Часть 2
ISBN 978-9975-4209-8-3
От автора
Поскольку получилось так, что первая и вторая части этой книги были выпущены раздельно, автор полагает вполне уместным предложить возможному читателю краткий пересказ основных выводов первой части.
В первой части исследования был аргументирован ряд выводов достаточно общего характера.
Поскольку биологические объекты могут существовать только за счет притока энергии из внешней среды, то каждый из них и каждое из их сообществ (т.е. биологическая жизнь в целом) представляет собой определенный алгоритм переработки предметов внешней среды в форму, позволяющую биологическим объектам получать энергию (с физической точки зрения – способность действовать и сопротивляться воздействиям). Причем, как мы выяснили, конкретными носителями энергии являются не только вещественные предметы, прямо дающие или экономящие какое-то количество энергии (как, например, пища или орудия труда), но и невещественные энергоносители (например, услуги или упорядоченная информация, экономящие их получателю какие-то энергозатраты, просто даже бытовые поступки, так или иначе влияющие на эмоциональное и, соответственно, физиологическое состояние организма)
Каждое биологическое сообщество (биологический вид) имеет свой базовый алгоритм получения энергии и связанный с ним алгоритм перераспределения энергии внутри сообщества (правильнее сказать – имеет свой вариант фундаментального, присущего всей биологической жизни, алгоритма). Любое живое существо каждым своим действием вносит тот или иной (положительный или отрицательный) вклад в энергобаланс сообщества с окружающей средой и получает от сообщества вознаграждение (или наказание), соответствующее вкладу.
Все алгоритмы перераспределения, как мы рассмотрели на примере экономической деятельности, в норме основаны на едином принципе, который уместно назвать «принципом адекватности» (взаимовыгодного обмена на основе пропорции «выравнивающих» значений с итоговым неравенством получаемого материального и морального вознаграждения по сумме всех обменов, пропорционально личному вкладу в энергобаланс общества, эволюцию вида). Если говорить о человеческом обществе, то в экономике эти пропорции принято называть стоимостью или ценой (товаров, услуг, труда). Применительно к остальным сферам жизни их обычно осознают как ответную реакцию (общества, его специальных структур, каких-то групп индивидов, непосредственно отдельных людей) на чье-либо поведение. Но как бы эти пропорции ни осмысливались и ни назывались, они в каждом конкретном случае определяют, какой энергетический эквивалент в форме желательных товаров и услуг (обычно, в виде их знака - денег), а также в психологической форме (“престиж”, “статус” и т. д.) индивид может получить за энергетический эквивалент, отданный в форме результата его труда, и какой энергетический эквивалент в психологической форме (в виде восприятия реакции окружающих - от одобрения до осуждения, или реакции специальных структур - от награждения орденом до лишения свободы) а иногда и в материальной (от подарка “в знак благодарности” до “компенсации за моральный ущерб”) он может получить или должен отдать за энергетический эквивалент, отданный окружающим или изъятый у них в результате того или иного его поступка в быту.
Мы также пришли к выводу, что биологический вид «человек разумный» существует по алгоритму, принципиально отличающемуся от алгоритмов других биологических видов. То есть, если каждый другой вид воплощает в себе какой-то вполне конкретный алгоритм взаимодействия со средой, то фундаментальным алгоритмом человека является постоянный поиск и воплощение новых, все более и более эффективных конкретных алгоритмов (творчество). На примере экономической деятельности мы пришли к выводу, что прирост качества жизни (создание «новой стоимости», национального дохода и качества жизни, говоря обычным «экономическим» языком) происходит за счет изменения алгоритмов и создается теми, кто создает новые эффективные алгоритмы (философские и научные теории, технологии, новаторские способы организации производства и т.д.).
Большинство видов деятельности сочетают в себе – в той или иной пропорции – творческую и исполнительскую составляющую, и от того, насколько велика творческая составляющая, зависит возможность для данного вида деятельности (и занятых им людей) вносить вклад в прогресс общества (создавать «стоимость», «национальный доход», «уровень жизни»). С этой точки зрения, и с точки зрения широты приложения, степени универсальности, создаваемых алгоритмов, существует иерархия творческих функций по критерию их воздействия на прогресс общества, и функции более высокого уровня (и выполняющие их индивиды) обязаны создавать обществу основную массу прироста качества жизни, а функции более низкого уровня заняты доводкой применительно к конкретным условиям алгоритмов, созданных творцами более высокого уровня, и так – вплоть до преимущественно исполнительских видов труда, которыми занято большинство населения (включая не только труд наемных работников, вносящих вклад в качество жизни общества постольку, поскольку добросовестно они выполняют предписанный конкретный алгоритм, но и включая в значительной степени рутинную организаторскую деятельность на более высоких уровнях).
Но, как мы знаем, в человеческом обществе и пропорции перераспределения во всех сферах жизни и нормативные обязанности различных творческих функций, и соотношение различных видов деятельности постоянно искажаются, и каждое их искажение снижает жизнеспособность общества (его культурный потенциал, экономическую эффективность, качество жизни и способность к прогрессу). Причем, мы пришли к выводу, что нормы поведения, направленные на соблюдение этих пропорций и соотношений, стремящиеся предохранять их от искажений, и есть те нормы, которые принято называть нормами морали. А поскольку и возможность творчества одаренных индивидов и добросовестная преимущественно исполнительская деятельность большинства населения зависят от соблюдения моральных норм, то основной вклад в качество жизни и прогресс общества рядовой гражданин, занятый преимущественно исполнительскими видами труда, вносит не столько своим трудом (так как вклад исполнителя очень мал относительно вклада творца), сколько тем, в какой степени он соблюдает нормативную видовую мораль (а от того, насколько она в целом соблюдается в данном обществе, зависит способность этого общества к прогрессу).
Рассматривая вопрос о причинах нарушения моральных норм, мы обосновали непривычный на первый взгляд вывод, что внутривидовая агрессия невозможна, что она запрещена самим строением биологических организмов. Иначе говоря, мы аргументировали утверждение, что нормы внутривидового поведения (нормы морали) выполняются каждой принадлежащей к данному виду особью инстинктивно, поскольку неотделимы от видового алгоритма (точнее – являются не просто даже его составной частью, а, в сущности, как раз и представляют собой свойственный виду алгоритм перераспределения добываемой из внешней среды энергии). То есть, без выполнения моральных норм невозможно выполнение видового алгоритма, и, следовательно, их невыполнение какой-либо особью означает ее непринадлежность к данному виду (ее несоответствие видовому алгоритму, ее неспособность его выполнять). Правильнее говоря, невыполнение моральных норм возможно только как результат отличия психического строения данной особи от видового строения психики.
Мы также пришли к выводу, что ни один вид не может состоять только из тех особей, чье строение и поведение хорошо воплощает видовой алгоритм. Любое сообщество (как вид в целом, так и отдельная популяция) включает в себя также и особей, относительно слабо соответствующих видовому алгоритму. Поэтому каждый вид существует в рамках определенного разброса вариаций – от максимально соответствующих видовому алгоритму доминантов, до минимально ему соответствующих особей низших рангов. При обычных условиях, такие особи – за исключением тех, чье поведение явно противоречит внутривидовым нормам (т.е. за исключением тех, чье строение и поведение недопустимо отклоняется от видового стандарта) – нормально существуют внутри сообщества, хотя и имеют в нем низкий социальный статус. Те же особи, чье поведение нарушает внутривидовые нормы (т.е. становится агрессивным по отношению к видовому алгоритму и всем другим особям, этот алгоритм воплощающим), отторгаются с помощью различных форм подавления, вплоть до самых крайних.
Поскольку способ существования вида «человек разумный» является творческим, то мы обнаружили, что моральная составляющая (нормы морали) у человека неразрывно связана с творческой (не имея в виду только активную форму творческой способности, «талант», но, в первую очередь, ее пассивную форму, подсознательное творческое мировосприятие), и для каждого индивида степень его моральной одаренности, предрасположенности к выполнению моральных норм, коррелируется с его пассивной творческой одаренностью, его творческим мировосприятием, при пониженной степени которого индивид предрасположен к нарушению нормативной видовой морали и переходу на паразитический способ существования.
Причем, у человека является нормой очень большой разброс вариаций (от чисто творческой до чисто исполнительской), обязательна повышенная терпимость к нестандартным формам поведения (если они не являются очевидно агрессивными) и, соответственно, затруднено опознание агрессивных форм поведения ( в случаях непрямолинейных, изощренных способов паразитирования). Кроме того, способ существования человека, предполагающий разделение функций между творцом и исполнителем, предполагает необязательность наличия (или даже обязательное отсутствие) у доминантов-творцов тех качеств (повышенной физической силы, активности, нацеленности на контроль за поведением других особей в популяции и т.д.), благодаря которым у всех остальных биологических видов доминанты легко пресекают агрессивные проявления предельно отклоняющихся от видовой нормы особей.
Все эти (а также некоторые другие) факторы позволяют нашим предельно и запредельно отклоняющимся вариациям существовать внутри материнского вида как вид-паразит. Причем, составляющие абсолютное меньшинство врожденные паразитические вариации могут своим поведением влиять на основную массу, способствуя ее переходу на агрессивный паразитический алгоритм существования. В результате вариации с паразитической направленностью поведения – как редкие вариации с врожденной направленностью, так и достаточно многочисленные вариации с приобретенной, - могут в той или иной степени подавлять биологический вид «человек разумный» и вытеснять реальных доминантов, занимая их место.
Механизм такого замещения автор и собирается рассмотреть во второй части исследования на примере «советской системы» и ее мутантной «постсоветской» формы, поскольку «советская система» изначально организовывалась на противоречащем нормативному алгоритму нашего биологического вида принципе «отмены частной собственности» и создала тем самым условия неизбежного вытеснения нормальных людей паразитическими вариациями.
Обычно, говоря о «собственности на средства производства», имеют ввиду владение именно вещественными средствами построения алгоритмов - землей, сырьем, оборудованием и т.д. (и хотя с недавних пор сюда стали также включать и “интеллектуальную продукцию”, каких-то четких критериев классификации тут нет). В сущности, под этим полуинтуитивным понятием традиционно подразумевают средства воплощения относительно невысоких уровней прикладной творческой деятельности, непосредственно или через шаг-другой завязанных на исполнителя и так называемый “конечный потребительский продукт”.
Разумеется, нам важно не то, какие существуют классификации и взгляды на роль тех или иных “средств производства”, “факторов производства”, а то, что все разнообразные “права человека” составляют единое целое и что, в согласии с реально наблюдавшимися (и наблюдаемыми) фактами мы берем за точку отсчета отмену права индивидуального владения вещественными “средствами производства”.
Причем мы сейчас – а отчасти и в дальнейшем - несколько абстрагируемся от того факта, что на самом деле «собственность», вещественные средства производства являются лишь непосредственным инструментом воплощения алгоритмов, и право оперировать ими - конечный этап, низшая ступень в иерархии прав и свобод (и как ступень в иерархии творческих функций вообще, и как ступень самореализации для любого из тех владельцев средств производства, кто действительно имеет созидательные способности, и для кого поэтому более значимыми являются права и свободы, позволяющие придумать оригинальный алгоритм, т.е. те, которые обеспечивают возможность развития индивидуальности). Нам просто нужен отправной пункт, чтобы построить наглядную схему того, как разрушение одной из составляющих нашего нормативного алгоритма разрушает весь алгоритм, превращая его из созидающего в паразитический. В данном случае - продемонстрировать, как запрет индивидуально владеть “средствами производства” автоматически уничтожает все остальные “права человека” и исключает возможность какой бы то ни было созидательной деятельности.
Наверное, тут не будет лишним еще раз напомнить, что единство нашего алгоритма интуитивно всегда ощущалось (за исключением - о чем я говорил выше - моральной составляющей, выделяемой обычно как нечто самодостаточное и мало связанное с остальными частями алгоритма). Отсюда - почти общепринятый сейчас взгляд на “права человека” как на единый комплекс “политических”, “экономических” и “личных” прав, и также почти общепринятое утверждение, что соблюдение “прав человека” экономически эффективней, чем их подавление.
Однако отсутствие логической базы как раз и проявляется в акценте на сравнительную эффективность - при том, что “права человека” интуитивно верно расцениваются как абсолютная категория, как неотъемлемое свойство нормального общества, никто не решается утверждать, что подавление “прав и свобод” делает общество абсолютно неэффективным (различные “тоталитарные”, “тиранические” и т.д. режимы рассматриваются просто как малоэффективные, “неповоротливые”, но вместе с тем - и это есть логический результат недостатка логики - как способные в некоторых экстремальных условиях продемонстрировать более высокую эффективность, чем общества “демократические”).
То же утверждение автоматически распространяется и на “государственную собственность” - это вполне понятно, поскольку “тоталитарные режимы” во многом с ней ассоциируются (но знак равенства между обоими понятиями не ставится и одно из другого логически не выводится – в господствующей социологической традиции, задвинувшей на периферию работы наиболее непредвзятых и проницательных исследователей, “тоталитарность” не считается обязательным следствием перехода “собственности” в руки “государства” или “общества”).
Причем возможность другой модели этого процесса - переход «собственности» в руки государства как неизбежный результат подавления политических и личных свобод - эта общепринятая традиция в принципе не рассматривает (и не хочет рассматривать даже применительно к подавлению свобод экономических, хотя очевидно, что - поскольку право собственности равно праву распоряжаться этой собственностью - оно начинает по мере усиления государственной регламентации становиться все более фиктивным).
Что касается бытовой морали, ее взаимосвязи с “правами человека” и экономической эффективностью, то здесь, как я говорил, современное интуитивно-эмпирическое “положительное знание” ничего однозначно не утверждает (но описания некоторых аспектов этой взаимосвязи, делавшиеся с древнейших времен до наших дней, признаются достоверными, хотя концептуально и не объясняются - каждый знает, что “рабство растлевает души”, что “тоталитаризм хочет убить в человеке нравственное чувство” и т.д., и каждый может продолжить эту подборку на свой вкус).
При этом на логическом уровне связь между “частной собственностью” и “буржуазными свободами” (а также - “буржуазной моралью”) была в целом - пусть и поверхностно - ясна еще основному теоретику отмены этой собственности и соединенных с ней свобод и морали, Марксу, о чем он прямо и говорил, доказывая, что результатом “обобществления собственности” станет исчезновение “эфемерных буржуазных свобод и лицемерной буржуазной морали” и появление “подлинной свободы и подлинной морали” (это надо полагать общеизвестным, как и тот факт, что многие аспекты социологического анализа Маркса - там, где анализ непосредственно не строится на ложных теоретических выводах самого Маркса и носит несколько более общий характер - не утратили своей ценности до сих пор, да и не могут утратить, поскольку являются определенным этапом развития давней и именно научной традиции, также, между прочим, видевшей связь между “свободами” и “частной собственностью” - достаточно вспомнить отцов политической экономии).
Правда, в том, что касается влияния “прав человека” на экономическую эффективность, Маркс демонстрировал уже издержки своего подхода, основанного на некоторых неверных аксиомах и выводах, но - демонстрировал очень последовательно. С одной стороны, он четко прослеживал это влияние на примере “капиталистического общества” в сравнении с “феодальным” и с явным сочувствием к первому объяснял его “закономерную победу” над вторым именно более высокой эффективностью раскрепощенной “частной инициативы”, освобождением личности от “сословного гнета паразитического класса”. С другой стороны, эти же свободы рассматривались Марксом как “эгоистические”, как “свободы, обеспечивающие возможность эксплуатации”, существования за чужой счет, т.е. - как снижающие и эффективность общества в целом, и эффективность использования существующих средств производства в частности, а потому - как свободы “отжившие”. Точно так же Маркс рассматривал и “буржуазную мораль”, - все это было прямым следствием взгляда Маркса на каждый данный комплекс правовых и моральных норм как на продукт данного уровня развития “производительных сил” (уровня знаний и навыков членов данного общества, качества имеющихся у них средств производства, т.е., попросту - как на продукт уровня культурного, главным образом - технического, развития).
Анализировать здесь взгляды Маркса, конечно же, излишне. Однако их нельзя было не вспомнить - и потому, что речь у нас идет все-таки о “обобществлении собственности”, и потому, что представленная Марксом традиция, изначально являясь традицией научного анализа, до сих пор остается таковой вне зависимости от степени достоверности тех или иных конкретных выкладок, сделанных в ее рамках, и, наконец, потому, что альтернативной версии механизма интересующей нас взаимосвязи не существует (не существует как логически непротиворечивой гипотезы). Более того, взгляд Маркса представляет собой лишь приложение к человеческому обществу, основной характеристикой которого он вполне справедливо считал созидательную деятельность (только крайне узко и неопределенно понимая ее как процесс производства “потребительского продукта”) основных аксиом и постулатов новоевропейской гуманитарной традиции, т.е. - попытку логически строго построить на их основе непротиворечивую систему, что неизбежно и должно было завершится доведением некоторых неверных постулатов до абсурда.
В частности, поскольку знаменитый и совершенно общепризнанный постулат “все люди рождаются равными в своих правах и т.д.” логически эквивалентен постулату “все люди рождаются одинаковыми”, то неизбежным конечным выводом из него является картина грядущего общества “социальной справедливости”, понимаемой как имущественное равенство массы стандартизированных индивидов, (“коммунизм” или “социализм”), а промежуточным - взгляд на личность только как на продукт среды и воспитания, и взаимосвязанный с этим взгляд на моральные и юридические нормы как на приспособительную функцию, как на выработавшийся в процессе социальной эволюции комплекс правил внутриобщественного поведения, необходимых для выживания и развития данного общества в данных условиях (ну а поскольку основным фактором выживания и основной характеристикой каждого общества является его технологический уровень, уровень “производительных сил”, то моральные и юридические нормы и являются производным, главным образом, от этого уровня, меняясь по мере его изменения).
Этот взгляд автоматически предполагает понимание связи морали и юридических “прав и свобод” с экономической эффективностью, но - понимание, как мы, полагаю, уже убедились, однобокое. В приложении к “биологии” в традиционном значении термина постулат “одинаковости” выглядит как “все члены вида имеют одинаковые генетические программы” и приводит к тому же противоречивому пониманию морали как “эволюционно выработанной“ и ко всем несообразностям, о которых мы уже достаточно подробно говорили. Совпадение здесь полное - вплоть до признания внутривидовой агрессии, ее двойственной роли, и стремления эволюции к ее трансформации и подавлению, что у биологов звучит как “нет плохих или хороших поступков, поскольку все они равно необходимы для выживания вида”, “эволюция вырабатывает и генетически закрепляет ограничительные моральные нормы” и т.д., и что Марксом формулировалось как движение общества по ступеням “социально-экономических формаций” через замену более «грубых» форм “эксплуатации” более “прогрессивными” к полному ее исчезновению в будущем (а многими последователями Маркса переосмысливалось как “нравственно все, что служит делу коммунизма”).
Логическая цепочка, повторюсь, проста - если одинаковые от рождения индивиды неодинаковы, то это можно объяснить лишь различием в воспитании и социальном окружении, а в целом по истории - различием в моральных и юридических нормах, выработавшихся в каждом данном обществе под воздействием экономической необходимости. И если индивиды ведут себя нехорошо, значит следует изменить перечисленные факторы, что автоматически сделает индивидов иными, но что становится возможным лишь при изменении способов удовлетворения экономической необходимости в ходе развития “производительных сил”.
Мы здесь, разумеется, не рассматриваем все известные соображения по поводу интересующей нас взаимосвязи, все используемые для смягчения явных несообразностей оговорки и т.д. Мы просто констатируем очевидный факт единства научной новоевропейской традиции, основанной на общих для всех ее разделов аксиомах, что, с одной стороны, дает понимание ею общества как целостной непротиворечивой системы, все элементы которой взаимозависимы и должны соответствовать друг другу, подстраиваться под изменения друг друга (что следует из основополагающей для науки аксиоме о мире как единой системе), с другой - акцент на вторичность, производность, “эволюционность” форм поведения и норм морали (т.е. акцент на изменчивость и разнообразие конкретных “повадок” у различных видов и конкретных правил взаимоотношений в различных обществах как на выработавшихся сами по себе в ходе формирования вида или общества), на их однобокую зависимость от основного приоритета выживания (смысл которого считается интуитивно общепонятным и не нуждающимся в уточнении). По сути это означает их произвольность и относительность, и логически неизбежно вытекает из постулата о равенстве всех членов вида и общества как членов вида и общества (который, в свою очередь, следует из понимания физического мира как системы неиерархической и противопоставления живого неживому - рассуждать на эту тему здесь мы не станем).
Как бы то ни было, имеющиеся представления о интересующем нас предмете вкратце можно описать так. Право владения вещественными средствами, что вполне понятно, превращается в фикцию при отсутствии права ими распоряжаться, свободно принимая и реализуя решения о использовании в каждый данный момент и этих средств, и конечного результата их использования, произведенного продукта. На поверхностном уровне это и сводится к связи между “частной собственностью” и правом собственника иметь политические и юридические гарантии своей независимости от государства в вопросе о том, какие средства производства ему приобретать, что, как и по какой цене производить, как строить отношения с наемными работниками и самим государством в качестве гарантии от его диктата (а поскольку право быть собственником есть у каждого, - что входит в состав права распоряжаться собственностью по своему усмотрению, покупая или продавая ее, - и поскольку свобода индивидуально распоряжаться средствами производства неосуществима без свободы индивидуально находить нужное количество обладающих нужными навыками работников, что, в свою очередь, неосуществимо без наличия свободных работников и без свободы приобретать нужные навыки как работниками, так и владельцем средств производства, организующим их применение, то все политические и юридические гарантии личной свободы должны распространяться на всех, что и означает наличие “буржуазных”, или, как теперь вернее говорят, “общечеловеческих” прав и свобод).
Соответственно, при переходе “собственности” в руки “общества” или “государства”, к ним переходит и право распоряжаться средствами производства (иначе переход права собственности был бы фиктивным), включающее все вышеперечисленные функции (которые в действительности являются лишь условиями эффективного применения средств производства и осознаются как “свободы” только в ситуации, когда эти средства каждый должен применять индивидуально). Таким образом, переход функций применения средств производства к “обществу” автоматически исключает индивидуальные “свободы”, которые иначе стали бы помехой эффективной деятельности, тем более, что каждый стремится применить их в эгоистических интересах, а не в интересах всего общества. Аналогичная перемена происходит и в бытовых моральных нормах, которые также зависят от нужд эффективности производства, также являются приспособительными формами поведения (просто, в отличие от политических и экономических прав, лишь частично юридически закрепленными в уголовном и гражданском кодексах, а по большей части - неписанными) и которые также меняются в рамках всей, требуемой переходом собственности, перемены жизненного уклада.
Таков научный, в целом верный, и не важно, что поверхностный, взгляд на единство всех “сфер деятельности” общества и механизм связи между переменами в одной “сфере” и в остальных. Опровергнуть или уточнить его в рамках имеющейся традиции вряд ли возможно, и потому остается лишь напомнить, что саму необходимость “обобществления собственности” Маркс логически не мог и не пытался обосновать какими-то нравственными соображениями “социальной справедливости”, а выводил ее именно из требований роста эффективности производства, связанной с ростом “производительных сил”, которому “капиталистический способ производства” начал становиться тормозом (почему и как - мы здесь вспоминать не будем).
Таков, повторюсь, максимум понимания предмета, достигнутый новоевропейской гуманитарной наукой еще столетие назад и с тех пор остающийся неизменным - все имеющиеся дополнения и возражения были известны даже до Маркса и скрупулезно им учитывались, а подтверждение некоторых ранее высказанных мнений, в той или иной степени идущих вразрез с этим пониманием, данными современной прикладной науки (например, генетики или практической психологии) остаются лишь набором фактов, концептуально не оформленным и теоретических последствий не имеющим. (О фрагментарности и противоречивости гуманитарного знания и невозможности даже свести его в две-три стройных концепции я уже неоднократно говорил, и здесь в качестве к слову пришедшейся иллюстрации могу напомнить о многочисленных и влиятельных марксовых последователях - социал-демократах, демократических социалистах и т.д. - и предложить читателю оценить логику марксовых учеников, которые, с одной стороны, признают основополагающие выводы учителя, с другой - обосновывают необходимость “общественной собственности” именно интересами “социальной справедливости” и пытаются скрестить “социализм” с “буржуазными свободами” именно для повышения эффективности “общественной собственности”, а также “из моральных соображений”).
В действительности, конечно, любое из “прав” и “свобод”, к какой бы “сфере” они ни относились, в данных терминах как раз и будет определяться именно как право “собственности” - на себя самого, свое поведение и его результаты, т. е. - право иметь эмоциональный, информационный и вещественный материал для развития личности и создания и воплощения эффективного алгоритма. Отсутствие политических “свобод”, гарантий “неприкосновенности личности”, “невмешательства в частную жизнь” и т. д., будет означать невозможность получения этого материала и невозможность нормального развития и существования личности (учтем, что нарушение гарантий личных прав равно эмоциональному стрессу) с вытекающей отсюда невозможностью создания эффективного алгоритма, что автоматически предполагает отсутствие материала для воплощения, также превращающее право владеть средствами воплощения в фикцию (т. е. – и это следует подчеркнуть - превращающее их из средства созидания в инструмент изъятия). Поэтому, конечно, вернее сказать, что “права и свободы” возникают не как продолжение права каждого иметь “частную собственность”, а право “частной собственности” является продолжением, заключительной технологической операцией “прав и свобод” (мы понимаем условность такого противопоставления курицы и яйца). В любом случае, все эти «права и свободы» (включая и право «частной собственности») составляют нормативный алгоритм существования вида «человек разумный» (да, кстати, и каждого другого биологического вида) Иначе говоря, они потому подсознательно и воспринимаются как абсолютная категория, что каждое из «прав» - потребность в нем и стремление к его осуществлению - является врожденным свойством психической структуры (т.е. генетически закодированным поведенческим алгоритмом) нормального представителя вида «человек разумный» (и, соответственно, единственно возможным алгоритмом нормального человеческого общества).
Если же, возвращаясь к механизму взаимосвязи, рассматривать эту цепочку с другого конца, то превращение права “частной собственности” в фикцию через отсутствие даже только одних лишь “экономических свобод” (ценообразования, выбора номенклатуры товара и т.д.) означает невозможность отбирать для воплощения эффективные алгоритмы и эффективно их воплощать. В свою очередь, отсутствие возможности воплощать эффективные алгоритмы автоматически делает излишними («вносящими помехи») и более фундаментальные «права и свободы», гарантирующие возникновение этих алгоритмов. Причем, полагаю, мы можем специально не останавливаться на факте единства прав и морали – все, что мы говорили об этом, мы можем в подходящих терминах сформулировать так: юридические права есть лишь осознанно выраженная часть нормативной морали. Следует добавить, что поскольку все “права” составляют единое целое (мы подробно рассматривали тот факт, что вся человеческая деятельность представляет собой единый процесс энергообмена общества с окружающей средой), то любое ущемление не только “экономических”, но и всех остальных “прав человека” сказывается - если рассматривать в интересующем нас ракурсе - на праве распоряжаться “частной собственностью”, снижая возможность эффективного воплощения алгоритмов.
Таким образом, - а это и есть простейшее описание механизма, - мы видим, что отмена права “частной собственности” (права каждого иметь в своем индивидуальном владении средства воплощения) равнозначна отсутствию возможности воплощения эффективных алгоритмов, т.е. что изъятие у индивидов права владеть и, соответственно - независимо распоряжаться - средствами воплощения алгоритмов влечет за собой отмену и остальных “экономических” прав (исполнительских и потребительских), автоматически отменяя в результате вообще все “права человека” и строя социальный алгоритм как пирамиду изъятия энергоэквивалента и в материальной, и в эмоциональной его форме (в силу принципиальной невозможности выработки оптимальных пропорций перераспределения, точнее - в силу принципиальной нацеленности этого социального алгоритма на отклонение от оптимальных пропорций).
Что же касается непосредственно взятого самого по себе права “частной собственности” в его «экономическом» аспекте, то эффективность (“цена”, “прибыль”, “национальный доход”) создается творцом алгоритма, и в этом смысле вернее будет сказать, что право владения “средствами производства” нормативно равно абсолютной свободе распоряжения ими, а любые ограничения этой свободы (ценообразования, выбора номенклатуры выпуска, доступа к рынкам и т.д.) равнозначны ограничению достижимой эффективности. Причем, если говорить о уже запущенном в работу алгоритме, то его достижимая в каждый данный момент эффективность определяется также и степенью “приспособленности” этого алгоритма к постоянно меняющимся внешним условиям - меняющимся в первую очередь под влиянием самой нашей деятельности. Иначе говоря, она определяется возможностью создателя алгоритма гибко реагировать как на природные, так и на антропогенные факторы.
Применительно к «собственникам» это означает (не забывая, что и здесь и далее мы говорим о нормативном принципе, т.е. из предположения отсутствия деятельности, направленной не на созидание, а на изъятие), что обязательным условием эффективности (условием возможности вносить вклад в процветание общества и обеспечивать рост его качества жизни) является, с одной стороны, максимальная свобода доступа “собственников” к максимальному объему информации и связанные с этим политические и гражданские свободы, включая свободу противодействия государственному диктату над экономикой и общественной жизнью (как условие возможности принятия адекватных решений), с другой - так называемые “экономические свободы”, а также право - и даже обязанность - диктовать исполнителям (пока они являются исполнителями) режим работы и, соответственно, как его продолжение - “образ жизни” (как условие возможности эти решения быстро и адекватно воплощать).
Кроме того, поскольку любое административное решение государственных структур, чего бы оно ни касалось, неизбежно влияет на имеющиеся условия и тем самым - на эффективность воплощаемых алгоритмов, условием эффективности является право “собственников” иметь инструменты контроля над деятельностью государственных структур, а шире - над законодательной базой, к чему нормативно и сводится значительная часть “демократических установлений”, нормативно же обязанных учитывать, плюс к тому, и временно низкий социальный статус части одаренных индивидов и – что важно подчеркнуть - обязательную принадлежность основных средств контроля творцам более высокого уровня, чем творцы конкретных алгоритмов воплощения (мы, опять же, абстрагируемся и от искажений нормативного принципа и, с другой стороны, от всех его сложностей).
В сумме все эти права и свободы позволяют и поддерживать эффективность каждой имеющейся производственной системы, и оперативно создавать новые при появлении такой возможности или необходимости, т.е. позволяют обществу гасить возникающие флуктуации условий, поскольку позволяют в каждый данный момент иметь весь достижимый спектр производственных алгоритмов, возникающих как реализация всего спектра индивидуальных способностей, реагирующих на всю совокупность сигналов о состоянии природной и антропогенной среды.
С точки зрения отбора алгоритмов по эффективности и стимулирования творческой деятельности обязательным условием является - наряду, конечно, с другими экономическими свободами, - свобода перехода средств производства из рук в руки (банкротство и т.д.), - это вполне общеизвестно (другое дело, что поверхностное понимание смысла этих взаимосвязей, вытекающее из отсутствия логически строгой теории, дает простор для всякого рода спекуляций на тему “социальной справедливости”, “общественного контроля за эгоистическими действиями капитала” и т.д., действительно стимулирующих такую деятельность и вынуждающих все усиливать “государственное регулирование”, требующее параллельного усиления контроля над деятельностью чиновников, и даже при наличии его все равно сводящееся к попыткам гасить одни отклонения другими, ставя заплату на заплате - об этом я уже упоминал в “экономическом” разделе, детальное же рассмотрение выходит за рамки темы). Но в действительности это право также является обязательным условием реализации творческого потенциала, давая каждому одаренному индивиду возможность иметь в своем распоряжении средства построения алгоритмов, соответствующие его индивидуальным способностям вносить вклад в качество жизни общества и, конечно - давая возможность получать материальное и моральное вознаграждение, пропорциональное вкладу.
Более того - возможность свободного и неограниченного перехода собственности из рук в руки означает применительно к этому уровню творческой деятельности не что иное, как возможность постоянного ранжирования основной массы населения (ведь собственники и наемные работники различного уровня квалификации составляют абсолютное большинство) по всему спектру шкалы творец-исполнитель, с соответствующей свободой смены статуса (т.е. в данном аспекте мы можем рассматривать неограниченную куплю-продажу средств производства, не сдерживаемое административными мерами банкротство и т.д. не просто как механизм отбора и вознаграждения творцов, и даже не вообще как возможность социальной ротации и постоянного притока в категорию собственников одаренных индивидов, но именно как право наемного работника, составляющего большинство населения, иметь эффективного работодателя и его же право на свободный переход, при наличии способностей, в категорию “собственников” - вопреки повсеместно принятой практике дотаций малорентабельным производствам и спасению их от банкротства якобы в интересах “обеспечения занятости”, “поддержки национального производителя” и т.д. ).
Однако, чтобы эта возможность была реализована и чтобы общество имело действительно эффективные алгоритмы, должен существовать критерий отбора. Поскольку любой продукт производится для потребления и только сумма потребителей может решить, какие продукты более эффективны в имеющихся условиях, то обязательным условием отбора алгоритмов и их творцов (условием эффективности общества) является свобода выбора потребителем товара (обычно искажаемая всякими акцизами, дотациями и т.д.) и места и условий работы (поскольку потребитель есть также созидатель, в большинстве - исполнитель), а также - свобода от искажающих выбор стрессовых факторов (от воздействий, подавляющих инстинкт эффективности, являющийся психическим механизмом выбора эффективного товара или участка работы). Это означает, что наличие прав человека для всех (не только экономических, но и политических, и личных), рассматриваемое в данном ракурсе, является средством обратной связи, практическим критерием эффективности, позволяющим через изменение спроса на товары и рабочие места корректировать направление деятельности “собственников” и ранжировать их по эффективности.
Если попытаться расшифровать механизм реализации этого практического критерия, то мы сразу обнаружим, что он предполагает не только саму по себе свободу доступа ко всем имеющимся товарам и производствам (что - как просто доступ к результатам деятельности всех творцов и возможность их оценивать - есть лишь начальное условие), но также и свободу - как потребителя, так и производителя - от государственного вмешательства в ценообразование, и свободу исполнителя (как и создателя) от вмешательства в условия производства и оплаты труда и в частную жизнь.
Может опять же показаться странным, что я говорю об этом как о свободе, необходимой не только “эгоистичным капиталистам”, но как свободе тех, в чьих интересах и вводит государство различные ограничения, зачастую - по их же требованию. Однако я говорю о нормативном алгоритме, абстрагируясь от каких-либо его искажений, и подразумевая общество, состоящее из нормальных представителей вида хомо сапиенс. Вспомним о различии активной и пассивной формы творческой одаренности (последняя представляет собой механизм оценки эффективности), что явно предполагает и деление прав и свобод на пассивную и активную форму их воздействия на эффективность производства и общества в целом. .
Пусть из самого факта, что наш нормативный алгоритм является творческим, следует, что входящие в него права и свободы также нужны, в первую очередь, для творчества (и это уже предполагает у исполнителя - пока он является исполнителем - определенную степень отказа от них в пользу добросовестного подчинения, без которого алгоритмы не могли бы приблизиться к проектной эффективности). Но из того факта, что творческая деятельность реализуется через исполнительскую, также следует, что права и свободы содержат в себе неотъемлемую исполнительскую составляющую, обязанную реализовывать отличительную особенность исполнительской составляющей нашего видового алгоритма - нацеленность на принципиальную сменяемость конкретных алгоритмов, на появление новых эффективных алгоритмов как условие роста качества жизни.
Но эта установка подразумевает исключение помех не только творческой деятельности, но и исключение помех поиску наиболее эффективного из предлагаемых к исполнению алгоритмов и, конечно, исключение помех возможности получить результат, адекватный своей способности выбрать алгоритм и участвовать в его реализации (умение оценить эффективное действие есть эффективное действие, которое само по себе вносит положительный вклад в суммарный энергобаланс и должно соответствующим образом вознаграждаться - мы говорили об этом не раз и применительно к иерархическим отношениям внутри популяции со взаимным получением эмоционального допинга, и применительно к бытовым взаимоотношениям людей, и применительно к “экономической” деятельности, где в “материальном” аспекте это выглядит как нормативная зависимость между качеством жизни исполнителя и эффективностью системы, в которой он занят, а в “психологическом” - к праву получать эмоциональный допинг в качестве вознаграждения за умение верно оценить эффективность творца, т.е. - получать положительные эмоции от “возможности достойно зарабатывать”, от “интересной работы”, от ее и, соответственно, своей “нужности обществу” и т.д., с вытекающей отсюда ориентацией на развитие своей личности, на “профессиональное совершенствование” и “гражданское достоинство”). А это означает, что исполнитель-потребитель имеет неотъемлемое право пользования пассивной формой экономических прав и свобод и право на защиту этого права от помех, вызванных искажением ориентиров, равняясь на которые только и можно реализовать свою свободу верно оценить эффективную для общества деятельность конкретного владельца “средств производства” и получить адекватное вознаграждение.
Мы вполне понимаем это в частных случаях на бытовом уровне и даже до некоторой степени - в “социальной” жизни (например, вполне общепринято считать преступлением использование различных так называемых грязных технологий, искажающих результат выборов). Но в “экономической” деятельности подобные искажения никого не удивляют и даже преподносятся как борьба за интересы простого гражданина. Но из каких бы побуждений ни устанавливались различные административные ограничения экономических свобод и какой бы составляющей они ни касались, они неизбежно дезориентируют нормального исполнителя и лишают его адекватного вознаграждения (о том, что это разрушает практический критерий эффективности и подавляет творческую деятельность, можно не говорить). Причем мы знаем, что отклонение от оптимальных перераспределительных пропорций всегда является изъятием в пользу индивидов с отрицательной направленностью и стрессовым охлотизирующим фактором для нормальных исполнителей.
В качестве простейшей иллюстрации механизма вспомним, что оценка эффективности каждого товара складывается как средневзвешенный результат всех оценок, принадлежащих всем индивидуальным вариациям хомо сапиенс - от высокоодаренных до низко одаренных, - обладающих различной степенью развития инстинкта эффективности и видовой физиологии. Если, например, законодательно уравнять заработную плату или просто “уменьшить разрыв в оплате труда”, то это не только лишит работодателя рычагов отбора эффективных исполнителей, которые в этом случае как раз и окажутся в проигрыше, но также лишит исполнителей возможности выбрать эффективного работодателя, а общество в целом лишит возможности стимулировать эффективные производства даже при отсутствии вмешательства в ценообразование, поскольку чем больше платежеспособного спроса сосредоточено в руках индивидов с низким уровнем развития инстинкта эффективности, тем сильнее стимулируются те товары и услуги, которые соответствуют психическим и физиологическим характеристикам именно таких индивидов. Аналогичным образом действует и вмешательство в ценообразование. При накоплении деформаций это в тенденции приводит к тому, что наиболее преуспевающими окажутся именно низкоэффективные владельцы “средств производства” и низкоэффективные работники, а в итоге и среди тех и других - индивиды с отрицательной направленностью.
В иных терминах можно сказать, что права “капиталистов” и права “наемных работников” неразделимы (т.е. лишь кажутся различными на поверхностный взгляд) и по сути представляют собой право нормальных людей на нормальную жизнь. Право создателя производственной системы по своему усмотрению отбирать эффективных исполнителей означает возможность исполнителя получать соответствующее его созидательным способностям материальное и эмоциональное вознаграждение и стимул к развитию способностей (т.е. означает ранжирование исполнителей, составляющих большинство населения, по их вкладу в качество жизни общества и предоставление всем адекватных средств повышения личной эффективности). Право исполнителя на свободный выбор эффективной работы и эффективных товаров, в свою очередь, ранжирует творцов по их вкладу в качество жизни и видовой прогресс, задавая им практический критерий эффективности, который они передают наверх, творцам высших уровней.
Действительно, ведь “собственники” лишь организуют алгоритмы воплощения, и по отношению к создателям прототипов находятся в том же положении, в каком по отношению к ним самим находится масса потребителей. С этой точки зрения следовало бы подчеркнуть значение еще одного “права” - права “интеллектуальной собственности”, которое не ограничивается лишь стимулированием высших видов творчества, но, с одной стороны, задает обществу логический критерий эффективности - как конкретные алгоритмы, так и новые, наиболее универсальные парадигмы и интерпретацию “общечеловеческой морали” и в целом, и применительно к конкретным обстоятельствам (с тем, чтобы какие-то бытующие частные приложения нормативной морали - обычаи, писанные или неписанные правила поведения и т.д. - не превратились с изменением условий в антиэффективные, стимулирующие агрессию), с другой - является важнейшим инструментом обратной связи, влияющим на направление деятельности высших уровней творчества.
Если говорить о векторе эффективности в целом, то как инструмент прямого влияния - а мы помним, что существует иерархия уровней творчества и более низкие ступени заняты доводкой алгоритмов, созданных высшими творцами - моральная и общемировоззренческая функция высших творцов реализуется именно через усвоение их алгоритмов творцами более низких уровней, конкретизирующих эти алгоритмы и доводящих их до массы исполнителей в наглядной форме.
Поскольку мы выделяем сейчас лишь определенный аспект, то хотя мы помним, что абсолютно любой, даже чисто производственный, чисто технический алгоритм содержит в неявном виде какую-то общемировоззренческую парадигму, включающую также и те или иные моральные нормы, имеет ту или иную эмоциональную составляющую, воздействующую в ту или иную сторону на дальнейшее поведение и всех непосредственно соприкоснувшихся с этим алгоритмом, и каждого члена общества, но для наглядности лучше привести в пример гуманитарное творчество.
Творцы высшего уровня, как известно, понятны относительно немногим, но среди этих немногих неизбежно присутствуют создатели гуманитарного продукта широкого назначения, чье творчество понятно “широкому читателю”, впитывающему из “массовой литературы” упрощенные и наглядно оформленные алгоритмы, заимствованные популярными авторами у более оригинальных и глубоких авторов, которые - даже если их читают по обязанности, как “классиков”, “широкие массы” - все равно содержат в себе остаток, массовым читателем не улавливаемый в силу большей сложности и неоднозначности подлинника (полагаю, этот пример вполне понятен, несмотря на всю его схематичность и упрощенность). По той же схеме, как творцы низкоуровневых алгоритмов отвечают на изменение условий, выражающиеся - мы говорили об этом применительно к переменчивости любого конкретного энергоэквивалента - в изменении спроса, так и на следующих иерархических ступенях, среди самих низкоуровневых творцов, чутко реагирующих на вызвавшее эти изменения сдвиги в социальных условиях и возникающих перед “рядовым гражданином” проблемах (мы продолжаем говорить о преимущественно гуманитарном творчестве и общемировоззренческой и моральной составляющей), меняется спрос на продукты высших уровней творчества, что и определяет величину получаемого конкретными творцами эмоционального и материального вознаграждения, стимулируя и степень их интереса к той или иной проблематике (внешне все это выглядит как “успех” того или иного “сложного” или “непривычного” автора в “интеллектуальных кругах”, как - если говорить о творцах предыдущих поколений - “возрождение интереса” к какому-то конкретному автору либо “ренессанс” того или иного “направления” и т.д.). Таким образом, право интеллектуальной собственности (также как право на свободу информации, свободу слова и т.д.) не только стимулирует творцов, но задает и каждому отдельному индивиду и обществу в целом ориентиры и вектор эффективной деятельности (логический, идущий сверху, как проявление высокотворческих индивидуальных вариаций, выделяющих его из фундаментальной структуры реальности, и практический, идущий снизу, из непосредственного опыта всех индивидов, - критерии, взаимокорректирующие друг друга).
Если же говорить о “экономической” деятельности в более грубом ее понимании, то эта схема работает в ней предельно наглядно как взаимосвязь фундаментального и прикладного научно-технического творчества: фундаментальные теории быстро обрастают частными приложениями и дополнениями, реализующими скрытый потенциал этих теорий, что приводит к появлению технических разработок на основе частных теоретических приложений и т.д. вплоть до появления пригодных к воплощению конкретных технологий и изделий. Те из владельцев “средств производства”, кто верно оценил и выбрал для воплощения наиболее эффективную техническую разработку, отчисляют часть дополнительной (полученной благодаря внедрению) прибыли через лицензионное, патентное и т.д. право создателям разработки, стимулируя доказавшее свою перспективность направление технических исследований и прикладные научные исследования, которые, в свою очередь, стимулируют соответствующие направления теоретических исследований и т.д. (Мы абстрагируемся как от несовершенства тех или иных реально существующих норм авторского права, так и от неизбежно неочевидных, окольных способов стимулирования высокоуровневых творцов, связанных с растянутостью этой цепочки во времени, объясняемой тем вполне понятным обстоятельством, что чем выше уровень фундаментальности теории, тем реже такая теория появляется и тем дольше извлекается ее потенциал, не сводимый, кстати, лишь к определенной номенклатуре прикладных научно-технических направлений, но и вообще перешагивающий границы данной фундаментальной науки. Учтем поэтому, что приведенная схема действительно наглядно может работать лишь на стыке производства и прикладного научно-технического творчества, тем более, что творцы наиболее фундаментальных теорий зависят главным образом именно от общемировоззренческой базы, т.е. реализуют так называемые философские парадигмы, - от подобных сложностей мы здесь в принципе абстрагируемся).
Суммируя все сказанное, мы можем построить такую упрощенную схему нормативного алгоритма, выделяющую нужные нам аспекты. Разнообразные “политические”, “личные” и т.д. “права и свободы”, реализующие “общечеловеческую мораль” и поддерживающие ее соблюдение - в том числе и в “бытовой сфере”, - позволяют каждому индивиду получать необходимый для его развития, т.е. соответствующий его уровню одаренности, материал (информацию, эмоции, “жизненный опыт”) и свободно предлагать выработанные в результате алгоритмы. Индивиды высшего уровня одаренности предлагают алгоритмы наиболее общего характера, содержащие принципиальные подходы к освоению реальности. Индивиды последующих уровней вырабатывают на основе этих подходов менее универсальные алгоритмы, их частные приложения к конкретным областям деятельности и т.д. - вплоть до конкретных производственных технологий и технологий их воплощения, эффективная реализация которых и требует владения “средствами производства” вкупе с остальными “экономическими свободами”. Эти “экономические свободы” гарантируют каждому участнику “экономической деятельности” возможность независимо реализовывать свои представления об эффективности и получать результат, пропорциональный адекватности личных решений (“собственнику” - по своему усмотрению выбирать пригодные к воплощению изделия и технологии и организовывать алгоритмы их воплощения и предложения на рынке, “наемному работнику” - иметь доступ ко всему спектру возможных алгоритмов и выбирать, в каком из них участвовать, “потребителю” - также иметь перед глазами все возможные на данном этапе развития товары и выбирать наиболее эффективные). В результате эти “экономические свободы” позволяют обществу иметь (в виде “предложения”) весь спектр реализаций наличного генофонда, корректировать (“спросом”) деятельность одаренных индивидов в зависимости от возникающих перед обществом практических задач и строить социальную иерархию на основе критерия индивидуальной одаренности, стимулируя творцов и давая им возможности реализации (“авторитет”, “власть”, “богатство”), соответствующие степени личной одаренности, что автоматически поддерживает соблюдение нормативной морали и, соответственно - бесперебойное функционирование и дальнейшее совершенствование всего алгоритма.
Напомню - поскольку подсознательная экстраполяция на реальное общество неизбежна - что мы говорим сейчас о голой принципиальной схеме, абстрагируясь от искажений ее смысла, пропорциональных степени охлотизации конкретного общества (так что кавычки означают здесь лишь ссылку на употребительную терминологию и их конкретный привкус зависит только от объекта неизбежной экстраполяции). И прежде чем перейти к этим искажениям в их законченном виде, позволю себе, во-первых, опять же напомнить, что мы уже математически установили общий принцип - невозможность уравнивания итоговых коэффициентов энергобаланса при многостороннем обмене и возможность этого лишь как изъятия “лишнего” энергоэквивалента в чью-то пользу - и сейчас лишь рассматриваем механизм его реализации, приводящий к изъятию в пользу государственно-чиновничьего аппарата, а во-вторых, обратить внимание вначале на изъятие в эмоциональной форме энергоэквивалента (его неизбежность даже при гипотетическом условии изначального нежелания правящих иерархов что-либо изымать в свою пользу, т.е. процесс охлотизации иерархов), что в ближайшей взаимосвязи допустимо рассматривать как результат невозможности в принципе организовать “обобществление средств производства” (а затем уже рассмотрим механизм прорыва в иерархию агрессивного охлоса).
Иначе говоря, мы попробуем сейчас рассмотреть и обосновать (как чистую логическую схему, без ссылки на какое-либо реальное государство) причины и механизм того, почему, во-первых, “общественная собственность” невозможна, почему, во-вторых, попытка ее введения равнозначна отмене “прав и свобод”, почему, в-третьих, такая псевдообщественная собственность принципиально неуправляема и имеет отрицательную эффективность. И лишь потом, установив эти закономерности, рассмотрим, почему такое псевдообщественное государство неизбежно становится государством охлоса, подавляющим биологический вид «человек разумный», и рассмотрим, за счет чего оно может возникнуть и просуществовать некоторый срок.
Действительно, как ни странно это кажется на первый взгляд, “обобществление” в его прямом изначальном смысле абсолютно нереализуемо. Причем, конечно, это ничуть не связано с конкретной “идеологией” и какими-то ее ошибочными рецептами, касающимися технологии обобществления и т. д. (вряд ли, кстати, так уж неизвестно, что социалистическая доктрина с самого начала и до ее нынешней формы представляет собой лишь различные варианты доведения до абсурда идеи античного полиса как “общины равных”).
Общая (“общенародная”, “социалистическая” - не важно, как ее называть) собственность не может означать ничего иного, как совместное владение и, соответственно, распоряжение чем-то (“средствами производства” в нашем примере). Причем (чтобы не отвлекаться на рассмотрение того факта, что и совместное владение в разных долях само по себе невозможно и его приближенно реализуемый в экономике акционерный вариант является, в сущности, фикцией, существование которой поддерживается внешними по отношению к каждому данному акционерному обществу регуляторами и противовесами, - например, продажей акций), просто констатируем, что применительно к идее обобществления речь может идти только о владении в равных долях, т.е. о том, что вся имеющаяся “собственность” одинаково принадлежит всем членам общества.
Не касаясь пока того аспекта, что такое владение подразумевает и право получать равный материальный доход, отметим, что оно подразумевает равенство энергоэквивалента, получаемого в эмоциональной форме (равный статус, “авторитет”, “уважение” и т.д. и получение в каждый момент равного для всех эмоционального допинга от осознания равной значимости, равного вклада в процветание общества), проистекающего от - в теории - равного и равноэффективного участия каждого члена общества в принятии всех решений по использованию общей собственности.
Равное право распоряжаться (или, в более точных терминах - строить алгоритмы воплощения) не может означать ничего иного, кроме того, что каждое решение по использованию в каждом случае каждого из составляющих единую общую собственность “средств производства” должно приниматься всеми членами общества одновременно и единогласно - любой иной вариант означал бы покушение на чьи-то права, экспроприацию собственности в чью-то пользу через экспроприацию права ей распоряжаться, т.е. агрессию (причем не только в форме эмоционального, но и материального изъятия - даже если та часть общества, которая приняла решение в обход остальной части, распределила материальный результат своего решения между всеми в равных долях, вероятность убытка для каждого пропорциональна вероятности того, что в ином случае решение могло бы быть более эффективным, а точнее в итоге - я не буду детализировать, поскольку это не принципиально - пропорционально отличию данного решения от практически достижимого оптимального).
Соответственно, и чье-то несогласие с общим единогласным решением также должно восприниматься как агрессия, как попытка расколоть единую собственность, внести помехи в базовый алгоритм. Причем, поскольку использование средств производства означает ни что иное, как применение их тем или иным образом, в тех или иных целях, в том или ином месте, в то или иное время и т.д. теми или иными людьми, то это единогласное решение должно одновременно предписывать каждому члену общества его конкретное место, время и образ действий в единой системе производства, а значит - и вне его, т.е. весь распорядок жизни.
Вспомним, что вся человеческая деятельность, включая бытовое поведение, представляет собой единую систему, единый разветвленный алгоритм, ни одно действие в рамках которого не должно приходить в противоречие с другими действиями и алгоритмом в целом - выше мы все это подробно обсуждали и с “экономической” точки зрения, и с “биологической”. Конечно, поскольку мы говорили о нормативном алгоритме и нормативной морали, мы говорили о функции “прав и свобод”, не рассматривая механизм их взаимовлияния. Сейчас мы, напротив, все время говорим о механизме. При нормативном алгоритме любое взаимодействие реализуется естественно - через выработку оптимальных пропорций в ходе подсознательного добровольного учета индивидами взаимных интересов (что на практике возможно лишь между особями одного вида). Но даже при приближенно реализуемом нормативном алгоритме, т.е. в условиях, когда нормативные “права и свободы” в целом соблюдаются, строгая взаимозависимость различных участков нашего алгоритма слабо осознается благодаря возможности выбора в рамках этих “прав и свобод”, т.е. благодаря добровольности принимаемых индивидом обязательств, диктуемых выбранным участком деятельности. Упрощенно говоря, тот, кто выбирает какую-то конкретную профессию, выбирает одновременно и соответствующий этой профессии образ жизни - место проживания, круг общения (а значит - и принятые в этом кругу формы общения), график работы и отдыха (а также и формы отдыха, ограничения по рациону, по употреблению расслабляющих или тонизирующих средств и т.д.).
Причем, если быть более точным, то понятие свободного выбора не означает тут ничего иного, как свободу реализации своих врожденных склонностей, т.е. своей подвидовой принадлежности (своей врожденной вариации в промежутке от границы предельного отклонения до максимума творческой одаренности). Поскольку условием жизнеспособности является внутренняя непротиворечивость алгоритма, то в норме у любой индивидуальной вариации совпадают “желания и возможности” - требования, предъявляемые доступным данному человеку уровнем и видом деятельности и обеспечиваемое этой деятельностью качество жизни, не противоречат личным склонностям и амбициям. Разумеется, мы говорим сейчас о нормальном представителе вида «человек разумный», находящемся в нормативных условиях, т.е. - не касаясь пока самоощущения нормальных людей, находящихся в ненормальном обществе (о чем речь еще впереди) и абстрагируясь от возможной охлотизации, которая в той или иной степени всегда присутствует на практике даже во вполне жизнеспособном обществе и которая неизбежно нарушает это равновесие (ведь охлос в данных терминах можно описать именно как “тип психики” с безудержными амбициями и отсутствием способности удовлетворить их за счет созидательной деятельности); мы также не берем и редкие случаи, связанные с органическими поражениями мозга.
В норме же - и мы обсуждали это применительно к алгоритму каждого биологического вида и применительно к спектру вариаций внутри человеческого общества, - все типические реакции на раздражители есть проявления видовой физиологии, взаимосвязанной с присущим данному виду (а внутри вида хомо сапиенс - подвиду и подвидовой вариации) алгоритмом получения энергоэквивалента из внешней среды. Т.е. – реакции, сформировавшейся вместе с этим алгоритмом так, что каждая конкретная “повадка” или “привычка” вырабатывается как его наиболее экономичные продолжения в данных условиях. У «хомо сапиенс» это относится не столько к конкретным алгоритмам, сколько к способу участия в них (в промежутке от чисто творческого до чисто исполнительского) и уровню участия (с точки зрения сложности и универсальности алгоритма), хотя, конечно, среди и творческой, и исполнительской деятельности в пределах каждого уровня сложности есть достаточно далеко отстоящие друг от друга участки нашего единого алгоритмического пространства, требующие от индивида специфических “черт характера”, “свойств психики”, “физиологических особенностей” и т.д. (что на бытовом уровне так и осознается - как “хорошие данные” для той или иной конкретной профессии, как наличие определенных профессий, требующих от человека специфических “данных” и т.д.). Все это, впрочем, мы уже обсуждали, и потому можем полагать понятным, что в норме весь наш алгоритм и есть одновременно проявление всей имеющейся номенклатуры наших внутривидовых вариаций, каждая из которых имеет свои собственные “психо-физиологические” отличия, и всей наличной номенклатуры их конкретных носителей, также имеющих некоторые отличия даже внутри одной и той же вариации (что мы и понимаем под словом “индивидуальность”). Т.е., что эти индивидуальные отличия есть те же, если употребить обычную терминологию, профессиональные отличия.
Мы здесь, как и везде, абстрагируемся от дополнительных сложностей (например, от досконального анализа степени “влияния среды на формирование личности” той или иной вариации - мы касались этого предельно обобщенно, и в данном контексте нам важно лишь то, что каждая “привычка” возникает как наиболее экономичный способ реализации тех или иных врожденных “индивидуальных отличий” в данной среде, что эти отличия - “склонности”, “предрасположенность” к определенному “типу поведения” в социальной, бытовой, сексуальной и т.д. “сферах жизни”- изначально есть отличия в способности к тому или иному уровню и виду деятельности). Иначе говоря, при нормативном алгоритме бытовое поведение данного индивида (причем - вплоть до того, в каком возрасте и на ком жениться, сколько детей иметь и т.д.) соответствует его месту в единой системе производства и социальному положению потому, что все это - и координата и образ жизни - есть естественная и целостная реализация его врожденной индивидуальной вариации (спектр которых, конечно, формируется по более детализированным признакам, чем рассмотренная нами корреляция между укрупнено взятыми творческими способностями, инстинктом эффективности и интеллектом, да плюс к тому должна иметь поправку на некоторый мелкий люфт в корреляции составляющих). Гарантируется же совпадение координаты и личных особенностей индивида, и мы об этом не раз говорили, соблюдением принципа адекватности, т.е. сопоставлением каждого поступка с каждым поступком других людей в пропорции “выравнивающих” значений с последующим итоговым неравенством коэффициентов энергобаланса и, тем самым - координат (нами все это приблизительно так и осознается - как честная, в рамках “общечеловеческой морали”, свободная конкуренция, в результате которой каждый оказывается на своем месте и может максимально реализовать свои способности).
Естественная реализация, разумеется, не может осознаваться как самоограничение и даже - как обязанность, необходимость вести себя так, а не иначе в целях наиболее полной профессиональной самореализации (как не осознается необходимостью любая физиологическая необходимость) и, разумеется же, она не требует регламентации - приказания, контроля и принуждения.
Но если должно состояться коллективное решение, предписывающее каждому гражданину его конкретные обязанности на конкретном участке деятельности, то либо это решение должно быть абсолютно безошибочным, т.е. абсолютно точно и досконально определить степень и направление способностей и склонностей каждого из членов коллектива, назначив его на максимально подходящую ему работу, либо предельно жестко регламентировать поведение каждого и на производстве и в быту, чтобы естественная тяга данного индивида к другому виду деятельности и образу жизни - его личные склонности, направление интересов и т.д. - не отнимали время и силы, не отвлекали от основных, принудительно закрепленных за ним, обязанностей (мы пока абстрагируемся как от естественного неумения и нежелания назначенного по ошибке индивида выполнять неинтересную ему работу и от вытекающей из этого необходимости принудительно его контролировать, так и от всех других аспектов единодушного коллективного решения, касающихся процедуры, объема подлежащих учету фактов и т.д.). Поскольку подобное безошибочное решение невозможно даже при абсолютно нереальном условии абсолютной честности всех членов общества (точнее - оно обязано в принципе быть полностью ошибочным, о чем мы еще будем говорить ниже), то и нормы поведения каждого гражданина и на производстве, и в быту должны быть ему предписаны коллективным решением и строго контролироваться.
В иных терминах это означает, что коллектив, принимая решение о коллективной собственности, одновременно обязан стать для каждого индивида и источником моральных норм (а по сути - источником личности индивида). Любое выражение неудовольствия и уж тем более - несогласие (т.е. проявление собственной личности), также должно рассматриваться как агрессия по отношению к принявшему это решение обществу. Это означает в иных, опять же, терминах, что изначальным условием “обобществления” является изъятие у каждого индивида “прав и свобод” (а шире - индивидуальной личности) с оставлением лишь обязанности добросовестного подчинения абсолютно любому решению коллектива, т.е. - обязанности не иметь собственной личности. (Еще раз напомню, что описанная выше необходимость детальной регламентации поведения и отмены права неприкосновенности частной жизни была интуитивно, а отчасти и логически, ясна всем теоретикам “общественной собственности” и “социального равенства”, чего они никогда и не скрывали, поскольку искренне исходили именно из посылки одинаковости индивидов и их полной зависимости от среды и воспитания).
Рассматривать все казусы здесь излишне, поскольку пока нас интересует лишь сама абсурдность и нереализуемость такой обобществленной собственности, требующей единогласного решения всех граждан по каждому факту использования каждого серпа и молота, а также по каждому бытовому поступку каждого члена общества, а она вполне очевидна. Поэтому, чтобы иметь возможность хоть как-то организоваться, такое государство должно начать организовываться на принципе, противоположном декларируемому. То есть, не имея возможности воплотить принцип общенародной собственности на средства производства в его точном смысле, лишь провозгласить его, но фактически приступить к изъятию собственности правящей иерархией в свою пользу (пусть даже не осознавая этого, искренне полагая, что это делается в интересах каждого члена общества и искренне стремясь к этому, - впрочем, такое аморальное решение и примирение с ним уже, как мы помним, есть шаг к охлотизации, начало личностной деградации наших гипотетических высокоодаренных иерархов).
На практике это означает, что право распоряжаться общей собственностью (а также и поведением членов общества) должно - при формальном признании этого права за всеми гражданами как формальными совладельцами - быть передано имеющемуся (или вновь создающемуся) государственному аппарату и считаться добровольно делегированным ему обществом в качестве передачи полномочий наиболее одаренным и честным индивидам, избранным всеми гражданами для этой цели. Учтем, что в действительности столь идиллическая передача полномочий некоторой выборной иерархии принципиально неосуществима, - данное решение, поскольку оно есть важнейшее решение обо все общественной собственности, также должно быть принято единогласно, добровольно и безошибочно всеми членами общества и т.д., что также абсурдно и невозможно (т.е. возможно при условии абсолютной одинаковости всех индивидов, которое противоречит, кстати, условию отбора достойных). При малейшей же неодинаковости индивидов оно превращается в изъятие собственности у несогласных с большинством, т.е. агрессию и нарушение изначально провозглашенного принципа.
В действительности же, во-первых, часть граждан неизбежно окажется противниками самой идеи обобществления, во-вторых, и среди его сторонников неизбежно найдутся принципиальные противники данной его формы как несоответствующей изначальной идее и т.д. (конечно, и рьяные сторонники, естественным образом, вследствие прихода к власти в качестве носителей идеи, составившие государственный аппарат, неизбежно отчасти охлотизированы еще до прихода к власти в процессе борьбы за нее и за свою антиэффективную идею, да к тому же по мере продвижения к власти столь же неизбежно включают в свои ряды и настоящий охлос, - все это не может не проявляться в нюансах поведения борцов за равенство и не вызывать, как минимум, настороженного отношения к ним со стороны многих нормальных людей, и, следовательно, не может не вызывать соответствующей реакции власти с соответствующей же эскалацией трений между властью и гражданами, легко используемую охлосом в своих целях). Даже этих очевидных причин достаточно, чтобы объяснить тот известный из опыта факт, что приход к власти сторонников “общенародной собственности” нигде не был беспроблемным и всегда автоматически делал их “чуть более равными, чем другие” со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но мы, напомню, пытаемся понять как можно более глубинные зависимости, а потому рассуждаем, абстрагировавшись от реальных факторов, ссылка на которые делала бы дальнейший анализ излишним. А рассуждая таким образом - т.е. приняв нереальное предположение абсолютной изначальной добросовестности сторонников обобществления и полного изначального согласия с ними всех членов общества - мы все равно приходим к выводу о невозможности контроля над иерархией со стороны общества в условиях единой собственности.
Механизм этой зависимости выглядит так. Пусть общество делегировало изначально добросовестным иерархам полномочия распоряжаться собственностью. Это не может означать ничего иного, кроме как добровольное принятие всеми членами общества обязанности полного подчинения всем решениям иерархии и добросовестного выполнения их. Иначе говоря, все граждане должны добровольно отказаться от всех прав и свобод, поскольку индивидуальное пользование ими есть покушение на единую собственность и внесение помех в деятельность общества в целом и иерархии в частности. Можно допустить, что за каждым гражданином сохраняется право отзывать не оправдавших надежд иерархов, избирать взамен новых и самому быть избранным. Однако каждое такое решение должно, во-первых, быть принято единогласно - в том числе и всеми членами иерархии - во избежание раскола единой собственности и экспроприации права распоряжаться ею в пользу части общества (пусть даже “большинства”), а во-вторых, оно противоречило бы возложенной на иерархию обязанности управлять, отбирая в иерархию наиболее достойных и давая оценку поведению каждого гражданина. Ведь в противоположность нормативному алгоритму, где каждый может независимо предлагать конкретные алгоритмы, независимо воплощать их и независимо оценивать предлагаемое другими индивидами, и где именно сумма независимых индивидуальных реакций является критерием и средством отбора тех, кто вносит вклад в процветание общества и их вознаграждения пропорционально вкладу, - в противоположность этому творческому алгоритму государство единой собственности по определению должно закрепить за собой обязанность предлагать и воплощать конкретные алгоритмы, централизованно отбирая индивидов, способных к построению алгоритмов, давая им иерархический статус и вознаграждение, пропорционально их вкладу. Даже не говоря о том, что последнее невозможно по определению (а мы помним, что отсутствие адекватного вознаграждения есть фактор подавления созидательных способностей, и что адекватный статус творца может возникнуть лишь через выработку оптимальной пропорции по сумме независимых оценок), отметим, что само государство обязано быть единственным критерием и средством отбора достойных, и декларированное право граждан вмешиваться в решения иерархии, давая независимую оценку ей и конкретным иерархам, означало бы, в случае его реализации, паралич управления “единой собственностью” и, как мы выше говорили, должно с точки зрения данного базового алгоритма считаться агрессией, т.е. внесением помех и желанием экспроприировать в свою пользу право распоряжаться общей собственностью, навязав свое решение всему обществу (исключением может быть лишь единогласное решение всего общества).
Причем никакого критерия оценки деятельности иерархов и, соответственно - необходимости их замены, здесь быть не может в силу хотя бы того, что “обобществленная собственность”, как мы понимаем, по определению исключает практический критерий эффективности (ниже мы это еще раз рассмотрим детальней). Поэтому какие-либо реальные перевыборы иерархов, отзыв отдельных лиц или отмена принятых ими решений по инициативе снизу здесь вообще невозможны, и единственной альтернативой такому положению дел могла бы быть лишь периодическая (и прямо противоречащая нормативному алгоритму) смена всей иерархии по случайному признаку (по очереди, по жребию и т.д.). Разрушительность данной процедуры даже при развитой “частной собственности” и относительно ограниченном праве государства вмешиваться в экономику была известна еще античным полисам, а ее катастрофичность для государства, призванного прямо управлять экономикой, комментариев не требует. (Здесь допустимо, наверное, напомнить, что все эти, связанные с “обобществленной собственностью”, апории были видны и ее теоретикам, также догадывавшимся, что единственным вариантом контроля над управленческой деятельностью может быть лишь постоянная ротация, позволяющая каждому время от времени занимать каждое иерархическое место. Отсюда - и разговоры об “отмирании государства”, о замене “отживших демократических свобод” новыми “подлинными свободами” и приобретшие некоторую популярность, до сих пор не забытые антропософствования вроде грез о “новом всесторонне развитом человеке”, который утром будет управлять заводом, днем пахать землю, вечером готовить законопроекты и т.д. ).
Таким образом, если выше мы обнаружили, что “общественная собственность” требует отмены личных прав и свобод, то теперь мы обнаруживаем, что она требует отмены и свобод политических, т.е. - права участвовать в принятии решений о теоретически общей собственности.
Разумеется, все сказанное касается и самой иерархии - одновременное и единогласное принятие каждого решения по каждому случаю использования средств производства невозможно и потому должно реализоваться лишь в виде подразумеваемого единогласия как полного подчинения иерархов низших уровней, непосредственно связанных с конкретными средствами производства, решениям иерархов высшего уровня (а точнее, по той же логике - самому высшему иерарху). Любой же случай самовольного решения или несогласия с принятым наверху решением (точно так же как случай неподчинения или выражения недовольства любого из не входящих в иерархию граждан решениями иерархии) может означать лишь одно - попытку индивидуального изъятия у всего общества или, как минимум, внесение помех в коллективную деятельность, т.е. агрессию.
Итак, мы видим, что государство, желающее организоваться на принципе “обобществленной собственности”, должно - как условие возможности какой бы то ни было организации - сразу отказаться от этого принципа и принять как единственную альтернативу принципу “частной собственности” принцип единоличной собственности высшего иерарха на все государство, включая всех его граждан, автоматически обязанных превратиться в слепых исполнителей высочайшей воли (оценку поведения и, соответственно, окончательный приговор каждому гражданину может и обязан давать высший иерарх как единственный знающий, насколько совпадает с его волей или, напротив, является помехой тот или иной поступок того или иного гражданина).
Конечно, речь в данном случае идет о идеализированной схеме процесса. Но даже такое формализованное изложение позволяет сразу отметить, во-первых, что и при строжайшем соблюдении “имущественного равенства”, и в целом всего “равенства в рабстве” (определение социализма Токвилем) неизбежно неравенство статусное с соответствующим неравенством энергоэквивалента, получаемого в эмоциональной форме (на внешний взгляд это должно выглядеть как “культ вождя” и неравенство прав, “наличие привилегий” и повышение статуса по мере приближенности к вождю – хотя бы за счет обязанности низших подчинятся высшим как олицетворениям воли вождя), что уже означает фактическое изъятие, пропорциональное месту в иерархии и невозможно без дальнейшей охлотизации всего общества, а в сущности - без вытеснения из иерархии и из социальной жизни тех, кто сопротивляется охлотизации, и замены их врожденным охлосом или охлотизированым демосом. Во-вторых, следует сразу обратить внимание на то, что поскольку при данном способе социальной организации все творческие функции и соответствующие им права, а также вообще все права должны - как изначальное условие возможности “единой собственности” - быть изъяты у индивидов и закреплены только за государством (за высшим иерархом), то этот иерарх становится, тем самым, и единственным источником новых алгоритмов и критерием эффективности для этих алгоритмов и самого себя.
Чуть выше мы как раз и говорили о взаимосвязи между “правом собственности” и остальными “правами и свободами”. Мы сразу отметили, что коллективное решение об использовании средств производства одновременно должно быть и решением о поведении каждого из членов коллектива как на производстве, так и за его пределами. Передача полномочий по управлению средствами производства некоторой “наиболее достойной” части граждан ничего здесь изменить не может, поскольку отмена “прав и свобод” является изначальным условием существования “обобществленной собственности” (и именно на примере правящей иерархии мы видели необходимость отмены политических свобод). По той же причине все свободы должны быть изъяты и у членов иерархии, каждый из которых также не имеет права принимать самостоятельные решения. Таким образом, все права и свободы могут принадлежать лишь верховному иерарху, который один имеет право на творчество, однако это право для него нереализуемо ни при каких условиях, даже если он честно готов делегировать его творчески одаренным индивидам.
В наиболее общем смысле, т.е. как принципиальную зависимость, мы можем кратко сформулировать причины невозможности творчества еще раз таким образом. Мы помним, что в полном объеме все “свободы” необходимы именно творцам, но столь же необходимо должны отсутствовать у исполнителей, за которыми - пока они являются исполнителями - закреплены лишь обязанности и лишь те из прав, которые помогают эти обязанности выполнять - исполнительские права, гарантирующие выбор наиболее подходящего индивиду и потому наиболее естественно, “по склонности”, выполняемого им круга обязанностей (наличие же всего спектра прав и свобод связано только с необходимостью развития личности и презумпцией возможности перехода в творцы, вытекающей из присущего нашему видовому алгоритму резкому отличию потомства от родителей по критерию творческой одаренности и из сложности и длительности самораскрытия творческого потенциала - то и другое требует обеспечение равных для всех возможностей развития личности и свободы реализации, свободы смены статуса). Государство единой собственности, по определению закрепляя за собой эксклюзивное право на творчество и превращая всех граждан в пожизненных исполнителей, тем самым неизбежно должно, даже обязано, закрепить за гражданами только обязанности, изъяв права и свободы (которые в противном случае, не имея функции обеспечения творческой самореализации индивидов, средства перехода в категорию творцов, могут являться лишь источником помех, нарушающих безоговорочно добросовестное подчинение решениям высшего иерарха, т.е. - источником агрессии, разрушающей фундаментальный алгоритм единой собственности).
Причем, в отличие от нормативного алгоритма, интересы единой собственности требуют, чтобы даже естественное право исполнителя на свободу выбора вида и участка исполнительской деятельности, свободу поиска максимального вознаграждения и свободу распоряжения полученным вознаграждением (права, являющиеся средством обратной связи, сигнализирующих через изменение спроса на вид работы и на товары о сравнительной эффективности алгоритмов и тем самым являющиеся для творцов критерием эффективности) здесь также должны быть изъяты, поскольку они нарушают единое управление единой собственностью и принцип равного распределения дохода от нее (т.е. нарушают сам принцип единства собственности, принцип равного, “общего”, владения ею).
В иных терминах можно сказать, что базовый алгоритм этого государства по определению исключает практический критерий эффективности, средство обратной связи, позволяя принимать лишь чисто произвольные решения.
Причем эти решения не могут отталкиваться и от логического критерия эффективности, поскольку он (т.е. система наиболее общих алгоритмов, постоянно достраиваемая независимо реализующими себя высокотворческими вариациями, опирающимися на всю совокупность имеющихся знаний, и позволяющая творцам более низких уровней делать выводы о возможных направлениях эффективной деятельности в прикладной сфере) здесь также отсутствует, замещаясь ни на чем не базирующимся, чисто произвольном мнением высшего иерарха. Никакое творчество, никакая эффективная деятельность при отсутствии критерия эффективности невозможны.
Кроме того, творческая деятельность невозможна как из-за отсутствия творцов (т.е. подавления процесса формирования творческой личности через изначальное подавление любого независимого поведения, лишение права на информацию и т.д.), так и из-за обязанности высшего иерарха самому принимать окончательное решение о любом гражданине и любом алгоритме (кого из граждан следует признать творцом и какое конкретное предложение следует считать наиболее эффективным).
Наконец, творческая деятельность невозможна потому, что она противоречит обобществлению собственности и разрушает как саму эту единую собственность, так и процесс ее использования (поскольку творчество – даже если право на него санкционировано кому-то верховным иерархом - по определению означает личное решение о перестройке каких-то алгоритмов и, тем самым, о использовании “средств производства”, т.е. действие, узурпирующее право распоряжения собственностью, и, плюс к тому, требующее изменения всех действующих в данный момент планов по использованию собственности, их подстройки под новый алгоритм с соответствующей подстройкой производственного и бытового поведения всех членов общества, - подстройкой, в каждом случае творчества чувствительной лишь для непосредственно участвующих в данном алгоритме и смежных с ним и микроскопически малой для большинства, но по сумме творческих актов чувствительной для всех и как минимум сильно затрудняющей процесс управления единой собственностью, а при накоплении частоты творческих актов - парализующий его).
Если мы теперь несколько приблизим эту идеальную схему к возможной практике и чуть расшифруем ее, то увидим процесс превращения данного общества в гиперохлократию во всей красе. Во-первых, вполне понятно, что и в таком виде государство организоваться не может, (если, конечно, понимать организацию государства как организацию созидательной деятельности). Даже при условии идеальной добросовестности всех членов общества и всех иерархов и при условии оптимального распределения обязанностей и полномочий внутри иерархии (т.е. превращения всей иерархии в единый совещательный орган для высшего иерарха, когда каждое звено и ступень в строгом соответствии с порученной ей зоной контроля над “средствами производства” идеально точно учитывает абсолютно всю относящуюся к ней информацию, идеально точно определяя как степень отношения, так и степень значимости каждой единицы информации, а также идеально эту информацию группирует и сводит в предложения) и при условии идеального прохождения по всем ступеням информации снизу и распоряжений сверху - даже при выполнении всех этих заведомо невыполнимых условий никакая деятельность высшего иерарха с положительной эффективностью невозможна, поскольку требовала бы (как, кстати, и деятельность любого из низших) переработки за время, стремящееся к нулю, объема информации, стремящегося к бесконечности и, самое главное, дара ясновидения, т.е. предварительного учета еще несуществующих фактов (что необходимо при централизованном сопряжении системы алгоритмов сверху без разрешения оперативно их перестраивать снизу). Кроме того, даже при наличии столь неординарных способностей никакая эффективная деятельность по управлению единой собственностью невозможна потому, что либо каждое эффективное решение должно приводить к изъятию у кого-то (т.е. к нарушению “единства собственности”), либо компенсироваться неэффективным.
Наглядно расшифровать все это можно следующим образом. Поскольку эффективность любого конкретного алгоритма зависит от степени его соответствия постоянно меняющимся условиям (энергоэквивалент товара меняется под действием, во-первых, природных факторов - в качестве элементарного примера можно вспомнить, что “полезность” прохладительных напитков всегда возрастает, если лето выдалось жарким, во-вторых, под действием факторов антропогенных - в качестве столь же элементарного примера вспомним о изменении спроса при появлении нового конкурирующего товара), то оперативные решения о том, сколько, чего и по какой цене производить должны приниматься и реализовываться, во-первых, за как можно меньший промежуток времени, во-вторых - при каждом изменении условий, т.е. постоянно, поскольку любой поступок каждого члена общества так или иначе воздействует на всю совокупность условий, и хотя сам по себе (если иметь ввиду рутинные бытовые поступки и не говорить о выраженной созидательной или разрушительной деятельности) имеет микроскопически малый в масштабах общества энергоэквивалент, но вся масса поступков постоянно дает в тех или иных частях общества флуктуации “настроений”, “вкусов”, “потребностей”.
