***

Рвитесь в актеры!.. Будьте героями –

поодиночке и целыми строями.

Без подхалимства, хамства и лести

рвитесь, в герои лезьте.

Рвитесь в актрисы!.. Пусть бенефисы

вас прославляют. И за кулисы –

валят поклонники жадной стаей.

Станьте актрисами. И блистайте!..

Все мы герои и героини.

Но по известной небу причине

озарены грозовой высью

слова актеры и актрисы.

В бой – из-за занавеса на сцену –

рвитесь! И знайте залу цену.

Пусть будет проклят тот, кто мямлит!..

Ждут вас Офелия и Гамлет.

***

Не сидеть мне в раю одесную,

и душе биться, будто в цейтноте,

если не вознесу аллилуйю

розовеющей на восходе

ветке сакуры – в пене сахарной,

что певец в кружевной манишке.

Солнце вспыхнет на небе аурой

и ворвется в лучах в домишки.

И людишки очнутся к жизни.

Рассмеются, а кто – и прыснет!..

Из небесной просторной сини

в души радужно счастьем брызнет.

И постигнет вдруг откровение, –

не пророк пусть я, не оракул, –

что дает всему жизнь цветение

в душах хрупких до боли сакур

***

Мозолить ли Богу глаза… Апломб –

маска шута и провидца.

Облом, если праведник взялся молиться, –

в жилах засел страха тромб!..

Каждому клоуну нужен дом –

от эха смеха укрыться.

В "Ритц" не пробиться – мельтешат лица,

мозолят глаза баблом.

В лом языку мозолиться!..

Бульдозеру снится барак на слом,

Вандомской площади – призрачный дом,

бездомному клоуну – масок лица.

***

Береза выплакала грезы

весенним соком. Вновь до дна

лакает отблесками плесы,

под леденец зари, Луна.

Пьяна ей вслед, до подлой дрожи,

осина мнется под окном.

Закатным заревом тревожа,

сгорает вечер за стеклом.

Ком к горлу подступает… Ночи

все ближе поступь. Ах, Луна!..

Что лыбишься надменно в очи, –

поди же прочь!.. Подать вина

велеть ли… Некому. Лишь тени

таятся злобно по углам,

перстами тыча: "Неврастеник!.."

Ну, что ж… Могу налить и сам.

Весны ванильное дыханье…

Мне слаще горький аромат,

что осенью нам на прощанье

дарует терпкий виноград.

Глоток – и сон спешит спасеньем.

И талый розовый рассвет

разбудит вишенным цветеньем.

Прощальным?.. Мне ли знать ответ.

***

Завесы сбросить бы… За ними –

приподними и загляни! –

зовут заоблачные сини

и ночи, ясные, как дни…

Но день-деньской вожусь со скукой.

Кухарка жадная, судьба

лишь постным супом с жирной мухой

всласть потчует. Да иногда

подносит штоф гнуснейшей водки

в прокуренном в умат кильдиме.

А мне бы… Скинуть бы колодки.

Сорвать завесы! А за ними…

***

Имени… мя не будет музеев:

поэзия – не для ротозеев.

Песни заветные им ли пропеты…

Скопищ и орд бегите, поэты!

Крылья бабочки только тронь…

Черновики не в музей – в огонь!

Душу – Богу: дар сеян свыше.

Стишки – немногим: тем, кто слышит.

***

По семицветным ступеням в небо

широким махом взлетит душа!..

Дугою радужной вспыхнуть мне бы,

любовью землю объять спеша.

И аркой слова, громоподобно,

вздымать и ширить небесный свод, –

и выйти к свету из тьмы утробной.

Даруй же, Боже, простор высот!..

И пусть к пророкам не я причислен,

но синь сминая, стремясь в полет,

вновь окрыляюсь сияньем истин –

свободой мысли – на жизнь вперед.

***

Тень бродит по садовой лавке.

Козявки ползают в канавке.

