Embedded Files
Рай для риса
Моя бабка запрещала оставлять рис на тарелке.
Вместо историй о голоде в Индии и о детях
с раздутыми животами - уж они-то разинули бы рты ради рисового зёрнышка -
она со скрежетом вилки сгребала остатки
на середину тарелки и, рассказывала,
чуть не плача, как несъеденный рис восстанет
и станет жалиться Богу.
А теперь она умерла, и я представляю себе радость встречи
между её вставной челюстью и стражами с пламенными обращающимися мечами
у врат Рисового райского сада.
Они расстелют перед ней ковёр красного риса.
Солнце жёлтого риса стегнёт по белизне
райских гурий.
Бабушка умастит их елеем, и одна за другой они скользнут
в космические котлы Божьей кухни.
Бабушка, - мне хочется сказать, - рисинка - это сжавшаяся ракушка,
и ты точно так же ускользнула
из моря моей жизни.
леопард и хрустальный башмачок
Леопарда нельзя и вообразить без какого-то уголка
Иудейской пустыни.
У заброшенной мельницы в Вади Кельт
он - принц, примеряющий горной пяте
хрустальный башмачок.
Прежде водяные колеса заменяли удары сердца,
на широколиственных кустах висели содомские яблоки,
и пустынная Золушка опоясывалась шалью,
чтоб стекать босиком
с потоком Прат.
Я хотел ей сказать, что лицо её вытесано из скалы,
что ее треплющиеся волосы - доказательство ветра,
но повязка стыда сдержала
эти аптечные речи во рту.
пиратская любовная песня
Если вырежешь ножницами морские волны,
найдешь только воду
и останки финикийского корабля,
на котором я некогда был бесчисленными рабами,
у плети, хлеставшей мои спины,
была форма твоих рук,
а твой голос, повелевавший: «Греби! Греби!»,
был остер, как топор,
рубивший весла.
Я тогда хотел, чтоб любовь реяла, как череп на черном флаге,
как на пиратском флоте.
Что-то похищенное,
что-то оторванное от плоти.
первый закон джунглей. пропавшее без вести стихотворение
Первый закон джунглей заключается том, что нет законов,
и в слоновьей долине смерти штопор ветра
царапает твое тело, стиснутое консервной банкой.
Мы не были знакомы, но первые слова, которые папа принес с урока иврита
были: «место захоронения неизвестно», и он рассыпал их, как беглый огонь
на протяжении твоей и своей жизни.
Кто-то рассказал, что тебя видели, но смутно,
на метеостанции в Бейт-Дагане,
а ночью вернулся с твоим именем,
будто с мешком картошки.
Нож, который должен был срезать кожуру тоски и сожалений,
лежал в ящике,
отточенный фантазиями, в которых я спасал тебя от двух львов.
Мне было четыре года, и даже у языков пламени в керосинке
была драконья пасть.
проколы истории в долине Иосафата
Англичане называли долину Иосафата - Джозафат,
арабы сократили до Вади Джоз,
евреи переложили на свой лад – поток Эгоз*.
От избытка имен впиталась вода в чрево земли,
будто благовония, которыми несметные любовники орошали
тело женщины.
А тем временем она отдыхает, как запасное колесо
в багажнике,
дожидаясь, пока очередной исторический прокол
напомнит о ее существовании.
алый каталог слова закат
Французский поэт видит зардевшееся солнце
и выжимает цвет вина из гроздей облаков.
Английский поэт сравнивает его с розой,
а израильский – с кровью.
О, страна моя, страна, впивающаяся каннибальскими устами
в девственную шею заката,
весла страха пришиты к моим рукам,
и в ковчеге своей жизни,
я гребу, как Ной
к Арарату.
китайский ковер
Мужчину звали Пинг,
женщину – Понг,
и между их телами
любовь выбивают, как ковер.
Нити основы ее наготы сплетаясь
с нитями утка, ткут золотого дракона
у него между ног.
любовная песня с подвесным вентилятором
Мы – стальные лопасти старого вентилятора.
Шуруп, подвесивший нас к потолку, помнит
язычок отвертки, закрутившей его головку,
и стон бетона в момент проникновения.
В углу комнаты включено радио и по нотным станам лезут вверх
слова, как строительные рабочие с напруженными мышцами.
Кто-то поет: «Если любить тебя – ошибка,
я не хочу быть прав».
рукоять мотыги
Она хотела ухватить любовь, как рукоять мотыги,
пальцами, вырывавшими пырей.
Девственная почва существует только в стихах
или на седьмом этаже на подоконнике, с которого она
спрыгнула.
работа
Это не всегда чернота под ногтями,
синий воротничок,
отвертка,
шуруп.
О, голые девочки,
которых можно повесить на облупившуюся штукатурку,
и пальцы хозяйки буфета, привыкшей размешивать «две ложки сахара и каплю молока».
Нет, романтики нет ни в платежной ведомости, ни в инфляционной надбавке,
ни в бутылке коньяка к празднику.
