1. Григорий Москвич. Иллюстрированный практический путеводитель по Волге.

2.Первая всероссийская перепись населения и мемориальная доска на Ржевском вокзале.

3.Перечитывая Сергея Максимова.

4.Члены семьи Волосковых в приключенческой повести Ю. М. Кларо́ва «Сафьяновый портфель».

5.Экономист Иван Иванович Янжул и город Ржев.

6.Иван Харитонович Бодякшин - революционер и педагог.

7.О стажировке начинающего юриста Генриха Павловича Падвы в городе Ржеве.

8.«Жил честно, целый век трудился»: ржевский род купцов Сафроновых.

9.Тарский Владимир Леонидович и его сокамерники 1939 - 40 года по Ржевской тюрьме.

10.Бежанидзе Ю. И., Фирсов А. Г. Александр Петрович Толстой.

11.Анатолий Николаевич Сивцов.

12.И. Л. Леонтьев - Щеглов. Гоголь и о. Матвей Константиновский.

13.Положение учебных заведений для дочерей духовенства в Первую мировую войну.

14.Тертий Иванович Филиппов в воспоминаниях Иосифа Иосифовича Колышко. 

15.Дементьева (Кислова) Елизавета Григорьевна - чемпионка 16 - х летних Олимпийских игр в Мельбурне.

16.Из дневниковых записей В. И. Шокорева.

17.Музыковед, педагог, просветитель В. А. Коллар.

18.О разночтениях в Декрете о земле и о педагоге Бодякшине.

19.Писатель Всеволод Никанорович Иванов -  агент советской разведки.

20.Ржевитянин Алексей Яковлевич Волосков - академик живописи.

21.Юрий Иванович Крючков.

22.Город Ржев в романе Фридриха Наумовича Горенштейна  «Псалом».

23.Жизнь Ивана Павловича Парнова.

24.Из воспоминаний Мирошниченко Николая Васильевича.

25.Н. П. Гринкова. Постройки юго - западной части Ржевского уезда.

26.Не пропавшая экспедиция.

27.О Ледовом побоище и Ржевской битве.

28.О персонажах, изображённых на картине живописца  Алексея  Волоскова  «В  Качановском  парке».

29.Две статьи об экологии города Ржева.

30.Об антропологе Д. А. Золотарёве и его исследовании великоруссов  Осташковского и Ржевского уездов Тверской губернии.

31.Очерк об уездном городе Ржеве Тверского чиновника Н. И. Рубцова в изложении И. И. Колышко.

32.Прапорщик Я. М. Терентьев и его пребывание в августе - ноябре 1916 года в 27 - й запасной бригаде в городе Ржеве.

33.Список "лишенцев" города Ржева.

34.И. Красницкий. Очерки Тверской губернии. Город Ржев.

35.О пожарных. Читаем Гиляровского, Зощенко и Михаила Булгакова.

36.Светлой памяти Олега Александровича Кондратьева.

37.Спутник по Московско - Виндавской железной дороге. Глава десятая. Ржев.

38.Богданов В. О. Отечественные историко - географические исследования Ржевского уезда эпохи средневековья.

39.«ВПЕЧАТЛЕНИЙ У МЕНЯ МАССА...» (ИЗ ПЕРЕПИСКИ ПЕТРОГРАДСКИХ ЭТНОГРАФОВ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ 1920 - Х ГГ.)

40.Круговой поход лисовчиков.

41.Ржевское купечество по книге В. Иголкина «Ржевитянка».

42.Владимир Семенович Проклов. В окопах Первой мировой войны (Страницы биографии П. О. Сухого).

43.Темушев В. Н. Литовско - тверская граница (проблемы интерпретации источников). 

44.Темушев В. Н. Начало складывания московско - литовской границы. Борьба за Ржевскую землю.

45.Темушев В. Н. ФОРМИРОВАНИЕ МОСКОВСКО - ЛИТОВСКОЙ ГРАНИЦЫ В XV -  НАЧАЛЕ XVI в.

46.Присоединение Литвы.

47.Профессор Николай Иванович Субботин. Из истории раскола в первые годы царствования императора Александра II.

48.Всемирная иллюстрация. 1872. Том VII. №164, стр. 135 - 136. О лечении гражданина города Ржева Павла Андреевича Пояркова (24 лет от роду) и купеческого сына Евграфа Трифоновича Пояркова (18 лет от роду) в городе С. Петербурге у доктора Л. О. Корженевского.

49.Сын Ржевского подьячего Алексей Евдокимович Зубов - строил Екатеринбург и развивал промышленность Урала.

50.Е. В. Мамонова  - Церковь и школа в публицистике Т. И. Филиппова.

51.Михайлов К. А., Горлов К. В. Исследования ржевского городища Соборная Гора.

52.Сергей Берлин. 1. Петербургские уланы. (Очерк истории 1 - го уланского Санкт - Петербургского генерала - фельдмаршала князя Меньшикова полка). 

53.Сергей Берлин. 2. Петербургские уланы. (Очерк истории 1 - го уланского Санкт - Петербургского генерала - фельдмаршала князя Меньшикова полка).

54.Сергей Берлин. 3. Петербургские уланы. (Очерк истории 1 - го уланского Санкт - Петербургского генерала - фельдмаршала князя Меньшикова полка). 

55.Сергей Берлин. 4. Петербургские уланы. (Очерк истории 1 - го уланского Санкт - Петербургского генерала - фельдмаршала князя Меньшикова полка). 

56.Сергей Берлин. 5. Петербургские уланы. (Очерк истории 1 - го уланского Санкт - Петербургского генерала - фельдмаршала князя Меньшикова полка). 

57.Сергей Берлин. 6. Петербургские уланы. (Очерк истории 1 - го уланского Санкт - Петербургского генерала - фельдмаршала князя Меньшикова полка).

58.Сергей Берлин. 7. Петербургские уланы. (Очерк истории 1 - го уланского Санкт - Петербургского генерала - фельдмаршала князя Меньшикова полка).

Григорий Москвич. Иллюстрированный практический путеводитель по Волге.

В течение многих лет, по почину прусского географа фон Роона, принято было считать, что рельеф огромных равнинных пространств, занимаемых Европейской Россией, нарушается лишь двумя горными грядами - Урало-Балтийской и Урало-Карпатской - расположенными в широтном направлении и разделяющими, таким образом, Европейскую Россию на три полосы. Только в самое последнее время тщательные исследования и строго научные наблюдения генерала А. Тилло привели его к точно обоснованному выводу о неправильности подразделения России на три полосы в широтном направлении. Он делит Россию в меридиональном направлении. Большая возвышенность в середине России тянется с севера на юг - от Новгорода и верховьев Волги до берегов Северного Донца, вплоть до Азовского моря; она отделяет бассейн Днепра от Волги и Дона и может быть названа среднерусской возвышенностью. К западу от неё лежат: прибалтийская низменности, Полесье и долина Днепра, а к востоку тянутся долины Средней Волги, Нижней Оки и некоторых притоков Дона. Далее, на восток располагается другая группа возвышенностей, заполняющая правый берег Волги от Нижнего Новгорода до Царицына и получившая название Приволжской. За нею лежат долины Нижней Волги и Камы, а еще далее - Уральские горы. Таким образом, равнина России выдвигает две возвышенные полосы в меридиональном направлении, которые отделены друг от друга более низменным пространством.

Пласты горных пород, образующие поверхность России, не обнаруживают почти никаких нарушений в напластовании и обладают лишь слабым, почти неуловимым падением к востоку и юго-востоку. Такой равнинный характер всей поверхности России определенно характеризует особенность её орошения. Реки России занимают огромное протяжение, многоводны, текут медленно и ровно и, не встречая никаких препятствий и не образуя порогов, весьма удобны для судоходства.

Главную водную артерию России составляет Волга - "матушка" и "кормилица" старой России, а в настоящее время всего обширного края, который она орошает вместе с самими многочисленными притоками. Северная часть, расположенная по левую сторону Волги, покрыта густыми лесами и обширными болотами и потому все её левые притоки отличаются болотным происхождением; они текут обыкновенно среди низких берегов, а в верховьях не имеют даже ясно определенного русла. Совершенно противоположна по - своему характеру южная половина края, составляющая правую сторону Волги и утратившая сплошной лесной покров. Притоки, берущие здесь свое начало, имеют ключевое происхождение, а болота и озера сосредоточиваются преимущественно в приречных обсыхающих местностях. Волга берет свое начало в западной части Тверской губ., в Осташковском уезде, в одном из наиболее возвышенных пунктов Валдайского плоскогорья, в так называемом Волгинском лесу. Началом её служит незначительный родник, называемый местными жителями Иорданом, расположенный посредине болотистых озер, недалеко от деревеньки Волговерховье, и совершенно незаметный на глаз. Среди непроходимой трясины, в пустынной местности, по которой чьей-то заботливой рукой проложены дощечки, дающие возможность кое-как пробраться сюда, находится убогая деревянная часовенка. Вся она в квадрате занимает 11/2 саж., покрыта тесом и увенчана небольшим крестом; внутри, в левом углу - простенький образ Спасителя, а посредине пола - четырехугольное отверстие, доверху наполненное водою. Эта скромная часовенка, покрывающая самый обыкновенный колодец с довольно прозрачной, красноватой, но не вкусной, болотистой водой, и есть колыбель величайшей реки не только России, но и всей Европы. Колыбель в буквальном смысле, потому что и здесь и еще чуть ли не целый десяток верст ниже. Волга    даже не река, а ручеек, который легко перешагнуть. На расстоянии свыше 30 верст ручеек этот последовательно проходит чрез три лежащие одно над другим озера - Стерж, Овселуг и Пено, и хотя принимает в себя их воды, но все еще не похож ни на реку, ни на ручеек... Только гораздо ниже, в 80 верст. от истока Волга принимает уже вид настоящей реки, становится судоходной и могучей.

Протекая по ровной местности, Волга совершенно лишена порогов и водопадов, и единственное препятствие её ровному течению в верхней части оказывают огромные валуны, которых особенно много между озерами Пено и Волго. Плаванье на лодке даже днем здесь не безопасно: чуть ли не на каждой сажени торчат из воды темные намокшие коряжистые сучья и стволы; многие сотни и тысячи их кажутся иногда непроходимой чащей.

Волга несколько раз изменяет свое направление под влиянием впадения в нее притоков и иногда принимает направление впадающей в нее реки, как напр. при слиянии с Вазузой. По выходе Волги из озера Волго (в 4 вер.) устроен бейшлот - особого рода шлюзы, задерживающие воду в верхнем течении. Река здесь суживается и образует свои первые пороги; этим скалистым ущельем воспользовались инженеры, устроив преграду, при помощи которой сберегается до 20 мил. куб. саженей воды, регулирующей уровень реки и выпускаемой лишь по мере надобности в период засух.

Весною, когда бейшлот, с целью собирания воды, закрыт, все пространство до бейшлота представляет собою огромный резервуар воды, длиною в 75 верст и шириною в 2 вер., назначение которого - пополнять летнюю убыль воды в дальнейшем течении реки, поддерживать её постоянный уровень и тем содействовать судоходству. Правда, чем дальше вниз по течению, тем влияние искусственно выпущенной воды, менее, и приблизительно на расстоянии 600-700 верст от бейшлота, оно совсем становится не чувствительным, но огромное значение этого сооружения не оставляет никакого сомнения, так как в деле судоходства 1-2 вершка дают возможность поднимать огромные грузы.

Между тем, даже у Рыбинска, одного из крупнейших торговых центров Волги, отстоящего от бейшлота на расстоянии 615 вер., по выпуске вод из бейшлота уровень реки поднимается обыкновенно в пределах 3/4-11/4 верш.

Недалеко отсюда, верстах в 10 - 11, Волга становится вдвое шире благодаря впадающей в нее речке Селижаровке, вытекающей из известного своей красотой озера Селигера. Можно сказать, что сточки зрения судоходства и торговли здесь собственно начинается та Волга, которая известна была в древности и носила различные названия: Ра (Pha, Phas) у Мордвы, Юл - у черемис, Атель, Этиль или Итиль - у татар, Тамар - у армян и т.д. Все эти названия означают одно и тоже - "река" сохранившееся же за нею нынешнее название - Волга, по-фински означает "священная река".

В своем дальнейшем течении Волга делает множество более или менее значительных поворотов и извилин, благодаря которым длина всего её криволинейного течения достигает 3450 вер.; при прямом кратчайшем расстоянии её от истока до устья - 1545 вер. Таким образом, уступая по своей длине лишь самым значительным рекам Азии, Африки и Америки, Волга значительно превосходит все европейские реки: она на тысячу верст длиннее Дуная, в три с половиной раза длиннее Рейна и значительно превосходит Рону, Гарону, Шельду, Эльбу, Тибр и По, взятых вместе. Волга резко отличается от других западноевропейских рек своим медленным течением, что обусловливается, как мы уже выше указывали, незначительной высотой, откуда она берет свое начало и большим протяжением по равнинной местности.

Волга орошает 9 обширных и густо населенных губерний, заключающих в себе 720.522 кв. вер. (75.650.303 десятины) с населением в 15.219.740 душ (по сведен. 1890 г.). По берегам её расположено свыше 1000 различных населенных мест, в том числе 39 губернских и уездных городов, которые почти все находятся на правом высоком берегу. Более высокий - правый берег Волги называют нагорным, а левый - луговым. Правый нагорный берег, подмываемый течением, оползает и подвержен частым обвалам, вследствие чего во многих местах образуются осередки и острова, в значительной мере содействуя живописности реки, но значительно изменяя её общее направление и причиняя не мало бед.

Нижний Новгород в своем историческом прошлом не мало претерпел от обвалов возвышенного берега, на котором он построен. В 1596 г. вместе с берегом ушел в реку Печерский монастырь, а в 1845 г. обвал под Кремлевской горой разрушил церковь Св. Духа. Обвалы Соколовой горы, на которой расположено предместье Саратова, происходившие в продолжение нескольких десятков лет, образовали осередки и острова, которые постепенно отбрасывали воды Волги к луговому берегу; в настоящее время главное русло реки так далеко отошло от нагорного берега, что Саратов оказывается стоящим не при Волге, а при ничтожной Воложке. Такой же участи подвергнется, по всей вероятности, и Царицын, подход к которому вследствие береговых обвалов и образования осередков, представляет уже и теперь не мало затруднений.

Значение Волги громадно. Вместе со своими многочисленными притоками она является кормилицей огромного края. Тверь, Рыбинск, Ярославль, Кострома отражаются в ее водах. У Нижнего Новгорода она уже заслуживает свое древнее прозвище "матушки" - матери среди русских рек и соединяется со своим могучим притоком - Окою. Последняя долгое время служила границей между татарами и москвитянами и протекает через центральную область нынешней России. Получая начало в области чернозема, Ока, длиною в 1425 вер., орошает плодороднейшие равнины Великороссии и несет на Нижегородскую ярмарку произведения земледельческой и фабрично заводской промышленности центральных густонаселенных губерний: Орловской, Калужской, Тульской, Рязанской, Тамбовской, Владимирской и Московской.

Всех притоков Волга имеет около 300; из них приведены в известность и измерены 237, общая длина которых 39.758 вер. Важнейший из них - Кама, которая вливается в Волгу в 80 вер. ниже Казани. Кама сближает Волгу с Белым морем и Ледовитым Океаном у Северной Двины и Печоры, а с сибирскими реками - на водоразделе Уральского хребта. Вся длина ее - 1764 вер. Кама - одна из величайших рек России и принимает в себя много судоходных притоков (Южная Кельтма, Вишера, Чусовая, Белая с Уфой и Вятка). Значение Камы, главным образом, обусловливается тем, что она железными дорогами соединяет приволжский район с сибирскими реками (с бассейном р. Иртыша). Навигация на Каме продолжается около 6-ти месяцев, т.е. значительно менее чем на Волге, но за то имеет то преимущество, что главная масса грузов направляется по течению реки, а не напротив, как на Волге. Вообще, по своим судоходным условиям Кама занимает едва ли не первое место среди рек Европейской России.

Другой наиболее важный приток Волги - Ока; она, как мы уже указали, связывает Волгу с наиболее населенными и промышленными губерниями Евр. России. Длина ее составляет 1425 вер., из которых только 92 вер. не судоходны.

Главное и весьма важное значение Окского бассейна заключается в том, что южная его половина соприкасается с бассейнами - Дона и Днепра и лежит в наиболее хлебородной части России, а северная - в области мануфактурной, центром деятельности которой является Москва. Этих фактов достаточно, чтобы вполне уяснить себе все великое значение Оки.

Притоки Волги - Тверца, Молога и Шексна представляют особо важное значение, так как служат началом следующих четырех искусственных водных систем, соединяющих Волгу с Балтийским и Белым морями: Вышневолоцкой, Тихвинской, Мариинской и герцога Александра Вюртембергского.

Вообще знакомясь с Волгой, чтобы усвоить себе правильное представление о ней, необходимо применять ко всему весьма большой масштаб. - Например, притоки Волги, величиной с Сену и даже больше, теряются в ней и кажутся незначительными в сравнении с Камой и Окой. И не удивительно, так как бассейн Оки обнимает пространство почти столь же обширное, как Италия, а Кама орошает территорию, по своей величине едва уступающую всей Франции;

сама Волга орошает территорию в 3 раза, превышающую Францию. За Симбирском, ниже соединения Волги с Камой, когда-то существовал обширный озерный бассейн, целое пресноводное море, теперь исчезнувшее благодаря вековым наносам обеих рек. Приблизительно в этом месте находится граница области торфяных болот и начинается область степей. Далее на юг атмосфера становится менее влажной, а почва более крепкой. Ниже этого древнего Симбирского озера, Волга задерживается непреодолимым хребтом известковых горных пород и принуждена искать себе выход в восточном направлении до тех пор, пока изменившиеся геологические условия не дают ей направления в противоположную сторону, т.е. на запад. Получается изгиб - это так называемая Самарская Лука - образующий узкий, длинный и с правильными очертаниями полуостров, длина дуги которого около 150 вер., а хорды - менее 20. Здесь Волга необыкновенно живописна. Крутые, лесистые горы, оканчивающихся на верху пирамидами и иглами причудливой формы, возвышаются над рекой местами сажен на сто, и с вершин их можно окинуть взором развертывающиеся извилины Волги на сотню верст. На некоторых почти неприступных, вершинах (Жигулевские горы) несколько курганов носит название "Стенькиных", в память Степана Разина, предводителя возмутившихся казаков и крестьян, который со своей вольницей имел притон в этой естественной волжской крепости. Наиболее замечательные повороты Волга делает у Зубцова, Твери, Мологи, Царицына и Казани. Последний поворот особенно резок и как бы делит Волгу на две почти равные части; первая имеет преобладающее направление с запада на восток, вторая - с севера на юг.

Огромная водная поверхность, какую составляет Волга, почти на всем своем протяжении представляет более или менее удобный путь, по которому сплавляются многие миллионы груза и передвигаются многие тысячи пассажиров. Понятно, что, при своей длине, Волга далеко не одинаково удобна для судоходства и, в этом отношении, ее принято делить на шесть участков: 1) От верховьев (собственно от Ржева - несколько ниже бейшлота) до Твери, 2) от Твери до Рыбинска, 3) от Рыбинска до Нижнего Новгорода, 4) от Нижнего Новгорода до Казани, 5) от Казани до Царицына и 6) от Царицына до Астрахани (Каспийского моря). Первый участок наименее удобен для судоходства, так как отличается наименьшею глубиной и наибольшим количеством опасных порогов, множеством мелей и кос и извилистостью фарватера. Судоходство здесь исключительно сплавное посредством плотов и, так называемых, "связок", - это три крепко связанные лодки, две впереди и одна сзади, из которых каждая поднимает до 500 пуд. Судоходство здесь носит первобытный и случайный характер.

От Твери до Рыбинска ходят уже небольшие пароходы с незначительной посадкой, так как глубина фарватера на более удобных плесах колеблется между 4-7 фут., а на многочисленных мелях не превышает 2 фут. В сухие годы глубина Волги на столько незначительна, что даже искусственное повышение фарватера посредством вод, выпущенных из бейшлота, к середине лета становится недействительным и пароходство временно совершенно прекращается. В участке от Рыбинска до Нижнего Новгорода Волга уже вполне судоходна, если не считать перекатов, гряд и отдельных камней, которые в сухие годы представляют не мало затруднений для судоходства. В этом участке насчитывается свыше 30 более или менее значительных пристаней, а Рыбинск, благодаря своему чрезвычайно выгодному положению у начала трех искусственных водных систем и железной дороге, соединяющей его с Петербургом, является одним из важнейших речных портов России, у пристаней которого ежегодно останавливаются 15 и более тысяч различных судов. Участок от Нижнего Новгорода до Казани так же, как и предыдущий, но еще в больших размерах, характеризуется сильным расширением долины, увеличением высоких берегов, обилием притоков и множеством островов. Всех островов насчитывается до 40, при чем большая часть их находится при впадении притоков. Многие из них не представляют сами по себе никакого значения, но, впадая в Волгу в близком друг от друга расстоянии, образуют своими наносами, кроме островов, целые группы неустойчивых отмелей, представляющих значительное препятствие для судоходства. Благодаря этим островам, перекатам и отмелям, правильное пароходство часто прерывается, суда доходят до известного места, перегружаются, (паузятся, как здесь говорят) т.е. передают грузы на суда, стоящие по другую сторону отмели, и возвращаются обратно. Это сопряжено с непроизводительной затратой массы труда, времени и расходов. Тем не менее, в этом участке насчитывается более 40 значительных пристаней и в их числе - Нижний Новгород, который является не только главным портом всего Волжского бассейна, но одним из важнейших торговых пунктов России вообще. В участке от Казани до Царицына Волга изменяет свое направление на юг, которого, не считая поворотов и извилин, неизменно держится. Глубина этого участка очень велика и местами достигает 80 и более фут., но и здесь встречается не мало мест, опасных для судоходства, общее число которых около полутораста. Всех пристаней в этом участке 37; из них главные - Казань, Симбирск, Саратов, Самара, Царицын и др. Особенное значение имеют последние две. Самара отличается удобством и глубиной своей пристани, и удобным местоположением на железнодорожном пути к Оренбургу, Златоусту и Сибири, и потому является одним из важнейших хлебных рынков России. Царицын лежит у наибольшего сближения Волги с Доном, а Волго-Донская и Грязе-Царицынская железные дороги, соединяющие его с внутренними губерниями и Черным морем через Новороссийск, делают его одним из важнейших приволжских городов и громадным складочным пунктом нефти, соли и рыбы, идущих с низовьев Волги и, с другой стороны, - леса, сплавляемого сверху. Участок от Царицына до Каспийского моря разделяется на две части: от Царицына до Астрахани, сохраняющую вполне речной характер, и от Астрахани до взморья, представляющую Приморскую часть Волги. Воды на этом участке много, но чрезвычайно разрушительное и образовательное действие реки проявляется более чем где бы то ни было на Волге и в зависимости от этого находятся постоянно изменяющиеся условия судоходства. Берега Волги то весьма легко подмываются и обрушиваются в русло, образуя мели, косы и осередки, то из этих последних постепенно вырастают целые острова, которые при высоких водах часто смываются до основания. Еще недавно находившийся против Астрахани остров, длиною в 2 вер. и весь покрытый постройками, постепенно стал исчезать, а теперь от него не осталось не только никакого следа, но на его месте образовалась громадная глубина. Приморская часть Волги на протяжении почти 100 вер. находится в области дельты, которая открыта действию морских ветров, главным образом, SO - называемого нагонным (моряном), нагоняющим воду, и - NW, сгоняющего воду (сгонный). Эти ветры господствуют здесь, и в зависимости от своей силы изменяют глубину от 3 до 10 саж. Из многочисленных рукавов речной дельты наиболее судоходным считается Бахтемировский, но и он в нижней своей части изобилует так называемыми россыпями (обширные мели), препятствующими судоходству, для поддержания которого производятся постоянные землечерпательные работы. Неудовлетворительность водного пути, соединяющего Астрахань с Каспийским морем, усугубляется отсутствием какого-либо убежища для судов, принужденных стоять в расстоянии 180 вер. от порта, и неестественной перегрузкой судов в совершенно открытом море. Все это причиняет неисчислимые потери торговле и лишает Астрахань того значения, какое она могла бы приобрести, находясь на рубеже Европы и Азии.

Более употребительно в общежитии деление Волги на плесы. Плес - это пониженное глубокое место в речном русле, разделяющее повышенные и мелкие места, в более широком смысле плесом называется обширное водное пространство, обладающее приблизительно одинаковыми свойствами для судоходства. В этом последнем смысле Волгу делят на три главных плеса: от Твери до Рыбинска, от Рыбинска до Нижнего и от Нижнего до Астрахани. Деление это основано на большей или меньшей посадке пароходов, в зависимости от глубины реки.

В административном отношении Волга находится в ведении министерства путей сообщения. В более значительных торговых пунктах имеется особая речная полиция. На ее обязанности лежит следить за порядком движения судоходства и безопасностью плаванья. Ею же устанавливаются предохранительные знаки в опасных местах, принимаются меры для тушения пожаров и проч.

Постоянное обмеление Волги и частые обвалы берегов - эти сильнейшие враги судоходства по Волге, давно уже выдвигают вопрос о необходимости принятия соответствующих мер, но до сих пор человеческий гений в этом отношении сделал для Волги не много. Не смотря, однако, на эти препятствия, количество плавающих по Волге судов и, соответственно этому, - перевозимых грузов все увеличивается и достигает громадных размеров. Другим злейшим и стихийным и, следовательно, непреодолимым врагом Волжского судоходства является замерзание реки чуть ли не на шесть месяцев в году. Правда, огромный район, орошаемый Волгой, обусловливается значительной разницей в климатических условиях той или другой части реки, в зависимости от которых находится сравнительно поздняя замерзаемость и более раннее освобождение от льда, но все же сквозное судоходство по Волг ограничивается временем с половины апреля и до середины или никак не далее конца октября.

Огромные пространства России, составляющие бассейн Волги, от самых верховьев и вплоть до Каспийского моря, составляют в настоящее время коренную Русь и заселены по преимуществу великороссами, которые, по религии, языку, обычаям и всему складу жизни, можно сказать, дают тон всей России.

Преобладание это является результатом многовековой борьбы и колонизаторских стремлений славян, связь которых с инородческими племенами верхней и средней Волги восходит еще к древним временам, задолго до начала Русского Государства, что касается низовьев Волги, то они издавна служили путем из Азии в Европу. Многие из народностей, проходивших этим путем не оставили никаких следов, другие (Хазары, Булгары) поселились здесь очень давно. Верховья Волги были заселены финскими племенами Весью и Мерей. Летопись называет Юрия Долгорукого первым создателем городов Поволжской Руси. В 1076 г. верхнее Поволжье становится волостью пятого сына Ярослава - Всеволода Переяславского и называется Ростовскою землею. Это, вместе с возникновением здесь города Ярославля, по мнению некоторых исследователей, указывает на полное перерождение Мерянской земли - на торжество в ней славянского элемента. Нашествие татар и борьба с ними надолго задержала поступательное движение славян. С покорением Казани и присоединением Астрахани, колонизационное движение русского народа значительно подвинулось вперед и продолжалось уже безостановочно. В настоящее время инородческое население Волги составляет, в общем, вряд ли более 3-4%, причем верховья ее заселены исключительно русскими. К инородцам Волги в самых незначительных количествах относятся следующие народности; черемисы, мордва, чуваши, татары, калмыки, армяне, персы и немцы-колонисты, постепенно утрачивающие свои племенные, религиозные и этнографические особенности.

Такова в кратких чертах "фактическая" Волга, пропущенная лишь сквозь призму цифровых данных и научных исследований, сфотографированная, так сказать вчерне, без надлежащих тонов и красок. Наше описание Волги недостаточно полно и не дает еще полного представления о красавице и царице русских рек: мы еще ничего не сказали, или упомянули лишь вскользь, о красоте ее, об ее исторической роли, по которой Волга оказалась не только свидетельницей, но и активной участницей собирания Руси, созидания молодого государства, окрепшего и выросшего в "северного колоса", равного которому нет в мире. Красота Волги не укладывается в определенные рамки, ее нельзя очертить несколькими штрихами, нельзя окрасить одной, двумя, тремя красками, так как каждая пядь, каждая пройденная верста составляет такое разнообразие тонов и красок, какого нет в сокровищнице ни одного даже самого гениального художника. А таких верст ведь 3450! Красавица Волга - не та красавица, на которую можно взглянуть и узреть сразу во всей ее красе. По мере того, как вы будете двигаться по ее течению, вашему очарованному взору представится видение не одной красавицы, а целый сонм их, одинаково чудных и обаятельных своей красотой, ласкающей нежностью бурной и страстной порывистостью, своим спокойствием и величавостью, гордостью и мягкостью. Волга нежно журчит и манит к себе, то бешено рвется и вздувает свои воды, то становится покорной и плавно катит свои воды широкой грудью, то извивается змейкой, проходя по узким извилинам и излучинам, то снова, по капризу природы, злится и шумит, обращаясь в страшную стихию, властную, суровую, не терпящую возражений и сносящую все на своем пути. И все это красиво, красиво без меры, до бесконечности. А по берегам ее сменяются один за другим чудные виды: то природы, то просто человеческого житья-бытья с его прозаическими избами, грустными погостами, историческими памятниками, белеющими церквями, шумными городами, оживленными пристанями и проч. Целый рой самых разнообразных воспоминаний овладевает вами и невольно приходят на память эпизоды из вашей собственной жизни и из жизни дорогой вам родины. Особое меланхолическое настроение охватывает вас всего, и вы подолгу не можете оторвать своего очарованного взора от нескончаемого калейдоскопа все новых видов, новых воспоминаний. Будничная жизнь с ее жалкими интересами, мелкими расчетами уходит куда-то далеко, далеко, а на вас находит успокоение, покой.

Но всмотритесь поближе, загляните в многочисленные города и веси, густо раскинувшиеся по обоим берегам Волги, и вы узнаете настоящую Россию, вспомните о ее прошлом, еще больше сблизитесь и полюбите ее.

"Волга, говорит Евгений Марков, - это сама Россия, сам народ ее, ее история, ее природа. Та же несокрушимая, смиренная мощь без хвастливой покорности, без эффектных романических пейзажей, те же - неохватные ширь и простор, не ведающие искусственных граней, та же беспечная и даже беспорядочная раскиданность еще не осевшей полусырой силы: мели и перекаты рядом с глубокими пучинами, подмытые берега, залитые равнины около городов редкой красоты, тот же роковой, неудержимый бег в загадочные туманы дали, полный и смелой удали, и неистощимого долготерпения...

И тоже обилие кишит внутри ее вод и по ее берегам, и та же родная поэзия степей и лесов, щемящая душу своим невыразимым "жаль", прохватывающая всякую жилку человека беззаботным весельем и беззаветною удалью, веет над "широким раздольем" Волги как веет она над всею жизнью русского народа, и в его многовековой истории, и теперь на всем неоглядном просторе русской земли...

Заканчивая свой краткий очерк Волги, считаем уместным привести чрезвычайно меткую, не лишенную юмора и игривости, характеристику волжских городов, сделанную большим знатоком Волги - Василием Сидоровым по поводу того, что по странной игре истории, все волжские города с мужским названием расположились на правом берегу, с женскими - на левом.

"Белокаменная Кострома, говорит В. Сидоров, словно вынырнула из Волги, отряхнулась и живописно расселась, по общему правилу волжских городов, как дама, на своем левом берегу. Почти все мужчины - города лежат на правом. Так, прелестный старичок Ярославль, ветхий и курьезный Углич, молодой краснощекий купчик Рыбинск, маленький веселый Плес, стройный Юрьевец, бесшабашный богатый Нижний, стерляжий царь Васильсурск, старый барин, помещик знатного рода - Симбирск, ревностный раскольник Хвалынск, молодой среброголовый Вольск, сам волжский король - Саратов, арбузный Камышин, песчаный и пыльный Царицын - все они на правом берегу. Дамы расселись на левом, как старая, гордая и сановитая Кострома, так и узорчатая, с татарской кровью в жилах Казань и молодая формирующаяся, как немцы называют Backfisch, жаркая Самара, и сама рыбная торговка, загорелая от зноя, Астрахань, - все лежат на левом берегу. Ни один мужчина не решился нарушить прав дамы и только Ржев улегся на обоих берегах, за то дамы, верные себе, подтвердили поговорку, что нет правил без исключения и что для дам закон не писан. Три из них не усидели на своем берегу и предпочли общество мужчин: это скучная Тверь, живописная Кинешма и торговая Сызрань".

От Селижарова посада ближайшим городом на Волге является Ржев. Водный путь по Волге здесь неудобен, так как эта часть ее изобилует порогами, исключающими возможность пароходного сообщения. Судоходство, если и существует, то отличается случайным: характером и ограничивается небольшими плотами и шлюпками. Удобнее путь по шоссе, составляющий расстояние в 89 верст. Вообще же лучшее сообщение с Ржевом - по железной дороге, по Новоторжско-Вяземскому пути.

Такса извозчиков: конец 15-20 копеек; в час - 40 копеек. Гостиницы: Лучшие - Некрасова и Батырева. Но мера от 50 копеек до 2 руб. 50 копеек "Меблированные номера" Семенова, Дураковского, Цибиных, Петровой и Немировой. Номера от 30 до 75 копеек в сутки.

Город широко раскинулся по обоим берегам Волги и по красоте своего местоположения представляет редкую картину даже среди волжских городов. Волга здесь не широка и имеет между берегами не больше 50 саж., но замечательна тем, что в этом месте как бы сжата горами и оба ее берега возвышенны, при чем левый - обыкновенно низменный - здесь гораздо круче и возвышеннее правого, хотя тоже высокого, но более отлогого. Глубоко внизу красивой лентой вьется Волга, прихотливо извиваясь под различными углами. На левом берегу лежит так называемая Федоровская часть города - здесь прекрасный общественный сад, кокетливо красивая церковь Николы, красное здание думы и величавый белый собор, золотые купола которого и острый золотой шпиль уходят в небо. Весь красивый откос спускается к Волге дорожками, спусками и лесенками, то переплетающимися, то расходящимися. Противоположный берег менее крутой, пестрит домами, утопающими в зелени и спускающимися к полукруглому полуострову, вокруг которого пробегает Волга. Оба берега соединены великолепным американским мостом, поражающим своей легкостью и воздушностью. Посреди реки - громадный гранитный устой, в который упирается мост, составляющий, несомненно, красу и гордость Ржева. В промежутках, к берегу, из воды торчат ледорезы, о которые разбивается лед во время ледохода. Но таков Ржев издали, так сказать, с внешней стороны; ближе - картина изменяется, и он представляет собою довольно грязный провинциальный город с намощенными улицами и площадями, утопающими в грязи. Достопримечательностей в Ржеве мало, хотя он и принимал деятельное участие в продолжительной борьбе за первенство Москвы с Тверью и видел под своими стенами, в смутное время на Руси, поляков, которым в 1610 г. присягнул на верность. В 1612 г., однако, Ржев искупил свою вину, так как в числе первых поднял восстание против королевича Владислава, которому недавно присягнул. С этих пор Ржев не видел более врагов под своими стенами. В XVIII в. Ржев сделался одним из более значительных гнезд старообрядцев.

В торговом и промышленном отношении Ржев является первым уездным городом Тверской губ. Торговля обусловливается тем, что собственно от Ржева начинается волжское судоходство, промышленность же - развитием значительного количества фабрик. В этом отношении на первом месте необходимо поставить пеньковое производство - пряжи, веревки, половики, которых ежегодно выделывается на сумму до 1. мил. руб., при 1. тыс. рабочих. Писчебумажная фабрика тов. Ржевской мануфактуры производит всевозможные виды бумаги на сумму более мил. руб. В окрестностях города кожевенные заводы в большом количестве обрабатывают юфть, конину, выростки, шерсть, мездры, подошвы и пр. Торгово-промышленная слава Ржева не исчерпывается производством веревок, половиков и пр., и чуть ли не всей России известна "ржевская" яблонька и еще более "ржевская" пастила, приготавливаемая из яблок, клюквы, брусники, смородины, крыжовника и др. ягод. Производство это настолько упрочилось и получило широкое распространение, что, не смотря на обилие садов в Ржеве, для упомянутого производства не мало яблок и ягод сюда привозится из других мест. В Ржеве около 22 тыс. жителей.

В числе своих уроженцев Ржев с гордостью называет знаменитого архимандрита Троицко-Сергиевской лавры, прославившейся в смутное время, - св. Дионисия, в мире Давида Зобниковского. К уроженцам Ржевского уезда принадлежит, между прочим, адмирал Ф.В. Дубасов, известный по турецкой войне 1877-78 г. г.

Посещающим Ржев советуем поинтересоваться замечательными астрономическими часами, которые изображают картину неба. Часы сделаны известным самоучкой-механиком и богословом Терентием Волосковым, посвятившим на эту работу 11 лет жизни. Часы хранятся в городской думе. У Ржева через Волгу проходит железнодорожный мост и Ржев служит узловой станцией двух железных дорог: Новоторжско-Вяземской и Московско-Виндаво-Рыбинской. Вокзал находится на далекой окраине.

Уездным исправником состоит А.Н. Шорин, гор. головою - А.А. Чураков и начальником почт. тел. конторы - М.И. Иванов.

От Ржева до Зубцова, вниз по Волге, менее 20 верст.

***

Проследив шаг за шагом всю Волгу от истоков до Каспийского взморья, нам не раз, по отношению к той или другой заселенной местности, приходилось констатировать фактическое начало развития роста этих местностей с момента установления правильного пароходства на Волге. Комментировать это, неподлежащее сомнению обстоятельство лишний труд. Всякое улучшение способов торгового обмена в смысле удешевления доставки товара, скорости его передвижения и проч. составляет залог быстрого экономического развития и благосостояния городов и местностей, между которыми происходит этот обмен. Таков элементарный экономический закон, давно сделавшийся азбучной истиной - аксиомой... Но нас, в данном случае, интересует не эта сторона вопроса, так как, предлагая ниже туристу очерк "пароходства на Волге", мы имеем в виду, не экономическую сторону вопроса, а хотим сказать несколько слов об удобствах путешествия по Волге, избрав именно эту точку отправления деятельности многочисленных пароходств - исходной.

С развитием в последнее время общей сети железных дорог и водных путей и в особенности с удешевлением проезда, путешествия, по своей доступности, стали обычным явлением. Число туристов на Волге увеличивается с каждым годом, но все же еще многие, и даже жители столиц и крупнейших городов, далеко еще не имеют верного представления ни о прелестях речного путешествия, ни о доступности его даже для скромного обывательского бюджета.

Прежде всего, путешествие по Волге, помимо своей дешевизны, обставлено замечательно комфортабельно и со всевозможными удобствами. Об утомительности и однообразии железнодорожного переезда здесь не может быть и речи.

Даже морские путешествия с их качками и морскими болезнями не идут в сравнение с речным, где прелесть путешествия и спокойствие ничем решительно не нарушается, давая туристу возможность в полной мере наслаждаться всем, что дает путешествие по Волге. А дает оно очень много. Взобравшись на пароходный балкон, турист сразу окунается в необъятный океан чистого воздуха, свободный от всяких миазмов и микробов-этих неодолимых врагов человечества и неизбежных спутников его в городском обиходе. Среди свежего и здорового дыханья могучей реки, не сходя с покойного плавучего балкона, меняет он ежеминутно свои впечатления, любуясь бесконечно новыми перспективами, чудными видами, историческими местностями, красивыми городами, сельскими видами, кипучим оживлением, и всем тем, о чем мы уже говорили, при описании отдельных местностей. Какое - то мягкое, убаюкивающее и умиротворяющее спокойствие овладевает вами среди этого здорового ничегонеделания, является веселая беспечность, прекрасное самочувствие и вера в свои силы. Прибавьте к этому прекрасный сон и аппетит и многолюдное общество, столь же радужно настроенное, как и вы, и вы получите некоторое представление о том, что такое путешествие по реке. Пароходные общества принимают все меры к тому, чтобы ваше приятное dolce far niente ничем не нарушалось - к вашим услугам все, что может потребоваться при самом изысканном и требовательном вкусе. Пароходные каюты, отдельные или семейные, обставлены со всевозможными удобствами, предусмотренными до мелочей, прекрасный изысканный стол, изящные салоны с пианино, книги, журналы, газеты, ванны, вежливая и расторопная прислуга, внимательная администрация и проч.

"Волга, говорит Евгений Марков, производит целительное действие на душу и на тело человека еще сильнее, чем всякая другая река. Ее могущество, ее ширь, ее бесконечная длина овладевают мало-помалу всем существом человека и уносят его, покорного смирившегося на упругих хребтах ее весело хлещущих волн, все вперед, все дальше, не давая духу человека трусливо прятаться в свою тесную себялюбивую скорлупу, раздвигая перед ним вместо досадливых мелочей его будничного быта, широкие, смелые горизонты, заставляя его сливаться мыслью с могучею объективной жизнью всего, что живет кругом, с жизнью целого народа, целой природы"...

Недаром знаменитый московский профессор Захарьин, этот великий знаток и целитель всяких человеческих недугов, настойчиво рекомендовал своим многочисленным пациентам "проехаться по Волге", находя, что это лучший способ "восстановить здоровье и укрепить нервы".

Приводя столь компетентное мнение знаменитого врача-практика, мы можем прибавить, что лучшее время для путешествия - весна и первая половина лета, когда, вместе с пробудившейся природой, пробуждается великая речная царица - Волга. Хорошо тогда здесь - это время общего подъема, общего пробуждения, общих надежд.

***

Первый пароход, который появился на Волге в 1818 году, был выстроен в Петербурге по заказу богатого астраханца Евреинова. Это был малосильный и довольно неуклюжий пароход, деятельность которого продолжалась очень не долго, благодаря изобретению русским механиком-самоучкой Кулибиным особой системы коноводок, посредством которых приводились в движение различные суда. Конкуренция этих коноводок сделала предприятие Евреинова невыгодным и "пароходство" перестало существовать. В 1834 г., однако, в Нижнем Новгороде помещик Сомов выстроил пароход "Выксу", а в 1842 г. на Волге появился довольно хорошо отделанный пароход "Сокол", сооруженный полковником Соколовским. В следующем 1843 г. возникло уже солидное "Пароходное общество по Волге", возникновение которого и должно считаться началом правильного развития пароходства на Волге. В настоящее время на Волге функционирует целый ряд крупных предприятий этого рода; деятельность главнейших из них мы отметим подробнее.

Общество "Самолет" возникло спустя два года по открытии Николаевской железной дороги. В.А. Глазенап и М.Г. Бехагель фон - Адлерскрон, в 1853 г., составили небольшое товарищество под фирмою "Самолет" для организации пароходного пассажирского сообщения по Волге между Нижним Новгородом и Тверью.

С устройством пароходного сообщения на этом пространстве, открывался первый непрерывный паровой путь, связывавший низовье Волги, а с ним восток и юго-восток России, с Петербургом и заграничными портами, путь, по которому искони двигалась главная струя отечественной торговли. Начиная свою деятельность в маловодном верхнем бассейне Волги, неблагоприятствующим движению больших транспортных судов, товарищество приобрело 3 небольших парохода специально для перевозки пассажиров и, таким образом, в силу обстоятельств, на его долю выпали риск и честь быть первым пионером в деле устройства правильного срочного пассажирского сообщения по р. Волге. В 1856 г. Государь Император всемилостивейше соизволил повелеть пароходам товарищества носить почтовый флаг, на кожухах иметь отличия, присвоенные почтовым пароходам, а команде присвоить особую форму. Успех предприятия, превзошедший ожидания учредителей, побудил их распространить свою деятельность на нижнюю Волгу, до Казани и Перми. В 1862 г. вступили в действие приобретенные от генерала Мальцева 3 больших товаропассажирских парохода и 9 пассажирских пароходов, построенных в Бельгии на заводе Дж. Кокериль, и усилен подвижной состав на средней и верхней Волге. Таким образом, к этому году товарищество имело 37 пароходов, содержавших ежедневное сообщение по всей Волге и по рекам Каме и Оке.

В последующее время товарищество, ныне общество "Самолет", добавив к району своей деятельности реки Шексну, Мологу, Унжу и верховье Волги, от Твери к Торжку, а затем по малоуспешности действий отказавшись от эксплуатации всех побочных линий, сосредоточило всю свою деятельность на реке Волге, от Твери до Астрахани. В 1885 г. построенные в предшествующие 30 лет пароходы значительно устарели как по типу, так и по степени предоставляемых пассажирам удобств. Поэтому общество предприняло обширную меру постепенного обновления своего флота, начав с южного плеса. Увеличив свои денежные средства сначала выпуском облигаций, а затем в 1894 г. увеличив свой складочный капитал, общество построило 7 больших пароходов новейшего типа, вмещающих каждый до 10.000 пуд. груза и 1.000 пассажиров, при быстроте хода, достигающей 23 верст и более в час. В настоящее время общество обладает 31 пассажирским пароходом, которые совершают постоянные рейсы по всей длине Волги, разбиваясь на три плеса. Между Тверью и Рыбинском (верхний плес) ходят: "Щедрин-Салтыков" (новый пароход американского типа, сооружен в 1902 г.), "Серов", "Даргомыжский", "Глинка", "Юнона", "Сильфида", "Дриада" и "Наяда". От Рыбинска до Нижнего - (средний плес) американского типа: "кн. Василий Костромской", "кн. Андрей Боголюбский", "кн. Юрий Суздальский", "кн. Михаил Тверской", "кн. Скопин Шуйский", "кн. Федор Ярославский" и однодечные (однопалубные) "Поспешный", "Проворный" и "Быстрый". Между Нижним и Астраханью (нижний плес) - "Гоголь", "Геннадий Ратьков-Рожнов", "Островский", "Гончаров", "Достоевский", "Александр Грибоедов", "Гр. Лев Толстой", "Владимир Ратьков-Рожнов", "Тургенев", "Некрасов", "Пушкин", "Лермонтов", "В. Кн. Мария Павловна" и "Жуковский" - все американского типа. Все пароходы общества, роскошно отделанные, освещенные электричеством, имеют библиотеки, пианино, ванны и вообще представляют последнее слово комфорта и пароходной техники.

В 1901 г. общ. "Самолет" перевезло около миллиона пассажиров и 7 мил. пуд. разного груза, выручив валовую цифру свыше 2 мил. руб. Чистая прибыль общества достигла 478 тыс. руб. Директорами правления состоят: Н.И. Жеванов, Н.Я. Шихманов и Я.В. Ратьков-Рожнов. Управляющим делами на Волге - А.П. Власьев.

***

Начало существования пароходного общества "Кавказ и Меркурий" на р. Волге и на Каспийском море относится к 1849 г. когда было учреждено общ. пароходства по рекам Волге, Оке и Каме и их притокам под фирмою "Меркурий". К началу 1858 г. общ. это успело снискать обширную и солидную репутацию. Вследствие этого, когда на Каспийском море было основано пароходное общ. "Кавказ", то, по предложению Наместника Кавказского, это новое общество соединилось с волжским общ. "Меркурий". Устав соединенного общ. "Кавказ и Меркурий" был Высочайше утвержден 21 мая 1858 года этого устава новое общество было принято под Высочайше Его Императорского Величества покровительство.

Таким образом общ. "Кавказ и Меркурий" существует и действует по Волге и на Каспийском море уже в течение 44 лет. Деятельность его на Волге носит исключительно коммерческий характер, подобно всем другим волжским предприятиям; деятельность же его на Каспийском море, кроме целей чисто коммерческих, служит и целям правительственным. Так, общество с самого основания своего содержит почтовые сообщения по всем линиям Каспийского моря.

Для привлечения грузов на свои суда общество открыло агентства в Москве, С. Петербурге, Варшаве и Лодзи, как главных торговых центрах, откуда и куда направляются грузы, а затем когда были проведены Закавказская и Закаспийская (нынешняя Средне-Азиатская) железные дороги и получили развитие прямые сообщения при участии железных дорог и пароходов, между отдаленными пунктами, общество с тою же целью основало агентства во всех главных среднеазиатских промышленных и торговых пунктах, каковы: Бухара, Самарканд, Коканд, Ташкент, Чарджуй, Асхабад, Хива, а также на Кавказе: в Тифлисе, Шемахе, Шуше и Нухе и, наконец, с 1902 г. в Персии: в Тегеране и Мешхеде для привлечения на свои суда персидских сушеных фруктов, рису, хлопка и шерсти, а также грузов, направляющихся из фабричных центров в Персию. На Волге общ. "Кавказ и Меркурий" первое ввело пароходы американского типа: в 1871 году, появился первый на Волге пароход этого типа "Император Александр II". Равным образом общ. "Кавказ и Меркурий" первое ввело на своих пароходах отопление нефтяными остатками. Ныне общ. "Кавказ и Меркурий" содержит ежедневное отправление между Нижним Новгородом и Астраханью 15 двухпалубными пароходами американской системы.

Пароходы эти следующие: скорые (почтовые) - "Император Александр II", "Фельдмаршал Суворов", "Цессаревич Николай", "Цессаревна Мария", "Вел. Кн. Ольга Николаевна", "Константин Кауфман" и пассажирские - "Вел. Кн. Ксения", "Императрица Екатерина II", "Вел. Кн, Владимир", "Владимир Мономах", "Святослав", "Александр Невский", "Дмитрий Донской", "Петр Великий" и "Олег Вещий".

Кроме того, общество владеет на Волге многими буксирными пароходами и баржами, 34 дебаркадерами и 3 плавучими доками. Каспийский флот общества состоит из 9 больших пароходов, 8 винтовых паровых шхун и проч. В Спасском Затоне у общества свой завод, снабженный достаточными средствами не только для ремонта, но и постройки новых судов. В Астрахани и Баку ремонтируются суда Каспийского флота. Речные пароходы общ. отличаются особою быстроходностью и комфортом. Пассажирам предлагаются без всякой приплаты отдельные каюты. Буфет и кухня отличаются доброкачественностью и дешевизной.

Председателем правления состоит А.Ф. Эльфсберг, директорами - М.Н. Бенуа, Я.И. Утин, М.И. Лазарев, В.И. Маркелов. Делами общества на Волге управляет П.А. Колударов.

***

Высочайше утвержденным 7 сентября 1843 г. положением Комитета министров разрешено учредить компанию на паях, под наименованием "Пароходное Общество по Волге". До 1843 г., богато одаренный природою, обширный бассейн Волги знал единственный способ передвижения своих неиссякаемых земельных богатств посредством гребных и парусных судов и судов, завозимых конной силой. Понятно, такой способ транспортирования не мог содействовать быстрому передвижению товаров, и вследствие этого большая часть кладей, в особенности с дальних пристаней, достигала до места назначения лишь во вторую навигацию, подвергаясь, во время зимовок в пути, всем случайностям открытой стоянки во льду и риску от весеннего, весьма бурного волжского разлива.

Независимо от многих опасностей, и самая доставка обходилась очень дорого. Так от Астрахани до Нижнего Новгорода платили 35 копеек с пуда. В таких условиях находилось транспортное дело Волжско-Камского бассейна до 1843 г., когда было призвано к жизни первое пароходное предприятие "Пароходное Общество по Волге".

В настоящее время, когда все воды нашего отечества, а воды Волги в особенности, перерезаются во всех направлениях тысячами паровых судов пассажирских и товарных, когда силачи буксиры тащат за собою целые караваны несметных богатств, трудно себе представить, какие препятствия пришлось преодолеть инициаторам волжского пароходства.

Ныне торная дорога открыта для всех, а первые пионеры должны были с бою брать каждый шаг, от промера всего протяжения Волги до борьбы с невежеством местного населения включительно. Фактически деятельность общества началась в 1846 г. одним буксирным пароходом "Волга", который в ближайшую навигацию успел совершить три рейса, не смотря на много неблагоприятных условий и новизну дела. Пароход принес значительную прибыль. Успех первой навигации побудил общество расширить предприятие и уже через два года в 1848 г. флот его обогатился еще двумя сильными буксирами - "Геркулесом" и "Самсоном" и 12 баржами. В 1849 г. в компанию вступили пароходы "Кама" и "Ока". Отсюда начинается непрерывный рост и развитие общества. В 1859 г. общество открыло пассажирское движение.

В настоящее время флот общества состоит из 4 буксирных пароходов - "Волга", "Самсон", "Геркулес", "Жуковский Затон" и 18 пассажирских - "Имп. Николай II", "Имп. Александра", "Император", "Императрица", "Самодержец", "Государь", "Царь", "Царица", "Князь", "Княгиня", "Царевич", "Царевна", "Боярин", "Боярыня", "Дворянин", "Дворянка", "Крестьянин"' и "Крестьянка", 11 барж и 34 плавучих пристаней.

Во главе общества ныне стоят: председатель правления А.Р. фон Дезен, директора К.В. Коттон, П.Н. Летуновский, А.А. Плаксин, управляющий делами правления - В.И. Литманович и уполномоченный по делам общ. - И.Д. Дувакин.

***

Четвертое крупное пароходное предприятие на Волге принадлежит петербургской кампании "Надежда", скупившей в 1900 г. предприятие насл. А.А. Зевеке и в 1901 г. предприятие Зарубина. Пароходство это содержит постоянное и срочное сообщение между Рыбинском и Казанью и между Нижним и Астраханью, обладая значительным флотом в 35 больших пароходов - "В. Кн. Алексей", "В. Кн. Кирилл", "Петр Чайковский", "Христофор Колумб", "Ориноко", "Ниагара", "Миссури", "Зевеке", "Бриллиант", "Жемчужина", "Алмаз", "Рубин", "Онтарио", "Россия", "Изумруд", "Яхонт", "С. Витте", "Север", "Дмитрий", "Зарубин", "К. Тюрин", "Бр. Дерюгины", "Вера", "Надежда", "Петр I", "Флорида", "Аризона", "Магдалена", "Рыбинск", "Кострома", "Митя", "Надежда", "Араг", "Алабама" и "Аляска".

Председателем правления пароходства "Надежда" состоит Г.А. Вейхардт, уполномоченным по делам Волжского пароходства - А.А. Зевеке, и уполномоченным по делам Каспийского пароходства - К.Р. Гауден.

Кроме этих обществ существует еще целый ряд более или менее крупных пароходных предприятий, как: "Купеческое Пассажирское Пароходство", "Бр. Каменских", "И. Любимова", "М.К. Кашиной" и мн. других. Такое обилие пароходных обществ создало между ними сильнейшую конкуренцию, вызвав значительное понижение цен и, с другой стороны, создав для пассажиров весьма благоприятные условия плаванья.

Примечания:

1) Пассажирам, желающим воспользоваться правом остановок на промежуточных пристанях выдаются в пунктах отправления особые билеты до всех пристаней прямого сообщения действительные в течение одного месяца. Для удобства пассажиров введены обратные билеты I, II и III кл. со скидкою 15% действительные в течение двух месяцев.

2) Преподаватели, преподавательницы, воспитатели и воспитательницы средних и низших учебных заведений, по представление удостоверений их начальства, пользуются скидкою с таксы II и III 10%. На обратные же билеты пользуются скидкой во II кл. и III кл. 25%.

3) Студенты, воспитанники и воспитанницы всех учебных заведений пользуются скидкою с таксы II и III кл. 50% со стоимости билета в один конец.

4) Офицеры, едущие по частным надобностям с удостоверением начальства, пользуются льготою, указанною в циркуляре Главного Штаба от 28 июня 1888 г. за № 136.

5) Дети моложе 5 лет перевозятся бесплатно; от 5 до 10 лет за половинную плату.

Пассажиры принимаются со всех пристаней, а также в пути с лодок, если не будут тому препятствовать обстоятельства.

Извлечение из правил О-ва "Самолет"

1) Продажа билетов производится во всех конторах и на пароходах Общества, а также и на станциях железной дороги, в С.-Петербурге в вокзале Николаевской железной дороге, г. Рыбинске и Нижнем Новгороде. Саратова Царицына Черного Яра

2) Воспитанники и воспитанницы всех учебных заведений, едущие во II и III классе, пользуются скидкой с таксы в 25% едущим в I кл. скидки не делается. Для получения упомянутой льготы воспитанники должны иметь удостоверения от своего начальства. По удостоверениям, срок которым истек - льготы не делается, а также не предоставляется льготы по удостоверениям других учреждений, кроме своего начальства, (например - полиции) хотя бы воспитанники были в форме.

3) Офицерам, состоящим на действительной службе, едущим по собственной надобности и помещающимся во II кл. делается скидка с таксы в 25%.

4) Пассажиры, в случае надобности, могут пользоваться бесплатно медикаментами из пароходной аптеки.

5) Пассажиры принимаются на пароходы с лодок и высаживаются в лодки, по усмотрению капитана парохода. Пассажиры, желающие высадиться в лодку, должны предупредить об этом капитана заблаговременно.

6) Все пароходы Общества "Самолет" освещаются электричеством.

Извлечение из правил О-ва "Кавказ и Меркурий"

1) Дети до 5 лет, при взрослых, перевозятся бесплатно, за детей от 5 до 10 лет платится половина.

2) Воспитанники и воспитанницы учебных заведений, предъявившие свидетельства от своего начальства удостоверяющие их личность, и едущие во II и III кл., платят за полбилета; едущим же в I кл., скидки не делается. Офицерам, состоящим на действительной службе, едущим по собственной надобности, во II кл. делается скидка в 25% с пасс. таксы.

3) На речных пароходах для пассажиров I и II кл. имеется табельд'от, а также отдельные обеды, завтраки и ужины по прейскуранту. Отдельные обеды подаются от 12-ти до 5-ти ч., завтраки от 11 до 1 ч. дня, ужины от 9 до 11 ч. веч., табельд'от в I кл. около 5. ч., а во II кл. около 3-х час. дня. Горячие кушанья отпускаются от 8 ч. у. до полуночи, чай и холодные закуски - во всякое время.

4) Буфетчики обязаны подавать писанные счета, для сличения с прейскурантом, который отпечатан на обороте счета.

5) Пассажиры, в случае надобности, могут пользоваться бесплатно медикаментами из пароходной аптеки.

6) Для удобства пассажиров установлено прямое сообщение с верхневолжскими пристанями, при посредстве пароходов М.К. Кашиной.

7) На всех пароходах устроено паровое отопление и имеются ванны, а также имеются общие, семейные и отдельные каюты I и II кл. Пассажиры III кл. на речных пароходах пользуются отдельными спальными местами.

8) Постельное белье отпускается буфетчиками за плату по 25 копеек за две простыни и наволочку.

9) Пассажирам III кл., желающим обедать или ужинать в числе не менее 5 лиц и заявившим о том за 2 ч. или ранее, буфетчики обязаны подавать обед от 12 до 1 ч. дня или ужин от 7 до 8 ч. веч., состоящие из горячего блюда в достаточном количестве, с мясом (в постные дни с рыбой) и черным хлебом - за 20 копеек с человека.

10) Пассажиры принимаются на пароходы и высаживаются не только на пристанях, но и в других пунктах с лодок, по усмотрению командира парохода.

11) На всех пароходах О-ва устроены паротушители и имеются другие противопожарные средства.

12) На всех почтовых пароходах О-ва производится прием почтовой корреспонденции и телеграмм.

13) Багаж, сданный пассажирами на железнодорожном вокзале в Нижнем Новгороде, перевозится на пристань за счет Общества.

14) На скорых пароходах: Обеды (с персоны): в 5. час. Табельд'от из 5 блюд и чашки кофе - 1 руб. 10 коп., (Тот же обед подан отдельно) от 12 до 5 ч. - 1 руб. 50 коп., Обед из 4-хъ блюд - 1 руб.; из 3 блюд - 85 коп. Завтраки (с персоны) от 11 до 1 ч. дня: завтрак из 2 блюд и чашки кофе - 60 коп. Ужины (с персоны) от 9 до 11 веч.: ужины из 2 блюд и чашки кофе - 60 коп.

На пассажирских пароходах: Обеды (с персоны) в 5. час., табельд'отъ из 4 блюд и чашки кофе - 90 коп.; (Тот же обед подан отдельно) от 12 до 5 час. - 1 руб. 10 коп. Обед из 4 блюд без чая или кофе - 1 руб. Тоже из 3 блюд без чая или кофе - 85 коп. Завтраки (с персоны) от 11 до 1 ч. дня., завтрак из 2 блюд и чашки кофе - 60 к. Ужины (с персоны) от 9 до 11 ч. веч., ужин из 2 блюд и чашки кофе - 60 к.

Извлечение из правил О-ва "По Волге 1843 г."

Продажа билетов производится на Волге во всех агентствах и на пароходах О-ва, а также, на городских железнодорожных станциях Петербурга и Москвы и на станции железной дороги в Нижнем Новгороде. Каюты I и II классов помещаются на верхней палубе. Для пассажиров I-го кл. имеются бесплатно ванны с холодною и горячею водою. За детей от 5 до 10 лет платится половина против таксы.

Офицерам, едущим по собственной надобности, делается скидка с таксы II кл. в размере 25%.

Воспитанникам и воспитанницам учебных заведений, представившим свидетельства своего начальства, удостоверяющие их личность, при проезде во II и III кл. делается скидка с таксы в размере 25%.

На пароходах пассажиры могут иметь за умеренную плату хороший стол и напитки. Обед от 2 до 6 ч. дня по карте, за 1 руб. в 4 блюда, за 85 коп. в 3 блюда и за 60 коп. в 2 блюда. Пассажирам III кл. делается уступка в 20% с прейскурантных цен на кушанья.

Такса за проезд пассажиров и провоз багажа на пароходах одинаков с таксою других обществ. Отдельные отдаются по числу мест без повышения платы. Во время стоянки пароходов при пристанях в Нижнем Новгороде и Астрахани пассажиры, взявшие билеты, могут помещаться в соответствующих классах бесплатно.

Первая всероссийская перепись населения и мемориальная доска на Ржевском вокзале.

В журнале Огонёк в выпуске от 1 янв. 1970 г. на 6 странице опубликован репортаж корреспондента К. Барыкина. В предисловии к нему сказано, что в преддверии Всесоюзной переписи населения наш корреспондент ведет репортаж из вагона № 2 поезда, следовавшего к Москве. В репортаже корреспондент рассказывает своим читателям о том, как В.И. Ленин оказался в Ржеве в момент прохождения переписи в августе 1920 года и о том, кто во время репортажа в январе 1970 года находился в вагоне №2, и о заполненных ими анкетах. Этот материал будет интересен и сейчас нынешним читателям - ржевитянам. Мы можем вспомнить такой уже далёкий от нас 1970 - й год и тогдашних жителей нашего города, о которых написал в своём репортаже К. Барыкин. Мы можем заглянуть в то время и посмотреть, как жили наши родители, как они работали, как со временем менялась их жизнь в нашей стране.

Ржев. Здание вокзала Ржев-2. Мемориальная доска на здании вокзала.

В 41-м томе Собрания сочинений В.И. Ленина, в датах жизни и деятельности Владимира Ильича о 28-30 августа 1920 года сказано лаконично: отдыхает, охотится; по дороге, в поезде, проходит всероссийскую перепись населения. Позже установили: перепись В.И. Ленин проходил в вагоне №2 поезда, следовавшего к Москве…

Вагон №2.

К. Барыкин.

«…Редакционное задание: встретить в Ржеве второй вагон, познакомиться с его пассажирами и коротко рассказать о них. А пока мы с начальником станции Ржев-2 Александром Васильевичем Гордыбаевым идём по припорошенному снегом перрону.

- Второй вагон московского поезда в ту пору останавливался примерно вот в этом месте. - И Гордыбаев очерчивает как раз ту часть платформы, что напротив мемориальной доски, укреплённой на фронтоне вокзального здания и высвеченной прожекторами.

«Здесь 28 августа 1920 г. проездом в поезде прошел первую перепись населения страны Владимир Ильич Ленин». Высеченные на гранитной доске слова эти переносят нас в год первой советской переписи населения, проводившейся по инициативе Владимира Ильича Ленина. Успех переписи, как отмечалось, имеет огромное значение для строительства Советской республики. «Хороший хозяин, - писал тогда же ВЦИК в своём обращении к населению, - это, прежде всего, тот, кто знает всё своё имущество, знает свои поля и леса, свои фабрики и заводы, знает, сколько и где он имеет… Переписи дадут именно такое знание…»

…Итак, ждём поезда. Он должен скоро прийти в Ржев, но стоять здесь будет всего 10 минут. Что за это время узнаешь? Поэтому ещё в редакции приготовили небольшие анкетки для своеобразной микропереписи в сегодняшнем втором вагоне. Профессия или должность? Любимое занятие? Образование? Куда едет? Перемены в жизни после предыдущей переписи?

Инженер, руководитель лаборатории Марина Павловна Назарова возвращается домой. На вопрос о любимом занятии отвечает: «Быть всегда в движении». А главный механик одного из заводов В.В. Кудряшов написал в анкете «Читать, читать и читать».

Рижанин Ростислав Карлович Лелис командирован в Горький, на автозавод, разместить заказ на изготовление оснастки оборудования. «Без этого велено не возвращаться», - улыбается мой собеседник.

Таисия Евдокимовна Якушина отдыхала в санатории «Балдоне». Очень любит рукоделие.  Произошли ли изменения со времени переписи 1959 года? «Конечно. Прибавила: - зарплата, получила новую трёхкомнатную квартиру, дочь замуж выдала…»

Начальник цеха Язен Альфонович Матулис на этот вопрос отвечает примерно так же: «Прибавилось семейство, значительно вырос заработок».

Прорабу тульского участка «Центроэнергоцемент» Е.С. Михальцову и в поезде некогда. Наскоро заполнил анкету, лишь одному вопросу уделил больше внимания: «Люблю природу, стремлюсь отдыхать в лесу или у реки».

…От Ржева до Москвы даже не быстрый пассажирский поезд идёт считанные часы. Вместе со мной коротали время в дороге инженер-технолог Рязанского станкостроительного завода - ехал навестить родных - и демобилизованный сержант: «Планов точных ещё нет. Думаю идти на завод». Молодой геолог спешил в Москву на свидание с невестой. Польский писатель Ярослав Ярошкевич возвращался из Риги с премьеры своей, переведенной на латышский язык пьесы…

Бригадир поезда Роман Вячеславович Шкультецкий, проводницы Нина Иванова и Клава Савельева активно помогают в нашей «микропереписи». Они знают, что послужило для неё поводом.

- Работа у нас очень интересная, - говорит Клава. - Всегда в пути, и всегда новые люди, и всегда что - нибудь новое узнаёшь. Вот видите, оказывается в двадцатом году в Ржеве был Владимир Ильич Ленин…

Среди пассажиров второго вагона - директор Ржевского моторного завода Борис Петрович Богачёв. Приятная встреча: мне приходилось бывать на этом интересном предприятии, где очень рационально спланирован управленческий труд…

- Продолжаете это дело? - спрашиваю Богачёва.

- А как же…

Я имел возможность убедиться в этом, когда был в заводоуправлении. Кому - то потребовалась небольшая, но специфическая справка. А получить её можно только у инженера, который в этот момент находился где - то на территории завода. Как быть? «Не беда, сейчас разыщем». Оператор нажал клавишу радиопоиска. В кармане у инженера зазуммерил крохотный пенал - радиоприёмник. И инженер тут же поспешил к телефону…

Умело, толково используют на заводе малую оргтехнику, обширный её набор, всё то, что помогает создать чёткую службу контроля исполнения, что бережёт время экономиста, инженера, делопроизводителя, технического секретаря, руководителя предприятия, что делает труд их более чётким, производительным.

…Но вернёмся в год 1920-й. Как В.И. Ленин оказался в Ржеве? «…Владимир Ильич в эти дни (конец августа 1920 года) ездил вместе с братом Дмитрием Ильичём на охоту в Бельские леса бывшей Смоленской губернии и в момент переписи находился на обратном пути в г. Москву», - свидетельствует Н.К. Крупская.

Поначалу предполагалось, что пассажиры этого поезда перепись пройдут на станции Зубцов - это близ Ржева. Потом выяснилось, что поезд здесь не остановится. В Ржеве к вагону №2 подошли счётчицы. Через несколько минут одна из них, ещё не веря своим глазам, читала: Ульянов Владимир Ильич, 50 лет. Находится в Ржеве проездом. Грамотен: читает и пишет. (Вопрос огоньковской анкеты о грамотности пришлось формулировать особо: грамотны ли ваши родители, ваши деды и бабушки? Образование тех, кто заполнял анкету: у 29 - высшее и среднее.)».

28 августа 1920 года во время проведения на вокзале первой после Октябрьской революции Всероссийской переписи населения станцию проезжал В. И. Ленин, направлявшийся вместе со своим братом Дмитрием на поезде из Москвы на охоту в Бельские леса. Во время остановки поезда Ленин и прошёл перепись. В институте марксизма-ленинизма до последнего времени хранился личный листок Ленина, статистическая карточка № 477, заполненная во втором вагоне поезда № 3. В честь этого события на здании вокзала и была открыта мемориальная доска.

«…Дмитрий Ильич Ульянов так вспоминает о поездке: «…в дороге туда мы набивали патроны для ружей. По дороге обратно был день…переписи населения, и счётчики пришли к нам в вагон».

…Не просто было выяснить все подробности тех минут, когда у перрона вокзала стоял в Ржеве вагон №2. Ветеран ржевских железнодорожников, один из создателей музея истории ржевского локомотивного депо, Иван Артемьевич Макшинский, просмотрел целый ворох архивных документов.

- Всё ищу, кто вёл поезд. В ржевских архивах ничего не нашёл. Поехал в Калинин, там копался в бумагах. Выписал адреса всех, кто в ту пору работал в депо, на станции. Вечерами ходил к ним домой, расспрашивал. Много писем написал. Не все же сейчас живут в Ржеве…

И вот совсем недавно в музее благодаря его стараниям появились три фотографии и подпись к ним: «Локомотивная бригада, которая вела поезд №3. Машинист А. Иванов, помощник машиниста М. Якубин, кочегар С. Лебедев…»

Поиск ведётся и в другом направлении: когда, в какой именно день Ленин проходил перепись? Казалось бы, это не вызывает сомнения. На памятной мемориальной доске дата названа: 28 августа. Но Н.К. Крупская и Д.И. Ульянов в своих воспоминаниях замечают, что Владимир Ильич проходил перепись, уже возвращаясь в Москву. А раз так, то, значит, 30 августа? Сейчас ржевские товарищи уточняют дату, пытаясь восстановить все детали события, о котором сообщает мемориальная доска на ржевском вокзале».

«…- С этой доской связана хорошая традиция жителей нашего города, - рассказывал мне первый секретарь горкома партии Анатолий Васильевич Скрипников. - Ежедневно у доски появляются свежие цветы. Иногда - букет, иногда - один-два цветка. Их приносят рабочие ржевских предприятий, учащиеся школ. Но, пожалуй, самое большое внимание уделяют памятному месту работники вокзала, гости Ржева. Приезжала к нам делегация из Венгрии - появился у доски букет. Побывали Финны - снова букет…

…Московский поезд ночью отходит от ярко освещённой платформы вокзала. Но и в свете его фонарей не растворяется луч прожектора, выхвативший на стене мемориальную доску, которая напоминает о том, что почти пятьдесят лет назад тут, в Ржеве, проходил первую всероссийскую перепись населения Владимир Ильич Ленин».

А создатель музея истории ржевского локомотивного депо, Иван Артемьевич Макшинский со своими товарищами сумел восстановить все детали события, о котором сообщает мемориальная доска на ржевском вокзале. В книге ««Ржевские железнодорожники». Из истории Ржевского железнодорожного узла ордена Ленина Октябрьской железной дороги» есть рассказ «Листок переписи №477». Ржевские краеведы тех лет провели кропотливую исследовательскую работу, и её результаты изложены в упомянутом мною рассказе.

«Листок переписи №477.

В июне 1920 года все губисполкомы и губстатбюро России получили телеграмму №379 за подписью председателя Совнаркома В.И. Ленина. В телеграмме шла речь о начале Всероссийской переписи населения, о том, что успех её будет иметь огромное значение для строительства Советской республики.

Это первая после Октябрьской революции перепись должна была определить численность и состав населения молодой Советской страны. В связи с предстоящей переписью в газетах было опубликовано обращение Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета к населению РСФСР. В нём говорилось: «Хороший хозяин - это прежде всего тот, кто знает своё имущество, знает свои поля и леса, свои фабрики и заводы, знает, сколько и где имеет. Переписи дадут именно такое знание. Они обеспечат нам строительство на основах «хорошо продуманного хозяйственного плана».

Перепись проходила в трудный год. Ещё не вся территория Советской республики была освобождена от интервентов и белогвардейцев. Тем не менее материалы переписи представляли большую ценность и послужили основой для разработки задач по восстановлению народного хозяйства и культурному строительству.

Один из эпизодов этой переписи связан с Ржевом и именем великого Ленина.

В 31 томе собрания Сочинений В.И. Ленина сказано кратко: «1920 год, 28 августа. Ленин заполняет личный листок Всероссийской переписи населения».