Мы уже видели, что именно право частного владения “средствами производства” не только позволяет каждому отдельному производителю быстро принимать и реализовывать решения в пределах своей зоны ответственности, но, главное, позволяет обществу иметь в каждый данный момент весь спектр вариаций данного продукта (т.е. иметь на рынке все возможные модификации с широким спектром цен, появляющиеся как реализация индивидуальных алгоритмов всех тех индивидов, кто способен создавать алгоритмы данного типа), что и есть постоянно действующий амортизатор постоянно возникающих флуктуаций (при отсутствии которого необходимой альтернативой являлось бы абсолютно точное знание наперед обо всех этих флуктуациях и точный предварительный учет влияния каждой из них ).
Причем, обязательным условием существования такого амортизатора является именно независимость каждого отдельного решения от обязательств перед неэффективными решениями других индивидов. Хотя внешне это выглядит как нанесение ущерба - если, например, в результате вашего эффективного решения кому-то из производителей конкурирующего товара пришлось понести убытки - но вполне понятно, что на самом деле ущерб себе в этом случае нанес он сам своим относительно малоэффективным решением, а общество, отказавшись покупать его товар, лишь просигнализировало ему о его недопустимо низкой на данный момент эффективности (абсолютно так же, как у других видов и у нас в “неэкономической” деятельности каждый поступок в зависимости от его направленности и эффективности вызывает адекватную реакцию окружающих). Но эта нормативная схема действует лишь при условии, что все решения принимаются параллельно и независимо, по собственному усмотрению.
Однако, если решение принимается как решение о “единой собственности”, т.е. централизовано по всей, допустим, группе аналогичных производств (не говоря уж о том, что при “единой собственности” оно сразу должно быть решением о всех имеющихся в данном обществе производствах во всех отраслях), то, во-первых, оно действительно является либо изъятием у того непосредственного производителя, который понес убытки (поскольку он не виноват в возникшей неэффективности, являясь лишь исполнителем), либо должно принести ему предполагавшийся при принятии решения результат вне зависимости от реального результата его деятельности (т.е. должно быть оплачено из расчета прибыли даже в случае, если принесло убыток - примерно так же, как оговоренная оплата должна быть выплачена наемному исполнителю вне зависимости от того, каков дальнейший результат для нанимателя, - иначе говоря, весь выпущенный товар должен быть также централизованно закуплен по предполагавшейся цене, даже если он оказался никому не нужен ).
Во-вторых, поскольку каждое решение есть проявление чьей-то индивидуальной вариации, то централизованное решение есть проявление индивидуальной вариации высшего иерарха, исключающее проявление всего спектра имеющихся в обществе эффективных индивидуальных вариаций (даже если допустить, что абсолютно каждый носитель творческой вариации данного типа может свободно донести до высшего иерарха свое предложение, то отбор предложений и их сведение в окончательное решение все равно будет воплощением индивидуальной вариации высшего иерарха - либо он должен слепо визировать все взаимоисключающие предложения, сам ничего не решая).
В-третьих, поскольку максимальный промежуток времени между получением информации, принятием решения и его воплощением должен быть как можно меньше минимального промежутка между флуктуациями спроса, то чем большего количества даже однотипных производств должно касаться это решение (не говоря уж о всей “единой собственности”, хотя каждое централизованное решение высшего иерарха должно быть именно таким - имеющим приоритет ненанесения ущерба всему производству, приниматься как единое решение о всей единой собственности - допустим, исключить, чтобы изменения в данной отрасли вдруг оставили без работы предприятия смежной), тем больший, с одной стороны, объем информации должен быть переработан; с другой стороны, тем меньше промежуток между флуктуациями спроса, стремящийся в масштабах всего общества к нулю (поскольку чем больше номенклатура товаров, удовлетворяющих разные “потребности”, тем больше суммарное количество флуктуаций в единицу времени).
В сущности, не только все эти причины вместе, но даже наличие одной из них означает принципиальную неэффективность данного способа социальной организации, т.е. тот факт, что эффективность любого алгоритма здесь может только падать (то есть, например, если от предыдущего общества достались по наследству какие-то предприятия, технологии и т.д., то они принципиально не могут быть запущены с прежней эффективностью, и в дальнейшем, по мере накопления ошибки при все возрастающем отклонении условий от первоначальных, она будет только снижаться). Причем мы приходим к этому выводу даже не акцентируя внимание на принципиальном отсутствии в данной системе критерия эффективности, что, как мы говорили выше, делает любое решение произвольным и что само по себе означает принципиальную неэффективность любого решения (поскольку решения, принимаемые наугад, даже случайно не могут быть верными и могут лишь накапливать ошибку).
Строго говоря, сам факт, что управление всей “единой собственностью” по определению (как условие этой собственности) предполагает невозможность сопоставления ни энергозатрат, ни энергоэквивалентов различных конкретных алгоритмов, означает изначальную невозможность реагировать на флуктуации “спроса” при обязанности соблюдать “единство” собственности хотя бы как принадлежащей всей иерархии или верховному иерарху, которые только и должны иметь право ей распоряжаться (неважно - “в интересах народа” или просто как “государственной”).
Плюс к тому, если даже допустить, что верховный иерарх (или весь правящий слой иерархии) подобен известному гипотетическому сверхмозгу, который обладает знанием о всех характеристиках и законах движения всех частиц нашего мира, а потому способен вычислить весь дальнейший ход его развития, то, конечно, каждое вмешательство, меняющее какие-то характеристики, требовало бы новых вычислений, которые требовали бы новых вмешательств и т.д., делая процесс вычисления невозможным (бесконечным - в известной гипотезе божественного сверхмозга предполагалось не только сверхбыстродействие, но и отсутствие какой-либо возможности обратного влияния на мир). Аналогичная невозможность - даже обладая даром ясновидения - наперед составить план адекватного изменения всей массы производственных алгоритмов, учитывающий и последствия этого изменения, означает принципиальную невозможность управлять “единой собственностью” централизованно.
Но и децентрализованное управление под контролем сверху также невозможно. Если абстрактно мы могли бы допустить, что при абсолютной добросовестности всех членов иерархии управление способно осуществляться как совместное управление через идеально уравновешенную систему распределения полномочий, то - даже не говоря, что такое распределение означает построение пирамиды изъятия (его нарастание, поскольку неотъемлемо закрепленные за тем или иным иерархом те или иные полномочия по распоряжению единой собственностью означают более высокую степень индивидуального изъятия, чем неравенство статусов по мере близости к вождю) - такое распределение ничего не дает с точки зрения эффективности управления.
Действительно, на поверхностный взгляд может показаться, что если каждый, допустим, руководитель предприятия имеет полномочия оперативно решить, какие изменения в деятельности предприятия необходимы в данный момент и сразу подать обоснованное предложение руководителю группы предприятий, функция которого будет заключаться в том, чтобы сопрячь предлагаемое решение с наличными показателями остальных подчиненных ему предприятий и передать своему начальству обоснованно сопряженное предложение, которое это начальство также сопряжет с показателями и предложениями остальных подчиненных ему руководителей групп предприятий и также передаст на утверждение своему начальству, которое сопряжет это решение в масштабах всей отрасли и передаст своему начальству, которое сопряжет в масштабах всего общества и быстро отправит непосредственному исполнителю, то - если все это будет делаться постоянно и без бюрократической волокиты, - эффективное управление возможно.
Однако, во-первых, здесь неизбежно то же неограниченное нарастание вычислений при столь же неограниченном уменьшении отведенного на них времени, во-вторых, неизбежно незнание непосредственным руководителем низовой структурной единицы реальной эффективности собственного алгоритма и аналогичное незнание любым вышестоящим руководителем эффективности как любого отдельного алгоритма, так и всех подведомственных ему алгоритмов. В более наглядных понятиях это означает, что поскольку решение о том, сколько, чего, каким образом, по какой технологии производить и по какой цене отпускать принимается всегда только сверху и только с учетом интересов всей единой собственности (вышестоящий уровень сопрягает его с аналогичными решениями по всей группе подведомственных производств и передает на следующий уровень, который также сопрягает и т.д.), то это решение - даже при добросовестности всех членов иерархии и идеальном распределении полномочий, когда оно является максимально ответственным коллективным решением всей иерархии - не является, во-первых, эффективным для каждого конкретного производства и не отражает мнения руководителя данного производства о возможных действиях по повышению эффективности (поскольку скорректировано с учетом интересов всех других производств во всех отраслях), во-вторых, не может быть адаптировано к меняющимся условиям, а значит, его эффективность будет снижаться по мере отдаления наличных условий от исходных (поскольку любое самовольное корректирование есть нанесение вреда общей собственности), в-третьих, может быть принято только наугад и никакие его последствия не могут быть показателем, характеризующим эффективность (поскольку оно изначально принималось не из приоритета эффективности данного отдельно взятого производства, то и точки отсчета для оценки изменения эффективности при изменении условий также нет).
Но и для общества в целом, для “единой собственности” такого критерия, как мы уже говорили, также быть не может, поскольку - если иметь в виду логический критерий - то в данной системе изначально подразумевается (как неявная аксиома, заложенная в фундаментальном алгоритме, в структурных особенностях системы, в самом принципе обобществления) отказ от возможности измерения “качества”, от сравнения по энергоэквиваленту. Соответственно - и от сравнения по эффективности, которая в лучшем случае понимается как “производительность”, как чисто количественный рост объема выпуска неизменных продуктов, исходящий из предположения абсолютной стабильности каждого конкретного энергоэквивалента (мы уже говорили об абстрагировании от “полезности” как логической основе “равенства” через сведение результата труда к его "затрате” и сейчас лишь прослеживаем эту взаимосвязь в обратном направлении).
Но самое главное, как мы понимаем, то, что логический критерий не есть некое абсолютное мерило, некая неизменная истина - он есть просто непрерывный творческий процесс, непрерывно выявляющий все более эффективные мерила и уточняющий истины. Между тем именно это в данной системе и невозможно, напротив - сам базовый алгоритм подразумевает свою неизменность и абсолютность в качестве непререкаемого мерила и неизменной истины (приближаясь в этом отношении к стабильным в основе алгоритмам других биологических видов и, как следствие, требуя аналогичных действующим у других животных норм взаимоотношений, норм отбора в иерархию и т.д.).
Если же говорить о эмпирическом критерии, то любой новый алгоритм или адаптация уже действующего к перемене условий невозможны, если нет отправной точки для их создания либо изменения, т.е. если нет явно ощущаемой потребности в этом. В первом случае - потребности в новой форме энергоэквивалента, новом изделии, например. Но такая потребность может возникнуть либо как проявление индивидуального высокотворческого алгоритма, либо как столь же связанная с чьим-то индивидуальным восприятием реакция на какие-то тенденции и флуктуации спроса непосредственно занятых построением вещественных алгоритмов владельцев или управителей “средств производства” (выше мы говорили об обратном влиянии низших творческих функций на направление интересов высших). Однако непосредственно связанные с производством низовые руководители не имеют ни возможности, ни критерия такой реакции, поскольку флуктуации потребностей, спроса не связаны с наличными алгоритмами и их эффективностью, да и вообще возможны лишь в пределах, разрешенных государством (поскольку независимое предложение алгоритмов на рынке и независимое поведение исполнителей-потребителей запрещены, а номенклатура, цена, количество и потребительские свойства всех имеющихся товаров и услуг, а также доходы граждан и объем платежеспособного спроса в целом заранее определены государством, которое, в сущности, само заранее планирует реакцию на свои действия и требует именно планируемой реакции, рассматривая любую иную как источник помех, подлежащую пресечению агрессию.) Точно так же и высший уровень иерархии не может получать достоверные сигналы о флуктуациях от низших уровней, и даже если бы какой-то сигнал случайно оказался адекватным ситуации, то его адекватность не могла бы быть ничем проверена, а если бы и существовал способ проверки, должна была бы принципиально игнорироваться.
Иначе говоря, если решение о изменении технологии, объемов выпуска, цены и т.д. каждого данного товара изначально должно приниматься не из приоритета эффективности данного конкретного алгоритма, а на более высоких иерархических ступенях как сводное решение по всей массе имеющихся алгоритмов, то оно вообще не должно исходить из конкретной информации по каждому алгоритму и из приоритета их эффективности, а главное, изначально исключает возможность получения информации о эффективности, поскольку что бы ни произошло с каждым конкретным алгоритмом (допустим, все потребители отказываются покупать этот товар по минимальной цене или, напротив, готовы купить его по любой цене в любом количестве), это не может свидетельствовать ни за, ни против данного алгоритма, который теоретически должен считаться эффективным для всей “единой собственности” и только по этому теоретическому критерию и оцениваться. Мы помним, что эффективность для потребителя равна отношению энергоэквивалента данного товара к той энергозатрате, которая потребовалась потребителю для производства своего товара, отданного взамен в виде денег. Даже если допустить, что потребитель получил за свою работу сумму денег, соответствующую его личной эффективности, его вкладу в энергобаланс общества (чего при “общей собственности”, подразумевающей равенство, не может быть по определению), то даже при этом допущении, означающем, что он отдает свою реальную энергозатрату, соотношение энергоэквивалента товара с его усредненной из интересов единой собственности ценой уже означает отклонение от оптимальных перераспределительных пропорций. Причем, поскольку таким же усредненным является и объем выпуска и овеществленные в цене сырья энергозатраты, а цена и объем к тому же не могут оперативно меняться и, главное, номенклатура товаров заранее определена государством, исключающим свободу выбора конкурирующего или замещающего товара, то нет никакого способа установить, почему данный товар пользуется или не пользуется спросом, эффективен ли он для потребителя и эффективен ли для производителя (поскольку в отличие от нормативного ценообразования, где в точке “выравнивающего” равновесия эффективное для потребителя является эффективным и для производителя, при директивном планировании и ценообразовании разрыв этих двух характеристик неизбежен, что в итоге приводит ко всеобщей неэффективности - потребитель желает иметь эффективность в виде конкретных приобретаемых товаров, но его заставляют приобретать иллюзорную эффективность в виде абстрактных интересов единой собственности, производитель желает иметь эффективность в виде результата своего производства, но его заставляют иметь - и производить - ту же иллюзорную эффективность).
Чтобы не вдаваться в “экономические” детали (иначе нам пришлось бы совершить еще один экскурс, наглядно поясняющий, как меняются в зависимости от тех или иных факторов энергоэквиваленты товаров - скажем, как и в каких пределах может возрасти энергоэквивалент единицы товара при занижении объема выпуска, как влияют изменения в смежных товарах и т.д.), воспользуемся приближенным пояснением в обиходных понятиях: при неизменной цене спрос одинаково высок и в случае, если цена занижена, и в случае, если она завышена, но занижен объем производства, - тем более при отсутствии независимо конкурирующих аналогичных товаров, - и никакого способа установить причину спроса не существует. Причем в аналогичном положении находится и сам производитель, получающий сырье и оборудование по административно установленной цене и, следовательно, лишенный возможности знать свои реальные затраты. В аналогичном положении находится и любой другой член правящей иерархии, включая высшего иерарха. Экономика такого государства является не просто неуправляемой, но по сути фиктивной, и реального положения дел в ней не может знать никто.
Нет смысла перечислять все парадоксы “общенародной собственности”, - детальный анализ здесь излишен, а для установления самого факта невозможности как реального “обобществления”, так и организации какой-либо осмысленной деятельности на принципе обобществления декларативного при изъятии собственности в пользу правящей иерархии сказанного вполне достаточно. Прежде чем мы рассмотрим, за счет чего подобное государство может организоваться и просуществовать некоторое время, обратим внимание на то очевидное обстоятельство, что, поскольку сам принцип и вытекающие из него требования к каждому из граждан противоречат эффективности и морали, творчески одаренные индивиды (не только именно высокоодаренные, но попросту - все нормальные люди) неизбежно - даже при полной лояльности провозглашенному принципу (теоретическом согласии с ним, искренней вере в его “справедливость”) и даже при искреннем желании способствовать его воплощению - оказываются “врагами” такого государства, причем - прежде всего с точки зрения самого государства.
В своей основе все нелепости такого государства сводятся, как мы понимаем, к тому, что принцип единой общей собственности предполагает невозможность творческой деятельности, превращение всех граждан - включая самый высший слой иерархии - в исполнителей, не имеющих права на самостоятельные решения (поскольку это право принадлежит всем) и не имеющих даже такой возможности (поскольку она исключена основным условием “обобществления”, требующим, чтобы каждое решение принималось из приоритета всей собственности как единой). Высшие иерархические функции, обязанные создавать прирост “качества жизни”, лишены этой возможности и автоматически превращаются из созидающих в присваивающие. Это происходит даже при абсолютной изначальной добросовестности иерархов - не созидая, а разрушая, они плюс к тому не могут обойтись без эмоционального допинга (без подтверждения своей нужности, своей ценности как доминантов, искренне радеющих о благе общества) и, конечно, без материальных средств обеспечения своей жизнедеятельности. Конечно, результатом такого положения дел является либо эмоциональный стресс, либо быстрая охлотизации, точнее - сочетание того и другого. Искренние и одаренные иерархи, чей творческий инстинкт неизбежно приходит в противоречие с их вынужденными действиями, начинают испытывать сомнения и колебания, менее искренние - легко эти сомнения подавляют. Происходит быстрая перегруппировка внутри иерархии, приводящая к тому, что иерархи, чей творческий инстинкт не позволяет себя подавить, из иерархии вытесняются, а в иерархию и внутри иерархии с низших уровней на высшие пробираются охлос и охлотизирующиеся. Круг замыкается: иерархически высокие места, обязанные создавать обществу прирост качества жизни, но лишенные своей созидательной функции, оккупируются особями, в принципе неспособными к созиданию и ориентированными только на изъятие. То есть они оккупируются особями, не принадлежащими к биологическому виду «человек разумный» - сборищем предельно и запредельно отклоняющихся вариаций.
Причем этот процесс стимулируется тремя обстоятельствами. Во-первых, конечно, люди, чей творческий инстинкт требует от них сопротивления антиэффективной деятельности, даже в самом мягком варианте - например, признавая незыблемыми основополагающие принципы, но пытаясь что-то искренне улучшить на доверенном им участке деятельности - оказываются, как минимум, создателями помех с точки зрения высших иерархов, поскольку пытаются сопротивляться решениям, абсурдность которых им (допустим, как руководителям конкретного предприятия) очевидна и пытаются достучаться до высших иерархов, объяснить им свое видение ситуации вопреки утвержденному из приоритета всей единой собственности решению. В конечном итоге они с точки зрения высших руководителей становятся - и действительно являются по отношению к иерархии и основополагающему принципу единой собственности - агрессорами (изменниками, вредителями и т.д.), мешающими функционированию общества и стремящимися изъять в индивидуальную собственность право распоряжения средствами производства. Во-вторых, при отсутствии критерия эффективности оценка деятельности низшего иерарха высшим (а, значит, и продвижение в иерархии) зависит исключительно от степени послушания, личной преданности, готовности выполнить любое указание. Иначе просто не может быть, потому что высший всегда оценивает низшего только как исполнителя (ведь личная творческая деятельность невозможна). Наконец, поскольку любое решение в отношении любой структурной единицы неэффективно, то единственным амортизатором, позволяющим выполнить это решение, является именно недобросовестность руководителя данной единицы - утаивание им каких-то ресурсов, обеспечивающих возможность функционирования алгоритма при нереальных требованиях сверху. Соответственно, наиболее добросовестные оказываются наихудшими с точки зрения вышестоящих, поскольку возглавляемые ими подразделения, не имея скрытых резервов, не могут функционировать так же бесперебойно, как подразделения, где такие резервы есть и могут быть пущены в ход по мере необходимости (перебоев с поставками сырья, завышенных заданий сверху и т.д.).
Пока что мы игнорировали естественный вопрос о том, за счет чего может организоваться и какое время способна просуществовать данная социальная система. Из того факта, что она не позволяет наладить созидательную деятельность и с первого момента начинает организовываться на принципе изъятия следует, что возможность ее организации определяется наличием доставшихся по наследству потребительских ресурсов, а время ее изолированного существования ограничено их количеством. Проще говоря, она может возникнуть только как система “облагодетельствования” одной части общества за счет другой, перераспределяющая среди иерархии и связанной с иерархией части населения средства к существованию, отнятые у тех, кто их имел (поскольку у неимущих отнять затруднительно). Однако, если рассматривать данную систему именно саму по себе, из предположения ее изолированного существования, то вполне понятно что срок ее жизни крайне мал и чуть продлить его она может лишь одним способом - постоянно сокращая количество “облагодетельствуемой” части населения и либо сокращая количество “лишних ртов”, либо переводя их на положение рабов при сведении их жизненного уровня к физиологическому минимуму (там, где эти рабы могут что-то сверх своего минимума производить по унаследованным алгоритмам). Но здесь система быстро приходит к неразрешимой апории. С одной стороны, для того, чтобы организовать систему подавления и принуждения к практически безвозмездному труду значительных масс населения, необходим большой репрессивный аппарат. Причем принципиальная неэффективность производства означает постоянное и быстрое сокращение той доли алгоритмов, где пока еще что-то производится сверх физиологического минимума, и требует экстенсивного развития этой зоны эксплуатации, т.е. либо перевода всего населения в эту зону с остановкой всех других производств, либо, если другие производства почему-то нельзя остановить, дополнительного увеличения количества населения в этой зоне, т.е. его общего прироста. С другой стороны, сам факт эксплуатации (и мы помним это на примере биологической функции подавления и эксцессов как регулятора численности вида) равнозначен сокращению эксплуатируемого населения, что при крайне малой возможности изъятия (из-за падения эффективности производства) быстро приводит к тому, что затраты на содержание репрессивного аппарата начинают превышать изымаемый с его помощью энергоэквивалент.
Попытаемся наглядно представить себе схему этого процесса. Допустим, вы перевели какую-то часть населения на положение рабов или крепостных и хотите организовать регулярное изъятие у них излишков сверх минимума, необходимого для воспроизводства этой части населения. Проще всего это сделать в сельском хозяйстве, где алгоритмы просты, относительно стабильны и апробированы тысячелетиями, а сам труд и его результаты очень наглядны, и, что еще важнее, более сводимы к “количественной” оценке (поскольку энергоэквивалент любой единицы продукта меньше зависит от усердия работника - килограмм картошки все равно останется съедобным, как бы ни халтурил работник, недобросовестность которого заметно влияет лишь на количество килограммов и слабее влияет на их качество, - в отличие, например, от недобросовестности сборщика телевизоров). Казалось бы, единственной проблемой здесь является лишь организация принуждения, и если эта проблема решена, то других не возникнет. В действительности этот общепринятый взгляд, обычно подкрепляемый ссылками на “исторический опыт” (то есть на его произвольную интерпретацию) и считающийся чуть ли не самоочевидной аксиомой, абсолютно ошибочен. Чтобы не отклоняться от темы (избежать рассмотрения этого “опыта”), мы выделим лишь аспект, непосредственно относящийся к государству “единой собственности”. Вполне понятно, что это государство не может организовывать систему изъятия иначе, как в рамках своего основного приоритета, то есть, например, не может организовать принуждение так, чтобы позволить крестьянам самим решать, что, где и в каком количестве сеять, какие, в каком количестве и у кого приобретать орудия, удобрения и т.д., сколько и какого оставлять зерна на новый посев и т.д., а после этого изымать все сверх физиологического минимума. Строго говоря, такая система изъятия вообще невозможна (хотя бы в силу невозможности учета продукции и контроля за поведением массы самостоятельных работников, неизбежного накапливания у них ресурсов для сопротивления и т.д.), но здесь нам достаточно констатировать, что любое право на самовольные решения противоречит “единой собственности”. По этой же причине система изъятия не может быть организована так, чтобы каждый низовой иерарх, руководящий подразделением работников, имел право реального принятия решений - выше мы говорили об этом применительно к единой собственности вообще. Остается лишь принципиально неэффективный вариант псевдоуправления в рамках единой собственности (и поскольку мы уже добрались до момента, когда гипотетические честно заблуждающиеся иерархи вытесняются охлосом, учтем, что приоритет “единой собственности” теперь приобретает свой реальный смысл, и должен строго соблюдаться уже не из страха идеалистов перед фантомом “социального неравенства”, а как базовое условие процветания черни, инстинктивно ею понимаемое).
Казалось бы, в силу перечисленных достоинств сельского хозяйства разрушительное действие псевдоуправления здесь минимально и позволяет надеяться хотя бы на поддержание какого-то имеющегося к моменту “обобществления” уровня эффективности. Однако такое предположение кажется вероятным лишь в силу нечеткости обиходных взглядов на “экономику”. На самом деле коэффициент энергобаланса здесь будет также снижаться сразу с двух сторон. С одной стороны, получаемый энергоэквивалент неизбежно уменьшается в силу все той же невозможности принять эффективное решение сверху о каждой из многочисленных низовых единиц (в обиходных понятиях это, например, можно перевести как падение урожайности в силу невозможности централизованно учесть все постоянно возникающие флуктуации условий в каждом селе, общине и т.п., точно определив на данный сезон для каждого села с данным количеством и качеством земли и данными ожидаемыми погодными условиями требуемый эффективный алгоритм работы - сколько и каких семян сеять на каком участке, какие орудия и вспомогательные средства в каких количествах применять и т.д.). С другой стороны, неизбежно нарастание суммарных энергозатрат по всей цепочке, поскольку в каждом звене те же проблемы - так же неэффективно производятся удобрения, добывается металл для орудий, изготовляются орудия и т.д. (эта неэффективность может выражаться либо в росте затрат при том же качестве продукции, либо в падении качества при прежних затратах, но в среднем выражается и в том и другом, а для последнего звена - и в обусловленном падением качества орудий росте затрат в процессе их применения). Нарастают и затраты, связанные непосредственно с неэффективной работой в каждом данном сельскохозяйственном подразделении, связанные как с неэффективностью самого алгоритма, так и с перманентным эмоциональным стрессом работников, неизбежном и из-за подсознательной рефлексии принудительного характера труда и своего положения в целом, и из-за рефлексии заведомой неэффективности, “бессмысленности” предписываемых сверху действий. Учтем, что мы говорим сейчас о уже установившейся системе, т.е. о населении уже сократившемся и достаточно охлотизированном (вполне понятно, что наиболее острую реакцию процесс установления этой системы вызывает у людей с хорошим инстинктом эффективности, так что сокращение населения происходит за счет лучшей части работников - не только их, конечно, но они-то в число уничтоженных при формировании системы принуждения попадают почти все).
Поскольку мы достаточно много говорили о биологических обоснованиях вообще и механизме эмоционального стресса и охлотизации в частности, то здесь допустимо не объяснять еще раз, почему ситуации должна выглядеть следующим образом. Немногие из остающихся к этому моменту людей с выраженными созидательными способностями (те, кто искренне верит в идеологическое оправдание системы) либо пытаются для своих структурных единиц добиться от вышестоящих иерархов эффективных решений, становясь с точки зрения системы “путающимися под ногами”, а то и прямыми агрессорами (для системы, организовавшейся по нетворческому алгоритму, это, как у всех видов со стабильным алгоритмом, одно и тоже - даже до того, как места в иерархии полностью заняты охлосом, после чего все, требующие эффективной творческой деятельности вообще становятся врагами, покушающимися на базовое условие процветания иерархов), либо сами резко охлотизируются, переходя на выраженный изощренно агрессивный алгоритм (в силу несовместимости творческого и агрессивного алгоритмов, напомню). Разумеется, ни те ни другие не могут быть сколько-нибудь добросовестными исполнителями - для первых участие в разрушительной деятельности противоестественно, они протестуют и попадают в категорию врагов системы со всеми очевидными последствиями, для вторых вопрос о добросовестности вообще не стоит и они прикладывают все силы для продвижения в иерархии, единственным способом чего является именно недобросовестное производственное поведение, помогающее имитировать работоспособность алгоритма (о бытовом поведении мы сейчас не говорим). Аналогично охлотзированным экс-созидателям (хотя и более примитивно) ведут себя и охлотизированные слабоодаренные вариации и врожденные запредельные. Большая же часть - врожденно полноценный, с нормальным творческим инстинктом демос, оказавшийся под действием подавления - потихоньку охлотизируется, деградирует, находясь в состоянии эмоционального стресса (что само по себе есть состояние пониженной работоспособности) и пытается смягчить стресс известными способами, прибегая заодно к попыткам компенсирующего встречного изъятия исподтишка (отлынивая от работы, воруя у государства и т.д.). Таким образом, добросовестная исполнительская деятельность в этой системе невозможна даже на простейших и, казалось бы, апробированных алгоритмах.
Любопытно, что в силу тех же причин невозможна и добросовестная организация контроля и принуждения. Большая часть тех, кто в нее вовлечен непосредственно на низовых уровнях - тот же деградирующий врожденный демос, также выполняющий свои обязанности принудительно (вопреки внутренним импульсам, подавляя их из страха наказания), поскольку явного охлоса на всю систему контроля не наберешься, да и он стремится на более высокие уровни. Соответственно, здесь положение аналогично - большая часть выполняет обязанности лишь в пределах наглядно проверяемых требований, не демонстрируя рвения и инициативы, меньшая часть, т.е. обычный охлос и охлотизированные экс-созидатели, используют свое пребывание в низовых подразделениях контрольно-репрессивного аппарата либо в карьерных целях (стараясь “пустить пыль в глаза” вышестоящим и продемонстрировать рвение, не заботясь о его реальном результате), либо используя свое положение для прямого изъятия в эгоистических, а не государственных, интересах (отчасти - как материальное изъятие, незначительное в силу его затрудненности в государстве, требующем имущественного равенства, а главным образом - в виде эмоционального допинга по животному типу, т.е. в виде “упоения властью”, ощущения доминантности от демонстрации зависимыми знаков подчинения, принудительного - как более “приспособленному” - предоставления сексуальных привилегий и т.д.).
Аналогично, как мы понимаем, и положение в самой иерархии, оккупированной охлосом, о чем мы еще будем говорить. Сейчас же мы видим, что результатом такой организации изъятия неизбежно является быстрое падение производства с одновременным сокращением находящегося в состоянии стресса населения. Впрочем, скорость падения производства должна превышать скорость стрессового вымирания (болезни, алкоголь, рост травматизма, бытовой агрессии и т.д.), поскольку производственный цикл несопоставимо короче процесса вымирания из-за перечисленных факторов. Поэтому система сразу - еще до падения эффективности ниже критической отметки - оказывается перед необходимостью искусственного сокращения продолжительности жизни населения. Выбор прост - либо сокращать изъятие, оставляя всем прожиточный минимум, либо изымать планируемое количество продукта, оставляя население без физиологически необходимого количества. Самое естественное в данной ситуации решение сводится к оставлению минимума части населения и уничтожения другой части, - и прямым обречением на вымирание от голода, и усилением репрессий (что заодно имеет и “воспитательное” значение).
Мы так подробно останавливаемся сейчас на сельскохозяйственном производстве не потому, что оно является наиболее наглядным примером действия этих зависимостей - в некоторых отраслях эти зависимости проявляются не менее наглядно. Суть в том, что для государства “единой собственности” сельское хозяйство изначально имеет особое значение по двум причинам. Во-первых, оно производит продукты, без которых выживание вообще невозможно, а это государство неизбежно - и мы видим почему - сразу оказывается на грани голода. Во-вторых, все остальные отрасли - за исключением производства простейшего оружия - также неизбежно сразу должны быть остановлены (напомню, что мы рассматриваем это государство само по себе, как если бы оно существовало абсолютно изолированно от соседей), и оно должно превратиться в чисто сельскохозяйственное, с разделением всего населения лишь на две части - работников и репрессивно-контрольный аппарат, с постоянным уменьшением численности и тех и других.
Очевидно, что аналогичная неэффективность в промышленном производстве и отсутствие какого бы то ни было критерия эффективности должны неизбежно привести к тому, что сколько-нибудь сложное промышленное производство становится “лишним”. Но даже не касаясь лавинообразного падения эффективности в уже существующем промышленном производстве (что не может интуитивно не ощущаться, например, как необходимость прилагать все больше усилий и затрачивать все больше ресурсов для поддержания прежнего объема выпуска с сохранением прежних потребительских свойств), что само по себе является сильнейшим стимулом к переходу на более простые, легче контролируемые и более сводимые к чисто экстенсивной оценке изделия, позволяющие уменьшить потери от псевдоуправления (переход с тракторов на мотыги, например), - даже не касаясь этой причины, которой и самой по себе достаточно, можно отметить еще две.
Во-первых, в силу невозможности творческой деятельности промышленное производство оказывается по определению неспособным выполнять свою основную функцию - внедрение новых эффективных алгоритмов (а это и означает ненужность всех сколько-нибудь сложных отраслей промышленности, которые нормативно как раз и являются сферой реализации прикладной науки). Соответственно, остаются лишь простейшие производства конечного - и при том все более примитивного - продукта, работающие все с меньшей и меньшей эффективностью.
Во-вторых, принципиальная неэффективность сельского хозяйства (а шире - всего примыкающего к нему производства по переработке сельхозпродукции, т. е. по созданию простейшего конечного продукта, удовлетворяющего “обычные физиологические нужды” - пищи, тканей, предметов обихода), сама делает ненужным сколько-нибудь сложное промышленное производство (об этой зависимости - высшего уровня эффективности от низшего - мы уже говорили, а для пояснения механизма в данном случае достаточно сослаться на то, что описанная выше неэффективность сельского хозяйства означает просто даже нехватку сельскохозяйственного сырья, и, тем более, сырья хорошего качества, что делает излишним производство оборудования для его высокоэффективной переработки и оборудования для производства этого оборудования). В целом же, между убыванием эффективности даже простого промышленного производства и убыванием эффективности сельского хозяйства существует элементарная зависимость, проистекающая из того факта, что продукция промышленности несъедобна и должна покрываться интенсификацией сельского хозяйства (в качестве наглядного примера вспомним, что производство серпов имеет смысл лишь тогда, когда они помогают получить хотя бы столько дополнительного хлеба, чтобы окупить энергозатраты тех, кто эти серпы кует, но чем неэффективней каждый из них начинает размахивать молотом, тем больше хлеба он тратит впустую, все меньше оставляя труженику серпа). Попросту говоря, все промышленное производство быстро попадает в затратную зону, не дающую энергоэквивалента или дающего меньше, чем затраты на его получение (т.е. попадает туда еще в то время, когда сельское хозяйство пока что дает возможность минимального изъятия), а потому - ради продления агонии сельского хозяйства - должно быть остановлено.
Пожалуй, нет смысла пытаться проследить процесс распада такого гипотетического псевдогосударства. Можно полагать понятным, что до логического конца - последнего раба с заржавленной мотыгой, умирающего от голода под надзором истощенного иерарха со столь же заржавленным топором (или, быть может, - винтовкой с последним, бережно сохраненным патроном) дело не дойдет. Также нет смысла повторяться, рассматривая те или иные конкретные зависимости и приводить соответствующие аргументы - все они сводятся к нескольким фундаментальным, уже не раз рассмотренным в различных аспектах и не раз в различных терминах аргументированным в общем виде. Поскольку представляется достаточно вероятным, что описанное выше гиперохлократическое государство “само по себе” выглядит для читателя чистой абстракцией, плохо соотносящейся с реальным историческим опытом (а потому - в силу неизбежной подсознательной экстраполяции текста на реальный исторический опыт - вызывающей некоторые вполне естественные вопросы), попытаемся наложить схему на всю совокупность практических условий, введя очевидный корректив - возможность государства “обобществленной собственности” взаимодействовать с окружающим миром. Но прежде - и на этот раз именно для большей наглядности и четкости сопоставления - сжато суммируем все сказанное о гиперохлократии.
В противоположность нормативному алгоритму алгоритм “обобществленной собственности” сводится к полному подчинению индивида коллективу с полной невозможностью независимого поведения (что является не прихотью, не “извращением идеи”, а фундаментальным условием и “обобществления”, и “социального равенства”). Соответственно, этот антинормативный алгоритм исключает, с одной стороны, какую-либо возможность развития личности и возможность творчества, т.е. исключает наш видовой признак - появление новых все более эффективных алгоритмов, с другой - исключает какой-либо критерий эффективности для уже имеющихся, доставшихся по наследству, алгоритмов (интересы единой собственности не могут позволить каждому желающему по своему усмотрению распоряжаться собой и своим временем, свободно выбирать направление и форму деятельности, получать желаемую информацию и т.д., соответственно, и новый эффективный алгоритм не может возникнуть, если нет возможности творчества; он также не может возникнуть, если нет критерия эффективности. Но единственным критерием, как мы выяснили, здесь становится мнение верховного иерарха, который, по сути, обязан сам определять направление создания новых алгоритмов и сам их создавать, если говорить о государстве единой собственности в чистом виде, а также сам определять практическую эффективность каждого, - иной критерий отсутствует, поскольку государство изначально обязано диктовать каждому его поведение и его реакцию на действия государства). Кроме того, даже если бы при этом алгоритме был возможен какой-то критерий эффективности, само основополагающее условие управления всей собственностью как единой, принадлежащей “всем”, делает принципиально невозможным управление с положительной эффективностью (как из-за невозможности реагировать всей массой “средств производства” на каждую флуктуацию условий, что тоже - в качестве меры исключения дополнительных флуктуаций - означает полный отказ от создающего флуктуации и потому вредоносного творчества, так и из-за приоритета ненанесения вреда “общей собственности”). Таким образом, действия с положительной эффективностью здесь невозможны и, плюс к тому, являются агрессией по отношению к базовому алгоритму, т.е. к обществу и его основополагающим принципам (поскольку являются источником помех и узурпацией прав коллектива). В итоге эффективность любого имеющегося, т.е. унаследованного, алгоритма здесь может и должна только падать.
Причем, как мы сразу обнаружили, положение усугубляется тем, что данное государство способно организоваться только как система изъятия, каждый шаг организации которой означает все большее отдаление от декларируемого принципа и все более полное оккупирование иерархических мест охлосом с вытеснением и уничтожением тех, кто не желает охлотизироваться (не только их, конечно, но об этом мы поговорим чуть ниже, когда будем рассматривать реально возможную форму гиперохлократии вместо рассматриваемой сейчас абстрактной, практически неосуществимой). Таким образом, уже в процессе возникновения данного государства - и именно как условие возможности его возникновения - неизбежно нарастание неравенства прав распоряжения “собственностью”, пропорциональное степени агрессивности (а, соответственно - и бездарности) иерархов, с соответствующей деформацией взаимоотношений в иерархии и во всем обществе. Само по себе это означает инстинктивное неприятие иерархами любой творческой деятельности, и шире - любой созидательной, имеющей положительную эффективность (поскольку после оккупирования иерархической лестницы охлосом такая деятельность - и вообще любая независимая от иерархии деятельность - инстинктивно воспринимается как крайняя агрессия, т.е. уже не просто как внесение помех в теоретически созидательную работу коллектива, не как недостаток пиетета по отношению к “принципам”, а как прямая угроза своему положению и условиям своего существования). Это означает также и ускорение процесса распада, поскольку неспособность иерархов к какой-либо созидательной деятельности не позволяет минимизировать темпы падения эффективности. Более того - чем сильнее ощущается падение эффективности унаследованных алгоритмов, тем неизбежней, что нацеленность иерархов на индивидуальное изъятие приходит в противоречие с их общим интересом сохранения этой социальной системы и самой иерархии.
В сущности, понятие “срок жизни” применительно к такому государству выглядит чистой условностью, поскольку оно вообще вряд ли способно организоваться - учтем, что приведенная выше схема основывалась, по вполне понятным причинам, на ряде идеальных допущений.
Но если мы переходим от выяснения закономерности в чистом виде к ее практической реализации, мы сразу обнаруживаем, что реальные условия делают возникновение такого государства не только возможным, но и статистически неизбежным, растягивая процесс его распада на десятилетия и позволяя выглядеть чем-то более или менее оправданно существующим, т.е. вроде бы не обязательно должным развалиться (так, глядя на кружащийся в воздухе клочок бумаги, обычно забываешь, что в действительности он падает с ускорением g).
Наличие внешних взаимодействий с жизнеспособными обществами сразу дает государству “обобществленной собственности” как минимум два необходимых условия организации: визуальный критерий эффективности (наглядное представление как о направлении прогресса в целом, так и о сравнительной эффективности тех или иных конкретных достижений науки, техники, организации производства и т.д.) и доступ к конкретным алгоритмам - новым технологиям и изделиям. Третьим необходимым условием является возможность внешней экспансии, как явной, так и латентной.
Даже не вдаваясь в детали, можно полагать достаточно понятным тот факт, что наличие визуального критерия эффективности само по себе не играет какой-либо значительной роли. Выше мы как раз и пришли к выводу, что принципиальная антиэффективность гиперохлократической системы сохранялась бы и в случае, если бы критерий эффективности существовал (он просто должен был бы игнорироваться ради сохранения системы). Тем более, что визуальный критерий может иметь лишь ограниченное применение, только отчасти заменяя логический и только создавая иллюзию замены практического. Первое связано с неизбежно упрощенным и затрудненным усвоением наиболее сложных и универсальных алгоритмов - как из-за их пусть даже неявного (если говорить о естественнонаучных теориях), а иногда и явного (если говорить о гуманитарном творчестве) противоречия основополагающим аксиомам антиэффективного общества, так и из-за подавления творческого инстинкта врожденно одаренных индивидов. В сущности, - и чуть ниже мы рассмотрим это подробней - визуальный логический критерий более или менее заметен лишь в достаточно формализованных областях науки, но и здесь он остается оторванным от прикладных производственных алгоритмов, от “экономики”. Практический же критерий вообще не может быть заимствован, поскольку он касается именно конкретных алгоритмов - технологий, изделий, методов управления производством и т.д., эффективность которых всегда сильно зависит от конкретных условий конкретного общества (мы уже не раз говорили об этом).
Однако данный вывод касается сути, но не формы. Наличие визуального критерия не позволяет предотвратить падение эффективности и каждого алгоритма, и всего хозяйства в целом. Но оно позволяет иметь ориентиры нормальной деятельности, т.е. позволяет делать шаги в верном направлении, замедляющие падение эффективности. В описанном нами изолированном государстве “единой собственности” ничему новому неоткуда было взяться. Но когда есть соседи, то есть и возможность подглядывать за тем, что они делают. Представим, что описанное нами государство имеет соседей, которые вдруг изобрели плуг и потому перестали пользоваться мотыгой, в результате чего их урожаи заметно возросли. Представим, что об этом донесли верховному иерарху нашего государства. Если выше мы много говорили о невозможности творчества, право на которое закреплено за верховным иерархом, но нереализуемо даже для него, а потому замещается чисто произвольными решениями и т.д., то сейчас мы видим, что у верховного иерарха появляется четкий ориентир для принятия решения. Конечно, скопированные плуги будут хуже своих прототипов, конечно, они будут изготовлены с большими затратами, а технология их применения будет нетворчески адаптирована к местным условиям и т.д. Но даже пусть в сумме будет потеряно 90% прироста эффективности, создаваемого плугом по сравнению с мотыгой, все равно 10% останется. И пусть принципиальная антиэффективность “единой собственности” вскоре сведет полученный прирост к нулю, все равно время существования нашего государства чуть продлилось. Представим теперь, что у нашего государства есть много соседей, есть возможность наблюдать целый спектр технологических новшеств во всех отраслях хозяйства и, соответственно, регулярно их копировать. Получается, что у нашего государства есть возможность регулярно продлевать свое существование, балансируя у критической черты. Учтем, что мы пока ничего не говорим о скрытых здесь трудностях и противоречиях, мы просто иллюстрируем шанс, предоставляемый нашему государству наличием жизнеспособных соседей и получаемым от них визуальным критерием.
При этом мы сразу можем отметить несколько любопытных деталей. Во-первых, что чем сложнее копируемое изделие (а правильнее сказать - чем выше его эффективность относительно вытесняемого им изделия), тем больше оно требует дополнительных затрат труда, причем не только интеллектуального технического, но и самого обычного (а заодно - тем сложнее управленческая деятельность). Например, если после плуга придется копировать трактор, то сразу выяснится необходимость создания ряда смежных производств и большой инфраструктуры - для изготовления многих деталей трактора необходимо особое оборудование и особые заводы по производству этого оборудования, трактору необходима солярка и т.д. Соответственно, тем больший процент эффективности копируемого изделия теряется, частью - из-за потери в “качестве” самого изделия, но еще больше - из-за нерациональных трудозатрат, нерационального расходования сырья и материалов. Аналогичным образом дело обстоит и при копировании большой номенклатуры более простых изделий - чем больше подсмотренных новинок в разных отраслях хозяйства хочет скопировать наше государство, тем больше суммарная потеря, выраженная, в первую очередь в потерях сырья и трудозатрат. Но потеря процента эффективности зависит, главным образом, от сложности, относительной эффективности, изделия.
Таким образом, при определенном уровне относительной сложности приварок эффективности сведется к нулю сразу, еще в процессе копирования и внедрения. Причем, поскольку чем сложнее производство и требуемая им инфраструктура, тем более сложными и гибкими должны становиться и адекватные данному уровню эффективности управленческие технологии (которые, как мы понимаем, представляют собой лишь составную часть производственного алгоритма), то копирование, начиная с определенного уровня сложности, становится бессмысленным (не дающим приварок эффективности) без копирования этих технологий.
Это означает, - подчеркнем данный вывод, - что при определенном уровне сложности поддержание жизни за счет копирования либо невозможно, либо требует перемен в алгоритме управления “единой собственностью”.
Во-вторых, приварок эффективности (а, значит, и время продления срока жизни нашего государства) тем больше, чем меньше государство “единой собственности” участвует в процессе переноса увиденного у соседей алгоритма. В примере с плугом мы описали наименее экономичный вариант. Более эффективно было бы купить у соседей технологию производства плуга, еще экономичней - покупать готовые плуги, а лучше всего - сразу заказать соседям разработку модели плуга, адаптированной к местным условиям, и разработку технологии его применения в местных условиях. (Эти выводы мы также запомним, поскольку они многое нам объясняют применительно к форме и направлению мутации данной социальной системы).
Причем мы сейчас рассуждаем из предположения, что в нашем примере плуг в принципе подходит к местным условиям. Однако, он может в принципе быть неприменим (скажем, из-за особенностей почвы), и при переносе широкой номенклатуры изделий - к тому же не столь простых, как плуг - такие ошибки неизбежны. Это означает, что сфера приложения визуального критерия очень ограничена. Во-первых, его использование дает тем меньше, чем более непосредственно он используется (чем больше он используется для копирования, а не для ориентации, т .е. просто определения того, что следует заказать у соседей). Во-вторых, он тем менее применим даже для общей ориентации, чем сильнее условия государства “единой собственности” отличаются от условий его жизнеспособных соседей (и это, конечно, относится не столько к разнице природных условий, сколько к разнице в антропогенных факторах - разнице в уровнях технического развития, в уровнях квалификации и добросовестности работников, в возможностях проявления личной инициативы, разнице, как мы сказали, в используемых управленческих технологиях и т.д.).
Таким образом, мы можем вполне обоснованно сделать предварительный вывод о том, что наличие визуального критерия самостоятельного значения не имеет. Другое дело - экспансия, по определению и являющаяся для государства, основанного на изъятии, единственным источником продления срока существования. Причем явная экспансия, т.е. экспансия в обычном понимании термина - как захват чужих территорий и ресурсов - здесь также является лишь вспомогательным средством, и в качестве самостоятельного способа получения энергоэквивалента может использоваться лишь спорадически, при удачном стечении обстоятельств. Действительно, ведь ограбить захваченную территорию государство охлоса может лишь один раз, после чего обязано сразу от нее отказаться, чтобы сохранить награбленное. Любая попытка установить контроль над захваченной территорией для ее дальнейшего ограбления на постоянной основе неизбежно дает эффект, обратный ожидаемому.
Если на данной территории попытаться просто поставить у власти “дружественное правительство”, чтобы, не меняя имеющейся там социально-экономической системы (мы, разумеется, предполагаем, что она хотя бы минимально жизнеспособна, поскольку в противном случае тут вообще не о чем говорить), ограничиться сбором дани, то расходы на удержание такого правительства и на помощь в подавлении сопротивления ему быстро пойдут по возрастающей, а возможность получения какой-либо дани также быстро сведется к нулю - хотя бы из-за вполне понятной деградации “экономики” в условиях военно-оккупационного, фактически, положения (падения эффективности имеющихся производств под бременем налогов и неизбежного бюрократического контроля над экономикой, роста коррупции, ухода всей возможной деятельности в “тень” и т.д. с соответствующей затрудненностью реализации одаренных индивидов, их оттока из страны - мы не рассматриваем эту ситуацию подробно и в более точных терминах, поскольку на практике она не встречалась именно из-за очень малой вероятности возникновения и из-за своей изначальной нестабильности, быстрому скатыванию или к установлению на завоеванной территории гиперохлократического режима или к военному сопротивлению населения, партизанской войне и т.д.). Если же завоевание завершается установлением гиперохлократической системы, то вряд ли требует комментариев тот факт, что “младший брат” не может принести “старшему брату” ничего, кроме убытков. Таким образом, мы имеем основания констатировать, что принципиальная антиэффективность гиперохлократической системы не позволяет ей существовать даже за счет военной экспансии (и это вполне естественно, поскольку военная экспансия есть для гиперохлократии лишь приложение ее нежизнеспособного алгоритма к большей территории).
Учитывая, что по общепринятому мнению экспансия всегда выгодна, следует, наверное, отметить, что описанная ситуация совсем не является чем-то новым в истории, и что возможность сколько-нибудь длительного существования за счет захвата чужих земель - не более чем оптический обман, поскольку в тех редких случаях, когда экспансионистское государство способно долгое время поддерживать высокий уровень жизни, оно, в действительности, делает это не за счет грабежа, а за счет собственных достижений. Мы даже не берем случай псевдоэкспансии (например, когда захват колоний является защитной мерой, позволяющей жизнеспособному, прогрессирующему обществу застраховать себя от диктата более охлотизированных обществ, обеспечив себе независимый и бесперебойный доступ к сырью - колонии здесь всегда остаются в большем выигрыше, чем доминион).
Из истории нам известны два типа экспансионистких государств - империя и орда. Неопределенность терминологии (вернее - ее отсутствие, поскольку этими понятиями пользуются, даже не пытаясь сформулировать подразумеваемый смысл), а также, наверное, и подсознательное желание предотвратить падение самооценки при рефлексии своего поведения перед угрозой “тоталитарных” государств, всегда давали повод говорить об этих государствах как об “империях”. Но империя - если попробовать определить это понятие, исходя из классического образца, давшего название всем последующим экспансионистским государствам - представляет собой развившееся до высокого уровня, но зашедшее в тупик, охлотизировавшееся и практически исчерпавшее потенциал саморазвития общество, переключившееся на экстенсивное приложение к новым площадям своих былых технологических и культурных достижений (так, Египет стал “житницей Рима” не просто в силу плодородия своих земель - оно почему-то не всегда выручало египтян раньше, - а благодаря применению римской инженерной техники, резко поднявшей эффективность сельского хозяйства, и римской административно-правовой системы, давшей быстрый рост частной инициативы и промышленности в городах). Именно поэтому империя, даже несмотря на перекачку значительной части прибыли в центр, обеспечивает подъем качества жизни завоеванной варварской периферии и именно поэтому может до определенного момента эту периферию легко завоевывать и удерживать - не столько силой оружия, сколько культурным влиянием, притягательностью своего образа жизни.
Иное дело - орда, - стоящее на низкой ступени развития, кое-как сводящее концы с концами за счет традиционных и уже не меняющихся алгоритмов, не имеющее потенциала роста военизированное сообщество, для которого грабеж - единственный способ повышения уровня жизни. Если орда сталкивалась с более ли менее нормально развивающимся жизнеспособным обществом, то, даже одержав военную победу, не могла и не пыталась захватить его территорию, откочевывая обратно и лишь требуя дань под угрозой нового вторжения. Известно, что всегда спустя некоторое время жизнеспособное общество неизбежно освобождалось от зависимости и побеждало варваров. Причем, еще до своего окончательного разгрома - и достаточно быстро - варвары из властителей превращались в прихлебателей. Их уровень жизни, после резкого скачка в результате первых набегов, вскоре - даже несмотря на получаемую дань - впадал в стагнацию и начинал все больше отставать от уровня жизни данника. Ниже мы рассмотрим аналогичную ситуацию более подробно, когда коснемся экспансии гиперохлократии по отношению к жизнеспособным обществам, вкратце же она объясняется тем, что энергоэквивалент, получаемый в виде дани, должен был распределяться на растущее население и, кроме того, требовал все больших энергозатрат на поддержание военной мощи, на попытки - при отсутствии жизнеспособной экономики и нормальной социальной организации - угнаться за технологическим и организационным прогрессом в оборонительных силах страны-данника. Неразрешимость этой апории и невозможность процветания за счет экспансии, как кажется, должны быть вполне очевидны - общество-паразит все равно будет иметь более низкий коэффициент энергобаланса, чем объект паразитирования, поскольку пределом является уровень эффективности жизнеспособного общества, отдающего паразиту лишь часть производимого энергоэквивалента. Попытка безудержного изъятия означает разрушение жизнеспособности объекта паразитирования с одновременным обнищанием и самого паразита. Попытка соблюсти баланс и сохранить возможность дальнейшего паразитирования означает отставание и конечное уничтожение паразита.
Возвращаясь непосредственно к государству “обобществленной собственности”, мы в итоге должны признать, что и визуальный критерий эффективности, и военная экспансия являются для него лишь вспомогательными средствами налаживания скрытой экспансии, которая и представляет собой единственно возможный способ продления существования гиперохлократии. Под скрытой экспансией мы условимся понимать то, что выглядит как обычные и даже вполне взаимовыгодные межгосударственные экономические и политические связи, но что во взаимоотношениях между жизнеспособным и нежизнеспособным обществами является, в действительности, изъятием у первого в пользу последнего, а потому неизбежно принимает форму так называемой “холодной войны”.
Не расшифровывая пока механизм такого взаимодействия, вспомним, на чем основывается его принцип. Взаимоприемлемый обмен означает выработку “выравнивающего” соотношения, снижающего качество жизни высокоэффективных производителей и поднимающего качество жизни производителей низкоэффективных (но признаваемых необходимыми для обмена). Соответственно, если эффективное общество, не имея возможности выбора на конкурентной основе, будет вынуждено обмениваться с низкоэффективным обществом, то такой обмен будет действовать в сторону сближения уровней жизни обоих обществ, позволяя низкоэффективному обществу поддерживать свое существование за счет эффективного.
Казалось бы, поскольку высокоэффективное общество способно всем обеспечить себя само и производить любые товары лучше, чем это может делать общество низкоэффективное (и тем более - общество с отрицательной эффективностью), то оно не нуждается во внешнем обмене, а если по каким-то причинам соглашается на обмен, то благодаря высокой привлекательности своих товаров может диктовать условия и, уж конечно, само будет выбирать, какие товары низкоэффективного общества признать нужными и годными для обмена. Формально это так, но на практике, во-первых, некоторые необходимые товары в силу геологических и климатических факторов находятся именно на территории неэффективных обществ, - главным образом, как мы понимаем, это касается запасов сырья (причем диспропорция сырьевых запасов во многом неизбежна просто потому, что связана именно с диспропорцией уровней развития экономики). Во-вторых, не следует забывать, что употребляемые здесь понятия “высокоэффективное общество” и “жизнеспособное общество” обозначают относительную, а совсем не какую-то абсолютную эффективность и жизнеспособность данного общества, - иначе говоря, они лишь констатируют тот факт, что в данном обществе в целом соблюдается с теми или иными издержками нормативный алгоритм, позволяя самостоятельно прогрессировать, однако они не подразумевают отсутствия проблем и издержек при соблюдении нормативного алгоритма и не говорят о темпах прогресса и даже - о наличии или отсутствии потенциала дальнейшего развития. Соответственно, отдельные производства эффективного общества могут ненамного превосходить аналогичные производства низкоэффективного общества, а наличие так называемых “интересов отдельных социальных групп” внутри эффективного общества (неизбежное, поскольку всех разновидностей охлоса хватает и там) всегда дают повод руководствоваться в экономической политике “приоритетом социальной стабильности”, удовлетворяя те или иные эгоистические устремления за счет эффективных созидателей (тем более, что в некоторых случаях такая экспортно-импортная политика иллюзорно выглядит как удовлетворение “интересов” за счет низкоэффективного общества). Кроме того, существуют и другие причины, позволяющие неэффективным обществам изымать энергоэквивалент у эффективных, сдерживая их прогресс и стимулируя в них охлотизационные тенденции (например, мы знаем, сколь многие действия во взаимоотношениях развитых стран со странами “третьего мира” диктуются “интересами национальной безопасности”). Впоследствии мы более детально рассмотрим все это на примере антиэффективной советской гиперохлократии.
Теперь, после всех предварительных замечаний, попытаемся представить себе, как в реальной обстановке должна выглядеть, исходя из выясненных нами закономерностей, некоторая усредненная история некоторого усредненного государства “обобществленной собственности”. При этом, хотя мы и не будем ориентироваться на историю “советской империи”, но, конечно, по ходу дела отметим те специфические отличия, которые возникали благодаря конкретному сочетанию географических, “геополитических”, “исторических” и т.д. факторов. Таких отличий, впрочем, немного, и мы, возможно, будем даже удивлены, обнаружив, как незначительно влияют все эти факторы на облик гиперохлократии и траекторию ее мутации.
Чтобы перенести умозрительную схему в реальные условия, нам придется отказаться от тех идеальных допущений, которые мы приняли для чистоты и усиления аргументации, когда выясняли логику причинно-следственных связей в гипотетическом “самом по себе” государстве “обобществленной собственности”. Первое из этих допущений относилось уже к начальному моменту установления гиперохлократического режима. Мы постулировали, что в момент “обобществления” в данном обществе хорошо соблюдается нормативный алгоритм, уровень охлотизации низок, запредельные вариации подавлены и боятся проявлять свои склонности, а все значимые места в социальной иерархии заняты одаренными индивидами. Соответственно, мы также постулировали, что эти одаренные индивиды, искренне пленившись “идеей”, проводят без каких-либо эгоистических соображений “обобществление собственности” и после него пытаются честно этой собственностью управлять в интересах всех сограждан и их “социального равенства”.
Разумеется, ничего подобного на практике быть не может. Мы уже в целом рассматривали обоснования того факта, что установление антиэффективного алгоритма требует наличия в данном обществе значительной массы охлотизированного населения, готового поддержать новый режим, и охлотизации самих борцов за “социальное равенство”. Следует, конечно, признать, что существует очевидная зависимость между степенью одаренности индивида и его отношением к так называемым “материальным благам” - чем выше одаренность, тем ниже эти “блага” оцениваются, и наоборот. Существование этой корреляции не должно удивлять, и вскользь мы упоминали о ней, когда рассматривали особенности вариаций с высокоразвитым инстинктом эффективности и пришли к выводу, что для них по определению наиболее значим энергоэквивалент в информационной форме, а эмоциональный допинг они способны получать от одного лишь прикосновения к “вечной красоте мира”, беря за точку отсчета не общепринятые ценности, а остро ощущаемую ими фундаментальную структуру реальности, предпочитая “хлеб духовный хлебу насущному”.
Кроме того, мы пришли к выводу, что чем выше развит инстинкт эффективности, тем шире сфера безусловного априорного отождествления других как однозначно себе подобных, как членов своего биологического вида, имеющих те же психические установки, эмоции и реакции (т.е., по нашей рефлексии - как “братьев по разуму”, из чего и следует некритическое принятие многими одаренными индивидами тезиса врожденной одинаковости всех людей, понимаемого как одинаковая для всех врожденная установка на самоценность созидательной деятельности; что же касается согласия с тезисами одинаковой врожденной зависимости от среды и воспитания или даже одинаковой врожденной порочности, то у одаренных индивидов психологическим корнем этого является их повышенная рефлексия, заставляющая постоянно ощущать собственные недостатки и болезненно переживать случаи, когда давление условий заставляло идти на какие-то компромиссы и т. д., то есть осознавать собственную “порочность” и “слабость перед лицом обстоятельств”. - мы не вдаемся в детали, но все же учтем, что поскольку рефлексия есть механизм, стимулирующий активность выполнения нормативного алгоритма, то у одаренных индивидов иллюзия полной зависимости личности от условий среды превращается в деятельность по улучшению этих условий, а тезис “порочности” дает требовательное отношение к себе и снисходительное - к “слабостям” окружающих). Напомню еще один наш вывод: чем развитее инстинкт эффективности, тем острее ощущается даже отдаленное присутствие неэффективности - “несправедливость”, “зло” и т.д. - что и является стимулом к выполнению одной из основных обязанностей доминанта - охраны популяции и поддержания в ней нормативного алгоритма (причем, по нашему нормативному алгоритму, эта функция должна главным образом реализовываться через создание одаренными индивидами эффективности, их вклад в развитие культуры, т.е. - через подтягивание ими нравственного и умственного уровня остальных сограждан по направлению к своему уровню).
В иных терминах все это и означает, что именно высокоодаренные индивиды склонны испытывать искреннюю тягу ко всякого рода идеалам равенства, братства и “социальной справедливости”, и склонны при определенных условиях объяснять отсутствие этого “братства” как подлежащее исправлению “извращение” (чернь же, напротив, стремится не к равенству, а к уравниванию, к стягиванию высокоодаренных до своего уровня, т.е. к уничтожению самого факта одаренности, что и является условием доминирования паразитических вариаций; что же касается равенства имуществ, то эту идею чернь может поддерживать лишь до тех пор, пока сама не завладела имуществом - в отличие от одаренных индивидов, которые, именно обладая имуществом, бывают подвержены различным комплексам “вины перед народом” и нередко тратят заработанные средства на так называемую “помощь обездоленным”).
Однако, мы также пришли к выводу, что реальное принятие антиэффективного алгоритма индивидами с нормально развитым инстинктом эффективности невозможно - хотя факт неравенства “братьев” и является питательной средой для распространения тезиса об “эксплуатации”, но его внутренняя противоречивость и несовместимость с понятием “братства” в том виде, как оно вытекает из априорной идентификации, не могут не ощущаться, так что если говорить о реальном принятии идеологии “обобществления”, то обязательным условием здесь является та или иная степень разрушение инстинкта, охлотизация. Поэтому одаренные индивиды либо - поскольку имеют зрелое понимание окружающей действительности и знание истории - вообще настороженно относятся к идеологии “обобществления собственности”, несмотря на все ее прекрасные лозунги, либо ограничиваются сочувственным отношением к некоторым ее аспектам как к практически недостижимым идеалам. (Причем, мы сейчас говорим не о современности, а рассуждаем из предположения, что первое государство “обобществленной собственности” еще не возникло и себя не показало). По мере приближения к практической реализации этих идеалов сочувственное отношение естественным образом начинает сменяться настороженностью и в итоге - неприятием. То же самое можно сказать и о тех одаренных индивидах, которые в силу специфики своего жизненного опыта поначалу принимали постулат о “обобществлении” не как абстракцию, а как теоретически обоснованную панацею от всех социальных бед. Специфика же их личного опыта заключается именно в опыте жизни в очень охлотизированном обществе с формально существующим правом “частной собственности” - надо полагать понятным, что известный лозунг “собственность есть кража” мог возникнуть и получить вид эмпирически установленной истины лишь в обществе, крайне неблагополучном с точки зрения критериев приобретения и использования “собственности”.
Мы уже констатировали, что чем хуже соблюдается нормативная мораль и нормативные “права и свободы” - или, говоря обычным языком, чем выше уровень коррупции, протекционизма, произвола и т.д. - тем меньше возможности распоряжаться “собственностью” в целях построения эффективных алгоритмов и тем больше возможности использовать ее как инструмент изъятия и накапливать ее как результат изъятия. (Подробней мы коснемся этого ниже, когда будем говорить о “постсоветской” форме охлократии). Соответственно, тем правдоподобней иллюзия, что “собственность” сама по себе порождает несправедливость и позволяет бездарным, но хитрым мерзавцам процветать за счет всего общества, “эксплуатируя” нищих тружеников. Однако, каков бы ни был личный опыт, он должен быть достаточно травмирующим и превысившим индивидуальный порог сопротивляемости охлотизации, чтобы врожденно нормальный человек начал предпринимать какие-то активные и тем более насильственные действия по воплощению идеалов имущественного равенства, поскольку в противном случае теоретические выкладки сразу придут в противоречие с личным алгоритмом, с инстинктивной оценкой ситуации и собственного поведения. Тем более, что даже в очень охлотизированном обществе, где действительно можно с большой долей вероятности утверждать, что “за каждым крупным состоянием стоит преступление”, где действительно в “верхах” велик процент агрессивных вариаций и они диктуют правила игры, заставляя всякого, кто хочет пробиться наверх, принимать эти правила и охлотизироваться - даже в таком обществе и даже соглашаясь с аргументами и обличительским пафосом теоретиков “обобществления” собственности - нормальный человек не может не испытывать сомнений, связанных с явно напрашивающимися выводами как по поводу тех аспектов гипотетического государства “обобществленной собственности”, о которых мы говорили выше, так и по поводу столь же легко угадываемых способов перехода к этому государству (эти сомнения испытывал и сам Маркс, почему и отделывался общими фразами, не предложив ни конкретных рецептов “обобществления”, ни четких соображений по организации деятельности нового общества, ни сколько-нибудь определенных ответов на тревоживший даже часть его последователей вопрос о том, что будут представлять собой “подлинные свободы” и “подлинная мораль”, призванные заменить привычные “буржуазные” свободы и “буржуазную” мораль).
Причем именно экстремальные условия такого общества, с одной стороны, в силу бросающейся в глаза высокой степени охлотизации “народных масс”, не позволяют игнорировать вопрос о правомерности приписывания каких-либо добродетелей “строителям нового мира” и заставляют постоянно натыкаться на самый неприемлемый для нормального человека постулат доктрины - на тезис одинаковости всех людей и их полной зависимости от условий социальной среды и воспитания (поскольку тот факт, что “эксплуатируемые” не лучше “эксплуататоров”, нельзя в данной системе понятий интерпретировать иначе, чем или как изначальную порочность всех людей с вытекающей отсюда невозможностью построения справедливого общества, - объяснение, уже подразумевающее охлотизацию, выделение объясняющего в особый вид, - или, как это вынужден был сделать и сам Маркс, объявить человеческую личность просто проекцией “социальных отношений”, аморфно меняющуюся при их перемене - объяснение, хотя и правдоподобное применительно к поведению большинства, но уничтожающее столь важные для нормального человека понятия личности и ее нравственной ответственности, и справедливо воспринимаемое как индульгенция этому большинству и как признание обезличенности и имморализма нормативным свойством человека). С другой стороны, факт появления в любых слоях даже такого общества индивидов, стремящихся отстоять себя вопреки давлению обстоятельств, неизбежно подкрепляет подозрение, что при любых “социальных отношениях” те, ”кто был ничем”, ничем и останутся, и что, следовательно, передача “средств производства” в руки “трудящихся масс” вряд ли поможет воплотить всякие прекрасные идеалы.
Нет смысла приводить примеры всех явных несообразностей, неизбежно настораживающих человека с высокоразвитым инстинктом эффективности и подсознательно препятствующих ему активно бороться за “победу пролетариата”. Речь, повторюсь, идет именно о инстинктивной оценке ситуации, а не о ее логическом описании, которое имеет второстепенное значение для каждого оказавшегося в данной ситуации индивида. Какими логически убедительными ни казались бы те или иные аргументы, они сами по себе не могут стать достаточным стимулом к действию, если не совпадают с интуитивным восприятием, с особенностями личного алгоритма. Но именно особенности одаренных индивидов, их обостренное восприятие “несправедливости”, являются тем сильнейшим стимулом к действию, который отсутствует у охлотизированных “народных масс” (тут можно добавить, что поскольку при высокой активной одаренности сдерживающим фактором является потребность в самореализации и инстинктивное понимание своей функции противостояния “злу” через творчество, то по-настоящему решительных действий можно ожидать, главным образом, от индивидов, имеющих высокоразвитый инстинкт эффективности в его пассивной форме при посредственной активной).
Другое дело, что деятельность таких индивидов направлена не столько на грядущую “социальную справедливость”, - и уж тем более не на “обобществление”,- сколько против существующей несправедливости. И если в данном обществе нет легальных средств борьбы, они закономерно переходят к нелегальным. Но тут и начинает обнаруживаться дилемма, решение которой приводит часть одаренных индивидов к разрушению собственной личности. Суть ее сводится отчасти к различию между защитной реакцией и агрессией, отчасти к невозможности действовать в направлении эффективного общества.
Мы помним, что хотя сама защитная реакция, какие бы крайние формы она ни принимала, есть признак нормального человека (как раз потеря защитной реакции - “забитость”, “непротивление злу” и т.д. - равнозначно потворству агрессии и является несомненным признаком охлотизации), но грань, отделяющая ее от превращения в агрессию, очень тонка и зависит от соблюдения принципа адекватности. Мы уже рассматривали это - пусть и не слишком подробно, но вполне достаточно для целей данного исследования, - и я лишь напомню основной вывод: если защитная реакция начинает направляться одинаково на всех без разбора, то скатывается к агрессии по модели “месть обществу”. Разумеется, если нормальный человек видит четкую достижимую цель переустройства данного общества, то это само по себе является стабилизирующим фактором, т.е. фактором соблюдения принципа адекватности. Но чем охлотизированней общество, формально имеющее атрибуты нормативного алгоритма, тем меньше шансов обнаружить и четкую цель, и какой-нибудь действенный способ ее достижения (тем правдоподобней иллюзия, что дело не в том, что наблюдаемый алгоритм не срабатывает, поскольку является лишь внешне подобным нормативному, а в том, что он иначе работать и не может, и что, следовательно, нормативным является какой-то другой).
Положение усугубляется тем, что попытки внести какие-то улучшения практически ничего не дают, поскольку эти мелкие изменения отторгаются системой, оставаясь на бумаге. Между тем, борьба за эти законодательные меры требовала каких-то жертв. Соответственно, столь сильный раздражитель, как ощущение напрасности этих жертв и невозможности что-то улучшить, является стрессовым фактором, а накопившийся потенциал “мести” как правомерной защитной реакции (например, в ответ на какие-то гонения властей и т.д.) в соединении со столь же правомерным возмущением, вызываемым охлотизацией (“эгоизмом”, “равнодушием”, “жадностью”, “подлостью” и т.д.) окружающих, наблюдаемым во всех слоях такого общества, заставляет либо искать беспристрастное объяснение происходящему (на что способны не все), либо толкает к переносу защитной реакции на всех окружающих как соучастников агрессии, что уже является нарушением принципа адекватности, поскольку определить меру адекватной реакции здесь уже невозможно (самоотстранение от борьбы за справедливость не всегда есть пассивное потворство несправедливости, да и последнее имеет разные мотивы и формы и, к тому же, не равно активному соучастию и т.д.). По сути, это предполагает переход от презумпции “свой, пока не доказано обратное” к презумпции “чужой, пока не доказано обратное”.
Часть таких индивидов, у которых раздражитель превысил порог сопротивляемости, неизбежно - в силу необходимости избавиться от стресса действием - начинает испытывать тягу к радикальным рецептам, предлагающим идеологическое оправдание их, хотя и нормальному в основе, но сорвавшемуся с ограничителей желанию отомстить, и вливаются в ряды сторонников доктрины “обобществления”, становясь адептами ее крайнего направления, настаивающего на полном разрушении несправедливого общества (“весь мир насилья мы разрушим до основанья...”, как поется в известном гимне). Наиболее одаренные из них вытесняют тех прежних идеологов и пропагандистов доктрины, которые, внутренне сопротивляясь охлотизации, открещиваются от экстремистских выводов и пытаясь совместить свои политические взгляды с личностным самосохранением, запутываются в противоречиях (поскольку, как мы видели, экстремистские выводы логически строго вытекают из основных положений доктрины) и впоследствии, когда возникает проблема привлечения “социальной базы” движения, оказываются не в состоянии ни опровергнуть экстремистов, ни предложить четкую альтернативу, работоспособную “политическую программу” (которая в силу того, что подправляет доктрину исходя именно из нормальных человеческих побуждений, не имеет надежд на широкую поддержку в условиях сильно охлотизированного общества и может выглядеть привлекательной лишь для части оппозиционно настроенных представителей образованных слоев).
Учтем, что мы здесь не говорим о закономерностях “революции” вообще и даже не объясняем, почему, по известной формуле, они “подготавливаются святыми, делаются фанатиками, а их плодами пользуются мерзавцы” (хотя, даже не определяя это полуинтуитивное понятие, в целом надо полагать естественным, что поскольку самостоятельно “революция” может произойти лишь в неблагополучном, т.е. охлотизированном, обществе, то охлос имеет все шансы использовать ее в своих интересах). Мы рассматриваем схему установления антинормативного алгоритма. И интересующий нас сейчас вывод заключается в том, что процесс перехода от сильно искаженного, полупарализованного охлотизацией, но формально еще нормативного социального алгоритма к антинормативному должен при средних реальных условиях пройти определенные необходимые стадии.
Наверное, нам вообще следовало бы здесь обойтись без этого вывода, поскольку он предполагает выяснение предпосылок и начальных условий возникновения государства “обобществленной собственности”, что допустимо счесть необязательным отклонением от темы. Но поскольку вполне понятно, что за нашим условным государством неизбежно маячит образ вполне реальной страны, вызывая у читателя столь же неизбежные вопросы, то некоторые отступления, видимо, обязательны для того, чтобы рисуемая нами схема не получилась слишком плоской и позволила бы, с одной стороны, сопоставлять ее с известными фактами, а с другой - исключить подозрения в подгонке схемы под эти факты. Но прежде (и отчасти с той же целью) еще раз поясним некоторые аспекты используемой терминологии (а уже затем с большей определенностью рассмотрим ключевые условия установления неограниченной власти охлоса).
Напомню, что постоянно употребляемый термин “охлотизация” означает не что иное, как подавление у врожденно нормального человека его - врожденно присущей ему как нормальному человеку - созидательной направленности мышления, т.е. творческой и моральной одаренности. Эти составляющие скоррелированы (точнее, представляют собой различные формы проявления одного психического механизма оценки эффективности, названного нами инстинктом эффективности), и подавление может начинаться с любого конца - с подавления моральной составляющей (например, если инстинкт самосохранения в обычном его понимании превысил в какой-то ситуации способность сохранения себя как данной психической структуры), или с подавления творческого инстинкта (допустим, при полной невозможности реализации активной одаренности или при отсутствии материала и ориентиров для развития пассивной одаренности, с которой, напомню, и скоррелирована одаренность моральная). Напомню также, что и пассивная и, тем более, активная форма одаренности, хотя и сводимы в итоге к чисто “количественному” соотношению энергозатрат и энергоэквивалента, но сами далеко не монолитны, поскольку являются сложными функциями различных типов переработки информации, степени превалирования того или иного типа и структуры связи между ними, что и дает явные различия по уровню сложности воспринимаемых алгоритмов, широте их номенклатуры и т.д. (все это мы хорошо знаем на практике как сдвиг и “эстетического чувства”, и “таланта” в сторону какого-либо “типа мышления” и вида сигналов внутри него – например, «образное мышление» с акцентом на «зрительные образы» и т.д.). Давление на личность внешних условий также неодинаково по всей площади соприкосновения индивида с окружающим миром.
Соответственно, хотя мы и говорим об охлотизации в целом как о едином процессе, - и, напомню, что мы выделяли как главный аспект этого процесса сужение сферы отождествления других как однозначно себе подобных (либо в результате отставания уровня человеческого инстинкта индивида от уровня алгоритмического разнообразия, либо в качестве реакции на присутствие агрессии) - мы не должны забывать, что это не лишено некоторого упрощения и что в действительности охлотизация неравномерна по различным параметрам и имеет достаточно разнообразные формы проявления - по каким-то показателям данный индивид всегда успешней сохраняет свои моральные реакции и созидательные способности, чем по другим, в одних частях алгоритма всегда лучше, чем в других и т.д. (другое дело, что эти реакции и участки не совсем равнозначны, и корреляция между творческой и моральной составляющей как раз и предполагает повышенную сопротивляемость по фундаментальным компонентам нашего алгоритма). Здесь, если абстрагироваться от индивидуальной одаренности, многое определяется не только уровнем, но, как мы хорошо знаем из практики, и формой внешнего воздействия (просто спонтанные столкновения индивида со спонтанной агрессией вокруг него, или целенаправленное “воспитание” у индивида определенных “качеств”, опять же - “воспитание” с раннего детства, воздействующее на интенсивно проходящий в детско-юношеском возрасте процесс формирования нейронных связей «новой» коры мозга и подавляющее личность в зародыше, или “перевоспитание” уже сложившейся, раскрывшейся в более нормальных условиях личности и т.д.).
Причем сам факт, что мы говорим об охлотизации как о процессе, подразумевает, что мы говорим обобщенно, акцентируя внимание лишь на векторе изменения личности индивида безотносительно степени ее изменения, безотносительно того, насколько далеко этот процесс у каждого конкретного индивида зашел (в этом смысле следовало бы учесть, что поскольку идеальных обществ не бывает, то - если уж строго придерживаться логики - совсем не испытавшими потерь от охлотизации могут быть разве что отдельные редкостные святые, вроде выросшего в тепличных условиях индийского царевича, но вряд ли кто из нас).
Используя этот термин мы просто констатируем факт, что часть индивидов всегда оказывается способной - пусть с какими-то потерями - преодолеть провоцирующее воздействие внешних условий, сохранив созидательную направленность мышления и поведения, а части индивидов в данных условиях это оказывается не по силам и они полностью или частично переориентируются на агрессивную (паразитическую) модель поведения (причем в это понятие входит не одна лишь выраженная агрессивность, но и пассивное соучастие в агрессии, попустительство ей, зачастую – просто даже невмешательство, «непротивление» и т.д.). Опять же, сама зависимость охлотизации от конкретных условий и возможность частичной переориентации - или как незавершенности процесса охлотизации, или даже как его консервации на какой-то стадии - подразумевает, во-первых, что конкретный смысл, точнее - объем, термина “охлос” (включающего как врожденно агрессивные вариации – которых всегда несопоставимо меньше, - так и переориентировавшиеся, деградировавшие) также зависит от контекста, от того, по отношению к каким условиям и какой сфере поведения он употребляется (ведь частичная переориентация означает сохранение индивидом более-менее нормальных моральных реакций в той сфере жизни, где давление внешних обстоятельств на него ниже, и потерю там, где оно для него непосильно, хотя, конечно, каждый шаг потери нормативной морали означает общую деградацию и, соответственно, ту или иную степень снижения “моральности” и по всем остальным составляющим морального алгоритма - речь, в сущности, должна идти о сумме, о результирующем векторе поведения).