Только зубчатые колеса станков, рычащих, как львица,
когда джунгли давным-давно отплясали на ее свадьбе.
вечерний зной
Вечерний зной – это честное слово улицы.
Та красота лета, что не приносит трофеев,
красота, по сравненью с которой даже ответ бога Иову
был только ветром, дувшим в загривок зверю.
Что будет с тем, кто сидит в кафе, как на пограничной заставе,
с сердцами девочек, которые не могут выбрать страну, город, ночь,
и с тем, кто перелистывает сердца, будто забытую коллекцию рисованных открыток.
по дороге в Арад
Белые овцы по дороге в Арад,
как молочные зубы пустыни.
Война продолжается,
а волк, что возляжет с ними, еще не родился.
панковская песня, начинающаяся двумя строками Чехова
Тот, кто вешает револьвер в первом акте,
выстрелит из него в третьем.
Из дула вырвутся пряжки куртки, стальная цепочка
и ножи шагов той, под которой расколется
асфальт улицы Йегуды А-Леви.
А пока что, она подкрашивает красным пряди волос на затылке,
как бедуин, метящий овцу.
Кто знает, может быть, пастушья свирель – конец ее сна.
гепард
Фарфоровый гепард лежит передо мной в комнате.
Ноги поджаты к брюху.
В нарисованных глазах видно стадо,
которое он пожрет в вечных лесах своей мечты.
Я тоже умел прятать когти*,
смешиваться с коньяком диких зверей.
Как-то я встретил смуглянку, каждый разговор с которой был
восхождением в Киншасу-столицу.
У нее была комнатка там, где улицы Царя Соломона и Фришмана сходятся,
как два колдуна племени.
Меч был заточен о глаза ее, стрела вонзилась в ее волосы,
но в этом городе записывают телефоны на спичечных коробках,
и если мир – это узкий мост,
то здесь все мосты сожжены.
* Гепард – единственный вид семейства кошачих, у которого когти не втягиваются (прим. переводчика)
как гепард. песня природы
Как гепард он ее поджидал.
Хотел сказать: эти джунгли внизу живота ее.
О, ночь, вырытая у нее подмышкой, как охотничья ловушка,
изгиб плеча
и сияние светлячков, именуемое сосцами.
вот Россия раздвигает ноги, циркулем тела прима-балерины
Вот Россия раздвигает ноги циркулем прима-балерины,
расстегивает пуговицу на солдатской шинели неподалеку от железнодорожной станции
и разливается, как суп в алюминиевую миску, в столовой,
где Раскольников спутал скорбный хлебушек
с утробой девушек.
Ночь, и в гостинице «Урал» на переезде в Сибирь
я вешаю лицо своей любимой на портрет Ленина на стене.
Ее губы подкрашены помадой революции
и ездовой пес прорезает в снегу ее тела
тысячи километров санного пути, отделяющих ее
от той руки, что пишет эти строчки
чернилами водки.
* * *
Издали надгробия кажутся ансамблем аистов
или стаей голубей, обученной одним йеменитом к церемонии
открытия Маккабиады, пятой или шестой.
Ночью, когда голуби полетели домой, Н. запустил
в них камнем и сбил двух или трех.
Небеса были чисты, и не было звезд. Звали их
Леннон, Джоплин или Хендрикс, исполнявший тогда «Along the Watchtower».
На юге Тель-Авива умирал друг Н., джазовый пианист. На патефоне
Билли Холидэй укоротила юбчонку на пять сантиметров.
Она была очень фотогенична на одной из улиц рядом с ул. Левински.
Между прочим, как перевести на иврит слово «джанк»?
Зачем я связываю вопрос с кладбищем?
Можно было спросить его и о чем-то другом, поживее.
Нет. Смерть на войне перевозит большую память амбулансом.
Носилки и сирены. Если будет тревога,
послышатся подымающиеся и опускающиеся сигналы.
Сестра Н. приходила сюда восьмой уже раз все в том же
платье. Черном, из шелка, фасон, подчеркивающий ключицы.
Если уж понадобился серебряный поднос, на котором подается страна,
так поднесли бы на нем, пожалуйста, водки.
Чтобы было что выпить в память о листе бумаги, который завел он себе
в четырнадцать лет, с именами девчонок, начавших носить лифчик.
Я был единственным, кто знал об этом.
Теперь я единственный, кто может об этом вспомнить.
Жасмин
Стихотворение на наждачной бумаге
Файруз протягивает губы к небу,
чтоб пролилось жасминовым дождем
на тех, кто встретились однажды,
не ведая, что влюблены.
Я слушаю ее в «фиате» Мухаммада
в полдень улицы Ибн-Габироль.
Ливанская певица поет в итальянской машине
арабского поэта из Бакья Аль-Гарбийа
на улице еврейского поэта, жившего в Испании.
А жасмин?
Если падет он с небес конца света,
на минутку
зажжется зеленый
на следующем перекрестке.
Перевела с иврита Гали-Дана Зингер
книги стихов | переводы | интервью | и прочее
Google Sites
Report abuse