несмотря на обещанную синоптиками жа-ру, было лето в тот год слегка прохладным, это заметили даже артельные ветераны.

* * *

Когда, в марте месяце, Васька отправился на матери-альный склад за робой, встретила его там старая непривет-ливая тетка. Всем своим видом дав понять, что Макашов появился совсем не вовремя, тетка, зевая во весь рот, повела Ваську в огромный нетопленый ангар. Выдавая Ваське, со-гласно выписанному на бумажке требованию, предметы спецодежды, тетка настоятельно требовала, чтобы Васька эти предметы примеривал. А вдруг – не подойдут.

Когда очередь дошла до фуфайки, стало как-то сразу оче-видно, что фуфайка – точно не подойдет. Но тетка попроси-ла – примерить. Критически оглядев Макашова со всех сто-рон, подергав за короткие рукава, в тщетной надежде сде-лать их подлиннее, тетка зевнула, чуть не разорвав собст-венный рот:

–Ладно. Забирай! Другой – все равно нет!

Спасибо тебе, добрая милая женщина! Всю обратную дорогу до общаги Васька ловил себя на одной и той же мысли. При-дя в голову, мысль эта сверлила мозги, и никак не хотела эту голову покидать.

–Зачем ты намерял эту фуфайку, если другой, все равно, не было? – верещала назойливая мысль! –Зачем!?

Как ни пытался Васька, но ответить назойливой мысли что-либо вразумительное, так и не смог.

* * *

Глядя на яркие, огромные звезды, Васька вдруг при-шел к давным-давно очевидному, для прочих, убеждению: а на Чукотке-то небо – ниже. И кто знает, может быть, именно отсюда пошло гулять по свету крылатое выражение: попасть пальцем в небо. Ибо здесь, казалось, это можно было сде-лать реально: проткнуть небо рукой, настолько оно казалось близким и досягаемым. В общем-то, ничего сверхъестест-венного в этой особенности Чукотского неба нет. Во всем виновата окружающая атмосфера, ибо она здесь слегка раз-ряжена. Вот отсюда, на первых порах, и возникает желание пошарить руками в небе: глядишь, может, и бога за бороду поймаешь!

Для того чтобы увидеть Большую медведицу, здесь надо бы-ло задирать голову круто вверх. Ярко и призывно, в самом центре небесного круга, блестит Полярная звезда. Вся про-чая небесная мелочь: лебедь, рысь, жираф вместе с Цефеем, вынуждены ходить вокруг нее, ибо она здесь является цен-тром вселенной, и никакой Южный крест ей – не указ!

Не без душевного трепета, Васька вспоминал, как он впер-вые увидел луну в лучах заходящего солнца. Солнце, ясное дело, было на западе, а луна в этот момент подкралась с вос-тока. Важная и торжественная, она вдруг выплыла из-за соп-ки, вся желто-бледная, таинственная и ужасная во всем сво-ем великолепии! У Васьки чуть жлыга из рук не выпала. Та-кой луны он еще никогда не видел! Громадный желтый блин, более метра в диаметре, висел над сопкой. И этот блин не был плоским. Он был рельефным. Проникая в самые по-таенные закоулки Васькиной души, глаза в глаза, на него смотрела луна! Смотрела именно тем, известным всему миру лицом, о котором Ваське когда-то рассказывал учитель при-родоведения, да Васька, за давностью лет, напрочь забыл об этом лице, как впрочем, и об учителе природоведения.

Васька глядел на луну и не мог оторваться от грустного и лысого лица ее. И вдруг он внезапно моргнул. Его глаза, в отличие от лунных, должны быть в достаточной степени ув-лажнены, поэтому он и моргнул. А когда открыл глаза, то никакого лица: ни грустного, ни лысого уже не было. Прямо перед ним была... девушка с коромыслом. Что за наважде-ние? Здесь только что была морда! Лунная морда. А теперь – что?

* * *

Поговаривают, что в ходе самого пристального изу-чения единственного спутника Земли, Советские астроно-мы, в противовес Западным, сумели разглядеть в лунных фотографиях, вместо никчемной физиономии, бабу с коро-мыслом. Почему именно Советские? Да потому что на Руси испокон веку женщины пользовались коромыслом: этим не-хитрым приспособлением для переноса ведер с водой на дальние, как впрочем, и на ближние, расстояния. Временами коромысло применялось, как бы это сказать помягче, не совсем по назначению. Немало астрономов сможет вам по-ведать, как гуляло это самое коромысло по их спинам и про-чим местам, когда в подпитии они начинали выяснять, а кто собственно, в доме – хозяин? Но так как в славянских семьях, практически поголовно, доминируют женщины, ас-трономы не очень-то обижались на невинные проказы глу-поватых баб, что в дальнейшем поспособствовало астро-номам быстро, а главное, однозначно, разглядеть до боли знакомый предмет на фоне безжизненной лунной поверхно-сти.

* * *

Кутаясь в фуфайку, Васька вспоминал совсем недав-ние, канувшие в никуда, кроваво-красные ночи − еще одно, невиданное им доселе, чудо! Когда, казалось, что весь воз-дух вокруг становится красным. Когда краснота ощутимо ползла и разрасталась, когда она окружала Ваську со всех сторон, проникала в него через дыхание, через кожу, через глаза! Когда кучевые облака, минуту назад, будучи самыми, что ни на есть, обычными облаками, превращались вдруг в неких черных монстров с ярко очерченной красной границей по краям! И если был на том свете ад, то Ваське казалось, что вход в него начинается именно отсюда, с этих рваных черных дыр с ярко очерченными краями.

Именно здесь Васька понял, какого цвета бирюза на самом деле! Когда, глядя на закатное небо, он вдруг обмирал от неподдельного восхищения и восторга, наблюдая за разли-вающимся, по всей запредельной выси, морем! Морем голу-бого, зеленого, синего и еще, черт его знает, какого цвета! Когда ему хотелось бросить все, взмыть вольной птицей, взмахнуть сильными крылами и, устремляясь в осязаемую запредельную высь, ощутить всю чистоту и прелесть буйст-ва красок такой блеклой, на первый взгляд, Чукотки!

* * *

В августе активизировал свою деятельность, при-тихший было, Юкнис. Как справедливо заметил сатирик: "Без женщин жизнь скучна, без дураков – невыносима". Раз-ного сорта дураки живут и размножаются на громадном постсоветском пространстве. Юкнис был дураком РЕДКИМ. Редким и ЖАДНЫМ. Но самым главным его достоинством, по убеждению многих, была ХИТРОСТЬ.

Антон Иваныч, к примеру, ревностно следил за фондом за-работной платы Н-ской артели. Зачем человеку платить больше, когда можно заплатить меньше? Все, что для этого надо сделать, так это – наказать человека, и как следствие – заставить его работать бесплатно. Для того чтобы наказать человека, надо его, на чем-либо предосудительном, поймать. К примеру, на распитии спиртных напитков. А для того, чтобы поймать человека на распитии этих самых напитков, надо, как минимум, организовать бесперебойное снабжение человека подобными напитками в достаточном количестве.

На артельном стане проблема подобного рода была решена сколь давно, столь же успешно. Водку продавали прямо в столовой. Вроде бы, только – своим, но купить могли – все! Стоимость водки была гораздо дешевле, нежели в том же Певеке. А так как столовая работала круглые сутки, то ясное дело, круглые сутки – торговала водкой. Единственным обя-зательным условием для приобретения водки было наличие денег. В долг столовая не отпускала. Ни под каким видом!

Выигрывали от подобного положения вещей все! Рабочие абсолютно не тосковали об отсутствии любимого напитка, администрация – об отсутствии бесплатных рабочих рук.

Антон Иваныч, потирая руки, подсчитывал прибыль от реа-лизованной водки, бухгалтерия – реальную экономию все-возможных выплат рабочим в виде премий и других надба-вок поощрительного характера. Бедолаги, пойманные на распитии спиртных напитков, месяц, а то и – два, работали за голый тариф, который едва включал в себя стоимость трехразового питания в артельной столовой. Заработная пла-та подобных "счастливчиков", за этот период, не превышала как правило, ноль целых, ноль десятых рубля.

Другим пунктом, призванным защищать, нещадно разбаза-риваемый рабочими, фонд заработной платы, можно было считать повсеместное введение сверхурочных работ с после-дующей не оплатой оных. Дабы ничьи уши не коробило сло-восочетание "сверхурочные работы", работам подобного ро-да придумали соответствующее название "прихватка". Со-гласитесь, за сверхурочные работы платить надо, спору нет, а вот за какую-то прихватку платить абсолютно не надо. Ибо нет такого понятия в законодательстве о труде Российской Федерации.

График прихваток рассчитывался предельно просто. Отра-ботав положенные двенадцать часов, рабочий был обязан остаться еще на пять, если того требовала производственная необходимость. Преподносилось это рабочему – как само собой разумеющееся, не подлежащее обсуждению.

Много сюрпризов таила в себе прихватка. Ибо рабочий, ко-торый оставался на прихватку, не проходил ни по каким спискам, его как бы не было. Он как бы отдыхал после сме-ны. В данной связи рабочему надо было с удвоенным вни-манием заботиться о собственной безопасности. На прихват-ку не оставляли просто так. Как правило, это были тяжелые работы, связанные с заменой узлов и агрегатов всевозмож-ных машин и механизмов. Вот здесь-то и поджидали рабоче-го всевозможные сюрпризы в виде переломанных рук и ног, а то и – оторванных голов.

Как-то завгар Вацлав Вацлович Васкнис (он же – Василь Ва-сильевич, он же – Вася в кубе) попросил водителя Колю ос-таться после смены и помочь водителю Пете закончить ка-питальный ремонт двигателя ЯМЗ. Прочувствовав всю важ-ность просьбы завгара, Коля решил не дергать понапрасну судьбу за яйца. Отказаться он конечно мог, но подобный от-каз влек за собой явную немилость со стороны преподобного Вась Вася, а потому Коля мог, за милую душу, остаток сезо-на отработать за бесплатно. Выбор как говорится, был за Колей. И Коля остался! При установке головки блока ци-линдров на шпильки, головка соскользнула и, на излете, от-рубила Коле фалангу правого мизинца. Начисто! И правый мизинец как-то сразу стал чуть-чуть короче левого.

Вась Вась как-то долго и странно глядел на Колю, пока тот совал ему под нос укороченный мизинец.

–Что ты тут делаешь, Коля? – наконец-то поинтересовался завгар у водителя.

–Василь Васильич! Как же так! Вы ж меня сами попросили остаться! – глотая слезы, завыл Коля.

–Коля! Я еще раз спрашиваю, что ты делаешь в гараже в то время, когда ты должен отдыхать?

От неожиданности Коля даже перестал глотать слезы. По всей видимости, с подобным произволом он столкнулся впервые. Вась Вась выдержал подобающую, для данного случая, театральную паузу и неспеша двинулся дальше, но пройдя пару-тройку метров, обернулся:

–Шел бы ты отдыхать, Коля! Чтоб через пять минут я тебя здесь не видел! Увижу, заставлю объяснительную писать! Почему ты находишься в гараже в свое нерабочее время? А кто в ночь работать будет? Так что иди, Коля... и – не просто иди!

Коле оставалось только радоваться, что в процессе установ-ки головки блока цилиндров ему, всего-навсего, укоротило мизинец, а не всю руку.

Был еще третий пункт, позволяющий Инженерно-техническому составу артели, вкупе с Антон Иванычем, оберегать фонд заработной платы. Вкратце именовался этот пункт КТУ (коэффициент трудового участия). Рожденный в дебрях развитого социализма, данный коэффициент велико-лепно работал на нужды отдельно взятого золотодобываю-щего предприятия демократической России: успешно решал вопрос повышения зарплаты одних за счет понижения – дру-гих.

На практике процедура расчета КТУ сводилась к банальной симпатии-антипатии начальника к отдельно взятому рабо-чему. Как правило, в данной ситуации выигрывали рабочие, которых на любом предприятии почему-то называют "жопо-лизами".

