Глава Четвертая

От мифа к идеологии

Сложное общество состоит из общин, социальных групп, прослоек и классов. Каждый элемент сложного общества имеет свои особые интересы, которые должны сочетаться с интересами других. Хотя человек уверен, что думает и говорит сам, в реальности он говорит языком своей группы, мыслит в формах мышления своей группы. В его распоряжении оказываются лишь определенные слова и их значения. Поскольку деятельность групп требует согласования, то в развитых сложных обществах всегда присутствовала группа, в задачу которой входило создание общего мифа, интерпретирующего мир и вносящего в него порядок и смысл.

Смена социальных условий рождала новые мифы и эти процессы сопровождались религиозными расколами, реформами и принятием новых религий. В эпоху торжества науки мифы приняли форму идеологий, причем для практических политиков эти идеологии ничего не значили, пока не стали инструментом острой классовой борьбы. Под свою идеологию политики подводили научную базу, а враждебную клеймили как "ложное мышление", "гегемонию", "утопию". Ницше умудрился даже мораль свести к идеологии рабов, а господам оставил право находится над моралью и вне идеологии. Хотя Ницше был либералом и индивидуалистом, нацисты приписали функцию господина всему немецкому народу, что освобождало его от моральных обязательств, созданных для рабов. Большевики тоже оправдывали свои зверства классовыми интересами, которые отменяют ограничения религиозной и буржуазно-либеральной морали.

Хотя либерализм был более идеалистичен чем зоологический нацизм и, ослепленный классовой ненавистью, большевизм, его противостояние с традиционным обществом было не менее жестким, все ценности традиционного общества отвергались, назывались темными предрассудками, которые будут изгнаны Просвещением.

Либеральная утопия

Либерализм исходит из трех утопических идей. Либерализм верит во всесилие рынка, который чем более свободен тем более эффективен. Либерализм считает, что законы можно принимать через согласование интересов и тогда законы будут всеми выполняться. Согласно антропологической утопии, моральный и социальный мир состоит из отдельных, совершенно автономных личностей, хозяев своей жизни. Джон Стюарт Милль обрисовал контур такого проекта. “Абсолютный либерализм”, основанный на триединой утопии рыночного общества, правового государства и свободы личности, так и не был построен. Рынок систематически уничтожают монополии и протекционизм, правовое государство пожирает коррупция, люди, в массе своей, боятся свободы.

Консервативная утопия

Если либерализм абсолютизирует свободу, то консерватизм основан на примате детерминации. Консерваторы уверены, что человек находится в полной зависимости от места, времени, статуса, врожденных способностей, расы, национальной истории и Божественной благодати. С этой точки зрения, с позиции консервативного мироощущения, человек совсем не абсолютно свободен, совсем не все возможно в любой момент и в любом историческом сообществе. Каждый данный исторический образ не может быть демиургически сделан, он, подобно растению, органически вырастает из некоего внутреннего центра, из крови и почвы. Когда консерватизм смыкался с аристократией и крестьянством, то принимал форму религиозной реакции против революционной модернизации. Укрепление буржуазии и наступление социализма вынудили консерваторов перейти в контрнаступление, возникла идеология Консервативной революции. Отбившийся от стада традиционного общества индивидуальный человек должен был вернуться к его прежнему цельному бытию, но не через эгалитарное государство, а через наступление нового средневековья с его четкой иерархией и цикличным временем. Консервативные революционеры отстаивали органические целостности против индивидуализма и социального атомизма, веру против скептицизма, метафизику против науки, жизнь против механизма, героизм против буржуазной расчетливости, реальное материальное производство против коммерции и спекуляции, духовную иерархию людей против стереотипности мещанства.

Фактически, Консервативная революция оказалась выразителем интересов не столько земельной аристократии и крестьянства сколько, переместившихся из провинции в крупные города, деклассированных люмпенов, в основном - демобилизованных солдат Первой Мировой. Сталинский режим тоже опирался на люмпенов, сельских и городских, которые составили кадровую базу партийного аппарата и спецслужб. Именно классовая идентичность, а не идеология, определяли удивительное сходство сталинских и гитлеровских организационных форм и методов управления.

Консервативная утопия постоянно сталкивается с противоречивостью требования сильного государства и архаизации общества. В условиях капитализма сильное государство опирается на технику, но именно против техники и направлен главный тезис консерваторов об органичности. Последовательное противостояние технике ведет консерваторов к отрицательному мироощущению и апокалиптическим ожиданиям.

