poetry

Из поэзии прошлого века

-------------------

***

Когда спираль безвыходно замкнется в круг.

пусть круг тот обернется вдруг

пустым заброшенным проселком.

Над ним - отары облаков

бредут куда-то далеко,

а он, через горбатый луг,

ползет к неровным дальним елкам.

Где - ни тюрьмы и ни сумы,

Где лишь лиловые холмы

Очерчивают ойкумену.

Там есть печаль, но нет тоски.

Туда - спокойно и смиренно

Приняв любую перемену,

уйти – как уходили в скит.

И в том лесу, и в том скиту,

когда закат подвел черту,

и ты и лес – нагие дети

в сквозном, слегка осевшем свете.

Затянут сумерки следы,

и лишь слеза простой звезды

дрожит – то ярче, то спокойней -

над деревянной колокольней,

как будто, в этом мире тлена

сама забывшая очаг,

украдкой просит Магдалена

за всех беспаспортных бродяг –

всех, кто оставил ойкумену.

***

В непогоду на даче спокойно. Холодное лето.

Дождик скребется, как мышь, отыскавшая корку.

Мне достаточно рюмки и сигареты,

И макушек берез на чуть видном за дачей пригорке.

***

Песенка Пьеро

Что ты делаешь, друг мой Пьеро,

В этом лучшем из лучших миров.

До того обветшал твой парадный камзол,

Что отбросить его будет меньшим из зол.

Пусть твое амплуа за тебя решено.

Разве так уж немыслимо – стать тишиной,

Стать частицей мерцающих звездных глубин,

Чья бесстрастность надежней любви коломбин.

И сквозь цепь превращений пройдя чередой,

Ты вернешься однажды падучей звездой.

Пусть увидев ее предрассветной порой,

Загадает желание новый Пьеро.

***

Когда над перелеском синева

с чуть теплым солнцем смешана едва.

Когда, как парус сорванный, она полощет оземь,

сзывая эха дальний переклик,

тогда ее на наш простой язык

мы переводим странным словом «осень».

И ничего тогда уже не просим

у всех земных и неземных владык.

И лишь комочек, трогая кадык,

дает понять, что подступила осень.

***

День, выбитый с последних рубежей,

да и не день – а так, закат уже

сползал, цепляясь за верхушки бора,

как кошка на когтях сползает по забору.

До дна просвечивая окна этажей

своим остывшим марсианским светом,

он запечатывал фольгой их как конфеты.

Но краска сумерек все ярче и свежей,

и зажелтели огоньки в соседнем доме.

И только там, над бором, на весу,

остаток дня свернулся в полосу

чуть светлую, как джинсы на изломе –

дня, отступившего с последних рубежей.

***

Азиатская мелодия

Вот оказия – снится Азия.

Так и слышится мне на горе

заунывный напев бесконечных нагорий,

и затерянность странника в древних степях

я примерить готов на себя.

Там пространства свободны,

Судьба их легка.

Фиолетовым небом дышат снега.

И на склонах, в прозрачном меду солнцепека,

изнывают целебные маки от сока.

Их виденья ленивы и красок полны,

лишь прильни – и вдохнешь эти теплые сны.

А в пустынях, где воздух зловеще дрожит,

Обитают прошедших веков миражи.

И не ветер метнулся по кромке бархана,

То нукеры какого-нибудь чингисхана

пронеслись из столетья столетью навстречу.

И не топот подков, и не шепот песков.

Это странная музыка древних наречий,

непонятная мудрость забытых племен,

от которых уже не осталось имен.

И покой – хоть какой-никакой, а покой.

***

Апрель. До сих пор холода.

Днем чуть пригреет, и тогда

из осевших сугробов сочится вода.

А ночью морозит. И только звезда

скользит по наплывам свежего льда,

да луна – по заиндевевшему стеклу –

то вдруг расплываясь, то собираясь в иглу,

а по краям раскрываясь павлиньим пером.

Холодом этим дохнуло из их миров,

и сейчас неспеша остывает Земля

до абсолютного, а не цельсиевого нуля.

А там выживают одни лишь камни и льды,

цепенеющие под взглядом звезды

в бесконечной, чуть потрескивающей тишине

( так приемник шуршит на пустой волне,

где он ловит, должно быть, один лишь реликтовый фон,

да космический ветер, что был рожден

в проливах между галактиками, неизвестно где

и который шатается от звезды к звезде,

а порой забредает сюда,

принося апрельские холода.)