Наглядным проявлением разрушения инстинкта эффективности всегда становится снижение уровня рефлексии. Мы уже рассматривали это в несколько ином аспекте, отметив, что единственный способ избежать эмоционального стресса с соответствующими саморазрушительными “застойными эмоциями” заключается в том, чтобы отключить сигналы о недопустимости своего поведения в сравнении с нормативным и разрушить психическую структуру, эти сигналы посылающую. Рефлексия, как мы установили, возможна лишь относительно своего видового (или, что в норме одно и то же, индивидуального) алгоритма и ее цель заключается в стимулировании выполнения этого алгоритма, т.е. она представляет собой приложение психического механизма оценки эффективности к себе самому, иначе говоря - ту часть механизма, которая связывает восприятие реальности, включая и себя в ней, с активной деятельностью, с реакцией на информацию о реальности. Соответственно, с какого конца ни началось бы подавление - с подавления самого механизма, т.е. способности оценивать эффективность по своему алгоритму, или с подавления возможности действовать, реализовывать свой алгоритм - оно обязательно разрушает рефлексию. На обычный язык снижение рефлексии можно в определенном аспекте перевести известным термином “вытеснение” (вытеснение в “подсознание” всяких нежелательных для индивида воспоминаний, образов и т.д. - хотя психологи не вдаются в уточнения, но по смыслу они также имеют ввиду вытеснение именно того, что вызывает у индивида падение самооценки).
В качестве иллюстрации, применимой к теме нашего исследования, можно добавить, что поскольку слабая индивидуальная одаренность предполагает неполноту видового алгоритма (индивидуальный алгоритм исполнительской вариации полностью совпадает лишь с нетворческой составляющей нашего нормативного алгоритма) и слабую рефлексию даже относительно этого усеченного алгоритма (поскольку она перебивается нормальной в основе, т.е. входящей в исполнительский алгоритм, установкой на следование за доминантами), то для таких вариаций, при высоком давлении окружающей социальной среды, ненормальность имеющихся социальных условий и собственного нахождения в них почти нерефлексируема (изначально может восприниматься лишь в отношении явных эксцессов, а также той части социальных условий, где они явно мешают поиску доступных к исполнению алгоритмов и получению адекватного вознаграждения за исполнение - т.е., в сущности, лишь бытовой преступности и административных помех возможности найти относительно хорошо оплачиваемую работу). При достаточно высоком давлении, особенно если оно началось в период формирования личности, извращенных социальных стандартов, их навязывании в качестве непререкаемых догм в отсутствии конкурирующих ориентиров, это мировосприятие легко позволяет (в силу изначальной нацеленности на подражание доминантам и монопольном положении этих доминантов) избежать самопротиворечия именно благодаря потребности в нахождении эффективного доминанта и предлагаемого им алгоритма, - для исполнительской вариации это естественный способ ориентации, а раз других доминантов и образцов нет, остается следовать имеющимся как единственно эффективным.
А это и значит бездумное принятие навязываемых таким обществом образцов, дающее возможность без падения самооценки “поступать как все”, “как принято” (любопытно, что при уменьшении давления, сохраняющем минимум рефлексии, или при сохранении частичного представления о норме из предыдущего опыта жизни в других условиях, такие вариации также - в силу легкой подавляемости рефлексии - не рефлексируют ненормальность собственного поведения по простой схеме, диктуемой их исполнительским алгоритмом - если что плохо, так виноваты правители, начальство и т.д., а я ничего плохого не делаю, я исполняю приказания, улучшать же условия - дело не мое, а правителей; мы здесь говорим очень приблизительно, не рассматривая детали, но нетрудно предположить, что спектр возможных реакций на сигналы о несовпадении условий с нормативными достаточно широк - от гипотезы о хорошем правителе, которого обманывают плохие чиновники, до элементарного, дошедшего от предков-приматов алгоритма показного подчинения с попыткой исподтишка схитрить).
Напротив, для достаточно одаренных вариаций, имеющих более сильный внутренний сигнал о недопустимости происходящего, для принятия условий всегда необходимо полное “вытеснение”, внешне часто проявляющееся как “искренняя убежденность” (поскольку нельзя совсем подавить инстинктивное понимание аномальности происходящего, то нельзя избежать падения самооценки из-за собственного участия в агрессии, следовательно, остается признать происходящее неизбежным средством достижения оптимальной нормы, а себя - добровольно действующим ради этой цели). Разумеется, никакой сигнал о недопустимости чего бы то ни было здесь уже не проходит, “вытесняясь” путем перевода его в категорию сигналов, не связанных с агрессией и самооценкой, т.е. обычных сигналов об очередном - и всегда временном - состоянии природной среды, - происходящее трактуется именно как преходящее состояние, пусть и нежелательное, но неизбежное и неизбежно же сменяемое лучшим - вроде наводнения, засухи и т.д. Собственная же деятельность - а деятельность по улучшению условий, созданию эффективности, есть основа алгоритма одаренных вариаций, их внутренняя потребность - рефлексируется именно как работа по скорейшему приближению к оптимуму. В быту этот тип вытеснения известен как “цель оправдывает средства”, или в другом варианте - как “вижу недостатки, но честно выполняю свой долг” и т.д. вплоть до появления замещающей «идеи» типа «вижу, что режим плох, но стараюсь не для него, а для Родины».
Любопытно, что исходные мотивы этого типа “вытеснения” – если взять крайние точки - могут быть прямо противоположны. Это может быть и вариант упомянутой модели “месть обществу” и настоятельная потребность избежать эмоционального стресса из-за осознания собственной сломленности, проявленной трусости и т.д. (первый случай - когда “приверженность идее” призвана вытеснить сигналы о разрушении творческого инстинкта в результате превышения границ защитной реакции, т.е., говоря обычным языком, когда основным мотивом действий уже стала “слепая месть ради мести”, и принятие “идеи” есть лишь способ такой мести и ее оправдание, второй случай - когда разрушение инстинкта происходит вследствие неспособности противостоять подавлению, и “убежденность” призвана вытеснить сигнал о своем несоответствии хорошему внутривидовому статусу, т.е., проще говоря, когда для индивида непереносимо осознание того, что он поступает вынужденно, из страха перед насилием, то единственный способ избежать эмоциональной катастрофы заключается в том, чтобы блокировать рефлексию представлением о добровольности своего поведения как проистекающего из признания правоты “идеи” и предъявляемых от ее имени требований).
Здесь нет возможности подробно исследовать различные механизмы разрушения врожденных созидательных способностей и соответствующие типы поведения, в дальнейшем мы также не будем это делать. Между тем, реферативное изложение всегда провоцирует на несколько прямолинейную, черно-белую, трактовку терминологии. Поэтому желательно все время помнить, что употребляемые здесь понятия “охлос”, “охлотизация”, “охлотизированный” являются собирательными, выделяющими лишь общий смысл, но ничего не говорящими о его конкретных оттенках в каждом конкретном случае - о степени, о разновидности и форме проявления. Следует признать, что хотя мы достаточно строго определили эти понятия, здесь они используются поневоле нестрого, зачастую в расчете на интуитивное понимание контекста. Возможно, следует подчеркнуть еще один аспект – различие между редкими врожденно агрессивными (запредельными) вариациями и врожденно нормальными вариациями с приобретенной агрессивностью, применительно к которым и употребляются понятия «охлотизированный», «охлотизация». С одной стороны, это различие можно считать отчасти условным, поскольку в каждом данном обществе (т.е. при данном уровне провоцирующих факторов,) какая-то часть индивидов, врожденно попадающих в рамки предела отклонения, формируясь в средних (тем более – ниже среднего) для данного общества условиях, естественным образом перейдет на в той или иной степени агрессивное поведение – избежать этого можно было бы лишь созданием для них каких-то специфических благоприятных условий в период формирования личности и, плюс к тому, если впоследствии они будут обитать в относительно благополучных социальных нишах. Но, с другой стороны, такие вариации (т.е. вариации, достаточно близкие к границе предельного отклонения) все-таки могут принадлежать к биологическому виду «человек» (тем более – в обществе, устроенном более по-человечески). Вариации же запредельные такого шанса в принципе не имеют (в силу врожденного недостатка человеческой формы инстинкта эффективности), и именно поэтому мы говорим о них как о врожденно агрессивных. Но они, составляя доли процента населения (как, с другой стороны – высокоодаренные люди), и, соответственно, составляют небольшую часть всех агрессивных, паразитически ориентированных, индивидов данного общества.
Возвращаясь непосредственно к теме, надо полагать понятным, что не всякий охлос и не при всяких условиях становится опорой радикальных сторонников “обобществления”. Нетрудно, например, предположить, что те из паразитических вариаций, которые имеют доступ к “собственности”, вряд ли испытывают желание с ней расстаться, а, скажем, значительная часть лишенных вообще какой бы то ни было собственности просто не может быть опорой в силу подавленности не только защитной реакции, но и агрессии, поскольку в сильно охлотизированном обществе накопление собственности идет как подавление более агрессивными остальных — тот, у кого отобрали, слаб и забит (опять же напомню, что мы выделяем принцип, что агрессия и подавление не сводится только к прямому насилию и т.д.). Соответственно, мы приходим к выводу, что основной массовой опорой тех нормальных людей, которые пытаются противостоять “несправедливости”, “прогнившему режиму” и т.д. являются, как ни странно это на первый взгляд, два относительно благополучных “социальных слоя”.
Во-первых, младшее поколение образованной служилой бюрократии (т.е. дети тех выходцев из “низов”, которые рекрутировались системой для выполнения интеллектуальных функций и широкого круга мелких, “малопрестижных” для представителей наследственно правящего слоя административных функций, требующих определенного уровня образования, - в России этот слой “интеллектуальной обслуги” получил название “интеллигенция”).
Хотя, повторюсь, речь не идет о закономерностях “революций” вообще, нельзя не отметить - опять же, во избежании подозрений в неявной подгонке под факты - что наглядным выражением охлотизации общества и наличия предпосылок для “социального переворота” всегда является кастовость, т.е. формальная (“сословная”) или неформальная (“мафиозная”) неравноправность доступа к тесно сросшимся между собой - через превращение властных полномочий в источник привилегий - “власти и богатству”, что - в силу неизбежного “огосударствления” всего круга социально-производственных функций (превращение нормативно независимых функций в административные или административно регулируемые) с соответствующим разрастанием чиновничьего аппарата – всегда требует также и рекрутирования кадров из-за пределов привилегированного круга и появления широкого полупривилегированного слоя. В сущности, все это можно не расшифровывать, поскольку мы уже рассматривали предельное выражение антинормативного алгоритма - паралич иерархически высоких функций, их превращение в присваивающие, изменение критериев отбора и т.д..
Неспособность охлоса вести созидательную, творческую деятельность (т.е. деятельность по определению независимую), его неспособность существовать иначе как за счет присвоения, изъятия - все это и означает превращение административных полномочий, «власти» в источник благ, т.е. в средство присвоения и, одновременно, в средство подавления – как вообще, так и именно одаренных индивидов, желающих вести независимую творческую деятельность (включая экономическую). Поэтому неотъемлемым признаком любой формы охлократии (точнее – ее единственно возможным способом организации) и является присвоение государством нормативно не принадлежащих ему функций и полномочий, навязывание себя в качестве «власти», в качестве высшего регламентирующего органа, стремящегося формально или неформально осуществлять детальный контроль и управление всей жизнью общества (и в первую очередь – собственно «экономикой» как источником изъятия) с соответствующим разрастанием бюрократического аппарата, с наследственным закреплением преимущественного права доступа к кормушкам и т.д.
Если старшее поколение этого слоя охлотизировалось в процессе выслуги, то младшее выросло в относительно благополучных условиях и неизбежно проявляет повышенную чувствительность к изъятию в эмоциональной форме, что для посредственной части является охлотизирующим стимулом, а для одаренной - стимулом к протесту (“служить бы рад, прислуживаться тошно”). Разумеется, они неизбежно смыкаются со всеми нормально одаренными людьми из молодого поколения старой верхушки, которое я не стал здесь выделять в отдельный слой просто потому, что от молодых представителей «интеллигенции» они отличаются лишь тем, что тот же путь прошли на одно-два поколения раньше – пусть поначалу в иных формах, но к данному моменту разница должна нивелироваться.
Вторым социальным слоем - по той же логике - является слой “мелких собственников”, который остро чувствует, главным образом, изъятие в материальной форме (сложность наращивания собственности без “связей”) и вполне обоснованно подозревает, что в крупных собственников не удастся превратиться без определенных сдвигов в социальном алгоритме. Отсюда следует, что сами по себе сторонники “обобществления” не могут захватить власть до тех пор, пока им не создаст условий, во-первых, тупиковая экономическая ситуация, а главное - давление на власть двух вышеназванных слоев (активная оппозиция из представителей первого и пассивное - поскольку здесь присутствует элемент охлотизации и нацеленность на материальные приоритеты - давление второго) и пока не возникнет ситуация, способствующая появлению значительной массы лишенного ориентиров и перспектив и, одновременно, менее подавленного, с меньшим уровнем страха перед властью, охлоса (сильно охлотизированного демоса).
Таким образом, на первой стадии, еще до появления реальной возможности социального переворота, группа полуохлотизировавшихся сторонников радикального направления организуется на периферии полупросветительского движения адептов доктрины “обобществления”, не имея широкой поддержки ни внутри движения, ни за его пределами (последнее объясняется тем, что пока действующая система власти и получения благ еще контролирует положение, и агрессивная часть охлоса и подавленная - в нее входит большинство охлотизированного населения - стремится реализовать свои притязания в рамках системы либо в маргинальных зонах, - причем, как мы понимаем, каждый поодиночке и по-своему, в зависимости от имеющихся возможностей, - либо находятся в состоянии “забитости”). Движение в целом также не может иметь широкой базы (основной базой сторонников скрещивания “обобществления” с “общечеловеческой моралью” является - мы здесь не выясняем почему - слабоохлотизированный демос, в таком обществе остающийся меньшинством) и составляет лишь часть движения всех недовольных существующим положением вещей. Однако следствием этого становится несколько расплывчатый и относительно благоприятный, т.е. не вызывающий резко негативной реакции даже у нормальных людей, образ антинормативного алгоритма, сформированный “просветителями”, и проникновение некоторых его аспектов в “массовое сознание” (в том числе и в сознание “народных масс”, где эти аспекты перетолковываются в упрощенные лозунги).
Как только власть, упираясь в невозможность “править по-старому” (т.е. сталкиваясь с невозможностью найти ресурсы для поддержания дальнейшего балансирования у грани жизнеспособности данной неэффективной системы, не меняя ее) и сталкиваясь с растущей оппозицией в своей же среде, начинает лавировать, “проводить реформы” и т.д., процесс переходит во вторую стадию, объясняемую тем, что в таком обществе существует значительная масса в той или иной степени привилегированного охлоса, не желающего отказываться от своего положения. Поэтому формально “прогрессивные” меры на деле лишь маскируют вектор интересов большинства имеющих власть и собственность (как бы это ни осознавалось теми представителями верхушки, которые склоняются к необходимости перемен и проводят их в жизнь). Соответственно, благие на внешний взгляд (и на взгляд многих из числа проводящих их высших администраторов) меры только обостряют ситуацию, поскольку в итоге сводятся к обеспечению старых привилегий в новой форме. Юридически закрепленные привилегии превращаются после их отмены в неформальные (например, через неравенство стартовых возможностей, вытекающее из прежнего пользования привилегиями), а неформальные закрепляются юридически (как все это происходит, мы рассмотрим не на примере движения от охлократии к сверхрохлократии, которому мы и так посвятили ему слишком много места, а на обратном примере, являющимся сюжетной канвой этого исследования).
Этот этап предполагает уже почти стопроцентную вероятность свержения все более теряющего опору режима, который становится источником помех (или даже прямого изъятия) с точки зрения всех слоев, и может рассчитывать лишь на узкий круг приближенных. Единственной альтернативой “революции” здесь при определенном сочетании факторов может быть самостоятельная трансформация, “революция сверху” (которая в достаточно охлотизированном обществе вряд ли возможна, а если и возможна, то все равно лишь откладывает решение проблемы и лишь при исключительно благоприятной внешней конъюнктуре может, наверное, в дальнейшем снизить уровень охлотизации и привести к относительно нормальному обществу без больших потрясений, т.е. через ряд потрясений мелких - хотя для действительно охлотизированных обществ нам пока история таких примеров не дает ни для континентальной Европы, где понадобилось несколько больших и малых революций и войн, завершившихся Второй мировой, ни для “третьего мира”).
Но хотя действия режима создают “социальную базу” сторонников “обобществления” - значительное количество вышедшей из-под традиционных механизмов контроля низовой черни, не имеющей ни “собственности”, ни перспектив - несмотря на это, инициатива “социального переворота” принадлежит не им, а тем, кто имеет и повод для недовольства режимом, и реальную силу - все тому же широкому оппозиционному движению, давление которого стало одним из фактором реформ и которое в их ходе неизбежно увеличило свое влияние и получило дополнительных сторонников (поскольку полумеры и неизбежно неуклюжее лавирование правящей верхушки вызывает раздражение как тех, кто рассчитывал получить больше, но быстро убедился, что по-прежнему остается на вторых ролях, так и тех из ранее близкого к власти слоя, кто в новых условиях потерял свое относительно привилегированное положение, ничего не получив взамен - а сюда обязательно входит значительная часть “силовых структур”, в кастовом государстве всегда привилегированных, но после “демократизации” режима не получающих адекватного возмещения потерянного эмоционального допинга - на это просто не хватило бы материальных ресурсов даже у менее нежизнеспособного государства).
Иначе говоря, мы обнаруживаем, что “революция” должна всегда начинаться как более или менее “бархатная”, проводимая отнюдь не “народными массами” под руководством “народных вождей”, а именно “средним слоем”, в той или иной степени связанным с существующей системой власти и под руководством оппозиционных этой системе выходцев из ее привилегированного слоя. Однако удержать контроль над ситуацией этот конгломерат не способен именно в силу своей высокой охлотизации и еще большей охлотизации “народа”, т.е. попросту в силу того, что искренние и порядочные “отцы революции” составляют меньшинство, быстро растворяемое массой дорвавшихся до власти союзников, а из “народа”, на фоне общей забитости, выплескивается агрессивная низовая чернь. Следствием становится нарастающий хаос, внутривластные дрязги и т.д. наверху, и дезорганизация, доходящая до эксцессов, внизу. Что и завершается либо консервацией проблем через установление диктатуры, либо - если есть достаточная критическая масса низового, лишенного перспектив охлоса и боеспособный центр его кристаллизации (соответствующая чаяниям этого охлоса политическая партия) - приходом этой партии к власти.
Такое развитие событий предопределено тем, что охлос понимает свободу как безнаказанность реализации эгоистических устремлений, и, соответственно, чем выше степень охлотизации общества в целом и пришедшего к власти “слоя”, тем больше превалирует этот мотив. При высокой степени охлотизации - а «революции» происходят именно в таких обществах - ситуация может приблизительно верно быть описана в известных и традиционных терминах “борьбы интересов” различных “классов”, сословий, социальных групп и т.д. (напомню, что новоевропейская традиция исходит, строго говоря, не просто из постулата одинаковости, но - одинаковой эгоистичности всех членов общества, рассматривая социальный мир как результат перманентной социальной войны каждого с каждым, т.е. как взаимопоглощение агрессий - мы уже говорили об этом применительно к модели свободного рынка и здесь, наверное, следует лишь напомнить, что данный взгляд хотя и приобрел широкую известность благодаря социологам 17-18 вв., но в действительности восходит к первым новоевропейским исследователям и четко сформулирован еще во времена итальянского Возрождения - например, в работах Макьявелли). В сущности, новая власть неизбежно должна оказаться отчасти неподготовленной (если говорить о пришедших к власти нормальных людях с нормально наивным отождествлением других как себе подобных) к выплеснувшейся наружу агрессивности “народа” и своих вчерашних соратников и последователей, к возникшим в результате непредвиденным экономическим и политическим проблемам, отчасти безразличной (если говорить об этих соратниках) к решению каких-либо проблем, кроме своих собственных. В итоге - быстрое падение качества жизни (материального уровня, уровня стабильности и личной безопасности) на фоне паралича власти, ограничивающейся декларациями и неспособной (а отчасти нежелающей) пресечь развал общества.
Поскольку мы не разбираем “революции вообще”, то допустимо ограничиться лишь тем соображением, что экстремистская группировка – в нашем случае сторонников “обобществления” - в этой обстановке быстро набирает силу и захватывает власть без особого сопротивления по той хотя бы причине, что, с одной стороны, организует вокруг себя массу низовой черни, инстинктивно чувствующей, что сторонники “обобществления” открывают ей путь наверх и возможность поживиться, с другой - легко нейтрализуют демагогическими приемами сомнения большей части населения, которое уже вполне раздражено бездеятельностью пришедшей к власти разношерстной коалиции, не испытывает перед ней страха, и которое достаточно охлотизировано, чтобы демагоги могли помочь его жадности подавить его опасения.
(Опять же, чтобы отвести подозрения в списывании с натуры, вспомним, что демагогия и признание правомерности любых способов достижения власти вытекает из факта охлотизации врожденно одаренных вождей экстремистов по модели “месть обществу”, в основе которой лежит правомерная реакция на охлотизацию окружающих. Это предполагает в качестве важнейшего подсознательного мотива презрение к черни, - к трусливому и подлому “быдлу”, к равнодушному и самодовольному “мещанству” и т.д. - презрению, вполне нормальному по существу, но гипертрофированно переносимому на всех без разбора и без соблюдения меры, в чем и проявляется характерное для запредельных вариаций, по направлению к которым деградируют некогда одаренные вожди экстремистов, восприятие каждым себя как отдельного вида. При полной деградации в “интеллектуальный” охлос это отношение начинает переносится и за пределы того большинства, которое действительно дает повод относится к себе соответствующим образом, распространяясь и на своих соратников и сторонников, т.е. в полном смысле на всех, кто ведет себя иначе, чем данный оценивающий индивид. Тем более это касается отношения к “союзникам”, а также и к “трудящимся массам”, охлотизация которых вполне очевидна “вождям” и была для них одним из факторов, спровоцировавших их собственную деградацию. Система понятий, вытекающая из постулата одинаковости и полной зависимости от среды и воспитания всех - кроме, разумеется, данной особи, - дает превосходное самооправдание для превращения справедливой адекватной реакции в неадекватную “месть всем”, поскольку интерпретирует одинаковость как одинаковую испорченность всех, включая “трудящиеся массы,” существующим несправедливым обществом, из чего следует, что к “массам” допустимо относиться просто как к орудию построения “нового мира”, - в интересах чего, кстати, “испорченным массам” лучше даже вымереть. Мы не рассматриваем другие аспекты мироощущения деградировавших врожденно одаренных вариаций, но и этого довольно, чтобы признать обязательной закономерностью использование вождями “обобществления” абсолютно любых средств для достижения власти.)
Таким образом, тот факт, что единственный известный из истории чистый случай самостоятельного прихода к власти сторонников “обобществления” был случаем относительно мирного захвата власти, вряд ли можно отнести на счет привходящих обстоятельств. Тем более это относится к проблемам, возникающим после захвата власти и, судя по всему, обязательно приводящим к так называемой “гражданской войне”.
Действительно, поначалу демагогические лозунги, усиленные вполне оправданной и убедительной критикой деятельности и бездеятельности правительства, затушевывают истинный смысл и без того уклончиво сформулированных (в целях “расширения социальной базы” и “нейтрализации колеблющихся”) принципов политики “обобществления”, позволяя каждому желающему видеть в них что-то способствующее или, как минимум, не препятствующее своим устремлениям (что и обеспечивает поддержку или хотя бы нейтрально-благожелательное отношение как со стороны массы “мелких собственников”, рассчитывающих поживиться после “обобществления” крупных, “эксплуатирующих” наемный труд - особенно это актуально для земельной собственности, поскольку в низкоэффективном обществе большинство населения должно быть задействовано в сельском хозяйстве, - так и со стороны “служивой” части армии и силовых структур, мало интересующейся тонкостями социально-экономических доктрин, зато раздраженной бессилием нового правительства пресечь неизбежное для смутного времени падение дисциплины, рост преступности и т.д.). Но уже первые шаги нового режима быстро сужают его социальную базу до естественного состояния - до имеющегося в данном обществе количества агрессивной низовой черни с небольшими вкраплениями “мстителей”. Что касается верхушки сторонников “обобществления” и близких к ним сочувствующих, то здесь, как мы пониманием, переход из области абстрактных идеалов в область их практической реализации неизбежно вызывает раскол, в процессе которого прилив “интеллектуальных” разновидностей охлоса вытесняет из формирующейся иерархии тех прежних “борцов за идею”, более или менее сохранившийся инстинкт которых останавливает их у линии предельного отклонения.
Выше мы уже рассматривали причинно-следственную цепочку, завершающуюся через краткий промежуток времени падением эффективности производства ниже критической отметки и его полной остановкой. В реальных условиях, когда, в отличие от нашей идеальной схемы, производство и без того низкоэффективно (а иного в сильно охлотизированном обществе быть не может), этот промежуток сокращается почти до нуля.
Иначе говоря, это должно означать, что остановка производства, голод и рост смертности начинаются уже с первых актов “обобществления”, сводящихся по сути к конфискациям без возможности наладить созидательную деятельность даже по имевшимся алгоритмам. Что касается сосредоточенной в городах промышленности, то здесь попытки запустить конфискованные предприятия под руководством назначенных сверху управленцев и организовать распределительную и снабженческую инфраструктуру сводятся на нет - кроме перечисленных в идеальной схеме причин - еще и бездарностью этих управленцев и естественной некомпетентностью высшего иерарха и его окружения в большинстве практических производственных вопросов. Поэтому количество таких попыток неизбежно - просто даже в силу моментально возникающей нехватки сырья и разбегающегося персонала, неожиданно обнаружившихся технологических проблем - сразу ограничивается несколькими важнейшими производствами (которыми, по понятным причинам, становятся оружейные) с остановкой остальных “до лучших времен”. Причем вытекающий из смысла “обобществленной собственности” принудительный характер труда сразу, в отличие от идеальной схемы, принимает крайние, военизированные, формы - поскольку реализуется не гипотетическими искренними и одаренными приверженцами идеи, а вполне охлотизированными и склонными компенсировать насилием свою некомпетентность “профессиональными революционерами” (и если важнейшие подконтрольные непосредственно верхушке производства в крупнейших городах управляются все-таки еще сохранившими старый интеллектуальный багаж, а отчасти и некоторые нравственные ограничители “мстителями”, то менее важные и отдаленные - просто кем попало, что неизбежно превращает “обобществление” на местах в обычный произвол вооруженных банд).
Соответственно, все это вызывает недовольство, а то и прямое сопротивление не только обеспеченных и образованных слоев городского населения, ставшего объектом произвола и конфискаций, но и “простого народа”, и даже значительной части наемных рабочих, в интересах которых, якобы, проводится “обобществление”. Причем положение усугубляется тем, что запрещая независимую деятельность, вожди экстремистов оказываются неспособны организовать снабжение продовольствием по распределительному принципу даже городских “низов” из-за естественного нежелания сельских жителей безвозмездно отдавать свою продукцию (а предложить какие-то товары взамен вожди - не говоря об остальном - просто не могут). Поэтому в том, что касается сельского хозяйства, по определению состоящего из “собственников”, естественно воспринимающих любую попытку их “обобществления” как ограбление, политика вождей сразу сводится просто к насильственному изъятию продукции и вызывает прямое сопротивление огромных масс сельского населения.
Таким образом, мы приходим к выводу, что в действительности новый режим должен быть быстро свергнут, и произойти это должно еще при первых попытках организации гиперохлократического алгоритма, который, как следует из сказанного, вообще не может организоваться без внешнего воздействия. Иными словами, случай России - случай по видимости самостоятельного, без поддержки извне, установления гиперохлократической системы - является исключением из общего правила (и это подтверждается именно его единичностью).
Причем, конечно, речь может идти лишь о видимости, т.е. об отсутствии поддержки, но не об отсутствии воздействия, в нужный момент наложившегося на необходимое сочетание внутренних факторов. Мы уже говорили, что быть опорой “обобществления” способен не всякий тип охлоса. Агрессивные низовые вариации являются естественной опорой во время самого процесса обобществления, сводящегося, как мы видели, к изъятию имущества с большим простором для эксцессов неимущественного характера. Но, во-первых, их количество невелико, во-вторых, быть долговременной опорой организации и поддержания гиперохлократического алгоритма они не могут именно в силу высокой агрессивности и нацеленности на индивидуальное изъятие. Эта черта менее развита у составляющего большинство охлотизированного демоса, зато у него превалирует нацеленность на изъятие коллективное и легкая управляемость, “стадный инстинкт”, объясняемые обезличенностью и подавленностью.
Мы уже говорили в “биологическом” разделе, что основной характеристикой демоса, исполнительского подвида, - того большинства населения, которое расположено в интервале от среднего уровня инстинкта эффективности до линии предельного отклонения, - является сильная зависимость от бытующих в данном обществе образцов поведения, предрасположенность поступать “как все”, проистекающая из нормальной для исполнителя готовности следовать алгоритму, предлагаемому доминантами. Недостаток индивидуальности и индивидуальной инициативы означает при сильной охлотизации поведение, сходное с поведением врожденно слабоагрессивных вариаций, расположенных на линии отклонения и непосредственно вплотную за ней, у которых внутренний импульс совершить агрессию не настолько силен, чтобы перебить страх ответной реакции, и которые поэтому склонны или самоподавляться, или отваживаться только на действия исподтишка, при высокой вероятности избежать наказания, а вполне проявить себя могут лишь тогда, когда это по каким-то причинам позволено (в отличие, напомню, от выраженных врожденных агрессоров, а также от экс-одаренных “мстителей”). Собственно, в силу посредственности демос охлотизируется лишь до уровня слабоагрессивных запредельных вариаций и оказывается способным на устойчиво агрессивное поведение и эксцессы лишь в рамках какой-то социальной структуры “коллектива” или, на худой конец, толпы (один из вариантов перевода греческого “охлос”), которые дают ощущение разрешенности, ненаказуемости, данных действий (причем, напомню, для полной охлотизации - для участия в эксцессах без “угрызений совести” - необходима предварительная опора на какую-то суженную сферу отождествления, “образ врага” и т.д.).
Такие специфические условия всегда создает армия. Армия же охлократического государства создает их целенаправленно, но именно в силу этого является небоеспособной, а значит - предрасполагающей при определенном стечении обстоятельств к смене сферы отождествления, к “развалу” и переходу на любую “другую сторону” - либо “врага”, либо “антиправительственных сил”. Не разбирая сейчас это утверждение подробней - т.е. не рассматривая механизм реализации этой зависимости - достаточно сослаться на всем известный факт “разложения” армии, роста “критических настроений” в ней и т.д. во время любой затяжной и непобедоносной, а главное - ненужной самим воюющим войне, даже если поначалу она однозначно воспринималась как “справедливая” (чтобы избежать анализа ситуации, лучше ограничиться такими общепринятыми интуитивно понятными определениями).
Иначе говоря, ключевым условием организации гиперохлократического алгоритма является наличие огромной массы дисциплинированного, т.е. сохраняющего подавленность с соответствующим страхом перед “властью”, но оставшегося бесхозным в силу утраты почтения к прежней власти, сильно охлотизированного - утратившего внутренние моральные ориентиры - демоса, инстинктивно ищущего себе нового доминанта, способного предложить к исполнению какие-то алгоритмы (поскольку к иной деятельности, кроме чисто исполнительской, охлотизированный демос не способен) и новую сферу отождествления, избавляющую от персональной ответственности и дающей чувство разрешенности для своих мелкоагрессивных устремлений. Разумеется, таким доминантом имеет все шансы стать тот, кто предложит алгоритмы, наиболее соответствующие этим устремлениям - агрессивные по направленности, но “коллективные” по форме.
Разумеется также, что война не является единственно возможным вариантом необходимого внешнего воздействия на данное общество - подобный эффект в сильно охлотизированном обществе дает, например, природная катастрофа (утрата почтения к имеющейся власти вызвана, что вполне понятно, неспособностью этой власти и ее слабостью). Другое дело, что война является наиболее сильным катализатором процесса хотя бы потому, что власть сама дает подавленному в руки оружие и обнаруживает перед ним свою зависимость от него, быстрее избавляя от страха - т.е. сама помогает преодолеть психологический барьер, поскольку часть обязательных стадий его преодоления становятся позволенным действием. Кроме того власть сама доводит охлотизацию до предела, заставляя участвовать в эксцессах под страхом наказания, в то время как остатки инстинкта подсказывают, что данная война неоправданна и, следовательно, является именно эксцессом, а не защитной реакцией. В итоге подсознательно ответственной за эту ситуацию, подсознательно же воспринимаемую как травмирующая становится сама власть, вызывающая озлобление - остаточную травматическую реакцию, сходную с моделью “мести” - пусть даже все это рефлексируется как реакция на конкретные ошибки и действия власти, - в других обстоятельствах им бы нашлось извинение. Здесь нет необходимости выяснять все остальные условия и детали, позволяющие “сторонникам обобоществления” в итоге сохранить власть (основной фактор - обязательное наличие в низкоэффективном обществе большой массы охлотизированного и озлобленного полунищего сельского населения, увидевшего возможность приобрести побольше земли в результате экспроприации крупных собственников и боящегося их возвращения). Нам важно лишь отметить расстановку сил после подавления противников “обобществления” и основные задачи вновь формирующегося (правильнее сказать - уже мутирующего) антинормативного алгоритма.
Во-первых, можно смело констатировать дальнейшее сокращение численности населения и доли более-менее нормальных людей в нем - большая часть их или погибла в ходе сопротивления и военных эксцессов, или бежала - и почти маргинальное положение сохранившихся. Население состоит из подавленных, запуганных эксцессами обывателей, из охлотизированного армейского экс-демоса, из разросшихся и разгулявшихся запредельных вариаций. Во-вторых - охлотизацию иерархии, дополненную приходом в нее высоко агрессивных вариаций, которые теперь могут реализовать свои устремления лишь в рядах победителей, но, при этом дополненную и притоком умеренно охлотизированного экс-демоса. В-третьих, - полный распад экономики с превращением сельского населения в самостоятельную и отчасти вооруженную силу (поскольку в течение всего периода борьбы за власть, “гражданской войны”, сельские мелкие производители являются, с одной стороны, нужным для всех воюющих сторон единственным гарантом выживания всего населения страны и вынуждают в качестве таковых с собой считаться, с другой - объектом постоянного изъятия, заставляющего их создавать коллективные отряды самообороны, что в военных условиях развалившегося государства пресечь невозможно). В-четвертых - концентрацию в руках иерархии всех ликвидных богатств страны (поскольку “обобществление” предполагает и экспроприацию имущества “эксплуататоров”, а приход к власти означает захват казны). В-пятых, мы должны учесть, что рядом с рассматриваемым государством существуют не только более развитые государства, но и отсталые территории, население которых живет на еще более низком уровне культуры, причем именно отсталые территории должны преобладать среди соседей данного государства.
Если можно полагать понятным, что первые четыре пункта логически следуют из факта “гражданского конфликта” с последующей победой “сторонников обобществления”, то пятый - и это необходимо отметить - не только не относится к числу случайных специфических отличий данного государства (России, например), но не относится даже просто к числу случайных условий, обязательных для победы охлоса - он сам является начальным историческим условием охлотизации. Чтобы хоть здесь обойтись без длинных отступлений (тем более, что строгий анализ заставит, плюс ко всему, рассматривать и очень далекие от темы вещи - вроде влияния колоний на доминионы и т.д.), сошлемся на эмпирические данные и несколько поверхностно объясним их тем, что сильно охлотизированная страна с неэффективной экономикой вряд ли может возникнуть и благополучно догнить до критического состояния, находясь в окружении эффективных обществ (кстати, все сказанное о предпосылках и условиях доминирования охлоса эмпирически хорошо известно - примерно то же самое неявно подразумевают социологи, когда констатируют, что всякие радикальные, “тоталитарные” и т.д. режимы устанавливаются именно в отсталых “традиционных обществах”, в силу периферийности “запоздавших с модернизацией”, и устанавливаются именно как реакция на это “запаздывание” - позволю себе еще раз подчеркнуть, что мы здесь просто пытаемся свести в логически непротиворечивую систему всем известные факты).
Мы уже выяснили, что для поддержания антиэффективного алгоритма необходим обмен с развивающимися обществами (или, по крайней мере - с обществами, хотя бы минимально жизнеспособными). В реальных условиях он необходим и для установления этого алгоритма. Действительно, ведь победа “сторонников обобществления” еще не означает, что они могут автоматически организовывать доставшееся им общество так, как считают нужным. С одной стороны, они обязаны наладить промышленное производство, обеспечив выпуск хотя бы узкой номенклатуры товаров первой необходимости, с другой - найти ресурсы для “обобществления” массы сельскохозяйственных производителей, что также невозможно без предварительного налаживания промышленности, особенно военной, а также тех отраслей, которые призваны обслуживать нужды сельскохозяйственного производства (в противном случае “обобществление” свелось бы к открытой войне между опирающимися на регулярную армию городскими центрами и сельскими жителями, причем - на фоне голода в городах и отсутствия элементарных орудий труда в сельскохозяйственных районах).
Из этой ситуации для иерархии победившей черни есть лишь два выхода. Первый - прямо попытаться превратить себя в откровенно паразитическую высшую касту, т.е., отказавшись от “обобществления” и от хозяйственной деятельности, предоставить населению возможность самостоятельно, на основе все той же “частной собственности”, налаживать производство, и просто по праву сильного изымать у населения часть продукта. Второй - все-таки попытаться сделать это через “обобществление”. Первый путь, конечно, привлекательней, но он практически неосуществим, во всяком случае - при отсутствии реального внешнего агрессора, нападение которого действительно давало бы новой иерархии теоретические (а в иных исторических условиях - и практические) шансы сразу превратиться в военную касту. (Чтобы не разбирать все причины, - вроде “психологических” или связанных с неоднородностью и немонолитностью еще не прошедшей к этому моменту процесс притирки новой иерархии - сошлемся на самую очевидную: в условиях остановившейся промышленности такая попытка была бы эквивалентна упомянутому выше варианту войны городских центров с сельскохозяйственным населением, т.е. вновь воспроизвела бы основную причину сужения социальной базы нового режима и “гражданской войны”). Остается второй путь, имеющий лишь единственный в данной ситуации способ воплощения - сконцентрировать все усилия на запуске (с помощью внешнего взаимодействия) одной лишь так называемой “тяжелой промышленности” (и, соответственно, военной), оставив пока «легкую» промышленность и сельское хозяйство без “обобществления” (тем более, что оно, как мы понимаем, невозможно, т.е. равносильно войне с сельским населением).
Самое наглядное преимущество этого способа - даже если абстрагироваться от его неизбежности и от его необходимости как средства быстрого построения военной промышленности - заключается в том, что он позволяет быстро наладить минимально жизнеспособное производство основных потребительских продуктов силами самого населения за счет утаенных им от изъятия ресурсов (выведя заодно эти ресурсы из “тени” и сделав доступными для следующего изъятия), и одновременно означает, что при запуске “тяжелой промышленности” все мелкие формально независимые собственники окажутся под экономическим контролем монопольного государственного производителя нужной им продукции (причем, конечно, экономический контроль ничто не помешает дополнить административными мерами).
Следующее преимущество заключается в возможности выиграть время для построения мощного военно-репрессивного аппарата, нужного для “обобществления” сельских жителей и полного подчинения всей территории страны, а также - выиграть время для абсолютно необходимой перегруппировки иерархии, ее консолидации и выстраивания вдоль оси антинормативного алгоритма.
Необходимость этой перегруппировки вытекает не только из тех особенностей антинормативного алгоритма, о которых мы говорили выше (обязательная сверхцентрализация власти: изъятие прав на самостоятельное поведение с делегированием их верховному иерарху - как условие существования “обобществленной собственности”), но также, с одной стороны, из естественно присущего каждой из запредельных вариаций стремления к полному подавлению всех остальных с иерархизацией по критерию “сильнейшего”, что в данных условиях - когда уже избран какой-то данный алгоритм - становится обязательным для его существования (поскольку без полной иерархизации агрессия разорвет его изнутри), с другой стороны - из необходимости распространения в обществе этого алгоритма и связанной с ним власти всей иерархии (т.е. упрочения возможности коллективного изъятия в пользу иерархии), чему угрожает беспорядочное индивидуальное изъятие массы высокоагрессивных особей, примкнувших в ходе “гражданской войны” к “сторонникам обобществления” и теперь, после их победы, автоматически вносящих помехи в деятельность иерархии (вызывая “раздражение населения”), т.е. косвенно изымающих у нее самой (а отчасти - и прямо, поскольку право на изъятие теперь принадлежит только всей иерархии).
Учтем также и необходимость отторжения тех членов иерархии, которые до сих пор сохранили остатки человеческого инстинкта (таковых, как ни странно, должно быть определенное количество среди тех, главным образом, кто выдвинулся во время “гражданской войны”, сделав выбор в пользу “сторонников обобществления” под влиянием эксцессов или неприемлемой ориентации противной стороны - в охлотизированном обществе неоткуда взяться реальной силе, объединяющей нормальных людей, и для большинства из них выбор активной позиции всегда сводится к пресловутому “выбору между чумой и холерой”). Мы уже обсуждали тот факт, что первоначальный приход к власти “сторонников обобществления” должен быть следствием неприемлимости как традиционной власти, так и сменившего ее конгломерата; соответственно, неприемлемым для части относительно нормальных людей становится и выбор в пользу сил, воюющих под лозунгом восстановления этих режимов и неизбежно демонстрирующих те же черты, что и скомпрометировавшие себя режимы; при отсутствии нормальной “третьей силы” даже минимально травмирующий личный опыт может толкнуть достаточно нормального человека на сторону “обобществленцев”; дополнительным фактором в этом случае становится расчетливая демагогия их экс-одаренных, но сохранивших старый интеллектуальный багаж, вождей: ситуация вооруженного конфликта как бы списывает “ошибки” и эксцессы на счет их вынужденности и аналогичных действий другой стороны, и консервирует процесс осмысления, оставляя вопрос о допустимости верить демагогическим обещаниям на потом. И хотя, конечно, принятие стороны “обобществленцев” невозможно без некоторого уровня охлотизации, - говоря обычным языком, каждый обманывается так, как подсознательно согласен обмануться в качестве самооправдания для подсознательных же импульсов, - учтем в качестве смягчающего обстоятельства тот факт, что если чернь недоверчива в силу того, что экстраполирует на всех свою агрессивность, то любой более-менее нормальный человек склонен концентрироваться на собственных недостатках - рефлексия относительно нормативного алгоритма, как мы говорили, есть проявление человеческого инстинкта - и экстраполировать на всех свои достоинства, в чем и проявляется нормативная презумпция “свой, пока не доказано обратное”, а решающие доказательства в этой ситуации могут быть получены лишь после окончательной победы “обобществленцев”.
Наконец, основное преимущество постепенного построения гиперохлократического алгоритма с акцентом на “тяжелую” (и, соответственно, добывающую) промышленность заключается в том, что этот путь сразу предполагает концентрацию усилий на захвате главного, самого привлекательного и необходимого объекта “обобществления” - сырьевых ресурсов страны (единственного реального экспортного товара, способного дать иерархии средства для своего существования, сплочения охлоса и полного подчинения страны), а потому одновременно становится путем налаживания внешнего взаимодействия, для чего очень кстати оказывается и наличие “экспроприированных” ликвидных средств и близость отсталых территорий.
Основной трудностью здесь является первый шаг, т.е. втягивание относительно нормальных обществ в процесс взаимодействия. Но тут большую помощь оказывает, во-первых, наличие промежуточных по эффективности - т.е. низкоэффективных, охлотизированных - обществ, охотно становящихся посредниками в торговле оборудованием и технологиями, во-вторых - хитрая “интеллектуальная” разновидность паразитических вариаций в эффективных обществах, быстро смекающая, что на дружбе с режимом “обобществленцев” легко “делать деньги” (тем более, что дружба эта монопольна в силу инстинктивного неприятия практики “обобществленцев” нормальными людьми, и тем более, что она имеет благовидный предлог “расширения рынка сбыта национальной продукции” и благовидное оправдание “если не мы, то этот рынок захватят другие”). Дополнительный ресурс стабильности дает - на короткое, впрочем, время - открытая экспансия в слаборазвитые, застывшие на первобытном или “средневековом” уровне территории (с неразработанными еще, следовательно, природными ресурсами), по отношению к которым поначалу можно играть роль “империи”, особенно - с помощью технологий, купленных или украденных у эффективных обществ, рекрутируя заодно - учтем нехватку населения, - огромные массы охлоса и первобытного демоса, закономерно меняющего свою племенную сферу отождествления и племенных божков на принесших им некоторое улучшение качества жизни новых доминантов.
Из сказанного вытекает, что первый этап истории гиперохлократического государства должен выглядеть следующим образом. В так называемой “внутренней политике” победившие вожди “обобществленцев” должны, как мы говорили, отказаться пока от “обобществления” мелких собственников (ограничиться взиманием налога, как полагается любой власти) и сконцентрировать усилия на, во-первых, структурировании недисциплинированно агрессивной низовой черни, во-вторых - подавлении остатков вида «человек разумный», обращая естественное внимание на “воспитание подрастающего поколения” (поскольку, как мы помним, подавляющее большинство детей рождается с человеческим инстинктом эффективности), в-третьих - начать консолидацию и централизацию иерархии. В чисто “экономике” должно начаться повсеместное строительство инфраструктуры и предприятий добывающей промышленности, а также строительство или переоснащение крупных предприятий “тяжелой” промышленности с использованием принудительного труда и достижений “внешней политики”, которые должны свестись к “прорыву экономической блокады” и налаживанию “взаимовыгодной торговли” в отношении более–менее жизнеспособных (а потому более-менее негативно настроенных) обществ, и к прямой военной экспансии в отсталые сырьевые регионы .
Наглядно прокомментируем эти пункты, чтобы, опять же, отвести подозрения в подгонке схемы под факты. Начнем, разумеется, с собственно “экономики”, при неспособности наладить которую никакое правительство продержаться не может. Однако, “обобществив” имеющиеся предприятия, иерархия может кое-как наладить лишь простейшие военные, притом - неэффективно, т.е. не считаясь с затратами (а поскольку материальных затрат они не требовали из-за отсутствия возможности покупать во время войны сырье и оборудование, а если бы и требовали, то все равно средства брались бы у населения в виде конфискаций, как брался необходимый для поддержания жизнедеятельности иерархии, армии и нужных работников сельскохозяйственный продукт, то правильнее сказать - не считаясь с затратами жизней и мирного населения и призванного в армию или на трудовую повинность). Именно принципиальной неэффективностью алгоритма (сразу дополняемой, в отличие от идеальной схемы, бездарностью иерархии), и соответствующей невозможностью наладить на нормальной основе даже важнейшие производства - и отнюдь не патологической кровожадностью большевиков, а лишь тем презрением “мстителей” и тем отношением к окружающим как к сырью, которое характерно для запредельных вариаций - объясняется, если говорить о известных исторических фактах, шокировавшая современников практика безвозмездного принудительного труда, расстрелов на месте “саботажников” и даже членов их семей и т.д., которую сами “вожди” были вынуждены самокритично наименовать “военным коммунизмом, извиняемым революционной необходимостью”.
Но после замирения страны, в ситуации, когда население и так заметно сократилось, когда нет пока ни сил, ни ресурсов организовать тотальное принуждение по алгоритму “единой собственности”, кнут следует использовать менее откровенно и дополнять его, где необходимо, пряником. Однако принципиальная неэффективность управления, агрессивная направленность мировосприятия иерархов и сам строящийся алгоритм (по определению являющийся принудительным) делают неизбежным широкое использование кнута уже на этой стадии. Хотя все перечисленные факторы неразрывно связаны (их выделение как факторов есть просто абстракция, необходимая для наглядного анализа), мы, напомню, условились рассматривать процесс мутации гиперохлократии как процесс, траектория которого определяется “экономической необходимостью”. С этой точки зрения - то есть если абстрагироваться от направленности мышления иерархов, от “идеологии” и т.д. (чем обычно объясняли использование принудительного и полупринудительного бесплатного труда с первых шагов советской власти) - процесс расширения сферы применения рабского труда является, как мы говорили применительно к идеальному государству “общественной собственности”, функцией отрицательной эффективности антинормативного алгоритма и выглядит так.
Важнейшей необходимостью на первом этапе становится налаживание сырьевых производств, а также избранного круга “тяжелой промышленности”. Учтем, что страна, в которой “обобществленцы” пришли к власти, не может, как мы говорили, не быть охлотизированной, низкоэффективной и богатой ресурсами. Это означает, что перед новым режимом стоят задачи, требующие применения значительного количества неквалифицированного труда, поскольку подавляющее большинство требуемого объема работ - простые строительные работы. Конечно, если бы управление могло осуществляться хотя бы с минимальной положительной эффективностью, то даже в разоренной войной стране принудительный труд либо вообще не понадобился бы, либо моментально был вытеснен свободным (по известной схеме, которой, кстати, придерживался и Маркс, объясняя ход истории как процесс отказа от менее эффективных форм организации труда в пользу более эффективных). Но принципиальная антиэффективность означает, как мы видели на примере идеализированной схемы, неизбежное расширение зоны принудительного труда для компенсации падающей эффективности.
В простейшем варианте процесс выглядит следующим образом. Допустим, вы отрядили десять тысяч рабочих для прокладки дороги. Если речь идет о свободных рабочих и более-менее нормативном алгоритме, то вся ваша функция сводится к тому, - если использовать обычную, хотя и не совсем верную терминологию - чтобы оплатить рабочим их труд по ставке, компенсирующей отсутствие привычных бытовых условий. (Разумеется, в вашу задачу также входит четко сформулировать перед инженерно-техническим персоналом требования, предъявляемые к качеству, срокам и общей стоимости дороги). Все остальное вас касаться не должно - снабжение будет организовано независимыми поставщиками, в ходе конкуренции которых быстро останутся на рынке только те, кто сумеет предложить требуемые товары и услуги по приемлемым ценам, а количество рабочих по ходу строительства уменьшится, поскольку инженерно-технический персонал, имея возможность гибко реагировать на ежедневно появляющиеся проблемы и организовывать работу так, как считает нужным и с помощью тех средств, применение которых возможно, будет стремиться к снижению трудоемкости и сокращению расходов, благодаря чему часть рабочих станут “безработными”. Этот процесс всем известен и в той или иной степени всегда реализуется, о чем справедливо (и гневно - поскольку вытеснение рабочих в результате оригинальных организационных решений и применения машин расценивалось как “усиление эксплуатации”) писал в числе прочих и Маркс.
Но совершенно противоположное происходит при антинормативном алгоритме. Принципиальная невозможность единого управления единой собственностью (принципиальная антиэффективность) означает, - о чем мы подробно говорили и сейчас лишь еще раз иллюстрируем, - что трудоемкость любого участка алгоритма начинает возрастать по мере отдаления реальных условий от нарисованного на бумаге проекта. Любая неучтенная кочка, любое выявившееся неудобство в использовании какого-либо механизма, любой перебой с поставками материалов - все эти, абсолютно неизбежные флуктуации условий, - становятся неразрешимой проблемой, требующей согласований с вышестоящими инстанциями, поскольку только им может быть известно, какие изменения в проекте и режиме использования ресурсов отвечают интересам единой собственности, как их понимает верховный иерарх, исходя из своих представлений о эффективности единой собственности в целом. Те же проблемы возникают и со снабжением материалами, со снабжением рабочих продуктами и предметами обустройства быта, - ведь все это также выделяется для данной конкретной стройки из общей единой собственности, и потому количество и сроки выделяемого также должны быть сопряжены с высшими интересами.
Причем также очевидно, что вольнонаемный рабочий согласен выполнять лишь ранее оговоренные условия найма, в которые, разумеется, не входят ни кочки, ни затруднения с оборудованием, ни перебои с поставками. Таким образом, свободные рабочие либо будут требовать прибавки, либо начнут покидать стройку (что вероятней, поскольку принципиальную антиэффективнось управления - “бардак”, если воспользоваться советским жаргоном - не скроешь, и рабочие инстинктивно должны ощущать бесперспективность всей данной затеи, а значит - как и полагается нормальным исполнителям - искать более эффективные для исполнения алгоритмы). С точки зрения верховного иерарха (или назначенного им ответственного за данную стройку) все это есть агрессия против базового алгоритма (саботаж и т.д.). В ведении высших иерархов, как мы понимаем, находится одновременно все множество таких и даже более сложных строек, все множество централизованно распределяемых разнообразных машин и механизмов, все множество имеющихся производственных ресурсов, продуктов питания и т.д. И все это должно ежедневно сопрягаться в непротиворечивую работоспособную систему с учетом ежедневных флуктуаций на каждом участке деятельности (количество которых, напомню, возрастает быстрее, чем требуется времени для принятия решений).
Отсюда следует, что единственным способом упростить ситуацию, не позволить ей сразу выйти из под контроля будет, во-первых, свести к минимуму параметры, требующие осмысления, выбрав главный с точки зрения “единой собственности” (дорога должна быть открыта к такому-то сроку, чтобы по ней хоть кое-как смогли вывозить уголь с открывающейся к этому же сроку шахты), во-вторых - свести к минимуму требующие осмысления флуктуации, как связанные с “человеческим фактором”, так и с природным - прикрепить, с одной стороны, рабочих к дороге (например, расценивая их недовольство как “контрреволюционную деятельность” с соответствующим расстрелом зачинщиков и переводом остальных в заключенные, призванные “искупить ударным трудом” и т.д.), и, с другой стороны, создать запас прочности - обеспечить постоянную присылку все новых и новых рабочих для компенсации всяких неучтенных кочек, сбоев в работе оборудования и т.д. (причем данный процесс должен подхлестываться низовыми иерархами, придумывающими предлоги для обеспечения избыточного запаса рабочей силы, позволяющего при необходимости форсировать тот или иной участок работ и иметь хотя бы минимум маневра при появлении каждой новой кочки).
Таким образом, вместо хорошей удобной дороги с высококачественным покрытием, построенной менее чем десятью тысячами рабочих (десять тысяч минус высвобождающиеся в результате совершенствования алгоритма “безработные”), вы получаете дорогу, по которой кое-как можно проехать, построенную на костях многих десятков тысяч рабочих и расстрелянных за саботаж инженерно-технических работников (из числа тех, кто пытался предложить серьезное осмысление проблем вместо слепого подчинения абсурдным решениям верховных иерархов). Учитывая, что с точки зрения антинормативного алгоритма и его высшего иерарха любая помеха строящемуся алгоритму - исходящая от рабочих ли или даже просто от природных условий - есть агрессия (а также, учитывая, что всем этим “испорченным” рабочим вообще лучше вымереть ради светлого будущего - если иерарх принадлежит к категории экс-одаренных - или с ними вообще можно считаться не больше, чем с обычным сырьем для упрочения собственной власти - если иерарх принадлежит к чистому охлосу), то реальный процесс строительства сразу обойдется без всяких сложностей - строительство начнут десять тысяч “экономичных”, т.е. сведенных к “физиологическому минимуму” рабов под присмотром тысячи живущих впроголодь охранников, а закончат новые двадцать тысяч (поскольку первые десять успеют вымереть) под присмотром двух тысяч охранников. Причем, при взгляде сверху, это будет казаться дешевым способом достижения цели (поскольку, хотя реальные затраты на питание и организацию принуждения будут выше, чем реальные затраты при нормальном строительстве, реальных затрат - например, во сколько обошелся конфискованный у крестьян хлеб - в этой системе, как мы говорили, не может знать никто, а способ мышления запредельных вариаций всегда видит лишь простейшую взаимосвязь; принудительный, конфискованный и т.д. значит - дешевый.).
Последнее, правда, относится к большинству иерархии, состоящей из не слишком интеллектуального охлоса, но не к высшим иерархам, имеющим интеллектуальный багаж и, плюс к тому, читавших Маркса и, несомненно, способных на элементарный арифметический подсчет, а потому обязанных понимать, что разница между заработной платой нескольких тысяч свободных и содержанием вдвое-втрое большего количества рабов, во-первых, вряд ли положительна, но даже если и положительна, то никак не покроет содержание надсмотрщиков и расходы на организацию принуждения. Однако ситуация не оставляет выбора, поскольку иная организация труда при антинормативном алгоритме невозможна и альтернативой является лишь отказ от “обобществления”, что для иерархов совершенно неприемлемо.
Причем, мы рассмотрели схему наращивания принудительного труда даже не отвлекаясь на анализ того простого обстоятельства, можно ли вообще набрать необходимое - и все возрастающее - количество рабочих на добровольной основе при ограниченности средств оплаты, и найдется ли вообще столько рабочих, которые даже за хорошую плату сами захотят уехать надолго из дома (впрочем, мы сейчас лишь иллюстрируем уже установленные нами зависимости, и помним, почему единое управление единой собственностью невозможно без принуждения).
Любопытно, что мы взяли простейший - действительно простейший - пример со строительством дороги. Вряд ли надо напоминать, что подобные задачи считались элементарно разрешимыми еще во времена Древнего Египта, где население строило в рамках государственной повинности дороги вполне хорошего качества и с минимальными затратами, не сказывающимися на качестве и сроках обычных сельхозработ. (Эти дороги - также как римские, греческие и т.д. сохранились до сих пор и каждый может сравнить их качество с качеством советских). При строительстве более сложных объектов описанный процесс выглядит еще внушительней.
Не загромождая иллюстрациями - мы условились, что факты знает каждый - лишь отметим, что, как ни странно, даже при уменьшении населения в ходе гражданской войны, гиперохлократия имеет уже на первом этапе необходимое количество рабочих рук. Первым резервом является масса армейского экс-демоса, большая часть которой за время войны неизбежно отвыкла от нормальной жизни и самостоятельного решения возникающих в ходе независимого существования проблем, зато привыкла к казарменному распорядку и комфортно чувствует себя в ситуации, когда достаточно лишь подчиняться приказам и незачем думать самому. При некоторых дисциплинарных послаблениях и минимальном материальном стимуле эта масса автоматически преобразуется в организованную рабочую силу, а частью - в надсмотрщиков над ней (этот способ известен с глубокой древности и в России получил название “трудовая армия”).
Вторым резервом, как мы говорили, являются отсталые народности, для которых качество жизни, которое может обеспечить государство, хоть опосредованно принадлежащее к более высокой ступени развития цивилизации, является шагом вперед особенно в “моральном” плане (как с точки зрения доступа к более развитой культуре, гигиене, условиям быта, так и с точки зрения форм принуждения - забитый охлотизированный демос отставших в развитии территорий полагает сам факт организации общества по агрессивному алгоритму естественным - другого он и не знает, - а новые формы принуждения выглядят предпочтительней уже просто потому, что «обобществленцы» не сажают на кол и не сдирают кожу за малейшую провинность; напротив - охотно используют именно представителей этих народностей в качестве надсмотрщиков, несомненным плюсом которых является повышенный порог восприятия эксцессов и естественность самых крайних форм проявления насилия, воспитанные прежними условиями “средневековой отсталости”).
Наконец, третьим резервом являются заключенные - как действительно уголовные преступники, так и всякие “контрреволюционные элементы” и нечаянные нарушители новых, непривычных и подчас аномальных законов, изданных “обобществленцами”. По мере расширения строительства антинормативного алгоритма, в категорию заключенных должна, как мы неоднократно говорили, переводится все большая и большая часть населения, чтобы компенсировать “дешевым” трудом принципиальную антиэффективность управления. Поскольку женщины имеют обыкновение регулярно рожать, то с точки зрения иерархии перспективы могут выглядеть обнадеживающе. Пока же, на начальном этапе строительства хватает тех рабочих рук, что есть.
Может показаться, что очень деликатной выглядит проблема вовлечения в строящийся антинормативный алгоритм грамотного инженерно-технического персонала, без которого никак нельзя обойтись, поскольку иерархия “обобществителей” к этому моменту состоит, в основном, из индивидов с отрицательной направленностью (по большей части с низким интеллектуальным и образовательным уровнем - ведь среди примкнувшего к группе “сторонников обобществления” высокоохлотизированного демоса и ринувшегося в ряды победителей врожденного охлоса “интеллектуальные” вариации составляют редкое исключение, а оставшихся от первоначального ядра движения экс-одаренных индивидов вряд ли может хватить даже для занятия всех значимых мест в верхних этажах разрастающейся иерархии, да и они давно утратили способность к созидательной деятельности, используя свой тающий интеллектуальный багаж в агрессивных целях, фактически, по простым унаследованным алгоритмам - “отставшим генетическим программам”, - мы уже говорили о неизбежном упрощении интеллекта при переходе на агрессивный алгоритм, и применительно к конкретной ситуации и конкретным экс-созидателям это можно интерпретировать как вытеснение тех прежних знаний и отсечение тех мыслительных операций, которые не имеют отношения к борьбе за власть, к используемой для этого демагогии и т.д.).
Во время первоначального “обобществления” и попыток организации производства по естественному для охлоса строго антинормативному, т. е. принудительному, алгоритму “единой собственности”, именно вполне понятное неприятие этого алгоритма имевшимся инженерно-техническим персоналом становится основным фактором моментальной остановки предприятий (фактором того, что, в отличие от идеальной схемы, где производство продолжает действовать после “обобществления” какое-то время, пока его эффективность постепенно не упадет до нуля, в реальных условиях экспроприированные предприятия, как правило, не удается даже запустить). Но при сокращении всей промышленности до некоторого количества важнейших (оружейных) производств, эта проблема решаема все тем же, наиболее естественным для запредельных вариаций способом - всегда можно отловить и заставить работать - под угрозой смерти их самих или их семей, просто за физиологический минимум в условиях массового голода и т.д. - немного инженерно-технических работников из числа тех, кому некуда бежать в охваченной смутой стране. Однако, как только возникает необходимость налаживать всю экспроприированную промышленность и ее инфраструктуру в масштабах всей замиренной страны, да еще при нехватке образованного персонала (также неизбежной, поскольку, с одной стороны, при разгуле черни образованный слой является естественным объектом изъятия и эксцессов, с другой - имеет больше возможностей бегства за пределы страны), подобные методы неприменимы. Здесь возможен лишь синтетический метод, сочетающий принуждение с поощрением. Основой первого может быть лишь обязательное закрытие границ государства (оно, конечно, необходимо не только для удержания одних лишь “образованных слоев”), после чего уже допустимы и другие меры, если их позволяет конкретная ситуация (скажем, поражение в гражданских правах для данной категории индивидов с обязательным привлечением к труду, уголовная ответственность - и это должно распространяться на всех граждан - за “нетрудовой” образ жизни, за бродяжничество и т.д.). Но, как мы только что пришли к выводу, ситуация в целом как раз и требует пока отказа от крайних мер, которые если и могут теперь применяться, то адресно и с оглядкой. Поэтому возникает нужда в поощрительных мерах и в привлечении иностранных специалистов (причем последние автоматически оказываются фактором давления на специалистов, сохранившихся внутри страны).
По сути, у гиперохлократического режима есть в наличии все требуемые ресурсы (не забудем о экспроприированных ликвидных средствах). Единственное, в чем нуждается режим - в импорте технологий, оборудования и специалистов. Последнее представляет наименьшую трудность, поскольку инженерно-техническое творчество является относительно невысоким видом творчества, не требующим особо высокоразвитого инстинкта эффективности, а обычная рутинная инженерно-техническая деятельность, нужная для запуска готовых технологий, не требует и того. Она вполне по силам среднему индивиду с нормальным уровнем интеллекта, получившему соответствующее образование, причем некоторый уровень охлотизации, характерный для промежуточных по эффективности, т.е. достаточно охлотизированных обществ, здесь не является большой помехой, поскольку, как мы говорили, чем проще вид деятельности, тем устойчивей сохраняются навыки при охлотизации. Соответственно, всегда найдется достаточное количество специалистов - тем более это относится к промежуточным, находящимся в перманентном кризисе, странам (для России таковой оказалась, в первую очередь, Германия) - которые, увидев возможность “честно заработать”, не станут испытывать моральные неудобства (их уровень инстинкта, глубина просчета относительно нормативной морали, для этого слишком невелики, - по нашей рефлексии это обычные, среднепорядочные в быту люди, которые “не интересуются политикой”, т.е. – все тот же среднеохлотизированный демос). Поскольку иностранным специалистам все-таки надо платить, то наряду с ними должны создаваться условия для использования дешевых специалистов, доставшихся от “старого режима”. Невозможность бежать из страны, дополненная необходимостью как-то выживать (а также, конечно, и элементами прямого принуждения со стороны государства - угрозой уголовного преследования, для чего можно всегда изобрести повод) в сочетании с минимальными стимулами - возможностью получать жалованье, возможность обезопасить себя от эксцессов, продвинуться в иерархию и т. д. - неизбежно заставляют большинство запуганных “интеллигентов” работать на режим.
Что касается импорта технологий и оборудования, то здесь сложностей гораздо больше. Чтобы не обсуждать пока “психологические причины”, т.е. реакцию на подсознательно ощущаемое изъятие при нормальном по форме торговом обмене, достаточно сослаться на то, что для покупки такого количества оборудования и технологий, какое требуется для запуска даже одной “крупной” промышленности, никаких конфискованных средств не хватит. Поэтому здесь, наряду с обычной покупкой, должны применяться и различные способы изъятия (тем более, что они гораздо естественней совпадают с внутренними импульсами иерархов). Самым простым способом является прямое воровство технологий и приобретение образцов оборудования с последующим их копированием. Но, конечно, этот способ пригоден на этапе становления “единой собственности” лишь отчасти, поскольку, во-первых, он требует наличия уже оснащенных предприятий, способных производить современное оборудование, во-вторых, что еще хуже - более сложной, не совсем рутинной, деятельности, и, соответственно, индивидов, способных на такую деятельность (а значит - создания анклавов, где искусственно поддерживались бы условия, позволяющие использовать этих индивидов).
Не будем задаваться вопросом, смогла бы хоть как-то сорганизоваться конкретная советская сверхохлократия, если бы она возникла в некоторых средних с точки зрения возможности внешнего взаимодействия условиях. Скорее всего, как показывает опыт других стран, траектория ее развала оказалась бы более прямой и короткой. Но конкретные исторические условия были для нее очень благоприятны. И здесь необходимо подчеркнуть, что дальнейший анализ мутации советской сверхохлократии будет в некотором смысле условен, - мы не знаем, смогла ли бы она подчинить себе всю территорию страны, наладить тяжелую и добывающую промышленность, если бы не имела такого огромного запаса ликвидных ценностей (конфискованного золотого запаса, церковного имущества, громадных музейных фондов и т.д.) и не поддерживала на протяжении 20-х и 30-х годов тесное сотрудничество с очень кстати оказавшейся в изоляции Германией (а также с отдельными представителями деловых кругов США, искавших возможность смягчить воздействие кризиса).
Германия не относилась к числу наиболее развитых стран, но, безусловно, была гораздо более развита в технологическом отношении, чем Россия. И после поражения в мировой войне она естественным образом была склонна к некоторому варианту симбиоза с советской сверхолократией. Германия имела очень ограниченные запасы сырья и нуждалась в нем (в том числе, для подготовки к реваншу). Германия не имела права открыто вооружаться и создавать новую армию. Все это – возможность и территорию для формирования и обучения армии, потенциальные поставки сырья – ей могла обеспечить иерархия советского охлоса. В свою очередь, Германия могла предоставить необходимые для формирования и упрочения советской сверхохлократии кадры квалифицированных специалистов, поставки технологий и оборудования. Конечно, этот «бартер», продолжавшийся вплоть до 41-го года, наложил тяжелый отпечаток на всю историю ХХ-го столетия. Во всяком случае, нет никаких сомнений, что он сыграл огромную роль в установлении советской сверхохлократии. Однако, как мы и условились, постараемся все-таки рассуждать так, чтобы как можно меньше учитывать германский вклад в становление нашей сверхохлократии.
Мы остановились на констатации того факта, что для покупки огромного количества необходимых импортных технологий и оборудования попросту не хватит никаких конфискованных средств. Тем более, на первом этапе, когда – в силу отсутствия технической базы - еще невозможно прямое воровство и копирование технологий и оборудования.
И все же в том, что касается естественного для охлоса (т.е. безвозмездного) способа приобретения необходимых технологий, основной акцент должен быть сделан только на наиболее благопристойных формах изъятия, т.е. на так называемом мошенничестве (конкретные его варианты зависят, разумеется, от конкретных условий конкретной страны; в Советской 20-х годов, если верить современным историкам и некоторым мемуаристам, широкое распространение получил метод внесения в контракт “тихих” пунктов, при невыполнении которых предприятие, построенное иностранной фирмой, должно было или выплатить непомерные штрафы или перейти в собственность государства, что и происходило, поскольку в соответствующий момент инспирировались соответствующие случайности, - часто таким “тихим” пунктом было обязательство фирмы обеспечить определенный - и смехотворный по сравнению с мощностью предприятия - минимум ритмичности поставок продукции, который неожиданно оказывался невыполнимым, так как после выхода предприятия на проектную мощность вдруг начиналась бессрочная забастовка рабочих, выдвигавших совершенно фантастические требования - скажем, о тысячекратном повышении заработной платы, а на все жалобы иностранцев “советское правительство” отвечало, что само несет гигантские убытки, но не имеет права оказывать давление на профсоюзы; некоторые историки утверждают, что по этому сценарию была оснащена импортным оборудованием - по состоянию на начало 30-х – почти вся добывающая промышленность и почти вся машиностроительная). Такие крайности, впрочем, не обязательны (и даже допустимо предположить, что “постсоветские” историки с энтузиазмом преувеличивают масштабы прямого мошенничества).
Иерархи, среди которых на высших постах пока еще преобладают сохраняющие определенный уровень интеллекта экс-нормальные индивиды и вполне способные просчитывать на пару ходов вперед “интеллектуальные” паразитические вариации, несомненно отдают себе отчет в необходимости не отпугивать иностранцев раньше времени. Поэтому следует предположить, что в норме политика иерархии должна исходить из того, чтобы быстрее запустить ключевые предприятия - а таковыми, как следует из сказанного, являются, наряду с энергетическими и добывающими, предприятия по производству оборудования - максимально законным образом, пока хватит экспроприированных средств. Дополнить же эти средства можно с помощью экспорта продукции уже запущенных добывающих предприятий (в число которых входят и предприятия по добыче золота, алмазов и т.д.), “национализированных” музейных фондов, а также за счет нарастания фискального гнета внутри страны и некоторых специфических мер, вроде конфискации у крестьян зерна с последующей продажей его за границу (а заодно, при возникновении в этих районах голода, использования в тех же целях полученной из-за границы «гуманитарной помощи» - так было, например, во время известного «голода в Поволжье»).
Учтем, опять же, важнейшее обстоятельство, играющее на руку «обобществленцам». Многие строящиеся предприятия – тем более, сырьевые - не требуют особой оригинальности, требуют только оборудования и рабочей силы. Запуск многих конфискованных предприятий – а вполне понятно, что в стране уже существуют предприятия добывающей и «тяжелой» промышленности - вообще не требует ничего, кроме рутинной деятельности и организации принуждения. Строящиеся же новые предприятия в первую очередь также требуют лишь большого объема простых рутинных работ (т. е. - все того же принуждения) и совсем не обязательно должны были быть как-то неординарно спроектированы и оснащены каким-то особо дорогостоящим новейшим оборудованием (особенно, это касается добывающей промышленности, электростанций и т.д.).
В целом же, так называемая “внешняя политика” по отношению к жизнеспособным обществам на этапе становления гиперохлократии должна быть достаточно сдержанной, нацеленной, в первую очередь, на пропаганду и насаждение агентов влияния, привлечение всякого рода “друзей” и т.д., воздействующих на “общественное мнение”, призывающих оказать помощь “строителям нового мира” и организующим легальные деловые контакты. (Если вспомнить реальную советскую историю, то эта задача была весьма облегчена экономическим кризисом, позволившим на фоне промышленного спада в США привлечь к «индустриализации» американские фирмы). И лишь по мере запуска “тяжелой промышленности” акцент может потихоньку переносится на промышленный шпионаж, нелегальную переправку технологий и прямое мошенничество, о котором мы говорили выше. Что касается соседних отсталых территорий, то они, как мы говорили, являются естественным объектом открытой экспансии, приносящей неразработанные в силу отсталости этих стран сырьевые запасы, пригодные как для экспорта, так и для строительства на их основе - и с использованием населения этих стран - предприятий “тяжелой промышленности”.
Вообще, основной задачей этого этапа является именно строительство гиперохлократического алгоритма, его распространение на все общество, базу для чего и создает массовая “индустриализация”, проводимая с помощью внешнего взаимодействия с жизнеспособными обществами, - взаимодействия, которое как раз в период становления гиперохлократии имеет максимально возможную для нее эффективность. Действительно, ведь эффективность любого запущенного алгоритма в условиях “единой собственности” максимальна в момент запуска и далее может лишь падать. Пусть она и уступает проектной (той, которую может дать это предприятия при средних более-менее нормальных условиях), поскольку уже на этапе строительства возникают сложности с адаптацией алгоритма к наличным условиям, а также - с непроизводительными затратами труда и материалов. Но пока гиперохлократия окончательно не установилась, падение эффективности сдерживается двумя факторами.
Во-первых, даже предприятия, построенные по заказу и принадлежащие государству, поначалу отлаживаются толковыми иностранными специалистами, имеющими - до полной передачи в государственное управление - возможность как-то адаптировать алгоритм и оперативно его подстраивать, поскольку, пока гиперохлократия не полностью подмяла под себя все общество, сохраняются - пусть и сильно искаженные - условия для подстройки, т.е. хоть какой-то практический критерий, задаваемый относительно самостоятельным платежеспособным спросом и еще отчасти рыночным предложением массы пока не «обобществленных» мелких производителей. Тем более это касается предприятий, пока принадлежащих иностранным фирмам, и значительной части мелкой промышленности, сферы услуг, сельского хозяйства, т.е. еще не “обобществленного” производства. Действия относительно независимых производителей дают, кстати, и визуальный критерий государственным управленцам (впрочем, значение этого критерия - даже если он касается деятельности аналогичных предприятий не в ином обществе, а в тех же самых условиях - не следует, как мы говорили, преувеличивать, поскольку оно сводится на нет самой системой единого управления).
Вторым фактором являются как раз сами эти относительно независимые мелкие производители, главным образом, сельскохозяйственные, выпускающие продукцию с некоторой положительной эффективностью. Часть этой эффективности изымается - даже через простой обмен, не говоря уж о налоговом гнете, через неадекватный обмен при помощи монопольного завышения цен государственной промышленности и т.д. - и идет на компенсацию падения эффективности крупной промышленности. В том же направлении действует на данном этапе и использование принудительного или казарменного труда, поскольку исполняемые им алгоритмы в начальный момент имеют некоторую положительную эффективность. Еще одним фактором является, как мы говорили, замена на завоеванных отсталых территориях традиционных алгоритмов местного сельского хозяйства и ремесла на современные. Конечно, эффективность запущенных предприятий все равно снижается, но как бы там ни было, этап строительства гиперохлократии позволяет на короткое время поднять жизненный уровень разоренной в ходе гражданской войны страны, а в отсталых окраинах – как минимум, до прежнего для этих окраин уровня, что, в свою очередь, позволяет распространить антинормативный алгоритм на все общество.
Существует, как мы понимаем, еще один (и, в сущности, основной) источник сдерживания - экспорт сырья. Но на данном этапе его действие ограничено тремя факторами - не слишком благожелательным отношением к этому экспорту относительно нормальных стран и сложившейся уже структурой рынка сырья, необходимостью тратить выручку на экстенсивный рост сырьевой и “тяжелой” промышленности (что не дает возможности регулярно обновлять технологии, оборудование и номенклатуру изделий), и так называемыми “мировыми ценами”. Второй фактор в перспективе ослабевает по мере запуска все большего и большего количества предприятий, но первый и третий на данном этапе непреодолимы и становятся основной причиной открытой внешней экспансии и большой («мировой») войны, о чем мы скажем ниже.
Собственно, так называемая “индустриализация” и есть, одновременно, процесс расползания антинормативного алгоритма. Запускаемые предприятия включаются в систему единой государственной собственности, затягивая все больше и больше населения в антинормативный алгоритм и поглощая мелкие частные предприятия. При всей неэффективности предприятий “единой собственности” в сравнении с частными – хотя и те, находясь в ненормальных условиях, имеют низкую эффективность - этот процесс неизбежен просто потому, что иерархия сама диктует правила конкуренции, а в условиях, когда государственные предприятия еще работают с нулевой эффективностью, он значительно облегчен, поскольку не требует до определенного момента откровенно силовых мер. Достаточно, скажем, запустить крупное государственное предприятие по выпуску какого-то потребительского товара и установить цену на этот товар из расчета льготных поставок энергии, сырья и оборудования, заставив одновременно частные предприятия покупать все это по монопольно завышенным иерархией ценам да еще обложив “частников” повышенными налогами, как налаженные, эффективные частные предприятия начнут разоряться и переходить в “общенародную собственность” (причем до последнего момента будут продолжать дотировать своих разорителей, например - чтобы не касаться менее очевидных каналов перекачки эффективности - просто даже оплачивая налогами и завышенными ценами льготы государственных предприятий). Впрочем, обсуждать все разнообразные конкретные способы изъятия частных предприятий здесь излишне. Достаточно отметить, что чисто конфискационные меры могут потребоваться лишь в конце по отношению к отдельным самым эффективным или малозависимым от государственных поставок по завышенным ценам (не требующим покупок у государства - скажем, сферы услуг). Не обсуждая пока тот очевидный вывод, что ликвидация частных предприятий и переход всей промышленности в “единую собственность” означают уже ничем не сдерживаемое лавинообразное падение эффективности, учтем следующие соображения.
