10:15
Участник МНС Левин С. М. будет заниматься исследованием нормативных элементов конструирования идентичности сообществ. Нарратив сообщества это не просто нейтральная история, для каждого социально активного сообщества будь то культурное, профессиональное или религиозное объединение его нарратив имеет перформативный смысл, предписывающий его членам вести себя определенным образом. Сам факт добровольной идентификации с некоторым сообществом может накладывать на его участника те или иные обязательства. Фокус внимания исследования будет направлен на перформативные аспекты нарратива имеющие морально-нравственную окраску. Левин С.М. исходит из предпосылки о том, что некоторые конфликтные социальные практики взаимодействия внутри сообществ со «своими» и с внешней средой сообществ в лице «чужих» невозможны без образования особых моральных норм несовпадающих в своем содержании с нормами общества в целом. Путем реконструкцией аргументации имплицитно содержащейся в каждом эффективном нарративе предполагается показать, как сообщество может трансформировать моральные ориентиры его членов до степени их противоположности общепринятой этики. Для выполнения поставленной задачи планируется с одной стороны привлечение теоретического инструментария современной аналитической философии, а с другой обращение к материалам социологического характера представленными другими участниками междисциплинарного семинара.
Литература
1. Gilbert, M. (2013). Joint commitment: how we make the social world. New York, NY: Oxford University Press.
2. Graham, K. (2002). Practical reasoning in a social world how we act together. Cambridge: Cambridge University Press.
3. Harris, S. (2010). The moral landscape: how science can determine human values. New York: Free Press.
4. Lapsley, D. K., & Narváez, D. (2004).Moral development, self, and identity. Mahwah, N.J.: Lawrence Erlbaum Associates.
5. Mackie, J. L. (1990). Ethics: inventing right and wrong. Middelessex: Penguin.
6. Searle, J. (2010). Making the social world: the structure of human civilization. Oxford: Oxford University Press.
7. Searle, J. R. (1995). The construction of social reality. New York: Free Press.
8. Tuomela, R. (2007). The philosophy of sociality: the shared point of view. Oxford: Oxford University Press.
9. William d. Casebeer, (2008) Identity, Culture and Stories: Empathy and the War on Terrorism, 9(2) minn. J.l. Sci. & tech. 653-688
10. Reed, A. II, Aquino, K., & Levy, E. (2007). Moral identity and judgments of charitable behaviors. Journal of Marketing, 71, 178-193
11. Aquino, K., & Reed, A. II. (2002). The self-importance of moral identity. Journal of Personality and Social Psychology, 83, 1423–1440.
12. Eldridge, R. (1993). Narratives and moral evaluation. The Journal of Value Inquiry, 27(3-4), 385–390.
13. Слинин Я.А. Феноменология интерсубъективности. СПб.: Наука, 2004.
10:45
Проблема человека, личности и человеческого «Я» - одна из центральных тем философии П. Рикера. В работе «Я-сам как другой» французский мыслитель предлагает оригиналь-ную концепцию личности. Его программа – разработать такую теорию самости, которая опиралась бы на современные исследования в области языка, деятельности и повествования. Неудачи всех предшествующих теорий личной идентичности П. Рикёр связывает с невниманием исследователей к нарративному (повествовательному) измерению этой идентичности.
Для Рикёра быть «Я» – значит быть способным читать и рассказывать себя. Лишь тот, кто готов читать свою жизнь в свете произведений культуры, может рассказать сам себя и быть вменяемым моральным субъектом, отвечающим за свои поступки. Идентичность пред-полагает непрерывную герменевтику себя через герменевтику культуры. По выражению Ж.-М. Тета, в концепции Рикёра посредничество культурных произведений абсолютно необходимо для выработки личной идентичности.
Указанное посредничество произведений культуры – это медиация между двумя уров-нями человеческой идентичности. Первый уровень – тождественность (idem, sameness, die Gleichheit). Второй – самость (ipse, selfhood, die Selbstheit).
Идентичность-idem или тождественность может быть числовой (количественной), качественной и перманентной во времени (континуальной). Единственность чего-либо, его качественная одинаковость и непрерывное постоянство изменения во времени являются критериями физической идентичности («Что я?»). Идентичность-ipse или самость – это такая форма постоянства во времени, которая отвечает на вопрос «Кто я?».