Вид кружки пива на прилавке

бросает в пот.

Сижу. Дымлю цигаркой в парке.

Мне повстречать бы Жанну Д'Арк и,

со страстью пламенной Петрарки…

Да век не тот!..

Не те, что прежде, уж людишки!

И что с них взять, при их житьишке…

Всё гложут жалкие мыслишки

на этот счет.

А так хотелось бы, как с вышки,

нырнуть в глубины!.. Но нервишки

расстроены вконец. И, слышь-ка,

уж смерть зовет!

Да здесь я, на ладони лавки.

Прибавь-ка ход!..

– Шашлык желаете? – мальчишка

меню сует

какой-то пьяненькой шалавке,

кривящей рот.

…Дым можжевеловых дровишек

в закат плывет.

***

Сойдет ли что с рук, да за просто так…

С каждого, слышал я, строго спросится.

Где, дескать, бывал? Что поделывал, так и сяк…

Кого обижал? И за что отхватил в переносицу…

Отвечать не стану. Не тот расклад!

Я свободен. И спрашивать не вправе

никто с меня. Отправляйте хоть в рай, хоть в ад, –

потакать не желаю ничьей забаве!..

Что, притихли? Знать, маяться без работы 

бесам, ангелам… Да и кто еще там!..

Но рыться в бельишке моем, жалостливые доброхоты

и прочие… Черта с два выгорит! Хуй вам!..

***

Пусть жизни невыносимость –

лишь тяготы бездорожья.

Скажите, где взять на вынос

милости Божьей…

И веры неизъяснимость –

восшествие от подножья.

Безмерна ль души вместимость…

Нашел и извел в ней ложь я.

Но духа ширь и светимость –

не игрище скоморошье.

Дарована сердцу зримость –

искра Божья!..

Что ж, хватка нужна бульдожья.

Добро – это не терпимость!..

Но вынести ли… Немилость.

Распутица. Бездорожье.

***

Мне ль закаты встречать в лугах,

да в изношенных сапогах…

Вечер горек – насквозь пропах

полынью.

У водицы туманец чахл –

виснет клочьями на кустах.

Костерком егозит впотьмах

унынье.

Заплутала душа в полях,

в росах вымокла и ручьях!..

Взялась ночка, во весь размах,

светлынью.

Мне не спится. У костерка

согреваюсь: два-три глотка, –

и уже отдает в бока

теплынью.

***

В декабрьской злой промозглой сизой тьме

нет места солнцу. И уже не будет

уплачен мной докучливой судьбе

долг восприятий отблесков и буден,

тускнеющих в лютующей зиме,

вовне меня. Как мир ни многолюден,

соврать ли, что я внял его гульбе…

Шатобриан, певец и вольный гений,

не смог бы выжить в вымерзшей России,

среди снегов, лаптей и кислых щей.

Ему дожди Парижа моросили,

мне – снег Москвы за шиворот. Всплеск ощущений

меняет мысли. Вовлечен в стихии,

теряю осязание вещей.

За пеленой теряет очертанья

никчемный мир. Ну, что ж, и – слава Богу!..

Мне видеть прутья – значит, жить в тюрьме.

Иллюзии уходят понемногу.

На смену им спешат воспоминанья

о том, что солнце утром льнет к востоку,

но не в декабрьской злой промозглой сизой тьме.

***

Друг мой, здравствуй! Дела наши?.. Прежние.

Ранний иней осыпал цветы.

Над холмом догорают нежные

зори осени пеплом… Но ты

жив ли сам? И когда будешь в гости?

Поспешай!.. Холодеют персты

ноября – согревают их гроздья

раскаленной рябины в стынь.

…Я припас и настойки рябиновой.

Где-то в подполе – плод тщеты –

ждут соленья. Да свет керосиновой

лампы кличет из темноты

вечерами тоску, что шорохом

обжила все углы. И черты

чьи-то вдруг проступают мороком.

Приезжай!.. Чай, поспеешь ты.