Позднее в разделе «Даты жизни и деятельности В.И. Ленина» указывалось, что Владимир Ильич прошел перепись на станции Зубцов. Другие источники, а также личный листок переписи называли местом переписи город Ржев.

Позже старший научный сотрудник Госархива Калининской области М.И. Феоктистова обнаружила новые документы, подтверждающие, что перепись В.И. Ленин прошел не в Зубцове, а в Ржеве. Вот что она писала в газете «Калининская правда» от 22 апреля 1970 года:

«Нам, калининским архивистам, давно хотелось уточнить место переписи В.И. Ленина в августе 1920 года, когда он ехал на охоту в бельские леса. В датах жизни и деятельности Ильича значится, что он проходил перепись на станции Зубцов предположительно 28 - 30 августа. А в личном листке переписи №477 указана станция Ржев.

После долгих поисков эти противоречия помогли разрешить телеграммы, обнаруженные в фонде Тверского губернского статистического бюро. В одном из них на заведующего Зубцовским уездным статбюро С. Миловидова возлагалась обязанность тщательно подготовиться к переписи поезда №3 на станции Зубцов. В другой заведующий Ржевским уездным статбюро А. Виноградов предупреждался, что перепись поезда в Зубцове может не состояться и нужно подготовиться к ней в Ржеве.

В ответной телеграмме С. Миловидов сообщал: «Переписи поезда номер третий Зубцове всё было подготовлено, поезд не был задержан, перепись не состоялась. Миловидов». Телеграмму он отправил 28 августа в 6 часов 20 минут. И ещё одна телеграмма. А. Виноградов подтвердил: «Перепись населения началась 28-го полным составом счётчиков. Поезд 3-й и 11-й Виндавской железной дороги описан. Виноградов».

Эти телеграммы помогли документально подтвердить до сих пор не доказанное. Но нас не покидало стремление разыскать более точный документ и подтвердить место заполнения переписного листка №477. И вот ржевские краеведы нашли «Доклад о работе заведующего Ржевского уездного статотделения за 1920 год». В нём указано: «Весь 1920 год прошёл в условиях срочной ударной работы в связи с Всероссийской переписью населения, сельского хозяйства, промышленных заведений и народного образования.

…28 августа были описаны пассажиры двух поездов на Виндавском вокзале.

В почтовом поезде №3 ехал из Москвы Председатель Совнаркома В.И. Ленин, поезд был в составе 7 вагонов, пассажиров в нём было очень мало».

Так было окончательно подтверждено, что В.И. Ленин прошел перепись 28 августа 1920 года на станции Ржев - 2 по пути из Москвы.

Что же написано в личном листке №477? Вот его первые графы:

«Перепись населения 1920 года.

Личный листок №477.

Губерния Тверь. Уезд г. Ржев.

Поезд №3, ваг. №2.

1.     Фамилия, имя и отчество. Ульянов Владимир Ильич.

2.     Пол (мужской, женский). Мужской.

3.     Возраст. Сколько минуло от роду лет. 50.

4.     а) К какой национальности себя относите. Русский.

б) Родной язык. Русский».

Далее в графах указывались другие сведения - место рождения, образование и т.д.

В день переписи, в субботу, 28 августа московская газета «Беднота» напечатала статью «Подсчитаем». В ней говорилось: «Сегодня начинается Всероссийская перепись. Всё население Советской республики будет подсчитано. По городам и деревням разойдутся 114 тысяч счётчиков».

260 счётчиков, как об этом свидетельствуют списки, находящиеся в областном архиве, пошли по домам и вокзалам в городе Ржеве.

В Ржевском краеведческом музее есть фотокопия листка №477. Как он дорог для нас, для истории! В день 96-й годовщины со дня рождения Владимира Ильича Ленина на станции Ржев - 2 торжественно была открыта мемориальная доска. Надпись на ней гласит: «Здесь 28 августа 1920 года проездом в поезде прошел первую перепись населения страны Владимир Ильич Ленин»».

Источники:

1.     журнал Огонёк, выпуск от 1 янв. 1970 г.

2.

3.     Набор открыток "Ржев". Издательство "Планета". Москва 1973г.

4.   Книга «Ржевские железнодорожники». Из истории Ржевского железнодорожного узла ордена Ленина Октябрьской железной дороги. Рассказ «Листок переписи №477».

Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Московский рабочий» Калининское отделение. Калинин. 1974 г.

Перечитывая Сергея Максимова.

Во время экспедиций и путешествий С. В. Максимов вел фольклорные записи - песен, сказок, легенд, обрядов, пословиц, поговорок, многие из которых передавал фольклористам. Но самые интересные выражения, фольклорные золотые россыпи, употребляемые в разговорной речи в неизменяемой форме, смысл которых всем понятен, а произношение - нет, С. В. Максимов собирал несколько десятилетий. С 1883 г. на страницах ежедневной газеты «Новости» начинают появляться его заметки, посвященные толкованию отдельных слов и выражений, под рубрикой «Не спуста слово молвится». В 1890 г. эти очерки были объединены в отдельную книгу под названием «Крылатые слова», которая вызвала большой читательский успех, что потребовало ее переработки и переиздания в 1899 г. С. В. Максимов расширил понятие «крылатые слова», которыми называл пословицы, поговорки, присловья, устойчивые словосочетания, идущие не только от литературных источников, возникших в быту, объяснения которых следует искать в народных обычаях и верованиях, в терминологии различных профессий и занятий, в старинном судопроизводстве, в памятных исторических событиях. «От живого слова, на просторе выбора всевозможных эпитетов, - писал он, - немудрено дойти и до крылатого, свободно, как птица, летающего окрыленным по белому свету». В них он разъяснял слова и обороты обиходной речи, первоначальный смысл которых утратился или известен только специалистам. «Крылатые слова» С. В. Максимова, как отметила суворинская газета «Новое время», - это «не научное исследование, не справочная книга, не толковый словарь… Это своеобразное художественное произведение», а толкования крылатых слов для автора «являются не только темою, сколько предлогом заговорить с читателем и увлечь его невидимкою в перекрестный шум народного говора». Стихия народной речи (в «крылатых словах») воспроизводилась С. В. Максимовым на фоне живых картин народного быта, с этнографическими приметами исторического времени, местного колорита, называя родной язык богатым, сильным, свежим, кратким и ясным.

М. Е. Салтыков-Щедрин писал: «Г-н Максимов принадлежит к числу лучших наших этнографов-беллетристов, и изданное им ныне новое собрание очерков и рассказов служит несомненным тому доказательством. Драгоценнейшее свойство г. Максимова заключается в его близком знакомстве с народом, его материальною, духовною обстановкою. В этом смысле рассказы его должны быть настольной книгой для всех исследователей русской народности наравне с трудами Даля, Мельникова, Якушкина и других». Правдивые рассказы из народного быта читались с большим интересом.

В одном из суворинских календарей помещен был объяснительный список тех изречений и слов, взятых из иностранных языков, который часто употребляются в различных газетных и журнальных статьях. Эти чужие замечательные мысли, в немногих словах высказанные, по большей части латинскими классиками, конечно, потребовали не только перевода, но и указаний на первоначальные источники как корень и причину их происхождения. Для незнакомых с иностранными языками, для громадного большинства газетных читателей, вовсе не знающих латинского языка, тот календарь, по истечении года, не был забыт и брошен, как вчерашняя театральная афиша, а сделался настольною справочною книгою.

И Максимов задался подобною же задачею, но сделал опыт в противоположном направлении, остановившись для объяснений не над учеными и книжными апофегмами, а над теми мимолетными разговорными, так сказать летучими и крылатыми, словами и ходячими выражениями, которые исключительно принадлежат отечественной речи, имеют корень в русском разнообразном мире и даже получили значение народных пословиц и поговорок. С наибольшим вниманием необходимо было (само собою разумеется) остановиться на толковании тех из них, которые в переносном смысле, с утратою первоначального, оказались либо темною бессмыслицею, либо даже совершенной чепухой. Иные из этих изречений, принятых по на слуху и на веру, но непонятных, не только бессознательно и безотчетно срываются с языка в обиходной разговорной речи, но также ежедневно проникают в журнальную и газетную печать, уже как бы по навыку узаконенными и, по-видимому, для всех и каждого обязательными к разумению. Конечно, по самому смыслу основной задачи, не привелось рыться в классических сочинениях, а необходимо было обращаться прямо к живому источнику текущей народной жизни, к народным преданиям, верованиям и сказаниям – и всего чаще к отечественной старине, когда родилась и сама пословица, и придумались всякие поговорки, то есть во времена первобытной простоты речи. Объяснения одних выражений и слов следовало искать в юридическом быте Древней Руси, в приемах розыскного процесса с отвратительным полосованием человеческих спин (слова «подлинный», «подноготный» «московские правды» и т. п.). Толкование других выражений и пословиц можно было найти в мирно-налаженной и спокойно-текущей струе сельской жизни, свободной в ее бытовых проявлениях: земледельческих, промышленных, ремесленных и т. д. (таковы выражения: «баклуши бить», «попасть впросак», «лясы точить», «нужда заставит калачи есть», «ни кола - ни двора», «канитель тянуть»). Смысл третьих подсказывается и восстановляется доселе сохранившимися (и лишь отчасти исчезнувшими, но памятными) народными обычаями и верованиями (слова: «чересчур», «чур меня»; выражения: «семь пятниц на неделе», «горох при дороге», «на улице праздник» и проч.). Многие из бытовых пословиц оправдываются бывалыми событиями, успевшими облечься в форму притчей и в некоторых случаях анекдотов («собаку съел», «на воре шапка горит», «вора выдала речь», «огонь и попа жжет», «семипудовый пшик», «хоть тресни» и др.). Этим последним способом с полною откровенностью народ поспешил объяснить и оправдать свои недостатки и характерные свойства: «задний ум», «русский дух», «русские сваи», что вообще значит -  делать и поступать по-русски, «привечать», «угостить» и т. д. Среди всех подобных выражений (вообще сравнительно небольшого количества) в замечательно редких случаях доводится искать толкований в языках соседящих с нами инородцев (в роде: «кавардак», «алала», «ни бельмеса»), а поиски за словами, вкравшимися в русский язык из европейских языков, составляют уже особенный самостоятельный труд. Теперь же представляю кстати лишь несколько образчиков («галиматья», «камень в воду» и проч.). Углубляясь в дремучий и роскошный лес родного языка, богатого, сильного и свежего, краткого и ясного, на этот раз, конечно, довелось пробраться лишь по опушке. Здесь легче было осмотреться, пересчитать все, что было наглазным, произвести исследования и дать описание всему многочисленному разнообразию родов, видов и пород до валежника включительно. При объяснении темных слов и непонятных выражений пришлось остановиться на тех из них, которые подсказаны были личною памятью, либо подхвачены на лету при случайных беседах, либо указаны запросами лиц, обративших внимание на эту работу. В значительной доле сослужил делу драгоценный памятник отечественного языка: «Толковый словарь живого великорусского языка В. И. Даля», и, конечно, не раз случалось прислушиваться к тем объяснениям, которые даны были раньше, с целью их поверки и оценки. Те и другие необходимо было принять, по старой памяти и школьной привычке, как классный урок по предмету русского языка: стараться разгадать эти своеобразные темы как загадки, по мере сил и разумения, и явить скрытую тайну в полном освещении с надлежащею обстановкою и обязательными подробностями. Если, по Св. Писанию: «когождо дело явлено будет -  день бо явит», то по народной пословице: «загадка - разгадка, а в ней семь верст правды».

В книге "Крылатые слова" писатель и исследователь русского языка Максимов Сергей Васильевич (1831-1901) поясняет значение и рассказывает историю появления в русском языке наиболее популярных крылатых фраз и выражений. Не обошёл писатель своим вниманием и наш город Ржев. В 1890 г. его очерки были объединены в отдельную книгу под названием «Крылатые слова», в которой есть объяснение выражения «в просак попасть». Выражение попасть впросак - чисто русское, его нет даже в близкородственных украинском и белорусском языках. И это не случайно: слово просак, законсервированное в ставшем уже наречием предложном словосочетании, - народное. Оно, по словарю В. И. Даля, и в прошлом веке имело ограниченное распространение - новгородские и тверские говоры.

В просак попасть.

«Попасть впросак немудрено каждому, и всякому удается это не одну тысячу раз в жизни, и притом так, что иногда всю жизнь те случаи вспоминаются. Между прочим, попал впросак тот иностранец, который в нынешнем столетии приезжал изучать Россию и, увидев в деревнях наших столбы для качелей, скороспело принял их за виселицы и простодушно умозаключил о жестоких, варварских нравах страны, о суровых и диких ее законах, худших, чем в классической Спарте. Что бы сказал и написал он, если бы побывал в городе Ржеве? Побывши в сотне городов наших, я сам чуть-чуть не попался впросак, и на этот раз разом в два: и в отвлеченный, иносказательный, и в самый настоящий. Расскажу по порядку, как было. Шатаясь по святой Руси, захотелось мне побывать еще там, где не был, и на этот раз - на Верхней Волге. С особенной охотой и с большой радостию добрался я до почтенного города Ржева, почтенного, главным образом, по своей древности и по разнообразной промышленной и торговой живучести. Город этот, старинная «Ржева Володимирова», вдобавок к тому, стоя на двух красивых берегах Волги, разделяется на две части, которые до сих пор сохраняют также древнерусские названия: Князь-Дмитриевской и Князь-Федоровской, -  трижды княжеский город. Когда все старинные города лесной новгородской Руси захудали и живут уже полузабытыми преданиями, Ржев все еще продолжает заявляться и сказываться живым и деятельным. Не так давно перестал он хвалиться баканом и кармином - своего домашнего изготовления красками (химические краски их вытеснили), но не перестает еще напоминать о себе яблочной и ягодной пастилой (хотя и у нее нашлась, однако, соперница в Москве и Коломне) и под большим секретом -  погребальными колодами, то есть гробами, выдолбленными из цельного отрубка древесного с особенным изголовьем (в отличие от колоды вяземской), за которые истые староверы платят большие деньги. Не увядает слава Ржева и гремит, главнейшим образом, и в приморских портах ржевского прядева судовая снасть, парусная бечевка и корабельные канаты: тросты, вантросты, кабельты, ванты и ходовые канаты для тяги судов лошадьми. Эта слава Ржева не скоро померкнет. Не в очень далеких соседях разлеглась пеньковая Смоленщина, которая давно проторила сюда дорогу и по рекам, и по сухопутью, и с сырцовой пенькой, и с трепаной, а пожалуй, и с отчесанной.

Обмотанными той или другой густо кругом всего стана от низа живота почти по самую шею, то и дело попадаются на улицах молодцы-прядильщики (встречных в ином виде и в другой форме можно считать даже за редкость). Промысел городской, таким образом, прямо на глазах и при первой встрече. Полюбовались мы одним, другим молодцом, обмотанным по чреслам, пока он проходил на свободе: сейчас он прицепится, и мы его в лицо не увидим. В конце длинного, широкого и вообще просторного двора установлено маховое колесо, которое вертит слепая лошадь. С колеса, по обычаю, сведена на поставленную поодаль деревянную стойку с доской струна, которая захватывает и вертит желобчатые, торопливые в поворотах шкивы. По шкивной бородке ходит колесная снасть и вертит железный крюк, вбитый в самую шкиву. Если подойдет к этому крюку прядильщик, то и прицепится, то есть припустит с груди прядку пенькового прядева и перехватит руками и станет отпускать и пятиться. Пред глазами его начинает закручиваться веревка. Крутится она скоро и сильно, сверкая в глазах, и, чтобы не обожгла белого тела и кожи, на руках надеты у всех рабочих кожаные рукавицы, или голицы. Прихватит ими мастер свежую бечевку и все пятится, как рак, и зорко пред собою поглядывает, чтобы не оборвалось в его рукавицах прядево на бечевке. Он уже не обращает внимания на то, что невыбитая кострика либо завертывается вместе с пенькой в самую веревку, либо сыплется, как песок, на землю. Пропятился мастер на один конец, сколько указано, скинул бечевку на попутные, торчком стоящие рогульки с семью и больше зубцами и опять начинает снова. Время от времени, когда при невнимании или при худой пеньке разорвется его пуповина и разъединится он и со слепой лошадью, и с колесом, - он тпрукнет и наладится. Впрочем, иные колеса (и, конечно, на бедных и малых прядильнях) вертит удосужившаяся баба, а по большей части -небольшие ребята.

Так нехитро налажен основной механизм прядильной фабрики первобытного вида. К тому же, по старинному закону, и это маленькое заведение кочует: оно переносное. У хозяина невелик свой двор и притом короток, а на вольном воздухе свободней работать, если время не дождливое и не осеннее. Вот он и выстроил свой завод прямо на общественном месте, вдоль по улице - вдоль по широкой. Кто хочет тут проехать -  объезжай около; там оставлено узенькое место: лошадь пройдет и телегу провезет. Остальную и большую половину улицы всю занял заводчик: выдвинул колесо. Отступая от него аршина на два, он вбил доску со шкивами и дальше вдоль, один за другим, по прямой линии, стойки или многозубцы на кольях. Колья эти вбил он прямо в размокшую и мягкую землю просохшей городской водосточной канавы, как вздумалось. И по кольям-стойкам знать, что они порядочно покочевали: били их по головам до того, что измочалили. Вертит колесо в шестнадцать спиц, длиною в два с четвертью аршина, баба в ситцах, а на другом конце валяются обгрызанные поленья, «сани», с прикрепленною бечевкою от колеса и припрыгивают, словно бумажка на нитке, которой любят играть молодые котята. По мере того как колесо крутит веревку, эти полешки или «сани» - тяжелые, грубого устройства полозья, - пошевеливаясь, пятятся ближе к машине».

«Во Ржеве вообще нет никакого уважения к улицам, или по крайней мере об них господствует своеобразное понятие: они далеко не все служат для проезда. Действительно, во Ржеве по такой улице не проедешь, потому что там и сям выстроены столбы с перекладиной, до которой самый высокий мужик не достанет рукой. В полное подобие виселиц на всех перекладинах ввинчены рогульками крепкие железные крючья. Это - большие заводы, у больших хозяев, у которых со дворов выходят на простор преширокие ворота. У одного такого заводчика оказалось 20 колес: по двенадцать человек на каждом - это прядильщики. Затем 28 человек колесников да 56 вьюшников. Эти последние на каждую вьюху наматывают девять пудов пеньки, то есть 27 концов по 4 нитки, и работают по три перемены. Я зашел в одну из таких диковинных непроезжих улиц и прямо у широких ворот на задах большого дома едва не был

сбит с ног и не подмят под сапоги с крепкими гвоздями. Выступила задом из ворот и пятилась до самой средины улицы целая ватага рабочих, человек в двадцать, а тотчас следом за нею другая такая же. Все спины широкие, гладкие, крепкие, серые, белые, синие: такие можно загадать только в воображении на богатырей. Ржевские богатыри, выдвинувшись из ворот, покрутились на середине улицы перед виселицей. Здесь весело и громко они переговаривались, пересмеивались и насмехались и опять, с гулом и быстро, потянулись вперед, куда потребовали их вороты с колесами, установленные в конце двора под навесом».

«Эти веселые молодцы считаются первыми бойцами на кулачных боях, которые извести во Ржеве никак невозможно. Тут все налицо, что надо: ребятки, что вертят колеса, - застрельщики, рабочие одного большого хозяина -враги и супротивники соседнего заводчика. Да и самый город с незапамятной старины разбит Волгой на две особые половины, под особыми, как сказано выше, прозваниями: правая сторона за князя Дмитрия Ивановича (Князь-Дмитриевская), левая - за Федора Борисовича (Князь-Федоровская), а место, в котором выходить может стенка на стенку, - где хочешь, если уже удалось отбить от начальства почти все улицы. Если же начальство несогласно, то Волга делает в окрестностях города такие причудливые, как бы по заказу, изгибы и колена, что за любым так ухоронишься, что никто не заметит и не помешает побиться на кулачки. Я заглянул на тот двор, куда ушла шумливая и веселая ватага бойцов, и увидел на нем целое плетенье из веревок, словно основу на ткацком стану. Кажется, в этом веревочном лабиринте и не разберешься, хотя и видишь, что к каждой привязано по живому человеку, а концы других повисли на крючках виселиц. Сколько людей, столько новых нитей, да столько же и старых, чет в чет понавешено с боков и над головами. Действительно, разобраться здесь трудно, но запутаться даже на одной веревочке - избави Бог всякого лиходея, потому, что это-то и есть настоящий бедовый «просак», то есть вся эта прядильня или веревочный стан - все пространство от прядильного колеса до саней, где спускается вервь, снуется, сучится и крутится бечевка. Все, что видит наш глаз на дворе, - и протянутое на воздухе, закрепленное на крючьях, и выпрядаемое с грудей и животов, - вся прядильная канатная снасть и веревочный стан носит старинное и столь прославленное имя «просак». Здесь, если угодит один волос попасть в «сучево» или «просучево» на любой веревке, то заберет и все кудри русые, и бороду бобровую так, что кое-что потеряешь, а на побитом месте только рубец останется на память. Кто попадет полой кафтана или рубахи, у того весь нижний стан одежды отрывает прочь, пока не остановят глупую лошадь и услужливое колесо. Ходи - не зевай! Смеясь, поталкивай плечом соседа ради веселья и шутки, да с большой оглядкой, а то скрутит беда - не выдерешься, просидишь в просаках - не поздоровится».

В Энциклопедическом словаре Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона есть статья "Канатное производство», написанная Г. Броневским. В ней производство верёвок и канатов изложено следующим образом.

«Канатное производство - известно с самых древних времен и у всех народов; составляет один из важных видов промышленности как кустарной, так и фабричной. Фабричное производство встречается обыкновенно в приморских городах, каковы, напр., Марсель, Тулон, Венеция, Петербург, Одесса и т. п., кустарное же распространено в земледельческих местностях и, представляя большое значение для народного хозяйства, занимает крестьянские семьи в свободное от полевых работ время. У нас в России этот промысел распространен во многих губерниях, особенно Тверской, Владимирской, Орловской и др., хотя и не так широко, как можно было бы желать ввиду огромного вывоза за границу идущей на производство К. пеньки. Весь вывоз К. изделий из России составляет 270343 пд. на 1677594 р., тогда как Германия в 1890 г. вывезла этого товара, приготовленного из нашей пеньки, 271370 пд. на 2720000 р., т. е. товара более высокого качества. Кроме внутреннего рынка, потребителями К. товара являются: Англия, Бразилия, Нидерланды и Франция. - К. производство слагается из приготовления товаров, начиная от тонкого шнура или бечевы до кабельного каната включительно с различными уклонениями в сторону, как, напр., приготовление самих нитей, служащих для фабрикации этих товаров. В предлагаемой статье говорится: 1) о материалах для производства и об обработке их в сыром виде; 2) о приборах, употребляемых для осуществления той или другой операции производства; 3) о процессе самого производства преимущественно у нас в России; 4) о главнейших разновидностях самого товара.

1) Материалы для К. производства и обработка их, В настоящее время К. изделия приготовляются или из различных растительных волокон, или из железных и стальных проволок; последние не входят в предмет сообщаемых ниже данных (см. Кабели). Из различных растительных материалов самым лучшим считается наша русская или вообще  европейская пенька, представляющая лубяную ткань стебля обыкновенной конопли (Cannabis sativa). На международных рынках конкурентами ее являются также: ост-индская пенька, или сунн (Sunn), выделываемая из бобового растения Crotalana juncea в Ост-Индии и вывозимая оттуда преимущественно в Англию; новозеландская пенька, добываемая из длинных листьев льнообразной лилии Phormium tenax в Новой Зеландии (очень хороший материал, встречающийся в виде двух сортов, светло-волокнистого и темно-волокнистого); манила и джут, вывозимые в Европу необработанными в виде двух сортов - светло-желтого и коричнево-желтого, волокна которых так же длинны и крепки, как и пенька. Есть еще много других волокнистых веществ, вывозимых из Мексики, Вест-Индии и Южной Америки: таковы, напр., добываемые из растений Agave americana, Agave vivipara, Agave sisalana, Fourcroya gigantea, Bromelia Pinguin, Bromel i a Karatas и Pitta de Luataca. Однако все они в том или другом отношении уступают пеньке; напр. последние материалы, сходные с джутом, равно как и самый джут дают канаты, которые под водою портятся скорее пеньковых. Лен редко идет для выработки К. товаров, так как слишком дорог и употребляется разве только на самые тонкие изделия. Являясь главным материалом для производства не только у нас в России, но также и за границей, обыкновенная наша пенька в окончательно обработанном виде встречается в следующих сортах, отличающихся между собой по цвету: высший сорт имеет серебристо-серо-зеленоватый цвет; следующий за тем (тоже очень еще ценный) сорт обладает желтоватым оттенком; потом идут уже менее дорогие сорта более темных оттенков. Причина преобладающего употребления этого материала заключается в том, что рядом с дешевизной волокна его обладают большой длиною (до 1 ½ арш.) и крепостью. Но для прядения ниток, идущих на канаты, пенька покупается обыкновенно в необработанном виде, т. е. в том состоянии, в каком она получается сельскими хозяевами из конопли после мочки последней, сушки, мятья для отделения древесины и грубого трепания (см. Пенька). Так как в этом состоянии в ней содержится еще много мелких кусочков древесины, или так назыв. кострики, и, кроме того, самые волокна держатся склеенными пучками, то предварительно пускания в производство ее подвергают трепанью и ческе, по крайней мере тогда, когда производят товар высшего достоинства.

А) Трепание имеет целью освободить пеньку возможно больше от кострики. Несмотря на усилия техники, до сих пор не изобретено такой машины, которая работала бы быстро и так хорошо, как опытный рабочий на ручных трепалках или козлах, которые и употребляются предпочтительно с этою целью повсеместно. Эти козлы состоят из толстого деревянного бруска, служащего основанием, шириною в 15-18", толщиной в 8-9" и длиной в 3½-4", в котором с одного конца укреплена в вертикальном положении доска толщиною в 1-1½", шириной в 10-12" и вышиной в 3½"; на верхнем конце своем эта доска имеет полукруглую вырезку в 4-5" ширины и 3 ½ - 4" глубины для закладывания пеньки. Самое трепание производится посредством инструмента, называемого трепалом, - деревянный нож длиною в 2", шириною в 4-5" и толщиною посередине ½"; от середины к концам ширина уменьшается, так что края образуют затупленные лезвия. Трепальщик берет пучок необработанной пеньки, и если в нем окажутся перегнутые, ломаные и спутанные стебли, то все это выравнивает, затем, вложив пучок корневым концом в вырез доски так, чтобы свешивалось немного более половины его, и придерживая левою рукой, трепалом в правой руке ударяет по свесившемуся концу; левая рука при этом не должна оставаться в бездействии, так как необходимо постоянно поворачивать пучок и подводить под действия трепала еще не обработанные части, тщательно оберегая в то же время от новых ударов части уже протрепанные, во избежание порчи волокон. Действуя трепалом, должно удары его направлять не вертикально, а несколько вкось. Окончив с одним концом пучка, перекладывают его другим концом и обрабатывают таким же образом. Отложив готовый пучок в сторону, трепальщик принимается за новый, когда же и этот будет готов, он соединяет его в одно с первым, и этот двойной пучок снова обрабатывается окончательно. Хороший трепальщик может обработать начисто в день до двух пудов пеньки. От знания трепальщиком своего дела зависят выходящие окончательно относительные количества чистого волокна и кудели из одной и той же пеньки. Многие техники высказываются совсем против трепания, небезосновательно полагая, что при этой операции волокна теряют отчасти свою прочность. Мнения, однако, в этом отношении настолько различны, что трудно вывести из них положительное убеждение; так, напр., такие важные центры К. производства, как Тулон и Марсель, подвергают при производстве канатов тщательно промятую пеньку впрямо чесанию, между тем как всемирно известные фабрики в Бресте и Венеции всегда применяют трепание. Самое лучшее в данном случае - руководиться тем, насколько жестка сама пенька и на какой именно К. товар пойдет она: если, напр., от товара требуется только прочность, а гибкости не надо, то лучше не применять трепание; если же, наоборот, товар назначается бегать по шкивам, барабанам, воротам и т. д. или служить для обвязывания тюков, то трепание необходимо, с целью сделать волокна более гибкими.

Б) При ческе пеньки удаляются последние остатки кострики и, кроме того, склеенные пряди разделяются на более тонкие (элементарные) волокна. Эта операция производится на гребнях, имеющих вид бороны и прикрепляющихся к столу в горизонтальном положении зубьями кверху. Острия зубьев расположены на плоскости в шахматном порядке, большей частью бывают четырехгранными и располагаются так, чтобы при ческе навстречу волокнам подставляли не грани зубьев, а ребра. Большей частью применяют четыре различные гребня. Первый гребень имеет зубья в 12-13" длины и 6/12 - 7/12" толщины в основании и служит главным образом для удаления кострики, если пенька не подвергалась предварительно тщательному трепанию. Второй гребень, с зубьями 7-8" длины и ½" толщины в основании, острия которых находятся в расстоянии 1¼" друг от друга, назначается для разделения прядей волокон (на многих фабриках на этом гребне и кончают чесание). Третий гребень имеет зубья 4-5" длиною, 5/12" толщиной в основании и расстояние остриев друг от друга в 1"; прочесанная на нем пенька идет на выделку товара, требующего гибкости. Четвертый гребень с еще более мелкими зубьями, установленными друг от друга на еще меньшее расстояние, применяется лишь в исключительных случаях. Чесание также требует большого навыка, как и трепание. При протаскивании пеньки через гребень очень легко поранить руку об острия зубьев; вследствие этого середина пука бывает обыкновенно хуже прочесана, чем концы, так что приходится делать дочистку на особом инструменте, называемом скобелем; это - нож длиною 2", шириною 3-4", имеющий концы, загнутые в виде рогов месяца, которыми он крепко вбивается в вертикальный брус, притом - острием к последнему. Дочистка производится так: взяв пучок пеньки, рабочий продевает его между острием ножа и бруском, а затем, действуя двумя руками, обрабатывает середину пучка. После этого пенька еще несколько раз слегка пропускается через третий гребень. При чесании пеньки из нее получаются три сорта: 1) высший сорт из волокон, чисто обработанных, длиною 2-4"; 2) второй сорт из чисто выработанных волокон длиною 10-12"; 3) низший сорт, или кудель, состоящий из волокон длиною от 3-9". Все эти сорта и употребляются для приготовления основного К. товара - пеньковых нитей [Прежде употребления на прядение нитей во Франции прочесанную пеньку часто еще выравнивают и вытягивают посредством особых машин, состоящих из системы металлических валов, между которыми она прокатывается и получает, кроме того, известное натяжение, благодаря чему пучки ее получают большую однородность.]. Если прочесанная пенька не пускается непосредственно в производство, то хранение ее должно производиться в хорошо вентилируемом сарае, который не должен быть ни очень сух, ни очень влажен, ни освещен, так как некоторое небольшое количество влаги делает ее волокна более мягкими, а от солнечных лучей она выцветает.

2) Аппараты для производства канатов. При производстве К. товаров вообще имеет место такой порядок: из пеньки прядутся нити, затем последние свиваются в шнуры, потом из шнуров вьют веревки и, наконец, из веревок - канаты. Так как при всех этих операциях производится то или другое свивание, то главные аппараты на К. фабриках суть свивающие. Но рядом с ними необходимы еще различные вспомогательные приспособления. Кроме того, и те, и другие бывают то ручные, то большие заводские. А). Простейший из свивающих аппаратов - переносный; он состоит из махового колеса, поставленного вертикально и приводимого в движение рукою за приделанную к его оси рукоятку; это движение передается посредством круглого ремня или веревки на другое колесо, поставленное тоже вертикально, но имеющее гораздо меньший диаметр; в центре этого колеса вставлен прочно железный крючок, который и получает при движении маховика довольно быстрое вращение; очевидно, если прикрепить к этому вращающемуся крючку прядь пеньки и натягивать другой конец ее пальцами, она скрутится в нить; если же прикладывать к концу последней новую прядь и отступать задом, то скрутится и эта новая прядь и нить таким образом удлинится. Если бы к крючку привязали пучок готовых нитей, то, натягивая его руками и отступая постепенно задом, скрутили бы его в шнур. Поступая таким же образом с пучками шнуров или веревок, получили бы веревку или канат. Обыкновенно один рабочий вращает маховое колесо, а другой ведет скручивание. На том же принципе устроены и усовершенствованные свивающие аппараты, с той лишь разницей, что они более солидно сделаны и имеют несколько вращающихся крючков или веретен. Подобный аппарат (фиг. 1, 2, 3) состоит из вкопанного в землю столба d, имеющего в верхней своей части глубокий паз h, в который входит конец бруска d'; для большей прочности он охвачен двумя железными обручами е; брус d' может быть поднимаем и опускаем по желанию, что достигается посредством клинообразных подкладок, забиваемых под него внизу паза h; этим приспособлением удерживается в надлежащем натяжении бесконечный ремень, передающий движение от махового колеса веретенам (шпинделям).

Фиг. 1. Общее расположение веревочного (свивающего) станка

К верхней части бруска К прикреплены два дощатых полукруга, поставленных вертикально на расстоянии 4-5" друг от друга; между этими полукругами по окружности, в особых гнездах с подушками из твердого дерева вставлены и вращаются веретена (фиг. 3 представляет два рядом стоящие веретена сверху).

Фиг. 2. Закрепление стойки веревочного станка

Фиг. 3. Веретена, вращающиеся между двух досок на фиг. 1

Число их бывает от 7 до 11; бесконечный ремень, передающий им движение от махового колеса, в то же время удерживает их от выпадения из гнезд, но с последней целью сверху обоих деревянных полукругов накладываются еще ремни К., которые по концам прибиваются к дереву гвоздями. Маховое колесо делается деревянным, должно быть довольно массивно и в движение приводится одним рабочим при помощи рукоятки. За границей в настоящее время гораздо в большем употреблении аппараты, в которых передача движения веретенам сообщается посредством зубчатого колеса. Устройство подобного прибора совершенно ясно из фигуры 4 прил. табл.

Фиг. 4. Веревочный станок с зубчатым колесом. Фиг. 5. Веревочный свивающий станок фабричного устройства. Фиг. 6 и 9. Начальные части сложного канатного прибора, приводимого в движение парами. Продолжение его изображено на фиг. 7. Фиг. 7. Продолжение рис. 6 и 9. Подвижная часть сложного канатного станка. Фиг. 8. Часть сложного канатного фабричного станка, следующая за частями, изображенными на рис. 6, 9 и 17.

Из простейших вспомогательных приспособлений наиболее важны следующие: 1) Когда рабочий, прядя нитку и вообще производя свивания от крючка какого-нибудь веретена, постепенно, задом отступает от аппарата, то наконец свиваемый предмет от собственной тяжести начинает отвисать до полу, чем нарушается равномерность его натяжения, а с другой стороны, он пачкается. Чтобы избежать этого, через каждые 6 саж. подставляются подпорки, которые снабжены зубьями наподобие грабель; на эти грабли между зубьями свиваемые пряди и принимаются, не спутываясь между собой. Такие подпорки или втыкаются в землю, или прикрепляются к стене на шарнирах. 2) При свивании скручиваемый пучок нитей должен быть натянут с противоположного конца; кроме того, этот конец вследствие укорачивания от кручения должен быть подвижен в направлении к вращающемуся крючку. То и другое осуществляется перекидыванием этого конца пучка через блок и подвешиванием к нему соответствующей величины груза, называемого отвесом. Для той же цели затем часто употребляются салазки, на которые накладывается известный груз из камней. При укорачивании свиваемого товара они нижней своей частью скользят по полу и таким образом подвигаются к свивающему аппарату. 3) Наконец, чтобы наматывать свиваемые предметы по мере их изготовления, употребляются различные катушки или валы с крестовинами на концах, которые бывают то переносные, то постоянные.

Б) На более благоустроенных фабриках употребляются более сложные аппараты. Свисающий аппарат более сложной конструкции, вполне аналогичный с описанным выше (фиг. 1), изображен на фиг. 5 табл. В верхней части механизма находятся 4 веретена, сделанные из железа и приводимые в движение бесконечным ремнем, идущим от махового колеса; если нужно сообщить одному или двум веретенам вращение в обратную сторону, то для этого стоит только переместить ремень сверху под веретена, что легко сделать, так как последние, чтобы не могли выскакивать во время работы, прижимаются к подушкам железными бюгелями po, прикрепляемыми к доскам v посредством колец, сняв которые, легко откинуть бюгели назад и затем, по желанию, вынуть веретена. При аппарате имеется целый набор веретен с деревянными валиками различных диаметров для того, чтобы можно было изменять скорость их вращения. Кроме того, на этом аппарате есть еще приспособление для приведения его в движение одним и тем самым работником, который производит свивание. Приспособление это состоит в следующем: на вал махового колеса х насаживается шайба  и  с желобом, по которому ходит веревка  w; последняя, охватывая шайбу снизу, проходит через две другие вращающиеся желобчатые шайбы  v, находящиеся с обоих боков стойки q основного станка. Концы веревки  w затем параллельно направляются к противоположному концу помещения, где охватывают подобную же желобчатую шайбу, вращающуюся горизонтально, образуя таким образом бесконечную веревку, бегающую по всем означенным шайбам. Чтобы работник во время свивания мог сам тянуть за описанную бесконечную веревку для приведения в действие маховика, стоит только прицепить последнюю с помощью добавочной веревки  у  к его правому плечу; но, чтобы в то же время в случае надобности остановить работу он мог подходить к аппарату, не оцепляя бесконечной веревки, это прикрепление делается через посредство особого приспособления  х, состоящего из роговой колодки с 3"-м косым каналом  z, через который и пропущена бесконечная веревка; очевидно, при удалении от аппарата в направлении стрелки это приспособление своим трением тянет веревку  w  и тем самым приводит в движение маховик, при обратном же движении оно свободно скользит по  w,   и маховик остается в покое. Вспомогательный к описанному аппарат для натягивания свиваемых предметов и для докручивания их имеет такое же устройство; на веретена его эти предметы цепляются противоположными концами, и сам он ставится в противоположном конце помещения; отличается от предыдущего тем, что имеет колеса для передвижения по мастерской в направлении к главному свивающему аппарату по мере укорачивания скручиваемых изделий; кроме того, весь станок его не столь солиден. Таким образом, на более благоустроенных фабриках все производство группируется около двух сходных аппаратов, из которых один неподвижный, а другой подвижный.

В) На больших К. фабриках применяются машины, приводимые в движение паром, гораздо более сложного устройства, но зато и более целесообразные. Принцип их конструкции, однако, тот же самый. Фиг. 6, 7, 8 и 9 табл. изображают более употребительные свивающие и вспомогательный из таких заводских машин. Все они располагаются по длине здания друг за другом (в таком порядке: № 6, № 9, № 7 и № 8) и приводятся в действие через посредство одной общей бесконечной веревки. От паровой машины, находящейся в конце длинного помещения (от 150 до 200 саж.), приводится в движение вал  А  с желобчатым шкивом  B, по которому бегает бесконечная веревка  сc,  проходящая вдоль всего помещения, огибая другой шкив на противоположном конце здания и попутно приводя в движение шкивы всех применяемых механизмов. Прежде всего от него сообщается вращение шкиву неподвижного станка  G, имеющему приспособление вроде руля, посредством которого его можно, по желанию, или заставлять вертеться в связи с осью, или дать отдельное от оси вращение. С одной стороны станка  G  находится коробка  H  с рамой внутри, на которой на осях в несколько ярусов расположены бобины с нитками, предназначенными для свивания. В верхней части станка  G  находятся два штатива с 4 чугунными трубками, со входной стороны расширенными, через которые протягиваются пучки ниток; перед каждым из штативов находится по железной доске  p  с группами дырочек для прохода нитей, расположенными в виде концентрических кругов, притом так: в центре находится 1 дырочка, затем, постепенно удаляясь по окружности, 7, 14, 21, 28 дырочек и т. д.; таких групп 4, соответственно числу трубок; эти концентрические группы дырочек необходимы для того, чтобы нити поступали в трубочки совершенно ровно и параллельно. Так как при свивании морского К. товара применяется просмаливание нитей, то для размягчения смолы и лучшего прилегания нитей друг к другу чугунные трубки вставляются в бассейн, в котором постоянно протекает горячая вода. На станке  G, далее, имеются веретена  ее  для свивания, которые приводятся в движение лишь после того, как группы нитей по выходе из вышеозначенных трубочек будут протянуты до противоположного конца здания и после прикрепления там к веретенам вспомогательного подвижного станка будут прицеплены к указанным веретенам  ее; таких веретен имеется 3 группы, по 4 в каждой, так что можно свивать сразу 3 веревки; они приводятся в движение посредством зубчатых колес ММ и зависящих от этих шестерней; особое приспособление позволяет давать вращение в ту и другую сторону. Вытягивание нитей через трубки при образовании шнуров производится помощью подвижного станка  В (фиг. 7 табл.), двигающегося действием бесконечной веревки ее по рельсам на 4 колесах  rr, который в то же время, как вспомогательный аппарат, служит и для свивания. На этом станке находится большое колесо N с цевками на винтах, могущими перевинчиваться в имеющиеся на колесе концентрически расположенные гнезда, дальше или ближе к центру, если нужно получать большую или меньшую скорость вращения. От колеса  N, уже посредством зубчатых колес и шестерней, приводятся в движение: во-первых - весь станок В по рельсам, во-вторых - 12 веретен TT, которым помощью особого приспособления, кроме того, можно давать вращение в ту или другую сторону. Натяжение товара во время работы свивания и регулировка его производятся помощью другого подвижного станка (фиг. 8 табл.), который на талях  dd  прикреплен к только что описанному станку  В; от блока d идет цепь, проходящая через ролик и давящая вниз плечо рычага, который вращается около оси a, а другим своим концом упирается в площадку десятичных весов. Свободный конец веревки da, проходящий через блоки талей (на рисунке обозначен пунктиром), завертывается за деревянную стойку К. и удерживается одним из рабочих в руке. Если на чашку весов I положить определенный груз, то получится как бы веревочный тормоз, сопротивление которого условливается этим грузом; при работе наблюдают, чтобы коромысло весов всегда было горизонтально, и рабочий, держащий за свободный конец веревки dа, постепенно отпускает его, если замечает, что чашка весов с грузом поднимается вверх. Наконец, по рельсам ходит употребляемая при фабрикации толстых канатов повозочка  L  для помещения так назыв. конуса (см. ниже); чтобы при движении от действия этого конуса не было скачков, два рабочих при помощи 2 веревок удерживают повозочку и отпускают ее по мере надобности.

3) Процесс производства канатов. При больших К. произв. обыкновенно нити доставляются уже готовыми на фабрики, между тем как при кустарном производстве они выпрядаются предварительно помощью описанных выше ручных аппаратов. Мастер берет такое количество пеньки, которое хватило бы на всю длину нитки с небольшим излишком, помещая ее в передник. Скрутив начало нити и сделав из нее петлю, которую надевает на крючок веретена, затем пятясь, он начинает прядение, регулируя правой рукой толщину беспрерывно питаемого из передника пучка пеньки; в левой руке в это время он держит кусок плотного сукна или полотна, которым обхватывает довольно крепко вырабатываемую нить в пункте начала кручения. Легче и скорее прядется нитка средней толщины. Получение равномерной толщины требует большого навыка; работу свою в этом отношении прядильщик проверяет тем, что всегда берет для нитки данной длины и толщины одно и то же количество пеньки, напр. для 150-саженной нити (толстых кабельных канатов) 3 ½ фн. пеньки. Хотя существуют специальные прядильные фабрики с сложными прядильными машинами (см. Прядение), но у нас в России употребляются для К. изделий по большей части нити ручной работы.

Производство К. товаров из готовых ниток на фабриках требует длинного светлого сарая, напр. для приготовления корабельных канатов длина подобного сарая бывает от 150 до 200 саж. При производстве ручным способом нужно иметь достаточной величины ток, и работу можно производить на открытом воздухе, но только в хорошую погоду, так как пенька боится сырости. Так как весь канатный товар, идущий для потребностей флота или вообще для работы в воде, должен быть приготовлен из просмоленных нитей, то в таком случае к обычным операциям К. производства прибавляется еще просмаливание ниток. Таким образом, общий процесс собственно К. произв. (исключая приготовление нитей) слагается из след. работ: а) просмаливания нитей и наматывания их на бобины; б) превращения их после просмаливания или без оного в шнуры; в) свивания шнуров в веревки или веревок в канаты; г) окончательной отделки товара.

А) Просмаливание производится следующим образом: пучок из 12-18 нитей, намотанный на большую бобину, медленно протягивается через корытообразный сосуд, наполненный горячей или даже кипящею смолой; для того, чтобы нити не всплывали поверх смолы, в сосуде устроено колесо с желобом, нижняя половина которого находится под смолой, и пучок заставляют проходить под этим колесом; затем, дав стечь избытку смолы, каждую нитку отдельно пропускают через дыру в металлической доске для удаления лишнего количества смолы. Тогда их наматывают опять на бобины, чтобы пустить их в дальнейшую переработку, подобно простым нитям.

Б) Последующие операции свивания производятся совершенно аналогично как при ручном, так и машинном производстве, поэтому здесь опишем только, как эти операции осуществляются на более совершенных аппаратах больших фабрик (фиг. 6, 7, 8 и 9 табл.). Операция свивания известного числа нитей в шнур - называется шнурованием. Шнуры свиваются из числа нитей, делящегося на 2, на 3 или на 4, т. е. бывают из 2, 3, 4, 6, 8, 12, 16 и т. д. нитей. Для шнурования нитки одним концом прикрепляются все вместе к одному крючку веретена подвижного станка  B  (фиг. 7) и вытягиваются движением последнего на всю длину здания; другими же своими концами группами прикрепляются к соответствующему числу веретен неподвижного станка  G  (фиг. 6 табл.), находящегося на противоположном конце помещения; после этого веретена обоих станков приводятся во вращательное движение в одну сторону, обратную той, в какую совершалось прядение нитей. При этом целый пучок нитей подвергается двоякому действию: сначала каждая из этих групп схватывается в одну нить, а затем уже эти вновь образовавшиеся, более толстые нити свиваются в один шнур. Очень важно, чтобы нити в шнуре ложились рядом, по очереди, спирально и правильно, образуя строгую систему; этого бы никогда не удалось достичь без употребления так назыв. конуса, распяливающего нити у подвижного станка, ибо в противном случае часть нитей обовьется снаружи как попало, а другая часть ляжет внутри. Конус разделяет натянутые нити у подвижного станка на группы по числу работающих крючков неподвижного станка. Если шнур только из двух групп нитей, то разделение это производится посредством закладывания между ними небольшого куска дерева. При выработке шнуров из трех или четырех групп ниток употребляют конус, изображенный на фиг. 10.

Фиг. 10. Конус, применяемый для расправки нитей, дающих шнур.

Он делается из дерева и снабжен по наружной своей поверхности тремя или четырьмя дорожками о, на равном расстоянии друг от друга, в которые и ложатся группы ниток. Для удерживания его служит веревка, прикрепляемая или за кольцо, ввинченное в центре малого его основания (для малых конусов), или за пропущенную сквозь поперечину  d  (для больших). Конус устанавливается всегда так, что малым основанием он обращен к подвижному станку, а большим основанием к неподвижному станку. Действие его состоит в том, что, будучи в начале работы поставлен возможно ближе к подвижному станку, он делает возможным и свивание нитей или групп нитей в шнуре лишь на пространстве между ним и этим станком, причем действием самого свивания все время отодвигается по направлению к крючкам неподвижного станка; понятно, чем медленнее будет это движение, тем круче будет свит шнур; мастер удерживает его от слишком быстрого движения посредством ременной лямки, надетой через плечо и прикрепленной к вышеозначенным кольцу или поперечине. При выработке более толстого товара, как было сказано выше, для конуса употребляется особая повозочка L (фиг. 9 табл.). Если шнур слишком слабо свит, то он будет не очень прочен и скорее подвергается порче от сырости; слишком сильно скрученный теряет гибкость и делается более ломким; поэтому очень важно, чтобы мастер, регулирующий движение конуса, обладал большою опытностью относительно степени крутости свивания, какую требуется придать в каждом отдельном случае. Описанным способом получается шнур, очень чистый на вид и годящийся во всех случаях, где он сам представляет из себя уже законченный товар, не требующий особой прочности, напр. для связывания пакетов в магазинах. Если же, напротив, требуется товар хотя и не совсем чистый, но прочный, то этот способ не годится, потому что одновременно со свиванием ниток в шнур и самые нитки подвергаются кручению, между тем как именно от излишнего кручения происходит потеря в крепости. Прочный шнур получается только тогда, когда он сделан из некрученых ниток, что и осуществляют при назначении его для дальнейшей переработки в веревку и канат следующим образом: все нити с обоих концов прикрепляются к одному крючку как на подвижном станке, так и на неподвижном и свиваются в шнур или одновременным вращением в противоположные стороны веретен обоих станков, или вращением с одного какого-либо конца, причем противоположное веретено остается без вращения. Чаще применяется последний способ: нитки с бобин, расположенных в коробке H (фиг. 6), группами поступают через дырочки доски p в чугунные трубки b на неподвижном станке и затем каждая группа прямо от своей трубки закрепляется к одному из крючков подвижного станка (фиг. 7 табл.), который перед началом работы стоит совсем близко к предыдущему станку. Тогда подвижной станок, приводимый в движение бесконечной веревкой сс, медленно откатывается, вытягивая пучки нитей из трубок, а веретена этого станка в то же время своим вращением свивают совершенно ровный спиральный шнур с гладкой поверхностью.

В) Свивание шнуров в веревки и последних в канаты совершенно аналогично с описанным свиванием ниток в шнур; разница лишь в том, что здесь вместо 3-х, 4-х ниток свиваются 3, 4 шнура или 3-4 веревки, что влечет за собою изменения в величине конуса и в способе регулирования его движения (о чем было уже говорено выше). Но при простом свивании канатов середина их вследствие толщины и малой гибкости веревок оставалась бы пустою; эту пустоту непременно нужно наполнить, чем отчасти увеличивается крепость товара, а главное, он тогда не так скоро подвергается разрушающему действию влаги. Заполнение внутренней пустоты сердцевиной производится следующим образом: сердцевина, представляющая шнур или веревку толщиною около 2/3 диам. свиваемых предметов, находится намотанной на бобине в повозочке  L  вместе с конусом; который в этом случае по своей оси имеет отверстие и одним концом прикрепляется к крючку подвижного станка; разматываясь с бобины движением повозочки  L  и проходя сквозное отверстие в конусе, она ложится прямо между свиваемыми веревками. Так как сильное кручение уменьшает крепость выделываемых из шнуров веревок и канатов даже и в том случае, когда выделка этого товара производится без предварительного кручения ниток при шнуровании, то при выработке веревок и канатов степень свивания никогда не доводится сразу до полной крутости, а заканчивается на той, которая лишь предполагается, что она крайняя, хотя в действительности может быть достигнута еще большая. Последняя сообщается отдельною операцией - докручиванием товара: один конец веревки или каната надевается на вращающийся крючок подвижного станка, концы же составляющих их шнуров или веревок прикрепляются к веретенам неподвижного станка, которые оставляются не вращающимися; движение вращающемуся крючку дается такое, чтобы товар получал свивание в сторону, обратную тому направлению, по которому происходило кручение ниток при свивании их в шнур или шнуров во время свивания их в веревку. Так как при докручивании товар укорачивается, становясь толще и компактнее, то степень укорачивания его может служить мерой крутости, почему это укорачивание каждый раз доводится до отметки, до которой должен дойти подвижной станок при следовании к неподвижному, и определяется заранее или эмпирически, или посредством вычисления.

Г) Остается отделка товара, которая состоит в трении о поверхность его в натянутом состоянии каким-нибудь соответствующим предметом, для придания ему лоска. Эта операция называется шлихтованием, или полированием, товара. Шнур, как готовый товар, отделывается трением взад и вперед куском веревки из конского волоса до тех пор, пока поверхность окончательно не очистится от мелкой кострики; после этого проводят в одном направлении каким-нибудь более мягким предметом, напр. грубой холщовой тряпкой. Веревку при отделке (по окончании докручивания) сначала увлажняют мокрою тряпкою, затем протирают обрывком старого, жесткого (нетолстого) каната, потом волосяным обрывком и заканчивают полирование грубою холщовой тряпкой, проводя ею в одну сторону. Канат совсем не отделывается в готовом виде, описанным способом отделываются веревки, назначаемые для его витья [Наши кустари после вышеупомянутых операций отделки иногда прибегают еще к следующему сдабриванию товара: если шнур или веревка приготовлены из низкопробной пеньки, то протирают их во всю длину капустным или каким-нибудь другим листом, способным сообщать окрашивание в тот зеленоватый цвет, какой свойствен высокосортной пеньке, что, конечно, следует отнести к фальсификации]. Готовый; товар окончательно свертывается в клубки или круги. Свертывание в круги производится посредством особого вала с крестовинами на концах; одна крестовина по окончании наматывания удаляется, получившийся круг товара снимается, после чего последний в четырех местах перевязывают. Клубки свертываются ручным способом на деревяшках той или другой формы. В таком виде товар и поступает в продажу.

Вся сущность правильного ведения К. производства состоит в том, чтобы как можно удачнее определять всякий раз степень крутости свивания данного товара с наименьшей потерей первоначальной крепости материала. Пенька, как сказано было выше, имеет натуральную длину волокон не более ½ арш.; следовательно, для образования длинной нитки волокна должны быть много раз соединяемы в длину, что достигается посредством прядения, т. е. через соединение их в длину свиванием по спиральному направлению; при натягивании нитки они, захватывая друг друга на разной длине, так плотно прижимаются друг к другу, что образуют прочное механическое соединение, выдерживающее соответствующее напряжение, не разъединяясь. Шнур представляет подобное же собрание групп ниток, соединенных спиральным свиванием под известным углом, в результате чего получается система, обладающая еще большим сопротивлением разрыву. То же самое значение имеет свивание шнуров в веревку и веревок в канат. Опытами подтверждено, что естественная крепость волокон от свивания (даже слабого) в нитку уменьшается, а дальнейшие операции свивания в шнур, веревку и канат еще в большей и большей степени уменьшают ее. В самом деле, даже при самой совершенной фабрикации и самой выгодной крутизне свивания, которое выражается углом в 30°, крепость свитого волокна, как показали прямые измерения, приняв за единицу крепость его в несвитом (естественном) состоянии, выражается следующими величинами: при витье в шнур - 0,813; при витье в веревку - 0,718; при витье в канат - 0,616, т. е. в первом. случае оно теряет около 19% естественной крепости, во втором - около 29% и в третьем - около 39%. Из сказанного ясно, насколько важно иметь для производства длинноволокнистую пеньку, потому что тогда является возможность ограничиться менее крутым свиванием, достигая той же прочности. По той же причине не раз делались попытки производить К. изделия без предварительного прядения в нитки, без шнурования и свивания шнуров в веревки и канаты, а прямо делать их из волокна пеньки или, по крайней мере, ограничиться одним прядением пеньки в нити, а последние уже прямо перерабатывать в канат, минуя шнурование и свивание шнуров в веревки; все эти попытки окончились полной неудачей. Оказалось, что выработать действительно прочный канат можно, только соблюдая всю перечисленную последовательность операций, т. е. сначала нужно спрясть нитки, затем свить шнуры, из шнуров веревки, а из веревок канат. Главной задачей для получения хорошего товара является получение нитей надлежащей степени крутости, а именно: они должны быть выпрядены возможно слабее, т. е. чтобы не были перекручены, но нельзя также и не докрутить их, потому что в таком случае они также будут непрочны. Вот данные числа оборотов нитки на 1 фут длины ее при высоком сорте пеньки:

Что же касается крутости свивания веревок в канат, т. е. угла, под которым должны они лежать в образуемой спирали; это пока не поддается никакому теоретическому определению и в каждом отдельном случае зависит от опытности мастера, качества материала и предназначения каната;

4) Главнейшие разновидности К. товара. Товар делится на изготовляемый только из ниток (шнур, бечева и пр.) и изготовленный из шнура (веревки, канаты и пр.). Самые крупные шнуры делаются из пеньки, вытрепанной и прочесанной только на первом гребне, а менее толстые - из пеньки, прочесанной на трех, а иногда и на 4-х гребнях. Самые тонкие шнуры, которых идет более 16, в 135 фут. длины каждый, на 1 фунт и 4 зол., изготовляются из первосортного льна, прочесанного на гребнях, скручивая 2 и реже 3 нитки. Для вывоза за границу шнуры выделываются, считая длины по 50 метр. (164½ фут.), причем толщина их определяется по тому числу этих длин (50 метр.), которое идет на ½ кг. Толстых шнуров такой длины на ½ кг приходится 2, в следующем по толщине - 4 шнура, затем идут номера с 6, 8, 12, 16 и 24 шнурами. Сообразно этому на мировых рынках толщина обозначается терминами: 2-шнуровой, 4-шнуровой, 6-шнуровой и т. д. Шнуры из трех нитей имеют обозначение своей толщины, показывающее, сколько вышло бы двухнитных шнуров из ниток такой же толщины на ½ кг; напр., трехнитный шнур, идущий по 4 длины, в 50 метр. каждая, на ½ кг, называется двенадцатишнуровым, идущий по 8 - двадцатичетырехшнуровым и т. д. В России длина шнуров делается большей частью в 20 саж., или 140 фут., но бывают требования и на 25 саж., или 175 фут. При свивании шнуров уменьшение длины бывает 1½ - 2%, а при кручении после свивания 7-14%. Для окончательной отделки, связав их в мотки по 12 в каждой, кладут на ночь в воду и на другой день, вынув из воды, растягивают почти до первоначальной длины и обтирают взад и вперед обрывком пеньковой веревки, подвергая затем шлихтованию. В продажу этот товар поступает намотанным в клубки, на цилиндрические деревяшки, содержащие чистого веса 250, 125 и 63 гр., что составит 59,30, 29,65 и 14,93 зол. Тонкий белый шнур, употребляемый в аптеках и во многих магазинах, подвергается еще белению, а после беления - кручению, чтобы придать ему опять утраченную при белении круглую форму. Низшие сорта перевязочного шнура делаются длиною в 10-12 саж. - из кудели и свиваются гораздо круче. Для международной торговли они отмериваются по длине в 24 м, или 79 фт., причем толщина обозначается также по числу шнуров указанной длины в ½ кг. Затем следуют более грубые и толстые разновидности шнуров, подходящие все ближе и ближе к веревкам, на которых мы останавливаться не будем.

Относящиеся ко второй категории товары, веревки и канаты, отличаются между собою, с одной стороны, по толщине, с другой - тем, что первые обыкновенно приготовляются из толстых (до 90 и более нитей) фитилеобразных шнуров, а второе - главным образом из более тонких веревок. Имея в виду канаты, как главный товар этой категории, заметим прежде всего, что материалом здесь должна служить только первосортная пенька. Толщина товара измеряется не по диаметру, а по окружности. Продается он всегда на вес, и калибр его определяется у нас весом 1 погонного фута в русских фунтах, а на международных рынках - весом 1 м в кг. Длина определяется в каждом случае отдельно, в зависимости от назначения, и достигает иногда 200 саж. Канаты для мореходства изготовляются обыкновенно в 7-8" в окружности (около 2½" в диаметре) и свиваются не более как из четырех веревок с сердцевиной в середине; не превосходящие же 3" в окружности (менее 1" в диаметре) свиваются из трех веревок и без сердцевины. Сердцевина может быть приготовляема из пеньки менее высокого сорта и даже из кудели. Она должна быть сделана такой толщины, чтобы после скручивания каната совершенно плотно прилегала к внутренним сторонам веревок, принимая четырехгранную форму; в большинстве случаев (при выделке из 4 веревок) ее делают немногим толще 2/5 диам. употребленных веревок; обыкновенно она изготовляется в виде слабо скрученной веревки из 3-4 шнуров в несколько ниток каждый, так, чтобы могла вполне поддаваться нажиму. Прежде, до введения проволочных канатов, пеньковые канаты делались также 8" и свивались из пяти и шести веревок, причем сердцевина бралась такого же диаметра как и последние, но теперь таких канатов уже не делают. Для веревок и канатов, употребляемых во флоте, обыкновенно прядется особая толстая, так наз. кабельная, нитка, 1 фн. которой в несмоленом виде идет на 270-450", в смоленом же - на 220-350", откуда и самый товар, выделанный из этой нитки, называется кабельным; толщина ее бывает от 2 до 2 мм, тогда как толщина нитки для обыкновенного товара не превосходит 1 ½ - 2 мм. При шнуровании пук таких нитей, состоящий нередко из 200 штук, обрабатывается так, чтобы они не подвергались перекручиванию и давали фителеообразн. круглый шнур, называемый шафтом. Веревка или канат свиваются из этих шафтов обыкновенным образом, откуда, смотря по числу составляющих шнуров, они получают названия трех-четырехшафтовых и т. п. При необходимости изготовить пеньковый канат свыше 8" в окружности его свивают из 3 или 4 шафтовых канатов, которые являются шафтами толстого кабельного каната, вследствие чего последний называется тогда "двойным трехшафтовым" или "двойным четырехшафтовым" канатом. Грузоспособность веревок и канатов определяется грузом, при котором происходит их разрыв; этот груз в килограммах приблизительно равен 50С 2, где С - окружность в сантиметрах. Удлинение во время разрыва бывает от 10 до 12%. Должно заметить, что веревки и канаты обыкновенно не бывают однородны по всей своей длине, что следует отнести к недостаткам применяемого при фабрикации конуса и неравномерному натяжению между крючками веретен. Опыт показывает, что конец товара, ближайший к подвижному станку, более тяжел и менее грузоспособен. Сохранение просмоленного каната в сухом месте сначала производит увеличение его грузоспособности, потому что смола, высыхая, препятствует волокнам и нитям скользить друг около друга, но по прошествии 3-4 месяцев начинает замечаться уменьшение прочности вследствие химического изменения волокон под влиянием смолы, так что через год уже наблюдается потеря до 10-12% в грузоспособности. При хранении в морской воде в течение 3 месяцев эта потеря достигает 30-40%, а в пресной воде даже 90% - при всех прочих одинаковых условиях. Порча несмоленых канатов в отношении прочности в воде еще быстрее, но в сухом месте они, наоборот, могут сохраняться без видимого изменения очень долгое время. См. Duhamel de Monceau, "L'art de la corderie perfectionn é" (1869); Dupont, "Etude sur la resistance des cordages" (1887); Alheili g, "Corderie" (1891); Вебер, "К. и веревочное производства".

Г. Броневский. Δ.

Члены семьи Волосковых в приключенческой повести Ю. М. Кларо́ва «Сафьяновый портфель».

Город Ржев и его жители ржевитяне являются частыми гостями на страницах литературных произведений. Об А.Т. Долгополове, ржевском купце, вспоминал А.С. Пушкин. Его фамилия встречается в письмах Екатерины II, в исторических трудах о пугачёвском восстании. В.С. Пикуль посвятил ему одну из своих миниатюр.  Писатель В.Я. Шишков написал о Долгополове повесть «Прохиндей», которая легла в основу третьего тома романа «Емельян Пугачёв».   

Ф.Н. Глинка (1786-1880) посетил город в 1811 г. В книгах «Письма русского офицера», «Письма к другу» описал обычаи и нравы горожан. Он рассказал о талантливых ржевитянах: «…мастере золотых дел, слесаре, столяре, живописце и механике» М.Е. Немилове; Т.И. Волоскове (1729-1806) - изобретателе-самоучке в области химии, оптики, практической механики, астрономические часы которого внесены в книгу российских рекордов. Волосков был первым городским головой Ржева. На одном из домов в нашем городе открыта мемориальная доска, улица Советская теперь называется «Волосковая горка». Члены семьи Волосковых в 1987 году стали героями приключенческой повести Юрия Михайловича Кларо́ва «Сафьяновый портфель».

Содержание

Ярослав Голованов. КОСМОНАВТ № 1. Очерк - 3

Теодор Гладков. ПЕРВЫЙ ИЗ ДЕСЯТИ, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ МИР. - 57

Юрий Кларов. САФЬЯНОВЫЙ ПОРТФЕЛЬ. Приключенческая повесть. - 73

Марк Азов, Валерий Михайловский. ВИЗИТ “ДЖАЛИТЫ”. Приключенческая повесть - 121

Геннадий Прашкевич. ВОЙНА ЗА ПОГОДУ. Приключенческая повесть - 204

Александр Кулешов. “ЧЕРНЫЙ ЭСКАДРОН”. Повесть-хроника, основанная на фактах - 266

Анатолий Безуглов. СИГНАЛ ТРЕВОГИ (Из записок прокурора). Приключенческая повесть - 372

Глеб Голубев. СЫН НЕБА. Научно-фантастическая повесть - 423

Джулиан Кэри. КОМБИНАЦИЯ “ГОЛОВОЛОМКА”. Фантастический рассказ-шутка. Перевод с англ. Т. Гладкова - 488

Евгений Федоровский. ПЯТЕРО В ОДНОЙ КОРЗИНЕ. Приключенческая повесть - 495

Михаил Шпагин. ПОЧТОВЫЙ ФЕНОМЕН. Очерк - 575

Юрий Михайлович Кларо́в (4 февраля 1929, Киев - 1991) - русский советский писатель, киносценарист и журналист, юрист. Член Союза писателей и Союза журналистов СССР.

В 1951 году окончил Московский юридический институт. Работал в Архангельской коллегии адвокатов, был юрисконсультом.

Дебютировал как писатель в 1957 году, когда его рассказы, очерки и статьи стали печататься в центральных газетах и журналах.

Автор многих детективных повестей и романов, историко-приключенческой прозы. Основная тема его произведений - будни советской милиции. Ряд произведений написал совместно с Анатолием Безугловым. Многие произведения писателя были переведены в республиках СССР  и за границей.

В основном, книги писателя выходили в альманахе «Мир Приключений». Наиболее известны следующие произведения писателя:

Печать и колокол (Рассказы старого антиквара): Историко-приключенческие новеллы. (1981) Сборник

Пять экспонатов из музея уголовного розыска. (1985) Повесть

Чёрный треугольник. (Розыск - 1). (1991) Роман

Станция назначения - Харьков. (Розыск - 2). (1991) Роман

Сафьяновый портфель. (1987)

Всегда начеку

За строкой приговора…

Конец Хитрова рынка. Повесть (с А. Безугловым)

В полосе отчуждения. Повесть (с А. Безугловым)

Покушение. Повесть (с А. Безугловым)

Арестант пятой камеры

Перстень-талисман

и другие.

По произведениям писателя сняты детективные киноленты «Дела давно минувших дней…» (1972) и «Чёрный треугольник» (1981).

Главный герой повести «Сафьяновый портфель» Леонид Борисович Косачевский - заместитель председателя Совета московской народной милиции.

Большевик, выходец из семьи интеллигентов, революционными идеями проникся еще в годы обучения в семинарии. В 1904 году посещал марксистский кружок, принимал участие в революции 1905 года, за что был приговорен к ссылке в Тобольскую губернию, откуда впоследствии бежал. До революции 1917 года находился на нелегальном положении.

После революции был направлен партией на работу в народную милицию. Был ответственным за отбор старых кадров, а также - в силу образованности - принимал участие в работе Комиссии по охране памятников искусства и старины. Именно Косачевский организовывал охрану художественных ценностей, привезенных в Москву из дворцов и музеев Петербурга. К числу наиболее громких дел, расследованных Косачевским, можно отнести ограбление Патриаршей ризницы в январе 1918 года.

Юрий Кларов. 

САФЬЯНОВЫЙ ПОРТФЕЛЬ.

Из беседы искусствоведа А.Я. Бонэ с заместителем председателя Совета московской народной милиции Л.Б. Косачевским

Бонэ. Великолепной синей краске индиго в древности не везло. Не везло даже на ее родине, в Индии, где в XI веке аль-Бируни писал: “Из всех красок синяя для брахмана является нечистой, и, если она коснется его тела, ему необходимо совершить омовение. Кроме того, он должен беспрестанно бить в барабан и читать перед огнем предписанные священные тексты”.

Еще хуже и самой краске, и ее поклонникам пришлось в средневековой Европе, где ее именовали “кормом сатаны” и “дьявольской краской”. В 1577 году в Германии был издан даже специальный закон, карающий смертной казнью за использование индиго.

Немного позднее подобный же закон стал действовать и во Франции. Но, как известно, справедливость, рано или поздно, торжествует (чаще, правда, поздно). И уже в XVII веке индиго завоевало Европу. Бывший “корм сатаны” превратился в “королеву красок”. Индиго теперь использовалось в окраске дорогих тканей, из которых шили себе платья придворные модницы, шло на окраску кафтанов и солдатских мундиров. Владельцы красилен и мануфактур просто не представляли себе, как можно обойтись без этой чудесной краски. Особой популярностью индиго пользовалось во Франции, куда его доставляли из далекой Индии. И тут владычица морей Англия объявила о морской блокаде своей соперницы. Увы, первый консул Наполеон Бонапарт ничего не мог поделать с мощным военным флотом Англии. Английские корабли задерживали все торговые суда, державшие курс к французским берегам. Франция лишилась многих товаров, в том числе и бесценного индиго, без которого теперь уже никак не могла обойтись французская промышленность. И в 1800 году Наполеон установил премию в миллион франков тому, кто найдет для индиго равноценную замену. Миллион франков - сумма весьма солидная. Поэтому понятно, что тысячи, а возможно, и десятки тысяч людей пытались получить эту премию. Но никто ее так и не получил. Между тем, по некоторым сведениям, которые, правда, еще нуждаются в дополнительной проверке, равноценная замена “корму сатаны”, или “королеве красок”, была уже давно найдена мастером-красильщиком из Ржева.

30 января 1918 года было обнаружено ограбление Патриаршей ризницы. А через неделю после происшедшего в кабинете председателя Московской комиссии по охране памятников искусства и старины появился бывший чиновник Московского дворцового управления, ведавший до декабря 1917 года всем имуществом Кремля, Мансфельд-Полевой.

У представителя одного из древнейших графских родов Германии была щуплая фигурка и остроносая незначительная физиономия, одна из тех физиономий, которые никогда и никому не запоминаются. Но в манерах и осанке посетителя чувствовалось - он не забыл, что его славный и доблестный предок Петр Эрнст II, более известный под именем Эрнст Мансфельдский, по свидетельству восхищенных историков, умер в походе, как и положено великому воину, стоя, в полном боевом снаряжении, опираясь на плечи верных оруженосцев. Судя по всему, Мансфельд-Полевой был готов, в случае необходимости, понятно, повторить этот исторический подвиг здесь, в генерал-губернаторском доме, ставшем логовом московских большевиков. Но в кабинете председателя Комиссии, человека веселого и добродушного, царила настолько домашняя атмосфера, что умирать - ни стоя, ни сидя - особой необходимости не было. Поэтому, расположившись в удобном кресле (в Петровском дворце реквизировали или в Александровском?), Мансфельд, преодолев минутное замешательство, даже позволил себе ослабить тугой узел галстука.

- Мне не хотелось бы злоупотреблять вашим терпением, но я все-таки позволю себе отнять у вас несколько минут, тем более что предложение, которое я уполномочен сделать, видимо, вас заинтересует.

- Я весь внимание, - сказал председатель Комиссии.

- Мы вчера вместе с Николаем Николаевичем, - назвал Мансфельд по имени и отчеству бывшего командира лейб-гвардии конного полка князя Одоевского-Маслова, который перед революцией возглавлял Московское дворцовое управление, - были в гостях у Алексея Викуловича Морозова. Вы, конечно, знаете Алексея Викуловича?

Да, председатель Комиссии хорошо знал текстильного фабриканта и миллионера Морозова, особняк которого украшали четыре великолепных панно Врубеля, картины Репина, Левитана, Серова, Крымова, Сомова и более ста первосортных полотен иностранных художников. Морозов располагал обширными коллекциями икон XIV-XVII веков, старого русского серебра, миниатюр и лучшим в Москве собранием русского фарфора - Императорского завода, гарднеровского, поповского, тереховского, Киселевского, Миклашевского.

- На Алексея Викуловича произвело гнетущее впечатление ограбление Патриаршей ризницы, - продолжал Мансфельд-Полевой. - Он опасается, что подобное же может произойти и с его особняком. Для русской культуры было бы трагедией, если бы бесценные сокровища Морозова оказались в руках уголовников. Вы согласны со мной?

Что ж, в этом вопросе у председателя Комиссии не было никаких разногласий с бывшим чиновником дворцового управления. Действительно, собрания Морозова представляли значительную художественную ценность. Но Комиссия не всесильна, а обстановка в городе оставляет желать лучшего.

- Вы знаете положение в Москве не хуже меня. К сожалению, мы сейчас не имеем возможности гарантировать охрану частных коллекций.

- Алексей Викулович на это и не рассчитывает, - брякнул несуществующей рыцарской шпорой Мансфельд, и его незначительная физиономия сразу же приобрела поразительное сходство с портретом его доблестного предка.

- На что же он тогда рассчитывает, позвольте полюбопытствовать?