Во-первых, что “обобществление” промышленности делает обязательным - во избежании новой “гражданской войны” - скорейшее “обобществление” сельского хозяйства, и что, во-вторых, аналогичная стратегия в сельском хозяйстве малоприменима, а потому здесь нельзя обойтись без крайних репрессивных мер.
Причины этого таковы. В любой низкоэффективной стране большая часть населения должна быть занята в сельском хозяйстве, которое также не может быть эффективным, но которое, благодаря большому количеству работников, все-таки компенсирует низкую эффективность промышленности своими огромными энергозатратами. Грубо говоря, если промышленность не производит дешевых и высококачественных “средств производства” для сельского хозяйства, способных обеспечить высокую эффективность сельскохозяйственного труда, то необходимая обществу масса энергоэквивалента (необходимая, чтобы суммарный коэффициент энергобаланса был выше единицы) может быть получена лишь за счет привлечения в сельское хозяйство большей части населения, - пусть у каждого небольшое превышение энергоэквивалента над энергозатратами, но в сумме оно компенсирует не дающие такого превышения энергозатраты промышленности, административных структур и т.д. Разумеется, это возможно лишь в случае, когда промышленность и администрирование балансируют где-то на нуле, либо когда они так малочисленны, что не дают значительной массы отрицательного энергоэквивалента или превышающих производимый ими энергоэквивалент энергозатрат. Но если мы представим теперь огромную “обобществленную” промышленность, поглощающую огромные энергозатраты и производящую на них все меньше энергоэквивалента, то мы сразу увидим неизбежность “конфликта между городом и деревней”. Падение эффективности означает, например, что пусть даже предлагаемые промышленностью изделия способны дать реальный прирост сельскохозяйственной продукции в расчете на энергозатраты сельских работников, но энергозатраты промышленности таковы, что этот прирост их никак не покроет. Говоря, опять же, приближенно, если допустить, что промышленная продукция продается по цене, хотя бы просто окупающей затраты, то сельский производитель не может позволить себе приобрести такие товары, поскольку он их никогда не окупит.
Конечно, при антинормативном алгоритме механизм ценообразования и купли-продажи иной, но смысла это не меняет. В сущности, при достаточно заметном падении эффективности ниже единицы (т.е. когда получаемый энергоэквивалент меньше энергозатрат), ситуацию можно упрощенно представить так: даже если за поставляемый сельхозинвентарь иерархи будут требовать от крестьян лишь столько зерна чтобы просто накормить создававших этот инвентарь рабочих, то окажется, что крестьянам придется отдать все выращенное зерно и умереть с голоду. Из сказанного следует, что если крестьяне независимы, то они просто предпочтут отказаться от покупки промышленной продукции, но тогда с голоду придется умирать рабочим (а иерархам - потуже затягивать пояса, чего они уж точно допустить не могут).
Иными словами, независимость крестьян означает или всеобщее восстание против иерархии, или войну между руководимой иерархией армией горожан и крестьянами. Даже при всей упрощенности этой схемы нетрудно заметить, что она воспроизводит ситуацию, сложившуюся сразу после первого прихода “обобществленцев” к власти. Но если тогда они вынуждены были уступить, то теперь у них есть все необходимые средства для “обобществления” сельского хозяйства.
Вспомогательным средством являются созданные в сельском хозяйстве параллельно с “индустриализацией” как проявление той же стратегии метастазы “единой собственности”, оказывающие “конкурентное” давление на независимых собственников и стимулирующие количественный рост среди сельских жителей самой отъявленной агрессивной черни. Таким средством, например, является создание на государственных землях, конфискованных у крупных собственников или просто выморочных и т.д. образцовых крупных государственных хозяйств с предоставлением им льгот по той же схеме, что и для государственной промышленности. Учтем, что в период запуска промышленности, когда она еще работает с положительной эффективностью (правильнее - с эффективностью выше единицы), такие хозяйства также могут иметь положительную эффективность, несмотря на изначально присущее им антиэффективное управление (оно отчасти сдерживается визуальным критерием, даваемым соседними независимыми собственниками). По сути на первом этапе такие хозяйства, получающие по льготным тарифам новые “средства производства” с только что запущенных предприятий, представляют собой вариант приложения современных алгоритмов к отсталым территориям (причем, конечно, все льготы оплачиваются мелкими собственниками). Другое дело, что в силу их изначальной вовлеченности в “единую собственность” их эффективность начинает сразу резко падать, но это легче, чем в промышленности, компенсируется за счет мелких производителей благодаря малочисленности таких хозяйств (большая часть сельскохозяйственных земель естественно принадлежит крестьянам, каковых в низкоэффективной стране должно быть очень много). И если функцию “конкуренции” они выполняют плохо, то другую - стимулирование и организацию агрессивной низовой черни - вполне исправно. Тем более, что с точки зрения иерархов именно эта функция немногочисленных образцово-показательных хозяйств должна являться основной. Главные же средства были созданы в рамках общего процесса роста и консолидации иерархии, упрочения ее власти.
Тут необходимо сделать небольшое отступление от рассмотрения «экономического» аспекта ситуации и перейти к “внутренней политике” иерархии в “неэкономической” сфере. Конечно же, речь - как и в “экономике” - не идет о каких-то глубоко продуманных и строго выполняемых планах (хотя, как мы знаем из опыта, сами иерархи предпочитали осознавать это так - во всяком случае, задним числом). Речь идет о единственно возможных путях реализации общего вектора интересов иерархии победившего охлоса, т.е. о единственно возможном способе удержаться у власти и привилегий, как для каждого из членов иерархии, так и для иерархии в целом.
Мы уже упомянули основные неотложные задачи установления абсолютной власти охлоса. К началу “индустриализации” и общество, и иерархия элементарно недисциплинированны, что является неизбежным следствием любого социального переворота и “гражданской войны”. Я беру этот термин в кавычки, поскольку он, опять же, не является термином, т.е. строго определенным понятием, а лишь обозначает ситуацию, когда граждане одного государства начинают настолько откровенно и интенсивно подавлять и уничтожать друг друга, что это принимает форму борьбы организованных групп граждан, каждая из которых притязает на установление своего господства в данном государстве путем уничтожения и подавления остальных. Здесь просто незачем вдаваться в подробности и потому допустимо лишь отметить то, что представляется понятным и без детальной аргументации. Например, что каждая данная “гражданская война” есть лишь обострение и доведение до крайних форм обычных для данного государства взаимоотношений между его гражданами, копирующее (формализующее) обычную (неформальную) структуру этих взаимоотношений. Что в одном чистом предельном случае это теоретически может быть война между нормальными представителями вида «человек разумный» и запредельными вариациями, в другом - практически вполне вероятном - между различными группами запредельных вариаций за контроль над источниками изъятия. Обычно “гражданская война” сочетает оба компонента, но в сильно охлотизированном обществе несопоставимо чаще преобладает последний, что в полной мере относится к случаю победы “обобществленцев”.
Таким образом, данная “гражданская война” должна характеризоваться очень высокой частотой и изощренностью эксцессов и широчайшим разгулом запредельно отклоняющихся вариаций, что в переводе на обычный язык означает массовые грабежи и насилия в отношении мирного населения собственной страны со стороны даже регулярных армий, воюющих за благо этого населения, невиданный размах уголовной преступности и большое количество полууголовных формирований, действующих под политическими лозунгами. Соответственно, это должно означать и большое количество различных отрядов самообороны (зачастую охотно переходящих ее пределы), главным образом - в сельских районах, население которых, с одной стороны, является - как единственный производитель - объектом перманентного изъятия для всех вооруженных сил, с другой - благодаря специфике сельских условий - поневоле более сплочено, чем городское, и имеет возможность сопротивляться исподтишка, “партизанить” и т.д. Учтем также, что естественным для агрессивных вариаций способом структурирования является “поиск тактических союзников” с их сменой в зависимости от ситуации (т.е. когда более сильные, не имея возможности поглотить более слабых, привлекают их для совместной реализации совпадающих агрессивных устремлений, а более слабые для этого идут под опеку тех из более сильных, кто в данный момент либо дает больше возможностей, либо надежней обеспечивает ненаказуемость; для относительно равных по силам это долевое участие сводится к временному объединению против третьего с последующей борьбой между собой и т.д.). В сущности - это обычный алгоритм поведения запредельных вариаций, каждая из которых воспринимает себя как отдельный вид, и описываемый нами гиперохлократический алгоритм представляет собой только его законченную форму, окончательную иерархизации по критерию агрессивности, возникающую как логический результат “отбора приспособленных” с подавлением “менее приспособленных” (а для охлотизированного демоса - как результат переориентации на агрессивных доминантов с иерархизацией по “животному” типу). Причем в эту компанию “союзников” попадают и более-менее нормальные люди, примкнувшие к “обобществителям” в силу неприемлемости противной стороны, и часть бывших соратников “обобществителей” по борьбе с предыдущим режимом (изначально воюющих именно против возможной реставрации и именно как союзники, и, притом, имеющих в своих рядах и своих экс-одаренных “мстителей”, и значительное число более-менее нормальных людей, чей инстинкт не позволяет им принять идеологию и тем более практику “единой собственности”).
Следовательно, по окончании “гражданской войны” в обществе должно быть большое количество низовой выраженно агрессивной черни (“уголовный элемент”), должен быть достаточно широкий спектр организованных “союзников” (от явно бандитских группировок с политическими лозунгами до действительно преследующих неэгоистические цели вооруженных групп), и, наконец, должно быть большое количество связанных с сельскими жителями и состоящих из них отрядов самообороны (часть которых также имеет либо бандитскую, либо политическую направленность). Соответственно, те же вкрапления должны присутствовать и в самой иерархии обобществителей, - от очень незначительного количества близко ориентированных бывших соратников до вполне ощутимого присутствия уголовных и полууголовных элементов. Наибольшим препятствием для установления антинормативного алгоритма являются именно организованные бывшие соратники, не приемлющие этот алгоритм и притом имеющие и готовность, и возможность отстаивать свои убеждения - первое связано с тем, что среди этих соратников, не приемлющих ни прежнюю охлократию, ни новую гиперохлократию, по определению много нормальных людей, второе - с наличием у них опоры среди населения, к остаткам человеческого инстинкта которого они апеллируют, получая некоторый отклик (причем среднеохлотизированный, т.е. работоспособный, сельский демос сам является противником “обобществления”). Впрочем, здесь мы также вправе не вдаваться в детали, тем более что в России — и, возможно, так и должно быть - эти соратники были уничтожены “обобществителями” еще до окончания гражданской войны, а оставшиеся сражались, в основном, против “обобществителей”, пытаясь создать третью силу. В любом случае они не имеют перспектив в сильно охлотизированном обществе, и если доживают в качестве союзников до конца гражданской войны, то хотя и являются самыми боеспособными противниками иерархии, неизбежно должны проиграть демагогам, апеллирующим к примитивным эгоистическим интересам черни (и притом - в силу сходства устремлений - хорошо понимающим эти интересы и безошибочно их использующим).
Самым незначительным препятствием является “уголовный элемент” и всякого рода полубандитские формирования. Вариации с очень сильной врожденной агрессивностью по определению составляют там незначительное меньшинство, большинство же состоит из врожденно (или, в основном, приобретенно) умеренноагрессивных (“трусливых”) вариаций, самоподавляющихся при явной угрозе наказания, а потому склонных предпочесть такой компромиссный алгоритм, при котором частично сохраняются возможности реализации агрессивных устремлений, а данная угроза отсутствует. Отсюда следует, что в условиях строящейся гиперохлократии, которая как раз и есть абсолютно агрессивный алгоритм, обеспечивающий охлосу возможность безнаказанного изъятия и полного подавления вида хомо сапиенс (или, если воспользоваться обиходной терминологией - абсолютная система организованной преступности), рядовая масса “уголовно-бандитского элемента” легко дисциплинируется и даже включается в отдельные, соответствующие склонностям, участки единого алгоритма (а таковых в этом алгоритме множество - достаточно вспомнить, что “единая собственность” может существовать лишь как тотальное принуждение, требующее огромного контрольно-репрессивного аппарата). Причем на первом этапе дисциплинирования, который по времени совпадает с моментом, когда гиперохлократическая иерархия еще не разрослась до размеров всего государства и большая часть населения и его деятельности не входит в единый алгоритм (вследствие чего, с одной стороны, мест в репрессивных органах хватает не всем, а с другой - значительная часть обычной “уличной преступности” вообще не является изъятием у этого алгоритма и его иерархии), масса трусливо-агрессивного “уголовного элемента” естественным образом привязывается к новому алгоритму, поскольку помогает ему и, соответственно, получает от него льготы по тем видам агрессивных проявлений, которые не противоречат или прямо помогают “обобществленцам”, поскольку прямо направлены на подавление у населения остатков человеческого инстинкта (таковы, например, акты, часто обозначаемые как “преступления против достоинства личности” - издевательства, изнасилования и т.д. - острота переживания которых жертвами и свидетелями прямо пропорциональна степени нормальности,- мы уже рассматривали тот факт, что чем развитей инстинкт эффективности, тем острее воспринимаются акты агрессии и невозможность им помешать, и что тем более это касается актов изъятия в нематериальной форме, восприятие которых - как с точки зрения интенсивности, так и с точки зрения номенклатуры - является видовой и подвидовой характеристикой). Мы помним эту зависимость - взаимостимулирование поступков одного знака - и здесь она проявляется, чтобы не брать менее явные аспекты, уже в том, что постоянное столкновение с ненаказуемыми актами агрессии является мощнейшим средством охлотизации большинства или стрессового самоподавления тех, кто не в состоянии прямо охлотизироваться (не касаясь всего разнообразия форм - от перехода на модель “месть обществу” до самоубийства - отметим, что естественной для среднеохлотизированного демоса реакцией является тяга к “сильной руке”, что в данных условиях равносильно втягиванию в гиперохлократический алгоритм).
Отметим также, что условием реализации этой зависимости в данной ее форме является невозможность адекватной индивидуальной защитной реакции (что, кстати, в принципе является условием существования антинормативного алгоритма - и потому, что без подавления защитной реакции населения он не может установиться и будет находиться в состоянии перманентной “гражданской войны”, и потому, что подавление защитной реакции есть первая стадия охлотизации врожденно нормальных индивидов, превращающая их в кадры для этого алгоритма). Отсюда следует, что важнейшим направлением “внутренней политики” является изъятие у населения оружия (что в охлотизированной стране - а в иной это и немыслимо, - где у большей части населения защитная реакция итак ослаблена или подавлена, легче всего осуществимо именно под лозунгом борьбы с преступностью), а также неукоснительное проведение различных мер по подавлению любых проявлений нормальной защитной реакции (вплоть до законодательного запрета самообороны), и мер по обеспечению льгот для упомянутой категории преступлений и для той части преступников, которые уже вовлечены в алгоритм.
Впрочем, юридическое неравноправие по критерию вовлеченности в алгоритм (а в более общем смысле - по критерию степени принадлежности к охлосу, т.е. степени не принадлежности к виду «человек разумный») есть лишь внешнее формальное проявление сути данного алгоритма и потому должно охватывать все сферы деятельности (избирательные права, право на получение образования и т.д.), одновременно выполняя и функцию инструмента охлотизации. Разумеется, совсем не обязательно, чтобы конкретные законодательные меры были именно таковы, какими они были в советской истории (мы, напомню, везде исходим из предположения, что исторические факты, в целом, известны каждому, кто ими интересовался, и что для более детального ознакомления всегда можно обратиться к старым редакциям Уголовного кодекса, постановлениям, декретам и т.д.).
Обязательным остается лишь приблизительная номенклатура и направленность этих мер, а также, конечно - логика их дальнейшего видоизменения. По мере распространения и утверждения антинормативного алгоритма происходит ужесточение наказаний, а после его полной победы - замена формального неравноправия неформальным. Не касаясь пока других корней первого процесса и рассматривая его лишь применительно к, если можно так выразиться, льготным видам преступлений “против личности”, заметим, что при вовлечении в гиперохлократический алгоритм все более широких слоев населения любые преступления (даже особо помогающие подавлению человеческого инстинкта) начинают в той или иной степени задевать сам алгоритм - и потому, что неконтролируемая индивидуальная агрессия в принципе противоречит смыслу алгоритма, поскольку она является конкурирующим изъятием помимо алгоритма, и, тем самым, вопреки ему, а значит, может допускаться лишь в тех зонах, которые еще не вошли в алгоритм, и потому, что по мере сужения неохваченного алгоритмом сектора в число объектов преступлений начинают попадать индивиды уже находящиеся в алгоритме, т.е - даже если говорить о не входящих в иерархию - являющиеся, как, впрочем, и каждый из членов иерархии, государственным имуществом, порчей которого становится акт низовой индивидуальной агрессии. Что касается процесса перехода формальных мер в неформальные, то он связан с тем, что после распространения антинормативного алгоритма на всю деятельность всего населения с полным подавлением у населения человеческого инстинкта и защитной реакции юридическое неравноправие теряет свой смысл, поскольку выполняется автоматически вне зависимости от того, что формально провозглашается - последнее просто никого не интересует, поскольку все поступают так, как от них требует алгоритм и его высшие иерархи (иное просто никому не приходит в голову, а если и приходит, то тут же вытесняется страхом и пониманием невозможности поступать не так, как требуется).
Еще одно важнейшее направление построения антинормативного алгоритма также связано с необходимостью непрерывно подавлять непрерывно же возобновляющиеся ростки человеческого инстинкта. Если при рассмотрении принципиальной идеализированной схемы государства единой собственности эту необходимость - добиваться заранее запланированной реакции на каждое действие государства, добиваться полного подчинения каждого поступка каждого индивида нуждам единого алгоритма, т.е. добиваться полной обезличенности и, соответственно, полной одинаковости и стыкуемости с требованиями единой собственности всех внутренних стимулов, эмоций, потребностей и т.д. каждого индивида, государственно формируя структуру обезличенной личности - мы вывели из условия возможности единой собственности, то в реальности сюда добавляется и условие возможности процветания охлоса, инстинктивно им понимаемое и на подсознательном уровне вызывающее реакцию отторжения по отношению ко всему, что может это условие нарушить. Иначе говоря, мы опять же учтем, что речь не идет о какой-то хитроумно продуманной и глубоко просчитанной системе мер (по “воспитанию подрастающего поколения в духе преданности идеалам” и “формированию личности нового человека”) - речь, как и выше, применительно к другим аспектам деятельности, может идти лишь о простых рефлекторных реакциях на внешние раздражители, складывающиеся в единый вектор общих интересов охлоса.
А такими раздражителями является все, что инстинктивно ощущается как несоответствующее вектору поголовной охлотизации, т.е. как проявление видового алгоритма хомо сапиенс. Отсюда неизбежно вытекает запрет нормальных межличностных и семейных отношений, запрет получения материала для развития личности, средств для личностного самосохранения (собственно, многие из упомянутых юридических и экономических мер также выполняют эту функцию, - все меры охлотизации складываются, как мы не раз говорили, во взаимостимулирующую и взаимодополняющую систему просто потому, что все служат вектору агрессии, так что мы группируем эти меры по критерию их функций, выделяя такие функции, несколько условно). Как бы то ни было, следует признать обязательным сам факт превращения воспитания и образования в государственную функцию с соответствующей жесткой регламентацией всего процесса по единым нормативам (в конечном итоге - единая система государственных учреждений, единая методика, единая программа и т.д.). Сюда же следует включить и запрет свободного получения информации, причем - обязательно касающийся неявно выраженных алгоритмов (художественной литературы, искусства), которые, особенно на этапе “формирования личности”, имеют огромное значение для развития инстинкта эффективности (именно поэтому, например, запрещение некоторых классических авторов, снятие с репертуара некоторых классических пьес и т.д. началось в Советской России уже на самом раннем этапе, даже до запрещения “буржуазных экономистов” и “буржуазных идеологов”, - разумеется, здесь опять речь идет о чисто инстинктивной реакции охлоса, а не о сознательном расчете).
Особо важна, с этой точки зрения, такая мера, как закрытие границ и самоизоляция от относительно эффективных, более ли менее человеческих, обществ. Если выше мы выводили обязательность “железного занавеса” из необходимости удержать от бегства сколько-нибудь работоспособную часть населения (в первую очередь - предотвратить “утечку мозгов”), то применительно к населению, уже запертому внутри этих границ (и, главным образом - применительно к подрастающему поколению), данная мера является мощнейшим способом охлотизации, так как, с одной стороны, означает неотвратимость подавления, от которого некуда спрятаться, с другой - что, говоря на сленге “вождей”, архиважно - позволяет изолировать от визуального критерия эффективности социальных алгоритмов, позволяет в корне подавить сомнение в правомочности “единой собственности” (и, конечно, облегчает контроль над любой другой информацией, необходимой для развития личности).
Обязателен также курс на вмешательство в семейную и сексуальную жизнь, ее стандартизацию и подконтрольность государству. Все эти и другие свойственные “тоталитаризму” способы “нивелирования индивидуальности”, “подавления свободы личности” и т.д. неоднократно описаны, и мы не будем ни перечислять их, ни выяснять конкретный механизм воздействия каждого из них на врожденную одаренность. Мы просто еще раз напомнили действительное происхождение и смысл этих мер, являющихся неотъемлемой частью алгоритма “обобществленной собственности” и - даже если абстрагироваться от интересов власти охлоса и говорить лишь о сути алгоритма самого по себе - направленных именно на разрушение человеческого инстинкта, почему они всегда и вызывали у нормальных людей именно инстинктивное отвращение, воспринимались как нечто такое, “антигуманность”, “противоестественность”, “унизительность” чего понятна без доказательств (вряд ли надо доказывать, например, что “освобождение женщин” и их превращение “в равноправных тружениц”, и обе формы насаждавшегося государством типа сексуальных взаимоотношений - и “комсомолка не должна отказывать товарищам” на этапе строительства алгоритма, и “у нас секса нет” с завышением брачного возраста до 18 лет после распространения алгоритма на все общество - одинаково противоестественны и различаются лишь по механизму действия). Тем более нет смысла специально останавливаться на еще более явных способах подавления (требования доносить на родных, обязанность отчитываться за “моральный облик” и т.д.). Об откровенно полицейских мерах контроля за “благонадежностью” также говорить незачем. Мы лишь еще раз констатируем общий казарменный характер воспитания, образования, труда и быта, проистекающий из требований “единой собственности”, и усиленный инстинктивной ненавистью охлоса ко всем нормальным человеческим проявлениям.
Следует, наверное, добавить, что значительная часть мер изначально предполагает либо половинчатость, либо даже двойные стандарты применения. Так, например, обязателен запрет алкоголя и наркотиков, поскольку они блокируют чувство страха, дают ощущение уверенности и силы (а наркотики, что особенно опасно, еще и стимулируют творческую деятельность - у того, конечно, кто к ней способен, - а у запредельных вариаций при определенных условиях стимулируют индивидуальную недисциплинированную агрессию). Но если запрет наркотиков более несомненен (хотя и здесь далеко не все однозначно - например, у большей части демоса наркотики повышают внушаемость), то запрет алкоголя должен смениться в итоге лишь ограничением, попытками регламентации его применения, поскольку алкоголь полезен и отчасти незаменим в силу того, что он оглупляет и является, тем самым, средством охлотизации (его использование как антидепрессанта, “отдушины”, также помогает охлотизации при условии, что существует определенный регламент, не позволяющий использовать алкоголь для личностного самосохранения - мы не рассматриваем все подробности и сложности, проистекающие, главным образом из того, что различные стимуляторы по-разному действуют на представителей разных подвидов).
Весь этот комплекс мер разрастается и, как правило, ужесточается вместе с разрастанием антинормативного алгоритма, достигая максимума сразу после его полной победы (впоследствии, как мы говорили, они отчасти ослабляются и начинают реализовываться в большей степени неформальным образом). Параллельно (а, точнее - взаимозависимо с ними и с разрастанием алгоритма) должен проходить процесс сверхцентрализации и дисциплинирования иерархии, стремящийся исключить из иерархии любую неконтролируемую индивидуальную агрессию. В сущности, это есть уже описанный нами процесс делегирования полномочий верховному иерарху, вытекающий из принципа единой собственности, но теперь эти полномочия становятся не абстрактно полномочиями по управлению единой собственностью, а вполне определенными полномочиями на управление коллективным изъятием и на индивидуальную агрессию.
Мы уже говорили, что строжайшая иерархизация по критерию агрессивности есть единственно возможный способ иерархизации запредельных вариаций. Не касаясь пока принципиального направления изменения состава иерархии (в полной мере это изменение - вытеснение выражено агрессивных вариаций охлотизированным демосом - произойдет уже после установления антинормативного алгоритма в процессе его мутации), отметим, что на этапе построения жесткой иерархии происходит, с одной стороны, вытеснение слабоохлотизированного демоса, сохраняющего определенный минимум человеческого инстинкта, с другой - наиболее агрессивных запредельных вариаций. Иначе говоря, отбор идет не по критерии агрессивности в целом, а по критерию способности к определенным формам агрессии (что в целом можно охарактеризовать как способность к коллективной агрессии). Из иерархии вытесняется та агрессия, которая мешает самой иерархии, что надо полагать вполне понятным и что внешне очень напоминает (или, вернее сказать - пародирует) описания этологов, исходящих из постулата постепенной выработки ограничений на агрессию, т.е. из постулата, что желание сделать какую-нибудь гадость окружающим так и лезет из каждого живого существа, но необходимость совместного выживания заставляет вырабатывать и генетически закреплять такие программы поведения, которые направляют основную часть нехороших поступков за пределы вида, а оставшуюся превращает в ритуалы и повадки, направленные на доминирование в популяции самых приспособленных.
Впрочем, мы уже достаточно об этом говорили и можно лишь отметить, что пример иерархической борьбы охлоса как раз очень наглядно демонстрирует недостатки общепринятой точки зрения - несмотря на казалось бы полное соответствие данному мнению и индивидуальных мотивов (рвущаяся наружу из каждой особи агрессия как основа поведения) и коллективных (необходимость выработки ограничений в целях совместного выживания) и несмотря даже на сходство форм поведения. Некоторые этологи справедливо указывают на идентичность алгоритмов борьбы за власть внутри “тоталитарного государства” с “генетическими программами” иерархической борьбы различных видов приматов - образование коалиций, организация высокоранговым самцом травли соперника сплотившимися для этого низкоранговыми самцами у павианов, индивидуальное выслуживание перед доминантом путем навязчивой демонстрации готовности угадать и выполнить любое его желание у гамадрилов и т.д. Но несмотря на все это, тезис об “отставших генетических программах”, не успевших за быстрой эволюцией интеллекта, благодаря которой у слабовооруженного вида появились новые орудия реализации агрессии и т.д., здесь очевидно не выдерживает экспериментальной проверки. Например, хотя несколько павианов совместно способны забить насмерть сильного самца-претендента - и, кстати, один на один сильный способен забить слабого - этого никогда не происходит, все ограничивается запугиванием и понижением статуса, причем никто не мешает проигравшему впоследствии вновь попробовать себя в иерархической борьбе, между тем как у наших запредельных вариаций победитель, как правило, всегда стремиться довести дело до физического уничтожения возможных конкурентов даже в тех случаях, когда они уже не опасны и сами готовы отказаться от всякой борьбы. Как бы там ни было, мы должны констатировать обязательность строжайшей иерархизации по критерию способности организовывать агрессию, итогом чего становиться абсолютная передача полномочий выделившемуся по этому признаку “вождю” (как наиболее способному к изощренной, непрямолинейной агрессии) с соответствующей беспрекословной покорностью и дисциплинированностью остальных.
Разумеется, процессы, аналогичные описанным применительно к обществу в целом, в той или иной степени набирают ход и в сельском хозяйстве, подготавливая его “обобществление”, столь необходимое иерархам. Организация образцовых хозяйств (“коммун” и колхозов), получающих дотации и собирающих вокруг себя сельских люмпенов, организация сельских профсоюзов для сельских наемных работников, организация всяких “ячеек”, местных отделений правящей партии - эти меры, безусловно, необходимы вне зависимости от конкретных особенностей конкретной страны, но их значение не следует преувеличивать, поскольку собираемый и структурируемый таким путем сельский охлос не способен сыграть более значительную роль, чем роль “пятой колонны” среди огромного массива мелких сельских собственников. Основные меры - как и во всей “внутренней политике” - могут быть лишь принудительными, “запретительными”, направленными на подавление защитной реакции и остатков человеческого инстинкта.
Важнейшей, как мы говорили, мерой является изъятие у населения оружия, а по отношению к огромной массе сельского населения, имеющего и четкие общие интересы и исторический опыт “крестьянских восстаний” и навыки организации партизанской самообороны в ходе “гражданской войны”, эта мера приобретает особое значение, становясь ключевым условием “обобществления”. Разумеется, конкретные формы осуществления этой меры зависят от конкретных условий, традиций и т.д. конкретной страны (даже в пределах России в одних регионах изъятие оружия проходило достаточно мирно, в других приходилось расстреливать заложников, в третьих - подавлять целые восстания), разумеется также, что удобней всего проводить изъятие средств самообороны под лозунгом борьбы с бандитизмом и что параллельно должен идти процесс наращивания в сельской местности репрессивного аппарата под тем же лозунгом защиты мирных землепашцев и т.д. - все это анализировать незачем, поскольку нам важен сам факт закономерности подобной “внутренней политики”.
Итак, к моменту, когда алгоритм уже распространился настолько, что его конфликт с массой сельскохозяйственных производителей становится делом ближайшего будущего, иерархия имеет все средства для подавления сельских собственников - от пятой колонны и изъятия оружия до разросшейся и вобравшей в себя низовую агрессивную чернь системы репрессивных органов, ужесточившегося законодательства, централизации самой иерархии, запуганного и охлотизированного городского населения и т.д. Необходимость так называемой коллективизации как следствия перехода всей промышленности в антиэффективную “единую собственность” мы уже рассматривали (ее, кстати, можно строго вывести - в зависимости от выделяемого аспекта - и просто из требования расширения зоны эксплуатации, о котором мы говорили применительно к понятию экспансии, и вообще из принципиального условия антинормативного алгоритма в его абстрактно чистом виде, и из биологического способа существования запредельных вариаций, и из факта их разрастания с соответствующей необходимостью предоставления новых зон эксплуатации во избежании всплеска агрессии как вокруг иерархии, так и внутри ее, т.е. перераспределения уже изъятого иерархией, - все это одно и то же).
Конкретные ее формы, повторюсь, обсуждать незачем (хотя и они должны быть приблизительно одинаковы вне зависимости от местных условий - просто потому, что номенклатура возможных способов организации “обобществления” ограничена, и хотя профессиональные историки до сих пор жалуются на затрудненность доступа к большей части архивного материала или его утрату - что, впрочем, касается не только коллективизации - основная канва исторических событий известна, и, напомню, мы сразу исходим из того, что каждый может сам сопоставить факты и предлагаемую схему причинно-следственных связей). Единственная любопытная закономерность, которая заслуживает быть отмеченной применительно к средствам подавления, заключается в том, что коллективизация должна стать переломным моментом изменения структуры армии, которая также имеет некоторые обязательные этапы формирования, отражающие функции армии в гиперохлократическом государстве и логику перемен в нем. На первом этапе армия должна быть фактически наемной, поскольку иное противоречит курсу на обезоруживание и подавление населения, но после полной победы гиперохлократии с распространением антинормативного алгоритма на все общество иерархия должна стремиться ввести всеобщую воинскую повинность, которая является незаменимым средством разрушения личности. Однако в полной мере всеобщая повинность может быть введена только после коллективизации, хотя, конечно же, пришедшие к власти запредельные вариации неизбежно пытаются расширить зону принудительного призыва в армию и постепенно ее расширяют (чему способствует экспансия в примыкающие отсталые территории с соответствующей возможностью перемещать в рамках принудительной армейской службы представителей одного этноса на территорию другого и наоборот, отрывая от своих корней и эмоционально облегчая им участие в эксцессах и подавлении этнически и культурно чуждого населения). Причем существует еще один очень важный фактор перестройки армии после победы над сельским населением. Точнее сказать, этот фактор был важен и раньше, но до полной победы антинормативного алгоритма не мог себя проявить. Мы коснемся этого ниже, когда будем рассматривать перегруппировку внутри иерархии.
Само же обобществление мелких сельскохозяйственных производителей означает, одновременно, и полную победу, высшую точку расцвета гиперохлократии, и начало ее быстрого разрушения (именно поэтому мы и посвятили столько места периоду формирования антинормативного алгоритма - остальная траектория его мутации представляет собой лишь легко прогнозируемое развитие тех же апорий). Причем абсолютная нежизнеспособность данной социальной системы очень хорошо иллюстрируется тем фактом, что несмотря на все усилия правящей черни, несмотря на все ее агрессивные устремления, антинормативный алгоритм даже в своей высшей точке уже является мутантным - он, при всей его “тоталитарности”, все равно не может дотянуться до описанного нами абсолютно принудительного государства единой собственности в чистом виде, обязанного контролировать каждый поступок каждого гражданина, и несмотря на поголовную охлотизацию и полную оккупацию социальной иерархии самой отъявленной чернью она, при всех известных ее “преступлениях против человечества”, все равно не может полностью потворствовать своим внутренним импульсам и вынуждена пресекать крайние формы их проявления, иерархизуясь не по критерию безудержной агрессии, а по критерию соответствия определенным стандартам агрессии.
Если суммировать состояние гиперохлократического алгоритма в его высшей точке, то следует признать, что он одним рывком перешел от балансирования в районе нулевой отметки, обеспечивавшегося возможностью изъятия у имевших некоторую положительную эффективность массы мелких собственников, к лавинообразному падению за эту отметку. Здесь нам уже чем дальше тем труднее будет рассуждать о некотором усредненном государстве без оглядки на советскую специфику, поскольку усредненное государство, не обладающее такими гигантскими природными и демографическими ресурсами, вряд ли могло бы продержаться более нескольких лет (впрочем, мы уже косвенно отмечали, что для самостоятельного установления гиперохлократии в принципе необходима хорошая обеспеченность ресурсами, иначе режим вынужден будет прибегнуть к открытой внешней экспансии и, вероятнее всего, погибнет еще в процессе формирования - возьмем пример национал-социалистической Германии, где антинормативный алгоритм вынужденно начал формироваться именно в мутантной форме и все равно так и не сформировался окончательно). Иначе говоря, хотя дальнейшая траектория гиперохлократии строго вытекает из рассмотренных нами закономерностей, она неотделима от советской специфики в том смысле, что именно эта специфика вообще сделала возможной и установление антинормативного алгоритма, и наличие у него какой-то более-менее выраженной длительной траектории, отличающейся от прямолинейного обвала.
Еще раз вспомним основные характеристики гиперохлократического алгоритма в его реально возможном виде и вытекающие отсюда апории. После того, как в “единую собственность” перешло все общество, эффективность любого имеющегося алгоритма может и должна только падать (до того часть алгоритмов - из числа тех, которые находились в частной собственности - могли поддерживать и даже в отдельных случаях повышать свою эффективность, компенсируя падение эффективности алгоритмов, находившихся в обобществленной собственности). Теперь единственным средством компенсации становится постоянный приток новых алгоритмов извне, т.е. постоянная замена внедренных импортных достижений новыми. Пусть любая новая технология внедряется с эффективностью ниже проектной, но именно в момент внедрения ее эффективность наиболее близка к проектной, а затем начинает все сильнее от нее отклоняться. Соответственно, в этот отрезок времени данное производство все более отстает от своих иностранных аналогов (прототипов, правильнее сказать). Но как только в жизнеспособном обществе появляется более эффективный аналог этой технологии и его удается заполучить, эффективность данного производства опять подскакивает и т.д. Однако - даже не касаясь пока скрытого здесь подвоха - мы сразу можем сказать, что для такого способа выживания нужны огромные экспортные ресурсы, которых не могут дать продукты, производимые с помощью импортных технологий (поскольку даже в момент внедрения они уже уступают прототипам, т.е. изначально неконкурентоспособны на внешнем рынке). Соответственно, речь может идти только о пригодных для экспорта сырьевых ресурсах, эффективность добычи которых падает в соответствии с той же закономерностью.
Повторюсь, что мы не всматриваемся сейчас в эту апорию более пристально, поскольку для того этапа антинормативного алгоритма, о котором мы говорим (для этапа наивысшего расцвета, когда антинормативный алгоритм наконец распространился на все общество), достаточно, что эта апория существует, неявно задавая дальнейшее направление и всему алгоритму, и конкретным действиям высшего иерарха (неявно, поскольку неосознанно, разумеется).
Что должно осознаваться - так это затрудненность экспорта сырья. Выше мы назвали два фактора - отношение потенциальных импортеров и мировые цены. Попробуем пояснить механизм их действия. Вполне понятно, с одной стороны, что цена на мировом рынке складывается (если абстрагироваться от всяких силовых воздействий) исходя из того энергоэквивалента, который дает данное сырье в странах-потребителях (в виде готовой продукции, в виде извлекаемой из сырья энергии для производственных и бытовых нужд и т.д.) и из эффективности переработки в данных странах этого сырья и из эффективности его добычи в тех местах, где оно добывается. Иначе говоря, если не вдаваться в “экономические” детали, простейшая схема выглядит так. Производитель сырья включается в те производственные алгоритмы эффективных обществ, в которых применяется это сырье, получая свою долю произведенного этими алгоритмами энергоэквивалента в расчете на единицу энергозатрат. (Это обстоятельство работает, разумеется, на повышение цены единицы сырья - почему могут жить припеваючи, например, дикари, добывающие для развитого общества нефть, из которой сами они могли бы разве что делать факелы для ритуальных плясок). Но более существенное влияние на стоимость единицы сырья оказывает эффективность его добычи - сколько энергозатрат требуется в расчете на каждую добытую тонну, баррель и т.д.
Мы здесь избегаем, повторюсь, строгого рассмотрения (при желании читатель может возвратиться к “экономическому” разделу и самостоятельно додумать влияние тех или иных факторов на “выравнивающее” соотношение). Но можно полагать понятным, что чем больше тонн, баррелей и т.д. добывается с данной энергозатратой (как в виде трудозатрат на добычу, так и виде затрат на оборудование, технологию, организацию и т.д., произведенных в денежной форме), тем выше коэффициент энергобаланса и меньше стоимость единицы сырья (повторюсь, что мы рассуждаем не строго, в обиходных понятиях, в которых можно интерпретировать так: чем выше “производительность труда”, тем ниже цена единицы; при неизменном энергоэквиваленте единицы товара это вполне верно - напомню, что Маркс, формулируя этот закон, как раз и исходил из неизменности энергоэквивалента, т.е. из его отсутствия).
Разумеется, “производительность” должна - при отсутствии силовых воздействий - определяться эффективностью стран-потребителей. Если в Техасе нефть добывается на самом современном оборудовании и при самой современной организацией труда, то бедуины, черпающие ее бурдюками - даже если нефти у них целые озера - не могут обеспечить нужную производительность, а при ее отсутствии, делающем нефть дорогой, - достаточный объем продажи, позволяющий повлиять на цену. Разумеется также, что подобная гипотетическая ситуация бедуина с бурдюком на практике невозможна, поскольку даже платя втридорога за аренду - точнее, оплачивая всякие бакшиши и т.д. - развитые страны могут организовать достаточно эффективную разработку месторождений на отсталых территориях, царьки которых будут только рады этому, получая свою долю. Учтем также, что при неизбежной разнице в уровнях развития (а правильнее - до появления гиперохлократии, влияние которой мы рассмотрим дальше, а пока ничего не объясняя, сошлемся на исторические факты) ситуация в странах-экспортерах диктуется развитыми странами, зачастую превращающими отсталые территории в так называемые колонии (не разбирая исторические корни этого процесса, скажем, что на рассматриваемом этапе как бы ни было невыгодно содержание колоний, оно неизбежно, во-первых, для налаживания в них эффективного производства сырья, и, во-вторых, для отражения попыток агрессивных охлотизированных стран промежуточного уровня развития установить контроль над территориями с экспортными сырьевыми ресурсами с целью выкачивания барышей из эффективных стран).
Таким образом, если гиперохлократия попыталась бы на этом этапе использовать масштабный сырьевой экспорт для поддержания падающей эффективности, то она оказалась бы в положении бедуинов с бурдюками. Организовать добычу сырья с той же эффективностью, что и развитые страны, гиперохлократия не может. Напротив, эффективность добычи могла быть сравнима в момент запуска предприятий в процессе “индустриализации”, но с тех пор неуклонно падает. Соответственно, международная цена кажется невыгодной, “заниженной”, поскольку даже при отсутствии внутреннего критерия эффективности не может не ощущаться необходимость тратить все больше рабов и средств на содержание надсмотрщиков для получения единицы экспортной выручки.
Что же касается реакции потенциальных импортеров, то мало того, что они не заинтересованы в покупке сырья у нового непредсказуемого поставщика, нарушающего сложившуюся конъюнктуру, но и в целом не могут инстинктивно не испытывать к нему неприязни как по общеморальным причинам, так и вследствие уже замеченных за данным поставщиком неблаговидных поступков, жульничества и т.д. (причем, как мы говорили, стимулирование охлоса, “подрывная деятельность” в развитых странах уже сама по себе вызывает там определенную реакцию). Но самое главное, что к этому моменту уже существует устоявшаяся структура связей, полностью удовлетворяющая развитые страны и покрывающая их потребности.
Плюс к тому, гиперохлократия вообще не имеет на данном этапе значительного количества экспортных ресурсов, поскольку добывающая промышленность все еще находится в процессе построения, а основную массу добываемого сырья поглощает огромная, построенная для завоевания всей территории страны военно-“тяжелая” промышленность, эффективность которой также постоянно падает и, соответственно - возрастает ресурсоемкость. Отдельные экспортные поставки (как сырья, так и отнятого у крестьян хлеба), вынужденно проводящиеся, как правило, по демпинговым ценам (что также вызывает ответную реакцию) погоды не делают, обогащая лишь посредников (всяких “больших друзей СССР” и т.д.).
Ситуация здесь остается неизменной с первых шагов строительства гиперохлократии с ее заклинаниями о “прорыве экономической блокады”. Для кардинальных перемен нужны кардинальные перемены в мире - нарастание нестабильности, нарушение сложившихся международных связей, повышение уровня страха - все то, что легче всего достигается в результате большого военного конфликта, автоматически приводит к росту цен на сырье и позволяет вклиниться крупному неэффективному экспортеру. Лишь после этого – и, конечно, при условии построения достаточного объема добывающих мощностей - у гиперохлократии появится возможность перейти на интенсивный (точнее - псевдоинтенсивный) путь развития - получать в обмен на сырье все новые и новые порции оборудования и технологий, заменяя ими устаревающие (а главное - быстро разбалансирующиеся и начинающие работать с отрицательной эффективностью) производственные алгоритмы (в том числе - и для самой добывающей промышленности). Пока же эффективность запущенной промышленности и обобществленного сельского хозяйства неуклонно падает, а внутренних ресурсов для сдерживания обвала попросту нет.
Действительно, если мы спросим, какие инструменты решения (или, лучше сказать, затягивания) этой проблемы существуют у гиперохлократии в момент ее полной победы, то сразу выяснится, что тут просто не до каких-то скрытых сложностей, поскольку сам процесс установления антинормативного алгоритма автоматически лишил победивший охлос почти всех средств воздействия на ситуацию, не оставив выбора дальнейшей “политической линии”.
Уже по мере построения промышленности и, тем более, после ее полного “обобществления”, отношения именно с жизнеспособными обществами (потенциальными покупателями сырья и поставщиками готовой продукции) должны быть окончательно испорчены. О самой очевидной причине этого мы уже упоминали. Нехватка экспортных ресурсов плюс приоритет “обобществления” всей имеющейся собственности заставляли использовать для построения единой государственной промышленности различные жульнические способы во взаимоотношениях с редкими иностранными инвесторами и подкуп наиболее сговорчивых из них для проведения сомнительных внешнеторговых операций. Но даже это не столь важно, как разросшийся и возведенный в ранг приоритетного направления внешнеполитической деятельности промышленный и военный шпионаж, стимулирование “агентов влияния” и местной низовой черни (включая и часть откровенного криминала, связь с которым местных “политических” агентов неизбежна просто даже как с наемниками и союзниками в противостоянии правоохранительной системе, а возможна и как с деловыми партнерами). Причем, к моменту установления гиперохлократического алгоритма эти тенденции должны проявляться не просто с размахом, но и вполне откровенно, не слишком осторожничая, поскольку примитивность нацеленного на изъятие мышления такова даже у “интеллектуальных” запредельных вариаций, что не позволяет оценивать ситуацию иначе как свою окончательную победу с безоблачной перспективой дальнейшего процветания. То есть, правильнее сказать - агрессивное мышление вообще исключает возможность осмысливать любую ситуацию, тем более - ситуацию победную, иначе как с точки зрения ближайшей перспективы изъятия, которая должна выглядеть линейной функцией наличия принудительных средств удержания власти, - ведь паразитические вариации по определению рассматривают мир как межвидовую борьбу, воспринимая “эксплуатацию”, существование за чужой счет как естественную и не подвергаемую сомнению основу миропорядка, согласно которой все отношения строятся принудительно и “более приспособленный” подавляет “менее приспособленного” (и чем сильнее подавляет, тем он жизнеспособней, тем выше уровень его процветания, - в этом смысле надо согласиться, что основные положения марксовой теории “прибавочной стоимости” могут - пусть и в примитивизированной форме - искренне разделяться интеллектуальным охлосом).
Иначе говоря, с момента установления антинормативного алгоритма неизбежен период внешней конфронтации, во многом стимулируемой поведением иерархии, которая склонна рассматривать гиперохлократический алгоритм как вполне теперь самодостаточный, т.е. отныне нуждающийся в соседях только как в объектах прямого изъятия (тем более, что способов «наладить взаимодействие» все равно на данном этапе нет). С другой стороны, кроме реакции - в первую очередь так называемых деловых кругов и государственных структур - на конкретные проявления агрессии (реакции сходной вне зависимости от видовой и подвидовой принадлежности тех или иных представителей бизнеса и государства), существует и инстинктивная реакция на присутствие охлоса вообще, скорреллированная именно со степенью индивидуальной одаренности. Ситуация здесь с самого начала, т.е. с момента прихода “обобществленцев” к власти, должна в своей основе повторять обрисованную выше ситуацию накануне их прихода к власти. Вряд ли может быть иначе, поскольку все общества взаимосвязаны, во всех в большей или меньшей степени существуют аналогичные проблемы и тенденции, а отношение к идеологии обобществления, податливость к демагогии “обобществленцев”, восприятие их действий и т.д. зависит и от степени индивидуальной одаренности, и от личного опыта, т. е. от степени охлотизации данного общества.
Гиперохлократия может установиться лишь в очень охлотизированных периферийных обществах, но рядом находятся общества полупериферийные и также весьма охлотизированные, лишь минимально жизнеспособные, со своими накопившимися проблемами и шлейфом своего исторического опыта. В таких обществах появление по соседству гиперохлократии вызывает обостренный интерес и увеличивает внутреннюю “социальную напряженность” (где, напомню, нет четкой пограничной линии, т.е. и среди сторонников “обобществленцев”, а тем более - среди абстрактно сочувствующих, немало достаточно нормальных людей, и среди противников немало черни из числа имеющих “собственность” и хороший социальный статус - мы обсуждали это применительно к расстановке сил на предреволюционном этапе и здесь необходимо подчеркнуть, что если до появления режима “обобществленцев” немало одаренных индивидов им в той или иной степени могут абстрактно сочувствовать в силу своей склонности к идеалам братства и лишь по мере наблюдения обобществленцев в действии становятся их противниками, то в данной ситуации, когда о деятельности обобществленцев можно судить лишь опосредованно и с изначальной поправкой на возможную недостоверность любых сведений, когда издалека доходят противоречивые сообщения, обрывочные факты, которые подменяют личный опыт и без учета контекста и знания национальной специфики могут интерпретироваться произвольно, да еще с наложением своего национального контекста и т.д., это неизбежно в той или иной степени дезориентирует человеческий инстинкт, так что восприимчивость даже вполне нормальных и даже весьма одаренных индивидов к пропагандистским трюкам “обобществленцев” поначалу может быть высока, затягивая процесс нормальной инстинктивной ориентации и угрожая плавно перерасти в процесс охлотизации, что с некоторыми и происходит ).
Причем, как мы говорили, такие общества естественным образом выполняют функцию посредников, проводников наладки взаимодействия с более жизнеспособными и менее охлотизированными обществами, где появление режима “обобществленцев” не должно, по логике, вызывать всплеска напряженности и в целом должно восприниматься, скорее, выжидательно-настороженно всеми слоями общества, а реакция на действия этого режима - точнее, на поступающую информацию - должна быть более монолитной, хотя, наверное, несколько вялой (эти соображения, опять же, основываются не на исторических фактах - хотя и согласуются с ними - а именно на предположении относительной нормальности большинства населения, что, с одной стороны, означает неодобрительное отношение к крайностям идеологии “единой собственности” составляющего это большинство слабоохлотизированного, достаточно нормального демоса, склонного ориентироваться на тех, кто пытается осуществить идеалы равенства не в ущерб моральным ценностям, с другой - отрицательный имидж свергнутого “прогнившего режима”, что само по себе заставляет терпимо отнестись к новой власти до получения несомненных доказательств ее агрессивности, каковыми не могут служить даже сообщения о репрессиях в отношении связанных с предыдущим режимом лиц). Зато, если в промежуточных обществах расстановка симпатий практически не должна меняться и по мере того, как расползающийся антинормативный алгоритм проявляет себя вполне однозначно (поскольку симпатии здесь проистекают либо из высокой охлотизации, либо из антипатии к этой охлотизации - из того опыта жизни в охлотизированном обществе, о дезориентирующем влиянии которого мы говорили), то в жизнеспособных обществах настроение должно меняться более однозначно, плавно переходя от выжидательного к настороженному или к почти что враждебному.
Гиперохлократия начинает инстинктивно восприниматься как нечто, представляющее прямую угрозу жизнеспособности данного общества. Впрочем, для проявления этой реакции в полной мере - как ощущения постоянно и рядом присутствующего источника всеобъемлющего изъятия - необходим более тесный контакт, более интенсивные “нормальные политические и экономические отношения”, к которым гиперохлократия будет стремится позже, на следующем этапе своей мутации. Пока же неявная экспансия сводится, в основном, к стимулированию охлократических и охлотизационных тенденций с соответствующим ростом социальной напряженности в промежуточных обществах, затрагивая более нормальные общества лишь опосредованно и гораздо слабее. Поэтому неприемлемость гиперохлократии по-настоящему ощущается лишь людьми с высоким уровнем инстинкта эффективности, имеющими большую глубину подсознательного просчета относительно нормативной морали (остро реагирующих на “присутствие зла в мире”) или теми нормальными людьми, которые по роду деятельности - например, в госструктурах - регулярно сталкиваются с гиперохлократией, в отличие от рядового обывателя, которого мало заботят “нехорошие поступки”, совершаемые где-то далеко. Но поскольку этот обыватель ориентируется на реакцию доминантов, среди которых тем больше одаренных индивидов, чем нормальней общество, то в жизнеспособных обществах совокупная реакция также должна быть негативной.
Но в целом отношения с жизнеспособными обществами не столь уж и важны, поскольку, как мы говорили, на данном этапе все равно нет возможности наладить масштабный экспорт сырья. Соответственно, победившая сверхохлократия оказывается отгороженной (и отгородившейся) от единственного источника своего выживания, и должна искать внутренний источник. Абстрактно рассуждая, можно назвать три источника: дальнейшую экспансию в слаборазвитые регионы по модели “империи”, попытку сдержать падение эффективности имеющихся алгоритмов, попытку самостоятельно внедрить новые более эффективные, используя визуальный критерий. (Мы пока не обсуждаем такой источник как попытка открытой экспансии в развитые общества по модели “орды”).
Очевидным недостатком первого источника является то, что сам по себе - при отсутствии взаимодействия с жизнеспособными обществами - он не оправдывает себя изначально, становясь убыточным еще в процессе реализации. Чем дальше географически отстоит объект экспансии, тем, во-первых, больше расходов требует организация необходимых коммуникаций, и - поскольку географическая отдаленность коррелируется с культурно-исторической - тем больше шансов встретить серьезное сопротивление.
Между тем близкие окраины, где культурно-исторические барьеры были полустерты еще до прихода “обобществленцев” и где имидж развитой цивилизации, сформированный еще предыдущим режимом, облегчал завоевание, уже и завоеваны. Остаются более далекие, со своими традициями, иным “менталитетом”, а часто и со своими уже сложившимися внешними культурными ориентирами - покровителями из числа развитых стран. Даже не касаясь возможной мощности военного противодействия, отметим, что чем дальше отстоит объект экспансии по уровню развития от каменного века, тем меньше шансов и завоевать его и получить хоть какую-нибудь прибыль от завоевания (грубо говоря, если дикарю достаточно предложить вместо каменной мотыги железный плуг, как он обрадуется пришлым богам и резко увеличит отдачу от своих полудевственных земель, что - пусть временно, до ощутимого падения эффективности дикарских колхозов - позволит ему получить новое качество жизни, даже отдавая большую часть продукции “обобществленцам”, то для общества, давно пользующегося железным плугом, даже дорогой трактор и еще более дорогое строительство сопутствующей инфраструктуры не даст без эффективного управления заметной прибавки - вполне понятно, что чем сложнее система внедряемых алгоритмов, тем больший процент ее проектной эффективности теряется при отсутствии творческой адаптации к среде в момент внедрения и невозможности постоянной сложной подстройки к флуктуациям условий). Получается, что роль империи оказывается для гиперохлократии в полном смысле слова ролью, за исполнение которой, притом, придется платить самому же актеру.
Конечно, гиперохлократия по определению обязана ухватиться за возможность экспансии (и иерархи высшего уровня и, тем более, верховный иерарх, получают от этого - от осознания себя доминантами все разрастающейся территории и принятия знаков подчинения от все большего числа низкоранговых особей – необходимый им эмоциональный допинг), но как способ самостоятельно удержать падающий коэффициент энергобаланса экспансия - и мы уже говорили об этом - непригодна.
Другое дело, что гиперохлократия обязана иметь избыточное количество вооружений, избыточную армию и избыточный аппарат спецслужб, поскольку и первое, и второе, и третье нужно не для обороны, а для подавления и устрашения. С этой точки зрения можно сказать, что затраты на само по себе завоевание и подавление - без учета затрат на построение какой-то промышленности и т.д. - при отсутствии массового партизанского сопротивления очень малы, поскольку берутся из той избыточной “военной мощи”, которая все равно простаивает и все равно требует содержания. Реальная же польза от экспансии в отсталые регионы заключается в возможности шантажировать развитые страны (что является средством навязать взаимодействие, при наличии которого и завоеванные территории могут поначалу давать какие-то доходы). Но поскольку на данном этапе взаимодействие с жизнеспособными обществами ограничено, то экспансия является чисто затратным предприятием, лишь понижающим коэффициент энергобаланса.
Второй псевдоисточник - меры по сдерживанию падения эффективности уже имеющихся технологий и изделий - не приводят ни к чему иному, кроме резкого ухудшения демографической ситуации. Мы уже достаточно подробно говорили о невозможности управлять “единой собственностью”, но лишь вскользь касались того, как ей должны пытаться управлять и к каким наглядным последствиям это должно привести. Вспомним, что на примере гипотетического изолированного государства “единой собственности” - а данный этап реально возможной гиперохлократии как раз наиболее к нему близок - мы обнаружили неизбежность массового принудительного труда с массовым же вымиранием населения.
Строго говоря, принудительность поведения в принципе, как мы выяснили, неотделима от “единой собственности”, т.е. является ее фундаментальным требованием, условием существования (в этом смысле “единая собственность” и принуждение - синонимы). Краткую принципиальную схему наращивания принудительного труда как функции антиэффективности сверхохлократической системы мы рассматривали на условном примере строительства дороги (примере, который, в общем-то, не так уж и условен). В реальных обстоятельствах «победившего социализма» принудительность поведения имеет еще два аспекта - она является условием доминирования охлоса и потребностью, естественным способом существования паразитических вариаций, которые могут повышать самооценку и получать эмоциональный допинг лишь с помощью прямого или неявного (хитрости, обмана) насилия, а не имея возможность проявить его, испытывают эмоциональный стресс. Гиперохлократия с самого начала должна строиться на принуждении и насилии, которое становится все более организованным и тотальным по мере распространения “единой собственности” на все общество.
Впрочем, до идеальной схемы абсолютного контроля над каждым поступком каждого члена общества гиперохлократии очень далеко. Идеальная схема, разумеется, не интересовалась реальными сложностями. Между тем, даже если допустить возможность абсолютной и поголовной охлотизации с абсолютно тотальной системой перекрестного контроля (первое невозможно хотя бы из-за постоянного возобновления одаренных вариаций, не говоря уж о технической нереализуемости подавления в зародыше человеческого инстинкта у каждого члена общества, второе - просто потому, что в этом случае все общество должно состоять из одного репрессивного аппарата и не заниматься ничем иным, кроме слежки друг за другом и подавления друг друга), то и при этом нереальном условии нет никаких шансов добиться полной управляемости каждого гражданина.
Апория заключается в том - и мы говорили об этом - что каждая из запредельных и высоко охлотизированных вариаций принципиально агрессивна, и не имея возможности открытого изъятия, будет осуществлять его исподволь - изображая полную покорность более сильному, втихомолку увиливать от его давления и действовать в своих интересах. Так же будет реагировать более сильный на давление еще более сильного и т.д. - в полной мере данное поведение, как мы помним, естественно для слабоагрессивных вариаций - это и есть их врожденный алгоритм, совпадающий с врожденной структурой психики - и, соответственно, для охлотизировавшихся, которые составляют большинство населения (к чему приводит противоречие между необходимостью полной охлотизации и невозможностью вести хоть какую-нибудь деятельность при поголовной охлотизации мы сейчас рассмотрим). В сущности, мы сейчас лишь иллюстрируем не раз обсуждавшуюся невозможность деятельности на основе гармонизации (“равновесия”) эгоистических интересов. Применительно к интересующему нас второму псевдоспособу отметим, что самый приближенный к полной управляемости вариант - и мы также рассматривали его - разделение всего общества на рабов и надсмотрщиков (с одинаковой, напомню, недобросовестностью и тех, и других). Вряд ли такой вариант возможен на практике, но гиперохлократия должна к нему стремиться, поскольку другого у нее нет. Если же вспомнить о “экономическом” аспекте, то он - и мы также рассматривали его вкратце - сводится к иллюзии выгодности рабства как получения прибыли за счет снижения оплаты труда до физиологического минимума.
Повторюсь, что эта иллюзия - не как логическое заблуждение, а как внутренняя уверенность - есть лишь проявление естественного способа существования запредельных вариаций (почему они - даже если их “социальное бытие” делает их противниками марксизма, что часто бывает с высокоагрессивными вариациями, не склонными к дисциплине и без крайней необходимости не желающими отказываться от индивидуального изъятия - все равно внутренне не могут осознавать окружающее иначе как в тех же понятиях “эксплуатации”, “прибавочной стоимости” и т.д., лишь интерпретируя их, по мере своих интеллектуальных возможностей, в традиционном - и всегда в той или иной степени вульгаризированном - домарксовом ключе - от “благотворности эксплуатации”, “морали господ”, “выживания сильнейшего” до “умному грех не жить за счет дураков”; можно добавить, что марксизм - также, как мы знаем, всегда вульгаризированный, с акцентом на “единую собственность” и “дисциплину” - гораздо более соответствует внутреннему мироощущению слабоогрессивных, «трусливых», вариаций и превращающемуся в них сильно охлотизированному демосу).
Иначе говоря, хотя мы и рассматриваем причинно-следственную цепочку “экономической” необходимости (т. е., как я и предупреждал, вынужденно выделяем отдельный аспект), но при рассмотрении в другом ракурсе все выглядит проще - данный псевдоспособ, т.е. стремление к использованию рабского труда, есть внутренняя потребность охлоса, диктуемая структурой его психики (восприятием другого в качестве объекта изъятия и внутренним убеждением, что каждый другой также стремится к изъятию и добровольно никто работать не захочет). Поскольку охлос подсознательно понимает экономическую деятельность как принудительный процесс, смысл которого заключается в том, что “более приспособленные” изымают у “менее приспособленных” (которые именно в силу “неприспособленности” вынуждены подчиняться и работать), и поскольку ощущение творчества, поиска новых алгоритмов, охлосу недоступно (т.е. сводится к изобретению способов увеличения изъятия, что, в основном, является действием чисто интеллектуальным - и как приложение генетических программ, и как заимствование созидательных алгоритмов с целью их адаптации для изъятия), то естественным позывом охлоса в ответ на сигнал о необходимости поднять отдачу от производства является ужесточение дисциплины и снижение оплаты труда.
Положение усугубляется тем, что в силу недоступности восприятия мира как процесса появления новых, все более сложных и эффективных алгоритмов, основным показателем успешной организации производства становится рост количества продукции на единицу заработной платы, а единственным показателем качества - снижение процента брака (и то, и другое отражает непонимание охлосом смысла и механизма созидания). Обе эти цели кажутся тем проще достижимыми с помощью указанных методов, чем проще производство, почему они представляются идеальным способом организации сельского хозяйства и добывающей промышленности (причем для последней умозрительно создается впечатление значительной экономии еще и потому, что большая часть нетронутых природных ресурсов находится в труднодоступных местах с тяжелым климатом, где наемного работника надо обеспечивать дополнительными выплатами и нормальными условиями быта).
Но в действительности труд рабов всегда менее выгоден, чем труд свободных. Это было известно еще в древности (когда, вопреки распространенному мнению, рабский труд применялся ограниченно и вынужденно - из-за нехватки свободных или их нежелания работать). Это известно даже приверженцам взгляда на древние общества как на “рабовладельческие”(в частности, так полагал Маркс, объяснявший этим гибель “рабовладельческих обществ”). Поэтому мы не будем подробно рассматривать механизм этого явления, и лишь вкратце отметим наиболее очевидное: выигрыш за счет разницы между зарплатой наемных работников и содержанием рабов съедается зарплатой надсмотрщиков и охранников, себестоимостью орудий и средств принуждения, разницей между добросовестной работой свободных и недобросовестной работой рабов.
Без выяснения деталей мы можем обойтись здесь, конечно, не потому, что мнение о низкой эффективности рабства почти общепринято (общепринятость вряд ли следует считать критерием истинности). Всякие детали здесь допустимо отбросить просто потому, что прибыль создается организатором алгоритма, а в отличие от древних обществ, где рабы были именно “говорящими орудиями”, управляемыми их хозяевами в рамках “частной собственности”, рабы в гиперохлократическом обществе входят в “единую собственность”. Причем, в данный момент нас интересует даже не сама по себе сравнительная неэффективность рабов, т.е. что использование рабов оказывается еще более неэффективно, чем использование свободных, а лишь ее определенный аспект.
Попытка получить прибыль за счет сведения оплаты труда к так называемому “физиологическому минимуму” приводит к быстрому вымиранию населения (в чем, как мы помним, заключается биологический результат агрессии и даже псевдоагрессии - подавления). Получая “физиологический минимум”, раб, во-первых, имеет дополнительные стрессовые энергопотери, во-вторых, в среднем физически не способен выполнять данную работу так же хорошо, как вольнонаемный (поскольку вольнонаемными на каждый данный вид работы становятся не по случайному признаку, а по признаку предрасположенности, т.е. наличия требуемых физических и психических качеств, что для взятых наугад в рабы по определению может быть лишь случайностью), в-третьих, раб - и сознательно и, главное, подсознательно - не способен быть столь же добросовестным, как вольнонаемный. Добавим сюда потери от недобросовестности надсмотрщиков (которые, если они сохраняют остатки инстинкта, сами выполняют свои обязанности без рвения, либо, если речь идет о выраженном охлосе, используют свое положения в ущерб производству, для тайного индивидуального изъятия в эмоциональной форме - “издевательства”, “унижения” и т.д. под любым предлогом, вносящие дополнительные помехи в организацию труда - либо даже в материальной - используя рабов в своих целях, давая поблажки за это и т.д.). Добавим затраты на надсмотрщиков за надсмотрщиками и аналогичные потери от их недобросовестности. И все эти потери должны компенсироваться за счет рабов – увеличением их количества, снижением их «физиологического минимума», роста норм выработки и т.д.
Впрочем, достаточно и того факта, что раба, получающего “физиологический минимум” и имеющего дополнительные стрессовые энергопотери, - т.е. уже одной ногой переступающего за грань этого минимума - пытаются заставить выполнять непосильную для него работу по норме, установленной из расчета пригодного к этой работе и получающего больше “минимума” вольнонаемного. При абсолютно добросовестном принуждении это означало бы, что средняя продолжительность жизни раба исчислялась бы в лучшем случае месяцами. При имеющемся недобросовестном принуждении - а недобросовестность, как мы говорили, и является единственным амортизатором гиперохлократического алгоритма - средний срок жизни может исчисляться годами, но он все равно многократно ниже даже по определению низкой продолжительности жизни основной массы населения гиперохлократии. При этом отдача от труда рабов крайне мала, что не может интуитивно не ощущаться, несмотря на формально благополучные отчеты (которыми каждый нижестоящий должен скрывать свою недобросовестность перед вышестоящим). В силу естественной реакции охлоса, требующей отвечать на затруднения увеличением принуждения, и в силу все понижающейся эффективности экономики, рабов требуется все больше - не только для “производственных” целей, но, как мы говорили на примере идеальной схемы, еще и для того, чтобы удержать имеющийся жизненный уровень “свободного” населения (которое для этого должно сокращаться, переводясь в рабы).
Это условно свободное население (например, рабочие промышленных предприятий) находится примерно в том же положении, что и официально переводимое в рабы или крепостные. Мы выяснили, что государство «единой собственности» по определению не может позволить никакое независимое поведение, а в реальном государстве абсолютной власти охлоса это требование является и условием доминирования паразитических вариаций. Соответственно, невозможен даже свободный выбор профессии, а весь режим работы должен строго контролироваться принудительными методами. И, конечно, ощущаемое падение эффективности алгоритмов должно компенсироваться ростом давления на условно свободных работников – повышением норм рабочего времени и выработки, снижением расценок, введением наказаний за «нарушение трудовой дисциплины» и т.д., что в итоге означает сведение оплаты из расчета прожиточного минимума («стоимости воспроизводства рабочей силы», как формулировал Маркс) к оплате из расчета физиологического минимума. А далее действуют все перечисленные выше факторы - дополнительные стрессовые энергопотери, физическая неспособность, в среднем, выполнять данную работу без дополнительных энергозатрат по сравнению с работником, имеющим склонность к этой работе. В сущности, отличие условно свободного работника от раба здесь заключается лишь в возможности чуть приглушить стресс после работы (хотя обычные способы такого избавления от стресса имеют достаточно побочных эффектов, не всегда способствующих продлению срока жизни).
Что касается сельского хозяйства, то неизбежность перевода его на систему крепостного труда мы обсуждали выше – и как необходимость держать сельское население в подчинении, и как невозможность при всем желании эквивалентно оплатить производимую сельхозпродукцию низкоэффективной (точнее – имеющей отрицательную эффективность) промышленной продукцией.
Таким образом, демографическая ситуация начинает быстро ухудшаться - свободное, если его можно так назвать, население массово и во все возрастающем масштабе (как мы видели на условном примере строительства дороги) переводится в рабы, которые постоянно гибнут и требуют пополнения. Добавим сюда повышенную смертность условно свободного населения под воздействием эмоционального стресса - от алкоголя, психосоматических заболеваний и т.д. (учтем, что даже при поголовной охлотизации, когда, казалось бы, агрессия должна считаться нормой, а требуемые формы поведения и сама возможность быть жертвой не воспринимаются как нечто “унизительное”, т .е. как фактор падения самооценки с соответствующими разрушительными эмоциями, - в этом случае все равно остается страх, т.е. та же застойная эмоция, тот же сигнал о невозможности преодолеть внешний вызов, являющийся тем же стимулом к самоподавлению лишь по иной модели, т.е. характерной для всех животных в межвидовых отношениях или в отношениях внутри популяции между доминантами и выраженно запредельной вариацией, - можно полагать понятным, что при гиперохлократическом алгоритме не только нормальный человек является запредельной вариацией, но, в сущности, и каждый отдельный представитель охлоса, поскольку он инстинктивно знает, что является таковым по отношению к алгоритму в целом, т.е. является таковым в восприятии всех остальных и, тем более, вышестоящих).
Добавим сюда также убыль населения в результате прямого уничтожения в процессе организации и поддержания принудительного труда и поведения (например, неизбежное уничтожение части сельскохозяйственных собственников для преодоления их сопротивления “обобществлению”, или столь же неизбежное постоянное уничтожение по случайному признаку некоторого процента граждан в назидание остальным, поскольку рассчитывать на полную покорность массы можно лишь в случае, если регулярно демонстрировать ей не столько даже следствия недостатка покорности, сколько беспомощность каждого перед существующим порядком вещей; причем здесь важна именно случайность, незаслуженность кары для каждого в отдельности, - это известно с глубокой древности и всегда использовалось: например, охоты спартиатов на илотов, децимация в римской армии и т.д.). Причем, конечно, расходы на растущую инфраструктуру принуждения, на содержание аппарата насилия все увеличиваются, становясь с какого-то момента избыточными даже по отношению к тем, которые необходимы гиперохлократии для подавления в зародыше всякого сопротивления режиму (а это означает уже не относительную, а абсолютную убыточность рабского производства). Таким образом, второй псевдоспособ может лишь чуть-чуть оттянуть полное падение жизненного уровня все уменьшающейся условно свободной части населения за счет вымирания населения в целом.
Впрочем, если говорить о гиперохлократии, то подобные перманентные репрессии имеют для нее и другое значение, и здесь мы переходим к третьему псевдоспособу, но сначала - к уже упоминавшимся процессам внутреннего отбора, протекающим как в иерархии, так и во всем обществе, которое к этому моменту неразрывно слито с иерархией.
Действительно, ведь после того, как вся “собственность” становится “единой общенародной”, различия между иерархией и остальной массой населения - во всяком случае, если говорить об условно свободном населении - стираются, поскольку все, кто входит в централизованную систему единого производства - а иных уже нет - автоматически входят и в иерархию.
Хотя при поверхностном взгляде на такое государство должно создаваться впечатление, что его население делится на три части - полностью бесправных рабов (заключенных), частично лишенных “прав человека”, угнетаемых, но лично свободных рядовых граждан и привилегированную правящую иерархию (“партийно-хозяйственную номенклатуру”, как это называлось применительно к “советской империи” и ее сателлитам), но на самом деле речь должна идти о всеобъемлющей иерархически упорядоченной системе, в которой все одинаково бесправны по отношению к ней самой и различаются лишь объемом прав в отношении других, формально или неформально нижестоящих. Причем эти объемы и связанные с ними привилегии представляют собой непрерывно взрастающую иерархическую лестницу, не подразделяющуюся на строго отграниченные уровни - иными словами, это и есть единая формально-неформальная иерархия, место каждого в которой определяется степенью соответствия выработавшемуся стандарту агрессивности.
Наверное, не надо специально пояснять, что если вся деятельность нормального общества представляет собой единую систему, где различные функции, виды деятельности, даже различные поступки и каждый из индивидов образуют неформальную иерархию по критерию их вклада в процветание общества и видовой прогресс, то в аномальном обществе, где вся деятельность управляется сверхцентрализованно и направлена на изъятие, эта иерархия, во-первых, максимально формализуется, захватывая в качестве формальной иерархии, основанной на приказе и подчинении, и ту часть деятельности, которая в нормальном обществе в принципе не связана с какими-то формальными полномочиями и независима от них. и, во-вторых, критерием продвижения в иерархии провозглашается (в иных, разумеется, терминах) и отчасти становится ( лишь отчасти - из-за принципиальной агрессивности охлоса) вклад в коллективное изъятие и расширение условий его возможности с соответствующим подавлением и регрессом материнского для запредельных вариаций вида «человек разумный». И как в норме должен автоматически вознаграждаться каждый эффективный поступок и наказываться каждый неэффективный, так в антинормативном алгоритме должен автоматически вознаграждаться каждый антиэффективный (аморальный, разрушительный) поступок и наказываться каждый эффективный (т.е. созидательный, соответствующий человеческой морали).
Конкретные механизмы - система доносительства, система должностных обязанностей с соответствующими поощрениями и наказаниями и т.д. - здесь не важны. Важно, что сама эта система представляет собой воплощение уже упомянутой апории - противоречие между необходимостью поголовной охлотизации и принципиальной нацеленностью охлоса на изъятие (а также, конечно, противоречие между необходимостью отбора по критерию агрессивности и необходимостью пресекать внутреннюю агрессию).
Пока антинормативный алгоритм еще имеет за своими пределами значительное поле для распространения, выраженно агрессивные вариации, во-первых, могут направлять свою агрессию вовне, удовлетворяя потребности за счет не входящих в алгоритм категорий населения, во-вторых, обязаны это делать в интересах индивидуального продвижения в иерархии, поскольку, пока вся иерархия в целом находится в состоянии напряженной борьбы за подчинение общества, продвижение в иерархии (согласие других принципиально агрессивных особей признать в целях собственной выгоды первенство данной особи) зависит от способности подавлять материнский вид «человек разумный», расширяя поле изъятия, что выгодно для всех членов иерархии, и, соответственно, прибавляют данной особи авторитета и сторонников (т.е. увеличивают количество тех слабоагрессивных либо выскокоагрессивных низкоинтеллектуальных особей, которые, сами не имея такого потенциала и таких способностей для расширения агрессии, связывают свои надежды с данной особью как с доминантом - лидером и организатором). Наблюдаемое на этом этапе “равновесие эгоистических устремлений” с “выработкой правил поведения, направляющих природную агрессивность особей на внешнюю среду”, казалось бы, должно порадовать правоверного этолога - каждый оказывается на своем месте, получая возможность удовлетворять свои потребности не в ущерб “общему делу” и в соответствии с индивидуальными склонностями (низкоинтеллектуальные высокоагрессивные вариации, склонные к прямому насилию, естественным образом стекаются в репрессивные органы, составляя штат рядовых сотрудников, туда же пристраиваются на более высокие посты более “интеллектуальные” вариации из числа предпочитающих изъятие в эмоциональной форме, испытывающие потребность постоянно подтверждать свою доминантность, получая от жертв доказательства их страха и покорности, а на высшие этажи иерархии - в руководители и идеологи - направляются экс-одаренные “мстители” и “интеллектуальный” охлос и т.д.).
Однако даже на первом этапе далеко не все так просто, поскольку, во-первых, значительную часть иерархии уже составляют трусливо-агрессивные вариации и деградировавший до их уровня экс-демос, притом, по мере расползания иерархии, доля слабоагрессивного охлоса возрастает. Во-вторых, у любого охлоса всегда на первом месте собственный эгоистический интерес, или, иначе говоря, всегда сохраняется принципиальная агрессивность по отношению к остальным (пусть даже у большинства она подавлена страхом перед более сильными высокоагрессивными вариациями). Тем более это относится к высокоагрессивным вариациям и к “мстящим” экс-одаренным индивидам, которые плюс к тому - в отличие от врожденных высокоагрессивных вариаций - зачастую вообще безразличны к материальным благам и мелким бытовым привилегиям, признавая лишь некий теоретически возможный максимум эмоционального изъятия, т.е. некую абсолютную власть над всем обществом (если даже не миром - это следует из самой сути данной модели охлотизации, предполагающей переход нормального желания переделать несовершенный мир в агрессивное желание отомстить ему за его несовершенство и за свои отрицательные эмоции от восприятия этого несовершенства и собственного бессилия его исправить, причем, характерное для одаренных индивидов безразличие к материальному благополучию и показным принадлежностям статуса здесь не должно исчезнуть как потому, что одним из стимулов перехода к агрессии как раз и стала присущая окружающей черни тупая примитивная жадность и готовность на все ради материальных благ, так и потому, что для индивидов, подсознательно ощущающих потерю уникального творческого статуса, любая материальная компенсация справедливо представляется мелкой, и стремление к абсолютной насильственной власти оказывается единственным заменителем утерянного высшего статуса, утерянной естественной власти, основанной на взаимовыгодном адекватном обмене эмоциями и информационными алгоритмами).
Поэтому внутренняя агрессия, борьба за власть, присутствует в иерархии даже на начальном этапе и даже несмотря на еще не определившееся положение самой иерархии. По мере завоевания иерархией общества эта борьба должна обостряться и все большая доля агрессии переноситься вовнутрь, направляясь на продвижение в иерархии (тем более, что теперь возможность индивидуального изъятия все больше определяется иерархическим статусом), и не может быть “уравновешена” не только из-за принципиально агрессивной нацеленности психики охлоса, но и из-за того, что для каждого члена иерархии его стремление к власти является, одновременно, и защитной реакцией на остальных членов иерархии. Кроме того, сам антинормативный алгоритм требует строжайшей централизации и выделения верховного иерарха (с соответствующим отсечением всех других претендентов). Это же относится и к любому значимому иерархическому месту (причем, чем оно значимей, чем выше, тем строже должно соблюдаться правило отсечения альтернативных претендентов - в одном аспекте это следует из логики алгоритма, подразумевающего паралич “единой собственности” в случае неоднозначности решений, малейшее проявление которой оказывается тем опасней, чем выше уровень управления, в другом - из логики отбора по агрессивности, предполагающей, что чем значимей место, тем более “приспособленные” особи на него претендуют, и, соответственно, тем выше накал агрессии, снизить который можно лишь уничтожением побежденных).
Но по мере расширения иерархии в ней накапливается все больше слабоагрессивного («трусливого») охлоса, боящегося индивидуально участвовать в борьбе за иерархические места и связывающего надежды на продвижение с правильным выбором конкретного агрессивного доминанта. Причем, поскольку эта масса становится для каждого претендента основным орудием достижения власти, то именно она начинает неявно диктовать условия отбора, требуя от претендентов умения ей угодить.