Говоря о постоянстве во времени, Рикёр имеет в виду две модели – характер и сдерживаемое слово. Характер, по Рикёру, это совокупность длительных предрасположенностей, по которым мы узнаем личность. Характер сопряжен с привычкой, ибо привычка формирует отличительные черты (знаки) личности. Сила привычки возвращает человека из сферы свободы в природу. Именно поэтому в характере два аспекта идентичности (idem и ipse) полностью покрывают друг друга, тяготеют к смешению, а вопрос «кто я?» соскальзывает к вопросу «что я?».
Что касается сдерживаемого слова, то оно предполагает крайний разрыв между самостью и постоянством тождественного, здесь полюс «Я-сам» избавляется от тождественности. Если примером постоянства характера может служить дружелюбие, то примером сохранения самого себя в обещании – постоянство в дружбе. Сдерживаемое в данном обещании слово есть поле человеческой свободы, разрыв с природой, на котором зиждется мораль.
Нарративная идентичность опосредует оба полюса – характер и сдерживаемое слово (Я-сам). Нарративная идентичность есть, таким образом, равновесие между постоянством черт, возникающим благодаря укоренению истории конкретной жизни в конкретном характере, и теми чертами личности, в которых идентичность «Я» отделяется от идентичности характера, и где самость «Я» существует без опоры на тождественность. Стало быть, в понятии нарративной идентичности имплицитно содержится диалектика тождественности и самости.
Нарративная идентичность формирует «Я» в двух аспектах – практическом (через операции описания, рассказывания и приписывания) и этическом (через повествование, которое является лабораторией морального суждения, ибо оно (повествование) никогда не бывает этически нейтральным).
В докладе будет раскрыто содержание важнейших категорий концепции нарративной идентичности П. Рикёра – «событие», «персонаж», «интрига», «воображаемые вариации», «поэтический ответ» и пр. По мысли Рикёра, рассмотрение нарративной идентичности сквозь призму указанных понятий позволяет разрешить парадоксы (апории) предшествующих теорий личной идентичности – от классических (Дж. Локк, Д. Юм) до современных (Д. Парфит, Д. Дэвидсон, А. Макинтайр и др.).
Литература
Рикёр П. Я-сам как другой / Пер. с франц. – М.: Издательство гуманитарной литературы, 2008. – 416 с.
Рикёр П. Время и рассказ. Т. 1. Интрига и исторический рассказ. М.; СПб.: Университетская книга, 1998. – 313 с.
Рикёр П. Путь признания / Пер. с франц. И.И. Блауберг, И.С. Вдовиной. – М.: Российская по-литическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. – 272 c.
Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике / Пер. с франц. – М.: Академиче-ский проект, 2008. – 697 с.
Самама Г. Поль Рикёр: опережающее себя предшествование на пути от идентичности к обе-щанию // Историко-философский ежегодник – 2010 / Институт философии РАН. – М.: Центр гуманитарных инициатив. – 2011. С. 223-227.
Тета Ж.-М. Нарративная идентичность как теория практической субъективности. К рекон-струкции концепции П. Рикёра // Социологическое обозрение. Т. 11, №2, 2012. – С. 100-121.
Старовойтов В. В. Проблема Я, личности, самости в творчестве Поля Рикёра и современных психологических и психоаналитических исследованиях // История философии, №17, 2012. С. 160-176.
Рождественская Е. Ю. Нарративная идентичность в автобиографическом интервью // Со-циология: методология, методы, математическое моделирование, №30, 2010. С.5-26.
Турушева Ю. Б. Особенности нарративного подхода как метода изучения идентичности // Психологические исследования, Т.7, №33, 2014.
Кастийо М. Понятие этики и морали в учении П. Рикёра / Поль Рикёр – философ диалога / Отв. ред. И.И. Блауберг. – М.: ИФРАН, 2008. C. 12-23.
Вдовина И. С. Проблема личности: П. Рикёр – Э. Мунье / Сущность и слово. Сборник науч-ных статей к юбилею проф. Н.В. Мотрошиловой. – М.: Феноменология – Герменевтика, 2009. C. 476-492.
Вдовина И. С. Книга П. Рикёра «Я-сам как другой»: к первой публикации на русском языке / Рикёр П. Я-сам как другой / Пер. с франц. – М.: Издательство гуманитарной литературы, 2008. C. 5-12.
