Прикоснись к подвигу сердцем

ИВАН ПЕХТЕРЕВ

22 июня 1941 года

На часах без четверти четыре,

На границе дремлет тишина,

Ночь еще почиет в сладком мире,

Но глядит уже в бинокль война.

На часах без десяти четыре,

Ходики стучат средь тишины,

Стрелки и колесики, и гири

Приближают первый залп войны.

Вот уже и без пяти четыре,

Гасит звезды ласковый рассвет,

Но пока еще не прочертили

Неба дымные хвосты ракет.

Бродят тени черные в Берлине

И у приграничной полосы,

Скоро брызнет кровь, как на калине

Сок из ягод в капельках росы...

Пробил час — и дьявольская сила

Рвет рассвета тишину, как нить.

Неужели невозможно было

Страшную войну предотвратить?

Поднимаем бокалы за сорок четвертый

Войны ветераны сидят за столом,

Они вспоминают и снова и снова

Днепровский рубеж, артиллерии гром

И жаркие схватки у стен Могилева.

Нелегкие версты к Победе вели,

Сквозь бури стальные вели эти версты,

Вставали везде, где они пролегли,

На братских могилах фанерные звезды.

Роняют березы щемящую грусть,

Роняют росу на могильные плиты,

И будет всегда помнить Белая Русь

Какою ценою Победа добыта.

Поднимем без громких, напыщенных слов

Бокалы с вином за живых и за мертвых.

За храбрых бойцов и за наш Могилев,

Поднимем бокалы за сорок четвертый!

Поле у деревни Буйничы под Могилевом

Восходит солнце, озаряя рожь,

Омытую криничной тишиною,

Но кажется, что ты по ней идешь

На страшное свидание с войною.

Здесь в сорок первом был жестокий бой,

И стало поле возле Могилева

Для наших славных воинов судьбой,

Как яростное поле Куликово.

Еще хранит земля следы огня,

От эха боя вздрагивает колос,

Где грозная тевтонская броня

О стойкость Могилева раскололась.

Уже во ржи десятками костров

Чадили густо вражеские танки,

Но шли фашисты вновь – и Могилев

И эти стойко отбивал атаки.

Горела рожь, войной подожжена,

Но верили солдаты, умирая,

Что возродится светлая она

И зашумит от края и до края.

Ничто на свете не разлучит их,

Солдат бесстрашных Родины свободной,

Живых и мертвых, мертвых и живых,

На вечном поле памяти народной.

Память

Если бы все пули, что во мгле земли,

Совершили чудо - взяли и взошли,

Ржавчиной тогда бы, на ветру пыля,

Жестяной травою заросли поля.

Если б все осколки бомб, снарядов, мин

Проросли под солнцем дружно, как один, —

Рощи из металла встали б там и тут,

Где ручьи не плещут, птицы гнезд не вьют.

Но мертво железо, сеявшее смерть,

Хоть и не успело еще поржаветь, -

И порою где-то охнет черный взрыв,

И заплачет эхо гулкое навзрыд.

Отзовутся снова в теле у бойца

Огневые капли старого свинца

И в бои былые память позовут:

Пули и осколки в нас еще живут.

Металл

У порога лихой чужедальней страны

Был осколком отец прямо в сердце ужален.

Сколько их, что домой не вернулись с войны, Полегли на полях и у дымных развалин?

Сын вернулся домой, на родное крыльцо

На протезах взошел в майский памятный вечер. Сколько их у Отчизны, бесстрашных бойцов,

Вот таких, кто войной обожжен, изувечен?

Смерть рвала у них жизни, как хрупкую нить,

В них она и осколки, и пули метала.

Им бы памятник - каждому! — надо отлить,

Но у целого мира не хватит металла.

Драгоценный металл нужен каждой стране,

И нередко на стройках его очень мало.

Почему же хватает его на войне,

Почему для убийства хватает металла?

Материнская горечь

Молилась красивая и молодая.

Желанного гостя домой поджидая,

Крестилась, шептала: «Яви свою милость!» —

О сыне единственном матерь молилась,

Просила, чтоб с дальней военной дороги

Пришел иль приехал и встал на пороге.

Но сын не вернулся ни пеший, ни конный,

Легла похоронка за старой иконой,

Смотрела с иконы в темнеющей хате,

Скорбя, на хозяйку бессмертная Мати.

А смертной все слышалось сыново: «Мама!» —

И волосы стали белее тумана.

... Молилась старушка полынно-седая,

Все ниже и ниже к земле оседая.

Покойная мама икону дала ей,

Под ней и ее положили на лаве.

Не вечная юность, не вечная старость,

Но матери горечь осталась, осталась.

Та горечь о сыне живет и поныне

В полночной осине, в рассветной полыни,

И в сердце, которое любит и верит,

Порой эта горечь возьмет и повеет.

Война приснилась

Деревня Буйничи объята сном,

Как после поля пахарь, отдыхает,

А у вдовы-солдатки под окном

Цветущая сирень благоухает.

Сирень цветет и соловей поет

Да так, что замирает сердце сладко —

Не спит солдатка ночь всю напролет,

Как будто не вдова и не солдатка,

Как будто снова молода она

И возвратились к ней краса и сила,

Как будто разъяренная война

В разрывах молний тут не проходила,

Как будто танки на броне с крестом

Тут чадными кострами не пылали,

Как будто тут солдаты вечным сном

В еще неспелой ржи не засыпали.

Былого боя поле крепко спит,

Дороги-руки разметав устало...

Тут в сорок первом ворог был разбит —

И вот оно мемориалом стало.

Навеки в многих тысячах сердцах

Еще и тем святое поле это,

Что Константина Симонова прах

Рассеял в нем сын славного поэта.

Тут был поэт в июльский грозный день,

И он прославил в книге поле это,

И, может быть, его живая тень

Сюда всегда приходит в День Победы.

Над полем храма — золоченый крест

И молодого месяца сиянье,

Неужто тут, куда ни глянь окрест,

Друг друга убивали христиане?

Вот наши пушки грозные стоят

И танк чужой, тот бой напоминая.

Из них никто не выпустит снаряд:

У всех их просто функция иная.

Росой обильной серебрится дол,

Прекрасна жизнь, что нам дана как милость.

Но вот тихонько вздрогнул пушки ствол:

Наверно, ей война опять приснилась.

На месте партизанского боя

Сентябрь. Дубрава. Чутко спят дубы.

Быть может, сны они сегодня снят

О том, как здесь вставала на дыбы

Земля от взрывов яростных фанат.

Глядела смерть здесь каждому в лицо,

И посвист пуль напоминал пургу —

И все ж отряд блокадное кольцо

Прорвал, прорвал наперекор врагу.

Был благороден партизанский риск —

Отряд пробился сквозь огонь и дым.

О том напоминает обелиск,

Стоящий рядом с дубом вековым.

Гляжу - и в горле слез горячий ком,

Как будто только что прошел тут бой —

И стреляными гильзами кругом

Желтеют желуди в траве сухой.