Соответственно, это означает, во-первых, тенденцию к падению шансов экс-одаренных “мстителей”, обычно менее склонных подстраиваться под презираемый ими по привычке охлос (не в силу самого по себе презрения, а в силу того остаточного каркаса психики, о котором мы только что говорили) и, напротив, повышение шансов “интеллектуального” охлоса, лучше понимающего чаяния большинства и не гнушающегося притворства (поскольку с точки зрения психической структуры “интеллектуальных” агрессивных вариаций притворство есть естественный способ достижения цели).
Во-вторых, это означает тенденцию к увеличению нацеленности иерархии в целом именно на материальные блага и бытовые привилегии, что характерно для слабоагрессивных вариаций и охлотизированного демоса, а также для большей части вариаций высокоагрессивных, включая и “интеллектуальные” (но мало характерно для экс-одаренных индивидов). Конечно, в полной мере эта тенденция может сказаться лишь гораздо позже, но подспудно влиять на направление мутации алгоритма и на внутрииерархический отбор она начинает сразу хотя бы уже потому, что в развернувшейся борьбе за эксклюзивные вакансии на высших уровнях иерархии дополнительные шансы приобретают те, кто готов удовлетворить жажду материальных благ и бытовых привилегий рядовых членов иерархии, и, напротив, теряют те, кому претит превращение иерархии в сброд таких же жадных и трусливых обывателей, отвращение к которым было сильнейшим стимулом “разрушить до основанья”.
А этими искренними борцами за “чистоту рядов” оказываются, опять же, экс-одаренные индивиды, приоритеты которых начинают резко расходиться с приоритетами большинства, если и склонного к “мести”, то лишь по причине банальной зависти к бывшим обладателям материальных благ и высокого социального статуса (причем, с сохранением подсознательного комплекса неполноценности по отношению к ним как к бывшим доминантам, как к сумевшим “лучше устроиться”). Учитывая, что экс-одаренные “мстители” по определению составляют верхушку иерархии обобществленцев в момент их прихода к власти (тем более, что лишь они - в силу остаточных личных качеств - способны привести к власти своих трусливо-агрессивных и не обладающих большим интеллектуальным багажом сторонников, и лишь они способны организовать удержание власти в ходе “гражданской войны”), следует признать закономерным, что в процессе создания единой сверхцентрализованной иерархии должны быть уничтожены именно “отцы революции”, т.е., что условием установления гиперохлократии является смена верхнего эшелона “обобществленцев”.
Иерархия (да и большая часть общества) превращается, как назвал это Мандельштамм - в “сброд полулюдей” (или “не людей”, следуя формулировке Бродского “если партийный секретарь - человек, значит я - не человек и должен называться как-то иначе, но если я - человек, то партийный секретарь - не человек и должен называться как-то иначе”).
Аналогичный процесс мы имели ввиду, когда говорили о переменах в армии. До полного подавления массы сельских жителей высокоагрессивные “отцы победы”, среди которых должно быть немало «мстителей», еще необходимы (хотя само их присутствие и наличие у них преданных им воинских контингентов не может не вселять опасения). Разумеется, часть из них гибнет в процессе иерархической борьбы, а в целом они взаимно уравновешивают друг друга. Но после завершения “коллективизации” должен наступить черед и этих реликтов “революции”, базу для чего и создает всеобщая воинская повинность, самим своим фактом меняя диспозицию как внутри армии (растворяя в огромной массе и расформировывая особо преданные отдельным военачальникам контингенты), так и между армией и верхушкой иерархии (лишая военачальников реальной силы). В результате должна произойти та же замена высокоагрессивных особей относительно менее агрессивными обезличенными вариациями, низводящее руководство армии до уровня остальных иерархов, подчиненных верховному иерарху.
Таким образом, в момент полной победы антинормативного алгоритма иерархия должна представлять собой в полном смысле пирамиду изъятия. Подножие этой пирамиды вырастает из всей “народной массы”, поскольку размазано по тысячам и тысячам самых незначительных - но входящих в единую систему управления единой собственностью - низовых управленческих и контрольных должностей, невероятно многочисленных в силу стремления охватить абсолютно всю деятельность общества. Причем, конечно, и не занимающие никакой формальной должности рядовые граждане неформальным образом также иерархизированы (через систему доносительства, через родственные связи или знакомства с каким-то из формальных членов иерархии, просто даже через индивидуальное выслуживание перед своим начальником). И каждая из таких ступенек дает какие-то преимущества, которые, впрочем, для подавляющего большинства являются иллюзорными (поскольку каждый другой рядовой гражданин также имеет где-то какие-то преимущества), но во многих случаях дают энергоэквивалент в эмоциональной форме и через ощущение в какой-то ситуации собственной значимости по отношению к кому-то из окружающих (“лично знаком с вашим начальником”) и, что особенно важно для такого государства, через хотя бы небольшое уменьшение стрессовых энергопотерь (иллюзорное, в основном, чувство безопасности - учтем, что каждый подсознательно чувствует себя по отношению к алгоритму запредельной или предельной вариацией, т. е. подавленным, обреченным на вымирание, и любой знак расположения со стороны какой-то из формально представляющих алгоритм особей означает снижение уровня стресса).
Разумеется, положение бесчисленных низовых иерархов не может заметно отличаться от положения рядовых граждан именно в силу их огромного количества. Величина прироста материальных благ и привилегий по мере подъема по ступенькам иерархии также должна быть очень мала. На поверхностный взгляд это может представляться следствием провозглашаемой идеологии равенства (и в некотором смысле это действительно связано с фундаментальным для антинормативного алгоритма требованием “единства собственности”). Но мы помним, что существует зависимость высшего достижимого в данном обществе уровня жизни от низшего, и здесь она реализуется столь же просто, сколь примитивен сам алгоритм, требующий огромного количества иерархических ступенек и огромного количества мест на каждой ступеньке, на которые и распределяется весь объем материального продукта и властных полномочий (попытка же сократить количество звеньев управления, количество должностей и т.д. приходит в противоречие с необходимостью единого управления всей единой собственностью и всем поведением граждан). Конечно, постепенное накопление прибавки благ и привилегий от ступеньки к ступеньке приводит к тому, что обеспеченность ими иерархов высшего уровня намного превосходит уровень рядового гражданина, но превосходство это весьма своеобразно, поскольку касается не самого конкретного иерарха, а занимаемого им конкретного места, за которым и закреплены соответствующие атрибуты статуса.
Индивиды в данной системе по определению абсолютно взаимозаменяемы, и эта взаимозаменяемость, обезличенность, является - в зависимости от аспекта рассмотрения - следствием принципиальной невозможности (неприемлемости) творческой деятельности, условием доминирования охлоса и условием возможности его организации. Хотя мы выше для простоты ссылались на неизбежное количественное превалирование трусливо-агрессивных вариаций и экс-демоса, основной характеристикой которых и является полная обезличенность, но в действительности вполне понятно, что термин “личность” применительно к запредельным вариациям расшифровывается как “высокая агрессивность, заставляющая действовать без оглядки на ответную реакцию и общие интересы”. Между тем, условием устойчивости алгоритма, общим интересом всех бесчисленных его иерархов, является снижение внутренней агрессии.
Механизм здесь также достаточно прост. С одной стороны, чтобы выиграть борьбу за высшие иерархические места, надо соответствовать настроениям трусливо-агрессивной массы рядовых членов иерархии, которых пугает безудержная агрессия, расшатывающая саму иерархию, с другой, выиграв эту борьбу, надо застраховать себя от появления новых высокоагрессивных конкурентов, что и означает опору на обезличенный охлос и безжалостное пресечение в корне всего, что выходит за рамки поведения, характерного для обезличенного большинства, и тем самым заставляет заподозрить угрозу своему положению. Первое, как мы говорили, означает смену верхушки экс-одаренных иерархов и приход в “вожди” уже не “мстителей”, а просто высокоагрессивных “интеллектуальных” вариаций, основной характеристикой которых является способность к непрямолинейной, изощренной агрессии - “хитрость”, “коварство” и т.д. - с последующим выделением одного доминанта и подавлением возможных конкурентов теми же непрямолинейными способами.
Второе означает целенаправленный отбор сверху на нижние и средние этажи иерархии и, тем более - на высшие, в ближайшее окружение победившего доминанта как можно более обезличенных особей, и, соответственно, установление таких правил поведения и продвижения в иерархии, выполнение которых для высокоагрессивных особей затруднительно (т.е. возможно как постоянное самоподавление). Но и здесь проглядывает очередная апория, связанная с тем, что обезличенные - т.е. трусливо-агрессивные низкоинтеллектуальные особи - не могут выполнять некоторые важные для алгоритма функции, требующие определенного уровня интеллекта, “хитрости” и агрессивности (например, в той же репрессивной системе, во внешнеполитической деятельности, в руководстве экономикой на высших управленческих уровнях). Отсюда - неизбежность допущения на значимые иерархические места таких особей, единственным способом контроля над которыми является их периодическая, скажем так, ротация (т.е. попросту - уничтожение и замена новыми), а рутинным средством сдерживания - страх перед этой «ротацией» (или, точнее, ужас - ведь поскольку суть психической структуры агрессивных вариаций сводится к столкновению агрессивных устремлений со страхом ответной реакции, то чем агрессивней особь, тем выше нужен уровень страха, чтобы она удержалась от действия). Нужен, конечно, и какой-то пряник, какой-то канал спуска индивидуальной агрессии, и для действительно необходимых точек алгоритма и для индивидов, выполняющих в этих точках необходимые функции, пряники найти можно очень просто - достаточно слегка закрыть глаза, и они сами их отыщут (например, если не обращать внимания на некоторые излишества при удовлетворении “садистических склонностей” в репрессивной системе), либо предоставить данным точкам официальные льготы (скажем, для “представительских нужд”) и т.д.
Все это облегчается тем, что такие точки и такие особи являются отдельными, крайними, ответвлениями алгоритма, а предоставление в них дополнительных возможностей изъятия становится действенным средством контроля над высокоагрессивными особями и, одновременно, залогом их беспроблемной «ротации» в любой нужный момент (достаточно открыть глаза и образцово покарать, демонстрируя остальной иерархии - завидующей и неодобряющей - торжество справедливости). Впрочем, следует учесть, что необходимость “ротации” иерархов, занимающих места в таких особых ответвлениях, как внешнеполитическая деятельность и репрессивные органы, диктуется не только интересами сохранения власти “вождя”, но и интересами сохранения всего алгоритма (внешнеполитические или внешнеторговые контакты, хотя и необходимы, но предполагают соприкосновение с визуальным критерием социальных алгоритмов, от которого население общества “единой собственности” должно быть строжайше изолировано, а работа в репрессивных органах предполагает знание как об этом, так и о других аспектах механизма подавления человеческого инстинкта, - даже при полной лояльности алгоритму особей, действующих в этих специфических нишах, всегда есть вероятность “утечки информации”, пусть даже в неявном виде, просто потому, что с течением времени накопленная особью информация начинает проявляться в мелочах бытового поведения, случайных проговорках, “манерах” и т.д., что подсознательно регистрируется и интуитивно впитывается соприкасающимися с данным индивидом рядовыми гражданами, - иначе говоря, эти слои иерархии выполняют роль изолирующей прослойки, которую, как известно, следует периодически менять во избежании протекания).
В сущности, на этом этапе высокоагрессивные особи превращаются в таких же обреченных маргиналов, как редкие нормальные люди, и также вынуждены самоподавляться, не имея возможности полностью проявить свои склонности из страха неизбежной кары за превышение отпущенного системой лимита индивидуального изъятия. Страх и самоподавление неизбежны не только для относительно рядовых иерархов, но и для иерархов высшего уровня (хотя бы как страх проявить себя возможным агрессивным конкурентом перед самым высшим иерархом). Более того, страх и самоподавление неизбежны даже для высшего иерарха, который справедливо подозревает окружающих соратников в агрессивных притязаниях на его место и который, как мы говорили, мог прийти к власти, только подавляя себя, подлаживаясь под настроения большинства иерархии и вынужден считаться с ним в целях упрочения своего положения.
Основная масса, - или, точнее, почти все в этом обществе - представляют собой весь спектр вариаций, расположенных вплотную к линии предельного отклонения и на ней самой - от слабоагрессивных до слабоположительных, основной чертой которых является подавленность и обезличенность (либо естественная, либо развившаяся как результат самоподавления, мимикрии под воздействием страха). Обезличенность, подавление индивидуальности есть, как мы логически обнаружили, фундаментальное условие организации данного алгоритма. И если мы вначале пришли к этому выводу применительно к нормальной человеческой личности, т.е. созидательной, необходимость подавления которой вытекает из требования единства собственности, то теперь мы видим, что и агрессивная индивидуальность также подавляется агрессивным алгоритмом. Высокоагрессивные вариации (и примкнувшие к этой категории экс-одаренные “мстители”), обостренно воспринимающие себя как особый высший вид, как “хищника” (или “повелителя, призванного вершить справедливость”), а всех окружающих - как низших, как “недочеловеков”, (“быдло”), и в силу этого имеющие внутренний импульс поступать вопреки обстоятельствам (имеющих, по нашей рефлексии, «смелость» и нечто вроде «чувства собственного достоинства” - в чем они парадоксально сходны с одаренными вариациями) уничтожаются и замещаются именно “быдлом”. Иерархия, которая, казалось бы, должна структурироваться по критерию агрессивности, в действительности с самого начала структурируется по критерию обезличенности,
Конечно, в полной мере этот процесс превращения - если взять два крайних по оттенку из всех вариантов перевода термина охлос - “сволочекратии” в “быдлократию”- может быть завершен лишь на следующем этапе (т.е он и есть следующий этап мутации), но к моменту полного установления гиперохлократии он, в основном, уже почти свершается. Мы так подробно останавливаемся на переменах в составе иерархии по вполне очевидной причине - поскольку при данном алгоритме в состав единой иерархии входит, как мы говорили, все общество и вся его деятельность, включая те функции, которые при нормативном алгоритме должны быть принципиально независимы от административного подчинения. Соответственно, эти функции, нормативно призванные предлагать алгоритмы, превращаются в административно подчиненные иерархические места, затронутые тем же процессом обезличивания, что проходит во всем обществе.
Мы уже обсуждали, почему при данном способе социальной организации иерархически высокие функции, призванные давать обществу прирост качества жизни, превращаются из созидающих в присваивающие, и сейчас лишь иллюстрируем механизм этого превращения (что одновременно иллюстрирует и третий псевдоспособ сдерживания – попытки самостоятельной разработки технологий и изделий).
Разумеется, наиболее быстро и наглядно эта трансформация происходит (если исключить административную и организаторскую деятельность, которая здесь изначально такова и о процессе обезличивания в которой мы только что сказали) в гуманитарной сфере деятельности, как, с одной стороны, более далекой от “экономики” и вроде бы не связанной с материальной выгодой, а потому не вынуждающей хоть как-то с собой считаться, ограничивая вмешательство (сложная и опосредованная связь гуманитарного знания и - тем более - творчества с “экономическим эффектом” по определению выходит за рамки восприятия охлоса, способного видеть в философии, литературе и даже в весьма прикладных частных гуманитарных науках лишь “словоблудие” или “развлечение”, в основном же - средство для достижения доминантности, для обоснования агрессивных притязаний), с другой стороны - как более близкой именно к борьбе за доминантность (этот аспект, в силу приписывания агрессивных намерений всей деятельности всех окружающих, охлос чувствует обостренно и безошибочно видит нужность превращения гуманитарной деятельности в средство подавления человеческого инстинкта - “орудие пропаганды и воспитания”).
Поэтому уже в начальный период формирования антинормативного алгоритма (в то время, когда на представителей естественных наук можно вообще не обращать внимания, просто забыв о их существовании и не выделяя из общей массы) нарождающаяся иерархия должна инстинктивно выделять имеющихся философов, писателей и т.д. и стремиться к их охлотизации и подавлению (т.е. - к подчинению с помощью посулов и заигрывания с ними на фоне завуалированной угрозы репрессий при несговорчивости). Соответственно, поскольку наиболее талантливые оказываются, как минимум, несговорчивыми, они должны уничтожаться.
Однако сама гуманитарная деятельность не может быть просто исключена из алгоритма общества, как не может быть исключена ни одна другая его часть. Тем более, что антинормативный алгоритм, напротив - обязан подмять ее под себя, превратить в часть “единой собственности”, в свое административно регулируемое ответвление. Важность гуманитарной деятельности как инструмента борьбы за доминантность и подавления человеческого инстинкта (инструмента “идеологической борьбы”) заставляет сразу выдвигать на место несговорчивых рвущийся в “элиту” охлос из числа “интеллектуальных” (или просто “образованных”) его разновидностей и ставить на иерархически высокие места в этой “элите”, позволяющие расправляться с несговорчивыми и просто чем-то неугодными (точнее - достаточно поддерживать, а уж они сами в рамках борьбы за места в “элите” и продвинутся, и подавят кого угодно, - все это - организация подконтрольных “творческих союзов” с определенными привилегиями для их членов, организация этими членами разных “идеологических компаний” и т.д. - хорошо известно и не раз описано).
Причем в силу специфических особенностей антинормативного алгоритма - обязательного исключения визуального критерия социальных алгоритмов и запрета на свободное получение гуманитарных алгоритмов для развития личности - в гуманитарной псевдодеятельности государства “единой собственности” должны изменить свою направленность и невероятно гипертрофироваться (а заодно и начать сращиваться между собой) информационная и популяризаторская функции, превращаясь в единую функцию “пропаганды” (т.е. в функцию намеренного искажения информации об окружающем мире и всех событиях как вне страны, так внутри ее, и в функцию намеренного искажения прошлых и текущих достижений человеческой культуры). Поскольку для одаренных индивидов подобная разрушительная деятельность немыслима (приводит к сильнейшему эмоциональному стрессу и либо к самоподавлению, либо к переходу на изощренную агрессию по модели, сходной с моделью “мести” - и не в последнюю очередь по отношению к тем, кто заставляет этим заниматься, т.е. к “тупым вождям”, о чем мы еще будем говорить применительно к последней стадии государства “единой собственности”), то в эти ниши устремляется огромное количество “интеллектуального” охлоса (огромное, так как огромны объем подлежащей искажению текущей информации, массив подлежащей переписыванию истории, количество подлежащих соответствующему пересказу недоступных населению в оригинале книг).
При этом любопытно отметить два обстоятельства. Во-первых, что хотя занятые данной псевдодеятельностью индивиды должны подпадать под “ротацию” из-за соприкосновения с нежелательными алгоритмами так же, как иерархи из других рискованных ответвлений алгоритма (та же необходимость периодической замены изолирующей прослойки), но здесь с самого начала требуется такое количество “интеллектуального” охлоса, что это сразу превосходит возможности полной «ротации». Во-вторых, что отмеченная нами неспособность реальной гиперохлократии дотянуться до идеала абсолютного контроля проявляется и здесь. Поскольку большое количество второстепенных ответвлений этой псевдодеятельности не требует особого искажения культурных достижений (в крайнем случае – отдельных умолчаний и т.д.), то она открывает ниши для самосохранения какой-то части одаренных людей (например, переводы классической литературы тоже необходимы, искажать же ее, за редким исключением, просто незачем – проще не издавать неудобных авторов или нежелательные произведения). Но, конечно, речь идет именно о самосохранении с теми или иными потерями, и не более того.
Таким образом, процесс уничтожения видовой элиты в гуманитарной сфере - благодаря известности и очевидной уникальности данных ее представителей - должен быть заметнее, чем в остальных сферах деятельности. Он подчеркивается доступностью для оценки результатов псевдодеятельности новой псевдоэлиты, особенно - в сопоставлении с творческими достижениями тех, кого эта псевдоэлита вытеснила. Формируется же новая гуманитарная псевдоэлита, как логично предположить, главным образом из не слишком конкурентоспособных при прежних условиях индивидов с хорошими интеллектуальными, но невысокими творческими, способностями. Причем, конечно, было бы упрощением считать, что в эту категорию индивидов попадают лишь представители той весьма предрасположенной к переходу на агрессию вариации, у которых хороший уровень интеллекта сочетается с низким инстинктом эффективности. Вполне понятно, что сильнейшее давление экстремальных обстоятельств (страх за жизнь близких и т.д.) превышает порог сопротивляемости у многих вполне нормальных людей из числа тех, кто имел весьма неплохой уровень пассивной одаренности и смог при более благоприятных условиях закрепить его в соответствующем уровне моральности, а в это число входят и индивиды с некоторым уровнем одаренности активной, также при прежних более благоприятных условиях как-то реализовавшейся в каких-то небольших творческих достижениях и наработках на будущее, и индивиды, не имевшие активной одаренности, но имевшие высокий уровень интеллекта, также реализовавшегося в высокой профессиональной квалификации, образованности и т.д..
В отличие от предрасположенной к агрессии вариации с низкой пассивной одаренностью, но хорошим интеллектом (относительно, конечно, хорошим, как мы говорили, отмечая неизбежную суженность и поверхностность такого интеллекта), индивиды с хорошим творческим инстинктом, оказавшись в экстремальных условиях, как правило, пытаются как-то сохранить себя, т.е. подсознательно стремятся отделаться минимальными потерями, минимальной деградацией. Соответственно, они ограничиваются пассивным соучастием, не проявляя особого рвения (поскольку способны рефлексировать ненормальность своего положения и вполне ощущают, если воспользоваться терминами этой рефлексии, насколько им противно выслуживаться перед всякими отбросами, совершать бесчестные поступки, унижаться и т.д.). Однако именно они - в силу частичного сохранения квалификации - становятся слоем новой “интеллектуальной обслуги”, а те из их числа, кто оказывается готовым к переходу на активное участие в агрессивном алгоритме, достаточно легко выдвигаются на первые роли (поскольку имеют - в силу остаточных способностей и старого багажа - большую ценность в глазах верхушки иерархии, чем откровенно бездарные и агрессивные “интеллектуальные” вариации с пониженным человеческим инстинктом). Но связанная с таким пассивным соучастием (“самоцензурой”, приспособленчеством и т.д.) - не говоря уж об активном выслуживании - нравственная, творческая и даже интеллектуальная деградация (“писатель с перепуганной душой есть уже потеря квалификации”, как признал Зощенко), вскоре приводит к тому, что эти индивиды перестают значительно отличаться от особей из новой волны.
Какие-то явные отличия могут существовать лишь в начале, пока гиперохлократия еще не подмяла все общество, и, с одной стороны, нуждаясь в соучастниках, позволяет наиболее ценной части реликтовой гуманитарной элиты слегка фрондировать (иметь свое мнение в мелочах, при условии согласия - или, правильнее сказать, подчинения - по существу), что слегка замедляет - т .е. растягивает - деградацию (зато облегчает ее, делая более нерефлексируемой), с другой - позволяет, пока не выработался стандарт допустимой агрессивности, вполне проявлять свою нахрапистость наиболее агрессивным из новых кандидатов в «элиту» (что они обычно делают вразрез с потребностями гиперохлократического алгоритма, поскольку каждый пытается подавить остальных и считается только с собственными амбициями, а все в целом, к тому же, вынуждены - в силу необходимости использовать из-за собственной бездарности в качестве главного оружия лозунг ниспровержения предыдущей культуры - противоречить все более настоятельному по мере распространения гиперохлократии требованию адаптировать в целях агрессии наработанные культурные алгоритмы).
Таким образом, к моменту полного распространения антинормативного алгоритма слишком ретивые из новой волны должны подавляться (тем более, что их другим естественным оружием являются различные крикливые выходки, самореклама и т.д., - все то, что с точки зрения антинормативного алгоритма рассматривается как прямой вызов, нарушение субординации, т.е. изъятие), а из числа реликтовой элиты остаются лишь вполне деградировавшие.
Мы здесь не анализируем этот процесс во всех подробностях, поскольку нас интересует лишь официальная гуманитарная псевдоэлита и ее легальная псевдодеятельность - созиданием в этой системе можно заниматься лишь подпольно, и тот факт, что какие-то отдельные гуманитарные достижения могут быть созданы какими-то отдельными индивидами в тайне от окружающих, не влияет на общую ситуацию, т.е., точнее говоря, влияет микроскопически через межличностные бытовые отношения. Конечно, среди реликтово сохранившихся одаренных индивидов неизбежно найдутся несколько таких, которым при определенном стечении обстоятельств удастся реализовать себя с относительно небольшими потерями. Учтем, что индивиды с хорошим уровнем активной одаренности инстинктивно ощущают свою функцию противостояния агрессии путем создания эффективности, что - в случае удачи - является для них преодолением стрессового раздражителя, вызванного необходимостью приспосабливаться ради выживания - т.е. позволяет “сохранить самоуважение”, “оправдаться в собственных глазах” за недостойное поведение, которое в этом случае можно рассматривать как военную хитрость. Поскольку речь идет о индивидах, чья личность с присущим ей уникальным отличием в технологии переработки информации, “талантом”, уже сформировалась и поскольку на этапе становления антинормативного алгоритма существуют ниши, позволяющие приспосабливаться, ограничиваясь неучастием в агрессии и даже пассивным сопротивлением, то вполне возможно сохранение основной части творческого потенциала, что может подпольно реализоваться как компенсаторная функция даже после того, как данный индивид все больше - по мере распространения антинормативного алгоритма - втягивается в соучастие и начинает деградировать, - подпольное творчество отмирает последним и - пусть по нисходящей - может функционировать еще долго, принося какие-то вполне доброкачественные плоды.
Разумеется, речь не идет о индивидах действительно высокоодаренных, способных создавать гуманитарный продукт экстраординарного уровня - те просто не выживают в этих обстоятельствах, - спиваются, кончают самоубийством, не выдерживают и дают повод для репрессий и т.д. Аналогичная судьба ожидает и тех одаренных - а непременно найдется несколько таких вполне талантливых индивидов - которые в силу сформировавшегося резко негативного отношения к прежнему охлотизированному обществу неадекватно прореагировали на демагогию обобоществленцев, искренне, а не из-за страха приняв поначалу их сторону - мы о них также не говорим просто потому, что они либо становятся противниками режима и, в лучшем случае, загоняются в подполье, где, если уцелеют, действительно могут создать что-то, либо оказываются в состоянии эмоционального стресса из-за “крушения идеалов”, из-за рефлексии собственной деградации, утраты своей одаренности, подавленной ради - если взять реальный глубинный мотив - сведения счетов с чернью, процветавшей при прежнем режиме, но, - как они подсознательно начинают понимать, - подавленной в угоду использовавшей их еще худшей черни. В любом случае эти индивиды все равно ничего не создают, поскольку сразу и добросовестно являются неформальными членами иерархии и вынуждены, как сформулировал это один из таких индивидов, “наступать на горло собственной песне”.
Все это выражается в заметном упадке культуры, - в отсутствии творческих достижений, очевидном снижении даже просто интеллектуального уровня гуманитарной псевдоэлиты, и даже уровня ее образованности. Уже к моменту полной победы антинормативного алгоритма прежняя культура - по определению, в силу высокой охлотизации предыдущего общества, второстепенная в мировом контексте - должна казаться недосягаемым эталоном. (А после того, как подрастет новое поколение псевдоэлиты, - поколение, изначально сформировавшееся в условиях подавления личности с изначальным отбором по критерию обезличенности и потому не имеющее тех реликтовых достижений и остаточного интеллектуально-образовательного багажа, которые были у деградировавших представителей прежней элиты - таким же недосягаемым становится и уровень старшего поколения. Все это есть лишь одно из проявлений принципиальной антиэффективности гиперохлократии, означающей, как мы неоднократно говорили, что эффективность любого доставшегося по наследству алгоритма может только падать.)
Аналогичный процесс в сфере точных наук и, особенно, техники смягчается тем обстоятельством, что эти виды деятельности (особенно, повторюсь, это относится к прикладной науке и технике) являются иерархически более низкими по сравнению с философией и литературой, и иначе направленными по сравнению с иерархически равными им частными гуманитарными науками. Напомню, что чем меньше спектр охвата реальности (чем более частной является данная деятельность), чем однозначней ракурс рассмотрения (чем формализованней), тем, во-первых, большую роль играет интеллектуальный компонент (тем уже спектр возможных решений, тем они более однозначно вытекают из имеющейся - а значит, интеллектуально постигаемой - алгоритмической системы в силу более жесткой связи в ней и т.д.), и тем, во-вторых, меньший уровень развития инстинкта оценки окружающих алгоритмов по эффективности требуется для нахождения оригинального решения (поскольку эта оценка касается узкого спектра алгоритмов, а новое решение уже неявно содержится в прежнем).
Конечно, речь идет об относительно меньшем уровне - в любом случае для существования творческой способности необходима созидательная направленность мышления, определенное соответствие нормативной морали. Но процесс деградации при подчинении нормам аморального общества здесь более растянут в силу более опосредованной связи между окружающей социальной реальностью и сферой приложения созидательных усилий (по сравнению с гуманитарной деятельностью, где творческий инстинкт прямо натыкается на каждое несоответствие нормативной морали, тем более, что она как бы входит в круг профессиональных интересов, являясь в той или иной степени объектом исследования всех гуманитарных наук).
Разумеется также, что чем выше уровень рассмотрения, чем ближе он к философскому рассмотрению (например, космология по сравнению с прикладной физикой), тем слабее выражено действие смягчающих деградацию факторов. Кроме того, в гиперохлократической системе все талантливые индивиды, даже индивиды, способные лишь на творчество низшего уровня - но на действительно глубокое творчество, что неизбежно отражается и на их бытовом поведении - тем не менее должны вызывать инстинктивную реакцию отторжения и подавляться, даже уничтожаться, несмотря на их полезность правящей черни (другое дело, что в силу перечисленных особенностей естественнонаучно-технической сферы их наработки могут быть и после уничтожения их создателей оформлены неталантливыми, но обладающими достаточной квалификацией продолжателями). Однако, все это здесь не принципиально просто потому, что применительно к третьему псевдоспособу возможность появления каких-то научно-технических достижений (даже если бы эта возможность не была ограниченной и не касалась, главным образом, лишь непосредственно техники) все равно не играет никакой роли, поскольку реализуема только в военной отрасли.
Действительно, наличие визуального логического критерия, более свободное относительно гуманитарной сферы получение необходимой научно-технической информации (дополняемого прямым доступом к научно-техническому прогрессу с помощью шпионажа), позволяет иметь какие-то самостоятельно скопированные или даже оригинально разработанные алгоритмы, т.е. позволяет иметь индивидов, способных на такую деятельность. Но даже если бы при гиперохлократии каким-то чудом регулярно появлялись эффективнейшие научно-технические разработки, они не могли бы внедряться в широкое производство и давать отдачу по тем причинам, о которых мы неоднократно говорили - отсутствии практического критерия эффективности, наличие приоритета единой собственности, невозможности принимать оперативные решения и т.д. Причем, как мы говорили, чем выше проектная эффективность копируемого изделия, тем, во-первых, больше ее теряется, и тем, во-вторых, больше рабочих рук, сырья и рабочего времени расходуется нерационально на единицу изделия, поэтому при определенном уровне проектной эффективности реальный приварок эффективности сводится к нулю и даже может быть отрицательным. Поэтому в гражданском производстве возможно внедрение лишь малоэффективных улучшений, дающих микроскопический приварок, сразу съедаемый после внедрения принципиальной антиэффективностью управления, и почти не тормозящий общий процесс падения коэффициента энергобаланса.
Военная же сфера имеет два отличия. Во-первых, здесь для охлоса совершенно не важны даже очевидно огромные энергозатраты, поскольку с точки зрения запредельных вариаций энергоэквивалент любой военной разработки в тенденции стремится к бесконечности. Во-вторых, визуальный критерий эффективности здесь крайне упрощен и потому его использование здесь возможно лишь с небольшими потерями. Что касается первого, то для запредельных вариаций, способом существования и основным смыслом жизни которых является изъятие, военная отрасль естественным образом становится квинтэссенцией этого смысла. Даже сам факт обладания “военной мощью” поднимает самооценку запредельных вариаций, дает им эмоциональный допинг пропорционально росту “мощи”, не говоря уж о том, что энергоэквивалент ее принимается равным всему актуально и потенциально существующему энергоэквиваленту (т.е. тому, который можно будет получить, завоевав весь мир, ограбив его и - что, как мы говорили, охлос считает единственно эффективным - заставив работать на себя, платить дань и т.д.). Разумеется, сама постановка вопроса о соотношении энергоэквивалента и энергозатрат в военной отрасли здесь лишена смысла, как математически лишено смысла деление бесконечности на некоторое конечное число (поскольку нам трудно вполне прочувствовать мироощущение запредельных вариаций, и поскольку в нормальной созидательной деятельности прямого аналога такому соотношению - кроме высших видов творчества - нет, приблизительно можно пояснить его на примере религиозного мышления - таково, наверное, состояние фанатичного аскета, убежденного, что он с каждым шагом своего служения приближается к некоей высшей истине и в результате достигнет слияния с абсолютом; думать о каких бы то ни было издержках тут смешно; этот пример отличается лишь тем, что подвижник не считается с собственными издержками, а запредельные вариации - с чужими).
Что касается второго, то визуальный критерий эффективности применим с тем меньшими потерями, чем он проще, т.е. чем однозначней способ использования данного изделия или технологии, чем ограниченней сфера применения, круг потребителей и т.д. (Иначе говоря, чем меньше разнообразие условий использования, чем они усредненней и стабильней). Проектируя или копируя, например, автомобиль, вы обязаны учитывать и сводить в непротиворечивую систему множество параметров, из которых складывается его энергоэквивалент - от материала обивки салона до вместимости багажника - да еще в расчете на максимально широкий диапазон условий и круг потребителей, причем - оценивая все именно с точки зрения потребителя, подсознательно отсекая все решения, которые могут ему не понравиться. Проектируя танк, вы имеете несколько наглядных показателей - броня должна быть крепче, чем у противника, двигатель мощнее, пушка скорострельней, а потребителя, т.е. танкиста, вы вообще можете рассматривать как второстепенную изменяемую деталь проекта, предполагая, что он будет специально отобран по нужным характеристикам и специально обучен, а также, надо думать, при выходе из строя заменен другим.
Конечно, на самом деле все это - не более чем иллюзия. Неспособность охлоса и деградировавших представителей технического творчества учитывать чьи - либо интересы, кроме своих собственных, и подсознательно исключать варианты, наносящие ущерб другим, здесь все равно сказывается, лишь менее прямо, чем в гражданском производстве. Разница только в том, что автомобиль, спроектированный по формальному соответствию конкурентоспособным образцам, но без подсознательного учета интересов местного потребителя в местных условиях, сразу окажется хуже своего аналога, а танк будет казаться хорошим и даже превосходящим по некоторым приоритетно выбранным показателям, и тот факт, что его действительная “боевая мощь” гораздо ниже, выяснится лишь в ходе реальных боевых действий, когда при многократном использовании статистически начнут проявляться неважные с точки зрения охлоса мелочи, каковыми могут быть любые из всей совокупности недоступных ущербному мировосприятию представлений, касающихся интересов других индивидов - неудобные сиденья, повышающие утомляемость экипажа, недопустимый уровень шума, ослабляющий концентрацию внимания и т.д.
Впрочем, понимание причин, по которым оснащенная “лучшим в мире” оружием армия вдруг начинает терпеть поражения и, даже побеждая, несет на порядок большие потери, чем противник, также недоступно охлосу - как, кстати, и остальные проявления в военной сфере общей принципиальной антиэффективности гиперохлократической системы - бездарность командования, невозможность адаптировать заведомо неверные решения в зависимости от изменения обстановки и т.д. Покрывающая эту антиэффективность величина потерь сама по себе охлос не интересует, воспринимается как норма, о чем мы говорили применительно к убыли населения в гражданском секторе, а вопиющие провалы естественно, по логике мышления охлоса, списываются на “стрелочников”, - разгильдяйство самих погибших, недисциплинированность личного состава и т.д. (тем более что “стрелочники” действительно всегда дают повод - что в гражданском секторе, что в армии принципиальная антиэффективность проявляется в поведении рядовых исполнителей одинаково: подавленные и находящиеся в состоянии стресса недееспособны, не демонстрируют ни изобретательности, ни инициативы, ни стойкости, а вполне охлотизировавшиеся озабочены лишь собственным продвижением и выгодой.).
Таким образом, если в гражданском производстве возможность обеспечить “качество”, сравнимое с зарубежными аналогами, отсутствует, во-первых, из-за необходимости ориентироваться на потребителя, что означает большее количество подлежащих учету и творческой адаптации - и плохо учитываемых деградировавшим мировосприятием - параметров визуального критерия, “потребительских нужд” (почему, напомню, гиперохлократический алгоритм сам заранее планирует, стандартизирует, реакцию потребителя, рассматривая иную как агрессию, как непомерные требования, что, кстати, также лишает ориентиров для адаптации зарубежных аналогов). Во-вторых, из-за наглядности требуемых для этого огромных “лишних” усилий - необходимости перепланирования работы смежников, необходимости перестройки производства вытесняемого товара и т.д. (необходимости перестраивать сразу всю “единую собственность” при принятии каждого отдельного решения). В-третьих, из-за ненаглядности результатов, часто искренне воспринимаемых охлосом как “излишества” (производится несколько сортов достаточно крепкой обуви, зачем еще что-то придумывать), так что если вдруг и появляются какие-то гражданские разработки, они должны принципиально игнорироваться (кроме заранее планируемых сверху улучшений, которые могут быть лишь косметическими).
Напротив, в военном секторе создается иллюзия наглядной отдачи от вложений, которые, к тому же, не выглядят огромными, поскольку их реальные размеры никому не известны (как неизвестны и размеры затрат в гражданском секторе), а усилия не кажутся чрезмерными не только по логике мышления охлоса, но и потому, что они как бы отсутствуют, размазываясь по гражданскому сектору в виде небольших довесков к его работе (уголь добывается на тех же шахтах, сталь варится в тех же печах и т.д. - дополнительные задания не связаны с псевдорынком “единой собственности”, с массой потребителей, и потому не требуют значительной подстройки этой собственности - их единственный потребитель как бы находится в другом измерении). В иных терминах это означает неосознаваемый даже высшими иерархами подспудный процесс перекачки затрат и средств из гражданского производства в военное. И, соответственно, все большее и большее давление, подстегивающее падение общего коэффициента энергобаланса.
Следует, наверное, добавить, что хотя мы все время стараемся описывать поведение гиперохлократической системы в терминах рациональной “экономической необходимости”, определяющей именно данную траекторию, данные конкретные движения и т.д., но ведь в действительности основным фактором изначально является присущая охлосу агрессивная, разрушительная, направленность мышления (примитивность мышления, если оценивать с точки зрения созидания), результатом которой становится антинормативный социальный алгоритм и возникновение такой “экономической необходимости”. И в данной ситуации это мышление видит лишь один вектор приложения усилий - открытую экспансию по модели орды. В сущности, можно полагать понятным, что этот вектор имманентен гиперохлократии просто потому, что предопределен структурой психики запредельных вариаций, и период построения гиперохлократического общества был временем вынужденного отступления (или, правильнее сказать, экспансия сосредоточилась внутри определенных территориальных границ и просто не могла выплеснуться за них до тех пор, пока не завершился процесс захвата гиперохлократическим алгоритмом всей этой территории). Но мы, опять же рассмотрим ситуацию в более наглядно доказуемом ракурсе “экономической необходимости”.
Итак, после победы гиперохлократии ситуация должна выглядеть следующим образом. Во-первых, сельское хозяйство должно находится в состоянии лавинообразного падения эффективности, и то же самое можно с уверенностью констатировать применительно к гражданскому промышленному производству (ситуация и там, и там должна мало отличаться от описанной нами ситуации в гипотетическом государстве единой собственности “самом по себе” или от примера с постройкой дороги). Попытки сдерживать это падение означают все большее давление как на рабов, так и на условно свободных (“выжимание соков”, что является, кроме прочего, реакцией на интуитивно ощущаемую бесхозяйственность, нерациональность расходования сырья и рабочего времени - “низкую производительность”) и означает все большую потребность в сырье и рабочих руках. А поскольку из села, где и так положение все хуже и хуже, забирать можно лишь ограниченно, то под пресс попадают все более широкие слои городского населения, что заодно является и описанным нами процессом сокращения “лишних ртов”, переводимых на “физиологический минимум”. (В советской истории, напомню, вплоть до 40-х годов действовал дополнительный смягчающий фактор – поставка германских технических разработок и специалистов в обмен на сырье и помощь в обучении вермахта на советской территории. Но, судя по всему, этот фактор лишь совсем ненадолго оттянул приближение критической ситуации.)
Соответственно, большая часть населения должна к этому моменту находится фактически на положении рабов, с постоянным вымиранием их части и постоянным же притоком все большего количества новых рабов, переводимых в эту категорию из уменьшающейся категории условно свободного населения. Учтем при этом, что и условно свободное население является в данной системе именно лишь формально свободным, но также живущим на грани «физиологического минимума» и, плюс к тому, находящимся под постоянным прессом «ротации» и угрозой перевода в рабы, что также сказывается на его продолжительности жизни. Состоящая из трусливо-агрессивной, обезличенной черни иерархия также находится под прессом периодических «ротаций» (с соответствующими последствиями для тех, кто под этот пресс попадает). То же касается персонального состава и положения нормативно высокотворческих функций, псевдоэлиты. Небольшие послабления возможны лишь в относительно малотворческой, инженерной, деятельности военного сектора, куда и перекачивается все большая часть наличных ресурсов (что лишь ускоряет процесс падения эффективности и снижения жизненного уровня с соответствующим усилением давления на все слои этого псевдообщества).
В сущности, такое государство - как мы описывали этот процесс для гипотетического “самого по себе” государства единой собственности - находится в состоянии самопожирания, т.е. в процессе демографической катастрофы. Ситуация дополняется нарастающей невыгодностью экспансии в слаборазвитые регионы. Отсюда следует, что не имея в данный момент возможности и, наверное, желания наладить неявную экспансию в отношении жизнеспособных обществ (основой которой является пока что невозможный широкий экспорт сырья), это государство испытывает настоятельнейшую необходимость в проведении экспансии по модели “орды”. Данный вариант безальтернативен еще и потому, что, с одной стороны, адекватен психическим установкам охлоса (захватить и ограбить, значит – решить проблемы), а с другой стороны – не стоять же мертвым грузом огромному – и ежедневно пополняемому – количеству танков, самолетов и пушек.
Причем, можно считать закономерным общее ухудшение обстановки в мире, предрасполагающее к данному направлению действий. Очевидно закономерным следствием возникновения государства ”единой собственности” должно быть возникновение в промежуточных, достаточно охлотизированных обществах различных “тоталитарных” режимов, отличающихся - в силу отсутствия огромных природных ресурсов - еще большей (или, точнее сказать, более открытой) агрессивностью, чем обеспеченный гигантскими запасами “старший брат”. Не важно, под какими лозунгами устанавливаются эти режимы (под флагом “коммунизма” и поддержке “старшего брата”, под флагом “борьбы с коммунистической угрозой” и поддержке напуганных и дезориентированных обывателей, под различными эклектическими лозунгами и вообще без чьей-либо прямой поддержки, просто как результат почуявшей свою безнаказанность и имеющей перед глазами пример такой безнаказанности черни и т.д.). В любом случае их возникновение есть проявление той универсальной закономерности, о которой мы не раз говорили - каждый антиэффективный поступок снижает энергопотенциал общества и создает предпосылки для нарастания разрушительной деятельности.
В этом смысле следует признать неизбежностью большую (“мировую”) войну, главенствующую роль в развязывании которой как раз и играет весь этот конгломерат гиперохлократических и охлократических режимов. О скрытых предпосылках столь агрессивного поведения мы уже говорили с “экономической” точки зрения и лишь еще раз напомним, что “экономический” ракурс сам по себе, хотя и выглядит более солидным инструментом анализа, в действительности вторичен в том смысле, что описанные “экономические” трудности и необходимости вытекают из фундаментальной причины - прихода к власти запредельных вариаций, не способных к созидательной деятельности и ориентированных только на изъятие. Понятно, что если произведено много пушек, но не получается произвести достаточно масла, возникает желание использовать пушки как средство для добывания масла. Но в том и дело, что приоритет производства пушек изначально соответствует направленности охлоса.
Чтобы не загромождать изложение конкретикой, мы вообще не будем касаться здесь данной войны, разбирая вероятность различных вариантов ее течения. Не приводя никаких аргументов, я просто - на случай, если это кого-то интересует - выскажу свою точку зрения, сводящуюся к тому, что всякие относительно более привлекательные возможности (вроде войны между советско-германской коалицией и коалицией англо-американской) имели мизерные шансы на осуществление. В любом случае, произошло то, что произошло, и нас интересует лишь влияние известных результатов мировой войны на возможность продления срока жизни советской гиперохлократии.
А это влияние оказалось огромным, продлив агонию гиперохлократии не только за счет прямого ограбления технологически более развитой Европы, но, главное, за счет выхода на новый уровень отношений с жизнеспособными обществами, уровень широчайшей неявной экспансии.
Напомню, что под неявной экспансией нежизнеспособного общества в отношении жизнеспособного мы подразумеваем, в основном, так называемые “нормальные отношения”, принцип изъятия в ходе которых вытекает из той закономерности, что чем полнее обмен между такими обществами, тем сильнее снижается качество жизни одного и повышается и качество жизни другого (почему - в силу подсознательной рефлексии этой закономерности, выражающейся, в том числе, и в стимулировании охлотизационных тенденций внутри относительно нормальных обществ, и в силу обязанности гиперохлократии навязывать свое присутствие не всегда корректными методами - эти отношения неизбежно принимают форму так называемой “холодной войны”).
Казалось бы, “великая победа” с соответствующим массовым вывозом из половины Европы ценностей, технологий, оборудования (и даже целых предприятий), угоном в плен не только неквалифицированной рабочей силы (обычные военнопленные, чья квалификация, как показывают тысячи построенных ими объектов, все равно оказалась выше квалификации деградировавшего советского экс-демоса), но и высококвалифицированных инженерно-технических работников, и даже специально отлавливавшихся где можно ученых - казалось бы все это, да еще вкупе с достижениями советских шпионов, обеспечивших доступ к самым передовым военным технологиям, должно надолго решить проблему поддержания качества жизни гиперохлократии, население которой, к тому же, уменьшилось (особенно - в расчете на единицу ресурсов). Добавим сюда стартовый задел - как стихийный индивидуальный, так и государственно организованный вывоз потребительских “трофеев” (предметы ширпотреба, автомобили, продовольствие и т.д.), на первое время отчасти решивший проблему обеспечения населения. Но в действительности все оказалось не так просто. Впрочем, мы уже говорили о том, что открытая экспансия даже в лучшем для агрессора варианте представляет собой лишь разовое поступление средств, не способное надолго решить проблему поддержания жизненного уровня (из практики это всем известно на примере обычных уличных ограблений, являющихся прямым аналогом открытой экспансии в быту - даже если вы стащили очень туго набитый бумажник, деньги все равно быстро кончатся и придется думать о следующем ограблении).
Конечно, запуск новых производственных алгоритмов - пусть и с эффективностью гораздо ниже проектной - отчасти повторил ситуацию времен построения гиперохлократии, когда предприятия еще работали с положительной эффективностью. И это позволило продержаться антинормативному алгоритму в его прежнем, довоенном, виде еще несколько лет и, если говорить о реальной истории - избежать, к счастью или к несчастью, новой мировой войны. Последнее утверждение мы обсудим ниже, поскольку оно касается закономерностей мутации алгоритма (невозможности резкого скачка мутации при жизни верховного иерарха, олицетворяющего этот алгоритм). А пока вернемся к ситуации, возникшей в результате получения европейских дивидендов, и еще раз констатируем, что запуск трофейных алгоритмов должен был сразу дать прирост коэффициента энергобаланса, поскольку эти алгоритмы в момент запуска имели положительную эффективность.
Но, в отличие от времен построения гиперохлократии, гиперохлократический алгоритм полностью распространился на все общество, уничтожив те зоны положительной эффективности, которые смягчали и компенсировали принципиальную антиэффективность единой собственности. Сельское хозяйство, давно включенное в единую собственность, само скатилось к нулевой эффективности, и изымаемого продукта может хватать лишь на то, чтобы как-то прокормить условно свободное городское население (за счет, в том числе, и сведения к минимуму обеспеченности питанием массы сельского населения). Огромный репрессивный аппарат также давно перешагнул ту черту, за которой его содержание начало превышать изымаемый с его помощью энергоэквивалент. Причем, если огромные затраты на содержание этого аппарата еще могли считаться окупающимися в долгосрочной перспективе во время наращивания подготовки к открытой экспансии, то после ее завершения, после получения ее плодов (большая часть которых была оборудованием и технологиями либо чисто гражданского, либо двойного назначения), оказывалась очевидно обременительной та часть аппарата, которая была связана с массовым принудительным трудом рабов, который сам терял свое значение в силу того, во-первых, что был по большей части связан с добывающей промышленностью, работающей, главным образом, на простое военное производство (и к тому же выполнил основную задачу, обеспечив строительство этой промышленности и ее инфраструктуры), и в силу того, во-вторых, что на его основе нельзя было наладить запуск трофейных производств гражданского назначения (которые не могут быть сконцентрированы в отдельных труднодоступных регионах, а должны быть равномерно распространены по всей стране, что резко повышает и без того запредельные затраты на репрессивный аппарат). Учтем также, что сокращение населения лишь абстрактно кажется выгодным (т.е. если чисто умозрительно предположить, что на долю оставшихся приходится больше ресурсов). И хотя такое восприятие ситуации неотделимо от психической структуры охлоса (тем более, что при определенных условиях это действительно позволяет урвать дополнительный кусок), и хотя охлос не способен видеть дальше ближайшей возможности что-то изъять, практика заставляет сталкиваться с негативными последствиями (хотя бы как уменьшение зоны изъятия - мы выше рассматривали тот факт, что при падающей эффективности одним из компенсаторов является поддержание какого-то уровня производства за счет сведения качества жизни все большей части населения к “физиологическому минимуму”, т.е. за счет вымирания населения, возобновление которого, соответственно, требуется).
Действительно, хотя сокращение населения — а, точнее, полное вымирание - есть, как мы видели на примере схемы самого по себе существующего государства единой собственности - закономерный его итог, в реальном государстве, да еще получившем дивиденды в виде большого количества новых производственных алгоритмов, именно интересы изъятия (интересы иерархии) требуют остановить демографическую катастрофу (а полученные производственные алгоритмы позволяют совместить приоритет изъятия с относительной стабилизацией демографической ситуации). Важную роль, как мы видели еще на примере принципиальной схемы, здесь должна играть ситуация в сельском хозяйстве, которая после “обобществления” крестьян (что неизбежно должно было свестись к физическому уничтожению значительной их части и полному порабощению оставшихся) начала катастрофически напоминать положение в “самом по себе” государстве “единой собственности”.
Прикрепленные к земле победившими “обобществленцами” и составляющие большинство населения, они начинают вымирать, несмотря на традиционно высокую рождаемость, и, главное, дают все меньше продукции, поскольку, во-первых, действуют все те факторы, о которых мы говорили - принципиальная неэффективность как самого «обобществленного» сельского хозяйства, так и промышленности сельскохозяйственного назначения, приводящая к широкому использованию ручного труда по примитивным технологиям (еще более затратный вариант с использованием сельхозмашин может применяться ограниченно, лишь в пропагандистских целях - схему неизбежного упрощения алгоритмов мы видели на примере “самого по себе” государства единой собственности), во-вторых - если даже не говорить о действии стресса и хронического недоедания (неизбежного просто потому, что государство пытается выбрать как можно больше продукта с тем, чтобы хоть как-то накормить условно свободное городское население) - смертность должна превышать на селе рождаемость и потому, что государству требуется все больше и больше рабов для добывающей промышленности взамен вымирающих, и их приходится забирать и с села. Поэтому, даже несмотря на огромные массы переведенных на “физиологический минимум” заключенных и полуголодное существование как сельских, так, по большому счету, и городских жителей, несмотря на огромные массивы сельхозугодий и заметное превалирование сельского населения над городским (что неизбежно должно поддерживаться самыми решительными методами во избежании бегства сельских жителей в города и голодной катастрофы), несмотря на все это, ситуация с продовольствием должна неуклонно ухудшаться.
Причем, когда мы говорим о возможности внедрить трофейные алгоритмы, мы должны учитывать, что для их внедрения нужны дополнительные рабочие руки по сравнению с уже задействованными. Но, в силу потери эффективности при внедрении, количество рабочих рук, высвобождающееся в результате переоснащения трофейным, более производительным, оборудованием уже имеющихся предприятий по выпуску уже выпускаемого или принципиально не отличающегося продукта (новых модификаций), меньше количества рук, необходимых для строительства новых предприятий и запуска новых видов продукции (причем эта диспропорция должна нарастать). А резерва рабочих рук два - либо возвращающиеся солдаты, либо разросшийся репрессивный аппарат (внутренняя армия охранников). Третьим резервом является огромное количество постоянно вымирающих заключенных, уже выполнившее задачу построения добывающей промышленности и теперь крайне неэффективно ее эксплуатирующее. Конечно, можно маневрировать, выпуская одних, сажая других. Можно маневрировать, используя труд военнопленных даже в сельском хозяйстве. Допустим даже гипотетический случай, что в силу ряда факторов — учтем, что за время войны подросли и превратились в рабочие руки дети - проблем с рабочими руками и кадрами для репрессивного аппарата нет (тем более, что после запуска новых предприятий каждое из них в отдельности потребует меньше рабочих рук, чем предприятия, работающие на прежнем технологическом уровне, - та зависимость, о которой мы говорили, касается лишь экономики в целом, т.е дополнительных затрат труда на создание инфраструктуры и обслуживающих производств, а это означает возможность маневра). Но и в таком гипотетическом случае попытка внедрять плоды экспансии прежними методами равнозначна быстрому проеданию этих плодов (а в иных, приближенных к реальности, случаях нехватки рабочей силы, само внедрение крайне затруднено).
Более того, если говорить о внедрении лучших трофейных образцов, то приходится констатировать, как мы помним на примере копирования сложных алгоритмов, их заведомую, в лучшем случае, нулевую эффективность не только из-за нарастания затрат, но и из-за отсутствия адекватных организационно-управленческих технологий, являющихся составной частью этих производственных алгоритмов, однако несовместимых с антинормативным алгоритмом. Получается, что без каких-то изменений в алгоритме “единой собственности” самые ценные трофеи превращаются в балласт, ускоряющий уничтожение приварка, даваемого внедрением менее сложных трофейных алгоритмов. При этом любопытно отметить, что среди трофейного оборудования обязательно есть и новое оборудование для добывающей промышленности, и оборудование для его производства, но чем выше их проектная эффективность, тем изначально меньше от нее остается при внедрении прежними методами. Между тем, некоторая базовая инфраструктура добывающей промышленности к этому моменту уже построена традиционными методами рабского труда, но многомиллионная масса рабов явно непригодна (и избыточна) для внедрения и эксплуатации на этой базе нового оборудования и технологий, предназначенных хоть как-то интенсифицировать добычу.
Однако, вместе с новыми технологиями получен доступ и к адекватным административным технологиям, носителями которых неизбежно являются пленные специалисты. А расширившиеся в ходе войны контакты с союзными странами и непосредственное наблюдение форм организации труда и управленческой деятельности как в этих странах, так и на завоеванных территориях визуально доказывают их эффективность. Конечно, в своей основе все эти способы организации труда и управления экономикой были известны еще задолго до появления “обобществленной собственности” (как известна была и невыгодность рабства). Но на первом этапе максимально принудительный характер труда и всего бытового поведения, жесточайшая подконтрольность каждого гражданина государству были условием установления антинормативного алгоритма, условием установления абсолютной власти охлоса. Теперь же, когда этой власти ничего не угрожает, на первый план выходит другой мотив - стремление составляющих иерархию обезличенных трусливо-агрессивных вариаций к индивидуальной безопасности, основной угрозой для которой является сам антинормативный алгоритм в том его относительно чистом виде, в каком он сформировался для подавления населения (само же население уже подавлено и охлотизировано до полной потери защитной реакции и моральных ориентиров, так что некоторое ослабление гнета должно воспринять не как возможность для сопротивления, а как подарок судьбы, как предел мечтаний). Иначе говоря, для иерархии выгоды от существования крайне принудительной формы алгоритма “единой собственности” теперь явно уступают потерям.
Мы помним, что иерархизация по критерию агрессивности, требовавшая постоянного репрессивного контроля над иерархией, была необходима для консолидации иерархии вдоль оси алгоритма и снижения уровня внутренней агрессии. Но после завершения иерархической борьбы и заполнения иерархии обезличенными вариациями, репрессивный контроль стал, в сущности, выгоден лишь одному победившему доминанту - верховному иерарху. Причем, как мы выяснили, репрессии по отношению к иерархии во многом избыточны (в силу того, что агрессивный верховный иерарх, экстраполируя собственную высокую агрессивность на всех, боится членов иерархии, несмотря на их - непонятную ему из-за собственной агрессивности и потому воспринимаемую, говоря обычным языком, как военную хитрость, “притворство” - обезличенность и трусливость, естественно пытается подавить их воображаемую агрессию ужасом) и неизбежно идут по нарастающей, противопоставляя иерарха не только интересам иерархии, но и интересам устойчивости всего алгоритма единой собственности (являются внесением лишних помех, неразумной - поскольку защитная реакция всего населения давно подавлена - энергозатратой, и справедливо воспринимается иерархией как неоправданное - поскольку покорность в действительности непритворна - изъятие).
То же относится и к псевдоэкономике - если на первом этапе, когда налаживалась достаточно ограниченная номенклатура относительно простых производств, максимально соответствующее “единой собственности” сверхцентрализованное управление, желающее контролировать всю деятельность всех индивидов, было также необходимо для установления власти охлоса и при этом еще могло хотя бы как-то уследить за происходящим (однако полностью контролировать, как мы говорили, не могло и тогда), то по мере расширения номенклатуры и усложнения как производств, так и связей между ними, единственным способом упорядочить ситуацию становится, как мы видели на примере принципиальной схемы, сведение к возможному минимуму подлежащих учету параметров, отказ от роста сложности производственных систем, стремление ограничиться экстенсивным наращиванием простых (к чему и начинает сводится все управление), а единственным способом контроля над деятельностью индивидов и ситуацией в целом - нагнетание репрессий (причем, критерия репрессий с точки зрения наказания за плохую работу здесь, как мы тоже видели, быть не может, напротив - наиболее добросовестные, напомню, оказываются наихудшими).
Конечно, поскольку нет других способов поддержать постоянно падающую эффективность и поскольку существует визуальный критерий, то ясна и необходимость внедрения новых, все усложняющихся, производственных систем. Соответственно, этот курс должен проводиться с самого начала, несмотря на его несовместимость со сверхцентрализованным репрессивным управлением (противоречие, как мы помним, частично разрешается тем, что сколько-нибудь сложные алгоритмы внедряются, главным образом, в военном секторе). С точки зрения структуры управления экономикой это означает, что уже с первых шагов “индустриализации” верхний слой иерархии (несколько наиболее влиятельных и “ответственных” иерархов, занимающих ключевые посты) должны - как условие возможности иметь хоть какой-то образ ситуации (неважно, что во многом фиктивный, главное - служащий базой для принятия решений) - окружать себя аппаратом советников из числа индивидов, имеющих соответствующую квалификацию. Разумеется, в каждом из таких окружений быстро проходит описанный нами процесс формирования псевдоэлиты с подавлением действительно способных индивидов. Разумеется также, что после построения антинормативного алгоритма с выделением одного верховного иерарха все эти локальные псевдоэлиты, пройдя соответствующую чистку (в первую очередь, от тех, кто прямо поддерживал своих патронов в иерархической борьбе и должен разделить их участь) сливаются в одну централизованную псевдоэлиту, верхний слой которой и является непосредственным аппаратом советников высшего иерарха по всему “кругу вопросов”, формируя для него образ ситуации.
Не касаясь гуманитарной “сферы”, отметим, что применительно к собственно экономике, к “сфере” научно-технической и организационной, по мере усложнения производства и расширения его номенклатуры, нарастает противоречие между управляющей функцией верховного иерарха и ролью его советников. С одной стороны, вождь хочет и должен сам принимать решения, с другой - он фактически вынужден визировать решения, подсказанные советниками. Поскольку он хочет контролировать ситуацию и поскольку не может визировать все противоречивые предложения, он должен каждый раз выбирать, какое из предложений визировать. Но поскольку образ ситуации он получает от советников и сам разобраться не в силах, то он неизбежно должен визировать то из предложений, какое будет, попросту говоря, удачней ему преподнесено. Среди представителей псевдоэлиты выигрывает тот, кто хитрее подстраивается под особенности восприятия вождя, а поскольку важнейшей особенностью является потребность упростить ситуацию, сделать ее наглядной, создать себе иллюзию контроля над ней (что абсолютно необходимо для поддержания самооценки), то неизбежно выигрывает тот, кто предлагает заведомо неверные решения (направленные в сторону, противоположную действительным нуждам усложняющегося производства) и даже заведомо ложные, фальсифицированные (обещающие нереальные выгоды, что отвечает другой важнейшей потребности верховного иерарха, также обязательной для поддержания самооценки - создать иллюзию своей возможности повышать эффективность экономики как основы могущества государства, т.е. создать иллюзию своего сверхвысокого статуса и своей способности его повышать, - ведь при антинормативном алгоритме верховный иерарх является его высшим олицетворением и, следовательно, отождествляется с ним, отчего его статус равен статусу государства).
Разумеется, тот же механизм работает и при принятии решений в любой другой “сфере деятельности” (особенно в политической и военной - в конечном итоге для агрессивной особи, занимающей пост верховного доминанта, поддержание самооценки сводится к осознанию своей способности подавлять всех на контролируемой территории и способности расширять такую территорию, что является важнейшим мотивом поведения, толкающим и в сторону наращивания репрессий, и в сторону наращивания военной мощи, и в сторону наращивания ордынской экспансии). Но мы сейчас, опять же, абстрагируем одну из сторон процесса - экономическую, применительно к которой все это означает, что верховный иерарх неосознанно действует в направлении, противоположном собственным намерениям и сам - хотя его не вынуждают к этому никакие внешние обстоятельства - сужает приспособительные возможности антинормативного алгоритма, оказывая такое же избыточное давление на псевдоэкономику, как и на иерархию (и, конечно, как на все общество).
На данной стадии антинормативного алгоритма принципиальная неуправляемость единой собственности выражается в том, что управляющая функция верховного иерарха становится все более фиктивной даже как функция (решения подсказываются советниками - точнее, теми из них, кто лучше подстраивается под слабости иерарха - а иерарх лишь визирует эти решения). Причем принимаются худшие решения, транжирящие запас прочности системы, а добросовестные советники, предлагающие решения, способные продлить существование антинормативного алгоритма (т.е. предлагающие реальные небольшие улучшения в структуре производства, в технологиях, в естественнонаучных и технических исследованиях, реализация которых возможна без угрозы базовому алгоритму и власти верховного иерарха), отвергаются и - если пытаются возражать, внося помехи в утвержденные решения недобросовестных - подавляются (один из примеров известной нам зависимости - добросовестные слуги системы, желающие улучшить работу алгоритма, оказываются врагами с точки зрения системы).
Функция верховного иерарха, высшей непререкаемой инстанции, была необходима в условиях завоевывания всей территории страны и простой сверхцентрализованной полувоенной экономики с примитивными технологиями. Тогда с капризами вождя поневоле приходилось мириться. Но сейчас, в условиях, требующих более гибкого управления, на первый план выходит естественное желание правящей черни спокойно пользоваться своим положением. Иначе говоря, после того, как установившийся алгоритм единой собственности подмял под себя всю территорию, подавив остатки вида хомо сапиенс, верховный иерарх начинает все больше действовать во вред этому алгоритму, и сам факт существования функции верховного иерарха, уже выполнившей свою задачу, все больше приходит в противоречие с нуждами самосохранения всего алгоритма и, соответственно - нуждами самосохранения власти охлоса.
Если мы наложим эту ситуацию на ситуацию внешнеполитическую, то станет еще очевидней необходимость серьезной мутации гиперохлократического алгоритма, который в своей классической форме - той, что возникла после обобществления сельского хозяйства и которая была описана выше - оказывается абсолютно неадекватен международной расстановке сил (что неудивительно, поскольку изначально он адекватен лишь курсу на открытую внешнюю экспансию по типу “орды”), так что его дальнейшее существование в неизменном виде грозит быстрым развалом.
Поскольку предел открытой экспансии положен именно ее потенциальными объектами, т.е. наиболее процветающими, а потому и соблазнительными жизнеспособными странами, оказавшимися очевидно сильнее в военном, технологическом и экономическом отношении, то попытка всерьез копить силы для продолжения ордынской политики явно превращается в самоубийственную разорительную манию, приходящую в противоречие с реальным положением вещей и автоматически игнорирующую те возможности и выгоды, которые уже добыты благодаря военной победе в союзе с жизнеспособными странами и теперь ждут реализации внутри государства единой собственности (о новых присоединенных странах - необходимости “переварить” захваченное и попытаться извлечь из этого хоть какую-то выгоду, чему также мешает старая политическая линия на открытую экспансию - мы пока не говорим).
Внутри же страны, на фоне нехватки сельхозпродукции и промышленного потребительского продукта и при наличии технологий и оборудования как для попытки интенсифицировать первое, так и произвести второе, тратить огромные средства и трудовые ресурсы на валовый рост добывающей промышленности, большую часть продукта которой некуда девать, кроме как на валовый же рост и без того огромного количества однотипных вооружений - элементарно глупо. Кроме того, технологический прогресс в вооружениях жизнеспособных обществ, доступ к достижениям которого открывает шпионаж, сам по себе заставляет переориентировать военную отрасль. Он требует замены относительно низкоинтеллектуального и низкотворческого инженерного труда на гораздо более интеллектуальный и, желательно, творческий, научный. В сущности, применительно к военной отрасли можно говорить о мини-конверсии, поскольку тысячи и тысячи инженерно-технических работников оказываются теперь лишними и могут быть переведены с военного положения на гражданское - на внедрение награбленных производственных алгоритмов. А главное, итогом мировой войны стало превращение гиперохлократии в “мировую державу” с соответствующими рычагами влияния на сырьевые регионы, и произошедшее еще в ходе войны изменение конъюнктуры сырьевого рынка, изменение путей транспортировки, перегруппировка структурных и политических связей, от которой гиперохлократия, как “союзник” и “участник коалиции” неизбежно выигрывала.
С этой точки зрения следует отметь два фактора, делающих возможными переход на широкую экспортно-импортную политику. Получение нового оборудования и технологий коснулось и самой добывающей промышленности, давая возможность интенсифицировать добычу сырья. Получение технологий и оборудования в других отраслях означало возможность расходовать это сырье в промышленности менее расточительно. Интенсификация военных технологий позволяла резко сократить потребление сырья в военном секторе (отчасти за счет нового оборудования в производстве прежних вооружений, - при меньшей уже потребности в них благодаря огромной накопленной их массе, - но, главное, за счет изменения самих вооружений - атомная бомба и самолет для ее доставки требуют несопоставимо меньше сырья, материалов и энергоносителей, чем эквивалентное количество тротиловых бомб и бомбардировщиков). Таким образом, появляется стартовый капитал - высвобождающееся количество сырья на фоне запуска новых, не сильно отличающихся от проектной эффективности в момент запуска, технологий и изделий. Вторая составляющая этого капитала, как мы сказали - статус “мировой державы”, внушающей страх своей “военной мощью” (здесь надо отметить, что кража атомных секретов вообще сделала невозможной - из опасения мировой атомной войны - адекватную защитную реакцию развитых стран) и вследствие этого - проникновение в отсталые и традиционные сырьевые регионы, позволяющее влиять на мировые цены силовым способом.
Итак, все сказанное выше означает, что ненужными оказываются и миллионы охранников, и миллионы заключенных. Ненужными становятся миллионы сельских рабов. Зато оказываются нужными миллионы условно свободных рабочих рук. А говоря более обобщенно - ненужной оказывается насаждавшаяся система полностью или частично рабского труда. Правильнее сказать, что она оказывается не столько ненужной, сколько невозможной - теперь ее содержание абсолютно не по средствам — и, к тому же, она становится совершенно невыгодной массе иерархии. Чтобы пояснить еще раз этот вывод (т.е., чтобы отмести какие-либо подозрения в подгонке схемы под факты), сформулируем еще раз всю логическую цепочку.
После полного “обобществления” промышленности и сельского хозяйства возникла антинормативная социально-экономическая система, максимально приближенная к государству “единой собственности” в его чистом виде. То есть - система, пытающаяся централизованно управлять каждым поступком каждого члена общества на производстве и в быту, не допуская независимого поведения и рассматривая его как агрессию, подлежащую пресечению. Соответственно, эта система - в которой невозможно развитие и реализация творческой индивидуальности - является системой власти запредельных вариаций и деградировавших до их уровня врожденно нормальных индивидов с невысокой сопротивляемостью, отбирающей на иерархические места по критерию агрессивности (аморальности, бездарности и нацеленности на изъятие), и уничтожающей и подавляющей нормальных представителей вида «человек разумный» (на практике, как мы говорили, не только их, но и всех, кто отклоняется от выработавшегося стандарта аморфной обезличенности, требующего бездумного выполнения любого распоряжения системы, и даже их).
Соответственно, эта система является полностью антиэффективной, исключающей создание и оперативную подстройку эффективных алгоритмов, т.е. такой, в которой эффективность производства может только падать во всех сферах - гуманитарной, научно-технической, промышленной и сельскохозяйственной. Соответственно, эта система требует либо постоянного притока новых алгоритмов извне, либо должна перейти к открытой внешней экспансии. В противном случае она находится в состоянии самопожирания, компенсируя свою антиэффективность убылью населения, все большая и большая часть которого переводится в зону чисто рабского труда за “физиологический минимум” (в действительности не обеспечивающий существование), обрекаясь на непосильную работу и вымирание. Причем, чем строже контроль, требование “добросовестности” каждого члена общества, тем хуже положение дел, поскольку недобросовестность является своего рода низовым оперативным управлением, компенсационным изъятием у системы, ее единственным слабым амортизатором.
В ходе процесса падения эффективности и при отсутствии внешней экспансии, обостряется следующая апория. Для поддержания имеющегося уровня жизни верхушки иерархии возникает необходимость - после перевода на рабское положение всего низового населения - консервировать уровень жизни широкого слоя низших этажей иерархии (и даже в тенденции - сокращения иерархии с переводом в рабы). То же самое касается и репрессивного аппарата, который в этой системе является частью иерархии - и это при том, что в данной системе и иерархия, и репрессивный аппарат должны разрастаться как условие единого управления единой собственностью. Сам процесс падения эффективности, как мы видели на примере схемы изолированно существующего государства единой собственности, проходит как процесс постепенной остановки промышленности (оставляя напоследок оружейное производство) с разделением всего населения на сельскохозяйственных рабов и надсмотрщиков с дальнейшим сокращением численности и тех и других. На практике, благодаря наличию поля для экспансии в слаборазвитые прилегающие территории и некоторому минимуму взаимодействия с жизнеспособными обществами (через промежуточные, через агентов влияния, шпионаж и т.д.) система получает шанс смягчить и затянуть свой развал. Но поскольку эти смягчающие факторы очень слабы, то с самого начала, после расползания антинормативного алгоритма на все общество, единственным видимым выходом - и в силу психической структуры, т.е. внутренних подсознательных импульсов, присущих запредельным вариациям, и в силу отсутствия иных способов взаимодействия с жизнеспособными обществами - становится подготовка и реализация открытой экспансии.
Но после того, как становится очевидной невозможность дальнейшей экспансии по типу “орды”, возникает необходимость внутренней перестройки системы, т.е. хотя бы небольшого отхода от установившегося, максимально приближенного к “идее” государства “единой собственности” социального алгоритма, а полученные плоды только что закончившейся военной экспансии дают такую возможность. Учтем также, что эта ситуация позволяет реализоваться и столь важному для иерархов всех уровней мотиву, как стремление избежать “ротации” и снизить уровень агрессии внутри самой иерархии (поскольку дальнейший отход от идеального антинормативного алгоритма означает падение роли верховного иерарха).
Более того, неизбежность уменьшения централизации управления, вытекающая из курса на внедрение новых алгоритмов (хотя бы потому, что резко возрастает и усложняется количество подлежащих учету параметров - процесс, обратный тому упрощению, которое мы описали на примере строительства дороги), снижает уровень агрессии внутри иерархии еще и потому, что открывает дополнительный канал реализации эгоистических устремлений иерархам среднего и даже низшего звена. Мы уже видели, что единственным амортизатором этой жесткой системы управления является недобросовестность, позволяющая создать резерв для подстройки под нереальные требования вышестоящих инстанций. В ситуации, когда управление обязано стать более децентрализованным, часть этих резервов неизбежно используется в эгоистических интересах, а потому источником благ и статуса становится не только степень близости к вождю, но и то, насколько нужное для других низовых иерархов место занимает данный иерарх (какие услуги он может оказать в обмен на услуги, которые ему могут оказать из утаенных резервов).
Что касается основной массы населения, то ее перевод в условно свободную категорию, требуемый нуждами внедрения большого количества интенсивных алгоритмов (включая внедрение более эффективных и требующих меньше рабочих рук алгоритмов добывающей промышленности), также снижает накал взаимной агрессии в обществе. Тем более, что сверхраздутый репрессивный аппарат также должен сокращаться, снижая непроизводительные расходы, которые теперь начинают восприниматься именно как непроизводительные, - и в силу перечисленных выше причин, и в силу того, что теперь приоритетным направлением становится не завоевание охлосом внутренней территории, а налаживание экспортно-импортной политики с соответствующей переориентацией усилий вовне - на стимулирование всяких “борцов с колониализмом” и “национально-освободительных движений” в сырьевых регионах.
Поскольку на протяжении всего текста - хотя и было с самого начала оговорено, что речь идет о условном государстве и принципиальной схеме его мутации - неизбежно возникают подсознательные экстраполяции этого государства и происходящих в нем процессов на реальное советское государство и реальные факты его истории, неизбежен вопрос, почему в реальности несколько лет (до смерти вождя) продолжалась фактически прежняя политика, транжирившая выгоды от ограбления Европы и вроде бы уже невозможная, т.е. ставящая, как мы говорили, государство на грань развала (а точнее - новой войны во избежание развала.). Повторюсь, что данный текст - не монография по реальной истории реальной страны, а лишь рассмотрение причинно-следственных связей, вытекающих из фундаментальных принципов организации любого биологического сообщества - и человеческого в том числе (логическому же выведению этих принципов мы посвятили первую часть текста). Если, касаясь конкретного советского государства, я сейчас скажу, что оно действительно было на грани катастрофы к моменту смерти вождя (как оно было на грани катастрофы еще в конце 30-х, предотвратив катастрофу войной - в неявном виде этот вывод неоднократно всплывал при описании расцвета антинормативного алгоритма), то от меня потребуют доказательств - статистических данных по демографии, по экономике, каких-то документов, доказывающих подготовку к новой войне и т.д. Дело не в том даже, что официальные статистические данные недостоверны, а частью просто отсутствуют. Дело в самом подходе, который я оговорил еще вначале. Поэтому не будем гадать, какие резервы для маневра имел вождь, насколько могла затянуться ситуация, когда и как дело дошло бы до войны - принципиальную ее необходимость как единственного выхода мы уже обсуждали. Невозможность же мутации при жизни иерарха, олицетворяющего собой антинормативный алгоритм, вытекает из сути этого алгоритма. Действительно, если мы посмотрим, в чем должен состоять смысл мутации, какие изменения она должна внести в алгоритм, то увидим, что все изменения означают фактически сокращение полномочий верховного иерарха. Необходима некоторая децентрализация управления с предоставлением некоторых полномочий низовым иерархам на местах под общим контролем высших иерархов, т.е. - более равномерное расползание полномочий по всей пирамиде. Необходим частичный отказ от почти полностью принудительного труда всей массы населения (особенно сельскохозяйственного, составлявшего большинство, покорение которого и контроль над которым был условием существования классической гиперохлократии), отказ от массового рабского труда и сокращение расходов на содержание репрессивного аппарата, т.е. - отказ от массовых репрессий и вообще, и по отношению к иерархии в частности. В более общем смысле - необходим отказ от самой управляющей функции верховного иерарха.
Поскольку мы уже рассматривали и процесс формирования иерархии с выделением верховного иерарха, и вообще много говорили о иерархизации по критерию агрессивности и о принципиальных особенностях агрессивного мышления, то нет смысла повторяться, доказывая, что для такого верховного иерарха, какой только и мог занять этот пост при установлении антинормативного алгоритма, отказ от своих полномочий и от важнейших для него функций антинормативного алгоритма был бы противоестественен (мог ли пойти на это реально существовавший вождь - судите сами). С другой стороны, сама иерархия, “передавшая” свои полномочия верховному иерарху, забрать их назад не может. Это следует из принципиальной схемы антинормативного алгоритма, а в реальности дополняется тем, что в процессе выделения верховного иерарха все проигравшие претенденты подавляются, отбор в иерархию начинает проходить по критерию обезличенности, а верховный иерарх постоянно контролирует положение в иерархии и проводит периодические «ротации», под которые попадают в первую очередь те, кто чем-то отклоняется от стандарта обезличенности и полной покорности вождю. Уже одно это делает невозможным какие-либо “заговоры” и т.д.
Причем, если мы говорим о переменах после смерти вождя, рассматривая их с точки зрения “экономической необходимости”, то мы все-таки не должны забывать, во-первых, что единственной “экономической необходимостью” для каждого члена иерархии является его собственное благополучие и, во-вторых, что антинормативная социальная система, гарантирующая бездарным и агрессивным особям возможность безнаказанного изъятия, может быть изменена лишь в сторону еще большей безнаказанности и еще большего изъятия. Иначе говоря, хотя мы и говорим о “экономической” подоплеке децентрализации и прекращения массовых репрессий, вряд ли такой угол зрения был доступен миллионам членов иерархии, и скорее надо признать, что составляющий к этому моменту большинство слабоагрессивный экс-демос просто действует в том направлении, которое отвечает его желанию спокойно пользоваться своим статусом и привилегиями. И это становится возможным, поскольку такой отход от чистоты алгоритма совпадает с требованиями “экономической необходимости” и подкрепляется новыми перспективами, открывшимися в результате войны и послевоенных перемен в мире.