Спиридонов Д. В. Проблема нарративной идентичности и историческая типология сюжета // Диалог. Карнавал. Хронотоп. №1-2, 2010. С. 154-166.
McCarthy J. Dennett and Ricoeur on the narrative Self. – New York: Humanity Books, 2007. – 299 p.
11:15
The project dwells with the question of the esthetic of the urban monuments, which are deprived of commemorative, ideological, or political function in the society. Such monuments can hardly be interpreted with the traditional terms of urban sociology such as “typical-unique” after Benjamin. They can’t be viewed as typical esthetic objects and are hardly involved in any traditional historic contexts (Eyerman 2006). Such art includes wider forms such as amateur, applied, and decorative arts, while the conceptualization of art is much broader as Dewey’s notion of “art as experience” (Foreman-Wernet and Dervin 2011). Communication with arts involves wide categories of participation, and can be amateur or professional, active or passive, individual or collective, continuous or episodic, public or private (Jackson and Herranz 2002). One of the most suitable categories for depicting such art is that of profane (Kurakin 2011) as they are connected with triviality, commonplace practices and deprived from the institution and personality of the author. Such art seeks to cause new cognitive effects within the audience. The general feature of these monuments is breaking the barriers between the art and popular culture (Witkin 2006). To a great extent it is laughter that causes laminality between the profane and the sacred (Giesen 2011). The new aesthetics of the profane art will be studied at the example of new monuments in Russia which have appeared in a great number after the collapse of the Soviet Union. Attention will be paid to perception of the new aesthetics in the public discourse. Within the typology of the profane monuments I introduce, I will focus on those that are aimed at identity construction. I will study the narratives they evoke or are included into in the mass media.
Литература
1. Giesen B. Zwischenlagen. Weilerswist: Velbrück Wiss. 2011.
2. Grant B. New Moscow Monuments, or, States of Innocence. American Ethnologist, Vol. 28, No. 2 (May, 2001), pp. 332-362.
3. Kuklick H. The Sociology of Knowledge: Retrospect and Prospect. Annual Review of Sociology, Vol. 9 (1983), pp. 287-310.
4. Foreman-Wernet L., Dervin B. Cultural Experience in Context: Sense-Making the Arts. Journal of Arts Management, Law & Society, Jan-Mar2011, Vol. 41 Issue 1, p1-37.
5. Jackson, M.-R. J., and J. J. Herranz. Culture counts in communities: A framework for measurement. Washington, DC: Urban Institute. 2002.
6. Witkin R. Chewing on Clement Greenberg: Abstractions and the Two Faces of Modernism // Myth, Meaning, And Performance: Toward a New Cultural Sociology of the Arts / Ed. By R. Eyerman and L. Mccormick. Boulder: Paradigm Publishers. 2006, p. 35–50.
7. Куракин Д. Ускользающее сакральное: проблема амбивалентности сакрального и ее значение для «сильной программы» культурсоциологии // Социологическое обозрение. 2011. № 3. С. 41-70.
12:30
This research is part on a larger study which addresses representations and perceptions of the police in post-Soviet popular culture. This paper focuses on perceptions of the police in Russia as reflected in online commentaries by Russian viewers discussing the popular television series Glukhar’. The choice of TV show is based on its popularity (it is ranked the most popular TV show in Russia in 2008-2011) and the choice of discussion forums is based on the number of users which contribute to them. Methods employed are discourse analysis and grounded theory approaches. Discourse analysis allows me to gauge how members of Russian society reconcile their understanding of social reality with their perceptions of the show. By looking at how authors of online commentaries about the show compare Glukhar’ to their “reality”, I build up generalizable analysis through grounded theory approaches to reveal the public’s understanding of and expectations for the role the police play in Russia on a day-to-day level. I reveal that the public understands the role of the police through the police’s law-transgression and corruption; normative judgments of these illegal police vary within Russian society. The findings of this study merit further reflection on issues of effects of popular television tropes on public perceptions of social institutions and organisations and on other sources of police images which prevail in Russian popular culture today.
Keywords: police and society; police representations; TV series; forum analysis; post-Soviet popular culture; television and society; internet and society.
Литература
Loader, Ian. “Policing and the Social: Questions of Symbolic Power.” The British Journal of Sociology 48.1 (1997): 1-18.
Reiner, Robert. “Policing and the Media.” Handbook of Policing. 2 edition. Cullompton, Devon, UK ; Portland, Or: Willan, 2008. 313–335.
