материалы. 2-Переписка по истории России

Когда я размещал на старом сайте эту переписку (относящуюся к 2007 - 2008 годам), я совершенно не думал, что она может быть актуальной. Надо было сделать какое-нибудь обновление для поддержания интереса к сайту, я и сделал на скорую руку – авось кого-нибудь заинтересует. С тех пор, однако, тема российской истории (вообще-то весьма второстепенной в мировом контексте) приобрела, стараниями пропаганды, некоторую значимость – пока еще не на уровне «единственно верного марксистско-ленинского учения», но где-то близко. Соответственно, фальсификация истории возводится потихоньку в ранг государственной идеологии. Поэтому, хотя я и привожу этот материал, как и предыдущий, без изменений, но комментариев в конце текста потребуется на порядок больше, чем к предыдущему. Но пока сам текст в неизменном виде.

Переписка по истории России

То, что вы прочитаете (или не прочитаете) ниже не является каким-то специально написанным материалом. Это – реальная переписка с моим другом детства, начавшаяся с его письма, отрывок из которого я привожу, выделив жирным шрифтом. Другие его письма я при компоновке материала удалил, оставив лишь свои ответы. В тексте есть также некоторые, скажем так, необязательные фрагменты. Они выделены шрифтом Arial и не желающие могут их пропустить.

А вот с чего все и началось.

…Да, кстати, недавно случайно в интернете нашел официальное подтверждение моих личных счетов к тов. Ленину. Он ЛИЧНО!!!! подписал приказ о расстреле моего прадеда Ивана Степановича Лаврова, священника церкви в городе Шуе. И только чудом его не расстреляли, а посадили. А нескольких его товарищей таки расстреляли. Знаешь за что? Они не хотели отдавать большевикам церковные ценности.

Эх, да что говорить...

Если интересно, можешь набрать в яндексе слова "Иван Степанович Лавров Ленин расстрел", и эти материалы можно будет прочитать.

Интересно, если набрать слова "Валерий Евгеньевич Неаполитанский", то появится его имя (это мой родной дядя), года рождения 1906, профессия – актер Большого театра - и номер уголовного дела по статье 58.

Я также набрал их адрес (дома, в котором мне так и не довелось жить, ибо моего отца лишили его права на жилье после отсидки по 58 статье и права вообще проживать в Москве), так нашел материал, где приводится список расстрелянных людей. Так вот из одного их подъезда человек не менее десяти набралось. С указанием должности. Так вот - все приличные люди, ни одного говноеда. А говноеды-то как раз и стреляли под руководством сумасшедшего садиста Ленина.

Не дай Бог...

А вот мои ответы, сложившиеся в краткий очерк истории российского говноедства (буду уж употреблять это слово – вообще, учитывая, что речь идет о личной переписке, я не обязан править ее в соответствии с возможными вкусами возможного читателя и убирать суждения и выражения, способные показаться излишне резкими).

Теперь - о говноедах. К сожалению, основная проблема нашей страны заключается в том, что в ней всегда правили всякие говноеды. Причем, сам понимаешь, каков народ, таковы и правители. Соответственно, проблема заключается в самом народе. Не помню, высказывал ли я тебе свой взгляд на историю России - на всякий случай, извини, если повторяюсь. Будем отталкиваться не от псевдоисторических мифов, а от исторических фактов. Мифов, касающихся национальной истории, хватает и в относительно нормальных странах, даже в Англии - например, мудрый и благородный Ричард Львиное Сердце (если не знаешь: это прозвище он получил за ничем не мотивированную расправу над жителями союзного Неаполя, получил от самих жителей Неаполя, еще не забывших, каким жестоким и коварным хищником был лев, в римское время встречавшийся даже на Сицилии. По смыслу прозвище означает - если взять наш эквивалент - волчье сердце. Кстати, бездарное командование Ричарда привело к разгрому крестоносцев, потере Иерусалимского королевства и всей Палестины.) Что касается истории России, то она вся состоит из мифов. Причем, коммунисты лишь развили традицию, оформившуюся до них, и, кстати, значительную часть мифов заимствовали без изменений (яркий пример - героический крейсер "Варяг",органично вошедший в арсенал советской пропаганды. Если не знаешь: крейсер бежал от японской эскадры и выбросился на отмель, а команда, открыв для порядка кингстоны - но, разумеется, не затопив крейсер на мели - высадилась на берег и сдалась в плен. Поскольку крейсер был новейший - как все основные корабли русского флота, он был построен за границей, кажется, американцами - то японцы использовали его вплоть до, кажется, 43-го года, когда он был потоплен теми же американцами.) Так что я просто вкратце изложу свою точку зрения, без ссылок и т.д. - я и так рискую тебе надоесть столь длинным письмом.

Основной миф, касающийся русской истории, был сформулирован верноподданными историками в 19 в., а затем, с некоторыми изменениями, был заимствован как советской пропагандой, так и оппозиционной (в пределах своих кухонь) советской интеллигенцией. В двух словах напомню: все в России было замечательно до монголов, но монгольское нашествие нанесло тяжелый удар, а народ в ходе героического сопротивлениямонголам понес большие жертвы, и впоследствии понадобилось длительное время, чтобы под мудрым руководством московских князей, "собирателей земель русских", народ вновь воспрял, сбросил иго и стал возрождать величие России (чему мешали всякие интриганы-бояре да злобные иноземцы - немцы, поляки, шведы - издавна точившие зубы на процветающую Русь, а теперь вот, увидев ее в тяжелом положении, осмелевшие и начавшие грабить ее сначала заодно с монголами, а затем и самостоятельно, с чем боролись и князья московские и цари русские Иван III, Иоанн Грозный и др. вплоть до Петра Великого, который "Россию поднял на дыбы" и окончательно превратил ее в Великую Державу, начавшую развиваться усиленными темпами на зависть и страх всем прочим). Отличие советской версии: все так, но уже с конца 18 в. крепостное право стало превращаться в тормоз, а самодержавие, выполнив свою историческую роль, также стало мешать в 19 в бурному развитию "буржуазных отношений", способствуя некоторой отсталости России. Отличие интеллигентской версии: вроде бы и так, но в целом все после монголов пошло наперекосяк, разве что некоторые просвещенные государи - Петр, Екатерина, оба Александра - пытались исправить положение, но их усилий не хватило; вот если бы декабристы победили, то тогда бы и большевики к власти не пришли.

Версии я суммировал приблизительно - на самом деле они достаточно эклектичны, так что правильней называть их не версиями (т.е. чем-то стройным и продуманным), а комплексами представлений. Впрочем, они тебе известны. Как, возможно, известны и те или иные приводимые мной факты.

Московия возникла как колония Киева (соответственно, и Новгорода). Здесь с самого начала пошел негативный отбор (типичная судьба колоний). Территория была населена отчасти славянами (южнее и восточнее Калуги по Оке), бежавшими в глухие леса, кажется, еще от авар, в основном же - отсталыми фино-угорскими племенами. Однако, территория была исключительно богата ценными экспортными товарами – пушниной (тогдашний эквивалент нефти с точки зрения роли в торговле), строительной и корабельной древесиной, диким медом (мед в тот момент был едва ли не единственным источником сахара и широко используемым консервантом, во многих случаях заменявшим редкие и дорогие пряности даже в более позднее время), другими "дарами природы".

Первоначально города здесь строить было незачем, да и не пытались - существовали так называемые "погосты", т.е. места, куда слабые и запуганные местные жители должны были приносить дань ("по белке с дыма") приехавшим за пушниной бандам, возглавлявшимся всякими второстепенными князьками или младшими княжескими сынками, мечтавшими побыстрей разбогатеть, и состоявшими из разделявших этот идеал княжеских дружинников, а то и примкнувших к ним горожан (можно предположить, тогдашний эквивалент нынешних безработных). Позднее, когда дело было поставлено на поток, погосты стали превращаться в постоянные резиденции, т.е. в города, которые, в свою очередь, стали превращаться в княжества. Основа экономики, однако, оставалась прежней - экспорт пушнины, транзит "из варяг в греки" и т.д. Иначе и быть не могло - в ремесле и земледелии тягаться с Киевом или Новгородом было нереально, да и незачем. (Хотя, конечно, южная и юго-восточная части все-таки имели некоторый потенциал земледелия).

Соответственно, если в Киеве и Новгороде князь, его администрация и дружина, городская верхушка и самоуправление, должны были выполнять свою работу - улаживать разногласия между торгово-промышленными группировками, охранять коммуникации и земледельческое население, вести соответствующую экспортно-импортным интересам внешнюю политику в отношении соседних европейских государств и т.д., то здесь такая необходимость отсутствовала. Отсутствовали и торгово-промышленные группировки и городское самоуправление. Это новгородцы меняли князей как перчатки, это в Киеве князь должен был считаться с мнением горожан, а здесь - тишь да гладь. Здесь вообще не было тех слоев, с которыми приходилось бы считаться, да и сами города здесь, как ты знаешь, возникли поздно. Не удивительно, что именно здесь была предпринята первая попытка установления единоличного княжеского правления, но тогда она провалилась - Андрей Боголюбский был убит.

Разумеется, всякие проблемы существовали и в Европе (они неизбежны, поскольку коренятся в биологических особенностях нашего вида), но за пределами Европы эти проблемы становились почти неразрешимыми в силу действия географического и этнического факторов. (Не знаю уж, кто сформулировал известный миф о том, что восточной границей Европы является Урал, но этот миф абсолютно нагло не соответствует описаниям греческих авторов, введших деление по частям света. Граница проходила от Крыма через Северное Причерноморье и Белоруссию до Скандинавии. Рипейские горы, считавшиеся северной оконечностью Европы - вероятно, Скандинавские горы, а омывающий их северный океан, вероятно, даже не Северное море, а Балтика, поскольку "побережье около Рипейских гор" было "богато янтарем", который местные жители продавали купцам из соседних народов, торгующих с цивилизованными средиземноморскими странами. Урал, кажется, вообще грекам в то время был неизвестен, да и как-то трудно представить себе кельтов, выменивающих янтарь на берегу Карского моря у ненцев, хантов и мансей, а затем везущих его на продажу в Грецию). Соответственно, не только Россия, но и Украина (исключая Прикарпатье) к Европе не относится. Что же касается названных выше факторов, то они, применительно к России, таковы.

Этнический фактор. Разные этносы, также как и разные индивиды внутри каждого этноса, не могут быть равны по своим созидательным способностям. Понятие эволюции в принципе исключает понятие равенства (в его примитивном понимании, как одинаковую одаренность теми или иными качествами с вытекающей одинаковостью прав и обязанностей - отбор по определению означает иерархизацию по критерию способности взаимодействовать с окружающей средой, и он невозможен, если все одинаковы,). Славяне, вероятно, относились к числу немногих хорошо одаренных этносов и, возможно, были ближайшими родичами уже исчезнувших к описываемому времени древнегреческих народностей - выходцы из того же карпатско-балканского региона, имевшие грамматически очень сходный язык. Но территория их проживания соседствовала с территориями несколько иных этносов. Для западнославянской народности, основавшей Новгород (где их Старгород - неизвестно), непосредственными соседями были скандинавы и фино-угорские племена (осколки гуннов, залетевшие далеко на север). Новгород развивался относительно неплохо, хотя, как кажется, стал намечаться некоторый нежелательный крен, объясняемый близостью диких и богатых "дарами природы" территорий. Но поскольку реализоваться эта тенденция могла, главным образом, через взаимодействие с фино-угорскими и восточнославянскими народностями, то процесс дальнейшего развития и упадка Новгорода , в итоге, тесно связан как с Киевской Русью, так и с промежуточной территорией - Московией. Что же касается восточных славян, то они оказались в наименее выгодной ситуации - они граничили со степью и степными азиатскими племенами.

Продолжаю, как и обещал.

И так - восточные славяне. Они к моменту появления в Киеве варягов были, как кажется, уже в достаточной степени смешаны со всякими аварами, хазарами и т.д. (Кий, Щек и Хорив - имена тюркские). Сказать что-то о каких-либо культурных достижениях этих авар, хазар и т.д. трудно. Вообще, когда рассуждаешь на эту тему, находишься в невыгодном положении, поскольку никто не знает, как наследуются творческие способности, являющиеся основным инструментом выживания нашего биологического вида. Известно только, что они - в отличие от интеллекта, который вроде бы в целом наследуется, хотя и не совсем однозначно - если и передаются, то не напрямую, т.е. - если подразумевать выраженные, яркие творческие способности - являются результатом какой-то сложной генетической комбинации, которая если и возникнет в потомстве, то неизвестно когда и при каком сочетании брачных партнеров. Соответственно, здесь нельзя использовать ту схему действия "естественного отбора", которую биологи излагают как основной механизм эволюции ("полезные признаки" передаются потомству, которое, скрещиваясь с потомством другого носителя "полезных признаков", расширяет и закрепляет их в своем потомстве, которое, благодаря "полезности" этих признаков имеет преимущество и т.д.). Но тут можно рассуждать проще. Существующие условия - природные, географические - неизбежно влияют на хозяйственные и социальные алгоритмы данной популяции. (Кстати, поскольку ты прочитал лишь начало моей книги, да и было это давно, поясню словоупотребление. Алгоритм здесь - все, что связано с действием и его структурным рисунком, т.е., это может означать и последовательность мыслительных операций, научную или философскую теорию, литературное произведение, и манеру поведения, и технологическую операцию, и способ организации производства, способ социальной организации, способ отбора в иерархию общества и т.д. Интеллект - способность усваивать уже готовые, существующие алгоритмы. Творческие способности (талант) - способность находить оригинальные эффективные алгоритмы.) Так вот, наличные условия влияют на возможность появления и реализации оригинальных эффективных алгоритмов, давая, соответственно, преимущество либо тем, кто способен их создавать и воплощать, либо тем, кто на это не способен, но зато очень даже способен изымать произведенное другими. Соответственно, тот или иной критерий отбора приводит к формированию тех или иных социальных структур и отношений, где главенствующую роль играют либо те либо другие индивиды, которые, в свою очередь, действуют в направлении консервации обеспечившего им преобладание способа существования.

Причем, конечно, преобладание того или иного типа индивидов и соответствующего их склонностям способа организации общества, автоматически подразумевает как косвенное так и прямое подавление индивидов противоположного типа (что, разумеется, происходит с участием основной массы, легко меняющей свое поведение в зависимости от того, на какой тип доминантов она ориентируется). Грубо говоря, если ты будешь наверху, то ты естественно будешь заинтересован в сохранении условий, приведших тебя наверх, и подавлении всяких говноедов, например, будешь заинтересован в том, чтобы в ментовку отбирались нормальные ребята, сами не испытывающие любви к говноедам, и чтобы таких ребят в обществе становилось все больше. Напротив, пробившиеся наверх говноеды, будут стремиться к сохранению тех условий, которые благоприятны для них. Соответственно, говноеды всех мастей будут заправлять во всех участках социального алгоритма, и таких говноедов будет все больше, поскольку «народ» легко с детства усвоит, что не будешь говноедом - не проживешь.

Впрочем, я полагаю, что тебе это понятно. И если ты еще не устал от моего изложения истории превращения России в страну, "где так вольно дышит говноед", то продолжу. Условия степи достаточно наглядно действуют в направлении, выгодном говноедам (поэтому можно и не задаваться вопросом, были ли тюрки, монголы и т.д. говноедами от природы, т.е. был ли у них высокий процент врожденных говноедов при очень низком проценте одаренных индивидов и низкой планке максимальной одаренности - как у негров, например).

Прожить в степи можно было лишь по алгоритму кочевого скотоводства. Ничего нового тут не придумаешь. Соответственно, и те, кто способен придумывать новое, не нужны. Есть и другие факторы, поощрявшие негативный отбор. Во-первых, территория кочевий ограничена необходимостью держаться в пределах досягаемости от протекающих через степь рек или тех участков степи, где близко подходят подпочвенные воды (есть родники, легко можно вырыть колодцы). Она также ограничена качеством пастбищ, которое, как понимаешь, зависит и от тех же подпочвенных вод и рек. А в целом, различные районы степи просто даже имеют различные климатические условия.

Соответственно, как ни странно это прозвучит при взгляде на карту, в огромной степи были участки с высокой плотностью кочевий различных племен и высокой конкуренцией между ними. Во-вторых, сам способ существования ненадежен. Скот, в отличие от хлеба, нельзя хранить про запас в закромах, и любой засушливый год, падеж скота и т.д. оборачивались катастрофой, единственным способом избежать которую было либо откочевать на более благоприятный участок степи (который, разумеется, уже кем-то занят) либо - отобрать у кого-то скот ( а еще лучше - и то и другое). В-третьих, рядом со степью жили оседлые народы, производившие много всего заманчивого, да вот только предложить им на обмен было особенно нечего, разве что награбленное у других (скот представлял собой основной капитал, дающий приплод, и обменивать его можно было лишь в ограниченных количествах, а на всякий там кумыс много не выменяешь). Зато грабить оседлые народы было очень даже возможно.

Таким образом, в степи постоянно шел негативный отбор, и возникала ситуация прямо-таки по Гоголю: говноед на говноеде сидел и говноедом погонял. Вся история степи - постоянные схватки внутри племен за власть и лучшие пастбища с итоговой строжайшей централизацией племени под властью победителя, постоянные жесточайшие войны между племенами (нередко- на уничтожение) с итоговой жесточайшим подчинением более слабых более сильным в рамках разноплеменных орд.

Применительно же к соседним оседлым народам, вся история степи - история грабительских набегов. Разумеется, набеги степняков поощряли негативный отбор и у соседних оседлых народов. Перед лицом постоянной опасности "простой народ" испытывал непреодолимую тягу к "сильной руке", что облегчало централизацию и концентрацию власти, повышало роль бюрократии и армии.

Территория Киевской Руси примыкала к степи и не имела естественной защиты от кочевников (скажем, больших массивов лесов и болот). Строго говоря, сам факт образования относительно небольших независимых государств на этой территории следует считать большой удачей, объясняемой удаленностью от основных центров консолидации степняков, благодаря чему сюда большие орды после гуннов и авар не доходили (а гунны, кстати расчистили территорию северного Причерноморья и Прикарпатья от готов).

Минусом для княжеств Киевской Руси было как то, что население имело примесь степной крови (все-таки тот негативный отбор, о котором я говорил, неизбежно повышал вероятность возникновения в потомстве говноедских генетических комбинаций - это эмпирически известно на примере мулатов), так и то, что постоянная угроза из степи плохо влияла на социально-экономическое развитие и стимулировала негативные тенденции (недаром же немногочисленные варяги легко установили свою власть в Киеве, причем установили еще до летописных времен: Аскольд и Дир - имена скандинавские). Минусом было и относительное соседство с насквозь прогнившей Византией. Некоторым плюсом было непосредственное соседство с Европой, которая, хотя положение в ней тоже нельзя назвать замечательным, все-таки находилась на более высоком уровне развития. Но и здесь был минус – возможность превращения в центр транзитной торговли с соответствующей затрудненностью развития собственной промышленности (пушниной, кстати, торговали и с половцами - в степи тоже не всегда тепло).

Боюсь, что и Новгород и Киев даже без монголов пришли бы через некоторое время в упадок. Прямым свидетельством этому служат судьбы практически всех аналогичных (т.е. находившихся на окраине цивилизаций, на торговых путях и т.д.) государственных образований на протяжении всей истории. Косвенным - усиление в течение 12в. политического влияния промежуточных бывших фино-угорских территорий (тех, которые сейчас называют Центральной Россией).

Таково было положение перед приходом монголов.

И так, пришли монголы. Они имели выраженно говноедские наклонности, хотя нельзя сказать, что они вели себя явно хуже, чем это было принято за пределами Европы ( как нельзя сказать, что европейцы вели себя намного лучше - другое дело, что даже в самые говноедские времена, начавшиеся, кстати, еще до так называемого Средневековья, у европейцев сохранялись отголоски заложенной греками - а также римлянами до начала упадка республики - традиции, осуждавшей всякие жестокости, и плюс к тому, если наемные профессиональные армии состояли из всякого сброда, то верхушка и образованные слои упомянутую традицию хотя бы внешне поддерживали. Да и вообще, в Европе - она, как ты знаешь, была далеко не однородна - то там то здесь появлялись очаги развития культуры и промышленности, где в той или иной степени действовал позитивный отбор).

Оставим Европу (а то я так никогда не закончу) и вернемся к нашим монголам. Генетики утверждают (мне попалось в одной статье в солидном журнале такое утверждение), что генетические различия между расами лишь на четверть меньше общих отличий от других приматов. Конечно, генетики сами толком не могут сказать, что и как они подсчитывают, и тем более - на что влияют те или иные участки последовательности генома. Но что между расами существуют не только внешние различия - однозначно. Об этом можно не говорить - тут все общеизвестно, хотя вслух произносить это в нынешние времена побаиваются. О монголоидной расе говорят, что она сформировалась позже остальных (я встречал цифру даже всего 10 тыс. лет назад). Впрочем, говорить что-либо определенное на эту тему сложно. Также сложно говорить о тех или иных врожденных характеристиках желтой расы, поскольку в чистом виде мы ее не знаем (японцы - сложная смесь с большой долей полинезийской крови, китайцы также изначально формировались как полиэтническая нация). А, плюс к тому, не будем забывать о том негативном отборе, который диктуется хотя бы просто средой обитания и социальными условиями.