Итак, гиперохлократия на своей быдлократической стадии может поначалу тешить себя радужными перспективами. Идеализированная схема неявной экспансии выглядит просто и привлекательно. Проникновение в рамках “мирового противостояния разных социальных систем” в сырьевые регионы, установление там контроля над теми или иными территориями (а заодно и ресурсами) с помощью местных “борцов с империализмом”, затруднение ответных мер в развитых странах с помощью “борцов за мир” и всяких “представителей прогрессивного человечества”, нагнетание напряженности - как в конкретных регионах, так и в целом, благодаря мифу о “военной мощи” гиперохлократии - провоцирование вооруженных конфликтов в отсталых странах и т.д. приводит к росту цен на сырье и к вынужденному согласию развитых стран “урегулировать проблемы политическим путем” и “развивать нормальные торгово-экономические отношения” с гиперохлократией. Причем разрушенная в ходе войны и требующая восстановления промышленность стран, являвшихся ареной боевых действий, также становится фактором роста цен на сырье и фактором «развития торгово-экономических отношений».
Получение новых технологий и оборудования - как купленных в обмен на сырье, так и скопированных с купленных прототипов, а то и просто украденных - позволяет постоянно переоснащать промышленность и обновлять ассортимент товаров, компенсируя падение эффективности. Причем дополнительным источником сырья становятся те же подконтрольные “антиимпериалистические” территории, не только взвинчивающие цены, но еще и оплачивающие “большому брату” своим сырьем поставки бросовых вооружений и неконкурентоспособных на свободном рынке потребительских товаров, производимых гиперохлократией с помощью оборудования и технологий, полученных у развитых стран в обмен на сырье, которое вновь обменивается на новые технологии и изделия и т.д.
Идеальная цель этой политики - установление глобального контроля над всеми сырьевыми ресурсами и принуждение эффективных обществ к обмену с единственным партнером (т.е. гиперохлократией), воссоздающее ту гипотетическую ситуацию, когда на рынке присутствуют лишь два производителя, уровни жизни которых выравниваются при любом различии в их индивидуальной эффективности. (Разумеется, поскольку правящая чернь не способна к такому анализу, речь идет просто о интуитивном ощущении новых возможностей изъятия и выживания; как иерархи все это формулируют для себя - как возможность “догнать и перегнать”, как “противостояние империализму” и т.д. - не важно).
Но первая же бросающаяся в глаза апория заключается в том, однако, что для реализации данной схемы рост цен на сырье должен идти постоянно и, желательно - темпами, опережающими научно-технический прогресс (что невозможно просто потому, что научно-технический прогресс заключается, отчасти, и в том, что как только какой-то вид сырья становится слишком дорогим, очевидно сдерживающим рост эффективности общества, этот самый прогресс изобретает всякие замещающие более дешевые виды сырья и материалов, всякие ресурсосберегающие технологии и т.д.). Об этом и об остальных апориях мы поговорим ниже, а пока отметим те перемены в структуре гиперохлократии, которые неотделимы от данной ее стадии.
Итак, начальные параметры таковы. С одной стороны - нехватка рабочих рук для внедрения по всей стране новых “интенсивных” алгоритмов, большое количество рабов в сырьевом секторе (все равно недостаточное при прежнем рутинном производстве сырья для экстенсивно увеличивающегося военного производства, но становящееся избыточным при попытке “интенсифицировать” как сырьевую промышленность, так и всю остальную, и плюс к тому противоречащее внедрению интенсифицирующих производство способов его организации), и огромное, пожирающее едва ли не все ресурсы количество работников репрессивного аппарата (включая сюда и призванных на военную службу). С другой стороны, вымирающее примитивное сельское хозяйство, которое дает - во всяком случае в расчете на одного занятого - все меньше продукта, но за счет высокой рождаемости, даже несмотря на регулярный отток в армию и в “заключенные”, удерживает едва ли не основную массу рабочих рук. С третьей стороны - те возможности “интенсификации” и перспективы неявной экспансии, о которых мы говорили выше.
Единственная точка сопряжения - массовое освобождение заключенных, демобилизация части армии и репрессивного аппарата, позволение сельским жителям при определенных условиях покидать село и переходить в промышленность (для компенсации чего следует разрешить остающимся на селе заниматься в свободное время от работы в колхозе индивидуальной деятельностью на своем подворье - с этого, плюс к дополнительному продукту можно еще и содрать налог). “Экономической” основой этих перемен (в конкретной советской истории, кстати, начавшихся еще до оформившей их «хрущевской оттепели») становится попытка внедрения - как в промышленности, так и на селе - новых, полученных в результате ордынского набега технологий, оборудования, знаний и наработок пленных специалистов. Сами же эти перемены представляют собой и первый шаг и условие неявной экспансии - хотя их можно рассматривать и иначе - как вынужденный отход от чистоты алгоритма в силу очевидности тупика, в который этот алгоритм завел - но все же представляется логичней рассматривать их именно как условие реализации внезапно открывшихся возможностей (не будь их, данная территория держалась бы прежнего до полного развала).
Очевидно напрашивающейся переменой должна стать некоторая децентрализация управления с вытекающей отсюда перегруппировкой неформальных статусов и связей внутри иерархии (выше мы упоминали об этом, и сейчас лишь расшифровываем подробней). Разумеется, децентрализованное управление “единой собственностью” также антиэффективно (мы рассматривали его механизм при рассмотрении принципиальной схемы такого государства). Но ослабление централизации является непременным атрибутом неявной экспансии (в отличии от экспансии открытой, требовавшей предельной “чистоты” алгоритма и сдерживавшей децентрализационные тенденции, неизбежность которых - как следствие абсолютной невозможности верховного иерарха принимать самостоятельные решения - мы вскользь также рассматривали на примере принципиальной схемы). Причины - если абстрагироваться даже от всего прочего, кроме “экономической необходимости” - таковы (хотя, конечно, применительно к государству охлоса понятие “экономическая необходимость” включает как раз “прочее” - два основных приоритета, знакомых низовой черни в формулировке “побольше награбить и уцелеть”, а для черни сановной, на уровне “государственной политики” - увеличить возможность изъятия и затянуть развал государства с соответствующим продлением срока пребывания у источника изъятия).
Новый курс означает, во-первых, резкое усложнение структуры связей внутри промышленности и сельского хозяйства, резкое увеличение их количества, и, главное, их изначально предполагаемую хотя бы минимальную нестабильность (поскольку, как ни упрощай их, а они все равно должны быть хоть как-то похожим на оригинал отражением динамично развивающейся системы производственных алгоритмов тех стран, у которых новые алгоритмы заимствуются). Соответственно, это требует новой системы управления, которая, как ее ни упрощай, также должна быть хоть немного похожим на оригинал отражением прогрессирующей системы управленческо-административных алгоритмов. Во-вторых, он означает необходимость управления в рамках более сложной производственной структуры и уже не чисто рабским трудом, а трудом условно свободным, что также предполагает повышение роли и расширение полномочий низовых звеньев управления (поскольку в каждом низовом звене сразу возрастает количество подлежащих учету факторов – как из-за роста количества связей, так и из-за роста неопределенности в поведении условно свободных работников по сравнению с поведением рабов и крепостных).
В итоге должно получиться следующее. Управление, как мы сказали, должно децентрализоваться, оставаясь централизованным (поскольку “собственность” все же “единая” и в теории принадлежит всем, и поскольку верхушка иерархии не склонна слишком делиться властью и привилегиями). Оно должно отказаться от попытки регламентировать и контролировать каждый поступок каждого участника производства, сохраняя общую регламентацию и общий контроль. На практике это может выглядеть лишь как частичное расползание полномочий по всей пирамиде - предоставление чуть большей свободы маневра низовым руководителям (директорам предприятий и руководителям сельских податных единиц - “колхозов” и “совхозов”) с одновременной выработкой более общего критерия оценки их деятельности вышестоящими и увеличением количества этих вышестоящих. Мы здесь не ставим задачу рассматривать громоздкую и нелепую систему управления и планирования, характерную для данного этапа мутации гиперохлократии (каждый желающий может открыть учебники советских времен, воспевающие плановое хозяйство и те или иные его аспекты). Нам важен реальный смысл, а он неизбежно сводится к тому, что внутри монолитной системы начинают образовываться связанные с ней, неосуществимые без нее, но все же - в тенденции - стремящиеся к обособлению так называемые “мафиозные цепочки”.
Собственно, гиперохлократию - абсолютную систему власти черни - в обиходных терминах как раз и будет вернее всего назвать абсолютной системой организованной преступности, абсолютной мафиозной системой (в общепринятом значении термина, определяющем мафиозность как сращение преступности и власти). Разумеется, и в период максимально приближенный к идеальному алгоритму “единой собственности” интересы индивидуального изъятия, по определению составляющие доминанту поведения охлоса, то там, то здесь могли прорываться (и неизбежно прорывались), о чем мы говорили применительно к внутренней агрессии в иерархии и созданию мелких каналов ее реализации в качестве средства сгладить противоречие между принципиальной агрессивностью каждого отдельного иерарха и необходимостью подавления агрессии ради стратегической задачи сохранения власти всего агрессивного алгоритма в целом (что, одновременно, и является гарантией реализации агрессивных устремлений каждого). Но тогда базовый алгоритм общества был максимально близок к стабильному (был, если воспользоваться обычной терминологией, “экстенсивным”), каким и должен быть алгоритм “единой собственности” в наиболее чистом его виде. Это предполагало не только предельную подотчетность каждого участка верховному иерарху, но и предельную скудость того “страхового запаса” недобросовестности, о котором мы говорили, а также - предельную зависимость каждого от нужд расширения зоны рабского труда и обязательной «ротации» иерархов (хотя запас недобросовестности, как единственный амортизатор, не мог не быть - приводя условный пример со строительством дороги, мы сразу оговорили, что процесс присылки все новых и новых рабов и, видимо, материалов для компенсации возможных новых кочек, неизбежно подстегивался низовыми иерархами, для которых избыточное количество и было единственным гарантом возможности выполнить требования “верховного иерарха” и уложиться в “рекордные сроки”; соответственно, мы можем допустить, что иногда это избыточное количество могло использоваться низовыми иерархами для собственных нужд, оказания услуг друг другу и т.д.).
Но на том этапе все это, в сущности, было подконтрольно общему процессу «ротации» иерархов и самому “верховному иерарху” - каждый знал, что мирские блага, которые можно урвать, преходящи (и зачастую очень быстро - поэтому, как мы отметили в разборе “самого по себе” государства единой собственности, использование в индивидуальных целях было ориентировано не на материальный аспект, а на предоставление “привилегий доминанта”, чему способствовал и персональный состав иерархии, где трусливо-агрессивный охлотизированный демос еще не полностью вытеснил высокоагрессивных особей). Теперь, при переходе к “интенсивной” неявной экспансии (да еще после полной оккупации иерархических мест обезличенными слабоагрессивными вариациями), расширяются не только возможности маневра каждого иерарха (за счет децентрализации, гарантий отсутствия ротации, возможности более гибко проявлять недобросовестность, накапливая страховой запас - что неотделимо от процесса поставок нового импортного оборудования и технологий, от заданий по копированию прототипов и разработке аналогов с соответствующим выделением средств и материалов и т.д.), но и за счет резкого расширения номенклатуры и количества товаров и услуг - как чисто импортных, так и копируемых.
Последнее обстоятельство важно тем, что поскольку все это распределяется через иерархически низкие участки общегосударственного алгоритма - торговлю, службу снабжения и сбыта при предприятиях, мелкие малозначащие ремонтно-бытовые предприятия и т.д. - то неизбежен процесс роста неформального статуса работников данной сферы, которые формально имеют низкий социальный статус. Мы уже говорили, что даже на этапе относительно близкого к “идее” существования, государство “единой собственности” уже представляло собой пирамиду изъятия, пронизанную, в том числе, и неформальными связями, основанными на страхе и выгоде (кто-то, хотя и не входил в иерархию, имел свои преимущества как осведомитель репрессивных органов, кто-то имел старые личные знакомства с кем-то из иерархов и т.д.). Но тогда использование неформальных связей затруднялось формальной структурой иерархии и пресекалось как агрессия по отношению к олицетворявшему формальную структуру верховному иерарху, как покушение на его исключительное право контролировать всю деятельность общества, а персональный состав участников этих связей не мог быть стабилен (осведомитель легко превращался в заключенного, иерарх подпадал под ту же “ротацию” и оказывался в соседнем бараке - на “воле” их места занимали другие). Теперь - иное дело, и становится неизбежным образование устойчивых связей как по личному, так и по корпоративному признаку, и, соответственно, обмен между “цепочками”.
Незачем подробно рассматривать эту - как ее называли - “теневую экономику”, тем более что ей – системе ”блата”, обмена услугами за государственный счет и т.д. - посвящено много как художественной, так и социологической литературы, добросовестно пытавшейся описать данное явление. То же следует сказать и о так называемых “привилегиях”. В начале, описывая схему “обобществленной собственности”, мы сразу отметили неизбежность изъятия как минимум в эмоциональной форме (неравенство статусов), что, как мы помним является лишь естественным выражением установленной нами закономерности - невозможности иметь равные коэффициенты энергобаланса (мы рассматривали это в “экономическом” разделе и пришли к выводу, что любое уравнивание есть изъятие в пользу индивидов с отрицательной направленностью). Касаясь первого этапа гиперохлократии, мы также вскользь обратили внимание на неизбежность привилегий, естественным образом закрепляющихся за иерархическими местами (правильнее - по определению присущих тем или иным местам). Но по вполне понятной причине мы не акцентировали на этом внимание.
Теперь же, хотя привилегии по-прежнему принадлежат месту, отсутствие “ротации” делает их отчасти индивидуальной собственностью - в том смысле, что при отсутствии “ротации” каждый иерарх получает возможность сколь угодно долго занимать свой пост и пользоваться этими привилегиями. А по мере открывающихся вакансий - в результате смерти вышестоящего иерарха, его перевода на другое место (количество которых, кстати, должно увеличиваться) и т.д. - может перебраться на более высокий пост с большим уровнем привилегий. Все, что для этого требуется - выполнять определенные правила поведения, т.е. соответствовать выработавшемуся стандарту признаков, как мы говорили. Причем сам факт этого соответствия гарантирует - вкупе с имеющимися личными связями - сохранение места в иерархии даже при явной неспособности данного иерарха обеспечить требуемые вышестоящими инстанциями показатели, поскольку если “ротация” как принцип политики отсутствует, то и выпадение из иерархии невозможно - факт исключения из иерархии кого-либо, кто выполняет правила и соответствует стандарту, есть покушение на всю иерархию со стороны тех, кто исключил данного иерарха, обозначив тем самым агрессию в отношении каждого другого.
На данной стадии мутации алгоритма, которую мы условно назвали быдлократией, любое индивидуальное проявление - т.е. проявление агрессии - даже если оно допущено иерархом высокого уровня, означает его противопоставление всей массе иерархов и ощущается как угроза на биологическом уровне (т.е. примерно так же, как ощущается, с другой стороны, нормальное творческое проявление - как агрессия в отношении базового алгоритма и всех, кто при нем процветает). Положительным следствием (атрибутом данной стадии) является неодобрение крайностей индивидуальной агрессии как в низовых подразделениях алгоритма (например, проявления “садистских” наклонностей в репрессивных органах), так и в целом - в иерархической борьбе (этот процесс мы обсуждали раньше), в материальном изъятии (нехорошо брать не по чину), с компенсирующим это увеличением материальных привилегий, возрастающих по мере повышения статуса в иерархии (льготы, закрепление за данным местом того или иного казенного имущества и т.д.).
Учтем, что основную массу иерархии составляет, как мы говорили, экс-демос, т.е. трусливо-агрессивные или вообще слабоагрессивные вариации, поэтому и неодобрение агрессивных излишеств (и боязнь самому выделиться излишествами), и нацеленность на материальные привилегии вполне понятны. Парадоксальным следствием всевластия охлотизированного демоса становится процесс концентрации агрессивного потенциала внизу - на низких и боковых ветвях формальной иерархии и среди формально не входящих в иерархию низовых участников “мафиозных цепочек”.
Разумеется, за редким исключением речь идет о той же трусливо-агрессивной вариации, топчущейся у подножия и вынужденно самоподавляющейся, однако находящейся в состоянии постоянного стресса от очевидно малых шансов пробиться наверх и перспективы до конца жизни оставаться лакеями при вальяжных и не торопящихся на покой иерархах более высоких уровней. Консервирует положение прекращение “ротаций” и расширение возможностей обмена услугами внутри иерархии, который при затрудненности материального изъятия и твердом - за счет меньшего агрессивного давления - сохранении сферы отождествления в пределах членов семьи, родственников и более-менее устойчивом по отношению друзьям детства и т.д. (по известному принципу “главное, чтобы мои дети хорошо жили, родственники и друзья тоже не чужие и надежней других, а остальные не касаются, каждый - за себя”) естественно сводится к взаимному оказанию услуг по пристраиванию детей, родственников и друзей на “теплые места”, являясь для каждого из обменивающихся иерархов средством повышения своего удельного веса в иерархии, а для всей иерархии - средством сплочения на неформальной основе. В том же направлении действует выработка правил продвижения (одним из которых становится упомянутый обмен), исключающих индивидуальный прорыв за счет агрессии в отношении других иерархов (например, доносов или прямого выслуживания перед высшими иерархами через головы непосредственного начальства). Все это быстро приводит к тому, что новому поколению охлоса, направляющемуся в иерархию снизу, без “связей”, не хватает мест не только наверху (которые уже оккупированы так надежно, что недоступны даже новому поколению “со связями”), но и вообще не хватает сколько-нибудь значимых мест в иерархии, несмотря на расширение номенклатуры таких мест и увеличения их количества в результате перехода к неявной экспансии. Соответственно, подавляющее большинство агрессивно настроенных особей надолго застревает на иерархически низких местах, не имея шансов “сделать карьеру”, ради которой они и пробивались в казавшиеся им многообещающими участки алгоритма, прикладывая для этого максимум стараний.
Ситуация сходна с уже упоминавшимся нами положением дел накануне появления “обобществленцев”. При некоторой пародийности происходящего, мы, в сущности, наблюдаем тот же процесс расслоения по критерию видовой принадлежности, но протекающий в латентной форме, что объясняется гораздо более жесткой в сравнении с даже сильно охлотизированным государством системой “воспитания” и контроля за поведением. Трусливо-агрессивные особи, остро ощущающие трудность продвижения без “связей”, хотя и выглядят - особенно в участках алгоритма, непосредственно занятых “производственной деятельностью” и распределением - прямой аналогией слою “мелких собственников”, но неизбежно еще более охлотизированы и нацелены на выслугу и приобретение “связей”. Новое поколение “со связями”, несмотря на более благоприятные в сравнении с основной массой населения условия развития, также должно давать относительно больший процент особей, готовых использовать эти связи для продвижения и закрепления своего привилегированного положения, и относительно меньший процент нормальных людей, готовых открыто противостоять системе (вспоминая, например, конкретную советскую историю, мы вынуждены согласиться, что диссидентам - и по количеству, и по радикальности - было далеко до народовольцев). В целом же, конечно, среди нового, в той или иной степени привилегированного поколения детей членов иерархии должны преобладать индивиды, пассивно, как обязательный ритуал, выполняющие требования системы, приспосабливающиеся к ним, и постепенно все сильнее охлотизирующиеся, но, в силу увеличившегося доступа к информации из внешнего мира и уменьшившегося уровня страха, охлотизирующихся не столько по модели полной обезличенности, сколько по естественной в таких условиях для демоса модели нерефлексируемого соучастия (т.е. слегка дистанцирующихся от системы по уже упоминавшемуся принципу - я вижу “недостатки”, но занимаюсь своим делом и живу своей жизнью – вариант модели поведения «как все» для представителей относительно благополучного социального слоя).
Та же модель охлотизации должна быть достаточно распространена и во всем обществе, среди основной массы населения (имеющей меньший доступ к информации и менее защищенной “связями”), несмотря на более, казалось бы, подходящий этой основной массе абсолютно бездумный способ существования по принципу “как все” в его чистом виде. В отличие от просто высокоохлотизированного общества, подавление личности при гиперохлократии, как мы говорили, строго стандартизировано, и в основе этого стандарта лежит требование безусловного подчинения базовому алгоритму, принятия его как единственной незыблемой ценности и точки отсчета. При уменьшившемся давлении и некотором минимуме доступа к неконтролируемой внешней информации обезличенность (нерефлексируемость своего поведения относительно нормативного алгоритма) во многих случаях как раз и выражается в частичной рефлексии наблюдаемых условий относительно идеального образа антинормативного алгоритма, который этой информацией дискредитируется. Но, в сущности, применительно к гиперохлократии это есть просто вариант поведения “как все” в изменившихся условиях, характерный для крепкого врожденного демоса, с детства подвергшегося сильному охлотизирующему “воспитанию”, в результате которого произошло замещение врожденного алгоритма антинормативным (природная слабость рефлексии здесь и проявляется как рефлексия “отдельных недостатков” с невозможностью связать их в систему и сохраняется как неспособность оценивать свое поведение относительно нормативного алгоритма). Разумеется, также значительную массу населения должны по-прежнему составлять абсолютно обезличенные вариации, но в данных, более щадящих, условиях их количество сокращается до количества врожденно нижней части демоса.
Причем, ближе к краям спектра (т.е. рядом с активно противостоящими системе единицами, с одной стороны, и рядом с активно продвигающимися в иерархию, точнее даже - среди них, с другой стороны) должно находиться значительное количество вариаций совсем не отождествляющих себя с системой. Процент и тех и других должен быть в гиперохлократии (на данной ее стадии) очень велик, по сравнению с просто высокоохлотизированным обществом (например, тем, которое создало предпосылки для появления “обобществленцев”), что, как мы говорили, объясняется большей жесткостью, затхлостью, системы. С одной стороны, это - одаренные хорошим человеческим инстинктом индивиды, пытающиеся сохранить себя уходом от системы, не желающие “делать карьеру”, спивающиеся и т.д.. С другой - и они составляют также основную часть агрессивных, нацеленных на продвижение особей - “интеллектуальные” вариации, врожденно неагрессивные или нейтральные, охлотизировавшиеся по модели, известной в просторечии как “циник”.
Эта модель, являющаяся для слабоодаренных творческим инстинктом индивидов аналогией модели “месть обществу”, отличается от последней (а также от поведения выраженных врожденных агрессоров) сознательной - без самопротиворечия - лояльностью по отношению к любым требованиям при сознательном же к ним безразличии или даже неприятии их (т.е. ее можно рассматривать как основной алгоритм поведения особей с хорошими интеллектуальными задатками при плохих творческих - исходным мотивом охлотизации здесь является понимание ненормальности условий и охлотизированности окружающих, полученное не столько за счет внутреннего инстинкта, сколько интеллектуальным постижением за счет доступа к внешней информации, возможности сравнения, способности оценить явное несоответствие между лозунгами и реальностью и т.д., а сохранение самооценки достигается за счет осознания своего “интеллектуального превосходства” над совсем обезличенными вариациями, над вариациями с меньшим интеллектом, а также над менее охлотизированными индивидами и над нормальными людьми). Это, в сущности, и есть не раз упоминавшийся нами тип “интеллектуального” охлоса, но не тот редкий врожденный, у которого человеческая форма творческого инстинкта изначально недостаточна и который поэтому будет агрессивен в любых условиях, а гораздо чаще встречающийся - приобретенный под давлением обстоятельств. Его слабоагрессивная (или не до конца охлотизировавшаяся) разновидность - более характерная для выходцев из относительно благоприятных условий нового поколения “со связями” - по алгоритму поведения в некоторых аспектах напоминает подавленных, вынужденно приспосабливающихся под сильным давлением, врожденно нормальных людей с хорошими задатками (но, в отличие от них, не испытывает стресса от собственного поведения, чуть ли ни всерьез воспроизводя известную формулу “порядочный человек - без нужды гадость не сделает”), а наиболее агрессивная разновидность - преобладающая среди тех, кто пробивается в иерархию снизу - отчасти сходна с выраженными агрессорами и “мстителями” (но, как мы говорили, в отличие от них может действовать лишь при малой вероятности наказания).
Действительно, ведь основная особенность таких индивидов заключается именно в отсутствии своего выраженного - неважно, созидательного или агрессивного - врожденного алгоритма и, соответственно, рефлексии относительно него. Если система вынуждает приспосабливаться и самоподавляться во избежании отторжения даже врожденно агрессивные вариации, т.е. тех, кто имеет свой врожденный алгоритм изъятия и, соответственно, достаточно сильный механизм стимулов и реакций, оценивающий степень соответствия каждого поступка своему алгоритму и направляющий на активную - пусть агрессивную - самореализацию, то уж тем более легко система проделывает это с теми, кто такого алгоритма и такого сильного механизма не имеет и потому предрасположен к принятию навязываемых правил игры, но с сохранением интеллектуального понимания их относительности, условности. Эти вариации, напомню, представляют собой (если рассматривать безотносительно интеллекта, с точки зрения уровня врожденного творческого инстинкта) нижнюю часть исполнительского подвида, расположенную рядом с линией предельного отклонения, и их менее интеллектуальная разновидность (точнее - менее развитая, менее образованная, т.е имеющая меньшую активную форму интеллекта при той же пассивной) составляет основу агрессивного низового охлоса, демонстрируя те же черты поведения и мироощущения, лишь все более примитивизированные, смыкающиеся с классической усредненной моделью и теряющие своеобразие, присущее сформировавшейся при гиперохлократии “интеллектуальной” вариации (преимущество в способности усваивать информацию и в доступе к ней сводится к простому непосредственному опыту, преимущество в использовании усвоенных поведенческих алгоритмов - к элементарной хитрости и т.д.).
У вариаций с развитой активной формой интеллекта поведение более разнообразно, целенаправленно и осознано, более замаскировано, поскольку они способны и учитывать большее количество информации, и оперировать выделенными из этой информации поведенческими алгоритмами, и подбирать формулировки, оправдывающие их мироощущение (и сама эта способность служит для них средством повышения самооценки, источником агрессивных притязаний как законного права “умных” использовать свой “ум” для получения вознаграждения за свое превосходство над “глупыми”- к чему, собственно, и сводится их приобретенный агрессивный алгоритм). Рефлексия же относительно приобретенного алгоритма “интеллектуального превосходства” не может иметь других ограничителей поведения, кроме самосохранения и страха ответной реакции, поскольку их не содержит сам алгоритм. Твердая моральная составляющая, очерчивающая пределы допустимых способов поведения, как мы, напомню, выяснили, есть часть врожденного алгоритма. И при врожденно агрессивном алгоритме, т.е. при врожденном восприятия себя как отдельного (и высшего) вида, являющимся столь же редким крайним случаем, что и высокая одаренность, границы допустимого привязаны к этому восприятию. Соответственно, любой поступок, ставящий под сомнение собственный абсолютный доминантный статус так же эмоционально неприемлем, так же откладывается в памяти и требует исправления во избежании падения самооценки, как у высокоодаренных индивидов - каждый поступок, несоответствующий моральным нормам созидательного алгоритма.
В обиходных понятиях данный тип поведения - особенно если говорить не о пассивной, а о твердо нацеленной на продвижение разновидности - можно интерпретировать как отсутствие “совести”, отсутствие более-менее твердых внутренних представлений - хотя бы извращенных - о “достоинстве”, “порядочности” и т.д. Такие твердые внутренние представления всегда реликтово присутствуют у врожденного крепкого среднего демоса даже при сильном охлотизирующем давлении, тем более они есть у экс-одаренных “мстителей” и - пусть радикально отличаясь от аналогичных понятий вида хомо сапиенс - у выраженных врожденных агрессоров, как результат их постоянной нацеленности на реализацию именно своего агрессивного алгоритма ( грубо говоря, если все вокруг - недочеловеки, а я высший, то я должен брать свое и не уподобляться низшим). Именно поэтому в гиперохлократии и “мстители” и врожденные агрессоры практически не имеют шансов, подавляются и оттесняются в маргинальные зоны. А трусливо-агрессивные “циники”, появляющиеся при таких условиях в большом количестве и приспосабливающиеся к любым требованиям по принципу “ничего не стыдно - стыдно не добиться успеха”, просачиваются в иерархию и начинают оказывать давление на гиперохлократический алгоритм, потихоньку накапливая внутри иерархии критическую массу тех, кто не отождествляет свои интересы с базовым алгоритмом и готов, если выгодно, его отбросить (и, более того, считает это в принципе выгодным - ведь подавляющее большинство таких особей, как мы говорили, надолго застревает на невысоких уровнях иерархии и неизбежно переносит свое раздражение на “систему”, мешающую продвинуться “умным”).
Поскольку основным способом существования иерархии на этом этапе становится обмен услугами, наращивание неформальных “связей” (и этот способ вполне соответствует склонностям всех трусливо-агрессивных вариаций, давая необходимый эмоциональный допинг за счет ощущения безопасности, укорененности в иерархии, а также собственной значительности, “избранности” в сравнении с основной массой населения), то “интеллектуальные” вариации стараются полнее включиться в данный процесс, но нацелены на выработку такого типа “связей”, который позволял бы продвинуться в обход принятых в системе формальных и неформальных правил, т.е., в сущности - на изменение этих правил, а значит, вольно или невольно - и всей системы.
В конечном итоге получается, что значительная часть членов иерархии начинает все больше отождествлять свои интересы не с иерархией в целом, а с конкретными неформальными связями и обменными цепочками внутри иерархии, тяготея в перспективе к их формализации, тем более, что во многих случаях неформальный статус перестает совпадать с формальным (причем этот процесс неизбежно втягивает и тех, кто имеет “связи” от рождения, несмотря на то, что источником высокого неформального статуса здесь является именно наследственна принадлежность к иерархии). Ну а поскольку невысокие иерархические уровни напрямую смыкаются с подножием пирамиды гиперохлократического алгоритма, то некоторые связи протягиваются за пределы формальной иерархии, превращаясь в упомянутые “мафиозные цепочки”.
Аналогичный процесс расслоения и выработки неформальных отношений должен нарастать и в массе рядового населения, в огромном подножии огромной иерархической пирамиды. Спектр вариаций здесь заметно шире, поскольку здесь оседают и все одаренные индивиды, стремящиеся - и на данной стадии получившие минимальную возможность - отстраниться от участия в паразитическом алгоритме (“уход в сторожа и грузчики”, как это называли в конкретном советском обществе, был, возможно, паллиативом, но отнюдь не пародией на “хождение в народ”, - две упомянутые профессии действительно позволяли уклониться от поголовной иерархизации и, плюс к тому, давали значительное количество свободного времени). Здесь же сконцентрированы и врожденно высокоагрессивные вариации и “мстители” (хотя, конечно, большинство тех и других оказывается за пределами формальной структуры, в так называемой уголовной преступности - понятие для гиперохлократического общества весьма растяжимое, учитывая, что под него подпадают и поступки, соответствующие нормативной человеческой морали, творческая деятельность, сопротивление агрессии охлоса). Но здесь же топчутся и все не пробившиеся в иерархию (а также пока только начинающие продвижение) “интеллектуальные” вариации охлоса, и его классическая разновидность с невысоким интеллектом. Основная же масса представляет собой охлотизированный демос, существующий, как мы говорили, по алгоритму нерефлексируемого соучастия или по его более примитивной разновидности - способу “как все”.
Таким образом, можно констатировать, что для данной стадии мутации характерен процесс отчуждения от системы все большего количества населения. И если большинство лишь частично дистанцируется от гиперохлократического алгоритма (от отдельных его проявлений, “отдельных недостатков” по модели нерефлексируемого соучастия), то с течением времени накапливается все больше и больше индивидов, по разным мотивам полностью не отождествляющих себя с гиперохлократической системой, и система оказывается уже не в состоянии их отсекать. Конечно, по отношению к нормальным людям, противостоящим системе, функция отсечения работает исправно, но по отношению к просто уклоняющимся она - при невозможности массового террора - ограничивается лишь сдерживающим легким подавлением. По отношению же к агрессивным особям (например - “циникам”), отсечение попросту невозможно. Этого, разумеется, следовало ожидать с момента отказа от предельной чистоты алгоритма, в результате чего должна была сразу выявиться упоминавшаяся нами апория - противоречие между нацеленностью охлоса на индивидуальное изъятие и необходимостью ограничивать эгоистические устремления в интересах базового алгоритма, обеспечивающего охлосу возможность изъятия. Здесь мы наблюдаем все ту же невозможность выработки моральных ограничений на основе гармонизации агрессивных устремлений. Как только исчерпаны приспособительные возможности естественного для охлоса и единственно приемлемого для сдерживания его индивидуальной агрессии способа иерархизации с выделением одного “наиболее приспособленного”, подавляющего всех остальных, в иерархии набирают силу агрессивные тенденции, грозящие в перспективе разорвать базовый алгоритм изнутри и сделать реальностью известную кабинетную конструкцию “естественного состояния” как “войны каждого с каждым”.
Но пока эти тенденции лишь начинают проявляться, нам следует отметить два любопытных обстоятельства. Во-первых, вспомним, что по отношению к наличному базовому алгоритму не только нормальные люди, но и все перечисленные нами индивидуально агрессивные типы являются предельно (и даже - запредельно) отклоняющимися вариациями. А это означает, что при неизбежном для любого “животного” алгоритма возникновении алгоритмической вилки (или при изменении внешних условий) именно эти вариации окажутся “наиболее приспособленными”, имеющими все шансы занять основную нишу. Совсем нет шансов на это у нормальных хорошо одаренных людей, условием доминирования которых является не изменение, а полное уничтожение данного алгоритма и замена его нормативным. Очень малы шансы слабо отклоняющихся вариаций, существующих по алгоритму нерефлексируемого соучастия (хотя, конечно, и при изменении условий основная масса “видящих отдельные недостатки, но честно работающих как все” должна выжить и сохраниться в качестве основы популяции, однако о доминировании здесь нет речи по определению и лишь отдельные индивиды могут, - в силу какого-то стечения обстоятельств, удачной стартовой позиции, родственных связей и т.д., - рассчитывать на более-менее высокий статус). И почти наверняка мы можем предположить, что в выигрыше останутся индивидуально агрессивные вариации, особенно - имеющие наилучшую стартовую позицию “циники”.
Отсюда следует и второе обстоятельство, которое заслуживает быть отмеченным. Поскольку именно антинормативный алгоритм гарантирует охлосу возможность безнаказанного изъятия, то для прихода в доминанты индивидуально агрессивных вариаций необходима такая форма мутации алгоритма, которая как-то смягчала бы упомянутое противоречие. Иначе говоря, необходима предварительная выработка таких социальных алгоритмов (и их “идеологического” оформления), которые могли бы заменить существующую систему, не разрушив при этом ее принципиальную основу.
Разумеется, этот процесс проходит подспудно и неосознанно для его участников в рамках упоминавшегося выше процесса складывания неформальных связей, нацеленных на продвижение в системе за счет нее самой в обход принятых правил. И тут вполне проявляется характерное для охлоса (в первую очередь - “интеллектуального”, правильнее, быть может - “образованного”) умение заимствовать и приспосабливать для эгоистических нужд алгоритмы, выработанные нормальными людьми в созидательных целях. И пусть вначале это можно рассматривать просто как средство осторожной и внешне корректной борьбы за улучшение статуса, позволяющее потеснить менее поворотливых конкурентов из старой волны (чем это и является для каждого из агрессивных индивидов, неспособных мыслить иначе как в краткосрочной перспективе, в рамках реакции на ближайшие раздражители), но впоследствии это должно объективно (употребим такое понятие) привести к тому, что - тут невольно хочется вспомнить одно из любимых выражений Маркса - “вызревшие в недрах старого общества новые отношения сбросят ветхую оболочку”.
Причем, учитывая тот факт, что в условиях неявной экспансии, да еще при высоких темпах технического прогресса в относительно нормальных обществах, возрастает значение научно-технической деятельности, которая должна включать не только копирование и внедрение импортных алгоритмов, но и курс на разработку - в военной отрасли, обеспечивающей “геополитику” – собственных аналогов, то необходимой обязанностью высшего слоя иерархии становится всемерное поощрение естественнонаучных исследований, в том числе фундаментальных (и в некотором смысле можно сказать, что благополучие самой иерархии начинает зависеть от возможности появления каких-то собственных научно-технических достижений, включая теоретические фундаментальные разработки). Вкупе с общим уменьшением уровня регламентации, это позволяет более ли менее одаренным индивидам продвигаться по социальной лестнице без больших потерь и даже, наверное, иногда входить в круг влиятельных «советников» при верхушке иерархии. Специфика формализованного мышления (возможность – за счет нацеленности на достаточно узкий спектр алгоритмов и более жесткую привязку новых оригинальных алгоритмов к имеющейся алгоритмической системе – обладать хорошим уровнем активной одаренности при относительно меньшем, чем в гуманитарной деятельности, уровне одаренности пассивной) предполагает не столь острое восприятие ненормальности окружающих социальных условий, смягчаемое, плюс к тому, сдвигом интересов в естественнонаучную сферу, а на данном этапе – и покровительством государства, увеличением шансов на самореализацию.
Конечно, несмотря на перечисленные преимущества, несмотря на льготные условия получения необходимой для развития информации (например, почти нормальный – в отличие от гуманитарных наук – доступ к предыдущей научной традиции и к новейшим зарубежным публикациям), поколение, выросшее при гиперохлократии, даже в естественнонаучной сфере вряд ли может давать индивидов такого масштаба, как поколение, сформировавшееся до нее (во всяком случае, их должно быть заметно меньше, а их самореализация и продвижение обязательно будут наталкиваться на препятствия). Также понятно, что хотя действие факторов деградации в естественнонаучной (и, тем более – технической) сфере выражено слабее, в целом неизбежна некоторая второстепенность научных (и даже технических) достижений по сравнению с достижениями относительно нормальных обществ даже в прикладной науке в военной сфере, что не может не приводить к сдвигу в сторону опоры на визуальный критерий, т.е. – в сторону более низкоуровневой, инженерной, деятельности по разработке аналогов с соответствующим ростом численности и престижа чистых практиков, «технарей», чей уровень человеческого инстинкта изначально не слишком отличается от обычного крепкого демоса (и которые, в большинстве своем, являются лишь интеллектуально развитой вариацией такого демоса, склонной к тому же типу охлотизации по модели нерефлексируемого соучастия или даже просто «как все»). Причем, - пусть это и выходит за рамки данного исследования,- следует учесть, что характерный для «века техники» процесс деградации культуры так или иначе, в других формах охлотизации, протекает и в относительно нормальных странах, поддерживая упомянутый вектор перегруппировки внутри гиперохлократии.
Разумеется также, что смягчение условий не меняет принципиальный вектор описанного нами процесса формирования псевдоэлиты, а лишь делает этот процесс более аморфным, открывая внутри псевдоэлиты ниши для сосуществования с ней одаренных индивидов, и основным критерием продвижения все равно остается охлотизация, а то и явная агрессивность (однако отказ от прежних правил продвижения в системе и переход на псевдоинтенсивный путь неявной экспансии с направлением огромных средств в «науку» логично должен породить менее агрессивные способы конкуренции, например, вместо доносов – лоббирование тех или иных проектов и псевдопроектов при достаточной обеспеченности средствами каждого, понравившегося верхушке иерархии). Но все же зависимость от науки заставляет считаться с талантливыми учеными и терпеть их присутствие в нишах, часть которых поневоле должна располагаться на достаточно высоком социальном уровне. Это предполагает вынужденное позволение фрондировать, облегчаемое как изолированностью упомянутых ниш от основной массы населения, так и поверхностностью критики, вытекающей из особенностей естественнонаучного мышления, в основном, уровня прикладных наук (и, сверх того, сдерживаемой чувством самосохранения, - определенная степень охлотизации при продвижении неизбежна, несмотря на свойственную естественнонаучному мышлению растянутость этого процесса, и лишь единичные индивиды могут по мере накопления убеждающего их эмпирического материала развиваться в сторону все более резкого неприятия окружающей действительности, для большинства же критическое отношение к ней быстро вырождается в способ сохранения самооценки). Как бы то ни было, здесь система должна хотя бы отчасти вернуться к политике времен построения базового алгоритма – нужным индивидам разрешается, при условии подчинения по существу, проявлять несогласие в мелочах. Самая естественная форма проявления – критика «отдельных недостатков».
Не обсуждая все нюансы (а также тот факт, что индивиды наивысшего уровня одаренности даже в естественнонаучной сфере должны оказываться за пределами официальных ниш), отметим интересующий нас аспект. Он заключается в том, что вынужденные сбои основного критерия иерархического отбора в разросшейся и приобретшей влияние научно-технической среде обеспечивают не просто само по себе сосуществование в рамках утратившей прежнюю казарменную прямолинейность научно-военно-производственно-административной иерархии широкого спектра вариаций (от нормальных людей до чистого охлоса с преобладанием в той или иной степени охлотизированного интеллектуально развитого демоса), но создают две важных предпосылки для выработки новой идеологии и желательной, т.е. не угрожающей охлосу, формы мутации.
Во-первых, сама эта полупривилегированная научно-техническая среда становится носителем и селектором новых идеологем, которые, разумеется, быстро выходят за ее пределы. Во-вторых, ее переплетение с административной иерархией (а также, конечно – со специфическими отделами этой иерархии и с иерархией военной) создает парадоксальный союз между нормальными людьми и наиболее агрессивными «интеллектуальными» вариациями (мы выделяем две крайние точки).
Первое означает, что поскольку значительная часть «научно-технической интеллигенции» не может в той или иной степени не нуждаться в «вытеснении», и поскольку именно в этой среде терпится – до определенного предела, конечно - присутствие отдельных критически настроенных и критически высказывающихся индивидов (причем – индивидов, имеющих какие-то достижения и, следовательно, доминантных), то неизбежен процесс ассимиляции данной средой этих критических высказываний, их переформулировки в упрощенные мировоззренческие парадигмы, в «замещающие идеи» и т.д., а в более широком смысле – ассимиляция стиля поведения одаренных индивидов.
Разумеется, любая сколько-нибудь однородная среда – т.е. выполняющая свою специфическую функцию в социальном алгоритме и, соответственно, состоящая из близких по характеристикам индивидов - вырабатывает свою идеологию и свой фольклор (что является единственно возможной формой коллективной рефлексии или коллективного «вытеснения»), имеет свои поведенческие отличия. Но в условиях гиперохлократии отличия как раз сведены к минимуму, и лишь на стадии неявной экспансии именно в естественнонаучной деятельности официальная псевдоэлита даже на высшем своем уровне перемешана с действительной элитой, представителям которой вынуждено позволены некоторые послабления, отклонения от стандарта обезличенности, от требования даже в мелочах демонстрировать полную лояльность системе и бездумное подчинение вышестоящим, эту систему олицетворяющим. Неизбежное привыкание окружающих (представляющих не только характерный для данной стадии сильноохлотизированный демос, но и также склонные к фронде слабоохлотизированные «уклоняющиеся» и «приспосабливающиеся» вариации) к этим вольностям, стимулируемое вынужденно вялой реакцией государства, означает ни что иное, как процесс дальнейшего расширения рамок допустимого, изменения представлений о них, и постепенное расползание новых стандартов поведения, охотно подхватываемое, в первую очередь, еще не прошедшей все ступени охлотизации научной молодежью и студентами (хотя, конечно, тут, на более низких иерархических уровнях и за пределами естественнонаучной среды, реакция охлоса и государственных структур должна быть более жесткой).
По сути, вкрапленная в псевдоэлиту естественнонаучная элита невольно берет на себя нормативную функцию гуманитарной элиты, но – в силу некоторой чужеродности этой функции – выполняет ее ущербно. Конечно, на данной стадии нельзя пресечь соприкосновение нормальных людей из научно-технической среды с гуманитарно одаренными индивидами, также получившими в результате отхода от чистоты алгоритма больше ниш для самосохранения (хотя и не столько и не на столь высоких уровнях, как в естественнонаучной деятельности). Но поскольку основным реципиентом идей, да еще и определяющим действующие в данный момент рамки позволенного, является среда естественнонаучно-техническая, то наиболее глубокие и яркие достижения гуманитарного творчества оказываются либо вне пределов восприятия, либо воспринятыми упрощенно, подогнанными под свойственную естественнонаучному мышлению схематизацию, доверие к формальной непротиворечивости, к ближайшей («не умножающей сущности») правдоподобной гипотезе (что в приложении к слабо поддающейся формализации, требующей обостренного инстинкта и доверия к нему, области самопознания, легко оборачивается принятием либо гипотезы наименее глубокой, либо наименее радикальной, но удобной для превращения в «замещающую идею»). Соответственно, вместо строгого системного анализа, происходит заимствование идеологем наглядно доказывающего свою успешность «капиталистического» общества. Для жителя государства «единой общенародной собственности» вполне естественно объяснить происходящее отсутствием конкуренции и демократии, а также, конечно, «частной собственности», без реального осмысления этих понятий (смысл которых кажется очевидным). И это по сути означает формирование и в тенденции дальнейшее расползание той примитивизированной квази-«капиталистической» идеологии, которая так необходима для последующей мутации системы с сохранением условий власти охлоса.
Тут мы подходим ко второму аспекту ситуации. С одной стороны, поскольку как-то считаться необходимо лишь с естественнонаучной средой, то высшие уровни иерархии, где преобладает охлотизированный демос (и куда из научной среды могут выбиваться не только вполне соответствующие особи, но также и «честно выполняющий свой долг» слабоохлотизированный «технический» демос), сами начинают невольно подыгрывать «научно-технической интеллигенции», вынужденно соглашаясь на двойной стандарт – не пресекая относительно безобидную фронду и поверхностную критику, но при этом, естественно, требуя публичного соблюдения более жестких нормативов, действующих для общества в целом. В тенденции это означает увеличение разрыва между дозволенным в частной и публичной жизни, причем, конечно, этот процесс невозможно изолировать и он сразу же начинает расползаться – сначала на гуманитарную псевдоэлиту, затем на интеллигенцию в целом и, в более примитивных формах - на все общество. Это также означает тенденцию к переползанию наиболее безобидной и поверхностной части критики и неортодоксальных идеологем в публичную жизнь, т.е. процесс изменения нормативов, изменения границ допустимого, который должен на определенном этапе начать затрагивать все более и более высокие иерархические уровни.
С другой стороны, мы помним, что в некоторых аспектах всегда есть внешнее формальное сходство между проявлениями выраженно созидательного и выраженно агрессивного алгоритмов (например, если мы возьмем абсолютно неизбежную для быдлократической стадии идеологему типа «у нас нет свободы, а потому наверху сидят тупые безинициативные чиновники, которые держатся за свои места и не дают продвинуться умным инициативным людям», то действительный смысл этого высказывания может быть диаметрально противоположен в зависимости от того, кто его произнес). Разумеется, первыми произносят такие вещи нормальные люди, разумеется также, что выраженные агрессоры на этом этапе остаются, за редчайшим исключением, вне официальной иерархии. Но различные трусливо-агрессивные вариации (особенно – «интеллектуальные циники») в иерархии – по крайней мере в ее низовых подразделениях – представлены достаточно широко. Также их должно быть немало и в научно-технической среде, и даже еще больше - в гуманитарной псевдоэлите. Естественно, они могут позволить себе некоторое свободомыслие лишь тогда и лишь в той степени, когда и в какой это соответствует уже установившемуся стандарту. Но осторожно поддакивать и подталкивать – в их интересах (да, к тому же, является способом поддержания самооценки).
Причем, учитывая тот факт, что научно-техническая среда тесно связана с военной, внешнеполитической, с подразделениями спецслужб и надзирающе-управляющими политико-административными органами (все эти участки единой иерархии на каждом иерархическом уровне вырабатывают неформальные горизонтальные связи, а с разницей плюс-минус уровень – вертикальные, многие из которых в силу различных причин – родственных, например, или обусловленных выполнением функций советников и персональной интеллектуальной обслуги – могут тянуться к достаточно высокопоставленным иерархам), то здесь также неизбежен процесс образования основы для «мафиозных цепочек». Пока, конечно, лишь основы (поскольку, в отличие от упоминавшихся «цепочек» торгово-распределительной системы и гражданского производства, данная среда является реально влиятельной и привилегированной, склонной более к обмену «нематериальными» услугами), но – основы весьма солидной. Во-первых, благодаря доступу к власти, к информации, к огромным и дефицитным ресурсам, к внешнеполитическим и внешнеторговым каналам, к новейшим импортным технологиям и т.д. Во-вторых – благодаря своей изначально паутинообразной и кастовой структуре. Ведь в отличие от нелегальных или полулегальных уже действующих «цепочек», относительно изолированных, имеющих в целом вертикальную структуру с привязкой, как правило, не выше средних иерархических уровней и пересекающихся обычно лишь на низких уровнях, т.е. охватывающих среду с низким социальным статусом, данный тип неформальных связей формируется как система легальных – приятельских, служебных и т.д. – отношений в среде с высоким социальным статусом (да еще – плохо поддающемся формализации внутри самой этой среды в силу особой роли в социальном алгоритме и соответствующего «авторитета» нормативно высокотворческих функций – «науки», «культуры»), а потому – связей, неизбежно петляющих между уровнями с постоянными выходами высоко наверх и, при этом, опоясывающими всю иерархическую пирамиду по периметру.
Эта клочковатая паутинообразная структура, конечно, не может на данном этапе не то что активироваться, но даже выделиться из общего аморфного переплетения связей, «знакомств», «обмена услугами» и т.д., охватывающего всю привилегированную и полупривилегированную среду. Но, безусловно, она склонна или в той или иной степени разделять упомянутые идеологемы, или считать их, как минимум, не лишенными смысла.
Выделиться – значит, в первую очередь, обрести целенаправленную структуру, включающую индивидов, этой структуре соответствующих. И если мы представим, что единая централизованная иерархия, контролирующая всю деятельность общества и все его ресурсы, вдруг утратит средства контроля, то легко догадаться, что паутина быстро натянется, отряхивая с себя не только вкрапленных в нее относительно нормальных людей, но и всех лишних, не соответствующих новым стандартам агрессии, индивидов, сплетется, где надо, с действующими «цепочками» и начнет захватывать важнейшие участки социально-производственного алгоритма.
Те же процессы проходят во всем обществе. В гражданском секторе псевдоэкономики неизбежна идеологема о «лени и разгильдяйстве нашего народа», служащая, с одной стороны, обоснованием всякого рода мер по «усилению дисциплины», «борьбе с пьянством» и т. д. (что позволяет благопристойно изымать в пользу государства часть заработной платы в виде штрафов, постоянно растущих акцизов на спиртное и т.д.), с другой – естественным образом принимающая форму «борьбы» за всякие «научные», “менее бюрократические” и т.д. методы управления, за «большую самостоятельность предприятий», «повышение материальной заинтересованности» (копирование импортных технологий прямо предполагает и попытки заимствования адекватных этим технологиям технологий управленческих, а при взгляде сверху на безуспешные попытки копирования импортных технологий проще всего решить, что корень бед – в незаинтересованности исполнителей). Разумеется, эта «борьба» в итоге сводится к расширению возможностей для накопления неучтенного «страхового запаса» и для обмена им с соответствующим разрастанием и укреплением низовых «мафиозных цепочек».
В целом же, тенденцию к складыванию кастово-мафиозной среды и адекватной ей «идеологии» проще проиллюстрировать на примере гуманитарной псевдоэлиты. О том, что она представляла собой в момент расцвета антинормативного алгоритма, мы уже говорили, и, как ни странно это может прозвучать, с тех пор положение должно было лишь ухудшиться.
Старые ее представители, получившие образование и как-то развившиеся еще до “обобществленцев” - а, следовательно, сохранявшие остаточный потенциал и былые наработки - вымерли или были уничтожены в процессе “ротаций”, разделив судьбу настоящей элиты. Новые, пришедшие им на смену, уже не имели ни той свободы развития личности при ее формировании, ни того образования, ни тех собственных наработок, с которых могли бы получать дивиденды при условии лояльности алгоритму. Однако новая волна имела преимущество, проистекающее из способа существования, характерного для стадии неявной экспансии - постоянный доступ к новым и прежним, но ранее недоступным, гуманитарным достижениям развитых стран. Разумеется, доступ был не для всех, в некоторых аспектах для большинства ограничен, но все же факт официальной принадлежности к псевдоэлите (членство в каком-нибудь “творческом союзе”, аспирантура в престижном вузе, ученая степень и т.д.) означал огромное преимущество по сравнению с “рядовым гражданином” (необходимость отсечения от культуры как средство подавления человеческого инстинкта мы обсуждали и в целом и применительно к этапу построения гиперохлократии). Причем, с другой стороны, общее снижение уровня агрессии было равнозначно расширению рамок допустимых способов самовыражения (тот же процесс импорта и приспособления для нужд базового алгоритма новых технологий).
Поскольку одаренные индивиды возобновляются в каждом поколении, то данное расширение поля маневра естественно использовалось ими для повышения своих шансов на выживание и самореализацию, для расширения свободы осмысления и выражения. Разумеется также, что те из них, чей уровень одаренности, уровень мышления превосходил очерченные рамки, отторгались.
Но, во-первых, за исключением единичных индивидов высшего уровня одаренности (которые и сами изначально не в состоянии ужиться с системой и которые отторгаются просто на подсознательном уровне, вне зависимости от конкретного содержания их творческого продукта и даже – еще до его создания), все остальные как-то реализовавшиеся одаренные индивиды в принципе могут на этом этапе найти полуофициальные ниши.
Во-вторых, процесс расширения рамок допустимого резко увеличивает количество официальных ниш, пригодных для существования в них тех индивидов, которые не желают слишком охлотизироваться. Мы отмечали наличие таких ниш даже в период расцвета антинормативного алгоритма (в пирамиде функций по интеллектуальному обслуживанию), и теперь, когда государство уже отказалось от попыток контролировать поведение вне публичной его сферы, обитатели данных ниш могли чувствовать себя относительно комфортно, компенсируя некоторый обязательный минимум демонстрации подчинения в официальной деятельности выражением своих критических настроений в частной жизни. Этот слой – не раз упоминавшаяся нами «интеллигенция» – также был неизбежно более охлотизирован, чем тот, который существовал до прихода «обобществленцев». Но – если отбросить сравнение по радикальности – в остальном выполнял ту же функцию, являясь носителем оппозиционных идеологем и реципиентом нелегальных и полулегальных творческих достижений – дошедших как из внешнего мира, так и от загнанных в маргиналы (а то и просто уничтоженных) талантливых соотечественников. Но в силу отрывочности доходящих оригинальных алгоритмов (а также - в силу неизбежности некоторой степени охлотизации даже этого слоя «уклоняющихся») большая часть таких алгоритмов распространялась среди широких слоев «интеллигенции» в неизбежно искаженном виде, подвергаясь перетолковыванию со стороны более агрессивных и нахрапистых представителей псевдоэлиты.
В новых условиях, когда полный и прямой контроль над сознанием утерян, гуманитарная псевдоэлита неизбежно получает некоторые льготы, поскольку берет на себя функцию косвенного контроля, реализуемую через искажение и примитивизацию подпольных и полулегальных творческих достижений настоящей элиты. Какая бы судьба ни постигла тех или иных талантливых маргиналов, их оригинальные достижения быстро становились известными в кругах псевдоэлиты и, - хотя вслух “клеймились”, - частично адаптировались (например, завуалировано цитировались в “правильных” книгах, использовались как отдельные композиционные и стилистические мотивы, как алгоритм построения метафор, диалогов и т.д). Аналогичным образом использовались импортные культурные достижения или просто даже расхожие штампы массовой культуры. В стране, по определению живущей за счет плагиата, данное понятие неизбежно отсутствует. В стране, очевидно отстающей от прогрессирующих стран, плагиат является как бы способом не слишком отстать. Поэтому поведение псевдоэлиты охлоса неизбежно должно было рассматриваться (и отчасти искренне) как работа по “протаскиванию” в обход злобной цензуры всяких “прогрессивных веяний”.
Напомню, что вопреки сложившимся мифам, основную роль в цензуре и подавлении талантливых индивидов играла как раз псевдоэлита. Иначе не могло быть просто потому, что - и мы говорили об этом еще применительно к первому периоду гиперохлократии - антинормативный алгоритм по определению включает в себя абсолютно всю деятельность общества, превращая в одно из своих ответвлений и те творческие функции, которые нормативно независимы от какого-либо административного вмешательства и предельно индивидуальны, неподотчетны любому коллективу. При антинормативном алгоритме они становятся организованными, подотчетными, но - в силу специфики невозможности прямого администрирования - подотчетными именно через “коллектив” представителей данного вида деятельности. Функция иерархов этого коллектива как раз и заключается в подготовке “экспертного заключения” по конкретному индивиду, поскольку обычные иерархи, принадлежащие к обычному охлосу (в данный период - к экс-демосу) элементарно не обладают ни соответствующим уровнем интеллекта и образования, ни соответствующим знанием специфики предмета (а часто - и вообще не обладают даже информацией о данном индивиде). Гуманитарная же псевдоэлита - и мы поэтому уделяем здесь ей столько места - в период неявной экспансии очень обнаженно демонстрирует вектор дальнейшей мутации базового алгоритма, демонстрирует, как я сказал, существенные черты той - в данный момент дремлющей у границы отклонения - вариации, которая при изменении условий среды окажется “более приспособленной”, чем масса иерархов и тем более - чем общая масса населения. Она ярко демонстрирует упоминавшийся способ “приспособления”, который заключается в отборе и обкатке тех поведенческих алгоритмов, которые позволяют использовать возможности системы для выработки новых, более агрессивных правил продвижения в системе за счет нее самой, а, в итоге - повышения уровня индивидуальной агрессии, необходимого для дальнейшей мутации системы.
В некотором смысле можно сказать, что она – благодаря менее строгим канонам поведения, допускаемым для нее по определению - идет в авангарде этого процесса выработки алгоритмов продвижения в обход системы (хотя сам процесс изменения границ допустимого изначально движим научно-технической средой). И если уж мы говорим о характерном способе существования в этот момент отклоняющихся в своей агрессивности вариаций (и естественно берем его наиболее яркие проявления, связанные с “образованными” слоями), то мы, повторюсь, отмечаем как характернейшую черту заимствование алгоритмов с заменой их направленности (т.е. заимствование именно тех алгоритмов, которые легче всего переориентировать с созидания на удовлетворение эгоистических нужд) и, соответственно, формирование так называемой “идеологии” - определенного комплекса “понятий” и “ценностей” и внедрение их в так называемое “массовое сознание”. Чтобы не повторять сказанное в “биологическом” разделе, мы лишь вкратце констатируем, что по смыслу речь идет о мироощущении запредельных вариаций (принципиальная нацеленность на эгоистическое изъятие и исходящая из этого “картина мира”), а по социальной функции - о направлении охлотизации, отличающемся и от официального на данном этапе быдлократии, и от фактически сформировавшегося в быту.
Не детализируя, мы можем сказать, что если применительно к “советскому человеку” в целом принято было говорить о “двойной морали” (подразумевая разницу между публичным, обязательным поведением и поведением в узком кругу, поведением относительно безнадзорным), то применительно к данному типу вариаций правильнее говорить о многослойной морали, т.е. о ее отсутствии вообще (что, как мы помним, и присуще принципиально агрессивным вариациям, отсчитывающим от своего алгоритма, от собственной выгоды). Круг “твердых представлений” всегда, как мы сказали, сохраняется у среднеохлотизированного демоса, который в быдлократии составляет не только большинство населения, но - за счет смягчения агрессии в иерархии, за счет открывшейся на стадии неявной экспансии возможности входа в иерархию через научно-техническую деятельность, - начинает все чаще встречаться и в иерархии, местами оттесняя выраженно обезличенную низкоинтеллектуальную вариацию.
Но отличие новой волны как раз и заключается в отсутствии каких-либо твердых представлений, и этот алгоритм (ничего не стыдно, лишь бы добиться успеха) начинает в неявном виде оформляться и просачиваться в “массовое сознание”, предвосхищая нормативы, требуемые следующей стадией мутации. В этом смысле очень характерно “протаскивание в обход цензуры” религиозных мотивов и “веяний” - от соответствующих аллюзий в “литературных произведениях” до ношения крестика под галстуком (не обсуждая данный предмет в целом, следует отметить, что широкое распространение религии всегда в истории совпадало с временами не столько бесправия, сколько бесстыдства, и если первый аспект многократно обсуждался - вспомним хотя бы марксову сочувственную оценку христианства как “опиума”, облегчающего страдания “угнетенной твари” - то по поводу второго следовало бы сказать, что рассмотрение себя как соединения “чистой вечной души” и “грязного бренного тела” равнозначно их разделению, что логично приводит к отделению “чистой души” от поступков этого, никуда не денешься, “грязного тела” -“коль рабом ты призван, не смущайся” - это весьма напоминает известное поверье парижских проституток, запрещавших целовать себя в губы, поскольку «это ведь души касается», а клиенту принадлежит только тело, - включая, конечно, и губы, но - для употребления, не связанного с “душой”.)
Поскольку роль элиты - пусть даже псевдоэлиты - как раз и заключается в предвосхищении и оформлении перемен в алгоритмах, то нам и проще рассматривать все это на примере “образованной” или “интеллектуальной” черни, составлявшей псевдотворческую псевдоэлиту. Разумеется, в состав псевдоэлиты входили и вполне нормальные люди, которые и при иных условиях также имели бы все шансы относиться к видовой элите, - на данном этапе им еще легче было находить для себя какие-то ниши, тем более что в некоторых случаях - и это также было результатом постоянного контакта с заграничными достижениями и, соответственно, с их носителями - у одаренных индивидов имелся шанс (при определенном уровне самоцензуры или в случае не слишком яркого, очевидно настораживающего, таланта) войти в псевдоэлиту в обход принятых норм – мы уже констатировали расширение границ допустимого в следствии перехода на импорт алгоритмов (типичный пример - “бардовская” песня, - впоследствии этот алгоритм также был заимствован “интеллектуальным” охлосом). Мы вообще не говорим здесь о положении видовой аристократии хомо сапиенс - мы понимаем, что на этапе быдлократии ее положение чуть улучшилось, появилось чуть больше возможностей для развития личности, появились ниши для самосохранения, для “неучастия”. Повторюсь, чтобы понятым вполне определенно - нас здесь интересует процесс мутации базового алгоритма, а поскольку его последующая стадия требовала определенной массы охлоса адекватного именно данной стадии (требовала своеобразной, отличающейся определенными параметрами, вариации), то мы и рассматриваем эти существенные параметры охлотизации, их отличие как от официально требуемых форм охлотизации, так и от форм, выработавшихся в быту основной массы населения. Соответственно, мы берем наиболее бросающиеся в глаза примеры, т.е. наиболее процветающую часть гуманитарной псевдоэлиты. Учтем также, что не она впоследствии окажется самой агрессивной - здесь всегда в выигрыше чернь попроще. Но изучать намечающиеся сдвиги легче на ней.
Сдвиги же, как мы сказали таковы. Во-первых - принципиальное отсутствие иного сдерживающего мотива поведения, кроме страха ответной реакции (лишь бы не опасно, а так ничего не стыдно), с соответствующим отношением к таким понятиям как “совесть” лишь как иллюзиям, присущим “недалеким людям”. Во-вторых - заимствование всех алгоритмов продвижения в системе в обход ее требований (вплоть до перехода некоторых - когда это стало безопасно - в “диссиденство”) В-третьих - мотив принадлежности к “избранному кругу”, в отличие как от “тупых вождей”, которые “сидят на своих постах годами, а жить не умеют”, так и от “быдла”, “совков”, которые еще “во что-то верят” (разумеется, последний мотив реализовывался наиболее осторожно и не мешал лебезить перед “тупыми вождями” и рассуждать перед “совками” о “духовности”). А заодно не мешал и совершать “нехорошие поступки” по отношению к другим “избранным”, если это было безопасно. Но при том создавал базу для некоей “кастовой морали”, подразумевающей, что “люди одного круга” легко опознают друг друга по мелким поведенческим алгоритмам (“манерам”, лексике и т.д.), понимают друг друга с полуслова и понимают свои, общие им, “устремления” и “нужды “ (и, соответственно, “умеют жить”, оказывая друг другу услуги), и также подразумевающей некоторую затрудненность попадания в этот круг со стороны, без связей.
Аналогичная форма охлотизации - аналогичная вплоть до мотива “избранного общества”, которое “умеет жить”, зависти к “тупым коммунякам”, которые “жить мешают”, и презрения к “совкам” - процветала и в других низовых отделах алгоритма и в “мафиозных цепочках” - среди торговых работников и мелких функционеров (особенно комсомольских), среди многочисленных работников из числа “выездных” - сотрудников торгпредств, спецслужб и т.д. Я все время говорю об охлотизации, а не о врожденных запредельных вариациях, поскольку начальным условием продвижения в системе было подавление излишней агрессии. Соответственно, основную часть данного контингента составляли не запредельные, а просто в той или иной степени отклоняющиеся вариации, охлотизированный демос - отсюда их трусливость (известная всем, кто с ними соприкасался, и не раз описанная) и также хорошо известная нацеленность на “материальные блага” (в отличие от выраженных врожденных агрессоров, как мы говорили в “биологическом” разделе). Поэтому, как бы ни относились они к своему положению, они все равно могли вести себя только так, как требовалось, и чтобы попытаться из старых советских товарищей, счастливых получить к ноябрьским праздникам продуктовый паек, превратиться в “господа новые русские”, швыряющие доллары в казино, они должны были терпеливо дожидаться ощутимого изменения условий и возникновения алгоритмической развилки.
А условия, в сущности, начали меняться уже вскоре после перехода к неявной экспансии. Государство охлоса, изначально рассчитанное на стабильный базовый алгоритм и теперь перешедшее на широкомасштабное заимствование нестабильных алгоритмов - есть противоречие в определении. Первая и самая очевидная апория, о которой мы сразу упомянули, заключается в том, что цены на экспортное сырье должны расти быстрее, чем меняются технологии и оборудование (в противном случае с каждым оборотом их можно купить все меньше - если, конечно, экспорт сырья не увеличивается пропорционально). Вторая апория - и мы о ней также упоминали - заключается в том, что произведенная на импортном оборудовании и технологиях продукция уже с самого начала уступает своему прототипу и, следовательно, не может служить экспортным товаром. Третья апория также связана все с тем же принципиальным падением эффективности каждого внедренного алгоритма - чем дольше он работает (чем больше накапливается флуктуаций условий и неадекватных решений), тем сильнее его отставание от аналогичного импортного изделия (либо по качеству, либо, если стоит задача обязательно обеспечить сходное качество, по себестоимости, а строго говоря - в большей или меньшей степени и по тому, и по другому). Соответственно, для поддержания хоть какого-то минимального уровня эффективности обновлять импортированные алгоритмы надо как можно чаще. Четвертая апория связана с той же невозможностью творчества и означает, что попытки самостоятельно скопировать и даже “продолжить” уже купленный алгоритм (например, на купленном оборудовании и технологии разработать новую модификацию, чтобы не покупать ее) приводят либо к появлению явно худшего изделия при более или менее сопоставимых затратах, либо к появлению близкого по качеству аналога, но при затратах совсем несопоставимых. Наконец, еще одна апория заключается в том, что все апории относятся и к добывающей отрасли, причем они усиливаются таким фактором, как невозобновляемость экспортного сырья. Существуют также апории “внешнеполитического” характера. Первая связана с необходимостью наращивания средств шантажа (гонкой вооружений), вторая - с принципиальной нацеленностью “союзников” на собственную выгоду, третья - с реакцией объектов экспансии, т.е. прогрессирующих стран, на стимулирование в них охлотизационных тенденций и шпионаж.
Все эти апории - “экономические” и “политические” - тесно взаимосвязаны (т.е. представляют собой развернутую проекцию единой апории - желания выжить нежизнеспособной социальной системы). Поэтому их трудно рассматривать изолированно одну от другой, а наиболее адекватным рассмотрением было бы рассмотрение их именно как единого процесса мутации гиперохлократии (и без того уже мутировавшей) в новую, наблюдаемую сейчас, жесткую форму охлократии.
Итак, с точки зрения иерархии охлоса, ситуация поначалу выглядит вполне беспроблемной. В Европе захвачены страны, либо богатые экспортными ресурсами (как Румыния), либо имеющие традиционно мощное, экспортное, сельское хозяйство (как Венгрия) либо вообще относившиеся к наиболее технологически развитым (как Чехия). Украденные атомные секреты вкупе с естественным престижем многомиллионной армии - “победительницы” внушают страх и делают невозможным открытое жесткое противодействие вчерашних партнеров по коалиции. Соответственно, в других частях света появляются - при отсутствии жесткого противодействия - “зоны влияния” а то и прямые сателлиты советской быдлократии, копирующие ее “идеологию” и отчасти - структуру. Причем сразу обнаруживается и покупатель сырья - восстанавливающаяся промышленность Европы, готовая хорошо платить - чужими, англо-американскими, деньгами - за поставки советских металлов, нефти и газа. В традиционных сырьевых регионах начинается “подъем национально-освободительных движений” и кое-где местные “борцы с империализмом” бросают бомбы и требуют “прекратить разграбление национальных богатств” и ввести “справедливые экспортные цены” (кое-где, как известно, пришедшие к власти “прогрессивные режимы” даже “национализируют” экспортные отрасли вместе со всем оборудованием, в том числе и принадлежащим западным компаниям). В Европе местная чернь организовывалась в оплаченные советскими (американскими, по сути) франками и лирами компартии и громко поддакивала советским внешнеполитическим лозунгам и “прогрессивным требованиям” вроде “янки гоу хоум”, а чернь похитрее, пробившаяся в “политическую элиту” ловко выманивала у этих янки доллары под предлогом “противостояния коммунистической угрозе” (что отнюдь не мешало “проводить независимый внешнеполитический курс на взаимовыгодное сближение с СССР”).
Хотя урок недавней истории отнюдь не был бы лишним, поскольку в несколько иных формах то же самое можно наблюдать до сих пор, но здесь для этого просто нет места. Тем более, что охлотизированные европейские державы-посредники лишь смягчили и ненамного задержали общий процесс банкротства советской быдлократии и ее превращения в чистую охлократию, а нас интересует, в первую очередь, сама схема этого процесса.
Действительно, все перечисленные апории начали обнаруживаться уже с первых шагов неявной экспансии. Повторюсь, что мы с самого начала условились не ссылаться на факты, а придерживаться логической схемы. Соответственно, те, кто помнит недавнюю историю, пусть не ждут здесь каких-то объяснений, версий и т.д. Мы просто объясняем - не отвлекаясь на мелкие зигзаги - общую траекторию, то есть - выявляем фундаментальные силы, перемещающие систему из одного состояния в другое.
В этом смысле мы должны констатировать, что процесс внедрения импортных алгоритмов изначально, как мы не раз говорили, не может идти без потерь эффективности, и разница только в том, где, на каких алгоритмах эти потери больше, а где меньше. Вполне естественно, что потери тем больше, чем сложнее сам алгоритм и чем сложнее среда его внедрения, дающая больше флуктуаций. Но сложностей хватает везде, и этот фактор играет на практике второстепенную роль, поскольку все равно в данной системе не поддается учету - важнее мотивация и, главное, простота (меньшее количество обязательных параметров) визуального критерия эффективности, о чем мы уже говорили применительно к процессу скрытой перекачки средств в военную промышленность. Таким образом, поскольку военная промышленность все равно нужна - те же мотивы получения “эмоционального допинга” и т.д., о которых мы говорили, лишь вместо мотива открытой экспансии возник мотив шантажа, “геополитики” - то остается в силе и все сказанное о соотношении гражданского и военного сектора - налаживать любой ценой производство ботинок, не уступающих по качеству лучшим образцам, в количестве, достаточном, чтобы обеспечить всех жителей, никто не станет, это в принципе невозможно, да и как бы не были скрыты реальные затраты, они имеют хотя бы приблизительное измерение через отпущенное количество материалов и оборудования по сравнению с планируемой ценой (легко прикинуть, что население может вообще оказаться не в состоянии возместить затраты всей суммой своей зарплаты, и - это очень важно - легко хоть на глазок прикинуть, сколько валюты можно получить за истраченное сырье и энергоносители). В военном секторе положение прямо противоположное, как мы говорили. Таким образом, в затратах более всего теряет военное производство, в энергоэквиваленте (“качестве” и количестве) - гражданское. По сути это означает, что уже с первых шагов неявной экспансии средства начинают превращаться в самоцель - львиная доля поступлений от экспорта начинает перекачиваться на создание и улучшение средств обеспечения выгодности экспорта, что вызывает ответную реакцию объектов шантажа и превращается в так называемую “гонку вооружений”.
Причем, если для относительно нормальных стран создание избыточного военного потенциала элементарно компенсируется тем, что разработанные в военных целях технологии частично - а по мере устаревания и полностью - легко переходят в гражданское производство, повышая его эффективность, то в гиперохлократии это невозможно. Смягчающий же фактор - продажа оружия “прогрессивным режимам” в обмен на их сырье - в скором времени оборачивается своей противоположностью. Неэффективные и охлотизированные (“отсталые”) сами по себе, эти режимы либо вообще перенимают у “старшего брата” антиэффективную “общественную собственность” и тут же оказываются на грани голода в самом прямом смысле слова, либо, - и чаще - заимствуя лишь “идеологическую оболочку”, вскоре начинают искать более выгодных покровителей или шантажировать “старшего брата” такой перспективой. В любом случае - даже самом удачном, т.е. когда режим кредитоспособен и вполне “дружественен” одновременно - выясняется, что расчеты получить большое количество местного сырья в обмен на оружие и “модернизацию” оказываются призрачными. Оружие, конечно, покупают, но на рынке существуют конкуренты, так что продавать приходится либо по невыгодной цене (учитывая огромную себестоимость - пусть она не осознается, но на общий коэффициент энергобаланса промышленности все равно влияет), либо вообще отдавать “в долг” некредитоспособным, зато “очень дружественным” режимам. Что касается всяких плотин, шахт, нефтепроводов и т.д., а также сбыта потребительских товаров, то и здесь положение аналогично, если не хуже. Сбыт второсортных потребительских товаров - если речь идет о кредитоспособной и, следовательно, не вполне зависимой, стране - подчиняется тем же “законам рынка”, по которым товары развитых стран выигрывают конкуренцию у своих ухудшенных аналогов. Поэтому единственным аргументом может быть лишь цена (лишь бы получить хоть какую-то валюту). Следовательно - пусть это и не осознается, но ведь все равно влияет на общий коэффициент энергобаланса - они продаются хорошо если по себестоимости, а чаще - ниже. В некоторых случаях, есть, правда, шанс заинтересовать именно низким энергоэквивалентом этих товаров, как адекватным местным условиям отсутствия инфраструктуры (поскольку, напомню, при эксплуатации товаров развитого общества в отсталом часть энергоэквивалента оказывается неизвлекаемой). Но даже если предположить, что в таких случаях цена покрывала затраты, то в общей структуре экспорта это были лишь слабые проблески, причем - временные (поскольку если данная страна оказывалась кредитоспособной, то вскоре – и, как правило, с помощью эффективных партнеров из развитых стран - налаживала инфраструктуру, куда советские товары уже не вписывались).
То же самое следует сказать и о попытках захватить в подобных странах рынок “модернизации” - строительство электростанций, нефтеперерабатывающих комплексов, заводов и т.д. Несмотря на отработанные и достаточно простые алгоритмы плата за строительство - а она все-таки не могла быть безразмерной и оговаривалась вначале, зачастую с оглядкой на цены западных компаний – вряд ли покрывала реальные затраты. Причем, если режим был кредитоспособен (а “политические” рычаги воздействия на такие, богатые ресурсами, режимы всегда были ограничены), то вскоре предпочитал приглашать западных конкурентов - просто потому, что построенные ими объекты всегда демонстрировали большую эффективность, чем советские, которые, как правило, даже в момент запуска оказывались морально устаревшими. Даже при идеальном варианте - установлении откровенно зависимого (“марксистского”) режима в стране с большими природными ресурсами, поживиться можно было лишь вначале - пока этот режим не разваливал страну и не начиналась перманентная гражданская война, после чего даже таким режимам приходилось отпускать “военную помощь” в долг.
Учтем при этом, что все сказанное - во-первых, не иллюстрация (т.е. не отсылка к историческим фактам, а лишь экстраполяция логически установленных нами зависимостей на более-менее реальную среду), а во-вторых, что мы пока абстрагировались даже от такого фактора, как встречное противодействие развитых стран (если, например, мы говорим, что после установления “марксистского” режима в какой-нибудь стране “третьего мира” начинался неурожай бананов и падеж скота, а полуголые аборигены брались за дедовские сабли, то мы понимаем, что вряд ли эти сабли имели клеймо “сделано в США”, а скот и бананы вряд ли были отравлены злобными “агентами империализма”). Как ни странно это покажется на первый поверхностный взгляд, фактор противодействия мог играть лишь весьма второстепенную роль. Более того - даже если бы объекты неявной экспансии вообще не предпринимали никаких шагов для защиты своих интересов в “третьем мире”, это сказалось бы только на сроке и форме протекания закономерного процесса провала “геополитики”, проводимой антиэффективным государством охлоса.
Мы уже не раз говорили о невыгодности агрессии и о невозможности равновесия агрессивных устремлений. Нам незачем повторяться, объясняя, каким образом даже при невмешательстве со стороны должен прийти к краху любой “прогрессивный режим”, быстро - в силу отсутствия таких гигантских ресурсов - повторив путь “старшего брата”, которому он не может принести ничего, кроме убытков и постоянных проблем с партизанским сопротивлением “отсталых” племен в джунглях или горах. Рассмотрим простейшую схему бесплодности усилий “геополитики” охлоса в той области, где эта “геополитика” действительно давала результаты - в организации и поддерживании “очагов нестабильности” в нефтеносных районах, взвинчивающем цены на главное экспортное сырье.