13:00
Согласно Стивенсону, в начале XXI века исследователи столкнулись с «ренессансом» интереса к исследованию гражданства [Stevenson, 2001]. При этом «классические» концепции были поставлены под сомнение новыми политическими, экономическими и культурными условиями: глобализацией и интенсификацией мобильности, с одной стороны, и неолиберальным и неоконсервативным поворотом, который переживают различные страны, в том числе и Россия, с другой [Heater, 1999, Ellison, 1997]. Возросшая глобальная миграция остро проблематизировала вопрос о гражданстве как для государств и национальных обществ, так и для «мигрантов» - людей, пересекающих национальные границы и нуждающихся в определении своего нового формального статуса, но что еще более важно в переопределении своих идентичностей. Эти тенденции можно назвать «внешними вызовами» гражданству. В то же время, существуют еще и «внутренние вызовы», к которым, прежде всего, можно отнести растущее недоверие населения власти, политическую пассивность граждан и их стремление дистанцироваться от сферы официальной политики. В такой ситуации классическое определение гражданства Т. Маршалла [Marshall, 2006], трактующее его в качестве формального статуса национальной принадлежности индивида государству, который предполагает четкий набор универсальных политических, гражданских и социальных прав, перестает соответствовать изменившимся условиям и активно критикуется / развивается в современной научной дискуссии (прежде всего, в работах западных исследователей), что предполагает необходимость поиска новых концепций и методологий исследования данного феномена.
В докладе будет представлена методология изучения гражданства молодежи, разработанная в рамках исследовательского проекта «Гражданственность молодежи России: современные смыслы и практики», выполненного в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2013 году Центром молодежных исследований НИУ ВШЭ. Также кратко будут представлены результаты исследования гражданской идентичности молодежи двух российских городов: будут проанализированы выявленные социальные смыслы, которые вкладывает российская молодежь в понятие «гражданин».
Литература
1. Ellison N. Towards a new social politics: citizenship and reflexivity in late modernity // Sociology. 1997. Т. 31. №. 4. С. 697-717.
2. Gaventa J. Exploring citizenship, participation and accountability // IDS bulletin. 2009. vol. 33. №. 2. С. 1-14.
3. Hopkins N., Blackwood L. Everyday citizenship: Identity and recognition // Journal of Community & Applied Social Psychology. 2011. Т. 21. №. 3. С. 215-227.
4. Isin E. and Turner B. eds. Handbook of Citizenship Studies. Sage, 2002.
5. Isin E. Citizenship in flux: The figure of the activist citizen // Subjectivity. 2009. 29(1). C. 367-388.
6. Lister R. Citizenship. Feminist Perspectives. 2d ed. Palgrave: Macmillan, 2003.
7. Lister R. et al. Young People Talk about Citizenship: Empirical Perspectives on Theoretical and Political Debates // Citizenship Studies 2003. 7.2. C. 235-253.
8. Stevenson N. ed. Culture and Citizenship. Sage, 2001.
9. Thomson R., et al., ‘Inventing Adulthoods: a Biographical Approach to Understanding Youth Citizenship’, The Sociological Review, 52(2), (2004): 218-239.
10. Урри Дж. Социология за пределами обществ: виды мобильности для XXI столетия. М.: изд. дом Высшей школы экономики, 2012. Глава 7. Гражданства
13:30
В 80-х годах, под влиянием так называемого «нарративного поворота», затронувшего социальные науки, Дэвид Эпстон и Майкл Уайт положили начало описанию возможных применений категории нарратива в контексте психотерапевтической работы (White & Epston, 1990). Параллельно с этим происходило активное переосмысление таких устоявшихся категорий как Я-концепция и идентичность: если ранее они имели статус «сущностных феноменов» (см., например, популярную теорию черт), то теперь, в контексте постнеклассического подхода, стали пониматься как релятивные, зависящие от особенностей интерпретации личностью своего жизненного опыта и конкретных событий жизненной истории (Макадамс, 2008). При этом, характеристики Я-нарратива, такие как согласованность, диалогичность и пр., по результатам ряда исследований, соотносятся с субъективной удолетворенностью жизнью. Все эти идеи позволили предложить новую концепцию терапевтических изменений: в фокусе внимания находится то, какие репертуары интерпретации своего опыта использует человек, насколько способен различить себя и проблемную ситуацию, в которой он находится, увидеть альтернативные способы действия, самоосуществления, жизненных стратегий, отнестись к Я не как чему-то раз и навсегда данному, но как к тому, что может изменяться в течение жизни, а также имеет различные грани и ресурсы, которые зачастую в прямом смысле слова «затенены», не видны.