Мансфельд помолчал, словно собираясь с мыслями, и спросил:

- Если бы собрания господина Морозова стали собственностью новой власти, вы бы обеспечили их сохранность?

- Надеюсь. Во всяком случае мы бы приложили к этому все свои силы.

- Алексей Викулович, - торжественно сказал Мансфельд, - просил передать вам, что он готов подарить Советской власти все свои собрания.

- Щедрый дар. Но что он хочет взамен? - спросил председатель Комиссии, который всегда и во всем был реалистом.

- Очень немногого.

- А все же?

- Алексей Викулович хочет лишь получить на свой особняк охранную грамоту и рассчитывает, что его назначат пожизненным хранителем собранных им коллекций. Согласитесь, что это не так уж много за художественные ценности стоимостью в несколько миллионов рублей.

- Согласен, - весело сказал председатель Комиссии. - Передайте господину Морозову, что его условия нас устраивают. Советская власть с благодарностью готова принять его дар. Завтра наши товарищи из Комиссии ознакомятся на месте с коллекциями, и мы выпишем ему охранную грамоту. Что же касается жалованья пожизненного хранителя, то, боюсь, что господин Морозов на многое рассчитывать не сможет…

- Это не существенно. Пока Алексей Викулович вполне может сам себя прокормить.

- Это меня радует, - сказал председатель Комиссии.

В охранной грамоте, которую вскоре получил Морозов, было написано:

“Сим удостоверяется, что дом гражданина Российской Советской Федеративной Социалистической Республики А.В. Морозова вместе со всеми находящимися в нем произведениями искусств, переданными вышеуказанным гражданином в дар Советской власти, состоит под особой охраной Московской комиссии по охране памятников искусства и старины Московского Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов.

Означенный дом никаким уплотнениям и реквизициям не подлежит, равно как и имеющиеся в нем предметы не могут быть изъяты без ведома и согласия Московской комиссии по охране памятников искусства и старины”.

Вслед за Алексеем Морозовым в Московский Совдеп в сопровождении все того же Мансфельда-Полевого пришли Дмитрий Иванович Щукин, владелец великолепной пинакотеки, в которой были Ватто, Буше, Лоуренс, Рейсдаль, Брейгель, Гойен, Терборх, Кранах; Илья Семенович Остроухов, чей особняк в Трубниковском переулке украшали холсты и рисунки Репина, Сурикова, Брюллова, Венецианова, Левицкого и Кипренского; известные ценители импрессионистов и постимпрессионистов Иван Абрамович Морозов и Сергей Иванович Щукин, в чьих особняках на Пречистенке и в Большом Знаменском переулке хранились лучшие в Европе собрания картин Ван Гога, Сезанна, Матисса, Гогена, Ренуара, Моне, Дега, Писсарро, Сислея и Пикассо.

Так, по выражению злоязычного заместителя председателя Совета милиции Леонида Борисовича Косачевского, началось всеобщее братание коллекционеров с Советской властью.

Обычно выдаче охранной грамоты предшествовало тщательное ознакомление с коллекцией, ее оценка. В особняк направлялись эксперты Московской комиссии по охране памятников искусства и старины, которых обязательно сопровождал представитель Совета милиции, ибо председатель Комиссии, человек здравомыслящий и прекрасно разбирающийся в обстановке, исходил из того, что без деятельного участия милиции охранная грамота легко может превратиться в филькину грамоту. Что поделаешь, в то бурное, неустроенное время, когда Советская власть только укрепляла свои позиции, наводя железной рукой порядок, к различным бумагам - будь то грамоты, мандаты или обращения - относились без особого уважения, сила же по-прежнему пользовалась должным авторитетом. За милицией, которая являлась одним из вооруженных отрядов пролетарской диктатуры, была сила. Это все хорошо почувствовали во время облав, которые проводились на Сухаревке, Масловке и Хитровом рынке.

Чаще всего представителем Совета милиции, к которому обращался в подобных случаях председатель Московской комиссии по охране памятников искусства и старины, был Косачевский. Возможно, так повелось потому, что именно Косачевский и никто иной организовывал охрану художественных сокровищ, привезенных в Москву из Эрмитажа, Александро-Невской лавры, Аничкова дворца, Конюшенного ведомства, Гофмаршальской части и Петергофа. Возможно, тут были и другие причины. Например, личные симпатии председателя Комиссии, на которого Косачевский, занимавшийся тогда расследованием ограбления Патриаршей ризницы, при первом же знакомстве произвел, как личность, весьма сильное впечатление. Но как бы то ни было, а телефонограммы Комиссии по охране памятников искусства и старины на имя Косачевского стали в Совете милиции обычным явлением. Не удалось Косачевскому скрыться от этих телефонограмм и тогда, когда он вынужден был в интересах дела перебраться в помещение Московской уголовно-розыскной милиции.

Участие в деятельности Комиссии по охране памятников искусства и старины требовало времени, того самого свободного времени, которого у Косачевского никогда не было. Поэтому настойчивые телефонограммы раздражали заместителя председателя Совета милиции.

Вот и сейчас лежащее на столе приглашение принять участие в ознакомлении с восточным собранием некоего Бурлак-Стрельцова (ковры, бронза, живопись, слоновая кость, керамика, фарфор) никаких добрых чувств у него не вызывало. Как раз на это время был назначен допрос одного из основных свидетелей по делу об ограблении Патриаршей ризницы, а Косачевский хотел обязательно присутствовать на этом допросе, который мог дать весьма любопытные сведения. И вот - очередная телефонограмма. Ни к чему. Совсем ни к чему. В конце концов, в Совете милиции девять человек. Почему именно он, Косачевский, должен тратить время на Комиссию по охране памятников искусства и старины?

Вполне возможно, что на этот раз телефонограмма из Комиссии не возымела бы никакого действия, если бы рядом с ней не оказалась короткая записка: “Дорогой Леонид Борисович! Дважды заезжал к Вам, но так и не смог застать. Понимаю: дела, дела и опять дела. А все-таки льщу себя надеждой, что встретимся. Не напрасно? У меня крайне важные новости. Уверен, что они и Вас заинтересуют, хотя во всем, что имеет к Вам касательство, я не бываю убежден. Вы для меня загадка, тайна за семью печатями. И тем не менее жажду с Вами поделиться. Уж сделайте милость, не откажите, дайте мне такую возможность. Хорошо? Рассчитываю увидеть Вас у Бурлак-Стрельцова. Там и поговорим. До встречи. Всегда Ваш покорный слуга А. Бонэ”.

Автору записки Косачевский ни в чем отказать не мог. А точнее: почти ни в чем.

Ну что ж, пусть допрос снимут без него. Осмотр собрания Бурлак-Стрельцова, которое становится собственностью народа, тоже дело. Кстати, Бонэ что-то ему в свое время рассказывал и о Бурлак-Стрельцове, и о его собрании.

Александр Яковлевич Бонэ был слабостью Косачевского, или, как он сам выражался, его привычкой.

***

Привычку под именем “Бонэ” Косачевский приобрел незадолго до войны 1914 года, после побега из Тобольской ссылки, когда, отсидевшись некоторое время в одном из скитов валаамского Преображенского монастыря, оказался на нелегальном положении в Москве - без паспорта, без надежной конспиративной квартиры и без каких-либо перспектив приобрести то и другое.

Люди, с которыми Косачевский пытался тогда связаться, были незадолго до его приезда в Москву арестованы. Но Косачевскому все-таки повезло. На Александровском вокзале он совершенно случайно столкнулся с одним товарищем, которого знал еще по семинарии. Тот приютил его на одну ночь, но предупредил, что оставаться у него опасно: квартира, судя по всему, под наблюдением. Паспортом он Косачевского попытается снабдить, хотя и не очень надежным, что же касается остального…Впрочем, оказалось, что все не так уж безнадежно, как могло показаться с первого взгляда. 

- Знаешь, что, Леонид? Я тебя, пожалуй, сведу с Бонэ. Как это мне раньше не пришло в голову! Он тебе наверняка устроит и крышу над головой, и легализоваться поможет. Я уже как-то прибегал к его помощи.

- Кто этот Бонэ? - насторожился Косачевский.

- Очаровательный человек и энтузиаст ковроделия. Дай ему волю, весь мир в ковер бы завернул.

- Большевик?

- Нет.

- Сочувствующий большевикам?

- Можно и так сказать. А вообще-то говоря, он просто сочувствующий, - усмехнулся товарищ, чувство юмора у которого возрастало прямо пропорционально его жизненным невзгодам и достигло своей наивысшей точки после двух лет каторжных работ.

- То есть? - решил уточнить Косачевский, предпочитавший во всем ясность.

- Дело в том, что он всем сочувствует. 

- Без исключений?

- Без всяких исключений. Большевикам сочувствует, меньшевикам сочувствует, эсерам, кадетам, анархистам, максималистам, своему хозяину - главе торгового дома “Ковры Востока” купцу Елпатову, который из него соки давит…

Александр Яковлевич Бонэ оказался невысоким стеснительным человеком, на губах которого постоянно играла улыбка - жизнерадостная и немного смущенная. Расшифровать ее каждому, знающему немного Бонэ, было не так-то сложно. Да, мне очень хорошо, я счастлив, признавался Бонэ окружающим, каждый прожитый день приносит мне радость. Но в то же время я понимаю, что не все такие счастливчики, как я. Кругом столько горя, неприятностей, неудач, что счастливым быть, конечно, стыдно. Но что я могу с собой поделать! Так что, извините, ради бога. Честное слово, я в этом не виноват!

Как впоследствии понял Косачевский, Бонэ действительно был счастливчиком, но не потому, что ему везло - жизнь этого жизнерадостного и доброго человека состояла из целой цепи различных несчастий, которых с лихвой хватило бы на добрый десяток людей менее стойких, чем он. Счастье Бонэ заключалось в его характере. Бонэ не только умел довольствоваться малым, но и обладал уникальной способностью всегда и во всем отыскивать зерна счастья и заботливо выращивать этот не совсем обычный урожай, щедро делясь им со всеми, кто в нем нуждался или делал вид, что нуждается.

От политики он был весьма далек, но сама идея революции, которой предстояло сделать счастливыми миллионы несчастных, ему импонировала: что может быть приятней, чем жить среди счастливых и веселых людей?! Пока же он был счастлив в одиночку. Счастлив своей работой у Елпатова, у которого служил главным экспертом по качеству получаемых торговым домом ковров, счастлив возможностью писать по ночам историю ковроделия и, само собой понятно, счастлив тем, что может помочь Косачевскому.

- Если бы, Леонид Борисович, - говорил он, - у вас были в порядке бумаги, я бы смог переправить вас за границу. Елпатову требуются свои торговые агенты во всех мировых центрах торговли коврами: в Исфахане, Тебризе, Константинополе, Смирне, Дамаске, Мюнхене, Вене…На любой вкус. Но, насколько я понимаю…

- Вы правильно понимаете, - сказал немногословный Косачевский.

- Что-нибудь придумаем и здесь, в Москве.

- Надеюсь, это произойдет до того, как меня арестуют? - со свойственной ему любознательностью поинтересовался Косачевский.

- До. Конечно, до, - серьезно подтвердил Бонэ. Он не любил шуток такого рода. - Через два часа я за вами заеду. А вы уж постарайтесь, пожалуйста…

- Постараюсь, - заверил его Косачевский, которому этот добряк с наивными глазами и конфузливой улыбкой все более и более нравился.

Бонэ приехал на извозчике не через два часа, как обещал, а через полтора, явно опасаясь, как бы шутка Косачевского не обернулась печальной правдой. Запыхавшись, влетел стремительно в комнату и, увидев Косачевского живым и невредимым, ликующе сообщил, что все уладилось как нельзя лучше, что Елпатов берет Косачевского на работу, что жить Косачевский будет на квартире у него, Бонэ. Квартира находится в том же здании, что и торговый дом, но имеет отдельный вход. Косачевскому будет в ней удобно, Бонэ постарается его не стеснять.

А еще через час они уже пили чай у Бонэ, и радушный хозяин рассказывал Косачевскому о торговом доме Елпатова и о коврах, с которыми Косачевскому теперь придется иметь дело…

По словам Бонэ, торговый дом Елпатова, или, как любил его называть на европейский манер сам Елпатов, “торговая фирма”, фактически монополизировал в России всю торговлю коврами, успешно справляясь с многочисленными конкурентами и на западноевропейских рынках, где Елпатов постепенно оттеснял мелких торговцев дешевизной и высоким качеством поставляемых им изделий.

Торговый дом “Ковры Востока” содержал ковровые магазины и лавки не только в Петербурге и Москве, но и в Варшаве, Киеве, Тифлисе, Екатеринбурге. Являясь поставщиком двора его величества, Елпатов продавал ковры дворцовому управлению и многочисленным членам императорской фамилии. “Ежели какой великий князь не у меня коврики приобретает, а на стороне, значит, вовсе и не великий он князь, не его императорское высочество, а так, подделка, третий сорт”, - шутил он.

Бесчисленные нити связывали Елпатова с мировыми центрами ковроделия и торговли коврами.

Из Персии к нему поступали мягкие с нежным колоритом пастельных тонов незд-кирманы и равар-кирманы; пестроузорчатые на фоне цвета слоновой кости кешанские ковры; тонкие с бархатистым блеском и грациозным орнаментом курдистанские сеннэ.

Торговый агент Елпатова в Константинополе закупал и отправлял в Россию турецкие молитвенные гиордесы с нишами и колоннами; двухцветные и трехцветные ладики; кулы красных и красно-коричневых тонов со светлыми полосами на широких каймах; красно-синие ушаки.

С Кавказа и Закавказья поступали ковры баку, Дагестан, ширван, казах, Дербент, сивас. Из Белуджистана - ковры белудж и красные ферганские ковры. В Афганистане приобретались эниеси, афганы и кабулы. В Туркестане - знаменитые текинские ковры: баширы, иомуды.

Ассортимент товаров в магазинах Елпатова в России не исчерпывался изделиями Востока.

Здесь также можно было приобрести русские ковры, преимущественно тюменские, с пышным разнообразием растительного рисунка на черном фоне и с длинным ворсом, исполненные в так называемой “махровой” технике; украинские; финские “рюэ”, с тюльпанами, древом жизни и изображением двух сердец влюбленных (“рюэ” традиционно составлял обязательную часть приданого невесты); мелкорисунчатые испанские ковры, предназначавшиеся некогда для монастырей, с мрачной эмблемой в виде черепа и костей.

Среди европейских ковров в магазинах Елпатова были и французские, в том числе и знаменитые савонери, которые в эпоху Людовика XIV изготовлялись исключительно для короля, а тонкий ценитель ковров Людовик XV не только лично наблюдал за их производством в мастерской в Обюссоне, но и отправлял туда одобренные им проекты новых ковров, сделанные его придворными живописцами. Некоторые из савонери отличались поразительными иллюзионистическими эффектами - пейзажи с просветами вдаль, ковры-натюрморты, ковры с фигурами людей.

Елпатов любил рассказывать, как посетивший его петербургский магазин фабрикант Бондарев попытался ненароком ущипнуть изображенную на ковре красотку, а когда ему это не удалось, сильно сконфузившись, потянулся к винограду в ее корзине.

“Подшофе, понятно, был, но в меру”, - неизменно дополнял свой рассказ Елпатов.

Богатые ценители могли купить в магазинах торгового дома и настоящие “антики” - ковры, выработанные в XV, XVI и XVII веках, а иногда и более ранние.

В собраниях елпатовских “антиков” всегда имелись великолепные экземпляры эпохи монгольской династии Ильханов и Тимуридов; ковры в “зверином” стиле с мотивами облачной ленты, феникса, дракона, летучей мыши и молнии, которые при Сефевидах вырабатывались в резиденц-мануфактурах Тебриза, Герата и Исфахана; медальонные и цветочные, со спиралеобразными усиками и цветками-пальметтами; ковры “охотничьего” стиля с изображением сцен охоты; вазовые ковры из Кермана; так называемые “польские”, с шелковым ворсом, затканные золотыми и серебряными нитями, с изображением европейских гербов, эти ковры некогда изготовлялись в придворных мастерских Персии для подарков европейским государям.

Об “антиках” Бонэ говорил с нескрываемым благоговением, и на его лице было счастье, то самое счастье, которое испытывает скупец, преодолевший наконец свою скупость и щедро поделившийся собранными им несметными сокровищами с друзьями или близкими. Даже обычно свойственная ему улыбка и та переставала быть конфузливой, а превращалась в широкую и ликующую.

- И все эти шедевры были сделаны неизвестными мастерами на примитивнейших станках, - торжественно сказал Бонэ. - У кочевников весь станок состоял из двух укрепленных на земле колышками шестов, а в мастерских шаха ковроткачи работали на вертикальных станках из двух вращающихся валиков, соединенных обычными палками. Понимаете?

- Пока я понял только одно, - сказал Косачевский, допивая третью чашку густого, почти черного чая.

- Да? - подался вперед Бонэ.

- Причина всех бед Российской империи заключается в том, что у нас должным образом не налажено ковроткачество.

Бонэ мгновение растерянно смотрел на невозмутимого Косачевского, а потом осторожно улыбнулся.

- Шутите?

- Шучу, - согласился Косачевский. - Но хотел бы все-таки задать вам один весьма нешуточный вопрос. Какую роль в ковровой империи Елпатова предназначено играть вашему покорному слуге?

- Я сказал Елпатову, что вы специалист по туркменским коврам.

- Мда, - хмыкнул Косачевский. - С таким же успехом вы могли бы выдать меня за китайского богдыхана, шпагоглотателя или чемпиона по боксу.

- За китайского богдыхана? - переспросил Бонэ и с некоторым сомнением посмотрел на Косачевского. Нет, на китайского богдыхана его гость похож не был. - Елпатов сегодня уехал в Петербург и вернется не раньше как через неделю, - сказал он. - За это время можно будет вас немного поднатаскать. В конце концов, не боги горшки обжигают и не ангелы коврами торгуют.

- И с богами, и с ангелами вы, разумеется, правы,  - согласился Косачевский, - но срок не столь уж велик. Как вы считаете?

Бонэ подумал, внимательно разглядывая чайную ложечку, будто именно в ней и был ответ на заданный ему вопрос, и сказал:

- Надеюсь, что уложимся, Леонид Борисович.

На следующий день после совместного завтрака Бонэ повел Косачевского в расположенную в полуподвале торгового дома большую с низким потолком комнату, стены которой были сплошь увешаны коврами различных форм и размеров. Рулоны со скатанными коврами штабелями громоздились на полу.

Забранные редкими решетками пыльные окна слабо пропускали солнечный свет, и Бонэ зажег электрическую лампу.

У него было торжественное и благоговейное лицо жреца, который готовится к священнодействию.

- Если в живописи или скульптуре проявляется неповторимая индивидуальность личности того или иного мастера, будь то Репин, Рафаэль или Роден, - назидательно сказал он, - то в коврах, кружевах и вышивках воплощается своеобычность всего народа, его гений, традиции, культура, национальный характер, история, родная ему природа. Здесь мы имеем дело с мастером, у которого тысячи рук, но только одно сердце.

Он подвел Косачевского к расстеленному в дальнем углу помещения большому ковру.

Ковер был не из тех, что привлекают к себе внимание красками или необычностью рисунка. Ковер как ковер. Бывают и хуже, и лучше. Почему Бонэ остановился на нем?

Косачевский с легким любопытством разглядывал этот ковер, выдержанный в красно-коричневых тонах, образующих довольно гармоничный колорит.

Цветовая гамма складывалась из красных и коричневых цветов различных оттенков, с которыми соседствовали синие и белые. Ковер был покрыт геометрическим орнаментом. Его центральное поле заполняли ряды повторяющихся восьмиугольников - гелей. Бордюр состоял из магического амулетовидного орнамента, который, как объяснил Бонэ, вместе с общим красным тоном и гелями являлся характерной особенностью большинства туркменских ковров.

Косачевский молча всматривался в ритмичный, чем-то завораживающий орнамент, пытаясь проникнуть в замысел тех, кто его создал. Молчал и Бонэ.

- А теперь, Леонид Борисович, зажмурьте глаза! Зажмурьте на минуту!

Косачевский закрыл глаза, и тут случилось одно из тех маленьких чудес, которыми так богата наша обыденная жизнь: он увидел бесконечные, уходящие вдаль ряды морщинистых от ветра, похожих один на другой, унылых барханов, красное солнце, бурое, тусклое марево, растопившее в себе линию горизонта, белых верблюдов, задубевшие, коричневые лица кочевников и синь воды маленького оазиса. Все это было до предела реально, почти осязаемо.

- А ведь вы волшебник, Александр Яковлевич!

- Немножко, - сказал довольный Бонэ, который, видимо, уже не раз демонстрировал этот фокус. - Но настоящие кудесники все-таки те, кто создавал этот ковер. Вот он, мастер, у которого тысячи рук, но одно сердце. Вы, конечно, можете относиться к моим словам с долей скепсиса, и я готов вас понять. Но все же поверьте мне: ковроделие - феномен народной жизни и народного творчества. Ковры - те же древние рукописи. При изучении их многое может почерпнуть для себя не только искусствовед, но и историк, этнограф, психолог, живописец и даже врач…Не улыбайтесь, Леонид Борисович! Врача я упомянул отнюдь не случайно. Хорошо известный вам профессор Бехтерев, светило первой величины, глубоко убежден, что умело подобранная гамма цветов более благотворно влияет на нервную систему человека, чем иные микстуры и пилюли. В связи с этим, мне говорил Мансфельд, один из ассистентов профессора Бехтерева занялся изучением цветовых гамм восточных и европейских ковров. По его мнению, красочные ковры делают людей более жизнерадостными и оптимистичными. Убежден в его правоте. Кстати говоря, не кому иному, как великому Ломоносову принадлежат слова: “Много утех и прохлад в жизни нашей от цветов зависит”.

- Все, сдаюсь! - поднял вверх руки Косачевский. - А я никак не мог догадаться, где вы черпаете свою жизнерадостность. Оказывается, здесь, на складе ковров.

В тот же день Косачевский получил некоторое представление о ковроткачестве, об узлах сеннэ и гиордес, которыми пользуются при изготовлении ковров в различных странах, о плотности ковров и о том, что ковры кочевников Туркестана и Закаспийской области были самого разного назначения. Остов кибитки кочевника опоясывался поверху ковром “иолам”, который не боялся ни ветров, ни дождей. Вход в кибитку завешивался ковром под названием “энси”, украшался же этот вход “капуннуком”.

На следующий день Косачевский узнал об иомудских туркменских коврах с их часто встречающимся орнаментом в форме так называемой “иомудской елки”, о широко известных в России и за границей текинских, которые делали женщины туркменского племени текке в Ахал - Текинском, Мервинском и Пендинском оазисах; о керкинских коврах с их разбросанными по диагонали красными, синими и зелеными прямоугольниками - гелями; кизил-аякских, башкирских и эрсаринских.

Бонэ, видимо, был неплохим педагогом. Во всяком случае, Косачевский довольно быстро освоил особенности колорита и орнамента каждого из этих видов ковров, формы их гелей и теперь при случае мог блеснуть такими профессиональными терминами для обозначения деталей узоров, как “бараньи рога”, “лапы беркута” и “эрсаринские трилистники”.

Короче говоря, Бонэ с лихвой выполнил свое обещание “натаскать” Косачевского.

К приезду Елпатова из Петербурга Косачевский, если и не стал специалистом в ковровом деле, для чего ему, по глубокому убеждению Бонэ, не хватило бы и всей жизни, то при первом знакомстве вполне мог за такового сойти.

Но ему так и не пришлось блеснуть перед хозяином торгового дома своей скороспелой эрудицией.

Елпатов принял его через несколько дней после возвращения в Москву, оглядел оценивающим взглядом маленьких, глубоко посаженных умных глаз и сказал, что привык доверять своим служащим, тем более таким, как Александр Яковлевич Бонэ.

- Теперь таких больше не делают, - сказал он о Бонэ. - Божий человек, даром что в атеистах ходит. Но это у него так, сдуру, пройдет с годами. Говорил мне, что мертвым родила мать, едва отходили. Отсюда и безбожие: свет с запозданием увидел. А о вас что скажу? Ежели Александру Яковлевичу подходите, то и мне милы. Паспорта мне вашего не надо, - подчеркнул он, не спуская глаз с лица Косачевского, - я не околоточный и дружбу с полицией своих служащих не поощряю…

- Собственно говоря, паспорт у меня в полном порядке, - сказал Косачевский.

- А я разве какое сомнение высказал? Я лишь сказал, что ваш паспорт меня не интересует. Ваши политические симпатии тоже. - Елпатов встал и протянул Косачевскому руку.  - Рад был с вами познакомиться, господин…

- Пивоваров, - подсказал Косачевский, так как именно на фамилию Пивоварова ему был приобретен паспорт. - Семен Семенович Пивоваров.

- Надеюсь, что Бонэ не ошибся в вас, Семен Семенович.

- Я тоже надеюсь, - сказал Косачевский.

Судя по этому короткому разговору, у Елпатова были некоторые сомнения в политической благонадежности своего нового служащего, но, по заверениям Бонэ, никакого подвоха со стороны главы торгового дома ожидать не следовало. С полицией Елпатов действительно не “дружил”. Если Бонэ был сочувствующим, то Елпатов - нейтральным. До поры до времени, естественно…

Так в жизни Косачевского начался период, который он, шутя, назвал “ковровым”, самый спокойный, если не самый счастливый, период в его бурной и неустроенной жизни профессионального революционера.

Бонэ пытался приохотить Косачевского к театру, но вскоре убедился, что театрал из его гостя не получится. Поэтому по вечерам они чаще всего сидели дома у самовара, к которому Косачевский привык в ссылке, и смаковали вишневое и земляничное варенье - великая мастерица была на подобные штуки жена Бонэ Варвара Михайловна! Довольно часто к этому вечернему чаепитию присоединялся снимавший неподалеку квартиру молодой искусствовед Василий Петрович Белов. Изредка заходил на огонек Елпатов. Раза два почтил своим присутствием эти вечерние чаепития и чопорный Мансфельд-Полевой, считавший нужным время от времени “ходить в народ”. Говорили за самоваром о чем угодно, только не о коврах, к которым Косачевский постепенно стал испытывать чувство, похожее на ненависть. На эту тему был наложен молчаливый запрет, нарушенный лишь один раз, когда Мансфельда, большого любителя ковров, обладавшего довольно приличным собранием “антиков”, бессовестно надул некий перс, подсунув ему вместо старинного “охотничьего” ковра искусную подделку, раскрашенную ко всему прочему анилиновыми красками, которые получили повсеместное распространение в конце прошлого века.

От Мансфельда тогда досталось (на словах, разумеется) не только жулику, но и техническому прогрессу, который порождает таких жуликов. Ведь раньше, когда ковроделы знали лишь натуральные красители и не имели представления о химии, которая, слава богу, находилась в зачаточном состоянии, жуликам нечего было делать. А теперь? Вот вам плоды просвещения!

- Повсеместная замена естественных красителей анилиновыми - смерть ковроделия! И сейчас мы с вами присутствуем при его агонии, - задыхался от праведного гнева Мансфельд и бил своим сухоньким кулачком по столу. - Единственный государь, который понял опасность и попытался ее остановить, - это шах Насреддин. Единственный! Я не ретроград, я либерал, я против изуверских казней. И все же я считаю глубоко разумным закон шаха, который предписывал за использование в ковроделии вместо натуральных красителей всяческой химической дряни отсекать ослушникам правую руку. Правую, ту, которая пакостничала, снижая качество персидских ковров.

Мансфельд не менее часа превозносил меры, принятые в свое время персидским шахом против ковроделов - поклонников технического прогресса. А когда чиновник дворцового ведомства, наконец, откланялся, Косачевский шутливо спросил Бонэ:

- Ну как, Александр Яковлевич, кому на этот раз вы сочувствуете - тем, кто рубил руки, или тем, кому их рубили?

Бонэ, убиравший со стола посуду, простодушно посмотрел на Косачевского своими невинными младенческими глазами и сказал:

- Рубить руки - это слишком. На месте шаха я бы ограничился каторжными работами - год, от силы два, не больше…

И, сконфузившись от безудержного хохота, которым разразился Косачевский, смущенно стал оправдываться:

- Ведь действительно химия погубила ковроделие, Леонид Борисович. Можете мне поверить - это катастрофа. Нет, не думайте, я, конечно, верю в прогресс и не сомневаюсь, что со временем анилиновые краски будут такими же стойкими, как натуральные. Но разве этим все исчерпывается? Старые ковры, Леонид Борисович, живут по триста - четыреста, а то и более лет. Мало того, не только живут, но и хорошеют: с годами тона их цветов становятся мягче, бархатистее, а ворс приобретает серебристый отлив - благородную седину, которая придает каждому старому ковру особую прелесть. Это свойство натуральных красителей. Химия здесь бессильна. Я уж не говорю о том, что растительные краски дают такие глубокие и мягкие тона, Леонид Борисович, которые даже при большой интенсивности никогда не кажутся кричащими.

Косачевский вытер выступившие от смеха слезы.

- Итак, симпатии на стороне шаха?

- Вы упрощаете, Леонид Борисович. - Но все-таки - год каторги?

- Не меньше, - твердо сказал Бонэ и звякнул чашкой. Это означало: приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Даже сейчас, несколько лет спустя после этого разговора, Косачевский не мог удержаться от улыбки.

Заместитель председателя Совета московской милиции не любил ни фанатиков, ни фанатизма. Однако это не распространялось на самого счастливого человека в Москве - Александра Яковлевича Бонэ и его “ковровый” фанатизм. 

***

Особнячок Бурлак-Стрельцова, в котором, как и во многих других московских особняках, мирно уживались классицизм, ампир и барокко, находился совсем недалеко от здания Уголовно-розыскной милиции, но все же к назначенному времени Косачевский опоздал, хотя и не по своей вине. Созданный летом семнадцатого года Союз московских дворников с утра и до вечера занимался массой самых разнообразных и самых неотложных дел: деятельно участвовал в муниципализациях и национализациях домовладений, сборе с жильцов квартплаты, которая частично шла на содержание Союза, засыпал Совдеп ходатайствами о выдаче дворникам оружия и увеличения им пайка…Единственное, до чего у него никогда не доходили руки, - это до расчистки и уборки заваленных снегом улиц. На это у Союза не было ни времени, ни сил, ни желания.

То и дело проваливаясь по колено в рыхлый глубокий снег и поминая недобрым словом московских дворников с председателем их Союза во главе, Косачевский выбрался в конце концов на протоптанную с утра узкую тропинку, которая и привела его через проходной двор в переулок, где находился дом Бурлак-Стрельцова.

На крыльце его уже дожидались молодой искусствовед Белов, с которым Косачевский познакомился во времена “коврового периода”, и пожилой член Комиссии по охране памятников искусства и старины с очень длинной и трудной фамилией, но зато очень простым именем и отчеством - Иван Иванович.

- А где Бонэ? - спросил Косачевский.

- Да вот тоже что-то запаздывает.

- Подождем? - то ли спросил, то ли предложил Белов.

- А зачем, собственно? - пожал плечами Иван Иванович. - Холодно ждать.

С почтительностью, к которой примешивалась изрядная доля презрения к “новым господам”, которые вовсе и не господа, а так, шушера, ежели вглядеться, мордастый швейцар с лихо закрученными усами принял у них пальто.

- Добрый день, господа! Счастлив вас у себя видеть! - сказал Бурлак-Стрельцов, поспешно спускаясь по лестнице, которая вела на второй этаж, и всем своим видом показывая, что это не просто сказано из вежливости, а он действительно счастлив их видеть. Очень счастлив.

Хозяину особняка было лет сорок - сорок пять. Гладко зачесанные седоватые волосы с косым английским пробором, мятое, мучнистое лицо, запавшие глаза с неестественно блестящими расширенными зрачками кокаиниста, дергающийся рот, суетливые беспорядочные движения.

“Психопат”, - определил Косачевский.

- Прошу, господа, прошу, - беспрерывно повторял Бурлак-Стрельцов, дергая головой и размахивая руками. - Не желаете ли чаю? Я сейчас распоряжусь.

- Да не суетитесь вы, ради бога! - поморщился Иван Иванович. - Какой чай? Мы же к вам не в гости пришли, а по делу.

- Справедливо! - почти с восторгом согласился Бурлак-Стрельцов. - Какой к черту чай? Дело, прежде всего дело. Да и чай у меня, признаться, дрянной, залежалый. Это я так, по привычке.

Узнав, что Косачевский из Совета милиции, Бурлак-Стрельцов побледнел и еще более засуетился.

- Милиция? А зачем, собственно, милиция?

Иван Иванович поторопился объяснить, что у милиции к владельцу особняка нет претензий, а просто существует такой порядок.

- Ах вон как, - немного успокоился Бурлак-Стрельцов и натужно улыбнулся. - Конечно, конечно, как говаривал Петр Первый, полиция - нерв государственности, ее становой хребет. Я счастлив, что господин Косачевский нашел время, чтобы посетить меня. Очень приятно. Польщен.

- У вас каталог имеется? - спросил Белов.

- Конечно, конечно, - с готовностью закивал Бурлак-Стрельцов, всем своим видом показывая, что, если бы даже каталога и не было, он тут же, не сходя с места, его составил.

- Тогда давайте приступать к делу, - сухо сказал Белов.

- Да, да, давайте приступать к делу, - обрадовался Бурлак-Стрельцов и повернулся к Косачевскому. - Ежели позволите…

С этого момента хозяин особняка обращался только к Косачевскому, перед которым явно испытывал почтительный трепет.

Основная часть коллекции размещалась в большой гостиной, которую Бурлак-Стрельцов именовал голубой. Они прошли туда через запущенный зимний сад с уже пожухшими тропическими растениями. Здесь пахло засохшими цветами и гнилью. Тот же застоявшийся запах, к которому примешивался запах пыли, был и в гостиной.

- Ежели, господин Косачевский, вам потребуются какие-либо-объяснения, я к вашим услугам, - сказал Бурлак-Стрельцов.

Как и предполагал Иван Иванович, восточная коллекция Бурлак-Стрельцова была собранием богатого дилетанта, который вкладывал деньги в покупку случайных вещей, рекомендованных ему тем или иным антикваром. Поэтому наряду с подлинными шедеврами восточного искусства здесь соседствовали средние, а то и просто плохие вещи, на которые бы никогда не обратил внимания подлинный ценитель.

По мнению Ивана Ивановича и Белова, наибольший интерес представляла со вкусом подобранная большая коллекция эфесных чаш самурайских мечей с изящными миниатюрными инкрустациями из золота, серебра, малахита, перламутра, коралла и жемчуга. Это действительно была первоклассная коллекция, пожалуй, лучшая в России.

- Ковры - в диванной, - сказал Бурлак-Стрельцов Косачевскому.

Тот посмотрел на часы. Они уже находились здесь более часа. Если Бонэ до сих пор не пришел, то, видимо, уже не появится. Наверное, у него что-то стряслось. Жаль, но ничего не поделаешь. Придется обойтись без него.

- Ну как, товарищи?

- Что ж, показывайте свои ковры, - сказал Бурлак-Стрельцову Иван Иванович. - Мы хотели дождаться еще одного члена комиссии, специалиста по коврам. Но, учитывая, что его до сих пор нет…Впрочем, товарищ Косачевский, насколько я знаю, сможет его в какой-то степени заменить. Так, Леонид Борисович?

Косачевский сделал неопределенный жест рукой, который мог обозначать все что угодно, в том числе и согласие со словами Ивана Ивановича.

Бурлак-Стрельцов изобразил на лице приятное удивление.

- Вы, оказывается, разбираетесь в коврах?

- До революции я некоторое время служил у Елпатова, - объяснил Косачевский.

- Ах вон как! - Хозяин особняка был в восторге. - Это просто замечательно! Подумать только, у самого Елпатова! Тогда вы, вне всякого сомнения, сможете по достоинству оценить мое собрание. Господин Елпатов тончайший знаток. Его мнение для меня всегда было законом. Кстати, в шестнадцатом я, по рекомендации господина Мансфельда - изволили знать такого? - приобрел у него два великолепных антика, которые теперь составляют мою гордость.

В собрании Бурлак-Стрельцова, которое занимало, помимо диванной, еще две примыкающие к ней комнаты, насчитывалось около шестидесяти ковров различных размеров. Тут были яркие, похожие на экзотические гигантские цветы “галаче” XV века из южной Индии с широкой каймой и традиционными лотосами - в виде бутонов и распускающихся цветов; красные и темно-синие старые афганы с граблями и песочными часами на бордюре, с рядами восьмиугольников и мотивом следа слоновьей ступни; поражающие четкостью рисунка и контрастностью расцветки ковры XVI века из Армении с изображением борьбы между драконами и фениксами.

Бурлак-Стрельцов подвел Косачевского к висящему на стене большому “звериному” ковру, где в центральном поле среди сложного переплетения цветочной орнаментики были изображены леопарды, преследующие благородных оленей.

- Десять тысяч рублей золотом, - не без гордости сказал он. - У французского консула сторговал - пятнадцать тысяч сукин сын просил. Еле уломал. XVI век.

Красочный многоцветный ковер отливал благородной сединой столетий - ковровой патиной.

- Бобер, истинный бобер, - говорил Бурлак-Стрельцов, любовно поглаживая ковер ладонью.

Косачевский потер между двумя пальцами ворс ковра. Он был жестким и сухим. Ворс “антиков” обычно более мягок и эластичен. Бонэ называл XIX и XX века веками фальсификаций.

“Когда-то седина была верным признаком “антиков”, - говорил он Косачевскому, - а теперь ковровая патина зачастую свидетельствует лишь о степени квалификации жуликов и о их знакомстве с химией”.

Косачевский посмотрел на светящееся тихим восторгом лицо Бурлак-Стрельцова, который продолжал гладить ковер, и ласково сказал:

- Боюсь, что вас надули.

Бурлак-Стрельцов не понял.

- Да, я знаю, что переплатил, - самодовольно и благодушно откликнулся он. -

 Но я не жалею об этом. Уж больно хорош.

- Я о другом.

- Простите?..

- Ковер-то из новых.

- То есть?

- Подделка под “антик”.

   Бурлак-Стрельцов снисходительно улыбнулся.

- Ну что вы, господин Косачевский! Посмотрите только, какая великолепная патина! Такую патину искусственно не создашь.

- Вы недооцениваете мастерство нынешних умельцев, - нравоучительно сказал Косачевский. - А зря. В человека надо верить. Вот, пожалуйста. - Косачевский разогнул ворс ковра. - Обратите внимание на места вязки узлов. Видите? Они значительно живее окрашены, чем ворс. О чем это свидетельствует? То-то и оно. И густота ворса неоднородная. А тут нити утка видны… Чтобы нейтрализовать действие кислоты, щелочь пораньше применять следует. А они снебрежничали, вот и сожгли кислотой.

- Вы думаете, кислота?

- Да. Скорей всего, лимонная.

К ним подошел, заинтересовавшись разговором, Белов. Осмотрел места вязки узлов, засмеялся, демонстрируя молодые, белые, как кипень, зубы.

- О чем разговор? Конечно же, кислота и, конечно же, лимонная. Какие тут сомнения? Видите, какие узелки, Иван Иванович? А сработано неплохо - первый сорт. Сколько заплатили? Десять тысяч? За такую работу не так уж дорого. Мастер работал. Но вам, Леонид Борисович, надлежит свои таланты растрачивать не в Совете милиции, а у нас в комиссии. Уж больно у вас глаза приметливы.

- В Совете милиции такие глаза тоже не помеха, - заверил его Косачевский.

Бурлак-Стрельцов растерянно смотрел на ковер.

- Консул производил впечатление порядочного человека…

- Такое впечатление производят все жулики, - нравоучительно заметил Косачевский. - Впрочем, консула тоже могли обмануть. 

***

На квартиру Бонэ Косачевский позвонил поздно вечером. К аппарату подошла Варвара Михайловна. Косачевский назвал себя и попросил Бонэ.

- А разве Александр Яковлевич не с вами? - удивилась Варвара Михайловна.

- Нет.

- Как же так?

- Мы действительно должны были сегодня с ним встретиться. Осматривались собрания Бурлак-Стрельцова. Но он почему-то не явился.

- Странно. Он ушел из дома в шесть утра.

В напряженном, нарочито спокойном голосе жены Бонэ ощущалась не тревога, а леденящий безысходный ужас. Косачевский попытался ее успокоить.

- Нет, я не волнуюсь. Но что с ним могло произойти? - сказала она, когда Косачевский исчерпал немногочисленные слова утешения.

Задавать вопросы, конечно, значительно легче, чем искать на них ответ.

Что могло произойти…Мало ли что могло произойти с человеком в Москве 1918 года!

Косачевский повесил трубку, дал отбой и позвонил дежурному по Уголовно-розыскной милиции. Дежурил аккуратный и исполнительный инспектор Борин, который входил в группу Косачевского по расследованию ограбления Патриаршей ризницы. Косачевский подробно описал ему внешность Бонэ.

- Через час я вам телефонирую, Леонид Борисович, - пообещал Борин.

Борин позвонил через полчаса. Произошло самое страшное: Бонэ оказался одним из 27 человек, убитых в Москве за прошедшие сутки…

Его труп был найден в Ананьевском переулке и теперь находился в Первом морге Городского района.

Ломая спички, Косачевский закурил.

- Вы меня слышите, Леонид Борисович? - спросил Борин.

- Да, слышу, - подтвердил Косачевский, раскуривая отсыревшую папиросу. - Когда и кем обнаружен труп?

- Труп найден около двенадцати дня. В сугробе. Его снегом присыпало. Дети наткнулись. Они из снега крепость строили, - обстоятельно объяснил Борин. - Ну, и родителям сообщили, а те - в милицию. Пролом черепа и шесть проникающих ножевых ранений в области грудной клетки, сердце задето…По заключению медика, смерть наступила между шестью и семью часами утра, возможно, несколько позже. Пролом черепа и ножевое ранение сердца смертельны. Три раны посмертны, нанесены уже трупу. Вы меня слышите, Леонид Борисович?

- Слышу, Петр Петрович, слышу, - Косачевский сделал глубокую затяжку, аккуратно стряхнул пепел в пепельницу. Происшедшее никак не укладывалось в его сознании. Значит, в то время, когда они встретились возле особняка Бурлак-Стрельцова, Бонэ уже не было в живых. Но как он оказался в Ананьевском переулке, что ему там потребовалось? У папиросы был едкий и кислый вкус. Косачевский с отвращением раздавил окурок в пепельнице, спросил у Борина, кто из Уголовно-розыскной милиции выезжал на место происшествия.

- Агент второго разряда Омельченко из Городского района, - сказал Борин. - Тот, который бандгруппу Лысого ликвидировал. Толковый работник.

- Омельченко опрашивал жителей близлежащих домов?

- Разумеется, Леонид Борисович.

- Кто-нибудь видел убийство?

- Нет, никто ничего не видел и не слышал.

- Собаку применяли?

- Да, но безрезультатно.

Трудно было предположить, чтобы у такого человека, как Бонэ, имелись враги, ведь он был из тех, что и мухи не обидит. И тем не менее Косачевский спросил:

- Предполагаемые мотивы убийства?

- Скорей всего ограбление, - помедлив, сказал Борин. - Пальто и шапка с убитого сняты, карманы пиджака и брюк вывернуты. Но, сами понимаете, ручаться ни за что нельзя.

Косачевский закурил было новую папиросу, но тут же сунул ее в пепельницу.

- Я вас попрошу, Петр Петрович, проследить за расследованием. А Омельченко пусть ко мне завтра с утра подъедет.

- Будет исполнено, Леонид Борисович.

- И еще… А впрочем, все, Петр Петрович. Спокойной вам ночи.

Теперь Косачевскому предстояло самое трудное - беседа с Варварой Михайловной. Конечно, нужно было ее как-то подготовить, найти необходимые слова утешения. Но, как и чем можно утешить человека, потерявшего своего близкого? В подобных случаях утешает только время. И то не всегда. Косачевский знал людей, которые пронесли нетронутой скорбь потери через всю свою жизнь.

Косачевский подошел к телефону, снял трубку и вновь положил ее на рычаг. Нет, он не мог заставить себя позвонить жене Бонэ. Но около часа ночи позвонила она сама.

- Извините за поздний звонок, Леонид Борисович…

- Я не сплю.

- Вы что-нибудь выяснили?

- Я звонил дежурному по Уголовно-розыскной милиции, - сказал Косачевский, невольно оттягивая тот момент, когда придется сказать о происшедшем.

- Им что-нибудь известно?

- Да.

- Что же произошло с Александром Яковлевичем? - почти выкрикнула она.

- Видите ли…

- Леонид Борисович, меня не надо подготавливать, - после паузы сказала она. - Я не истеричка. Я хочу знать правду. Он убит?

- Да. Его сегодня нашли мертвым в Ананьевском переулке.

- Я смогу получить тело Александра Яковлевича?

- Конечно.

- Где оно находится?

- В Первом морге Городского района. Если позволите, я завтра за вами заеду между одиннадцатью и двенадцатью, и мы туда вместе поедем.

- Хорошо, - сказала она и повесила трубку.

Косачевского считали человеком с железными нервами, но в ту ночь он уснул все-таки только под утро. 

***

Версия об убийстве Бонэ с целью ограбления, выдвинутая агентом второго разряда Омельченко и поддержанная Бориным, подтвердилась.

На следующий день после похорон Александра Яковлевича, во время перестрелки бойцов из боевой дружины Уголовно-розыскной милиции с бандой Сиволапого, пытавшейся ограбить склад мануфактуры на Мясницкой, был убит один из бандитов, некто Велопольский, известный под кличкой Утюг. На безымянном пальце правой руки убитого оказалось кольцо с бирюзой, принадлежавшее Бонэ. Это кольцо подарила мужу в день его рождения десять лет назад Варвара Михайловна. А во внутреннем кармане пиджака Велопольского нашли бумажник Бонэ и его карманные часы.

Допрошенная в присутствии Борина и Косачевского жена бандита подтвердила, что он, по его словам, взял эти вещи у ограбленного и убитого им человека.

Таким образом, розыскное дело об убийстве Александра Яковлевича Бонэ в связи со смертью убийцы подлежало прекращению. Но оно прекращено не было…

Вскоре на стол Косачевского легло несколько листов мелко исписанной бумаги. Это был протокол допроса жильца дома № 4 по Ананьевскому переулку Павла Никаноровича Дроздова, который не был своевременно допрошен сотрудниками Уголовно-розыскной милиции в связи с тем, что в день убийства Бонэ уехал на четыре дня в деревню, где менял свои вещи на сало и картошку.

Во время допроса Дроздов сообщил, что без двадцати восемь утра он пошел за водой к водоразборной колонке, находящейся в конце переулка. Когда, налив ведра, он возвращался обратно, в переулок въехала коляска. Хорошо рассмотреть эту коляску он не смог, так как метель еще не стихла. Но, похоже, что коляска была не извозчичья, а лакированная, с ацетиленовыми фонарями. Из этой коляски кучер и седок вытолкали в сугроб какого-то человека, которого Дроздов принял тогда за пьяного и только потом понял, что это был не пьяный, а убитый, тот самый, которого дети в снегу нашли.

Показания Дроздова, подтвержденные затем некоей Васильевой, крест-накрест перечеркивали первоначальную версию, не вызывающую раньше серьезных сомнений.

Из допроса Дроздова следовало, что Бонэ убили не в Ананьевском переулке, а где-то в другом месте, откуда труп перевезли в переулок и там бросили. Это не могло не наводить на размышления. Если бы преступление совершил уголовник Утюг, то зачем, спрашивается, ему нужно было бы возиться с трупом? Не все ли равно бандиту, в каком именно районе Москвы обнаружат его очередную жертву? Убил, ограбил и скрылся. К чему напрасно рисковать с перевозкой? Что ему это могло дать?

Нет, если Утюг и был причастен к происшедшему, то только в качестве исполнителя чьей-то воли. И тот, кто стоял за спиной профессионального убийцы, очень боялся, что подозрение может пасть на него. В отличие от бандита, за которым уже числилось несколько убийств, ему было что терять. Потому-то мертвого Бонэ, чтобы сбить со следа милицию, и увезли подальше от места преступления.

А коляска? Где бы Утюг мог раздобыть венскую лакированную коляску с ацетиленовыми фонарями? Это были дорогие коляски. Такую коляску мог себе позволить только богатый человек. А о венской лакированной коляске, в которой привезли тело Бонэ, говорил не только Дроздов, постоянно употреблявший слово “похоже”, но и Васильева, в показаниях которой этого слова не было.

Так возникла новая версия убийства Бонэ. Но кому и в чем мог помешать этот милый обаятельный человек, которого Косачевский шутливо назвал “вечно сочувствующим”? Кому он ненароком перешел дорогу?

Странное. Очень странное убийство.

- Я вас попрошу, Петр Петрович, забрать у Омельченко это дело, - сказал Косачевский Борину.

- Вы его хотите кому-либо передать?

- Да, хочу. Этим делом займемся мы с вами, Петр Петрович. Не возражаете?

Борин развел руками.

- Как прикажете, Леонид Борисович. Только Омельченко квалифицированный работник.

- Не сомневаюсь, - сказал Косачевский. - Но Бонэ был мне очень дорог. Я хочу сам найти его убийцу. Этим я отдам ему последний долг.

- Я вас понимаю, Леонид Борисович, - наклонил голову Борин.

Косачевский усмехнулся.

- Что ж, понимать друг друга - это не так уж мало.

В тот же день Косачевский посетил вдову Бонэ и попросил ее продиктовать ему список людей, с которыми у Александра Яковлевича были какие-либо отношения - деловые или личные.

- Зачем вам это?

- Мы ищем убийц.

- Вы думаете, что его убили не уголовники? - догадалась она. - Чушь! Полнейшая чушь! Вы же знали Александра Яковлевича. У него никогда не было и не могло быть врагов. У него были только друзья.

- Не смею с вами спорить, - сказал Косачевский и, обмакнув перо в чернильницу, склонился над листком бумаги. - Давайте все-таки составим с вами список…друзей.

Варвара Михайловна вздохнула и стала диктовать:

- Елпатов, Мансфельд, Белов, Бурлак-Стрельцов…

Бонэ вел довольно замкнутый образ жизни, но, к удивлению Косачевского, список его знакомых вскоре достиг ста человек. Чтобы их всех проверить, Борину нужно будет основательно потрудиться.

- Если еще кого-либо вспомните, обязательно телефонируйте мне, - попросил Косачевский.

- Хорошо, - безразлично согласилась она.

- Александр Яковлевич хранил письма?

- Нет, у нас в семье это не было принято.

- Понятно. И еще. Я у вас хочу забрать бумаги мужа. На время, разумеется. Потом я их вам верну.

- Бумаги? Их не так уж много. Записи по истории ковроделия вам тоже потребуются?

- Обязательно.

Вяло усмехнувшись бескровными растрескавшимися губами, Варвара Михайловна достала из письменного стола мужа черную кожаную папку с замочком.

- Вот, пожалуйста. Здесь, насколько мне известно, все его заметки и выписки. Александр Яковлевич был очень аккуратным и педантичным человеком. Этому у него можно было поучиться. Так что здесь все по истории ковроделия. Изучайте. Будем надеяться, что вам хоть что-нибудь из всего этого пригодится.

- Будем надеяться, - эхом отозвался Косачевский и, помолчав, сказал: - Я бы хотел задать вам несколько вопросов.

- Да?

Косачевский достал из кармана пиджака и протянул ей записку, полученную им от Бонэ накануне убийства.

- Как видите, здесь Александр Яковлевич писал о каких-то “крайне важных” новостях, которыми он хотел поделиться со мной. Причем он был уверен, что эти новости меня заинтересуют.

Прочитав записку, Варвара Михайловна вернула ее Косачевскому.

- Так что вы, собственно, хотите меня спросить?

- О каких новостях шла речь? Что он имел в виду?

- Боюсь, что тут я ничем не могу быть вам полезна, Леонид Борисович. Я абсолютно ничего не знаю.

- Разве он вам не рассказывал о своих делах?

- Почти нет. Он считал, что его дела - профессиональные, разумеется, - мне не интересны и из деликатности почти никогда не говорил о них.

- А в поведении его вы не замечали ничего особенного?

- Вы имеете в виду дни, предшествующие убийству?

- Именно.

Она задумалась.

- Пожалуй, последнее время он был в каком-то приподнятом настроении, - неуверенно сказала она. - Чаще, чем обычно, шутил, смеялся.

- А с чем это могло быть связано?

- Не знаю. У меня как раз заболела сестра, и все остальное как-то отошло на второй план.

***

Косачевский читал записи Бонэ из черной кожаной папки, переданной ему Варварой Михайловной, у себя в номере Первого Дома Советов обычно по ночам, когда его сосед Артюхин уже сладко спал. Косачевский любил работать по ночам. Эта привычка появилась у него еще в годы ссылки.

В бледном анемичном свете керосиновой лампы мчались по бумаге стремительные фиолетовые строчки: “Прелесть ковра заключается в рисунке, в качестве шерсти, из которой он сделан, в искусстве мастера, его терпении, но главное - краски. Без многообразия и высокого качества красителей ковроделие никогда не смогло бы достичь тех вершин, которых оно достигло к XV-XVI векам.

Краски всегда привлекали к себе внимание людей и постепенно стали необходимым атрибутом любой цивилизации.

Вспомним хотя бы Древний Рим. Здесь краски были не только предметами первой необходимости, но и своеобразными символами могущества, красоты и богатства.

Сотни рабов-ныряльщиков вылавливали улиток-багрянок. Для получения одного грамма бесценной краски, в которую окрашивались тоги римских императоров, требовалось чуть ли не 60 тысяч этих улиток.

Из Египта в Рим доставляли растение сафлор. Его лепестки шли на изготовление желтой и розовой краски.

Из Африки прибывало красное индиго - орсейль, из Индии темное и светлое кашу-сок акаций и пальм.

Не меньший интерес к краскам был и в древней Руси. Здесь почти не пользовались заморским сырьем, а изготавливали краски из собственного сырья, преимущественно из различных растений. Зеленую краску делали из крапивы и перьев лука, желтую - из шафрана, коры ольхи, щавеля, коричневую - из коры молодого дуба и желудей, алую - из барбариса, а малиновую - из молодых листьев яблони. Багровый же цвет давала червлень, краска, которую получали из маленьких червячков, водившихся в корнях растения, именуемого по-латыни “полигонум минус”.

Но первенство тут всегда принадлежало Востоку, который славился многообразием, красотой и стойкостью своих натуральных красок для шерсти, шелка и хлопка. Именно здесь поражали своим многоцветьем ковры и ткани. Именно здесь были созданы первые в мире ковры, которые являлись образцами красоты для многих поколений.

Когда я оказался в Индии, уже многие натуральные красители древности были забыты. Многие, но не все, и даже не большая их часть. По-прежнему мастера касты красильщиков получают светло-красную краску из картамина, добавляя в чан настой кожуры плодов манго; красную - из проваренной смеси лодхры с лесным лаком (густой, как воск, налет на ветвях деревьев, оставляемый насекомыми); желтую - из турмерика, смешанного с соком лимона; оранжевую - из цветов дерева сингхор (белые лепестки обрываются, а оранжевая сердцевина вываривается в воде); серую - из сока плодов черного миробалана, смешанного с купоросом.

И тем не менее общепризнанно, что современные индусские ковры и ткани по своим краскам значительно уступают старым. То же самое можно сказать и о коврах Персии и Турции, изготовленных с применением натуральных красок (об анилиновых говорить не будем).

В чем же дело?

А суть вопроса заключается в том, что тайной всегда было не столько сырье для производства красителей, сколько особенности процесса изготовления красок, рецепты крашения и такие, казалось бы, несущественные детали, как время года, когда следует добывать и применять тот или иной краситель, место добычи, особенности воды в разных районах страны и многое, многое другое”.

Перевернув очередную страницу рукописи, Косачевский увидел на обороте две заметки, сделанные красными чернилами. Почерк был тот же:

“Прасковья Ивановна Кузнецова-Горбунова. Считается первой русской поэтессой из крестьян. Была крепостной графа Н.П. Шереметева (село Кусково). С 14 лет Кузнецова-Горбунова была “при верьхе актрисою”. Вышла замуж за своего помещика. Имела на Шереметева большое влияние, обладала тонким вкусом, дворец в Кускове многим ей обязан. Кузнецовой-Горбуновой принадлежит широко известная песня “Вечер поздно из лесочку я коров домой гнала…”, описывающая ее первую встречу с будущим мужем. Обязательно посетить Кусково и навести соответствующие справки. Возможно, удастся что-либо выяснить у ее родственников и потомков графа Н. П. Шереметева”.

“Эжен де Мирекур, настоящая фамилия Жако. Литератор, пасквилянт, проходимец. Прославился скандальными брошюрами. Начал свою своеобразную карьеру в 1845 году, издав книжонку об Александре Дюма, в которой обличал писателя в том, что все романы Дюма написаны в действительности безвестными литераторами. Брошюра произвела громкий скандал и была нарасхват. Дюма привлек Мирекура к судебной ответственности за клевету, и по приговору суда тот был посажен на полгода за решетку. Однако это не только не охладило клеветника, который, благодаря скандалу, стал одним из самых популярных литераторов Франции, но навело его на мысль создать точно в таком же стиле серию книг о всех выдающихся людях современности. В задуманную им серию вошло около ста книжек, которые пользовались значительно большим успехом, чем произведения Стендаля, Бальзака и Дюма. Мирекур мог бы стать одним из богатейших людей Франции, но многочисленные судебные штрафы за клевету поглощали большую часть его баснословных гонораров. Поэтому, путешествуя в 1861 году по России, Мирекур особо не роскошествовал.

В 1873 году величайший из пасквилянтов принял монашество и отправился в качестве миссионера на Гаити, где и скончался. Судя по всему, о его пребывании в России в личных архивах различных лиц должны были сохраниться документы, которые могут оказаться весьма полезными. Во всяком случае пренебрегать такой возможностью не следует”.

Эти записи не могли не удивить. Почему Бонэ, которого, казалось, ничего, кроме ковров, не интересовало, собирался посетить Кусково и разыскать родственников Шереметева и его жены? А его интерес к документам о пребывании в России де Мирекура? Странно, очень странно. И еще. Какую связь усмотрел Бонэ между проходимцем Эженом де Мирекуром, зарабатывающим деньги на оплевывании общественных деятелей, и крепостной девушкой, ставшей по воле судьбы графиней Шереметевой?

Записи были не менее загадочны, чем само убийство. Но может быть, они имеют к нему какое-то отношение?

Тщательная проверка знакомых Бонэ, которую методично проводил Борин, пока что никаких, ощутимых успехов не дала, хотя у некоторых проверяемых или вообще не было алиби или было, но весьма сомнительное, из тех, которые Борин именовал “трухлявыми”. Но это еще ни о чем не свидетельствовало. Какой нормальный честный человек будет заботиться о своем алиби, если он ни в чем не виновен? Железное алиби - или дело случая или приобретение тех, кто очень в нем заинтересован, то есть преступников.

Но все же работу Борина нельзя было назвать безрезультатной. Она расширила представление о самом убитом, о его связях, о людях, с которыми он общался, об их взаимоотношениях, склонностях, интересах, образе жизни - выявила факты, среди которых рано или поздно окажутся те, что станут ключом или отмычкой к происшедшему. Об этом свидетельствовал опыт Косачевского. Случайное, несущественное постепенно отшелушится, отойдет, а главное останется. Но, что может стать главным, определяющим, сейчас не угадаешь, для этого потребуется время, а пока надо накапливать факты, методично и кропотливо.

В докладе Борина заместителя председателя Совета милиции заинтересовало упоминание о трех поездках Бонэ в Ржев. Дважды он туда ездил в 1915 году и один раз совсем недавно, за десять дней до своей смерти.

Не с этим ли городом была каким-то образом связана записка, которую ему оставил Бонэ? “Дорогой Леонид Борисович! Дважды заезжал к Вам, но так и не смог застать. Понимаю: дела, дела и опять дела. А все-таки льщу себя надеждой, что встретимся. Не напрасно? У меня крайне важные новости. Уверен, что они и Вас заинтересуют…”

“Крайне важные новости…”

- Бонэ один ездил во Ржев?

- Нет. Первый раз он там был с Бурлак-Стрельцовым.

- А потом?

- Безоговорочно утверждать не буду, но, похоже, один. Я еще это уточню, Леонид Борисович.

Косачевский стер ладонью пыль с письменного бронзового прибора, который остался от прежнего хозяина кабинета, и спросил, чем Борин объясняет эти поездки во Ржев.

- Затрудняюсь что-либо определенное ответить, Леонид Борисович. Говорил с женой покойного - она не знает. Еще кое с кем беседовал - тоже без толку. Хочу сегодня подъехать к Бурлак-Стрельцову.

Косачевский на мгновение задумался.

- Бурлак-Стрельцов… А почему бы вам не начать с Елпатова?

- Ну что ж, можно и с Елпатова. Только Ржев, насколько мне известно, никогда и никакого отношения к ковроделию и к торговле коврами не имел, так что Елпатов, опасаюсь, здесь не помощник. Скорей всего, Бонэ ездил туда по личным делам.

- Возможно, - согласился Косачевский. - Но Елпатов не любил зря платить деньги своим служащим. И ежели кто-то из них уезжал по личной надобности, то обязательно отпрашивался у хозяина, объяснял ему причины. Так что начнем все-таки с Елпатова, а Бурлак-Стрельцова прибережем до следующего раза. Не возражаете?

- Тогда я сегодня заеду к Елпатову.

- Знаете что? Возьму-ка я это на себя, - сказал Косачевский. - Уж так и быть, нанесу ему визит по старой дружбе. Как-никак, а ведь я его бывший служащий. Помнится, даже вместе чаи пивали.

- Ну, ежели вместе чаи пивали… - Борин развел руками. 

***

Елпатов узнал Косачевского сразу.

- А, господин Пивоваров! Рад, рад, что вспомнили. Присаживайтесь.

Губы его улыбались, но маленькие, глубоко посаженные глаза глядели холодно и настороженно.

- Уже не Пивоваров, - усмехнулся Косачевский.

- И не Семен Семенович, понятно?

- Леонид Борисович.

- Счастлив новому знакомству с вами, Леонид Борисович.

- Надеюсь.

- Да уж чего тут надеяться! Счастлив не счастлив, а деваться некуда…И в какой же вы должности или чине, Леонид Борисович, нынче пребывать изволите? Народный комиссар путей сообщения, к примеру, армией командуете, хотя и без погон генеральских, или финансами по всей России заправляете?

- Помощник председателя Совета московской милиции, - сказал Косачевский, который никогда не терял присущего ему хладнокровия.

- Помощник председателя милиции? Это по-старому вроде бы полицмейстер?

- Не совсем.

- Тогда извините великодушно, что не разобрался. Темный я. В таких материях толка не знаю. Ведь я больше по торговой части мастак, только с аршином да со счетами дружен. Где купить подешевле, где продать подороже, как прибыль получить да убытки стороной обойти, - вот этому обучен. Купец, словом, коммерсант. Для купца же государственные дела, а тем паче полицейские - лес темный: что ни шаг, то колдобина…

Реквизировать небось пришли? - спросил Елпатов. - Ежели так, то с запозданием. Без вас уже постарались. Во всем торговом доме разве что я сам еще не реквизирован. И то потому как от такой реквизиции никакого прибытка новой власти не предвидится. На колбасу и то не пустишь - жилист…Бонэ-то где теперь? Небось тоже на реквизициях поднаторел?

- Нету больше Бонэ, Ермолай Иванович…

Маленькие глазки бывшего главы торгового дома впились в лицо Косачевского.

- Как это нет? Помер, что ли?

- Убит.

Елпатов перекрестился.

- За что ж его? Ведь покойный-то из тех был, что не только делом, но и словом самого последнего подлеца не обидит. Хотя душегубу-то что? Душегуб из-за рубля отцу родному глотку перережет…

Косачевский задал Елпатову несколько вопросов о знакомых Бонэ, а затем спросил о поездках убитого в Ржев.

- В Ржев?! - изумился бывший глава торгового дома.

В его удивлении было что-то показное, нарочитое. Впрочем, Косачевский мог и ошибиться, он слишком мало знал Елпатова.

- Это на ржевских, выходит, подозрение имеете? Косачевский пропустил вопрос мимо ушей.

- Нас интересуют поездки Бонэ в Ржев, - повторил он.

- Когда же он ездил туда?

- Он там был несколько раз. Впервые, если не ошибаюсь, в 1915 году.

- Ишь ты, в пятнадцатом, на второй год войны…Что-то не припоминаю. По делам торгового дома делать ему там вроде бы было нечего. Он у нас вообще-то больше по заграницам ездил. А в России где? Петербург, Киев, Варшава…Ну, Туркестан, Тифлис…

И снова в интонации собеседника Косачевскому почудилась фальшивинка. Может, Елпатов что-то пытается скрыть? Но зачем?

- Он тогда посещал Ржев вместе с Бурлак-Стрельцовым.

Елпатов задумался.

- И у господина Стрельцова, сколь знаю, никаких надобностей во Ржеве не имелось…Разве что его домыслы с Волосковыми, ведь родом-то они оттуда, из Ржева.

- А кто такие Волосковы?

- Красильщики. Великие мастера красильного дела были. Только то вам без интереса, господин Косачевский, и дело их, и они сами давно уж быльем поросли.

- И все-таки?

Елпатов хмыкнул.

- Ежели такое любопытство, я не против. Только история та давняя, ежели и не с царя гороха ее начинать, то уж не позднее как с Петра Алексеевича Великого, преобразователя российского.

Действительно, историю Волосковых следовало начинать с Петра Первого.

России петровских времен требовались не только чугун, железо, лес, порох и сукна, но и краски.

И в 1716 году Петр Первый подписал указ “О сыску и объявлении посылке красок в губернии и о не вывозе оных из-за моря”. А вслед за тем канцелярия Правительствующего Сената разработала и разослала на места реестр необходимых государству красок. Много предприимчивых людей занялись тогда розысками красильного сырья и изготовлением красок. Но счастье, как всегда бывает в подобных случаях, улыбнулось немногим. И вот среди этих немногих оказался русский умелец, часовщик из Ржева Иван Волосков. Во всем разбирался Волосков: в механике, токарном деле, слесарном, кузнечном. Только в красильном ничего не смыслил. Но именно в красильном ему суждено было прославиться на всю Российскую империю.

В те времена - да и не только в те - самой дорогой краской считался кармин. Изготавливался он из кошенили, насекомых, которые водились на территории нынешней Мексики на кактусах с экзотическим названием нопале. Пуд кармина стоил тогда в России 280 рублей, а пуд той же краски, изготовленной из лучшего сорта кошенили, так называемой “серебристой”, и все 350 - деньги невообразимые. Получить кармин из русского сырья никому не удавалось. А часовщику из Ржева удалось. И продавал Волосков свой кармин по 150 рублей за пуд. Вскоре в Ржев потянулись красильщики и купцы. Купцы уезжали от Волоскова довольные, а красильщики - несолоно хлебавши: никому и ни за какие деньги Волосков своего секрета не открывал.

Заводик Ивана Волоскова во Ржеве превратился при его сыне Терентии в завод, не очень большой, но зато процветающий. Терентий, как и его отец, был мастером на все руки: и астрономические часы-автоматы делал, и телескоп для наблюдения за солнцем сам себе смастерил, но больше всего времени он, понятно, уделял все-таки красильному делу.

Терентий значительно улучшил качество волосковского кармина, который при нем стал вывозиться за границу. Этой краской заинтересовалась и Петербургская Академия художеств, рекомендовавшая ее для окраски в малиновый цвет с отливом отечественного бархата и для изображения багряниц на иконах.

Завод тогда, помимо кармина, выпускал уже превосходный бакан, отличные белила и другие краски.

После смерти Терентия, который умер в 1806 году, красильное дело во Ржеве перешло в руки его внучатого племянника Алексея. Алексей Волосков еще более улучшил знаменитый кармин. Краска теперь меньше боялась воздействия света, стала ярче. Ее начали использовать для печатания кредитных билетов. Удостоенный двух золотых медалей в России, волосковский кармин в 1851 году получил третью медаль, на этот раз на Всемирной выставке в Лондоне. Тайна ржевских красильщиков после смерти Алексея Волоскова так и осталась тайной, хотя в лаборатории завода, куда раньше доступа никому не было, теперь толклось немало людей, начиная с мелких пройдох и кончая солидными дельцами.

Время от времени кто-нибудь оповещал, что секрет кармина им разгадан и желающие могут у него приобрести этот кармин в любом количестве. Но все эти сообщения кончались одним конфузом: не та краска, что у Волосковых, много хуже.

- Вот Бурлак-Стрельцов и не удержался, решил попробоваться, - сказал Елпатов, - благо обстоятельства к тому подтолкнули. Ему там подо Ржевом в пятнадцатом году наследство досталось. Приехал он во Ржев бумаги оформлять, в гостинице, как положено, остановился. Там его жулики и отыскали. Ну и надули в уши про Волосковых. А Бурлак-Стрельцов господин легковерный, не из вдумчивых - шалтай-болтай, словом. Да и кому не лестно секрет волосковского кармина открыть? Вот он и принял все за чистую монету. Загорелся. Ну, а Александра Яковлевича вы знали. Его таким делом недолго было в соблазн ввести. Он же, как дитя малое, был душа нараспашку до самого сердца. Вот и покуролесили они на пару во Ржеве. А толку, понятно, нуль.

- С кем же они во Ржеве встречались?

- С жуликами, естественно, - хмыкнул Елпатов. - Кто, кроме жуликов, мог их в соблазн ввести касательно волосковского кармина? Дело-то пустое.

- Но ведь Александр Яковлевич был еще дважды во Ржеве.

- Вольному воля, господин Косачевский. Покойный мог туда и трижды и четырежды ездить и каждую байку из собственного кармана оплачивать. Я же говорю: дитя малое. Какой с него спрос?

Косачевский вспомнил про свой давний разговор с Бонэ о премии Наполеона и спросил у Елпатова, не отыскали ли Волосковы равноценной замены краске индиго.

- Нет, чего не было, того не было. Если бы Волосковым это удалось, то им бы не грех было во Ржеве золотой памятник поставить. Краски, равной индиго, еще никто не изобрел.

- Однако Александр Яковлевич мне о таком открытии говорил.

- Кто же додумался до этого?

- Не знаю.

- Вот и я не знаю, - засмеялся Елпатов. - Что-то вы, господин Косачевский, здесь напутали.

Может, действительно, он напутал или память ему изменила? Кто его знает. Твердой уверенности у Косачевского не было.

Он показал Елпатову заметки Бонэ о Кузнецовой-Горбуновой и Мирекуре. Елпатов надел очки, внимательно прочел, недоумевающе поглядел на Косачевского.

- Почему Бонэ интересовался этими людьми?

- Об этом разве что у него самого спросить можно. Да только покойники, сколь знаю, не очень-то разговорчивы.

- Но это может иметь какое-то отношение к ковроделию?

- Сомнительно.

- А к ржевским розыскам Александра Яковлевича?

- На это вам, господин Косачевский, никто не ответит.

Но в этом Елпатов ошибся. На свой вопрос Косачевский получил исчерпывающий ответ от другого человека. И этим человеком был Мансфельд-Полевой, которого заместитель председателя Совета милиции допросил в тот же день. 

***

Робкий луч солнца, воровски пробравшийся через давно немытые стекла окна в кабинете Косачевского, высветил бледное личико потомка славных немецких рыцарей. Он смотрел на Косачевского жалобными голодными глазами и, похоже, готов был променять все подвиги прошлого на тарелку дымящихся наваристых щей и хороший ломоть пышного довоенного хлеба, который некогда продавался в любой хлебной лавке. Увы, такими сказочными сокровищами заместитель председателя Совета милиции не располагал, поэтому он предложил своему собеседнику (Косачевский тщательно избегал слова “допрашиваемый”) стакан чая и кусок похожего на замазку черного хлеба.

- А сахарок у вас найдется? - робко спросил потомок рыцарей.

- Найдется, - сказал Косачевский и, поставив перед ним сахар, рядом положил записи Бонэ.

- Вам это о чем-нибудь говорит?

- В каком смысле?

- Почему Александр Яковлевич собирал сведения об этих людях?

- Ну как же, как же - Мансфельд поспешно допил свой стакан, и Косачевский долил ему чая. - Ведь, по слухам, Мирекур во время своей поездки в Россию приобрел в Петербурге у Агонесова великолепный норыгинский ковер. И у Кузнецовой-Горбуновой был такой ковер.

- Какой ковер?

- Норыгинский.

- А что означает “норыгинскнй”?

Мансфельд был настолько удивлен этим вопросом заместителя председателя Совета милиции, что даже перестал жевать.

- Вы не знаете, кто такой Норыгин?

- Представления не имею.

Мансфельд вытер сомнительной чистоты носовым платком рот и веско сказал:

- Это был единственный в мире человек, который с полным правом мог бы претендовать на премию Наполеона…

- Позвольте, позвольте, - перебил его Косачевский, почувствовав, наконец, в своих руках нечто вроде кончика ниточки этого запутанного клубка, в котором прошлое каким-то образом переплеталось с настоящим. - Вы имеете в виду премию тому, кто отыщет равноценный заменитель индиго?