Представьте, что есть ряд стран, стоящих на нефти и продающих ее в большом количестве развитым странам, причем цена устанавливается по “законам рынка” и, следовательно, невысока. Представьте, что вы привели к власти в парочке таких стран “прогрессивные режимы”, а в остальных организовали “прогрессивные движения”. И те, и другие требуют “пересмотра несправедливых империалистических порядков”, т.е. - повышения цен на нефть. Казалось бы, это выгодно всем - и “прогрессивным” и “реакционным” правителям данного региона. Однако “реакционные” режимы вряд ли хорошо отнесутся к “прогрессивным” и тем более - к поддерживаемым ими “движениям”, каждое из которых явно не против занять место у нефтяной кормушки, что совсем не входит в планы “реакционных” царьков, считающих эти кормушки своими. Поэтому, если “прогрессивные” режимы начнут покупать танки у вас, давая вам, наконец-то, нефтяные дивиденды, то “реакционные” постараются не отстать от “прогрессивных” и обратятся к своим традиционным партнерам. А поскольку танки стоят нефти, то как бы ни договаривались между собой и с “прогрессивной оппозицией” - которая также вряд ли страдает отсутствием аппетита - о всяких “квотах”, минимальном уровне цены и т.д., каждый будет стремиться эти квоты обойти, как только почувствует в этом хоть малейшую необходимость (а, надо полагать, что не только многие из “царьков” предпочитают иметь побольше долларов в швейцарских банках, но еще настоятельней такая потребность у “прогрессивных лидеров”). Конечно, в результате всех потрясений цены будут расти, но вскоре их рост замедлится. И хотя каждая новая бомба, взорванная каким-нибудь “борцом” - за независимость, за исламские ценности и т.д. - будет действовать на повышение цен, те же факторы будут действовать на стабилизацию. В итоге просто выработается иная система ценообразования, включающая в себя так называемые “политические факторы”. И хотя, поскольку перманентное отклонение от оптимальных пропорций здесь неизбежно, вокруг этой системы поживится немало черни, в том числе - и государство, где эта чернь правит, - вряд ли доходы будут так уж высоки. Точнее, как бы ни были они высоки, они не покроют принципиальную антиэффективность быдлократии и ее постоянное отставание, требующее постоянной замены импортных алгоритмов.
Разумеется, речь здесь шла о несколько условном регионе (и не надо пытаться узнать в нем, например, Ближний Восток, где ситуация исторически все-таки сложнее). Это был просто пример того, что и без целенаправленного “противостояния” подобная “геополитика” внутренне противоречива, поскольку стимулирование в своих целях “эгоистических интересов” неизбежно наталкивается на то, что эти “интересы” то там, то сям неизбежно - в силу принципиальной нацеленности охлоса на изъятие - начнут в той или иной степени расходиться с целями их стимулирования. Разумеется, также нельзя не признать, что поддержание постоянных “очагов напряженности” по всему миру само есть фактор повышения цен на “стратегическое сырье”, и особенно - если эти “очаги” расположены в районах, где данное сырье добывается. Мы даже можем вполне обоснованно предположить, что если бы не разгул “антиимпериалистических”, “антиколониалистических” и “национально- освободительных” движений - в том числе и на Ближнем Востоке - в 60-е годы, и последовавший за этим “энергетический кризис”, то знаменитую “советскую перестройку” пришлось бы проводить уже 70-х годах. Однако, десять лет в ту или другую сторону - для истории лишь мгновение, маленький порыв бокового ветра, слегка удлинивший траекторию уже почти коснувшегося земли листочка. А то, что как ни дуй во все щеки, листок все равно упадет, вполне понятно.
Мы не будем здесь вдаваться в “чисто экономические” обоснования того факта, что рост цен на сырье не может идти быстрее, чем рост цен на продукцию из этого сырья (как долгосрочная тенденция, а не как разовые скачки). Хотя в действительности там играет роль и энергоэквивалент единицы готовой продукции (повышающий фактор), и ее общая эффективность (понижающий), и эффективность добычи сырья (также понижающий) и некоторые другие факторы, касающиеся нюансов выработки “выравнивающей пропорции” при так называемом “внутрипроизводственном распределении” и т.д. - для наших целей достаточно описать ситуацию в общепринятых понятиях общепринятых учебников. Рост цен на сырье снижает спрос на подорожавшую готовую продукцию, вынуждает потребителя искать замещающие продукты, а производителя - сберегающие технологии и т.д. В результате спрос на сырье снижается, цены стабилизируются. Это и произошло, т.е. не могло не произойти после первого шока “нефтяного кризиса”. Причем, хотя благодаря своей “геополитике” советскому охлосу удалось отвоевать место крупнейшего экспортера на сырьевом рынке и даже посадить Европу на нефтегазовую иглу, гиперохлократия сама тут же оказалась и заложником этой иглы и заложником собственной “геополитики”.
Такая «геополитика» может приносить плоды лишь в случае, когда при минимальных затратах (скажем, небольшие подачки “революционным партиям” и поставки все равно избыточных устаревших вооружений некредитоспособным “революционным правительствам”), во-первых, получаешь прибыль от различных поставок и проектов в кредитоспособных странах “третьего мира”, во-вторых, что еще важнее - поддерживаешь запредельный уровень цен на сырье, желательно даже - постоянно растущий.
Но в том-то и дело, как мы только что говорили, что цены на сырье (правильнее, быть может - соотношение уровней цен на сырье и готовую продукцию) определяются в основе экономикой развитых стран, а любые целенаправленные эгоистические действия группы экспортеров имеют внутренним противовесом их же частные эгоизмы. О невозможности получать прибыль (во всяком случае - как систематическую прибыль, а не как отдельные удачи) от поставок в кредитоспособные сырьевые страны мы также говорили. Мы также фактически говорили о постоянном нарастании затрат на поддержку “прогрессивных режимов” и всяких агентов влияния. О чем мы еще не упоминали - так это о подорожании импорта как следствии взвинчивания цен на сырье и о невозможности полностью использовать все выгоды роста сырьевых цен из-за интересов той же “геополитики”. И то и другое вполне понятно. Что касается первого, то если вам время от времени нужны лишь отдельные покупки отдельных видов товаров, тогда выигрыш от роста цен на ваше экспортное сырье в сумме обеспечен. Но если вам надо регулярно закупать огромное количество широчайшей номенклатуры продукции, то о каком выигрыше тут можно говорить (разве что закупить побольше в то время, когда цены на сырье подскочили, а остальные цены еще не успели к ним подтянуться - так, кажется и сделали в начале 70-х).
Что касается второго, то поскольку основными покупателями были достаточно охлотизированные, промежуточные по эффективности, страны Европы, принадлежавшие к “западному блоку”, но всегда готовые разыграть в отношениях с Америкой “советскую карту”, то “политический аспект” неизбежно давал о себе знать и в торговых отношениях. Возможно, потери здесь были минимальны (позднее мы еще раз акцентируем внимание на том факте, что в действительности реально достижимая цель советской “геополитики” - не утопическое перманентное опережающее взвинчивание цен на сырье, а удержание их на уровне, превосходящем себестоимость именно советского сырья). Разумеется, если имеешь дело с такой фрондирующей по отношению к “основному противнику” Европой, да еще наводненной “коммунистическими партиями” и т.д., то экспорт из средства выжимания максимального дохода автоматически превращается в средство “влияния”, чем, конечно, всегда воспользуются европейские “прогрессивные политики”. И тут мы переходим к самому большому достижению советского охлоса и самому большому проигрышу биологического вида «человек разумный» за пределами советской гиперохлократии (“Зооландии”, как называл эту страну Набоков).
До сих пор мы выделяли подчеркнуто “экономический” аспект, т.е. рассматривали ситуацию с точки зрения продления срока существования антиэффективной системы (да и то, кстати, рассматривали односторонне, не касаясь пока внутренней псевдоэкономики). Но мы с самого начала периодически напоминали о стимулировании гиперохлократией охлотизационных тенденций в других странах. Многое здесь очень наглядно, - для нормального человека, разумеется, - но некоторые вещи не всегда воспринимаются адекватно (отчасти в силу того, что списываются на “демократические ценности”). Мы здесь ни в коем случае не ставим задачу разбора степени, форм и механизмов охлотизации в так называемом “западном обществе” - это отдельная тема, отдельное исследование (которое, к сожалению, можно было бы рассматривать как заметки, написанные в ожидании гуннов). Мы просто перечислим наиболее бросающиеся в глаза взаимосвязи. Если мы говорим о расползании по всему “третьему” миру различных “прогрессивных” режимов и понимаем, что ситуация в таких странах в миниатюре напоминала время установления гиперохлократии (и мы уже обращали внимание на тот факт, что в такие времена в проигрыше всегда оказываются нормальные люди - как среди тех, кто хотел бы оставаться в стороне, так и среди противоборствующих группировок - в охлотизированной стране в такие времена просто идет процесс уничтожения вида хомо сапиенс разгулявшимися запредельными вариациями). Но и режимы, устанавливавшиеся в противовес “для сдерживания коммунистической угрозы”, не могли быть лучше, на что их покровителям приходилось закрывать глаза.
Мы здесь, в сущности, говорим не столько о “третьем мире”, там все понятно - среди “революционеров” там была не одна лишь рвущаяся к кормушке чернь, но хватало и вполне нормальных людей, у которых уровень охлотизации в их странах вызывал естественную реакцию, а среди “контрреволюционеров” тоже, надо полагать, искренних “борцов за демократические ценности” набиралось не так уж много. И, как мы сказали, оба эти меньшинства в итоге проигрывали, какого окраса режим бы ни установился. Мы говорим о другом - об обратном влиянии “третьего” мира на “первый”. А этого влияния, естественно, не могло не быть. Если приходится закрывать глаза на поведение “нашей”, прозападно ориентированной, “гориллы”, то для нормального человека эта необходимость неотделима от стрессового самопротиворечия, т.е. смирение с ней, есть шаг разрушения человеческого инстинкта, и любые успокоительные аргументы и рассуждения о “глобальном противодействии коммунистической экспансии” лишь облегчают этот шаг (причем среди пропагандистов-аргументаторов неизбежно присутствие тех, кто давно уже все шаги сделал и теперь делает лишь карьеру и деньги). Мы, повторюсь, не только не анализируем, но даже не описываем охлотизационные влияния в западном обществе, мы просто напоминаем о них и перечисляем самые очевидные. Вряд ли будет слишком необоснованным предположить, что когда в странах “третьего мира” раздаются всякие концессии, подряды и заказы западным фирмам, то чаще всего получают их далеко не самые эффективные из них, а, напротив, те, кто нуждается в этих подрядах именно в силу ограниченной конкурентоспособности на рынках развитых стран (но поправив свои дела, вкладывают полученные дивиденды на домашнем рынке, оттесняя более эффективных конкурентов). Также вполне обоснованно предположить, что фирмы, разбогатевшие на делах с режимами “третьего мира”, неизбежно - пусть и частично и осторожно - переносят принятые способы ведения дел в “третьем мире” на “первый” (а если прямо и не переносят, то психологически готовы к этому). И это - лишь один из множества механизмов того, что можно называть по-разному - изменением представлений о допустимом, «нормальной свободной конкуренцией в рамках закона» - но что в точном биологическом смысле является подавлением наиболее талантливых и поощрением охлотизационных тенденций. Можно привести и множество примеров того, как наворованные правителями “третьего мира” деньги находят им клиентов и покровителей в “первом” мире, как богатеющие на “связях” в “третьем мире” фирмы находят политиков, лоббирующих их интересы и т.д. Повторюсь, что анализ охлотизационных тенденций “западного общества” выходит за пределы темы. Мы уже выяснили общую закономерность - каждый поступок каждого члена общества меняет в ту или иную сторону коэффициент энергобаланса каждого другого члена общества и общества в целом, что поступки с положительным знаком, повышающие энергобаланс, заодно стимулируют творческую деятельность и создают предпосылки для дальнейшего повышения, а поступки, понижающие энергобаланс, точно так же стимулируют отрицательную деятельность и создают предпосылки для ее разрастания в обществе. Поэтому мы не будем объяснять, почему и каким образом, например, “грязные” деньги, даже если они вполне отмыты и законно вложены в законопослушные предприятия относительно нормального общества, в действительности работают на понижение потенциала его развития. Мы не будем объяснять (тем более, что вскользь уже упоминали об этом), почему подачки требующей “достойного уровня жизни” западной черни, дотации на “хлеб и зрелища”, в действительности являются не “стимулированием экономики через стимулирование потребительского спроса”, а стимулированием охлоса и охлотизации. Мы ничего этого разжевывать здесь не будем, но и обойтись без констатации факта влияния гиперохлократии на нынешнее (и что еще хуже - на будущее) положение в мире мы тоже не могли.
Что же касается торговых и политических взаимоотношений с Европой, то они - поскольку континентальная Европа (исключая, разве что, ФРГ и, наверное, Бенилюкс) была промежуточным по эффективности обществом, посредником в выкачивании эффективности - достаточно ярко демонстрировали основные типы охлотизационного влияния. На Европу приходилась основная масса советского импорта западных товаров и оборудования (причем выбирались далеко не самые качественные, зато дешевые товары, что стимулировало неэффективных производителей, зачастую вообще имевших большие проблемы со сбытом своей продукции в Европе и до получения советских заказов стоявших на грани банкротства, - примеры этого многим известны и их можно было бы напомнить, но мы рассматриваем ситуацию как логически закономерную, и тот факт, что не только потребительские товары, но даже и продукция производственного назначения выбиралась при хронической нехватке валюты “повыгодней”, можно не комментировать). На Европу же приходилась основная масса советского шпионажа, как промышленного, так и военно-политического (завоеванные европейские страны естественным образом становились форпостами - в них, формально суверенных и имеющих протяженную границу с Западом, удобней было и заметать следы или отлеживаться после очередной “акции” революционерам “третьего мира”, через них удобней было наводить мосты с западной “общественностью” или транспортировать шпионскую добычу, в них, на базе их собственных спецслужб, удобней было отрабатывать новые методики и устанавливать всякие технические новшества - станции слежения и т.д., в них же - используя остаточные, в силу меньшей еще деградации населения, навыки работоспособности и некоторую, еще сохраненную во избежание новых бунтов, степень отклонения от тотальной единой собственности - удобней было копировать западные технологии и изделия, а заодно и получать продукцию также еще не полностью деградировавшего, в силу не полного обобществления, сельского хозяйства). В Европе же, соответственно, было и больше всего “прогрессивной общественности” и “прогрессивных политиков”, ратовавших за “добрососедские отношения”, и больше всего законодательных и административных актов, принятых в “интересах простого человека труда”, и по уровню коррупции отдельные европейские страны уступали разве что “третьему миру”. Разумеется, и в Америке хватало всяких «прогрессивных веяний», «борьбы за равноправие» и т.д., но там в то время еще продолжала существовать достаточно устойчивая традиция крепкого демоса (чье мироощущение, напомним, во многом совпадает с нормативным алгоритмом).
Впрочем, каким бы запутанным и преющим клубком ни была (и ни осталась до сих пор) эта ситуация, она нам малоинтересна и приведена лишь чисто иллюстративно. Факты сами по себе нам не важны, а то, что огромная гиперохлократия не могла не стимулировать чернь всего мира самим фактом своего существования, мы уже говорили не раз. С “экономической” точки зрения нам вообще большая часть сказанного на предыдущих страницах не важна, поскольку основные апории сосредоточены не вне, а внутри гиперохлократии, и они, как мы это уже рассматривали на примере чистой логической схемы, заключены в принципиальной антиэффективности системы власти запредельных и деградировавших вариаций, выпадающих из биологического вида «человек разумный».
Действительно, если мы сказали, что “геополитика” взвинчивания цен на сырье обречена на провал, то вовсе не потому, что цены вообще не поддаются взвинчиванию. Это лишь для гиперохлократии необходим перманентный опережающий рост цен. Он действительно невозможен, но ведь рост цен на величину, заметно превосходящую себестоимость - да еще при таких грандиозных запасах всех мыслимых видов сырья - уже мог бы при минимально эффективном управлении стать источником колоссального процветания. Но, конечно - хотя бы при минимально эффективном, а мы имеем дело с принципиальной антиэффективностью, следствием которой является, плюс ко всему, высокая и постоянно растущая себестоимость добычи и транспортировки сырья.
Во-первых, даже экспорт сырья надо уметь эффективно организовывать, а чем больше видов сырья подлежит продаже, тем больше количество флуктуаций и т.д. Во-вторых, добычу сырья также надо уметь эффективно организовывать, а - даже если взять какой-то один вид сырья с наиболее стабильным спросом, абстрагируясь от всяких внешних флуктуаций и конъюнктур - мы вынуждены констатировать, что себестоимость, говоря обычным языком, этого сырья может в условиях гиперохлократии только расти. Причем, поскольку вынужденно стимулируемый с помощью всяких «борцов с империализмом» рост цен на сырье вызывает рост цен на оборудование для его добычи и транспортировки, да, к тому же, поскольку антиэффективное управление означает бездумную добычу (“хищническую”, как обычно говорят весьма несправедливо по отношению к хищникам, что подтвердит вам любой биолог), то оборудование с каждым разом требуется все более сложное и дорогостоящее, а организация все более творческая и эффективная.
Грубо говоря, быстро выясняется, что все, что удобно залегало и могло быть взято без особых трудностей (“на халяву”, как с уважением называют этот способ действий в России) уже взято и разбазарено, и для поддержания - не только данной себестоимости, но и вообще данного уровня добычи с какой-то, меньшей, чем международная цена, себестоимостью, требуется все больше вложений, большие закупки оборудования и, самое главное, нестандартная эффективная организация работ, которая у местных инженеров и администраторов почему-то никак не получается. И сколько бы ни было написано “плановых заданий” и сколько бы их ни было “перевыполнено” (мы уже говорили, что реального положения дел в государстве “единой собственности” не может знать никто), все равно выходит так, что экспорт начинает приносить - даже при высокой цене - все меньше реальных доходов (даже если на бумаге сумма валюты не уменьшается, то превышение доходов над себестоимостью становится все меньше, стремясь к нулю).
Альтернатива проста. Либо повторить пройденное и вложить огромные деньги в переоснащение отрасли новейшим импортным оборудованием (что дает кратковременный, но, как мы выяснили, с каждым разом убывающий эффект, а начиная с определенного момента становится невозможным, поскольку эффективность оборудования данной отрасли должна быть скоррелирована с эффективностью смежных отраслей и инфраструктуры, иначе, напомню, часть высокой эффективности остается неизвлеченной - мы сформулировали это как зависимость высшего достижимого уровня от среднего, а на бытовом уровне этот закон принято формулировать проще: самый хороший японский телевизор не будет показывать лучше, чем ему позволяет старый советский ретранслятор). Либо попытаться сделать это самостоятельно, скопировав новейшие технологии усилиями местной науки и промышленности (что выйдет и дороже, и хуже и неизвестно насколько затянется, а, главное - потребует от иерархии невозможных умственных усилий). Либо пойти самым естественным и простым путем - пытаться выжать как можно больше из того, что есть, латая дыры мелкими закупками импортного оборудования и, где можно, производством своего. А главное - потуже затянуть пояса внутри страны, стараясь сократить потребление экспортного товара. Но это для гиперохлократии принципиально невозможно, и не только в силу самой по себе антиэффективности производства.
Собственно, внутри страны пояса - во всяком случае, основной массы населения - с самого начала затянуты достаточно туго. Переход к широкой неявной экспансии здесь ничего принципиально не изменил и не мог изменить в стране, где вся иерархия и неформально примыкающая к ней большая часть населения изначально организованы как система изъятия, где каждый получает пропорционально своему формальному или неформальному статусу в этой системе. Мы уже говорили о недобросовестности и создании страхового запаса как о единственных амортизаторах системы, сейчас рассмотрим ситуацию с другой стороны - со стороны расходования этих амортизирующих средств в индивидуальных целях. Мы, впрочем, также говорили о возникновении системы неформальных связей и мафиозных цепочек (о их разрастании в период неявной экспансии и децентрализации управления). Нетрудно догадаться, что обмен услугами происходил именно на основе амортизационного запаса - неучтенных материалов, рабочего времени и т.д. Поскольку, как мы логически установили при рассмотрении принципиальной схемы “единой собственности”, реального положения дел в таком государстве (и его псевдоэкономике) не может знать никто, то реальных возможностей пресечь накопление и использование “страхового запаса” также быть не может. (Если же вспомнить, что принимаемые решения могут лишь ухудшать положение - в чем и заключается принципиальная антиэффективность - то неизбежно следует, что вся история псевдоэкономики “единой собственности”, если рассмотреть ее в данном аспекте, будет историей разрастания и использования в индивидуальных целях страхового запаса недобросовестности, - историей, говоря обиходным языком, разрастания “теневой экономики”).
Тут заметны две расходящиеся, хотя и тесно взаимопереплетенные, тенденции. Первая – уже не раз обсуждавшееся нами противоречие между изначальной нацеленностью охлоса на индивидуальное изъятие в ущерб всем остальным, включая и государство, гарантирующее охлосу возможность изъятия. Вторая - компенсирующее встречное изъятие, без которого иногда вообще было бы невозможно выживание (яркий пример - сбор и утаивание крестьянами “колосков” в период расцвета антинормативного алгоритма). Если принципиальная антиэффективность системы не позволяет экономно расходовать ресурсы и заставляет иметь страховой запас, то две эти тенденции работают на усиление невозможности экономить ресурсы и сдерживать рост страхового запаса (а заодно и на усиление принципиального незнания положения дел в экономике, на сокрытие роста страхового запаса, поскольку смысл этих тенденций именно в скорейшем потреблении где-то обнаружившихся излишков).
Разумеется, такие крайности, как “сбор колосков” во избежание голода, на данном этапе уже должны стать редким исключением, поскольку сельским жителям разрешено держать подсобное хозяйство (выше мы говорили об этом как о факторе, компенсирующем необходимость разрешить отток из села рабочих рук, как о неизбежном выходе из тупика нулевой производительности сельского хозяйства, но в ином аспекте мы можем рассматривать это как взаимоскоррелированный элемент мутации базового алгоритма, связанный с нацеленностью иерархии на изъятие, выражающейся, с одной стороны, в желании сбросить с себя часть нормативных обязанностей и ответственности, позволив сельскому населению самому обеспечить себе средства выживания, да, с другой стороны, еще и получить при этом с него дополнительную дань; так же можно рассматривать и разрешение всяких “садоводческих товариществ” городскому населению). Но если говорить о создании какого-то прожиточного минимума, то здесь положение дел изменилось мало, поскольку если не приворовывать у государства и не пользоваться какими-то возможностями и “связями”, создать себе прожиточный минимум достаточно тяжело, учитывая, что внутриэкономическая политика гиперохлократии неизбежно продолжает основываться на, во-первых, сведении жизненного уровня массы населения к возможному минимуму (сверхнизкая зарплата и всевозможные косвенные налоги - на спиртное, на товары “повышенного спроса” и т.д.), а во-вторых - на неявной перекачке средств в военный сектор с соответствующим изначально недостаточным переоснащением производства потребительских товаров, которые населению все равно приходится покупать, как бы плохи они ни были. (При этом учтем, что заниженная зарплата населения ни при каких условиях не может компенсировать государству очень высокую себестоимость даже того ограниченного круга товаров, которым приходиться обеспечивать население для поддержания у него какого-то минимума средств к жизни).
Чтобы избежать лишних рассуждений и иллюстраций (их здесь и так достаточно - изложение неизбежно получается немного хаотичным, поскольку мы все время вынуждены, иллюстрируя механизмы проявления еще в начале выведенных нами принципиальных зависимостей, рассматривать то один аспект проявления, то другой, возвращаясь, соответственно, к самим этим зависимостям и т.д.), чтобы сократить ход рассуждений, кратко акцентируем внимание на двух особенностях “теневого потребления”, а затем сразу перейдем к положению в гражданском секторе псевдоэкономики.
Первая особенность, как легко догадаться, заключается в том, что потребление страхового запаса для создания прожиточного минимума должно коррелироваться со статусом (и, соответственно, речь должна идти о разных значениях этого минимума). Вторая особенность заключается в том, что выше мы назвали соблюдением адекватности защитной реакции и сформулировали как апорию, приводящую к охлотизации врожденно нормальных людей. О первом незачем долго говорить, это вполне понятно (рабочий мог унести домой мешок цемента, прораб - отвезти на дачу машину кирпича, тракторист мог пропить пару ведер солярки, директор колхоза - списать на свои нужды цистерну, рабочий мог в рабочее время и на государственном оборудовании отремонтировать по просьбе соседа какой-нибудь бытовой прибор, директор завода мог послать “нужному человеку своего круга” бригаду рабочих прямо на дом и т.д.). Второе куда любопытней, поскольку в аномальных условиях, и без того со всех сторон подавляющих и дезориентирующих нормальный человеческий инстинкт, использование встречного изъятия как средства самозащиты очень легко превращает его в средство охлотизации.
Действительно, нормальный человеческий инстинкт запрещает брать чужое. Более того, поскольку он отвергает неэффективность во всех ее проявлениях, он воспринимает как аморальное и безобразное даже сам факт так называемой “бесхозяйственности” - разбросанные по территории завода “железки”, горы разбитого кирпича возле стройки и другие такие же неизбежные атрибуты антиэффективной гиперохлократии. В сущности, даже выработка безразличного отношения, “равнодушия”, есть подавление нормального инстинкта, охлотизация (например, по описаниям современников, когда крестьяне времен “коллективизации” вынуждены были “равнодушно” смотреть, как мокнет возле сельсовета снесенный туда “колхозный” хлеб, то многие из них испытывали сильнейший эмоциональный стресс - вплоть до того, что напивались обычно непьющие - и впоследствии просто не могли заставить себя работать с привычной сноровкой - на поверхностном уровне это описывается как “чего стараться, если все равно пропадет”, но на биологическом это есть элементарный пример подавления человеческого инстинкта, моральных и созидательных качеств, т.е. превращения средненормальной исполнительской вариации - демоса - в быдло, что лишь именно на поверхностный взгляд может трактоваться как механизм снижения работоспособности через снижение мотивации).
Но ведь и вправду - “все равно пропадет”. А если не пропадет, то достанется “начальству” (а это еще хуже). Следовательно, пусть пропадает. Этот механизм охлотизации с детства знаком каждому жителю гиперохлократии и действует, особенно на врожденно нормальный демос, достаточно сильно (поскольку ситуация усугубляется другим инстинктивным запретительным стимулом - спасать то, что, будучи спасено, все равно достанется “начальству”, быть может, еще антиэффективней, “унизительней”, чем позволить пропасть). Простейшее решение здесь легко угадывается - все равно пропадет (или “начальство” заберет себе), так лучше возьму я. Но - если даже отбросить простейший вариант охлотизации (взял раз, понравилось, стал искать где что “плохо лежит”) - здесь не избежать следующей апории: ведь не у каждого есть возможность взять, а если даже и у каждого, то не у всех эти возможности равноценны, что определяется, как мы понимаем, конкретной позицией данного индивида в общей социально-производственной структуре.
Иначе мы можем сформулировать это в виде уже знакомой нам апории - где заканчивается компенсирующее встречное изъятие (самозащита от агрессии) и где начинается просто изъятие (опережающая и направленная на всех без разбору агрессия). Может показаться, что вопрос этот чисто “количественный”. Если рабочий унес ведро раствора, чтобы починить дома крошащуюся штукатурку (при том, что государство гарантировало “право на жилище”, но не очень усердно его выполняет), то возникает соблазн сказать, что здесь мы просто наблюдаем компенсирующее - не изъятие даже - использование, т.е. попытку эффективно распределить неэффективно теряемое. Но как быть с прорабом, который из “излишков” материалов построил себе дачу - является ли это эффективным использованием неэффективно теряемого, и подчиняется ли какой-то арифметической зависимости, выведению “оптимального среднего” между этой дачей и ведром раствора. Разумеется, сама постановка вопроса лишена смысла, поскольку и рабочий и прораб - оба занимают какие-то, пусть неравноценные, места в структуре гиперохлократии, выполняя предписанные этими местами функции, и именно в качестве таковых - винтиков гиперохлократии - могут уносить ведра и строить дачи (причем, конечно - в соответствии с иерархическим положением).
Мы привели этот пример как очень простой и показательный механизм охлотизации, механизм выработки характерной для охлоса аксиомы поведения: «каждый пользуется теми возможностями, которые имеет, и это нормально» (аксиома, очевидно противоречащая нашей видовой морали, да и не только нашей). Для данной стадии гиперохлократии эта мировоззренческая парадигма есть краткая формула, исчерпывающе описывающая всю формально-неформальную систему изъятия, т.е. всю структуру гиперохлократии, включая не только официальную, но и теневую, - каждый имеет пропорционально своему формально-неформальному статусу, а агрессией считается либо стараться иметь больше, чем “полагается по чину”, либо - попытка запретить “иметь по чину”. Как легко догадаться, в этой ситуации любая попытка сверху “навести порядок” будет воспринята и населением и иерархией как агрессия со стороны борцов за экономию, какие бы высокие посты они ни занимали. И хотя для данного государства “ужесточение мер” является естественной реакцией на любую трудность, никаких плодов дать такая реакцию не может - в первую очередь из-за того, что причина заключена в принципиальной неэффективности, в огромных непроизводительных потерях, из которых население и отбирает себе кусочки (и с точки зрения населения - даже абстрагируясь от его охлотизации с соответствующим “смещением ценностей” - компенсирующее изъятие у государства справедливо, и если кто из “больших начальников” хочет это запретить, значит делает это в эгоистических интересах).
Тут мы можем перейти непосредственно к положению в псевдоэкономике и завершению этапа неявной экспансии (“геополитики”), и, соответственно - к мутации гиперохлократии в нынешнюю форму охлократии. Мы пока отметили две существенные черты - стремление к нулю эффективности экспорта и перекачку средств в военный сектор. И то и другое означает все ухудшающееся положение гражданского сектора. Чтобы как можно меньше отставать от заграничных образцов, ему, как и всей псевдоэкономике, требуется регулярное переоснащение импортным оборудованием и технологиями. Причем в этот сектор (как и в военный) входит производство и собственных - скопированных или “самостоятельно разработанных” - технологий и оборудования для оснащения производств потребительского продукта. Эта задача - самостоятельно производить “средства производства” - была основной еще на этапе построения антинормативного алгоритма. Мы достаточно много говорили о ее принципиальной неразрешимости (т.е. невозможности производить, даже калькировать, оборудование и технологии так, чтобы их эффективность не уступала западным аналогам). Но оборудование, между тем, все равно производилось и технологии копировались или даже “разрабатывались”, и с их помощью изготовлялись потребительские товары, ориентированные на западные образцы, но, разумеется, им уступавшие. Разумеется, основная масса населения вынуждена была покупать эту продукцию за неимением другой. Причем, основой ценовой политики такого государства может быть лишь удержание на каком-то (соответствующем выплачиваемой населению зарплате) уровне цен на основные продукты жизнеобеспечения с предельно возможным ростом цен на все остальные товары. Как бы это ни объяснялось “с идеологической точки зрения”, в действительности данная политика, проводившаяся с первого до последнего дня этого государства, была вызвана, как мы понимаем, его принципиальной антиэффективностью. (Необходимо было обеспечить прожиточный минимум пищи, одежды и немногих предметов первой необходимости - сначала условно свободному городскому населению и репрессивному аппарату при сведении к “физиологическому минимуму” основной массы населения, затем - всему населению. Поскольку последнее вряд ли возможно, на втором этапе значительную часть задачи - формально это касалось только пищи, но неформально и другого - было позволено взять на себя самому населению в свободное от работы на государство время. Однако другую часть этого минимума приходилось обеспечивать государству, например - повседневные продукты питания для горожан. При нулевой, а возможно - и скорее всего - отрицательной эффективности сельского хозяйства это означало продажу многих продуктов ниже себестоимости - чтобы на данную зарплату их можно было купить. Альтернативой здесь мог бы быть постоянный рост цен и зарплат, но поскольку эффективность всей промышленности была близка к нулю и даже отрицательной во многих производствах, это означало бы постоянный рост огромной массы ничем не обеспеченных денег - особенно если учесть, сколько средств перекачивалось в военное производство и сколько выпускалось - и это есть одно из проявлений принципиальной антиэффективности - товаров никому не нужных (мы обсуждали отсутствие практического критерия эффективности и помним, что одна из его функций при нормативном алгоритме заключается вообще в определении того, нужен или не нужен в принципе тот или иной товар). Причем, строго говоря, альтернативы здесь не получилось бы просто потому, что пришлось бы автоматически и пропорционально поднимать цены на все остальные, не входящие в “минимум”, товары.
Не обсуждая все возможные абсурдные варианты, следует признать, что самым естественным в таком государстве является сдерживание зарплаты на уровне минимума. Тут, правда, возникает другая апория - кто будет покупать товары, не входящие в минимум, если население вынуждено тратить на “минимум” всю зарплату? Разумеется, есть иерархия и связанные с ней слои населения, имеющие доход выше среднего уровня, есть также негласное, вошедшее в обычай, позволение всему населению как-то выкручиваться, находить какие-то лазейки для перераспределения в свою пользу неэффективно теряемого. Есть также и страны сателлиты, которым можно навязать отдельные товары (проще всего это сделать в рамках “разделения труда”, что на практике и делалось). Но в целом, даже несмотря на низкую производительность труда, экономика неизбежно должна быть затоварена изделиями, даже лучшие из которых все сильнее уступают своим заграничным прототипам (а худшие просто никому не нужны). Причем, после стабилизации цен на сырье и на фоне процесса перекачки средств в военный сектор, гиперохлократия не имеет - или почти не имеет - ресурсов для переоснащения гражданского сектора экономики. Это, конечно, не значит, что работа по переоснащению не ведется - должны существовать тысячи исследовательских институтов и конструкторских бюро, в которых сотни тысяч научных и инженерных работников ведут наряду с военными и гражданские разработки, получают за них научные звания и т.д. Но, как мы не раз говорили, эти разработки уже в момент внедрения начинают уступать зарубежным аналогам, а в процессе налаживания производства теряют в эффективности еще больше.
Если мы теперь суммируем состояние гиперохлократии после первого всплеска неявной экспансии, то увидим все те же неразрешимые апории, преследовавшие данное государство с момента его возникновения. Мы уже и формулировали их сами по себе, и рассматривали в различных аспектах конкретные механизмы их проявления. Эффективность экспорта сырья падает - пусть даже цены еще высоки, но себестоимость все растет из-за нерациональной добычи, отсутствия творческой организации работ, истощаемости уже апробированных месторождений, устаревания оборудования и т.д. Причем, хотя за счет большой массы экспорта еще есть достаточно валютных поступлений, значительная их часть прямо съедается военным сектором и примыкающей к нему полугражданскими научно-техническими организациями, другая немалая часть неявно уходит на поддержание себестоимости сырья. Гражданское производство, не имеющее таких вливаний, работает либо на уже устаревающем оборудовании, либо, в лучшем случае, на скопированном в бесчисленных научно-технических организациях, и уже в момент внедрения имеющих невысокую эффективность, которая в дальнейшем продолжает падать, материализуясь в низкокачественных, зачастую не находящих покупателя, товарах. Эффективность сельского хозяйства - если иметь ввиду официальное сельское хозяйство, в котором обязаны работать десятки миллионов граждан - как была, так и осталась отрицательной, и лишь неофициальная деятельность крестьян (да отчасти и горожан) в свободное от обязательной работы время позволяет как-то сводить концы с концами (хотя и здесь - с помощью импорта). Если добавить сюда растущие расходы на “геополитику”, то мы получаем государство, стоящее на грани обвального банкротства.
Выход возможен лишь один, и он, в сущности был запрограммирован с самого начала, так что описывая установление и расползание антинормативного алгоритма, его переход к неявной экспансии, мы недаром все время употребляли понятие мутация. Антинормативный алгоритм “единой собственности” был изначально нежизнеспособен, но перед ним, как условие его существования (и условие процветания черни) стояли две задачи - полное подчинение всей территории с обязательной победой над сельскими производителями и, соответственно, перегруппировка иерархии охлоса с поголовной охлотизацией населения (мы уже обращали внимание на невозможность пришедшей к власти черни сразу превратить себя в правящую касту - единственным средством было расползание алгоритма и принудительного труда). Но этот путь неизбежно вел к открытой внешней экспансии по типу “орды”, что позволило вклиниться в “геополитику” и сырьевой рынок, начав неявную экспансию, основанную на шантаже, проникновении в сырьевые регионы и взвинчивании цен, с одновременным приобретением (различными путями) новых технологий и оборудования для “интенсификации” как военного, так и гражданского производства. Данный путь также мог принести лишь кратковременные плоды, поскольку основным фактором оставалась принципиальная антиэффективность гиперохлократии.
Мы не раз рассматривали апории, делающие невозможным процветание на основе “геополитики” (в сущности, они лишь повторяют изначально присущие “единой собственности” апории, которые мы рассматривали еще на примере схемы такого государства “самого по себе”). И еще тогда мы вскользь обратили внимание на то, что наиболее экономичным, т.е. позволяющим как можно дольше продержаться, был такой вариант взаимодействия с развивающимися странами (вариант в те времена невозможный), как прямой обмен сырья на готовую продукцию без всяких попыток наладить собственное производство.
Действительно, какой смысл тратить экспортный товар на производство собственных низкосортных промышленных товаров, если дешевле купить аналогичный высококачественный. Не надо покупать огромное количество оборудования и технологий, которые все равно не позволяют наладить производство высококачественных изделий и быстро устаревают. Не надо воровать прототипы и тратить огромные средства на разработку их аналогов, которые все равно окажутся хуже прототипов, и с каждым днем эта разница будет только накапливаться. Не надо содержать тысячи конструкторских бюро, исследовательских институтов, заводов и фабрик, не надо платить прожиточный минимум миллионам граждан. Не надо вкладывать деньги в сотни “прогрессивных движений”, не надо, наконец, сливать большую часть экспортных поступлений в военное производство и т.д.
Но все это хорошо звучит в теории. На практике же сразу возникает ряд препятствий, которые необходимо преодолеть на пути к светлому завтра «постсоветской» охлократии. Все понятно и просто лишь с “геополитикой” - всем надоели бесчисленные “борцы с империализмом” и их повсюду понатыканные визави - от “демократических повстанцев” до военных режимов. Отказ от “геополитики” - не просто экономия средств, но, в данной ситуации - их источник (отчасти в виде кредитов, отчасти в виде прямых компенсаций, которые развитые страны готовы выложить гиперохлократии за “разрядку напряженности” и в компенсацию за расходы по эвакуации всяких советников, за “упущенную прибыль” от непоставок оружия и т.д.). Аналогичным образом обстоит дело и в Европе, готовой рукоплескать (и подбрасывать твердую валюту), стимулируя “новое мышление”, советских иерархов, с облегчением сбросивших с себя обузу в виде постоянно находящихся на грани взрыва и проклинающих “оккупантов” советских сателлитов. Но вот коренная “перестройка” внутри страны наталкивается на два основных препятствия.
Первое связано с неизбежной массовой остановкой промышленности (в том числе и военной), и, соответственно, с оставлением даже без “прожиточного минимума” десятков миллионов граждан. Второе, и более серьезное, сводится к тому, через кого пойдут все эти экспортно-импортные потоки. Тут возможны два варианта. Первый - сохранение все той же системы под властью прежних иерархов, с соответствующим распределением “по чину”. Второй - замена верхнего слоя иерархов выходцами из более агрессивного нижнего слоя с соответствующим распределением по принципу “кто какую возможность имеет, тот ей и пользуется”. Последнее явно более соответствует реально сложившемуся положению дел, и, к тому же, имеет столь сильный козырь, как отсутствие какой бы то ни было ответственности перед миллионами сограждан (которым, кстати, вообще лучше вымереть в целях улучшения соотношения между количеством ресурсов и количеством населения). Все-таки имеющийся верхний слой иерархии провозглашает себя “народной иерархией” (и в действительности является таковым по отношению к массе охлотизированного населения, сросшегося с данной структурой власти антинормативного алгоритма). Соответственно, любое решение, задевающее интересы “большинства”, автоматически будет вызывать раздражение против верхушки иерархии. Но главное даже не это.
Мы недаром обращали внимание на “мафиозные цепочки” и на факт накопления в нижнем и среднем звене иерархии (а также среди связанной с иерархией, но формально в нее не входящей псевдоэлиты) новых форм агрессии. Правда, мы рассматривали элементы “новой морали” на примере гуманитарной псевдоэлиты - всяких писателей, пропагандистов, “деятелей искусства” и т.д. Но мы также все время говорили - как о необходимом условии неявной экспансии – о переориентации спецслужб на деятельность вне страны, на численный рост и соответствующее дополнение в функциях различных “торгпредств”, “миссий” и т.д., и на численный рост и увеличение влияния научно-технической псевдоэлиты, связанной с “интенсификацией” военной отрасли. Соответственно, вся эта среда также пронизана неформальными связями вплоть до высшего слоя иерархии. Причем под контролем этой среды находятся не только денежные потоки, но, самое главное - налаженные экспортно-импортные каналы (просто даже в качестве предмета служебных обязанностей) и огромные запасы сырья (иногда годами пылящиеся “в резерве” на военных складах или без счета скопившихся на каком-нибудь военном заводе и т.д.). Эта же среда - если включить сюда связи с высшим слоем иерархии (который частично в эту среду входит) - распоряжается (опять же в рамках служебных обязанностей) и правом выдачи разрешений на любой вид деятельности (например, как решение такого-то высокого государственного органа о такой-то административной или даже чисто финансовой операции). Добавим сюда то “кастовое” самоощущение, о котором мы говорили (для многих дополненное регулярным доступом к “загранице”, с соответствующим презрением к верящим пропаганде “совкам”), практически общепринятое (как, впрочем, и у всего населения) представление о нормальности того, что каждый пользуется теми возможностями, какие имеет, достаточно высокий потенциал агрессии, скопившейся в этой среде, и неизбежные неформальные связи с едва ли еще не более агрессивными низовыми “мафиозными цепочками”. Отсюда можно предположить, что единственным вариантом для удержания высшими иерархами власти и перестройки системы на основе разрешения “брать по чину” могла бы быть мощная и подчиняющаяся только высшим иерархам - и потому мало связанная с той средой, о которой мы говорили - наемная армия. Поскольку таковая отсутствовала (и мы даже не будем гадать, могла ли она быть, учитывая функцию армии как охлотизирующей “школы воспитания гражданина” и жесткую борьбу в иерархии на стадии расцвета антинормативного алгоритма), то дальнейший ход мутации был прямо предрешен (тем более, что в агрессивную и рвущуюся к кормушкам среду не могли не входить - через военный комплекс, через военные контингенты при “прогрессивных режимах” и т.д. - многие армейские руководители, обладавшие, к тому же, на подведомственных им территориях “страховыми запасами” неучтенного стратегического сырья, вооружений и снаряжения).
Разумеется, здесь нет смысла говорить о формах перехода системы в новое состояние. Описание всяких “демократических оппозиций” из делегатов того или иного партийного съезда, их героическое размахивание партбилетами (и едва ли не более героические - хотя чаще безуспешные - попытки правильно произносить незнакомые слова), саги о храбрых пропагандистах, честно признававшихся по государственному телевидению, каких нравственных усилий требовала от них обязанность ежедневно обманывать горячо любимый народ - это материал не для нас, а для добросовестных этологов (равно как и многотысячные митинги, на которых бывшие обкомовские секретари требовали демократии и вопрошали, почему с каждым годом в стране все меньше колбасы, - значение последнего предмета, как одного из самых известных и почитаемых фетишей советской действительности, причем почитаемых еще с 20-х годов, что засвидетельствовано, например, у Юрия Олеши, - интересно, впрочем, уже не этологам, а психологам, весьма склонным к фрейдистской трактовке символов). Мы уже отметили ту подготовительную работу по переориентации гуманитарных алгоритмов, которая шла на протяжении периода неявной экспансии и тот факт, что при изменении условий “более приспособленными” окажутся представители нижнего и среднего звена иерархии и связанные с ними слои. Нас интересует лишь внутренняя логическая закономерность данного перехода и, конечно, вопрос, насколько нынешняя охлократия в действительности отошла от прежней гиперохлократии, т.е. имеет ли она хоть какой-то потенциал жизнеспособности.
Что касается первого, то - как и в случае предыдущей мутации (перехода к “геополитике” и «оттепели») - здесь не надо искать какого-то продуманного плана, хитроумного “заговора” и т.д. В свое время, когда более чистая форма антинормативного алгоритма оказалась в полном тупике и не позволяла даже использовать открывшиеся возможности, иерархии пришлось ждать смерти вождя, после которой его запуганные соратники смогли вздохнуть с облегчением и, реализовав вначале свои частные “внутриполитические” интересы, параллельно стали реагировать на появившиеся источники средств существования, в результате сложившиеся в новую “геополитику”. Так и теперь, только после вымирания верхушки иерархов, неотделимых от зашедшей в тупик “геополитики”, может заработать общий вектор частных интересов массы низовых и средних членов формально-неформальной иерархии “единой собственности”, помогая продвинуться на освободившиеся места наиболее адекватным этому вектору иерархам.. Разумеется, мутация могла проходить лишь постепенно, и каждый новый шаг отхода от привычной системы делался только после того, как исчерпывался приварок, полученный в результате предыдущего шага (это неизбежно, поскольку основным подсознательным приоритетом новой верхушки иерархии - как, впрочем, и всей иерархии - было сохранение статуса и привилегий, сохранения возможности изъятия как в эмоциональной, так и в материальной форме, что и гарантировала антинормативная система). Разумеется также, что каждый шаг мог делаться лишь в направлении, диктуемом этим приоритетом. Но конфликт между двумя возможными конечными точками - остановкой в пункте “распределение по чину, упорядоченное сверху” и продвижением в пункт “каждый пользуется теми возможностями, которые имеет” - был предрешен, поскольку в пользу дальнейшего продвижения действовала “экономическая необходимость”.
Ее суть, как мы видели, заключалась в том, что для поддержания падающего суммарного коэффициента энергобаланса государства необходима была остановка производства, проедавшего экспортные поступления. Но это прямо противоречило бы самому принципу сохранения единой иерархии с распределением “по чину” (поскольку иерархия охватывает так или иначе все общество и, даже если говорить о формальной иерархии “чинов”, то ее основу составляют непосредственно связанные с производством иерархи низшего и среднего звена). Кроме того, конечно, такой курс - на сохранение иерархии с одновременным сворачиванием производства - был нереален просто в силу того, что “народ” воспринял бы его как крайнюю форму изъятия (чем на самом деле это и являлось бы уже потому, что огромное большинство оказалось бы без средств к существованию или переведенным на “минимум” - пособие, например). Причем, в силу необходимости всем обеспечить средства существования, приварок от сворачивания производства был бы мал и очень быстро съеден. Единственным возможным курсом здесь является приглашение “иностранного капитала” с надеждой, что он наладит производство, плюс разрешение “народу” заниматься мелкой индивидуальной деятельностью, самостоятельным поиском средств существования, т.е. разрешением мелкой “частной собственности”.
Но такой путь сохранения (продления срока жизни) единой иерархии невозможен в классической гиперохлократии, самостоятельно возникшей и прошедшей все этапы мутации (он, кстати, не слишком перспективен даже для изначально отклоняющейся формы, т.е. скомканной и недостроенной, - оптимизм в отношении Китая не только неоправдан, но и опасен для пока еще относительно жизнеспособных стран “западной цивилизации”, что, впрочем, выходит за рамки темы). В классической гиперохлократии, во-первых, к этому моменту уже существует вся номенклатура производств, скопированная с развитых стран, и подавляющее большинство членов иерархии связано непосредственно с этими производствами. Во-вторых, к этому моменту - в ходе неявной экспансии - уже сформирована пронизывающая все слои общества система “теневых” связей, в основе которой лежат неучтенные “страховые ресурсы” и огромные потки импортных поступлений. Попытаемся наглядно представить себе эту ситуацию, тем более, что апории, предопределяющие распад единой “собственности” и ее единой иерархии, по сути относятся уже к следующему этапу, задавая направление как формирования, так и дальнейшего лавирования “постсоветской” охлократии.
Приглашение “иностранного капитала” может означать либо прямую передачу в руки западных фирм уже имеющихся производственных подразделений. либо разрешение строить новые аналогичные. И в том и в другом случае сразу возникают два очевидных вопроса – о статусе иностранных предприятий и о статусе огромного количества иерархов всех уровней, связанных непосредственно с псевдоэкономикой. Первый вопрос, что вполне понятно, сводится к тому, что условием эффективной деятельности иностранных предприятий является их исключение из системы управления “единой собственности”. Конечно, на самом деле условием эффективной деятельности является полная независимость и от системы неформальных отношений, но мы пока говорим о поверхностной, юридической, стороне вопроса. Она выглядит так: предприятия с привлечением “иностранного капитала” не должны подчиняться законодательным актам, регулирующим псевдоэкономику, не должны подчиняться органам планирования, не должны отчитываться перед органами контроля и т.д. - в сущности, они должны просто платить оговоренные налоги, а в остальном игнорировать местные законы и органы власти. Причем этим, если использовать юридическую терминологию, правом экстерриториальности должны пользоваться даже предприятия, в которых “основной капитал” принадлежит государству. Поскольку речь идет не об отдельных предприятиях, а - как минимум - о некоторой критической массе, уравновешивающей падающую эффективность псевдоэкономики, то абсурдность ситуации очевидна. Даже если исходить из нереального предположения, что иерархия согласится и - что еще нереальней - сможет обеспечить экстерриториальность доброй половины промышленных и сельскохозяйственных предприятий, то как быть со второй половиной - попробовать запретить экстерриториальным предприятиям работать на внутренний рынок и перекачивать в нее прибыль от экспорта конкурентоспособных товаров, вообще остановить, также передать иностранцам и сделать всю промышленность экстерриториальной и т.д.? Разумеется, всерьез анализировать подобные варианты нет смысла. Также нет смысла задаваться вопросом о судьбе подавляющего большинства членов даже формальной только иерархии (как обеспечить им сохранение статуса и проводить распределение “по чину” - дать роль свадебных генералов при иностранных менеджерах, перевести на “идеологическую работу” и т.д., что делать с теми, кто остается во второй половине, но тоже должны получать в соответствии с иерархическим статусом, как вообще провести нижнюю границу иерархии, отделив ее от “народа”, что делать, если иностранные менеджеры начнут отбирать на свои предприятия способных индивидов и т.д.).
Все рассуждения на эту тему беспредметны, поскольку - и мы уже аргументировали этот, общеизвестный, кстати, вывод в “экономической” части исследования и иллюстрировали впоследствии не раз - никакой реальной независимости части производств от всей остальной экономики и ее инфраструктуры быть не может, и уж тем более не может быть независимости от системы неформальных норм поведения и неформальных связей данного общества (и не только его, напомню, но и всего человеческого общества и даже всей экосферы в целом - каждый поступок каждого индивида, как мы говорили, воздействует на энергопотенциал каждого из остальных).
Для гиперохлократии, общества, скажем так, не вполне человеческого, в действительности сама постановка вопроса абсурдна, поскольку интерес иерархии заключается не в эффективности, а в возможности изъятия (и уж, конечно, выпустить что-либо из-под своего контроля совсем не входит в намерения иерархии - речь все время идет о поиске новых источников изъятия и адекватных им новых форм контроля). Причем вполне понятно, что если сделать эффективным никакое предприятие, даже “экстерриториальное”, нельзя, то сделать прибыльным можно любое (например, за счет льготного доступа к сырью), и тогда возникает вопрос, кто и как будет изымать прибыль с этих избранных предприятий в ущерб остальным. Отсюда - прямой путь к распаду единой иерархии, которая становится обузой, поскольку все равно уже не имеет средств сдерживать падение коэффициента энергобаланса своей “единой собственности”. В сущности, единая иерархия всегда была обузой для любой более-менее агрессивной вариации, но ранее она была и условием власти этих вариаций. Теперь, поскольку - благодаря десятилетиям власти единой иерархии, подавлявшей и уничтожавшей биологический вид «человек разумный» - создались условия, позволяющие обеспечить власть иными методами, единая иерархия не нужна. Она распадается даже быстрее, чем иссякают имеющиеся для ее поддержания ресурсы. И к власти приходят выдвиженцы среднего слоя иерархии, не связанные никакими обещаниями (кроме, разве что, чистой демагогии) и имеющие лишь один интерес – побыстрее устроиться у кормушек.
Учитывая все ту же неизбежную экстраполяцию нашей упрощенной схемы на конкретную “советскую империю”, мы можем вспомнить, что политика “перестройки” была весьма непоследовательна и половинчата. Кроме естественного подсознательного страха перед решительными переменами, здесь допустимо предположить и наличие некоторых иллюзий, отражающих, с одной стороны, существование у части высших иерархов остаточных моральных ограничителей, что характерно для выходцев из врожденно нормального демоса, а с другой стороны - неспособность осознавать реальное положение вещей, что применительно к деятельности такого уровня трудно даже вполне нормальному человеку с нормальным средним инстинктом эффективности и интеллектом, а при определенной степени охлотизации в принципе невозможно. Иллюзия же, возникающая при поверхностном взгляде на псевдоэкономику - и эту иллюзию, надо признать, разделяли и до сих пор разделяют некоторые наблюдатели из относительно нормального общества - заключается в том, что основной причиной неэффективности “единой собственности” является незаинтересованность граждан в результатах своего труда, отсутствие достаточного стимула и малая возможность проявить инициативу. Витиеватость этих общепринятых понятий, в рамках которых оценивается ситуация, не нуждается, надеюсь, в комментариях. Но такой уровень понимания автоматически предполагает и иллюзию возможности “устранить недостатки”, которая, к тому же, подогревается принципиальной, как мы говорили, невозможностью знать реальное положение дел.
Действительно, глядя на безуспешные попытки создать эффективное производство - импортное оборудование, импортная технология, а качество продукции и производительность труда все равно ниже, причем чем дальше тем хуже, да и сама продукция устаревает, а новые модификации разрабатываются и внедряются так, что становятся устаревшими уже к моменту их запуска в серию, да и качество оказывается ниже, чем у первых моделей и т.д. - глядя на это и зная, что рабочие приворовывают и халтурят, не берегут оборудование, расточительно используют материалы, что руководители озабочены только отчетностью и валовым выпуском, который все равно будет оплачен государством по утвержденным тарифам и т.д., и впрямь можно подумать, что небольшие реформы все исправят (благо, что есть визуальный критерий, - организация труда и административные технологии, используемые “на Западе”, - что можно попробовать применить при все большем отходе от максимально приближенного к первоначальной «идее» алгоритма единой собственности). Однако вытекающие из такого взгляда “перестроечные” меры - “предоставление большей самостоятельности”, “усиление материальной заинтересованности”, “прямые поставки”, “приемка качества получателем” и т.д. - лишь ускорили падение коэффициента энергобаланса псевдоэкономики, превратившись, - как и разрешенные “мелкая индивидуальная деятельность”, “кооперативы”, “коммерческие предприятия под эгидой комсомола и других общественных организаций”, - в каналы перекачки средств, стимулировавшие резкий рост коррупции и даже примитивных, силовых, форм агрессии (причем, хотя мы сейчас исходим из презумпции добросовестности, т.е. исключительно из побуждений улучшить положение дел в экономике, нам не следует игнорировать и подсознательно понимаемую верхушкой иерархии необходимость откупиться от массы иерархов низшего и среднего звена, от “хозяйственников”, “местных партийных и советских работников”, “комсомольских работников” и т.д., и мы можем также допустить ощущение некоторого давления со стороны того агрессивного потенциала, скопившегося на относительно невысоких ступенях и в “мафиозных цепочках”, заставлявшего учитывать их интересы).
Как бы то ни было, сотнями тысяч открывавшиеся «кооперативы» изначально были поставлены в неравные условия – процветали лишь те, что находились «под эгидой комсомола», были связаны с чиновниками и с включавшими тех же чиновников «мафиозными цепочками». Тем самым быстрыми темпами укреплялась низовая мафиозная среда, а рвущиеся наверх мелкие чиновники «номенклатуры» (в первую очередь – описанные нами «бесстыдные» агрессивные вариации) получали экономические рычаги воздействия на ситуацию.
Трудно сказать, какие подсознательные мотивы (и подсознательные ли) присутствовали при решении создавать “совместные предприятия с участием иностранного капитала”, но они сразу создавались так, т.е. с такими законодательными ограничениями, что автоматически исключали присутствие эффективных западных фирм и нормальных предпринимателей, зато обеспечивали приток западной “интеллектуальной” черни (элементарных жуликов, говоря обычным языком) и превращались в кормушки для высших слоев иерархии, родственников, знакомых и привязанных непосредственно к ним “мафиозных цепочек”. Таким образом, судьба единой иерархии решилась даже быстрее, наверное, чем могла бы при имеющихся ресурсах, которые, кстати, были в этот момент как никогда велики (торговля “внешнеполитическими уступками” давала прямых валютных поступлений больше, чем экспорт сырья, причем все эти “уступки” были сбросом балласта, экономившим немало средств). Однако ресурсы тратились не на поддержание базы единой иерархии - предприятий “единой собственности”, а на укрепление центробежных тенденций внутри самой иерархии. Это, в сущности, и означало возникновение той алгоритмической развилки, которая соответствовала естественному алгоритму поведения скопившихся на невысоких иерархических уровнях и в псевдоэлите агрессивных, “бесстыдных”, вариаций. В новых условиях они оказывались “более приспособленными” и могли быстро просачиваться вверх, захватывая реальные рычаги воздействия на ситуацию и двигая ее в сторону распада единой иерархии еще и потому, что иерархическая верхушка по определению была не в состоянии оценить исходящую от них угрозу.
Здесь действовал тот же механизм, что и при первой мутации “единой собственности”, когда “вождь” сам способствовал быстрейшему исчерпанию приспособительных возможностей чистой формы антинормативного алгоритма, перенапрягая его нарастающим репрессивным давлением вопреки необходимости это давление, уже ненужное и лишь вносящее помехи, ослабить. Тогда верховный иерарх, в силу естественной экстраполяции на обезличенный охлос собственной агрессивности, воспринимал искреннюю демонстрацию подавленности (“лесть”, “выражение преданности”, “беспрекословное повиновение” и т.д.) как военную хитрость, вызванную страхом и доказывающую верность курса на нагнетание страха. Теперь занимающий верхний этаж иерархии слабоагрессивный экс-демос, вымуштрованный системой и искренне лояльный принятым в системе правилам так же естественно приписывает свое мироощущение и всем другим “винтикам системы”, воспринимая “военные хитрости” более агрессивных низовых членов иерархии (ту же лесть, демонстрацию “преданности”, “дисциплинированности” и т.д.) как искреннюю лояльность по отношению к системе и к себе - если не “лично”, то, во всяком случае - как к высшим олицетворениям системы. И если до определенного момента, пока система в том виде, как она сформировалась после первой мутации, еще сохраняла ресурс выживания, это не имело особого значения (поскольку правила продвижения в иерархии, диктовавшиеся составлявшим большинство слабоагрессивным, обезличенным, экс-демосом, требовали подавления излишней агрессивности и не давали возможности ее проявить), то как только этот ресурс оказался исчерпанным и в процессе лавирования стали приоткрываться ниши для проявления индивидуальной агрессии, туда сразу хлынули скопившиеся в иерархии агрессивные “винтики”, распирая эти ниши вплоть до полного раскола единой иерархии. Разумеется, слабоагрессивная часть иерархии, имевшая остаточную моральную базу, и тем более - откровенно обезличенное большинство (в силу обезличенности отождествлявшее себя с принятыми правилами) не могли тягаться с теми, кто готов был нарушать любые правила и мог делать это с непредсказуемой изворотливостью и - по мере ослабления формальной власти - с неожиданным для слабоагрессивных иерархов нахальством. Этим иерархам, пожалуй, оставалось лишь сокрушаться по поводу “беспринципности” и “непорядочности” своих “товарищей”, “подлости” и “бесстыдству” еще недавно угодливых «деятелей культуры и науки», “предательству” и “неблагодарности” собственных выдвиженцев и т.д.
Возможно, несмотря на все сказанное, кого-то интересует вопрос о том, была ли реальная альтернатива, т.е. был ли шанс двигаться в сторону нормального общества. Иллюзия реальности такого пути основана на нечеткости обиходных представлений и подогревается тем обстоятельством, что к моменту развала “коммунистической системы” значительная часть населения - если, опять же, использовать обиходные понятия - вроде бы имела иное представление о будущем “посткоммунизме”, хотела именно “нормального общества” и была настроена “жить цивилизованно” (причем, вроде бы вполне искренне), а часть этой части готова была проявлять для реализации такой модели общества гражданскую активность. В тех же обиходных понятиях ответ формулируется элементарно (и он в целом действительно верен). Не важно, чего хотела значительная часть населения, не важно, на что настроено было выходившее на митинги активное меньшинство, - важно, на что настроены были те, кто имел реальные рычаги воздействия на ситуацию, реальный доступ к ресурсам, административные привилегии, и благодаря привилегиям реальную власть и деньги (а что обладавшие всем этим чиновники так называемой “номенклатуры” вряд ли собирались отказываться от открывшихся им возможностей быстрого обогащения - доказывать незачем). Более точный ответ - строгое объяснение механизма и причин того, почему иного варианта перемен, кроме легализации и юридического закрепления фактически сложившегося положения, не было - мы пытались дать на протяжении всего текста. Вернее говоря, мы пытались аргументировано рассмотреть, каково было реальное положение дел, а что всякие “социальные перевороты” представляют собой именно легализацию де-юре системы связей и отношений, сложившейся в обществе де-факто, надо полагать, известно (как минимум, почти полтора столетия, если брать только западноевропейскую традицию, отсчитывая от Токвиля и по-своему повторившего его Маркса).
Хотя мы с самого начала условились избегать лишних отклонений от темы и не рассуждать о так называемых “социальных законах”, “факторах исторического процесса” и т.п., мы, в сущности, все время - и особенно в первой половине текста - это неявно делали. Поэтому вряд ли должно показаться странным утверждение, что способ организации общества есть видовая характеристика, и что, следовательно, если говорить о конкретном советском обществе, то меняться оно могло лишь так, чтобы это соответствовало алгоритму поведения охлоса. И дело даже не в том, что охлос занимал ключевые позиции - он и занимал их потому, что составлял преобладающее большинство населения и вне формальной иерархии. Иначе говоря, невозможно построить нормальное человеческое общество при явном недостатке нормальных представителей вида «человек разумный». И тут нам снова придется вспомнить понятие охлотизация, поскольку иначе трудно прокомментировать иллюзию, о которой шла речь выше и которая в некотором смысле актуальна и для периода охлократии - иллюзию, что значительная часть граждан хотела бы строить нормальное общество.
Мы уже отмечали, что процесс потери нормативных видовых характеристик, созидательной направленности мышления, - процесс охлотизации - начинается с потери защитной реакции на агрессию с соответствующим ослаблением рефлексии («вытеснением» и т.д.). Все это, в сущности, одно и то же - ведь созидательная направленность равнозначна выполнению нормативной морали, неприятию агрессии, что и означает наличие защитной реакции и является результатом работы психического механизма, оценивающего эффективность действий индивида относительно видового алгоритма (механизма рефлексии). Соответственно, это означает размытость представления о самом нормативном алгоритме, нечеткость его подсознательного образа. На обычный язык ослабление рефлексии относительно нормативного алгоритма проще всего в интересующем нас аспекте перевести как конформизм и потерю критического осмысления действительности (включая себя в ней), потерю четкого представления о том, как должны выглядеть нормальные социальные условия (и, соответственно - какие шаги к ним ведут). Это и означает, говоря иными словами, утрату ориентиров, утрату представления о том, что является нормальным, а что – нет.
Причем снижение уровня рефлексии (в узком общепринятом смысле – как критического отношения к себе) всегда предполагает более лояльное отношение к собственным проступкам, чем к аналогичным проступкам окружающих. В обществе, где все в той или иной степени вынуждены вести себя недостойно, это означает – если говорить не о переходе на выраженно агрессивное поведение по упомянутым нами моделям, сходным с моделью «мести», а о невысокой степени охлотизации с сохранением какого-то пристойного уровня «личной порядочности» – способ повышения самооценки именно за счет осознанно лояльного отношения к поведению окружающих («все вижу, но стараюсь не осуждать, быть снисходительным»), что неизбежно приводит к пассивному соучастию (ведь, в конце концов, никого, кроме явных «злодеев», нельзя осуждать, - разве лишь тех, кто «осуждает», кто «слишком нетерпим», «призывает к крайностям» и т.д., оказываясь, тем самым, в одном ряду со «злодеями»). Эта модель утраты моральных ориентиров, которую удачней всего было бы назвать «интеллигентской» (поскольку в конкретной советской истории она и весь спектр связанных с ней идеологем были присущи значительной части данного социального слоя), при некотором уровне воздействия провоцирующих факторов легко оборачивается прямым участием в агрессии (ведь ничего страшного – разок поступить нехорошо, если другие ведут себя еще хуже). Но даже в самом мягком варианте она означает явное ослабление защитной реакции, потерю способности противостоять агрессии – как в силу подавленности, неготовности к решительным действиям и крайним формам сопротивления, так и в силу понижения порога чувствительности к агрессии, привыкания к определенному ее уровню, уменьшения глубины просчета и опознания ее неявных форм.
Причем, повторюсь, речь идет о достаточно умеренной степени охлотизации, которая в условиях даже одряхлевшей быдлократии характерна для меньшей части населения, т.е. для части, говоря обиходным языком, наиболее порядочной. В сущности, это и есть та часть населения – в основном интеллектуально развитая, образованная, имеющая статус выше среднего и способная как-то формулировать свое отношение к действительности, а потому заметная – которая и создает иллюзию, о которой мы говорили выше. Большинство же, - и мы недаром так подробно рассматривали различные модели охлотизации – находится в промежутке от бездумного (по модели «как все») нерефлексируемого соучастия до прямой готовности совершить акт агрессии при условии его безнаказанности. Можно также отметить как минимум два сильнейших провоцирующих фактора, начинающих действовать еще в процессе разрушения быдлократии – рост неконтролируемой низовой агрессии во всех ее формах (что и есть прямое следствие уменьшения уровня наказуемости в результате ослабления контроля над обществом в преддверии распада структуры быдлократии) и невиданную для населения государства единой собственности перспективу индивидуального обогащения. Причем для определенной части населения эти факторы играют роль кнута и пряника одновременно, заставляя выбирать между высокой вероятностью быть растоптанным при попытке сохранить паллиативную позицию «личной порядочности» и также вполне реальной вероятностью достигнуть высокого статуса и богатства при переходе на выражено агрессивный алгоритм.
Наверное, незачем еще раз детально рассматривать состав и структуру общества с точки зрения наличия в нем тех или иных вариаций, их характерные особенности и т.д. – мы уже уделили этому достаточно внимания и можем просто еще раз констатировать, что нормальные представители вида «человек разумный» составляют в этом обществе явное меньшинство. Также незачем сбиваться на описание самого процесса перегруппировки социальной иерархии, роста агрессии, резкого ускорения охлотизации в новых ее формах, подавления более-менее нормальных людей, частичного вымирания слабоагрессивных вариаций и т.д. (тем более, что это опять потребовало бы иллюстраций и перевода на наглядный язык нашей рефлексии данного процесса, т.е. заставило бы использовать оценочные понятия – «подлость», «жадность», «трусость» и т.д.)
В сущности, мы на протяжении всего текста только и делали, что рассматривали различные аспекты этого процесса, и нам должно быть понятно и его сходство с уже рассмотренным процессом превращения одряхлевшей охлократии в сволочекратию (подчеркиваемое тем, что одряхлевшая быдлократия имела в последние годы вполне умеренный уровень агрессии и относительно ослабевшее охлотизирующее давление), и его отличие, связанное с тем, что переход все-таки совершается от высшей формы власти охлоса к просто высокой. Нам также понятно, что переход через ступень – непосредственно от нормального общества к гиперохлократии или от гиперохлократии к нормальному обществу невозможен (т.е. возможен лишь при помощи извне). И с научной точки зрения нам просто достаточно констатировать, что в момент развала быдлократии подавляющее большинство населения состояло из индивидов, либо полностью деградировавших до уровня паразитических вариаций, либо частично деградировавших, а реальные возможности проявить себя имели именно агрессивные вариации, значительное количество которых находилось непосредственно у рычагов власти и контроля за ресурсами (причем среди вариаций, имеющих возможность действовать и пробиваться, было и некоторое количество уже рассмотренных нами «мстителей», логично полагавших, что незачем жалеть «совков», обделывавших свои мелкие делишки, послушно тянувших руки на партсобраниях и равнодушно не замечавших их или даже оплевывавших их тогда, когда сами они искренне пытались достучаться до этих рабов, добровольно отказывались от карьеры, не желая быть такими же рабами, подвергались гонениям репрессивных органов и т.д. – не путать с мироощущением «интеллектуальной» черни, которая могла бы передать свое кредо схожим образом – незачем жалеть тупых совков, тупо тянувших руки на собраниях, когда «сильные и умные» вынуждены были хитрить и тянуть руки, все понимая). В итоге, нам лучше опять проанализировать ситуацию поближе к ракурсу «экономической» необходимости.
Разумеется, пришедшие к власти «новые русские» – все те же старые советские. С поправкой на естественную перетасовку персональных статусов внутри «номенклатуры» (связанную, главным образом, с прорывом наверх тех высокоагрессивных вариаций, о которых мы говорили), каждый получил плюс-минус те возможности, которые позволяла ему его вовлеченность в систему и положение в ней – т.е. – степень его личной принадлежности к охлосу и непринадлежности к виду «человек». Они-то и попытались реализовать «экономичный» вариант взаимодействия с окружающим миром.
Но тут сразу следует отметить, что когда мы говорили, что наиболее экономичным вариантом взаимодействия является продажа сырья с покупкой всей необходимой готовой продукции и, соответственно, остановка всей промышленности за исключением добывающей, то мы рассматривали этот вариант применительно к государству единой собственности, т.е. из условия сохранения единой иерархии, централизованно – и достаточно уравнительно - распределяющей поступления. Плюс к тому, мы рассматривали его как вариант чисто теоретический, неосуществимый на практике. Распад единой иерархии означает невозможность распорядиться выгодами от ликвидации энергозатрат на производство потребительских товаров и от получения дополнительного энергоэквивалента за счет продажи сэкономленного сырья. И без того огромное количество внутренних энергопотерь в обществе возрастает вместе с ростом неконтролируемой агрессии, а получаемый энергоэквивалент элементарно разбазаривается. Чтобы не обсуждать менее очевидные механизмы, достаточно сослаться на очень наглядные проявления этой зависимости: все разворовывается, доходы от продажи сырья прячутся за границей, тратятся на пиар-акции, на борьбу за доступ к кормушкам и т.д. Неизбежное вымирание населения (его сокращение) лишь в малой степени может компенсировать рост энергопотерь.
Причем, когда мы называли этот вариант чисто теоретическим даже применительно к государству единой собственности, мы имели ввиду две основных причины – невозможность, при остановке «военно-тяжелой» промышленности, проводить в сырьевых регионах политику дестабилизации и экспансии с целью отсечения развитых стран от источников сырья и взвинчивания цен на сырье, а также техническую невозможность перевода подавляющего большинства населения на пособие. При распаде единой иерархии первое усиливается бесконтрольным и нескоординированным выбросом сырья (по принципу - кто больше ухватит и продаст), действующим как дополнительный фактор стабилизации цен, второе без единой иерархии не имеет даже теоретической вероятности. Наконец, существует еще одна проблема, о которой мы вскользь упоминали применительно к последнему этапу государства единой собственности, и которая после его развала сразу выходит на первый план – что делать большей части иерархии (ведь непосредственно с добычей и продажей сырья связана явно меньшая).
В целом же сформулировать основную апорию, определяющую все зигзаги «посткоммунизма», можно так: каким образом обеспечить доминирование бездарных и агрессивных (как вообще, так, в частности, тех из них, кто уже прорвался в доминанты при развале единой иерархии) в ситуации, когда «экономичный» вариант не срабатывает, а другие варианты взаимодействия с развитыми обществами («интеграции в мировую экономику») невозможны в силу несовместимости паразитического социального алгоритма «посткоммунизма» с алгоритмом жизнеспособного общества. Соответственно, основные усилия должны быть сконцентрированы на поиске способов наладить взаимодействие, а в итоге – на поиске способов «интегрироваться» так, чтобы не затронуть условия, обеспечивающие процветание охлоса.
Разумеется, на первом этапе перехода к охлократии эта задача еще не ощущается как важнейшая. Мы уже отмечали, что поскольку поведение охлоса всегда определяется простейшими мотивами, то оно неизбежно исключает действия на перспективу (даже если необходимость таких действий понятна) и сводится к реакции на ближайшие раздражители. Какое-либо снижение уровня взаимной агрессии возможно или в результате выделения «наиболее приспособленного» с соответствующим усмирением остальных, или в результате возникновения критической ситуации, когда сигнал опасности начинает у каждого перебивать базовый стимул – тягу к безудержному присвоению (инстинкт самосохранения начинает перебивать пищевой инстинкт, как принято квалифицировать данный случай, или, говоря обиходным языком, страх оказывается сильнее жадности и заставляет сплотиться перед общей угрозой). Конечно, не следует преувеличивать и упрощать – повторюсь, что мы специально рассматривали структуру и состав населения, особенности различных вариаций и их соотношение в социальных слоях с относительно благоприятными стартовыми позициями, степень зависимости этих позиций от системы «связей» и т.д. Мы вполне понимаем, что было бы слишком примитивно – трактовать процесс складывания нынешней охлократии как абсолютно прямолинейный отбор по степени соответствия требуемым новыми условиями формам проявления агрессии («бесстыдству», «наглости» и т.д.). Но если мы строим принципиальную схему, позволяющую разглядеть основной вектор и главные действующие факторы развития ситуации, то остается, как мы делали и раньше, абстрагироваться от мелких шероховатостей и зигзагов, тем более, что для основной массы населения стартовые возможности были пропорциональны степени вовлеченности в систему, т.е. – степени охлотизации с соответствующей готовностью охлотизироваться и далее в новых, требуемых ситуацией формах.
В конечном итоге, вектор определяется суммой эгоистических интересов именно тех, кто вполне – в большей или в меньшей степени, но по ключевым параметрам вполне – соответствует алгоритму, обеспечивающему способ существования черни, сводящийся к присвоению, к существованию за чужой счет. Те, кто не соответствует, отторгаются, и – при попытке «сохранить порядочность», при невозможности для себя дальнейшей безудержной охлотизации - либо выдавливаются из системы, либо самоотстраняются, тихо существуя в мелких малодоходных нишах, на ренту от уже полученного за счет стартовой позиции, эмигрировав и устроившись в относительно жизнеспособных странах и т.д. Важнейшее же отличие охлократии (даже столь жесткой) от гиперохлократии, как раз и заключается в абстрагировании от частных несоответствий и, следовательно, в предоставлении ниш для выживания тем, кто выполняет некоторый минимум требований и обязательств, важнейшим из которых является, разумеется, непротивление системе. Иначе можно сказать, что происходит замена требования полностью подчиняться системе требованием просто не сопротивляться ей. (Причем, для значительной части умеренно или даже слабо охлотизированных индивидов выполнение этого требования облегчается открывшейся возможностью эмиграции, что очень даже устраивает остающиеся в стране паразитические вариации).
Эта замена предъявляемых системой требований является естественным следствием распада единой иерархии, поддерживавшей единые стандарты поведения. При допускаемом в данной ситуации разнообразии агрессивных проявлений (а мы помним о способности охлоса переориентировать в своих интересах созидательные алгоритмы, с сохранением их внешней похожести), критерием определения направленности поведения остается отсутствие или наличие эгоистических интересов при использовании того или иного алгоритма. В случае отсутствия это инстинктивно и трактуется как сопротивление (например, если вы начнете обличать коррумпированность представителей власти с целью отодвинуть их от кормушек и пролезть туда самому, то это будет воспринято как обычный способ конкуренции, и у вас – в соответствии с программами создания коалиций в иерархической борьбе у некоторых видов приматов – тут же появятся союзники, но если вы не проявите интереса к кормушкам и ваша активность будет ощущаться как направленная не на отстранение конкретных депутатов, чиновников и т.д., а на ликвидацию самих кормушек, то это и вызовет реакцию отторжения).
Мы уже отмечали, что условия, гарантирующие процветание тех, кто не способен или ограниченно способен (если иметь ввиду относительно неполную степень охлотизации) просуществовать по нормативному алгоритму за свой счет (неконкурентоспособен или ограниченно конкурентоспособен при нормальных условиях, иными словами), могут не всегда нравиться им самим (особенно тем, кто сохраняет ограниченную конкурентоспособность). Но поскольку и те и другие именно при данных условиях имеют шансы на такой статус и уровень доходов, какие при нормативном алгоритме для них недостижимы, то как бы они сами ни воспринимали какие-то аспекты этих условий, они всегда – в большей или меньшей степени охотно (или пусть даже неохотно, но по необходимости) – будут содействовать сохранению этих условий. И если те, кто менее агрессивны и потому сами не в восторге от происходящего, пассивны (однако вынуждены поддерживать условия собственного процветания), то вектор тем более будет определяться устремлениями наиболее агрессивной части охлоса (причем, – пока лишь рвущейся наверх), даже несмотря на ее относительную малочисленность. В этом смысле следует еще раз подчеркнуть, что агрессивная система, как правило, всегда агрессивней, чем большинство тех, кто формально осуществляет и в общепринятом понимании реально имеет в ней власть (но, в действительности, является просто винтиком этой системы, совершая значительную часть действий именно в силу обстоятельств).