Вот тебе пример действия негативного отбора, прямо касающийся нас. Возможно, я уже приводил тебе эти цифры, так что извини, если повторяюсь. В 80-е годы в США была предпринята попытка создания усовершенствованной методики измерения ай-кью, т.е. такой, которая позволила бы исключить влияние на результат факторов, связанных с национальными особенностями и культурными традициями, социальным окружением и т.д., т.е. позволила бы привести результаты, полученные в различных этнических и социальных группах, к единому знаменателю. По этой методике были проведены измерения, давшие такой результат. Если взять уровень среднего белого за 100, то уровень американца японского происхождения = 102, а уровень американского негра = 84. Такие результаты в Америке, разумеется, публикуются лишь в специальных журналах. Взяв эту методику, наши энтузиасты-психологи провели обследования в нескольких городах и областях Центральной России (помню, что во Владимире, Воронеже, Иваново, кажется, в Туле - остальные не помню, было это в 89-90 гг). Результат: средний ай-кью советского человека оказался равен тем же 84 пунктам, причем, уровень обследованных товарищей из партхозактива оказался еще на два пункта ниже. Конечно, интеллект - характеристика второстепенная с точки зрения наличия или отсутствия у данного индивида говноедских наклонностей.(Основная - за деталями обращайся к моей книге - творческие способности, причем, не обязательно их активная форма, но главное, их пассивная форма, т.е. то, что принято называть "остротой ощущения прекрасного" и т.д.). Однако, тесты на ай-кью все же отчасти характеризуют, поскольку говноедская направленность мышления неизбежно означает некоторое сужение сферы приложения интеллекта, сферы интересов и т.д. (т.е. даже при высоком уровне интеллекта за границы восприятия выпадает то, что не имеет отношения к непосредственному удовлетворению эгоистических устремлений, например, не может пригодиться для продвижения в депутаты госдумы, для сколачивания миллиардика и т.д. В качестве простой иллюстрации, вспомни, как С. говорил тебе о невозможности производительной работы в России, о том, что здесь дисквалифицируешься как специалист и деградируешь как человек и т.д. - ты сам мне рассказывал. Не уверен, что высокопоставленных товарищей, по контракту с которыми он работал, можно назвать тупыми, но уверен, что мысли о производительной работе и потере квалификации при ее невозможности им в голову вряд ли приходили). Результаты тестов на ай-кью частично зависят от спектра приложения интеллекта. Назвать русских врожденно тупым этносом вроде бы нельзя, но века негативного отбора - мы сами могли его наблюдать при советской власти и можем наблюдать при постсоветской - сказываются. Также и о монголах, которые, как известно, в каких-либо культурных достижениях до сих пор не замечены, нельзя точно сказать, вообще ли они такие, или мы наблюдаем результат непрекращавшегося много столетий негативного отбора, выбивающего носителей ценных генетических комбинаций, т.е. тех, в чьем потомстве все-таки выше вероятность появления таких же ценных комбинаций. Монголы много натерпелись от других степных племен, пока сами не стали доминировать в степи. И чем больше им доставалось от более сильных, тем больше была тяга к сильной руке и тем больше стимулировались всякие говноеды.

Безусловно, примесь монгольских генов, как и примесь генов всякой мордвы, чуди и т.д., должна была дать некоторый негативный эффект в последующих поколениях. Но этот эффект не следует слишком преувеличивать. А вот постоянный отбор по говноедским признакам как действовал, так и действует.

Существует известный тебе миф - его до сих пор излагают в школе - о героическом сопротивлении нашего народа монголам, спасшем Европу от нашествия непобедимых конных армий степняков. Есть и другой миф, усиленно рекламируемый околонаучными кругами уже лет двадцать. Согласно этому мифу, никакого завоевания не было, а было, так сказать, установление симбиоза между монголами и Русью (которую монголы, разумеется, уважали, и которой покровительствовали), и симбиоз этот помог Руси развиться в сильное государство, защитив ее от врагов (от, надо полагать, злобных европейцев). Первый миф был сформулирован при Романовых и подхвачен при генсеках, а второй является лишь его вариацией, призванной объяснить очевидную несуразность первого - каким образом монголы завоевали и дольше всех завоеванных стран удерживали страну непроходимых лесов и болот, которую - не то что при героическом, а при достаточно среднем сопротивлении населения - завоевать и удерживать (тем более, силами конных армий) в принципе невозможно.

Сила монголов, пожалуй, также преувеличивается. Сильны, но - по сравнению с кем? Этот военизированный конгломерат племен был, несомненно, силен в степи - в первую очередь, благодаря своей численности (монголы, кстати, составляли лишь небольшую часть, т.е. правящую верхушку и гвардию, выполнявшую функции заградотрядов - эта тактика впоследствии, как ты знаешь, нашла у нас широкое применение). Однако, по своим боевым качествам степная конница уступала тяжелой рыцарской коннице европейцев. Что бы ни говорили любители мифов, превосходство рыцарской конницы известно на примере крестовых походов. Тяжеловооруженные рыцари утюжили отнюдь не слабую арабскую и сельджукскую конницу как танки, и тактика их ротивников сводилась к тому, чтобы, несмотря на численный перевес, разбегаться и издали обстреливать крестоносцев из луков. Однако, сельджуки (тюрки-огузы) котировались как грозные завоеватели. Они завоевали Среднюю Азию вплоть до Кавказа и Закавказья (где воевали с Византией), отняли у халифата Иран, а затем подчинили и сам халифат (почему и стали основными противниками крестоносцев. Кстати, знаменитый противник крестоносцев Саладин, т.е. Салах-ад-дин, был сыном одного из сельджукских эмиров.). Первые контакты между Европой и монголами как раз и связаны с тем, что монголы предлагали крестоносцам союз против сельджуков (точнее - остатков распавшегося уже сельджукского султаната), обещая перейти в католичество.

Мораль действительно напрямую связана с темой. Говноед, как понимаешь, узнается по поступкам (вроде упомянутого тобой «не писателя»). Ну а поступки диктуются возникающими у данного индивида (у данного «не писателя», например) в той или иной ситуации внутренними стимулами поступать тем или иным образом. Соответственно, вопрос в том, почему у одних одни побуждения, у других - другие.

Вообще, на примере других биологических видов твердо установлено, что моральные нормы выполняются инстинктивно (мы это и без этологов знаем на собственном примере). Соответственно, мораль рассматривается как система "генетических программ" (система генетически закрепленных стандартных эмоций, реакций, стереотипов поведения и т.д.), выработавшаяся в ходе эволюции вообще и дорабатывающаяся в ходе формировании и эволюции каждого биологического вида применительно к его особенностям с целью обеспечить его выживание, направив агрессию за пределы вида (если волки начнут питаться не зайцами, а другими волками, то волков не останется). Считается также, что эти нормы внутривидового поведения могут включать и всякие нехорошие поступки, если у данного вида такие поступки идут на пользу виду (загрызть другого волка нельзя, но зарычать на него, а то и укусить, можно - в стае должны править "сильнейшие", "наиболее приспособленные", и от них должно рождаться больше потомства, чтобы следующее поколение стало еще "приспособленней"). Что касается вида "человек", то здесь, говорят, эволюция "разумного мышления" была такой стремительной, что "генетические программы" от нее "отстали", т.е. не успели толком выработаться и закрепиться применительно к нашему виду, оставшись, в основном, на уровне других приматов, да и вообще - "биологическая эволюция сменилась социальной".

Если в двух словах суммировать мои претензии к вышеприведенной точке зрения, то я бы сказал так. Во-первых, она исходит из предположения, что из каждого живого существа изначально прет желание сделать ближнему какую-нибудь гадость, а эволюция изо всех сил старалась и старается избежать самоуничтожения живых организмов, "вырабатывая" у них соответствующие ограничители. Во-вторых, она исходит из предположения, что эволюция, создавая нас, носителей "разумного мышления", совсем запуталась, и - если "сменилась социальной" - на том и закончилась. Ну а само "разумное мышление" изначально агрессивно, т.е попросту является усовершенствованным в ходе эволюции средством реализации изначального желания делать друг другу гадости.

Конечно, я не смогу в эпистолярном формате критиковать принятую точку зрения и излагать свою сколько-нибудь аргументировано. Если в книге я старался предусмотреть все возможные вопросы и возражения, то здесь я просто выскажу свое мнение, тем более, что ты в любой момент можешь задать мне любой возникший у тебя в ходе прочтения вопрос.

Первое. Конечно, эволюция пошла по пути разделения на волков и зайцев не от хорошей жизни. Повышение выживаемости (энергобаланса с окружающей средой - включая защищенность от внешней среды) равно повышению степени независимости от нее. Единственный, судя по всему, путь развития жизни в той ее форме, которую мы собой представляем, неизбежно предполагает разрешение живым организмам получать энергию из внешней среды опосредованно, т.е. через другие живые организмы. Но, во избежание самоуничтожения, это разрешение должно быть ограничено пределом минимальной единицы выживаемости (т.е., такой единицы, которая даже вытеснив остальные, могла бы размножится, раздробиться на новые единицы и двинуть эволюцию дальше). Такой единицей является каждый отдельный вид (возможно, даже подвид, но будем говорить о виде). Соответственно, запрет на любые проявления агрессии внутри вида (на любые действия, наносящие хоть какой-то вред любому нормальному представителю своего вида) должен быть абсолютно жестким. Причем, этот запрет должен быть изначальным.

Иначе говоря, среди всех возникавших элементарных типов первых живых организмов, зацепиться за жизнь могли лишь те, структура которых позволяла действовать им только в рамках соблюдения условий оптимальной выживаемости. А отсутствие непроизводительных энергозатрат - основное условие. Непроизводительными энергозатратами (энтропийными энергопотерями, говоря языком физики) для любого вида организмов являются помехи, вносимые агрессией. (Силы надо тратить на освоение внешней среды и защиту от нее, а не на то, чтобы делать друг другу гадости и защищаться от гадостей, которые делают тебе .Если бы более сильные волки, вместо того, чтобы ловить зайцев, отнимали их у более слабых, то волков просто не было бы. Если бы, вместо того, чтобы соблюдать взаимные интересы, каждый волк - даже не отнимая зайца у другого - в стремлении поймать зайца, не учитывал того, мешает ли он ловить другим волкам, то волки не выжили бы ). И все дальнейшее развитие живых организмов - выделение из примитивных видов чуть менее примитивных, выделение из них еще менее примитивных и т.д. - могло пойти лишь по пути соблюдения этого изначального запрета. В противном случае, т.е. если запрет на агрессию надо было бы "эволюционно вырабатывать", живые организмы просто не дожили бы до того момента, когда он выработается.

Если биологи думают иначе, то лишь потому, что они не столько думают, сколько фиксируют факты. Способ существования остальных животных заключается в приспособлении к стабильному конкретному алгоритму взаимодействия с окружающей средой. Этот базовый видовой алгоритм закодирован при формировании вида в особенностях видовой физиологии, видового соматического и психического строения, которые, в сущности, являются необходимыми для существования по данному алгоритму орудиями труда. Любые серьезные изменения видового алгоритма могут стать возможными лишь при соответствующем изменении этих "орудий труда", т.е. при выделении нового вида.

Такой способ существования предполагает соответствующие способы отбора в видовую иерархию (т.е. отбор по тем качествам, которые позволяют максимально интенсифицировать выполнение конкретного и в целом неизменного видового алгоритма) и соответствующие формы полового отбора.

Наш видовой алгоритм заключается в постоянном поиске новых, все более эффективных, конкретных алгоритмов (для повышения эффективности нам не надо менять свое строение - мы создаем искусственные придатки тела, физиологии и психики). Соответственно, у нас - если иметь ввиду нормальных людей (к числу которых наблюдающие поведение животных биологи, как правило, относятся) - закодированы иные критерии оценки поведения. Но другие животные не обязаны разделять наше мнение и считать свое поведение нехорошим, мешающим выживанию вида. Как у нас приобретение высокого социального статуса высокоодаренным индивидом не является нанесением ущерба менее талантливым индивидам, так и у них выигрыш высокого статуса, самки и т.д. более сильным и решительным не является нанесением ущерба менее сильным и решительным. Именно поэтому проигравший достаточно спокойно признают лидерство победителя и при случае снова готов побороться за статус. Т.е., чувствует себя не как добропорядочный гражданин, запуганный хулиганами, а как спортсмен, которому не удалось попасть в призеры.

У некоторых видов зафиксированы явные эксцессы или случаи явного подавления одних особей другими - вот уж, казалось бы, несомненное доказательство того, что эволюция либо не может полностью устранить агрессию, т.е. полностью направить изначальное желание делать гадости за пределы вида, либо специально оставляет часть агрессии внутри вида, поскольку она идет на пользу. В действительности, агрессия ни при каких условиях не может идти на пользу, а чтобы эволюция не могла ее устранить, такое невозможно в принципе (здесь я эти утверждения не аргументирую). Что же касается эксцессов и подавления, то потерпевшие особи просто не принадлежат в момент совершения против них репрессивных действий к одному виду с обидчиками.(т. е., опять же, принадлежат лишь на внешний человеческий взгляд, с точки зрения критериев принадлежности к виду, необходимых при нашем способе существования, а в действительности - с точки зрения критериев, действующих у этого вида и продиктованных способом существования всех остальных животных - не обладают в этот момент признаками полноценной особи, не проходят по стандарту принадлежности к виду). И самое главное заключается в том, что все эти эксцессы и случаи подавления являются, в действительности, способом очищения вида от агрессии. Т.е. - реакцией на уже возникающее или грозящее возникнуть нарушение норм внутривидового поведения, норм морали.

Тут мы подошли к важному для дальнейшего изложения пункту. Дело в том, что, вопреки общепринятому мнению, ни один вид не является чем-то единым и монолитным. Это нам кажется, что все зайцы, все волки и т.д. одинаковы. Сами они так не думают. Вообще, если каждый вид - какой-то алгоритм освоения среды, то каждая особь - какая-то индивидуальная вариация этого алгоритма (как с точки зрения видового телесного и психического строения, видовых "орудий труда", так, соответственно, и с точки зрения качества выполнения видового алгоритма). Внешне все это, разумеется, и выглядит как проявление - при общем принципиальном сходстве - черт "индивидуальности", т. е. каких-то соматических и поведенческих отличий каждой особи от других,- отличий более или менее "полезных" для, как обычно говорят, приспособления вида к данной среде обитания. И неизбежно получается, что любое ранжирование особями друг друга есть одновременно ранжирование и по эффективности и по степени адекватности их индивидуального строения видовому алгоритму, по степени обладания признаками принадлежности к виду. В этом смысле можно сказать, что любые различия между особями одного вида всегда сводятся к различиям в степени принадлежности к виду.

Таким образом, начиная с какого-то уровня, отличия в эффективности должны восприниматься как видовые отличия, и данная особь - а это, разумеется, особь низкоэффективная, поскольку высокоэффективные при данном алгоритме особи, напротив, максимально соответствуют нормативным видовым признакам - должна восприниматься другими уже как не совсем подобная, а затем, при переходе через эту планку, как чужая, не принадлежащая к виду.

Поэтому вид нельзя все-таки рассматривать как нечто однообразное и монолитное, как инертную таксономическую единицу, автоматически в каждый момент включающую в себя всех особей с принципиально общим строением и поведением. С точки зрения структуры, как стоп-кадр, он - отсчитывая от видовой элиты - представляет собой градацию видовых признаков по степени убывания с одновременным нарастанием чуждых признаков. Иначе говоря, вид существует как некоторая величина допустимого отклонения от оптимальной эффективности своего алгоритма, как предельный разрыв между максимальной и минимальной "приспособленностью" к этому алгоритму, и, тем самым - как спектр ряда потенциально возможных видов, в зародыше постоянно присутствующих внутри него на периферии отклонения. С точки зрения состава, в динамике, вид является переменной величиной и выглядит как пульсирующее поле вариаций видового алгоритма с подвижной границей признаков принадлежности к виду, колеблющейся вокруг некоторого среднего значения эффективности, в силу чего особи с одними и теми же "признаками" могут то признаваться членами вида, то выпадать из пределов допуска, в зависимости от условий внешней среды.

Что касается этой границы принадлежности к виду, то механизм ее образования в восприятии каждого члена вида (и соответственно механизм ее смещения) предельно наглядно можно представить так. Поскольку каждая особь может ранжировать наблюдаемые алгоритмы (поведенческие и структурные "признаки" как других особей так и собственные в этом ряду) по степени эффективности, то вся популяция действительно должна выглядеть с точки зрения любого ее члена как поле этих признаков, растянутое вдоль оси эффективности от максимума, олицетворяемого доминантами, до минимума, олицетворяемого особями низших рангов.

Ориентиром, естественно, служат действия наиболее эффективных особей и их реакция. Если, взяв максимально близкую к способу существования других животных аналогию из нашей повседневности, проиллюстрировать это в терминах нашей рефлексии, то общеизвестно, что достаточно просто собрать некоторое количество различных людей и занять их какой-то рутинной работой - лучше одинаковой и достаточно простой - и всегда, даже в первый раз столкнувшись с этой работой, можно определить, кто работает лучше, а кто хуже, какие демонстрируемые приемы удачны, какие качества - сила, ловкость и т. д. - здесь наиболее важны; если же самому заняться этой работой, то можно сразу определить свой уровень исполнения, потолок своих возможностей, определить, кому и в каких действиях подражать. Но если доминанты являются образцом для подражания, эталоном эффективного поведения и строения, то где-то внизу неизбежно должна быть явно ощутимая точка, ниже которой начинается зона неприемлемо малой эффективности, раздражающе плохого исполнения действий, входящих в видовой алгоритм (и, соответственно - зона особей, чье строение и поведение оценивается как неадекватное видовому алгоритму, чуждое ему, недопустимо отклоняющееся от эталона видовых признаков демонстрируемого доминантами).

Если мы теперь спросим, чем определяется эта черта, за которой отличия в эффективности начинают восприниматься как видовые отличия, то вспомним, во-первых, что условием выживаемости вообще является недопустимость агрессии во внутривидовых отношениях, и что понятие принадлежности к виду и подразумевает, собственно, способность особей обеспечивать свое существование по данному видовому алгоритму за счет своих усилий, не прибегая к изъятию у собратьев, не внося отрицательного вклада в видовой энергобаланс (ведь неспособность обеспечить себя в рамках данного видового алгоритма и означало бы "неприспособленность", непринадлежность к нему), а также, во-вторых, что изъятие не сводится только к его наглядным эксцессивным формам, поскольку любое действие любой особи так или иначе влияет на коэффициент энергобаланса каждой из остальных и популяции в целом. Отсюда логично предположить, что недопустимо низким уровнем эффективности, или, что одно и то же - недопустимо высоким уровнем брака в действиях, является тот уровень, когда поведение данной особи превращается, или даже только грозит превратиться, в достаточно регулярную, не случайную, помеху для других, снижающую их эффективность, их "качество жизни", что справедливо оценивается как деятельность с отрицательным для сообщества энергоэквивалентмом (или как предрасположенность к этому, если говорить о тех особях, которые лишь готовятся войти в члены популяции), т. е. - как изъятие, агрессия, недопустимая во внутривидовых отношениях и требующая пресечения. Реакция отторжения здесь неизбежна просто потому, что она является закономерной ответной реакцией.

Если попытаться проиллюстрировать все сказанное той же аналогией, то имеет смысл вспомнить, что каждая конкретная работа предполагает некоторый минимум эффективности, некоторый обязательный минимум "качества исполнения" алгоритма (а заодно - и некоторый обязательный минимум определенных, нужных для этой профессии физических и психических "качеств" у самого работника), при неспособности соответствовать которому работник будет уволен даже в условиях дефицита рабочих рук, и, конечно, не может восприниматься нормальными представителями данной профессии как коллега, как "свой". Не важно, каким именно образом этот индивид может стать помехой коллективному алгоритму - работает слишком медленно, задерживая остальных (если речь идет о последовательности совместно выполняемых операций), расточительно расходует ресурсы (если речь идет об однотипных операциях каждого на своем участке) и т. д. - но в любом случае он, по рефлексии остальных, "путается под ногами", "халтурит", что вызывает вполне естественное раздражение и желание избавиться от того, кто снижает рентабельность общего производства и заработки каждого. Ну а если данный незадачливый работник попытается еще и схитрить, поддержать свой жизненный уровень за счет остальных, то, сам понимаешь, без эксцессов тут не обойдется.

Так обстоят дела у остальных биологических видов. Агрессия невозможна, поскольку исключена генетически обусловленным видовым строением психики. Если она проявляется, то пресекается вплоть до эксцессов. Она может проявляться только со стороны тех особей, чье врожденное строение ( в первую очередь - строение психики, определяющее поведение) сильно отклоняется от нормы. Эти особи, в сущности, сами не воспринимают остальных как однозначно себе подобных (иначе они не были бы в состоянии совершать поступки, направленные на обеспечение собственных интересов за счет собратьев, т.е. - в обход принятых норм поведения).

Я не хочу сказать, что они являются "психически ненормальными" (хотя, в отдельных случаях, отклонения могут объясняться, например, заболеванием мозга). Я хочу сказать, что эти особи являются предельно отклоняющейся вариацией особей данного вида (как "наиболее приспособленные" особи высших рангов в наибольшей степени воплощают в себе видовой алгоритм и, соответственно, являются положительными отклонениями от среднестатистических особей данного вида, так эти вариации отклоняются в противоположном направлении). В сущности, их врожденный личный алгоритм ("качества", "признаки", нюансы поведения) отчасти не совпадает с нормативным алгоритмом вида, т.е. является как бы зачатком другого - пусть и сходного - видового алгоритма.

Именно поэтому их поведение может вызвать реакцию других особей в ситуации, когда какой-то их поступок явно не совпадает с тем, который в данной ситуации свойственен другим особям этого вида. А такие поступки, противоречащие видовому алгоритму, неизбежно являются агрессивными, наносят какой-то ущерб носителям видового алгоритма.

Впрочем, такие случаи - редкость (эксцессы зарегистрированы у немногих видов, да и у них являются именно эксцессами). При благоприятных условиях среды обитания, отклоняющиеся вариации - низкоэффективные по данному видовому алгоритму - могут обеспечить себе нормальное существование, не мешая другим, т.е. могут выполнять определенный минимум обязанностей в коллективном алгоритме популяции (а любой видовой алгоритм является коллективно выполняемым - даже если каждая особь живет отдельно от других, пользуется своим участком территории и т.д., то все равно она так или иначе взаимодействует с другими и должна выполнять какие-то обязанности по отношению к другим - хотя бы просто им не мешать, не использовать чужую территорию и т.д.).

И так, мы видели, что у других животных моральные нормы (может лучше сказать, моральные запреты) безусловно выполняются любым нормальным представителем вида. Какие-то исключения из этого правила возможны лишь во взаимоотношениях между нормальной вариацией и прпредельно отклоняющейся вариацией (причем, в стрессовой ситуации - при нехватке кормовых угодий, мест водопоя и т.д.). У отдельных примитивных видов зарегистрированы случаи отбраковки потомства (аналог инициаций у дикарей). Но нас, конечно, интересуют всякие нехорошие поступки у двуногих - а таких поступков в миллионы раз больше, чем у братьев наших меньших.

Однако, мы знаем, что определенная часть людей ни при каких условиях не сделают гадость - даже под страхом наказания. Напротив, мы знаем и таких, которые - также под страхом наказания - все равно готовы делать гадости. Большинство расположено между этими двумя полюсами. Поскольку видовой алгоритм и его моральные нормы - одно и то же, то мы смело можем утверждать, что человек не является единым биологическим видом.

Здесь нам лучше постараться понять, с какими структурными особенностями психики это связано.

