***

Адриатические острова.

Как эротически растет трава

на ваших склонах, меж расщелин

скрывая дразнящие щели.

И вулканические чувства

застыли лавой. И искусство

кружев являют козьи тропы.

В тени олив так льются строфы!..

И озорные хороводы

здесь нимфы водят. Плещут воды,

взбивая в тихих бухтах пену.

И набивая неги цену.

Ах, эти кустики на скалах…

И сны, столь томные. И в алых

потеках туши облаков.

И молний блеск – отсвет веков,

давно ушедших. И меж туч

едва сквозит лимонный луч,

творящий жизнь столь плодотворно.

Под ним согреться не зазорно

ни склонам, ни кустам по скалам,

ни ящерицам пятипалым,

ни вам, в ущельях острова.

Как эротически растет трава…

***

Бытия краткость невосполнима

ни одиночеством, ни прогулкой

от фонаря за углом, по гулкой

улице, до дежурного магазина.

Шпилей распятия так знакомы

местным голубкам, богиням крыши,

и голубкам, что летают выше

звонницы, души спасая из комы.

Смыслы искомы, но в мешанине

слов не дано нам ни днем, ни ночью

ни уловить, ни увидеть воочию

то, что сокрыто Богом в картине

мира. Похоже, это издевка.

За парапетом плещут каналы.

Пимен, уставший вести анналы,

ищет, где мыло, а где – веревка.

Плещет усталость потоком сонным

под рыбаком, оседлавшим лодку

на мелководье. Ему вдогонку

сырость ползет над мостом бетонным.

Еле ползу я, прогулкой мучен.

Выведет к дому нить парапета,

может быть, если будет воспета

улиц изогнутость – прелесть излучин

у площадей. Берегитесь трамвая

в людных местах – это так опасно:

у бакалеи литровку масла

разбила Аннушка всеблагая –

юбку изгадила непоправимо.

Вот незадача! Сиди, да гумкай…

Бытия краткость невосполнима

ни одиночеством, ни прогулкой.

***

Осенних дней гротеск – вселенская печаль

укрыла рябь холмов покровом желто-алым.

И за окном вагона вечер прячет даль.

И я довольствуюсь в душе, конечно, малым.

Мой полустанок, машинист, не проскочи.

Он неприметен. Семафором не отмечен.

На нем сойду неслышной поступью, в ночи

ни небесами, ни тропинкой не привечен.

И, словно осень, растворюсь в глуши полей.

И отзовусь кукушки эхом в рощах голых.

Здесь гимны пел, нас отпевая, соловей.

Теперь сутулятся кусты в златых камзолах.

Березы слезные отбросили фату.

Пора венчальная не принесла им счастья.

Как не влюбиться в вас… Но нет. Невмоготу

мне с одиночеством, пажом моим, расстаться.

Кому вы убраны, поля… Ветра зимы

нам сотрясут небес студеных покрывало.

И санный след разрежет саван белизны.

И лишь весной исчезнет он, как не бывало.

Ну, а пока ворон несметные стада

тебя рыхлят, зерно отдавшая нам пашня.

И в холода стада приветят города

и поднесут объедки трапезы вчерашней…

И скирды высятся. Мышиные корма

припасены в них. Хватит выводкам надолго…

И у подножия холма встают дома.

Но не звучит в них жизнь. Заезжена иголка.

А вот и ты, овраг, где, умиротворен,

я стану тенью, оступившись ненароком.

И Временами буду в глину обращен.

И мне воздастся где-то там… Быть может, Богом.

***

Как ветер пригоняет тучи нам,

чтобы отъять основу – каплю влаги,

так я вверяюсь смыслам и словам –

чернильной каплей на листе бумаги.

А кто-то там, в тоске и суете,

на пне трухлявом развернув газету,

елозит сельдью пряною по мне,

за стопкой отдавая дань поэту.

И гам пернатых, бьющихся в весну

за всеблагое место для гнездовья,

всего лишь гимн навеянному сну –

его, очнувшись, мы зовем любовью.

Иллюзии… Дарованы вы многим.

Реальность не открыта никому.

И чувствам, нашим ланям быстроногим,

связать в прыжке свет истины и тьму

нет, не дано. И свиток заблуждений,

хранящий – нет, не смыслы! – лишь слова,

истлеет вместе с нами. Пробуждений

не терпит мать-природа. И права,

конечно, в том, что отдает во власть

нас снам, потворствуя броженью браги.

И времена нам отмеряет всласть,

отъяв взамен основу – каплю влаги.

***

Надо идти куда-то… И донести что-то…

А под ногами осыпь. Отведена йота.

Еще полшага – пропасть. И вот летишь в яму.

И не найти обхода. Жизнь – это только прямо.

Смерть – это только осыпь. Что-то шагнет дальше.

Звук углубляет бездну, если звенит без фальши.

И оставляет память, в скалах гуляя эхом.

Шел так и я когда-то – поступью человека.

***

Лежу с закрытыми глазами,

на север – головой, на юг – ногами.

