Бронзовый и деревянный

1

Солнце ещё не успело взойти, когда стая Акки Кнебекайзе покинула Глимингенский замок. После ночной тревоги все обитатели замка крепко спали, и никто не пришёл провожать путешественников. Только филин Флимнеа, | неподвижно сидевший на башенном шпиле, — он считал, что это самое удобное место для сна, — услышал шум крыльев над головой, и, приоткрыв один глаз, глухо ухнул сквозь сон на прощание.

Акка Кнебекайзе очень торопилась. Сколько дней потеряно! Сперва буря сбила их с пути, потом вот в Глимин-генском замке пришлось лишний день пробыть. Конечно, с крысами надо было разделаться, — от них, и верно, никому житья нет, — но зато теперь придётся навёрстывать потерянное время.

Весна намного опередила гусей. Все деревья покрылись зелёными шапкамиг на земле не осталось ни одного чёрного клочка.

Чем дальше летели гуси, тем становилось всё теплее, как будто они летели не на север, а на юг.

Акка Кнебекайзе не давала своей стае ни минуты отдыха.

— Самые последние прилетим. Прямо стыдно! Косолапые утки и то нас опередят!— подгоняла Акка гусей.

Чуть забрезжит свет, она поднимала стаю и, только когда густая тьма окутывала землю, спускалась на ночлег.

Но с каждым днём солнце всходило всё раньше и раньше, а заходило всё позже и позже. Совсем мало времени оставалось для сна и отдыха.

— Заморит нас старая,— ворчали гуси, правда совсем потихоньку, чтобы Акка их не слышала.

За время пути все они заметно отощали. Теперь уже они не перекликались весело друг с другом, а летели молча, угрюмо, тяжело взмахивая крыльями.

И Нильс тоже приуныл.

Конечно, летать с гусями очень интересно. Проживи он хоть целый век, он не увидел бы и сотой доли того, что видел за эти двадцать дней…

А сколько приключений с ним было! Написать — так толстая книга получится. Но всё это хорошо, если знаешь наверное, что через месяц, ну самое большее через два, ты снова превратишься в человека. Ведь всё-таки, что там ни говори, а приятно жить под надёжной крышей, спать на кровати, есть из тарелки, гонять с мальчишками по улицам… Мать, случается поворчит, да её можно и не слушать. Отец под горячую руку шлёпнет разок-другой— тоже не страшно. Сегодня шлёпнет, а завтра рыбачить возьмёт. Он ведь отходчивый!

Как подумаешь — неплохо дома жилось. Даже в школу Нильс и то пошёл бы с удовольствием.

Только теперь этому уж не бывать!

С той ночи, как Нильс подслушал разговор сов, он вовсе перестал надеяться, что когда-нибудь станет человеком.

Да и как тут станешь человеком, если даже не знаешь, что для этого надо сделать!

«Ну что бы совам хоть немножко погромче говорить!— думал Нильс.— Пусть бы гном самое трудное для меня придумал, пусть бы велел все задачи из учебника по арифметике решить или все правила грамматики на зубок вызубрить,— я бы слова не сказал, согласился. И стал бы чело-веком, А теперь — иди догадайся— чего он хочет? А тут, может, твоё спасение под самым носом — только сделай, и колдовству сразу конец, — а ты как раз самое главное и прозеваешь!»

Нильс даже с Мартином советовался.

Но Мартин ничего не мог придумать.

Он только сочувственно похлопал Нильса крылом по плечу и сказал:

— Брось горевать. Поживём — увидим. Чего вперёд загадывать!

Нильс подумал-подумал и решил последовать совету Мартина.

И сразу все его грустные мысли точно ветром сдуло. Снова он во всё горло распевал песни и весело болтал ногами.

2

Акка Кнебекайзе всегда выбирала для ночёвки самые пустынные и дикие места. И лесных зверей она сторонилась, и от людей пряталась.

Но однажды сумерки настигли стаю в пути, как раз когда гуси пролетали над большим приморским городом.

С каждой минутой тьма сгущалась всё больше и больше. Терять время на поиски ночлега было уже нельзя, и Акка, сделав большой круг над городом, спустилась на крышу городской ратуши.