Коммунистическая утопия

Коммунизм последовательно разоблачает капитализм, как общественные отношения, направленные только к одной цели – росту капитала, за счет изымания прибавочной стоимости, произведенной наемными работниками. В качестве альтернативы коммунисты предлагают устранение наемного труда, в чем и состоит подлинное освобождение человека. Самыми последовательными сторонниками радикального освобождения были анархисты, требовавшие немедленного уничтожения, как частной, так и государственной собственности. Оппортунисты из социал-демократических партий настаивали на построении материальной базы коммунизма с помощью капитализма в рамках либеральной идеологии.

Коммунизм близок либеральной утопии в том смысле, что в обоих случаях царство свободы и равенства перемещается в далекое будущее. Однако в коммунистической утопии это будущее связано с уничтожением капитализма. Солидарность коммунизма с либеральной идеей в стремлении к цели, перемещенной в будущее, ставит их в общую оппозицию консерватизму с его органическим протестом против прогресса. Наиболее четко сближение коммунизма и либерализма проявляется в вопросе интернационализма. Консерваторы клеймят либералов и коммунистов, как космополитов. Активная роль евреев, как в либеральной, так и в коммунистической идеологии подтверждает этот тезис.

Национал-социализм, сталинизм, маоизм интегрировали коммунизм с консервативной идеологией. Государственно-монополистический капитализм принимал в этих системах форму тоталитарной, антилиберальной диктатуры. Государство всеобщего благосостояния, созданное социал-демократами в Европе, и кейнсианские методы регулирования в США были синтезом коммунизма с либерализмом в рамках частно-капиталистической экономики. В чистом виде, как анархизм, коммунизм не мог быть осуществлен поскольку, как и либерализм, исходил из идеалистического концепта "чистой доски", врожденной человеческой разумности, на основе которой возможно воспитание "нового человека".

От идеологии к нарративу.

Стремление придать реальности вид последовательного повествования, называют нарративом. Мало кто в состоянии воспринимать жизнь только как «копилку фактов», разрозненные события удобней связать в единую цепь, в зависимости от политических целей, добросовестности и кругозора нарратора. Поэтому история существует исключительно в виде набора нарративных изложений. Этот набор не произволен, он формируется цивилизационными и эпохальными метанарративами.

К «великим повествованиям», метанарративам модерна, сформировавшим идеологии, относят рационализм, сциентизм, антропоцентризм, возможность абсолютной свободы личности, освобождение человечества, прогресс, эмансипацию, легитимность знания, познаваемость всего и вся наукой, христианское спасение, гегельянский мировой дух, романтическое единство, расизм, кейнсианское равновесие, материальное изобилие и другие идеи.

Лиотар, основываясь на концепции «языковых игр» Витгенштейна и понятиях «дискурсивность» и «власть-знание» Фуко, еще в 1979 году утверждал, что Знание в своей основе имеет языковые игры, каждой из которых соответствует свой критерий компетенции, своя истина, своя технологическая эффективность, своя справедливость, своя красота. В ответ на гегелевское положение о том, что «истина — это целое», Лиотар призывает объявить «войну целому», видя в этой категории прямой источник тоталитаризма. Освенцим, ставший трагическим и логическим завершением иудейского монотеизма, усвоенного европейской цивилизацией , был назван «преступлением, которое открывает постмодерн».

После ужасов Второй Мировой войны метанарративы лишаются своей правомочной силы. Выясняется, что носители знания не могут договориться даже по поводу того, что такое истина. Не доверяя метанарративам, постмодерн пользуется микронарративами, которые задают определённые рамки поведения. Нарратив выступает в качестве инструмента, который наделяет его носителей способностью формулировать «правильные» предписывающие и «правильные» оценочные высказывания. В отличии от мифов традиционного общества, нарратив основан на добровольном консенсусе, постиндустриальное общество всем дает право свободного выбора или бегства.