Выше я говорил, что среди всех элементарных живых организмов зацепиться за жизнь могли лишь те, структура которых исключала агрессию в отношении себе подобных. Я также говорил о необходимо присущем уже первым элементарным организмам некоего заложенного в их структуре механизма оценки окружающих объектов и действий. Соответственно, речь здесь идет просто о критерии минимально допустимой для выживания вида (т.е. не ухудшающей видовой энергобаланс) индивидуальной эффективности и о механизме реализации этого критерия, генетически закодированных в том смысле, что оценка наблюдаемых действий неизбежно реализуется через восприятие степени их соответствия генетически обусловленному видовому алгоритму, а сам критерий, как можно предположить, содержится в первичной структуре психики. Действительно, ведь каждому биологическому объекту по определению - как обязательное условие возможности действовать - необходим механизм оценки окружающих предметов и действий как с точки зрения их эффективности самой по себе, в ряду других предметов и действий, так и с точки зрения их возможного влияния на субъекта. То есть, иначе говоря - критерий и механизм ранжирования окружающих объектов по шкале положительной или отрицательной эффективности, как с точки зрения возможности взаимодействия с ними субъекта (по возможной мощности воздействия и требуемого противодействия, требуемых усилий для освоения и возможному энергоэквиваленту и т. д.,),так и в целом - по иерархической важности наблюдаемого объекта в структуре реальности, его "приспособленности" к этой структуре (насколько структура наблюдаемого объекта позволяет ему эффективно воздействовать на другие объекты и противостоять их воздействию),- все то, что в терминах нашей рефлексии осознается как оценка по шкале "сильный-слабый", "выгодный-невыгодный", "опасный-безопасный", "ловкий-неуклюжий" и т. д. вплоть до более общей шкалы "прекрасный-безобразный". Оценка особями друг друга и есть приложение этого механизма к определенному типу алгоритмов (аналогичных собственному, в сравнении с собственной и максимальной эффективностью алгоритмов своего типа).

По мере усложнения живых организмов усложняется и этот первичный механизм - сначала, как простой переключатель стандартных реакций, затем - как нечто, способное к построению каких-то простейших форм поведения и т.д. В сущности, это и есть то, что применительно к низшим этапам называют "нервным узлом", а применительно к более высоким - мозгом. Граничные параметры его активности уже заложены в нем, начиная с того первичного механизма.

Учтем, что никакая эволюция на основе жестких программ невозможна (при увеличении окружающих условий на один параметр, сложность и громоздкость жестких программ возрастает многократно). В этом смысле надо сказать, что все развитие живых организмов было изначально предопределено как развитие "разумного мышления". Но разумное мышление явно разбивается на две составляющих - способность усваивать готовые алгоритмы, и способность находить оригинальные.

На стадии "разумного мышления", когда базовым алгоритмом становится поиск новых , все более эффективных, конкретных алгоритмов, условием непротиворечивости мышления и поведения - как индивидуального так и коллективного - становится подсознательный, инстинктивно выполняемый, запрет на действия, мешающие этому поиску (мы уже обсуждали в иных понятиях тот факт, что агрессия всегда сводится к отклонению перераспределительных пропорций через нарушение принципа адекватности и взаимовыгодности, и что такое отклонение всегда не только снижает эффективность уже имеющихся алгоритмов, но и мешает построению новых, подавляет творческий потенциал). Все нормы нашей видовой морали - если абстрагироваться от присущих любому обществу искажений, причин которых мы коснемся ниже, и иметь ввиду именно то, что мы вычленяем как универсальные правила, как "общечеловеческую мораль"- от "не делай другому того, чего не хочешь себе" до "уважения к правам человека и свободе личности" - конкретизируют применительно к разным аспектам человеческих взаимоотношений этот приоритет, и любой эффективный алгоритм в любой сфере деятельности - от математической теоремы до правил дорожного движения - неизбежно должен удовлетворять этому условию, чтобы быть эффективным. (При этом можно добавить, что хотя выше я пытался аргументировать вывод о детерминированности мышления моралью, его, в сущности, следовало бы просто постулировать - именно как начальное условие возможности любого исследования, любого доказательства. При отсутствии этого условия любое доказательство есть лишь проявление личных агрессивных планов и не может иметь какого-либо объективного общепонятного критерия истинности, иметь убедительной силы для других. В частности, любой разговор о морали должен сводиться лишь к прикрытию эгоистических устремлений, а сама мораль превращаться в орудие насилия - взгляд, пропогандировавшийся некоторыми софистами и сейчас известный в интерпретациях Макьявели и Ницше.)

Иными словами, мы приходим к естественному выводу, что для каждого данного индивида его врожденная "моральность", неагрессивность (врожденная готовность строить свое поведение на обязательном для нашего выживания принципе адекватности и, соответственно, врожденная сопротивляемость нарушениям этого принципа, сопротивляемость агрессии и давлению внешних условий, провоцирующих на агрессию, на аморальное поведение) должна в среднем строго коррелироваться с уровнем его врожденных творческих способностей, его "талантливостью", но вряд ли обязана коррелироваться (по крайней мере - однозначно коррелироваться) с его врожденной "обучающей способностью", интеллектом самим по себе.

Но хотя этот вывод представляется вполне правомерным (и его, кстати, можно легко проиллюстрировать в терминах нашей рефлексии), он представляется также и слегка поверхностным, если вспомнить, что ранее, когда мы рассматривали аргументы против традиционной трактовки понятий "агрессия" и "мораль", мы пришли к заключению, что выживаемость первых биологических объектов могла быть обеспечена только тем, что их структура изначально представляла собой алгоритм отбора допустимых алгоритмов, базирующийся на оценке эффективности (т. е. попросту - на оценке значения окружающих объектов и оценке последствий как собственных так и чужих действий), которая хотя и сводится для каждого данного организма к оценке с точки зрения его самого - его собственного строения и образа жизни (непротиворечие собственному алгоритму как условие его неразрушения, неснижения собственной эффективности), но тем самым автоматически является оценкой с точки зрения всех аналогичных организмов сразу - всех, имеющих то же строение и тот же образ жизни (поскольку непротиворечие собственному алгоритму возможно лишь как непротиворечие общему видовому алгоритму, частью которого является каждый индивидуальный алгоритм). Иначе говоря, мы сделали вывод, что для каждой особи соблюдение видовых моральных норм (выполнение правил поведения, модифицирующих изначальный запрет на внутривидовую агрессию применительно к специфике данного видового алгоритма) есть одно и то же, что и вообще возможность каких-либо действий по этому алгоритму, и что такое единство обеспечивается самим принципом оценки эффективности (лучше даже сказать - самой необходимостью ориентироваться, определять свое положение в структуре мира и прогнозировать результаты взаимодействий с его объектами). Соответственно, в основе каждого видового алгоритма и действий по нему лежит адекватная специфике и уровню сложности данного алгоритма, сформировавшаяся вместе с ним как условие его жизнеспособности, конкретная форма оценки эффективности, - т. е. конкретный, связанный с видовым способом существования, вариант реализации и уровень сложности этого первичного механизма.

Применительно к психической структуре, в деятельности которой и проявляется этот механизм как совокупность стимулов, эмоций, "инстинктов" и т. д., его можно было бы назвать инстинктом эффективности. В основе действий по алгоритму, заключающемуся в поиске новых алгоритмов, также лежит определенная - и надо полагать, наиболее высокоразвитая - форма инстинкта эффективности, при отсутствии, недоразвитости, которой, способность к творчеству в структуре данной индивидуальной психики существовать не может. Однако, тот факт, что условием высокоразвитой творческой способности является наличие высокоразвитого инстинкта эффективности совсем не означает, что это необходимое условие есть одновременно и достаточное, т. е. что наличие высокоразвитого инстинкта эффективности равно наличию творческих способностей. Общеизвестно, что наличие постройки всегда предполагает существование фундамента, но существование фундамента само по себе не свидетельствует о наличии постройки, поскольку постройка не есть то же самое, что фундамент (при этом учтем, что на мощном фундаменте могут стоять и небольшие стены, но для больших стен мощный фундамент обязателен). Не рассуждая сейчас о том, как конкретно могут соотноситься между собой высокоразвитый инстинкт эффективности и творческие способности в качестве пассивного и активного проявления видовой психической структуры, лишь напомню несомненный факт: людей, способных ощущать и понимать "прекрасное" (как в природной так и в искусственной его форме), гораздо больше, чем людей, способных его не только понимать, но и создавать (и можно предположить, что так и должно быть среди носителей алгоритма, по определению требующего разбиения на иерархию творческих и исполнительских функций, о чем мы уже говорили на примере наглядной экономической деятельности). Таким образом, закономерной и, надо полагать, более распространенной вариацией нормативного творческого алгоритма (по крайней мере - более распространенной, чем высокий уровень творческой одаренности) является наличие высокоразвитого инстинкта эффективности при невысоком или просто минимальном уровне творческой одаренности, и, в свою очередь, такой же закономерной вариацией является, скажем так, средний уровень творческой одаренности при среднем уровне развития инстинкта эффективности. Учитывая, что по нашему предположению инстинкт эффективности есть то же самое, что и врожденная "моральность", "моральный инстинкт", мы даже на самый поверхностный взгляд имеем основания заподозрить, что среди людей, демонстрирующих высокую потребность в соблюдении "общечеловеческой морали" и высокую сопротивляемость даже очень сильному давлению факторов, толкающих к переходу на агрессивный алгоритм, неизбежно должно оказаться некоторое количество людей, не имеющих выраженных творческих способностей, и, напротив, что при достаточно сильном давлении некоторое количество людей, несомненно обладающих каким-то уровнем таланта, неизбежно должно демонстрировать ту или иную степень податливости вплоть до полного перехода к агрессии.

Творческая способность у человека имеет то принципиальное отличие от творческой способности предыдущих эволюционных ступеней, что не привязана к конкретному алгоритму с заранее известной и неизменной по форме конечной целью этого алгоритма (поймать зайца, сорвать больше бананов и т. д.) не только в целом (как деятельность вообще) но и в любом отдельном случае (в том смысле, что совершенствование любого конкретного алгоритма всегда является лишь частным случаем совершенствования и всегда подразумевает возможность замены и этого алгоритма и конкретного его результата более эффективным). Инстинкт эффективности есть, напомню, механизм оценки окружающего мира по критерию максимизации энергоэквивалента на единичную энергозатрату для данной психо-соматической структуры с данным способом существования. В иных терминах можно сказать, что это есть ранжированный вдоль собственного алгоритма образ мира, т. е. такое восприятие мира по шкале плюс-минус, где за точку отсчета принимается свой видовой (и индивидуальный, что одно и то же, как мы помним) алгоритм, и вся реальность выглядит как фон для его развития, а сам он является как бы единственной незыблемой ценностью, устойчивой осью мироздания с точки зрения каждой особи, воплощающей в себе этот алгоритм (и самооценка каждой особи зависит именно от того, насколько хорошо она соответствует этому алгоритму, насколько успешно его развивает, повышая и собственный и видовой энергобаланс). Соответственно, творческий инстинкт эффективности предыдущих эволюционных ступеней означает взгляд на мир как на источник сырья для развития данного конкретного алгоритма, неотделимого от психического и соматического строения особей этого вида, где все окружающее оценивается с точки зрения выгоды для себя и всех подобных себе, для общего им способа существования, который и является единственной мерой всех вещей.

Разумеется, и творческий инстинкт человека сводится к восприятию окружающего с точки зрения требований развития нашего нормативного алгоритма и пользы для всех, его воплощающих. Но поскольку наш творческий алгоритм не связан не только с каким-то конкретным, воплощенном в психо- соматической структуре, набором алгоритмов получения энергоэквивалента, (а в чисто творческой составляющей не связан даже с процессом получения энергоэквивалента как непосредственного воздействия на среду - это оставляется исполнительской деятельности), но, главное - не связан даже с телесной и психической структурой (как неизменной, данной - ведь в нем по определению заложена обязанность самим воздействовать на свою структуру, искать алгоритмы, видоизменяющие ее - строить придатки тела, физиологии и психики, строить алгоритмы развития телесных и психических качеств), поскольку он сводится к выявлению алгоритмической структуры мира и непрерывной перестройке на этой основе нашего образа жизни, то наш творческий инстинкт лишен возможности брать за аксиому наше наличное психо-соматическое строение и наличный образ жизни, а обязан ориентироваться на структуру мира и рассматривать именно ее как точку отсчета (т. е. рассматривать как незыблемую ценность сам мир и его фундаментальный алгоритм - по нашей рефлексии это персонифицируется как "законы природы", "бог", "мировая гармония" и т. д.). Иначе и быть не может, поскольку наш способ существования копирует даже не саму по себе эволюцию, как мы говорили выше, а способ существования всей реальности ("вселенной") в целом - надо полагать понятным, что принципы эволюции представляют собой лишь приложение фундаментальных принципов самоорганизации вообще. Соответственно, и оценка себя сводится здесь к восприятию собственной ценности не как связанной с собственным строением и собственной выгодой, а как связанной с "гармонией мира" вообще (отождествление себя с творческим алгоритмом равносильно отождествлению себя с миром, где мир есть то же, но только большее и доминантное - не мир ценен постольку поскольку является для меня "полезным", является сырьем для моего неизменного алгоритма, позволяет воплотить этот неизменный алгоритм с максимальной выгодой, а я являюсь ценным лишь настолько, насколько могу выявить и воплотить алгоритм мира, насколько чувствую его "гармонию" и действую в соответствии с ней).

Разумеется, по мере убывания нашего творческого инстинкта эффективности уменьшается и ориентация на выявление алгоритмов мира как на ценность саму по себе и возрастает ориентация на их поиск как средство повышения качества жизни (внешним выражением чего является иерархия творческих функций по степени убывания глубины, универсальности творческих решений и их доли в общем объеме принимаемых решений - от выявления фундаментальных принципов реальности, задающих парадигмы, подходы к построению алгоритмов во всем поле человеческой деятельности, до нахождения частных приложений этих подходов и парадигм на каком-то конкретном участке нашего алгоритмического пространства, нахождения способов построения конкретных алгоритмов исходя из додумывания этих частных приложений и сопряжения их с имеющимися алгоритмами). На психологическом уровне это выглядит как иерархия стимулов деятельности по степени убывания связи самооценки с творчеством самим по себе и возрастания ее связи с конкретным признаваемым обществом результатом (от получения эмоционального допинга вне зависимости от реакции окружающих просто от самого процесса творчества и восприятия алгоритмической структуры мира - т.е. от "остроты" ощущения "прекрасного", "звездного неба над головой", и осознания своей способности ощутить и передать это, понять и воспроизвести понятое - до получения эмоционального допинга именно за счет реакции окружающих, за счет осознания правомерности полученного от них морального и материального вознаграждения как результата своих усилий по повышению собственного и общего "качества жизни" - от роста своего статуса и честно заработанного благосостояния). Но как бы ни разнились - если взять их в таких выраженных крайних проявлениях - наивысший и минимально необхолимый - уровни творческого мировосприятия (уровни человеческого инстинкта эффективности), их очевидно объединяет общая установка на поиск и обновление алгоритмов как условие получения вознаграждения и условие собственной ценности (в одном случае - поиск новых фундаментальных зависимостей, в другом - новых конкретных воплощений). Поскольку мы знаем, что носителей высшей формы любой способности гораздо меньше, чем носителей низшей, что носителей активной формы любой способности гораздо меньше чем носителей ее пассивной формы, то правомерно предположить, что подавляющее большинство людей от рождения имеют низшие уровни нашего видового творческого инстинкта но без какой-либо заметной творческой одаренности (т. е. имеют ее низшую видовую планку равную высшей планки предыдущей эволюционной ступени как способность оперировать усвоенными алгоритмами, комбинируя их участки, накладывая алгоритмы одного типа на другие, адаптируя к каким-то небольшим личным соматическим и психическим особенностям и находя мелкие вариации тех или иных неизменно в целом воспроизводимых алгоритмов и т. д.).

Это большинство, которое, если продолжить античные реминисценции, уместно назвать демосом, и есть большинство исполнителей, а их положительная ориентация - ориентация на выполнение нормативной морали и на следование за творцами как доминантами - необходимая для обеспечения нашего нормативного симбиотического алгоритма, поддерживается именно их врожденным творческим инстинктом, даже низшая человеческая форма которого предполагает оценку окружающего с точки зрения принципиальной нестабильности алгоритмов, с точки зрения развивающейся алгоритмической системы ( и не важно, что средним представителем демоса эта система воспринимается упрощенно, как система наглядных, доступных для исполнения действий).

Дальнейшее ослабление этого инстинкта до уровня, смыкающегося с творческим инстинктом предыдущей эволюционной ступени и приводит к появлению запредельной паразитической вариации. ( Хотя вполне правомерно говорить о понижении инстинкта эффективности до уровня других высших приматов, - поскольку максимум достигнутого предыдущей ступенью должен совпадать с минимумом последующей, что попросту означает преемственность эволюции, т.е. тот факт, что последующая ступень отталкивается от достижений предыдущей, базируется на них, включая их в себя как начальную точку отсчета, - это совсем не обязательно. Алгоритм хомо сапиенс в начальный период формирования вида неизбежно был промежуточным - т. е. обеспечивающим, в первую очередь, прирост интеллекта как способности усваивать все более длительные, менее прямолинейные и менее привязанные к конкретным предметам последовательности в качестве условия нового уровня творчества, невозможного без предварительного развития низшей ветви познавательно-преобразующей способности, интеллекта, уровень которого в этом смысле является первичной и основной характеристикой любого биологического вида, поскольку определяет для творчески одаренных особей данного вида границы доступных к вычленению алгоритмов внешней среды - и сходство нашего первоначального алгоритма с алгоритмами других видов, осознаваемое археологами именно как "нетворческое существование с отсутствием интереса к чему-либо,выходящему за пределы повседневных потребностей", зафиксировано не только для нашего ближайшего родственника неандертальца, но во многих аспектах характерно и для других подвидов, относимых к, условно говоря, кроманьонской стадии развития) Собственно, вполне понятно, что поскольку инстинкт эффективности данного алгоритма есть побудительный мотив действий, направленных на исключение помех этому алгоритму (мотив выполнения свойственных этому алгоритму моральных норм), то отсутствие человеческой творческой формы инстинкта эффективности означает отсутствие внутреннего стимула "быть моральным" с точки зрения человеческих требований морали. Но, строго говоря, это само по себе еще не должно означать наличие внутреннего стимула "быть аморальным", иметь принципиально агрессивную ориентацию. Однако суть в том, что в условиях человеческого общества животная форма творческого инстинкта эффективности - а правильнее говоря, любая форма кроме творческой человеческой - неизбежно дает принципиально агрессивный алгоритм.

Если у других видов запредельные вариации (т. е. дремлющие на периферии отклонения зародыши иных возможных видовых алгоритмов) совсем не обязательно могут быть принципиально агрессивны по отношению к материнскому виду, поскольку их алгоритмы имеют принципиально общее отношение к миру (как стабильные алгоритмы), а параллельное освоение среды - тем более, что такие алгоритмы родственны и относятся к одной эволюционной ступени - выгоднее чем попытка паразитирования, к тому же неизбежно вызывающая ответную реакцию как минимум равных по силам и неизбежно превосходящих по численности нормальных представителей вида (хотя такие случаи зафиксированы - выше, говоря об агрессии, я для упрощения опустил такой мотив "нехороших поступков" со стороны "приспособленных" как их ответную реакцию на отдельные попытки некоторых "неприспособленных" особей в момент кризиса воровать пищу у членов своей популяции вместо того чтобы сконцентрировать активность на попытках интенсификации обычных действий по добыванию пищи), и плюс к тому сам разброс вариаций мал, их отличия настолько незначительны, что при средних условиях не проявляются, то у нас все наоборот. Отличие одной - даже нормальной - индивидуальной вариации от другой сопоставимо с межвидовыми отличиями (но при нашем творческом инстинкте это как раз и воспринимается в качестве признака общности), любое нетворческое существование несопоставимо менее эффективно не только чем творческое но даже чем нормативное исполнительское, а отличие инстинкта предыдущей эволюционной ступени от нашего имеет принципиальный характер. Рассмотрение в качестве оси мира не творческого поиска, а требования интенсификации своего, неотделимого от себя самого, стабильного алгоритма означает - да еще при отсутствии в силу большого разброса индивидуальных вариаций других идентичных себе - ограничение всего вида данной особью и рассмотрение ей остальных как не подобных, как сырья для повышения своего "качества жизни". Причем, конечно, с точки зрения любой такой вариации остальные вариации всегда кажутся более или менее агрессивными - и не только в силу неизбежного пересечения, взаимных помех, но просто уже потому что оценка эффективности с точки зрения своего алгоритма равна признанию остальных алгоритмов менее эффективными, менее ценными, в той степени в какой они отличаются от данного.

Сориентируй, что надо по этой теме еще. Она и так получилась очень большой, хотя значительную часть я просто копировал, почему и выделил шрифтом.

Как и обещал, сразу после отступления на моральные темы, продолжаю историю говноедов. Хорошо, если в ходе отступления о морали, мне удалось ответить на все твои вопросы. Если же нет, то перебивай и спрашивай.

И так, мы закончили на первых контактах между монголами и Европой. Эти контакты ни к чему не привели. С одной стороны, европейцам не улыбалась перспектива заменить уже знакомых сельджуков на незнакомых монголов. С другой стороны, и монголы, после первых успехов в завоевании Маверранахра (междуречье Аму-дарьи и Сыр-дарьи), дававших прямой выход на истерзанный смутами Иран и Афганистан, как-то сразу расхотели переходить в католичество.

Вообще, если говорить о монголах, то им даже в период расцвета никогда не удавалось завоевывать стран, где они сталкивались с серьезным сопротивлением. Два монгольских десанта в Японию были уничтожены. Из экспедиции в Бирму не вернулся ни один монгол, чтобы рассказать, что там с ними случилось. Во Вьетнаме, где правящий режим всем уже надоел, монголы победным маршем дошли до столицы. Но тут началось массовое восстание, и все монголы были вырезаны. Последние две страны, как легко заметить, по особенностям рельефа напоминают нашу.

Крупнейший успех монголов - подчинение юга Китая. На север их призвали сами китайцы для борьбы с чжурженями (чжурами, маньчжурами). Дело в том, что во время смутного периода 10в, один из китайских претендентов на престол подарил - небескорыстно, разумеется - север Китая племенам кида (кидань, дада), которые, судя по всему были предками монголов (от «дада», иногда писавшегося «тата», вероятно и пошло «татары»). От кида, кажется, пошло название китай (первоначально-китат), т.е. та территория, часть которой принадлежит кида.

Кидане помогли претенденту, провозгласили свою северную династию Ляо, но были разбиты своими вассалами-чжурженями (также с подачи китайцев). Захватив города на севере, чжуржени совсем не торопились их возвращать и провозгласили свою династию Цзинь. Им удалось переманить на службу некоторое количество образованных китайцев, вполне сведущих в администрировании. Им также удалось распространить свою сферу влияния далее к югу, а на севере, т.е. в степи, они установили свою власть над окрестными племенами, включая монголов. Для разгрома чжурженей и были приглашены усилившиеся к тому моменту и отложившиеся от чжурженей монголы (Чингиз-хан, кстати, пока не стал ханом, был мелким чжурженьским наместником). Чжурженьскую столицу союзные войска брали вместе. Но потом монголы справедливо решили, что им нет смысла отдавать китайцам (весьма одряхлевшей династии Сун) завоеванный, в основном ими, север. Они попробовали провозгласить на северных землях свою династию Юань. Неизвестно, сколько бы длилось противостояние этих династий, но монголам, пользуясь всеобщей продажностью, удалось вскоре подкупить стоявших против них пограничных военачальников, и вместе с ними ударить на юг Китая. Правда, несмотря на все попытки наладить хоть какую-то экономическую жизнь, этого, судя по всему, не удалось даже с помощью китайских чиновников.