***

А галки мечутся, галдят,

как будто высказать хотят

любовь к последней, может быть, весне.

Как кошка оттепель тиха,

Свернула серые меха

и дремлет, и урчит во сне.

***

Год Змеи

Старинный календарь наивных мудрецов,

гадавших в хижинах из ветхого бамбука

о судьбах обитателей дворцов.

И постигавших тайную науку –

тысячелистника небесную игру.

И высочайше званных ко двору,

И по обычаю ломавших на разлуку

тугие ветви безутешных ив.

И рассуждавших, до краев разлив

вино прощанья в дружеские чаши,

о человечьей суетности нашей –

вот бы и рад остаться здесь, в тиши

да кто ж как не мудрец исправит нравы…

Дела в Столице впрямь нехороши,

Сын Неба юн, советники лукавы,

на лихоимцев не найти управы…

а ведь Кун—Цзы учил.. Да что там, право…

И уезжавших в суете надежд

под земляков завистливые взгляды,

мечтавших двор избавить от невежд,

почетной удостоятся награды

и мудро государя наставлять

в делах его на благо государства,

разоблачать сановников коварство,

парчовых удостоится одежд,

А главное – окончить дни свои

в кругу наложниц, сыновей и внуков,

и завешать им тайную науку

о том, как умереть в кругу семьи…

А может – нет. И по приезде сразу

освоивших дворцовые проказы,

поклоны и изысканные фразы,

но неумело поскользнувшись где-то

на тонкостях интриг и этикета,

пожалованных смертью по указу.

И вешаясь на шелковом шнурке

припомнивших в последнем забытьи,

как грезилось – в тиши и далеке –

о службе без порока и изъяна,

а довелось окончить дни свои…

И что сулит грядущий Год Змеи,

нам, выросшим под знаком Обезьяны…

***

Хань. Летописец.

Вот так – спокойно, пусто и печально.

И наплевать на прожитое зря,

Когда в просвете штор, в пространстве фонаря,

беззвучная метель скользит горизонтально

и мимоходом оцарапывает стекла.

И мой ночник коричневато-блеклый,

как изнутри подсвеченная свекла.

И кромка тени, кружевным шитьем,

кладет узор на уголок страницы,

где именно сейчас императрица

с министром юным заперлась вдвоем

и стыд отбросив, сбрасывает ткань.

Спешит гонец, споткнулся иноходец.

И хорохорится мятежный полководец,

Впоследствии изжаренный живьем.

Две тыщи лет назад в далеком царстве Хань.

Там тоже ночь, ненастье и беда.

И кочевая гуннская орда

прошла кордон по заморозкам ранним.

Не эта ли метель встречала их тогда –

две тыщи лет назад на полпути к Чанани.

А тот, чья мысль сейчас живет во мне –

вот так же он сидел, слегка поджав колени.

И колыхались на бамбуковой стене

светильника размашистые тени ,

и иероглифов послушные зверьки

он рисовал – будто кормил с руки.

И молча слушал, как ворчит жена,

что в доме нет ни риса ни вина,

что в долг пришлось просить немного хлеба,

что ханьской – лбом – не прошибить стены,

а мог как все – давно иметь чины

и благодарно славить Сына Неба…

И замолчав, опять с улыбкой кроткой

Детей укачивала за перегородкой.

А он, вздохнув, отхлебывал из чаши,

Давясь чуть теплой мутноватой водкой,

На вкус похуже, но дешевле нашей..

Покой, печаль, усталость и дурман.

Ненастье завывало как шаман,

сзывавший шабаш бесприютных душ..

И кисточку обмакивая в тушь,

он выводил: погода нынче дрянь..

всю ночь метет и задувает в щели..

Две тыщи лет назад в далеком царстве Хань,

где водятся такие же метели.

***

Памяти художников каменного века

Мы на стенах пещеры рисуем бегущих оленей,

и они оживают в изменчивых бликах огня.

Свой магический бубен шаман положил на колени

и старейшинам что-то сказал, поглядев на меня.

Я сегодня опять не исполнил его повелений.

Я старался исполнить, но руки мои – мне враги.

Все художники наши рисуют нормальных оленей,

только мой почему-то опять не похож на других.

Мне шаман рассказал о художнике, жившем когда-то.