Власть заинтересована в продвижении своего нарратива в центр консенсуса и в подавлении нарративов своих конкурентов. Поскольку реальная власть в постиндустриальном обществе принадлежит капиталу, то в центре всегда оказывается доходность, конкурентные нарративы либо признают над собой власть капитала, либо маргинализируются. Зато в рамках гегемонии капитала борьба нарративов, плюрализм мнений, мультикультуризм приветствуются ибо маскируют эту гегемонию. Политики могут вещать о справедливости, о величии страны, о религиозных ценностях, но определяет все их реальные действия поддержание уровня доходности капиталов правящего класса.

Лиотар отмечает, что революционер полагает себя вещающим от имени истины и выражающим нравственный идеал. Революционные ценности, определены постмодерном, как ценности религиозные (поиск спасения людей путём отмщения всем виновным) и клерикальные (просвещённый интеллектуал выступает в ипостаси доброго пастыря масс). Истина революционной теории не более чем идеал, она являет собой лишь выражение желания истины, но обусловлена той же верой в истину, что и религия. Лиотар осуждает религиозность социализма и приветствует деконструирующий цинизм капитализма. Капитализм ликвидирует всё, что человечество почитало святым, и эту тенденцию, считает французский философ, "нужно сделать ещё более ликвидирующей", дабы исключить вероятность "нового Освенцима".

Сочетание информационных супертехнологий с циничными определениями, вроде «правда – это устраивающая версия», породили океан симулякров и пропагандистской лжи. С точки зрения философии постмодерна, единственный критерий истины это успех, причем, виртуальный успех даже более важен чем реальный, если конвертируется в доходность, которая и составляет единственную реальность для капитала. Однако, человеческое сознание не может нормально функционировать в ситуации гносеологического и морального хаоса, микронарративы становятся не менее тотальными и жестокими чем идеологии, особенно, когда за ними стоят мощные силы.

Человечество формально вернулось в эпоху языческого разнообразия, когда у каждого племени был свой идол, свои понятия об истине, красоте, справедливости. Реально за всем этим разнообразием скрывается универсальное единство капитализма. Вопрос сводится только к тому как каждое "племя" приспосабливается к гегемонии Капитала, как в первобытную эпоху приспосабливалось к биосферным условиям. Кризис капиталистической мир-системы поставил вопрос о возможностях совместного контроля над постмодерным хаосом, мешающим давать адекватные ответы на глобальные вызовы.

Сверхразум.

Кибернетика представляет эволюцию как процесс возникновения новых уровней управления. Живые системы развивали управление механическим движением тела. Разум можно считать уровнем управления живыми системами. Социум представляет из себя сверхразум, управляющий разумными индивидуумами.

Загадочный переход между управляющим и управляемым уровнем скрыт от наблюдения дуализмом материального и идеального. Это сегодня понятно, что структура организма, структура нервной системы, контакты нервных клеток с сенсорами и мышцами позволяют воздействие фотона, попавшего на сетчатку, преобразовать в движение руки. Функция управления заложена в морфологию организма, которая кодируется генами. Генами сверхразума выступают символические формы, и прежде всего, язык .

Понимая, что идеальное для управляемого уровня это материальное для управляющего, как тело и дух для разума, можно предположить, что сверхразум вполне может материализоваться если посмотреть на него как на объект. Проблема только в том, что таким образом теряется из виду его управляющая функция, редукционизм кастрирует жизненную силу системы, даже самое похожее чучело и самая совершенная виртуальная модель не заменит жизнь и разум.

В основе перехода между материальным движением и идеальной формой лежит переход количества в качество. Качество сводит множество в единство и редуцирует сложность. Движение миллионов молекул сводится к их средней скорости, ощущаемой как температура, воздействие множества фотонов разных энергий на сетчатку создает ощущение яркости и света, воздействие акустических волн на волоски в ушной улитке создает ощущение громкости и высоты звука. Механическое движение - это усредненная, до классических путей, сумма квантово-механических фаз. Элементарные частицы тоже не более чем иллюзия, ведь наблюдаются только результаты их деятельности и в форме удобной для наблюдателя.

Можно сколько угодно анализировать общество и строить его модели, но управлять обществом можно только в рамках законов сверхразума. Это всем известные законы морали, кто навязывает обществу законы морали, тот и управляет этим обществом. Ошибка плохих элит и правителей в том, что они считали себя вне морали и выше закона.

Этатизм и индивидуализм в капиталистической мир-системе.