На наш взгляд, концептуально-понятийная основа нарративной терапии может быть использована и в исследовательских целях, в частности – для анализа процессов жизненных изменений, при этом особенно интригующим является вопрос о том, как представлены в нарративах жизненные изменения, совершаемые в «естественной среде» - вне терапевтического кабинета, когда между личностью и ее опытом отсутствует посредник в лице терапевта. Примером такого рода перемены, которая является масштабной и инициируется личностью сознательно, является дауншифтинг: изменение жизненного стиля, связанное с уменьшением значимости карьеры, социального статуса и/или уровня дохода.
В 2011 году нами было проведено пилотажное исследование, направленное на выявление особенностей жизненных историй успешных дауншифтеров. В качестве объекта анализа выступили 15 интервью с дауншифтерами, опубликованные на E-xecutive.com, портале для общения менеджеров. Данный портал имеет достаточно высокую степень охвата аудитории (240 тыс. участников на декабрь 2010г.), и дополнительный вопрос исследования состоял в том, какого рода «модели поведения» человека, который хочет совершить дауншифтинг, транслируются в этих интервью.
По итогам анализа нарративов было выявлено три основных сюжета дауншифтинга, которые были обозначены нами как 1) дауншифтинг ради нового опыта 2) дауншифтинг ради самореализации 3) дауншифтинг ради простоты и покоя. Каждый из этих сюжетов специфичен в смысле представлений дауншифтеров о себе и своем Я, ценностях, целях, способах их достижения и пр., что будет подробнее раскрыто в докладе.
Литература
14:00
В современном быстроменяющемся мире все большее распространение в повседневной жизни людей получают разнообразные опосредованные (mediated) практики использования высокой цифровой техники – компьютеров, мобильных телефонов, смартфонов, планшетов, навигационных устройств и т.д. Особый интерес представляют повседневные практики использования мобильных беспроводных устройств. В ходе семинара предполагается рассмотрение концептуальных возможностей междисциплинарной методологии - «технографии» - предложенной Грантом Киеном в его работах, предлагающей концептуальные основания для изучения процесса трансформации национальных идентичностей «глобальных горожан» - продвинутых пользователей - под влиянием использования беспроводных технических средств в повседневной жизни. Данная методология, помимо прочих возможностей, предполагает изучение формирование и укоренения у данных групп граждан нового вида децентрированной, сложной идентичности – «постмобильной идентичности». В качестве методологии «технографии» выступает этнографический подход по фиксации повседневных перформативных технологически опосредованных практик «глобальных горожан».
Ключевые слова: технография, постмобильная идентичность, технологический национализм, технологическая перформативность
Литература
1. G. Kien Global Technography. Ethnography in the age of Mobility. NY: Peter Lang, 2009.
2. G. Kien Technography = Technology + Ethnography: An introduction/ Qualitative Inquiry. 2008. №14, pp. 1101- 1109.
3. Kien G. Technographic Media Studies: A Way Forward in a Distanceless World. Paper presentation. New Forms Festival 20IV: Technography, Vancouver, Canada, October 2004. PP. 385-396.
4. Van Doorn N. Assembling the affective field: how smartphone technology impact ethnographic research practice. Qualitative inquiry, 2013. №19.
5. Fox R. Sober Drag Queens, Digital Forests, and Bloated “Lesbians”. Performing Gay Identities Online.
15:30
Доклад посвящен истории появления и особенностям формирования в постсоветской России новому профессиональному сообществу культурологов. Социально-политический заказ на образование культурологии как научной и учебной дисциплины привел к необходимости определения понятийного аппарата и методологии, а также к потребности в создании дисциплинарной и институциональной идентичности. Перечисленные внутрикорпоративные характеристики складывания культурологии потребовали таких внешних атрибутов, как внесение культурологии в список научных и учебных специальностей с приданием этой науке собственных шифров специальностей (…), а также появление отделений, кафедр, факультетов в вузах, образование соответствующих научно-исследовательских и учебно-методических структур, а также профессиональных ассоциаций.