Огромный разоренный войной (да и без войн разоренный) Китай быстро распался на исторические области (в некоторых, например, воевавшей с сунцами Сися) о монголах, кажется, и не слышали. Кончилось все восстанием одного из провинциальных военачальников и провозглашением "национальной династии" Мин (1340г). После чего остатки монголов бежали в родные степи.

Вот таковы были успехи монголов на Дальнем Востоке. Как ни странно, они долго удерживали часть Ирана и Индии (куда им удалось прорваться через Афганистан. Правда, уже вскоре собственно монгольской династии там не было - правили потомки старой знати, хотя элементы монгольской культуры в теории сохранялись. Но это - теория. Например известный бандит (в прямом смысле) Тимур с удовольствием возводил свой род к Чингиз-хану.

Вот таковы были успехи монголов за пределами Европы. В Европу монголы сунулись лишь однажды. Даниил, князь Галицкий, поначалу не хотел их пропускать. В битве под Галичем его воеводы положили 20 тыс монголов, и, казалось на том инцидент и исчерпан. Но когда монголы подошли со 130 тыс, в княжестве Даниила свирепствовала смута (кажется, там что-то было связано с интригами его незаконнорожденного сына, которого поддержали некоторые города княжества). Плюс к тому, Даниил сам постоянно воевал с поляками, и союз с монголами был ему выгоден. Как бы то ни было – охотно или нет - Даниил заключил с монголами союз (признав себя вассалом на особых условиях) и пропустил монголов на Польшу. В Польше монголы ограничились победоносным рейдом, в ходе которого им удалось разбить наспех собранное королевское ополчение. Нет, чтобы тут же повернуть назад, так они двинулись на Чехию. Чехи, однако, уже были предупреждены и успели собрать 70-тысячную армию, в том числе и рыцарскую. Сначала под Ченстоховым (это в Польше), а затем под Оломоуцем монгольская армия была, как и следовало ожидать, разбита (а заодно другая часть монголов была разбита болгарами).

С тех пор западней Руси монголы уже не совались. Исключение – рейды с переменным успехом в этнически близкую им Венгрию, да поход 80 тыс. монголов в Литву. Но там, как понимаешь, природа столь же неблагоприятна, как у нас. Что стало с этими монголами, до сих пор никто не знает. Зато известно, что литовцы вместе с поляками вскоре отвоевали Киев, а чуть позже (не помню точно год - в самом начале 14в) разбили монголов в донских степях (правильнее, в междуречьи Днепра и Дона, так называемом "Диком поле"). С тех пор, кстати, Украина и стала принадлежать всяким злобным полякам, а монголы утратили остатки славы грозных степных воинов.

Ты, наверное, помнишь, что до великой сечи на Поле Куликовом оставалось несколько десятилетий. До Поля Куликова мы дойдем чуть ниже, пока же скажу, что никаких археологических подтверждений данной сечи до сих пор не обнаружено - копали там усердно целые поколения советских археологов, да так ни до чего и не докопались. Нашли несколько наконечников стрел, что-то еще - словом, нашли то, что и мы с тобой без всяких столетних раскопок найдем где угодно. Негласно решили, что великое летописное Поле было, вероятно, в каком-то другом месте соединения Непрядвы и Дона, а может и не на Дону (мало ли их, рек всяких). Кстати,- и в тему, чтобы не отвлекаться далее - известная осада Козельска тоже не получила никаких археологических подтверждений (решили - на полном серьезе - что это какой-то другой Козельск).

Посмотрим, что происходило в Московии в течение этого времени (скажем, от монгольского завоевания до начала обратной экспансии поляков и литовцев). Хвастаться, сам понимаешь, особенно нечем.

Русские князья наперебой пытались заполучить ханский ярлык на великое княжение (Россия, кстати, считалась не вассальной страной, а личным улусом - не помню уж кого из чингизидов, кажется, Джучи, нелюбимого сына Чингиз-хана). Процедура получения ярлыка была проста. Надо было взять жену (желательно, молодую) и отправиться на поклон в орду. Там следовало предоставить свою жену в пользование тому чингизиду, от которого зависела выдача ярлыка. Затем надо было облобызать его ноги либо слепок его ног (басму). Если все было сделано удовлетворительно, чингзид мог выдать ярлык на княжение.

Русские князья - из высшей государственной мудрости, как пишется в учебниках - регулярно ездили за ярлыками. Что касается Московии, то вожделенный ярлык на великое княжение был предоставлен ей (точнее - Ваньке Калите, кажется в 1343 году) после подавления московскими войсками восставшей против монголов Твери. (Если не путаю цифры, то как раз через десяток лет после разгрома монголов поляками и литовцами в степях) Оттуда и пошло "собирание земель русских".

Ну вот, дошли мы до "собирания земель русских" вокруг Москвы. Поворотным пунктом здесь считается уже упоминавшееся Поле Куликово. Но прежде еще раз вспомним о монгольском завоевании. Я думаю, его сценарий был прост. Заслышав о приближении бусурман, каждый хватал жену и детей и бежал в лес - а князь и бояре пусть сами разбираются. Тем более, что народ был уже в достаточной степени деградировавшим благодаря векам негативного отбора. (Хотя, если вспомнить летописи и сказания, вырисовывается картина не столько деградации "народа", сколько его отчуждения от "власти" - Рязань, с каменными стенами и большим гарнизоном, пала за 5 дней, маленький, не имевший серьезных укреплений и защищавшийся немногочисленными жителями Зарайск продержался больше недели, а привратник зарайского князя Евпатий, собрав окрестных жителей, еще и умудрился положить много монголов, ударив им в тыл).

Так вот, великий князь Димитрий и его храбрые воины. Дело в том, что Мамай не был ханом. Он был темником, генералом по-нашему. Он действительно попытался провозгласить себя ханом, набрал всякого сброда, но был разбит и вынужден бежать из Орды под крылышко своих польско-литовских покровителей, чьей креатурой он и был. По пути Мамай - а пути ему, собственно, все были отрезаны (не думаю, что его и навербованный им сброд с радостью приняли бы где-нибудь в Кракове) - решил поживиться в чужом улусе. По требованию Орды, князь Димитрий выступил против Мамая. Как я уже сказал, доказательства Куликовской битвы отсутствуют. Хотя вроде бы есть свидетельства, что поляки и литовцы сопровождали Мамая до России (возможно, готовясь ему помочь в случае сражения). Как бы то ни было, мятежный генерал ушел к единоверцам в Крым, где был убит (возможно, в результате интриг Орды).

Что касается Москвы, то ей в ближайшие годы пришлось перенести многое. Тохтамыш, ордынский хан, по требованию которого, Дмитрий должен был выйти против Мамая, двинулся на Москву (что можно рассматривать как еще одно подтверждение мифологичности Куликовской битвы), но повернул назад "благодаря всенародному молебну и заступничеству" какой-то иконы (не помню, надо узнать в РПЦ, икона очень почитаемая, хотя Тохтамыш, прежде чем повернуть назад, Москву, по многочисленным сообщениям источников, все-таки немного пожег). Один раз Москва была захвачена поляками, которые, впрочем, были тут же изгнаны населением (поляков все русские летописи упрекают в излишнем высокомерии, думаю, здесь немало истины - вспоминаются слова маркиза Кюстина по поводу поведения французов в Италии: «Такое впечатление, что наши просто не считали итальянцев людьми»). Несколько раз на Москву совершали набеги крымские татары. Но и сама Москва, несмотря на все получаемые пиздюли продолжала "собирать земли русские".

Шел уже 15 век. В Европе там всякие Бэконы да Монтени. А у нас весело ссали с крыльца и рассуждали о"Третьем Риме". Иван 3 женился на Софье Палеолог, которая и привезла из павшей уже Византии все эти разговоры, надолго ставшие нашей официальной идеологией. И ничего, что после знаменитого Стояния на Угре (до сих пор не пойму, кто там против кого стоял, поскольку монголов к тому времени уже не было) крымские татары регулярно жгли Москву. Главное, что появилась официальная идеология, а Иван3 неожиданно добился огромного успеха (точнее, он лишь подобрал этот свалившийся ему в руки успех). Тоже есть такая интеллигентская версия: вот, если бы Москва не завоевала Новгород, все пошло бы по другому. Обрати внимание - я не разу не упоминал о Новгороде. Во время пришествия монголов Новгород оказался ничуть не затронут всеми этими делами. По официальной версии, монголы туда просто не дошли. Но есть некоторые соображения, заставляющие думать, что косвенное влияние на Новгород всех этих дел оказалось весьма негативным.

К 13 веку Новгород, как кажется, уже был сильно интегрирован в традиционный российский промысел - продажу сырья. Через Новгород в Европу шла пушнина, пенька, деготь. Известный татарский холуй Александр Невский несколько раз избирался новгородским князем (хотя и изгонялся тоже). Если верить некоторым прогрессивным историкам, Александр держал даже отряд монгольской конницы, которая, якобы решила битву на Чудском озере. Не знаю, знаю только, что Александр зачастил в Орду и сумел быть там на хорошем счету. Это, впрочем, не помогло ему ни в соискании ярлыка ни в улаживании споров внутри города. А споры между различными торгово-промышленными группировками доходили до самых настоящих сражений. За полтораста лет, прошедших между появлением монголов и падением Новгорода, в городе произошли какие-то процессы, мне, да и не только мне, плохо известные. Возможно, сказалось снижение идущего через Новгород товарооборота с соответствующими перегруппировками внутри (учтем, что русские князья наперебой возили в Орду не только жен, но и пушнину; учтем закрытие пути "из варяг в греки", а также политические изменения в Европе). Как бы то ни было, когда Иван3 подошел к Новгороду, надеясь его слегка припугнуть, выяснилось, что защищать город в буквальном смысле некому. Так Новгород вошел в состав Государства Российского, до того ограничивавшегося лишь Москвой да окрестными городами.

Вот тут и пошли земли русские собираться. Был потом еще один Ванька, ласково прозванный в народе Грозным. Лупил он этот народ почем зря. В недавно расшифрованных Синодиках (поминальные записи о каждой убиенной душе, заботливо составлявшиеся Иоанном) историки к огромному удивлению обнаружили совсем не то, на что рассчитывали. Считалось (официально), что царь железной рукой ломал боярскую оппозицию. Увы. Подавляющее большинство записей относилось к людям низкого сословия (торговцам и ремесленникам, с которых, полагаю, было что взять). Конечно, и боярам при случае доставалось. Но если охарактеризовать правление этого Грозного Ваньки кратко, то все, что он делал было направлено на создание террористического режима личной власти. Кончилось все катастрофой на всех фронтах, проигрышем Ливонской войны, очередным сожжением Москвы крымскими татарами. Его фактический преемник Борис Годунов был, судя по всему, единственным русским царем, пытавшимся провести хоть какие-то разумные реформы (за что его до сих пор не любят). Затем началось известное тебе Смутное время. Трудно оценивать политику Лжедмитриев, тем более, что при всех благих европейских начинаниях, они реальной опоры здесь не имели. А забитый и деградировавший русский народ всегда предпочитал понятный кнут в руках своего понятного барина (я же недаром уделил столько места векам негативного отбора и особому географическому положению Московии).

Дошли и до Романовых. Двое первых проводили крайне консервативную политику. Положение при них чем-то напоминает нынешнее. Основным торговым партнером России была Англия. Основным портом - Архангельск. Существовали крупные картели экспортеров, крупные банки. Я не помню точных цифр, но могу сказать с уверенностью, что члены правящей семьи сидели по уши в долгах. Где могли, расплачивались всякими концессиями (оттуда, например - строгановские солеварни), где не могли - трудно сказать, чем расплачивались. Я точно запомнил, что один из великих князей имел долгу 10 млн рублей - тогдашних рублей, вдумайся в эту цифру. Англии нужна была не только пушнина, но также пенька и деготь. Все это гнали в неимоверных количествах. Гнали, кажется, и что-то еще. Думаю, что английский флот многим обязан первым Романовым. Я ведь не перечислил другие экспортные товары - гнали все, на что был хоть какой-то спрос.

Эту ситуацию трудно назвать нормальной, но она давала хоть какой-то шанс. Однако, пришел Петр. Принято считать, что современная Россия оттуда и начинается. В ближайшей взаимосвязи Колосс на глиняных ногах (Маркс о России, если помнишь) прослеживается от Петра. О более глубоких взаимосвязях я уже говорил. Петр реализовал основную задачу, стоявшую перед системой.

Она проста - выкрасить фасад, оставив внутри вши (т.е. выкрасить так, чтобы вши лезли не из всех щелей). С этой задачей он, вроде бы, справился. Кстати, вопреки известному мнению, именно Петр довел до логического конца построение крепостного права. Вообще, если брать суть, а не форму, то его идеалом был, скорее, Китай, чем Европа. Тут он просто не мог не преуспеть, поскольку единственное его расхождение с верноподданными царскими дворовыми («российским дворянством») заключалось в том, что не всем подданным хотелось служить. Но Петр на этом настаивал. В отношении других сословий (не говоря об окончательном лишении крестьян всяких прав) он ввел жесткую гильдейско-цеховую систему. В Европе она была уже анахронизмом, и в описываемое время реально действовала только в Японии и Китае.

Петр первым выдвинул известный лозунг: догнать и перегнать. Делалось это очень просто. Нужен, например, чугун для пушек. Демидов поставил много, но все равно не хватает. Вопрос: почему не можешь больше? Ответ: так ведь, Ваше Величество, у меня мужички в шахтах с утра до ночи вкалывают, почитай, половина из 10 тыс уже перемерла. Резюме: завтра идешь в Приказ, отписываешь еще 20 тыс, и чтоб через месяц пушки были.

Точно таким образом решались все вопросы. По официальным данным Россия в начале века почти догнала по производству чугуна Англию. Но уже к середине века производство упало в 8 раз - мужичков не хватило.

Вообще, Петр довел эту систему - построения пушек, кораблей и т.д. на костях - до совершенства. Вспомни хотя бы строительство Петербурга. И именно с этой системой Россия вступила в 19 век (а затем и в 20-й).

Заодно, или вначале, попытаюсь ответить более определенно на вопрос, заданный тобой по телефону.

Впрочем, ты мне задавал его и раньше, а я, со своей стороны, приложил максимум усилий, чтобы ответить тебе обстоятельнейшим образом. Хорошо, что мы переговорили сейчас еще раз, расставив акценты. Сразу учтем, что речь идет о процентном соотношении (хотя ты настаиваешь и на максимальном значении, т.е. что у благородного сословия высшая планка выше). Сразу запомним еще один термин психологов "референтная группа". Под референтной группой принято понимать всех тех, чье мнение важно для данного индивида (при этом мнение других может игнорироваться).

Мораль действительно есть система запретов. Нельзя делать то-то и то-то. Вопрос: в отношении кого? Любая сословная мораль подразумевает наличие референтной группы (ты пока не возражай, возражений коснемся потом). Кстати, о нравственном упадке французской аристократии писали не раз, например - герцог Ларошфуко, более известный как автор "Максим", но также и автор мемуаров. Впрочем, ты и сам можешь судить об этом даже по весьма опоэтизированной трилогии Дюма (там некоторые сюжеты заимствованы у Ларошфуко, почему и вспомнилось к слову).

Но не будем сбиваться на конкретные примеры. В сущности, твоя точка зрения сводится к выраженному акценту на роль воспитания. Я не отрицаю его роли, но я исхожу из твердого убеждения, что нельзя воспитать (развить, довести до максимума и т.д.) то, что в данном индивиде не заложено. То есть, можно, но - привить как чисто внешнее, как нечто действующее лишь в пределах референтной группы (а значит - не действующее, если мы согласимся, что любой моральный запрет должен выполнятся вне зависимости от обстоятельств).

Хорошо, давай исходить из предположения, что есть некое высшее сословие, представители которого с детства воспитываются в самых строгих правилах морали, и некое низкое подлое сословие, где слова мораль и не слыхивали. Давай отбросим тот очевидный факт, что любая аристократическая, сословная и т.д. мораль в некоторых аспектах может противоречить нормальной человеческой - будем говорить только о совпадающих аспектах. Давай также установим некоторое условное распределение по такому критерию, как врожденная предрасположенность к морали. Пусть, допустим, 10% врожденно ориентированы на соблюдение моральных норм, 10% врожденно аморальны. Оставшиеся 80% находятся между этими полюсами (крайние - ну пусть еще по 10% - примыкают к тем или другим, а основная масса, т.е. 60%, находится посередине, т.е. предрасположена к выполнению некоторых общепринятых норм и легко поддается воспитанию, влиянию среды и т.д.).

Думаю, не очень тебя удивлю, если скажу, что первые 10+10% будут людьми либо просто высокой либо очень высокой порядочности. Напротив, вторые 10+10% будут говноедами (воспитанными, с присущим их кругу лоском), сдерживаемыми страхом ответной реакции и делающие всякие гадости лишь тогда, когда это безопасно, когда есть формальный повод для этого (война, например). Но нас, конечно же, интересуют зависимые от воспитания 60%. И тут я - отчасти соглашаясь с тобой в отношении роли воспитания - скажу одын умный вэщь. Говорил я это неоднократно, и мое желание дать тебе прочитать свою книгу как раз и объяснялось тем, что она весьма косвенно относится к социологии, экономике и т д. Я, скорее, определил бы ее как морально-этический трактат. Так вот, обычного среднего человека не надо учить основным нормам морали. Они - врожденные. Можно учить лишь интерпретации этих норм. В одном из предыдущих писем я акцентировал (или мне казалось, что акцентировал) внимание на том обстоятельстве, что любая мораль является видовой моралью. Применительно к двуногим это означает, что небольшая часть - врожденная элита - изначально, инстинктивно, склонна к выполнению моральных норм в их широчайшей интерпретации (скажем, имеет врожденное уважение к личности, ко всему спектру прав и свобод). Корректировка здесь может быть лишь самая минимальная. Большинство же, демос (наши условные 60%), врожденно предрасположены к выполнению лишь тех основных норм, которые соответствуют их врожденному алгоритму, их врожденной жизненной функции ("не убий"- согласны, это правильно. А вот всякие "свободы печати" - на хер они нужны? Придумали их всякие умники...). Вот здесь корректировка необходима. Учтем, что демос естественным образом предрасположен ориентироваться на доминантов и соответствовать их реакции. Если в нашем гипотетическом высшем слое доминантами являются люди высокой морали, если они и своим примером и обычным обучением с детства прививают свои принципы демосу, то результат будет примерно тот, на котором ты настаиваешь - будет высшее сословие, подавляющее большинство которого будет являться носителем аристократической (в лучшем смысле слова) морали. Однако, как следует из сказанного, по крайней мере для значительной части этих 60% (демоса), следование высокой аристократической морали должно подпитываться опорой на устойчивую сферу идентификации (допустим, на осознание своей принадлежности к избранному слою). Кроме того, не следует подвергать их давлению провоцирующих обстоятельств - некоторые выдержат достаточно сильное давление, но многие быстро сломаются.

Теперь представим себе ситуацию в нашем гипотетическом подлом сословии. Распределение врожденных способностей одинаково. Если представить, что оба сословия никак не соприкасаются, просто живут по соседству, то ситуация здесь будет определяться теми же факторами. Но у нас речь идет о двух сословиях одного государства. Соответственно, они как-то между собой взаимодействуют. Посмотрим, как может выглядеть такое взаимодействие и как оно может повлиять на распределение моральных качеств среди членов одного и другого сословий. Ты наверняка знаешь, что одной из основных идеологических догм сословного строя является широко провозглашаемый отбор в дворянство "достойных" снизу. К сожалению, на практике этот отбор шел по отнюдь не лучшим качествам. Однако, стоило какому-нибудь Гансу чем-то заслужить дворянство, как он - даже если в действительности был отъявленной мразью - должен был соответствовать требованиям своей новой референтной группы. Я не противоречу себе, сразу начав с отбора по негативным критериям. Сам понимаешь, что было бы, если мудрые и порядочные вышестоящие отбирали бы по критерию выдающихся моральных качеств, замеченных ими в том или ином молодом плебее (вроде как в «Государстве» Платона) . Но нас с тобой интересует возможность понять и объяснить тот факт, что среди представителей высших слоев все-таки, выразимся так, градус морали был выше. Так вот, чем бы этот Ганс не заслужил дворянство (хорошо, если не предоставлением своей задницы хозяину - в христианской Европе, при строжайшем официальном запрете гомосексуализма, предоставление данных услуг было достаточно распространенным способом выслужиться - в России тоже, Малюта Скуратов, например). Так вот, чем бы Ганс не выслужился, его сын становился полноправным членом сословия, проходил соответствующее обучение и твердо усваивал определенные нормы морали (надеюсь, он врожденно не относился к упомянутым 10% говноедов). Учтем, что необходимость нормального функционирования государства заставляла действительно рекрутировать из нижних слоев общества и совсем других Гансов. Для этого существовало множество каналов выслуги. Эти другие Гансы врожденно являлись носителями аристократической морали и из числа, так сказать, предлагавшихся на рынке разнообразных частных норм и правил поведения естественно и с жаром отбирали и выполняли те, которые в их глазах были синонимичны понятию "аристократия".

Продолжу с того, на чем остановился. При беспристрастном рассмотрении вопроса, мы приходим к выводу, подтверждающему твое мнение. В высшем сословии должно быть больше носителей высокой морали. Во-первых, благодаря некоторому притоку порядочных людей снизу. Во-вторых, благодаря просто даже лучшим условиям развития личности (свободному доступу к достижениям культуры). Кстати, давай не будем забывать тот факт, что высшее сословие всегда обязано было выполнять административные и культурные функции. И как идеологическим оправданием власти КПСС была борьба за построение коммунизма и связанное с этим поддержание среди членов партии соответствующего "морального облика", так идеологическим оправданием привилегий аристократии была обязанность обеспечения нормальной деятельности государства и связанное с выполнением этих функций поддержание высокой аристократической морали. Пусть "моральный кодекс строителя коммунизма" соблюдался не слишком хорошо, пусть немало дворян совершало неблаговидные поступки, но оба кодекса считались незыблемой нормой и руководством к действию. В сущности, теоретически полагалось, что дворянство (как и КПСС) является слоем, посвятившим себя служению всему обществу. И попасть в этот слой (и оставаться в нем) можно лишь при наличии соответствующих качеств.