- Именно, - подтвердил Мансфельд.

- Мне покойный Александр Яковлевич что-то говорил об этом.

- Естественно, Александр Яковлевич очень высоко ценил заслуги этого выдающегося человека. В работе Александра Яковлевича по истории ковроделия, которую от так и не успел закончить, Норыгину должна была быть посвящена целая глава. Хотя это и не доказано, но специалисты убеждены, что Норыгин не только нашел равноценные заменители для большинства красок, которыми пользовались древние ковроделы, но и разгадал способы их изготовления и рецепты крашения.

Когда Мансфельд допил свой чай, Косачевский попросил его подробней рассказать о Норыгине.

Оказалось, что Варфоломей Акимович Норыгин был крепостным графа Шереметева и находился на оброке.

Норыгин стоял у самых истоков дела Волосковых, будучи правой рукой Терентия, которому помогал разрабатывать рецепты бакана, белил и постоянно улучшать качество знаменитого волосковского кармина.

Норыгину приписывалось много открытий и усовершенствований в красильном деле. Утверждали, что, работая у Волоскова, он якобы нашел полноценный заменитель для индиго, эффективный способ добиться устойчивости окраски кармином, который боится солнечного света и довольно быстро под его воздействием выцветает, устойчивости окраски красным индиго (орсейлем) и проводил успешные опыты по окраске верблюжьей шерсти, которая обычно крайне плохо поддается окраске и употребляется теперь в коврах в естественном виде, хотя имеются сведения, что в XV веке ее умели окрашивать в различные цвета.

Утверждали, что Норыгин, работая в заводской лаборатории Волоскова (он был единственным, кому, кроме хозяина завода, доверялся ключ от этого помещения), сумел разгадать многие секреты древних мастеров Востока, и прежде всего Персии, которая считалась родиной ковроделия.

Все это Норыгин держал в тайне, делясь с Волосковым только своими второстепенными усовершенствованиями. Это была не только дань установившейся среди мастеров традиции. Норыгин мечтал о собственном деле, которое помогло бы ему выкупиться из крепостной зависимости и стать вольным человеком.

Но в 1793 году Шереметев затребовал Норыгина к себе в Кусково. Какой разговор состоялся между помещиком и его крепостным - неизвестно, но, судя по всему, Норыгин понял, что его мечте не суждено осуществиться. Граф не хотел давать вольную талантливому мастеру, хотя за него просила жена графа, сама бывшая крепостная, Прасковья Ивановна Кузнецова-Горбунова. И тогда Норыгин вместе с работавшими на том же заводике Волоскова во Ржеве сыном Иваном и Али-Мирадом бегут из России - сначала в Бухару, а затем перебираются в Персию. Здесь, в Кермане, Норыгин и Али-Мирад стали совладельцами ковровой мануфактуры. Она просуществовала сравнительно недолго, но оставила по себе память в мировом ковроделии. Всего, по мнению большинства специалистов, ею было выпущено не более сорока или пятидесяти ковров, однако каждый из них был своеобразным шедевром по яркости, блеску, чистоте красок и разнообразию тонов. Это была вершина ковроделия. Достаточно сказать, что и тогда и позднее норыгинские ковры ценились любителями значительно дороже лучших персидских антиков XV-XVI веков. Большая их часть была приобретена для дворцов шаха, но восемь или десять оказались в Европе. Два своих ковра Норыгин прислал в дар Кузнецовой-Горбуновой, к которой до самой своей смерти испытывал глубокое уважение и симпатию. Один норыгинский ковер был приобретен непосредственно в Кермане русским дипломатом Агонесовым. Этот ковер в дальнейшем и оказался у Мирекура, который сторговал его в Петербурге у внука дипломата. По слухам, Мирекур, приняв монашество, подарил его настоятелю монастыря.

Скончался Норыгин от холеры в 1795 году и был похоронен в Кермане. Али-Мирад пережил его всего на несколько месяцев. После их смерти мануфактура, перешедшая по наследству к Ивану Норыгину, захирела, а затем и полностью прекратила свое существование. Норыгин-младший, который унаследовал дело отца, но не его таланты, прожил за границей много лет и вернулся в Россию незадолго до Отечественной войны 1812 года уже свободным человеком (вольную ему и его отцу Шереметев подписал по просьбе Кузнецовой-Горбуновой за несколько дней до ее смерти).

Приехал Норыгин-младший с одним неказистым сундучком, но в нем оказалось достаточно денег, чтобы купить во Ржеве в Князь-Димитровской части города, расположенной по левому берегу Волги, двухэтажный каменный дом и открыть лучшую в Князь-Димитровской стороне мясную лавку.

Ни к красильному делу, ни к коврам сын Норыгина никакой склонности не имел. Тем не менее среди его гостей было много красильщиков и тех, кто занимался коврами, в том числе и Алексей Волосков, владелец известного на всю Россию ржевского красильного завода. Объяснялось это не столько уважением к памяти Варфоломея Акимовича Норыгина, сколько тем, что поговаривали, будто в сундучке, привезенном Иваном в родной Ржев, были не только деньги, но и сафьяновый портфель, где хранились записи его покойного отца. Охотников заполучить эти записи было очень много, значительно больше тех, кто позднее хотел узнать секрет волосковского кармина. Но и тем, и другим в одинаковой степени не повезло.

А в семидесятые годы в Томске в лавке купца Рыкова стала продаваться исключительной красоты и стойкости синяя краска, ни в чем не уступающая индиго, но в два раза дешевле его. Как выяснилось, изготавливал эту краску для Рыкова ссыльный народник студент-химик Аистов, являвшийся, кстати говоря, уроженцем все того же Ржева, которому, видно, самой судьбой было предопределено сыграть немалую роль в красильном деле России.

Отбыв положенный ему срок ссылки, Аистов вернулся в родной Ржев. Тяжело больной, он больше политической деятельностью не занимался, но красильное дело не бросил: оно до самой смерти кормило его и его семью. Дело было не ахти какое большое - ни одного наемного работника, только свои. Но заработка на безбедное существование вполне хватало. Любопытно, что Аистов не скрывал, что пользуется изобретением Варфоломея Акимовича Норыгина, и называл свою краску “норыгинкой”. Но больше из него ничего выпытать не могли. А ведь самым интересным было - каким образом к нему попал рецепт изготовления этой краски. Ответа на этот вопрос никто добиться не мог - Аистов или отмалчивался, или отделывался шуткой. Молчали и те, кто вместе с ним варил краску. Зато любопытные молчаливостью не отличались, строили различные предположения. Самым распространенным был слух о том, что легендарный сафьяновый портфель попал к Аистову от его сводного брата, который в свое время приобрел полуразрушенный дом Ивана Норыгина и, перестраивая его, обнаружил этот портфель замурованным в стене. Так это было или не так, - кто знает.

А в 1915 году, когда бывший ссыльный давно уже покоился в земле, во Ржеве, помимо русского индиго, появилась в продаже новая великолепная краска пурпурового цвета.

И вновь вспыхнул интерес к таинственному портфелю Варфоломея Норыгина.

Тогда-то Бурлак-Стрельцов вместе с Бонэ и отправились во Ржев…

Записав последнюю фразу показаний Мансфельда, Косачевский спросил, слышал ли Елпатов про всю эту историю.

- Разумеется, - сказал Мансфельд.

- А почему вы, собственно говоря, в этом так уверены?

- По той простой причине, что о Норыгине я услышал впервые лет пятнадцать назад от господина Елпатова.

Косачевский помолчал, осознавая сказанное допрашиваемым, а затем сказал:

- Я хочу предупредить вас, господин Мансфельд, что ваше заявление может иметь исключительно важное значение в расследовании убийства Александра Яковлевича Бонэ. Поэтому вы должны отнестись к нему с должной ответственностью.

Под столом звякнули рыцарские шпоры.

- Я дворянин.

- В 1918 году одного этого мало, господин Мансфельд.

- Я привык всегда отвечать за свои слова и всю жизнь говорил только правду.

- Итак, вы утверждаете, что впервые о Норыгине услышали именно от Елпатова?

- Да.

- И твердо в этом уверены?

- Да.

- Ну что ж, тогда не откажите мне в любезности вот здесь расписаться.

Мансфельд молча поставил под показаниями свою подпись.

- Теперь, если вас не затруднит, следующий вопрос: совместная поездка в 1915 году Бурлак-Стрельцова и Бонэ во Ржев состоялась по чьей инициативе?

- По инициативе Бурлак-Стрельцова. Он должен был оформить получение там наследства. Это совпало с вновь возникшими слухами о портфеле Варфоломея Норыгина, и господин Стрельцов предложил Александру Яковлевичу поехать вместе с ним. Александр Яковлевич, который уже давно питал интерес к так называемому норыгинскому наследству, тотчас же согласился.

- А эта поездка не была связана с секретом волосковского кармина?

- Нет.

- Откуда вы это знаете?

- Я присутствовал при разговоре Стрельцова с Бонэ.

- Где и когда происходил этот разговор?

- В конце января Бурлак-Стрельцов приехал на квартиру к Бонэ, показал ему пурпурную краску, которая появилась к тому времени во Ржеве, и сказал, что теперь, наконец, появился шанс отыскать норыгинское наследство. Бонэ с ним согласился, и они договорились о совместной поездке во Ржев, которая состоялась во второй половине января.

И вновь Косачевский предложил свидетелю расписаться под своими показаниями.

- Елпатов знал о цели этой совместной поездки?

- Конечно. Он был очень заинтересован в “норыгинском наследстве”. Если бы розыски Бонэ и Бурлак-Стрельцова увенчались успехом, то это дало бы ему и Бурлак-Стрельцову миллионные барыши.

- Вы только поэтому думаете, что он знал о цели поездки?

- Нет, не только. Елпатов мне сам об этом говорил. Он финансировал командировку Бонэ, посулив тому в случае удачи двадцать тысяч рублей и пожизненный пенсион ему и его супруге. Бонэ со свойственным ему бескорыстием отказался от какого-либо вознаграждения. Он считал, что норыгинское наследство должно принадлежать России и способствовать его поискам - долг каждого русского патриота.

- Елпатов и Бурлак-Стрельцов заключали какое-нибудь соглашение на тот случай, если норыгинское наследство будет обнаружено?

- Насколько мне известно, только устное, хотя Елпатов и считал господина Стрельцова малонадежным партнером.

- Для этого были основания?

- Да. Господин Бурлак-Стрельцов никогда не отличался в делах особой щепетильностью, а к тому времени его финансовое положение оставляло желать лучшего, что могло оказать дополнительное влияние на его подход к деловым отношениям.

- То есть мог и смошенничать?

- Я этого не говорил. Я говорил лишь об отсутствии излишней щепетильности и расстройстве дел.

- Если такая формулировка вас больше устраивает, я не возражаю, - сказал Косачевский, который уже до этого составил себе представление о Бурлак-Стрельцове. - Но давайте вернемся к их устному соглашению. К чему оно сводилось?

- Перед отъездом во Ржев Бурлак-Стрельцов зашел ко мне.

- Чтобы поделиться своими планами, как облагодетельствовать Россию?

- Нет, чтобы занять деньги - пятьсот рублей, которые он обещал мне вернуть после получения наследства.

- Кстати, наследство было большим?

- Двухэтажный каменный дом, который он собирался продать, и около двадцати тысяч деньгами и ценными бумагами. Учитывая широкий образ жизни господина Стрельцова, такое наследство трудно признать большим. Как говорится, на один зуб.

- Понятно.

- Я выписал ему вексель на пятьсот рублей, и он мне сказал, что, если удастся разыскать бумаги Норыгина, то Елпатов возьмет его компаньоном в новое красильное дело и выплатит ему пятьдесят тысяч рублей наличными, что даст ему возможность полностью преодолеть финансовые трудности. Бурлак-Стрельцов, которому весьма свойственно прожектерство, очень надеялся на успех и строил воздушные замки.

- Его ожидания оправдались?

- Нет. Поездка во Ржев закончилась полнейшей неудачей. Им тогда ничего не удалось найти.

- Вы в этом уверены?

- Абсолютно. Бурлак-Стрельцов был очень разочарован, так как рассчитывал на большие деньги. Он даже собирался одно время продавать свой особняк в Москве и собрание произведений искусства, в том числе и восточные ковры, к которым и я тогда приценивался. Но потом ему повезло в карты, и все образовалось. Разочарован, понятно, был и Елпатов. Они потеряли надежду отыскать норыгинское наследство. “Легенда”, - сказал мне Елпатов.

- И тем не менее Бонэ в том же году вновь посетил Ржев?

- Да.

- И вновь в поисках норыгинского наследства?

- Да.

- Елпатов знал и об этой поездке?

- Разумеется, ведь Александр Яковлевич служил у него. Александр Яковлевич вообще ничего не скрывал от Елпатова.

- Чем была вызвана эта поездка, новыми сведениями?

- Насколько мне известно, нет.

- А чем же?

- Александр Яковлевич был по натуре оптимистом и умел заразить этим оптимизмом других, в том числе и Елпатова. Он почти никогда не отказывался от задуманного.

- В данном случае его оптимизм оправдался?

- Мне трудно исчерпывающе ответить на ваш вопрос, господин Косачевский. С самим Александром Яковлевичем относительно его вторичного посещения Ржева я не беседовал. Как-то не приходилось к слову. Но в ноябре 1916 года я случайно встретился с господином Елпатовым в бильярдной купеческого клуба. Во время нашего краткого разговора я между прочим спросил у него о норыгинском наследстве. Елпатов ответил, что особых новостей покуда нет, но некоторые шансы на успех после вторичной поездки Бонэ во Ржев все-таки появились. По его словам, Александру Яковлевичу удалось разыскать кого-то из родственников Норыгина, и тот подтвердил, что сафьяновый портфель существует, что он хранится у внука Аистова, но тот теперь в действующей армии на фронте. “Так что, пошутил Елпатов, только и делаю, что еженощно молю господа о здравии раба божьего Егория”.

- Это так надо понимать, что внука Аистова, у которого якобы находится портфель, зовут Егором или Георгием?

- Видимо.

- С чем была связана последняя поездка Бонэ во Ржев?

- Не знаю.

- Елпатов, Бурлак-Стрельцов или Бонэ вам что-нибудь о ней говорили?

- Нет. Но я предполагаю, что она тоже была каким-то образом связана с норыгинским наследством.

- Елпатов знал об убийстве Бонэ?

- Думаю, что да.

- Почему?

- О смерти Александра Яковлевича мне на второй день телефонировал господин Стрельцов, а Стрельцов и Елпатов, насколько мне известно, поддерживают постоянные отношения. В частности, Стрельцов обратился в Московский Совдеп за получением охранной грамоты на свои собрания по совету Елпатова. Поэтому трудно предположить, чтобы Стрельцов уведомил об этой прискорбной вести меня, но не поставил в известность Елпатова, с которым довольно часто общался по различным делам. Между ними всегда были отношения, которые можно назвать дружественными, а Бонэ ведь был служащим Елпатова, и его судьба была для господина Елпатова небезразлична. Да и вдова покойного живет в доме Елпатова. Невероятно, чтобы она не сказала ему о постигшем ее несчастье.

- Что вы можете сказать о Бурлак-Стрельцове?

- Господин Стрельцов некогда был очень богатым человеком. И это казалось ему естественным состоянием. А когда его финансовое положение пошатнулось, он стал нервничать. Когда же человек нервничает, то начинает проявляться его истинная суть. А суть господина Стрельцова не вызывает симпатий. Боюсь ошибиться, но, по моему мнению, это очень мелкий человек, тщеславный, завистливый, малодушный, склонный к неожиданным поступкам, зачастую недостойным порядочного человека.

- А как к Бурлак-Стрельцову относился Бонэ?

- Бонэ ко всем хорошо относился, даже к тем, кто заведомо этого не был достоин. Он был очень добрым человеком и умел находить достоинства даже в тех, в ком их никогда не было.

- Какие же достоинства он отыскал в Бурлак-Стрельцове?

- Это может показаться смешным, но он считал господина Стрельцова жертвой судьбы, которая вначале дала ему все, а затем, лишив многого из того, что он имел и к чему успел привыкнуть, сделала его несчастнейшим из несчастных. “Если бы он родился нищим, - любил говорить Бонэ, - он был бы самым счастливым подданным Российской империи”. Бонэ считал господина Стрельцова добрым и наивным, но немного избалованным ребенком. Он его консультировал, когда Стрельцов стал собирать ковры, и если в коллекции Стрельцова есть что-либо заслуживающее внимания, то в этом заслуга Бонэ. Господин Стрельцов полный профан в ковроделии, хотя и считает себя великим знатоком. Он разбирается только в картах и женщинах. Поэтому, когда вновь начались разговоры о норыгинском наследстве, он не зря пригласил с собой во Ржев Александра Яковлевича. А тот по своей наивности считал это знаком дружбы и доверия. Более того, Александр Яковлевич был убежден, что поиски норыгинского наследства их общее дело, и всегда посвящал господина Стрельцова в свои удачи и неудачи, хотя Стрельцов после их первой поездки во Ржев, разуверившись в успехе, больше не ударил пальцем о палец, а проводил все свое время за карточным столом. Стрельцов вообще равнодушен к людям, хотя Александр Яковлевич говорил мне, что он не чужд альтруизма и как-то спас от тюрьмы некоего уголовника, который теперь служит у него швейцаром и готов отдать жизнь за своего хозяина. (“Проверить!” - подумал Косачевский.) Увы, Александр Яковлевич всегда был легковерен. Он стремился верить во все, что могло украсить человека, кем бы он ни был в действительности. Мне очень жаль, что Александра Яковлевича больше нет, господин Косачевский. Это был прекрасный человек и непревзойденный знаток искусства ковроделия, искусства, которое, видимо, никогда больше не возродится.

- Мне говорили, что вы собираетесь эмигрировать? - сказал Косачевский.

- Эмигрировать? - вскинулся Мансфельд. - Нет, господин Косачевский, вас ввели в заблуждение. Я не собираюсь эмигрировать. Действительно мои предки захоронены в Германии. Но мой дед похоронен в России. Здесь же покоится мой отец. Здесь же умру и я. Германия - это мое прошлое, а Россия - настоящее. Я не могу отказаться от нее. Отказаться от нее - это значит отказаться от самого себя.

- На что вы сейчас живете, господин Мансфельд?

- Я за свою жизнь составил некоторое состояние. Мне его хватит на год-полтора.

- А потом?

- Я неплохо разбираюсь в антиквариате, особенно в коврах.

- Вам разве неизвестна судьба антикварных магазинов?

- Я не это имел в виду. Я имел в виду музеи. Государственные музеи…Если останется Россия, то останутся и музеи. Музей - прошлое России. Страна не может идти в будущее, забыв свое прошлое. А будут музеи, найдется работа и для меня. Ведь будут музеи?

- Обязательно будут, - сказал Косачевский. - И в новой России будут самые лучшие музеи мира.

- Вот видите, и вы так считаете.

Косачевский закурил и искоса посмотрел на Мансфельда. Потомок немецких рыцарей, тщедушный, почти прозрачный, сидел на краешке стула, подперев ладошкой острый подбородок и устремив взгляд куда-то поверх головы хозяина кабинета. Здесь, в комнате, находилось лишь его бренное тело, а мысли витали где-то далеко: может быть, в залах будущего музея ковров, а может быть, где-то еще. Лицо Мансфельда как-то стаяло, посерело, кончики тонких, четко очерченных губ опустились. Он устал. Как-никак, а допрос уже длился около четырех часов.

- Хотите еще чая?

- Нет, благодарю вас, господин Косачевский.

- Тогда прочтите все, что я записал с ваших слов, и распишитесь, вы очень помогли нам, господин Мансфельд. 

***

Итак, Елпатов лгал. Лгал, когда говорил, что не знал об убийстве своего бывшего служащего. Лгал, когда утверждал, что Бонэ и Бурлак-Стрельцов ездили во Ржев, чтобы отыскать там рецепт волосковского кармина. Лгал, когда отрицал свою осведомленность о последующем посещении Бонэ Ржева. Лгал, когда говорил, что не имеет представления, почему Бонэ заинтересовался Кузнецовой-Горбуновой и этим прохиндеем Мирекуром.

Для чего?

Ложь, конечно, не доказательство и даже не тень доказательства причастности бывшего главы торгового дома к происшедшим событиям. Косачевский был достаточно опытен в розыскном деле, чтобы обманываться на этот счет. И тем не менее люди редко лгут из любви к искусству. Чаще всего у них есть для этого какие-то основания. Правда, лгут они по разным соображениям, порой не имеющим прямого отношения к тому, что стало поводом к их допросу. Но ложь - это ложь. Она не может не настораживать.

Почему все-таки Елпатов пытался утаить правду о норыгинском наследстве? Не хотел, чтобы оно могло достаться Советской власти? Возможно. Точно так же вполне возможно, что у него были и какие-то другие соображения.

Покуда обо всем этом можно было лишь догадываться. Ясно одно: после показаний Мансфельда, правдивость которых не вызывала никаких сомнений, и Елпатов и Бурлак-Стрельцов приобретали для следствия особый интерес. Их связь с Бонэ в поисках норыгинского наследства вполне могла стать основой новой версии убийства Александра Яковлевича Бонэ. А вот насколько эта версия окажется достоверной - дело будущего. Ближайшего будущего, как надеялся заместитель председателя Совета московской милиции. Во всяком случае, здесь стоило покопаться.

Вторично допрашивать Елпатова Косачевский пока не хотел. Такой допрос мог лишь помочь бывшему главе торгового дома сориентироваться в сложившейся обстановке, а это затруднило бы дальнейшее расследование. Ни к чему было сейчас вызывать в Уголовно-розыскную милицию и Бурлак-Стрельцова. Пусть эти двое считают, что про них совершенно забыли, и спокойно занимаются своими делами…под постоянным тайным наблюдением сотрудников уголовного розыска. Если не сегодня, то завтра Косачевский будет располагать о них сведениями, которые помогут разобраться и в них самих, и в мотивах их поведения.

А пока эти сведения будут постепенно накапливаться, центр розыскной работы следует, видимо, перенести во Ржев, где легко можно отыскать людей, с которыми Бонэ встречался и говорил.

Но к тому времени, когда были отработаны не только схема, но и детали дальнейшей работы по делу об убийстве, произошло событие, значительно ускорившее раскрытие преступления.

Допрашивая одного из уголовников, задержанного во время облавы на Хитровом рынке, Борин совершенно неожиданно для себя узнал обстоятельства, которые вскоре стали решающими в деле об убийстве Бонэ.

Вначале случайно полученные сведения представлялись малосущественными даже ему самому. Действительно, что может быть интересного в том, что у некоего бандита Велопольского по кличке Утюг, которого застрелили сотрудники розыска на Мясницкой во время ограбления склада мануфактуры, имеется брат, занимавшийся в молодости воровством, а затем остепенившийся? Ничего. Мало ли у кого из преступников есть остепенившиеся братья!

Но, как известно, в розыскной работе малосущественное порой превращается в весьма существенное, а то и в определяющее. Так произошло и на этот раз…

- Вы помните, Леонид Борисович, Велопольского? - спросил Борин, входя в кабинет Косачевского.

- Велопольский? Нет, не припоминаю.

- Ну тот, у которого нашли принадлежавшие Бонэ кольцо с бирюзой и карманные часы.

- Утюг?

- Ну да, из банды Сиволапого. У него, оказывается, есть брат - Иван Велопольский, и этот брат уже около двенадцати лет работает швейцаром у Бурлак-Стрельцова.

- Любопытно, весьма любопытно, - сказал после паузы Косачевский. - Мансфельд тоже упоминал о швейцаре.

- И это еще не все. - Борин достал из кармана пиджака какой-то предмет, завернутый в папиросную бумагу. Это был серебряный портсигар.

- “А.Я.Бонэ”, - прочел Косачевский на внутренней стороне крышки. 

- Откуда он у вас?

- Этот портсигар третьего дня продал скупщику Севрюгину Иван Велопольский. Я только что закончил допрос Севрюгина. Вот его показания, Леонид Борисович.

Косачевский бегло просмотрел исписанный аккуратным почерком Борина лист бумаги. Да, Севрюгин ошибиться не мог: Ивана Велопольского он знал давно. Некогда Белопольский был женат на его дочери, которая умерла в 1912 году.

- Не исключено, конечно, что портсигар - подарок Утюга…

- Не исключено, - согласился Косачевский. - Но не слишком ли много совпадений?

- Да, совпадений многовато. Прикажете задержать и допросить Велопольского?

- Думаю, целесообразней сначала произвести тщательный обыск в особняке Бурлак-Стрельцова.

- Согласен, - кивнул Борин. - Когда? Завтра?

- Сейчас, Петр Петрович. Если вас не затруднит, вызовите автомобиль и пригласите старшего по дежурной группе. Я поеду с вами.

Во время обыска в вестибюле между досками паркета были обнаружены засохшие затеки крови.

- Вы убили Александра Яковлевича Бонэ? - спросил Косачевский у швейцара.

- Мы, - сказал тот. - Вместях с братухой порешили…Да только не по своей воле, господин хороший.

- По чьей же?

- Хозяин велел. А мы-то что? Мы люди маленькие. Приказано - сделано. Нам-то он не мешал. Теленком был покойный: с открытыми глазами на убой шел. Только и спросил: за что? Да только нам не до разговоров было…

В тот же день Иван Велопольский, Бурлак-Стрельцов и Елпатов были арестованы и препровождены в камеру предварительного заключения Московской уголовно-розыскной милиции. 

***

- Таким образом, интуиция не обманула заместителя председателя Совета московской милиции, - сказал старый искусствовед Василий Петрович Белов, единственный оставшийся в живых участник тех далеких событий 1918 года, с кем меня пятьдесят лет спустя свела судьба и от которого я узнал обо всей этой истории. - Заметки Бонэ о Кузнецовой-Горбуновой и Мирекуре действительно стали ключом к тайне убийства Александра Яковлевича Бонэ.

После признания Ивана Велопольского, подтвержденного вещественными доказательствами и показаниями Севрюгина и Павла Дроздова, который опознал и самого Велопольского, и венскую лакированную коляску Бурлак-Стрельцова, в которой труп убитого привезли в Ананьевский переулок, запирательство Елпатова и Бурлак-Стрельцова теряло всякий смысл. В этом они окончательно убедились на очных ставках с Мансфельдом. И уже через два дня после их ареста Косачевский располагал исчерпывающими материалами обо всем происшедшем.

Теперь уже не вызывало никаких сомнений, что знаменитый сафьяновый портфель Варфоломея Акимовича Норыгина был не досужей выдумкой любителей легенд, не мифом, а реальностью. Судя по всему, его действительно обнаружил в стене норыгинского дома сводный брат ссыльного студента Аистова. И с тех пор бесценные документы мастера с завода Волосковых находились в семье Аистовых. Последним их владельцем был Георгий Аистов, внук ссыльного студента.

Как было с достоверностью установлено материалами следствия, в 1915 году преподавателя ржевского реального училища Георгия Аистова призвали в армию, а в начале 1917 года он попал в плен к немцам. Длительное время ничего не было известно о его судьбе. А в 1918 году Георгий Аистов вернулся из плена в родной Ржев, о чем Бонэ написала крестная Аистова, Марфа Иванцова. Сразу же после получения письма от Иванцовой Бонэ выехал во Ржев, где встретился с Аистовым. Допрошенный Бориным Аистов рассказал о своей встрече с Бонэ. “После беседы с Александром Яковлевичем, - сказал он, - я окончательно утвердился в мысли, что норыгинское наследство должно стать достоянием России. Никаких сомнений на этот счет у меня не было”. Аистов заявил Бонэ, что, хотя он и не большевик, но всей душой сочувствует новой власти и ее начинаниям, поэтому охотно передаст Бонэ документы Норыгина. Дело осложнялось лишь тем, что эти бумаги находились тогда у его жены, которая уехала в Самару к родственникам. “Как только она вернется, - сказал Аистов Бонэ, - я тотчас же все привезу вам в Москву”. Георгий Аистов выполнил свое обещание, и дней через десять после их беседы во Ржеве легендарный сафьяновый портфель уже был в руках Бонэ.

Легко себе представить радость Александра Яковлевича. Наверное, это был самый счастливый день в его жизни. Отыскать документы Норыгина было его мечтой, и вот, наконец, эта мечта осуществилась. Бонэ не считал нужным скрывать от кого-либо свою удачу, а тем более от Елпатова, к которому относился с большим уважением. Елпатов поздравил Бонэ с успехом и предложил своему бывшему служащему приобрести у него бумаги Норыгина за сто тысяч рублей, исходя из того, что в эмиграции он смог бы превратить эти бумаги в миллионное состояние. Бонэ от такой сделки категорически отказался, и Елпатов понял, что убедить Бонэ он не сможет. Тогда-то Елпатов и отправился к Бурлак-Стрельцову.

Нет, он не говорил со своим давним приятелем об убийстве. Бонэ. Елпатов не скатился до уголовщины. Речь лишь шла о том, чтобы использовать все средства давления на Александра Яковлевича. Но Бурлак-Стрельцов не привык останавливаться на половине дороги. Убедившись в том, что с портфелем Норыгина Бонэ добровольно не расстанется, он решил, по его выражению, прибегнуть к крайней мере. Убийство было совершено в его особняке братьями Велопольскими ранним утром того самого дня, когда к хозяину особняка должна была прибыть комиссия из Московского Совдепа.

- А портфель Норыгина? - спросил я.

- Этот портфель Бонэ принес с собой, чтобы ознакомить хозяина особняка с документами, розыск которых они начинали вместе в 1915 году. После убийства Александра Яковлевича, Бурлак-Стрельцов отдал портфель Елпатову, получив за него сто тысяч рублей, - сказал Василий Петрович. - У Елпатова этот портфель и обнаружили при обыске работники Уголовно-розыскной милиции. Но, увы, документов в нем уже не было…Опасаясь улик, Елпатов перед обыском сжег все бумаги Норыгина. Портфель он тоже бросил в печь, но тот лишь успел слегка обгореть.

- Итак, все норыгинское наследство превратилось в пепел?

Василий Петрович помолчал.

- Кто его знает. Когда месяц спустя я встретился с Косачевским на совещании в Московской комиссии по охране памятников искусства и старины, он мне говорил, что имеются сведения о том, что Елпатов, получив портфель от Бурлак-Стрельцова, снял копии с важнейших документов и передал их кому-то из своих людей. Подтвердились ли впоследствии эти сведения - не знаю. Косачевский был вскоре направлен на подпольную работу на Украину.

Покинул Москву и я. Больше о норыгинском наследстве я никогда и ничего не слышал. Но знаете крылатые слова о том, что рукописи не горят? Я в это всегда верил. И сейчас верю…

 Экономист Иван Иванович Янжул и город Ржев.

В. Маковский «Портрет академика И. И. Янжула», 1907.

Иван Иванович Янжул (1846-1914 годы) приобрел достаточную известность среди современников и потомков за удивительно упорный научный труд на поприще экономических исследований. Янжула иногда относят к героям истории Российской империи второго плана. Несмотря на свои научные заслуги и членство в Петербургской академии наук, Янжул для многих исследователей и краеведов остается в тени своих современников, министров и верховных сановников тех лет.

Родился И. И. Янжул в 1846 году в семье черниговского дворянина капитана Ивана Гавриловича Янжула. Учился в Благородном пансионе при Рязанской гимназии. Окончил юридический факультет Московского университета, с которым связал большую часть своей жизни. Стажировался в Лейпцигском, Гейдельбергском и Цюрихском университетах, а диссертацию писал в библиотеке Британского музея. Как шутливо вспоминал поэт Андрей Белый, отец которого, профессор Московского университета Н. В. Бугаев был соседом и другом Янжула: «Христофор Христофорович Помпул в моем представлении целый день гнался в Лондоне за статистическими данными».

И. Х. Озеров, ученик Янжула, ставший впоследствии известным финансистом, заметил, что «едва ли есть вопрос из прикладной политической экономии, который бы ни затронул Янжул в его многочисленных научных или публицистических трудах».

Любознательность и желание применить знания на практике были характерными чертами Янжула, которые проявились еще в детстве. Гимназист IV класса Иван Янжул во время каникул в Москве посмотрел спектакль, в котором сыграл известный негритянский трагик Айра Фредерик Олдридж, прославившийся в роли Отелло. Замечательная игра вкупе с шекспировской пьесой произвели на мальчика неизгладимое впечатление. Янжул начал увлеченно изучать английский язык, стараясь запоминать по 50 слов в день.

Будучи студентом, Янжул нуждался в средствах к существованию, поэтому в 1865-1866 годах вынужден был стать учителем для детей предводителя ржевского дворянства В. И. Кудрявцева. В часы досуга между уроками с детьми В. И. Кудрявцева Янжул знакомился с «Политической экономией» Джона Стюарта Милля и «Социальной физикой» Адольфа Кетле. Янжул был вдохновлен новыми идеями. И он сразу же придумал, как эти идеи можно проверить на прочность данными приходских книг. Его поиск закономерностей развития общественных явлений воплотился в статью «О незаконнорожденных (статистико-юридический очерк)» в «Московских университетских известиях». Как юный студент трудился над этой исследовательской работой мы можем узнать из его воспоминаний о ржевском периоде жизни. 

Став профессором Янжул был знаменит среди студентов своим практическим подходом даже к теоретическим вопросам. Всегда на лекции он приносил новый, живой материал для рассмотрения  - статистические публикации, периодические издания, новейшие исследования.

В уни­вер­си­те­те он читал курсы финансо­во­го права и по­ли­цей­ско­го права. Янжул, бла­го­да­ря талант­ли­во составлен­ным учеб­ным кур­сам, поль­зо­вал­ся боль­шой попу­ляр­но­стью в университе­те. В то же время, Янжул от­ли­чал­ся стро­го­стью к эк­за­ме­ну­ю­щим­ся, раз­дражительностью и не сдер­жан­но­стью. Как че­ло­век, вырос­ший в бед­но­сти, Янжул крайне пред­взя­то от­но­сил­ся к так на­зы­ва­е­мым «бе­ло­под­кла­доч­ни­кам» (обес­пе­чен­ным сту­ден­там, ще­го­ляв­шим до­ро­гой формен­ной одеж­дой); последние, чтобы сдать эк­за­мен у Ян­жу­ла, были вынужде­ны одал­жи­вать у соуче­ни­ков по­но­шен­ную одеж­ду.

Конец 1880-х годов

Янжул первым организовывает в Московском университете семинарские занятия по финансовому праву. Суть занятий - привить студентам понимание предмета, а не только передать накопленные знания. В 1881 году по материалам его лекций была издана книга «Финансовое право. По лекциям ординарного профессора И. И. Янжула», ставшая одним из первых в России и самым популярным учебником финансов в конце XIX века.

Характерной чертой Янжула была его публичность. Он искренне полагал, что недостаточно изучить важный вопрос, необходимо обязательно донести суть вопроса и практические следствия до общества. Публичность Янжула не только сделала его известным среди читателей журналов и газет, но и ввела в деловые круги. Еще в студенческие годы Янжул помогал знакомым предпринимателям отстаивать свое мнение в региональной прессе. В том числе по этой причине и сам Янжул не раз становился предметом обсуждения, а иногда осуждения в газетных перепалках. Такая известность сделала Янжула «кандидатурой», его стали рассматривать как возможного чиновника в разных начинаниях.

Когда было учре­жде­но пять долж­но­стей фабрич­ных ин­спек­то­ров, из ко­то­рых один был глав­ным, должность одного из них занял Иван Иванович. До 1884 г., од­на­ко, были на­зна­че­ны лишь глав­ный фаб­рич­ный ин­спек­тор и два окруж­ных инспекто­ра - на Мос­ков­ский и Вла­ди­мир­ский окру­га. Одним из этих трёх первых фаб­рич­ных ин­спек­то­ров «пер­во­го при­зы­ва» и стал И. И. Янжул, возглавив­ший Мос­ков­ский фаб­рич­ный округ. Молодого профессора Янжула пригласили стать первым в России окружным фабричным инспектором, а уже пожилого академика Янжула прочили в  министры нового Министерства торговли и промышленности. В первый раз Янжул согласился, в последний раз - отказался.

Предложение стать фабричным инспектором было неожиданностью для Янжула. 27 июня 1882 года в ресторане Промышленной выставки в Москве Е. Н. Андреев, технолог и видный деятель на педагогическом поприще, предложил Янжулу стать фабричным инспектором в Московском округе, включавшем шесть губерний (Московскую, Тверскую, Смоленскую, Тульскую, Рязанскую, Калужскую). Решение далось Янжулу нелегко  -  он много размышлял и переживал, прежде чем согласиться. Надо заметить, что жалование фабричного инспектора было ниже заработка профессора Московского университета. Но это не стало основным аргументом. Главным было желание увидеть жизнь такой, какая она есть - какова она не в известных ему законах, а в еще неведомых цехах и бараках. Так же как Янжул обращался во Ржеве к метрическим книгам, вдохновленный Кетле, летом 1882 года, «взвесив по франклиновски доводы pro и contra», он дал принципиальное согласие стать фабричным инспектором.

От­чё­ты фаб­рич­ных ин­спек­то­ров пер­вых лет, в ко­то­рых по­дроб­но опи­сы­ва­лись усло­вия труда ра­бо­чих на фабриках и за­во­дах, были опуб­ли­ко­ва­ны и вы­зва­ли зна­чи­тель­ный общественный ре­зо­нанс. Как от­ме­ча­л ис­то­рик Ан­дрей Левандовский: 

Про­фес­со­ра типа Ян­жу­ла, Чу­про­ва, очень та­лант­ли­вые эко­но­ми­сты с прекрасным ста­биль­ным по­ло­же­ни­ем, с вы­со­ким жа­ло­ва­ни­ем идут в фаб­рич­но-за­вод­скую ин­спек­цию (а это ка­торж­ная ра­бо­та за не боль­шие день­ги) из идейных со­об­ра­же­ний. То есть сле­дят за тем, чтобы эти нормы со­блю­да­лись. Поэтому по­во­ду много на­пи­са­но - это почти де­тек­тив. Сна­ча­ла надо было пред­при­я­тие найти, по­то­му что часто про­сто адрес был неиз­ве­стен. Потом надо было (на него) по­пасть, по­то­му что не пус­ка­ли. А потом надо бить­ся с предпринимателем, за­став­ляя его пре­кра­тить, ска­жем, ноч­ную ра­бо­ту детей.

За ис­сле­до­ва­ние «Фаб­рич­ный быт Мос­ков­ской гу­бер­нии» Ян­жу­лу была присуж­де­на боль­шая зо­ло­тая ме­даль Им­пе­ра­тор­ско­го гео­гра­фи­че­ско­го общества. В 1886 г. он также при­нял уча­стие в об­сле­до­ва­нии промышленности  Цар­ства  Поль­ско­го; по­дроб­ный отчёт был также опубликован.

В Министерстве финансов, курировавшем создание фабричного инспектората, Янжул был известен по деятельности «Саблинской» комиссии, инициированной московским губернатором князем В. А. Долгоруковым «для осмотра фабрик и заводов в Москве». В первом выпуске «Трудов комиссии» Янжул опубликовал перевод английских фабричных законов с пояснениями, исследование об инспекторате в Швейцарии и Англии и об ответственности хозяев за несчастия с рабочими. Также Янжул выступил в  1882 году в  «Отечественных записках» со статьей о труде малолетних  и  женщин. Печатными трудами он был известен многим, в том числе и министру финансов Н. Х. Бунге. Янжул с некоторым позерством вспоминал, что на первой личной встрече Бунге отметил: «Мне хорошо известны все Ваши труды по рабочему вопросу, и мы должны просить Вашего извинения, что, - как он выразился, - Вас несколько обобрали по этому предмету». По мнению Бунге, всегда чрезвычайно важен «в каждом новом учреждении первый состав служащих, который, так сказать, служит прецедентом и образцом для будущего». «Первый призыв» фабричных инспекторов вышел поистине образцовым, но немногочисленным.

И в этом деле Янжулу помогли научный подход и публичность. Он не просто изучал научную проблему, а пытался донести до общества мнение о пользе конкретного знания. В 1884 году Янжул представил на суд широкой публики первый опыт создания и публикации отчета о деятельности фабричной инспекции по надзору за малолетними - книгу «Фабричный быт Московской губернии». Отчет содержал сведения о малолетних, характеризовал общее положение рабочих и давал некоторые замечания о промышленности в целом. Особую ценность отчету придавали авторские отзывы и впечатления. Живость изложения, а часто и неприглядность картины фабричной жизни, изображенная Янжулом, впечатлила современников. «Фабричный быт» широко обсуждался в журнальной прессе. За свой труд Янжул был награжден золотой медалью Императорского географического общества. Впоследствии при создании программы отчетов на  1885 год главный фабричный инспектор Я. Т. Михайловский указывал на «Фабричный быт» Янжула «как на образец отчета», заложивший основы программы сбора промышленной статистики в России.

В 1887 г. И. И. Янжул оста­вляет пост окруж­но­го фаб­рич­но­го инспек­то­ра. На­хо­дясь на этой долж­но­сти, он при­ни­мал ак­тив­ное уча­стие в разра­бот­ке фаб­рич­ных за­ко­нов, но и после не остав­лял своим вни­ма­ни­ем положе­ние ра­бо­чих в рос­сий­ской про­мыш­лен­но­сти и счи­тал­ся одним из наиболее ав­то­ри­тет­ных экс­пер­тов в этой об­ла­сти. С выходом нового закона «О найме рабочих на фабрики, заводы и мануфактуры и о взаимных отношениях фабрикантов и рабочих» (3 июня 1886 года) Янжул решил покинуть инспекторат и вернуться полностью к профессорским делам, так как посчитал, что добился максимума из возможного. Если для фабричной инспекции это было потерей, то для финансовой науки это было удачей.

Возвращение Янжула за профессорскую кафедру дало ему силы и время, чтобы завершить главный труд - «Основные начала финансовой политики. Учение о государственных доходах» (впервые опубликованы в 1893 году, переиздавались несколько раз). Книга об основах финансовой политики открывалась параграфом о значении финансовой науки. По обыкновению, Янжул апеллировал к повседневной практике: «Кто из нас еще на школьной скамейке не слыхал что-нибудь о государственных финансах, о налогах, о займах, о государственных лотереях и т. п., вопросах, подлежащих рассмотрению науки, которая известна под именем „финансовой“?» И продолжал: «Газеты, журналы, обыденные беседы переполнены различными фактами, различными толкованиями, выводами, рассуждениями по поводу указанных тем: можно сказать без преувеличения, что финансовое хозяйство или хозяйство государства, его доходы и расходы составляют подавляющий интерес нашего времени, который чуть ли не господствует, иногда к положительному вреду, над всеми остальными вопросами государственной и народной жизни».

Раз так, то значение науки о финансах не столько в досужих спорах, а в том, что финансы уже в современном Янжулу обществе (в период бурной дореволюционной индустриализации!) оказываются важнейшим показателем состоятельности общей экономической политики. «Состоянием финансов в настоящее время измеряется самое могущество государств, - пишет Янжул, - не в солдатах их главная сила, а прежде всего в тех имущественных средствах, которыми они могут располагать в данную минуту; финансы являются мерилом благосостояния страны, мерилом цивилизации». Янжул подробно остановился на нуждах учета финансов, писал о значении статистики и подробнейшим образом изложил теорию и практику управления государственными имуществами и регалиями, описал сложности сбора и использования податей и налогов. Книга была снабжена темами и задачами для практических упражнений по финансовому праву. Систематическое изложение основ финансовой политики вызвало широкое признание труда Янжула, Академия наук наградила автора премией А. Грейга, избрав его в члены-корреспонденты.

После выхода «Основных начал финансовой политики» Янжула стали причислять к сторонникам историко-этической школы, а иногда даже называли приверженцем государственного социализма. Вряд ли Янжула можно всерьез считать социалистом, но сторонником широкого вмешательства государства в экономическую жизнь он был. Если вспомнить о взглядах одного из лидеров историко-экономической школы Г. Шмоллера, полагавшего, что политическая экономия из «голого учения о рынке и обмене» должна превратиться в детальное описание фактического хозяйственного поведения, то Янжула можно видеть в числе сторонников такой точки зрения. Уместно вспомнить хотя бы статью Янжула «Экономическое значение честности (забытый фактор производства)».

Янжул был щедрым учителем. Он никогда не отказывал студентам в доступе к своей библиотеке (которую подарил Московскому университету). Книга, по его справедливому мнению, должна была жить, а значит, она должна была найти своего читателя. В 1883 году Янжул был одним из зачинателей идеи распространения образованности в самых широких кругах. Он стал разработчиком устава первой в Москве общедоступной бесплатной городской Библиотеки-читальни имени И. С. Тургенева, которая существует и по сей день. С 1883 г. И. И.  Янжул, на­ря­ду с про­фес­со­ром Мос­ков­ско­го университета А. И. Чу­про­вым, и за­ве­ду­ю­щим де­ла­ми Ста­ти­сти­че­ско­го От­де­ла Мос­ков­ской го­род­ской думы М. Е. Бог­да­но­вым, вошёл в со­став Ко­мис­сии по под­го­тов­ке уста­ва пер­вой об­ще­до­ступ­ной бес­плат­ной го­род­ской Биб­лио­те­ки-чи­таль­ни им. И. С. Тур­ге­не­ва. Пред­се­да­тель­ство­ва­ла в Ко­мис­сии из­вест­ная благо­тво­ри­тель­ни­ца и мос­ков­ская Потом­ствен­ная По­чет­ная Граж­дан­ка Вар­ва­ра Алек­се­ев­на Мо­ро­зо­ва, по­жерт­во­вав­шая на учре­жде­ние биб­лио­те­ки 10000 рублей. Раз­ра­бо­тан­ный Ко­мис­си­ей устав был рас­смот­рен и утвер­жден на заседа­нии Мос­ков­ской го­род­ской думы в мае 1884 г. Со­глас­но при­ня­то­му тогда же пригово­ру Думы № 47 было при­ня­то ре­ше­ние об устрой­стве в Москве  Библио­те­ки - чи­таль­ни  им.  И. С. Тур­ге­не­ва, дабы «до­ста­вить возможность поль­зо­вать­ся кни­га­ми тем слоям го­род­ско­го на­се­ле­ния, ко­то­рым, по со­сто­я­нию их средств, су­ще­ству­ю­щие биб­лио­те­ки недо­ступ­ны». Новшеством биб­лио­те­ки стало то, что «за поль­зо­ва­ние кни­га­ми, га­зе­та­ми и жур­на­ла­ми» в ней «ни­ка­кой платы» не взи­ма­лось.

Любовь Янжула к книгам выразилась в идее, что распространять книжные знания нужно не только через библиотеки, но и через специальные научные указатели, советующие широкой публике достойные внимания научные труды. Руководствуясь древним принципом non multa, sed multum («дело не в количестве, а в качестве»), Янжул стал составителем «Книги о книгах», то есть толкового указателя для выбора книг по важнейшим отраслям знаний для самостоятельного обу­чения. Но на этом он  не остановился. Одним из важных проектов Янжула, получивших всероссийскую известность, стал так называемый «Расширенный университет» (по аналогии с английским опытом в Кембридже  - University Extension). Суть проекта состояла в попытке оторваться от исключительно переписки с желающими получить знания заочно, по так называемым силлабусам (программам чтения для освоения разных дисциплин) и перей­ти к широкой практике публичных лекций. Знаменитыми стали публичные лекции Янжула «Великаны промышленности» и «Миллионы и что с ними делать?». К этой идее присоединились многие общественные деятели рубежа XIX-XX веков. Стали организовывать выезды известных столичных профессоров в губернские города. И хотя для такой практики существовали очевидные препятствия как финансовые, так и  административные - успех  этого  начинания,  тем  не  менее,  был большой.

В 1895 году Янжул был избран ординарным академиком по историко-филологическому отделению (политическая экономия и наука о финансах), вскоре после избрания переехал из  Москвы в  Санкт-Петербург, что предусматривалось правилами академии того времени. В Петербурге Янжул взялся за редактирование экономического и политического отделов в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, сам написал ряд статей по финансовым вопросам. И кроме этого стал публиковать свое значительное мемуарное наследие. Да, Иван Иванович Янжул  оставил свой след не только в науке, но и в мемуаристике, опубликовав захватывающие «Воспоминания И. И. Янжула о пережитом и виденном в 1864-1909 гг.».  

В ис­то­рии рус­ской эко­но­ми­че­ской мысли ака­де­мик, про­фес­сор И. И. Янжул рас­смат­ри­ва­ет­ся как круп­ней­ший пред­ста­ви­тель школы го­су­дар­ствен­но­го социа­лиз­ма, и в этом кон­тек­сте при­мы­ка­ет к немец­кой ис­то­ри­че­ской школе поли­ти­че­ской эко­но­мии и права. Он автор пер­во­го спе­ци­аль­но­го ис­сле­до­ва­ния на тему «Бисмарк и го­су­дар­ствен­ный социализм».  Весной 1914 года Янжул с супругой отправился на лечение в Германию. Вскоре же после объявления начала войны от пережитых волнений он скончался в Висбадене, где и похоронен.

В 1873 году Янжул же­нил­ся на ржевитянке Ека­те­рине Ни­ко­ла­евне Ве­лья­ше­вой, ко­то­рая на дол­гие годы стала его самым близ­ким и пре­дан­ным по­мощ­ни­ком.

Ека­те­ри́на Ни­ко­ла́евна Я́нжул (урож­дён­ная Велья́шева; 7 (19) сен­тяб­ря 1855 - не ранее 1927) - рус­ская пи­са­тель­ни­ца.

В 1873 году вышла замуж за Ивана Ива­но­ви­ча Ян­жу­ла и стала его со­труд­ни­цей во всех его на­уч­ных ра­бо­тах, о чём сам Янжул в своей ав­то­био­гра­фии писал так: «В жене я по­лу­чил не толь­ко доб­ро­го то­ва­ри­ща, но со­ав­то­ра или ближайше­го со­труд­ни­ка для всего, что я с тех пор на­пи­сал, на­чи­ная с боль­ших книг и кон­чая жур­наль­ны­ми и га­зет­ны­ми ста­тья­ми. Ни­че­го не де­ла­лось и не писа­лось без её со­ве­та и по­мо­щи и боль­шей ча­стью её же рукой, и я затрудняюсь по вре­ме­нам опре­де­лить, кому, на­при­мер, в дан­ной ста­тье принадле­жит та­кая-то мысль, мне или ей?».

Сама Ека­те­ри­на Ни­ко­ла­ев­на са­мо­сто­я­тель­но за­ни­ма­лась изу­че­ни­ем ме­то­дов препода­ва­ния в на­чаль­ных шко­лах и в осо­бен­но­сти по­ста­нов­ки фи­зи­че­ско­го и руч­но­го труда в шко­лах За­пад­ной Ев­ро­пы, Аме­ри­ки и  Рос­сий­ской им­пе­рии. Этим во­про­сам по­свя­ще­ны её ста­тьи: «Срав­ни­тель­ный очерк на­чаль­но­го образо­ва­ния в Ан­глии, её ко­ло­ни­ях и Со­еди­нен­ных Шта­тах Се­вер­ной Америки», «Этика как пред­мет обу­че­ния в школе», «Вли­я­ние гра­мот­но­сти на про­из­во­ди­тель­ность труда», «Вли­я­ние фи­зи­че­ско­го труда на успеш­ность умствен­ных занятий» и мно­гие дру­гие в жур­на­лах «Об­ра­зо­ва­ние», «Вест­ник вос­пи­та­ния», «Вест­ник  Ев­ро­пы», «Рус­ская  школа», «Тех­ни­че­ское образование», «Дет­ская  по­мощь», а также неко­то­рые из­дан­ные ей книги.

С 1900 года она со­сто­я­ла чле­ном от­де­ле­ния уче­но­го ко­ми­те­та ми­ни­стер­ства народно­го про­све­ще­ния по тех­ни­че­ско­му и про­фес­си­о­наль­но­му об­ра­зо­ва­нию. Была одним из ав­то­ров «Эн­цик­ло­пе­ди­че­ско­го сло­ва­ря Брок­гау­за и Ефро­на».

В 1920-1923 вела на­уч­ную и пре­по­да­ва­тель­скую де­я­тель­ность в Пет­ро­град­ском уни­вер­си­те­те и Пе­до­ло­ги­че­ском ин­тер­на­те до­школь­но­го вос­пи­та­ния. Привлека­лась Нар­ком­про­сом как экс­перт по во­про­сам за­ру­беж­но­го образования. Про­дол­жа­ла на­уч­ные пуб­ли­ка­ции в жур­на­лах «Ра­бот­ник просвеще­ния» и др. Участ­во­ва­ла в пе­да­го­ги­че­ских дис­кус­си­ях о ме­то­ди­ке обуче­ния гра­мо­те. Из­да­ла ма­те­ри­а­лы по ис­поль­зо­ва­нию за ру­бе­жом ме­то­да целых слов. Пе­ре­ве­ла труды У. Кил­пат­ри­ка, К. Уо­ш­бер­на и др.

Перечитывая «Воспоминания И. И. Янжула о пережитом и виденном в 1864-1909 гг.» невольно обращаешь особое внимание на его повествование о нашем городе, его связях с ржевитянами, о семье его супруги Ека­те­ри­ны Ни­ко­ла­ев­ны Велья́шевой.

«Не без некоторого смущения приступаю я к описанию главнейших событий моей жизни и деятельности - всего пережитого и виденного, хорошего и дурного, исторически замечательного и только для меня лишь лично интересного, серьезного и забавного, грустного и приятного. Все при этом разнообразные воспоминания, здесь излагаемые, опираются на один и тот же важнейший источник - память, поскольку на ней запечатлелись события и факты жизни. К сожалению, я никогда не вел дневников или записок и поэтому единственной помощью для памяти является в данном случае переписка, как мои уцелевшие и тщательно собранные письма, особенно письма моей жены, целиком сбереженные заботливой рукой любящей матери, - так наконец, в весьма ограниченном количестве, подходящие чужие письма, большею частью для иллюстраций и дополнений к описываемым событиям и приключениям. Вот и весь почти наличный материал для настоящих моих записок».

Из первой главы Воспоминаний Янжула (- Урок в отъезде (в г. Ржеве) съ окончательным переходом на юридический факультет. - Мое житье на уроке. - Кеттле и отец Дмитрий. - Статистическая разработка Ржевских церковных книг) мы узнаем, каким был наш город в то время, и как в нём жилось молодому студенту.

«В виду всех объясненных причин я начинаю изложение моих настоящих мемуаров лишь с 1864 г., года поступления моего (юношей 18-ти лет) в Московский университет, по окончании курса в Рязанской гимназии весной того же года. Считаю, впрочем, долгом сделать еще одну, может быть, не бесполезную, оговорку: существует довольно распространенное мнение, что за длинный период чьей-либо жизни довольно трудно сохранить должную беспристрастность и объективность при описании знакомых и вообще действующих лиц  всегда-де при описании несимпатичных автору мемуаров лиц или событий замечается, говорят, стремление отступить от истины и изобразить дело или самих лиц более или менее в ложном свете.

Таким образом, поставивши себе за правило лишь точную передачу в изложении всех важных событий моей жизни в той мере, как их сберегла моя память, постараюсь с полною откровенностью относиться в своих "Воспоминаниях" одинаково объективно и беспристрастно и к фактам и к лицам, насколько это зависит от моих личных усилий.

Окончивши в мае 1864 г. полный курс Рязанской дореформенной 7-ми классной гимназии с одним латинским языком, в качестве первого ученика за все время учения, я едва не получил медали и лишился её только по случайным, описанным в моих "Воспоминаниях Детства" поводам и несчастному для меня стечению обстоятельств. Во всяком случае, я получил право на поступление в университет без дальнейшей проверки и экзамена, за исключением греческого языка, если вздумаю поступить на историко-филологический факультет.

Я записался тотчас на юридический факультет, получил билет и в то же время право доступа на свободное посещение всех лекций вместе с филологами. Вскоре, однако, явились непредвиденные обстоятельства, которые совершенно изменили мои планы и дали другое направление и ход всей моей будущей жизни.

Необходимы, однако, некоторые предварительные объяснения о моем семейном положении и обстановке, чтобы лучше понимать последующее изложение моей биографии. Я был сыном весьма бедных родителей из мелкопоместных дворян. Отец мой, капитан Иван Гаврилович Янжул, верой и правдой прослуживший в военной службе около 25 лет, человек для своего времени довольно замечательный и образованный, (был на двух факультетах в Киевском и Харьковском университетах); у нас было огромное семейство (не менее 8 человек живых детей, не говоря о ранее умерших); я - один из младших; и позднее даже к описанному периоду оставалось не менее 6 человек. Отец, и особенно мать, из кожи лезли дать нам всем приличное образование. Между тем материальное положение семьи было довольно незавидно: отец за большую рану во время турецкой войны, в которой участвовал, получал пенсию в 700 p. acс., а мать владела небольшим, сто с чем-то десятин, именьицем в Коломенском уезде Московской губ. Когда мы начали подрастать, и понадобилось нам подыскивать учителей и учебные заведения, и для этого порядочные средства, то выяснилось, что дальше жить в деревне невозможно и лишь с трудом, кое-как, определили старших сестер в институт и пансионы. Отцу пришлось оставить место по дворянским выборам старшего заседателя, которое он занимал в г. Коломне и, продавши именьице матери, переселиться в Москву в поисках лучшего будущего для детей и себя.

Переселение нашего семейства в Москву, что совершилось в моем отсутствии в Рязани, где я обучался, не принесло, однако, ничего хорошего. Года два или около года отец не мог найти себе решительно никакого занятия и, несмотря на свое, повторяю, сравнительное образование и способности, получал отовсюду отказы и издерживал свои небольшие средства, привезенные из деревни. Но которой как бы передышкой явилась случайная должность смотрителя казенной дачи Студенец в Обществе садоводства, которую он занимал несколько лет; но эта должность почему-то сама по себе исчезла, или была закрыта для соединения с какой-то новою обязанностью, доставшейся новому лицу, и наша семья стала опять бедствовать, пока отец не нашел совсем скудно вознаграждаемую должность и неприятное занятие надзирателя известного в Москве Юсупова Дома или надзирателя "Работного Дома для лиц просящих милостыню". Должность эта давала совсем ничтожное жалованье, что-то около 20 р. в месяц и небольшую казенную квартиру. Тиф свил себе постоянное гнездо в этом неблагоустроенном тогда общественном учреждении, благодаря чему я и все члены семейства переболели там жесточайшим образом, и затем в апреле 1864 г., как раз накануне моего окончания в гимназии, умерла от этой же болезни моя мать, а ровно через год и мой отец, до болезни которого я выздоровел всего лишь за 3-4 месяца. Но дом был полон больных почти постоянно в лице моих сестер».

Такое положение дел заставило Ивана искать работу на стороне. Он становится домашним учителем в обеспеченных семьях.

«Вскоре же тот же учитель у моего дяди приискал мне и другое более подходящее занятие, а именно урок, но не в Москве, а в отъезде - в г. Ржеве Тверской губ. В те времена были весьма обычным делом отлучки студентов из Москвы, чуть ли не на целый год, кроме времени экзаменов, в отъезд на уроки ("на кондиции"), особенно с многолюдных факультетов, как юридический. Никто за этим не следил и не сокрушался, тем более, что лекции почти без исключения литографировались и юристу легко было готовиться к экзамену, не посещая совсем университета и проживая где-нибудь в дали от своей "Alma mater".

За неимением лучшего, я согласился в принципе принять этот урок, дававший 25 рублей в месяц у В. И. Кудрявцева, ржевского предводителя дворянства. Мой будущий хозяин мне выслал вскоре задаток, спасший меня во время от дальнейшей голодовки; к этому он уведомил, что я должен ждать до ноября приезда в Москву самой г-жи Кудрявцевой, супруги нанимателя, от которой я узнаю-де дальнейшие условия нашего договора, и вместе с ней должен и приехать во Ржев.

Между тем время шло и приносило с собой события для меня весьма неприятные. Именно мое имя появилось на объявлении, вывешенном на стенах, среди университета, в списке студентов, - исключенных из него за невзнос платы. Далее, мне давался льготный срок для взноса платы, иначе мне предлагалось явиться и получить свои документы. В этом случае задаток г. Кудрявцева - 50 руб. - меня спас и оказал важную услугу для моего пребывания в университете. Я немедленно половину этой суммы, что было в то время вполне достаточно, внес в университет, получил опять студенческий билет и водворился таким образом вновь там на правах гражданства. Остальные 25 руб. были мной употреблены на некоторое поновление и увеличение моего гардероба, сильно пострадавшего во время безработицы. Помню, как теперь, смешные и жалкие похождения свои в качестве неопытного мальчика (мне было тогда около 18 лет) на Московский Толкучий рынок для закупки разных предметов одеяния и обуви, по возможно дешевой цене. Помню, как, в виду рано наступивших в том году сильных морозов, я особенно заботился о приобретении глубоких и теплых галош и купил таковые по наружноcти хорошего качества за 3 с чем-то рубля.  Но увы, раньше чем я дождался приезда г-жи Кудрявцевой, через какую-нибудь неделю, эти галоши оказались сделанными из маленьких кусочков кожи, искусно склеенных и зачерненных; поэтому ко времени своего путешествия во Ржев я опять очутился при жестоком морозе, без всякой обуви, кроме худых сапог и в бумажных дырявых носках.  Почти то же случилось и с другими покупками для той же цели на Толкучке.

Наконец г-жа Кудрявцева приехала; важно, но довольно любезно со мной поговорила в гостинице Челышева, в номере, который моим неопытным глазам показался верхом роскоши и богатства. Она объявила мне, что поедет лишь через несколько дней, назначила точно время, и чтобы я явился прямо на Николаевский вокзал к условленному поезду, на который мне будет выдан билет 3-го класса до Твери. От Твери на Ржев тогда железной дороги еще не существовало, и мы должны были в Ржев ехать около 100 верст на перекладных. Это первое мое путешествие в город Ржев, которое совершенно неожиданно для меня повторилось в моей жизни много раз, памятно мне более всего от тех страданий, которые я терпел тогда от холода; я не понимаю причины, по которой в те времена или вагоны совсем не топились, или топились очень плохо.  Разумеется, бедный студент в этот студеный морозный день был одет, несмотря на 20 слишком градусов, в тот же костюм, как и летом, т. е. в довольно легкой паре и в "продувном", как острили в Москве некоторые приятели, пальто.  Изъяны моего костюма сначала заметила сама г-жа Кудрявцева и дала мне великодушно свою лишнюю ей кофту. Я завернул в нее свои ноги, больше всего страдавшие от холода. Но это все-таки мало помогало делу: мороз был так велик, а я так озяб и дрожал, что, вероятно, было заметно и на моем лице, что какая-то сострадательная купчиха, видимо староверка, сидевшая недалеко от меня, сжалилась над молодым человеком и пожертвовала ему на дорогу свою лисью кацавейку, которую бесцеремонно помогла мне натянуть на себя к забаве окружающей публики: несомненно добрая душа спасла меня наверное, если не от замерзания, то от сильной простуды.  В Твери мы пробыли лишь короткое время, около часу. Напились чаю, немного закусили, отогрелись, и затем в огромном возке двинулись в путь, при чем я заранее выпросил у кучера побольше наложить сена, чтобы было сидеть теплее.  Предварительно еще, в комнате, где мы пили чай, по совету кого-то из ехавших, я достал большое количество газетной бумаги и обернул ею все тело.  Таким образом я воевал с дедушкой морозом и благополучно, главным образом, вероятно, благодаря своей молодости одержал над ним победу и незамерзшим, в летнем пальто, доехал до Ржева».

Из прочитанного отрывка из воспоминаний будущего учёного видно, насколько сильна была у него тяга к знаниям и с какими трудностями ему приходилось сталкиваться чтобы не быть обузой для своей семьи.

«В Ржев мы приехали поздно вечером, так что о ни каком впечатлении о городе говорить нельзя было. Могу только сказать, что город, по которому мы ехали довольно долго, прежде чем добрались до квартиры Кудрявцевых, показался мне для уездного очень обширным, что действительно и было. Как известно, Ржев расположен довольно красиво на двух противоположных берегах реки Волги. Мне пришлось поселиться на нагорной стороне реки и внутри города, в квартире Кудрявцевых, в отличном каменном 2-х этажном доме, на городской площади, при чем дом был так велик, что Кудрявцевы несколько раз в году в отдаленные времена, еще не издержавшие, подобно другим помещикам, свои выкупные, могли задавать многолюдные балы и приглашать для них оркестры музыки».

Как мы можем заметить, дом Кудрявцевых находился в районе нынешней Советской площади. По-видимому, все дома на торговой площади примыкали один к одному и шли так называемой единой фасадой, из сохранившихся можно привести в пример дома-утюги на Спасской площади с характерными ржевскими подворотнями-туннелями (около аптеки). Описания Ржевских подворотен тех лет часто встречаются в воспоминаниях и других посетителей нашего города.

«Помещение, предназначенное для моего жилья, было чрезвычайно удобно тем, что расположено было совершенно отдельно от остальной квартиры и с особым ходом под воротами около улицы. Это избавляло меня от всякого домашнего шума и отвлечения от дела, когда я хотел заниматься. Ко мне нельзя было никому из своих пройти или попасть мимоходом, а надо было специально для этого ко мне идти. Впоследствии обнаружилось однако, благодаря вороватости ржевских жителей, одно неудобство моей комнаты: у меня несколько раз крали из коридора, прилегавшего к ней, мои сапоги, выставленные на ночь для чистки, и пришлось совсем прекратить этот обычай».

Интересно, что сказал бы  Янжул, узнав ржевскую легенду связанную с князем-защитником Ржева и его сапогами? Ржевитяне и с княжескими сапогами обошлись весьма непочтительно, а уж с учительскими… До наших дней дошла легенда о защитнике Ржева князе Владимире. Каждый раз, когда враги подходили к крепостным стенам, на крутом волжском берегу на белом коне возникал безмолвный воин - князь Владимир. И каждый раз по взмаху его руки враги бежали от города. Каждую ночь князь дозором обходил свой город, и каждый вечер горожане у стены ставили новую пару сапог. Множество новых сапог износил князь, однажды поленились горожане или забыли поставить новые княжеские сапоги... С той поры осерчал князь на своих подданных и покинул город.

«Семья г-на Кудрявцева состояла из самого Василия Ивановича Кудрявцева, из его супруги, с которой я приехал из Москвы, двух довольно милых, но шаловливых мальчиков, моих будущих учеников, старшего сына, уже юноши в Москве и, наконец, гувернантки (для французского языка), бывшей питомицы, кажется, Смольного института, к сожалению крайне несимпатичной, не только потому, что она была очень некрасива, но отличалась резкостью в обращении и непозволительным ханжеством. Не пропуская, кажется, никакой церковной службы, не исключая, в течение всего Великого Поста - даже заутрени в ранние часы, гувернантка эта беспрестанно пилила всегда кого-либо дома, или мальчиков (обязательно по-французски), или же прислугу (по-русски), а иногда даже подчас и меня (на обоих языках) - за отсутствие набожности и неисполнение каких-либо религиозных обрядов или формальностей. Например, она стучала сердито ко мне в окно, когда шла к заутрене рано утром и видела у меня еще свет, - я занимался или писал - объясняя на другой день с жаром, совершенно мне непонятным, что раз я так поздно сижу, я обязательно должен был бросить все и идти молиться Богу, а не заниматься дальше своим грешным делом.  Разумеется, это вело к постоянным неудобным объяснениям и столкновениям.

Собственно своими учениками, как и хозяевами, я, впрочем, был вполне доволен: мальчики оказались довольно добрыми, хотя и очень шаловливыми. Я с ними легко ладил, и они постепенно и изрядно подготовлялись к гимназическому экзамену. Г. г. Кудрявцевы ни во что не вмешивались в обучении, как это у нас в русских семействах имеет место в большинстве, и только формально справлялись, доволен ли я детьми, или не надо ли мне их наказать, к чему вообще не приходилось прибегать, так как они учились у меня довольно порядочно.

У меня было впрочем другое горе во Ржеве, независимо до известной степени от свойств того дома или семейства, где я проживал. Именно первое время моего пребывания в этом городе мне недоставало общества и занятий, которые бы меня интересовали и захватывали. Город Ржев того времени (т. е. без малого около 50 лет тому назад) являлся типом довольно богатого, отчасти торгового, отчасти промышленного, но мало культурного, раскольничьего города, с весьма малым количеством образованных жителей; так, мне называли из университетских лиц тогдашнего исправника, назовем его X., но в то же время. аттестовали его, несмотря на обычную привычку того времени к чиновничьим грехам, как самого отчаянного взяточника и человека вообще неинтересного, почему знакомства с ним я не искал - и больше, в доме Кудрявцева, мне не могли назвать в то время университетских и часто ссылались для противоположности на соседние Зубцовский и Новгородский уезды, где многие дворяне посещали университеты (Квашнины-Самарины, Ладыженские, Бакунины).

Дело в том, что в г. Ржеве безвыходно простоял тогда, свыше 30 лет, какой-то кавалерийский полк, и почти все помещичьи детки делались кавалеристами, для чего, конечно, университетского образования не требовалось. Вследствие этой причины, как мне объясняли, до университета ржевские помещики очень редко доводили своих детей, ограничиваясь преимущественно или домашним образованием, или несколькими классами гимназии, или же наконец обучали детей в военно-учебных заведениях. Позднее, когда я познакомился со многими лицами в городе и уезде, мне, между прочим, бросилась в глаза огромная разница тогдашнего поколения дворянства от предшествовавшего ему 30-х и 40-х годов. Большая часть тогдашних дворян старого поколения почему-то были часто моряками и служили в морской службе и, вероятно, по этой причине были гораздо образованнее своих детей и внучат. Поэтому, посещая с семьей Кудрявцевых разных родственников и соседей, я был немало удивлен, найдя у многих отличные старинные библиотеки с литературой 18 и начала 19 веков, на иностранных отчасти языках, при том не только французском, но очень много и на английском, - языке, к которому я всегда имел особое пристрастие еще с гимназии. Напротив, насколько богаты были библиотеки старые в дворянских усадьбах, настолько скудны современные, благодаря новым, пониженным, умственным интересам и новому уровню образования г. г. дворян... В большинстве семейств библиотеки состояли только из одного или двух журналов и нескольких романов. У г. предводителя дворянства В. И. Кудрявцева, помещика в то время еще сравнительно достаточного, даже и такой библиотеки, помнится, не было. Я буквально оставался без чтения и тосковал, ко всем приставая за книгами, нельзя ли что-нибудь получить для чтения?  Особенно это повальное невежество ржевского общества, несмотря на богатство дворян и купечества и роскошные пиры и балы, ими задаваемые, бросалось мне сильно в глаза, сравнительно даже с моей милой Рязанью, где я провел свое детство и отрочество.

Кто-то из лиц, посещавших Кудрявцевых, внезапно меня обрадовал известием, что в Ржеве существует городская библиотека, о чем я еще не слыхал от своих домашних, и помещается-де при уездном училище; я немедленно отправился на поиски и действительно нашел под этим именем библиотеку при квартире смотрителя училища, весьма сухого и флегматичного человека, от которого я долго не мог получить никаких удовлетворительных сведений о библиотеке. Увы, к великому моему сожалению, Ржевская городская библиотека меня сильно разочаровала и не могла удовлетворить моих стремлений к чтению. Почти исключительно она состояла из книг 18 и начала 19 в. в., например, страшных романов леди Ратклифф, произведений Сумарокова, Хемницера и пр.; впрочем, в библиотеке имелось также и несколько любопытных ученых книг, одинаково старых и которые вовсе не удовлетворяли мою пытливость, или не соответствовали моим вкусам и желаниям, напр., известное сочинение академика Палласа "Народы России" 18-го века и несколько других им подобных. Затем в библиотеке получалось "Собрание романов" Ахматовой, весьма бойкое, но бесталанное издание, напичканное всякими, преимущественно французскими романами вроде "Похождений Рокамболя", романов Густава Эмара и пр. все очень занимательно при чтении и ничего не остается в голове после него. Но и из этого журнала новости получать было очень трудно, потому что единственный в городе экземпляр разбирался быстро и возвращался туго.

Совершенно неожиданно для меня самого скоро явилось однако такое развлечение, которое поглотило все мое внимание и любознательность и гораздо более благородным, при том, и полезным образом; мало того, это новое занятие оказало широкое воздействие даже на всю мою жизнь. Перед самым отъездом своим во Ржев на немногие оставшиеся у меня деньжонки, я соблазнился и на той же толкучке купил за дешевую цену известную "Социальную Физику" знаменитого бельгийского статистика Кеттле. Как известно, в данном труде этот замечательный ученый, на основании цифр по общественной статистике населения, констатирует и доказывает на все лады закономерность всех социальных явлений, хотя бы, по-видимому произвольных по внешности, или неизменяемых наоборот волей человека. Так, рождаемость, напр. или смертность, разделение того и другого по полу, степень смертности рождающихся, как в брачных союзах, так и вне их и т. д. Точное время этих важных социальных явлений, оказывается, подчинено каким-то нам неизвестным законам и совершается вовсе не случайно, а с поразительной аккуратностью или регулярностью. Человек, как бы обязательно платит известную дань смерти, и точно также производит известное количество мальчиков и девочек, из которых опять - таки определенное количество с удивительной устойчивостью или постоянством должно умереть в течение известного времени, и все эти явления повторяются совершенно, по-видимому, без влияния свободной воли человека и на тех или иных субъектах.