Но Антон Иваныч, в деле оберегания фонда заработной пла-ты, пошел дальше всех. На своем "Патриоте" разъезжал он короткими августовскими ночами по промприборам. Под-крадывался тихо, с выключенными фарами. Долго наблюдал за действиями мотористов и бульдозеристов. Для подобных целей у Антона Иваныча всегда была под рукой неплохая подзорная труба многократного увеличения. Убедившись, что промприбор работает, Антон Иваныч выходил из укры-тия и направлялся непосредственно на контакт. Подойдя к мониторке, он здоровался с мотористом (за ручку – здоро-вался) и предлагал сесть и покурить. Любезно предложенная пачка сигарет располагала, как правило, к общению и неда-лекий моторист, который Антона Иваныча ни разу в глаза не видел, мудро рассуждал: а чего собственно, не покурить, на халяву-то? Еще и – про запас просил. Прочитать то, что на пачке написано, моторист как-то не удосуживался. А зря! Потому как Минздрав – организация серьезная, и плохого – не посоветует.

После перекура Антон Иваныч ехал будить начальника уча-стка:

–Джагоич! Кто там у тебя – на двадцать первом ГЭПе сейчас работает?

–Скориков.

–Ну-ка, поставь ему по-скоренькому, черный кубарь! Ни хрена он у тебя там не работает!

–Харящё!

Джага доставал табель выходов и против фамилии Скорико-ва рисовал черный квадратик. На практике это означало, что Гена Скориков отработал эту ночь за бесплатно.

Пожелав Джаге спокойной ночи, Антон Иваныч, гаденько улыбаясь, крался к очередному прибору. Курочка, она, как известно, по зернышку клюет, и тем – сыта бывает!

Будучи заместителем генерального директора артели, Юк-нис много чего делал для родного предприятия, настолько – родного, что Антон Иваныч временами путал свой собст-венный карман – с артельным!

По-разному люди приходят к богатству и по-разному его осознают. Антон Иваныч пришел к богатству своей, собст-венной дорогой. И – с таким же осознанием. Вообще-то, он был золотодобытчиком. Частным предпринимателем. Со всеми, выправленными в должном соответствии, докумен-тами, лицензиями и разрешениями. Он имел право самостоя-тельно осуществлять промывку рассыпных месторождений, нанимать рабочих, вести расчеты и так далее и тому подоб-ное.

И Антон Иваныч активно осуществлял, нанимал и вел. Дея-тельность его была насколько благородна, настолько и про-думана. Предоставление рабочих мест, забота об окружаю-щей среде... в общем, было там немало чего такого, чем сла-вятся новые российские меценаты на современном этапе. Отследить концы этой деятельности было делом, не то что-бы бесперспективным, но скорее – напрасным.

В Н-ской артели существовало несколько участков. Среди прочих, ничем особо не выделяясь, работал участок "Свет-лый путь". Работал он точно также, как все остальные: пара-тройка ГЭПов, все как обычно. Но почему-то все в артели называли эти ГЭПы Антоновскими приборами. Называли – особо не задумываясь, абсолютно не вникая в детали назва-ния. Да и кому оно собственно, надо?

На белом свете испокон веку живет и процветает поговорка: Называй хоть горшком, только – в печь не сажай. В приме-нении к участку "Светлый путь" данная поговорка никоим образом не срабатывала. Потому как промприборы именова-лись Антоновскими – не зря. На примере приборов подобно-го рода можно было отлично наблюдать сочетание приятно-го с полезным.

На приборах работали рабочие Н-ской артели, и зарплату этим рабочим платила Н-ская артель. А вот золото, которое намывалось на этих приборах, сдавал государству золотодо-бытчик Юкнис. Единолично. И все так чинно и благородно!

Природа не допускает, чтобы одновременно волки были сы-ты, а овцы – целы. Антон Иваныч был не совсем согласен с данным постулатом, и – допускал, что в районах Крайнего Севера имеют место быть небоьшие исключения. В данной связи Антон Иваныч выправлял финансовые отчеты так, что со стороны казалось, будто золотодобытчик Юкнис еле-еле сводит концы с концами, потому как и оборудование он за-купает, и рекультивацию тундры осуществляет в полном объеме, и все налоги – копеечка в копеечку, и даже – зарпла-ту рабочим выдает. Не то что – некоторые!

* * *

Коллега Антона Иваныча, собрат по цеху, Петр Ми-хайлович Воронецкий, тоже мыл золото по соседству с Н-ской артелью. Но, в отличие от Антона Иваныча, дабы как-то свести концы с концами, Петр Михайлович платил зар-плату за добытое непосильным трудом золото исключитель-но самому себе, напрочь забывая про остальных. Остальные – были всевозможными колоритными личностями, приве-зенными из города Певек. Люди – сплошь закаленные и ре-шительные, а главное – назубок знающие последователь-ность действий при промывке рассыпных месторождений. Терять этим людям было абсолютно нечего, ибо все, что они имели, постоянно было при них, а именно: их рабочие руки. Из сезона в сезон эти люди зарекались иметь дело с Петром Михайловичем, но тем не менее, каждый сезон – привычно выезжали на необъятные просторы тундры, дабы помочь Петру Михайловичу свести концы с концами.

* * *

Самыми любимыми животными Антона Иваныча были овцебыки. Вообще-то, эти зверюги обитали когда-то, в далеком прошлом, на острове Врангеля. Потом они куда-то с этого острова подевались. Потом их опять завезли на этот остров, из Америки, в 70-х годах прошлого века. Завезли – немного: 20 голов, но овцебыки на то – как-то не обиделись. Они начали плодиться и размножаться. Именно с этой поры, на Чукотке, началось восстановление популяции этих един-ственных представителей своего рода животных из семейст-ва полорогих.

К делу возрождения овцебыков на Чукотке Антон Иваныч относя со всей, свойственной только ему, даже не ответст-венностью, а скорее – любовью. Что могло поспособствовать этому, внезапно возникшему, столь сильному чувству пожи-лого человека к волосатой скотине, можно было только га-дать, но вполне возможно, что ответ плавал где-то на по-верхности.

Всевозможные энциклопедии и словари описывают овцебы-ка как "массивное коротконогое животное, покрытое длин-ной густой шерстью черно-бурого цвета". Безобидный полу-бык-полуовца очень ловко лазит по скалам, кушает мох, ли-шайники, прочую травку, ну в общем-то все, что найдет из растительности. Ведет стадный образ жизни и взять его го-лыми руками – невозможно!

Белый медведь обходит овцебыка стороной, потому как са-мому крупному хищнику планеты, ведущему одиночный образ жизни, при встрече со стадом, в лучшем случае, ниче-го не светит. Стадо, ставшее в круг, прикрывает молодняк своими телами, и белого медведя ожидают исключительно острые рога самцов, против которых бессильны мощные ла-пы и крупные когти хозяина Арктики.

Вполне возможно, что овцебык поклонился бы в ножки сво-ему спасителю: человеку, за то что тот в последнее время начал проявлять о нем столь превеликую заботу; вполне возможно, если бы не одно НО: человек в свое время прак-тически уничтожил поголовье овцебыка с поверхности Зем-ли. Против человека с оружием овцебык бессилен!

Мясо у овцебыка сильно отдает мускусом. В данной связи, на Чукотке, могут есть это мясо исключительно эскимосы. Но зато, большим спросом на мировом рынке пользуется мех и кожа этого животного. Но не именно это обстоятель-ство послужило тому, что поголовье овцебыка было подвер-жено повсеместному уничтожению.

При встрече с человеком стадо овцебыков поступает точно также, как и при встрече с любым другим хищником: стано-вится в круг, загоняя внутрь молодняк, а также – самок с яг-нятами. Вполне возможно, что будь овцебыки посговорчи-вее, человек убил бы одного-другого бычка, и на том бы – успокоился. Но, в дикой природе, с овцебыком нельзя дого-вориться. Для того, чтобы забрать кого-нибудь из стада, на-до – непременно перебить все это стадо!

В погоне за великолепной кожей и единственным, в своем роде, пухом (сто долларов – за килограмм; кашемировая пряжа – отдыхает!), человек уничтожал стадо за стадом, аб-солютно не задумываясь не только о судьбе самого овцебы-ка, но даже не придавая сколь нибудь должного внимания героизму этого животного.

Реалии охоты на овцебыка таковы, что один человек с ружь-ем спокойно может уничтожить все стадо. Вначале – падают самые крупные и сильные. На их место встают – другие, по-слабее. И так – до самого последнего. Никто не мечется, жи-вотные никуда не убегают. Таким вот образом, ради одного – гибнут все!

* * *

Всемирная история вряд ли сможет припомнить слу-чаи героизма подобного рода. Хотя, если покопаться...

В сентябре 480 года до нашей эры, в узком ущелье Фермо-пилы героически погиб отряд из трехсот человек, возглав-ляемый царем по имени Леонид. Все эти люди были греками из города Спарта, и боролись они за собственную свободу и независимость, против превосходящих силой персов под ко-мандованием Ксеркса I.

За давностью лет, достоверная картина гибели этих людей трансформировалась в красивую и поучительную легенду. Согласно этой легенде, триста спартанцев были наглухо ок-ружены почти двухсот тысячным войском персов. В создав-шейся ситуации греки прекрасно понимали, что шансов ос-таться в живых у них – нет! Поэтому все они приготовились умереть. С оружием в руках, в последнем бою! Сдаваться никто не собирался, потому как уцелевшего – ожидало бес-честье и позор. На веки вечные! Так они были воспитаны.

Однако персы тоже были воспитаны. Не желая напрасно те-рять собственных солдат (за три дня боев – двадцать тысяч, против греческих – четырех), Ксеркс I рискнул предложить спартанцам следующее:

–Так как царь ваш Леонид убит, выдайте мне его тело! Ос-танетесь живы! Сдайте оружие, и – можете убираться на все четыре стороны!

В ответ Ксеркса I послали, хотя и – по-гречески, но – по весьма известному адресу. И тогда Ксеркс I повелел своим лучникам расстрелять ставших в круг спартанцев. В центре круга находилось тело героически погибшего царя Леонида.

Согласно легенде, лучники стреляли до тех пор, покуда не перестали шевелиться, прикрывавшие греков, щиты. Никто не попросил пощады. Никто даже не попытался выйти из круга. Обессмертив свои имена, погибли все спартанцы!

После этого Ксеркс I лично осмотрел поле боя. Найдя тело царя Леонида, он приказал отрубить у трупа голову и наса-дить ее на кол.

* * *

Чувствуя перед овцебыками глубочайшую вину за все несознательное человечество, Антон Иваныч, как мог, старался возродить популяцию овцебыков на Чукотке. И создавалось впечатление, что они там уже стадами бродили! Накормленные и обихоженные, облизывали они своего спа-сителя с головы до пят, помахивая короткими хвостиками, спрятанными в густой шерсти!

За восстановленных овцебыков Антон Иваныч попросил, у соответствующих министерств и ведомств, кое-какие льго-ты. За весьма ощутимые успехи в деле возрождения и забо-ты об окружающей среде, Антон Иваныч эти льготы полу-чил. Среди прочего было там освобождение от кое-каких налогов, вернее – так: кое-какие налоги остались, а также – минимальные тарифы на оплату потребляемой электроэнер-гии во время промывочного сезона. Вот вам и – вся любовь!

Нельзя сказать, что кроме фотографий овцебыков по стенам да бронзовой статуэтки в кабинете Антона Иваныча, ничего больше не было. Было! На Коммунистическом жил не один овцебык. Там их жила целая семья!

Самца звали Яшкой. Самку – Машкой. Ихнего детеныша не звали никак. Паслась эта семейка вместе с коровьим стадом, и не о чем прочем – не беспокоилась. Уникальность этих животных состоит в том, что о них абсолютно не надо забо-титься! В отличие от других травоядных, овцебыки не любят кочевать. Даже во время сильного голода и холода, они ос-таются там, где появились на свет. Из года в год бродят они туда-сюда по одной и той же местности, чем-то напоминая россиян, которые любят свою родину исключительно пото-му, что в ней – родились!

Овцебыкам не нужны коровники, либо какие-нибудь другие помещения, предусмотренные для проживания всевозмож-ной сельскохозяйственной скотины. Обладая самой длинной шерстью в мире: длиной – 60-90 сантиметров, овцебыки мо-гут спать на снегу. Теленок отлично себя чувствует себя под брюхом у матери, надежно прикрытый шерстью от холода и посторонних глаз.