В среде консерваторов принято выдавать интересы государства за интересы всего народа. Однако, государство это не более чем инструмент сверхразума и управляется оно не только публичными законами. В условиях гегемонии капитализма, когда доходность есть главная целевая функция, государство в первую очередь обслуживает капитал. Капитал вынужден оплачивать государству услуги, но размер этой оплаты ограничен, поэтому государство не может реально управлять капиталом, экономический волюнтаризм всегда жестоко наказывался диспропорциями в экономике.

Стабильное государство, кроме интересов капитала, обслуживает интересы самого себя. Государство, как институт, монополизирует насилие, для чего ему нужны силовые структуры, судебная система и бюрократия. В случае, когда в стране существует общенародная собственность, а мораль деградирует, ничто не мешает силовикам и чиновникам присваивать себе эту собственность. Основатели социалистических государств понимали эту проблему и контролировали государство с помощью партии. Моральный уровень членов партии и определял моральный уровень государства, в полном соответствии с мудростью о гниющей с головы рыбе. Утопические надежды на воспитание "нового человека" рухнули и вместе с этими надеждами рухнули государства с общенародной собственностью.

Национал-социалистические, фашистские и авторитарные государства контролировали силовиков и бюрократию через популизм и мобилизационные проекты. В условиях войны население показывает лучшие свои качества. Личный эгоизм, шкурничество в условиях опасности приравнивается к предательству. Но война не может продолжаться вечно, как и опора на народ. Смена правых и левых диктатур это обычный путь контроля над государством если нет механизмов конкуренции элит. Когда государство слабо, то власть прямо переходит к олигархии занятой переделами капиталов между кланами.

Государства, пытавшиеся осуществить либеральную утопию, строили более адекватную капитализму схему. В основе этой схемы лежали морально-религиозные принципы Реформации. В работе "Протестантская этика и дух капитализма" Вебер указал, что рациональная деятельность по увеличению капитала воспринималась протестантами, как путь христианского спасения. Труд заменял монашескую аскезу, ленивые приравнивались к проклятым, а богатство сигнализировало о спасительной благодати, которая снизошла на трудолюбивого буржуа, вкладывающего прибыль в капитал, а не швыряющего деньги на ветер, как аристократ. Однако, когда эпоха первоначального накопления завершилась, капитализм и индивидуализм стали символами не труда, а постоянного роста потребления, сопровождающегося моральной деградацией.

Либералы, понимая все недостатки либеральной утопии, принимают антимонопольные законы, стимулируют средний и мелкий бизнес, проводят чистки государственных структур от коррупционеров, усиливают систему просвещения и повышают культурный уровень. Но денег на все это становится все меньше и меньше, ведь капитал любит монополии, капитал покупает чиновников, капитал предпочитает послушных идиотов. Капиталистическая мир-система уже не нуждается в индивидууме-творце, ей нужен только работник и потребитель. Экономический либерализм и либеральная утопия пришли в противоречие. Капитал подмял под себя и либеральные, и консервативные, и коммунистические государства.

Политическая экономия Сверхразума

Сверхразум управляет человеком через систему мотиваций. Базовая мотивация может быть этической, основанной на любви, дружеской и родственной симпатии. Базовая мотивация может быть эстетической, основанной на постоянном эмоциональном стимулировании вещами. Базовая мотивация может быть когнитивной, основанной на любопытстве, на желании упорядочить картину мира. Любые попытки ограничивать стремление индивида к вещам, любви, знанию будут восприняты, как психологическое насилие над личностью.

Мотивации ведут к деятельности и в идеале сама деятельность, а не только потребление результатов чужого труда, тоже должна приносить эстетическое, этическое и когнитивное удовольствие. В этом суть преодоления отчуждения. Только, когда чистая экономия от применения машин будет столь значительной, что обеспечит и их воспроизводство, и рост потребления, появится возможность отказаться от капиталистической формации. Тогда и будут актуализированы системы коллективистской морали, которые стимулировали деятельность в первобытной общине. До этого капиталистические отношения можно только регулировать, при том, что целевой функцией должна быть уже не просто прибыльность, а прибыльность ради вложения в фундаментальную науку, автоматизацию, образование.

Очевидно, что не вся буржуазия, не все правящие элиты, не все народы согласятся направлять сверх-прибыль не на укрепление своей власти и своего богатства, а на некие абстрактные цели. Для этого элиты и народы должны быть достаточно мотитвированы. Одной из таких мотивацией может быть глобальный экономический кризис. Только страх потерять все вызывает согласие отдать часть. Но даже если кризис заставит элиты поумнеть, как это повлияет на глобальную политэкономию?