Что касается низшего сословия, то несмотря на отток наиболее одаренных его представителей наверх, оно - при нормальных, подчеркиваю, условиях - совсем не должно было бы быть подлым. Просто даже в силу того, что рядовые члены популяции всегда ориентируются на доминантов. Но вот только о нормальных условиях трудно говорить даже применительно к Европе.

Вообще же, как понимаешь, рыба гниет с головы. Высшее сословие было, скорее, носителем кастовой морали, подразумевавшей презрение к "простолюдинам", что вызывало у последних соответствующую реакцию. Но лишь у немногих это выливалось в достойное противостояние. Большинство превращалось в обыкновенных рабов, действительно оправдывающих название подлого сословия - ежедневное холуйство с периодическими вспышками пугачевщины. Тут о высокой морали говорить трудно.

Что касается еще одной формулировки твоего вопроса (насчет всякого хамья). Образование и воспитание играет здесь лишь второстепенную роль (выше я уже не раз говорил об этом). Да ты и сам, думаю, не раз встречал образованных хамов, умеющих хамить без применения ненормативной лексики. Встречал, думаю, немало людей малообразованных, которых никак нельзя было назвать хамами. Речь надо вести о врожденных качествах, о видовой принадлежности. Об этом я постарался написать в предыдущих письмах.

Конечно, я рассуждал здесь с известной долей упрощения. Может быть, что-то более конкретное на эту тему всплывет в ходе оставшегося изложения российской истории (некоторые вещи у нас всегда проявлялись гораздо нагляднее, чем в Европе - например, российское дворянство изначально отличалось от европейских нобилей, крепостные крестьяне, сам понимаешь, не были аналогом пейзанов, а города и торгово-ремесленный слой вообще трудно сопоставить с бургами и буржуа ).

Ну а на этом пока заканчиваю и жду уточняющих вопросов.

И так, шел 18-й век, плавно перетекая в близкий к нам 19-й. Россия выкрасила фасад, стремясь выглядеть по-европейски. Разумеется, это не могло обмануть никого в Европе (которая, впрочем, за исключением немногих стран, сама находилась в своей рифме). Внутри России тем более трудно было обмануться. Другое дело, что нормальных людей, у которых российское говноедство вызывало аллергию, было не так уж много.

Они выбивались тем негативным отбором, о котором я говорил. Никто не знает, в какой степени - особенно, применительно к "качествам", связанным с деятельностью мозга - может смещаться спектр генофонда популяции. Вообще, есть работы, доказывающие на примере селекции растений, что изначальный генофонд сохраняется полностью, и при прекращении действия фактора целенаправленной селекции, проявляется в полном объеме (т.е. опять начинают появляться особи с теми же признаками, которые вроде бы уже считались ликвидированными). Правда, мы устроены чуть посложнее растений. Хотя, возможно, мы должны иметь и больший запас прочности. Но, как бы то ни было, ситуацию можно описать и в более простых терминах. Допустим, негативный отбор не вызывает смещения спектра генофонда (хотя, по логике, какое-то смещение быть должно). Но аномальные условия, во-первых, могут заставить лучшую - т.е. рассчитанную на нормальные условия - часть генофонда "дремать", оставаться нереализовавшейся в определенных генетических комбинациях.

Попытаюсь пояснить, что я имею ввиду, на примере наглядно наследуемых соматических признаков. Допустим, высокий рост является для данного биологического вида ценным качеством. При нормальных условиях самки стремятся рожать от рослых самцов, а самцы предпочитают рослых самок. Низкорослые дают меньше потомства, рослые - больше, а само их потомство понемногу становится более рослым. Средний рост популяции увеличивается. Но вдруг условия резко изменились. Допустим, высокий рост стал опасен, стал неудобен для добывания пищи и т.д. - т.е. снижает шансы на выживание. Самки начинают предпочитать низкорослых самцов, самцы - низкорослых самок. Причем, часть рослого потомства гибнет, тогда как низкорослое выживает полностью. К тому же действуют и другие механизмы, подавляющие реализацию нежелательных генов (рослый самец не обязательно даст рослое потомство). В итоге, средний рост популяции снижается. Гены, отвечающие за высокий рост в популяции сохраняются, но дремлют. Если нормальные условия восстановятся, пойдет обратный процесс повышения среднего роста популяции. Никто не может сказать, смещается ли при этом спектр генофонда, т.е. оказывается ли часть генов высокого роста безвозвратно утерянной. Генетики сами толком не понимают, что такое ген, генофонд и т.д. Но по логике, как кажется, следует ожидать, что некоторый потенциал повышения роста популяции ослаблен.

Впрочем, пусть даже лучшая часть генофонда не дремлет. Допустим, что рождается стабильный процент талантливых и порядочных людей. Но аномальность говноедских условий, во-первых, подавляет и извращает их развитие, во-вторых, не позволяет себя проявить, в-третьих, в случае попытки проявить свои лучшие качества, приводит их к столкновению с окружающими говноедами и, вероятно, к уничтожению или самоуничтожению. В результате процент говноедов и их влияние растет, процент нормальных людей снижается. К тому же, большинство населения, врожденно податливое к внешним условиям (те условные 60%) волей поневоле естественным образом превращается в говноедов.

Вобщем, с какой стороны ни посмотри, а негативный отбор действует. Я уже говорил, что способ организации общества - четкая видовая характеристика. Каждый биологический вид имеет свои формы отбора в иерархию, брачные ритуалы и т.д. Даже если у каких-то видов они во многом совпадают, то все равно у каждого есть свои строго соблюдаемые нюансы, отличающие его от других. Россия была всегда организована в соответствии со способом существования того биологического вида, который мы здесь обозначаем словом говноед.

Вторая половина 18-го века (частью - начало 19-го) стала для России временем окончательного оформления той системы, которая логически неизбежно привела к Октябрю.

Возможно, тебя удивит это суждение. Слишком много нам - на примере "великой русской литературы"- с детства вдалбливали в голову противоположное. Впрочем, русская литература далеко не единообразна (вспомни, например, Россию "Мертвых душ"), да и для понимания реального исторического процесса, художественная литература - источник лишь вспомогательный.

Екатерина, бедная немецкая княжна (принцесса), по случаю попавшая на российский престол, отличалась не только всем известной сексуальной озабоченностью, но и хитростью. Пользуясь тем, что Петр III много времени проводил с любовницей и предоставлял Екатерине относительную свободу, она быстренько завела связь с молодыми туповатыми гвардейцами (братья Орловы и компания), подтолкнула их к убийству мужа и превратилась в Самодержицу всея Руси. Однако, вполне сознавая, что является чужой в этой стране, она постаралась максимально расширить площадь опоры. Легче всего это было сделать, отменив некоторые – касающиеся дворянства - «китайские» аспекты установлений Петра I. Это она и сделала (Указ о вольности дворянства).

Что касается «российского дворянства», то оно, как я уже говорил вначале, формировалось в условиях, дающих преимущество всяким говноедам. Иногда эта тенденция резко усиливалась (при Ваньке Грозном, например, или, хотя и в меньшей степени, при Петьке Великом), иногда чуть ослабевала. Но в целом, холуйство было присуще «дворянству» в значительно большей степени, чем европейским «нобилям». Во Франции процесс превращения нобилей в придворных с параллельным усилением чиновничье- бюрократического аппарата, закончился Революцией (которую, кстати, инициировало и поддержало значительное количество нобилей, особенно провинциальных). В России процесс еще более жесткой бюрократизации с выделением целого слоя фаворитов и холуйствующей придворной тусовки, дополненный бесконтрольной властью «вольных дворян» над крепостными рабами, как всегда закончился очередной пугачевщиной.

Екатерина, разумеется, цену своим подданным знала. Несмотря на то, что сама была вполне законченной сучкой, иногда – видать под влиянием читанных в детстве рыцарских романов – вполне наглядно демонстрировала «вольным дворянам» свое отношение к разнице между ними и «нобилями». Яркий пример – история с княжной Таракановой («принцессой Владимирской»). Когда самозванка (точно не известно, но скорее – самозванка) появилась в Европе и была принята при некоторых дворах как настоящая претендентка на престол, Екатерина по понятным причинам весьма встревожилась. Тут, казалось бы подвернулся удобный случай – Тараканова, путешествуя от двора к двору, встретилась с Радзивиллом, который, будучи падок на смазливых девок, пригласил ее в одно из своих польских имений. Радзивилл считался вассалом Екатерины, поскольку большая часть его огромных имений располагалась на Украине. Екатерина послала гонцов с требованием выдать самозванку. Радзивилл удивился и ответил : «Матка-государыня знае, що я для нее – усе зроблю. Но такэ – ни як нэ можно.» Екатерина наложила арест на украинские имения и пригрозила их полной конфискацией. Радзивилл ответил: «Да нехай, якщо ей трэба. Но выдати – ни як нэ можно». Вскоре самозванка ему надоела, и он, сопроводив ее деньгами, отправил далее кататься по Европе. Самозванка направилась в Италию. Тогда фаворит Екатерины граф Гришка Орлов предложил свои услуги. С большой эскадрой он приплыл в Италию, долго ухаживал за княжной, разыгрывая безумную любовь и полную готовность подчиненного ему флота посадить княжну на российский престол. В итоге он заманил ее на свой корабль, тут же заковал в цепи и торжественно доставил Екатерине. Екатерина выдала ему большую денежную награду, отписала крупное имение с несколькими тысячами крепостных и т.д., но, к огромному изумлению наблюдавших это «вольных дворян», сразу отдалила его от себя и больше к себе не подпускала. Но совершенно потрясены были «вольные дворяне» ее изменившимся отношением к Радзивиллу (которого она вполне справедливо почитала обыкновенным шалопаем). Она тут же возвратила князю все конфискованные имения и направила официальное приглашение почаще бывать при ее дворе. С тех пор, всякий раз когда Радзивилл приезжал, она принимала его с подчеркнутым уважением и однажды даже дала в его честь бал.

Наследовавший ей Павел вряд ли был таким тупым солдафоном, каким его стали изображать впоследствии. Его требования к разболтавшимся «вольным дворянам» были вполне логичны. Вы, «вольные дворяне», разыгрываете перед мещанами больших господ, пользуетесь крепостными девками, заставляете мужичков плюхаться перед вами на колени, порете их на конюшнях. Из-за вас каждый год армии приходится подавлять десяток-другой крестьянских бунтов. А благодаря чему и кому вы процветаете – благодаря системе и олицетворяющему эту систему Е.И.В. Так что, будьте добры, подчиняйтесь беспрекословно и оказывайте Государю те знаки почтения, которые требуете от своих мужичков.

Дворянскими девками Павел, вроде бы не пользовался, зато все необходимые знаки почтения требовал неукоснительно. Вплоть до коленопреклонения перед его проезжающим по улице экипажем (так простудилась и умерла жена одного из заговорщиков – Пассека – она вынуждена была во время распутицы сделать глубокий книксен и присесть на колено прямо в луже, т.е. там, где застал ее проезжающий экипаж Государя). Случись такое с какой-нибудь крестьянкой Пассека, никто бы и внимания не обратил и воспоминания об этом случае до нас бы не дошли. Но – «вольная дворянка»… Против Павла был составлен заговор и на престол взошел Александр.

Зная судьбу своего отца, Александр всячески хитрил и заигрывал с «вольным дворянством». Атмосфера его царствования с детства всем известна по слегка поэтизирующему ее роману Толстого. Придворная тусовка «вольных дворян» - по Грибоедову. Не будем этого касаться, чтобы не тратить лишнего времени. Упомяну лишь о некоторых достаточно характерных мифах, относящихся к войне 12-го года. Во-первых, реальные предпосылки для победы над французами создал никакой не Кутузов (серьезные историки однозначно считают его просто «льстивым царедворцем» и не более того). Спас русскую армию Барклай, прилагавший огромные усилия, чтобы избежать такого желанного для Наполеона генерального сражения (в котором русская армия была бы наверняка уничтожена, особенно если бы сражение произошло тогда, когда его все начали громко требовать – еще задолго до потери Смоленска, т.е. еще при численном перевесе французов). У Александра, видимо, хватало ума верно оценить происходящее, и несмотря на вопли «вольных дворян», скорбящих о своих разоряемых имениях, он до последнего поддерживал Барклая и его тактику – выводить армию из-под удара основных сил французов, изматывать наступающего противника арьергардными стычками и ждать, когда – благодаря этим стычкам, благодаря необходимости для французов оставлять гарнизоны на огромной завоеванной территории и растягивать коммуникации, благодаря возможности пополнять русскую армию в ходе отступления – русская армия получит наконец численный перевес и позиционные преимущества. Недаром же Барклай был снят только тогда, когда эта цель была уже достигнута. Первое, что сделал Кутузов – проиграл Бородинское сражение. От полного уничтожения русскую армию спас сам же Наполеон, - когда сражение было уже выиграно, он дал приказ гвардии идти добивать противника, но в последнюю минуту передумал и отменил приказ, побоявшись задействовать свой самый грозный резерв за тысячи километров от дома (согласно легенде, его напугали несколько прорвавшихся на фланге казачьих эскадронов). Император Наполеон образца 12-го года был уже далеко не тот генерал Бонапарт образца Итальянского похода и даже не тот Первый Консул образца экспедиции в Египет, который сочинял вдохновенные призывы к феллахам, агитируя их за демократию и равноправие ( феллахи, послушав диковинные речи толмачей, бежали за советом к ближайшему мулле и, получив его благословение, шли воевать с неверными). Теперь во Франции торжествовал полицейско-бюрократический режим Наполеона, при котором заправляли всякие фуше, талейраны и говноеды всех мастей. Из так называемой «железной когорты» друзей его юности в России с Наполеоном был лишь рубака Ней, славившийся в армии своей храбростью, но отнюдь не умом. Остальные спились и либо покончили самоубийством (как Дюрок), либо погибли в очередном бессмысленном сражении. Конечно, у Наполеона еще были и редкие минуты угрызений совести и отдельные просветления. Когда пьяный Дюрок вламывался на какой-нибудь пышный императорский прием и устраивал скандал, Наполеон молчал и только пытался обратить все в шутку. Когда ему сообщили, что Ланн смертельно ранен, он бросил все и прискакал под Ваграмм. Очевидцы сообщают, что Наполеон целый час стоял на коленях у постели умирающего, плакал и просил прощения, а Ланн поносил его нецензурными словами и называл убийцей и предателем идеалов Революции. Но в России с ним не было ни Ланна ни Дюрока, а деградация самого Наполеона зашла уже слишком далеко.

Тут мы плавно переходим к следующему мифу – «дубине народной войны». Никакой «дубины», разумеется, не было. Были охоты крестьян на отдельных французских мародеров, были убийства и ограбления заблудившихся при отступлении солдат. Но в целом, эта пресловутая «дубина» сама предлагала себя Наполеону. С момента вступления на территорию России и вплоть почти до Бородина в ставку Наполеона почти ежедневно приходили делегаты крестьянских сходов и просили его объявить об отмене крепостного права, предлагая при этом условии записываться добровольцами во французскую армию. Наполеон приказывал гнать их в шею и садился писать очередное письмо в Санкт-Петербург : «Брат мой, император Александр…». А ведь со времени египетского похода прошло всего девять лет.

Остаток александровского царствования прошел как и его начало – «непоротое поколение» росло, крепчало и, пользуясь своей «вольностью» и «непоротостью», стало кое-где создавать тайные общества. Закончилось все это 25-м декабря.

Известно, что Толстой задумал написать роман о декабристах, но в процессе его написания (и, вероятно, более глубокого ознакомления с материалом) ограничился «Войной и миром». Можно предположить, что его художественное чутье не позволило ему фальшивить. Действительно, при ближайшем рассмотрении эти «рыцари, кованные из чистой стали» производят отнюдь не столь благоприятное впечатление. Известный интеллигентский миф советского времени («победили бы декабристы, не было бы 17-го года») основывается на типичных качествах среднего советского интеллигента – неумении самостоятельно думать, дополненном невежеством и желанием выглядеть вольнодумным интеллектуалом в безопасной обстановке.

В действительности, если бы произошло невозможное и декабристы победили, это, вероятнее всего, закончилось бы грызней наверху, смутой внизу и установлением военной диктатуры.

Из сотен попавших под следствие декабристов лишь единицы вели себя достойно. В основном же все наперебой спешили выдать известных им членов общества и валили вину друг на друга. Тут достаточно просто прочитать материалы следствия. Можно, впрочем, почитать и воспоминания немногих достойных людей, случайно попавших в компанию «вольных дворянских заговорщиков» (например – письма Лунина).

Программа реформ сводилась у декабристов либо к установлению «конституционной монархии» (т.е. ограничением власти императора представительскими учреждениями «вольных дворян») либо к установлению прямого правления верхушки «вольных дворян» на манер олигархической сенатской республики (всякие катоны и бруты были любимыми персонажами декабристской мифологии). Что касается других сословий, то для них реальных изменений не предполагалось. Любопытен с этой точки зрения известный (но почти не упоминаемый) декабристский проект решения кавказкой проблемы. Поскольку достаточно остро стоял вопрос персидской угрозы, предполагалось обезопасить границу с Персией следующим образом : взять сто или двести тысяч крестьян из центральных губерний и расселить их вдоль персидской границы – пусть себе во время затишья возделывают землю и добывают пропитание, а при активизации персов берутся за оружие и образуют первый заслон персидскому вторжению, давая выигрыш времени для сбора и переброски регулярных войск. Захотят ли рязанские да калужские мужички добровольно ехать на край света, сколько помрет их в пути, сколько сдохнет от голода в кавказских ущельях (где ни репа ни картошка не растут), скольких поубивают персы и т.д. – такие несущественные вопросы, разумеется, не приходили в голову «рыцарям, кованным из чистой стали».

Но поскольку декабристский переворот в принципе не мог удаться, то он и не удался, так что для нас все-таки важнее последующие события николаевского царствования. Здесь можно дать ссылку на «Былое и думы» Герцена – атмосфера бюрократического самодержавного режима там описана вполне убедительно. Но вот что интересно. Историки, специально занимавшиеся изучением личности Николая, утверждают, что он в частных разговорах с особо приближенными и доверенными собеседниками не раз крайне негативно отзывался о крепостном праве и вроде бы даже называл себя его противником (в отличие от отменившего впоследствии это право наследника Александра, который относился к существованию крепостного права вполне терпимо). Что ж, вполне возможно. Николай тоже помнил о судьбе своего отца и наверняка понимал, что если он попробует затронуть этот основной интерес сотен тысяч «вольных дворян», то проживет недолго. Зато прижать «вольности» он мог – декабристы дали ему предлог, которого не было у его старшего брата, вынужденного все свое царствование лавировать и потакать «вольному дворянству». Можно предположить, что большей части дворянства «сильная рука» была очень даже кстати. Кстати она была и тому слою халявщиков, которые назывались «российскими купцами и промышленниками».

В середине 19в. «там, у них» всякие кольты, беллы и эдисоны основывали под свои изобретения огромные корпорации, дожившие до наших дней, и зарабатывали состояния своим трудом и талантом. У нас все было проще (примерно так же как сейчас) – дать откат местному губернатору или другому нужному чиновнику и получить свой кусочек. Здесь можно сослаться не только на Гоголя, но – даже лучше – на Островского. Вспомни быт этих «купцов и промышленников» в его изображении. Можешь представить себе, например, как Эдисон набивает пароход шампанским и цыганами и отправляется вдоль по Гудзону попьянствовать недельку-другую.

Естественно – торговля представляла собой все ту же колониальную торговлю «дарами природы», а о промышленности вообще лучше не говорить (как в силу малочисленности промышленного производства так и в силу его низкого качества). Неспособность даже привилегированного военного сектора «российской промышленности» ярко проявилась, как известно, во время Крымской войны. Проявлялась и в дальнейшем (об этом я упомяну позже).

Николаевский режим способствовал росту еще одного специфического социального слоя, вокруг которого сложено столько мифов. Зачатки этого слоя начали формироваться раньше – например, каждому более-менее крупному помещику, кроме обычных лакеев «подай-принеси» требовались и в той или иной степени образованные лакеи – писари, счетоводы и т.д. Теперь, при лавинообразном разрастании чиновничьих должностей (особенно мелких), они потребовались и в государственном масштабе. Николай, кажется, этот процесс поощрял – отчасти в пику «вольному дворянству», вынужденному теперь кланяться в бесчисленных канцеляриях невесть кому, отчасти по той простой причине, что в эти бесчисленные канцелярии идти служить не всякому «вольному дворянину» хотелось (разве что имение было уж совсем убыточным), отчасти просто потому, что для занятия всех должностей никакого дворянства не хватило бы. В России этот слой образованной обслуги получил название «интеллигенция», и николаевский режим был его крестным отцом.

Ты, кстати, слышал что-нибудь об «английской интеллигенции», «американской интеллигенции»? Я тоже не слышал. А вот такие словосочетания как «китайская интеллигенция» или «вьетнамская интеллигенция» мне попадались не раз.

Впрочем, этот процесс имел и свою положительную сторону. Хотя в наших условиях она в итоге обернулась (не могла не обернуться) установлением еще худшего советского режима.

Говоря о положительной стороне процесса выдвижения выходцев из “низов”, которые рекрутировались системой для выполнения интеллектуальных функций и широкого круга мелких, «малопрестижных» для «вольного дворянства», административных функций, требующих определенного уровня образования, я имею ввиду младшее поколение образованной служилой бюрократии («интеллигенции»).

Если старшее поколение этого слоя в процессе выслуги с готовностью говноедствовало, то младшее выросло в относительно благополучных условиях и неизбежно проявляет повышенную чувствительность к эмоциональным раздражителям, «унизительности» окружающих условий и т.д. Для большей части это является стимулом выслуживаться и далее, но для меньшей, одаренной нормальным человеческим инстинктом - стимулом к протесту (“служить бы рад, прислуживаться тошно”). Разумеется, они неизбежно смыкаются со всеми нормально одаренными людьми из молодого поколения «вольного дворянства», которое от молодых представителей «интеллигенции» отличается лишь тем, что тот же путь прошло на несколько поколений раньше – пусть поначалу в иных формах, но к данному моменту разница должна нивелироваться.

Эта смесь была весьма гремучей смесью, известной как «народовольцы», «эсеры», в общем – «террористы-бомбисты». Учитывая, сколько грязи вылили на них советские а теперь и постсоветские пропагандисты, следует, наверное, отметить, что эти «бомбисты» были в то время едва ли не единственными нормальными людьми в обожравшейся говна России. Конечно, справедливо раздражает распространившийся у них культ «народа», конечно, в их тайные организации нередко затесывались и всякие полууголовные отбросы, провокаторы и осведомители «охранки». Но в целом, ненависть к говноедству и говноедам является для нормального человека такой же естественной физиологической необходимостью, как дыхание или пищеварение. И они реализовывали эту необходимость, как могли.

А времена настали тогда очень даже говноедские. Запоздавшая на несколько столетий отмена крепостного права была проведена так, что альтернативы 17-му году не оставляла.