Для собственной безопасности, человеку надо держаться подальше от овцебыка. Не надо пытаться искать каких-либо компромиссов с этой дикой необузданностью! В противном случае – глубокая инвалидность, но скорее всего – смерть, вот что гарантированно человеку, рискнувшему появиться там, где пасется овцебык!

* * *

Самец Яшка на отведенной, под свои владения, тер-ритории чувствовал себя отлично. Своими владениями он считал всю, обозреваемую им, тундру. Нет, он конечно же не совался в места компактного скопления людей, но в прочих местах чувствовал себя настолько вольготно, насколько вольготно может себя чувствовать исключительно хозяин этих мест. Именно таковым, в окрестностях поселка Комму-нистический, Яшка себя и считал.

Его супруга, незабвенная Машка, тихо и мирно бродила со своим детенышем в коровьем стаде, всецело посвятив себя воспитанию подрастающего поколения. Никоим образом не реагируя на понукания пастуха, она казалась этаким образ-чиком кротости и послушания, если только – близко не под-ходить к ее детенышу.

В отличие от Машки, Яшка как-то позабыл о том, что он – животное стадное и, в данной связи, предпочитал резвиться в одиночку. Было ему что-то около трех лет – именно тот возраст для скотины, когда детство уже ушло, но пошалить – так хочется. И Яшка шалил. Объектом его шалостей были легковые малолитражные автомобили. Крупногабаритную технику Яшка откровенно побаивался.

За легковушками Яшка охотился. Видя в данной продукции автопрома исключительно непрошеных претендентов на личное пастбище, он частенько подстерегал их в засаде, лов-ко спрятавшись за кучей металлолома, либо за грудой како-го-либо прочего мусора. В данной связи, в районе коровни-ка, временами можно было наблюдать следующую картину. Как только несчастный Уазик останавливался, на него, из близ расположенного укрытия, на всех парах устремлялось волосатое чудовище! Своим железобетонным лбом Яшка пытался свалить врага с ног и затоптать его своими корот-кими ногами. Но силенок у Яшки для подобного действа было явно недостаточно. Уазик качался, но – "не падал". И тогда Яшка просто-напросто увечил машину, как бог – чере-паху. Дело, как правило, заканчивалось разбитыми в хлам дверьми и выгнутыми в обратную сторону бамперами. Убе-дившись, что противник не оказывает никакого сопротивле-ния, Яшка терял к Уазику всякий интерес и шел себе, рез-виться дальше. Что чувствовал при этом водитель машины, легко становилось понятным, даже при беглом взгляде на его мертвенно-бледное лицо и остервенело дрожащие руки.

Но больше всего Яшка ненавидел невысокий колесный трак-торок желтого цвета, произведенный на белый свет то ли японской, то ли какой-то другой, узкоглазой фирмой. Разра-ботчики тракторка настолько продумали конструкцию кузо-ва и прочего, что Яшка, как не пытался, не мог принести сколь нибудь ощутимый ущерб продукту заморских техно-логий. Разбивая в кровь свой железобетонный лоб, Яшка снова и снова бился им о ступицы и диски ненавистного тракторка, но тракторок даже не шатался!

Худа без добра, как известно, не бывает. Данное обстоятель-ство использовалось во благо самого же Яшки. В районе ко-ровника для Яшки и его семьи был построен специальный вольер. Несколько вертикально забетонированных в почву труб, обтянутых сеткой Рабица. Прекрасно понимая, что толку от этого вольера для овцебыков столько же, сколько мертвому – от припарок, Антон Иваныч, тем не менее, пы-тался как-то одомашнить овцебыков, приучить их хотя бы к какому-нибудь порядку. Ибо это являлось непременным ус-ловием разработки рассыпных месторождений!

Но если Машка весьма охотно шла в специально отведенный для нее закуток, где для нее было заготовлено много еды и воды, то Яшка нипочем не желал заходить в определенное для него место компактного проживания. И загнать его туда – не было никакой физической возможности. Но оставлять Яшку надолго в тундре было никак нельзя. Малый возраст и отсутствие родного стада – главного козыря овцебыков при отражении атак хищников, могло привести к печальному финалу: для одиночного овцебыка волки и медведи – очень опасны. Ибо сожрут они его и – не поморщатся.

В данной связи задача перед пастухом была насколько про-ста, настолько же – невыполнима. Надо было загнать Яшку в стойло! А – как? Ударить эту скотину кнутом – означало подписать себе смертный приговор без права апелляции. За-манивать морковкой... Попробуйте ситом вычерпать море! Перспектива – одна и та же.

И тогда на сцене появлялся желтый тракторок. Едва заслы-шав дребезжащий, противный звук его двигателя, Яшка бро-сал все свои дела и начинал яростно атаковать излюбленного врага! Тракторок двигался очень медленно. Данное обстоя-тельство позволяло Яшке разить противника на ходу. Таким образом, куда бы тракторок не ехал, Яшка нагонял его и – бил, бил, бил! Пастух облегченно вздыхал: задача была ре-шена! Дальше, загнать Яшку в стойло, было делом исключи-тельно техники.

* * *

В августе месяце два работника Н-ской артели по-знакомились с Яшкой вплотную, лицом к лицу. Им при-шлось испытать на себе все прелести, а главное – последст-вия, данного знакомства.

Нельзя сказать, что Женька Лезун не знал Яшкиных пова-док. После поездки на Чаун, Женька решил найти себе мес-течко для работы поспокойнее, чего вскоре и достиг. Его направили на коровник, где он стал заниматься копчением рыбы. Работа в общем-то, не сложная, а главное – не столь утомительная, располагающая скорее к созерцанию и фило-софскому осмыслению картины мира, а также – своего места в нем; нежели к беготне, свойственной электроцеху, с его дешевыми интригами и, противоречащими здравому смыс-лу, приказами.

Нельзя сказать, что Вовка Колосков тоже не знал Яшкиных повадок. Уже не первый год был он приписан к коровнику, работая исключительно на нужды свиней и буренок, убирая за ними дерьмо, заготавливая фураж, а также – пуская вре-менами кое-кого, из этой живности, под нож. На приусадеб-ном хозяйстве Н-ской артели Вовка чувствовал себя до того неплохо и уверенно, что в скором времени сумел пристроить туда и своего непутевого сынка – выпивоху и дебошира, вы-везенного по такому случаю из города Новоузенск, что в Са-ратовской губернии.

Сынок очень быстро сообразил, что лучше – за деньги кру-тить быкам хвосты, чем – за бесплатно отдавать, чреватый всевозможными последствиями, долг Родине. Таким обра-зом, непутевый сынок, в самом скором времени, тоже начал чувствовать себя на коровнике неплохо и уверенно.

Почему Яшка напал на Вовку с Лезуном, можно было только гадать. Можно было списать все на досадное недоразумение, случайность. Хотя, любой специалист в области дикой при-роды, очень авторитетно заявит вам, что никакой случайно-сти, в данном случае, не было! В данном случае был законо-мерный финал, наступающий в результате подобного отно-шения к диким животным, коими овцебыки являются. И в данной связи, тем кто с овцебыками бок о бок живет, надо кое о чем помнить. Помнить о том, что все последствия по-ведения дикого животного ложатся на плечи того, кто пытается его приручить!

Лезун с Колосковым никоим образом не собирались приру-чать Яшку. Наблюдая за его дикими выходками, ни у одно-го, ни у другого, к примеру, не возникало даже мысли про-сто так подойти к Яшке и почесать у него за ухом. Наоборот, им очень даже хотелось, чтобы Яшку, вместе с его волоса-тым семейством, завезли как можно дальше от Коммунисти-ческого. Потому как в присутствии Яшки оба – ощущали вполне определенную угрозу собственной безопасности.

Но у Антона Иваныча, по всей видимости, были свои взгля-ды на собственную безопасность подчиненных ему рабочих. И Яшка продолжал разгуливать как ни в чем не бывало. Де-ло в том, что подобные казусы с людьми, причиной коих было неадекватное поведение Яшки, случались и ранее. Ну так, по мелочи. И все как-то обходилось без глубоких увечий, легким испугом. Когда об этом сообщали Антону Ива-нычу, он почему-то начинал злиться, плеваться и пускать пену изо рта:

–Идиоты! Дебилы! Скоты!!! Они что, не могли ему хлебца дать? Он же хлеб любит! Уволю! Всех, сука, уволю!!!

После подобной оценки ситуации, оставалось только радоваться, что Антон Иваныч не занимается благородным делом восстановления популяции уссурийского тигра, или – дальневосточного леопарда!

* * *

В то, ничем не примечательное, августовское утро Женька с Вовкой, как обычно, пошли на работу. И они почти дошли до нее. Но дальше случилось то, что собственно, и должно было случиться. Лихо выскочив из-за угла, в свойст-венной, исключительно ему, манере "ну что, не ждали!", Яшка моментально сбил с ног чуть замешкавшегося Вовку Колоскова. Вовка как-то сразу послушно улегся, даже встать не попытался, а Яшка принялся его топтать своими корот-кими передними ногами.

Женька, на свою беду, попытался отогнать Яшку. В ответ Яшка предоставил Женьке великолепную возможность ощу-тить всю прелесть свободного полета над чукотской тунд-рой! Подцепив Лезуна рогами где-то в районе промежности, Яшка просто-напросто отшвырнул Женьку в сторону.

Не надо было быть великим провидцем, дабы предсказать финал разыгравшейся сцены. В общем-то, можно было сни-мать шапки и читать уместные, в данных случаях, молитвы. Но в дело вмешался желтый тракторок. На сей раз он заве-рещал так, будто делал это в последний раз – во всю свою тракторную глотку! Впрочем, старания эти были излишни. Едва заслышав голос заклятого врага, Яшка моментально оставил в покое двух недобитых представителей рода чело-веческого и устремился, в который раз, добивать того, одно-го, который даже не шатался от разящих ударов Яшкиного железобетонного лба.

Трудно сказать, о чем таком думал Евгений Сидорович Ле-зун, пятидесяти пяти лет от роду, когда сидя у дороги, в ожидании неотложной медицинской помощи, которая как обычно, не торопилась, он вновь и вновь, ну так, на всякий случай, пересчитывал собственные яйца. Вполне возможно, мысли его сводились к тому, что неплохо было бы купить какой-либо нарезной ствол и расстрелять всю, прилагаю-щуюся к нему, обойму в брюхо Антону Иванычу, а также – его вонючему быку, от которого мерзко разило в радиусе нескольких метров. Вполне возможно, что мысли его своди-лись к недостроенной баньке на собственном дачном участ-ке, где и делать-то осталось всего – ничего: начать и кон-чить.

Но если Женька о чем-то думал, то Владимир Михайлович Колосков, сорока лет от роду, ни о чем таком уже не думал. Тихий и смирный, лежал он, широко раскинув руки, и душа его, покидая бренное тело, потихоньку поднималась все выше и выше, устремляясь туда, где был ей обещан вечный покой!

* * *

Когда Антону Иванычу доложили о случившемся, он как-то некстати захохотал, вспомнив как неделю назад – сам бегал от Яшки вокруг "Патриота". Что-то не заладилось в тот день между ними, не сложилось, так сказать, вот и пришлось Юкнису размять свои старческие кости, а то бы эти кости ему размял Яшка, со свойственным ему размахом и бесшабашностью.

–Шалунишка! – улыбаясь чему-то своему, высказался вслух Антон Иваныч и выехал на место происшествия.

По прибытии Антон Иваныч убедился, что ничего из ряда вон выходящего не случилось. Лезун мог даже говорить, а Колоскова, всего лишь, надо было доставить в реанимацию. В общем-то, доставлять надо было как можно скорее, но – оставалось выполнить небольшую формальность, после ко-торой – можно было отправлять обоих в больницу. С чистой совестью и – чувством выполненного долга. Формальность заключалась в том, что Женьке и Вовке надо было подписать акт медицинского заключения о случившемся, из которого недвусмысленно следовало, что Лезун с Колосковым, буду-чи в состоянии алкогольного опьянения, своим неадекват-ным поведением спровоцировали несчастного телятю по кличке Яшка, травмировав своими воплями не совсем сфор-мировавшуюся психику подрастающего овцебыка, что в свою очередь, вызвало ответную реакцию напуганного яг-ненка, коим по существу Яшка и является.

