Прикоснись к подвигу сердцем
ИВАН ПЕХТЕРЕВ
22 июня 1941 года
На часах без четверти четыре,
На границе дремлет тишина,
Ночь еще почиет в сладком мире,
Но глядит уже в бинокль война.
На часах без десяти четыре,
Ходики стучат средь тишины,
Стрелки и колесики, и гири
Приближают первый залп войны.
Вот уже и без пяти четыре,
Гасит звезды ласковый рассвет,
Но пока еще не прочертили
Неба дымные хвосты ракет.
Бродят тени черные в Берлине
И у приграничной полосы,
Скоро брызнет кровь, как на калине
Сок из ягод в капельках росы...
Пробил час — и дьявольская сила
Рвет рассвета тишину, как нить.
Неужели невозможно было
Страшную войну предотвратить?
Поднимаем бокалы за сорок четвертый
Войны ветераны сидят за столом,
Они вспоминают и снова и снова
Днепровский рубеж, артиллерии гром
И жаркие схватки у стен Могилева.
Нелегкие версты к Победе вели,
Сквозь бури стальные вели эти версты,
Вставали везде, где они пролегли,
На братских могилах фанерные звезды.
Роняют березы щемящую грусть,
Роняют росу на могильные плиты,
И будет всегда помнить Белая Русь
Какою ценою Победа добыта.
Поднимем без громких, напыщенных слов
Бокалы с вином за живых и за мертвых.
За храбрых бойцов и за наш Могилев,
Поднимем бокалы за сорок четвертый!
Поле у деревни Буйничы под Могилевом
Восходит солнце, озаряя рожь,
Омытую криничной тишиною,
Но кажется, что ты по ней идешь
На страшное свидание с войною.
Здесь в сорок первом был жестокий бой,
И стало поле возле Могилева
Для наших славных воинов судьбой,
Как яростное поле Куликово.
Еще хранит земля следы огня,
От эха боя вздрагивает колос,
Где грозная тевтонская броня
О стойкость Могилева раскололась.
Уже во ржи десятками костров
Чадили густо вражеские танки,
Но шли фашисты вновь – и Могилев
И эти стойко отбивал атаки.
Горела рожь, войной подожжена,
Но верили солдаты, умирая,
Что возродится светлая она
И зашумит от края и до края.
Ничто на свете не разлучит их,
Солдат бесстрашных Родины свободной,
Живых и мертвых, мертвых и живых,
На вечном поле памяти народной.
Память
Если бы все пули, что во мгле земли,
Совершили чудо - взяли и взошли,
Ржавчиной тогда бы, на ветру пыля,
Жестяной травою заросли поля.
Если б все осколки бомб, снарядов, мин
Проросли под солнцем дружно, как один, —
Рощи из металла встали б там и тут,
Где ручьи не плещут, птицы гнезд не вьют.
Но мертво железо, сеявшее смерть,
Хоть и не успело еще поржаветь, -
И порою где-то охнет черный взрыв,
И заплачет эхо гулкое навзрыд.
Отзовутся снова в теле у бойца
Огневые капли старого свинца
И в бои былые память позовут:
Пули и осколки в нас еще живут.
Металл
У порога лихой чужедальней страны
Был осколком отец прямо в сердце ужален.
Сколько их, что домой не вернулись с войны, Полегли на полях и у дымных развалин?
Сын вернулся домой, на родное крыльцо
На протезах взошел в майский памятный вечер. Сколько их у Отчизны, бесстрашных бойцов,
Вот таких, кто войной обожжен, изувечен?
Смерть рвала у них жизни, как хрупкую нить,
В них она и осколки, и пули метала.
Им бы памятник - каждому! — надо отлить,
Но у целого мира не хватит металла.
Драгоценный металл нужен каждой стране,
И нередко на стройках его очень мало.
Почему же хватает его на войне,
Почему для убийства хватает металла?
Материнская горечь
Молилась красивая и молодая.
Желанного гостя домой поджидая,
Крестилась, шептала: «Яви свою милость!» —
О сыне единственном матерь молилась,
Просила, чтоб с дальней военной дороги
Пришел иль приехал и встал на пороге.
Но сын не вернулся ни пеший, ни конный,
Легла похоронка за старой иконой,
Смотрела с иконы в темнеющей хате,
Скорбя, на хозяйку бессмертная Мати.
А смертной все слышалось сыново: «Мама!» —
И волосы стали белее тумана.
... Молилась старушка полынно-седая,
Все ниже и ниже к земле оседая.
Покойная мама икону дала ей,
Под ней и ее положили на лаве.
Не вечная юность, не вечная старость,
Но матери горечь осталась, осталась.
Та горечь о сыне живет и поныне
В полночной осине, в рассветной полыни,
И в сердце, которое любит и верит,
Порой эта горечь возьмет и повеет.
Война приснилась
Деревня Буйничи объята сном,
Как после поля пахарь, отдыхает,
А у вдовы-солдатки под окном
Цветущая сирень благоухает.
Сирень цветет и соловей поет
Да так, что замирает сердце сладко —
Не спит солдатка ночь всю напролет,
Как будто не вдова и не солдатка,
Как будто снова молода она
И возвратились к ней краса и сила,
Как будто разъяренная война
В разрывах молний тут не проходила,
Как будто танки на броне с крестом
Тут чадными кострами не пылали,
Как будто тут солдаты вечным сном
В еще неспелой ржи не засыпали.
Былого боя поле крепко спит,
Дороги-руки разметав устало...
Тут в сорок первом ворог был разбит —
И вот оно мемориалом стало.
Навеки в многих тысячах сердцах
Еще и тем святое поле это,
Что Константина Симонова прах
Рассеял в нем сын славного поэта.
Тут был поэт в июльский грозный день,
И он прославил в книге поле это,
И, может быть, его живая тень
Сюда всегда приходит в День Победы.
Над полем храма — золоченый крест
И молодого месяца сиянье,
Неужто тут, куда ни глянь окрест,
Друг друга убивали христиане?
Вот наши пушки грозные стоят
И танк чужой, тот бой напоминая.
Из них никто не выпустит снаряд:
У всех их просто функция иная.
Росой обильной серебрится дол,
Прекрасна жизнь, что нам дана как милость.
Но вот тихонько вздрогнул пушки ствол:
Наверно, ей война опять приснилась.
На месте партизанского боя
Сентябрь. Дубрава. Чутко спят дубы.
Быть может, сны они сегодня снят
О том, как здесь вставала на дыбы
Земля от взрывов яростных фанат.
Глядела смерть здесь каждому в лицо,
И посвист пуль напоминал пургу —
И все ж отряд блокадное кольцо
Прорвал, прорвал наперекор врагу.
Был благороден партизанский риск —
Отряд пробился сквозь огонь и дым.
О том напоминает обелиск,
Стоящий рядом с дубом вековым.
Гляжу - и в горле слез горячий ком,
Как будто только что прошел тут бой —
И стреляными гильзами кругом
Желтеют желуди в траве сухой.