Крыша эта была очень удобным местом для ночлега. По краю её шёл широкий и глубокий жёлоб. В нём можно было прекрасно спрятаться от посторонних глаз и напиться воды, которая сохранилась от последнего дождя. Одно плохо — корма нет. На городских крышах ведь не растёт трава и не водится рыба.

Но всё-таки совсем голодными гуси не остались. Между черепицами, покрывавшими крышу, застряло несколько хлебных корок — остаток пиршества не то голубей, не то воробьев.

Для настоящих диких гусей это, конечно, не корм, но, на худой конец, можно и сухого хлеба поклевать.

Зато Нильс поужинал на славу.

Хлебные корки, высушенные ветром и солнцем, показались ему даже вкуснее, чем сдобные сухари, которыми славилась на весь Вестменхёг его мать.

Правда, вместо сахара они были густо обсыпаны серой городской пылью, но это беда небольшая.

Нильс ловко соскребал пыль своим ножичком и, разрубив корку на мелкие кусочки, с удовольствием грыз сухой хлеб.

Пока он трудился над одной коркой, гуси успели и поесть, и попить, и приготовиться ко сну. Они растянулись цепочкой по дну жёлоба — хвост к клюву, хвост к клюву — потом разом подогнули головы под крылья и заснули. А Нильсу спать не хотелось.

Он забрался на спину Мартина и, перевесившись через край жёлоба, стал смотреть вниз.

В ночной тьме город почти не был виден. Только редкие огоньки светились в окнах да тусклые фонари слабо освещали пустынные улицы. Изредка торопливо пробегал запоздалый прохожий, и шаги его гулко разносились в тихом, неподвижном воздухе. Каждого прохожего Нильс долго провожал глазами, пока тот не исчезал где-нибудь за поворотом.

«Сейчас он, наверное, придёт домой,— грустно думал Нильс.— Счастливый!.. Хоть бы одним глазком взглянуть, как живут люди!.. Самому ведь не придётся уже…»

— Мартин, а Мартин, ты спишь?— позвал Нильс своего товарища.

— Сплю, — сказал Мартин. И ты спи.

Мартин, ты подожди, не спи. У меня к тебе дело есть. — Так я и знал. Чуть ночь — у него дела начинаются. Только, если ты опять удерёшь,—я тебя искать не буду. И Акке скажу, чтобы не искала. Так без тебя и улетим.

— Да ты не сердись, Мартин. Я не убегу. Ты меня сам вниз спусти. Я погуляю немножко, а ты выспишься и потом прилетишь за мной.

— Тоже ещё придумал! Только мне и заботы — вниз-вверх летать! Ложись на место и спи!

И Мартин решительно сунул голову под крыло.

— Мартин, да не спи ты! Послушай, что я тебе скажу. Если бы ты был когда-нибудь человеком, тебе тоже захотелось бы увидеть настоящих людей…

— А ты разве их не видел? Сам рассказывал, что в подводном городе был. Чем твои купцы не настоящие люди?

— Нет, они не совсем настоящие,— сказал Нильс. Они ведь заколдованные, вроде меня. Я вот тоже как будто и человек и не человек. А этот город совсем-совсем настоящий. Ну, пожалуйста, спусти меня, Мартин, я тебя очень прошу!

Мартину стало жалко Нильса. Он вытащил голову из-под крыла и сказал:

— Ладно, будь по-твоему. Но запомни мой совет: на людей смотри, а сам им на глаза не показывайся. А то не вышло бы какой беды.

— Да ты не беспокойся! Меня ни одна мышь не увидит,— весело сказал Нильс и от радости даже заплясал на спине у Мартина.

— Потише, потише, ты мне все перья переломаешь! заворчал Мартин, расправляя усталые крылья. Через минуту Нильс стоял на земле.

— Далеко не уходи!— крикнул ему Мартин и полетел наверх досыпать остаток ночи.

3

Нильс медленно шёл по улице, то и дело оглядываясь по сторонам и прислушиваясь.

Было совсем тихо. Город спал.

Один за другим гасли последние огоньки в окнах, и только в конце улицы откуда-то, точно из-под земли, вырывался яркий луч. Узкой светлой дорожкой он ложился на мостовую и перерезал улицу надвое.

Нильс заторопился.

«Как бы и этот огонёк не погас!» — с беспокойством думал он.

Добежав до светлой дорожки, Нильс остановился.