Всю свою сознательную жизнь Женька занимался люби-тельским боксом. Была у него кое-какая травма в голове, не позволяющая ему выйти на профессиональный ринг, но это в общем, нисколько не смущало Евгения Сидоровича в деле популяризации бокса как такового. Более того, Женька не пил спиртного, вел здоровый образ жизни: поднимал и опус-кал всевозможные железяки, и вся артель знала об этом.

Прочитав акт медицинского заключения о случившемся, Женька несколько изменился в лице и даже попытался встать, потому как сидя он никак не мог дотянуться до хлип-кого горла местного эскулапа: Михаила Денисовича, в про-шлом – гинеколога сельской клиники, попавшего в артель по причине полного отсутствия работы на родной Полтавщине и, как следствие – беспросыпной пьянки, в силу создавшейся ситуации.

–А я-то тут причем? – испуганно косясь в сторону Юкниса, Михаил Денисович резвым козликом отпрянул от Лезуна на более безопасное расстояние.

Перед посадкой в вертолет, Женька привстал с носилок и, собрав остаток сил, попрощался с Юкнисом:

–Иваныч! Старый ты козел! Я, когда получше себя чувство-вать буду, я тебе этот акт в жопу затолкаю!

Вовка, в отличие от Женьки, ничего не сказал Антону Ива-нычу на прощание. Колоскова, чуть подающего признаки жизни, на носилках, молча занесли в вертолет. Плотно закрыв створки задних дверей, командир воздушного судна дал команду на запуск двигателя.

Глядя на убыстряющееся вращение вертолетных лопастей, Антон Иваныч наконец-то смог дать волю накопившемуся праведному гневу:

–Вконец обнаглели, скоты! Затолкает он! Я тебе самому – затолкаю! Так затолкаю, что – не вытолкаешь!!! Уволю! Всех, сука, уволю!!!

Вертолет, набрав положенную высоту, взял курс на Певек. Когда борт на секунду завис над небольшим кладбищем, второй пилот глянул вниз. Он едва смог разглядеть, как ме-жду сиротливо торчащих деревянных крестов и дешевых памятников, черно-бурым пятном, беззаботно резвился Яшка – молодой овцебык, с не совсем сформировавшейся психикой.

* * *

Заботясь о благосостоянии артели в целом, Антон Иваныч не мог себе позволить забыть о благосостоянии от-дельно взятого работника, в частности. Думая не только о его зарплате, Антон Иваныч частенько задумывался также о его быте. Для успешного осуществления задуманного, в ар-сенале средств, которыми располагал Юкнис, было немало таких, которые были способны убедить кого угодно в право-те действий заместителя генерального директора Н-ской ар-тели.

Административно-бытовой комбинат артели, кроме всего прочего, включал в себя две общаги: "Комсомолку" и "Чу-котку". Несмотря на ряд конструктивных отличий, здания эти внутри пахли практически одинаково. Вполне возможно, что запах этот сильно шибал в нос человеку неподготовлен-ному ко всем тяготам и лишениям старательского быта, но старатели были почти сплошь – люди закаленные, и – особо не принюхивались, чем там пахнут закостенелые носки со-седа, потому как свои собственные – воняли ничуть не хуже!

Курить разрешалось только в строго отведенных местах. Но иногда покуривали там, где было удобней: ну, к примеру, в кровати. Так как курили практически все, отдавая предпоч-тение сигаретам недорогим и без фильтра, не было ничего удивительного в том, что вся атмосфера обоих общаг, год от года перенасыщаясь табачным перегаром, окрепла до такой степени, что никакому другому запаху ни в коей мере было не под силу хоть как-то эту степень ослабить.

В "Комсомолке" рабочая одежда вывешивалась на первом этаже, на специально приспособленных вешалках-крючках. Ничем не огороженная от внешнего мира, висела эта одежда и тоже воняла на все лады, добавляя неповторимый аромат в табачный перегар общаги, что способствовало исключи-тельно здоровому сну и столь же полноценному отдыху хо-зяевам этой самой одежды.

В "Чукотке" роба висела в специально приспособленных деревянных ящиках за закрытыми дверьми, и – воняла по-меньше. Оно и понятно. Все таки в данной общаге располагался рабочий кабинет коменданта, и присутствие Зои Витальевны, хозяйки кабинета, как-то обязывало обслуживаю-щий персонал промыть лишний раз полы в коридоре.

В далеком прошлом обе общаги были некими очагами куль-туры, во всяком случае, наличие в обоих зданиях кинозалов наталкивало на мысль, что когда-то здесь весьма активно пропагандировалось важнейшее из всех искусств. Но если в "Комсомолке" бывший кинозал представлял собой огром-ную кладовку, куда сносили всевозможную подотчетную рухлядь, то в "Чукотке" бывший кинозал продолжал служить людям в качестве перевалочной базы. Сюда заселяли тех, кто только что прибыл на очередной сезон, а также тех, кто отработав положенное, коротал время в ожидании борта на материк. Мест в апартаментах категорически не хватало, поэтому людей на некоторое время поселяли в бывший ки-нозал, прозванный кем-то Греческим залом. Хотя, ничего греческого в бывшем кинозале отродясь не было.

Жители Греческого зала: те, которые только что прибыли, ходили на работу. А вот те, которые ожидали отправки в Москву, коротали время весело и беззаботно, а попросту го-воря – пили сутки напролет. Вконец истосковавшаяся душа отпускника требовала нормального отдыха. А так как любой уважающий себя старатель не мыслил нормального отдыха без водки, то непринужденная атмосфера дружбы и взаимо-понимания царила в Греческом зале круглые сутки!

Апофеозом взаимопонимания было фортепиано. Самое обычное, не до конца настроенное, стояло оно в углу и, по-крываясь пылью, доживало свой век. Отпускники усажива-лись за инструмент, как правило тогда, когда – переваливало слегка за полночь, когда все другие средства увеселения уже немного приедались.

Начинал, как правило, один исполнитель, остальные – быст-ро подтягивались. И тогда игра осуществлялась уже не в две и, даже – не в четыре руки. Она осуществлялась во столько рук, во сколько позволял звукоряд инструмента.

Поиграв некоторое время руками, исполнители начинали поигрывать прочими частями тела. В ход шли кулаки, ладони и локти. Особым шиком считалось, хорошо подпрыгнув, приземлиться на черно-белые клавиши задницей, что позволяло заставить фортепиано звучать в абсолютно новой, доселе не слыханной, тональности!

И тут на сцене появлялись благодарные зрители! Были они сплошь из тех, которые ходили на работу. Не тратя времени даром, благодарные зрители начинали, чем попало, благода-рить виртуозов за представленный концерт. И тут уже в ход шли не только кулаки, ладони и локти. Но даже – ноги.

Схватив какого-либо особо выдающегося исполнителя за шею, какой-нибудь особо благодарный зритель долго и с наслаждением размазывал физиономию пианиста вдоль да по всему звукоряду: от первой клавиши до – последней! Тех, кому не посчастливилось собственным носом пересчитать количество клавиш, били просто: об инструмент!

Сорвав аплодисменты, виртуозы, как правило, засыпали тут же, возле не до конца настроенного клавира. Благодарные зрители расходились по кроватям, в тайной надежде хоть чуть-чуть поспать перед очередной рабочей сменой.

Но так как подобное скопление людей в Греческом зале на-блюдалось нечасто, то большее время года простаивал он почти пустой. Заставленный кроватями, мрачный и полутемный, навевал он тоску на тех немногих, кто в нем спал. А в углу, поджидая новых исполнителей, по-прежнему доживало свой век фортепиано.

* * *

В силу ряда причин Антон Иваныч давным-давно не рисковал заходить в Греческий зал в одиночку. Особенно, когда в бывшем кинозале накапливались охочие до водки отпускники. Что способствовало подобному положению ве-щей? Версий тому – существовало немало, но доминировала основная: подгулявшим отпускникам очень хотелось оби-деть Антона Иваныча. Как-то раз его там чуть было не заре-зали, в другой раз – пытались задушить. А так как ни мили-ции, ни какой-либо другой службы безопасности на Коммунистическом не было, Антон Иваныч предпочитал не иску-шать судьбу без нужды.

Справедливо решив, что с пьяных отпускников никакого спроса нет, Антон Иваныч активно окружал своей заботой всех остальных. Совершая в урочное время обходы по обща-гам, Антон Иваныч как мог способствовал наведению над-лежащего порядка во вверенных ему, в пожизненное управ-ление, помещениях. В урочное время все были на работе, поэтому наводить порядок было сравнительно легко.

Прежде всего, Антон Иваныч ратовал за пожарную безопас-ность. В этой связи он самолично удалял из комнат старые цветные телевизоры. Принесенные неизвестно откуда, телевизоры эти, как ни странно, продолжали радовать глаза смотрящего не очень-то цветной, но вполне реальной картинкой происходящих в мире событий.

Так как телевизоры были тяжелыми, Антон Иваныч не ут-руждал себя долгой переноской престарелых представителей сложной бытовой техники. Телевизоры просто-напросто вы-летали в окна и самостоятельно добирались до земной по-верхности. Почти каждое приземление завершалось взрывом – разбивался кинескоп.

Бывали конечно исключения. Иногда телевизор падал и не взрывался. В этом случае старатели приносили его обратно, чинили, и он продолжал радовать глаза смотрящего реаль-ной картинкой происходящих в мире событий. До следую-щего визита вездесущего Антона Иваныча!

Вторым пунктом борьбы за пожарную безопасность были козлы. Козлы представляли собой кусок асбестовой трубы с намотанной на внешнюю поверхность спиралью из вольф-рама, либо какого-нибудь другого, соответствующего мате-риала, обладающего достаточным сопротивлением, пригод-ным для обогрева бытовых помещений. Суммарная мощ-ность данных козлов была такова, что если бы их все вклю-чили одновременно, то бытовая электропроводка здания, никоим образом не рассчитанная на подобные нагрузки, бла-гополучно бы отгорела, полыхнув синим пламенем.

Электрикам, которые собирали подобные изделия буквально из подручных средств, было глубоко наплевать и на суммар-ную мощность, и на прочие нюансы бытовой электропро-водки. Во многих комнатах, особенно в "Чукотке", было мягко говоря, прохладно, даже летом. В некоторых комнатах стены были немного влажные, в коей связи приклеить на них обои – было делом архиневозможным.

Понятное дело, что людям так хотелось тепла, столь необхо-димого для их нормальной жизнедеятельности. Поэтому, не смотря на все попытки Антона Иваныча избавиться от коз-лов, старатели продолжали производство самодельных обог-ревателей, пряча их по углам и закоулкам, дабы те не раз-дражали своим, не вполне эстетичным, видом заместителя генерального директора Н-ской артели.

Положение с централизованным отоплением обстояло сле-дующим образом: в общем-то, оно было. И даже – работало, и кое-где – очень даже хорошо! Но Антон Иваныч ревностно следил за поставляемым потребителю теплом. Общаги обог-ревались, как и положено, с конца октября по конец апреля. Но подобный график отопительного сезона, неплохо зареко-мендовавший себя в Центральных Районах Страны, как-то так, не очень-то вписывался в условия Крайнего Севера.

Подобный график отопительного сезона не устраивал никого из рабочих. Но другого графика не было. Поэтому, пользо-вались тем, который был. Но нет худа без добра! Подобный график отопительного сезона целиком и полностью устраи-вал одного человека: Антона Иваныча, что и явилось ре-шающим фактором применения подобного графика на тер-ритории отдельно взятой артели!

К слову сказать, в том же Певеке отопительный сезон длится практически круглый год. Чаунская ТЭЦ останавливается на профилактику всего лишь на три недели, в июле месяце.

* * *

Помня о том, что чистота – залог здоровья, Антон Иваныч, не один раз, самолично заколачивал дверь единст-венной душевой комнаты, имевшейся в "Комсомолке". Но дверь все время кто-то вскрывал, и даже – купался. В конце концов терпение Антона Иваныча лопнуло. И тогда он при-казал снять в душевой один-единственный смеситель и за-глушить трубы.