Книга Кеттле оказала на меня более глубокое влияние, чем какая-либо иная, прочитанная мною до тех пор. Она поразила мое воображение, изменивши все представления о возможности для человека свободно распоряжаться своими действиями, несмотря на соответствующую в этом случае оговорку самого Кеттле. Я, можно так выразиться фигурально, помешался тогда на целесообразности и закономерности социальных явлений и вполне был поглощен этим вопросом, который лишал меня сна и мешал думать о чем-либо другом. Одно меня сокрушало в особенности некоторое время, это то, что мне не с кем было поделиться своими мыслями и интересами по данному поводу: прежде всего у меня не было слушателя. Умственная жизнь моя между тем оживилась, несмотря даже на полное одиночество. Занятый пробудившими мою мысль новыми для меня идеями, я уже более не скучал в скучном Ржеве и ни чуточки не жалел о товарищах и соблазнительных развлечениях Москвы; я всецело это время был поглощен удивительной перспективой общественных явлений, открывшихся перед моими умственными очами благодаря великому произведению Кеттле.

Наконец я нашел и человека, который начал снисходительно и сочувственно выслушивать все мои толкования и мечтания, вызванные трудом бельгийского ученого, открывшего передо мной такие широкие умственные горизонты. Этим лицом оказался соборный протоиерей в городе Ржеве отец Димитрий (фамилию его забыл). Он скоро явился поверенным моих интересов и даже непосредственным помощником для удовлетворения моей любознательности и пытливости в социальных законах. Отец протоиерей, сколько мне помнится, состоял благочинным для четырех церквей в г. Ржеве, существовавших под его ферулой; он был человеком весьма неглупым и добродушным, а по своему развитию настолько выше окружающих, что при всяких затруднительных для горожан случаях, например, послать из города Ржева какое-либо приветствие властям или сказать приезжему сановнику речь, всегда в этих случаях вспоминали и обращались за помощью к отцу Дмитрию: он всех лучше в данном случае мог найтись и наилучшим образом исполнить желаемое. В семье его, насколько помню, была молоденькая девушка, дочь, которую он, видимо, заботился посильно развлекать, почему у него в доме часто устраивались танцы, собиралась молодежь и веселые непринужденные вечеринки тянулись иногда за полночь, при чем я их очень любил посещать, несмотря на опасность для меня из-за них знакомиться ночью с злыми ржевскими собаками, которые самым энергичным образом всегда нападали на пешеходов и провожали их до ворот дома, несмотря на все отмахивания палками».

Ржевитяне всегда отличались любовью к собакам и в каждом доме обитало по несколько собак. Это подтверждает и известный русский писатель XIX века Владимир Иванович Даль, (Казак Луганский) который был составителем «Толкового словаря», и собирателем фольклора. В знаменитом словаре есть страницы, посвященные Ржевскому краю.  Вот что сказано о жителях Ржева: «Ржевцы - ряпуха тухлая. Собачники. Отца на кобеля променяли. Козу сквозь забор пряником кормили». Действительно, обитателей волжского города долго называли «кобелятниками». Бытовала легенда о купце, попавшем в тюрьму за долги. Сыновья его собрали деньги на выкуп, но в это время им предложили купить породистого пса. Они так и сделали, оставив отца в заключении.

«Я скоро полюбил отца Дмитрия и усердно его посещал, отчасти иногда танцуя с дочкой, но еще более сидя в кабинете, за стаканом чаю, и трактуя с почтенным папашей о достойных удивления социальных законах, открытых Кеттле, при чем хозяин частенько прикладывался к рюмочке, а я за него закусывал копченой селедкой, как не пивший еще тогда никаких крепких напитков. Наконец эти толки привели нас с отцом Дмитрием к мысли попытаться самим проверить выводы Кеттле, по возможности на данных ржевской статистики, насколько они закономерны и в действительности повторяются.  Отец Дмитрий немедленно предложил мне, вероятно в качестве благочинного, сделать распоряжение по церквам, чтобы мне доставили, кажется, за 30 лет все ржевские церковные книги для моего пользования, я на них-де могу испытывать и проверять все хитроумные открытия и выдумки Кеттле. Сказано, сделано.

Через несколько дней в мою квартирку привезли целый воз толстых книг, писанных всевозможными почерками, о родившихся, умерших и брачащихся за длинный период в 30 лет в г. Ржеве. Я почти немедленно отрешился от всех прочих интересов и весьма быстро вошел во вкус цифр, одухотворенных для меня сущностью великих законов Кеттле и до такой степени проникся ими и их значением, что с истинной досадой отвлекался от пыльных книг и разных выкладок над цифрами, чтобы идти на верх обедать или заниматься другим делом.  Весьма скоро я привык быстро считать, особенно когда на помощь призвал русские счеты и выучился ими пользоваться. За этой странной для молодого человека и по его доброй воле, работою, я буквально просидел всю зиму и весну, 6 или 7 месяцев этого года (1865 г.), работая большую часть дня, за исключением 2 или 3 часов занятий с мальчиками, или чрезвычайно редких отсутствий из дому, так, что отец Дмитрий начал даже меня ревновать к церковным книгам, ибо я заметно реже стал посещать его собрания. Не довольствуясь, однако, днем, я занимался часто и ночью этим же цифирьем, к особенному негодованию гувернантки, уличавшей меня в позднем сидении за писанием во время заутрени.  Я сделался скоро совершенной "притчей во языцех" всех домашних, которые не могли надивиться на мое чудачество и рассказывали о нем со смехом всем посетителям, что их студент проводит-де целые ночи над церковными книгами, отыскивая верно какой-нибудь записанный в них клад или что-нибудь в этом же роде.

При сказанных условиях этой находки мною себе дела по душе, зима и частью весна того года промелькнули для меня совершенно незаметно. Я собрал огромный письменный материал разных цифр и выкладок над ними, характеризующих со всевозможных сторон рождаемость и смертность города Ржева, набил им половину своего чемодана и в апреле, по условию с Кудрявцевым, отпущенный на два экзаменационных месяца в Москву, я весело уехал в Белокаменную, довольный собой, своей судьбой и даже городом Ржевом.

Мне нетрудно было из массы собранных цифр состряпать целое обширное исследование "Статистика браков и рождений" - первое мое, под этим несколько пышным названием, творение, которому суждено было, как мы узнаем после, быть напечатанным впоследствии и привязать меня к профессуре и дальнейшей научной деятельности всю мою жизнь. Могу сказать утвердительно, что без вышеописанных условий этой первой моей ученой работы и, следовательно, без отца Дмитрия и ржевских церковных книг этого, весьма вероятно, не было бы никогда.  Я вкусил впервые любовь к науке на этом несовершенном и во многом еще ребяческом исследовании. Ни в одну, вероятно, работу, я не вложил столько души и усердия, как в это юное свое создание. Я мнил проверить законы Кеттле, а потому все мое исследование состоит из сопоставления положений и условных законов Кеттле (т. е. его обобщений по разным сторонам социальной жизни) с соответствующими явлениями на основании ржевской статистики, при чем я указывал по временам на удивительное совпадение моих выводов, или наоборот - различие, - с попытками объяснить это различие теми или иными чисто местными причинами. Это мое первое, так сказать, девственное научное сочинение имело несомненно много детского, наивного и незрелого, но, насколько я припоминаю (по тому, что целиком оно давно не существует), оно в то же время отличалось такой глубокой верой и любовью в силу науки, что несомненно мой труд заслуживал, при юности автора, самой большой похвалы и поощрения его, в интересах его будущих занятий и работ.

Так как я отличался всегда весьма дурным почерком, то меня озабочивала мысль, как в тогдашнее время, когда не существовала еще нынешняя пишущая машина, мне переписать приличным образом свое творение. Я не имел, разумеется, средств заплатить хорошему переписчику, но скоро благой случай вывел меня из затруднения. Товарищ мой по гимназии P., отличавшийся превосходным по качеству почерком, поленился в течение года написать сочинение, тогда обязательное на всех курсах юридического факультета ежегодно, и вот мы с ним вошли в обоюдную сделку - я вызвался в несколько дней написать за него на столько хорошее курсовое сочинение, что ему дадут за него приличную отметку, а он в свою очередь перебелит мое огромное статистическое творение, что в недели две мы в действительности добросовестно и исполнили. Я ему представил новое сочинение о ренте по Рикардо, а он прекрасно переписал мое объемистое произведение со всеми приложениями.

Увы, однако, авторская моя гордость в конце концов жестоко пострадала. Я представил свое сочинение заблаговременно на его квартире профессору статистики Ивану Кондратьевичу Бабсту, который обязан был его рассматривать и давать оценку. Через месяц примерно, уже на экзамене по статистике, Бабст вынул мое сочинение из своего портфеля и возвратил мне, не сказавши мне ни одного слова по поводу его и, видимо, не прочтя его предварительно, перевернутый вверх ногами один лист так и остался незамеченным и перевернутым. Бабст не удостоил даже чести спросить что-нибудь об условиях или источниках моей работы, что было бы непременно, если бы он ее даже немного прочел. Он только взвесил ее в руках и заметил: "Очевидно, Вы много трудились" и поставил мне почти без экзамена 5, но так как он ставил почти всем желающим тот же балл, то, разумеется, его 5 меня нисколько не удовлетворило. Я огорченный и раздосадованный на это почти полное равнодушие профессора к моей, во всяком случае редкой у студента, работе (около 50 кругом писанных листов), ушел с экзамена. Товарищи, на глазах у которых все это совершалось, также не мало были удивлены таким неблаговидным равнодушием профессора к своим обязанностям и всячески меня утешали.

В конце мая все мои экзамены покончились и при том самым наилучшим образом. Благодаря прилежному изучению литографских тетрадок, аккуратно получаемых мною через товарищей во Ржеве, я настолько хорошо подготовился к испытанию, что по всем, кажется, предметам получил круглое 5 и спокойно, кроме горечи от невнимания к моему статистическому труду со стороны Бабста, возвратился во Ржев к своим учительским обязанностям у г.г. Кудрявцевых. На этот раз я нашел своих учеников и семью хозяина уже не в городе, а в их имении, прекрасной усадьбе, верст 5 от г. Ржева. Большой господский дом расположен был в саду и недалеко от рощи, так что мы разместились еще удобнее городской квартиры; я, например, получил в свое владение большую комнату, разгороженную на две, в нижнем этаже, в двух шагах от выхода в сад, где я и проводил с книгою большую часть дня.

Моя жизнь летом в деревне Кудрявцевых текла одинаково по образцу городской с той, впрочем, существенной разницей, конечно, что я уже не имел более статистической работы, так поглощавшей мое время и интересы зимой. Присылка лекций из Москвы, вместе с самими лекциями на лето, конечно также прекратились, и я по временам, имея массу свободного времени, начал скучать и более и более искать в городе книг, которых недоставало для удовлетворения моей любознательности.

Случайно от кого-то из домашних я узнал, что много старых книг валяется-де на чердаке, немедленно отправился туда и к великому моему удовольствию открыл в пыли сложенные кучами и частью перевязанные веревками старые журналы (между прочим "Современник") за несколько лет, которые в свое время получались, частью читались, а затем за ненадобностью сосланы были на верх, иногда даже и в неразрезанном виде.  Между несколькими журналами я открыл настоящее для себя Эльдорадо, в виде интересных книжек "Современника" за целых три года, с множеством любопытнейших для того времени статей: так, сюда входила большая часть, например, "Политической Экономии" Д.-С. Милля с примечаниями Чернышевского и многими другими интересными экономическими статьями, которых я и зачитывался в засос.

Я помню живо всю мою радость, которая меня охватила при этой находке внезапно, под большим ворохом пыли и всякой бумажной макулатуры в углу обширного чердака. Я немедленно, конечно, перетащил целые вороха этих книг вниз к себе в комнату и с жадностью принялся за чтение, одинаково как экономических статей, так и романов. С Политической Экономией в изложении Чернышевского я уже был немного знаком еще в гимназии, но в первый раз принялся за чтение этой прекрасной книги с надлежащим вниманием и прилежанием, стараясь отдавать себе отчет в каждом прочитанном слове: она несомненно оказала полезное влияние на мои вкусы и развитие и приохотила меня к чтению такого рода, которое у нас называется "серьезным чтением". Многие мысли в прочитанном тогда меня сильно заинтриговали, возбуждая специальный интерес и желание их проверить и сопоставить с некоторыми мне известными более писателями, но, увы! Недостаток книг, наше всеобщее до сих пор зло, делало невозможным подобные сравнения и приходилось довольствоваться только тем, что было под руками или в пределах достижения.

Деревенская жизнь того времени в доме предводителя дворянства, у которого я проживал, отличалась от городской тем только, что прекратились званые обеды и вечера и в деревне, несмотря даже на близость имения от города, заметно наезжало меньше гостей, а с ними прекратились почти и развлечения вроде танцев, игр и т. д. Два чрезвычайных события, впрочем, внесли на короткое время некоторое разнообразие в нашу летнюю деревенскую жизнь, с её монотонностью. Во-первых, в одно прекрасное утро появился у нас, сначала у хозяйки дома Е. П. Кудрявцевой - женщины вообще весьма набожной, какой-то заезжий из далека монах (собственно иеромонах). Он долго о чем-то совещался в кабинете хозяйки и, как я слышал потом, получил от неё, а также от благочестивой гувернантки - некоторые вклады для его будто бы монастыря, где-то в Крыму. Затем монах зашел также к хозяину В. И. Кудрявцеву, откуда впрочем вышел скоро, как впоследствии хвастался хозяин, что называется "не солоно хлебавши", т. е. не получил ничего и зашел по его твердому желанию в комнату к студенту, т. е. ко мне. Здесь с глазу на глаз со мной монах оказался очень простым, общительным и веселым человеком, сыпал каламбуры, анекдоты даже нескромного свойства и первым делом попросил курить, при чем, с моего дозволения, запер дверь, т. к. не хотел-де подавать соблазна. Проболтавши у меня с четверть часа, он любезно простился и ушел, или уехал в город.

Вообразите огорчение и конфуз наших дам, когда на другой день явился к нам на традиционной тройке с бубенчиками, сам ржевский исправник, с расспросами об этом посетителе, что он у нас делал и говорил. По его словам, он только-что получил по телеграфу уведомление из Петербурга, что из Сибири бежал какой-то важный преступник и в настоящее время разъезжает по России, одетый монахом, и собирает довольно щедрые даяния на нужды якобы своего фиктивного монастыря, и что несомненно по описанию и пр. наш монах был тот самый, о котором его уведомляли, но его след уже простыл. Разумеется, монах исчез бесследно, мы об нем ничего больше не слыхали. Потом долго, однако, продолжали подсмеиваться над дамами-благотворительницами и благочестием, с которым они щедро наделяли этого ловкого плута своими даяниями на дорогу и с благоговением прикладывались к ручке  подходя под благословение.

Другое приключение в это же лето, взбудоражившее нас в имении Кудрявцева, было более плачевного свойства. Воры глубокой ночью забрались в довольно богатую хозяйскую кладовую в верхнем этаже обширного дома и очень основательно очистили ее от многих запасов разнообразных снедей, там хранившихся. Для меня лично это нашествие воров сделало большую неприятность, именно, ночью о присутствии воров первый услышал камердинер хозяина Александр, спавший в той части дома, где лежала кладовая, но, не имея храбрости самому поднять тревогу или проникнуть во взломанную кладовую, где натолкнулся бы на воров, он отправился предварительно ко мне, разбудил меня и упросил сделать экспедицию в поисках воров сообща. Неодетый, в одном белье (а ночь была довольно холодная), я отправился с ним вместе на другую половину дома, оба вооруженные примитивным образом - кочергой и палкой. В результате воры успели услыхать тревогу и скрылись с частью награбленного, часть же бросили на дороге около дома: в кладовой воры оставили разнообразные неприятные следы своего пребывания, напр., многочисленные банки с вареньем были вскрыты и из них видимо черпали сладкое содержимое руками, которые тут же и вытирали потом об стену, покрытую к нашему удивлению явными знаками утирания пальцев с сладким соком. Исчезли разнообразные предметы, которые только им попались под руки, в том числе, к огорчению моих учеников, большое количество домашней яблочной пастилы. Всю пропажу хозяйка оценивала, помнится, невысоко, около 100 руб., но для меня лично это приключение имело весьма неприятное последствие: я сильно простудился и заболел чем-то вроде горячки, от которой я промаялся, лежа в постели, недели две и сокрушался близостью экзаменов для моих учеников и опасением за их участь.

Но все прошло, слава Богу, благополучно. С маленьким опозданием я успел их подготовить достаточно в требуемых предметах и, торжественно простившись с хозяевами, самолично отвез ребят в Москву, где они и сдали свои экзамены вполне удовлетворительно. Таким образом, произошла ликвидация моего продолжительного урока у г.г. Кудрявцевых, который, как было объяснено раньше, дал мне возможность, во-первых, выйти из весьма затруднительного экономического кризиса, равного полной нищете, возвратил меня в университет, временно утерянный, и доставил мне косвенно возможность в первый раз с роду испытать сладость научных занятий, при том занятий в самой сухой форме, над массами цифр, извлеченных из анналов церковно-приходских книг г. Ржева за много лет. Об этом результате своей жизни во Ржеве я до сих пор вспоминаю с истинной благодарностью, так как труд мой во Ржеве послужил до некоторой степени основанием всей моей последующей ученой деятельности, несмотря даже на недозволительное отношение к своим прямым обязанностям г-на профессора Бабста. С окончанием уроков у Кудрявцевых, всякие мои отношения со Ржевом, совершенно чуждым для меня городом, прекратились. Но воле судеб угодно было, чтобы через 6 лет спустя я вновь вступил в сношения со Ржевом и начал его посещать, но уже не в роли учителя: далеко собственно ото Ржева, за границей, как об этом будет сообщаться дальше подробно, я нашел себе жену, ржевскую уроженку, и таким образом вновь у меня завязались связи со Ржевом, на другой почве, но за то и более прочно».

Из второй главы «Воспоминаний…» И. И. Янжула из разделов «- Командировка за границу на два года. - Дрезден. - Лейпциг и слушание лекций в тамошнем университете. - Сближение с А. И. Чупровым. - Мой роман в Дрездене и благополучное окончание его женитьбой» - об этом биографическом событии мы можем узнать более подробно из следующих записей учёного.

«Всего лишь за месяц до моей собственной поездки, я случайно встретил на улице одного моего знакомого по Ржеву, помещика Клокачева, которому сделал однажды маленькое одолжение, напечатав в защиту его против интриг, поднятых местными ретроградами, небольшую корреспонденцию в "Русских Ведомостях" по хорошо известному мне случаю и лицам. Николай Павлович Клокачев, приехавши в Москву, счел долгом вежливости мне нанести визит в моем скромном студенческом обиталище, чтобы поблагодарить за эту помощь в его деле, я пригласил в то же время сделать честь, отобедать у него в гостинице. Я исполнил его желание и явился в московскую гостиницу, где он остановился, где мы должны были обедать, и где нашел его вдвоем с неизвестным мне пожилым господином, который был мне отрекомендован Клокачевым, как его хороший приятель, и земляк, тверской помещик и адвокат Вельяшев. Мы вместе отобедали и провели очень приятно несколько часов, беседуя, при чем, г. Вельяшев оказался лицом много путешествовавшим, рассказывал мне за обедом много интересного о загранице. Между прочим, он сообщил, что его семья, ради более удобного и хорошего воспитания детей, проживает постоянно в Дрездене, и очень восхвалял этот город, как оказалось, ему хорошо известный. Последствия показали, сколь для меня важным оказалось это случайное знакомство!

Вскоре же после моего возвращения в Москву, я был готов с ней опять проститься и отправиться в свое двухлетнее путешествие за границу, но тут случилось маленькое обстоятельство, которое задержало мой окончательный отъезд, или скорее выезд из России. Вместе с моим братом Николаем (ныне отставной генерал-лейтенант) я отказался незадолго до свадьбы моей младшей сестры Марии с г. Юргановым от своей доли в наследстве в её пользу, после процесса, который велся много лет в Малороссии с дядей и перед этим закончился. Надо было вступить во владение наследством, без чего нельзя было продать имения; и вот по настоятельной просьбе Юргановых я решился пожертвовать несколькими неделями своего времени и поехать первый раз с роду в нашу "Дидовщину", Черниговской губернии, в село Янжуловку, Новозыбковского уезда, по этому делу.

Я не буду описывать своих судебных и дорожных приключений в уголке Малороссии, которые не представляют ничего особенного и для нас русских неизвестного, вроде мелких взяток служащим, еврейских корчем с тараканами и клопами и ужасных рытвин на дорогах, особенно в Рославльском уезде, через который пришлось мне проезжать продолжительное время. Прошло в действительности не менее трех недель, пока я не проделал канцелярских и иных формальностей по вводу во владение, по писанию доверенностей и т. д., по распоряжению наличным имуществом и вступил юридически во владение своим наследством, чтобы передать все права на хлопоты с ним моему зятю В. И. Юрганову.

Дальше я тронулся прямо в путь, в столь желанную заграницу, хотя из Малороссии собственно путъ был вовсе не прямым. По какой-то причине, мне теперь неясной, вероятно, но несоответствию поездов из Рославля, вместо того, чтобы ехать на Смоленск и по Варшавской дороге через Варшаву в Дрезден, куда я намеревался отправиться, я поехал несколько окружным путем на Динабург и оттуда уже свернул на Варшавскую дорогу. Припоминаю, как уже в Западном крае и Царстве Польском многое меня поражало, особенно в архитектурном отношении, постройка домов и черепитчатые крыши. С переездом русской границы, в Сосновицах, где впоследствии мне пришлось бывать много раз и даже временно проживать, особенно широко открылось поле для моей наблюдательности и первых попыток объясняться по-немецки, чему оказывали помощь всесветные граждане евреи; попутчики, одинаково бегло говорившие на обоих языках. Помню, вечером, в августе, приехал я в Дрезден и остановился в маленькой гостинице, по указанию своего приятеля Лысцева, с которым предварительно списывался и затем, по привычке к экономии, немедленно отыскавши его, принялся приискивать более прочное и дешевое помещение в виде меблированных комнат, что вскоре и нашел. Согласно данной мне университетской инструкции, я должен был, как упомянуто выше, штудировать первоначально в Лейпцигском университете, но с августа по начало октября в Германии продолжаются ферии, т. е. университетский вакат, и я, будучи свободен от университетских занятий, хотел воспользоваться временем для наилучшего усвоения разговорного немецкого языка. Через знакомство Лысцева, я скоро нашел себе учителя для немецких разговоров в лице одного познаньского поляка студента Стычанского, который за какую-то очень скромную плату согласился приходить ко мне ежедневно для упражнения в немецком разговоре, часа на два или на три, и дело пошло довольно быстро.

В то же самое время я начал знакомиться в Дрездене, предполагая провести в нем до начала октября, с тамошними россиянами, которых в то время жило в Дрездене большое количество. Как я слышал от местного русского священника о. Розанова, что в то время постоянно проживало русских семейств и числилось его прихожанами более 600, т. е. постоянное русское население в Дрездене простиралось до нескольких тысяч. Постоянной собственной русской церкви тогда еще не было, но была лишь наемная на одной из новых улиц города, но уже шли приготовления к постройке постоянной церкви, которая вскоре и была начата и до сих пор стоит в Дрездене, считаясь по красоте одним из украшений города. В высшей степени курьезно, что русское постоянное население, столь значительное, как я говорил раньше, оставалось в Дрездене, как и во многих других иностранных городах, лишь сравнительно короткое время, какие-нибудь два года. С 1674 года, вслед за установлением в России всеобщей воинской повинности для всех сословий, масса русских, постоянного населения за границей, в том числе и в Дрездене, обратились вспять на родину, и русская речь и русские вывески и все русское сделались в Дрездене относительно редкостью, и все число проживающих, вместо многих сот, ограничилось лишь несколькими десятками и то большей частью уже значительно онемечившихся русских или прямо немцев, остальные, ради участи своих детей, поспешили вернуться восвояси и определить их в русские казенные заведения, вместо иностранных, не имевших, как известно, прав на льготу по воинской повинности. Но в это именно время, когда надобность в особенной постоянной русской церкви прекратилась, и частные ресурсы для её поддержания иссякли, как раз в 1874 году и явилась постоянная русская церковь, благополучно стоящая до настоящего времени, и поддержание клира которой обходится немало русскому государственному казначейству!

Между новыми моими знакомыми оказался один юноша, сын Н. В, Вельяшева, ржевского адвоката, с которым я обедал, как раньше говорил, однажды в Москве с Клокачевым. Через несколько дней молодой человек принес мне от отца, в это время бывшего в Дрездене, приглашение посетить его семейство, жившее постоянно, как упоминалось раньше, в Дрездене, для воспитания детей, говоря, что он рад будет случаю, скоро возвращаясь в Россию, познакомить меня лично с семьей до отъезда. Я немедленно откликнулся на любезное приглашение, явился к г-ну Вельяшеву и таким образом познакомился с его семейством, довольно многолюдным, которое мне чрезвычайно понравилось. Оно состояло из его жены, пожилой дамы и другой старушки, некоей Пусторослевой, друга дома, постоянно у них живущей, и четырех детей: дочери, молодой девушки и трех мальчиков разного возраста. Приняли меня просто и радушно. Семья их, с хорошими, интеллигентными вкусами, дети с порядочным, видимо, образованием, и две добрейшие старушки, напомнили мне живо мою старую семейную жизнь, которой я к сожалению много лет своего студенчества и следующее время был лишен, за смертью родителей. Особенно завоевала мои симпатии старушка мать, София Константиновна, образец преданности и любви к семейству. Целый день усердно занятая своими детьми, их интересами; и затем, должен сознаться, мне как-то сразу приглянулась юная девица в этой семье, Екатерина Николаевна, которой судьбой суждено было впоследствии сделаться моей женой. Маленький лукавый божок, играющий по греческой мифологии самую важную роль в сближении особ двух полов, ранил мое сердце совершенно для меня неожиданно и незаметно. Весьма скоро, через несколько недель я начал уже себя чувствовать не по себе, долго не видя и не беседуя с кем-либо из семьи Вельяшевых, и во всех этих беседах и свиданьях, как-то против воли, главную роль стала играть маленькая фигурка этой девицы.

Через два месяца, однако, согласно своей инструкции, я распрощался со своими Дрезденскими знакомыми с обещанием навещать их почаще из Лейпцига, лежащего всего в 3 часах расстояния, и отправился в этот университетский город, где должен был впервые предстать перед очами представителей германской науки. Очень скоро ко мне присоединились, сначала Макаров, русский магистрант Московского университета. Молодой человек, моложе меня, затем приехал уже, к большому моему удовольствию, А. И. Чупров застал нас с Макаровым еще в гостинице, и мы совместно пустились в поиски помещения. Мы скоро нашли себе две чистенькие и комфортабельные комнатки, и вместе с Макаровым у одного отставного учителя (Lehrer emeritus), Карла Лёшра (Loscher), которого мы скоро переименовали по-русски и он отлично откликался на "Карла Михайловича", с почтенной супругой, очень хорошей хозяйкой, иногда нас кормившей, потому что постоянно мы предпочитали обедать в ресторане, а Чупров с женой, очень почтенной дамой, несколько строго относившейся к нам, сравнительно молодым людям, ко мне и Макарову, Ольгой Егоровной, скоро переименованной нами просто в Frau Professer, нашли помещение у одного музыканта, или как его заочно, несколько презрительно, называл Лешер "музикус", какого-то мелкого музыканта из театрального оркестра. Моя квартира с Макаровым представляла некоторые преимущества, была обширнее, и хозяин добродушнее и образованнее. Почтенный старик, которому не было никакого дела, и который, для первого начала, заполучивши добродушных русских юношей к себе в дом, высказал желание подучиться по-русски, что, по его мнению, представлялось ему легким, в виду будто бы его знакомства с греческим языком в школе, и за это начал изощрять нас в немецких разговорах! Чупров очень скоро также подружился с нашим хозяином, и мы проводили очень приятно время сообща за беседой и знакомились с городом и со всем интересным. "Музикус" же обратно с Карлом Михайловичем постоянно отсутствовал, его никто почти не видал».

«К Новому Году я получил приглашение от Лысцева приехать непременно в Дрезден, так как русская компания-де собирается сообща весело отпраздновать русский Новый Год. Перед отправлением пришлось проститься на некоторое время с А. И., который уже собирался уезжать в Мюнхен. Немедленно, как я появился в семье Вельяшевых, я почувствовал, какими тесными узами любовь привлекает меня к этому семейству. Для меня стало ясно, что вопрос не мог оставаться в таком неопределенном положении, и что надо на что-нибудь решиться. Постараться вырвать обнявшее меня чувство я уже не был в состоянии. Все, что я по этому поводу приводил себе, скорее говорило в пользу утвердительного решения, чем отрицательного. При моей юношеской незрелости и неопытности, я старался обсудить и решил вопрос путем наведения. У такой превосходной матери, какою все признавали С. К., Вельяшеву, и дочь должна, рассуждал я, иметь выдающиеся нравственные достоинства. Я хорошо понимал ответственность брачного шага, который собирался сделать, но в то же время, главная сторона - экономическая, меня нисколько не смущала. Я хорошо знал, что невеста моя не могла мне принести никакой материальной помощи в виде приданного, но могла зато дать то, что дороже всего - помощь своего труда и дух товарищества, с которыми я мог продолжать работать более дружно, даже если бы, сверх ожидания, не сошлись характерами. Я видел это на примере Чупровых, которые жили в то время бодрее и лучше меня, несмотря на то, что пропорциональной потребностью на двоих, получали денег меньше меня. После отъезда я сделал письменно решительный шаг в виде формального предложения руки. Предложение мое было принято - лишь условно, с одной стороны, с указанием необходимости ждать согласия отца из России».

«Внезапно, накануне нетерпеливо мною жданного приезда в Лейпциг моей невесты с братом, я получил грустное известие: она простудилась и сильно заболела. Поездка состояться не могла. Я немедленно едва сбыл с рук отчет, полетел в Дрезден. Оказалось, что невеста схватила серьезную простуду и тяжкую болезнь, вследствие которой важный и доброжелательный врач, которому я почел долгом представиться, сказал мне, что должен отсрочить нашу свадьбу, по крайней мере, на несколько месяцев. Таким образом, увы, началось новое, тяжкое для меня испытание. Меня едва допустили до свидания с невестой. После некоторого пребывания в Дрездене, грустный, расстроенный, с туманом в голове и с горечью в сердце я вернулся в Лейпциг к старым Лешерам, жених, как они уже знали, но без невесты. Прошел апрельский вакат, я вновь записался на будущий весенне-летний семестр. Лекции плохо шли в голову, и я беспрестанно думал о Дрездене и бомбардировал всех тамошних знакомых своими письмами и запросами.

Наконец начали получаться более благоприятные известия. Моя милая невеста стала понемногу поправляться; только в мае уже, я ликвидировал все свои дела в Лейпциге и переселился совсем в Дрезден, поближе к невесте. Наконец, был назначен великий день венчания; приглашены были все знакомые и происходило, после свадьбы, общее ликование на Бастае (Bastai) в Саксонской Швейцарии с песнями и танцами. Отдать справедливость, все трудности и формальности при браке были облегчены до nec plus ultra. Я очень благодарил за эту любезность, зная, как это трудно делается теперь, покойному настоятелю русской церкви, о. Розанову. К сожалению, новая церковь не была еще готова, и я венчался в старой домашней церкви в Дрездене 11 июня по новому стилю и 30 мая по русскому в 1873 году. "Брак этот составляет важнейшее из событий, повлиявших на всю мою жизнь. В жене моей, Екатерине Николаевне, я получил не только доброго товарища, но и ближайшего сотрудника для всего, что я с тех пор написал, начиная с больших книг и кончая журнальными и газетными статьями. Ничего не делалось и не писалось без её помощи и совета и большею частью её же рукой (иногда даже два раза), и я право затрудняюсь по временам определить, кому, например, в данной статье принадлежит такая-то мысль, мне или ей?!"

В третьей и четвёртой главе «Воспоминаній…» автор описывает свою семейную жизнь и его возвращение на родину, в Россию, а так же помещает раздел «- Сильная болезнь жены и необходимость лечения за границей».

«Наконец, приблизилось время, в конце, примерно, июля, возвращаться нам в Россию и покинуть столь дорогой и полезный для нашей научной деятельности и развития, Британский музей и Лондон. Мы решили вернуться тем самым путем, как первый раз я вступил в пределы Германии, т. е. через Дрезден, Сосновицы и Варшаву. В первом хотели повидать некоторых старых знакомых и этой дорогой, с недельным отдыхом в Дрездене, мы двинулись в Москву; для моей жены совершенно не знакомую, которую, как приводил я раньше, она так жаждала видеть вместе со своей бедной необразованной родиной.

В Дрездене, как мы ожидали, уже нашли очень мало старых знакомых. Как я раньше об этом рассказывал, в 1874 году, вместе с опубликованием устава о всеобщей воинской повинности, огромное число русских, постоянно проживавших в Дрездене, возвратилось домой, ради пользования льготными правами для воинской службы. Тоже проделала и семья моего тестя, сыновья которого, братья моей жены, уже давно вернулись в Москву. Естественно, поэтому, что Дрезден произвел на нас более грустное, чем радостное впечатление. Знакомые улицы и отсутствие привычных родственных и дружественных лиц производило угнетающее впечатление, и мы не зажились долго, через неделю уже собрались домой на родину, демократически, конечно, в 3-м классе, и дня через три жена моя в первый раз не без удивления и сильного волнения увидала Москву. Дорогой никаких особенно заслуживающих внимания впечатлений не было, кроме разве комического случая на самой границе при таможенном надзоре, о котором стоит упомянуть. Матушка моей жены, вернувшись в Россию в город Ржев, где проживал H. B. Вельяшев, не могла найти в то время в уездном городке один необходимый предмет домашнего обихода, распространенный за границей, а именно каменное ведро для выливания грязной воды после умыванья. Жена моя, которой она жаловалась в письме на это маленькое горе, желая услужить милой мамаше, приобрела в Дрездене такое именно ведро, при чем чрезвычайной тяжести, ничтоже сумняшеся набила его мягким бельем и поместила на дно нашего большого чемодана. Я резко протестовал против этого, указывая на чрезвычайную тяжесть ведра, а потому на высокий железнодорожный тариф по которому придется платить за его перевозку, на огромное расстояние до Твери (где её мать тогда жила) вероятно дороже, чем ведро стоит, но все было тщетно. Тогда я пошел с женой на компромисс, что я согласен взятъ это ужасное ведро, но с тем, что, если на границе русской таможни, в добавок ко всем расходам, объявят ведро подлежащим уплате пошлины, то мы его выбрасываем (багаж был сдан только до границы). Когда мы приехали в Сосновицы, в пограничную русскую таможню и чиновники обратились ко мне с вопросом: нет ли у вас чего-нибудь подлежащего оплате пошлиною?" я им смело отвечал: "У меня ничего нет, у жены есть; она везет на дне своего сундука каменное ведро". Я, конечно, ожидал в них найти немедленно союзников, что они потребуют высокую по нашему тарифу пошлину и ведро будет выброшено. Но, увы, эффект получился совершенно иной, даже с противоположными последствиями. Таможенные приняли мое заявление очевидно за шутку, громко рассмеялись и тотчас же приказали артельщику запереть сундук и отправить его по назначению. Жена моя торжествовала. Мне вновь пришлось уплатить дорого за провозку ведра в ущерб для русской фаянсовой промышленности, к интересу которой я отнесся так ригорозно и строго.

Когда мы прибыли в Москву и немного осмотрелись, дело мое оказалось в довольно удовлетворительном положении. По предложению Соколова установлено было, в виду моего прибытия и при том почти с диссертацией, немедленно открыть в университете другую кафедру финансов - историю и поручить мне, но печатать мою работу университет отказался, потому что "Университетские Известия", в это время по недостатку средств были прекращены, а другого источника не было».

«Надо было привести в порядок материал для второй части диссертации и хорошенько его изложить, для чего требовалось уединиться на несколько недель. Сделать это в Москве было мудрено при отсутствии, с окончанием стипендии, всяких средств и дороговизне жизни, а в это время родители жены настойчиво звали нас вместе к себе в Ржев: и вот я во второй раз в моей жизни направился в этот промышленный городок Тверской губернии с молодой супругой и с недоконченной диссертацией, для её окончания. Я не буду говорить более о самом Ржеве, хотя нашел в нем много перемен. Во-первых, к нему проведена была железная дорога, изменившая во многом экономическое положение. В нем открылась гимназия, банк, и городок заметно оживился. На этот раз недостатка в обществе отнюдь не было, хотя старых известных мне лиц не доставало. Увы, отец Дмитрий скончался, В. И. Кудрявцев обеднел и переселился куда-то в другое место и т. д. Но мне, впрочем, на этот раз общество и не нужно было. Необходимо было сосредоточиться на три или на четыре недели, чтобы поставить в диссертации последнюю точку, что я собственно и сделал. Уже в конце сентября мое исследование об Английских акцизах было закончено. Надо было лишь позаботиться об его напечатании».

«К сожалению, всякая радость в моей жизни чередовалась немедленно с горем. Так было и в настоящее время. Едва я сделался магистром и доцентом я причислен к сонму профессоров, а в конце этого месяца накануне нового года моя молодая, неопытная супруга в первый раз обзаводилась разной рухлядью, мебелью, и мы устроили свое гнездо на далекой окраине Москвы в так называемых Грузинах, а переселились туда лишь в один из первых дней нового 1875 года, как вдруг разразилась надо мной гроза. Младший брат моей жены, мальчик 18 лет, Сережа, внезапно заболел злокачественной жабой, дифтеритом, в то время болезнь страшная, ибо не знали еще способов борьбы с ней. Он жил временно у нас, и сестра за ним усердно ходила, частью не сознавая опасности болезни. После нескольких недель страдания и колебания то в хорошую, то в дурную сторону, несчастный мальчик скончался на её руках, когда уже приглашен был оператор для совершения известной трахеотомии. Жена моя была не только страшно потрясена этой первою смертью (от матери, которая находилась во Ржеве, скрывали эту болезнь), но сама заразилась дифтеритом и слегла вслед за похоронами брата. Увы, таким образом мое гнездо, о котором я так мечтал с женой, обратилось быстро в очаг заразы, от которого бегали все знакомые. Месяца два жена моя боролась со смертью, при чем по тем временам добрый и хороший доктор, мой земляк по Рязани, Константиновский, не желая шарлатанить, не употреблял никаких лекарств. Приказал лишь постоянно освежать комнату. Я целый день переносил больную из одной комнаты в другую - освежаемую, в чем и состояло долго мое занятие, вместо чтения лекций. Наконец, молодая природа победила, жена начала понемногу очень медленно поправляться, и я лишь в конце марта месяца мог открыть свой первый университетский курс студентам 4-го курса по истории финансов, при чем успел их познакомить, кажется, только с историей беглого очерка финансов двух или трех стран, а главное, взял на себя тяжелую обузу - я вел за своего патрона Мильгаузена студенческие экзамены».

«В мае месяце предстояло решить, как проводить лето 1875 г. К сожалению, родители моей жены почему-то не могли в это лето оставаться в своем имении, которым мы потом, позднее, несколько раз пользовались как дачей. Кроме того, под самой Москвой врачи не рекомендовали особенно оставаться ради ослабевшего организма такому некрепкому от природы человеку, как моя жена».

«Быстро, за работой, я помню, прошла зима 1875 и 1876 года. Этот последний год принес мне опять большое горе. Зимой 1876 года жена моя сильно заболела той самой болезнью воспалительного характера, от которой едва не умерла невестой. Перепробовавши разных Московских эскулапов, нам пришлось решиться зимой на некоторую, месячную примерно, разлуку. Жена моя ездила с одной родственницей в Петербург к известному тогда доктору Сусловой, жене моего впоследствии друга Ф. Ф. Эрисмана, которая несколько облегчила её страдания, мы настоятельно советовали ей, в унисон, впрочем, с Московскими врачами, непременно ближайшим летом (это уже 1877 года) ехать в Крейцнах для лечения тамошними целебными водами и ваннами».

«Исполняя предписание врачей относительно моей болевшей жены, мы двинулись из Москвы в мае месяце 1877 года, с небольшой остановкой в Петербурге, через который ехали ради большого удобства, через Дрезден, в Крейцнах. Нам сопутствовала милая и добрая родственница и друг моей жены, Елена Петровна Пусторослева, так как я не мог решиться оставить мою жену одну или на попечение чужих людей в Крейцнахе, где она должна была пробыть примерно около шести недель».

Источники:

1. Воспоминанія И. И. Янжула о пережитомъ и виденномъ въ 1864-1909 г.г. Выпускъ первый. С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія Т-ва п. ф. "Электро-Типографія Н. Я. Стойковой". Знаменская, 27. 1910.

2.     Бюджет.RU. Великие люди в финансовой науке: Иван Иванович Янжул.

4. Венгеровъ, С. А. Критико-Біографическій Словарь русскихъ писателей и ученыхъ. Т. VI, Спб. 1897-1904, стр. 55.

Иван Харитонович Бодякшин - революционер и педагог.

Площадь Революции (бывшая Конная площадь) - одна из красивейших площадей города Ржева. Располагается при въезде в город со стороны Твери. Место переплетения трёх дорог: Ленинградского шоссе (на Осташков), улицы Головни (на Тверь) и улицы Ленина (направленной на Москву). Площадь имеет прямоугольную форму, вытянута с юга на север и зажата в углу между улицей Ленина и Ленинградским шоссе. Впереди (в северной части) площади расположен памятник «Три головы».

Памятник удачно вписывается в исторически сложившийся ансамбль площади. По краям памятника лестничные проёмы и клумбы. Вся площадь разбита аллеями. По сторонам площади четырёхэтажные жилые дома довоенной и послевоенной постройки. До 1920-х годов площадь называлась Конной и не случайно. По воскресным и ярмарочным дням она заполнялась окрестными крестьянами, возами и лошадьми разных пород - от ломовых до рысаков, предназначенных для продажи господам из соседних поместий. При советской власти Конную переименовали в площадь Революции. Название такое дали в честь победы Великой Октябрьской социалистической революции в 1917 году. Украшением площади является памятник революционерам, называемый в народе «Три головы». Памятник посвящён делегатам II Всероссийского съезда Советов от города Ржева: С. Жигунову, И. Бодяшкину и С. Иоффе. На II Всероссийском съезде Советов рабочих, солдатских, и крестьянских депутатов 25-26 октября (7-8 ноября) 1917 года, где В.И. Ленин объявил о переходе власти в руки Советов, присутствовала ржевская делегация. В её состав вошли И.Х. Бодякшин, К.Г. Жегунов, С.Ш. Иоффе, М. Орлов. 25 октября председатель ржевского Совета Алексеев получил от ржевской делегации из Петрограда телеграмму: «Литература закуплена». Это был условный сигнал к действию. На партийном собрании принимается решение о немедленном захвате власти. Одновременно создается военно-революционный комитет (ревком), который издает Приказ о переходе всей полноты власти к Совету. После захвата власти ревком поставил своих комиссаров во все важные гражданские учреждения: почта, вокзал, банк и т.д. Создается городское самоуправление, советские органы управления - комиссариаты: продовольственный, внутренних дел, земельный, просвещения, труда. В городе начинают печататься революционные газеты, в одной из них работает И. С. Бодякшин. В то время редакция газеты  «Красная Коммуна» помещается в доме № 5 Томилина на Советской площади, редактором газеты становится Бодякшин. Иван Харитоныч увековечен на площади Революции в памятнике, одна из трех голов - его. Возглавляет он скульптурную композицию как делегат нескольких съездов советов. 

Памятник представляет из себя квадратную платформу, на которой установлены три стоящие рядом друг с другом постамента с бюстами. На постаментах закреплены развивающиеся бронзовые ленты и табличка с надписью «Да здравствуетъ революция рабочихъ, солдатъ и крестьянъ». По бокам платформы имеются лестничные спуски, по углам расставлены клумбы украшенные изображением «серпа и молота». Позади памятника размещена мемориальная доска.

Открытие памятника состоялось 7 ноября 1987 года, в канун 70-летия Великого Октября.

В известной книге «Десять дней, которые потрясли мир» американский писатель Джон Рид, описывая работу Второго Всероссийского съезда Советов, приводит одно из выступлений при обсуждении Декрета о земле:

«На трибуну поднялся изможденный, оборванный, красноречивый солдат. Он протестовал против той статьи наказа, в которой говорится, что дезертиры лишаются земельного надела. Сначала его встретили шиканьем и свистом, но под конец его простые и трогательные слова заставили всех замолчать: «Несчастный солдат, насильно загнанный в окопную мясорубку, весь бессмысленный ужас, который вы сами признаете в Декрете о мире, - кричал он, - встретил революцию как весть о мире и свободе. Мир? Правительство Керенского заставило его снова наступать, идти в Галицию, убивать и погибать. Он умолял о мире, а Терещенко только смеялся... Свобода? При Керенском он увидел, что его комитеты разгоняются, его газеты закрываются, ораторов его партии сажают в тюрьму... А дома, в родной деревне, помещики борются с земельными комитетами, сажают за решетку его товарищей... В Петрограде буржуазия в союзе с немцами саботировала снабжение армии продовольствием, одеждой и боеприпасами... Солдат сидел в окопах голый и босый. Кто заставил его дезертировать? Правительство Керенского, которое вы свергли!» Под конец ему даже аплодировали».

Этим оратором был Иван Харитонович Бодякшин. Спустя сорок лет, в ноябре 1957 года, на страницах газеты «Известия» он писал: «Мне, учителю народных школ, приходилось преподавать историю. Но вот о том, что мне доведется быть одним из ее творцов, я никак не думал. А довелось».

И. X. Бодякшин родился в 1889 году в семье мордовского крестьянина деревни Пермеево Лукояновского уезда Нижегородской губернии. С раннего детства он проявил большие способности к учебе. Тягу мальчика к знаниям заметил учитель местной церковно-приходской школы. С его помощью Иван Бодякшин экстерном сдает экзамены на звание учителя начальной школы. Затем он обучает детей в Девичьих Горах. Школа находилась напротив церкви. Между молодым учителем и попом сразу же установились враждебные отношения. Иван Харитонович не раз защищал крестьян от поповских вымогательств. Не случайно к нему всегда тянулись люди.

Выходец из простой мордовской семьи, он хорошо знал нужды крестьян. И авторитет его был большим. Вот что писал об Иване Харитоновиче житель деревни Головачевка Горьковской области Егор Разин: «Иван Харитонович был моим учителем. В 1912 году я окончил церковно-приходскую школу в Девичьих Горах. Многое из прошлого не сохранилось в памяти. Но вот воспоминания о сельском учителе до сих пор в моем сердце. Для нас, крестьянских детей, он был любимым учителем. Вежливый, спокойный, он пользовался большим уважением не только учащихся, но и всех односельчан».

Недолго пришлось поработать учителем Ивану Харитоновичу. Началась первая мировая война. В 1915 году молодого солдата, проявившего отвагу и мужество, посылают в Виленское военное училище, а затем прапорщиком в действующую армию, в Карпаты. Иван Бодякшин начинает понимать антинародный характер мировой бойни, сближается с солдатами. В анкете он пишет, что до февраля 1917 года привлекался к суду. Февральская революция застает И. X. Бодякшина по дороге из госпиталя на фронт. Он оказывается во Ржеве, в 7-м запасном полку. Здесь сближается с большевиками, вступает в партию коммунистов. «С февральской революции по сей день коммунист», - писал он в 1926 году.

С Ржевом связан важный период его жизни, годы революции. Солдаты избирают «своего прапорщика» в полковой комитет, который принял платформу большевиков. С мая 1917 года И. X. Бодякшин в гуще революционных событий - он член городского Совета рабочих и солдатских депутатов, ведет борьбу против эсеров и меньшевиков, член военно-революционного комитета Ржева. После победы Великого Октября он принимает участие в создании городской и уездной организации РСДРП (б), избирается секретарем укома РКП (б) и членом уездного исполкома, работает редактором газеты «Ржевская коммуна». Как представитель ржевских большевиков он участвовал не только во II, но и в III, V, VIII Всероссийских съездах Советов. В 1919 году партия направляет Ивана Харитоновича на новые ответственные участки работы. Сначала в Тверь, затем на Украину, потом в Иваново-Вознесенск. Эту работу сам он называл «партийно-педагогической». Был секретарем горкома РКП (б), в Твери и Николаеве, заведовал губернскими отделами народного образования, редактировал губернские газеты, в Иваново-Вознесенске заведовал рабочим факультетом при политехническом институте, преподавал обществоведение.  

Учитывая значительный опыт партийной и педагогической работы И. X. Бодякшина, ЦК партии привлекает его к работе по организации просвещения мордовского народа. 1 января 1925 года он утверждается заведующим Мордовским бюро (отделом) Совета национальных меньшинств Наркомпроса РСФСР.

Следует подчеркнуть, что на первых порах Наркомпрос и соответственно его отделы ведали всеми вопросами культуры, но главным предметом заботы являлось школьное образование. Иван Харитонович со свойственной ему энергией горячо взялся за работу. При его непосредственном участии открывались новые национальные школы, составлялись программы, учебники и учебно-методические пособия. Уже в 1927 году в Российской Федерации имелось 635 мордовских школ, из них - 266 на территории современной Мордовии.

 Во всех своих начинаниях Мордовский отдел Наркомпроса и его заведующий И. X. Бодякшин опирались на всемерную поддержку Мордовской секции при ЦК РКП(б) губернских и уездных партийных и советских органов, комсомольских, профсоюзных организаций. Систематический рост числа школ требовал соответствующего контингента учителей. Для их подготовки и переподготовки открывались различные курсы, как в центре, так и на местах. На Всероссийском съезде мордовских учителей (1925) И. X. Бодякшин выступил с докладом, в котором сформулировал актуальные задачи строительства мордовской школы, подготовки учебной литературы, воспитания педагогических кадров. Съезд сыграл важную роль в активизации роли учительства, в создании национальной школы.

В 1926 году в Москве были открыты Центральные курсы подготовки мордовских учителей.      Иван Харитонович Бодякшин стал их первым заведующим. Завучем и секретарем курсов были известные впоследствии ученые-педагоги Ф. Ф. Советкин и А. П. Рябов. Курсы привлекли лучшую часть мордовского учительства, вооружили ее современными методами преподавания, познакомили с актуальными проблемами мордовского языкознания. На курсах была обширная культурно-просветительная программа, встречи с руководящими работниками народного образования, деятелями культуры и искусства. Многие слушатели курсов стали известными учителями, методистами, руководителями школ и органов народного образования - М. И. Наумкин, В. Г. Кирдяшкин, С. Д. Бояров и другие.

В Центральном Государственном архиве РСФСР сохранилось удостоверение, выданное за подписью И. X. Бодякшина и Ф. Ф. Советкина бывшему ученику М. Е. Евсевьева Максиму Ивановичу Наумкину, «в том, что он выполнил, все положенные по учебному плану работы и практические задания и принимал участие во всех плановых экскурсиях на первых московских Центральных курсах по повышению квалификации мордовских учителей с 15 мая по 1 июля 1926 г.»

Подобные курсы были организованы в Казани, Самаре, Саранске, Саратове и Нижнем Новгороде. Кроме краткосрочных курсов, Мордовский отдел Наркомпроса совместно с Мордовской секцией при ЦК РКП (б), местными партийными и советскими органами принимает меры по организации подготовки учителей через стационарные учебные заведения. К середине 20-х годов в стране функционировали три мордовских педтехникума, три отделения при русских педтехникумах. К этому времени были открыты три мордовских отделения при советско-партийных школах. Для подготовки национальных учителей с высшим образованием в 1926 году в Саратовском университете при педагогическом факультете было создано мордовское отделение.

Как руководитель мордовского отдела Наркомпроса РСФСР И. X. Бодякшин сыграл огромную роль в подготовке не только учителей, но и кадров народной интеллигенции по всем специальностям. В те годы все учебные заведения были подведомственны Наркомпросу. По ходатайству соответствующих отделов Наркомпрос специально бронировал места в вузах представителям национальных меньшинств, в том числе и для мордвы. Только в Коммунистические университеты в 1925-1927 годах направлено 46 человек мордовской национальности. В 1927 году в вузах страны обучалось 386 студентов мордовской национальности, в т. ч. в университетах - 208 человек.

По инициативе Ивана Харитоновича в 1925 году было организовано Научное общество по изучению мордовской культуры. Президиум Совнацмена Наркомпроса РСФСР в решении от 30 октября 1925 года признал необходимым его существование. По уставу докладывал И. X. Бодякшин. Он же был избран и первым председателем Научного общества по изучению мордовской культуры.

И. X. Бодякшин в 1926 году утверждается консультантом мордовской комиссии угро-финского отдела Совнацмена Наркомпроса. Постоянными консультантами комиссии были также Я. П. Григошин, 3. Ф. Дорофеев, М. Е. Евсевьев, Л. П. Кирюков, Ф. А. Лазарев, Ф. И. Петербургский, Ф. И. Прокаев, Е. В. Скобелев, Г. К. Ульянов, Ф. М. Чесноков.

Вместе с З. Ф. Дорофеевым, И. Г. Черапкиным Иван Харитонович ведет огромную работу по составлению и изданию учебников и учебных пособий, научно-популярной литературы на мордовском языке. Об этом свидетельствует довольно обширная переписка со многими авторами, в частности с М. Е. Евсевьевым.

5 ноября 1925 года Иван Харитонович пишет ему: «Макар Евсевьевич! Нам в спешном порядке потребовались фотографические снимки молений, знахарств и других языческих обрядов мордвы.

Кроме того, если у Вас есть снимки и других народов по этому вопросу, тоже не мешает выслать. Они нужны для художественного альбома. Остаюсь к Вам с почтением: зав. Мордовским отделом И. Бодякшин.»

Интересная приписка к этому письму: «Да, Вас утвердили членом президиума угро-финской секции Восточно-финского комитета и членом Мордовского научного общества. Ваши сказки скоро издадим. Шлите грамматику».

Несколько позднее Иван Харитонович сообщает М. Е. Евсевьеву: «Макар Евсевьевич! Ваши фотокарточки о мордовских молениях получили, они уже сданы в художественный альбом «Безбожник»... Теперь я жду от Вас грамматику. Ваши сказки мы постановили издать, они переданы в комиссию для окончательного редактирования».

Как видно из этих писем, Бодякшин принимал активное участие в публикации мордовской грамматики и фольклорных сборников, составленных М. Е. Евсевьевым..

В просвещении мордовского крестьянства, особенно молодежи, определенную роль сыграла его брошюра «Сельскохозяйственные курсы и школы рабочей молодежи», изданная Центриздатом в 1926 году. Иван Харитонович анализирует причины отсталости сельского хозяйства в мордовских селах. Одной из главных он считает, что крестьяне не знакомы с достижениями передовой науки и практики. Для повышения уровня агрокультуры предлагает организовать при избах-читальнях и школах сельскохозяйственные кружки и курсы, которые должны вести специалисты сельского хозяйства и учителя. Дает примерную программу этих кружков и курсов, рекомендует педагогов.

Особое место в брошюре уделено школам крестьянской молодежи. Автор анализирует работу одной из общеобразовательных школ эрзянского села Пензенской губернии и делает вывод, что в старших классах количество учащихся сокращается. Объясняет это тем, что обучение в них носит больше теоретический характер и не дает практической отдачи. Иван Харитонович предлагает расширить сеть школ крестьянской молодежи, ввести преподавание в них сельскохозяйственных знаний. Всего же при жизни Иван Харитонович опубликовал десять книг, двадцать брошюр, немало статей по вопросам истории, политэкономии, педагогики, коммунистического воспитания.

10 января 1930 года Постановлением Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета была образована Мордовская автономная область. Заведующим областным отделом народного образования был назначен И. X. Бодякшин. Следует заметить, что в области народного просвещения предстояло решить очень много проблем. Мордовия отставала от соседних областей по охвату детей обучением в школе. В 1928-1929 учебном году охват детей восьми-одиннадцати лет школьным образованием составил 54 процента, в т. ч. мордвы - 51,7 процента. А между тем в соответствии с решениями XVI съезда партии страна приступила к осуществлению начального всеобуча.

И. X. Бодякшин с первых дней работы принялся за осуществление этой важнейшей задачи. В мае 1930 года бюро Мордовского обкома партии поручило комиссии, куда был включен и Иван Харитонович, разработать предложения по реорганизации народного образования в Мордовии с последующим их утверждением в областном комитете партии.

Решением директивных органов Мордовии был создан областной комитет по всеобучу под председательством И. X. Бодякшина. На первом же заседании, 12 июля 1930 года, были рассмотрены вопросы «О ходе развертывания в Мордовской области всеобщего начального обучения», «О шефстве комсомола над всеобучем», «Об организации учительских курсов по подготовке педагогических кадров для всеобщего обучения».

И. X. Бодякшин сыграл большую роль в организации всеобуча и ликвидации неграмотности в Мордовии. «Иван Харитонович, работая на посту заведующего областным отделом народного образования, перенес сюда опыт и  размах своих руководителей - Луначарского, Крупской, Бубнова и Покровского», - пишет бывший заведующий отделом печати Мордовского обкома партии, член КПСС с мая 1917 года Г. С. Баранов.

Профессор А. Л. Киселев, работавший в аппарате облоно, вспоминает: «Иван Харитонович очень умело направлял в нужное русло деятельность каждого работника. Высоко ценил помощь комсомола по осуществлению начального всеобуча и ликвидации неграмотности».

Осуществление социалистической реконструкции народного хозяйства и культурной революции в стране предъявляли новые требования к профессиональной и политической подготовке специалистов, и по направлению ЦК партии, в 1931 году, Иван Харитонович Бодякшин поступает в Московский институт красной профессуры, который готовил преподавателей общественных наук для вузов, работников партийных и государственных органов. Его привлекали экономические науки. По окончании вуза «красный профессор» И. X. Бодякшин работал в Наркомпросе, долгие годы преподавал в высших учебных заведениях Москвы, вел большую партийную и пропагандистскую работу. В последние годы он заведовал кафедрой политической экономии во Всесоюзном заочном машиностроительном институте.

 В 1957 году Иван Харитонович в журнале «Пропагандист и агитатор» опубликовал воспоминания о II Всероссийском съезде Советов, которые затем вошли в трехтомник «Воспоминания о Ленине». Ленинские идеи о земле и мире, о борьбе за счастье людей он пронес через всю свою жизнь.

17 марта 1963 года перестало биться сердце скромного человека, героя книги Джона Рида Ивана Харитоновича Бодякшина. Проходят годы... Многое изменяется. Но людская память всегда хранит имена тех, кто шел в первых рядах борцов за Советскую власть, посвятил себя делу просвещения народа.

При написании работы использованы интернет-ресурсы и книга

Сборник "Просветители и педагоги мордовского края". Сост.: М. Т. Бибин, Е. Г. Осовский.- Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1986 г.

О стажировке начинающего юриста Генриха Павловича Падвы в городе Ржеве.

Генрих Павлович Падва начал адвокатскую деятельность в бывшем Советском Союзе почти 50 лет назад. Окончил Московский юридический институт и Калининский педагогический институт. После окончания института работал в Калининской коллегии адвокатов. С тверской землей его связывает работа в таких городах, как Калинин, а также Торжок, Ржев, Лихославль и других районных центрах. В Калининской области началось становление Генриха Падвы как профессионала. За 17 лет практики в нашей области он стал опытным и высококвалифицированным адвокатом, стиль его работы служит примером новому поколению российских юристов.

В 1970 году Падве предложили работу в Москве, и он расстался с Тверью, где проработал без малого 20 лет, переехал в Москву и впоследствии стал одним из самых заслуженных адвокатов страны.

Одним из последних дел Генриха Падвы в Калинине стала защита женщины, обвиненной в убийстве. Полвека тому назад, в конце зимы 1968 года, в Калинине появился некто К. Он приехал в город на учебу из другого города, но после планировал остаться здесь на постоянное жительство, поэтому искал варианты междугороднего обмена. В бюро по обмену квартир ему дали несколько адресов, и после учебы К. ездил по городу, обсуждал варианты, смотрел квартиры, выбирал подходящую. Так он и познакомился с Антониной Т., проживавшей в двухкомнатной квартире на улице Орджоникидзе. Антонина совсем недавно разменяла пятый десяток, уже много лет она была вдовой, воспитывала двух несовершеннолетних детей и работала инженером в институте искусственных волокон. Коллектив там был исключительно женский, поэтому встреча с импозантным и уверенным в себе К. зажгла в ее сердце настоящую страсть.

Между Антониной и К. вспыхнул бурный роман. Во время судебного заседания Антонине пришлось рассказывать подробности их отношений, и она призналась, что любила К., что он неоднократно оставался у нее на ночь и обещал после того, как решит свои дела с учебой, переехать к ней навсегда. Можно ли осуждать одинокую женщину, которая влюбилась со всей силой поздней страсти? Их отношения продолжались больше года. Антонина не скрывала своего счастья. Во время следствия допросили ее коллег по работе, и все в один голос подтвердили: Антонина буквально порхала, рассказывая всем, как совсем скоро они с К. поженятся, будут жить вместе после того, как он переедет в Калинин. Она делилась планами на будущую жизнь, рассказывала, что оба они только и мечтают о том, чтобы поскорее осуществилась их мечта.

В марте 1969 года К. закончил учебу и должен был возвращаться в свой город. Перед отъездом он трогательно попрощался с Антониной и обещал писать. Но писем от него все не было и не было. Антонина переживала, страдала. В городе, где жил К., у нее была подруга, и она попросила узнать, что случилось. И подруга написала ей, что у К. есть семья, жена, и он совершенно не собирается разводиться. К. была в отчаянии. Трудно представить, что творилось в ее душе после того, как она узнала правду. Если для К., скорее всего, их роман был легкомысленным романтическим приключением, позволившим скрасить долгие месяцы учебы, для Антонины это была, скорее всего, настоящая любовь. Она посылала К. отчаянные письма, но ответа на них так и не дождалась.

А в октябре ее ожидал новый удар: Антонина узнала, что К. нашел подходящий обмен и переехал в Калинин вместе с женой. Об Антонине К. даже не вспомнил, не позвонил ей и не написал. Несчастная женщина впала в отчаяние. Ее коллеги, которые давали показания на суде, вспоминали, что она постоянно говорила о «Володе», утверждала, что на самом деле он ее любит, но подчиняется своей жене, которая стоит на пути их совместного будущего счастья. Одна из свидетельниц, которой Антонина чаще, чем другим, поверяла свои сердечные тайны, сказала, что Антонина выглядела так, словно сошла с ума. На самом деле психиатрическая экспертиза показала, что Антонина не страдала психическими расстройствами. С ума ее сводила невозможность быть рядом с любимым.

Доведенная до отчаяния женщина выяснила новый адрес, где теперь жил К. с женой. 25 ноября 1969 года она несколько часов дежурила у подъезда, дожидаясь К. Увидев ее, К. запаниковал. Он не ожидал встретить ее здесь. К. начал юлить, бормотать, потом сказал, что сейчас не готов обсуждать ничего, и назначил встречу на завтра. Антонина пришла на следующий день, но К. не дождалась. Пришла снова - и снова ее любимый от нее где-то спрятался (понятно, что решил исчезнуть на время и пересидеть эту упрямую бабу). Когда Антонина 29 ноября пришла снова и не дождалась К., она решилась подняться в квартиру, где жил К., и рассказать его жене (ее по странному совпадению тоже звали Антониной) всю правду об их отношениях.

Что произошло потом, мы знаем в сухом изложении судебного приговора: «Во время разговора с женой К. возникла ссора. К. нанесла Антонине Т. несколько ударов, разбила ей губу». После чего Антонину, как это принято говорить, «накрыло». Она стала бить жену К., вкладывая в свои удары всю ярость обманутой женщины, всю силу страсти, над которой надругался гнусный обманщик К. Всего она нанесла, как потом установили эксперты, более 50 ударов. Причем один из самых первых оказался смертельным, но Антонина продолжала избивать жену К., не замечая, что та уже мертва. Била ее головой о стену, о холодильник. На столе лежал молоток, Антонина схватила молоток и несколько раз ударила женщину по голове.

Сама Антонина на следствии сказала, что не помнит, что было дальше, но сыщики восстановили картину событий. Перед тем как уйти из квартиры, Антонина тщательно вымыла руки и одежду, на которой остались следы крови. Взяла молоток и свои туфли, на которых тоже оказалась кровь, сложила в пакет, обула чьи-то резиновые сапоги, стоявшие в коридоре, и ушла. Пакет по дороге выбросила. Сама Антонина ничего не помнила - ни как мыла руки (в раковине остались следы и ее отпечатки пальцев), ни как дошла домой. Но именно это помешало адвокату Падве доказать, что она действовала в состоянии сильного эмоционального волнения, аффекта. Судьи пришли к выводу, что в состоянии аффекта человек не может вести себя столь разумно и заметать следы преступления.

Через несколько часов вернулся К. и обнаружил свою жену зверски убитой. Прибывшие оперативники были поражены: вся кухня залита кровью, кровь попала даже в закрытые кастрюли на плите. Сам К. только трясся и не мог ничего сказать. Кому было выгодно убивать молодую женщину, которая к тому же совсем недавно переехала в Калинин? Милиция склонялась к выводу, что, возможно, убийство связано как-то с городом, откуда приехала убитая К. Эта версия считалась наиболее перспективной. Но буквально на следующий день все раскрылось.

Антонина, только вернувшись домой, пришла в себя и осознала, что она натворила. Она тут же отправилась в аптеку и купила несколько упаковок напотона, сильного снотворного. К счастью, ее дети вовремя увидели в мусорном ведре пустые упаковки из-под снотворного и позвонили в «скорую», Антонину оперативно доставили в отделение реанимации. А когда Антонина пришла в себя, первое, что она сообщила медсестре, дежурившей рядом с ее кроватью: «Я убила человека, звоните в милицию».

На суде К. не присутствовал. Он вообще, скорее всего, обменял квартиру и уехал из Калинина, поэтому Антонина больше его не видела. Судебная коллегия под председательством народного судьи Юрия Пушкина признала ее виновной в убийстве, совершенном с особой жестокостью и из низменных побуждений. Учитывая, что Антонина была матерью двоих детей и убитую видела впервые в жизни, ее приговорили к максимальному сроку - 15 годам заключения. Ее зимнее пальто, на котором так и остались следы крови, передали родственникам. А с самой Антонины взыскали стоимость медико-биологической экспертизы - 12 рублей. Как сложилась ее дальнейшая судьба, неизвестно.

О том, чем ещё запомнилась адвокату работа в нашей Тверской области можно узнать, прочитав его книгу «От сумы и от тюрьмы. Записки адвоката». В предисловии к своим воспоминаниям он спрашивает себя - «Отчего так грустно вспоминать, оборотившись к прошедшим десятилетиям, свои дела, работу свою, которой отданы вся страсть, все силы, помыслы и надежды? Откуда эта боль, эта щемящая тоска? Ведь мнилось все эти годы, что людей защищать, помогать им в спорах ли гражданских, в защите ли их прав в уголовных делах, что отстаивать их интересы, противостоять грозной обвинительной власти… Так почему же сейчас, когда о милосердии, о гуманности, о чести и достоинстве личности слышатся голоса не только адвокатов, почему же именно теперь так смутно на душе и горько вспоминать? Надо бы радостным быть, но «услужливая» память все чаще подсовывает из пережитого жуткие мгновения ожидания приговоров, когда наивная надежда еще едва теплится, еще чуть трепещет в сердце и… безжалостно, бессмысленно жестоко, немилосердно рушится провозглашенным приговором…»

В этой книге Генрих Павлович Падва в седьмой главе «Будни провинциального юриста» рассказывает, как он попал на стажировку в нашу область и в наш город Ржев.

«…После института я по распределению уехал в Калининскую (ныне Тверскую) область. Система направления на работу распространялась тогда на весь Советский Союз, и отправить любого окончившего вуз могли из Москвы в любой город страны. Конечно, те, кто имел какие-то связи, блат или смог в институте начать карьеру в комсомольских, партийных органах, оставались в столице. У меня таких связей и возможностей не было.

Распределение шло несколько дней, и одним из первых, до меня, путевку в Калининскую область получил один мой товарищ, Юра Юрбурский. Он уговорил меня проситься туда же, вместе с ним. Поскольку о Москве для меня не могло быть и речи, я довольно легко согласился - Калинин близко от столицы, да к тому же я вспомнил, что мой друг Алеша Николаев рассказывал, какой это прекрасный город: на Волге, с уникальной планировкой и архитектурой замечательного архитектора Казакова…

Прямо накануне распределения я умудрится подраться: сдуру на улице полез на троих здоровых ребят - заведомо безнадежное было мероприятие. Меня здорово побили, причем изрядно пострадало лицо. Что было делать? Мы с моим другом Витькой Ковельманом (ныне Шаровым) придумали, что я попал в аварию, забинтовали меня, как только было возможно. Члены комиссии по распределению мне даже посочувствовали, а уж поверили этой сказке или нет - не знаю. А распределиться мне при этом предложили в Вологодский край.

Почему-то тогда мне это показалось жуткой тьмутараканью, чуть ли не Крайним Севером. Подписывать эту путевку я категорически отказался, ссылаясь на болезнь недавно овдовевшего отца, которого никак нельзя было оставлять одного, уезжая так далеко.

В комиссии по распределению заседал и директор нашего института Бутов, который, услыхав про папу, тут же выступил с репликой:

- Подумаешь, папа - у меня вот тоже папа.

Не знаю, откуда я набрался дерзости, возможно, помогли бинты, скрывавшие все лицо, но я ответил:

- Ну, так вот вы же никуда и не едете!

Этот мой бойкий ответ чрезвычайно понравился важному чиновнику из Министерства юстиции, который, видно, Бутова недолюбливал. Он громко расхохотался и предложил найти для меня «что-нибудь по приличнее». Тогда я попросился в Калинин и получил вожделенное распределение.

Забавно только, что мой приятель Юрка туда в итоге не поехал - его высокопоставленный отец сумел с помощью своих связей оставить его в Москве. Юрбурский оказался в Верховном суде РСФСР и даже стал секретарем Пленума ВС. К несчастью, его ждала трагическая судьба: довольно толковый и неплохой парень, Юра впоследствии покончил с собой.

Калинин оказался действительно прелестным городом, и я был им очарован. Меня впечатляло его историческое прошлое - Тверь ведь в свое время оспаривала у Москвы первенство среди русских городов, и Тверское княжество не уступало Московскому, а в какие-то периоды и превосходило его. С этим городом было связано немало известных имен. Вице-губернатором в Твери в свое время был М. Е. Салтыков-Щедрин, великий наш сатирик, а попечителем народных училищ Тверской губернии - один из творцов русского исторического романа И. И. Лажечников. Здесь он написал самый знаменитый свой роман - «Ледяной дом». Сохранилось здание гимназии, где он директорствовал, и многие другие дома на Советской, раньше Миллионной, улице, где когда-то были дворянское собрание, театр, путевой дворец императрицы и примыкающий к нему сад над Волгой.

Интересна была и сама планировка города, особенно «версальский трезубец», трехлучевая композиция улиц, сходящихся в одной точке. Такие улицы встречаются еще в Питере. И, конечно, совершенно очаровательная набережная, спроектированная Казаковым. Там я впервые в сознательном возрасте увидел Волгу.

Но в Калинине я оставался недолго. Никто меня на работу в этом славном городе не ждал, и я получил направление на полугодовую стажировку в Ржев. Только после этого я мог рассчитывать получить место уже постоянной работы.

Начало моей самостоятельной жизни после окончания института пришлось на знаменательный в жизни нашей страны год - год смерти Сталина. В стране происходили очень серьезные пертурбации, и почти накануне моего приезда в Ржев была объявлена амнистия, которую потом называли бериевской. Она была чрезвычайно широкой, освободили огромное количество людей, в том числе матерых бандитов, поэтому разгул преступности был невероятным. Стало просто страшно жить - особенно в маленьких городах. По оценкам историков, за два первых месяца после объявления амнистии в европейскую часть России из мест заключения нахлынуло более 700 тысяч вчерашних зэков, а число зарегистрированных преступлений с апреля по август 1953 года выросло более чем в два раза.