Итак, на первом этапе, на фоне упомянутой перегруппировки социальных статусов, резкого роста агрессии (в том числе в ее самых примитивных, силовых формах) и вымирания части населения (в том числе – большей части тех, кто пытается, говоря обиходным языком, сохранить порядочность), должно наблюдаться следующее. Во-первых, хотя доминирует вектор массовой остановки производства, но в противовес ему сразу же начинает действовать интерес основной массы иерархов, особенно – низовых, не связанных ни с сырьевым производством, ни с теми административными отделами алгоритма, которые были специально предназначены для взаимодействия с внешним миром. К этим иерархам естественным образом примыкают не только легализовавшие свою деятельность низовые участники «мафиозных цепочек», но и просто все, готовые соответствовать новым формам охлотизации обычные граждане, бросившиеся использовать открывшуюся при распаде и перегруппировке иерархии возможность продвижения по социальной лестнице. Простейший – и единственный - способ сопряжения интересов состоит в «передаче полномочий на места», «мерах по поддержке отечественного производителя» и разрешении того, что в нынешнее «постсоветское» время именуют «чиновничьим бизнесом», т.е. привязкой «собственности» к государственному аппарату.
Реальный смысл этого процесса, возникающего как общий вектор интересов охлоса и легализующего и закрепляющего уже упоминавшуюся нами парадигму «каждый пользуется теми возможностями, которые у него есть», заключается, с одной стороны, в выстраивании новой формально-неформальной иерархии (с выработкой правил субординации в ней) и с одновременным обеспечением дополнительных привилегий центральной верхушке, изначально имеющей больше возможностей. С другой – и это самое главное - в сохранении условий, обеспечивающих нерушимость власти охлоса (т.е. условий, не позволяющих использовать «собственность» и связанные с ней «права человека» для созидательной деятельности).
Фундаментальное условие должно заключаться в сохранении государственного контроля над «собственностью» и поведением граждан («правами и свободами»). Поскольку формальный, юридически закрепленный контроль теперь невозможен (формально, напротив, экономические и политические права должны быть провозглашены), то необходим способ надежного неформального контроля. Иначе говоря, необходима система, нейтрализующая формально провозглашенные права, делающая их (включая и право «собственности») в основном фиктивными. Право «частной собственности» равно праву распоряжаться этой собственностью. Мы уже не раз отмечали, что разрушение нормативного алгоритма может начинаться с любой из его составляющих, что по мере подавления «свобод» и усиления государственной регламентации «частная собственность» начинает превращаться в фикцию, фактически переходя под контроль государственных структур (т.е. превращаться из инструмента созидания в инструмент изъятия). Конечно, применительно к рассматриваемому нами антинормативному алгоритму речь идет не о процессе превращения, а о процессе видоизменения – «единая собственность» уже была инструментом изъятия, и весь вопрос в том, чтобы, становясь «частной», она не утратила эту функцию.
Единственно возможным способом привязки «частной собственности» к государству и превращения ее и провозглашенных свобод в фикцию (в средства изъятия) является их неформальная привязка к государственному аппарату. В сущности, это и есть та магистральная линия перемен («реформ», «строительства демократического общества» и т.д.), о которой мы все время говорили. Формализующая и юридически закрепляющая свою систему отношений привилегированная среда неотделима от власти, поскольку и при прежней единой собственности возможности определялись принадлежностью к иерархии, и должны определяться теперь, так как иначе эта среда существовать не может. Она должна на чем-то паразитировать, а паразитировать, во-первых, вообще можно, лишь имея власть (инструмент принуждения), во-вторых, паразитировать можно лишь на государственном имуществе (а если оно объявлено «частным» – на доступе к власти, на своем положении в иерархической структуре с соответствующим доступом к имуществу, закрепляемому как «собственность»). Одновременно это становится и инструментом подавления тех, кто хотел бы использовать провозглашенные права для созидания, поскольку без государственного аппарата и помимо его использовать свои права невозможно. Система автоматически отсекает от «собственности» конкурентоспособных (т.е. способных на эффективную организацию производства) предпринимателей. Обо всем этом - коррупции, «чиновничьем бизнесе», произволе и поборах ментов, бандитов и чиновников – написано очень много. Я просто пытаюсь объяснить смысл наблюдаемых фактов.
Паразитирование на государственном имуществе всегда прямо или косвенно сводится к паразитированию на экспортных ресурсах, поскольку остальные товары неконкурентоспособны (паразитировать на созидателях – за счет перераспределения налоговых поступлений, льгот, акцизов, таможенных пошлин и т.д. – можно лишь в обществе, хотя бы минимально жизнеспособном). Здесь же есть лишь один, все тот же, вариант – перераспределять эффективность, отсасываемую у жизнеспособных обществ. Но тут возникают те же, лишь в иной форме проявляющиеся, апории.
Во-первых, если, как мы сказали, большая часть иерархии (и прежней и, соответственно, вновь формирующейся) может быть связана с экспортными ресурсами лишь опосредованно – через получаемый в обмен на сырье импорт, и гарантией интересов большей части «постсоветской» иерархии является сохранение какого-то платежеспособного спроса населения. Причем, поскольку перераспределение экспортных доходов возможно и не только как простое перераспределение импорта через торговлю, через кредитно-банковскую деятельность или через участие в сфере обслуживания тех, кто имеет какой-либо доступ к доходам, но и как опосредованное – через распределение налогов, акцизов, госфинансирования, дотаций, через таможенные заградительные пошлины - то неизбежным интересом массы иерархов, связанных с «производством», но не связанных напрямую с экспортно-импортной деятельностью, является удержание у себя этих производств в качестве собственности и борьба за реализацию мер по опосредованному распределению (за повышение пошлин, за дотации, «поддержку национального производителя») и, соответственно, также за повышение платежеспособного спроса внутри страны. Как бы ни была агрессивна дорвавшаяся до огромных кормушек новая верхушка иерархии, она не может не считаться с требованием массы иерархов дать им возможность тоже поучаствовать в дележке пирога, сделав и их «производства» доходными. Ведь, в конечном итоге, верхушка охлоса – не более, чем верхушка. Именно масса иерархов обеспечивает ее власть, действуя каждый на своем месте в собственных интересах, что и позволяет сохранять в масштабах всей страны условия, позволяющие паразитировать и не позволяющие нормальным людям вести созидательную деятельность.
Соответственно, три основных вектора расширения перераспределения – закрепление за чиновниками госаппарата права на регулирование предпринимательской деятельности и ведение собственной, позволение руководителям предприятий акционировать и полностью либо частично приватизировать свои предприятия, какие-то меры по обеспечению возможности сбыта и монопольного (за счет запрета иностранным гражданам вести ту или иную деятельность) или привилегированного (за счет, например, повышения пошлин) положения различных отраслей псевдоэкономики (и, разумеется – охлоса в них).
Учтем, что движение в данном направлении подстегивается и неизбежной угрозой «роста социальной напряженности», поскольку большая часть населения начинает ощущать происходящее как крайнюю степень изъятия, тем более что населению, вытесняемому с закрывающихся производств, просто некуда деваться, кроме как пытаться пристроиться в ту же систему перераспределения (основные места в которой уже заняты, а их возможное количество тем ограниченней, чем примитивней и неравномерней это перераспределение), либо – переходить к экцессивным («уголовно наказуемым») формам встречного изъятия.
И если последний аспект мало затрагивает иерархию, поскольку встречное изъятие сразу оборачивается прямой агрессией, затрагивающей лишь рядовое население и нижнюю часть примкнувшего к системе (например, мелких предпринимателей, не имеющих достаточно прочной связи с властью – в криминальной среде неизбежен тот же отбор по степени лояльности системе, поскольку бандит, не имеющий уважения к власти и не наладивший связи с ней, не выживает), то сам «рост напряженности» начинает ощущаться как потенциальная угроза просто потому, что им кто-то может воспользоваться для оттеснения высшего слоя от кормушек. Конечно, передача полномочий на места – неизбежный ход, удовлетворяющий требования местных верхушек относительно их доли в местных кормушках и отчасти перекладывающий на них ответственность за неудовлетворенность массы иерархов, связанных с производством – одновременно перекладывает на местные верхушки и часть ответственности за «социальную напряженность». Но этот ход быстро себя исчерпывает, поскольку заставляет местные верхушки отпасовать мяч обратно – иначе неизбежен вариант оттеснения этих верхушек конкурентами (причем в так называемых «субъектах федерации» это элементарно делается под лозунгом "независимости" – ведь вассальная зависимость от центра, зависимость местного бюджета и бездеятельность центра очевидны).
Таким образом, новая (правильнее – еще только формирующаяся) верхушка охлократии сразу вынуждена принимать какие-то меры в противовес вектору остановки производства и концентрации доходов у относительно небольшого круга (приближенных к высшей власти и приближенных к приближенным, а также имеющих в силу прежнего положения прямой доступ к экспортно-импортным потокам и финансовым активам и приближенных к этому слою). Разумеется, на фоне безудержной агрессии дорвавшейся до больших кормушек черни все эти меры (пошлины, дотации и т.д.) не могут проводиться как-то планомерно, являясь лишь вереницей спонтанных реакций на раздражители. Но нам здесь важны не частности, а тот факт, что на первом этапе могут быть лишь два основных источника обеспечения этих мер – печатный станок и подачки, получаемые извне (поскольку реальные доходы от экспорта, как мы говорили, в значительной степени растаскиваются и сам экспорт дешевеет, а какие-то реальные внешние инвестиции невозможны). Соответственно, эта ситуация, хотя и позволяет расширить круг перераспределения, но, во-первых, оставляя за его пределами какую-то часть предприятий и связанных с этими предприятиями иерархов, во-вторых – не снимая «социальную напряженность».
Действительно, иллюзорное, основанное на росте инфляции расширение перераспределения означает лишь концентрацию реальных доходов у чиновничьего аппарата и так или иначе связанных с ним торгово-спекулятивных предпринимателей. В этом смысле – как структурирование в единую систему всей иерархии охлоса (чиновников, связанных с ними бизнесменов, участников «мафиозных цепочек», бандитов, сотрудников правоохранительно-репрессивных органов) на средних и низких ступенях пирамиды – данные меры себя отчасти оправдывают, привязывая средние и низшие ступени пирамиды к ее верхушке. Но в любом случае масштаб расширенного перераспределения реально определяется количеством инвестированных поступлений от экспорта и размером внешних подачек. Но, как мы сказали, эти ресурсы неизбежно разбазариваются. Соответственно, в круг перераспределения не могут попасть не только рядовые граждане, но и достаточно большое количество иерархов, связанных со сложными отраслями промышленности, наукой, ВПК (за исключением тех, кто прямо связан с торговлей оружием или уже обеспечил себе место в какой-то цепочке за счет личных связей). Перераспределения с помощью пошлин еще может хватать на предприятия, выпускающие продукцию повышенного спроса – спиртное, хлеб и т.п.. Но ресурсов на поддержание других отраслей (за исключением единичных, «блатных» предприятий) нет и быть не может по определению. Если учесть неизбежную нехватку ресурсов на армию (во всяком случае – на компенсацию потери статуса, о чем мы говорили еще применительно к ситуации перед приходом к власти обобществленцев), то вполне понятно, что первый этап должен быть очень скоротечен и завершиться установлением «авторитарного режима» и военной авантюрой, играющей роль отвлекающего раздражителя (а заодно – и «воспитательной» меры).
Установление «авторитарного режима» является неизбежным, поскольку иного варианта – кроме прихода к власти конкурентов под лозунгом «борьбы с коррупцией», с «обнищанием народа» и т.д. – нет. Конечно, здесь многое зависит от внешнего влияния. Но вряд ли возможен случай, когда поддержку получили бы конкуренты имеющегося режима, поскольку вполне очевидны намерения этих конкурентов. Реальной же оппозиционной силе просто неоткуда взяться из-за нехватки нормальных людей.
Военная авантюра, хотя и необходима, но не неизбежна – для нее должен быть под рукой подходящий объект внутри страны, не затрагивающий ничьи интересы в относительно жизнеспособных обществах. Таких объектов должно быть достаточно (поскольку передача части полномочий центра местным верхушкам ничего не решает в долгосрочной перспективе, а лишь стимулирует жадность этих верхушек и приводит к новым трениям с центром – выделенные для них центром местные кормушки быстро перестают соответствовать растущим аппетитам). Но если бы таких объектов не было, режим попал бы в достаточно неприятную ситуацию и должен был бы искать иные способы переадресации скопившегося в широких слоях населения взрывчатого потенциала. Между тем, организовать какие-то более сложные акции на этом этапе затруднительно в силу того, что прежняя структура спецслужб нарушена, многие сотрудники заняты устройством своего благополучия в составе различных «мафиозных цепочек», причем часть из них – либо из-за конкурентной борьбы, либо из-за непопадания в такие «цепочки» – не слишком лояльны уже занявшей все доходные места новой верхушке охлоса. Причем, если бы даже на этом этапе была возможность организовать достаточно масштабную провокацию (например, какие-нибудь «вылазки экстремистов» и т.д.), то она могла бы помочь лишь второстепенной цели – легитимизации в глазах зарубежных доноров авторитарного режима.
Цель эта действительно второстепенна, поскольку, во-первых, донорам некуда деваться и они вынуждены подбрасывать подачки, опасаясь неконтролируемого развития событий в огромной, нашпигованной ядерным оружием стране, а потому рады проглотить любое формальное объяснение, позволяющее сохранить лицо (причем несомненно, что у режима должно найтись немало адвокатов из числа западной черни, уже завязавшей контакты с новой верхушкой и получившей доступ к кормушкам в обмен на те или иные услуги). Основные же цели – переадресация защитной реакции населения и структурирование перегруппировавшейся черни по обновленному алгоритму - достигаются именно благодаря возникновению чрезвычайной ситуации. Следует оговорить, что вторая цель – цель, несомненно, важнейшая – на этом этапе достигается лишь отчасти, в той мере, в какой чрезвычайная ситуации вообще всегда влечет за собой усиление административных методов управления, рост влияния «силовых» ведомств и ускорение дифференциации по признаку лояльности требуемым системой правилам (а заодно – и тягу к «сильной руке»). В полной же мере, предполагающей не только усиление централизации в иерархии и ограничение неконтролируемой агрессии в ней, но и отсечение массы агрессивных низовых претендентов, стремящихся выбиться наверх в обход требуемых почти сложившейся охлократией правил (т.е. способами, характерными для начального этапа), эта цель может быть достигнута лишь на следующем, последнем этапе строительства охлократии, невозможном без возрождения «геополитики». (И в этом смысле симптоматично, что хотя чеченская авантюра – вспомним всеобщее озлобление после проведенного Ельциным государственного переворота – была вроде бы просто отвлекающим болевым раздражителем и «воспитательной» мерой, позволившей бросить в мясорубку сотни тысяч молодых ребят, но, странным образом, направление экспансии совпало с традиционным направлением сырьевой «геополитики»).
Возрождение «геополитики» вообще абсолютно обязательно, поскольку иной путь – реальное возрождение экономики - требует отстранения и подавления охлоса, что, как мы понимаем, нереально в стране, где охлос составляет большинство населения и занимает все ключевые позиции. Между тем, неизбежным результатом переходного этапа является стабилизация и даже падение цен на экспортное сырье (хотя по-прежнему необходим перманентный рост цен), существование же за счет внешних подачек имеет свой предел (причем для полной стабилизации обстановки в стране никаких подачек не хватит). Установление авторитарного режима и создание чрезвычайной ситуации являются удобной стартовой площадкой для новой «геополитики» и стабилизации выкристаллизовавшейся охлократии (а в перспективе – и для «интеграции в мировую экономику»).
Магистральной линией должно стать ужесточение авторитарного правления с приходом к власти (не обязательно так откровенно, как это произошло в России) спецслужб и силовых ведомств. К власти должен прийти тот, кто способен обеспечить спокойствие уже наворовавшейся «элиты», действенно отсекая рвущихся снизу (по старым «беспредельным» правилам) конкурентов. Тот, кто способен поставить под государственный контроль всякие «переделы собственности», приструнить зарвавшихся (как отдельных слишком обнаглевших чиновников, так и силовиков, слишком уж привыкших приторговывать оружием и снаряжением) и направить в нужное русло активность спецслужб, которые изначально имели солидные стартовые возможности и слишком рьяно стали использовать их в своих интересах. Тот, кто способен сплотить новую иерархию, навязав ей необходимые для пирамиды охлоса правила поведения (т.е. вытеснение излишней агрессии и корреляцию между занимаемым иерархическим местом и возможностями присвоения), и публично наказать отдельных ее представителей, поверивших, что они действительно из «товарищей» превратились в самостоятельных «господ» - таким просто необходимо показать, что без системы они никто, а потому, если не хотят лишиться всего, что дала им система, должны выполнять диктуемые сверху правила. Наконец, новый кандидат в автократоры должен иметь обширные связи и агентуру как внутри бывшего СССР, так, главное, среди «борцов» в стратегически важных регионах, что позволило бы возобновить «геополитику», обязательную для существования новой охлократии.
Как мы знаем, такой и был поставлен, на чем строительство охлократии можно считать завершившимся, а ее положение – во всяком случае, на некоторое время – более ли менее устойчивым. Последнее, впрочем, выходит за рамки темы – хотя бы потому, что слишком связано с внешне еще относительно благополучным положением в остальном мире.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
(к бумажному изданию 2-й части)
Поскольку текст был написан давно, и даже упоминание на последней странице нынешнего «национального лидера» относится ко времени его продвижения к власти, то у читателя может возникнуть естественный вопрос о том, как соотносится описанная в книге общая схема мутации с событиями последнего десятилетия. Или, в более узком смысле, как соотносятся эти события с общим вектором становления постсоветской системы.
Хорошо, давайте вспомним ситуацию накануне перехода к нынешнему этапу и нынешнему автократору.
После дефолта 98г. Россия оказалась уже не на грани, а за гранью банкротства. С российской верхушкой в этот момент не только никто уже не считался, но и всерьез шло обсуждение вариантов контроля над реформами экономики и выплатой долгов. Логика понятная – если страна погрязла в коррупции, не хочет проводить реальные реформы и даже не имеет средств расплатиться по долгам, то ее следует взять под международное управление и навязать проведение реформ.
Трудно сказать, чем бы все это закончилось, если бы из недр новой иерархии не всплыл, усердно подталкиваемый наверх, экс-полковник спецслужб (да еще имевший по роду работы доступ к агентуре «штази» - конторы, имевшей вполне определенную репутацию, в том числе и по части связей с различными «борцами»). И тут одна за другой посыпались странные случайности, удивительно благоприятные как для ужесточения ситуации и укрепления властных структур внутри страны, так и для роста сырьевых цен на мировых рынках.
Горстка исламских конкистадоров отправилась завоевывать Россию. Предупредившего о готовящейся провокации Масхадова в ней и обвинили, а войска опять двинулись на Грозный, столицу независимой тогда и признанной по всем правилам Кремлем в качестве таковой Республики Ичкерия. Любопытная формулировка «наведение конституционного порядка» звучит еще любопытней, когда относится к независимой стране, имеющей свою конституцию (если, конечно, не знать, что Чечня находится как раз на традиционном направлении нефтегазовой «геополитики»). В Москве для большей убедительности стали взрываться дома, а в совсем другом, но еще более важном регионе, неожиданно сорвалось долго готовившееся американцами примирение между Палестиной и Израилем. Нашлись «палестинские патриоты», отказавшиеся признать Арафата полномочным представителем палестинцев, и начавшие бросать бомбы. Цены на нефть потихоньку двинулись вверх. Но двинулись пока как-то не слишком бодро. Особенно, если учесть, что незадолго до того в Туркмении были обнаружены новые гигантские запасы нефти и газа. Неконтролируемый выброс их на мировой рынок означал нечто столь нехорошее для Кремля, что Москва сразу бросилась обхаживать Туркменбаши, предлагая строить трубопровод через территорию России (и, соответственно, кроме платы за транзит, иметь возможность держать руку на кране). Но Туркменбаши, вполне зная нравы своих товарищей по партии, отверг все московские предложения и заключил договор с двумя американскими компаниями о разработке месторождения нефти и газа, а с талибами о строительстве – под их гарантии и через их территорию - трубопровода в Пакистан. Транзит должен был приносить талибам и их духовному лидеру Бен-Ладену (помогавшему талибам в переговорах с американцами о намеченном Госдепартаментом США на осень 2001 года дипломатическом признании талибов) до 8 млрд в год. И без того не устраивавшие Москву цены уже не имели шансов вырасти, а постсоветская охлократия – структурироваться. И вот тут, по странному совпадению, прозвучали взрывы в Нью-Йорке, закончившиеся вводом американских войск в Афганистан и свержением талибов.
Нам, с точки зрения непредвзятого анализа последнего десятилетия, не столь уж важно, считать ли эти странные совпадения совпадениями или торжеством «геополитики» (пусть даже последнее косвенно подтверждается многими фактами). Чем бы они ни были, они оказались очень кстати и как нельзя лучше способствовали реализации интересов российской охлократии. Туркменские запасы пошли через Россию, помогая оккупировать европейский рынок, а цены начали галопировать с каждой ковбойской выходкой Буша. Москва стала нужна как «стратегический союзник в борьбе с исламской угрозой». Забылись разговоры о подавлении в России демократических свобод, о нежелании проводить реформы, о «русской мафии» .
И столь благоприятная ситуация позволила провести под шумок те меры по консолидации новой охлократии, о которых я говорил выше. Более того, стала возможной и ее частичная легитимизация, позволившая сделать некоторые шаги в сторону решения очень заманчивой, хотя и трудной задачи, провозглашенной как «интеграция в мировую экономику».
Что касается первого, то читатель, еще не забывший скандалы последнего десятилетия, наблюдавший воочию «построение вертикали власти» и построение фактически однопартийной системы, закрытие и переход в государственную собственность телеканалов, гонения на независимые издания и т.д. – вплоть до передачи власти очередному преемнику и продления срока президентских полномочий - вполне может сам сопоставить эти факты с обрисованным мной вектором консолидации охлократии.
Однако вполне понятно, что эта консолидация неизбежно должна была пойти в том же направлении, что и рассмотренная нами перегруппировка и структурирование иерархии во время распространения алгоритма «единой собственности» на все общество. Способ организации властной структуры паразитических вариаций в принципе не может быть иным, чем выделение «наиболее приспособленного». Мутация алгоритма «единой собственности» в алгоритм, внешне подобный нормативному (алгоритм государственного контроля над формально частной собственностью), смягчая и видоизменяя форму доминирования, тем более не избегает того же противоречия между нацеленностью на индивидуальное изъятие и необходимостью подчиняться правилам, обеспечивающим поддержание системы, дающей возможность безнаказанного изъятия.
Если на первом этапе консолидации это приводит к выдвижению наиболее влиятельными слоями своего ставленника, пригодного для решения тех задач, о которых я говорил выше, то второй этап неизбежно сводится к наращиванию этим ставленником своего влияния и реализации своих устремлений уже в противоречие с нуждами системы.
Разумеется, что таким ставленником может быть лишь достаточно агрессивная и нацеленная на продвижение особь, которая по определению – в силу стоящих перед ней задач усилить давление власти внутри страны и обеспечить нагнетание напряженности вне ее - выдвигается из имеющей такой опыт достаточно агрессивной среды. Притом, на момент выдвижения он не может занимать какое-либо значимое место, т.е. не может принадлежать к числу уже приближенных к высшему уровню власти и большим кормушкам (поскольку этот слой состоит из конкурирующих между собой особей, и никто из них не хочет усиления конкурента – само выдвижение нового кандидата как раз и продиктовано стремлением законсервировать сложившуюся систему и соотношение сил). Аналогия со временем структурирования иерархии усиливается тем обстоятельством, что верхний слой, как и тогда, неоднороден, хотя состав его по определению отличается от времени строительства гиперохлократии. Он включает большое число агрессивных «бесстыдных» вариаций, какое-то количество «мстителей» (весьма отличающихся, как мы говорили выше, от порожденных загнившей охлократией и приведших к власти «обобществленцев»), но также он включает и значительное количество умеренно агрессивного охлотизированного демоса, представители которого все-таки занимают достаточно прочное положение, поскольку имели наилучшие стартовые позиции, находясь на верхних этажах прежней иерархии. Эта неоднородность облегчает зависимому от всех (и всем представляющемуся неопасным) выдвиженцу проведение «консолидации» в своих агрессивных интересах.
Лавирование с использованием одних группировок против других, выдвижение своих приближенных с подавлением ими потенциально опасных конкурентов и прочие поведенческие алгоритмы «отставших генетических программ» в данных условиях должны достигать своей цели еще легче, чем в период строительства гиперохлократии – речь ведь идет не о создании новой иерархической структуры, а об ужесточении и упорядочении уже существующей. Собственность уже сплетена с властной пирамидой, теперь остается лишь оформить и сцементировать саму эту пирамиду изъятия.
Но здесь уже и заключено противоречие. Основной путь «консолидации» естественным образом сводится к установлению контроля над сырьевым сектором, упорядочению его структуры и структуры перераспределения приносимых этим основным сектором псевдоэкономики доходов (собственно, усиление этого сектора путем возрождения «геополитики» изначально было обязательным условием выживания нынешней охлократии, поскольку вся псевдоэкономика и сводится к перераспределению экспортных поступлений). Однако, поскольку этот процесс неотделим от упорядочения властной пирамиды (точнее – представляет собой единый процесс) и может осуществляться только давлением сверху, то он неизбежно означает установление контроля над сырьевым сектором в собственных интересах выдвинутой наверх особи и ее ставленников (что, конечно, не исключает – и скорее даже предполагает – взаимопереплетение этого круга новых выдвиженцев с определенной частью уже находящихся наверху и имеющих крупные куски бывшей «общенародной собственности»). В результате возникает монопольная концентрация власти и ресурсов, постепенно оттесняющая от больших кормушек некоторых уже обосновавшихся возле них представителей сложившегося в процессе установления охлократии высшего слоя и ограничивающая еще более свободу маневра остальных, соглашающихся принять более жесткую привязку к власти и зависимость от нее. Эта концентрация и усиление контроля со стороны правящей верхушки и слитых с ней монопольных структур распространяется на всю псевдоэкономику, и более близкие к властной вертикали и более зависимые от нее структуры могут поглощать менее близкие, увеличивая уровень централизации псевдоэкономики и ее подотчетность власти.
Таким образом, смысл этого этапа окончательного оформления структуры охлократии, сводясь к усилению централизации власти и «собственности» и жесткой привязке «собственности» к властной пирамиде, в итоге неизбежно сводится к закреплению основной массы «собственности» и средств контроля над экономикой за узким кругом приближенных к выдвинутой наверх агрессивной особи и, разумеется, за самой этой особью. На внешний взгляд это и выглядит как процесс концентрации полугосударственных корпораций-монополистов, подминающих под себя всю псевдоэкономику, в руках высших представителей власти и связанных с этими высшими представителями их «друзьями», родственниками и т.д., с соответствующим слиянием и отождествлением интересов этих монополий с интересами государства во внутренней и внешней политике. И, конечно, здесь опять срабатывает та же закономерность – с определенного момента верховный иерарх начинает действовать вразрез с интересами выдвинувшей его системы, снижая ее приспособительные возможности.
Механизм этой зависимости в нынешних условиях немного иной, но суть одинакова. Отождествление интересов полугосударственных монополий (ставших кормушкой верховного иерарха и его приближенных) с государственной политикой означает возрастающее давление на всю псевдоэкономику и общество (псевдообщество, строго говоря) в целом. Соответственно, это означает и сужение круга особей, полноценно участвующих в перераспределении, тем более, что возможность перераспределения зависит, главным образом, от внешних факторов.
Конечно, верхушка может использовать (и неизбежно использует) такой инструмент решения проблемы как усиление и без того набравшего ход еще на предыдущем этапе процесса «защиты отечественного производителя» постоянным повышением пошлин. Но если, с одной стороны, это действительно дает возможность распространить перераспределение экспортных доходов по всем уровням иерархической пирамиды, смягчая противоречие между кругом приближенных и остальными уровнями пирамиды охлоса, то с другой – образовывает заповедные уголки псевдоэкономики, которые естественным образом переходят под контроль «особо приближенных» к высшему уровню власти. А это, опять же, автоматически вызывает негативную реакцию остальных и, плюс к тому, усиливает давление на псевдоэкономику И если при запредельных (и постоянно растущих) ценах сырья перераспределение охватывает все секторы и все уровни (но, конечно, основной массе населения достаются лишь крошки), то стабилизация сырьевых цен или какая-либо кризисная тенденция на внешних рынках сразу обостряет взаимоотношения как внутри круга приближенных к верхним уровням власти и основным кормушкам, так и между этим кругом и в той или иной степени зависимыми от него региональными, средними и нижними уровнями пирамиды с массой привязанных к этим уровням «собственников».
В одном аспекте ситуация последнего десятилетия сходна с рассматривавшимся нами процессом изменения состава иерархии советской сверхолократии перед ее переходом в заключительную стадию («быдлократию», как мы определили ее в тексте). Агрессивное давление сверху вытесняет на периферию независимую агрессию и всех тех, кто к ней склонен. Формирующаяся властная пирамида открывает возможности продвижения для относительно менее агрессивных вариаций, нацеленных на выслугу. Конечно, они находятся под контролем выбившейся в доминанты агрессивной особи и ее ближайшего окружения, но основным средством продвижения становится для них демонстрация лояльности доминанту, что дает возможность получить какой-то пост в иерархии и связанную с ним кормушку и возможность контролировать формально «частную» собственность на подведомственной территории. Но в другом аспекте этот процесс – создание «вертикали власти» и единой правящей партии с раздачей кормушек и прав подминать под себя подведомственный бизнес - является не только процессом изменения состава иерархии, но одновременно и сходным с описанным для быдлократической стадии процессом расширения использования средними слоями иерархии закрепленных за ними привилегий на местах и накопления агрессивного потенциала на иерархически низких уровнях.
Слияние обеих стадий и более быстрое их прохождение объясняются невозможностью в новых условиях достичь той же степени централизации и строгой иерархизации, а также тем фактом, что экспорт сырья уже изначально был единственным источником существования, а перераспределение экспортных доходов изначально основано на «остаточном принципе», поскольку большая часть доходов по определению оседает в сырьевом секторе и прямо принадлежащих кругу приближенных к власти сегментах несырьевого сектора (приближенных банках, имеющих особый статус и государственную поддержку предприятиях, тех «заповедных уголках», о которых мы говорили выше и т.д.). Соответственно, это не устраивает основную массу обосновавшихся на различных уровнях пирамиды относительно агрессивных особей, не видящих перспектив попасть в уже очерченный круг. На местах (если не иметь в виду районы добывающей промышленности) ситуация усугубляется тем, что местные верхушки сами в значительной степени зависят от бюджетных поступлений из центра, что является основным источником их доходов (как в виде прямого разворовывания, так и в виде госзаказов «доверенным» фирмам). Соответственно, круг перераспределения на местах значительно уже, а объемы скромнее. Таким образом, уменьшение доходов сырьевого экспорта автоматически означает стагнацию доходов основной массы иерархов и, соответственно, основной массы «собственников». Между тем, высший слой и его «ближний круг», имея возможность использования административного ресурса, имеет возможность противостоять снижению своих доходов, и ограничивать себя, конечно, не собирается. Тем более, что затруднительное положение менее приближенных облегчает для более приближенных экстенсивное расширение своей кормовой базы путем банальных поглощений. С одной стороны это означает дальнейшую монополизацию псевдоэкономики узким кругом особей, с другой – растущее раздражение против них.
Причем, конечно, уничтожение даже хоть какой-то ограниченной конкуренции является дополнительным фактором снижения приспособительных возможностей системы (тем более, что оно в первую очередь касается сырьевого сектора). В этой ситуации неизбежен рост произвола и коррупции на местах (поскольку особи, расположенные на средних и невысоких уровнях, иначе никак не могут сопротивляться уменьшению возможности изъятия), который правящая верхушка вынуждена в итоге пытаться пресечь, поскольку он начинает становиться опасным, нарушающим «социальную стабильность». Но серьезные попытки пресечения невозможны, поскольку в тенденции грозят конфликтом между верхушкой и остальной пирамидой, которая лояльна верхушке лишь в той степени, в которой верхушка обеспечивает для всей пирамиды возможность изъятия. Соответственно, попытки пресечь беспредел властной пирамиды сводятся к пропагандистским акциям («показухе») с одновременным пресечением недовольства населения («закручиванием гаек») и лавированием в целях смягчить противоречие между нуждами иерархов и нуждами «социальной стабильности» (попытками найти клапаны для «выпуска пара», по ситуации кинуть подачку тем или иным категориям населения или территориальным единицам и т.д.).
Но так как вполне понятно, что иных средств поддержать баланс между интересами верхушки, интересами всей пирамиды и «социальной стабильностью», кроме сырьевого экспорта, нет, то по сути это означает все большее и большее смещение акцента на «геополитику». И поскольку возможность хоть немного (с помощью тех же западных компаний) повысить эффективность добычи, транспортировки и продажи сводится к нулю монополизацией, то остается рассчитывать на удержание цен на уровне выше растущей себестоимости и расширение продаж «политическими» методами, добиваясь положения монопольного экспортера в жизнеспособные общества.
Неизбежная политика нагнетания напряженности (вариант той же старой «геополитики») теперь уже не может проводиться в прежних формах «противостояния империализму». Остаются тайные провокации («вылазки террористов»), покупка агентов влияния, лоббирующих интересы сырьевых монополий, и использование «политических» методов (шантаж, торговля какими-то уступками в обмен на закрепление рыночных позиций, прямые военные авантюры с целью дестабилизации обстановки и установления контроля над богатыми сырьем участками «постсоветского пространства»). Но несмотря на агентов влияния (прямая аналогия «больших друзей СССР»), несмотря на запугивание обывателя в странах-импортерах, на попытки договориться с конкурирующими экспортерами и т.д., эта политика изначально обречена и, плюс к тому, может приносить лишь краткосрочные плоды, являясь в более долгосрочной перспективе очевидно катастрофической, обеспечивая дальнейшее устаревание инфраструктуры и отставание технологий. Между тем страны-импортеры, несмотря на все усилия агентов влияния (и здесь запугивание обывателя дает обратный эффект), с какого-то момента начинают усиленно искать альтернативные источники снабжения. Ситуация советских времен повторяется и в перспективе с еще худшими для охлократии последствиями, поскольку технологическое отставание сырьевого сектора за годы охлократии увеличилось, а инфраструктура еще более устарела (в целом, если не иметь в виду отдельные обновленные западными компаниями кусочки инфраструктуры, отдельные примененные ими усовершенствования, отдельные поставки оборудования для отдельных промыслов).
Что касается привязки нашей охлократии к социально-экономической системе развитых обществ (иначе говоря – легитимизации системы власти охлоса и ее «интеграции» в сложившуюся на Западе систему), то здесь успехи с самого начала менее ощутимы. Проблема заключается в том, что разжиревшая российская чернь хотела бы «интегрироваться» на своих условиях. Но при всех очевидных перекосах в социально-экономических системах развитых стран и достаточно высоком уровне их охлотизации, некоторые необходимые защитные механизмы еще не утрачены. Плюс к тому, если говорить о попытках впутать эффективного западного производителя в налаживание производства на «постсоветском пространстве», все факторы несовместимости, о которых я уже говорил применительно к «совместным предприятиям» конца советского времени, остались в силе (или даже приобрели еще большую силу) в «постсоветское» время.
Соответственно, несмотря на все заклинания о «привлечении иностранных инвестиций» и об их «привлекательности» для иностранного капитала, реально удалось привлечь лишь, выражаясь деликатно, спекулянтов, а случаи, когда соблазненные посулами более ли менее нормальные предприниматели вкладывали деньги в какие-то проекты, почти непременно заканчивались скандалами. Оптимальную для охлократии стратегию использования западных фирм быстрее всего нашли нефтегазовые компании, возродив в новых условиях (и значительно расширив ее рамки благодаря новым условиям) старую советскую стратегию времен строительства гиперохлократии. Иначе говоря, речь идет о привлечении западных компаний в качестве подрядчиков, выполняющих техническую организацию добычи и транспортировки, поставку и наладку оборудования (все остальные организационно-мафиозные вопросы, включая организацию необходимых «взаимоотношений» с властями, российские компании, естественно, оставляли за собой). Но такой подход тоже способен дать лишь мимолетный и краткосрочный прирост эффективности - даже меньший, чем в начальный период гиперохлократии, поскольку тогда инфраструктура создавалась новая, а сейчас отдельные обновленные кусочки неизбежно плохо вписываются в общую устаревшую инфраструктуру, а возможность какой-то реальной оперативной подстройки алгоритмов под меняющиеся условия минимальна из-за того, во-первых, что общее руководство принадлежит тем же бездарным и агрессивным, во-вторых, из-за сужения даже их свободы маневра по мере централизации власти и вытекающего отсюда фактического превращения нефтегазовых компаний в подразделения единой монопольной структуры. Причем, разумеется, эта структура является столь же антиэффективной, как и прежняя «единая собственность», и ее эффективность для общества снижается еще и тем, что значительная часть экспортных поступлений оседает в карманах верхушки охлоса.
Однако, в результате оформления нынешней, достаточно жестко иерархизированной структуры охлократии, монополизации основных кормушек верхушкой охлоса и накопления «собственности» у властной пирамиды и привязанных к ней прослоек охлоса стала возможна тактика, пытающаяся совместить «геополитику» и «интеграцию».
Она сочетает два направления «интеграции» - через создание транспортно-сырьевых консорциумов вне страны и через создание модернизированного аналога «совместных предприятий» внутри. Первый вектор, хотя и выглядит как попытка навязать себя в качестве монопольного экспортера (и действительно неотделим от «геополитики»), на самом деле означает попытку легитимизации на Западе высшего слоя охлоса, превратившего сырьевую отрасль в свою кормушку, и возможность вывести значительную часть активов в более безопасные для правящей черни страны, заодно встроив их в экономику этих стран. Второй – одновременно и плату за легитимизацию (с попутной привязкой западных компаний к интересам правящего охлоса) и попытку частично переложить на западные фирмы обеспечение прожиточного минимума населения (и, конечно, подкармливание особей, занимающих средние и невысокие уровни пирамиды, что частично компенсирует сокращение перераспределяемых экспортных доходов) .
Если в период становления охлократии предприятия по выпуску продукции западных фирм внутри страны были прямым продолжением «совместных предприятий» и фактически выпускали как бы лицензионную продукцию более низкого, чем оригинал, качества для внутреннего рынка (но основная доля в этих предприятиях юридически принадлежала российскому охлосу, не собиравшемуся делиться своей кормовой базой), то в последнее десятилетие, в силу рассматривавшихся выше факторов, стал неизбежен переход на классическую модель выведенных в третий мир предприятий западных компаний, однако, даже менее эффективную модель, позволяющую производить не слишком конкурентоспособную продукцию (обычно – устаревших или устаревающих модификаций) в расчете на кажущийся огромным рынок России и соседних постсоветских стран. Конечно, поскольку никакое предприятие не может функционировать без содействия «вертикали власти», то кажется решенной задача поддержания распределения по уровням этой «вертикали» – формально принадлежащие западным компаниям предприятия вынуждены неформально брать в долю местную власть (прямыми «откатами», проведением посреднических операций через приближенные к этой власти фирмы, взносами в местные бюджеты и т.д., что дополнительно снижает эффективность работы, но гарантирует регулярные отчисления в пользу пирамиды охлоса).
Для экспорта в развитые страны эта продукция малопригодна. Однако возможность работать на российский рынок зависит от наличия платежеспособного спроса. А он, опять же, зависит от сырьевых доходов и степени равномерности их перераспределения.
Попытка «интегрироваться» через создание всяких нефтегазовых консорциумов с образованием дочерних предприятий и подключением к ним уже зарегистрированных особями «ближнего круга» на Западе и в оффшорах фирм требует, кроме прочего, немалых затрат и, плюс к тому, требует рентабельности консорциумов в условиях конкуренции и хотя бы минимальной наглядной выгоды от них для населения этих стран, что возможно только при поддержании предельно высоких нефтегазовых цен.
Таким образом получается, что и консорциумы вне страны, и «выведенные» предприятия внутри все равно в конечном итоге оказываются в зависимости от сырьевого сектора, т.е. от цен на сырье. И, следовательно, от той же «геополитики». При этом, если цены сырья находятся на достаточно высоком уровне, неравномерность перераспределения сырьевых доходов внутри страны не уменьшается (или даже нарастает), и это касается не только прямо оседающих в карманах верхнего слоя охлоса сумм, но и вторичного перераспределения достающихся населению крошек (которые возвращаются к контролирующему псевдоэкономику узкому кругу многообразными способами - через потребительские кредиты, проценты по которым оседают в приближенных банках, через прибыль от продажи по этим кредитам недвижимости, строящейся приближенными к власти и монопольно завышающими цены фирмами, продажу столь желанных постсоветскому гражданину автомобилей, выпускаемых связанными с властью предприятиями, завышающими цены благодаря растущим пошлинам, даже через прямое повышение акцизов и сборов с населения и т.д.). А стабилизация сырьевых цен, как мы отметили выше, еще более увеличивает концентрацию псевдоэкономики и неравномерность перераспределения внутри властной пирамиды охлоса, обостряя взаимоотношения верхушки с остальными уровнями и слоями.
В итоге мы видим повторение ситуации накануне конца советской быдлократии (с поправкой на сходное с этапом классической сверхохлократии доминирование узкого круга достаточно агрессивных особей и на невозможность в нынешних условиях полного замещения на всех уровнях пирамиды агрессивных и трусливо-агрессивных вариаций слабоагрессивным охлотизированным демосом). Даже если абстрагироваться от неизбежного понижения сырьевых цен и рассматривать ситуацию исходя из предположения их стабильности в ближайшие годы, очевидно, что уровень доходов от экспорта сырья должен снижаться. Во-первых, законсервированное нынешней тактикой (а также концентрацией «собственности» у властной верхушки и «геополитикой» в целом) технологическое отставание понижает разницу между доходами и себестоимостью. Во-вторых, оно увеличивает разницу между себестоимостью российского сырья и сырья, предлагаемого другими экспортерами. В-третьих, развитие технологий делает возможным для потенциальных импортеров использование альтернативных источников и постоянно удешевляет их, сокращая необходимость импорта и, соответственно, степень необходимости связей с охлократией, снижая объем ее экспорта и долю на рынке стран-импортеров (очень наглядное приложение зависимости между моралью и эффективностью и зависимости, сформулированной нами как взаимостимулирование поступков одного знака, означающее в данном контексте, что эффективность порождает эффективность). В-четвертых, попытки «интеграции» и проведения «геополитики» методами политического маневрирования, имеющие целью поддержание цен и объемов экспорта, начинают при всех перечисленных условиях восприниматься как прямое навязывание чего-то невыгодного, чего-то сдерживающего рост эффективности общества, вызывая естественную реакцию отторжения, которая и так проявляется в кругах более ли менее нормальных людей этих обществ (в форме судебных расследований о «русской мафии», обвинений в отмывании денег и т.д.), затрудняя доступ разбогатевшему постсоветскому охлосу.
Поэтому тактика, на реализацию которой в последние годы брошены основные силы, в лучшем случае способна помочь лишь частичному выводу отдельных принадлежащих верхушке охлоса активов, но как средство обеспечения выживания нынешней охлократии не просто обречена на провал, но и приближает систему к «точке невозврата», сжигая в интересах незначительного меньшинства оставшиеся ресурсы поддержания перераспределения (и, соответственно - обеспечения «социальной стабильности»).
Если элиминировать возможное изменение внешних факторов (вроде резкого взлета цен на сырье), то допустимо предположить, что система уже приближается к этой точке, где вынуждена будет перейти к следующему этапу мутации, аналогичному советской «перестройке». И аналогия, скорее всего, будет усилена тем, что нынешняя «перестройка», подобно советской, начавшейся с «андроповщины», начнется с попытки «закрутить гайки» при одновременном проведении какой-нибудь популистской кампании вроде «борьбы с коррупцией», позволяющей попытаться решить силовыми методами неизбежно обостряющееся противоречие между кругом «приближенных» и остальными слоями пирамиды. При неизменных ценах сырья ресурсы «социальной стабильности» исчерпываются тем быстрее, чем неравномерней распределение внутри иерархической пирамиды и чем больше возможностей для проявления своей агрессивности у охлоса, расположенного на средних и относительно невысоких ступенях властной иерархии. По сравнению с предельно жестко иерархизованной и строго централизованной советской сверхохлократией, возможностей явно больше. При этом нет никаких оснований полагать, что верхушка пирамиды и ее приближенные согласятся в кризисный момент умерить аппетит ради сглаживания противоречий с остальными ярусами пирамиды, поскольку агрессивная направленность психики, как мы уже разбирали, диктует в качестве первой реакции усиление репрессивного давления на более низкие ярусы иерархии (т.е. на особей более низких по сравнению с ними рангов, «вносящих помехи») и на все население в целом. Однако у нижних слоев иерархии, по сравнению с иерархией советского времени, гораздо больше возможностей для отстаивания занятых ниш и «интересов» от давления сверху, которое с точки зрения их восприятия также является агрессией по отношению к ним (или «внесением помех» в систему, если говорить о восприятии основной массы слабоагрессивных иерархов средних и нижних уровней, частично отождествляющих себя с системой). И учитывая возросшие возможности как противодействия снизу (или встречной агрессии) внутри пирамиды, так и сопротивления (или роста низовой агрессии) населения, неизбежно быстрое выдвижение на первые роли в пирамиде «интеллектуальной» разновидности охлоса, склонной к непрямолинейной агрессии в ее завуалированных формах (что более адекватно ситуации, требующей избежать нарастания напряженности в обществе, грозящего разорвать систему, и что уже находящиеся наверху особи той же разновидности сделать не в состоянии из-за конфликта их интересов с интересами остальных ярусов пирамиды). А учитывая также размытость, по сравнению со временем сверхохлократии, критериев продвижения в системе и, соответственно, наличие в той или иной степени более широкого спектра вариаций на всех уровнях, неизбежно выдвижение слабоагрессивных (умеренно охлотизированных) вариаций, настроенных на серьезное реформирование властной пирамиды, и даже достаточно нормальных людей, настроенных на ликвидацию сложившейся системы.
Но прогнозирование всех возможных зигзагов зашедшей в тупик охлократии вряд ли имеет смысл, поскольку чем кратковременней рассматриваемый отрезок, тем больше роль случайных факторов, внешних по отношению к определяющей общий вектор закономерности. Закономерность же заключается в том, что нежизнеспособная социально-экономическая система, даже обеспеченная гигантскими природными ресурсами, может просуществовать лишь ограниченный срок – срок, за который она проест эти ресурсы.
А пока жиреющая на шальных нефтедолларах российская чернь активно «интегрируется в мировую экономику», покупая акции, футбольные команды и недвижимость. Последнее десятилетие стало «золотым веком» новой российской охлократии. Впрочем, каждый «золотой век» имеет одну небольшую проблему – он никогда не длится долго, и часто сменяется «веком железным». Но это, как я уже неоднократно говорил, выходит за рамки темы.
Март 2010 г.
Послесловие к электронному изданию 2014-го года.
За четыре года, прошедшие со времени печатного издания 2-й части, - и, соответственно, написания послесловия к нему - постсоветская охлократия успела пройти точку невозврата. Я пишу это второе послесловие в мае 2014-го года, когда всем известные события в Украине сыграли роль катализатора, ускорив ход реакции разложения. Хотя внешне это выглядит как полная консолидация жесточайшей формы охлократии (или даже как возникновение ее нового, ранее не встречавшегося в истории типа), на самом деле мы присутствуем при ее распаде – раковая опухоль в последней стадии выглядит огромной и продолжающей рост, но любой врач знает, что ее клетки ежесекундно распадаются, отравляя организм и, в итоге, быстро уничтожая его и опухоль вместе с ним.
Наверное, с точки зрения верхушки иерархии российского охлоса, если бы украинских событий не было, их следовало бы придумать. В послесловии четырехлетней давности я прогнозировал приближение очередной «перестройки» и отмечал, что ситуация сходна одновременно и с ситуацией расцвета классической сверхохлократии (этапом «сволочекратии»), когда верховный иерарх неизбежно оказывает избыточное давление на систему, снижая ее приспособительные возможности, и с ситуацией формирования ее заключительной стадии («быдлократии»), когда на большинство значимых мест в иерархии начинают выдвигаться трусливо-агрессивные вариации (обезличенный экс-демос), а основной агрессивный потенциал скапливается на нижних ярусах и впоследствии становится опорой «Перестройки», предопределяя развал единой иерархии.
Назревающий конфликт был сглажен украинскими событиями, позволившими верховному иерарху частично сплотить начавшую фрондировать и расползаться иерархию, а также включить механизм «переадресации агрессии». Исходя из предположения, что до этого послесловия добрались лишь те, кто прочитал текст книги, я не буду утомлять читателя подробным анализом, а ограничусь лишь общим описанием ситуации.
В отличие от всех других охлократий, постсоветская выросла не «снизу», а «сверху». Паразитические вариации уже занимали всю пирамиду власти, а обязательным условием раздробления прежней властной иерархии «общенародной собственности» на персональные кормушки, с соответствующей конвертацией принадлежности к прежней иерархии в деньги и «собственность», было провозглашение «права частной собственности» и связанных с ним «прав и свобод».
Если «собственность», изначально связанная с властью, достаточно быстро и относительно малозаметно могла структурироваться как система неформальной привязки к государственному аппарату (что совершенно не требовало введения каких либо юридических ограничений на «право частной собственности»), то соответствующие «политические и гражданские права и свободы» - которые неизбежно начинали противоречить функционированию «собственности» в качестве инструмента паразитирования - необходимо было отменять юридически, поскольку с определенного момента методы неформального контроля уже не способны надежно срабатывать.
Однако, процесс отмены «прав и свобод» («закручивания гаек») всегда нагляден и чувствителен. Причем, хотя он в первую очередь направлен на подавление полноценных представителей биологического вида «человек» (составляющих незначительное меньшинство), он также задевает и составляющий основную часть населения средне охлотизированный экс-демос и даже агрессивные паразитические вариации (как с врожденной так и приобретенной паразитической направленностью). Последние хотя и используют этот процесс в своих интересах и в междуусобной конкурентной борьбе, но в целом – по мере нарастания процесса - тоже начинают воспринимать его как изъятие со стороны верхушки иерархии, поскольку он сужает им пространство для маневра.
Но ведь нынешний «национальный лидер» был поставлен в Кремль, в том числе и для того, чтобы максимально упорядочить, формализовать и централизовать паутину власти охлоса, снизив грозящую ее разрывом внутреннюю агрессию. Мы уже рассматривали аналогичный процесс применительно к сверхохлократии и помним, что структурирование и иерархизация проходят по модели поведения, формально сходной с неоднократно описанной этологами для других видов – с выделением «наиболее приспособленного» доминанта, который, опираясь на субдоминантов, контролирует поведение членов популяции и пресекает нежелательные поступки (у животных, как мы помним, чрезвычайно редкие). Мы также помним, что даже сверхохлократия, несмотря на все имевшиеся у нее средства, с одной стороны, жесточайшего подавления биологического вида «человек разумный» и, с другой стороны, пресечения неконтролируемой агрессии в иерархии паразитических особей, не смогла осуществить необходимое и изначально требовавшееся ей условие стабилизации – полный контроль над каждым поступком каждого члена общества. В итоге, на стадии быдлократии, это привело к образованию многочисленных ниш и мелких кормушек в пределах невысоких и средних ярусов иерархии и позволило скопившемуся в этих нишах агрессивному потенциалу, используя как таран неприемлющих власть черни более ли менее нормальных людей, раскачать и разорвать систему на отдельные кормушки.
В условиях постсоветской охлократии, эффективный контроль тем более невозможен, и если средства сопротивления немногочисленных нормальных представителей вида «хомо сапиенс» относительно ограничены, то средства отстаивания своих интересов и кормушек для каждой из паразитических особей внутри иерархии достаточно разнообразны.
До начала киевских протестов, внутрироссийская ситуация была патовой. Противоречия, о которых я писал в послесловии к бумажному изданию, обострились в предыдущие два-три года, и после возвращения в Кремль альфа-самца уже не могли быть решены новой «перестройкой».
Те группы влиятельных особей, которые были оттеснены на второй план приближенными верховного доминанта, отчасти ощущали все возрастающее давление как старых так и периодически появляющихся новых приближенных альфа-самца, отчасти просто боялись, что он своей наглостью и курсом на усиление репрессий на фоне все более вопиющего социального расслоения доведет до появления новых «революционных матросов».
Пресловутая «вертикаль власти» (которая, строго говоря никогда не была именно вертикалью, но изначально формировалась как паутина власти и собственности) еще больше, - особенно, на местах - боялась «революционных матросов», еще менее была защищена от давления сверху и, плюс к тому, находилась в состоянии перманентного тлеющего конфликта с так называемыми «силовиками».
Последние постоянно усиливались не только потому, что верхушка иерархии стремилась обеспечить себе охрану, но и в силу отсутствия других социальных лифтов для низовой черни, что заставляло избыточно расширять так называемые «правоохранительные органы», обеспечивая мелкие кормушки, неотделимые от членства в «силовых структурах». А основной (и единственный) способ обеспечения этих кормушек сводился к «переделу собственности» и коррупционным доходам за счет изъятия у формальной «вертикали власти» (через приближенных к ней особей и сокращение ее кормовой базы) – «рейдерство», «крышевание» и т.д. Другой искусственно созданный псевдолифт – всякие «молодежные организации», «патриотические общества» и т.д. - собрал некоторое количество агрессивной низовой черни, но очень быстро продемонстрировал ей иллюзорность надежд на быстрое продвижение в системе, став своего рода аналогом советского комсомола.
Факт возвращения альфа-самца в Кремль наглядно доказал, что различные слои и группировки в принципе оказались неспособны к выработке консенсуса, т.е., что единообразие системы не достигнуто, и взаимная агрессия внутри нее слишком высока.
Но, при этом, возвращение альфа–самца стало некоторым фактором опасности, сразу оцененным всеми слоями иерархии и заставившим их склониться к поиску тактических союзников как внутри иерархии, так и за ее пределами, негласно поддерживая «антикремлевские» выступления – как непосредственно уличные демонстрации ( основной контингент которых составляют, как и во времена развала советской сверхохлократии, более ли менее нормальные, относительно мало охлотизированные люди, неприемлющие режим), так и информационное обеспечение противодействия режиму.
Верховный иерарх и приближенный к нему слой в принципе не имели иного выбора, кроме тупого «закручивания гаек» и выборочных относительно слабых (с оглядкой на реакцию иеарархии) ударов по излишне своевольным (но не слишком влиятельным) членам иерархии, с целью напомнить последним (и иерархии в целом), что имеющиеся у них кормушки в действительности даны им системой и подконтрольны правящей верхушке системы.
В этой ничейной позиции перевес стал склоняться на сторону противников нынешнего вождя. На фоне нагло жирующей сановной черни, постоянного «закручивания гаек» и очень наглядного населению беспредела «правоохранительных структур», в так называемое «массовое сознание» стала проникать простая и очевидная мысль, что единственная функция и идеология нынешней «власти» - защита собственных кормушек от ограбленного ею «народа».
Относительная простота проникновения этой мысли в «массовое сознание» объясняется не только высоким уровнем охлотизации населения (т.е. большим процентом тех, кто изначально воспринимает любую власть как способ ограбления более слабых и считает такое положение естественным). Поскольку постсоветская охлократия образовалась «сверху», то, в отличие от всех образовавшихся «снизу» охлократий, устанавливавшихся под лозунгами какой-либо идеологии или просто «социальной справедливости» (с соответствующим ограничением прав и свобод ради нее), она формировалась под лозунгами неограниченных «общечеловеческих прав и свобод» (которые и были оправданием раздробления «общенародной собственности» на персональные кормушки), и неуклонное ограничение этих «прав и свобод» наглядно высвечивало сами кормушки и лишало их какого бы то ни было оправдания в глазах среднеохлотизированного (т.е. подавленного и забитого, но сохраняющего некоторые человеческие черты) экс-демоса, составляющего основу популяции.
Соответственно, все слои и группировки иерархии из числа недовольных верхушкой, получили дополнительный стимул для усиления противодействия ей и попыток осторожно отмежеваться от верховного иерарха, сваливая на него все грехи системы.
Прошлой осенью позиция кремлевского сидельца уже выглядела проигрышной. Все попытки найти какие-либо оправдания режима или провести отвлекающие маневры сводились в последние годы к нелепым кампаниям «борьбы за нравственность» и обличения «бездуховного Запада», вызывавшим нарастающее раздражение не только всех достаточно нормальных людей, но и населения в целом. Попытки нацлидера открытым текстом заявить иерархии, что лишь его опричные полки гарантируют безопасность кормушек, выглядели признаком слабости и не находили желаемого отклика.
Даже начало киевского Майдана сыграло против «нацлидера» и его приближенных. Официозные пропагандисты могли изворачиваться, сколько угодно, но даже по фальсифицированным кадрам с Майдана и даже у «рядового гражданина» создавалось совсем не то впечатление, которого добивалась пропаганда. А в Интернете, которым регулярно пользуются миллионы, информационные порталы – принадлежащие отнюдь не рядовым гражданам – с удовольствием вели трансляции из Киева и ненавязчиво подчеркивали интересные «нацлидеру» детали.
И если сотни тысяч людей, наблюдавших за происходящим в Киеве, воспринимали его как «антикриминальную революцию» и горячо ей сочувствовали, то «нерядовые граждане» обращали внимание на другое. На то, как быстро зашаталась созданная по образу и подобию российской украинская «вертикаль власти». Как сразу, едва запахло жареным, от младшего брата стали отмежевываться наиболее дальновидные украинские «олигархи». Как каждая новая все более жесткая акция против протестующих, предпринятая по совету и рецепту старшего брата, давала противоположный эффект, все больше ослабляя позиции украинского мини-нацлидера. И как в итоге, когда стали разбегаться еще недавно преданные назначенцы, он остался один, не имея иной опоры, кроме с каждым днем все менее надежных «силовиков» и бандитов.
Конечно, российское население отличается от украинцев, не знавших столетий крепостного права и столетиями привыкших бороться за свою независимость. Но ведь смог же войти и укорениться в «массовом сознании» покорных «рядовых россиян» лозунг о «партии жуликов и воров» - так ли далеко от него до лозунга «антикриминальной революции», учитывая, что в относительно свободные 90-е выросло новое поколение, не впитавшее с молоком матери непреодолимый страх перед государством и его НКВД-КГБ-ФСБ. И вполне понятно, что если бы не ежегодная эмиграция сотен тысяч наиболее активных молодых россиян, вместо мирных демонстраций, мирно позволяющих себя избивать и разгонять, давно появились бы какие-нибудь традиционные для России народовольцы или бомбисты, в отличие от предшественников, вооруженные отнюдь не старенькими наганами и пороховыми бомбами.
Конечно, количество кремлевских опричников на порядок больше, а родственники армейского генералитета имеют свои, выделенные им, кормушки. Но вполне понятно, что не будь генералитет вовремя хорошо прикормлен, в Кремле давно сидела бы какая-нибудь хунта, без проблем пришедшая под лозунгом борьбы с коррупцией и разворовыванием страны (и, вероятно, уже сама к нынешнему времени успела бы провороваться и развалиться, повторив типичный латиноамериканский путь). И еще понятней, что верность опричников и генералов прямо пропорциональна ее оплате и обратно пропорциональна возможным рискам, а также, конечно, и аппетитам. И кто знает, когда и что может быстро нарушить надежный на первый взгляд баланс, тем более, что батальонами командуют не генералы.
Конечно, в отличие от полубандитских ставленников украинского нацлидера и его «вертикали», в РФ у большинства приличных кормушек и по всей «вертикали» за время правления нацлидера уселись выходцы из КГБ. Но только тот, кто никогда не сталкивался с этой публикой, может поверить в разговоры о их «кастовом самосознании» и взаимной лояльности. Нацлидер, знающий нравы КГБ изнутри, прекрасно помнит, что высшей ценностью для него и его коллег была карьера, ради которой и шли в «контору». И не было там никаких идейных борцов за мировой социализм, зато за карьеру боролись идейно – предавая друзей, подсиживая сослуживцев и выслуживаясь перед вышестоящими. И нет никаких причин полагать, что кто-нибудь из назначенцев нацлидера вдруг захочет проявить «кастовое самосознание», если это перестанет быть выгодным.
Резкий перехват инициативы нацлидером и быстрое прохождение точки невозврата объяснялось поначалу страхом, а потом – пониманием, что обратного пути уже нет.
Лозунги «антикриминальной революции» и выдвинутое ею (и вынужденно принятое) требование люстрации, безусловно, вызвали страх, перебивший все другие стимулы, и желание не допустить ничего подобного в РФ, исключавшее даже попытку представить возможные последствия. И, наконец, наглядно продемонстрированные расклад и динамика украинской ситуации указали, в итоге, не имеющее альтернативы направление действий.
Как мы помним, запредельные и предельно отклоняющиеся вариации, способны лишь к реакции на ближайший раздражитель, причем, эта реакция - если нежелательный раздражитель не воспринимается как превосходящая сила – всегда сводится к стремлению его подавить и ликвидировать. Соответственно, первой инстинктивной реакцией стали нажим на фрондирующие Интернет-СМИ и всплеск совершенно тупой и крайне агрессивной пропаганды в подконтрольных СМИ, а также, конечно, военные угрозы и провокации в отношении Украины.
Пропаганда и ограничения в Интернете, конечно, не являются средством воздействия на людей. И, конечно, не являются средством убеждения даже применительно к основной части населения. Вопреки распространенному заблуждению, пропаганда существует не для того, чтобы ей верили, а для того, чтобы ей следовали. И жесткий нажим нужен был именно для того, чтобы показать всем (и «нерядовым гражданам», в том числе, если не в первую очередь) границы допустимого.
Бряцание оружием возле границ Украины и провокации внутри нее, первое же появление «зеленых человечков» в Крыму и вопли известных кремлевских попугаев быстро способствовали откату революционной волны. Сразу – и не без содействия новых государственных мужей (по совместительству - старых украинских политиков) – всех взбудоражила тема внешней угрозы и отошли куда-то на второй-третий план требования «антикриминальной революции». Да и она сама как-то полиняла.
Строго говоря, все необходимые российской охлократии цели были достигнуты, и на этом можно было бы остановиться, сохраняя выигрышную позицию в отношениях с новыми украинскими властями. Но Кремль не остановился, потому что не было решено (и даже грозило дальнейшим обострением) основное противоречие – между интересами уже выполнившего свою функцию, но, естественно, не желавшего уходить верховного иерарха и интересами остальной иерархии (особенно, ее и наименее зависимой и, одновременно, весьма влиятельной части).
Пусть Украина, как и другие бывшие советские республики, имеет свою специфику, но в основе, украинская охлократия ничем не отличается от российской (за исключением тех отличий в траектории мутации, которые связаны с разницей в обеспеченности экспортными ресурсами). И неизбежно получилось так, что сразу после достижении цели отката «революции», когда страхи улеглись и туман в глазах рассеялся, стало очень наглядно, что в действительности у соседей произошла та самая «Перестройка», которую очень хотели бы провести в РФ многие влиятельные товарищи, но препятствием к которой был нацлидер и его ближний круг (а отныне стал и сам факт существования нацлидера).
Именно этим, а совсем не «отрывом от реальности», не какими-то «имперскими амбициями» и, тем более, - что совсем уж смехотворно - «боязнью проявить слабость» и «вызвать разочарование своей электоральной базы», объясняется совершенно нелогичный и, что хуже, абсолютно непоправимый шаг – аннексия Крыма. Этим же, кстати, объясняется и абсурдная настойчивость (особенно, после признания «ничтожности» украинского экс-нацлидера), с которой Кремль твердит о нелегитимности вполне законно избранного Радой правительства – да, не раз раньше вел российский нацлидер переговоры и с нынешним украинским премьером и с нынешним и.о. президента, но теперь не может, поскольку они олицетворяет для него тех товарищей из российской системы, которые готовы стать законно избранными Думой премьером и и.о. президента РФ.
Нет смысла гадать о второстепенных факторах – сколь тяжело приходилось нацлидеру и его ближнему кругу подавлять развитый у всех них инстинкт самосохранения, какую роль играли возможные разборки с теми или иными влиятельными нерядовыми гражданами. Наверное, и то и другое роль играло, поскольку в течение долгого времени Кремль действовал в Крыму как опытный гопник, расчетливо «наезжающий» на потенциальную жертву – каждый следующий шаг делался только после того, как предыдущий не получал отпора, и с сохранением возможности отступить, нарвавшись на отпор. А потом вдруг, под сумасшедший всплеск невероятно наглой пропаганды и громкое цитирование нацлидером Гитлера, был сделан решительный и бесповоротный шаг – причем, в тот момент, когда вроде бы начали реализовываться позиционные преимущества, и украинские власти торопливо стали выполнять хамские ультиматумы о «наведении порядка», поднимая престиж нацлидера в глазах его «вертикали» и российской черни и дезавуируя в глазах россиян свою «антикриминальную революцию» назначением на высокие посты «олигархов», люстрации которых требовал Майдан. По иронии судьбы, именно последнее обстоятельство (наверняка обрадовавшее некоторых влиятельных товарищей в российской системе) стало, как кажется, для нацлидера решающим.
И выбор был сделан прямо по той схеме, которая всегда была понятна нацлидеру и которую с намеком демонстрировали ему Интернет- ресурсы «нерядовых граждан». Если в конечном итоге все равно при возникновении реальных трудностей не остается иной опоры кроме хорошо прикормленных и замазанных в беспределе «силовиков» и низовой агрессивной черни, то проще сразу сделать ставку на них через голову нерядовых граждан и влиятельных слоев разжиревшей и начавшей фрондировать «вертикали». Наверху – выдвигая чернь достаточно примитивную (и недостаточно укорененную в сложившейся системе кормушек), чтобы быть способной к закулисным маневрам, и достаточно агрессивную и наглую, чтобы быть готовой на что угодно ради сохранения новоприобретенного положения и кормушек (и, соответственно, обеспечившего им это положение верховного иерарха). Внизу – стимулируя проявления агрессивной низовой черни (всякого рода «нашисты», «казаки», «православные дружинники» и прочие хунвэйбины.) направляемой указаниями пропаганды, и давая ей некоторые послабления и иллюзию шансов на продвижение в системе. И, конечно, продвигая и поощряя действовать хорошо замазанных «силовиков» с соответствующей выдачей им индульгенций.
Собственно, этот курс повторяет аналогичный этап советской сверхохлократии, но с той существенной разницей, что тогда низовая чернь действительно могла продвигаться за счет регулярных посадок и расстрелов членов иерархии на разных уровнях, а агрессивные выдвиженцы наверху и широкие слои «силовиков» регулярно сменялись теми же методами (и той же рвущейся снизу агрессивной чернью). Сейчас же, при отсутствии такой возможности, основным средством давления на иерархию и неприемлющих режим более ли менее нормальных представителей вида «хомо сапиенс» (которых недовольные товарищи из «вертикали» неизбежно захотят использовать как таран) может быть только его постоянное наращивание за счет общего нагнетания атмосферы агрессии в стране.
Как бы то ни было, важен результат – нацлидер, его ближний круг и, пожалуй, вся российская охлократия оказались в положении крокодила, попавшего в ловушку.
Для тех, кто не знает, как африканцы охотятся на крокодилов, поясню. Дело в том, что крокодил не может пятится, он может либо ползти только вперед, либо извиваться на месте. Охотники вбивают на крокодильей тропе замаскированный кол и ждут, когда животное на него наткнется. Наткнувшись и почувствовав препятствие, крокодил пытается его обползти, но что бы он ни делал – извивался или пытался переползти через кол - он только сильнее распарывает себе брюхо и, обессилев от потери крови, становится легкой добычей. Вот в таком положении сейчас находится российская охлократия (с той разницей, что крокодила все-таки жалко).
Хотя конечный итог вполне понятен, различные варианты дальнейшего развития событий отличаются длительностью агонии и тем, сколько людей раздавит извивающаяся рептилия.
К сожалению, основным фактором становится политический и экономический расклад в странах Запада, определяющий их воздействие на РФ. Сейчас, заканчивая это послесловие, я еще не знаю, к чему приведет нагнетание нестабильности в Донбассе, и как далеко рискнет зайти нацлидер, - тут сложно прогнозировать в краткосрочной перспективе, даже понимая, что просто так сбросить давление он не может (а в долгосрочной перспективе вынужден нагнетать напряженность). Соответственно, нельзя предсказать, будут ли введены дополнительные санкции, способные ускорить процесс распада режима (или его Перестройки). Вкратце оценим основные тенденции, для простоты исходя из некоторого замораживания ситуации, существующей на данный момент (поскольку в случае, если произойдет дальнейшая эскалация внешней напряженности, ситуация разрядится достаточно быстро, но этот случай маловероятен потому, что основные противоречия заключены внутри и они пока что чуть приглушены, а внешняя агрессия изначально была средством решения внутренних проблем – средством сохранения статус кво внутри системы и внутри страны в целом – и будет нужна только при дальнейшем нарушении статус кво).
Во-первых, понятно, что по мере снижения интенсивности выброса внешней агрессии, он будет перенаправляться внутрь страны, но, при этом, быстро начнет выходить из-под контроля – если перекрыть русло потока, поток можно направить назад, но он уже будет сам выбирать дорогу, разбиваясь на рукава.
Как это будет выглядеть на практике, и насколько верхушка иерархии сможет направлять всплеск внутренней агрессии, сказать трудно. Несомненно следует ожидать усиления политических репрессий. И очень вероятно, что они примут децентрализованный характер и, плюс к тому, будут осуществляться в каких-то случаях неформально (т.е., с привлечением различных хунвэйбинов и «добровольных помощников»). Кроме того, поскольку верхушка по понятным причинам предпочла бы затушевать свой страх и политический характер репрессий, они будут проводиться, где возможно, не как собственно политические (т.е. вместо политических обвинений будут выдвигаться уголовные, для чего уже подготовлена соответствующая база – целый пакет жесточайших законов под лозунгами «борьбы за нравственность», «духовность» и т.д.). Попросту говоря, очень вероятно, что репрессии выйдут из-под контроля верхушки и начнут из средства подавления несогласных превращаться в средство удовлетворения тех или иных потребностей тех или иных «силовиков» и «хунвэйбинов» (например, отъем денег или собственности). Соответственно, репрессии быстро превратятся из средства охраны системы в средство ее дестабилизации за счет нарастания в ней внутренней агрессии.
Кроме того, эти репрессии почти неизбежно наткнутся на сопротивление вплоть до вооруженного. С одной стороны, психологически (а иногда и мотивационно) решение сопротивляться облегчается как использованием хунвэйбинов, так, в тех или иных конкретных случаях, и явно корыстной подоплекой действий «силовиков». С другой стороны, та смесь страха и наглости, которая присутствует сейчас у верхушки иерархии, уже привела (и еще приведет) к штампованию совершенно неадекватных законов, кое в чем переплюнувших советские и предусматривающих крайне жесткие наказания за самые невинные (и не запрещаемые конституцией) выражения протеста, плюс к тому, при совершенно произвольной трактовке этих законов и при открытом нарушении законодательных и процессуальных норм «правоохранительными органами». Грубо говоря, если при любом выражение недовольства, а тем более, при нежелании молча сносить хамство «правоохранителей», можно получить большой тюремный срок «за сопротивление полиции», то не проще ли действительно оказать реальное сопротивление. Репрессивные законы и практика их применения рассчитаны на запугивание, и они действительно могут запугать большинство, даже подавляющее большинство, противников режима, но небольшое меньшинство наиболее нормальных и наиболее неприемлющих систему людей они, наоборот, могут спровоцировать на крайние формы сопротивления. Поскольку каждый случай открытого сопротивления сразу станет известен, он спровоцирует его повторение, и при накоплении небольшой критической массы таких случаев, пойдет цепная реакция.
Разумеется, этот процесс будет переплетаться с процессом нарастания внутренней агрессии в самой паутине власти. Хотя сейчас недовольные верхушкой слои и группировки иерархии притихли, демонстрируя показное подчинение, долго длиться затишье не может, поскольку противоречия не только не решены, но, напротив, в ближайшее время начнут обостряться. Кормовая база сужается, количество рвущихся к кормушкам растет. Давление, оказываемое верховным иерархом и его ближним кругом на остальную иерархию, как минимум, не уменьшится, а скорее всего, будет расти – как из-за тех же старых противоречий, так и за счет выдвижения наверху новых агрессивных особей (с соответствующей необходимостью расширения их допуска к кормушкам). И, конечно, за счет необходимого верхушке дальнейшего подкармливания «силовиков». Причем, ресурсы противодействия влиятельных слоев и группировок далеко не исчерпаны, а украинские события показали им вдохновляющий пример успешной Перестройки.
Во-вторых, все это будет происходить на фоне снижения и без того невысокого уровня жизни населения - экономическая ситуация будет продолжать ухудшаться и без дальнейших санкций.
Прежде всего, это будет обусловлено неизбежным снижением доли российских энергоносителей в европейском импорте. Причем, даже если бы страны ЕС не стали диверсифицировать закупки, это лишь немного оттянуло бы крах российской псевдоэкономики, поскольку для поддержания уровня доходов казны необходим перманентный рост цен, который, мягко говоря, маловероятен. Тем более, что провернуть какую-нибудь крупную провокацию вроде 11-го сентября или вызвать всплеск нестабильности в сырьевых регионах сейчас, судя по всему, возможностей уже нет. Второй причиной будет снижение заинтересованности западных компаний в российском рынке. Оно наметилось еще до украинских событий, а сейчас, вследствие вмешательства в них, подстегивается снижением покупательной способности населения и ростом инфляции. И если пока это затрагивает (и будет все сильнее затрагивать) компании, работающие на широкого потребителя в РФ, то вскоре начнет затрагивать компании, оперирующие в нефтегазовом секторе, и компании, оперирующие в сфере внедрения любых высоких технологий на территории РФ.
Причем, хотя мы рассуждаем исходя из сохранения текущего уровня отношений РФ с Западом, очень вероятно, что описанные процессы пойдут гораздо быстрее. Не секрет, что более жестким санкциям противятся те западные компании, которых удалось впутать в российский рынок. Но поскольку их привязка к российской охлократии начнет уменьшаться, любой новый виток внешней напряженности (очень вероятный из-за нерешенности противоречий внутри системы и снижения жизненного уровня населения) уже будет чреват для Кремля серьезными санкциями, которые сделают процесс распада лавинообразным. И здесь уже нельзя будет исключать реализацию любого сценария, даже представляющегося сейчас практически невозможным. В конечно итоге, тупая пропаганда, преподносимая с экранов достаточно примитивными особями, всегда добивается противоположного результата. И многого добилась уже сейчас. Тиражируемые «ужасы гражданской войны на Украине» однозначно меняют у российского телезрителя порог восприятия эксцессов (притом, что «ужасы гражданской войны» не выглядят совсем уж нестерпимо ужасными), и, конечно, прославление «повстанцев», храбро и успешно воющих с «киевской хунтой», полностью меняет представление о пределах допустимого в отношении «власти», которая многими российскими гражданами и без того воспринимается как «московская хунта».
Впрочем, как я сказал, сейчас трудно спрогнозировать в краткосрочной перспективе все возможные зигзаги. Что же касается долгосрочной, то с вероятностью 90% можно утверждать, что не будет самого желанного для правящей черни варианта. Не будет ни обозначаемого сейчас нацлидером установления военизированного режима охраны кормушек и привилегий «российской элиты» (при фактическом разделении основной массы населения на наемных охранников и бесправное копошащееся внизу «быдло»), ни «перестройки» с отстранением верхушки и приобретением легитимности находящихся на втором плане слоев иерархии (с соответствующим приданием легитимности их кормушкам и наворованным состояниям).
Десять процентов придется оставить на общее неблагополучное положение в странах Запада, все очевидней соскальзывающего от демократии к охлократии. И хотя Запад находится пока намного дальше от нового средневековья, чем «постсоветское пространство» (или «посткоммунистический» Китай), слишком, к сожалению, широкое взаимодействие с последними (и другими «развивающимися странами» третьего мира) неизбежно стимулирует нарастающую охлотизацию западного общества.
Но обо всем этом я написал в другой книге, посвященной непосредственно причинам и закономерностям охлотизации новоевропейского общества.
Май 2014 г.
Вместо постскриптума. Пока я дописывал это послесловие и разбирался с техническими сложностями публикации электронной книги, уже прошли выборы президента Украины, произошло дальнейшее обострение ситуации в Донбассе и соответствующее обострение отношений РФ с Западом. Более однозначно выкристаллизовалась и ситуация внутри РФ. Уже очевидно, что развал псевдоэкономики – дело ближайшего будущего. И что очень скоро показное подчинение слоев иерархии, недовольных «национальным лидером» и его ближним кругом, сменится открытым противодействием. В качестве превентивной меры, кремлевский сиделец четко обозначил курс на самоизоляцию от развитых стран с ускоренным построением военизированного режима и усилением внутренних репрессий. Но этот курс неизбежно превратится из построения режима охраны привилегий относительно широкого слоя иерархии, в построением военизированного режима охраны собственной власти (с соответствующим противопоставлением себя и своего ближнего круга интересам остальной иерархии). Вряд ли – да еще на фоне падения уровня жизни основной массы населения – эту позицию можно считать выигрышной. Но альтернатива только одна – дальнейшая эскалация напряженности вплоть до вооруженного столкновения с Западом. В сущности, сейчас мы наблюдаем возникновение очередной развилки. Либо «национального лидера» все-таки успеют быстро убрать (маловероятный, как кажется, вариант «Перестройки»), либо произойдет нечто вроде повторения 17-го года. В последнем случае возможны самые разнообразные формы (и сроки) развала нынешней постсоветской охлократии в РФ. Но даже кратко рассматривать их – значило бы писать еще одно (и достаточно объемное) послесловие к послесловию. Учитывая, что книга была посвящена выяснению принципиальных зависимостей, читатель вполне может проанализировать ситуацию самостоятельно. Тем более, что при нынешних темпах развития событий, каждый новый день способен добавить действие нового фактора - случайного по отношению к внутренней закономерности, но достаточно значимого для определения дальнейшей траектории.