Надежда Федорова
Родилась Надя в Порховском районе Псковской области, затем родители переехали в Гатчину. Здесь они жили до зимы 1941/42 года, а потом снова уехали в деревню Большие Вязищи Порховского района. Надя же осталась в Гатчине, где работала продавцом хлебного магазина. Как потом стало известно, что девятнадцатилетняя комсомолка была оставлена в городе для сбора данных о передвижении воинских частей в ближнем тылу гитлеровцев и передачи их в разведуправление фронта. С этой целью она устроилась кладовщицей на занятый немецкой авиацией Гатчинский аэродром. Миловидная девушка умело держалась и среди солдатни, и среди гитлеровских офицеров. Труднее было выносить косые взгляды гатчинцев, хорошо знавших продавщицу из хлебного магазина.
Однако девушка-патриотка выдержала столь тяжкие испытания. Она оказалась хорошим конспиратором. Ни друзья, ни даже родители не догадывались о ее подпольной деятельности. Надя предусмотрительно поселилась отдельно, в комнате на втором этаже дома №25 по улице Герцена, чтобы в случае ее провала никто не пострадал. Здесь же она встречалась с товарищами и получала интересующие командование фронта разведданные, которые по особому каналу связи попадали затем в осажденный Ленинград.
Надежда Федорова работала кладовщицей на фашистском аэродроме в Гатчине.
До войны семья Нади жила на Детскосельской улице в Загвоздке. До сих пор сохранилась часть некогда большого дома. Отец, Иван Федорович, работал кочегаром на ленинградской фабрике «Пролетарский труд», мать работала в столовой граммофонной фабрики в Гатчине. В семье было пятеро детей. Надя, старшая из них, не окончив учения (училась она во 2-й школе, ныне школа № 4, что на улице Чкалова), вынуждена была с 14 лет пойти работать ученицей в магазин для
того, чтобы помогать семье.
Когда началась Великая Отечественная война, Надя работала продавцом в хлебобулочном отделе продовольственного магазина в доме №1 по Советской улице. Когда осенью 1941 года немецко-фашистские войска оккупировали Гатчину,
Наде было 19 лет.
Понимая, что в условиях безудержного фашистского террора отец и мать, в случае ее провала будут обвинены в соучастии и подвергнутся самым жесточайшим репрессиям, Надя решила съехать с квартиры родителей и, хотя бы внешне, порвать с ними. Она поселилась в отдельной комнате на втором этаже дома № 25 по улице Герцена.
Эта комната была удобна для Нади и потому, что там, как это сейчас установлено, она могла незаметно встречаться с товарищами по подпольной работе. Жившая этажом ниже Евгения Сергеевна Кирсанова вспоминает, что к Наде иногда приходили незнакомые ей молодые люди и девушки. Иногда среди подпольщиков, кроме гатчинцев, были также ленинградцы и пушкинцы.
Беспокойство об отце и матери, о малолетних братьях и сестрах не оставляло Надю. Когда родители высказали мысль о том, чтобы перебраться на родину, в Псковскую область, Надя поддержала родителей. В начале 1942 года семья уехала.
У фашистов имелись показания о том, что во время налетов советской авиации она записывала сведения о бомбовых попаданиях и вызванных ими повреждениях для того, чтобы сообщить об этом Красной Армии, а также вела и другие записи, характер которых тщательно скрывала от своих подруг.
Они располагали данными о том, что собранные Надей сведения и какие-то важные документы были доставлены в Ленинград двумя ее подругами, перешедшими линию фронта. Гитлеровцы были также обеспокоены найденной у Федоровой фотографией одного из тайных агентов СД. Они настойчиво добивались объяснения, как эта фотография попала в ее руки. Наконец, фашисты требовали, чтобы подпольщики выдали им своего радиста, который, якобы находясь в Сиверской, поддерживал связь с партизанами.
Немецкий следователь штурмбанфюрер СС Мюллер, палач, который допрашивал и пытал героев, записал дословно (такова была его обязанность) все, что отвечали на его вопросы участники подпольной группы. Диалог заплечных дел мастера с гатчинскими патриотами невозможно читать без глубокого волнения: сколько душевной красоты, гордости за свой подвиг, презрения к фашистским захватчикам и смерти в ответах героев. Не случайно в своем специальном сообщении штурмбанфюрер Зайдель вынужден был отметить стойкость комсомолки Нади Федоровой.
Ее допрашивали три раза. В перерывах между допросами, когда избитую и окровавленную девушку бросали в камеру, к ней подсаживали женщин провокаторов. Но ни пытки, ни ухищренные приемы предательниц не смогли сломить Надину стойкость.
Во время первого допроса Мюллер пытается заставить Надю рассказать об Александре Дрынкиной - организаторе группы военнопленных. Надя отвечает: «С Шурой не имела ничего общего и поэтому не могу говорить о ее делах». На вопрос о связях с Ленинградом Надя заявляет: «У меня нет связи с Ленинградом, никакого задания оттуда не получала и никаких сообщений туда не посылала».