Свет шёл из маленького полуподвального оконца. В щёлочку приоткрытой ставни Нильс увидел кусок серой облупленной стены и краешек печки.

Какой-то человек мелькнул в просвете между ставнями.

Мелькнул и пропал. А потом на стене появилась огромная чёрная рука.

Рука подняла чуть ли не к самому потолку огромный чёрный сапог и отшвырнула его куда-то в сторону.

Потом на стене заплясали рукава рубашки, потом снова до самой печки протянулась рука, точно хотела кого-то поймать…

Осторожно, чтобы не скрипнули петли, Нильс чуть-чуть раздвинул ставни и протиснулся к самому окну.

Всем лицом приплюснулся он к стеклу, но яркий свет ударил ему прямо в глаза и сразу ослепил. Нильс зажмурился.

А когда он открыл глаза, свет в окне уже погас.

Как ни старался Нильс, как ни вглядывался, он ничего не увидел, кроме своего собственного лица, отражавшегося в чёрном блестящем стекле.

Ну, а любоваться собой Нильсу было не так уж приятно. Он отвернулся и побрёл прочь.

Скоро он вышел на большую площадь. Наверное, это была самая главная площадь во всём городе: мостовая выложена гладкими ровными плитами, на железных витых столбах подвешены круглые фонари.

Нильс огляделся по сторонам.

В этот поздний час на площади не было ни одного человека, если не считать за человека бронзовую статую, стоявшую на высокой каменной тумбе.

«Кто бы это мог быть?» — думал Нильс, расхаживая вокруг тумбы.

Вид у Бронзового был очень важный. На нём был длинный камзол, башмаки с пряжками, на голове — треуголка. Одну ногу он выставил вперёд, точно собирался сойти с пьедестала, а в руке держал толстую палку. Не будь он сделан из бронзы, он, наверное, давно бы пустил эту палку в ход. На лице у него так и было написано, что он поблажки никому не даст: нос крючком, брови нахмурены, губы поджаты.

— Эй ты, пугало бронзовое!— крикнул ему Нильс. — Ты чего здесь стоишь, прохожих пугаешь? Не думай, я тебя нисколько не боюсь… Знаешь что: чем без толку тут торчать, лучше бы ты прогулялся немного, ноги бы поразмял… Что ж ты молчишь? Ну, не хочешь разговаривать — и не надо. До свидания! Счастливо оставаться!

Нильс помахал Бронзовому рукой и отправился дальше. Он обошёл всю площадь и свернул на широкую улицу, которая вела к гавани.

И вдруг он насторожился.

Кто-то медленно и тяжело шёл за ним, стуча на ходу палкой.

Каждый шаг был, как удар кузнечного молота о наковальню.

От каждого шага вздрагивала земля и звенели стёкла в домах.

«Бронзовый!» — мелькнуло в голове у Нильса.

Ему стало так страшно, что он бросился бежать куда глаза глядят, не смея даже обернуться.

Он бежал по одной улице, потом свернул в другую, потом в третью.

На крыльце какого-то дома он присел, чтобы немного передохнуть.

Шаги слышались теперь где-то в стороне.

«И чего это я так испугался?— успокаивал себя Нильс.— Может, он просто гуляет. Надоело стоять, вот он и пошёл пройтись. Что тут особенного? Да я ему ничего плохого и не сказал…— Нильс прислушался.— Ну, конечно, он совсем в другую сторону пошёл…»

Но тут за углом точно набат ударил — это гулко и звонко застучали по камням стопудовые сапоги.

Бронзовый шёл прямо на Нильса. Он шёл, не сгибая колен, не поворачивая головы, и немигающими глазами смотрел перед собой.

«Куда бы спрятаться?— думал Нильс, растерянно оглядываясь по сторонам.— Куда бы спрятаться?»

Но все двери в домах были плотно заперты, негде укрыться, негде спастись.

На счастье, Нильс увидел неподалёку, на другой стороне улицы, старую, полуразвалившуюся деревянную церковь. От времени стены её покосились, крыша съехала на бок и, наверное, вся церковь давно бы рассыпалась, если бы старые кряжистые клёны не подпирали её своими разросшимися ветвями.