В тот же вечер заместитель генерального директора пришел проверить состояние дел уже в бывшей душевой комнате. Весьма довольный внесенными коррективами, Антон Ива-ныч, с чувством выполненного долга, удалился.

Все дело заключалось в том, что баня на главном стане была. И всем рабочим предписано было в этой бане мыться. По субботам. О том, где мыться в остальные дни недели, пред-писание целомудренно умалчивало, а на дверь бани навеши-вался амбарный замок. Рабочим как бы предлагалось самим решить проблему смывания грязи после трудовой смены. И рабочие решали. Вечером, после ужина, толпились они в умывальных отсеках обоих общаг. Верхнюю половину тела – мыли в раковине для рук, нижнюю – в раковине для ног. Мыли наспех, лишь бы – не чесалось. (В умывальном отсеке, увы, тоже было прохладно). Недомытую грязь тщательно растирали по телу полотенцем. Вот собственно, и вся по-мывка!

Постельное белье, вместе с теми полотенцами, которыми тщательно растирали недомытую грязь, меняли один раз в месяц. Для того, чтобы белье выглядело чистым в течение столь долгого срока его использования, материал из которо-го оно шилось, подбирался специальный, в темных тонах. Но были и – светлые. Светлые – брать никто не хотел. По-этому доставались они тем, кто опоздал. Ну, а тем, кто со-всем не успел, доставалось то, что осталось: рваные пододе-яльники и дырявые простыни. Но выбор всегда оставался за рабочим: либо спать на таком белье, либо – ни на каком!

Практически все рабочие стриглись наголо. Это, отчасти – решало проблему педикулеза, отчасти – делало работяг очень похожими на зеков, что впрочем ни сколько не сму-щало самих рабочих. Они тоже помнили, что чистота – залог здоровья!

Ну, а в деле с единственной душевой комнатой напрашива-лась пожалуй, единственная правильная версия: заколотили ее для того, чтобы уравнять возможности жителей одной общаги по отношению к – другой: в "Чукотке" ведь никогда не было душевой комнаты!

Ну и, в таком случае, рассудите здраво: а для чего же тогда надо было заколачивать душевую комнату в "Комсомолке", кроме как не для этого?

* * *

Кормили старателей три раза в день. Хотя, некото-рым будущим золотодобытчикам, где-то там, в кадровых агентствах, в процессе вербовки изо всех сил дули в уши, что будут кормить по четыре раза. В день! Специалисты кадровых агентств старались не зря. Они от подобных речей становились только богаче и состоятельнее.

Особо прожорливых золотодобытчиков, по приезду ожидало небольшое разочарование. Вообще-то, их всех: и прожорли-вых, и – не очень, по приезду ожидало много всевозможных разочарований. Так что, на всем остальном фоне, обман с количеством кормежек выглядел вполне безобидной детской шуткой.

Кормили старателей в столовой. Артельная столовая, пред-ставляя собой типичную постсоветскую забегаловку, ничем особым не отличаясь от заведений подобного рода, имела все таки одну характерную особенность: в этой столовой негде было помыть руки! Краны были. И раковины были. Вот только вода из этих кранов не текла и в раковины, соот-ветственно, не попадала. Никакая! Ни – горячая, ни – холод-ная. Поэтому, во время обеденного перерыва, когда не хва-тало крючков на вешалках, старатели клали фуфайки и шап-ки в раковины, тем самым – найдя более чем достойное применение, оставшимся было не у дел, фаянсовым сантех-ническим изделиям.

В зале для приготовления пищи, а попросту на кухне, вода конечно же была: и – холодная, и – горячая. И полы там ре-гулярно протирали. Ну а то, что повара готовили пищу с не-покрытыми головами, можно было списать на издержки санитарно-гигиенического минимума.

Кормили старателей хорошо! Качество пищи было на уров-не. Рацион был подогнан и рассчитан! Поэтому жаловаться было – грех! Во всяком случае, так считал Антон Иваныч. Ну а раз так считал Антон Иваныч, то старатели ели, ели и – помалкивали. А все то, что не доедали старатели, доедали свиньи. И – никто не жаловался!

После трехразового посещения столовой, у многих старате-лей начиналась изжога. Даже у тех, у кого изжоги, никогда прежде, не было. Боролись с ней – по-разному. Но пожалуй, самыми эффективными могли бы стать два способа лечения:

1. Прекратить посещение трехразовой столовой.

2. Подвергнуть кардинальному пересмотру критерии качест-ва приготовления пищи.

Но так как ни одному из способов ничего не светило в усло-виях Н-ской артели, то старателям было предоставлено пра-во самим позаботиться о собственном здоровье.

Временами также можно было наблюдать незначительные расстройства желудочно-кишечного тракта в виде тошноты, рвоты и непродолжительного поноса. Но то были последст-вия немытых рук. И столовая тут была совершенно ни при чем!

А впрочем, кому уж очень было невтерпеж, можно было по-сетить медпункт. В нерабочее время. Потому как в рабочее время надо было работать!

* * *

Михаил Денисович был хорошим врачом, но – женским. Прекрасно понимая, что мужикам от его лечения – толку мало, сидел он целыми днями в медпункте, протирал казенный белый халат о жесткий стул и уничтожал запасы медицинского спирта. Вся его практика сводилась к распространению среди старателей импортных таблеток и прочих медикаментозных средств, коих завезено было в артель в достаточном, для продажи, количестве.

Так как средний возраст старателей Н-ской артели составлял что-то около пятидесяти лет, то медицинская статистика в артели была следующей: старатели имели различные заболе-вания. Несмотря на разницу в анамнезах, курсах лечения, а также – эпикризах, заболевания эти можно было объединить в одну общую группу: хронические. То есть – неизлечимые.

Зная о наличии заболевания, характере его протекания, а также – о возможных последствиях, старатели – со стажем, везли из дома таблетки, ампулы, шприцы, тюбики с мазью, словом все то, что могло понадобиться им для более-менее успешной борьбы с собственным организмом. Старатели со стажем обходили медпункт стороной.

А вот старателям без стажа волей-неволей приходилось об-ращаться к Денисычу. Денисыч рад был оказать приболев-шим неотложную помощь, но за бесплатно – измерял только температуру. Все остальное было за деньги! Даже паршивый анальгин, от которого многие страны отказались напрочь, исключив его из списков разрешенных к употреблению пре-паратов, Денисыч продавал с двойной-тройной наценкой, согласно некоему положению о продаже лекарственных средств в условиях Крайнего Севера.

Прохладный климат обоих общаг, вкупе с качественным пи-танием трехразовой столовой, только способствовал тому, что клиентура у Денисыча не уменьшалась, а даже – росла. Простудные заболевания и вирусные инфекции переходили из комнаты в комнату, не собираясь покидать пределов гостеприимной общаги! Отбушевав на одном этаже, они переходили на другой, оставляя после себя лишь кашель, чиханье да всеобщее недомогание!

* * *

Как известно, при попадании в различного рода ситуации, различные люди начинают по-разному себя вести.

Очень быстро разглядев глубину той жопы, в которую они добровольно залетели, некоторые впервые прилетевшие на Чукотку мужики, очень быстро теряли контроль над ситуа-цией и впадали в различного рода депрессии, которые явно мешали им собраться с силами и выйти поработать. Справляя поминки по собственной душе, мужики начинали беспробудно пить. Очень быстро таких горе-старателей отлав-ливали и дальнейшее их пребывание на Крайнем Севере приобретало несколько иное направление.

Мужиков этих, не представляющих никакого интереса для артели на предмет дальнейшего использования, увольняли и вывозили в Певек – административный центр Чаунского района Чукотского автономного округа. Дальнейшая судьба этих мужиков никого из руководства Н-ской артели никоим образом больше не волновала.

Предоставленные сами себе мужики, начинали самостоя-тельно знакомиться с самым северным городом России! В это же самое время, в каком-либо другом городе, поселке либо деревне благословенной средней полосы России, род-ные и близкие этих самых мужиков буквально ломали себе голову на следующий предмет: где бы достать громадную кучу денег, дабы вернуть единственного кормильца в лоно семьи? На какие шиши оплатить ему стоимость перелета от Певека до Москвы?

* * *

Город Певек достаточно неплохо описан во всевоз-можных источниках информации, а также – в художествен-ной литературе. И в общем-то, было бы наверное делом не совсем благодарным начать рассказ о Певеке с того, что мол, город расположен на берегу Чаунской губы Восточно-Сибирского моря, в 640 километрах от Анадыря и так далее. Потому как во всевозможных источниках информации все это расписано много раз и по-разному. Ну, взять хотя бы, расстояние до Анадыря. В Певеке считают, что расстояние это составляет 960 километров. Как тут быть, и кому – ве-рить?

Можно долго, а главное – бесполезно, рассказывать слепому о буйстве красок зарождающегося дня. Можно быть абсо-лютно уверенным: если слепой ни разу в жизни не видел рассвета, то он вообще не поймет, о чем ему собственно, хо-тят рассказать. Да что там – слепой! Даже люди, обладаю-щие зрением в полной мере, видят рассвет совершенно по-разному. Для одних это – начало нового счастливого дня, для других – лучше бы он вообще не наступал! Но и в том и в другом случае рассвет не перестает быть рассветом!

Антон Иваныч никому и ничего не собирался рассказывать о Певеке. Он предоставлял мужикам возможность открыть для себя Певек самостоятельно, без всевозможных источников информации.

* * *

Когда-то давно некий восточный мудрец, прихлебы-вая из пиалы какую-то жидкость белого цвета, глубоко-мысленно изрек: Можно всю жизнь пить молоко и не знать о том, что пьешь – МОЛОКО! Приставленная к нему, на данный случай, секретарша тут же занесла эту мысль на бумагу, или – на что они там заносили всяческие мысли. Секретарше тут же захотелось узнать, а что собственно имел в виду мудрец, когда озвучил собственную мысль? Но, едва проговорив изречение до конца, мудрец тут же зава-лился спать и даже – захрапел. Таким образом, спросить стало не с кого. А мятущийся мозг секретарши продолжал требовать немедленного комментария к занесенной мысли!

И тогда секретарша пошла на крайние меры. Заперев дверь на ключ, или – на что они там ее запирали, секретарша, трясущимися от страха руками, схватила пиалу с какой-то жидкостью белого цвета и, затаив дыхание, сделала боль-шой глоток...

Тьфу ты, Господи! Молоко! Вот же – гадость! Так вот что имел ты в виду, выживший из ума старый маразматик, ко-гда поведал миру свое никчемное изречение! Да у мамы моей этого молока – цельная корова! Только у нас его – никто, кроме кошки, не пьет! А ты бубнишь тут прописные исти-ны! Можно всю жизнь пить! Вот и пей сам, гнида ученая!

Но тут же испугавшись собственных мыслей, как бы все это женское вольнодумство не кончилось для нее сепукой, или – чем там у них подобное заканчивалось, распростер-лась секретарша ниц и воздала благодарную молитву хра-пящему мудрецу:

–О великий ты наш учитель! Да продлит Аллах (или – кто там у них был) дни твои, дабы смог ты поведать нам еще ни одну прописную истину!

–Не богохульствуй, пустоглавая дщерь! – восточный мудрец на минуту приоткрыл глаза, погрозил секретарше пальцем и повернулся на другой бок.

* * *

Знали или нет те мужики, которых привозили и бросали в Певеке, что причиной собственных мучений являются исключительно они сами, остается только гадать. Хотя, ве-роятность того, что не знали, была весьма велика. Потому как, если бы знали, обратились бы они ну, к примеру, в про-куратуру.

Подобным образом поступила бригада штукатуров, которую обманом непотребным и посулами великими заманил Антон Иваныч в Н-скую артель из города Хабаровск. Штукатуры быстро поняли куда они попали и дружно заявили, что за те копейки, которые на самом деле им будут платить, никто из них работать не собирается. А потому пусть артель, подоб-ру-поздорову, отправляет их обратно: в Хабаровск!

Долго хохотал Антон Иваныч, когда услышал такое заявле-ние. Смеялся, ну прямо – до слез!

–Что вы, бабы, белены объелись что ли? Да вы у меня тут будете пахать, пока сполна стоимость билетов не отработае-те!