Ржев в этом смысле был особенно опасен, поскольку находился на 101-м километре, сразу за границей 100-километровой зоны вокруг Москвы, закрытой для лиц, ограниченных в правах. Я помню, что приехал к месту назначения ночью, и в вагоне все мне говорили, что идти в город в такой поздний час немыслимо, что надо переждать на станции. Но я и еще несколько отчаянных пассажиров этого поезда коротать ночь на вокзале, тем не менее, не захотели. И вот мы пошли по этому чужому, незнакомому городу, темному, практически без единого фонаря, с сохранившимися следами разрушений: Ржев был захвачен в войну немцами и сильно пострадал в ходе шедших за него боев. Несмотря на то, что путь мой до плохонькой местной гостиницы прошел вполне благополучно, впечатление от города, конечно, осталось какое-то зловещее.

В местной юридической консультации, куда у меня было направление, я нашел радушный прием. Надо сказать, что внешний облик местных адвокатов совершенно не вязался с тем образом представителя благородной профессии, который я видел в кино и встречал порой в жизни в Москве, - ничего похожего на беловоротничковую столичную элиту.

Заведующий консультацией Филиппенков имел вид неухоженного простого мужичка, женщины были ему под стать, и только один из адвокатов выделялся из этой простецкой среды: сухой, поджарый, аристократического вида, он походил скорее на англичанина (как я их тогда себе представлял). Говорил при этом томно, слегка растягивая слова и грассируя - как бы тоже, в соответствии со своим обликом, с небольшим иностранным акцентом. Одет же, однако, был бедно, костюм был сильно поношен и неопрятен.

Кстати, заведующий, когда я его поближе узнал, оказался чрезвычайно толковым, умным, знающим юристом, обладающим к тому же прекрасным, каким-то подлинно народным юмором и свободной речью.

А «англичанин», некто Кустов, в свое время учился в Дерптском университете, был юристом с дореволюционным стажем, грамотным, но несколько несовременным человеком.

Женщины-адвокаты были довольно далеки от юриспруденции. Одну из них, Смирнову, назначили моим руководителем. Она была очень хорошим человеком, но мало что могла мне дать в профессиональном плане, хотя и искренне делилась всеми своими знаниями. Жаль, что их было так немного. Так что моими первыми наставниками стали только Филиппенков и Кустов - они хоть чему-то могли научить. 

Началась моя стажировка. Сказать по правде, вначале я практически ничего не умел. Помню, как впервые мне предложили написать заявление о взыскании алиментов. И хотя это вообще самое простое, что только существует в юриспруденции, я понятия не имел, как приняться за дело. Ни интернета, ни программ типа «Консультант» тогда и в помине не было, просто скачать готовую форму было неоткуда. Максимум, на что мог рассчитывать новичок вроде меня, - это раздобыть книжку-пособие «В помощь судье» и попробовать найти там какие-то образцы.

Что-то мне показали, что-то объяснили мои наставники, но я понял, что надо лезть в законы и из них черпать понимание того, что и как надо делать. Кустов нашел для меня на своем чердаке старые, еще дореволюционные, книги по юриспруденции, которые я прочитал с большим интересом. Так, самообразовываясь, я постепенно начал кое-что соображать. К тому же я постоянно ходил в суд то с Филиппенковым, то с Кустовым, то со Смирновой, присутствовал на приеме ими граждан и познавал, таким образом, азы профессии.

Один урок, полученный от Филиппенкова, я запомнил на всю жизнь. Мы оба были в командировке в одном из близлежащих к Ржеву районов. Я чуть ли не впервые должен был самостоятельно защищать своего клиента.

И Филиппенков в обеденный перерыв, прямо перед началом наших выступлений в суде, от чистого сердца посоветовал мне выпить водки - мол, смелее будешь. После долгих колебаний я его все же послушался и выпил не то сто, не то сто пятьдесят грамм. Понятно, что для моего начальника, крепкого взрослого мужчины, это была ничтожная доза, а вот меня развезло. Наверное, сказалось еще и нервное напряжение. И вот надо выступать, а у меня язык заплетается. Честно говоря, не помню, как закончилось то дело, да и было оно совершенно проходное, моя роль в нем была формальной. Но урок я усвоил и с тех пор никогда в жизни не позволил себе перед выступлением ни грамма спиртного!

В Ржеве я одно время делил квартиру со своим тезкой, Генрихом Ревзиным, тоже адвокатом из Москвы. Мы, конечно, подружились. Неглупый, разбитной малый, он мало интересовался адвокатурой, хотя выступал неплохо благодаря хорошо подвешенному языку. Но ничего общего с серьезной защитой это не имело. Впрочем, у него к этому времени был уже некоторый практический опыт, и я мог чему-то у него поучиться. Хотя учил он меня, в основном, выпивать. И я оказался способным учеником!

С Генрихом мы ходили на танцы в Клуб железнодорожников и в какой-то еще, название я сейчас не помню. Домой с танцев можно было идти двумя путями: либо длинным, по улицам, либо значительно более коротким - но этот второй путь проходил по кладбищу. Несколько раз мы с моим товарищем ходили этим коротким путем и ничего не опасались. Но однажды я пошел по кладбищу один - а была уже ночь! - и внезапно услыхал какие-то загадочные шорохи, увидел таинственное мерцание огоньков и движение каких-то теней. Стало жутковато. Когда мы ходили с Ревзиным вдвоем, увлеченные разговорами, не замечали ничего вокруг, а одному мне неожиданно стало очень неуютно, особенно когда с деревьев с шумом да с криками «карр-карр» вдруг срывались вороны и галки.

Сначала я, было, решил больше не ходить этим путем в одиночку. Но потом устыдился своей слабости и принялся воспитывать волю и смелость. Несколько раз еще - без всякого удовольствия! - прошелся по этому кладбищу, а затем решил, что уже достаточно себя перевоспитал, и стал пользоваться только длинной дорогой.

По окончании стажировки меня «в поощрение» направили на самостоятельную работу в райцентр под названием Погорелое Городище.

Что касается моего тезки, то после того, как мы оба уехали из Ржева, наши пути разошлись. Я еще всего два-три раза видел Генриха в Москве, но его дальнейшая судьба мне не известна.

В послесловии автора к упоминаемой книге мы читаем следующие строки: «…Я - совершенно бесплановый человек. Более того - ненавижу планировать, потому что убедился: ничего из того, что я в своей жизни планировал, у меня не получалось. А вот по вдохновению - другое дело! Эта книга родилась у меня тоже по вдохновению, а вот по плану никак не давалась. Книга эта, как и я сам, - беспорядочная. В ней нет ни строгой хронологической последовательности, ни жесткой структуры. На ее страницы выплеснулось многое из того, что хранилось в памяти: запахи родного дома, вкус маминых котлет, воспоминания о детских шалостях и серьезных обидах.

Я вспоминаю здесь и своих родных, и людей вроде бы случайных, но вот ведь оставивших почему-то и зачем-то след в моей памяти!»

Благодаря воспоминаниям Генриха Падвы мы можем взглянуть его глазами на Ржев 1953 года и узнать, кто в то время работал в местной юридической консультации. Это заведующий консультацией Филиппенков и некто Кустов, в свое время учившийся в Дерптском университете, который был юристом с дореволюционным стажем, грамотным, но несколько несовременным человеком, и адвокат Смирнова, которую назначили руководителем Генриха Падвы, она была очень хорошим человеком и искренне делилась всеми своими знаниями - о людях, «вроде бы случайных», но   живших когда-то в нашем городе, память о которых сохранил для читателей известный адвокат. 

Источники:

1.      Газета МК в Твери № от 28.02.2018: Владислав Толстов «Тверское дело Генриха Падвы: как Антонина убила Антонину».

2.      Генрих Падва: «От сумы и от тюрьмы. Записки адвоката»

Адрес книги: http://www.6lib.ru/books/ot-sumi-i-ot-tur_mi_-zapiski-advokata-213783.html

«Жил честно, целый век трудился»: ржевский род купцов Сафроновых.

В коллективной монографии Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия имени Д. С. Лихачёва представлены исследовательские работы участников просветительского проекта «Живое наследие памяти» и Всероссийской научной конференции «Ценности и образы русского купечества и дворянства конца XIX-XX вв. как историко-культурное наследие России: проблемы актуализации», прошедшей в 2018 году в Институте Наследия.

В статьях издания предпринят анализ и интерпретация недооцененного культурного массива, связанного с ценностями, личными образами и материальными объектами историко-культурного наследия представителей разных сословий дореволюционной России, память о которых хранится потомками замечательных династий и нашими современниками, дорожащими историей своих предков.

Эта живая память наследников семей и родов, разных по крови, но единых по духу, верных национальным ценностям и идеалам. В таких семьях культивировалось воспитание, при котором хранилось и передавалось самое драгоценное наследие России - духовно-нравственная сила ее граждан, преображающая мир. Она выражалась в героических подвигах и свершениях, в страданиях и лишениях, вдохновенном творчестве и просветительстве, благотворительности и меценатстве, в осуществлении в меру сил совершенства во всем: верности долгу, уважении к традициям предков, приоритете духовного над материальным, культе долга и чести, не показном патриотизме, преемственности общественного служения, трудолюбии и нравственной чистоте, рачительности и дисциплине, заботе о ближнем.

Авторы статей не сторонние исследователи, а живые носители семейной памяти, потомки тех замечательных родов, которые создавали отечественную культуру, осваивали великие пространства, строили государство. Это и специалисты по культурному наследию, музейные работники, а также люди с активной гражданской позицией, являющие достойный пример защитников исторической памяти нашего Отечества.

Кирьянова Ольга Геннадьевна, потомок купеческих династий Карзинкиных-Морокиных-Сафроновых, аспирант Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия имени Д. С. Лихачёва для этого сборника предоставила свою работу о Ржевском купце Павле Фёдоровиче Сафронове - «Жил честно, целый век трудился»: ржевский род купцов Сафроновых.

Купец 1-й гильдии Сафронов Павел Фёдорович (1801г. (?) - 15.01. 1896г.) занимался торговлей льна и снискал себе известность деятельностью на ниве общественного строительства. Свою общественную деятельность он начал под влиянием известного церковного пастыря и проповедника протоиерея Матфея Константиновского, сделавшего Сафронова старостой при Преображенской церкви. При деятельном участии Сафронова в г. Ржеве были построены Вознесенский храм (1855 г.), летняя и зимняя каменные часовни во имя Казанской Божьей матери. Он постоянно выбирался гласным Городской думы и некоторое время был даже городским головой. Был неоднократно отмечен церковными и светскими наградами, включая золотые медали на Станиславской и Аннинской лентах, а также бронзовой медалью на Аннинской ленте - в память Крымской войны. Был также одним из немногих в России того времени кавалером Знака Красного Креста за пожертвования в русско-турецкую войну 1877-1878 годов. После смерти Сафронов П.Ф. получил звание потомственного Почётного гражданина города Ржева.

Архивные документы о пожаловании жителей г. Ржева наградными медалями в первой половине ХIХ века содержат не так уж и много фамилий наших горожан. Социальной функцией наградных медалей Российской империи того периода являлось не только воздаянием купцам, мещанам и крестьянам за различные заслуги, но и стимулированием у награжденных преданности к строю, которому они служили. Это достигалось не только пожалованием самих медалей, но и выдачей их в разных металлах (золоте и серебре), различных размеров, украшение алмазами и бриллиантами, ношение медалей на разных лентах, как правило, в порядке старшинства орденов. Пожалованные медалями очень гордились полученными «высочайшими» наградами. На многих портретах купцов того времени они изображены с имеющимися у них медалями.

Жителей Ржева награждали за крупные пожертвования (как деньгами, так и материалами) в пользу государства и «богоугодных заведений»; различную благотворительную деятельность, строительство казенных и общественных зданий, ремонт и украшение церквей, долговременную и беспорочную службу на различных выборных должностях, значительные заслуги в мануфактурной промышленности, сельском хозяйстве и торговле, помощь войскам во время войн, различные изобретения и усовершенствования, поимку дезертиров, воров и разбойников, спасение людей от потопления и во время пожаров и т.п. и награждённых ржевитян было не так уж и много.

Купцов и мещан нередко награждали медалями за службу по выборам. Так, в январе 1805 г. золотой медалью с надписью «За полезное» на алой ленте пожаловали «Ржевского именитого гражданина Образцова». [РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 65661. Л. 177.]

Золотыми и серебряными медалями наших горожан жаловали за различные изобретения и усовершенствования. В ноябре 1809 г. золотую медаль «За полезное» на владимирской ленте пожаловали ржевскому мещанину Немилову «за изобретение полезной для судоходства машины». В феврале 1823 г. серебряной медалью «За полезное» наградили «Ржевского мещанина Волоскова за изобретенный им способ приготовлять краски превосходной доброты» [НИОР РГБ. Ф. 334. № 312. Л. 29 об.] - на владимирской ленте.

Купцов в то же время награждали медалями за помощь и пожертвования в пользу различных военных частей.

В 1825 гг. золотой медалью «За усердие» на аннинской ленте пожаловали «бывшего города Ржева градского главу Ржевского 2-й гильдии купца Якова Филатова за постройку там конюшни и конского лазарета» [НИОР РГБ. Ф. 334. № 312. Л. 29 об.].

Как видим, в этой весьма достойной кампании награждённых был не на последнем месте и купец 1-й гильдии Сафронов Павел Фёдорович.

«Жил честно, целый век трудился»: ржевский род купцов Сафроновых.

«Купец был не только в городской думе, он был во всей городской общественности… Небезынтересно провести параллель между общественной деятельностью в России прошлого времени и Западной Европой, в частности с Францией. На Западе - это устройство своих собственных дел, личной своей карьеры; в России - это, прежде всего, служение.

Семейное предание гласит, что род Сафроновых известен в Ржеве с XV столетия. Его представители начинали свою предпринимательскую деятельность с торговли пирожками вразнос. Однако постепенно эта фамилия набирает силу и общественный вес. В XVII-XVIII столетиях Сафроновы уже числятся среди мещан и купеческих фамилий Ржева. Ревизская сказка 1816 года фиксирует во Ржеве мещан Сафроновых - семью Ивана Федорова Сафронова, имеющего двоих сыновей - Павла 8 лет и Иоанна 3 лет. Пятьдесят лет спустя подпись купца Ивана Сафронова стоит под решением Ржевского городского общества, принятого в ноябре 1866 года, об увековечивании памяти уроженца города - знаменитого изобретателя Терентия Волоскова, посредством установки его портрета в зале городских общественных собраний. Но именно его старшему брату Павлу суждено было стать одной из замечательных личностей города Ржева.

Происходя из небогатой семьи, Павел Федорович как и его предки, избрал своим делом торговлю, однако смог поставить дело более широко. Как и многие земляки, несколько лет подряд он ежегодно в одиночку сплавлялся на лодке по Волге вниз до Нижегородской ярмарки, испытывая по пути немало лишений. Приобретя необходимые товары, Сафронов обыкновенно покупал в Нижнем Новгороде лошадь с телегой, на которой проделывал обратный путь до Ржева. Дома привезенный товар, равно как и лошадь с телегой, продавал, за счет чего получал выручку, позволившую постепенно увеличивать скудный начальный капитал. Со временем он занял достойное место среди владельцев лавок Гостиного двора, находящегося на расстоянии более версты от его дома, на другой стороне Волги.

Согласно формулярному списку, в 1833 году по выбору Ржевского мещанского общества Павел Федорович вступил в общественную службу гласным Ржевской городской думы от мещан. По истечении трехлетнего срока службы за проявленное усердие удостоен аттестата от всего городского общества. В 1842 году становится гласным думы уже от купеческого сословия по выбору Ржевского купеческого общества. И вновь три года спустя за усердную службу награждается аттестатом. По выбору ржевских городских избирателей 1-го разряда поступил гласным Ржевской городской думы на 4 года с 1871 года.

Наконец, по выбору городского общества был избран на должность городского головы, каковую и исправлял с 1873 года».

Пригласительный адрес на имя купца Сафронова, Ржев. 1874 год. 

Пригласительное письмо на имя гласного Ржевской городской думы, потомственного почётного гражданина города Ржева купца Павла Фёдоровича Сафронова, собственноручно подписанное городским головой Евграфом Васильевичем Берсеневым. Письмо содержит перечень вопросов для предстоящего совещания в Городской думе. Датировано 7 июня 1874 года.

Берсенев Евграф Васильевич, Глава города Ржева в 1856-1879 г.г., коллекционер старины и собиратель древних рукописей и икон, был известен как один из самых деятельных городских руководителей. В 1871 году выступил с инициативой создания Ржевского добровольного пожарного общества ревнителей (1871 г.), одного из первых в Тверской губернии. Поддерживал создание в городе учебных заведений, в частности, мужской гимназии, активно привлекал купечество для решения городских задач.

«В целом, довольно распространенный путь трудов на общественном поприще для состоятельного гражданина русского уездного города XIX века. Как и многие патриотично настроенные представители купеческого сословия, Павел Федорович щедро жертвовал на раненых и увечных воинов в годы Крымской войны, а позже - на оборону в Русско-турецкой войне (1887-1878), за что он был награжден бронзовой медалью на Аннинской ленте в память о Крымской войне и знаком Красного Креста.

В 1836 году на служение в город Ржев был назначен священник Матфей Константиновский. Сегодня это имя известно в основном в связи с творчеством писателя Н. В. Гоголя, часто обращавшегося к отцу Матфею за духовными советами в последние годы своей жизни. Гораздо менее известно, что о. Матфей являлся талантливым проповедником и миссионером, положившим немало трудов на уврачевание церковного раскола.

Ржев XIX столетия - богатейший город Тверской губернии, три четверти жителей которого были раскольниками, большей частью беглопоповцами. «Все, почти, купечество города за немногими исключениями, было в расколе… Ржевские раскольники фактически господствовали над православным меньшинством… Выйти замуж или жениться на состоятельном лице можно было не иначе, как перейдя в раскол».

В 1840 году протоиерей Константиновский - клирик Преображенского храма - прикомандирован к Оковецкой церкви Ржева для отправления богослужения и исполнения треб. Здесь он продолжил свое активное миссионерское служение. Отцу Матфею пришлось перенести немало гонений от непримиримых ревнителей раскола: однажды во время литургии его дом подожгли, светским и церковным властям на него постоянно поступали доносы.

Имя священника из Ржева было широко известно не только в Тверской епархии, но и в Москве и Санкт-Петербурге. Паства отца Матфея была весьма обширна. Некоторые помещики Тверской губернии специально переселялись в Ржев, чтобы пользоваться его духовным руководством.

Среди множества заслуг отца Матфея - обращение в православие Павла Федоровича Сафронова. Произошло это в 1844-м. Покинув старообрядческую среду, состоятельный житель Ржева сразу разрывал множество не только родственных, но и деловых связей, терял поддержку городского магистрата, состоявшего в основном из раскольников. Такой шаг требовал немалого мужества.

Как человек начитанный и состоятельный, П. Ф. Сафронов сразу был избран старостой Преображенской церкви Ржева и стал верным помощником о. Матфея на целых двенадцать лет. Живя очень скромно, он много отдавал приходу сам и побуждал других к пожертвованиям. Таким образом, новый староста украсил и благоустроил Преображенский храм, который, по свидетельству современников, «по своему благолепию, занял первое место между другими городскими храмами». Тогда же купец обратил внимание на приписанное к Преображенскому храму окраинное кладбище. Здесь стояла обветшавшая деревянная часовня, в которой находилась икона Казанской Божией Матери, очень чтимая горожанами - как православными, так и старообрядцами.

Решено было построить на прилегающей к кладбищу территории новый храм в честь Вознесения Господня. Обязанности строителя Ржевской Вознесенской безприходской кладбищенской церкви добровольно принял на себя П. Ф. Сафронов. «Как лицо, уважаемое во всем городе, успел привлечь большое сочувствие к благому делу не только со стороны православных жителей города Ржева, но и со стороны старообрядцев». На построение храма потекли обильные пожертвования. Сам Павел Федорович не щадил ни сил, ни здоровья, лично распоряжаясь работами и изыскивая все средства к тому, чтобы успешно довести дело до конца. Проект собора по заказу строителя составил знаменитый архитектор К. А. Тон - автор проекта Храма Христа Спасителя в Москве. Между этими церковными зданиями визуально много общего, что заметно даже не специалисту.

Строительство продолжалось одиннадцать лет. В 1855 году новое здание освятил архиепископ Тверской Гавриил (Розанов).

Занимаясь строительством на окраине города, П. Ф. Сафронов одновременно оставался церковным старостой Преображенской церкви. За усердную и полезную службу в должности церковного старосты в 1850 году Павел Федорович получил от Тверской духовной консистории похвальный лист. В 1857 году купец оставил ктиторство в Преображенской церкви, будучи избран церковным старостой нового Вознесенского собора. Год спустя за свои многолетние храмоздательские труды он был отмечен благословением Святейшего Синода, а в 1864 году по ходатайству ржевского общества Высочайше награжден золотой медалью для ношения на шее на Станиславской ленте.

Комплекс Вознесенского собора, Казанского храма и Казанской часовни. Ржев. 1872 г.

В благодарность Божией Матери Павел Федорович выстроил на кладбище красивую каменную часовню, в которую была торжественно перенесена чтимая ржевитянами Казанская икона. Устроив и украсив холодный Вознесенский храм, снабдив его богослужебными книгами, утварью и облачениями для духовенства, Павел Федорович в 1861 году инициировал возведение рядом другого, также каменного храма - для зимнего богослужения, тоже в честь

Казанской иконы Божией Матери. Эта новая церковь с отдельно стоящей колокольней также была им снабжена всем необходимым, а всё обширное старинное кладбище обнесено каменною оградою. Из более чем ста тысяч рублей, употребленных на постройку обоих храмов, часовни и ограды, не менее двадцати пяти тысяч было собственными средствами Сафронова. Купец также взял на себя обеспечение причта новых храмов, выделив для этого восемь тысяч из своего капитала.

В любую погоду, невзирая на преклонный возраст и немощи, купец спешил в собор, приезжая туда к утрене, начинавшейся в три часа утра, и оставался до конца Литургии, что составляло, в общей сложности, более четырех часов. Только после этого приступал к своим торговым делам. По свидетельствам современников, как человек, обладавший немалым состоянием, П. Ф. Сафронов нередко ссужал нуждающихся необходимыми средствами, не требуя возврата от неимущих должников.

Панихиду на могиле П. Ф. Сафронова совершает настоятель Вознесенского собора протоиерей Константин Чайкин. 4 ноября 2019 г. Фото из архива Вознесенского собора.

Павел Федорович Сафронов прожил долгую и достойную жизнь и скончался в 1896 году, 15 января, 92 лет от роду, удостоившись перед тем принятия Святых Христовых Тайн. Его отпевание и погребение происходило при большом стечении народа, при участии Тверского викария, епископа Старицкого Гавриила (Голосова). Похоронен он, как храмоздатель, был у собора Вознесения Господня на участке, который впоследствии сделался семейным некрополем семьи Сафроновых.

Столп-часовня на могиле П. Ф. Сафронова. Фото О. Г. Кирьяновой. Ржев.

Как свидетельствовали «Тверские епархиальные ведомости», поместившие отчет об этом событии, почтить память новопреставленного пришли многие из горожан, «не смотря на неблагоприятную погоду, бывшую в тот день, и не смотря на разногласия в религиозных убеждениях. Что особенно важно было при сем погребении - это присутствие многих раскольников при православном богослужении и принятие, даже раскольниками, от Православного епископа благословения». Таково было благотворное влияние на земляков П. Ф. Сафронова, опирающееся на его многолетний моральный и нравственный авторитет. Одним из подтверждений того, насколько он был высок, является факт последующего перехода в православие представителей одной из наиболее активных и состоятельных старообрядческих семей Ржева - Бересеневых. Один из них - Алексей - к 1915 году уже служил настоятелем Вознесенской церкви в сане протоиерея.

Внук П. Ф. Сафронова - купец 1-й гильдии, потомственный почетный гражданин Ржева А. Г. Сафронов. 1899 г. Фото из архива автора.

На похоронах Павла Сафронова распоряжался «старший внук покойного Алексей Григорьевич Сафронов, заменяющий городского голову». Именно он принял на себя обязанности ктитора Вознесенского собора, которому семья Сафроновых по-прежнему оказывала всемерную поддержку. Впоследствии внук Павла Федоровича также был избран городским головой, проявив себя на этом поприще в качестве деятельного и энергичного администратора. Алексей Григорьевич, в частности, стал одним из инициаторов и активных участников строительства нового моста через Волгу. Сохранились кадры кинохроники, запечатлевшие открытие и освящение этого моста в 1912 году. На этих кадрах можно видеть и А. Г. Сафронова, который по должности был среди первых лиц губернии, возглавлявших церемонию. Успешно сочетая общественную деятельность с торговой, он состоял уже в первой гильдии ржевского купечества, обладал миллионным состоянием.

Дети А. Г. Сафронова купеческую династию не продолжили. Три его сына стали офицерами, еще один окончил Катковский лицей. Павел и Сергей Сафроновы служили в Русской Императорской армии, один в кавалерии, другой во флоте, причем самый старший - Павел Алексеевич - успел повоевать на фронтах Первой мировой войны. Самый младший - Алексей Алексеевич - служил уже в советское время, участвовал в Великой Отечественной войне, окончил службу полковником.

О характере воспитания в семье можно судить по тому факту, что сыновья купца-миллионера, будучи уже молодыми людьми и приезжая навещать родителей, вместо того чтобы блистать в обществе, пленяя ржевских барышень, принуждены были вместе с отцом вставать за прилавок. Алексей Григорьевич оставался неумолим: дети должны знать, откуда и как берутся деньги, затраченные на их образование.

К сожалению, жизнь этого представителя ржевского купеческого рода оборвалась трагически. В октябре 1917 года, когда по всей стране начались беспорядки, А. Г. Сафронов был убит, когда ехал с женой по улице в пролетке. Камень, брошенный неизвестным лицом, пробил ему голову, смерть наступила мгновенно. Похоронен Алексей Григорьевич рядом с дедом и отцом в семейном некрополе у стен Вознесенского собора.

Один из его сыновей - Григорий - после революции воспринял должность ктитора Казанского храма и впоследствии был репрессирован за это, пробыв 25 лет в ссылке на Магадане. Единственная дочь Алексея Григорьевича - Анна окончила городскую гимназию, в годы Первой мировой войны была сестрой милосердия в военном госпитале во Ржеве.

Примечательно, что, несмотря на тяжелые многомесячные бои в ходе Ржевско-Вяземской операции, во Ржеве сохранилось не более 10% зданий, уцелел и дом Сафроновых, и часовенка на могиле П. Ф. Сафронова у стен Вознесенского собора. Хотя со дня его смерти минуло более века, ржевитяне помнят о своем выдающемся земляке, и почти каждый день на его могиле горят свечи и лежат живые цветы»

Тарский Владимир Леонидович и его сокамерники 1939 - 40 года по Ржевской тюрьме.

Тарский Владимир Леонидович (1925-2005), инженер, специалист по литейной промышленности.

Некоторые даты и события из его жизни:

1925. - Родился в Москве. Отец - Тарский (Соколовский) Леонид Львович (1894-1938), ответственный редактор дорожной газеты «Вперед». Мать - Рабинович-Люлькина Ева Яковлевна (р. 1899), экономист объединения «Союзтекстильмашина».

1936, 17 декабря. - Арест отца.

1937, 13 мая. - Осуждение отца «за антисоветскую агитацию и незаконное хранение оружия» на 10 лет лишения свободы.

1938, 10 января. - Смерть отца в заключении.

1937, 30 марта. - Арест отчима Люлькина Вениамина Львовича, управляющего конторой «Заготзерно» Калининской области.

1937, 16 июля. - Осуждение отчима на 10 лет лишения свободы «за вредительство и участие в антисоветской троцкистской организации».

1937, 3-4 ноября. - Обыск, арест матери, осуждение её Особым совещанием при НКВД СССР как члена семьи изменника родины к заключению в исправительных лагерях сроком на 8 лет. Отправление В. Тарского, 12 лет, его сестер Вики, 15 лет, и Инги, 6 лет, в приемник-распределитель для малолетних преступников - в Свято-Данилов монастырь, где они подверглись процедуре регистрации уголовников (анкетирование, фотографирование анфас и профиль, снятие отпечатков пальцев). Сестра матери взяла их в свою семью.

1939, начало марта. - Побег в Испанию, на помощь республиканцам, «зайцем» на поезде. Арест в Латвии, в Резекне. При себе имел, на случай попадания к франкистам, сочиненную им листовку антисоветского содержания.

1939,  31 марта. - Передан в дорожно-транспортный отдел Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) Калининской ж. д. и направлен во внутреннюю следственную тюрьму.

1939, 13 апреля. - Подготовлено обвинение по ст. 58, пп. 1, 10-1. Дело передано в линейный суд Калининской железной дороги.

1939, 19 мая. - Повторное расследование. Обвинение по ст. 58, пп. 10-1 и по статье 84. Переведен в Ржевскую городскую тюрьму.

1939, 17 декабря. - Решение Особого совещания при НКВД СССР: «Нелегальный переход государственной границы»; «Освободить из-под стражи с зачетом в наказание срока предварительного наказания».

1940,  январь. - Освобождение.

1940,  30 ноября. - Освобождение матери по решению Особого совещания при НКВД СССР о прекращении дела ввиду отсутствия состава преступления.

1941,  май. - Окончание школы-семилетки.

1941, осень. - Выезд вслед за родными, эвакуированными в Татарию. Работа электриком на электростанции в г. Набережные Челны, кочегаром на пароходе "Жемчужина" на Каме.

1942, лето. - Подрыв парохода "Жемчужина" на мине. Списание экипажа судна в батальон морской пехоты.

1942, осень. - Первый бой на Сталинградском фронте. Ранение. Отправка в госпиталь в Новосибирск. 

1943 - 1945, октябрь. - Участие в Великой Отечественной войне. Демобилизация по семи ранениям из Порт-Артура. Возвращение в Москву.

1946. - Сдача экстерном экзаменов на аттестат зрелости. Поступление на инженерно-физический факультет (ныне МИФИ) механического института.

1947. - Вызов в спецчасть в институте. Отказ в спецдопуске по анкетным данным.

1948-1952. - Учеба в двух институтах: Заочном энергетическом и Станкине. Их успешное окончание.

1952-1953. - Работа на Клинском станкоремонтном заводе заместителем начальника литейного цеха. Знакомство с Анной Михайловной Шамрай (р. 1925) на курсах подготовки инструкторов по туризму в обществе "Наука".

1954. - Работа главным инженером машинотракторной станции (МТС) в Вашской долине. Рабочими были спецпереселенцы.

1957. - Возвращение в Москву. Женитьба на А.М. Шамрай. Рождение дочери Наталии.

1957-1991. - Работа в НИИ литмаш (впоследствии ВНИИ литмаш) заведующим отделом перспективного развития. Сотрудничество с Советом экономической взаимопомощи СЭВ.

1992, 16 июня. - Реабилитация отца, Л.Л. Тарского, Верховным судом РСФСР.

1993, 28 июня. - Реабилитация В.Л. Тарского.

С 1997. - Председатель комитета по оборудованию и автоматизации Российской ассоциации литейщиков (общественная организация).

2004. - Туристическая поездка в Испанию.

2005. - Скончался В.Л. Тарский.

2010. - Публикация дневников В.Л. Тарского «От Кенигсберга до Чойбалсана», «В зоне спецпереселения» в разделе «Собрание воспоминаний о Гулаге и свидетельств о времени», неопубликованные тексты, доступные для чтения на сайте Музея им. Андрея Сахарова.

Свои мемуары Владимир Леонидович начинает воспоминаниями о Московском периоде жизни его семьи:

«…Мое раннее детство было счастливым и безмятежным. Мы жили на пятом этаже корпуса, расположенного во дворе большого углового дома в центре Москвы. С одной стороны дом выходил на Петровку, а с другой - в Столешников переулок. Ворота дома, сохранившего до сегодняшних дней № 15, выходят на Петровские линии и из них видна Неглинная улица. В начале двадцатого века в доме размещалась гостиница «Марсель». С 1925 года мы занимали две смежные комнаты в восьмикомнатной квартире, в которой в дореволюционное время проживала хозяйка гостиницы…»

«…В конце тридцатых годов на нашу семью обрушился шквал несчастий. Первой жертвой стал мой отец Леонид Тарский, который жил тогда в Воронеже и совмещал работу заместителя начальника политотдела Юго-Восточной железной дороги с обязанностями ответственного редактора дорожной газеты «Вперед». 13 мая 1937 года отец был осужден «за антисоветскую агитацию и незаконное хранение оружия» на 10 лет лишения свободы. По данным Главного информационного центра МВД РФ отец «умер в заключении 10 января 1938 года», а где - неизвестно. Следующей жертвой стал мой отчим, Вениамин Люлькин. В это время он жил в г. Калинин, где после образования Калининской области работал управляющим областной конторой «Заготзерно». Дальше тучи начали стремительно сгущаться над мамой. В сентябре она получила извещение об «уплотнении в связи с арестом мужа». Мама подала протест в суд, ссылаясь на наличие троих детей. Суд определил незаконность ее претензий, а 3 ноября к нам явились два молодых человека с ордером на обыск и арест - события развивались с космической скоростью. На следующий день мама была приговорена Особым совещанием при НКВД СССР «как член семьи изменника родины к заключению в исправительных лагерях сроком на 8 лет.

Во время обыска меня удивило, что молодые люди ничего не искали. А просто перекладывали с места на место и тщательно переписывали наше имущество. Переписано было все, включая поломанную кукольную кровать, детские книжки и игрушки. Так как понятой - дворник - был неграмотным, протокол обыска за него предложили подписать мне. Маму увезли первой. Была уже глубокая ночь, когда меня и моих сестер - пятнадцатилетнюю Витю и шестилетнюю Ингу - попросили одеться и спуститься вниз. У подъезда стоял легковой газик, на котором мы отправились в путешествие по новой жизни…» 12 летний Володя, его сестры - Вика, 15 лет, и Инга, 6 лет, были увезены в приемник-распределитель для малолетних преступников - в Свято-Данилов монастырь, где они подверглись процедуре регистрации уголовников (анкетирование, фотографирование анфас и профиль, снятие отпечатков пальцев). Так 12 - летний Володя Тарский и его сёстры первый раз оказались в заключении как дети из семьи врагов народа, об этом горестном событии в его детской памяти остались следующие воспоминания:

«…Нас привезли в Свято-Данилов монастырь, где в то время размещался приемник-распределитель для «малолетних преступников». Эти преступники были разделены на две категории, изолированные друг от друга колючей проволокой. Одну часть составляли дети, родители которых были арестованы по политическим мотивам, другую - малолетние правонарушители, задержанные милицией. Поля нашего пребывания не пересекались.

Мамина сестра (наша тетя) Соня от знакомых узнала, куда помещают детей арестованных по 58 статье родителей, и сумела вскоре заполучить нас к себе домой. Сравнительно короткое пребывание в монастыре запомнилось тем, что мы жили в теплых чистых комнатах, где казарменными рядами стояли кровати. Нас хорошо кормили и ежедневно водили на прогулку на задний двор, где среди куч мусора были свалены различные дорожные указательные знаки. Помню, что самостоятельно выходить из помещения мы не могли, нас проводили в столовую и на прогулку мимо забора из колючей проволоки, за которой находились юные арестанты «второй группы», и наш проход сопровождали их дружные выкрики: «Троцкисты, шпионы, изменники…» Помню также как в первую ночь, когда нас привезли из дома, мы, до размещения в палатах, были подвергнуты полной процедуре регистрации уголовников, включая анкетирование, фотографирование в фас и в профиль и снятие отпечатков пальцев. Эта «игра» очень понравилась маленькой Инге. Помню окружавшие нас монастырские стены, обильно усеянные сверху битым стеклом, заделанным в бетон…»

О школьной учёбе маленького Володи в его мемуарах повествуют следующие записи:

«…Итак, тетя Соня забрала нас к себе домой и мы оказались в квартире, где она жила вместе с сестрой Розой и дочкой Мусенькой пяти лет. Население квартиры сразу удвоилось, а у моих теток вместо одного стало четверо иждивенцев…

…Школьные дела меня совершенно не занимали, и я был фундаментальным троечником, у которого четверки, не говоря уже о пятерках, были как пятна звезд среди темного неба. Предоставленный сам себе, я имел три рода занятий: первое - изображал учителя и занимался с младшими сестрами, второе - проводил обширные военные игры с вырезанными из бумаги солдатами, пушками, танками, кораблями, самолетами и, наконец, третье - дотошно изучал в газетах, которые выписывали тетки, состояние международных дел. А дела международные были бурными, и я принимал их близко к сердцу. 12 марта 1938 года немецкие войска вступили в Австрию и был объявлен «аншлюсс», в июле наши дальневосточные войска учинили разгром японцам на озере Хасан, а 29 сентября было заключено Мюнхенское соглашение. 15 марта Германия, Венгрия и Польша оккупировали Чехословакию, которая перестала существовать как государство, 22 марта немцы вступили в литовскую Клайпеду, а в апреле итальянцы вторглись в Албанию. Но главным, что держало меня в постоянном напряжении и что ежедневно освещалось в газетах, были события в Испании…»

«…Ранняя весна 1939 года. Я через развалины Страстного монастыря по Малой и Большой Дмитровкам бегаю в 170-ю школу. Прибегая домой, с нетерпением хватаю газеты: «Что в Испании?» В Испании плохо. А у меня тетки с трудом выкручиваются, чтобы прокормить более или менее прилично четверых детей на полунищенскую зарплату. Я по мокрой Дмитровке шлепаю подметкой, подвязанной проволочкой и слышу раздающееся из репродукторов: «Живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей…»

«…Надо рассказать, как все советские мальчишки воспринимали в то время события в Испании. Нам не нужна была географическая карта, чтобы понять, где расположены Севилья, Бильбао, Саламанка, Бадохос, Теруэль, Валенсия, Гвадалахара. С великой гордостью до самой зимы счастливые обладатели носили «испанки» - пилотки с кисточками - головной убор бойцов республиканской армии. Постоянной игрой была игра «в Испанию» с непременным подъемом кулака и приветствием «No pasarán». Улицы Москвы впервые за свою историю увидели торговые точки, продававшие апельсины, которыми, видимо, расплачивалось испанское правительство за наши поставки. Бумажные обертки от апельсинов стали ценными ребячьими сувенирами.

Это было время, когда всех - и взрослых, и детей - охватили волны революционной романтики. Несгибаемая стойкость интербригад под Мадридом, разгром итальянских войск под Гвадалахарой, потопление нашего парохода «Комсомолец» в Средиземном море, мужественная борьба басков и астурийцев, отрезанных на севере страны, держали в напряжении всех и воспринимались как наши собственные победы и поражения. Мы проклинали непримиримую ярость франкистских генералов Варелы, Кейпо де Льяно, восхищались героической стойкостью Модесто, Листера. Прошло более 60 лет, но воспоминания о тех бурных днях заставляют снова с волнением переживать эти неординарные события первой половины двадцатого века.

По мере осложнения положения республиканцев меня все больше охватывало неудержимое желание добраться до Испании и «включиться в борьбу за торжество правого дела». В начале марта я твердо решил, что «мой час настал» и, покинув квартиру на Каляевской, направился в Испанию. К глубокому сожалению, мой путь и судьба Испанской республики разошлись. 27 марта пал Мадрид. 31 марта вся Испания была в руках франкистов. Справедливости ради надо отметить, что некоторые республиканцы ушли в горы, и партизанская война продолжалась до 1951 года. Но я об этом не знал, так как находился в камере предварительного заключения дорожно-транспортного отдела НКВД Калининской железной дороги в городе Ржеве, и мне было предъявлено обвинение по статьям 58-1, 58-10 ч. 1 и 84 УК РСФСР, что в переводе на обывательский язык означало: измена Родине, антисоветская агитация и нелегальный переход государственной границы.»

Так юный 14 - летний Владимир Леонидович Тарский попадает в заключение  во второй раз после Свято-Данилова монастыря, где он находился в приемнике-распределителе для «малолетних преступников», уже во Ржеве. 31 марта 1939 - он был передан в дорожно-транспортный отдел Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) Калининской ж. д. и направлен во внутреннюю следственную тюрьму. А начинались все его приключения следующим образом:

«…Все это подгоняет принятие решения - еду в Испанию. Заложенные с раннего детства революционные, большевистские корни с одной стороны и неприемлемая действительность с другой подталкивают меня. Я выбираю и обдумываю маршрут: ближайшая граница - латвийская, там доберусь до моря и пароходом отправлюсь во Францию и через границу в Испанию. Я несколько раз приезжаю на Ржевский вокзал (так тогда назывался Рижский) и уточняю расписание поездов и цену билета. Наблюдаю, как проводники тщательно проверяют билеты при проходе пассажиров в вагон. Принимаю решение: на начало маршрута нужно купить билет. В то время между детьми у нас в доме были распределены обязанности: старшая Вика занималась уборкой помещения, за мной числились вынос мусора на помойку и покупка хлеба. Я прибег к «одесскому методу» моей мамы и понемногу задерживал часть сдачи, пока не набралась сумма на билет до Ржева в общем вагоне. Кроме отсутствия денег была еще одна причина. Для покупки билета до Себежа требовалось специальное разрешение милиции на въезд в пограничную зону…»

«…Вычерчен маршрут движения на карте Европы (эта карта и сейчас находится в моем следственном деле в архиве МВД). На случай, если меня задержит противная Испанской республике сторона, я прихватил пачку антисоветских листовок, которые ранее отпечатал на домашней пишущей машинке. Часть этих листовок я рассовал в почтовые ящики в нашем доме. На мое счастье никто не сообщил НКВД о листовках, в противном случае мое будущее положение, как я теперь понимаю, было бы куда сложнее. И вот теперь с билетом до Ржева я влезаю в поезд до Себежа, где имеются международные вагоны до Риги. Не помню, когда поезд отправлялся, помню, что во Ржев, где кончалось действие моего билета, он пришел поздно вечером. Я поднялся и в общей суете протолкнулся в международный вагон. Вагон был почти пустой. Потрогал дверь в одно купе, когда коридор освободился, она открылась, в купе никого не было. Сердце бешено забилось. Я был на пути к цели, но мог оказаться в западне. Наверху, на поперечной полке лежали скатанные матрасы, забравшись на полку, я перебрался через них и построил из них баррикаду. Поезд тронулся, и я вскоре уснул. Проснулся от шума и хлопанья дверями. Судя по разговорам, пограничник с проводником проверяли вагон. Я замер, насквозь пронизанный чувством страха. Дверь распахнули, пограничник вошел в купе. Мне казалось, что шум бьющегося сердца слышен на весь вагон. Но пограничник вышел через несколько секунд, хлопнув задвигаемой дверью. Где была эта проверка, когда мы пересекали границу, почему латышские пограничники не осматривали купе? «Граница на замке» была преодолена, но нужно было еще незаметно выбраться из вагона. Тут я допустил ошибку. Нужно было тихо лежать до самой Риги, тем более что в противогазной сумке у меня была припасена еда. Но мне хотелось скорее выбраться на волю. На первой станции я не решился, на второй тоже, на третьей, потом я прочел, что это было Резекне, стоянка была дольше, я тихонько вышел из купе и пошел по вагону в сторону, обратную от проводников. Вагон не был заперт, и я перешел в следующий. Там у выхода суетились люди, и проводника не было. Я спустился на землю и быстро пошел от вокзала. Я вышел на привокзальную площадь, и меня охватил почти панический страх. Мне казалось, что каждый проходящий оглядывается на меня и видит во мне «чуждый латышской земле элемент», да так, наверное, и было. Мальчишка в буроватом бобриковом пальто с противогазной сумкой через плечо, безусловно, был чуждым и бросающимся в глаза элементом. Но никто ко мне не подходил и ни о чем не спрашивал. Недалеко от вокзала громоздились какие-то склады, обнесенные высоким забором. Я решил незаметно перебраться через забор, передохнуть и выработать план дальнейших действий. С безлюдной стороны я перескочил через забор и увидел огромную бочку без дна, стоящую у складского помещения. Забравшись внутрь, я решил переждать до утра и двинуться в дальнейший путь. Как это будет, я не представлял и решил, что обстановка подскажет. Было начало весны, и земля и стоящие на ней предметы не были прогреты. Я промерз до костей, и как только забрезжил рассвет, решил вылезти из своего убежища, которое защищало меня хотя бы от холодного ветра. Только я высунул голову из бочки, как увидел сторожа, который смотрел в мою сторону. Я быстро присел, но было поздно. Сторож заметил меня и, подойдя к бочке, заглянул в нее и о чем-то спросил меня по-латышски. Я молчал. Тогда он знаком предложил мне вылезти и, взяв за рукав, повел к станции. Мы зашли в помещение, где за столом сидел пожилой человек в железнодорожной форме. Он внимательно выслушал сторожа, посмотрел на меня и спросил по-русски: «Мальчик, ты откуда»? Я ответил: «Я из Москвы и еду в Испанию». При этом у меня стучали зубы. Затем он предложил мне сесть в углу у протопленной печки. Он отпустил сторожа, передав ему какую-то просьбу. Мы сидели молча.

Через короткий промежуток времени пришла женщина и принесла стакан горячего чая с большим пряником. Железнодорожник, назовем его так, предложил мне выпить чаю, что я немедленно сделал. Затем он обратился к женщине, она взяла стакан и вышла. Железнодорожник перекладывал какие-то бумаги и не обращался ко мне. Минут через десять вошел рослый мужчина в форме, в котором я сразу определил полицейского. Они немного поговорили по-латышски, и полицейский по-русски предложил мне идти с ним. Я повиновался без вопросов. Он завел меня в небольшую комнату со скамейкой и решеткой на окне и ушел, заперев дверь на ключ. Я успокоился и без страха стал ожидать продолжения событий. Время тянулось медленно, часов у меня не было, прошло примерно два-три часа, как полицейский явился вновь и позвал меня. Он вывел меня на перрон, подвел к стоявшему поезду. У входа в вагон, к которому он меня подвел, стояли три человека. Меня завели в вагон, полицейский и один из встречавших подписали какие-то бумаги, затем полицейский ушел, а сопровождавший меня спросил, как меня зовут, забрал противогазную сумку и ушел, заперев купе. Поезд тронулся в сторону советской границы, и я понял, что мое путешествие дало обратный ход. Горькая обида пронизала меня, и я тихо заплакал…»

«…Счастливые часы «свободного полета» позади, я заперт в купе поезда, идущего в сторону Москвы. Молодой молчаливый сопровождающий периодически отпирает двухместное служебное помещение, осматривает меня с ног до головы и вновь запирает дверь.

И вот уже Ржев. Молодой человек вывел меня на перрон и завел в небольшое, грязное помещение. В помещении было тесно, там находились двое молодых людей в штатском, милиционер и пожилые мужчина и женщина, приглашенные в качестве понятых. Один из молодых людей и милиционер начали тщательный обыск, вытряхнули содержимое моей противогазной сумки на стол и стали выворачивать мои карманы и ощупывать меня. Выявленное содержимое заставило их отнестись ко мне весьма серьезно. Еще бы. Была обнаружена карта Европы с прочерченным маршрутом от Москвы аж до самой Испании. Маршрут пересекал советско-латвийскую границу. Особое внимание привлекли напечатанные на машинке листовки антисоветского содержания. Состоялся телефонный разговор, и в сопровождении одного из штатских я был доставлен в КПЗ ДТО НКВД Калининской железной дороги, управление которой в то время находилось во Ржеве…»

«…Глубочайшая тоска об утраченном «вольном полете», в котором я пребывал менее суток, охватила меня, и я вновь судорожно беззвучно зарыдал. Меня трясло, беззвучные рыдания и поток слез полностью захватили меня. Следователи прекратили допрос и занялись оформлением протокола, формальностей своей организации. Помню, самое тягостное было то, что обнаружились огромные незаштопанные дыры, зиявшие на моих стареньких носках. Это злило и почему-то успокаивало. Я перестал плакать. Сняли отпечатки пальцев, постригли, сфотографировали в фас и в профиль. Сотрудник, знакомивший меня с делом при реабилитации, разрешил мне взять их с собой, так же как и одну из сохранившихся в деле злополучных листовок.

Приведу здесь текст моего творчества, сохраняя орфографию и пунктуацию:

«Гражданин. Окончился ХVIII съезд ВКП(б) и на нем еще раз прокричали о свободе. Но где же эта свобода ее то и не видно. Попробуй ты только пискнуть против Советской власти… Изобилие - кричат на съезде, а ты гражданин не можешь достать без очереди молока, мануфактуры не говоря уже об обуви. Масло есть только в столице. ДЕРЕВНИ ГОЛОДАЮТ. Все кричат о победе у озера Хасан. Подумай, гражданин, трудно ли целой армией разбить пехотную дивизию. Делай сам вывод гражданин, а мы сказали свое слово».

31 марта 1939 года Володю передали в дорожно-транспортный отдел Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) Калининской ж. д. и направили во внутреннюю следственную тюрьму. Вот что увидел Володя в 1939 - м году в КПЗ (камере предварительного заключения) ДТО НКВД Калининской железной дороги, управление которой находилось у нас во Ржеве:

«…В последующие дни я быстро пришел в себя, ко мне вернулось чувство юмора, и пребывание в КПЗ и на допросах превратилось в своеобразную занятную игру. После предварительных процедур меня водворили в небольшую двухместную камеру, где я месяц с небольшим отсидел в полном одиночестве, предоставленный самому себе и своим размышлениям. Камера представляла собой прямоугольный параллелепипед, размером примерно 4 х 1,5 м., высотою около 2,5 м. Все оборудование состояло из навешанных на стены кроватей, табуретки и лампочки, защищенной сеткой, над небольшим окном, снаружи закрытым деревянным щитом. Этот щит, называемый, как я позднее узнал, в арестантском просторечии «намордником», плотно прилегал к наружной стене, оставляя в верхней части щель шириною с ладонь, через которую, прижавшись щекой к стене, можно было увидеть полоску голубого неба, а при длительном наблюдении поймать взглядом стремительно проносящихся ласточек. В камере отсутствовали даже стол и параша.

Мне нравилось насвистывать, подражая птицам. Часами я прогуливался из угла в угол камеры, анализируя свое положение. Бдительная охрана засекла мой пересвист и снисходительно приняла мои объяснения. Мне было разрешено потихоньку насвистывать в камере, так как запрещение не было предусмотрено правилами.

Так прошел месяц. Допросами мне не докучали. Они проходили пару раз в неделю. Здания ДТО НКВД и КПЗ были соединены коридором, так что кроме стен камеры, туалета, коридоров и комнаты допросов я ничего не видел. Исключение составлял небольшой дворик, в который меня и еще трех-четырех человек, ежедневно выводили на прогулку. Дворик представлял квадрат, две стороны которого были глухие стены КПЗ, а две другие - высокий деревянный забор, который был надстроен несколькими рядами колючей проволоки. В углу забора стояла вышка, где сидел охранник с винтовкой. Прогуливаясь кружочком под неусыпным оком одного или двух надзирателей, стоявших в углу напротив сторожевой вышки, мы являли собой копию одной из любимых мною картин - «Прогулка заключенных» Ван Гога. Каждый раз, когда я выходил на прогулку, мною немедленно овладевало желание бежать. Во время прогулки я рассчитывал, сколько шагов до забора и хватит ли у меня времени добежать, подтянуться, перевалить через колючую проволоку - и, главное, что за этим забором? А вдруг там внутренний двор НКВД? Сомнений и нерешенных проблем в осуществлении моих мечтаний было много и - не знаю к добру или нет - я не решился на побег.

Следствие по моему делу вели два человека: сержант Смирнов и старший лейтенант Осипчик или Осипчук. Первое, что я отметил, знаки различия в петлицах не соответствовали армейским. У Смирнова в петлицах было по два кубика, что соответствовало армейскому лейтенанту, а у Осипчика - шпала, что соответствовало капитану. Допросы вел Смирнов, Осипчик появлялся редко и ко мне не обращался, а что-нибудь говорил Смирнову.

Со следователем мне определенно повезло. Смирнов был спокойный, незлобивый, даже улыбчивый молодой человек. Даже в первые дни допроса он никогда не повышал голос, хотя я отказывался сообщить, откуда и когда выехал. В числе немногих предметов, которые лежали в моей противогазной сумке, была школьная тетрадка с надписью «170 школа Свердловского района», без указания города. В связи с этим был направлен запрос во все Свердловские районы СССР. Найти мой адрес следствию помог встречный запрос моей тети Сони: «Куда пропал мальчик Володя?»

Моя неуемная, беспокойная тетя Соня не могла смириться с моей пропажей. Она обратилась в Свято-Данилов монастырь, где в 1937 году я находился после маминого ареста. Вездесущие органы помогли ей найти меня во Ржеве. Следствие было закончено. Мне определили два пункта 58 статьи - 1а (измена родине) и 10 (антисоветская агитация) - и статью 84 - переход государственной границы. В ожидании суда Сонечке разрешили свидание и передачу. Свидание было кратковременным. Меня мучили угрызения совести за созданные семье неприятности, но раскаяния в содеянном не было…»

«…Памятным событием было явление в мою камеру прокурора Калининской дороги. Вечером неожиданно загремели засовы и в камеру вошли трое: начальник КПЗ, сержант Смирнов и молодой незнакомый человек в гражданской одежде. Не удосужившись представиться, он сразу бросил: «Это и есть тот самый мерзавец» или что-то в этом роде. «Стрелять таких надо». И при этом топнул ногой. Несмотря на его суровый вид и угрозы он не произвел на меня никакого впечатления, больше того, на меня нахлынуло веселое настроение. Мне казалось, что Смирнов тоже в душе улыбается и сдерживается, чтобы это не было заметно…»

13 апреля 1939 года было подготовлено обвинение по ст. 58, пп. 1, 10-1, и дело Тарского было передано в линейный суд Калининской железной дороги.

19 мая 1939 года после повторного расследования и обвинения по ст. 58, пп. 10-1 и по статье 84 его переводят в Ржевскую городскую тюрьму. Интересные воспоминания оставил нам мальчик  Володя о Ржевской тюрьме 1939 года о своих сокамерниках, жителях города Ржев:

«…Через несколько дней я был переведен в городскую тюрьму. Я принес туда печенье, полученное в передаче, и угостил всех сокамерников. Последнюю неделю в КПЗ у меня появился сосед. Ему было что-то около сорока или чуть больше, но мне он казался глубоким стариком. Это чувство определялось его рассказами о дореволюционном времени, о Первой мировой войне, участником которой он был с самого начала и до Октябрьской революции. Память у меня в то время была превосходной. Я с первого раза запоминал систему чинов в армии, в казачьих частях и жандармерии, знаки отличия, наименование частей и соединений, фамилии генералов, командовавших соединениями. Эти и последующие беседы с другими моими воспитателями в общей камере городской тюрьмы составили в моей голове довольно обширный энциклопедический справочник, многие страницы которого до сих пор сидят в памяти и позволяют мгновенно обнаруживать фальшь в кинокартинах и телепередачах, которой, по правде сказать, немало…»

«…Следствие было закончено за два месяца, и я познакомился с «черным вороном», на котором меня доставили в городскую тюрьму. Надзиратель легонько подтолкнул меня в спину, я сделал шаг вперед, тяжело хлопнула массивная дверь. Злобно лязгнул засов камерного запора, и я очутился в сумеречном, зеленоватом пространстве, просеченном узким лучом света. Этот луч - единственная связь с застенным миром - прорывался сквозь узкую щель между стеной и «намордником».

Итак, я был водворен почти во дворец с высоким сводчатым потолком, построенный еще в царские времена. Буро-красные, выкрашенные масляной краской стены были испещрены множеством цензурных и нецензурных надписей. У боковых стен располагались два ряда сплошных нар. У двери царствовала параша. А под окном в самом светлом месте камеры стоял небольшой стол. Над оконным проемом к самому потолку была прикреплена лампочка, закрытая стеклянным колпаком и сеткой из толстой проволоки.

И я на несколько месяцев вошел в число жителей камеры №16. Окно камеры было расположено в верхней половине стены, и заключенные могли увидеть кусочек голубого неба, лишь забравшись на камерный стол и прижавшись щекой к оконной нише. Последнее было категорически запрещено тюремными правилами и наказывалось карцером. В короткое время я близко познакомился со всеми сокамерниками, привязался к большинству, а некоторых полюбил. Но в первое свое «явление» я в качестве чужака был подвергнут дотошному квалифицированному допросу. Находясь в центре внимания незлобивых заинтересованных взрослых людей, я радовался общению и отвечал, отвечал, отвечал… Главную  роль  играло то, что я был «свежим» человеком «с улицы», а мои собеседники месяцы, а некоторые и годы были оторваны от бурных событий, которые кипели за толстыми тюремными стенами и потрясали мир. В то время моя молодая, еще не контуженная немецкими осколками голова содержала огромный набор событий, имен, другой информации, которая вызвала жгучий интерес слушателей. Я рассказывал о Мюнхенском соглашении, о только что происшедшем крушении и разделе Чехословакии, о войне в Китае, о трагическом кризисе Испанской республики, о боях с японцами у озера Хасан. Я помнил тогда огромный ворох забытых теперь неважных и никому не нужных дат, названий населенных пунктов, фамилий государственных деятелей и, как заправский лектор, подробно рассказывал на уровне своего детского восприятия о международном положении и о важнейших событиях в стране. Эти нехитрые рассказы принесли мне статус «своего», и я «без голосования» был принят в коллектив…»

Для нас, жителей Ржева, интересны характеристики данные Володей Тарским своим сокамерникам - ржевитянам, да и мы можем узнать кто из наших горожан и за что сидел в нашей тюрьме в 1939 году. Какие были порядки в нашем остроге, чем занимались заключённые во время отбывания наказания:

«…Пришло время представить окружившие меня в табачном облаке силуэты, которые надолго стали моей семьей.

Наиболее общительными, деятельными, подвижными и заметными были два неразлучных друга, которые в камере постоянно находились рядом, - Старый Сват и Молодой Сват. Никто в камере не мог объяснить мне, откуда пошли эти прозвища. Но никто их иначе не называл. Старый Сват был крепкий, крупный, круглолицый мужчина с добрыми глазами. Он был единственным в камере человеком, с которого усилия ржевских НКВДистов не смогли согнать лишний вес. Во время Гражданской он был рядовым красноармейцем в кавалерии. В последующей жизни он спокойно преуспевал, а арестован был за не вполне лояльные анекдоты. В момент ареста он работал бухгалтером местного пивоваренного завода. Молодой Сват до ареста после окончания военного училища проходил службу в местной авиационной части в звании воентехника 2-го ранга. Что соответствует технику-лейтенанту послевоенного времени. В камеру его привело «страшное» преступление. Во время майского парада 1939 года он был откомандирован на какой-то подмосковный аэродром для подготовки материальной части к полетам. После парада, по установившейся традиции, руководители партии и правительства устраивали в Кремле грандиозный прием, на который приглашались участники парада и куда Коля, так звали Молодого Свата, по своему положению, естественно, приглашен не был. Когда он вернулся в часть, начались вопросы с соответствующими «подначками»: где ты сидел на приеме, с кем, сколько выпил и т.д. и т.п. Темперамент у Коли был взрывной. Он побежал к своей тумбочке (холостые воентехники жили в казарме) и вернулся с открыткой, на которой во всей своей маршальской красоте сверкал Климент Ефремович Ворошилов. На обратную сторону открытки Коля успел нанести «автограф» наркома: «На память товарищу по выпивке и закуске». Ребята посмеялись, но как-то очень сдержанно. А утром Колю вызвали в штаб части, откуда была прямая дорога в нашу компанию. «Преступление» было налицо, и ему предъявили «политическое хулиганство» Он был единственный сокамерник, покинувший нашу команду за время моего пребывания в ней. Весь наш коллектив переживал и сочувствовал Коле. Ему дали три года лагеря. Жалко было расставаться с молодым, незлобивым, бодрым, постоянно шутившим и смеявшимся товарищем. Однако, как потом признали, все ждали худшего и в душе считали, что он легко отделался. Правда, был уже 1939, а не 37 год, но суды все еще были непредсказуемы. К чести Ржевского суда отмечу, что вскоре он вернул мое дело в ДТО НКВД Калининской железной дороги, считая обвинение в «измене Родине» необоснованным. В камере был человек, который одним взглядом без слов приводил меня в нормальное состояние и ставил на место. Это был преподаватель истории одной из ржевских школ по фамилии Абрамов. Еще при царе Николае он обучался в Московском университете и после его окончания непрерывно  жил и  работал во Ржеве. Низкорослый, щуплый, сильно сутулый, бородатый он любил присесть с кем-нибудь один на один и поблескивая очками в полутьме камеры проводить учительские собеседования о нормах поведения.. И польза была.  Место и нормы нашего существования способствовали неограниченному включению в нашу речь матерных слов и выражений. Абрамов органически не переносил мата и не обращая внимания на ответную реакцию, которая, как правило, была далеко не положительной, резко и жестко бросал: «Прекратите это мерзлейшее похабство. Это омерзительно». Не помню, чтобы его воспитание сильно действовало на остальных, учитывая, что одному из нас было более восьмидесяти лет. Но я с тех пор полностью исключил мат из своей речи. Ни армия, ни литейный цех, ни МТСовские будни не приучили меня к мату. Не переносил Абрамов похабных анекдотов - этот жанр народного искусства у нас процветал. Еще до Октябрьской революции Абрамов вступил в РСДРП, но, «увы», был стойким меньшевиком, большевиком так и не стал  и  постоянно подвергался преследованиям всю свою сознательную жизнь. В то время его обвиняли в принадлежности к контрреволюционной организации. В предшествующий период он был основательно обработан следователями и подписал на себя целый ворох «реальных злодейств». Но пока дело дошло до суда, избиения прекратились и он от своих показаний полностью отказался.  Страстью Абрамова была безграничная любовь к русской истории. Он мог часами рассказывать о князьях, царях, полководцах и флотоводцах, революционерах и подвижниках искусства. Времени у нас было предостаточно и всегда находилось два - три слушателя его пространных интересных рассказов, от которых он получал удовольствия  не меньше, чем его слушатели.

Постоянное чувство нежной привязанности внука  к деду я испытывал к восьмидесятилетнему деревенскому кузнецу Карлу Ивановичу Загеру. Этот могучий старик, казалось, сам был сформирован в кузнице ударами кувалды из качественной стали. Добродушный и немногословный он был постоянным объектом острот и шуток, однако, он на них практически не реагировал, и они отскакивали от его железной невозмутимости, как удары ручного молотка от массивного слитка. Карл Иванович, латыш по национальности, «естественно» обвинялся в шпионаже в пользу Латвии. Во время первой мировой войны он был конным разведчиком в русской армии. Это навело следствие на нехитрую подставку, и полуграмотный кузнец подписал протокол допроса с признанием, что являлся «контрразведчиком». Этот кряжистый несокрушимый дуб, казалось, легко переносивший все удары жизненных бурь и в до тюремной жизни стоял, как утес среди житейского моря. У него осталось в деревне крепкое хозяйство, которое включало корову, несколько свиней и овец. Но главным объектом его рассказов о доме, а также подшучивания заключенных, была его восемнадцатилетняя жена. Этот факт не подлежал сомнению, так как, ввиду завершения следствия, ему было разрешено свидание и она приезжала во Ржев с передачей. Трудно, не зная обстоятельств, определить, что двигало поступками этой женщины, сам кузнец или его хозяйство. Однако, под каскадом шуток он однажды в припадке откровенности поведал нам, что жена жаловалась на то, будто он замучил ее приставаниями.

В камере находились еще двое заключенных, обвинявшихся в шпионаже, но в пользу Эстонии. Один из них паровозный машинист по фамилии Иокст был солдатом в первую мировую, красноармейцем - в гражданскую, а затем работал в угрозыске. Второй, которого я очень плохо помню, был молчаливый, сдержанный, сухощавый человек, с примесью эстонской крови по фамилии Брацишко.

Для меня, пацана по возрасту и жизненному опыту, все сокамерники были личностями, полными знаний и прошедшими через невероятно интересные, неведомые мне события. Поэтому я был благодарным, терпеливым слушателем и представлял для каждого из них заинтересованного собеседника, с которым можно коротать бесконечные часы тоскливого камерного однообразия.

В камере находился еще один заключенный, который резко выделялся среди всех своим широким кругозором, образованием и безоговорочно принятым всеми положением лидера. Знакомство, а затем и дружба с ним сыграли исключительную роль в моей ржевской тюремной жизни. Действительно, мне в ржевской тюрьме  повезло почти как Дантесу в замке Иф. Среди заключенных оказался мой «аббат Фария». Правда, наша встреча не принесла мне сокровищ, но внесла в монотонные дни сидения в городской тюрьме невероятное оживление и разнообразие. И уроки, полученные мною, оставили след во всей дальнейшей жизни.

Моим «аббатом» был бывший директор ржевской льноперерабатывающей фабрики «Красная Звезда», а до того референт видного партийного и государственного деятеля Наркома легкой промышленности СССР Исидора Евстигнеевича Любимова. Звали моего покровителя и опекуна Борис Иванович Юштин. Жизнь  Юштина до ареста проходила под счастливой звездой. Высокий, красивый, спортивный, несомненно, очень способный он после окончания Института легкой промышленности был направлен на практику в Германию, а после возвращения на работу в Наркомлегпром. Долгие месяцы заключения и обработка, проведенная следователями, довели его до высокой степени физического истощения. Он был худ на уровне «кожа и кости». Его истонченные руки теперь ассоциируются у меня с руками ленинградских блокадных детей, которых мы в начале лета 1942 года, когда я работал кочегаром на пароходе «Жемчужина», перевозили по Волге и Каме в хлебную Татарию на откорм. Удивительно, но при этом он сохранил быстроту движений и, главное, подвижность и остроту мышления. Голубые горящие глаза на изможденном лице излучали энергию и бодрость.  Его рассказы -  бесконечная гирлянда заграничных командировок, любовных приключений и интересных технологических решений по обработке льна. Он занимался со мною английским и арабским языками, игрой в шахматы. Трудно поверить, но факт - нарисованная мокрой спичкой по натертому табачным пеплом тюремному столику  арабская азбука сохранилась в моей памяти на всю жизнь.

Много рассказывал он мне про своего бывшего шефа И.Е. Любимова. Борис Иванович знал, что он осужден и расстрелян еще в 1937 году. Однако, находясь под обаянием его незаурядной личности, подробно посвящал меня в то, как костромской крестьянин, в двадцать лет  вступивший в РСДРП,  уже в двадцать пять стал делегатом 5-го (Лондонского) съезда партии, после революции последовательно занимал посты  председателя губисполкома, члена реввоенсовета и председателя Совнаркома Туркестанской республики, председателя Главхлопкопрома, председателя правления Центросоюза, заместителя наркома  внешней и внутренней торговли  и,  наконец,  с 1932 года и до ареста, наркома легкой промышленности. И.Е. Любимов успешно справлялся со всеми обязанностями. Он был расстрелян в ноябре 1937 года и посмертно реабилитирован.

Свои истории Борис Иванович любил рассказывать мне за игрой в шахматы, за которой мы коротали часы нашего бесконечно текущего времени. Эти  шахматы, я изготовил под его руководством. Маленькие фигурки были вылеплены из мятого хлеба. Черные оставались в натуральном цвете высушенного хлеба. Белые - красились зубным порошком. Доска готовилась на каждую игру. Для этого на столике равномерно растирался табачный пепел. А затем влажной тряпочкой протирались черные клетки. Эта тихая шахматная игра однажды привела меня к знакомству с тюремным карцером.  Обычно мы бдительно следили за дверным «очком», через которое тюремные надзиратели периодически  наблюдали за нами.  Надзиратели делились на две категории. Одни нарочито гремели заслонкой «очка», при этом они не всегда заглядывали в него. Цель их была поиграть у заключенных на нервах и постоянно напоминать, «что стража не дремлет». Другие бесшумно отодвигали заслонку и длительное время наблюдали за жизнью в камере, пытаясь узреть что-либо предосудительное. Как правило, это были безнадежные потуги, так как если мы и творили что-то незаконное, один из нас своим телом прикрывал обзор. Не всегда мы успевали перейти в невинное состояние, пока надзиратель гремел отпираемыми запорами и открывал дверь. В тот день в камере было благодушное и ленивое настроение и «очко» никто не страховал. Да собственно и не происходило ничего предосудительного, если не считать, что мы с Юштиным играли в шахматы. Собственно, шахматы не значились в перечне азартных игр, запрещенных для заключенных. Внезапно мы услышали шум отодвигаемой заслонки, и кто-то тихо произнес  «все дома». Черт меня попутал, и я добавил довольно громко «никто пока не помер». Угрожающе загремели быстро открываемые затворы, и в камеру ворвался «Сам» начальник тюрьмы в сопровождении двух надзирателей. Начальник подобно коршуну ринулся к нашему столику и, увидев наше мирное хлебно-пепельное игрище, закричал: «Что за безобразие, почему допускаете грубое нарушение режима». И не дожидаясь нашего объяснения, скомандовал старшему надзирателю, указывая на меня: «Увести». Меня вывели. Препроводили в нижний этаж и затолкнули в небольшой каменный мешок размером 2х1.5 м. с вентиляционным оконцем под потолком. Это был «теплый карцер». Загремел засов и я, при свете маленькой лампочки, прилепленной к потолку, начал изучать мой «роскошный  дворец».

Это было не сложно. Единственной достопримечательностью были стены, покрытые облезшей штукатуркой, испещренные множеством цензурных и нецензурных надписей и проклятий.

Бетонный пол не был полностью очищен от испражнений моих предшественников. Единственное напутствие, которое я получил от запирающего меня конвоира: «Не стучи. Никто не услышит и не откроет». Лампочка была, видимо, на 25 вт., поэтому, несмотря на малые размеры помещения, я приступил к изучению автографов, когда глаза привыкли к полутьме. Была середина лета, и примерно через полчаса я в полной мере ощутил все прелести своего нового жилища и понял суть названия «теплый карцер». В холодный сажали зимой. Тело постепенно покрывалось все более густой испариной. Легкая тошнота перешла в головокружение. Присесть было не на что. В карцере не было ни одного предмета, даже параши. Но я пребывал в хорошем настроении и мысли мои крутились вокруг вопроса «как они там». А они волновались, шумели и стучали в дверь, и требовали вернуть «малолетку» в камеру. В результате этого, а может быть и по другой причине, я часа через четыре был возвращен в мое родное жилище в камеру  №16.

Кроме шахмат, в камере от обыска до обыска постоянно была игра в домино. Но верхом рукодельного искусства и конспирации были игральные карты, которые не могли обнаружить даже при самых жестоких «шмонах». Кости домино лепились из мятого хлеба и не представляли собой ничего особенного. Игральные же карты представляли пример технического творчества и подлинного искусства. Первоначально из листочков курительной бумаги с помощью хлебного клейстера склеивались жесткие карточные листочки. Сам клейстер являл образец «высокой технологии». Он приготавливался путем длительного жевания и последующего процеживания через носовой платок. Потом клейстер ровным слоем наносился на листочки. Они аккуратно складывались и помещались под матрас на прессование и сушку. Далее проводилась главная операция - раскраска. Единственным художником и хранителем колоды был «старый сват». Он принимался за изготовление новой колоды, когда старая становилась ветхой. Рисунок наносился чернилами, приготовленными из грифеля чернильного карандаша, а затем карты раскрашивались обломками грифелей цветных карандашей, извлекаемых для этой цели из тайников в камере и из углов одежных швов. После изготовления новой колоды старая спускалась в туалет. Играли в карты в углах камеры, недоступных обзору через «очко». Поскольку выигрывать и проигрывать было нечего, игры в карты и домино носили престижный характер и велись, главным образом, для времяпрепровождения…»

Одной из причин способствовавшей росту авторитета Володи Тарского в камере стали его способности по установлению и поддерживанию связи с соседями из соседних камер:

«…Еще до своего «путешествия в Испанию» я выучил азбуку Морзе. Но попытки перестукивания еще в камере следственного изолятора натолкнулись на полное непонимание соседей. Хотя я четко выстукивал: точка - тук, тире - тук, тук. Теперь в 16-ой я быстро и в совершенстве овладел «бестужевкой» - тюремной азбукой, которую согласно арестантским легендам изобрел декабрист Бестужев. Эта нехитрая азбука строится на выстукивании сначала номера ряда, состоящего из пяти букв, а затем места буквы в ряду. По принятой у нас азбуке, код выглядел следующим образом:

                           Место буквы в ряду

Номер ряда       1                 2                    3                   4                    5

1                        А                 Б                    В                  Г                    Д

2                        Е                 Ж                   З                   И                   К

3                        Л                 М                   Н                  О                   П

4                         Р                 С                    Т                  У                   Ф

5                         Х                 Ц                   Ч                  Ш                  Щ

6                         Ь                 Ъ                    Э                  Ю                  Я

Например, буква А выстукивалась следующим образом - один удар и один удар; Т соответственно - четыре удара и три удара. Постукивая в стену, я внутренним голосом напевал сначала заглавную букву ряда А, Е, Л, Р, Х, Ь, а затем букву в ряду. Таким образом, не нужно было запоминать шифра каждой буквы и связь работала безошибочно. Азбука Морзе применялась нами лишь в сторону одной камеры, где ею в совершенстве владел командир РККА (Рабоче-крестьянской Красной Армии).  Срочный сигнал подавался в случае внезапной необходимости. Например, получив справа сведения о проведении в тюрьме планового всеобщего обыска, я срочно отстукивал налево: «шухер, шмон». Обыски проводились часто, как систематические плановые, так и внезапные, всей камеры или только заключенных по пути в туалет. Обычно, всех выводили в коридор, расстанавливали с интервалом, примерно, в полтора метра и давали команду раздеться и положить одежду на пол. Надзиратели блестяще владели техникой обыска…»

Из воспоминаний заключённого становится известно, что сокамерники Тарского с удовольствием пели в тюремной камере. Меня поразил репертуар исполнявшихся песен - «враги народа» наряду с романсами, народными и блатными песнями, песнями каторги и ссылки царского времени с удовольствием пели патриотические революционные и советские песни:

«…Более важным элементом коротания уныло тянущихся дней было тихое пение. В сумме заключенные знали бесконечное количество песен самых различных жанров, и у большинства были очень приличные голос и слух. У каждого певца был более или менее определенный репертуар. Особенно преуспевали в качестве запевал наши «сваты». Чаще других они собирали кружок слушателей, которые по мере возможности подтягивали песни. В репертуаре «Старого свата» были, главным образом, песни гражданской войны и первоначального советского периода. Песни были безапелляционные, яркие, образные, в соответствии со временем их создания, с нехитрыми, но хорошо запоминающимися мотивами. Почти шестьдесят лет прошло, но эти песни буквально въелись в мою память.