Теорию в массы

Теория способна овладеть массами, когда она доказывает ad hominem, а доказывает она ad hominem, когда становится радикальной. Быть радикальным — значит понять вещь в её корне. Но корнем является для человека сам человек» ( Маркс. "К критике гегелевской философии права. Введение"). Только резонанс между теорией и интенциями людей, способных понять теорию, только дух времени, может обеспечить идеям реальную силу.

То, что называется моральными нормами, ценностями, идеалами, в материальной форме представляют собой человеческие реакции и поведение, либо реальное либо желательное. Когда расхождение между реальным поведением и желательным поведением слишком велико, то это и есть проявление социального кризиса. Создание новой системы ценностей соответствует изменениям в сверхразуме. Однако интенции к этим ценностям должны уже присутствовать в обычном разуме обычного человека. Чем большей массой людей овладела субъективная идея, тем больше она объективируется.

Не Гитлер внушил немцам нацизм, нацизм был у них в головах. Гитлер смог повести за собой радикалов, которые навязали нацизм даже тем, кто не очень любил Гитлера, но любил Германию. Не Герцль создал сионизм, евреи вспоминали Иерусалим каждый день, а антисемитизм толкнул их в реальную Палестину. Не Сталин победил в войне, победил советский народ, победили те, кто не хотел уступать немцам, те кто и всех остальных принудили не уступать немцам. Лидеры, как мифологические герои, только персонифицируют идею.

В эпоху постмодерна самой массовой интенцией людей является удобное существование, существенным элементом которого служит физическая безопасность. Ради физической безопасности и удобств люди согласны терпеть любой политический режим. Только мощный системный кризис капитала, экологические катастрофы и угроза ядерной войны могут изменить ситуацию. Эпические атаки исламистов хотя и вызывают бурную реакцию, но не способны сравниться по жертвам и разрушениям с мощными цунами и землетрясениями. Даже Исламское Государство, идея овладевшая миллионами, не смогло стать реальной угрозой мир-системе, укрепив мысль, что все лекарства против ужасов современного либерализма хуже самой болезни.

Важна каждая жизнь и каждая смерть

Сколько нужно людей, чтобы количество перешло в качество? Ответ - много. Чем больше разных людей живет на планете Земля, тем больше разный идей может возникнуть у них в головах и тем больше шансов, что эти идеи пройдут проверку на воплощение. Чем больше идей будет воплощено, тем больше вероятность найти среди них самую истинную, самую прекрасную и самую справедливую.

Есть такая циничная фраза – "у истории нельзя научиться ничему, поскольку в ней есть примеры всего". С ней трудно согласиться. Люди знают как брать пример с чужих успехов и извлекать опыт из чужих ошибок. Тойнби прекрасно показал, как на однотипные вызовы разные народы и цивилизации давали разные ответы. Ни один из этих ответов не пропал зря ибо эволюция и история это путь проб и ошибок. Свобода воли есть абсолютно необходимое условие жизни, как и смерть.

Можно возопить к Господу о трагизме человеческого существования, в основе которого лежит постоянная игра со смертью, особенно когда смерть приходит в твой дом. Можно возненавидеть земную юдоль страданий, можно утратить волю к жизни. Евреи, похоронив родного человека, произносят поминальную молитву - Кадиш, само название которой –Освящение, несет жизнеутверждающий смысл. Да будет великое имя Его благословенно вечно, во веки веков! Да будет благословляемо, и восхваляемо, и прославляемо, и возвеличиваемо, и превозносимо, и почитаемо, и величаемо, и воспеваемо имя святого , благословен Он, превыше всех благословений и песнопений, восхвалений и утешительных слов, произносимых в мире.

Кадиш носит универсальный характер, в молитве нет упоминаний конкретного имени, конкретного бога, Кадиш был понятен как раз тем, кто плохо знал или не знал вовсе иврит, на котором были написаны религиозные тексты, ведь поминальную молитву произносили на арамейском, самом распространенном семитском языке, до арабской экспансии, на языке Иисуса.

Оптимизм, прославление Творца, выражает самую глубокую человеческую интенцию - надежду. Сврхразум должен давать надежду, что наши потомки узнают истину.

previous page next page