Но бабы отказались работать наотрез. И тогда штукатуров вывезли в Певек! Как только их туда доставили, бабы пря-миком пошли в прокуратуру. В прокуратуре бабы извлекли пред светлы очи прокурора, надежно запрятанные до поры до времени, Трудовые договоры, заключенные с руково-дством Н-ской артели.

Дело со штукатурами закончилось для Антона Иваныча тем, что Н-ской артели пришлось оплатить бригаде штукатуров, состоящей из десяти человек, обещанный месячный оклад, как неустойку, а также – купить бабам билеты для обратного перелета в город Хабаровск.

Подобным образом могли бы поступить и мужики. Но му-жики всегда остаются мужиками! Ну, а с бабы что взять? Дура! Баба для мужиков – не может служить примером. И мужики предпочитали помучиться!

* * *

Длина Певека с запада на восток составляет три километра. С севера на юг городок простирается порядка на два с половиной километра и то, в самом широком месте.

В Певеке нет ни одного светофора, нет автомобильных про-бок и нет собственно, дорог. Есть, как и положено в тундре, направления.

Весь общественный городской транспорт в Певеке – бес-платный. Для любой категории граждан. Даже кондукторов в салонах – нет. Можно кататься хоть весь день, пока авто-бусы ходят.

В Певеке нет ни одного общественного туалета. Но беды в том особой нет. Дома в Певеке стоят на сваях. Некоторые – на очень высоких сваях. Так что, случись чего, можно ныр-нуть под какой-нибудь, подходящий по высоте свай, дом и преспокойно, в полный рост, справить нужду.

Как и в любом порядочном городе, в Певеке есть собствен-ные достопримечательности. Среди прочих, особо выделить можно две: южаки и цены. Южаки – явление природное, и особой заслуги жителей города в том нет. Просто, так полу-чилось, что испокон века в том месте, где стоит Певек, дули ветры. Дуют они и по сей день.

Цены – явление искусственное, и заслуга в том целиком и полностью лежит, пусть не на всех жителях города, но на некоторых его представителях, это – точно.

Южаком в Певеке называют ураганный ветер, который дует с юга со скоростью 30-40 метров в секунду. Скорость и дли-тельность южака может варьироваться в большую или меньшую сторону. Имея исключительное преобладание в розе ветров данного региона, южак может задуть в любое время года, и – в любое время суток.

Предшествуют началу южака очень тихая погода и пониженное атмосферное давление. Начинается он как-то прак-тически сразу, обрушиваясь всею своею мощью на предос-тавленное пространство. С неослабевающей силой дует он от нескольких часов до нескольких суток. И – практически сразу, затихает. И так – до следующего раза.

Но если летом южак не представляет собой ничего особен-ного, то зимой этот ураган может устроить в Певеке настоя-щее светопреставление. По улицам начинают летать сорван-ные с петель двери, оконные блоки, а также куски всевоз-можного металлопрофиля, которым обшивают здания сна-ружи.

Как-то раз в декабре, не в меру расшалившийся, южак взял да и сорвал крышу со Школы Искусств. То-то было радости, что случилось это в ночное время суток, когда ни поблизо-сти, ни в самой школе, кроме сторожа, абсолютно никого не было. Сторож, будучи человеком неробкого десятка, пере-жил срыв крыши относительно спокойно, весело улыбаясь. Поговаривают, что улыбается он – до сих пор!

О ценах в городе Певек можно говорить долго и нудно, а главное – бесполезно, ниже от этого они не станут. А язык, он как известно – без костей, чего за него переживать? Ниче-го с ним не станется! Но если сами жители города как-то так слегка привыкли к цифрам подобного рода, то все прочие приезжие, глядя на прилавки, откровенно радуются, что у них на родине подобных цен нет, не было и никогда не бу-дет!

Но самым ценным богатством города являются, конечно же, сами люди, которые Певек населяют, несмотря на все по-пытки властей выжить этих людей из города. Потому как Певек с каждым годом становится все краше и краше, а вот жить в нем становится все хуже и хуже!

В 90-х годах прошлого века, Певек стал абсолютным чем-пионом среди прочих городов по относительному сокраще-нию численности населения. Основной причиной оттока людей послужило повсеместное сокращение рабочих мест и ухудшение состояния инфраструктуры.

Подобная политика в отношении к Певеку ведется до сих пор! По мнению людей, власть предержащих, из Певека по-лучилась бы неплохая перевалочная база. А – что! Певек – крупный торговый порт Северного морского пути, зани-мающий стратегическое положение в Восточном секторе Арктики. В двадцати километрах от порта находится непло-хой аэродром, способный принимать воздушные суда раз-личных типов. Ну вот, собственно, и все, необходимые для создания перевалочной базы, компоненты! Все остальное – лирика, суть розовые, никчемные сопли!

Мы верим, в этом веке, у северной воды

Мы вырастим в Певеке зеленые сады.

Видимо, поторопился поэт, делая столь скоропалительные заявления. Ничего там не выросло. И нынешняя действи-тельность недвусмысленно дает понять: НИЧЕГО УЖЕ И НЕ ВЫРАСТЕТ!

Немым упреком поколениям настоящим, от поколений быв-ших, стоят по Певеку брошенные и недостроенные дома. Пустыми оконными проемами глядят они на тех, кто еще остался. Глядят, и – молчат. А может быть, гадают они, ко-гда и в какое время так получилось, что Певек, будучи горо-дом ромашек и романтиков, превратился в город свалок и неудачников?

* * *

–Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершил посадку в аэропорту Внуково города Москва! Температура воздуха за бортом – плюс двенадцать градусов. Просьба оставаться всем на своих местах, до полной остановки воздушного суд-на. Спасибо за внимание!

Удобно откинувшись на спинку мягкого кресла, Васька рас-стегнул ремень безопасности, в эффективность которого сроду не верил, но всегда застегивал, как того требовали всевозможные правила безопасного перелета.

А на календаре было 29 сентября. Во Внуково уже вовсю хозяйничала осень, и следы ее разрушающей деятельности были видны уже повсюду: не только деревья, неохотно сбра-сывающие свой наряд, но и трава, меняющая свою окраску, прежде чем стать перегноем, да и сам воздух, все казалось, было пропитано чем-то старческим и угасающим.

Сбросив до предела обороты турбин, Ту-204 перестал быть той стремительной и могучей птицей, которой час назад он был там, за плотной грядой облаков, в беспредельном небе. Неуклюже подпрыгивая на кочках, подрагивая крыльями и сотрясаясь всем своим мощным телом, самолет неспеша вы-руливал к месту стоянки.

–Уважаемые пассажиры! Наш полет завершен! Командир корабля и экипаж прощаются с вами! Летайте самолетами нашей авиакомпании! Багаж вы сможете получить в зале прибытия. Всего хорошего!

Уважаемые пассажиры сомнамбулической поступью двинулись к выходу.

* * *

Обратно летели столь же весело, как собственно, и – туда. Разница была лишь в том, что практически все так на-брались в аэропорту, что в полете сил пить, уже не было. В отличие от Внуково, в Апапельгино на борт пустили всех, независимо от состояния души и тела. Правда, пара-тройка старателей взошла таки на борт на плечах товарищей, пото-му как двигать ногами самостоятельно эти чурбаки, к мо-менту посадки, уже не могли.

Леша Недоделанный, ко всеобщему восхищению, умудрился потерять билет, хотя проездной документ был ему выдан в самый притык: за два часа до посадки, к началу регистрации. Билет искали всем коллективом. Заплеванный и грязный, проездной документ был найден счастливым правообладате-лем на дне урны, куда тот швырнул его, случайно, вместе с паспортом.

Вещи в багаж сдавали – самые трезвые. Ваське выпала не-легкая, но почетная задача, сдавать три мешка от Мукомола. Сам Мукомол был слегка не в состоянии долго стоять у стойки регистрации, а потому, спихнув билет с паспортом на Васькино попечение, завалился на широкий мраморный по-доконник, в аккурат – под лестницей, ведущей на второй этаж.

Мукомол, будучи по природе своей человеком толстым и противным, всю свою жизнь был вечно чем-то недоволен, и в любой ситуации считал правым исключительно себя. По пьяной лавочке он становился полным идиотом, не отдаю-щим себе никакого отчета в своих действиях. В создавшейся связи никто не хотел возиться с его барахлом. Ваське поче-му-то на секунду стало жаль недалекого земляка.

Как-то так получилось, что Мукомол прибыл на Чукотку с одним мешком, а улетал – с тремя. Чем он там набил свои чувалы, было не столь важно: всякими подножными сувени-рами и кое-каким барахлом. В общем-то, все как обычно. Но среди всего прочего была там переносная газовая печка с двумя небольшими газовыми баллонами: про запас. И так уж получилось, что именно эти баллоны доставили Ваське не-сколько, не совсем приятных, минут общения с не совсем приятной службой.

Едва Мукомоловы мешки миновали всевидящее око аппара-туры досмотра, к Ваське, как и положено в подобных случа-ях, подошли двое в штатском. Один из штатских, заученным движением, распахнул перед Васькиным носом створки служебного удостоверения. Васька успел прочитать: Федеральная Служба Безопасности.

Ну наконец-то! Капитан ФСБ, истосковавшийся по настоящей работе, с головой окунулся в дело обезвреживания потенциального террориста!

–Вы сдавали этот рюкзак в багаж?

–Да!

–Откройте его!

–С какого перепугу?

–Что это? – капитан ткнул аристократическим указательным пальцем в монитор, на котором содержимое Мукомолова рюкзака просматривалось во всех подробностях. Искомые баллоны заботливая аппаратура обвела красной жирной чер-той в виде круга. Как и положено в подобных случаях, воз-дух наполнился запредельной театральной паузой.

Прекрасно распознав баллоны, Васька скривился как от зуб-ной боли. Вот же сука этот Мукомол! Недаром с его чувала-ми никто не хотел связываться! Ну, держись, сволочь!

–Это – не мой рюкзак! Я не знаю, че в нем находится! Я не стану его открывать!

–А чей же это рюкзак?

–А вот чей, – Васька протянул капитану паспорт и билет Мукомола.

–Мукалов Степан Витальевич, – нараспев прочитал капи-тан, – Ну, и где же сейчас находится Степан Витальевич?

Почесав бороду, Васька наставительно загундосил:

–Ищите и – обрящете! Здесь он где-то, поблизости. Грустит, как обычно, о судьбах России. Он уж, почитай, вторые су-тки, грустит ...

–А – поточнее?

–Точнее сказать не могу. Я ж – не сиделка при нем!

–Слушай, ты! – взвился капитанов напарник, – Где находит-ся этот Мукалов!?

–В зале. В зале он находится. Мукалов Степан Витальевич попросил меня сдать в багаж его вещи, потому как сам он внезапно почувствовал легкое недомогание!

Забрав паспорт с билетом, капитан с напарником раствори-лись в толпе. Через пару минут они вынырнули возле подо-конника, на котором беззаботно дрыхнул Мукалов Степан Витальевич.

Издали, наблюдая за тем, как невоздержанный капитанов напарник бьет кулаками по ребрам толстого Мукомола, Васька констатировал:

–И был он почитаем во всех городах и весях, куда бы ни за-бросила его судьба!

* * *

–Диспетчер Н-ской артели слушает!

–Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, Макашов Василий Митрофанович еще работает у вас?

–Минуточку... Так, Макашов... Вылетел в Москву 29 сентяб-ря.

–Девушка! Он до сих пор не дал о себе знать! Где он? Что с ним? Помогите! Я не знаю, что делать!

–Ничем не могу вам помочь! Самолет благополучно призем-лился во Внуково в тот же день, вечером! Ищите в Москве! На Чукотке его нет!

В трубке раздались короткие гудки отбоя.

Молодая женщина лет тридцати пяти, набросив на плечи пуховой платок, стоя у окна, глядела в ночь. По ее красиво-му, но слегка нервному лицу текли слезы. Внезапно она опять рванулась к телефону, набрала номер:

–Толик! Приезжай немедленно! Я не могу так больше! То-лик! Его нет!

–Ты только не волнуйся, милая! Я сейчас буду!

На стене часы начали отсчитывать первые минуты нового дня. На календаре было 4 октября.

г. Певек 2011г.

ПРИМЕЧАНИЯ

любезно составленные автором

стр.3: Mutato nomine de te fabula narratur.