От голубых Уральских гор, в боях

к Чонгарской переправе

Прошла тридцатая вперед в пламени и славе

Или:

 Стальною грудью врагов сметая пошла на битву двадцать седьмая,

У Енисея коней поила, в широкой Висле врагов топила…

Любил он и песни красных курсантов:

Школа красных командиров

комсостав стране своей кует

Смело в бой идти готовы за трудящийся народ…

Любимая бесхитростная песня пулеметчиков:

Я пулеметчиком родился, в команде Максима возрос.

Припев - короб, кожух, рама, шатун с мотылем,

Возвратная пружина, приемник с ползуном.

Раз, два. Три, Максим на катки.

Подносчик дай патроны, наводчик наводи (2 раза).

Наш пулемет в бою горячий. Не остывает никогда,

Припев (2 раза)

Мы в бой поедем на тачанке и пулемет с собой возьмем.

Припев (2 раза)

Пели и широко известную в то время:

Дальневосточная опора прочная.

Союз растет, растет непобедим

И все, что было кровью завоевано,

мы никогда врагу не отдадим… 

Но коронным номером «Старого свата» была бесконечная песня про красноармейца, конного разведчика. Эту песню, протяженностью более двадцати куплетов, особенно любил Карл Загер. Он готов был слушать ее тихонько подпевая, несколько раз подряд.

Красноармеец был герой на разведку боевой.

Эх, эх, красный герой на разведку боевой.

На разведку он ходил, все начальству доносил…

Трагический конец этой песни, когда разведчик был захвачен белым разъездом и после допроса казнен, он не мог слушать без слез.

Красноармеец промолчал, острый штык в груди торчал

Эх, эх, красный герой, на разведку боевой.

Репертуар «Молодого свата» отличался коренным образом. Он состоял из двух частей: блатные песни и строевые песни времени его пребывания в училище и в части. Среди блатных были бесконечные варианты «Гоп со смыком»… начиная с «От развода прячемся под нары…» и кончая широко популярной в то время матерно - блатной « внешнеполитической декларацией». Примерный куплет этой песни достаточно четко характеризует ее содержание:

Раз пришел Италии посол. Хрен моржовый глупый как осел.

Говорит, что Муссолини вместе с Гитлером в Берлине 

Разговор про нашу землю вел. Я ему ответил это вот:

Ах ты курва … в рот

Ты моржовый хрен в томате. Ты кусок говна в салате и т.д.

Исполнение этих куплетов всегда встречало яростное сопротивление Абрамова. Остальные же насколько я помню, слушали с удовольствием.

Строевые песни тех лет безнадежно забыты, но я приведу пример:

Крепи пилот дозор боевой

Вершины мира в тисках сжимает кризис

Трещит прогнивший строй к гибели близясь.

Миллионы рабов из лачуг и полей

Сметут в грозный час золоченных королей.

Или:

Низвергнута ночь, поднимается солнце над гребнем рабочих голов

Вперед комсомольцы, вперед краснофлотцы на вахту встающих веков.

Вперед же по солнечным реям на фабрики, шахты, суда.

По всем океанам и странам развеем мы алое знамя труда.

Песни Абрамова были из другого мира. Он никогда не пел никаких советских песен. Зато знал бесконечное множество народных и ставшими народными песен каторги и ссылки царского времени. Помнил эти песни с тех дней, которые провел в ссылке в дореволюционный период.

Как дело измены, как совесть тирана, осенняя ночка темна.

Темней этой ночи встает из тумана видением мрачным тюрьма.

Кругом часовые шагают лениво,

В ночной тишине то и знай

Как сон раздается протяжно, тоскливо

Слушай…

Или:

Не за пьянство, не за буйство и не за грабеж ночной,

Стороны родной лишился за христианский люд честной…

Одна из песен Абрамова очень нравилась мне. Ее напряженный волнующий мотив и спокойные слова я полюбил на всю жизнь

Хороша эта ноченька темная

Хорошо этой ночью в лесу

Выручай меня силушка мощная.

Я в неволе свой срок не снесу.

Вот рванул я решетку железную.

Застучали в стене кирпичи

И услышала стража тюремная:

«Эй, сорви голова, не стучи».

Но забилося сердце тревогою.

Кровь по жилам пошла ручейком

Дай попробую снова решеточку.

Поднажму молодецким плечом. 

И упала решетка железная.

И упала она не стуча.

Не услышала стража тюремная.

Не поймать вам меня молодца…

Несмотря на самые разнообразные вкусы и пристрастия моих сокамерников, несмотря на их несопоставимый уровень образования и социального положения до ареста, любая песня всегда принималась дружелюбно, поднимала настроение в камере и приносила доброе умиротворение, увеличивая совместимость и сглаживая, периодически возникающую между отдельными заключенными неприязнь…»

17 декабря 1939 года по делу Тарского было принято Решение Особого совещания при НКВД СССР: «Нелегальный переход государственной границы» - «Освободить из-под стражи с зачетом в наказание срока предварительного наказания», и в январе 1940 года Володя Тарский был освобождён из - под стражи:

«…Так день за днем прошли лето, осень, наступила зима. В камерной жизни ничего не менялось, разве что для выхода на прогулку надо было потеплее одеваться. Меня давно не возили к следователям, и я начал забывать об их существовании. И вдруг в один из однообразных дней застучал запор, дверь отворилась, и надзиратель сказал: «Тарский, с вещами на выход». При этом он не уходил, лишив меня возможности обменяться с моими многоопытными товарищами какой-либо информацией. Собрать «вещи» я успел за полминуты.

Меня вывели во двор и посадили в «воронок». Жалко, переводят, подумал я. Мы вылезли в ДТО НКВД, где сопровождающий передал меня сотруднику, который ожидал у проходной. Мы пошли, но не в маленький кабинетик Смирнова, а в большой кабинет начальника, которого я раньше не видел. В кабинете были высокий человек с двумя шпалами, Осипчик, Смирнов и еще один сержант. Мне предложили сесть, начальник прочитал решение Особого совещания при НКВД СССР, передал его Осипчику и вышел. Содержание решения было короткое: «Обвиняемого по ст. ст. 58-10 ч. 1 и 84 УК РСФСР гр. Тарского В.Л. освободить из-под стражи с зачетом в наказание срока предварительного заключения». Меня попросили расписаться в получении справки об освобождении, а затем в том, что я обязуюсь не разглашать обстоятельств и материалов дела, причем Осипчик особо подчеркнул, чтобы я никому не рассказывал, как обошел наших пограничников. Я расписался. Мне вручили билет до Москвы, за что я тоже расписался.  Затем ДТО НКВД сделало роскошный жест.  Меня на газике отвез на вокзал Смирнов и пожелал мне с улыбкой счастливого пути.

Прошло много лет, прежде чем 18 октября 1991 года был принят закон РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий». Согласно этому закону все решения «Особого совещания НКВД СССР» были отменены, так как само это «совещание» было признано незаконным органом. Наконец, от прокурора г. Москвы 23 июня 1993 года я получил справку о реабилитации и смог в МВД ознакомиться со своим следственным делом. В деле не оказалось ряда документов, о которых я помнил, зато оказались документы, которые мне во время следствия не показывали. В числе этих документов была резолюция какого-то, видимо, большого начальника на обвинительном заключении: «Согласен, 5 лет», расшифровки фамилии, должности, звания не было. Особое совещание поступило со мной более милосердно, ограничившись уже отсиженным годом.

Но больше этого меня взволновали лежащие в деле допросы свидетелей. Неожиданными оказались показания молодой женщины, которая числилась в нашей школе «инструктором ЦК ВЛКСМ по комсомолу». В коротком ответе она сообщала, что я ни в каких предосудительных поступках или выступлениях не замечен. Более печальными были показания моей любимой учительницы, которой я по своей наивной искренности излагал, что думаю о существующем в стране порядке. Несколько смягченные, но сохранившие смысл мои высказывания были изложены. Видимо, это да мои злополучные листовки определили, что статья 58-10 п. 1 была оставлена Особым совещанием. Смехотворным было приобщение к делу «знамен», вырезанных из бумаги для бумажного же моего воинства, которым я играл в войну со своими младшими сестрами…»

Не все оставляют такие подробные и интересные воспоминания о своей жизни, как Тарский Владимир Леонидович, но, наверное, нам было бы интересно узнать, как в дальнейшем сложились судьбы упоминавшихся им в своих мемуарах ржевитянах, с которыми ему пришлось провести несколько месяцев в камере №16 городской тюрьмы.

Владимир Леонидович пишет, что ему повезло со следователями - сержантом Смирновым и старшим лейтенантом Осипчиком или Осипчуком. Смирнов был спокойным, незлобивым, даже улыбчивым молодым человеком. Хочется верить, что они так и остались в дальнейшем порядочными людьми, хотя и служили в НКВД.

Сокамерники в общей камере городской тюрьмы то же отнеслись к подростку Тарскому с добродушием и он в короткое время близко познакомился со всеми сидельцами, привязался к большинству из них, а некоторых и полюбил.

Интересно, кто был Старый Сват? Тарский не упоминает его имени, а пишет, что это был крепкий, крупный, круглолицый мужчина с добрыми глазами. Во время Гражданской он был рядовым красноармейцем в кавалерии. В момент ареста он работал бухгалтером местного пивоваренного завода. Кто был этот человек и как сложилась его судьба в дальнейшем?

Молодой Сват, которого звали Николай, до ареста после окончания военного училища проходил службу в местной авиационной части в звании воентехника 2-го ранга. Он был единственный сокамерник, покинувший нашу команду за время моего пребывания в ней, написал  Владимир Леонидович, весь наш коллектив переживал и сочувствовал Коле. Ему дали три года лагеря. Интересно, отсидел он свой срок от звонка до звонка, или ушёл на войну и искупил свою «вину» на полях сражений Великой Отечественной войны?

В какой городской школе работал учитель истории Абрамов? Выпускник Московского университета он любил присесть с кем-нибудь один на один и, поблескивая очками в полутьме камеры, проводить учительские собеседования о нормах поведения.

Восьмидесятилетний деревенский кузнец Карл Иванович Загер. Во время Первой мировой войны он был конным разведчиком в русской армии. Карл Иванович, латыш по национальности, «естественно», обвинялся в шпионаже в пользу Латвии. Как он закончил свой земной путь?

Как мог оказаться в заключении бывший паровозный машинист по фамилии Иокст, бывший солдатом в Первую мировую, красноармейцем - в Гражданскую, а затем работавший в угрозыске? За что был арестован молчаливый, сдержанный, сухощавый человек с примесью эстонской крови по фамилии Брацишко?

За что попал в заключение бывший директор ржевской льноперерабатывающей фабрики «Красная звезда», а до того референт видного партийного и государственного деятеля наркома легкой промышленности СССР Исидора Евстигнеевича Любимова, Борис Иванович Юштин? (Здесь, как мне кажется, Тарский ошибается. Речь может идти о фабрике «Красная звезда», которая не была льнозаводом, а была предшественником краностроительного завода.)

Как мы видим из записок Тарского Владимира Леонидовича, заключённые Ржевской тюрьмы в своём большинстве были не закоренелые враги советской власти, а порядочные и интеллигентные люди и хочется надеяться, что в дальнейшем они не попали в Гулаг и не погибли из-за чей-то зависти и доносов.

Источники:

1.   Тарский В. Л. Год в наморднике. - М., 2002. - 93 с.: портр., ил.

2.    Дневники В.Л. Тарского «От Кенигсберга до Чойбалсана», «В зоне спецпереселения» в разделе «Собрание воспоминаний о Гулаге и свидетельств о времени», неопубликованные тексты, доступные для чтения на сайте Музея им. Андрея Сахарова.

Бежанидзе Ю. И., Фирсов А. Г.     Александр Петрович Толстой.

Граф Александр Петрович Толстой, в 1856 - 1862 гг. обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода, известен, в первую очередь, как один из ближайших друзей Н. В. Гоголя. На страницах исторических исследований его имя появляется редко, не привлекая даже исследователей церковной истории синодального времени. И. К. Смолич, автор фундаментального труда по истории Русской Церкви имперского периода, отмечал, что об обер-прокуроре А. П. Толстом "историку сказать в сущности нечего". Работы современных авторов мало что добавляют к этой оценке.

Основные вехи жизни и деятельности Толстого известны неплохо. Биографические сведения о нем можно почерпнуть из некрологов, мемуаров и ряда справочных изданий. Несколько статей посвятил графу известный исследователь жизни и творчества Гоголя В. В. Воропаев. И все же служебная деятельность графа Толстого остается малоизученной.

Служебная карьера Толстого во многом определялась его происхождением. Семья Толстых принадлежала к родовитому дворянству и обладала обширными родственными связями в среде российской аристократии. Отец, граф Петр Александрович, боевой генерал, был одним из выдающихся военных и дипломатических деятелей первой трети XIX века. Связи П. А. Толстого в придворных и правительственных кругах не могли не способствовать карьере его детей.

Александр Петрович, появившийся на свет в 1801 г., был четвертым ребенком из девяти детей, рожденных в браке его отца с княжной М. А. Голицыной. Как и многие дети аристократических семей, А. П. Толстой воспитывался дома гувернерами. В 1817 г. он стал юнкером в лейб-гвардии артиллерийской бригаде.

Военная служба мыслилась главной стезей деятельности детей П. А. Толстого. Старший брат Александра Алексей, начавший службу в 1812 г., в это время состоял адъютантом начальника штаба 1-ой армии И. И. Дибича, который в немалой степени способствовал его карьере. Александр Толстой вскоре стал адъютантом того же Дибича. В 1824 г. Дибич был назначен начальником Главного штаба, а Толстого отправили в военную экспедицию на Каспийское и Аральское моря.

Участие в походах, предполагавших борьбу с морскими разбойниками, дало возможность молодому графу проявить себя: в 1826 г. он получил свою первую награду - орден св. Владимира 4-ой степени с бантом.

Говорили, что по характеру молодой граф не очень подходил для военной службы. По окончании походов Толстой в 1826 г. ушел из армии. Официальная причина увольнения - состояние здоровья. Впрочем, возможно и иное объяснение: Толстого готовили к дипломатической деятельности на благо Отечества. Отправившись за границу на лечение, он приписался к русскому посольству в Париже в чине коллежского асессора.

В 1826 - 1827 гг. резко обострились отношения между Османской империей и европейскими державами в связи с подъемом национально-освободительной борьбы в Греции. Россия находилась на пороге очередной войны с Турцией. Первое же поручение "начинающего дипломата" было весьма ответственным: 1 июня 1827 г. он был командирован в Константинополь и на Балканы с целью составления записок о военном и политическом положении в Турции, Сербии и Австрии. С учетом обстановки в регионе в этот период путешествие Толстого было настоящей разведкой. Секретный характер миссии подчеркивал тот факт, что отправившемуся с Толстым поручику Ливену было предписано "именоваться гражданским чином, доколе он там остается".

Поездка Толстого была признана успешной: граф получил очередной чин, а с началом русско-турецкой войны 1828 - 1829 гг. возвратился на военную службу вновь в качестве адъютанта Дибича, командовавшего русскими войсками на Балканском театре военных действий. Участие в этой войне принесло Толстому немало наград: ордена св. Анны 3-й и 2-й степеней, золотую шпагу "За храбрость", пожалование во флигель-адъютанты.

По окончании войны Толстой все же расстался с военной службой, вернувшись в 1830 г. в ведомство иностранных дел в чине коллежского советника. Новому этапу в карьере Толстого могли способствовать как старые связи отца, бывшего в 1807 - 1808 гг. посланником в Париже, так и покровительство Дибича. Граф получил назначение на пост первого секретаря русской миссии в Греции.

По условиям Адрианопольского мира 1829 г., греки получили возможность создать независимое государство. Император Николай I выступал в роли главного покровителя новой страны, и дипломатическая работа в Греции имела большое значение для укрепления позиций России в Восточном вопросе. По всей видимости, Толстой рассматривался в качестве эксперта по Балканам, почему и был назначен на столь ответственный пост. Возможно и сам граф, как и многие русские дворяне того времени, считал своим нравственным долгом оказать посильную помощь молодому греческому государству.

Служба по ведомству МИД продолжалась недолго. По официальным данным, уже в феврале 1831 г. Толстой был переведен с дипломатической службы в МВД чиновником особых поручений. Причины перехода графа в имеющихся биографических описаниях освещены противоречиво и запутанно. В служебной карьере Толстого 1830 - 1831 гг. стали временем серьезных проблем.

Прежде всего, первый секретарь миссии так и не добрался до места службы. Летом 1830 г. в Новороссийском крае началась очередная эпидемия чумы, в Севастополе вспыхнул бунт, черноморские порты находились на строгом карантине. Новоназначенный дипломат считал, что для него должны были сделать исключение и неоднократно обращался с соответствующими требованиями к находившемуся в это время в Севастополе генерал-губернатору М. С. Воронцову, угрожая пожаловаться непосредственно императору. Дело дошло до Петербурга, однако Воронцов, хотя и был серьезно обеспокоен требованиями Толстого, сумел обосновать свою позицию. Толстой получил Высочайший выговор, да еще и оказался не в состоянии приступить к своим обязанностям, просидев в Севастополе до осени. Неудача на дипломатическом поприще заставила Толстого обратиться к отцу за помощью: "Десятый раз я прошу Вас, дорогой отец, - писал он из Севастополя в сентябре 1830 г., - подвигнуть небо и землю, чтобы меня забрать из этого несчастного места, где у меня сплошные неприятности всех видов".

Сохранилось еще одно письмо к отцу, из которого следует, что в марте 1831 г. Толстой находился в армии, действовавшей против восставших поляков. Командующим в Польше был старый начальник Толстого генерал-фельдмаршал Дибич. Очевидно, именно это обстоятельство определило появление графа в войсках, где он ожидал желательной вакансии.

Но в послужном списке Толстого его участие в Польской кампании никак не отражено. Нет сведений об этом и в биографиях графа. Похоже, Толстой так и не дождался назначения - в конце мая 1831 г. скоропостижно скончался Дибич, и новый этап в военной карьере графа окончился, так и не начавшись.

Только теперь Толстой мог реально оказаться на службе в МВД. С июня 1831 г. он руководил Хозяйственным департаментом. Граф успешно возглавлял деятельность департамента по созданию запасов продовольствия. В качестве чиновника центрального аппарата министерства он проявил себя как способный управленец и организатор, дослужился до генеральского чина и был определен на ответственную руководящую должность. В 1834 г. он был произведен в действительные статские советники и назначен Тверским губернатором.

Следует учитывать, что деятельность начальника Тверской губернии находилась в поле зрения императора, проезжавшего Тверь на пути из Петербурга в Москву. В 1835 г. Толстой был награжден орденом св. Станислава 1-ой степени, в 1837 г. - св. Анны 1-ой степени, кроме того, в 1835, 1836 и 1837 гг. он удостаивался официальной благодарности императора Николая I. Две орденские ленты за два года и ежегодное выражение монаршего благоволения свидетельствуют о высокой оценке административных способностей Толстого.

Важным событием его жизни во время пребывания в Твери стало знакомство с выдающимся священником о. Матфеем Константиновским. Проповеднический талант и активная деятельность о. Матфея привлекли внимание губернатора. Отец Матфей, уже известный как ревностный пастырь, в 1836 г. был переведен из сельского прихода в уездный г. Ржев, население которого в значительной мере состояло из старообрядцев. Это назначение входило в число мероприятий по борьбе со старообрядческим расколом, предпринятых совместно губернатором и местным архиепископом Григорием (Постниковым).

Встреча с отцом Матфеем сыграла особую роль в формировании тех особенностей мировоззрения графа, которые впоследствии стали определять весь образ его жизни и деятельности: "в лице о. Матвея ему [А. П. Толстому] впервые представился никогда до знакомства с ним не виданный им образец такой именно веры, которая выражается не в одних только благочестивых размышлениях, но во всем составе жизни".

Общение между ними привело к установлению дружеских отношений, сохранявшихся до кончины о. Матфея. С этого времени Толстой стал удивлять современников редкими для лиц его круга глубокой укорененностью в православном вероучении и строгим следованием церковным правилам.

Будучи тверским губернатором, граф, уже не очень молодой человек, принял решение вступить в брак. В 1837 г. он женился на княжне Анне Григорьевне Грузинской. Невеста была на три года старше жениха. Супруги приходились друг другу дальними родственниками: оба были праправнуками грузинского царя Вахтанга VI. Их родители владели крестьянами одного и того же богатого торгового села Лыскова Нижегородской губернии, жители которого снабжали знаменитую Макарьевскую ярмарку съестными припасами. Родовое имение, наследуемое невестой, приносило до 60 тыс. руб. годового дохода. Воспитанная без матери, которой она лишилась в детстве, Анна Григорьевна всегда чуждалась общества, вела уединенную жизнь, отличалась искренним благочестием и высокой нравственностью. Только настойчивость отца, князя Г. А. Грузинского, заставила ее оставить мысль о монашестве и связать себя семейными узами. Однако по инициативе жены, новобрачные отказались от интимного общения. Тем не менее, семейная жизнь Толстого протекала в любви, верности, мире и согласии до самого конца.

Женитьба совпала с новым важным назначением Толстого. В декабре 1837 г. он занял пост Одесского военного губернатора, для чего опять был переведен на военную службу в чине генерал-майора. Толстому вменялись и обязанности градоначальника.

Хотя по должности он попадал в зависимость от генерал-губернатора Воронцова, отношения с которым ранее складывались неблагоприятно, начало деятельности графа в Одессе казалось, на первый взгляд, успешным. Бывший начальник Толстого министр иностранных дел граф К. В. Нессельроде в письме к Воронцову охарактеризовал его как искреннего, честного человека и добросовестного администратора. Нессельроде утверждал, что Толстой окажется более подходящим сотрудником для Воронцова, чем прежний градоначальник Одессы. Действительно, спустя три месяца, Воронцов в письме к графу Блудову положительно оценивал работу Толстого, особенно отмечая открытие столь необходимой в условиях частых эпидемий городской аптеки. Свое благоприятное впечатление о Толстом Воронцов сообщал и его отцу - Петру Александровичу.

Однако деятельность Толстого на посту губернатора завершилась скандально. Граф столкнулся с колоссальным количеством беспорядков и злоупотреблений в управлении городом и портом. Систему управления в Одессе даже приверженцы Воронцова оценивали как "какое-то необыкновенное... явление в нравственном мире". Новый градоначальник решительно приступил к исправлению замеченных недостатков. Назначались новые чиновники, отдавались необходимые распоряжения, в качестве экспертов привлекались осведомленные горожане. Толстому удалось добиться некоторых результатов, в частности, на две трети уменьшились недоимки по сбору податей.

Но для качественных изменений одесский губернатор нуждался в активном содействии начальства. Толстой неоднократно обращался за содействием к генерал-губернатору Новороссии, но получал лишь напоминание о своих обязанностях. Так, например, безуспешными оказались попытки устроить в одесском порту дополнительную землечерпательную машину, переписка о которой с генерал-губернатором началась еще за год до назначения Толстого. При прежнем градоначальнике часть территории порта была передана в ведение органов таможни, не следивших за соблюдением санитарных норм. Добиться от генерал-губернатора реорганизации системы управления одесским портом не удалось. "К содержанию Одесского порта в чистоте и исправности, - сообщалось в ответе на его настойчивую просьбу о проведении необходимых мероприятий, - предоставлены местному начальству все способы... законы, строго требующие содержания гавани в чистоте и исправности указывают ясно и меры к тому".

Практически невозможным для Толстого оказалось наказать виновных. Граф писал: "...я недоумеваю положить мнение относительно должных по закону взысканий и меры ответственности как по количеству лиц, оказывающихся виновными так и потому, что некоторые отступления разрешены моим предшественником, обсуживать действий которого я не вправе".

Служебная деятельность в таких условиях противоречила нравственным принципам Толстого. Он открыто заявлял: "В Одессе так много злоупотреблений, что человек с совестью не может там служить".

Отчаявшись навести порядок, граф сделал достаточно нестандартный шаг. Испросив отпуск, он подготовил подробный рапорт с изложением всех зафиксированных им злоупотреблений и представил этот документ исправляющему должность генерал-губернатора П. И. Федорову (Воронцов находился в Англии) в день своего отъезда из Одессы, 7 января 1839 года. Создавалось впечатление, что Толстой выехал в отпуск только для того, чтобы добиваться рассмотрения вопроса о ситуации в управлении Одессой на самом высоком уровне.

Поступок Толстого всерьез обеспокоил сотрудников генерал-губернатора: действия одесского градоначальника были расценены как начало серьезной интриги, направленной на дискредитацию Воронцова. В срочном порядке были предприняты защитные меры: министру внутренних дел отправили донесение о рапорте Толстого и о мерах, предпринимаемых в Одессе по устранению указанных в рапорте нарушений, известили Воронцова, в Петербург немедленно выехал правитель генерал-губернаторской канцелярии С. В. Сафонов.

Сафонов стал действовать через поддерживавшего Воронцова начальника III Отделения А. Х. Бенкендорфа, который доложил императору, что Толстой совершил странный поступок, назвав его рапорт доносом "на все почти присутственные места в Одессе". При этом Бенкендорф выставил виноватым самого Толстого, заявив, что о замеченных недостатках следовало сообщить в самом начале своей деятельности: в этом случае Толстой своевременно получил бы поддержку Воронцова и смог бы сам прекратить злоупотребления. "Государь выслушав, сказал: А понимаю! Впрочем, это легко устроить. Он же у меня тотчас и возвратится в Одессу доказать то, что написал и прекратит злоупотребления".

Между тем, Толстой не спешил в столицу, остановившись в Москве. Он и не подозревал, что в Петербурге его ожидают крупные неприятности. Свой рапорт Федорову, представленный столь необычным образом в день отъезда в отпуск, Толстой рассматривал как очередную попытку если не изменить ситуацию, то, во всяком случае, очистить совесть. По данному рапорту могли бы быть приняты соответствующие меры генерал-губернатором. В противном случае у Толстого оставалась возможность личного обращения к императору. При любом исходе Толстой мог считать себя до конца исполнившим и служебный и нравственный долг.

Только в начале февраля он появился в Петербурге, где сразу же получил резкий выговор от Бенкендорфа. Но самое неприятное - графу было отказано в приеме у императора. Стремясь донести свою позицию до монарха, он представил всеподданнейший годовой отчет о ситуации в Одессе, в котором серьезно критиковал положение дел и предлагал ряд мер по улучшению системы управления городом и портом.

Внимательно ознакомившись с отчетом, Николай I передал документ в Комитет министров с указанием, "чтоб на сие донесение и на мнения в нем обращено было особое внимание". По некоторым свидетельствам даже в домашнем кругу император проявил озабоченность обозначенными Толстым проблемами, заметив мимоходом: "плохо в Одессе, пишут, будто, благодаря Воронцову там все развратилось".

В Комитете министров предложения Толстого были рассмотрены подробно и обстоятельно, наиболее существенные из них были переданы для дальнейшей разработки в соответствующие министерства. И все это не изменило позиции императора по отношению к самому Толстому. Заключение монарха мало отличалось от его мнения, высказанного Бенкендорфу: "так как часть сих неустройств может быть немедленно приведено в порядок самим военным губернатором, то велеть ему ехать к месту и неотлагательно к сему приступить".

Глубоко убежденный в невозможности устранить указанные им недостатки в рамках полномочий Одесского губернатора, Толстой попытался уйти в отставку. В Петербурге в это время находился и его отец, граф Петр Александрович. Используя все свое влияние и связи, старый генерал добился для сына приема у царя. Но это не повлияло на принятое решение. "Государь потребовал графа Т[олстого], сделал ему говорят сильный выговор и приказал немедленно ехать в Одессу. Все старания его и просьбы о дозволении оставить место остались тщетны, и он, наконец отправился отселе", - сообщал Сафонов Воронцову.

По всей видимости, Николай I был убежден в том, что действия Толстого были инспирированы рядом проживавших в Одессе лиц с сомнительной репутацией. Прежде всего, называли небезызвестного М. Л. Магницкого. Магницкий действительно входил в ближний круг общения одесского военного губернатора, в котором часто критиковали Воронцова. Между тем, Магницкий еще с 1826 г. находился в немилости у Николая I за интригу против князя Голицына. Уже одно имя Магницкого, употребленное в связи с рапортом Толстого, предопределило отношение Государя к одесскому делу. В итоге Магницкий был выслан из Одессы, а Толстому пришлось расстаться с мыслью о тихой отставке.

По возвращении в Одессу Толстому предстояло подключиться к уже начавшейся работе по устранению изложенных в его отчете недостатков. Но, конечно, ни о каком конструктивном сотрудничестве с администрацией Воронцова не могло быть и речи.

Дело о настроениях в управлении Одессой продолжалось до ноября 1840 года. Еще не раз рассматривались в Петербурге донесения и П. И. Федорова и вернувшегося из Англии Воронцова. Выявленные Толстым злоупотребления были подтверждены и засвидетельствованы официально, но ему не удалось оправдаться в глазах императора. В то же время даже близкий к Воронцову Нессельроде не изменил своего мнения о Толстом, считая его вполне приличным человеком, ставшим, к сожалению, игрушкой в руках недоброжелателей Воронцова. В памяти Одесского общества Толстой также остался добрым и благородным человеком. Да и в Петербурге не все разделяли точку зрения императора. Часть членов Комитета министров оказалась на стороне Толстого, так серьезно противодействуя Воронцову, что тому пришлось лично выезжать в Петербург.

Осенью 1839 г. отправившись в ежегодный отпуск, Толстой испрашивает продления его на год, мотивируя это необходимостью отъезда за границу для лечения жены. Во время отпуска Толстому удалось добиться желанной отставки. Его карьера прервалась на долгие пятнадцать лет.

Материальное положение позволяло Александру Петровичу жить по собственному усмотрению. О частной жизни Толстого сохранились достаточно интересные сведения. В воспоминаниях его сотрудника по синодальному ведомству Т. П. Филиппова содержится исчерпывающая характеристика личных качеств графа, его интересов, бытового уклада в доме Толстых в Москве. Именно мемуары Филиппова стали основой для всех последующих биографических описаний его личности. Биографы выделяли добропорядочность, благочестие, глубокую набожность графа и его супруги. Стремление к духовному совершенствованию лежало в основе жизненного уклада Толстых. Изучение Священного Писания и произведений отцов Церкви, строгое соблюдение церковных предписаний, посещение богослужений, широкая благотворительность были их повседневными занятиями. Домовая церковь Толстых была известна благолепным богослужением. Для людей своего круга граф Александр Петрович выглядел очень строгим аскетом.

Современники не считали такой образ жизни графа причудой отставленного от дел богатого барина. Характеризуя благочестие Толстого, Н. П. Гиляров-Платонов писал: "... он принадлежит к разряду тех людей, которых я не умею иначе характеризовать, как назвав их оптинскими христианами. Это люди, глубоко уважающие духовную жизнь, желающие видеть в духовенстве руководителей к духовной высоте жизни, жаждущие, чтобы православное христианство в России было осуществлением того, что читаем в Исааке Сирине, Варсонофии и проч. И он сам в своей жизни именно таков".

Впрочем, круг интересов Толстого не ограничивался исключительно религиозными вопросами. Он был в курсе литературных новинок и журнальных публикаций, поддерживал знакомство с известными литераторами и общественными деятелями. Толстой много путешествовал по Европе, проводя время на популярных курортах, подолгу живет в Париже.

Во время пребывания за границей граф и графиня Толстые встретились с Н. В. Гоголем. Между ними завязалась переписка, установились близкие дружеские отношения. После окончательного возвращения в Россию в 1848 г. Толстые купили дом в Москве на Никитском бульваре куда переехал и Гоголь. До самой смерти Гоголь находился на полном содержании графа: ему были предоставлены комнаты в нижнем этаже, питание и прислуга. "Здесь за Гоголем ухаживали как за ребенком, - писал современник, - предоставив ему полную свободу во всем. Он не заботился ровно ни о чем. Обед, завтрак, чай, ужин подавались там, где он прикажет. Белье его мылось и укладывалось в комоды... Тишина в доме была необыкновенная".

Интересно, что такая забота Толстого о великом писателе не была вызвана преклонением графа перед талантом Гоголя. Есть основание полагать, что он не является поклонником творчества писателя. Дружбе Толстого и Гоголя могли способствовать разные обстоятельства. Гоголь, в творчестве которого так ярко проявилось беспокойство о судьбах Родины, увидел в Толстом именно тот тип деятеля, который и был необходим России. "Человек, потому замечательный, - писал Гоголь Н. М. Языкову о Толстом, - что принадлежит к слишком немногому числу тех людей, которые способны сделать много у нас добра при нынешних именно обстоятельствах России... Он много видел... умел видеть ошибки другого и даже свои собственные, и теперь стал на такую точку, что может, не распекая и не разгоняя людей, сделать существенное добро". Толстой, в свою очередь, не понаслышке знал о тех бедах Руси, которые обличал в своих произведениях классик русской литературы: воспоминаний о службе в Одессе хватило бы не на одного "Ревизора". Гоголь и Толстой одинаково видели проблемы российской жизни.

Поводом для сближения также мог стать обоюдный интерес к религиозной жизни. Ко времени знакомства с Толстым Гоголь уже вступил на путь духовных исканий. Во время своего пребывания в Европе Гоголь переживал определенное увлечение эстетикой католицизма. В завязавшейся переписке с Толстым одним из главных сюжетов стали вопросы о молитве, религиозном чтении, практике постов. Именно Толстой познакомил Гоголя с о. Матфеем Константиновским, который, как известно, сыграл значительную роль в жизни писателя.

Сближение Толстого с Гоголем на религиозной почве по-разному оценивалось современниками и потомками. Общепризнано, что религиозно-мистические переживания играли важную роль в творчестве Гоголя. Традиционно именно с ними связывают творческий кризис, предшествовавший кончине писателя. "Не погиб ли в Гоголе художник в борьбе с мистиком-христианином", - задавался вопросом писатель-славянофил С. Т. Аксаков. По поводу смерти Гоголя Аксаков писал: "Гоголь умер... страшные слова! Умереть то ему нельзя, потому что он вышел в жизнь нашу; но вот беда: он сжег все "Мертвые души". Вероятно, ханжи, гр. Толстой, попы и монахи подвигнули его на это. Нельзя служить двум владыкам; нельзя исповедовать двух религий: христианства и художества". Точка зрения Аксакова, ставшая хрестоматийной в советской литературе, не поддерживается современными исследователями жизни и творчества Гоголя. Установлено, что большинство религиозно настроенных людей, окружавших Гоголя, с вниманием относились к творческим исканиям великого писателя.

Причиной душевного кризиса, постигшего Гоголя накануне его кончины, обычно называют его чрезмерный аскетизм. Не последняя роль в обострение психического состояния писателя отводилась графу Толстому. "Я приписывал и теперь приписываю, - утверждал Аксаков, - нравственное состояние Гоголя пребыванию его в доме Толстых. Попы, монахи с их изуверными требованиями, ханжество, богомольство и мистицизм составляли его атмосферу, которая, конечно, никому не вредила, кроме Гоголя: ибо он один со всею искренностью предавался этому направлению".

Конечно, двери дома Толстых, где хозяйствовала приверженица традиционных форм православного благочестия Анна Григорьевна, были открыты для представителей московского духовенства. Несомненно, здесь могли найти приют и разного рода странники, богомольцы, монашествующие. Среди них можно было встретить и маргинальные проявления религиозности, впечатлявшие писателя с его тонкой душевной организацией. "У него (Толстого) в доме, - писал Филиппов, - можно было встретить людей весьма разнообразных, тут были и богомолки, юродивые и т. д. часто эти лица не заслуживали никакого уважения".

Но Аксаков в принципе не мог увидеть в укладе жизни и Гоголя и Толстого ничего позитивного, ибо воспринимал этот уклад сквозь призму своих славянофильских представлений о христианской жизни, расходившихся, к примеру, со взглядами знаменитых старцев Оптиной пустыни и близких к ним представителей интеллектуальной элиты России. То, что для Аксакова выглядело как мракобесие и ханжество, для оптинских старцев было проявлением благочестия и духовным подвигом. Так в письме к сыну Аксакова один из виднейших идеологов славянофильства А. С. Хомяков писал, что, по его мнению, "труд для пользы других... есть молитва... высшая, чем лепетание славянских слов в уголке пред Суздальской доскою". Старец Амвросий (Гренков) прокомментировал это так: "Тут, во-первых, смешение понятий. Труд для пользы других хотя и необходим, но не есть молитва и не заменяет молитвы. Во-вторых, смешанное свое понятие Хомяков изложил в кощунственных, не приличных верующему православному Христианину".

Аксаковская оценка роли Толстого в жизни Гоголя противоречит целому ряду фактов: именно Толстой незадолго до смерти Гоголя настоятельно упрашивал писателя следовать указаниям врачей и отказаться от чрезмерного поста. Супруги Толстые даже сами прервали великопостное говение, что для людей, строго придерживавшихся церковных установлений, было существенным поступком. Кроме того, Толстой обратился к глубоко уважаемому Гоголем митрополиту Московскому Филарету с просьбой повлиять на автора "Мертвых душ" архипастырским авторитетом.

Правильнее было бы поставить вопрос о влиянии Гоголя на Толстого. Еще в заграничной переписке Гоголь выступал в роли духовного наставника, определяя Толстому круг чтения, регламентируя меру воздержания, настаивая на строгом исполнении всех предписаний. "Все же, что ни говорил я относительно Великого поста и предстоящих вам подвигов говения и пощения, - писал Гоголь в марте 1845 г. Толстому из Франкфурта, - выполните с буквальной точностью, как бы она не казалась вам ненужною или не идущую к делу... Помещайте в ваших письмах статьи, результаты разговоров, слушаний, чтений и наконец результаты душевные ваши". Гоголь вообще любил выступать в роли учителя.

Толстой внимательно относился к наставлениям писателя, выполняя их старательно, хотя и без особого успеха. "Говение, между прочим, никому из нас не удается без Вашего посредства никто не умеет к священному подступиться... В порядочные минуты я с женой или один читаю. Духовное еще не очень, увы, совсем даже не действует на меня" - писал в ответном послании Гоголю граф.

Однако степень и продолжительность влияния Гоголя на Толстого не следует преувеличивать. Уже в 1847 г. Гоголь отказывался признать себя учителем Толстого. Когда у о. Матфея Константиновского возникли подозрения о воздействии Гоголя на духовную жизнь графа, писатель сообщал: "Может быть вы опасаетесь какого-нибудь влияния с моей стороны на Александра Петровича (опасение очень естественное для вас, так его любящего!), а потому долгом считаю известить вас, что он теперь не со мной. Я давно уже не видал его". Действительно, со временем содержание и тон переписки Гоголя и Толстого меняется: вопросы аскетической практики в них постепенно пропадают.

Напротив, тема судеб России не сходит со страниц их писем. Что Гоголь действительно считал необходимым и в чем искренне был убежден, так это в необходимости возвращения Толстого на государственную службу. "Я старался подвигнуть его на деятельность, - писал он в том же ответе о. Матфею, - и на взятие должности внутри России, мысля, что должность, взятая в смысле поприща для подвигов христианских, может дать пищу душе его. К этому побуждала меня и любовь к родине, которая страждет много оттого, что слишком мало в ней таких должностных людей, которые заключали бы в себе все качества и способности Александра Петровича". По завету ли Гоголя или нет, но с началом царствования Александра II  Толстой возвратился к государственной деятельности.

В мае 1855 г. он оказался во главе Нижегородского ополчения, сформированного в связи с тяжелым положением страны и армии во время Крымской войны. После падения Севастополя ополчение было присоединено к резервным частям армии, необходимость в Толстом отпала, но граф был оставлен на службе. Вскоре административные способности Толстого оказались востребованы в полной мере - в 1856 г. он был назначен на пост обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода.

Эта должность считалась вакантной со времени смерти в 1855 г. занимавшего ее два десятка лет графа Н. А. Протасова. Исправляющим должность обер-прокурора был определен директор Духовно-учебного управления А. И. Карасевский, неоднократно замещавший часто болевшего в последние годы Протасова. Однако до своей кончины в 1856 г. Карасевский так и не стал полноправным руководителем ведомства.

За долгие годы пребывания Протасова на посту обер-прокурора в церковной среде накопилось серьезное недовольство методами его деятельности. "Знаменитый в летописях синодального управления граф Протасов был, как известно, самым полным выразителем обер-прокурорского преобладания в делах Синода, и в 1856 г. молва о нем еще гремела и разносила во все концы России вести о разных характеристических проявлениях его самовластия", - вспоминал в свое время государственный контролер Т. И. Филиппов. Воцарение Александра II порождало надежды на перемены, в том числе и в церковных делах. Император, по - видимому, сочувствовал подобным настроениям. Митрополиту Московскому Филарету (Дроздову) новый монарх прямо сказал, что "назначением графа Толстого в обер-прокуроры он желал услужить Церкви".

Личность Толстого, его взгляды на устроение церковной жизни были известны. Митрополит Филарет называл его "человеком благочестивым и благонамеренным". Тот же Филиппов писал: "Назначение графа Александра Петровича обер-прокурором... при всей своей неожиданности никого не изумило, напротив, всем показалось совершенно естественным: так успел уже сложиться и отпечататься в общем представлении вполне соответствовавший этому назначению его нравственный образ".

Толстой, конечно, был не единственным известным радетелем церковных интересов. Были и другие, как, например, известный духовный писатель А. Н. Муравьёв, служивший одно время в синодальном аппарате, но оставивший службу из-за разногласий с Протасовым. Эта кандидатура устраивала иерархов, но имевший не очень высокий чин Муравьёв не мог занять столь серьезную должность. "Андрей Николаевич, - писал митрополит Филарет, - по своим познаниям и по расположению духа мог бы нам быть полезен, если бы для нас был употреблен, но едва ли найдут сие удобным. Покойный граф [Протасов] пришел к нам полковником и нашел подчиненных не выше коллежского или много статского советника. Теперь тут есть тайные советники, а Андрей Николаевич только статский советник".

Помимо соответствующего чина Толстой обладал опытом административной работы и, что немаловажно, связями в придворных кругах. Искренне интересовалась вопросами церковной жизни Императрица Мария Александровна, отличавшаяся глубоким благочестием. Большим доверием императрицы пользовалась А. Н. Мальцева, родной брат которой, князь С. Н. Урусов, приходился свояком младшему брату А. П. Толстого - Егору Петровичу.

В дружеских отношениях с царской четой состояла известная Т. Б. Потемкина. Пережив духовный переворот в молодости, Татьяна Борисовна в петербургском обществе имела репутацию человека, углубленного в духовную жизнь. Ее дом был приютом для разного рода "странников" и "убогих", устраивались приемы для духовенства. Потемкина, из-за ее влияния при дворе, считалась устроительницей церковных дел, зачастую весьма важных. С Толстым ее связывало достаточно близкое родство: Потемкина и супруга графа были двоюродными сестрами.

Для самого Толстого возвращение на государственную службу было, по всей видимости, вызвано не только и даже не столько карьерными соображениями. Конечно, новое царствование открывало опытному чиновнику определенные перспективы, но Толстой, похоже, руководствовался еще и желанием реализовать свои замыслы в области устройства церковно-государственных отношений. Во всяком случае, в церковно-общественных кругах с именем нового обер-прокурора связывались ожидания значительных перемен. Н. П. Гиляров-Платонов писал А. В. Горскому в октябре 1856 г.: "Если графу А[лександру] П[етрови]чу будет совершенная свобода в действиях, если не приведет его в уныние личный состав нашего высшего духовенства... положению духовенства и духовного просвещения в России, мне кажется, придется вступить в новую эру, принять характер, какого не имели они со времен патриарха Филарета...".

Официальное назначение Толстого состоялось 20 сентября 1856 г., а вступил он в должность 31 октября. К церковному управлению граф приступил, оставшись военным: в декабре 1856 г. Толстой был произведен в генерал-лейтенанты.

Насущной задачей нового обер-прокурора стало оздоровление работы аппарата синодальных подразделений. Синодальное чиновничество пользовалось дурной репутацией. "Страшный хаос", "неспособность", "взяточничество" - вот эпитеты, употреблявшиеся современниками для характеристики делопроизводства в ведомстве. Дела из канцелярии не поступали на рассмотрение Синода и не исполнялись чуть не десятками лет. Исправить ситуацию было весьма сложно, поскольку бороться предстояло не с отдельными недостатками, а с прочно укоренившейся порочной системой, охватывавшей весь синодальный аппарат вплоть до высших чиновников. Начальник III отделения князь В. А. Долгоруков, характеризуя состояние "главного духовного управления", пессимистично заключал: "... повсюду он [обер-прокурор] будет встречать тайное противодействие со стороны ближайших своих сотрудников - директоров департаментов и канцелярий. Находясь с давних пор в ведомстве они, несомненно, будут всеми средствами поддерживать прежнюю ими же принятую систему".

Не сразу удалось новому обер-прокурору приступить к необходимым кадровым перестановкам. Усилия Толстого более года были направлены на замещение целого ряда должностей, как писал один из крупных синодальных чиновников того времени, "людьми, лично ему известными своими служебными и нравственными качествами". Со временем ему удалось произвести значительные перемены и сформировать собственную команду сотрудников.

Вторым лицом в ведомственной иерархии после обер-прокурора считался директор Духовно-учебного управления. Занимавший этот пост тайный советник К. С. Сербинович обладал большим опытом работы в синодальных структурах, но может быть именно поэтому и не подходил новому руководителю в качестве ближайшего помощника. Толстой инициировал перевод Сербиновича в комиссию по принятию прошений на Высочайшее имя. Несмотря на отсутствие свободной вакансии, обер-прокурор добился назначения Сербиновича в комиссию сверх штата с сохранением прежнего жалования. Правда, для этого пришлось задействовать собственные средства Синода. Жалование новому члену комиссии прошений стали выплачивать из капитала Духовно-учебных заведений и капитала синодальных типографий.

На время отсутствия Толстого его обязанности должны были возлагаться на директора духовно-учебного управления. Для графа было весьма важно иметь на этом посту доверенного человека, поскольку значительное время обер-прокурору приходилось проводить в Москве. Жена Толстого графиня Анна Григорьевна не стала переезжать в Петербург, дом Толстых продолжал оставаться в древней столице.

На место Сербиновича был назначен князь Урусов, входивший в круг родственников Толстого. Обер-прокурор был настолько заинтересован в назначении Урусова, служившего до этого в одном из московских департаментов Сената, что исходатайствовал для него досрочное производство в чин действительного статского советника, необходимый для директорской должности. Урусов стал для Толстого не просто первым из подчиненных, но настоящим соработником, товарищем, своеобразным alter ego обер-прокурора.

Толстой мог спокойно уезжать в Москву, Урусов замещал его по несколько месяцев в году. Современники даже говорили о "летнем и зимнем" обер-прокурорах и при этом находили существенные различия в их политике. Но по синодальным делам прослеживается единство деятельности Толстого и Урусова при не только формальном но и реальном первенстве и контроле обер-прокурора. Урусов постоянно держал Толстого в курсе дел и испрашивал указаний в сомнительных случаях. За время службы под руководством Толстого Урусов приобрел репутацию специалиста по церковным делам и даже рассматривался в качестве преемника графа, но впоследствии покинул синодальную службу и возглавил II Отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии.

Труды по упорядочению синодального делопроизводства были возложены на действительного статского советника П. И. Саломона, приглашенного Толстым с должности директора канцелярии Государственного контроля. Интересно, что Саломон первоначально был просто причислен к канцелярии обер-прокурора сверх штата. Для ознакомления со спецификой работы церковных структур новый чиновник был отправлен в длительную командировку по епархиям. По возвращении Саломон был назначен управляющим канцелярии Святейшего Синода, сменив тайного советника Я. А. Позняка, ставшего сенатором.

На этом посту Саломон провел комплекс серьезных мероприятий, направленных на искоренение злоупотреблений и оптимизацию канцелярской работы. Началась настоящая чистка личного состава синодальных подразделений, вводились новые штаты, перераспределялись обязанности служащих, менялись формы делопроизводства. Новый управляющий не только контролировал работу подчиненных, но и лично выполнял ряд их обязанностей. "Я посвящаю все время службе, исправляю то, что подается мне в неудовлетворительном виде, а некоторые дела обрабатываю сам", - отчитывался Саломон перед своим начальником. Не все намерения управляющего синодальной канцелярией были реализованы, но его деятельность заслужила одобрение не только обер-прокурора, но и иерархии. После ухода в 1864 г. из Синода Саломон, как и его предшественник, стал сенатором.

Нашлись подходящие кандидатуры и среди прежних сотрудников синодального аппарата. Среди них - назначенный в 1858 г. юрисконсультом И. И. Полнер, работавший в Синоде с 1854 г., А. Ф. Тюрин, при Толстом ставший прокурором Грузино - Имеретинской синодальной конторы, а затем директором канцелярии обер-прокурора. Графу удавалось подбирать действительно способных людей. Эти выдвиженцы Толстого в свое время пополнили Сенат.

Некоторые ближайшие помощники обер-прокурора практически не имели опыта административной работы. Так, чиновником по особым поручениям был назначен упоминавшийся Филиппов, служебная карьера которого ограничивалась должностями учителя словесности и секретаря Басманного отделения дамского попечительства о бедных в Москве. Филиппов, уроженец Ржева, познакомился с Толстым в начале 1852 г. в Москве. В доме Толстых в это время находился о. Матфей Константиновский, приехавший к Гоголю. Филиппов счел необходимым навестить отца Матфея, которого близко знал по родному городу, и сдружился с графом. "Пленник моей набожности, - писал Филиппов о Толстом, - даже не садился без меня обедать". За годы знакомства укрепилась схожесть в их умонастроениях, стремлении к благочестивой жизни. При назначении Толстого обер-прокурором Филиппов выразил готовность служить под его началом, единомышленник стал ценным сотрудником, верно и добросовестно выполнявшим свои обязанности. Служба в Синоде открыла Филиппову путь к высшим государственным должностям - вершиной его карьеры стал пост Государственного контролера.

Еще одним соратником Толстого можно назвать К. Зедергольма. Как и Филиппов Зедергольм был давним знакомым Толстого и его единомышленником. Назначение Толстого обер-прокурором побудило Зедергольма поступить на государственную службу. Как и Филиппов, он стал верным помощником Толстого, со временем получив ту же должность чиновника по особым поручениям, но в отличие от будущего Государственного контролера сразу после отставки Толстого принял монашество в Оптиной пустыни.

Оптинские старцы вообще играли достаточно заметную роль в жизни и деятельности Толстого и некоторых его приближенных. Возможно, интерес графа к Оптиной пустыни был обусловлен его дружбой с Гоголем, который высоко ценил духовный опыт и наставления старца иеросхимонаха Макария (Иванова). Отец Макарий также был наслышан о благочестии Толстого и с радостью узнал о его назначении. В постоянной переписке со старцем Макарием состоял К. К. Зедергольм, который не только сообщал в Оптину о своих служебных делах, но и по поручению Толстого просил разъяснения некоторых богословских вопросов. Время от времени посещал Оптину пустынь Филиппов, также прибегавший к советам старца Макария.

Соломон, получив назначение в Синод, тоже посетил Оптину пустынь в поисках наставлений по личным и служебным делам, вероятно по совету Толстого и Зедергольма. Тесная связь между синодальными чиновниками и Оптиной пустынью не была секретом для современников, говорили даже о регулярных телеграфных обращениях обер-прокурора в обитель. Таким образом, Гиляров-Платонов имел достаточные основания отнести Толстого к "оптинским христианам" не только по духу, но и фактически.

Укорененность Толстого в церковной жизни не могла не отразиться на характере взаимоотношений Синода и обер-прокурора. Соотношение полномочий иерархии и представителя правительства было одной из ключевых проблем церковно-государственных отношений синодального периода. Филиппов характеризовал позицию Толстого в этом вопросе так: "главным его побуждением принять на себя звание обер-прокурора была именно мысль и надежда ввести это звание в свойственные ему пределы и установить между ним и между собственно церковною властью те естественные отношения, которые указываются для них самым характером призвания иерархии и наблюдающего за их действиями, с государственной точки зрения лица".

Однако такое убеждение Толстого не исключало возможности лоббирования обер-прокурором собственных соображений по тем или иным церковным вопросам. Готовность Толстого отстаивать свое мнение проявилась с первых дней его вступления в должность в деле о переводе Священного писания на русский язык.

Очередной этап в длительной истории русского перевода Библии, начавшейся еще в царствование Александра I, наступил как раз в 1856 г., когда сессия Синода проводилась в Москве в связи с коронационными торжествами. На последнем заседании было принято решение о возобновлении работ по переводу, проект соответствующего синодального определения было поручено составить митрополиту Московскому Филарету (Дроздову). Подготовленный проект 14 сентября был отправлен в Синод для утверждения, а только что назначенный обер-прокурором Толстой получил копию документа при личной встречи с митрополитом в Москве.

Граф Толстой не относился к числу убежденных сторонников перевода. Он считал необходимым учитывать при переводе Священного Писания позицию греческой Церкви. По мнению обер-прокурора, без предварительного согласования с греками невозможно будет использовать для создания русской Библии еврейский текст книг Ветхого Завета, поскольку "греческая православная церковь признает еврейский текст поврежденным". Граф всерьез опасался, что русская Библия на православном Востоке может быть объявлена еретической.

Отстаивая свою позицию, Толстой добился возобновления обсуждения вопроса о переводе. Ему было известно, что митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров), не участвовавший в последних заседаниях Синода, являлся приверженцем славянского текста. Толстой сообщил, что обратится к киевскому владыке с предложением изложить его соображения официально.

Присланную ему записку митрополита Киевского обер-прокурор внес не в Синод, как того следовало ожидать, а представил императору с предложением вновь рассмотреть все аргументы за и против перевода. Недовольному таким нарушением порядка делопроизводства святителю Филарету (Дроздову) Толстой писал, что "не почитал себя вправе излагать собственное суждение", но полагал своей обязанностью заботиться о том, "чтоб никакое соображение, не оставалось в неизвестности пред Святейшим Синодом".

Обсуждение целесообразности русского текста Священного Писания затянулось еще на год. Синодальное определение о начале работ по переводу священного Писания состоялось 24 января 1858 года. Однако соответствующий протокол был оформлен только 20 марта. Почти два месяца обер-прокурор пытался убедить Синод в необходимости обратиться к греческой Церкви. По поручению Толстого была подготовлена особая записка со всеми возможными аргументами. Зедергольм писал в Оптину пустынь: "если Синод на сии окончательные доводы не согласится, граф прибегнет, поневоле к последнему средству: обратится с этим к государю, и объявит Синоду высочайшее повеление сделать запрос об этом переводе, в Грецию". Но на эту меру обер-прокурор все же не пошел и представил синодальное решение императору. 5 мая 1858 г. Александр II утвердил определение Синода.

Стремление к более тесному единению греческой и русской Церквей, выступившее главным побудительным мотивом действий Толстого в решении вопроса о переводе Библии, можно связать с его увлеченностью особенностями церковной жизни греческого православного мира. Интерес Толстого к православию на территории Османской империи был известен задолго до его вступления в должность. Возможно, его истоки следует искать в путешествиях Толстого в Константинополь и на Балканы в 1827 году.

Жизнь в Одессе, где находилась значительная греческая диаспора, вероятно способствовала формированию у графа пристрастия к традициям восточных церквей. Проживая в Москве в годы своей отставки, Толстой показал себя любителем греческого богослужения, сам бегло говорил и читал по-гречески. По словам святителя Филарета "граф Александр Петрович Толстой обнаруживал необыкновенно высокое мнение о греческой Церкви".

Вступив на пост обер-прокурора, Толстой почти сразу же обозначил проблему отношений с Восточными церквями в качестве одной из самых важных. Во всеподданнейшем отчете за первый год своей руководящей деятельности он писал: "Ревнуя о благе вселенской Православной Церкви, которой мы составляем отрасль, Святейший Синод выше всего ставит единение, в духе веры и любви, с материю церкви нашей, великою Церковью Константинопольскою и прочими Восточными Церквами, да ничто не нарушит сего взаимного священного союза". По некоторым сведениям этот пассаж был написан лично Толстым.

К середине XIX в. общение между русской иерархией и восточными патриархами осуществлялось только при посредстве и под контролем Министерства иностранных дел, и Синод вынужден был даже при решении протокольных вопросов учитывать внешнеполитический курс правительства. Так в 1853 г. известительное послание об избрании на Константинопольскую кафедру нового предстоятеля осталось без положенного ответа Синода, поскольку император Николай I счел патриарха Анфима VI проанглийски настроенным.

Толстой всерьез озаботился проблемой восстановления отношений между Синодом и Вселенским патриархом: "Граф Александр Петрович, - вспоминал Филиппов, - возымел намерение положить конец такому неправильному и для иерархии сколько стеснительному, столько же и обидному порядку сношений между единоверными церквами". Уже в январе 1857 г. Толстой испрашивал аудиенцию у императора для личного доклада по этому вопросу. Его обращение к монарху имело успех - Александр II соизволил, "чтобы со стороны Святейшего Синода возобновлены были сношения с ... святейшим патриархом Константинопольским".

Выполняя высочайшее повеление, Святейший Синод обратился к занимавшему с 1855 г. патриарший престол Кириллу VII с приветственным посланием, составленным в почтительном и любезном тоне. Ответ патриарха Константинопольского был вскоре получен: в характерном для греков цветастом стиле Кирилл VII благодарил Синод и выражал уверенность в дальнейшем укреплении братской любви и общения между Церквами.

Казалось, что цель Толстого достигнута. Однако его намерения оживить отношения Русской Церкви с Константинополем не встретили активной поддержки синодалов. Святитель Филарет прямо писал, что "при виде неустройства в греческой иерархии небезопасно было войти прямо в официальные сношения в имеющихся в виду церковных вопросах, чтобы вместо укрепления единомыслия не впасть в явное разномыслие".

Реакция иерархии сильно огорчила Толстого. "Живо помню я, - писал Филиппов, - и то глубокое огорчение, к которому он, очевидно, не готовился и, которое, однако, ему пришлось изведать, когда, получив Высочайшее разрешение составить и поднести Государю Императору соображение о порядке непосредственных сношений Святейшего Синода и восточными патриархами, он сообщил об этом кому следовало, и, вместо ожидаемой им радости о таком великом успехе, встретил полное равнодушие к делу и сомнение в необходимости и пользе его предприятия".

И снова обер-прокурор, как и в деле с переводом Священного Писания, выяснив, что его инициатива не поддерживается Синодом, не стал навязывать свое мнение. В этом Толстой существенно отличался от своего предшественника на посту обер-прокурора. Протасов не стеснялся добиваться реализации своих замыслов в обход Синода, а синодальные решения оставлял без исполнения. Святитель Филарет (Дроздов), писал о том периоде А. Н. Муравьёву: "При Синоде с некоторого времени возгосподствовал произвол обер-прокурора, по которому он решения Синода останавливает на сколько времени хочет или и совсем оставляет без действия".

Поворот в отношениях обер-прокурора и Синода вполне соответствовал и политической культуре нового царствования с его либерализацией общественной жизни. Неудивительно, что после назначения Толстого обер-прокурором, в околоцерковной среде возникли ожидания скорых перемен в системе церковно-государственных отношений. К этому времени относится появление целого ряда проектов преобразований в церковной жизни: выдвигаются предложения о необходимости созыва Поместного собора, реформы высшего церковного управления, системы духовного образования, обсуждается положение православного духовенства. Эти проекты в виде записок, мнений и отзывов имели широкое хождение в обществе. Среди авторов были как светские деятели, так и архиереи, писатели и публицисты, высшие сановники и диссиденты.

Один из проектов по реорганизации обер-прокуратуры Муравьёв в марте 1857 г. направил обер-прокурору и членам Синода. Его записка получила одобрение и поддержку Первенствующего члена Синода митрополита Петербургского Григория (Постникова) и императорского духовника протопресвитера В. Бажанова. Реакция Толстого была сдержанней: "записка по своей важности требует внимательного прочтения, - отвечал он Муравьёву, -  и, без сомнения, потребует также немало времени для соображения и справок". Когда же отрицательное отношение к проекту высказал митрополит Филарет (Дроздов), Толстой и вовсе отказался включать проект в разработку: стал медлить с ответом Муравьёву, несколько раз редактировал его, и в конечном итоге ограничился несколькими любезными письмами с уверением в готовности всесторонне изучить записку и проект и сдал дело в архив.

Даже идею созыва Поместного собора, которую Толстой в принципе не отвергал, обер-прокурор не взялся разрабатывать. Записка о Соборе была передана Толстому по воле императрицы Марии Александровны. Оставить без внимания такой документ обер-прокурор не мог, но в своем отзыве назвал созыв Собора слишком серьезным делом, требующим тщательной подготовки. Похоже, реформы в сфере церковного управления не увлекали Толстого.

Но это не означало, что Толстой был принципиальным противником преобразований в церковной сфере. Именно благодаря обер-прокурору началась подготовка реформы системы духовного образования и воспитания. Знакомство Толстого с материалами ревизии Духовных школ стало поводом для соответствующего синодального определения. Подготовка к реформе велась ближайшими доверенными сотрудниками графа. В 1858 г. во Францию для сбора сведений о системе духовного образования был командирован чиновник особых поручений Н.А. Сергиевский, а Соломон с той же целью ездил в Грецию. Урусов ознакомился с реалиями семинарской и академической жизни. Были запрошены мнения епархиальных архиереев и ректоров академий и семинарий. Филиппов свел воедино поступившие предложения. Тот же Филиппов в 1860 г. был назначен делопроизводителем синодального комитета, созданного для разработки новых уставов духовно-учебных заведений. И хотя основные мероприятия реформы были осуществлены после ухода Толстого с поста обер-прокурора, его можно с полным правом назвать одним из отцов пореформенной духовной школы.

В своей деятельности Толстой старался не допускать снижения церковного влияния на общественную и государственную жизнь. Особенно ярко это проявилось в деле о методах противодействия расколу.

В конце 1857 г. великий князь Константин Николаевич, назначенный членом Секретного комитета по делам раскола, выступил с предложением отказаться от мер принуждения по отношения к раскольникам, перейдя к постепенной легализации старообрядчества. Понимая, что Синод вряд ли согласится с этим, великий князь счел необходимым отстранить Церковь от участия в разработке мероприятий, касающихся проблемы раскола. Предполагалось упразднить Секретный комитет, объединявший иерархию и представителей правительства, а его дела передать государственным органам.

Активность великого князя всерьез обеспокоила обер-прокурора. Толстой был убежден в правильности прежнего правительственного курса, направленного на дискриминацию старообрядцев. В противодействии попыткам ослабить давление на раскол, обер-прокурор действовал в единстве и согласии с Синодом. Толстой решил ввести в курс дела митрополита Московского Филарета, который, не являясь членом Секретного комитета, не мог знать о возможном изменении правительственной политики в делах раскола. Будучи в Москве, Толстой проводил консультации со святителем, митрополит начинал готовить систему аргументов и контрпредложений.

Предложения Константина Николаевича обсуждались в Совете министров 10 и 24 апреля 1858 года. Зедергольм писал старцу Макарию накануне решающего заседания: "кажется все или многие против графа и за раскольников. Сегодня многое будет решено. Граф идет на бой с Конст. Ник. и озабочен - помолитесь батюшка, чтобы Господь помог правому делу и Православию".

В результате обер-прокурору все же удалось доказать, что "... правительство может и должно противодействовать расколу и что подобные правительственные меры и прежде достигали своей цели и вполне законны". По итогам заседаний Совета министров император "изволил указать, что в изменении ныне действующей системы надобности не представляется".

Отношение графа к проблеме старообрядческого раскола полностью соответствовало настроениям иерархии. Отстаивая церковную позицию, обер-прокурор не побоялся вступить в конфликт с одним из влиятельнейших правительственных деятелей и братом императора. Святитель Филарет, выражая признательность Толстому за его ревность о православии, писал: "Благодарение Богу и благочестивейшему Государю, что сим решением охранено духовное управление от крайнего затруднения и расстройства". "Подвизающимся об истине", назвал Толстого старец Макарий.

Еще более непреклонным защитником церковных прерогатив показал себя обер-прокурор при подготовке бюджетной реформы. Новые принципы организации бюджетной системы включали в себя требование о полном сосредоточении финансовой ревизии в ведении органов Государственного контроля. На протяжении нескольких лет, с февраля 1859 г. до своей отставки в марте 1862 г., Толстой при постоянном содействии митрополита Филарета последовательно отстаивал принцип невмешательства государства в денежные дела Церкви.

Относительно просто оказалось добиться исключения из компетенции Государственного контроля пожертвований и доходов от недвижимости, поступавших в монастыри и приходские церкви. Обер-прокурор организовал подготовку мнения Синода о негативных последствиях участия чиновников в сборе пожертвований, и уже на первых этапах разработки реформы, в мае 1859 г., местные церковные средства были признаны не попадающими под общие правила о финансовом контроле.

Сложнее обстояло дело с финансами, находившимися в распоряжении Святейшего Синода. На протяжении нескольких месяцев, с октября 1859 по январь 1860 г., сотрудники Толстого пытались не допустить передачи в казначейство капиталов, сформировавшихся от деятельности синодальных типографий: разработчики реформы настаивали на государственном происхождении этих средств. Обер-прокурор требовал признать все вообще синодальные финансы находящимися вне государственной компетенции, отказывался подписывать журналы заседаний готовившей реформу правительственной комиссии, обращался с докладами к императору, привлек мнение митрополита Филарета - словом, развернул настоящую агитацию в защиту церковных средств. Типографский капитал оставили в полном распоряжении Синода, однако на завершающем этапе подготовки реформы настоящая борьба развернулась по, казалось бы незначительному вопросу.

Государственный бюджет должен представлять все без исключения средства и потребности государственные - такой принцип был положен в основу бюджетной реформы. Это означало, что правительством будут контролироваться все расходы на государственные нужды: и бюджетные, и поступающие из внебюджетных источников. Информацию о состоянии синодальных капиталов тоже считалось необходимым иметь в виду при составлении общегосударственного бюджета, для чего предполагалось ежегодно предоставлять такие сведения в Государственный совет.

Еще при подготовке проекта новых бюджетных правил Толстой решительно выступил против этого предположения. Однако мнение обер-прокурора было отвергнуто комиссией в весьма категоричной форме. В июне 1861 г. император утвердил мнение комиссии, и проект был направлен в Государственный совет для окончательного рассмотрения. Но обер-прокурор не отступил и перед монархом: он подал особое мнение в департамент экономии Государственного совета и нашел там сторонников своей позиции, подключил к обсуждению вопроса Московского митрополита с его авторитетом, влиянием и компетенцией, и, вероятно, использовал все возможности неформального воздействия на царя. Так или иначе, церковная позиция восторжествовала: особым высочайшим повелением 14 марта 1862 г. синодальные капиталы остались в исключительном ведении Синода.

Позиция Толстого принципиально расходилась с правительственным курсом и в политике по отношению к православной церкви на Востоке. Церковные дела всегда были неотъемлемой составляющей пресловутого "восточного вопроса". После поражения в Крымской войне Россия утратила прежнее влияние на дела восточной Церкви. Тем не менее внутренние проблемы православного Востока позволяли России участвовать в делах Османской империи.

В конце 1850-х гг. стремление болгар к церковной автономии вылилось в серьезный конфликт с Константинопольским патриархатом, известный под названием "греко-болгарской распри". Обе стороны конфликта поставили вопрос о вмешательстве России. Россия всячески поддерживала национальное возрождение славянских народов в том числе и в церковных делах. Правительство и сам царь склонялись к поддержке болгар: "Православная Церковь должна убедить патриарха признать автокефалию", - писал Александр II.

Однако с церковной точки зрения поведение болгар, отказывавшихся от подчинения Константинополю, могло привести к расколу. Поддержка их стремлений к автокефалии со стороны Синода была сомнительна и бесперспективна, на что обращал внимание митрополит Филарет (Дроздов).

Канонический аспект проблемы был конечно очевиден для укорененного в церковной жизни и озабоченного проблемой православного единения обер-прокурора. Толстой как и в делах с расколом и церковными капиталами привлек авторитет святителя Филарета Московского, обширная переписка с которым составила отдельный том опубликованных мнений митрополита. Граф подготовил для императора обстоятельный доклад, в котором, отстаивая церковную позицию, привел и ряд политических аргументов. Обер-прокурор обратил внимание монарха на реальную опасность церковного разрыва с восточными патриархами и окончательной утраты влияния на Константинополь. Александр II, судя по его заметкам на докладе, не согласился с рядом тезисов Толстого. И все же, благодаря активной позиции графа, Синоду удалось избежать участия в канонически небезупречном вмешательстве во внутренние дела Константинопольского патриархата.

Во всей своей деятельности на посту обер-прокурора Толстой исходил из соображений церковной пользы. Его мнение могло не совпадать с позицией епископата, но в благих намерениях графа сомнений не возникало. "Дела разделяют иногда наши мнения, - писал митрополит Филарет Толстому, - но милость Господня да сохранит нераздельными наши сердца в желании правды и блага и мира православной церкви". Сам Толстой при возникновении разногласий с синодалами обычно уступал, да и в спорах между иерархами не выступал в роли арбитра. Искренне стремясь к единению с духовенством, он оценивал себя лишь как "мирянина, поставленного в соприкосновении с церковными делами".

Такая позиция, конечно, полностью удовлетворяла Синод: "Господь да спасет графа Александра Петровича, - писал своему духовнику митрополит Московский. - Он, уважая митрополита, уступает его мнению, когда имеет свое. Так теперь вызываются (в Синод) желаемые митрополитом, тогда как вместо некоторых граф предложил бы других". Действия графа тоже, как правило, одобрялись иерархами: "Он (А. П. Толстой), - писал Санкт-Петербургский митрополит Григорий к митрополиту Филарету, - помогает нам, при всем затруднении, так много, что покойный граф (Н. А. Протасов) едва ли бы решился так много действовать в нашу пользу. Мы весьма счастливы, что он у нас". Служба в качестве обер-прокурора не изменила умонастроений Толстого. Он сохранил репутацию глубоко церковного человека. "... душевно радуюсь, иметь такого начальника, - писал Зедергольм о графе, - благочестивого, преданного Церкви".

"Поборник православия" - такой эпитет прилагал к графу преподобный Макарий Оптинский. Насколько оправдана подобная характеристика, ведь значительных изменений в положении Церкви и духовенства в обер-прокурорство Толстого не произошло, а личное благочестие само по себе не может служить критерием административной деятельности?

Во-первых, ряд мероприятий, осуществленных за время пребывания Толстого на посту обер-прокурора, все же не могли не отразиться на дальнейшем течении церковной жизни. Окончательное решение вопроса о переводе Священного Писания на русский язык, которому граф не стал противодействовать, хотя и придерживался иного мнения, стало одной из важнейших вех в истории Русской Церкви синодального периода. Впервые со времен царя Алексея Михайловича стал слышен голос Церкви при определении политики правительства в Восточном вопросе. Начавшийся при Толстом пересмотр системы духовного образования стал первым шагом к масштабной реформе духовно-учебных заведений 1867 - 1969 годов.

Во-вторых, во всей деятельности Толстого прослеживается четкая система взглядов на церковно-государственные отношения в России. В этих взглядах находилось место и принципам церковной автономии и пресловутой "симфонии" Церкви и государства. Защищая церковные капиталы, Толстой четко разграничивал систему церковного управления и государственные учреждения: "... невозможно и самый Синод, или соборное управление Церковью, ставить в одной категории с министерствами и главными управлениями". "Русская Церковь, - писал Толстой, - со времени преобразований Петра I, слывет у всех недоброжелателей ея (в том числе и у раскольников) порабощенною светской власти; но до сих пор большинство русского народа не давало этому веры, именно потому, что между представителем патриарха, то есть Святейшим Синодом и Государем не было никаких посторонних посредников... Царь помазанник являлся как бы естественным природным защитником Церкви".

