Бытует у нас разделение на музыку легкую и музыку сложную. Причем подразумевается под легкой музыкой что-то второсортное, а приверженность людей к той или иной музыке как бы является показателем их культурного уровня.
В разряд легкой музыки чаще всего входит массовая песня, эстрадные сочинения, салонные романсы и танцевальная музыка. В разряд сложной — классика. Это в большой мере решает судьбу оперы, а потому об этом нужно поговорить.
Правильна ли прежде всего такая классификация? По-моему, нет, ее легко опровергнуть фактами. Надо, видимо, прежде всего выяснить, для кого и когда та или иная музыка легка или сложна.
Я, например, легко воспринимаю Моцарта, но слабо разбираюсь в многообразии форм различных джазов. Музыка современного эстрадного репертуара мне мало понятна, но я вижу, как на концерты этого искусства с удовольствием ходит публика, и главным образом представители молодого поколения. Что же, высокомерно отрицать современные течении эстрадной музыки и признавать только близкий мне мир образов классической и современной музыки? Это было бы наивным и необъективным.
Конечно же, объективно Моцарт проще и легче для восприятия, доходчивое, чем музицирование некоторых современных музыкальных ансамблей. Почему же его музыку надо считать сложной?
Почему недавно сложившиеся и бесконечно развивающиеся формы современной эстрадной музыки надо считать легкой музыкой? Нет, они очень сложны, требуют подготовки, привычки для их восприятия, особого душевного настроя, вкуса, привязанностей к выражению эмоции в данной форме. Музыкальный материал в этих произведениях усложнен гармонически, он всегда отличается многообразием ритмов, мелодический строй замысловат. Незнакомый с подобного рода произведениями слушатель легко оценит их как какофонию, хаос звуков, интенсивность которых у одних вызывает протест и возмущение, у других — восторг!
Разумеется, здесь мы не говорим о спекуляции на моде, о множестве бездарных подражаний, о погоне за оригинальностью. Ведь бездарные подражания живут и в сфере так называемой серьезной музыки. Я говорю о сложившихся на определенной, временной, общественной, социальной почве манерах музыкального мышления.
Сложная и малопонятная музыка сегодня-завтра может стать понятной, демократической, любимой. Непривычное становится привычным, привычное — легким и приятным для восприятия.
Композиторы-классики никак не могут сейчас казаться сложными и недоступными. Они могут казаться просто скучными. Скучными для тех, кто не способен воспринимать их эстетику. Но скучной кажется многим (и мне в том числе) музыка многих современных эстрадных ансамблей. И я не стесняюсь признаться и неспособности (может быть, пока) понять и оценить их...
Свойство воспринимать музыку поддается воспитанию. Наверное, можно добиться «универсального» восприятия музыки, когда один и тот же человек одинаково восторженно и серьезно может слушать музыку разных форм, характеров, стилей. Однако главную роль здесь, как мне кажется, играет индивидуальность и склонность человека, своего рода талант восприятия.
Композитор, сочиняющий оперу, волен создавать ее музыкально-драматургический образ любой музыкой. В шестидесятых годах я был в Лондоне на спектакле «Отелло»; это произведение называлось рок-оперой, потому что именно этот тогда модный стиль был избран создателями как главное художественное средство. Эта рок-опера воспринималась демократической публикой с большим интересом и пониманием, не меньше чем знаменитая опера Дж. Верди. Хотя очевидно, что художественный уровень этих произведений несравним. Но мы говорим не о художественном значении опер, а о возможности использования в качестве выразителя драматургии и рок-музыку. Легко представить, что музыка рок-оперы может быть превосходным выразителем драматических ситуаций. И легко представить, что музыка привычного классического стиля может оказаться несостоятельным средством раскрытия этих ситуаций.
Для оперы с современной (даже, можно сказать, злободневной) темой — «Рыжая Лгунья и солдат» — композитор Ганелин избрал особую манеру музицирования и звукового изложения всего, чем живут герои этого произведения. Она была основана на достижениях современной эстрадной музыки. Это не значит, что опера стала легче, легкомысленнее или доходчивее. Нет, это значит, что манера изложения музыкально-драматургического образа соответствовала событиям, точно их выражала. Это подтвердил успех спектакля у самой разной публики.
Может быть, нам приходилось слышать мелодии знаменитых классиков в обработке джазов? Например, арию Индийского гостя из оперы «Садко», или «Колыбельную» Моцарта, или «Песню половецких девушек» из оперы «Князь Игорь», отдельные куски из оперы американского композитора Гершвина «Порги и Бесс». Взяв в основу оригинальные мотивы этих произведении, джазовые музыканты по-своему интерпретируют их, не упрощая, а усложняя не только гармонизацию и ритмическую основу, но часто преобразуя и мелодию, делая ее более замысловатой и прихотливой.
Стоит ли это делать? Здесь могут быть разные мнения и точки зрения (я ничего предосудительного в этом не вижу), но, очевидно, пример наш противоречит тому разделению музыки на легкую и сложную, о котором мы говорили в начале этой беседы.
Вот и приходится повторять общеизвестное: музыку надо разделять на хорошую и плохую. Первая выражает глубокие эмоции, восхищает, дарит наслаждение, пробуждает чувства и часто вызывает размышления. Вторая — в одно ухо влетает, из другого вылетает. Скоро надоедает, скоро забывается, хотя на минуту может нас заразить своей пустотой и тривиальностью.
Но что это значит для оперы? То, что средством выражения драмы, то есть оперной музыкой, может стать любая по манере, стилю, характеру музыка. Лишь бы она была способна выразить действие, драму.
Пусть оперы будут разные по музыкальным средствам выражения, но пусть они будут хорошими. А публика сама выберет (кому что ближе, кто какую музыку предпочитает и лучше воспринимает), на какой спектакль ей интереснее идти. Не забудем, однако, что опера — искусство демократическое.