«Вот где я спрячусь!— обрадовался Нильс.— Залезу на самую верхушку дерева, тогда меня хоть до завтра ищи — не найдёшь».

И Нильс бросился через дорогу.

Он был уже почти у самой цели, как вдруг увидел, что на церковной паперти стоит какой-то человек.

Человек этот в упор смотрел на Нильса и подмигивал ему одним глазом.

Нильс совсем растерялся.

Что теперь делать? Куда деваться?

Назад бежать — Бронзовый, как муху, раздавит, вперёд идти — может, ещё хуже будет. Кто его знает, почему этот человек подмигивает? Будь у него хорошее на уме, он бы по-хорошему и разговаривал, а не мигал…

Но в это время где-то совсем близко загремели, загрохотали бронзовые сапоги.

Раздумывать было некогда, и Нильс двинулся вперёд.

А человек всё так же неподвижно стоял на дороге.

Он подмигивал Нильсу то одним глазом, то другим, кивал ему, но с места не сходил. И каждый раз, когда он наклонял голову, раздавался лёгкий скрип, точно кто-то садился на рассохшуюся табуретку.

«Кажется, он не такой уж сердитый,— подумал Нильс, подходя к нему ближе.— Вон даже улыбается…»

Вдруг Нильс от удивления разинул рот: — Да ведь он же деревянный!

И верно, человек этот с ног до головы был из дерева. И борода у него была деревянная, и нос деревянный, и глаза деревянные.

На голове у деревянного человека была деревянная шляпа, на плечах деревянная куртка, перетянутая деревянным поясом, на ногах деревянные чулки и деревянные башмаки.

Одна щека у деревянного человека была красная, а другая серая. Это оттого, что на одной щеке краска облупилась, а на другой ещё держалась..

На деревянной его груди висела деревянная дощечка. Красивыми буквами, украшенными разными завитушками, на ней было написано:

Прохожий!

На твоём пути

Смиренно я стою.

Монетку в кружку опусти

И будешь ты в раю

В левой руке Деревянный держал большую кружку — тоже деревянную.

«Вот оно что!— подумал Нильс.— Он, значит, подаяние собирает. То-то он меня так подзывал! Что ж, отдам ему свою монетку. Подводный город не спас, так хоть в рай попаду».

И Нильс полез в карман за вороньей монеткой.

Деревянный сразу догадался. Со страшным скрипом и потрескиванием он наклонился и поставил перед Нильсом свою кружку.

Нильс приподнялся на цыпочки и опустил монету в узкую щёлочку на крышке.

Глухо стукнув, монетка упала на пустое дно.

А тяжёлые удары бронзовых подошв гремели уже совсем за спиной.

«Пропал я!»— подумал Нильс.

Но тут что-то опять заскрежетало внутри Деревянного, и рука его опустилась к самой земле.

Нильс вскочил на широкую, как лопата, ладонь. Деревянный быстро поднял его и посадил к себе под шляпу.

И как раз вовремя! Бронзовый был уже тут как тут.

Примостившись на макушке своего деревянного спасителя, Нильс с ужасом ждал, что будет дальше.

Сквозь щели в старой, рассохшейся шляпе Нильс увидел, как подходил Бронзовый.

Он высоко выбрасывал ноги, и от каждого шага искры выбивались из-под его подошв, а камни мостовой глубоко вдавливались в землю.

От злости нос у Бронзового стал ещё острее, брови совсем сдвинулись, подбородок выпятился вперёд.

Бронзовый вплотную подошёл к Деревянному и, стукнув палкой, остановился.

От страшного удара задрожала земля, и Деревянный так зашатался, что шляпа, вместе с Нильсом, чуть не съехала у него на затылок.

— Кто ты такой?— прогремел Бронзовый.

Деревянный вздрогнул, и в его старом теле что-то затрещало.

Он отдал честь, потом вытянул руки по швам и скрипучим голосом ответил:

— Розенбум, ваше величество! Бывший старший боцман на линейном корабле «Дристигхетен». В сражении при Фербелине дважды ранен. По выходе в отставку служил церковным сторожем. В 1690 году скончался. Впоследствии был вырезан из дерева и поставлен с кружкой для подаяния.

У этой паперти святой

Стою, как на часах.

Мой прах под каменной плитой,

Душа на небесах.

Деревянный снова отдал честь и застыл.