И параллели мне, как сестры. И кругами

меридианов курится мой сон,

навеянный из глубины Времен

долям височным. Мыслящих сторон

даровано лишь две – Восток и Запад.

И ни сойтись, ни разойтись им. Могут сцапать,

как перебежчиков. И даже

навесить обвиненье в шпионаже.

И мироздание проснется в персонаже

и, по суду, приговорит заочно –

измена родине и смыслам, это точно,

а также облико морале, мол, непрочно, –

прикрыть глаза и обрести покой

ногами к северу, а к югу – головой.

***

Февраль не обещает потрясений

ни мне, ни нам, ни вам, ни им, – ни в чем.

На этот счет не может быть сомнений:

хоть вены вскрой, – ему все нипочем.

Браву́рна музыка – гуляет гулким эхом,

как ветер, прокатившийся в ночи.

Февраль беснуется. И засыпает снегом

дома и очи. Даже жар печи

едва спасает… Пусть не так уж плох,

зима, твой марширующий оркестр,

но дай и мне исполнить монолог, –

быть может, горестный, наверняка – не к месту…

Из горла рвется выстраданный звук,

клокочет хрипло!.. Чертовы узоры

вставляет в рамы, тем очерчивая круг,

мороз. И грустью огорожены просторы

простывших душ, простуженных сердец.

Как перепев капели примитивен

в погожий полдень!.. Гимн весне – венец

усилий оркестровых, нам наивен

своею ясностью. И ужас повторений

сезонов, лет, эпох не изречен…

Февраль не обещает потрясений

ни мне, ни нам, ни вам, ни им, – ни в чем.

***

Спиною к цветам, а лицом к Аполлону,

на ложе из маков, я вечностью пьян.

Курение опия малознакомо

поэтам бездарным. Подайте кальян

к перу им, чтоб выйти за рамки иллюзий.

А может быть, – трубку, сменить амплуа.

И, с миром прощаясь, воскликнуть: excuse me!

И, может быть, даже – excusez-moi!..

А, впрочем, не терпит кальян словопрений.

Ему все равно: ты богат или нищ,

поэт ли безликий… А, может быть, гений.

Принц в драной одежде иль ряженый хлыщ.

Ворота распахнуты. Славен ты, опий,

своим снисхождением к нам средь Времен,

и души выкуриваешь из копий,

созданием коих Господь увлечен.

Мой маковый луг!.. С тобой слиться навеки

хотел бы я в алом, одухотворен

бессмертием близким, без боли… И веки

смежаются. Здравствуй, мой маковый сон…

***

А человек изменится когда-то,

душою мягок, как пчелиный воск.

И не пойдет войною брат на брата…

Но прежде измениться должен Бог.

И милосердие явить. Молений

наскучил треск. О чем ни вопроси,

ответа нет. Нет даже заверений,

что, дескать, потерпите… Так с оси

своей слетит, ни в чем не виновата,

планета – мир изношен, как сапог…

А человек изменится когда-то.

Но прежде измениться должен Бог.

***

Вечность силки нам свои расставляет, как птицам

певчим и трелями славным. И всякий пленен.

Но у колодца веков ни остыть, ни напиться

на бивуаке, устроенном ходом Времен.

Так уж налажено все. Жизнь – лишь смерти граница.

Мы – постовые. И пусть караул утомлен,

пост не оставить нам запросто. Свиток имен

где-то утерян давно. Без него – не смениться.

Быть на посту у Времен так почетно. И лица

наши запомнятся, может быть, в гуще племен.

Вся философия… А суета так приятна. 

Водка студеная греет души холодок.

Сердце, согретое на ночь, вновь бьется так внятно.

Жаль, я в бессмертие с сердцем таким не ходок.

Пламя колеблется свеч. Смысл колеблется. Пятна

слов и сомнений сплетают тугой узелок.

Хватка бульдожья нужна, чтоб сорвать поводок

твой, суета. Но, увы, ремешок – сыромятный:

крепок он глупостью, ленью, привычкой. И мятный

мне б заварить, вместо водки студеной, чаек.

Время течет. Но откуда, куда… Знать бы. Где вы,

прошлого славные, горькие, терпкие дни.

Так по весне на лугу в небо смотрят посевы, –

зиму встречают лишь колкие иглы стерни.

Так по весне в заблуждение вводят напевы.

Души, как птицы, – не знают они западни.

Но, сквозь века, эхом вечным звучит нам: "Распни!.."

Миро являет в окладах припавшим лик девы.

И оставляем раздоры и сплетни. И гневы

так неуместны. "Распни!.." От сует нет брони.

Есть лишь надежда. Так пылью пропитаны рамы

окон, чьи стекла разбиты. И своды небес

в них отражаются трещинами, словно шрамы.

Что же виной тому… Может, – антропогенез.

Или же нет. При душе ни к чему ходить в храмы.

Все преходяще. А вдруг, там, на паперти, бес…

Вооружимся терпением. Это ликбез –

то, что записано в книгах святых. Только сами

можем измыслить финал нашей тягостной драмы,

срамы представив на суд – заявленьем в собес.

***

Нет во мне ничего от Бога –

ни на грош, ни на полкопейки.