Сравнение истории развития российской культурологии и ее европейских аналогов (имеются в виду, прежде всего, английские «культурные исследования» - cultural studies и немецкие «науки о культуре» - Kulturwissenschaften) позволяет изучить специфику профессионального дискурса российского сообщества культурологов. Балансируя между британским проектом культурных исследований и немецкими науками о культуре, российские исследования стараются дистанцироваться от советского прошлого и от тех дисциплин, крах которых вызвал к жизни культурологию (речь, прежде всего, о марксистско-ленинской философии и об истории КПСС). В этом смысле британские разработки по истории и теории культуры, инициированные «новыми левыми» и репрезентирующие социально-политическую ангажированность данной дисциплины, гораздо менее приемлемы для отечественной традиции, чем демонстрирующие неприятие политизации науки немецкие науки о культуре.
Данное исследование обращается как к историческим и теоретическим работам, посвященным исследованиям культуры (прежде всего, в России, а также в Великобритании и Германии), так и к обзору российских вузовских учебных программ и профессиональных сообществ российских культурологов. Итогом становятся ответы на следующие вопросы: сформировалась ли дисциплинарная идентичность российской культурологии и что важнее для отечественных культурологов: профессиональное самоопределение или культур-трегерство.
16:00
Ключевые слова: идентификация, пол, тип психологического состояния, речевое воздействие, эмоциональный компонент, собственно эмоциональная составляющая, псевдоэмоциональная составляющая, синтаксические конструкции
Одной из основных задач прикладной лингвистики, связанных с решением таких практических вопросов, как составление языкового портрета личности, определение авторства текста, проведение разнообразных лингвистических экспертиз, является идентификация экстралингвистических признаков (психологических, биологических, социальных и т.д.) на основе речевых характеристик говорящего. Современные лингвистические исследования позволяют обнаружить значимые корреляции между лингвистическими элементами, реализуемыми в речи, и такими неречевыми параметрами личности, как пол, гендер, тип психологического состояния, тип оказываемого оратором воздействия и т.п.
Участник семинара Лаврова А.А. рассмотрит в своем выступлении лингвистические классификации, выявляющие корреляционные связи между экстралингвистическими факторами, оказывающими влияние на собственно языковые характеристики речи говорящего, и реализуемыми в речи синтаксическими конструкциями.
Литература
1. Блох М.Я. Диктема в уровневой структуре языка // Вопросы языкознания. – 2000. – № 4. – С. 56-67.
2. Горошко Е.И. Особенности мужского и женского вербального поведения: автореф. дис. ... канд. филол. наук. – М., 1996. – 27 с.
3. Гриценко Е.С. Язык. Гендер. Дискурс: Монография. – Н. Новгород: Изд-во ННГУ им. Н.И. Лобачевского, 2005. – 267 с.
4. Кирилина А.В. Гендер: лингвистические аспекты. – М: Изд-во «Институт социологии РАН», 1999. – 180 с.
5. Кирилина А.В. Теория и методология гендерных исследований: Курс лекций. – М., 2001. – 416 с.
6. Лаврова А.А. Синтаксические особенности реализации эмоционального компонента в политической речи: Монография. – Нижний Новгород: НФ ГУ-ВШЭ, 2011. – 224 с.
7. Лакофф Р. Язык и место женщины // Введение в гендерные исследования. Часть II. Хрестоматия / Под ред. С.В. Жеребкина. – Харьков: ХЦГИ, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. – С.784-798.
8. Лисенкова О.А. Синтаксическая транспозиция в мужской и женской аффективной речи: (На матриале английского языка): Дис. … канд. филол. наук. – Нижний Новгород, 2007. – 140 с.
9. Мажар Е.Н. Аффективно-манипулятивный компонент ораторской речи: На материале английского языка: дис. … канд. фил. наук. – М., 2005. – 177 с.
10. Синеокова Т.Н. Лингвистика измененных состояний сознания: Учебное пособие. Нижний Новгород: Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова, 2008. – 151 с.
11. Синеокова Т.Н. Парадигматика эмоционального синтаксиса: Монография. – Нижний Новгород: Изд-во ННГУ им. Н.И. Лобачевского, 2003. – 244 с.