— Я вижу, ты славный солдат, Розенбум. Жаль, что я не успел представить тебя к награде, пока меня не водрузили на эту дурацкую тумбу посреди площади.

— Премного благодарен,— опять козырнул Деревянный.— Всегда готов служить верой и правдой своему королю и отечеству!

«Так значит, это король!— ужаснулся Нильс и даже съёжился под шляпой.— А я его пугалом обозвал!..»

— Послушай, Розенбум,— снова заговорил Бронзовый,— ты должен сослужить мне ещё одну, последнюю службу. Не видел ли ты мальчишку, который бегает тут по улицам? Сам он не больше крысы, зато дерзок не по росту. Ты подумай, он даже не знал, кто я такой! Надо его хорошенько проучить.

И Бронзовый снова стукнул палкой.

— Так точно, видел, ваше величество!— отрапортовал Деревянный.

Нильс похолодел от страха.

«Неужели выдаст?! А я-то ещё пожалел его, последнюю монетку отдал…»

— Так точно, видел,— повторил Деревянный.— Только что пробегал здесь. Показал мне нос, да и был таков. Я хоть и простой солдат, а всё же обидно.

— Куда же он побежал, Розенбум?

— Осмелюсь доложить — побежал к старой корабельной верфи.

— Ты поможешь мне разыскать его, Розенбум,— сказал Бронзовый.— Идём скорее. Нельзя терять ни минуты. Ещё до восхода солнца я должен стоять на своей тумбе. С тех пор как я стал памятником, я могу двигаться только ночью. Идём же, Розенбум!

Деревянный жалобно заскрипел всем своим телом.

— Всеподданнейше ходатайствую перед вашим величеством об оставлении меня на месте. Хотя краска кое-где ещё держится на мне, но внутри я весь прогнил.

Бронзовый позеленел от злости.

— Что? Бунтовать?— загрохотал он и, размахнувшись, ударил Розенбума по спине палкой.

Щепки так и полетели во все стороны.

— Эй, не дури, Розенбум! Смотри, хуже будет. — Так точно, хуже будет,— скрипнул Розенбум и замаршировал на месте, чтобы размять свои деревянные ноги.

— Шагом марш!— скомандовал бронзовый король и затопал по улице.

А за ним, потрескивая и поскрипывая, двинулся деревянный солдат.

Так прошествовали они через весь город, до самой корабельной верфи: Бронзовый впереди, Деревянный позади, а Нильс у Деревянного на голове,

У высоких ворот они остановились. Бронзовый легонько ударил по огромному висячему замку. Замок разлетелся на мелкие кусочки, и ворота с лязгом открылись.

Сквозь щёлочку в шляпе Нильс увидел старую верфь. Это было настоящее кара-бельное кладбище. Старые допотопные суда с пробоинами в раздутых боках лежали здесь, как выброшенные на

сушу рыбы. На почерневших от времени стапелях застряли потрёпанные бурей шхуны с обвисшими рваными парусами, с перепутавшимися, точно паутина, снастями. Повсюду валялись ржавые якоря, бунты полуистлевших канатов, покорёженные листы корабельного железа.

У Нильса даже глаза разгорелись, так много тут было интересного.

Но вот беда — он мог смотреть только направо, потому что в шляпе, под которой он сидел, с левой стороны не было ни одной щёлки.

— Послушай, Розенбум, мы же не найдём его здесь!— сказал Бронзовый.

— Так точно, ваше величество, не найдём,— сказал Деревянный.

— Но мы должны его найти, Розенбум!— загремел Бронзовый.

— Так точно, должны,— проскрипел Деревянный.

И они двинулись по шатким мосткам.

От каждого их шага мостки вздрагивали, трещали и прогибались.

По пути Бронзовый тыкал палкой во все скважины, во все щели, одним ударом сокрушал корабельные мачты, с грохотом разбивал старые ящики, переворачивал лежащие кверху килем лодки.

Но нигде — ни под лодками, ни в ящиках, ни под мостками, ни на мачтах — он не мог найти дерзкого мальчишку. Да и не мудрено, потому что мальчишка этот преспокойно сидел под шляпой на голове старого солдата Розенбума.

Вдруг Бронзовый остановился.

— Розенбум, узнаёшь ли ты этот корабль?— воскликнул он и вытянул руку.