И пустыней ли Иудейской

пролегает моя дорога.

Превзойти бы хоть ненамного

Бога в преданности судьбе

мне так надо. Но при ходьбе

кровоточат не только ноги.

Сколько можно петлять кругами

по пустыне души библейской…

И о гамме песков житейских

написать бы Васко да Гаме,

что за пряностями морями 

путь искал – для кулинарии.

Умер в Индии от малярии.

Надо было идти песками…

Но утеряны адресаты

и могилы под кроной сада.

Почтальонша Зинуля рада,

что ходить по домам не надо.

Перечитывать строки писем

мы не станем, не те эпохи…

При ходьбе по тропинкам истин

кровоточат не только ноги.

И, костры разводя в пустыне

в ночь, и пряча под покрывало

душу, бойтесь не только дьявола, –

вспоминайте о Божьем сыне.

И пещерой зевает пропасть

наших душ под монастырями

у Афона. Это мы сами –

искушение. И нас – пропасть.

***

Это от холода и печали:

в самом начале – стаканчик виски,

в знак восхождения по спирали

к мысли. Извечных сует обнизки

утяжеляют души кокошник.

Ждут утешения одалиски

от чужестранца. Да он, безбожник,

все врет в любовной своей записке.

Неудивительно. Мы ль не врали…

Ложь – самый модный в веках художник,

преображающий близь и дали.

И восприятие на треножник

нам установлено, верно, Богом.

Подозреваю, без всякой цели.

Пренебрежение выйдет боком

Ему ли, нам ли… Похорошели

от виски мысли. Но ненадолго.

Обманут каждый своим величьем.

И дуб в расцвете не знает долга

перед природой, так горд обличьем

своим безгрешным. И нас венчали

на жизнь поспешно и без прописки.

…Это от холода и печали:

в самом начале – стаканчик виски.

***

Нет, не хочу. Нет, напрочь не желаю

платить бездушию других душой,

живой едва. И ожиданий рая,

с его запретами и платой за постой,

во мне не сыщите. И не сомнете страхом

пред карами небесными. Покой

желанен мне. И пусть возьмется прахом

весь мир. Но жертвовать опять собой

во имя суеты дней… Плачет сердце,

скорбя о будущем. Мир разделен стеной

непонимания. И мегагерцы

любви источены напрасно. Да и мной,

увы… И не объять умом вовеки

нам ничего. Блажен души туман

спасительный… Смежает полночь веки

мне вечностью. И сна самообман

приятен так… И в нем души не чаю,

не различая истин и сторон.

И не хочу!.. И напрочь не желаю

твоим рабом быть, мир, – мираж Времен.

***

Вот бы приблизиться к образу человека.

От напряжения сводит глаза

к переносице. Подрагивает веко.

Это слева… Справа навертывается слеза

от отчаяния, да и горькой обиды.

Как же так, что Богом допущен ужасный брак!..

Ведь я, гляньте, не червь. И, как всякий, имею виды

на счастливый и небом хранимый брак,

на любовь, к голубям, например, и здравие,

на мечту и почтение на века…

Но кричат мне вослед: "Поумерь тщеславие!..

Нет, вы видели дурака…"

Видел я. Вот он, мнется в зеркале.

Врать не стану, – почти что приличный вид.

Да, не брит. Лысоват. Суетлив манерками.

Но, каков ни есть, – человечище, индивид…

И, подумать неспешно, имеет право, –

нет, не голоса на собрании, но души, –

выходить прямо к рампе, под крики: "Браво!.." –

не в столице, не в области пусть, а в глуши.

И возвыситься сердцем своим к человеческому,

оторвать себя, грешного, от земли,

как Икар, уподобившись сыну греческому…

Да где крылья… В утиль их давно снесли.

Видно, ангелы, ревностью пьяные, расстарались.

И торить путь к Всевышнему ни к чему.

Если б с Богом так запросто мы встречались, –

этих ангелов гнал бы Он прочь, как мух.

И плодов нехитрых и скороспелых завязь,

наши души, – а что уж лучше, – вернул бы в рай.

И назначил бы, не раздумывая, перезапись

пережитого, горем битого невзначай.

***

Встает с рассветом ветер восприятий

и к нам спешит по ребрам облаков.

Звенит будильник, старый мой приятель.

И я впадаю в облако штанов.

И в облако из чувств и впечатлений.

И проплываю в тусклых зеркалах,

в них застревая клочьями сомнений,

представленных в изношенных штанах.

И вваливаюсь облаком печали

в ваш радостный и неказистый мир.

И снова, с вами вместе, я в начале

событий. И колышется эфир,

присутствием неясностей стесненный.

И смысл перетекает на словах

из уст в уста, никем не просветленный.

И ветер вновь гуляет в головах.

И гонит души в облаках к закату.

И там они падут за горизонт…

Дождя не будет, кажется. Раскату

нам верить грома ли, с собой таская зонт.

И пробуждаться надо ли, не знаю.

К чему по кругу заведенный бег…

И в облако чернил я окунаю

перо раздумий, неба человек.

Copyright © 2015 Степанов С.