Латинское крылатое выражение. Можно перевести так: "Басня сказывается о тебе, изменено только имя".

стр.4: ...сомнамбулической поступью...

Сомнамбулическая поступь – походка лунатиков.

стр.9: ...лощеными данайцами.

Автор умышленно называет рекламных агентов данайцами, которые под видом вручения подарков вынашивают исключительно свои коварные замыслы, занимаясь самым обычным вымогательством.

В бессмертной «Энеиде», поэме римского поэта Вергилия, Лаокоон, уговаривая сограждан быть осторожными, настойчиво, но тщетно твердил им вещие слова: "Quidquid id est, timeo Danaos et dona ferentes!" − то есть: "Что бы то ни было, я боюсь данайцев, даже когда они приносят дары".

стр.13: ...наличие хронического энуреза...

Заболевание, характеризующееся недержанием мочи во время сна, в большинстве случаев наблюдается у детей. Энурез может быть вызван различными причинами.

...четверть своей безразмерной лапищей... Очень часто, на Дону, четвертью называют стеклянный баллон объемом 3 литра.

стр.14: ...валился покатом в будяки − падал в сорную траву: чертополох, осот, репей и т.д. (Донские говоры).

...тупо глядел на раскидистую жерделу: под ней, за широким столом, обтянутым дешевой клеенкой, среди опавших бурелых жердел*, сидел пьяный вдрызг Педифорыч.

Во многих городах и станицах Ростовской области и поныне абрикосу называют жерделой. Также называют жерделами ее плоды. Слово "бурелый" означает "недозрелый, начинающий краснеть". (Донские говоры).

...бурундил – прошедшее время от "бурунди/ть" – говорить невнятно (Донские говоры).

...за огромным пилоном...

Пилон – то же самое, что и колонна, но – прямоугольного сечения.

...Царствуй во славу, во славу нам.

Строка из гимна "Боже, Царя храни". Слова: Жуковский В.А. Музыка: Львов А.Ф.

стр.25: ...бутылку "Двина".

Марка армянского коньяка. Выпускается с 1945 года. В рецептуру входят 10-12 сортов коньячных спиртов, не менее 10-летней выдержки − каждый. Пьется легко, в нем сочетаются тонкий аромат и богатый букет. Обладает темно-золотистым отблеском. Крепость: 50 градусов.

стр.26: ...перед зданием Ростовугля.

Комбинат Ростовуголь – мощнейшее предприятие по добыче угля, образовался в 1937 году в г. Шахты Ростовской области. В 2003 году прекратил свою производственную деятельность.

стр.27: ...причины столь индифферентного отношения... Индифферентно, значит прохладно.

стр.30: ...олигофрен – человек, больной олигофренией – стойким, необратимым недоразвитием уровня психической, в первую очередь, интеллектуальной деятельности, связанным с врожденной или приобретенной органической патологией головного мозга.

стр.31: Дабы не подхватить снежную офтальмию...

Ожог конъюнктивы и роговой оболочки глаза ультрафиолетовыми лучами солнца, отраженными от снежных кристаллов. Особенно часто возникает весной, в период "сияния снегов", когда отражательная способность снежного покрова возрастает.

стр.32: ... достойных автохтонов и аллохтонов.

Автохтоны – организмы, возникшие в процессе эволюции в данной местности и, в отличие от аллохтонов, живущие в ней в настоящее время.

Аллохтоны – организмы, населяющие какую-либо местность, но в отличие от автохтонов, возникшие в процессе

эволюции где-либо в другом месте. В населяемые в данное время области они попали путём расселения из своего первоначального центра распространения.

стр.38: ...Кубыть – как будто, наверное, должно быть (Донские говоры).

стр.40: ... Надысь как пошел цибарку жужалки выбросить да так и не возвернулся.

Перевести эту строку из письма Олечки можно так: "Третьего дня как пошел ведро золы выбросить, да так и не вернулся". (Донские говоры).

... жалюшка – обращение: милый, дорогой. (Донские говоры).

...закуток – хлев, сарай для животных. (Донские говоры).

...по базу бегали.

Базом называется скотный двор, возможно с крытыми помещениями. (Донские говоры).

HÄNDE HOCH – Руки вверх (нем.).

Стр.41: ...оттолкнуться от текста катрена...

Катрен – четверостишие.

стр.43: ...от компрессионной асфиксии.

Компрессионная асфиксия – удушье, полученное от сдавливания живота и грудной клетки.

стр.44: ...стеблевые суккуленты – сохраняют влагу в утолщенном, часто ребристом стебле. Листья, как правило, мелкие, либо репродуцированы в колючки. Примером стеблевых суккулентов могут служить кактусы.

стр.46: ... в колючую икебану.

Икебана, в Японии – традиционное искусство аранжировки. Создание композиций из срезанных цветов, побегов в специальных сосудах и размещение их в интерьере. В основу икебаны положен принцип изысканной простоты, достигаемый выявлением естественной красоты материала.

Гай Юлий Цезарь – (12 июля, или, по другим данным, 13 июля 100 или 102 года до н. э. – 15 марта 44 года до н. э.) – древнеримский государственный и политический деятель, диктатор, полководец, писатель. На самом деле, он мог говорить, писать и читать одновременно. Говорить, есть и улыбаться одновременно Цезарь, конечно же, не мог.

стр.48: ...расставляя цезуры...

Цезура (лат. caesura – рассечение), в стихосложении, постоянный словораздел в стихе. В силлабо-тоническом стихосложении, как правило, совпадает с границей стоп.

... что и порождало, в конечном итоге, эвфонию.

Эвфония (от греч. euphonia – благозвучие), инструментовка, звуковая организация художественной речи (преимущественно стихотворной), основанная на повторяемости звуков; то же, что и фоника. В узком смысле под эвфонией иногда понимают артикуляционное и акустическое благозвучие речи (пример неблагозвучного сочетания гласных на стыке слов – зияние).

Вы помните,

Вы все, конечно, помните,

Как я стоял,

Приблизившись к стене,

Взволнованно ходили вы по комнате

И что-то резкое

В лицо бросали мне.

Отрывок из стихотворения Сергея Есенина "Письмо к женщине".

стр.54: априори – сверх опыта, над опытом, изначально, вне всяких сомнений.

стр.55: ... ключевым вопросам геополитики.

Геополитика – политика солнца, политика человека, действующего с учетом факторов и реалий нашей звездной системы.

стр.56: ЛУЧШЕ МЕНЬШЕ, ДА ЛУЧШЕ – одна из последних письменных работ В.И. Ленина (декабрь 1922г.).

стр.59: Подверженные безусловной эргофобии...

Эргофобия – боязнь работать. Безусловная, значит полученная по наследству.

Игнатий Лойола.

Святой Игнатий де Лойола (ок. 1491 – 1556), основатель ордена иезуитов. Поговаривают, веселыми делами орден сей промышлял. Недаром, кроме девиза "Цель оправдывает средства", у Игнатия была в ходу присказка "Я хочу увидеть смех".

антураж – окружающая обстановка: столы, стулья и т.д. и т.п.

стр.71: баптист – последователь баптизма, происходит от греческого слова "баптизо" и обозначает собой крещение (буквально – "погружение"). Баптисты практикуют крещение взрослых через полное погружение в воду.

...и еще какие-то ягоды, сине-черные...

По всей видимости, речь идет о шикше.

стр.72: ...глядел на самую обычную грунтовку...

Имеется в виду дорога с грунтовым покрытием.

стр.74: ...бригадиром электромонтеров...

Вообще-то, понятие "электромонтер" – избыточное. Монтер (фр. monteur) – специалист по ремонту, настройке различного электрического оборудования (машин, электрических линий, приборов, аппаратов и т.п.). Но в России электромонтер занимается верхолазными работами (на высоте 5 метров и более). Электрик же чинит электрическое оборудование не на высоте. В сложившейся связи электрик не может работать электромонтером, пока не пройдет соответствующее обучение. По окончании обучения электромонтер обязан иметь отметку в удостоверении о том, что ему разрешены работы подобного рода.

стр.76: ...не имел ни малейшего понятия, ни о фазном, ни о линейном напряжениях.

Напряжение между линейным проводом и нейтралью называется фазным (220 вольт). Напряжение между двумя линейными проводами называется линейным (380 вольт).

... для которого Ом Георг Симон, со своими выкладками, как был дураком при жизни, так и остался им через много лет после смерти.

Немецкие ученые, даже при жизни, называли физика Ома(1787 - 1854) дураком. И это, не смотря на то, что он установил основной закон электрической цепи, который до сих пор является основополагающим принципом работы с электричеством: , другими словами, сила тока на участке цепи прямо пропорциональна напряжению и обратно пропорциональна сопротивлению.

стр.77: ...хронический ринит... – неизлечимый насморк.

стр.78: ...латентный характер – то есть, скрытный, тайный.

стр.80: ...присущие Васькиному менталитету...

Менталитет – способ мышления.

стр.81: ...одиноко торчали пасынки...

Пасынок – короткая опорная стойка из железобетона или стали, закрепленная в грунте и служащая для закрепления деревянной опоры ЛЭП, дере¬вянного столба освещения. Допускается применять дере¬вянные столбы на пасынках из железобетона или из прочных пород дерева, мало поддающихся гниению (дуб, сосна).

стр.82: ... основные движения, свойственные вин-чуну – прикладному направлению ушу.

Ушу – общее название для всех искусств, существующих в Китае. Вин-чун (Винг-Чунь, Юн-Чунь) – стиль ближнего боя.

стр.84: ...великолепно расписанного Киплингом...

Джозеф Редьярд Киплинг (1865-1936) – английский писатель, поэт и новеллист. Сравнивая Диню с шакалом, автор имеет в виду шакала Табаки, одного из персонажей книги Киплинга "Маугли" из сборника историй "Книга джунглей".

стр.87: ...сплошная толерантность...

Толерантность, значит терпимость.

...праздновал День независимости Соединенных Штатов Америки. День подписания Декларации независимости США, празднуется в Соединенных Штатах Америки 4 июля.

стр.90: ОДНАКО – двойная часть речи. Может быть как наречием, так и – вводным словом.

...поучаствовать в корализации...

Корализация – комплекс мероприятий, нацеленный на оздоровление, выбраковку, а также на разделение оленьего стада на нужные группы.

стр.91: ...самой обычной тупиковой подстанцией...

Тупиковая подстанция – подстанция, получающая электроэнергию от одной электроустановки по одной или нескольким параллельным линиям.

стр.94: ...силовой трансформатор 1958 года выпуска.

В отчете по расследованию аварии на подстанции "Чагино" в 2005 году, комиссия, назначенная приказом ОАО РАО "ЕЭС России", обнародовала не только наличие данного трансформатора. Вот один из выводов комиссии по ПС "Чагино":

"Необходимо обратить внимание на проблему старения оборудования подстанции, так как на подстанции "Чагино", например, только измерительных трансформаторов тока 110-500 кВ со сроком эксплуатации 40-50 лет - 122 единицы".

1800 кВ-А.

Полная мощность силовых трансформаторов измеряется в киловольт-амперах (кВ-А).

...в холостом режиме...

Силовой трансформатор в холостом режиме работает следующим образом: с высокой стороны напряжение поступает, низкая сторона отключается. Зимой, на ОРУ, резервный силовой трансформатор включается в холостом режиме с единственной целью: чтобы – не замерз.

стр95: ...включить оба трансформатора в параллель...

В силу производственной необходимости, при строжайшем соблюдении некоторых условий соответствия, два силовых трансформатора могут быть включены в параллельную работу. Делается это для того, чтобы мощность одного трансформатора несколько повысилась за счет мощности другого.

...выводится в ремонт...

Силовой трансформатор считается выведенным в ремонт тогда, когда шинные разъединители с низкой и с высокой стороны отключены. То есть, напряжение на него не может поступить ни с той, ни с другой стороны. Трансформатор можно чинить прямо на территории подстанции.

...всю напругу...

Напруга – сленговое название напряжения у электриков.

стр.100: ...будущего инженера ПГС...

ПГС – промышленное и гражданское строительство.

стр.101: ...приобретали окраску трагифарса...