12. Синеокова Т.Н. Работоспособность лингвистических классификаций // Вестник Бурятского государственного университета. Выпуск 11. Романо-германская филология. – Улан-Удэ: Изд-во Бурятского госуниверситета, 2009. – С. 96-98.
13. Синеокова Т.Н. Универсальный характер синтаксических конструкций, реализуемых в состоянии эмоционального напряжения // Вестник Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова. Вып. 13. – Нижний Новгород: ГОУ ВПО НГЛУ, 2011. – С. 74-81.
14. Словарь гендерных терминов / Под ред. А.А. Денисовой / Региональная общественная организация «Восток-Запад: Женские Инновационные Проекты». – М.: Информация – ХХI век, 2002. – 256 с.
15. Спивак Д.Л. Лингвистика измененных состояний сознания: дис. ... докт. филол. наук. – СПб., 1998. – 351 с.
16. Таннен Д. Ты меня не понимаешь! Почему женщины и мужчины не понимают друг друга. – М.: Вече, Персей, АСТ, 1996. – 432 с.
17. Труфанова И.В. Эмоции и речевые акты // Эмотивный код языка и его реализация: Кол. монография. – Волгоград: Перемена, 2003. – С. 54-64.
18. Шаховский В.И. Лингвистическая теория эмоций: Монография. – М.: Гнозис, 2008. – 416 с.
19. Lakoff R. You Are What You Say // Exploring Language. – Boston: Little, Brown and Company, 2000. – P.134-140.
20. Preston D.R. Sociolinguistics and Second Language Acquisition // Language in Society, 14. – Norfolk: Page Brothers, 1993. – 326 p.
16:30
Transnational migration theory, focusing on migrants' transnational networks stretching across na-tional borders, describes how a context of migrant incorporation in the host society has been changed. Transnationalism casts doubt on the significance of nation-state in the modern world and these changes are considered as a new mode of migrant integration.
The study which is based on interviews with migrants who arrived in Russia from the CIS countries and who have children allows us to answer the following questions: Do these migrants define them-selves as transnational migrants or do they use other categories and labels? Do these migrants de-fine themselves in terms of national, diasporic or transnational categories and what make them as-sume such identities? This paper also examines the role of migrant children in parental integration and it describes the process of changes in migrant family structure. Migrants develop two parallel life strategies in case the need to live in one of the two countries. Implementing the first strategy is in conflict with the implementation of the second one, at least economic. Although transnational theory can be applied to this case, findings also highlight the significance of generation in the pro-cess of incorporation in the receiving country. Parents and second generation of children acculturate differently, this could be considered as dissonant acculturation - children could reject the parental national identity.
Литература
Bradatan, C., Popan, A., & Melton, R. (2010). Transnationality as a fluid social identity. Social Identities, 16(2), 169–178.
Itzigsohn J., Saucedo S. G. (2002) Immigrant Incorporation and Sociocultural Transnationalism. International Migration Review, 36(3), 766-798.
Itzigsohn, J. (2000). Immigration and the Boundaries of Citizenship: The Institutions of Immigrants’ Political Transnationalism. International Migration Review, 34(4), 1126.
Kofman, E. (2004). Family‐related migration: a critial review of European Studies. Journal of Ethnic and Migration Studies, 30(2), 243–262.
Leitner, H., & Ehrkamp, P. (2006). Transnationalism and migrants’ imaginings of citizenship. Environment and Planning A, 38(9), 1615–1632.
Levitt, P., & Jaworsky, B. N. (2007). Transnational migration studies: Past developments and future trends. Annu. Rev. Sociol., 33, 129–156.
Moskal, M. (2011). Transnationalism and the role of family and children in intra-european labour migration. European Societies, 13(1), 29–50.
Portes, A. (2003). Conclusion: Theoretical convergencies and empirical evidence in the study of immigrant transnationalism. International Migration Review, 37(3), 874–892.
Portes, A., & Rivas, A. (2011). The adaptation of migrant children. The Future of Children, 21(1), 219–246.
Resnik, J. (2006). Alternative identities in multicultural schools in Israel: emancipatory identity, mixed identity and transnational identity. British Journal of Sociology of Education, 27(5), 585–601.
Vertovec, S. (2001). Transnationalism and identity. Journal of Ethnic and Migration Studies, 27(4), 573–582.
Vertovec, S. (2004). Migrant Transnationalism and Modes of Transformation. International Migration Review, 38(3), 970–1001.