Следователь предъявляет Наде неопровержимые доказательства того, что ей известно о переходе линии фронта двух девушек. Возражать тут трудно, и Надя отвечает: «Да, я знаю об этом, но это не мои подруги. Находясь ранее здесь, в бункере, вместе с одной девушкой, я услышала от нее, что две ее знакомые ушли в Ленинград».
Следователь хватается за телефон, хочет проверить правильность заявления Федоровой, но, услышав ответ секретаря, со злобой бросает трубку.
Следующее примечание Мюллера к словам Нади раскрывает причину этой ярости: «Заключенная, находившаяся с Федоровой в бункере - это Полякова, которую уже казнили». Надя, конечно, знала о смерти своей подруги по тюрьме и поэтому могла смело ссылаться не погибшую, той уже ничего не грозило.
Из протокола первого допроса Нади мы узнаем два неизвестных ранее обстоятельства. Во-первых, Надя уже не первый раз попадает в лапы СД, это также подтверждает и протокол второго допроса, где есть такие слова Нади, обращенные к следователю: «Когда я однажды была арестована вашей службой...".
Значит, Надя была уже знакома с ужасами фашистских застенков, но это не смогло остановить бесстрашную девушку, вступившую на путь беспощадной борьбы с врагом. И, во-вторых, нам становится известной фамилия еще одной патриотки, павшей от рук фашистских извергов девушки по фамилии Полякова.
Допрос продолжается. Мюллер требует, чтобы Надя сообщила ему о подпольной деятельности Евдокии Потаповой, Екатерины Шиловой и Юрия Черникова. Надя отвечает, что она с этими лицами ни о каких делах не говорила.
Второй допрос Нади также оканчивается для Мюллера неудачей. Девушка отрицает все обвинения, в том числе, что вела записи разрушений, причиненных советскими авиабомбами. К концу допроса Надя заявляет: «То, что от меня требуют сказать, я не скажу. Если даже вы станете убивать меня, я все равно все буду отрицать».
Третий допрос Нади начинается с того, что она заявляет: «Да, я говорила в камере какой-то Вере (речь идет о провокаторе, возможно, это была сама Воронцова, которую Надя в лицо не знала), что никаких показаний давать не буду. Это могу еще раз подтвердить». И заканчивает: «Никаких показаний давать не буду».
Рассвирепевший Мюллер пишет очередное примечание: «Показания Нади неправдоподобны, установлено, что она хотела перейти к красным. Надя знала Шуру, Дусю, Катю, а также Юрку. Все эти люди собирались в лес. Шура встречалась с Надей и, определенно, разговор шел об этом плане».
Бросается в глаза, что Мюллер не употребляет трудных русских фамилий, а пишет лишь имена арестованных, причем в уменьшительной форме, очевидно так, как они сами обращались друг к другу. Эта фамильярность палача со своими жертвами, которых он завтра пошлет на казнь, воспринимается как изощренный садизм.
Итак, Мюллер не верил ни в одно Надино слово, но, хотя у штурмбанфюрера имелись веские доказательства причастности Федоровой к патриотическому подполью, ему так и не удалось заставить девушку рассказать о ее антифашистской деятельности. Теперь мы знаем, что означали слова Зайделя: «Она настойчиво молчала!»
Вот что рассказал ленинградский писатель-документалист Николай Виссарионович Мосолов:
"Поздним февральским вечером 1942 года оперативный дежурный штаба Краснознаменного Балтийского флота доложил командующему:
- Товарищ адмирал, нашими радистами перехвачена странная радиограмма из района Гатчины... Давалась открытым текстом. Дважды упомянуто, что передает какая то "перепелка". А в конце три слова:
"Прощайте. Надя с аэродрома".
Текст неполный, путаный, но точно приняты слова: "На товарной станции необычное скопление воинских эшелонов".
Командующий КБФ адмирал Владимир Филиппович Трибуц на некоторое время задумался, а затем твердо сказал:
- Достать станцию нужно.
В это время в Гатчине немцы и не подозревали о каком-то нападении. Ведь в штабе Кюхлера хорошо знали, что наши пушки за сорок километров не бьют, а с воздуха они были всегда прикрыты авиацией, расположенной на Гатчинском аэродроме и в Сиверской. Поэтому они позволили себе такое большое скопление воинских эшелонов на железнодорожном узле.
И вот 19-я отдельная тяжелая железнодорожная батарея моряков обрушила огонь своих мощных орудий на указанную цель.
Комбат майор Меснянкин пошел на исключительный риск — подогрел полузаряды для увеличения дальности полета снарядов. И они накрыли фашистские эшелоны. Более недели гитлеровцы не могли наладить движение на Гатчинском железнодорожном узле".