Был спесив он и полон каких-то безумных идей –

все хотел передать сумасшедшую охру заката

и благого светила блистающий след на воде.

Объясняли ему, что светило – запретная тема,

что такие рисунки никто не сумеет понять..

Но в несчастного явно вселился неистовый демон,

и старейшины демона тотчас велели унять.

Он кричал им тогда, что нельзя рисовать по указке,

что хотел передать многоцветие нашего дня…

Может это и так, но еще не одобрили краски,

и людей наших честных смешила его пачкотня.

По изгнании беса недолго уж прожил затем он.

А ведь мог бы дожить до своей воплощенной мечты –

ты же знаешь, сейчас разрешили и краски и тему,

этот грустный урок, я надеюсь, усвоишь и ты.

Если будешь покорен ты предков заветам мудрейшим,

то в искусстве своем, несомненно, достигнешь высот.

Горб бизона, конечно, законная пища старейшин,

но из ляжки по праву твоим будет первый кусок.

Я ответил шаману, что думать не смею об этом,

Даже дружба его для меня величайшая честь.

Я поклялся себе, что воспользуюсь мудрым советом,

и ошибки строптивца, конечно, сумею учесть.

Так решил я. Но что-то случилось с моими руками.

Будто налиты руки заката дразнящим вином –

как-то слишком уж точно ложатся рисунки на камень,

как-то слишком уж просто они нарушают канон.

Вот опять мои руки неправильно выбрали краски.

Им хозяин не я, а, должно быть, природа сама.

Я любуюсь рисунком, я чувствую близость развязки -

я же знаю, теряет терпение умный шаман.

Вот сейчас он сказал, что не будет удачной охоты,

если духов рассердит нелепая эта мазня.

И старейшина воинам крикнул, стоящим у входа,

и ленивой рукой неспеша указал на меня…

А назавтра шаман, как всегда, подытожит резонно.

Вот – он скажет – законный конец незаконных забав:

ваш товарищ был глуп – отказался от ляжки бизона.

А теперь его телом старейшины кормят собак.

***

Давно известно, что качество стиха

достигается за счет сердечной недостаточности -

когда зелень лавра доходит до дрожи,

вибрация разрушает стенки аорты.

Прощай, римлянин из Варварской Пальмиры.

Унеси с собой мою благодарность -

без тебя я так и не узнал бы,

что такое шум Понта в ветреную погоду.

(январь 96-го)

***

Менялись боги, идолы и храмы,

лишь неизменен фанатизм, и вот

одни еретики как в старину упрямы,

и ни за грош идут на эшафот.

Когда ж их кровь по капле сточит камень,

то как ведется испокон веков,

еретиков пора провозглашать богами,

и можно новых жечь еретиков.

(декабрь 77-го, известие о смерти Галича).

***

Песенка Пьеро

Что ты делаешь, друг мой Пьеро,

в этом лучшем из лучших миров.

До того обветшал твой парадный камзол,

что отбросить его будет меньшим из зол.

Пусть твое амплуа за тебя решено,

разве так уж немыслимо – стать тишиной.

Стать частицей мерцающих звездных глубин,

чья бесстрастность надежней любви коломбин.

И сквозь боль превращений пройдя чередой,

возвратиться однажды падучей звездой.

Пусть увидев ее предрассветной порой,

загадает желание новый Пьеро.

***

Закатом двор слегка подсвечен снизу.

Соседский кот отправился на блядки.

И ласточки мелькают у карнизов,

как ангелы, играющие в прятки.

И темная весенняя земля

уже полна травой и стебельками.

Закат перекрывают тополя,

которые я помню топольками.

***

Herbsttag, Rainer Maria Rilke

Господи, срок истекает, я жду. Лето и так затянулось сверх меры и ожиданья.

Гномона тень разверни на полуночь в моем одиноком саду

И наполни приют мой прохладным осенним дыханьем.

Дай лишь дозреть и налиться оставшимся соком последним плодам.

Позволь им дойти до начертанных свыше пределов

А потом разреши им от тяжести пасть и скатиться к чьим-то ногам

И наполнить накопленной сладостью вина других виноделов

Кто не строил запасливо дом тот уже не построит уют

Будет молча читать надоевшие умные книги и мерить шагами аллеи,

и учиться у листьев, что тихо светясь и прощально алея,

напоследок кружатся, ничуть ни о чем не жалея,

и к земле припадая, в темнеющих лужах гниют.