Это – закономерный итог ситуации, когда власть, упираясь в невозможность “править по старому” (т.е. сталкиваясь с невозможностью найти ресурсы для поддержания дальнейшего балансирования у грани жизнеспособности данной нежизнеспособной системы, не меняя ее) и сталкиваясь с растущей оппозицией в своей же среде, начинает лавировать, “проводить реформы” и т.д. Процесс «реформ» неизбежно входит во вполне определенное русло, объясняемое тем, что в таком обществе существует значительная масса в той или иной степени привилегированных говноедов, не желающих отказываться от своего положения, а «народ» представляет собой, за редким исключением, обыкновенное быдло, притом весьма склонное ко всяким говноедским проявлениям и поступкам. Поэтому формально “прогрессивные” меры на деле лишь маскируют вектор интересов большинства имеющих власть и собственность или очень желающих попасть в данную категорию любым путем (как бы это ни осознавалось теми представителями верхушки, которые склоняются к необходимости перемен и проводят их в жизнь). Соответственно, благие на внешний взгляд (и на взгляд многих из числа проводящих их высших администраторов) меры только обостряют ситуацию, поскольку в итоге сводятся к обеспечению старых привилегий в новой форме. Юридически закрепленные привилегии превращаются после их отмены в неформальные (например, через неравенство стартовых возможностей, вытекающее из прежнего пользования привилегиями, «связи» и т.д.), а неформальные закрепляются юридически (как все это происходит описывать незачем – мы наблюдаем данный процесс, начиная с горбачевских времен).

В течение следующих шести десятилетий неуклонно расширялась «социальная база» тех, кого ты в своем первом письме назвал говноедами ( и кого, как я понимаю, ты считаешь собственно говноедами par excellence). До них мы еще дойдем, а пока – о расширении «базы» и о еще одном мифе, зафиксированном во всех советских и постсоветских учебниках истории – «бурном развитии промышленности после отмены крепостного права».

«База», естественно, расширялась быстрыми темпами. Миллионы нищих крестьян ринулись в города на заработки. Заработков хватало не всем, а особых моральных проблем эти миллионы не испытывали (во всяком случае – значительная часть этих миллионов). Уровень преступности в России всегда был высоким (даже в казарменные николаевские времена – можешь почитать заметки и письма Пушкина, где он приводит случаи дерзких ограблений прямо на ступеньках Большого театра). В описываемые годы он вырос многократно. Жандармское отделение не сидело без дела, и в Сибирь шли и шли этапы. Впоследствии эти каторжники были объявлены дедушкой Лениным «социально близким элементом», а наиболее догадливые из них предпочли примкнуть к большевикам. Что касается «пролетариата», то его численность также росла. Были и нормальные рабочие, но было и много всякой швали – можешь почитать хотя бы Горького, хорошо знавшего и весьма не любившего и «пролетариев» и крестьян. В целом, «социальная база» возникла достаточно быстро. Нужна была только политическая партия, которая сумела бы ей воспользоваться. Она, как известно, вскоре появилась. Но об этом – чуть позже. А пока - о «развитии промышленности».

Чтобы не тратить время на аргументацию в отношении качества и конкурентоспособности всяких ситцевых и т.д. мануфактур, приведу пару примеров, касающихся чуть более сложных производств. Военная отрасль в России всегда была привилегированной, и вот как она выглядела спустя несколько десятилетий своего «бурного развития».

После разгрома в войне с Японией, военной отрасли стали уделять особое внимание, а к мировой войне постарались подготовиться загодя, едва почувствовалось ее приближение. Создавались всякие комиссии, «изучались вопросы», связанные с подготовкой к войне. Быстро выяснилось, что современного оружия и боеприпасов как катастрофически не хватало так и не хватает. Когда военный конструктор Шпагин провел в присутствии комиссии Генштаба успешные испытания опытных образцов своего пистолета-пулемета (тот самый ППШ, известный по советским фильмам о Великой Отечественной), все были в восторге от его изобретения. Но после детального изучения вопроса, Генштаб вынужден был отказаться от заманчивой перспективы. Выяснилось, что даже самым передовым фабрикам понадобится минимум два года для соответствующего переоснащения и подготовки хотя бы мелкосерийного выпуска ППШ. Но еще хуже оказалось то, что имеющиеся производства боеприпасов в принципе не смогут производить для ППШ патроны в достаточном количестве (расход патронов у автомата, как ты знаешь, на порядок больше, чем у винтовки, а производительность труда была такова, что объем выпуска даже винтовочных патронов не смог бы обеспечить армию на случай войны). Да и в качестве патронов возникли определенные сомнения, поскольку жалоб на качество уже производящихся патронов для устаревших винтовок было достаточно (то перекашиваются, то не лезут и т.д.).

Аналогичная история произошла с новой (1907 г выпуска) японской винтовкой «Орисаба», на которую решили закупить лицензию. С выпуском самой винтовки сложности были примерно те же, а с патронами для нее – непреодолимые. Японцы тогда впервые применили впоследствии знаменитый калибр 7,62. Оказалось, что в России, среди около сотни обследованных лучших фабрик, комиссии Генштаба удалось обнаружить только две, оснащение, организация труда и квалификация персонала которых могли позволить обтачивать гильзы с точностью до десятой доли миллиметра. Но мощностей этих двух фабрик хватило бы лишь на то, чтобы обеспечить снабжение, в лучшем случае, двух-трех воющих полков. Как ты понимаешь, производство винтовок и патронов даже в то время давно уже не считалось сферой высоких технологий.

А решение было найдено для России самое обычное – просто закупили у союзников огромное количество винтовок, пистолетов и патронов, которые и использовались в ходе Первой Мировой и гражданской. (Пушки, пулеметы и т.д. также были закуплены).

Но вернемся к истории российского говноедства. Я остановился на «расширении базы». Надо признать, что в эту «базу» входило и немало нормальных людей (относительно немало, поскольку в России они всегда составляли абсолютное меньшинство). Естественно, сочувствовали не «идеологии» (тогда еще не оформившейся), не учению о «пролетарской революции (тогда еще излагавшемуся достаточно туманно, со смещением акцента на лозунги «социальной справедливости»). Сочувствовали самой этой справедливости и хотели перемен, поскольку повальное говноедство российской жизни и царского режима любому более-менее нормальному человеку в достаточной степени опротивело.

Зная твое отношение к дедушке Ленину и большевикам в целом (ты сам употребил слово «говноеды»), я тебя немного удивлю, сказав, что большевистские вожди как раз и не были изначально говноедами – это были нормальные и достаточно одаренные люди, но их порог сопротивляемости деградации оказался ниже давления окружающих условий. Я не буду расшифровывать это досконально – пришлось бы опять копировать сюда целые страницы из книги (почитай ее сам, тем более, что можешь в любой момент задать мне любой уточняющий вопрос). Скопирую, соединив и подправив, несколько абзацев с нескольких страниц.

Существует очевидная зависимость между степенью одаренности индивида и его отношением к так называемым “материальным благам” - чем выше одаренность, тем ниже эти “блага” оцениваются, и наоборот. Существование этой корреляции не должно удивлять, поскольку эмоциональный допинг они способны получать от одного лишь прикосновения к “вечной красоте мира”, беря за точку отсчета не общепринятые ценности, а остро ощущаемую ими фундаментальную структуру реальности, предпочитая “хлеб духовный хлебу насущному”.

Кроме того, чем выше эмоциональная одаренность, тем шире сфера безусловного априорного отождествления других как однозначно себе подобных, как членов своего биологического вида, имеющих те же психические установки, эмоции и реакции. Чем развитее нормальный человеческий инстинкт, тем острее ощущается даже отдаленное присутствие “несправедливости”, “зла” и т.д., что и является стимулом к выполнению одной из основных обязанностей доминанта - охраны популяции и поддержания в ней нормативного алгоритма.

В иных терминах все это и означает, что именно одаренные индивиды склонны испытывать искреннюю тягу ко всякого рода идеалам равенства, братства и “социальной справедливости”, и склонны при определенных условиях объяснять отсутствие этого “братства” как подлежащее исправлению “извращение” (чернь же, напротив, стремится не к равенству а к уравниванию, к стягиванию высокоодаренных до своего уровня, т.е. к уничтожению самого факта одаренности, что и является условием доминирования запредельных вариаций; что же касается равенства имуществ, то эту идею чернь может поддерживать лишь до тех пор, пока сама не завладела имуществом - в отличие от одаренных индивидов, которые, именно обладая имуществом, бывают подвержены различным комплексам “вины перед народом” и нередко тратят заработанные средства на так называемую “помощь обездоленным”).

Однако, реальное принятие антиэффективного социального алгоритма индивидами с нормально развитым человеческим инстинктом невозможно - хотя факт неравенства “братьев” и является питательной средой для распространения тезиса об “эксплуатации”, но его внутренняя противоречивость и несовместимость с понятием “братства”, в том виде, как оно вытекает из априорной идентификации, не могут не ощущаться, так что если говорить о реальном принятии идеологии “обобществления”, то обязательным условием здесь является разрушение инстинкта, деградация.

Специфика же их личного опыта заключается именно в опыте жизни в очень охлотизированном обществе с формально существующим правом “частной собственности” - надо полагать понятным, что известный лозунг “собственность есть кража” мог возникнуть и получить вид эмпирически установленной истины лишь в обществе, крайне неблагополучном с точки зрения критериев приобретения и использования “собственности”.

Чем хуже соблюдается нормативная мораль и нормативные “права и свободы” - или, говоря обычным языком, чем выше уровень коррупции, протекционизма, произвола и т.д. - тем меньше возможности распоряжаться “собственностью” в целях построения эффективных алгоритмов и тем больше возможности использовать ее как инструмент изъятия и накапливать ее как результат изъятия. Соответственно, тем правдоподобней иллюзия, что “собственность” сама по себе порождает несправедливость и позволяет бездарным, но хитрым мерзавцам процветать за счет всего общества, “эксплуатируя” нищих тружеников. Однако, каков бы ни был личный опыт, он должен быть достаточно травмирующим и превысившим индивидуальный порог сопротивляемости деградации, чтобы врожденно нормальный человек начал предпринимать какие-то активные и тем более насильственные действия по воплощению идеалов имущественного равенства, поскольку в противном случае теоретические выкладки сразу придут в противоречие с личным алгоритмом, с инстинктивной оценкой ситуации и собственного поведения. Тем более, что даже в очень охлотизированном обществе, где действительно можно с большой долей вероятности утверждать, что “за каждым крупным состоянием стоит преступление”, где действительно в “верхах” велик процент агрессивных вариаций и они диктуют правила игры, заставляя всякого, кто хочет пробиться наверх, принимать эти правила - даже в таком обществе - нормальный человек не может не испытывать сомнений, связанных с явно напрашивающимися выводами как по поводу некоторых аспектов гипотетического государства “обобществленной собственности”, так и по поводу столь же легко угадываемых способов перехода к этому государству.

Причем, именно экстремальные условия такого общества, с одной стороны, в силу бросающейся в глаза высокой степени охлотизации “народных масс”, не позволяют игнорировать вопрос о правомерности приписывания каких-либо добродетелей “строителям нового мира” и заставляют постоянно натыкаться на самый неприемлемый для нормального человека постулат доктрины - на тезис одинаковости всех людей и их полной зависимости от условий социальной среды и воспитания (поскольку тот факт, что “эксплуатируемые” не лучше “эксплуататоров” нельзя в данной системе понятий интерпретировать иначе, чем или как изначальную порочность всех людей с вытекающей отсюда невозможностью построения справедливого общества, - объяснение, хотя и правдоподобное применительно к поведению большинства, но уничтожающее столь важные для нормального человека понятия личности и ее нравственной ответственности, и справедливо воспринимаемое как индульгенция этому большинству и как признание обезличенности и имморализма нормативным свойством человека). С другой стороны, факт появления в любых слоях даже такого общества индивидов, стремящихся отстоять себя вопреки давлению обстоятельств, неизбежно подкрепляет подозрение, что при любых “социальных отношениях” те, ”кто был ничем”, ничем и останутся, и что, следовательно, передача “средств производства” в руки “трудящихся масс” вряд ли поможет воплотить всякие прекрасные идеалы.

Но именно особенности одаренных индивидов, их обостренное восприятие “несправедливости”, являются тем сильнейшим стимулом к действию, который отсутствует у “народных масс” (тут можно добавить, что поскольку при высокой активной одаренности сдерживающим фактором является потребность в самореализации и инстинктивное понимание своей функции противостояния “злу” через творчество, то по-настоящему решительных действий можно ожидать, главным образом, от индивидов, имеющих высокоразвитый человеческий инстинкт в его пассивной форме при посредственной активной). Другое дело, что деятельность таких индивидов направлена не столько за грядущую “социальную справедливость”,- и уж тем более не за “обобществление”,- сколько против существующей несправедливости. И если в данном обществе нет легальных средств борьбы, они закономерно переходят к нелегальным. Но тут и начинает обнаруживаться дилемма, решение которой приводит часть одаренных индивидов к разрушению собственной личности. Суть ее сводится отчасти к различию между защитной реакцией и агрессией, отчасти к невозможности действовать в направлении эффективного общества.

Хотя сама защитная реакция, какие бы крайние формы она ни принимала, есть признак нормального человека (как раз потеря защитной реакции - “забитость”, “непротивление злу” и т.д. - равнозначно потворству агрессии и является несомненным признаком деградации), но грань, отделяющая ее от превращения в агрессию, очень тонка. Если защитная реакция начинает направляться одинаково на всех без разбора, то скатывается к агрессии по модели “месть обществу”. Разумеется, если нормальный человек видит четкую достижимую цель переустройства данного общества, то это само по себе является стабилизирующим фактором, т.е. фактором соблюдения принципа адекватности. Но чем охлотизированней общество, формально имеющее атрибуты нормативного алгоритма, тем меньше шансов обнаружить и четкую цель и какой-нибудь действенный способ ее достижения (тем правдоподобней иллюзия что дело не в том, что наблюдаемый алгоритм не срабатывает поскольку является лишь внешне подобным нормативному, а в том, что он иначе работать и не может, и что, следовательно, нормативным является какой-то другой).

Положение усугубляется тем, что попытки внести какие-то улучшения практически ничего не дают, поскольку эти мелкие изменения отторгаются системой, оставаясь на бумаге. Между тем, борьба за эти законодательные меры требовала каких-то жертв. Соответственно, столь сильный раздражитель как ощущение напрасности этих жертв и невозможности что-то улучшить является стрессовым фактором, а накопившийся потенциал “мести” как правомерной защитной реакции (например, в ответ на какие-то гонения властей и т.д.) в соединении со столь же правомерным возмущением, вызываемым охлотизацией (“эгоизмом”, “равнодушием”, “жадностью”, “подлостью” и т.д.) окружающих, наблюдаемым во всех слоях такого общества, заставляет либо искать беспристрастное объяснение происходящему (на что способны не все) либо толкает к переносу защитной реакции на всех окружающих как соучастников агрессии, что уже является нарушением принципа адекватности, поскольку определить меру адекватной реакции здесь уже невозможно (самоотстранение от борьбы за справедливость не всегда есть пассивное потворство несправедливости, да и последнее имеет разные мотивы и формы и, к тому же, не равно активному соучастию и т.д.). По сути это предполагает переход от презумпции “свой, пока не доказано обратное” к презумпции “чужой, пока не доказано обратное”.

Часть таких индивидов, у которых раздражитель превысил порог сопротивляемости, неизбежно - в силу необходимости избавиться от стресса действием - начинает испытывать тягу к радикальным рецептам, предлагающим идеологическое оправдание их, хотя и нормальному в основе, но сорвавшемуся с ограничителей, желанию отомстить, и вливаются в ряды сторонников доктрины “обобществления”, становясь адептами ее крайнего направления, настаивающего на полном разрушении несправедливого общества (“весь мир насилья мы разрушим до основанья...”, как поется в известном гимне). Наиболее одаренные из них вытесняют тех прежних идеологов и пропагандистов доктрины, которые, внутренне сопротивляясь деградации, открещиваются от экстремистских выводов и пытаясь совместить свои политические взгляды с личностным самосохранением, запутываются в противоречиях (поскольку экстремистские выводы логически строго вытекают из основных положений доктрины) и впоследствии, когда возникает проблема привлечения “социальной базы” движения, оказываются не в состоянии ни опровергнуть экстремистов ни предложить четкую альтернативу, работоспособную “политическую программу” (которая, в силу того, что подправляет доктрину исходя именно из нормальных человеческих побуждений, не имеет надежд на широкую поддержку в условиях сильно охлотизированного общества и может выглядеть привлекательной лишь для части оппозиционно настроенных представителей образованных слоев).

Демагогия и признание правомерности любых способов достижения власти вытекает из факта деградации врожденно одаренных вождей экстремистов по модели “месть обществу”, в основе которой лежит правомерная реакция на охлотизацию окружающих. Это предполагает в качестве важнейшего подсознательного мотива презрение к черни, - к трусливому и подлому “быдлу”, к равнодушному и самодовольному “мещанству” и т.д. - презрению, вполне нормальному по существу, но гипертрофированно переносимому на всех без разбора и без соблюдения меры, в чем и проявляется характерное для запредельных вариаций, по направлению к которым деградируют некогда одаренные вожди экстремистов, восприятие каждым себя как отдельного вида. При полной нравственной деградации, это отношение начинает переносится и за пределы того большинства, которое действительно дает повод относится к себе соответствующим образом, распространяясь и на своих соратников и сторонников, т.е. в полном смысле на всех, кто ведет себя иначе чем данный оценивающий индивид. Тем более это касается отношения к “союзникам”, а также и к “трудящимся массам”, охлотизация которых вполне очевидна “вождям” и была для них одним из факторов, спровоцировавших их собственную деградацию. Система понятий, вытекающая из постулата одинаковости и полной зависимости от среды и воспитания всех - кроме, разумеется, данной особи, - дает превосходное самооправдание для превращения справедливой адекватной реакции в неадекватную “месть всем”, поскольку интерпретирует одинаковость как одинаковую испорченность всех, включая “трудящиеся массы,” существующим несправедливым обществом, из чего следует, что к “массам” допустимо относиться просто как к орудию построения “нового мира”, - в интересах чего, кстати, “испорченным массам” лучше даже вымереть.

Ну вот – думал ограничиться несколькими абзацами, а вышло – сам видишь. Но хотя бы, надеюсь, смысл понятен. Вообще, тот факт, что большевики построили суперговноедскую систему не удивителен. Дело не в «идеологии» (хотя и в ней тоже), дело в отсутствии альтернативы и социальной опоры для построения человеческого общества, что и сделало возможным реализацию этой «идеологии».

Есть такая книга – «Старый порядок и Революция». Она стала научным бестселлером второй половины 19в. и принесла мировую славу ее автору Алексису де Токвилю. У нас она была запрещена при советской власти, а при «постсоветской», хотя всего Токвиля издали большим тиражом, эту книгу предпочли не переиздавать. Основной тезис Токвиля: революции ничего нового не создают, они лишь доводят до абсолюта некоторые аспекты внутренней и внешней политики прежнего режима, т.е. являются способом реализации в новой форме некоторых назревших потребностей прежнего режима, которые он не мог реализовать в привычных формах.

Токвиль ничего не пытался объяснить, он просто сопоставлял факты. Объяснение простое – двигаться от говноедского в целом, но не абсолютно говноедского общества, можно либо в сторону человеческого, либо в сторону абсолютно говноедского. Поскольку опоры для построения человеческого общества не было, то хотели или нет – построили абсолютно говноедское, доведя до крайности самые говноедские черты прежнего режима – всеобщее крепостное рабство и всеобъемлющую бюрократизацию со строжайшей регламентацией всей жизни.

Описывать историю советской династии даже вкратце, значило бы добавить сюда еще полсотни страниц. Говорить о до сих пор официально повторяемых пропагандистских мифах, значило бы то же самое – поскольку вся история этого периода состоит из таких мифов. Поэтому кратко скажу лишь о главных закономерностях этого суперговноедского государства и траектории его мутации – от призывов пламенных коммунистов «бить буржуев» до их превращения в этих «буржуев» (за более подробным анализом обращайся ко 2-й части моей книги).

И так, большевики победили, поскольку имели огромную «социальную базу», но после победы большевиков оказалось, что они имеют очень ограниченную реальную власть в стране и что им еще придется в самом прямом смысле завоевывать и основную территорию страны и большую часть своей «социальной базы». Действительно – ни одна власть не сможет удержаться, если не сможет наладить хотя бы минимальный уровень производства. Но та власть, о которой мы говорим, в принципе на это не способна. Тут опять придется прибегнуть к копированию из книги, так что если надоело, можешь этот кусок пропустить.

Как ни странно это кажется на первый взгляд, “обобществление” в его прямом изначальном смысле абсолютно нереализуемо. Причем, конечно, это ничуть не связано с конкретной “идеологией” и какими-то ее ошибочными рецептами, касающимися технологии обобществления и т. д. (вряд ли, кстати, так уж неизвестно, что социалистическая доктрина с самого начала и до ее нынешней формы представляет собой лишь различные варианты доведения до абсурда идеи античного полиса как “общины равных”). Общая (“общенародная”, “социалистическая”- не важно как называть) собственность не может означать ничего иного как совместное владение и, соответственно, распоряжение чем-то (“средствами производства” в нашем примере). Причем (чтобы не отвлекаться на рассмотрение того факта, что и совместное владение в разных долях само по себе невозможно и его приблеженно реализуемый в экономике акционерный вариант является, в сущности, фикцией, существование которой поддерживается внешними по отношению к каждому данному акционерному обществу регуляторами и противовесами, - например, продажей акций), просто констатируем, что применительно к идее обобществления речь может идти только о владении в равных долях, т.е. о том, что вся имеющаяся “собственность” одинаково принадлежит всем членам общества.

Равное право распоряжаться не может означать ничего иного, кроме того, что каждое решение по использованию в каждом случае каждого из составляющих единую общую собственность “средств производства” должно приниматься всеми членами общества одновременно и единогласно - любой иной вариант означал бы покушение на чьи-то права, экспроприацию собственности в чью-то пользу через экспроприацию права ей распоряжаться, т.е. агрессию.

Соответственно, и чье-то несогласие с общим единогласным решением также должно восприниматься как агрессия, как попытка расколоть единую собственность, внести помехи в базовый алгоритм. Причем, поскольку использование средств производства означает не что иное как применение их тем или иным образом в тех или иных целях в том или ином месте в то или иное время и т.д. теми или иными людьми, то это единогласное решение должно одновременно предписывать каждому члену общества его конкретное место, время и образ действий в единой системе производства, а значит - и вне его, т.е весь распорядок жизни.