***

За душой, взгляни, – Россия!

За бугром – расеюшка…

Ноги промочил в росе я,

сея слова семечко.

Эх, Расея!.. Как и все, я –

в лаптях да обмотках,

щами сыт, – иных кваснее

расеянин. Во как!..

***

Худо в нищенских заплатах,

но моя ли в том вина!..

"Эй, трактирщик,

будет плата!

Прикажи подать вина…"

Ночь.

Луна в багровых латах

стережет притворы сна.

Спи, душа!..

Нет виноватых,

смерть –

одна всему цена.

Я во снах гуляю вольно.

Мне ль собакой на цепи

дня краюху грызть…

Довольно!

"Эй, трактирщик,

вновь неполно…"

Сердце воли просит?..

Спи!

***

Синеглазка!..

Вот так встряска…

Юбка.

Лифчик.

Водолазка.

Ах!.. Ажурные…

Жаль, я сбрил свои…

Омут.

Оторопь.

Опаска.

Взгляд бездонный…

Страсти

пляска.

Мир не знал такой красы

дивной, с талией осы…

Пусть продлится эта сказка!

Не глядеть бы на часы.

Да не вышла бы огласка…

Ах, моей судьбы весы!..

Синеглазка!..

Ждет развязка.

Плещет море бирюзы.

Нега.

Ласка.

И – фиаско!..

Где же, черт, мои… усы!

***

На самом высоком холме

Христос, Магомет и Будда

молили Тебя обо мне.

И слов истрачена груда.

Но свет Твой, из ниоткуда,

даруется лишь во сне.

А в жизни темно и худо –

доходы идут казне.

Свобода сидит в тюрьме,

и стража стоит повсюду!..

Искрой Твоей во тьме

я мог бы быть, да не буду, –

дней истекает ссуда.

Со словом наедине

душа моя, широкогруда,

смыслы кроит вчерне.

Воздастся ли ей по вине…

Средь людного перегуда

не избежать и мне

огульного самосуда.

Грехов за спиной – три пуда:

куда там – тащить в суме…

Покуда жив, – верю в чудо 

спасения на холме!

***

Слово точное – шпилей вотчина.

Не поэта мне б титул, – зодчего,

что возводит, из чувств и прочего,

к синеве храмы слова отчего.

Пусть отчаянно да заносчиво,

но без устали, но – находчиво!

А запальчиво что, – так мало ль чего:

я готов и за чернорабочего…

Не пошла бы лишь червоточина,

подпирает не потолочину

слово, – своды: не скособочено,

если встало, считай – вколочено!

***

В этот век не найти покоя.

Не укрыться за стенами замка.

Не молиться у аналоя –

не о чем, предрекал Кафка.

В этот век, утомленный речью,

не найти для молчания ниши.

Словно пропасть, летит навстречу

вечный страх падения с крыши.

В этот век всем и все известно.

И перебрана каждая брана.

И в метро уже слишком тесно,

а на рельсы – вроде бы рано.

В этот век все века позабыты.

Огорошены злом континенты.

Бытие в коридорах у быта

с лезвием – ждет момента.

В этот век развинтились спирали.

И давно обезличены лица.

И уже не важны детали.

Каждый – только наночастица.

В этот век не избегнуть успеха

между кастингом и зачатьем.

В этот век больше нет человека, –

клянусь распятьем!..

В этот век в никуда простерты

все радары, в гортани – жжение.

Перерезать себе аорту –

лучший выход из положения.

В этот век не найти прощения, –

ни у Бога, ни у любви.

В этот век беспощадного мщения

лишь надгробия визави.

***

Когда в камине гуда нет,

и кажется, что жизнь на грани,

из ниоткуда стихосвет

вдруг проливается и ранит.

И рвет навыворот – слова

до измождения, до боли

трудны... Бежать бы от пера,

но выжат счастьем, обескровлен.

Copyright © 2015 Степанов С.