Розенбум повернулся всем корпусом направо, и Нильс увидел какое-то огромное корыто, обшитое по краям ржавым железом.

— Узнаёшь ли ты этот славный корабль, Розенбум? Посмотри, какая благородная линия кормы! Как гордо поставлен нос! Даже сейчас видно, что это был королевский фрегат… А помнишь, Розенбум, как славно палили на нём пушки, когда я вступал на его палубу?

Бронзовый замолчал, мечтательно глядя на старый, развалившийся корабль.

— Да, много он видел на своём веку, мой верный боевой товарищ,— сказал Бронзовый и в раздумье постучал палкой по гнилым, трухлявым бокам своего фрегата.— А теперь он лежит здесь, как простая баржа, всеми заброшенный и забытый, и никто не знает, что сам король ходил когда-то по его палубе.

Бронзовый тяжело вздохнул.

Большие круглые, как пули, слёзы медленно потекли из его бронзовых глаз.

И вдруг он стукнул палкой, выпрямился, колесом выпятил грудь.

— Шапки долой, Розенбум! Мы должны отдать последний долг свидетелю нашей былой славы.— И широким величественным движением руки Бронзовый снял свою треуголку.— Честь и слава погибшим! Ура!— громовым голосом закричал он.

— Урр-ра!— закричал Деревянный и сорвал с головы свою шляпу.

— Урр-ра!— закричал вместе с ними Нильс и притопнул ногой на голове у Розенбума.

Прокричав троекратное «ура», Бронзовый с лёгким звоном надел свою треуголку и повернулся.

И сразу его бронзовое лицо потемнело так, что стало похоже на чугунное.

— Розенбум! Что у тебя на голове?— зловещим шёпотом проговорил он.

А на голове у Розенбума стоял Нильс и, весело приплясывая, махал Бронзовому рукой.

От ярости слова застряли у Бронзового в горле, и он отчаянно задвигал челюстями, силясь что-то сказать. Впрочем, он мог разговаривать и без слов — ведь у него была хорошая бронзовая дубинка. Её-то он и пустил в ход.

Страшный удар обрушился на голову Деревянного. Из треснувшего лба взвился целый столб пыли и трухи, ноги подкосились, и он рухнул на землю…

4

Когда всё затихло, Нильс осторожно вылез из-под груды щепок. Он огляделся — Бронзового и след простыл, а на востоке из-за леса мачт вырывались красные лучи восходящего солнца.

Нильс с грустью посмотрел на кучу обломков — это было всё, что осталось от Деревянного,

«Да, не. промахнись его величество, и моим бы косточкам тут лежать!— подумал Нильс.— Бедный Розенбум! Если бы не я, проскрипел бы ты, наверное, ещё годик-другой…»

Нильс бережно собрал разлетевшиеся во все стороны щепки и сложил их ровной красивой горкой.

Построив памятник своему погибшему товарищу, Нильс побежал к воротам.

«Не опоздать бы мне!— с беспокойством думал он, поглядывая на светлеющее небо.— Пока я разыщу ратушу, солнце, наверное, совсем взойдёт. А вдруг Мартин и в самом деле улетит без меня?»

Он выскочил за ворота и побежал по улицам, стараясь припомнить, где он плутал ночью. Но утренний свет всё изменил, всё выглядело теперь по-другому, и Нильс ничего не узнавал.

Он свернул наугад в какой-то переулок и вдруг, сам того не ожидая, выбежал прямо к ратуше.

Не успел он отдышаться, как перед ним уже стоял Мартин

— Ну, сегодня ты молодец. Послушался меня, далеко не ходил,— похвалил его Мартин.

Нильс ничего не ответил. Он не хотел огорчать своего друга.

Когда стая пролетала над площадью, Нильс посмотрел вниз.

На высокой каменной тумбе стоял Бронзовый. Видно было, что он очень торопился и поспел на место в самую последнюю минуту. Камзол его был расстёгнут, треуголка сбилась на затылок, а палка торчала под мышкой.

— Прощайте, ваше бронзовое величество!— крикнул Нильс.

Но Бронзовый ничего не ответил.

Может быть, он не слышал, а если слышал, всё равно ничего не мог сказать.

Ночь прошла. Над землёй поднималось солнце.