Действительно, ведь вся человеческая деятельность, включая бытовое поведение, представляет собой единую систему, единый разветвленный алгоритм, ни одно действие в рамках которого не должно приходить в противоречие с другими действиями и алгоритмом в целом. При нормативном алгоритме любое взаимодействие реализуется естественно - через выработку оптимальных пропорций в ходе добровольного, подсознательного, учета индивидами взаимных интересов (что на практике возможно лишь между особями одного вида). Но даже при приближенно реализуемом нормативном алгоритме, т.е. в условиях, когда нормативные “права и свободы” в целом соблюдаются, строгая взаимозависимость различных участков нашего алгоритма слабо осознается благодаря возможности выбора в рамках этих “прав и свобод”, т.е. благодаря добровольности принимаемых индивидом обязательств, диктуемых выбранным участком деятельности. Упрощенно говоря, тот, кто выбирает какую-то конкретную профессию, выбирает одновременно и соответствующий этой профессии образ жизни - место проживания, круг общения (а значит - и принятые в этом кругу формы общения), график работы и отдыха (а также и формы отдыха, ограничения по рациону, по употреблению расслабляющих или тонизирующих средств и т.д.). Причем, если быть более точным, то понятие свободного выбора не означает тут ничего иного как свободы реализации своих врожденных склонностей, т.е. своей подвидовой принадлежности (своей врожденной вариации в промежутке от границы предельного отклонения до максимума творческой одаренности). Поскольку условием жизнеспособности является внутренняя непротиворечивость алгоритма, то в норме у любой индивидуальной вариации совпадают “желания и возможности” - требования, предъявляемые доступным данному человеку уровнем и видом деятельности и обеспечиваемое этой деятельностью качество жизни, не противоречат личным склонностям и амбициям. Разумеется, мы говорим сейчас о нормальном представителе вида «человек разумный», находящемся в нормативных условиях, т.е. - не касаясь пока самоощущения нормальных людей, находящихся в ненормальном обществе (о чем речь еще впереди) и абстрагируясь от возможной охлотизации, которая в той или иной степени всегда присутствует на практике даже во вполне жизнеспособном обществе и которая неизбежно нарушает это равновесие (ведь охлос в данных терминах можно описать именно как “тип психики” с безудержными амбициями и отсутствием способности удовлетворить их за счет созидательной деятельности); мы также не берем и редкие случаи, связанные с органическими поражениями мозга.

В норме же - и мы обсуждали это применительно к алгоритму каждого биологического вида и применительно к спектру вариаций внутри человеческого общества - все типические реакции на раздражители есть проявления видовой физиологии, взаимосвязанной с присущим данному виду (а внутри вида хомо сапиенс - подвиду и подвидовой вариации) алгоритмом получения энергоэквивалента из внешней среды. Т.е. – реакции, сформировавшейся вместе с этим алгоритмом так, что каждая конкретная “повадка” или “привычка” вырабатывается как его наиболее экономичные продолжения в данных условиях. У «хомо сапиенс» это относится не столько к конкретным алгоритмам, сколько к способу участия в них (в промежутке от чисто творческого до чисто исполнительского) и уровню участия (с точки зрения сложности и универсальности алгоритма), хотя, конечно, среди и творческой и исполнительской деятельности в пределах каждого уровня сложности есть достаточно далеко отстоящие друг от друга участки нашего единого алгоритмического пространства, требующие от индивида специфических “черт характера”, “свойств психики”, “физиологических особенностей” и т.д. (что на бытовом уровне так и осознается - как “хорошие данные” для той или иной конкретной профессии, как наличие определенных профессий, требующих от человека специфических “данных” и т.д.). Все это, впрочем, мы уже обсуждали, и потому можем полагать понятным, что в норме весь наш алгоритм и есть одновременно проявление всей имеющейся номенклатуры наших внутривидовых вариаций, каждая из которых имеет свои собственные “психо-физиологические” отличия, и всей наличной номенклатуры их конкретных носителей, также имеющих некоторые отличия даже внутри одной и той же вариации (что мы и понимаем под словом “индивидуальность”) Т. е, что эти индивидуальные отличия есть те же, если употребить обычную терминологию, профессиональные отличия.

В данном контексте нам важно лишь то, что каждая “привычка” возникает как наиболее экономичный способ реализации тех или иных врожденных “индивидуальных отличий” в данной среде, что эти отличия - “склонности”, “предрасположенность” к определенному “типу поведения”, в социальной, бытовой, сексуальной и т.д. “сферах жизни”- изначально есть отличия в способности к тому или иному уровню и виду деятельности). Иначе говоря, при нормативном алгоритме бытовое поведение данного индивида (причем - вплоть до того, в каком возрасте и на ком жениться, сколько детей иметь и т.д.) соответствует его месту в единой системе производства и социальному положению потому, что все это - и координата и образ жизни - есть естественная и целостная реализация его врожденной индивидуальной вариации (спектр которых, конечно, формируется по более детализированным признакам, чем рассмотренная нами корреляция между укрупнено взятыми творческими способностями, инстинктом эффективности и интеллектом, да плюс к тому имеет поправку на некоторый мелкий люфт в корреляции составляющих). Гарантируется же совпадение координаты и личных особенностей индивида, и мы об этом не раз говорили, соблюдением принципа адекватности, т.е. сопоставлением каждого поступка с каждым поступком других людей в пропорции “выравнивающих” значений с последующим итоговым неравенством коэффициентов энергобаланса и, тем самым - координат (нами все это приблизительно так и осознается - как честная, в рамках “общечеловеческой морали”, свободная конкуренция, в результате которой каждый оказывается на своем месте и может максимально реализовать свои способности).

Естественная реализация, разумеется, не может осознаваться как самоограничение и даже - как обязанность, необходимость, вести себя так а не иначе в целях наиболее полной профессиональной самореализации (как не осознается необходимостью любая физиологическая необходимость) и, разумеется же, она не требует регламентации - приказания, контроля и принуждения. Но если должно состояться коллективное решение, предписывающее каждому гражданину его конкретные обязанности на конкретном участке деятельности, то либо это решение должно быть абсолютно безошибочным, т.е. абсолютно точно и досконально определить степень и направление способностей и склонностей каждого из членов коллектива, назначив его на максимально подходящую ему работу, либо предельно жестко регламентировать поведение каждого и на производстве и в быту, чтобы естественная тяга данного индивида к другому виду деятельности и образу жизни - его личные склонности, направление интересов и т.д. - не отнимали время и силы, не отвлекали от основных, принудительно закрепленных за ним, обязанностей (мы пока абстрагируемся как от естественного неумения и нежелания назначенного по ошибке индивида выполнять неинтересную ему работу и от вытекающей из этого необходимости принудительно его контролировать, так и от всех других аспектов единодушного коллективного решения, касающихся процедуры, объема подлежащих учету фактов и т.д.). Поскольку подобное безошибочное решение невозможно даже при абсолютно нереальном условии абсолютной честности всех членов общества (точнее - оно обязано в принципе быть полностью ошибочным, о чем мы еще будем говорить ниже), то и нормы поведения каждого гражданина и на производстве и в быту должны быть ему предписаны коллективным решением и строго контролироваться.

В иных терминах это означает, что коллектив, принимая решение о коллективной собственности, одновременно обязан стать для каждого индивида и источником моральных норм (а по сути - источником личности индивида). Любое выражение неудовольствия и уж тем более - несогласие (т.е. проявление собственной личности), также должно рассматриваться как агрессия по отношению к принявшему это решение обществу. Это означает, в иных, опять же, терминах, что изначальным условием “обобществления” является изъятие у каждого индивида “прав и свобод” (а шире - индивидуальной личности) с оставлением лишь обязанности добросовестного подчинения абсолютно любому решению коллектива, т.е - обязанности не иметь собственной личности. (Еще раз напомню, что описанная выше необходимость детальной регламентации поведения и отмены права неприкосновенности частной жизни была интуитивно, а отчасти и логически, ясна всем теоретикам “общественной собственности” и “социального равенства”, чего они никогда и не скрывали, поскольку искренне исходили именно из посылки одинаковости индивидов и их полной зависимости от среды и воспитания)

Рассматривать все казусы здесь излишне, поскольку пока нас интересует лишь сама абсурдность и нереализуемость такой обобществленной собственности, требующей единогласного решения всех граждан по каждому факту использования каждого серпа и молота, а также по каждому бытовому поступку каждого члена общества, а она вполне очевидна. Поэтому, чтобы иметь возможность хоть как-то организоваться, такое государство должно начать организовываться на принципе, противоположном декларируемому, т.е, не имея возможности воплотить принцип общенародной собственности на средства производства в его точном смысле, лишь провозгласить его, но фактически приступить к изъятию собственности правящей иерархией в свою пользу (пусть даже не осознавая этого, искренне полагая, что это делается в интересах каждого члена общества и искренне стремясь к этому, - впрочем, такое аморальное решение и примирение с ним уже, как мы помним, есть шаг к охлотизации, начало личностной деградации наших гипотетических высокоодаренных иерархов).

На практике это означает, что право распоряжаться общей собственностью (а также и поведением членов общества) должно - при формальном признании этого права за всеми гражданами как формальными совладельцами - быть передано имеющемуся (или вновь создающемуся) государственному аппарату и считаться добровольно делегированным ему обществом в качестве передачи полномочий наиболее одаренным и честным индивидам, избранным всеми гражданами для этой цели. Учтем, что в действительности столь идиллическая передача полномочий некоторой выборной иерархии принципиально неосуществима, - данное решение, поскольку оно есть важнейшее решение обо все общественной собственности, также должно быть принято единогласно, добровольно и безошибочно всеми членами общества и т.д., что также абсурдно и невозможно (т.е. возможно при условии абсолютной одинаковости всех индивидов, которое противоречит, кстати, условию отбора достойных). При малейшей же неодинаковости индивидов, оно превращается в изъятие собственности у несогласных с большинством, т.е. агрессию и нарушение изначально провозглашенного принципа.

.

Механизм невозможности контроля над иерархией со стороны общества в условиях единой собственности выглядит так. Пусть общество делегировало изначально добросовестным иерархам полномочия распоряжаться собственностью. Это не может означать ничего иного, кроме как добровольное принятие всеми членами общества обязанности полного подчинения всем решениям иерархии и добросовестного выполнения их. Иначе говоря, все граждане должны добровольно отказаться от всех прав и свобод, поскольку индивидуальное пользование ими есть покушение на единую собственность и внесение помех в деятельность общества в целом и иерархии в частности. Можно допустить, что за каждым гражданином сохраняется право отзывать не оправдавших надежд иерархов, избирать взамен новых и самому быть избранным. Однако, каждое такое решение должно, во-первых, быть принято единогласно - в том числе и всеми членами иерархии - во избежание раскола единой собственности и экспроприации права распоряжаться ею в пользу части общества (пусть даже “большинства”), а во-вторых, оно противоречило бы возложенной на иерархию обязанности управлять, отбирая в иерархию наиболее достойных и давая оценку поведению каждого гражданина. Ведь в противоположность нормативному алгоритму, где каждый может независимо предлагать конкретные алгоритмы, независимо воплощать их и независимо оценивать предлагаемое другими индивидами, и где именно сумма независимых индивидуальных реакций является критерием и средством отбора тех, кто вносит вклад в процветание общества и их вознаграждения пропорционально вкладу, - в противоположность этому творческому алгоритму, государство единой собственности по определению должно закрепить за собой обязанность предлагать и воплощать конкретные алгоритмы, централизованно отбирая индивидов, способных к построению алгоритмов, давая им иерархический статус и вознаграждение, пропорционально их вкладу. Даже не говоря о том, что последнее невозможно по определению (а мы помним, что отсутствие адекватного вознаграждения есть фактор подавления созидательных способностей, и что адекватный статус творца может возникнуть лишь через выработку оптимальной пропорции по сумме независимых оценок), отметим, что само государство обязано быть единственным критерием и средством отбора достойных, и декларированное право граждан вмешиваться в решения иерархии, давая независимую оценку ей и конкретным иерархам, означало бы, в случае его реализации, паралич управления “единой собственностью” и, как мы выше говорили, должно с точки зрения данного базового алгоритма считаться агрессией, т.е. внесением помех и желанием экспроприировать в свою пользу право распоряжаться общей собственностью, навязав свое решение всему обществу (исключением может быть лишь единогласное решение всего общества).

Причем никакого критерия оценки деятельности иерархов и, соответственно - необходимости их замены, здесь быть не может в силу хотя бы того, что “обобществленная собственность”, как мы понимаем, исключает практический критерий эффективности (ниже мы это еще раз рассмотрим детальней). Поэтому какие-либо реальные перевыборы иерархов, отзыв отдельных лиц или отмена принятых ими решений по инициативе снизу здесь вообще невозможны, и единственной альтернативой такому положению дел могла бы быть лишь периодическая (и прямо противоречащая нормативному алгоритму) смена всей иерархии по случайному признаку (по очереди, по жребию и т.д.). Разрушительность данной процедуры даже при развитой “частной собственности” и относительно ограниченном праве государства вмешиваться в экономику была известна еще античным полисам, а ее катастрофичность для государства, призванного прямо управлять экономикой, комментариев не требует. (Здесь допустимо, наверное, напомнить, что все эти, связанные с “обобществленной собственностью” апории, были видны и ее теоретикам, также догадывавшимся, что единственным вариантом контроля над управленческой деятельностью может быть лишь постоянная ротация, позволяющая каждому время от времени занимать каждое иерархическое место. Отсюда - и разговоры об “отмирании государства”, о замене “отживших демократических свобод” новыми “подлинными свободами” и приобретшие некоторую популярность, до сих пор не забытые антропософствования вроде грез о “новом всесторонне развитом человеке”, который утром будет управлять заводом, днем пахать землю, вечером готовить законопроекты и т.д. ). Таким образом, если выше мы обнаружили, что “общественная собственность” требует отмены личных прав и свобод, то теперь мы обнаруживаем, что она требует отмены и свобод политических, т.е. - права участвовать в принятии решений о теоретически общей собственности.

Разумеется, все сказанное касается и самой иерархии - одновременное и единогласное принятие каждого решения по каждому случаю использования средств производства невозможно и потому должно реализоваться лишь в виде подразумеваемого единогласия как полного подчинения иерархов низших уровней, непосредственно связанных с конкретными средствами производства, решениям иерархов высшего уровня (а точнее, по той же логике - самому высшему иерарху). Любой же случай самовольного решения или несогласия с принятым наверху решением (точно так же как случай неподчинения или выражения недовольства любого из не входящих в иерархию граждан решениями иерархии) может означать лишь одно - попытку индивидуального изъятия у всего общества или, как минимум, внесение помех в коллективную деятельность, т.е. агрессию.

Итак, мы видим, что государство, желающее организоваться на принципе “обобществленной собственности” должно -как условие возможности какой бы то ни было организации - сразу отказаться от этого принципа и принять как единственную альтернативу принципу “частной собственности” принцип единоличной собственности высшего иерарха на все государство, включая всех его граждан, автоматически обязанных превратиться в слепых исполнителей высочайшей воли (оценку поведения и, соответственно, окончательный приговор каждому гражданину может и обязан давать высший иерарх, как единственный знающий, насколько совпадает с его волей или, напротив, является помехой тот или иной поступок того или иного гражданина). Конечно, речь в данном случае идет о идеализированной схеме процесса. Но даже такое формализованное изложение позволяет сразу отметить, во-первых, что и при строжайшем соблюдении “имущественного равенства” и в целом всего “равенства в рабстве” (определение социализма Токвилем), неизбежно неравенство статусное с соответствующим неравенством энергоэквивалента, получаемого в эмоциональной форме (на внешний взгляд это должно выглядеть как “культ вождя” и неравенство прав,“наличие привилегий” и повышение статуса по мере приближенности к вождю – хотя бы за счет обязанности низших подчинятся высшим как олицетворениям воли вождя), что уже означает фактическое изъятие, пропорциональное месту в иерархии и невозможно без дальнейшей охлотизации всего общества, а в сущности - без вытеснения из иерархии и из социальной жизни тех, кто сопротивляется охлотизации, и замены их врожденным охлосом или охлотизированым демосом. Во-вторых, следует сразу обратить внимание на то, что поскольку при данном способе социальной организации все творческие функции и соответствующие им права, а также вообще все права, должны - как изначальное условие возможности “единой собственности” - быть изъяты у индивидов и закреплены только за государством (за высшим иерархом), то этот иерарх становится, тем самым, и единственным источником новых алгоритмов и критерием эффективности для этих алгоритмов и самого себя.

Однако, если решение принимается как решение о “единой собственности”, т.е. централизовано по всей, допустим, группе аналогичных производств (не говоря уж о том, что при “единой собственности” оно сразу должно быть решением о всех имеющихся в данном обществе производствах во всех отраслях), то, во-первых, оно действительно является либо изъятием у того непосредственного производителя который понес убытки (поскольку он не виноват в возникшей неэффективности, являясь лишь исполнителем), либо должно принести ему предполагавшийся при принятии решения результат вне зависимости от реального результата его деятельности (т.е. должно быть оплачено из расчета прибыли даже в случае, если принесло убыток - примерно также, как оговоренная оплата должна быть выплачена наемному исполнителю вне зависимости от того, каков дальнейший результат для нанимателя, - иначе говоря, весь выпущенный товар должен быть также централизованно закуплен по предполагавшейся цене, даже если он оказался никому не нужен ).

Во-вторых, поскольку каждое решение есть проявление чьей-то индивидуальной вариации, то централизованное решение есть проявление индивидуальной вариации высшего иерарха, исключающее проявление всего спектра имеющихся в обществе эффективных индивидуальных вариаций (даже если допустить, что абсолютно каждый носитель творческой вариации данного типа может свободно донести до высшего иерарха свое предложение, то отбор предложений и их сведение в окончательное решение все равно будет воплощением индивидуальной вариации высшего иерарха - либо он должен слепо визировать все взаимоисключающие предложения, сам ничего не решая).

В-третьих, поскольку максимальный промежуток времени между получением информации, принятием решения и его воплощением должен быть как можно меньше минимального промежутка между флуктуациями спроса, то чем большего количества даже однотипных производств должно касаться это решение (не говоря уж о всей “единой собственности”, хотя каждое централизованное решение высшего иерарха должно быть именно таким - имеющим приоритет ненанесения ущерба всему производству, приниматься как единое решение о всей единой собственности - допустим, исключить, чтобы изменения в данной отрасли вдруг оставили без работы предприятия смежной), тем больший, с одной стороны, объем информации должен быть переработан, с другой стороны, тем меньше промежуток между флуктуациями спроса, стремящийся в масштабах всего общества к нулю (поскольку чем больше номенклатура товаров, удовлетворяющих разные “потребности”, тем больше суммарное количество флуктуаций в единицу времени ),

В сущности не только все эти причины вместе, но даже наличие одной из них, означает, принципиальную неэффективность данного способа социальной организации, т.е. тот факт, что эффективность любого алгоритма здесь может только падать (то есть, например, если от предыдущего общества достались по наследству какие-то предприятия, технологии и т.д., то они принципиально не могут быть запущены с прежней эффективностью и в дальнейшем, по мере накопления ошибки при все возрастающем отклонении условий от первоначальных, она будет только снижаться). Причем, мы приходим к этому выводу даже не акцентируя внимание на принципиальном отсутствии в данной системе критерия эффективности, что, как мы говорили выше, делает любое решение произвольным и что само по себе означает принципиальную неэффективность любого решения

Действительно, поскольку даже если допустить, что верховный иерарх (или весь правящий слой иерархии) подобен тому известному гипотетическому сверхмозгу, который обладает знанием о всех характеристиках и законах движения всех частиц нашего мира, а потому способен вычислить весь дальнейший ход его развития, то, конечно, каждое вмешательство, меняющее какие-то характеристики, требовало бы новых вычислений, которые требовали бы новых вмешательств и т.д., делая процесс вычисления невозможным (бесконечным - в известной гипотезе божественного сверхмозга предполагалось не только сверхбыстродействие но и отсутствие какой-либо возможности обратного влияния на мир). Аналогичная невозможность - даже обладая даром ясновидения - наперед составить план адекватного изменения всей массы производственных алгоритмов, учитывающий и последствия этого изменения, означает принципиальную невозможность управлять “единой собственностью” централизованно.

Но принципиальная антиэффективность означает, как мы видели на примере идеализированной схемы, неизбежное расширение зоны принудительного труда для компенсации падающей эффективности. В простейшем варианте процесс выглядит так. Допустим, вы отрядили десять тысяч рабочих для прокладки дороги. Если речь идет о свободных рабочих и более-менее нормативном алгоритме, то вся ваша функция сводится к тому, - если использовать обычную, хотя и не совсем верную терминологию - чтобы оплатить рабочим их труд по ставке, компенсирующей отсутствие привычных бытовых условий. (Разумеется, в вашу задачу также входит четко сформулировать перед инженерно-техническим персоналом требования, предъявляемые к качеству, срокам и общей стоимости дороги). Все остальное вас касаться не должно - снабжение будет организовано независимыми поставщиками, в ходе конкуренции которых быстро останутся на рынке только те, кто сумеет предложить требуемые товары и услуги по приемлемым ценам, а количество рабочих по ходу строительства уменьшится, поскольку инженерно-технический персонал, имея возможность гибко реагировать на ежедневно появляющиеся проблемы и организовывать работу так как считает нужным и с помощью тех средств, применение которых возможно, будет стремиться к снижению трудоемкости и сокращению расходов, благодаря чему часть рабочих станут “безработными”. Этот процесс всем известен и в той или иной степени всегда реализуется, о чем справедливо (и гневно - поскольку вытеснение рабочих в результате оригинальных организационных решений и применения машин расценивалось как “усиление эксплуатации”) писал в числе прочих и Маркс.