Трагифарс – основной жанр театра абсурда, в котором совмещены трагедия и фарс (комедия).

...преимущества соединения в "звезду" по отношению к соединению в "треугольник"...

Звезда и треугольник – два различных вида электрических соединений и подключений. У обоих – есть существенные недостатки. Но на современном этапе жилые дома подключают в "звезду". Звезда, все-таки, безопасней.

стр.102: ...в состоянии редкой формы алкогольной энцефалопатии...

Редкой формой алкогольной энцефалопатии является алкогольный псевдопаралич. Возникает или после перенесенного делирия, или постепенно формируется в процессе многолетнего злоупотребления алкоголем. Психические нарушения и неврологические имеют сходство с дементной формой прогрессивного паралича. Больные некритичны, пассивны, бездеятельны, иногда возникает благодушная окраска настроения. В части случаев преобладает раздражительность, недовольство или ипохондричность. Всегда имеются грубые нарушения памяти. Неврологическая симптоматика представлена различными по степени выраженности явлениями полиневропатии. Может наблюдаться некоторая регредиентность симптоматики с улучшением памяти, но полного восстановления психической деятельности не наблюдается.

стр.106: ...мои два референта...

Референт, значит помощник.

стр.111: дисбактериоз – качественное изменение нормального видового состава бактерий кишечника или кожи. Существует мнение, что дисбактериоз кишечника возникает в результате нарушения равновесия кишечной микрофлоры по различным причинам: применение антибактериальных средств, в частности антибиотиков, неправильное питание, нарушение функции иммунитета и т. п. В результате нарушения конкурентных взаимоотношений нормальной микрофлоры органа их место зачастую занимают патогенные (нехорошие) микроорганизмы.

стр.114: Занимаясь энзимологией...

Энзимология – наука о ферментах.

стр.117: Каково расстояние от Земли до Солнца?

Расстояние от Земли до Солнца составляет почти 150 миллионов километров.

Сколько весит луна?

Луна весит 7,3•1019 тонн.

А вот реституция и проституция это – одно и тоже? Нет. Это два совершенно разных понятия.

:...русский крест...

В демографии — явление ежегодного превышения количества умерших над количеством родившихся, наблюдаемое в результате падения рождаемости и роста смертности, характерных для стран европейской части бывшего СССР и европейских стран к востоку от Германии.

Название происходит оттого, что при изображении этого процесса на графике две кривые (рождаемости и смертности), сближаясь, пересекаются и затем резко расходятся, наподобие креста. Процессы сокращения рождаемости и увеличения смертности в славянских по языку республиках СССР (Россия, Украина, Белоруссия) нарастали с конца 1950х годов и, около 1991 года, смертность стала превышать рождаемость.

стр.118: ...на невысоком заструге...

За/струг (за/струга) – неподвижный, вытянутый по ветру узкий и твердый снежный гребень длиной до нескольких метров и высотой иногда до 1,5 м (обычно 20-30 см).

...со всевозможным пиететом...

Пиетет – уважение, граничащее с преклонением.

стр.122: ...адептами Песталоцци...

Песталоцци Иоганн Генрих (1746-1827), швейцарский педагог-демократ, один из основоположников дидактики начального обучения. Адептами называют последователей какого-либо учения, метода и т.д. и т.п.

стр.123: ...единичное аутодафе.

Аутодафе (буквально – акт веры) – в Средние века в Испании и Португалии – торжественная религиозная церемония, включавшая в себя процессии, богослужение, выступление проповедников, публичное покаяние осужденных еретиков и чтение их приговоров.

В общераспространённом употреблении, аутодафе это – также и сама процедура приведения приговора в действие, главным образом публичное сожжение осуждённых на костре.

...заставили наизусть вызубрить второй постулат Специальной Теории Относительности.

Специальная теория относительности – третья работа Альберта Эйнштейна, опубликованная в 1905 году. Второй постулат этой теории гласит: скорость света в вакууме одинакова во всех инерциальных системах отсчета. Она не зависит ни от скорости источника, ни от скорости приемника светового сигнала.

...малолетнему сателлиту релятивистской квантовой физики...

Слово "сателлит" имеет несколько значений. В данном контексте уместно будет употребить следующее толкование: Сателлит – государство, формально независимое, но фактически подчиненное другому государству.

Релятивистская квантовая физика изучает движение микроскопических тел с произвольными скоростями.

...тяготел к "Декамерону"... "Декамерон" (буквально "Десятиднев") – собрание ста новелл итальянского писателя Джованни Боккаччо, одна из самых знаменитых книг раннего итальянского Ренессанса, написанная в 1352-1354 годы. Большинство новелл этой книги посвящено теме любви, начиная от ее эротического и заканчивая трагическими аспектами.

стр.125: Диатез - особое состояние детского организма, передающееся по наследству и характеризующееся склонностью к возникновению определенных заболеваний (аллергические реакции, респираторные инфекции, нарушение кислотно-основного баланса, судорожный синдром и т. д.).

стр.126: эклер – заварное пирожное.

стр.128: а капелла – многоголосое хоровое пение без инструментального сопровождения.

стр. 129: Мы пойдем другим путем – поговаривают, что это В.И. Ленин сказал, когда его братца Александра, за покушение на царя, арестовали.

стр.130: ...своего знаменитого Мыслителя.

Франсуа Огюст Рене Роден (1840-1917), автор знаменитой на весь мир скульптуры Мыслитель.

стр. 131: ...преамбула и квинтэссенция...

Преамбула – вступительная часть. Квинтэссенция – основная часть, главная мысль. Чего-нибудь. К примеру, литературного произведения.

... как государственной религии...

Государственная религия (синоним официальная религия) – вероучение, официальный статус которого подтвержден данным государством. Государство без государственной религии называют светским или секулярным государством.

...князя Владимира Святославича.

Введение в Киевской Руси христианства, как государственной религии, осуществлено в конце X века князем Владимиром Святославичем.

стр.132: ОКО ЗА ОКО, ЗУБ ЗА ЗУБ!

Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб; как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать. (Левит 24:20).

...лично втолковал это пророку Моисею.

Моисей (древнееврейское: Моше), согласно библейским преданиям, предводитель израильских племён (13 в. до н. э.?). Легенда повествует: Моисей был чудом спасён в детстве, воспитан дочерью египетского фараона, потом вынужден был бежать из Египта, женился на арабке. Призванный богом Яхве спасти израильские племена из фараоновского рабства, Моисей вывел их из Египта сквозь расступившиеся воды "Чермного" (Красного) моря; Яхве запретил возроптавшим в пустыне израильтянам и с ними Моисею вступить в "землю обетованную" (Палестину), и до смерти Моисея они в течение 40 лет скитались.

КТО УДАРИТ ТЕБЯ ПО ПРАВОЙ ЩЕКЕ, ПОДСТАВЬ ЕМУ ЛЕВУЮ!

А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую. (Евангелие от Матфея 5:39).

стр.133: НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ!

Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. (Евангелие от Матфея 5:27).

Трактовать сие можно только с позиции апостола Матфея.

Левий Матфей – один из двенадцати апостолов (учеников) Иисуса Христа, персонаж Нового Завета. По традиции, считается автором Евангелия от Матфея, написанного на арамейском языке.

...да, значит да, а нет, значит, нет, а все остальное – от лукавого.

Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого то от лукавого. (Евангелие от Матфея 5:37).

...кто женится на разведенной суть прелюбодействует.

А я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины прелюбодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует. (Евангелие от Матфея 5:32).

...были мы до той поры язычниками.

Язычники – те, кто поклоняется различным изваяниям, предметам, которые созданы самим человеком. Поклоняются деревьям, разным изображениям на дереве или на каком-то месте, поклоняются солнцу огню и так далее.

стр.135: ...известной тебе под именем Лидии Руслановой...

Лидия Андреевна Русланова (при рождении Агафья Андреевна Лейкина) (1900-1973) – российская и советская певица, Заслуженная артистка РСФСР (1942).

Основное место в репертуаре Руслановой занимали русские народные песни. Лидия Русланова была одной из самых популярных исполнителей в СССР, а её исполнение русских народных песен считают эталонным.

стр.143: А ну, выйды звидсы, Карпухын! Выйды, тай щильно двэры зачины! Сидай у калидоре тай чекай!

С украинского на русский можно перевести так: А ну, выйди отсюда, Карпухин! Выйди и закрой плотно дверь! Сядь в коридоре и жди!

стр.145: ...Я не подламывал...

Подломить, значит надломить немного, сломить исподнизу.

стр.146: Гойко Митич – югославский киноактер, режиссер и каскадер, стал знаменитым как исполнитель ролей индейцев.

В духе Фениморовских традиций...

Имеется в виду Джеймс Фе/нимор Купер (1789-1851) - знаменитый американский романист. Классик приключенческой литературы.

стр.147: Будучи специальным корреспондентом "Молота"...

"Молот" – российская общественно-политическая и трудовая газета. Издается с апреля 1917 года ("Наше знамя") в Ростове-на-Дону и распространяется по всей Ростовской области. До роспуска КПСС газета "Молот" являлась печатным органом Ростовского обкома партии. "Молот" – единственная газета, в редакцию которой входят собкоры по всей Ростовской области. 90% тиража газеты "Молот" распространяется по подписке.

стр.149: ...наш Бирючий Кут...

Город Новочеркасск изначально планировался к постройке не в том месте, в коем он стоит сейчас. Изначально планировалось построить его в створе торговых путей. Дело поворачивалось таким образом, что Новочеркасск мог занять главенствующее положение по отношению к Ростову-на-Дону. Но данная перспектива не устраивала армянских торгашей, окопавшихся в нынешней столице Ростовской области. И тогда торгаши подкупили архитектора Ф.П. Деволана, который, в свою очередь, смог запудрить мозги атаману М.И. Платову, который в градостроительстве ничего не смыслил. В результате город был построен на горе/, именуемой Бирючьим Кутом (волчьим логовом), в 1805 году. Бирючий Кут в зимнее время года капитально продувается ветрами, преимущественно восточного направления. В данной связи, в Новочеркасске летом очень жарко, а зимой, при сравнительно высоких температурах, чертовски холодно.

стр.152: Опять жаканами зарядил!

Жакан – вид крупной картечи. Картечь – крупная дробь для охотничьих ружей, диаметром от 5,25 до 10 мм.

Стр.156: А вот Ракета али Комета...

Имеются в виду судна на подводных крыльях.

стр.161:...знаменитый сказочник...

Имеется в виду Ганс Христиан Андерсен (1805-1875).

стр.170:...исполнение простой детской песенки.

"Облака". Музыка: В. Шаинский, слова: С. Козлов.

стр.200: Нет на свете Родины красивей,

Боевой страны богатырей,

Вот она, по имени Россия,

От морей простерлась до морей.

Отрывок из стихотворения Александра Прокофьева.

стр.201: ...к теософии и тауматургии.

Теософия – синкретическое религиозно-мистическое учение о единении человеческой души с божеством и о возможности непосредственного общения с потусторонним миром.

Тауматургия – раскрытие тайн внешней природы и совершение чудес.

стр.213: ...обскурантизмом...

Обскурантизм (мракобесие, реакционность) – враждебное отношение к просвещению и науке, прогрессу вообще.

стр.217: Этимологи – люди, занимающиеся этимологией, отраслью языкознания, исследующей происхождение слов.

стр.218: делинквентность – антиобщественное противоправное поведение индивида, воплощенное в его поступках.

...следствие девиантности...

Девиантность – отклонения в поведении, не совпадающие с социальными нормами и ценностями, принятыми в обществе.

фрустрация – состояние безысходности.

Стр.221: ...служил инжектором...

Инжектор - струйный насос, предназначенный для сжатия газов и паров, а также нагнетания жидкости в различные аппараты и резервуары.

стр.226: предиктор – математический термин, означающий предуказатель. В общем-то, слово "предиктор" вполне можно заменить словом "интуиция".

стр.227:...застонал на манер Яна Гуса...

Ян Гус (1369-1415) – идеолог чешской реформации. Был сожжен вместе со своими трудами. С его казнью связан ряд легенд. В частности, он якобы воскликнул: "О, святая простота!" (O sancta simplicitas!) глядя на старушку, которая из благих побуждений подложила вязанку хвороста в его костер.