Но совершенно противоположное происходит при антинормативном алгоритме. Принципиальная невозможность единого управления единой собственностью (принципиальная антиэффективность) означает, - о чем мы подробно говорили и сейчас лишь еще раз иллюстрируем, - что трудоемкость любого участка алгоритма начинает возрастать по мере отдаления реальных условий от нарисованного на бумаге проекта. Любая неучтенная кочка, любое выявившееся неудобство в использовании какого-либо механизма, любой перебой с поставками материалов - все эти, абсолютно неизбежные флуктуации условий - становятся неразрешимой проблемой, требующей согласований с вышестоящими инстанциями, поскольку только им может быть известно, какие изменения в проекте и режиме использования ресурсов отвечают интересам единой собственности, как их понимает верховный иерарх исходя из своих представлений о эффективности единой собственности в целом. Причем те же проблемы возникают и со снабжением материалами, со снабжением рабочих продуктами и предметами обустройства быта, - ведь все это также выделяется для данной конкретной стройки из общей единой собственности, и потому количество и сроки выделяемого также должны быть сопряжены с высшими интересами. Причем также очевидно, что вольнонаемный рабочий согласен выполнять лишь ранее оговоренные условия найма, в которые, разумеется, не входят ни кочки, ни затруднения с оборудованием, ни перебои с поставками. Таким образом, свободные рабочие либо будут требовать прибавки, либо начнут покидать стройку (что вероятней, поскольку принципиальную антиэффективнось управления - “бардак”, если воспользоваться советским жаргоном - не скроешь, и рабочие инстинктивно должны ощущать бесперспективность всей данной затеи, а значит - как и полагается нормальным исполнителям - искать более эффективные для исполнения алгоритмы). С точки зрения верховного иерарха (или назначенного им ответственного за данную стройку) все это есть агрессия против базового алгоритма (саботаж и т.д.). В ведении высших иерархов, как мы понимаем, находится одновременно все множество таких и даже более сложных строек, все множество централизованно распределяемых разнообразных машин и механизмов, все множество имеющихся производственных ресурсов, продуктов питания и т.д. И все это должно ежедневно сопрягаться в непротиворечивую работоспособную систему с учетом ежедневных флуктуаций на каждом участке деятельности (количество которых, напомню, возрастает быстрее, чем требуется времени для принятия решений). Отсюда следует, что единственным способом упростить ситуацию, не позволить ей сразу выйти из под контроля, будет, во-первых, свести к минимуму параметры, требующие осмысления, выбрав главный с точки зрения “единой собственности” (дорога должна быть открыта к такому-то сроку, чтобы по ней хоть кое-как смогли вывозить уголь с открывающейся к этому же сроку шахты), во-вторых - свести к минимуму требующие осмысления флуктуации, как связанные с “человеческим фактором” так и с природным - прикрепить, с одной стороны, рабочих к дороге (например, расценивая их недовольство как “контрреволюционную деятельность” с соответствующим расстрелом зачинщиков и переводом остальных в заключенные, призванные “искупить ударным трудом” и т.д.), и, с другой стороны, создать запас прочности - обеспечить постоянную присылку все новых и новых рабочих для компенсации всяких неучтенных кочек, сбоев в работе оборудования и т.д. (причем данный процесс должен подхлестываться низовыми иерархами, придумывающими предлоги для обеспечения избыточного запаса рабочей силы, позволяющего при необходимости форсировать тот или иной участок работ и иметь хотя бы минимум маневра при появлении каждой новой кочки).

Таким образом, вместо хорошей удобной дороги с высококачественным покрытием, построенной менее чем десятью тысячами рабочих (десять тысяч минус высвобождающиеся в результате совершенствования алгоритма “безработные”) вы получаете дорогу, по которой кое-как можно проехать, построенную на костях многих десятков тысяч рабочих и расстрелянных за саботаж инженерно-технических работников (из числа тех, кто пытался предложить серьезное осмысление проблем вместо слепого подчинения абсурдным решениям верховных иерархов). Учитывая, что с точки зрения антинормативного алгоритма и его высшего иерарха любая помеха строящемуся алгоритму - исходящая от рабочих ли или даже просто от природных условий - есть агрессия (а также учитывая что всем этим “испорченным” рабочим вообще лучше вымереть ради светлого будущего - если иерарх принадлежит к категории экс-одаренных - или с ними вообще можно считаться не больше чем с обычным сырьем для упрочения собственной власти - если иерарх принадлежит к чистому охлосу), то реальный процесс строительства сразу обойдется без всяких сложностей - строительство начнут десять тысяч “экономичных”, т.е. сведенных к “физиологическому минимуму” рабов под присмотром тысячи живущих впроголодь охранников, а закончат новые двадцать тысяч (поскольку первые десять успеют вымереть) под присмотром двух тысяч охранников. Причем, при взгляде сверху это будет казаться дешевым способом достижения цели (поскольку, хотя реальные затраты на питание и организацию принуждения будут выше, чем реальные затраты при нормальном строительстве, реальных затрат - например, во сколько обошелся конфискованный у крестьян хлеб - в этой системе, как мы говорили, не может знать никто, а способ мышления запредельных вариаций всегда видит лишь простейшую взаимосвязь; принудительный, конфискованный и т.д. значит - дешевый.).

“Обобществление” промышленности делает обязательным - во избежании новой “гражданской войны” - скорейшее “обобществление” сельского хозяйства, и что, во-вторых, аналогичная стратегия в сельском хозяйстве малоприменима, а потому здесь нельзя обойтись без крайних репрессивных мер.

Причины этого таковы. В любой низкоэффективной стране большая часть населения должна быть занята в сельском хозяйстве, которое также не может быть эффективным, но которое, благодаря большому количеству работников, все-таки компенсирует низкую эффективность промышленности своими огромными энергозатратами. Грубо говоря, если промышленность не производит дешевых и высококачественных “средств производства” для сельского хозяйства, способных обеспечить высокую эффективность сельскохозяйственного труда, то необходимая обществу масса энергоэквивалента (необходимая, чтобы суммарный коэффициент энергобаланса был выше единицы) может быть получена лишь за счет привлечения в сельское хозяйство большей части населения, - пусть у каждого небольшое превышение энергоэквивалента над энергозатратами, но в сумме оно компенсирует не дающие такого превышения энергозатраты промышленности, административных структур и т.д. Разумеется, это возможно лишь в случае, когда промышленность и администрирование балансируют где-то на нуле, либо, когда они так малочисленны, что не дают значительной массы отрицательного энергоэквивалента или превышающих производимый ими энергоэквивалент энергозатрат. Но если мы представим теперь огромную “обобществленную” промышленность, поглощающую огромные энергозатраты и производящую на них все меньше энергоэквивалента, то мы сразу увидим неизбежность “конфликта между городом и деревней”. Падение эффективности означает, например, что пусть даже предлагаемые промышленностью изделия способны дать реальный прирост сельскохозяйственной продукции в расчете на энергозатраты сельских работников, но энергозатраты промышленности таковы, что этот прирост их никак не покроет. Говоря, опять же, приближенно, если допустить, что промышленная продукция продается по цене, хотя бы просто окупающей затраты, то сельский производитель не может позволить себе приобрести такие товары, поскольку он их никогда не окупит.

Конечно, при антинормативном алгоритме механизм ценообразования и купли-продажи иной, но смысла это не меняет. В сущности, при достаточно заметном падении эффективности ниже единицы (т.е. когда получаемый энергоэквивалент меньше энергозатрат), ситуацию можно упрощенно представить так: даже если за поставляемый сельхозинвентарь иерархи будут требовать от крестьян лишь столько зерна чтобы просто накормить создававших этот инвентарь рабочих, то окажется, что крестьянам придется отдать все выращенное зерно и умереть с голоду. Из сказанного следует, что если крестьяне независимы, то они просто предпочтут отказаться от покупки промышленной продукции, но тогда с голоду придется умирать рабочим (а иерархам - потуже затягивать пояса, чего они уж точно допустить не могут). Иными словами, независимость крестьян означает или всеобщее восстание против иерархии или войну между руководимыми иерархией рабочими и сельским населением.

В 20-е годы большевики были вынуждены отступить, поскольку реальных ресурсов для завоевания всей территории не имели. Была объявлена НЭП. Она, с одной стороны, позволяла вывести из тени утаенные от конфискации ресурсы, с другой – что важней – давала время для перегруппировки иерархии и для запуска (с помощью принудительного труда и жульнических концессий) ключевых предприятий инфраструктуры и добывающей промышленности. Перегруппировка сводилась, разумеется, к вытеснению тех, кого я обозначил как «мстители» и замене их низкоинтеллектуальной чернью, менее опасной новому вождю. Да и сам вождь должен выдвинуться отнюдь не из среды «мстителей» (закономерность не объясняю). К моменту завершения перегруппировки, правящая иерархия состоит, если использовать выражение Мандельштама, из «полу-людей» (или не людей, как говаривал Бродский : «Если партийный секретарь – человек, то, значит, я не человек и должен называться как-то иначе. Но если я – человек, то партийный секретарь не человек и должен называться как-то иначе»).

Что касается концессий ( это относилось, в первую очередь, к добывающей промышленности, пополнявшей возможности экспорта сырья и покупки товаров и технологий, без чего биологический вид, обозначенный нами как «говноед», сохранить свое положение не может), то масштабы жульничества, возможно даже преувеличиваются нынешними историками, некоторые из которых утверждают, что таким образом было построено большинство сырьевых предприятий. (Жульничество заключалось в том, что в договор о концессии вносился какой-нибудь с виду вполне нормальный пункт – например, такая-то ритмичность поставок. Однако, в нужный момент «независимые профсоюзы» выдвигали вдруг совершенно дикие требования к хозяевам-«капиталистам», а власти на все просьбы разобраться отвечали, что не могут повлиять на свободное волеизъявление «пролетариев». В итоге, налаженное производство переходило в государственную собственность). Почему я думаю, что масштабы жульничества преувеличивались? Да потому, что все время разрасталась зона применения принудительного труда. Строящиеся предприятия были вполне рутинными производствами, а проблема привлечения инженерно-технического персонала из-за рубежа совсем не была неразрешимой, тем более, что быстро установился бартерный обмен с Германией, которой было запрещено иметь свою армию. Германская армия обучалась у нас и , плюс к тому, Германия получала необходимое сырье. В обмен СССР получал технологии и специалистов.

После построения некоторой критической массы «социалистической промышленности» возникла та необходимость завоевания («обобществления») сельского хозяйства, о которой я говорил выше. Как ты знаешь, новое крепостное право на селе было успешно введено. Что касается импортно-экспортной политики, то здесь, исключая Германию, было много сложностей.

Без импорта технологий и товаров говноедская система долго протянуть не может. Я уже объяснял, что означает принципиальная антиэффективность, т.е. тот факт, что эффективность любого алгоритма (технологии, товара и т.д.) в этой системе может только снижаться. Я больше не буду копировать фрагменты из книги, если хочешь, можешь все-таки ее прочитать. Но если в двух словах, ситуацию можно проиллюстрировать так. Допустим, ты купил, скопировал и т.д. какую-нибудь технологию. Поскольку невозможны ни эффективное внедрение ни оперативная подстройка, то 90% эффективности теряется при внедрении, а остальные 10 – в течение какого-то времени ее использования. Казалось бы, ситуация безвыходная. Но если ты будешь регулярно заменять импортные технологии, то какую-то положительную эффективность иметь будешь, пусть и отставая все больше от тех стран, у которых ты эти технологии покупаешь. Однако, для такого способа продления срока жизни системы, никакого промышленного шпионажа и копирования образцов не хватит. Конечно, миллионы зэков создавали добывающую промышленность и ее инфраструктуру, однако масштабная экспортно-импортная политика была в то время невозможна. В мире существовали налаженные экспортно-импортные связи, развитые страны вполне удовлетворяли свою потребность в сырье, и вклиниться туда новому крупному экспортеру можно было лишь в результате каких-то катастрофических событий, способных нарушить систему связей. То есть – в результате мировой войны, курс на которую был взят гораздо раньше, чем принято думать (т.е. еще до заключения пакта с «державами оси»). Альтернативы не существовало, поскольку внутренняя ситуация быстро приближалась к катастрофе после «обобществления сельского хозяйства», уничтожившего все зоны положительной (хоть и низкой, но положительной) эффективности. А из добываемого зэками сырья пушек можно было сделать очень много.

Кстати, поскольку это пригодится в дальнейшем, я сразу дам пару пояснений, наглядно иллюстрирующих падение эффективности и ее последствия (тем более, что они ярко проявились после 2-й Перестройки, т.е. уже в 90-е годы). Представь, что ты купил или скопировал технологию и оборудование для производства какого-то продукта. (То есть не ты, а тупая говноедская система, исключающая возможность творческой адаптации импортных алгоритмов к наличным условиям). Пусть этот алгоритм очень эффективен в сравнении с имеющимися, но в процессе внедрения большая часть его эффективности потеряется. Если же внедрение будут осуществлять импортные специалисты, потери будут меньше. А самый оптимальный вариант – вообще ничего не внедрять. Остановить все псевдопроизводство, продавать сырье и покупать дешевую и качественную продукцию.

Однако, этот вариант (и то не в полной мере) стал осуществим лишь в 90-е годы, после «свержения власти» КПСС. В 30-е, после окончательного завоевания всей территории и полного включения всего населения в единую централизованную систему регламентации поведения – притом, что существование единой мафиозной КПСС было гарантом такого положения дел – ничем уже не сдерживаемое падение производства можно было попытаться сдержать лишь одним способом – попытаться захватить и ограбить соседние страны. Мировая война была единственным выходом из положения (здесь не разъясняю подробно – читай 2-ю часть моей книги). И надо признать, что хотя Сталин изо всех сил способствовал Гитлеру в разжигании войны, марксистское воспитание верховного вождя сыграло решающую роль в том, что СССР оказался на англо-американской стороне, т.е. на стороне потенциальных победителей, несмотря на все пакты и договоренности с «державами оси».

Один из самых известных (тому, кто читал) тезисов Маркса заключается в том, что в серьезной войне побеждает страна, чья экономика сильнее. Сталин читал Маркса не так как нынешние (лишь бы зачет сдать). Этот тезис он усвоил вполне, и могу утверждать, что войны на стороне друга-Гитлера против англо-американцев он боялся. Вот пример. Современные историки выражают удивление по поводу внезапного прекращения советско-финской войны. Причем, как сейчас документально доказано, вождь даже не знал об огромных потерях армии. Действительно странно на первый взгляд – Сталин громогласно объявил, что красная армия возьмет Хельсинки и посадит там «финское рабочее правительство в изгнании», сформированное в пос. Териоки. Начал войну, красная армия, пусть и с огромными потерями, но продвигалась И вдруг – срочный приказ все прекратить.

А теперь сопоставим факты. Была такая известная «четверка оксфордских гомиков» - один профессор (не помню, как звали) совратил своих студентов. Профессора этого еще раньше, поймав на живца, завербовала советская разведка. Он, по ее приказу, вербовал студентов буквально «через жопу». Один из завербованных, Ким Филби, окончив Оксфорд, по приказу советской разведки пошел работать в Британскую. Впоследствии этот нетрадиционно ориентированный джентельмен дослужился до должности начальника Восточно-европейского отдела. В описываемое время, в 39 г., он делал только первые шаги, сообщая советской разведке то, что ему и его коллегам становилось известным по роду службы. А известно ему, сам понимаешь, кое-что было. Например, когда на советско-финский фронт стали подбрасываться все новые и новые подкрепления, и возникла реальная угроза прорыва Красной Армии, британский кабинет министров принял решение об отправке в Финляндию большого экспедиционного корпуса с целью не допустить вышеупомянутого прорыва (надеюсь, ты помнишь, что в качестве союзника Гитлера, СССР в это время формально находился в состоянии войны с Великобританией). Британской разведке было сообщено об этом решении и дано задание подготовить высадку войск в Финляндии. По удивительному совпадению, через пару недель после этого, тов. Сталин, без всяких объяснений отдал приказ прекратить боевые действия и начать мирные переговоры – несмотря на то, что громогласно заявленная им цель не была достигнута.

Вот что значит, читать в молодости умные книжки.

Но нас, конечно, интересует не Вторая Мировая, а ее последствия. О самой войне, поскольку, тебе это, возможно интересно, скажу лишь две вещи. Во-первых, что новейшие изыскания в архивах полностью подтверждают соображения Резуна. Действительно, на границе был создан многократный перевес как по всем видам вооружений (от 3 -3,5 по танкам и самолетам до 7,5 по орудиям), так и по живой силе – 3,4 миллиона против 1 миллиона у немцев плюс еще 136 дивизий, снятые с Дальнего Востока, находились на марше (они подоспели вовремя, чтобы стабилизировать ситуацию вокруг Москвы). Найдена даже карта (я сам видел фотокопию) с обозначением планируемых ударов на Европу и собственноручной резолюцией Сталина : «Разрешаю, но не раньше июля» Во-вторых, так называемая Великая Отечественная во многих районах превратилась в продолжение Гражданской. Один пример. Численность белорусской полиции равнялась численности партизан, притом, что в число последних входили и специально засылаемые НКВД подразделения. О недавно присоединенных районах – Западной Украине, Прибалтике – можно не говорить. Можно привести еще пример. К немецким властям (были случаи даже в России) первое время регулярно приходили крестьянские делегации, предлагая записаться добровольцами в немецкую армию на условии отмены колхозов (как будто и не прошло полтора столетия). По инициативе генералов, вопрос трижды ставился перед Гитлером, но тот был категорически против – с колхозов удобней брать подати.

В общем, повторюсь – нас интересует результат. А результат войны помог на сорок лет продлить существование нежизнеспособной говноедской системы и помог говноедам оставаться у власти до сих пор. Результатом войны стало ограбление захваченной части Европы, вывоз в огромных количествах технологий, оборудования (даже целых заводов), повсюду отлавливаемого инженерно-технического персонала и просто даже «трофейных» потребительских товаров.. Делалось все это по-говноедски нагло. Союзники пытались протестовать и предлагали «уладить вопрос репараций», но говноеды были непреклонны. Сталин предложил формулу «каждый берет репарации с подконтрольной ему зоны» и настоял на ней. Доходило до скандалов, когда советские вывозили заводы и оборудование, принадлежавшие союзникам и конфискованные в свое время нацистами (например, английское оборудование с румынских нефтепромыслов).

В итоге все это привело к 1-й Перестройке, известной как «хрущевская оттепель». Мировая война означала нарушение сложившихся экономических связей. В странах третьего мира подняли голову «борцы с империализмом». Поначалу их стимулировали в английских колониях нацисты, затем пришлось заигрывать с ними и англо-американцам. Оставшись бесхозными по окончании войны, они оказались не прочь завести связи с СССР. Внутри СССР («зооландии», как называл эту страну Набоков) положение настоятельно требовало «оттепели». Большая часть технологий и оборудования, вывезенных из Европы имели гражданское назначение. Зэки свое основное дело сделали, построив костяк добывающей промышленности. Затраты на непомерно разросшийся «аппарат принуждения» давно превысили объем изымаемого с помощью этого «аппарата». Строить «трофейные» предприятия (напомню - гражданского или, в крайнем случае, двойного назначения) с помощью «врагов народа» было нельзя – эти предприятия должны были быть относительно равномерно распределены по всей стране, а не спрятаны где-нибудь в Сибири. В каждом городе, сам понимаешь, не разместишь тысячи зэков и полк НКВД. Необходимость требовала повсеместного перехода к условно свободному труду («обязательному», как было записано в конституции). Плюс к тому, отмена массовых репрессий вполне отвечала интересам «партийных, комсомольских и хозяйственных работников», которые ранее не могли себя чувствовать в безопасности из-за проводившейся вождем постоянной, так сказать, «ротации кадров», а теперь получили возможность пользоваться своими привилегиями без опасения попасть под «ротацию». А открывшиеся возможности экспорта сырья (например, для восстанавливающейся Европы) предполагали возможность регулярного обновления технологий и оборудования. Усилия теперь надо было сосредоточить вне страны – на взвинчивании сырьевых цен с помощью поддержки всяких «борцов» и насаждения «прогрессивных правительств». Эта политика дала плоды к концу 60-х (так называемый «энергетический кризис»). В сущности она стала давать плоды даже раньше, поскольку в европейских странах быстро обнаружились всякие «прогрессивные политики» вроде Де Голля (об этой проститутке я, если хочешь, расскажу как-нибудь отдельно). Да и вообще – поскольку удалось стащить у американцев ядерные секреты (и это сделало затруднительным жесткое противодействие наглости говноедов) и поскольку всякие «прогрессивные политики» быстро приспособились выманивать деньги у американцев под предлогом «коммунистической опасности» в своих странах по принципу «хоть мы и говнюки, но лучше мы, чем коммунисты», то уровень коррупции в этих странах был весьма высок и «желание строить добрососедские отношения с СССР» для покупки дешевого сырья и сбыта своей относительно низкокачественной продукции, являлось существенным фактором «международной политики».

Но ничто не вечно. Уже с середины 70-х цены на сырье начали падать. К тому же оборудование изнашивалось и требовало замены (наиболее важно это было в добывающей отрасли). На Западе появлялись все новые и новые технологии. Вобщем, ситуация ухудшалась с каждым годом – отставание нарастало. В итоге, протянуть удалось всего несколько лет, а потом пришлось начинать еще одну Перестройку, завершившуюся, как ты знаешь, распадом формальной централизованной структуры и заменой ее структурой неформальной. Хотя столь крутой переход отвечал интересам не всех членов правящей говноедской иерархии, но интересам большинства из них он вполне соответствовал.

Дело в том, что еще в 30-е годы советская, употребим такое понятие, «сволочекратия» стала быстрыми темпами превращаться в быдлократию. Верховный вождь усиленно вычищал всех, кого мог заподозрить в угрожающей его положению излишней агрессивности (я имею ввиду именно иерархию, а не всякие «репрессивные органы», где сволочь была нужна и куда она естественным образом стекалась). После объявления «оттепели» именно это быдло и заняло все ключевые посты. Положительным следствием стало неодобрение агрессивных крайностей (даже в работе «репрессивной системы»). Отрицательным – все возрастающая нацеленность на материальные приоритеты, характерная для быдла. (Когда я разделяю понятия «сволочь» и «быдло», я не просто имею ввиду различные разновидности особей, различные подвиды тех запредельных вариаций, о которых я говорил выше применительно к морали. По механизму формирования, основная часть быдла состоит из деградировавшего врожденно нормального демоса, что и определяет общий вектор направленности поведения, предполагающий наличие остаточных моральных реакций, характерных для демоса). К моменту 2-й Перестройки, к середине 80-х, этот процесс зашел весьма далеко. Значительная часть агрессивного потенциала скопилась на относительно невысоких уровнях (поскольку чтобы пробиться на высокий требовалась серьезная обкатка в системе). Эта чернь начала быстро образовывать так называемые «мафиозные цепочки» с не входящей во властную иерархию чернью, естественным местом обитания которой была так называемая «торгово-распределительная система». В итоге именно этот конгломерат, соединивший деньги и власть, оказал решающее влияние на распад единой иерархии и образование той системы, которая существует в России сегодня. Не анализируя в подробностях, отмечу, что нынешняя говноедская власть держится именно на говноедстве подавляющего большинства населения. Если отбор как в советскую иерархию, так и в «постсоветскую элиту», проходил и успешно проходит по критерию непринадлежности (осторожнее говоря – по степени непринадлежности) к биологическому виду «человек разумный», то возможно это лишь потому, что подавляющее большинство наших с тобой соотечественников также лишь очень ограниченно к этому виду принадлежат. Впрочем, как ты прекрасно знаешь, всякого быдла хватает и на Западе. Краткие десятилетия, в течение которых возникают условия, позволяющие виду «человек разумный» реализовывать себя и создавать огромный потенциал будущих достижений, сменяются веками процветания быдла, с удовольствием этот потенциал пожирающего. Сейчас обитаемый двуногими мир находится как раз в фазе начала процветания быдла. Но это – отдельная тема. Ты спрашивал меня о истории российского говноедства, я вкратце и рассказал.