Рисуя "живое нравственное единение, в котором духовная часть пребывала у нас всегда с гражданскою", Толстой отмечал, что "Россия есть единственное государство в Европе, в котором и правительство и народ вполне признают, что "несть власть, аще не от Бога". Государь всю законность свою получает от церковного помазания".

Таким образом, сакральность власти и священная обязанность блюсти церковные интересы, как суть православной монархии, были для Толстого не только пафосными выражениями, но руководящим принципом в осуществлении обязанностей обер-прокурора. С учетом его административного опыта и политического веса можно говорить, что граф Толстой представлял собой идеального обер-прокурора в рамках синодальной модели церковно-государственных взаимоотношений.

Однако даже ему не удалось достичь полного взаимопонимания и единства с Синодом. Обер-прокурор нашел высшее духовенство "слишком бездерзновенным перед светской властью". Корректное отношение к членам Синода Толстой видимо полагал достаточным условием для активизации иерархии в общественной и духовной жизни страны. Однако даже самые инициативные представители епископата a priori негативно относились к самому институту обер-прокуратуры и искали пути обновления системы церковно-государственных отношений. Епископ Агафангел (Соловьёв), известный своими выступлениями против участия государства в управлении Церковью, писал, что даже самый благочестивый обер-прокурор не способен по-настоящему понять церковные проблемы, поскольку не принадлежит к духовенству. Наладить тесное взаимодействие Толстому удалось лишь со святителем Филаретом Московским.

Взгляды обер-прокурора на церковно-государственные отношения не соответствовали и основным направлениям правительственного курса. Хотя Толстому и удавалось отстаивать свою позицию, он не встречал одобрения ни в среде высшей бюрократии, ни у императора. Кроме того, прямым руководителем церковной политики оставался монарх. Даже в вопросах церковного управления мнение обер-прокурора могло игнорироваться. Так назначение Первенствующим членом Синода митрополита Исидора (Никольского) в 1860 г. произошло вопреки желанию Толстого. После смерти Петербургского митрополита Григория (Постникова), граф с митрополитом Филаретом представили по поручению императора характеристики на четырех возможных кандидатов на эту должность. Именно митрополит Исидор был назван ими в качестве наименее подходящего кандидата. По слухам, в пользу Исидора выступили близкий к Александру II князь А. И. Барятинский и царский духовник протопресвитер В. Бажанов.

Нарушением прерогатив обер-прокурора выглядела и подготовка проекта церковных преобразований министром внутренних дел П. А. Валуевым, начатая летом 1861 года. Санкция императора на разработку реформ была получена с условием предварительного согласования основных идей с митрополитом Московским. Но с обер-прокурором инициатива Валуева не обсуждалась, он даже не был о ней извещен.

Толстой был недоволен вмешательством Валуева в сферу собственной ответственности. По этой причине, по мнению американского историка Г. Фриза, обер-прокурор покинул свой пост.

Отставку Толстого, действительно последовавшую в конце февраля 1862 г., связывали и с делом о контроле над синодальными капиталами. Так, например, один из корреспондентов епископа Курского Сергия (Ляпидевского), проезжая через Москву в середине февраля 1862 г., сообщал: "Он (Толстой) окончательно уволен... Причина удаления графа из Св. Синода - отобрание от церквей и монастырей их капиталов; это новость, известная здесь всем и вовсе не составляющая секрета". Это утверждение можно встретить и в современной литературе.

Решение об отставке Толстого было принято уже в начале декабря 1861 года. Тот же Валуев 6 декабря записал в дневнике планы кадровых перестановок, озвученные Александром II, среди которых назначение обер-прокурором вместо Толстого увольняемого министра народного просвещения Е. В. Путятина. 15 декабря отставку Толстого констатирует близкий ко Двору В. А. Муханов.

Слухи об увольнении Толстого возникали неоднократно. Весной 1858 г. об этом писал Зедергольм. К октябрю 1861 г. относятся сведения о том, что Толстой надеялся быть назначенным наместником Царства Польского, и решил оставить службу, когда его расчеты не оправдались. И все же решение об отставке Толстого в декабре 1861 г. выглядит неожиданным.

24 ноября 1861, за считанные дни до появления информации об увольнении, обер-прокурор в письме святителю Филарету разрабатывал долгосрочные планы по противодействию проекту Валуева. Еще 2 декабря сам Валуев сообщал московскому митрополиту о предполагаемом назначении Толстого в создаваемый, в соответствии с его проектом, комитет по делам духовенства. Похоже, решение об отставке было внезапным и принималось отнюдь не по инициативе самого Толстого.

С другой стороны, после этого решения Толстой более двух месяцев полноценно исполнял свои обязанности. Хотя преемник Толстого - харьковский губернатор А. П. Ахматов - был определен уже к 22 декабря, официальная отставка последовала 28 февраля 1862 года. Толстой сохранял свой пост, поскольку долго подбирали замену Ахматову в Харькове. Увольнение с поста обер-прокурора формально не означало окончания государственной службы графа. Толстой был назначен членом Государственного совета и награжден орденом Белого Орла.

Причины отставки следует искать не только в противостоянии Толстого и Валуева. "Главная причина удаления Гр[афа], - писал Зедергольм, - та, что общее направление министров не согласно с его убеждениями, и что потому ему в делах, касающихся Церкви приходилось быть свидетелем таких распоряжений, которых остановить не может, а ответственность за которыя принять на себя не хочет". Похоже, что реформаторский курс царствования Александра II, ясно определившийся с отменой крепостного права, не приветствовался Толстым. "Мрачный граф А. П. Толстой, - писал Муханов в своем дневнике 19 февраля 1861 г. - ... в недоумении продолжать ли службу в настоящих обстоятельствах". Сомнения в правильности политического курса дополнялись, возможно, недовольством характером собственной деятельности, по роду которой ему приходилось постоянно конфликтовать с теми или иными правительственными деятелями, отстаивая церковные интересы, но оставаясь, при этом чужим для епископата. Толстой, как человек с глубоко церковным сознанием, не мог не понимать противоречивости своего положения.

В Государственном совете Толстой почти не работал, уже с мая 1862 г. он ушел в длительный отпуск, который фактически не прекращался до полного увольнения со службы в 1866 году. Одним из первых дел графа стало паломничество в Святую землю - интерес графа к восточному православию теперь мог быть реализован в полной мере. Симпатии были взаимными: при посещении Толстым Палестины в 1863 г. "почет ему был необыкновенный".

Посещение Святой земли смягчило строгие аскетические взгляды Толстого. Считавший прежде, что нарушение поста не может быть оправдано никакими обстоятельствами, Толстой теперь отмечал, "что если бы и везде утверждено было правилом для монахов - не есть мясо, для Иерусалима, следовало бы сделать исключение, потому что здесь есть нечего".

Основную часть жизни Толстой проводил в Москве, где продолжал поддерживать тот уклад жизни, который сложился еще до его назначения на пост обер-прокурора. Он сохранил озабоченность состоянием Церкви и духовенства, интересовался ходом синодальных дел. "Для Русской Церкви настали времена гонений", - говаривал граф. С его точки зрения правительство все менее и менее считалось с церковными интересами, "а настоящий состав архиереев не таков, чтобы можно было ожидать пользы". Единственным защитником Церкви перед правительством Толстой называл митрополита Филарета: "владыка наш - последняя плотина: подними ее, воды хлынут, заревут и все потопят".

О политической жизни Толстой отзывался с видимым отвращением. С большим трудом подвигая себя на необходимую поездку в Петербург, граф писал: "Поездка очень неприятная нравственно и физически... мундиры, явления, пустейшие вопросы и ответы".

До конца жизни сохранялась связь графа с Оптиной пустынью. Он часто посещал обитель, иногда с гостями. В 1866 г. Оптина пустынь увидела сразу целый набор представителей восточных церквей: грека, сирийца, еврея и даже эфиопа. Толстой построил дом в обители, возможно намереваясь провести там остаток дней. Впоследствии он предоставил этот дом для жительства своему бывшему сотруднику и единомышленнику Зедергольму, в то время уже монаху Клименту.

Именно с о. Климентом (Зедергольмом) связаны последние часы жизни графа. Летом 1873 г. Толстой находился в Женеве, где тяжело заболел. Для "подания ему духовной помощи и для напутствования" отец Климент был в срочном порядке направлен в Швейцарию. "Это так скоро и неожиданно устроилось, что мне не дали и опомниться", - писал Зедергольм брату Максиму Карловичу. 18 июля иеромонах Климент прибыл в Женеву, а 21 июля граф Толстой мирно скончался. Тело почившего графа было перевезено в Москву и погребено в Донском монастыре.

История служебной деятельности графа Александра Петровича Толстого выглядит необычно. Регулярные переходы из одного ведомства в другое, пятнадцатилетний перерыв в карьере не помешали ему проявить себя деятельным и способным администратором. На высшем из достигнутых постов он старался последовательно проводить достаточно целостную политику, отвечавшую с его точки зрения и интересам Церкви и задачам государства. Добрая репутация, которой отличался граф на всем протяжении службы, также может служить определенным показателем успеха его деятельности. Редко о каком государственном деятеле можно услышать слова: "легче становится жить после встречи с таким человеком, как граф Александр Петрович".

Источник:

Бежанидзе Ю. И., Фирсов А. Г. Александр Петрович Толстой // Вопросы истории. - 2014. - № 2. - С. 17-41.

Приложение:

Хатунцев С. В. Тертий Иванович Филиппов.

Тертий Иванович Филиппов, крупный государственный, выдающийся общественный деятель, консервативный публицист, светский богослов, специалист по церковным вопросам, знаток и собиратель русского песенного фольклора, родился во Ржеве в мещанской семье 24 декабря 1825 года. Отец его был городским аптекарем. Учился молодой Тертий сначала в Тверском духовном училище, затем - закончил местную гимназию, а в «революционном» 1848-м - историко-филологический факультет Императорского Московского университета, причем закончил по высшему из всех возможных тогда разрядов, получив академическую степень кандидата, существовавшую в Российской империи в целом с 1804 по 1884 годы, а местами - до 1917 г. (При поступлении на государственную службу степень кандидата университета давала право на чин Х класса - чин коллежского секретаря, который соответствовал армейскому званию штабс-капитана). На студенческой скамье Т. Филиппов подружился с будущими поэтом Б.Н. Алмазовым и Оптинским подвижником иеромонахом Климентом (Зедергольмом), заметно способствовав обрусению последнего и обращению его в православие.

С февраля 1850 г. Филиппов - старший учитель российской словесности Первой московской гимназии. В молодости он был тесно связан с Н.С. Лесковым, в годы учительства сблизился с московскими славянофилами - И.С. Аксаковым, И.В. Киреевским, Ю.Ф. Самариным, А.С. Хомяковым и другими, которые существенно повлияли на его взгляды.

С 1854 г. Филиппов начал заниматься литературной деятельностью, вместе с Б.Н. Алмазовым, А.А. Григорьевым, А.Н. Островским и А.Ф. Писемским входил в состав «молодой редакции» «Москвитянина», заведовавшей критическим отделом журнала, и знакомил ее членов с русскими народными песнями и преданиями; при этом он оказал значительное влияние на мировоззрение А.А. Григорьева и А.Н. Островского.

Т.И. Филиппов был одним из тех, кто принимал участие в знаменитом «Московском сборнике». После прекращения в 1856 г. издания «Москвитянина» он стал одним из первых (вместе с А.И. Кошелёвым) редакторов журнала «Русская беседа». В том же 1856 г. Филиппов как знаток фольклора командируется Морским министерством на Дон и к Азовскому морю для изучения быта и нравов местного населения. Ответственное поручение исполняется им наилучшим образом; рекомендации, данные Филипповым, пригодились при воссоздании Черноморского флота в 1870 г.

В 1857 г. Филиппов, превосходно знавший греческий язык и творения Отцов Церкви, был переведен в Духовное ведомство православного вероисповедания и стал чиновником особых поручений по вопросам Восточных Православных Церквей при обер-прокуроре Св. Синода, каковым в это время являлся гр. А.П. Толстой. Филиппов неоднократно командировался по делам службы в Московскую и Тверскую губернии. В 1860 г. он был назначен членом и делопроизводителем Комитета о преобразовании духовно-учебных заведений при Св. Синоде. Во время службы Филиппов принял участие в решении ряда церковных вопросов, оказывал существенную помощь православным на Ближнем Востоке и на Балканах, установил контакты с дохалкидонскими восточными Церквями, функционировавшими в Персии и в Османской империи. В числе этих церквей была и несторианская. Отметим, что Филиппов написал работу «Несколько слов о несторианах» (Русский вестник. 1862. № 8), до сих пор представляющую значительную научную ценность.

В 1864 г. Т.И. Филиппов был переведен на службу в Государственный контроль и назначен помощником управляющего Временной ревизионной комиссии, а в 1866 г. стал генералом гражданской службы: получил чин действительного статского советника. Деятельность новоиспеченного генерала была связана с частыми командировками, инспекциями. С ревизиями Филиппов посещал Витебск, Киев, Харьков, Воронеж и другие города Российской империи. В 1870 г. на него было возложено управление Временной ревизионной комиссией, в 1878 г. Филиппов становится товарищем (заместителем) государственного контролера, и в 1879 - 1880, 1883 - 1886 гг. он неоднократно временно управляет Государственным контролем. В 1883 г. Тертий Иванович назначается сенатором, в 1889 г. получает чин действительного тайного советника и должность государственного контролера.

Отметим, что как таковой, Филиппов прекрасно знал свое дело, в частности - бухгалтерию, обладал выдающимися организаторскими способностями, был неподкупен. Переиначив имя «Тертий», подчиненные ему чиновники прозвали его «Тертым», так как пытаться провести его было практически бесполезно.

Тертий Иванович нередко бывал в Оптиной пустыни, являлся духовным чадом преподобного Амвросия Оптинского. В этой обители в конце 70-х гг. ХIХ в. он познакомился с К.Н. Леонтьевым, очень быстро став его другом и покровителем. При этом несколько ранее, в первой половине 1870-х, Филиппов оказал влияние на взгляды К.Н. Леонтьева в различных вопросах, связанных с православием, в особенности - касающихся положения православных Церквей на Востоке. Используя свое влияние в правительственных сферах, Тертий Иванович помог Леонтьеву получить должность цензора в Московском цензурном комитете в 1880 г. и существенную денежную прибавку к пенсии в 1887 г. Константин Николаевич почти до самой своей смерти активно переписывался с Филипповым, посвятил ему первый том своего сборника «Восток, Россия и славянство» (М., 1885) - «в знак невыразимой признательности за неизменную поддержку в долгие дни» своего умственного одиночества.

Т.И. Филиппов являлся членом Общества любителей духовного просвещения, в 70-е гг. ХIХ в. выступал в нем с предложением созвать Вселенский собор для разрешения вопросов, касающихся нужд единоверческих церквей. По мысли Филиппова, Собор должен был снять анафему на старообрядцев 1667 г. и придать новый импульс русскому, да и вселенскому, Православию. Тертий Иванович являлся активным сторонником восстановления патриаршества. По церковным вопросам он имел серьезные трения с К.П. Победоносцевым, бывшим обер-прокурором Св. Синода.

Филиппов - первый председатель Союза ревнителей чистоты русского языка, в 1872 г. он стал действительным членом Императорского Русского географического общества по отделению этнографии. Т.И. Филиппов являлся инициатором создания и, с 1884 г., первым председателем песенной комиссии при этом научном обществе, помогал русским хорам, сказителям, балалаечникам, покровительствовал старообрядцам, в которых видел людей, сохранивших в своем быту и мировоззрении исконные русские черты, выступал за полную отмену всех ограничений, существовавших для приверженцев различных толков старообрядчества. Кроме того, Тертий Иванович занимался сбором и изданием русского песенного фольклора, для чего организовал пять экспедиций на им же испрошенные казенные средства. Он сам записывал и расшифровывал «крюковую» нотную запись старинных народных песен, многое сделал для популяризации их среди по-европейски образованной части русского общества.

Т.И. Филиппов активно участвовал в работе Петербургского отделения Славянского благотворительного комитета. С 1882 г. он - член-учредитель и (до 1884 г.) - вице-президент Императорского Православного палестинского общества. В 1894 г. Тертий Иванович совершил паломничество на Святую Землю.

Помимо всего вышеперечисленного, он был почетным председателем Императорского Русского театрального общества, состоял почётным членом Московской духовной академии, Императорского Общества истории и древностей российских при Московском университете, Константинопольского средневекового археологического общества, Общества Байрона и других культурно-религиозных и научных сообществ.

В 1883 г. Тертий Иванович получил звание Епитропа Гроба Господня и Представителя патриаршего престола от патриарха Иерусалимского Никодима.

В 1893 г. он был избран и утвержден почётным членом Императорской Академии наук, а в 1895 г. - избран почётным же членом Императорского Русского географического общества.

За годы службы Т.И. Филиппов был награжден орденами: Станислава II степени с императорской короной и I степени без короны, Владимира III, II и I степеней, Анны I степени, Белого Орла, Александра Невского и алмазными знаками к нему, большим крестом греческого ордена Спасителя, черногорским орденом князя Даниила I степени, сербскими орденами Яакова I степени и св. Саввы.

Нельзя не сказать и о том, что Тертий Иванович являлся превосходным семьянином. Его женой была Мария Ивановна (урождённая Иларионова) (1836-1894), ставшая матерью троих детей: Марии (1859-1896), Наталии (1860 - не ранее 1887), Сергея (1871-1922). Сергей Тертиевич стал чиновником особых поручений при С.Е.И.В.К. по учреждениям императрицы Марии, дослужившись до чина действительного статского советника, камергера.

Умер Т.И. Филиппов в ночь с 29 на 30 ноября 1899 г. в Санкт-Петербурге; похоронен там же, в Исидоровской церкви Александро-Невской лавры.

Тертий Иванович был убежденным и деятельным сторонником славянофильской идеи «особости» культурно-исторического пути России по отношению к Западу, ратовал за сохранение русской самобытности и своеобразия, видя в них залог жизненной силы и государственной крепости России.

Статьи Т.И. Филиппова предреформенного периода были посвящены главным образом Русской церкви допетровской эпохи. Он считал, что церковные соборы и институт патриаршества делали тогдашнюю церковь действенной духовною силой, которая обеспечивает симфонию властей. Именно этот церковный строй, полагал Филиппов, в наибольшей степени соответствует национально-культурному своеобразию русского народа.

В пореформенные годы Тертий Иванович много и охотно печатался в консервативных изданиях, в частности - в «Русском вестнике» и в «Гражданине». Выступал он в первую очередь со статьями по тем или иным церковным вопросам, особенно по вопросу греко-болгарской церковной распри. Вопреки мнению большинства образованного русского общества, инспирируемому тогдашней журналистикой, как либеральной, так и консервативной, в этом вопросе Филиппов являлся одним из немногих сторонников Константинопольской (Вселенской) патриархии, греков-фанариотов, и доказывал, что болгары поступают неканонично, что они, преследуя узкие, чисто политические, филетическо-«племенные» цели, грубо нарушают церковные уставы, потрясая устои и самое здание Православной церкви, а это представляет огромную опасность не только для нее, но и для культурно-политического будущего всех православных стран и народов, не исключая России.

Архив: ГАРФ. Ф. 1099. (Т.И. Филиппов)

Сочинения: 

О началах русского воспитания. Речь, произнесенная в торжественном собрании 1-й Московской гимназии 03.10.1854 г. // Отчет 1-й Московской гимназии за 1854 г. М., 1854;

О семейной жизни // Русская беседа. 1856;

По вопросу о болгарском патриаршестве. Берлин, 1860;

Решение греко-болгарского вопроса // Русский вестник. 1870. № 6;

Чтение Т.И. Филиппова в Славянском комитете // Современный листок 1870. № 44;

Присоединение к единоверию некрасовцев // Странник. 1872. Т. 3; В память А.Ф. Гильфердинга // Гражданин. 1873. № 8; Т. 3;

Воспоминание о гр. А.П. Толстом // Гражданин. 1874. № 4;

О клятвах Собора 1667 г. // Гражданин. 1876. № 17;

Григорий VI, патриарх Константинопольский, 1798 - 1881. [СПб.,] 1882; Записка о народных училищах. СПб., 1882;

Современные церковные вопросы. СПб., 1882;

Сборник [статей] Т.И. Филиппова. СПб., 1896;

Три замечательных старообрядца. СПб., 1899. Источники: Беседа Т.И. Филиппова со старообрядцами и православными в г. Калуге 1886 г., мая 26. М., [1886];

Фаресов А.И. Т.И. Филиппов. СПб., 1900;

Гусев С.С. Т.И. Филиппов на ревизии // Исторический вестник. 1912. № 1; Грибовский В.М. Т.И. Филиппов у себя дома // Историч. вестник. 1912. № 4; Куломзин А.Н. Пережитое // РГИА. Ф. 1642. Оп. 1. Д. 213;

Витте С.Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 1;

Лопухин В.Б. Записки бывшего директора департамента Министерства иностр. дел // ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 2. Д. 765. (частично опубликовано: Вопросы истории. 1966. №№ 9 - 11);

Богданович А.В. Три последних самодержца. Дневник. М., 1990;

«Брат от брата помогаем…» (Из неизданной переписки К.Н. Леонтьева и Т.И. Филиппова) // Нестор. 2000. № 1;

Мещерский В.П. Мои воспоминания. М., 2001. Тт. 1 - 3.

Литература: 

Венгеров С.А. Молодая редакция «Москвитянина» // Вестник Европы. 1866. № 2;

Скальковский К.А. Наши государственные и общественные деятели. СПб., 1891;

Альманах современных русских государственных деятелей. СПб., 1897; Дмитриевский А.А. Императорское Православное палестинское общество и его деятельность за истекшую четверть века (1882 – 1907). СПб., 1907;

Васильев А.В. Памяти Т.И. Филиппова. СПб., 1907;

Государственный контроль, 1811 - 1911. [СПб., 1911];

Бочкарев В.А. К истории молодой редакции «Москвитянина» // Ученые записки Куйбышевского пед. института. 1942. Вып. 6;

Дементьев А.Г. Очерки по истории рус. журналистики 1840 - 1850 гг. М.;Л., 1951;

Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце ХIХ века. М., 1970; Славяноведение в дореволюционной России: Биобиблиографический словарь. М., 1979;

Государственные деятели России. Биографический справочник. М., 1995;

Белов С.В. Ф.М. Достоевский и его окружение: Энциклопедический словарь. СПб., 2001. Т. 2;

Филиппов Т.И. // Шилов Д.Н. Государственные деятели России. Биобиблиографический справочник. СПб., 2002;

Филиппов Т.И. // Святая Русь. Большая энциклопедия русского народа. Русский патриотизм. М., 2003.

Источник:

http://www.portal-slovo.ru

Анатолий Николаевич Сивцов.

Анатолий Николаевич Сивцов (03.04.1889 - 03.11.1954) - костромич, учёный, автор учебника для ВУЗов (1935 год) «Технология первичной обработки льна и конопли» Костромского текстильного института, депутат Костромского областного Совета депутатов.

При его непосредственном участии стала формироваться научная школа по проблемам первичной переработки льна.

Создатель кафедры по первичной переработке льна, которая проработала более 80 лет, обеспечивая кадрами предприятия России, Украины, Прибалтики и Узбекистана.

За свою трудовую деятельность Анатолий Николаевич Сивцов был награжден:

-  орденом Ленина (1936 г.)

-  медалью «За добросовестный труд в Великой Отечественной войне» 1941- 1945 гг. (1946 г.)

-  медалью «За трудовую доблесть» (27.01.1953)

-  Народным Комиссариатом текстильной промышленности СССР был отмечен значком «Отличник социалистического соревнования Наркомтекстиля СССР» (1943 г.).

Профессор А. Н. Сивцов и доцент М. А. Соболев с учениками.

Середина прошлого века.

Из истории кафедры технологии производства льняного волокна Костромского текстильного института. 

Одной из ведущих кафедр технологического профиля в университете является кафедра технологии производства льняного волокна (ТПЛВ). Кафедра была создана в 1938 г. с приходом на работу в  Костромской текстильный институт профессора Анатолия Николаевича Сивцова (1889-1954) и имела название «Первичная обработка лубяных волокон» (ПОЛВ). В 1940-1942 гг. на кафедру пришли работать после окончания аспирантуры в Ленинградском текстильном институте им. С. М. Кирова квалифицированные специалисты - кандидаты технических наук, доценты В. В. Андрианов и А. П. Басилов, оба впоследствии возглавлявшие институт: А. П. Басилов - 1947-1950, В. В. Андрианов - в 1950-1958 гг. В эти годы начались подготовка инженеров для отечественных льно - и пенькозаводов и научные исследования для обеспечения технического прогресса на этих предприятиях. В настоящее время вуз - единственный в России, выпускающий инженеров для промышленности первичной обработки лубяных волокон, так же как и кафедра - единственная в своем роде.

Начало пути. Сырьевая лаборатория КТИ. 40-е годы прошлого века.

Первый выпуск состоялся в 1942 г. - 20 инженеров. А могло быть больше, если бы не Великая Отечественная война. Наряду с другими красноармейцами ушли защищать Родину от фашизма и старшекурсники института. И в 1942 г. они держали в руках не диплом инженера, а оружие. Имена погибших навеки вписаны золотыми буквами на Доске Славы КГТУ.

Краснознаменная 1 группа IV курса КТИ. 1941

За 65 лет существования кафедры выпущено более 3500 инженеров. Большинство выпускников направлялось на работу на льнозаводы, пенькозаводы по переработке конопли, лубзаводы по переработке кенафа в различные области и республики Советского Союза.

Ни одна кафедра вуза не выпустила такой плеяды специалистов, сумевших впоследствии стать крупными руководителями. Вот имена некоторых из них:

В. С. Аникин - зам. министра легкой промышленности СССР;

В. А. Воробьев - начальник объединения «Укрльнопеньковолокно»;

С. А. Галицкий - зам. главы администрации Костромской области;

Ф. А. Головко - директор льнокомбината им. И. Д. Зворыкина;

Б. К. Коробов - глава администрации г. Костромы;

И. И. Круглий - начальник объединения «Росльнопеньковолокно»;

В. Г. Кубашин - главный инженер объединения «Белльноволокно», директор НИИЛК (г. Кострома);

Н. Н. Маслов - начальник главного управления промышленности ПОЛВ СССР «Союзлуб»;

Н. Д. Молотов - зам. министра текстильной промышленности РСФСР;

В. Н. Храмцов - зам. директора ЦНИИЛВ (Москва).

Сорок шесть выпускников кафедры стали кандидатами наук, доцентами и старшими научными сотрудниками; десять - докторами, профессорами:

П. П. Добровольский - зав. кафедрой Ленинградского текстильного института;

В. А. Дьячков - профессор кафедры ТПЛВ КГТУ;

Г. К. Кузнецов - проректор по научной работе, зав. кафедрой ТММ и ПТМ КГТУ;

Е. Л. Пашин - директор ВНИИЛК (г. Кострома);

Б. И. Смирнов - зав. кафедрой ТММ и ПТМ КГТУ;

И. П. Смирнов - директор НИИ профессионального образования (Москва);

В. А. Степанов - ректор КТИ с 1983 по 1994 г., член-корреспондент РАН;

В. А. Суметов - зав. кафедрой сушки и ОВУ;

Н. Н. Суслов - ректор КТИ с 1964 по 1983 г.;

М. А. Тимонин - зам. директора ВНИИЛК (г. Глухов Сумской области);

Видимо, высоко была поднята планка подготовки специалистов.

Кафедрой последовательно руководили: в 1938-1954 гг. - профессор А. Н. Сивцов; в 1954-1984 гг. проф. Н. Н. Суслов, с 1964 г. одновременно работая ректором института.

Начиная с 1938 г. и по настоящее время, в КТИ-КГТУ проводились и проводятся научные исследования по проблемам первичной обработки лубяных волокон (льна, конопли, кенафа). Они касаются практически всех технологических операций переработки стеблей и волокна: от уборки в поле, заготовки и оценки сырья до приведения волокна, как готовой продукции, в товарный вид.

К началу работы в КТИ профессор А. Н. Сивцов имел большой опыт производственной и научно-исследовательской деятельности: на первом в России льнозаводе в г. Ржеве, в Московском институте растениеводства, в Московском текстильном институте, во Всесоюзном научно-исследовательском институте льна в г. Торжке; являлся соавтором первого в мире учебника по первичной обработке льна и конопли (1936). Он участвовал в создании ряда новых, так называемых «колхозных» машин по переработке льна, в реконструкции трепальных машин ЛТ-1 и ЛТ-2, применявшихся в промышленности вплоть до 60-х гг. Уже в КТИ под руководством А. Н. Сивцова проводились исследования по изучению свойств лубяного сырья, процесса пропаривания льносоломы, способов оценки и комплексного использования льняного сырья, по совершенствованию технологического оборудования. А. Н. Сивцов не только выполнял обязанности заведующего кафедрой но и был заместителем директора по учебной и научной работе, деканом механического факультета. Он явился инициатором строительства лабораторного корпуса кафедры.

В 1949 г. вышел из печати написанный А. Н. Сивцовым вузовский учебник «Первичная обработка лубяных волокон», по которому впоследствии училось не одно поколение инженеров. Именно в эти годы А. Н. Сивцовым были заложены основы формирования костромской научной школы первичников, которая в дальнейшем росла, развивалась.

Список представителей этой школы достаточно обширный. Прежде всего это профессора: Г. К. Кузнецов, Б. И. Смирнов, Н. Н. Суслов, М. А. Тимонин; доцент И. Н. Левитский.

Занятие проводит к.т.н., доцент Н. К. Сорокин.

Учениками А. Н. Сивцова были: доценты М. М. Барбаков, В. П. Благовещенский, В. В. Марков, А. Н. Сечкин, Л. Н. Трефилов; старшие преподаватели Н. М. Кутьина, Д. Н. Панов, В .Г. Трифонов - внесшие достойный вклад в подготовку инженеров, и в научные исследования. К научным исследованиям по проблемам ПОЛВ А. Н. Сивцовым были привлечены М. А. Соболев (химия лубоволокнистых материалов) и Н. Д. Хомуцкий (сушка стеблей и волокна).

Продолжателем дела А. Н. Сивцова заслуженно считается Николай Николаевич Суслов (1917-1990) - доктор технических наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники. Он занимает особое место среди создателей научных школ вуза. После окончания КТИ в 1944 г. Н. Н. Суслов был оставлен в институте в качестве управляющего учебно-производственными лабораториями кафедры ПОЛВ. Перейдя в ассистенты, под руководством профессора А. Н. Сивцова выполняет кандидатскую диссертацию «Элементы анализа плющильного процесса» и защищает ее в 1950 г. в совете Московского текстильного института. С 1951 г. он является доцентом, с

1954 г. - заместителем директора по научной работе с одновременным исполнением обязанностей заведующего кафедрой ПОЛВ. В 1955-1957 гг. - обучается в заочной докторантуре при Московском текстильном институте. С 1957 по 1984 г. - заведующий кафедрой ПОЛВ. В 1962 г. Н. Н. Суслов защищает в совете Московского текстильного института докторскую диссертацию на тему «Исследование процесса трепания льна», в 1963 г. утвержден в ученом звании профессора. С 1964 по 1984 г. работает ректором института.

Ученики А. Н. Сивцова и Н. Н. Суслова - выпускники кафедры ПОЛВ в своё время успешно трудились в Ташкентском институте текстильной и легкой промышленности, ученики И. Н. Левитского - в Херсонском индустриальном институте. Можно сказать, что последователи костромской школы первичников внесли большой вклад в становление отраслевой науки и в Белоруссии, Узбекистане и на Украине.

Особое внимание на кафедре уделяется связи с предприятиями отрасли. Преподаватели кафедры выезжают на льнозаводы для организации практики студентов, участвуют в выполнении исследовательских работ по заказу промышленных предприятий.

Для обеспечения качественной подготовки инженерных кадров на кафедре постоянно ведется совершенствование учебного процесса и методики преподавания. Создаются новые дисциплины, издаются учебники и методические пособия. Повышается эффективность работы со студентами. Многие из них участвуют в исследовательской работе, занимая призовые места во Всероссийских и региональных конкурсах.

Кафедра имеет семь лабораторий: оценки качества лубоволокнистых материалов; механической обработки лубяного сырья; термовлажностной обработки и вентиляции; гидравлики и гидропривода; технической термодинамики; теплотехники; теплосилового оборудования.

В основной лаборатории кафедры - механической обработки лубяного сырья - установлено технологическое оборудование, характерное для большинства льно - пенькозаводов. Это мяльно-трепальные и куделеприготовительные агрегаты, стенды для проведения научных исследований.

Первая научно-техническая конференция «Молодые ученые и специалисты - развитию науки и производства».

Кафедра ТПЛВ - одна из немногих кафедр в университете, в которой свято чтят свою историю. Летопись кафедры начал И. Н. Левитский, продолжил Н. К. Сорокин. В день 90-летия Н. Н. Суслова - 27 февраля 2007 г. - состоялась презентация книги «Кафедра технологии производства льняного волокна (страницы истории)». Она явилась первым выпуском из серии «Страницы истории: становление и развитие КГТУ».

О профессоре А. Н. Сивцове сохранились воспоминания его сына - Вадима Анатольевича Сивцова, профессионального военного, участника Великой Отечественной войны.  

… Прошло более 40 лет, как не стало моего отца. И сам я теперь на 15 лет старше, чем был папа в последний год своей жизни. В год, когда мучительная болезнь прервала его жизнь, еще полную творческих сил. Но так дорога о нем память, что, по-прежнему, грустно смотреть на фотографии и перечитывать сохранившиеся письма. Я счастлив, что был у меня такой отец. Мне кажется, что если было во мне что-то хорошее для дела, для родных, для товарищей, то многим я обязан ему. Его любви ко мне. Его воспитанию без поучений, без наказаний. Часто - шуткой, а главное - личным примером. С детства и до последних дней одно только выражение его лица давало точную оценку моим поступкам…

А самому ему не посчастливилось, своего отца он почти не помнил. Передо мной пожелтевший «паспорт» (право на выезд), выданный Калужской мещанской управой 2 июня 1893 года. Читаю: « Объявитель сего губернского города Калуги мещанин Николай Николаевич Сивцов с женой Серафимой Григорьевной и сыном Анатолием 4-х лет 3-х месяцев уволены в разные города и селения Российской Империи для собственных надобностей…». А на обороте с печатью Христорождественской церкви г. Орла: «Означенный в сем паспорте мещанин Николай Николаевич Сивцов умер от холеры тысяча восемьсот девяносто третьего года месяца июля двадцать седьмого дня». Остался папа со своей матерью в Орле в семье ее брата Николая Григорьевича Ярина. Николай Григорьевич, по происхождению архангельский крестьянин, умный, способный, был в то время представителем фирмы Нобеля в Орле. Имел свой дом на центральной улице, правда, без особой роскоши. Трое сыновей и дочь. Сыновья тоже способные. Один из них станет известным архитектором - строителем мостов, членом Украинской Академии наук. И все остальные получили хорошее образование. Папина мама Серафима Григорьевна - тихая, скромная, навсегда распрощавшаяся с «личной жизнью» - занимала в семье брата положение домашней помощницы. Не очень долго пожила она на этом свете. Папа мой, с детских лет трудолюбивый и одаренный, успешно закончил реальное училище. Уже со старших классов училища и позже, учась в институте, зарабатывал уроками. Также успешной была его учеба в Киевском Политехническом институте. Увлеченность и работоспособность проявились там в полной мере. Помню, как я в 1931 году, вернувшись со студенческой практики на радиозаводе, показал папе свой жалкий отчет в двух-трех школьных тетрадочках. Он только покачал головой и предложил мне полистать его отчет по аналогичной практике на какой-то текстильной или красильной фабрике. Это был целый том большого формата; обстоятельный текст перемежался листами с образцами разных тканей всех цветов. Было, отчего испытать чувство стыда. Успешная учеба в институте сменилась исследовательской работой там же. Папа становится «профессорским стипендиантом», начинается и его преподавательская работа. В 1915 году он женится на дочери воспитателя и учителя пения в Орловском кадетском корпусе, статского советника и кавалера, Марии Михайловне Кавказской. Впереди 40 лет их жизни вместе, с взаимной любовью и поддержкой друг друга.

Мама моя Мария Михайловна очень много сделала, чтобы при любых трудностях создать для папы, все силы отдававшего работе, настоящий дом. Прожив после смерти папы еще 25 лет, она, по мере сил, дарила любовь и заботу моей семье.

К Киевскому периоду (до 1921 года) относятся и мои первые воспоминания о родителях и окружающем. А окружающее было более чем не простым. Киев - в буре гражданской войны. Власть многократно меняется. Немцы, гетман, петлюровцы, красные… Мне-то все интересно. Интересно сидеть в набитом людьми подвале во время обстрелов, слышать разрывы снарядов. Интересно смотреть на немецкую каску, валяющуюся на тротуаре, на разбитое близким разрывом окно нашей квартиры. Интересно на руках у папы уходить с цепочкой беженцев из города, пить на привале чай, приготовленный на костре, потом возвращаться обратно. Я еще мал, чтобы понять, каково приходится родителям. Многое узнаю через несколько лет по их рассказам. Пока же вижу, что папа всегда занят и на работе, и дома. А дома - целое производство, чтобы жить. В баке варится мыло. Потом заливается в деревянные ящики, застывает и режется на куски. На столе и подоконнике - фарфоровые ступки, в которых растирают что-то коричневое, потом туда макают деревянные щепочки и выкладывают рядами. Получаются спички. На продажу, а скорее, на обмен. Папа учит украинский (период «украинизации»). В городе уже тихо. Можно гулять и ходить в гости, в том числе в семью папиного двоюродного брата Вячеслава Николаевича Ярина, будущего академика. У него двое детей, один постарше меня, другой - чуть по моложе. С ними играю.

Но вскоре - сборы в дорогу, уезжаем в Орел. Едем в товарном вагоне целую неделю. И опять мне все интересно и дорога совсем не обременительна. Не то что родителям…

В это время в Москве, в столице планируют развивать льняную отрасль промышленности СССР, уже были созданы: 

 - Акционерное общество «Льноторг» (1923 год), осуществляющее заготовку льна и пеньки во всех районах страны и осуществляло продажу отечественного сырья и готовой продукции в СССР и за границей. Организация занимала помещения по адресу: ул. Никольская, угол Богоявленского переулка, д. №2/6;

-  Металлосиндикат ЦР (Контора по текстильному машиностроению) «Текстильмашина», офис которой находился по адресу:  ул. Никольская, 10;

- Первое Акционерное общество промышленной обработки льна и конопли - «Льнопром». В состав общества вошли Всесоюзный Текстильный Синдикат, Льноторг, Государственный Трест Ржевская льночесальная фабрика, Иваново-Вознесенский текстильный трест, «УКртекстильтрест», Акционерное общество «Хлебопродукт», фабрика Вятского Совнархоза «Красный труд», орловское торгово-промышленное товарищество «ОРГУМ» и  другие. Располагался «Льнопром» на  третьем этаже 3-ей линии Верхних Торговых Рядов (ныне ГУМ).

Как видно из  указанных адресов,  все  перечисленные организации  находились в центре столицы, практически в непосредственной близости от Кремля, что указывает на важность для Советской  власти развития льноводческой индустрии. Также стоит отметить, что  развитие льноводства было тесно увязано с развитием и  взаимодействием  текстильной, хлебобулочной и машиностроительной отраслей.   

…1921-1924 годы в Орле. Папа ходит на службу и дома что-то пишет. Много знакомых сослуживцев. Теперь чаще удается быть вместе. Особенно в летнюю пору, когда живем под Орлом в Городище, где папа строит, а потом опекает завод первичной обработки конопли. Водит и меня на завод, показывает как устроены машины. Случаются командировки в Москву и Ржев…

Что и не удивительно - Ржев и до революции был одним из центров льнообработки. И. А. Берсенев в своей «Истории Ржевской льночесальной фабрики. Дореволюционный период» об этих событиях рассказывает следующее.  

1912 год… Год, насыщенный событиями в русском революционном рабочем движении.

…А в это время в Ржеве начинают работать маслозавод и одна из первых в России льночесальная фабрика. Строителем и владельцем этой фабрики было «Русское акционерное льнопромышленное общество», по начальным буквам которого фабрика имела своё дореволюционное название, как фабрика «РАЛО». Главный акционер в этом обществе был крупный магнат капитала, ярый душитель и ненавистник рабочего класса банкир, миллионер П. Рябушинский. Непосредственно же руководил фабрикой и вершил всеми делами на фабрике акционер помельче, но услужливый и верный лакей капитализма инженер Ливанов. 

Справка:  Маслобойный завод вяземского купца А.М. Лютова, который отправлял льняное масло за рубеж, для своего времени был примером высокой степени технической оснащенности и производственной модернизации. Одновременно с рабочими цехами были построены кирпичный склад для хранения льносемени емкостью более 2000 тонн и здание конторы. Были произведены дорожно-строительные работы, подведены железнодорожные рельсы, обустроены подъездные пути. Суточная мощность завода, работавшего в две смены на непрерывной неделе, составляла 50 тонн переработки льносемян. Дневной трудовой график составлял 12 час. Состав основного технического персонала составляли ржевские мастеровые. Люди «с улицы» отбирались лишь на подсобный труд и в разнорабочие.  

Постройка льночесальной фабрики, как самостоятельного предприятия, была обусловлена тем, что в первое десятилетие текущего столетия на внешнем рынке значительно увеличился спрос на чесаные материалы: чесаный лён и очёсы. Встаёт вопрос: почему это предприятие возникло в Ржеве?

Для постройки каждого предприятия необходимо учитывать: наличие сырьевых ресурсов, свободной рабочей силы, наличие топлива, транспортные связи для подвозки сырья и отправки готовой продукции.

Выбор места постройки фабрики был не случайным. Прежде всего, Ржев издавна славится, как район крупного богатого льноводства. Кроме того, по сбыту льняного сырья к Ржеву тяготели многие районы не только Тверской, но Смоленской, Московской, отчасти Псковской и Новгородской губерний. 

Справка: Ржев находится в центре развитого льноводческого района (уезды Старицкий, Зубцовский, Сычевский, Ржевский) и является крупным заготовителем льнопродукции. В 1908 г. здесь производили 13% всего российского экспорта льносырья. На внутренний рынок и за границу отправлялось более 2 миллионов пудов (около 33 тысяч тонн) льноволокна и 300 тыс. пудов (около 5 тысяч тонн) льносемени.             

Каждую осень с наступлением закупочного сезона по базарным дням (среда, пятница, воскресенье) на двух рыночных площадях города Ржева: Конной (ныне площадь Революции) и Спасской - скапливалось такое большое количество крестьянских подвод со льном, что не хватало базарных площадей, и подводы располагались по обеим сторонам прилегающих улиц. Например, на Князь-Дмитровской стороне (ныне Красноармейская), помимо Спасской площади подводы со льном заполняли всю Большую Спасскую улицу до пруда, который находился на месте существующего (в 70-е годы ХХ века) магазина «Юбилейный» на площади Мира. Одновременно с появлением многочисленных крестьянских подвод со льном на больших льняных рынках появлялись и скупщики «прасолы». В этот момент, как правило, на рынках льна царил острый ажиотаж: всех «мастей» купцы и скупщики за дешевку скупали лен и извлекали огромные барыши в результате купли и продажи льна. Не обходилось без обмана и надувательства крестьян-тружеников, а последние, как правило, были неграмотны, чем пользовались скупщики, и это еще больше способствовало обману мужика-льновода. А купец Фоканов, с целью перехвата льняных подвод и покупки льна по дешевой цене, построил большой амбар и жилой дом в восьми километрах от города, на самом бойком месте Осташковского шоссе. 

В результате крупных льняных базаров в амбарах ржевских купцов Софроновых, Масленниковых, Левтеевых, Чураковых и других сосредотачивалось колоссальное количество льна. И всё это количество льняного товара миллионами пудов отправлялось из Ржева главным образом за границу. Так, в 1908 году из Ржева было вывезено на внутренний рынок и за границу более двух миллионов пудов (32258 тонн) льна. Таким образом, Ржев являлся одним из крупнейших поставщиков льна. 

Второй причиной возникновения фабрики в г. Ржеве явилось наличие свободной, дешевой рабочей силы. В то время в Ржеве промышленность все же была малоразвита, а приток в город бедноты из деревень всё возрастал, и таким образом росло число жителей города, которые не могли нигде в городе применить свою рабочую силу. Так, в 1897 году в городе было населения 21 тыс. человек, к 1912 году - 23 тыс. человек, а к 1917 году уже 34 тысячи. Помимо этого город осаждали отходники. Так, от 100 человек взрослых крестьян по Ржевскому уезду числилось 48 отходников, уходивших на заработки в Питер, Ригу, Новгород и Ржев. 

Справка: в 1872 г. немец Клейн запускает в Ржеве пивзавод, в 1906 г. бельгийское общество «Биллион» строит шелкокрутильную фабрику, два года спустя швед Альфред Нобель, создавший известный теперь во всем мире фонд, открывает крупную базу горючего, а австро-венгерский подданный, словак Павел Андреевич Паричка - самый лучший в городе магазин «Варшавский, в котором до недавнего времени располагалась редакция газеты «Ржевская правда»». 

Ржев занимает выгодное географическое положение. Он расположен на перекрестке двух железных дорог: одна, построенная государством в XIX веке в царствование императора Николая I, почему и дорога получила первоначальное название Николаевской, другая построена в 1901 году частным обществом Московско - Виндаво-Рыбинской ж.д. В настоящее время два железнодорожных вокзала ст. Ржев I и ст. Ржев II принадлежат октябрьской ордена Ленина железной дороге (РЖД РФ). При наличии этих двух дорог из Ржева были удобные пути на Москву, на Ригу и Виндаву, а также на Вязьму, Смоленск и Петербург.

Говоря о транспортных связях города Ржева с остальными районами страны, будет сказано не всё, если учесть, что Ржев расположен на крупной водной магистрали, каковой является река Волга. Верховье реки богато лесами, что давало возможность наиболее прибыльно по дешевке сплавлять дрова для нужд производства.

Помимо вышеуказанных причин Ржев являлся крупным экономическим центром, формирование которого относится к далеким историческим временам.   К началу XX столетия город Ржев представлял собою мощный центр торгового земледелия и торгового капитала, основанного на льняном экспорте. Вместе с тем, по сравнению с другими городами это был отсталый и неблагоустроенный город: не было электростанции, водопровода, канализации, а дороги, как правило, были непроезжие.

Строительство фабрики началось в 1909 году на самой красивейшей западной окраине города Ржева, где серебристой, извилистой лентой между двух зеленых массивов - слева соснового бора (ныне мебельный комбинат), справа богатейшего парка (ныне Залинейный поселок) - протекает река Волга.

Здесь же, в сочетании с прекрасной растительностью в бесконечную даль на юг и север убегают две стальные нити железнодорожной магистрали, от которой к реке Волге раскинулся зеленым ковром пологий склон. Перекинутый через Волгу железнодорожный мост, светло - зеленая ажурная арка которого, обращенная выпуклой стороной вниз, придавала какую-то особую прелесть окружающему пейзажу. Именно в этом чарующей красоты районе города решили построить фабрику на пологом зеленом склоне. 

Финансировал строительство фабрики основанный Рябушинским в Ржеве «Московский банк», имевший годовой оборот в 76 миллионов рублей.  Закладка фабричного здания производилась по установившимся в то время традициям. Об этом очень хорошо рассказал участник строительства, рабочий-строитель тов. Терентьев (ныне умерший). А традиции закладки заключались в следующем: приглашали священника отслужить молебен, а затем обязательно замуровывали в фундамент здания золотые монеты, как говорили, «золотили стройку». Таким образом, происходила и закладка здания фабрики, и, по словам тов. Терентьева, в фундаменте северо-восточного угла здания лежат золотые монеты.

Справка: один из членов семьи, издатель и общественный деятель П. П. Рябушинский  на страницах своей газеты «Утро России» периодически рассказывал читателям о ситуации в  льноводстве. Например, в одном из номеров газеты за 1912 год было опубликовано интервью с неким Новицким - одним из российских изобретателей машин для обработки льна-долгунца, причем без вылежки и мочки льносоломы. Привожу его часть… 

« Как вы определяете значение изобретенных вами для обработки льняного волокна машин?

- Машины, построенные мною, две: мяльно-трепальная и трепально-чесальная, они заменяют обработку волокна путем стланья и мочки. Волокно, получаемое мною чрез машины, неиспорченное, однородное и поэтому качеством много выше, чем получаемое после мочки или стланья и дальнейших примитивных, разбивающих и уродующих лен манипуляций… 

Чтобы уяснить, насколько это может поднять крестьянское благосостояние, приведу простой расчет: десятина льна дает 150 пудов (2457 кг.) соломы. Крестьянин, получая в среднем 10%, т. е. 15 пудов волокна с десятины, выручал за него на рынке, считая 5 р. за пуд, - 75 руб. 

Теперь же, отдавая льняную солому на машины, он, не говоря о том, что сбережет массу времени, посвящаемого самодельной переработке соломы на волокно, получит волокна втрое более и вдобавок качеством много выше, т. е. расцениваемого дороже. В итоге - десятина, засеянная льном, даст ему уже не 75 руб., а 200 руб. и более».

Кстати, усилия предпринимателей были не напрасны: в 1915/1916 г. г. потребление отечественной льнопрядильной промышленности достигло почти 7 млн. пудов льна, а в следующем торговом сезоне капитал РАЛО (правопреемник Торгового дома «Русская льняная промышленность».)  вырос с 2 до 4 млн рублей.

Строительство фабрики продолжалось три года и к 1912 году оно закончилось. Главный корпус фабрики был построен по последнему слову строительной техники, существовавшей в то время. Были применены облегченные железобетонные конструкции, гельцементные покрытия и световые фонари с вмонтированными внутри их тележками, передвигающиеся по рельсам для эксплуатации фонарей. Такая конструкция фонарей составляет большие удобства для их эксплуатации и в настоящее время.      

Из Англии же были привезены трясилка и механический пресс для запрессовки чесаного льна. Очёс прессовали ручными прессами. Было установлено три пресса. Для процесса обдержки и ручного чесания, а также для перечеса было установлено 60 мест с гребнями № 13, 26, 80 и 120. Часть указанного технологического оборудования была смонтирована в 1912 г. и пущена в эксплуатацию 1 августа. Другая часть закончена монтажом в 1913 году. Таким образом, мощность фабрики определилась в 18 геклингмашин.

Для работы фабрики необходимо было энергетическое оборудование. Для этой цели за рубежом был приобретен локомобиль «Ланц» мощностью 250 лошадиных сил и с поверхностью нагрева котла 55 кв. метров и двигатель-дизель «Сабате» мощностью 36 лошадиных сил. Для освещения фабрики были приобретены две динамо-машины постоянного тока по 40 киловатт напряжением по 440 вольт. Для водоснабжения - двигатель «Аванс» в 14 лошадиных сил. По мере работы фабрики, с ростом коллектива впоследствии выяснилось, что маломощный двигатель «Аванс» не обеспечивает предприятие полностью водою. Поэтому в 1914 г. из-за границы поступил и был установлен на водокачке добавочный двигатель «Аванс» в 14 лошадиных сил. В начале 1917 года двигатель-дизель «Сабате» из-за полома коленчатого вала вышел из строя. Взамен его была установлена маломощная паровая турбина «Лаваля» в 8 лошадиных сил, которая работала только для нужд ночного освещения. 

К началу пуска фабрики подготовленных кадров не было, и для постановки льночесального дела были выписаны из Англии 30 человек чесалей во главе с мастером. Часть технического персонала квалифицированных рабочих была приглашена с отечественных фабрик. Чесаля были в основном мужчины. Начавшаяся в 1914 г. мировая война, уход мужчин на фронт привело к тому, что на фабрике стал применяться женский труд. Никакой системы в подготовке кадров не существовало, дело шло самотеком. Фабрика работала в одну смену.  

С пуском всё новых и новых льночесальных машин рос коллектив рабочих. К 1915 году численность рабочих составляла 547 человек. На машинах и обдержке существовала сделица, но никакого нормирования труда не было. Сдельные расценки устанавливались директором, и если заработок, по мнению администрации, оказывался высок, то расценки немного снижались.    Максимальная выработка продукции была достигнута в 1916 г. - 4936 тонн при сырье ср. .№16 и при угаре 5,4%.

Готовая продукция - чесаный лен и очесы - вывозились за границу, причем экспортировать свою продукцию фабрика начала со второй половины 1913 г. небольшими партиями. Качество выпускаемой продукции в первые годы работы фабрики было неважное: имелись дефекты, вследствие чего не только пользовалась плохим спросом при экспорте, но с трудом размещалась на внутреннем рынке. Поэтому фабриканты, не считаясь с большими расходами, стремились поднять качество продукции. Добились они этого к началу 1914 года, и с этого времени начинается усиленный экспорт льнопродукции за рубеж. В 1916 году на экспорт было продано 70% общей выработки (главным потребителем на внешнем рынке была Англия) и только 30% размещено на внутреннем рынке. Чесальные материалы фабрики пользовались большим спросом. Авторитет фирмы «РАЛО» был чрезвычайно велик.

Но тяжким и бесправным было положение рабочих и работниц фабрики, о чем свидетельствуют воспоминания старых рабочих фабрики, из которых встает жуткая картина кошмарного прошлого: продолжительный рабочий день, изнуряющий труд, отсутствие какой - либо охраны труда, самой элементарной техники безопасности, каждодневные штрафы… 

Как видим, не на пустом месте в нашем городе новая советская власть затеяла строительство первого в СССР крупного завода первичной обработки льна. 

…В Ржеве начинает строится опытный завод первичной обработки льна «Розпол». В 1924 году мы уже в Ржеве. Разгар строительства завода, а папа - его заведующий. Живем рядом с льночесальной фабрикой б. «Рало», основанной еще Рябушинским, в доме директора фабрики, преобразованном в «Дом для приезжающих». У директора Б. Н. Ливанова здесь кабинет и две-три комнаты. Сам он чаще в Москве. У нас просторная квартира на втором этаже. Папин кабинет украшен висящими на стене снопами льна. Папа всей душой отдается работе. Завод возле берега, а выше - большая территория занята бетонными бассейнами для мочки льна, стогами льна под брезентом, длинными столами под навесом со стальными гребнями для очистки стеблей от семян, складами. Папу, в тужурке, в сапогах, можно видеть всюду. На территории завода, в заводских помещениях. В лаборатории. Реже - в своем кабинете. На голове - форменная инженерная темно-зеленая фуражка. На черном околыше - эмблема: скрещенные молоток и гаечный ключ.

Здание Ржевской льночесальной фабрики.

В 1927 году, когда начались «вредительские» процессы (Шахтинский и другие) на всех карикатурах «вредителей» стали изображать именно в таких фуражках. Злосчастный головной убор стал символом «вредителя». И его пришлось снять навсегда… 

Не остались в стороне от поддержки «вредительских» процессов и некоторые ржевитяне.

Как уже упоминалось ранее, бывшим владельцем Ржевской льночесальной фабрики был один из братьев Рябушинских. Рябушинский построил в 1909-1912 гг. в Ржеве одну из первых в России льночесальную фабрику. Фабрика была после революции национализирована, что не помешало г-ну Рябушинскому ещё долго надеяться на реставрацию капитализма в России.

Работницы бывшей фабрики Рябушинского написали и опубликовали 6 декабря 1930 года в "Ржевской правде" следующее письмо капиталисту:

"В красной столице наш пролетарский суд судит сейчас ваших шпионов, господин Рябушинский. Напрасно пытаетесь вы, господин Рябушинский, со своими приспешниками - царскими осколками вернуть себе прежнее барство и право по-прежнему угнетать нас, измываться над нами. Поверните оглобли назад. Не бывать никогда этому кошмарному прошлому.

Мы, старые работницы, хорошо помним, как вы с вашими приказчиками заставляли нас работать за 40 копеек в день по 12 часов, не разгибая спины, в пыльных корпусах вашей фабрики. Вы выжимали из нас кровавый пот для того, чтобы самому утопать в роскоши и стричь купоны процентных бумаг. Не забыли мы, господин Рябушинский, как вы на просьбу рабочих прибавить по 2 копейки к заработной плате, хватали наших лучших представителей и бросали их в тюрьмы. Не забывали и не забудем, как за один лишь взгляд на вас и ваших приказчиков штрафовали нас по полтинникам и рублям. Мы с отвращением и ненавистью вспоминаем о вас.

Прошло уже 13 лет, как мы, рабочие, сами хозяева наших фабрик, заводов, железных дорог, необъятной Советской страны. За эти 13 лет мы научились хозяйничать гораздо лучше вас. Мы реконструируем ваши бывшие предприятия, строим новые гиганты-фабрики и заводы, применяем на них коммунистический труд на основе социалистического соревнования и ударничества. Вступая в третий, решающий год пятилетки, мы перевыполняем нашу производственную программу особого ударного квартала. Твёрдо уверенные в победе социализма, недоступными для капиталистического мира темпами шагаем вперёд по пути к выполнению пятилетки в 4 года.

Мы имеем новые рабочие кварталы, школы, рабочие клубы и детские учреждения. Мы вскоре переходим на 7-часовой рабочий день. Наш труд охраняется Советской властью. На фабрике устроена вентиляция, и мы больше не глотаем едкой пыли, как это было при вас, господин Рябушинский. Мы пользуемся домами отдыха и курортами, которые раньше доступны были только вам, господам фабрикантам. Эти достижения Октября мы никому не отдадим. Вам, господин Рябушинский, почудилось, что можно вернуть себе прежнее господство.

Этому не бывать!

Вам, кучке царского отребья с горсточкой продажных холопов, не затушить разгоревшееся ярким заревом пламя мировой пролетарской революции. Вас, представителей "белой кости", помещичье-дворянской знати - сотни единиц, а нас - сотни миллионов пролетариев. И если сейчас пролетарский суд в Москве судит ваших агентов, то мы надеемся - в недалёком будущем перед всемирным рабочим трибуналом предстанете вы на скамью подсудимых и подобные вам интервенты. Запомните навсегда, что многомиллионный рабочий класс, опирающийся на колхозников и бедняков, в теснейшем союзе с середняцким крестьянством, под руководством Коммунистической партии и стойкого ленинского ЦК, развёртывающий победоносное социалистическое наступление по всему фронту, несмотря ни на какие трудности классовой борьбы и на вредительство ваших агентов, несмотря на предательство двурушников в наших рядах, сумеет свернуть вам шею, едва только вы вступите ногой на территорию Советского Союза.

Никогда, никогда мы не будем рабами!

Мы ждём вашей скорой гибели. Она близка и неизбежна. С отвращением к вам ваши бывшие рабы, ныне свободные строители социалистического общества, работницы Ржевской льночесальной фабрики"

Демьян Бедный, узнав о содержании этого письма, написал стихотворение:

Этому не бывать!

По пролетарскому поручению

По собственному назначению

Французскому горожанину,

Рябушинскому-парижанину,

Бредящему нашим поражением,

Передаю пакет со вложением.

Вложение - красноречивый подарок -

Письмо ржевских пролетарок.

Писалось оно во фабричном здании

На общем собрании

Под общую диктовку.

Суть письма - "Рабочую винтовку

Наизготовку!

Напряжем наши силы исполинские!

Нас господа рябушинские

Хотят завоевать. Этому не бывать!"

Но давайте вернёмся к воспоминаниям сына учёного - Вадима Анатольевича Сивцова.  

…В нашем «Доме для приезжающих» живет иностранный специалист по первичной обработке, очень симпатичный пожилой бельгиец Ванстеенкисте. Наряду с заведующим химической лабораторией Н. А. Хохловым, инженером-механиком П. И. Решетиным, агрономом Д. И. Королевым и их семьями, они составляли основной круг общих сборов и на прогулках, и за столом. Часто появляются папины коллеги из Москвы. Среди них давний его друг, известный в текстильном деле специалист В. П. Добычин. Был еще замечательный самоучка с золотыми руками и изобретательским талантом А. М. Антонов. Дружба с ним продлится до последнего года папиной жизни.

С 1924 года началось увлечение радиолюбительством. Захватило оно и папу. Сначала детекторный приемник с разными вариантами кристаллов, потом - ламповый. Делали добротно, дерево и фанера проваривались в парафине, но все по-простому, без излишеств. Другие увлекались эбонитовыми панелями, лакированными ящиками. Упомянутый А. М. Антонов сделал приемник полностью из стекла. Но у папы как всегда не было времени. Но меня он сильно заразил радиолюбительством. Возможно, это предопределило мою будущую специальность.

Для меня, мальчика, тот ржевский период (1924-1928) был очень радостным, тем более, что я видел хорошее настроение родителей, понимал, что и для них это время светлое. Завод от центра города по прямой - менее 4 км. Рядом лес, поля. Зайцы бегают у самого дома, слышно зимой как волки воют. Полно грибов и рыбы в Волге. Памятны прогулки с папой вверх по берегу Волги пешком или на велосипеде (я на багажнике). В 1954 году мне довелось быть в командировке в Ржеве. Город полностью разрушила война. В свободный день иду посмотреть, что же на том месте, где мы жили. Приближаюсь. Белое здание фабрики б. «Рало» цело, вижу и уцелевшее здание «Розпола». Иду к «Дому для приезжающих». Ни следа. Ровное место. А вместо прилегавшего леса - несколько израненных деревьев…

Ржевская льночесальная фабрика, 1930-40 годы. Старая столовая. Из коллекции Ржевского краеведческого музея.

Закончился ржевский период. Светлое сменяется серым. Переезд в Москву. У папы вначале чисто чиновничья работа, освежаемая только командировками на предприятия, где живая жизнь. А здесь обстановка сумрачная. «Чистки», увольнения по «социальному происхождению», подозрительность. Часто вижу отца нервным, расстроенным. Позже его увлекают преподавательская деятельность и работа над книгой. Впервые едет в отпуск на пароходе до Астрахани и обратно. Очень доволен. Но это первый и последний в его жизни удачный «санаторно-курортный» отдых. Не везло ему. Две другие поездки преждевременно заканчивались болезнью. Еще одна, также из-за болезни, сорвалась совсем. Заезжают домой его коллеги. И, как всегда, горячие дискуссии. На случайных листках бумаги, на обороте папиросных коробок рисуются варианты деталей льнообрабатывающих машин. И меня просят по эскизам собрать из «конструктора» модель какой-то машины.

Портит настроение жилищная проблема. Приехав в Москву, мы сняли квартиру - половину деревянного домика (без удобств), построенного хозяином чайной на Ленинградском шоссе (где теперь станция метро «Сокол»). Хозяина, конечно, раскулачили. Дом перешел в ведение ВСНХ. Наши права стали неопределенными. Судебная тяжба. Оставили одну комнатку. Перспектив никаких. И тут предложение: работать в Торжке в Институте льна заведующим сектором первичной обработки. Папу привлекает живая работа, мама - против, но уступает. Получив броню на нашу комнатку, едем в Торжок. Папа на подъеме, создается хороший, молодой коллектив сектора. Приезжает и начинает активно работать А. М. Антонов.

1932-1933 годы нелегкие. Карточки, с продуктами плохо. Но дела в институте движутся. Способные руководители других секторов - Сиваченко, Пейве, Матвеев. Толковый, активный директор института В. С. Жадаев. Создается производственный участок на берегу Тверцы. Там успешно действует Алексей Мефодьевич Антонов. Кстати, он, умелый рыболов, в свободное время таскает рыбу из Тверцы на спиннинг, удочку, перемет. И моего папу втягивает в рыбалку. До этого А. М. жил некоторое время у родственников в Москве, подрабатывал на каком-то заводе. Подобрав там на свалке обрезки алюминия, маленькие шарикоподшипники и еще какие-то материалы, дома, пользуясь сапожным молотком, наждачной шкуркой и другим нехитрым инструментом, соорудил замечательную спиннинговую катушку. Он одобрял мою учебу в ФЗУ, где я овладевал слесарным и токарным делом.

Я, закончив ФЗУ и полгода поучившись в 9 классе школы, уехал в Москву поступать в Московский Энергетический институт. Благополучно поступил. Теперь встречаюсь с папой только на моих каникулах и во время его командировок в Москву. Живу в той, забронированной, комнате. Радуюсь приездам родителей. А когда сам в Торжке, это для меня счастье. Институт на подъеме. Папе идут благодарности, какие-то премии. Появляется, наконец хорошая квартира в добротно построенном специально для института доме. У папы способные ученики, аспиранты. 1936 год. В Кремле совещание передовиков льноводства. Папа выступает с заранее отрепетированной и, прослушанной кем надо, речью. Награждения. Ему - орден Ленина. Ордена и другим работникам института. Подарки. Замечательный приемник ЭКЛ-34. Не помню - до или после этого награждения нарком сельского хозяйства Яковлев премирует папу легковой автомашиной. Папа мог сразу же получить «газик», но ему посоветовали дождаться новой модели М-1. Дождаться не удалось.

Январь 1937 года. Я у родителей на каникулах. Мой день рождения (20 лет). Все спокойно, весело. Музыка из ЭКЛ-34, встречи с друзьями… Читаем и слушаем по радио о «врагах народа» (в Москве как раз проходит процесс Пятакова-Радека-Сокольникова), но в Торжке пока все спокойно. Лето 1937 года. Я на сборах в военных лагерях. Получаю из дома открытки очень неспокойные. С одной стороны, мама больна, предстоит операция, она в Москве. С другой - у папы какие-то «неприятные совещания». Дело в том, что такие многочасовые совещания, общие или «расширенного актива» шли по всей стране. Требовалось подвергать жестокой критике определенных руководящих и других работников. Многие были намечены и обречены заранее. Находилось немало охотников не по заказу, а добровольно поиздеваться…

Первого августа 1937 года я, получив звание младшего лейтенанта, возвращаюсь из лагерей в Москву. Мама в больнице, только что сделали серьезную операцию. Иду на почтамт, звоню в Торжок в институт, прошу Анатолия Николаевича. Молчание. Еще раз звоню, телефонистка в Торжке отвечает: «абонент арестован». А мама надеется на его приезд. Первые дни все от нее скрываю, даже фабрикую поддельную благополучную телеграмму как бы от папы. Постепенно узнаю, что арестован почти весь руководящий состав института. Директор В. С. Жадаев, секретарь парткома, руководители секторов. Тюрьма НКВД в г. Калинине. Допросы с применением известных методов. Папа и другие держатся стойко. Тем временем массовым тиражом выходит брошюра Заковского (заместителя Ежова) о разоблаченных «врагах народа». В ней читаю, как «директор института Ж.» В какой-то ленинградской гостинице «продался иностранным шпионам». Довольно подробно расписано…

В 1938 году - некоторое послабление, т. н. «бериевская оттепель». Арестованных переводят в Москву (кроме одного умершего). Бутырская тюрьма и почти никаких допросов. Конец июля 1938 года. Возвращаюсь из студенческого дома отдыха, и вдруг у самого дома идут навстречу родители. Похудевший, в чем-то изменившийся, но улыбающийся отец. Такое счастье! Все освобождены и полностью восстановлены в правах. Папа постепенно входит в жизнь на свободе. Гуляем с ним, ездим в Химки на речной вокзал, открывшийся недавно. Прогулки на теплоходе. Поездка на сельскохозяйственную выставку. О пережитом папа особенно не рассказывает, и я не расспрашиваю. Думает, где же работать. Съездил в Торжок. Туда зовут, но папа отказывается. Помимо всего, неприятно видеть тех, кого воспитал и кто потом предал.

И, наконец, приглашение в Кострому. По приезде снимает комнату в ветхом деревянном домике (Советская, бывшая Кинешемская улица,74), начинает работать, знакомится с будущими коллегами. Впереди 15 лет напряженной и плодотворной работы в институте. А пока включается в дела. На бытовые неудобства не очень обращает внимание. Мама, как всегда, всеми силами старается, чтобы было получше. Весной 1940 года я защищаю диплом и по рекомендации руководителя моего проекта отдаю документы в научно-исследовательский институт оборонного профиля. (Этому институту, отметившему недавно свое 75-летие, я отдал большую часть своей инженерной деятельности). Но остаются в «органах» какие-то отголоски папиного дела. Мне велят подождать с оформлением допуска. (Других принимают, платят деньги, но выдерживают в библиотеке). Я, попросив товарищей известить, уезжаю к родителям в Кострому. Ожидание длится до осени. Но зато я с родителями. И с Костромой знакомлюсь. Не очень устроенное жилище. На каком-то столике горы папиных бумаг, синек чертежей. Он, как всегда, в работе. В свободное время гуляем с ним по городу, окрестностям, берегу Волги (здесь она много шире, чем в Ржеве). Как хорошо с ним гулять, изредка что-то друг другу рассказывая. Чувствую, что родители видят, как я нервничаю из-за отсутствия вестей из Москвы. Как они из-за меня переживают.

Наконец меня зовут, все рады, я уезжаю. А с Костромой прощаюсь, как оказалось, уже надолго… А в Москве с родителями вижусь часто. Мама бывает здесь регулярно. Папа в командировках то в Москву, то через Москву. Когда уезжает, провожаю его на вокзал. Однажды он оказывается в купе с Сергеем Михалковым и Эль-Регистаном. Через четыре года их узнают как авторов текста гимна СССР. А пока они едут в костромские леса на охоту.

Весна 1941 года. Уезжаю в Николаев, потом в Севастополь. В ночь на 22 июня для меня уже началась война. Через несколько часов о ней узнают и родители. К счастью, и в мою бытность в Севастополе, и потом на Кавказе, хотя и с перебоями, но письма идут и туда и обратно. Лишь некоторые не застают меня на месте и возвращаются в Кострому. Я обнаруживаю их и читаю много десятилетий спустя. Письма бодрые, хотя понимаю, что нелегко приходится моим родителям. И, конечно, они не без оснований тревожатся обо мне. В письмах - уверенность в победе, хотя дела на фронте все хуже и хуже. Незадолго до войны получили родители отдельную квартиру (на Овражной улице).

С началом войны дом отдан на другие, связанные с войной, нужды. Больше им не суждено будет жить в «отдельной квартире с удобствами». Папе и так хорошо, да и человек он совсем не «пробивной». А как трудно было родителям в то время, я узнал позднее. Плохо было с едой. Мама ходила продавать что-то из вещей. Возделывали огород на склоне волжского берега. Папа выезжал на различные работы, связанные с большой физической нагрузкой. Но институт живет и папа, как всегда, отдает ему всего себя. У меня было много шансов не вернуться. Застал весь период наших отступлений. Сданы Севастополь, Новороссийск. На волоске судьба всего Кавказа. Потом в войне наступает перелом. В мае 1943 года выходит решение Государственного Комитета Обороны о демобилизации специалистов науки и промышленности. Я попадаю в их число. Вскоре по возвращении в свой институт получаю согласие директора на поездку к родителям.

Еду долго, несколько часов ожидания, пересадка в Ярославле, пешком от вокзала. И, наконец, встречаемся. Сначала с мамой, она дома. Потом открывается дверь и входит радостный отец. Несколько счастливых дней. Заходят папины коллеги и знакомые: М. А. Соболев, В. Н. Аносов, другие… Чувствую, каким папа пользуется здесь уважением. Следующий раз не так скоро удается побывать в Костроме, отпусков еще нет. 1945 год. Приезжаю в Кострому с женой и грудной еще дочкой. Мы сильно усложнили жизнь родителей, оставив дочку у них (жене надо доучиваться в институте). Действительно, папа до предела занят: лекции, исследовательская работа, аспиранты, новую книгу пишет. Еще и общественные дела… Вступив в 1942 году в партию, он, как и во всем, здесь добросовестен. До конца жизни он будет активен в общественной жизни институтского, городского, областного масштаба. Партийный карьеризм глубоко внутренне чужд ему. Он выбирает те направления, где, как он чувствует, он может быть полезен. Порой и недосыпать приходится, да и материально пока тяжело. Растет привязанность к внучке Тане. Потом испытает привязанность и любовь с ее стороны. До сих пор дорога ей память о «дедуне».

Папа всегда любил бывать на природе, в лесу, на реке. Раньше не часто удавалось. Теперь дорожит каждым днем, проведенным в Гомонихе, потом в Луневе. Особенно любил Лунево. Помню свою первую поездку с ним на маленьком теплоходе «Тельман», с ночевкой в старом здании дома отдыха. Счастлив он был поселиться, наконец, не в снятой у кого-нибудь комнате, а в своей половине дома, помогать в его оборудовании (1950 год). Сетовал на подъем уровня Волги после строительства очередной плотины, когда исчезали песчаные пляжи и начинал осыпаться берег.

Анатолий Николаевич Сивцов. Фотография из домашнего архива, сделанная в Лунево (Костромской район).

Знал бы он, насколько поднимется вода после 1960 года, когда заработает весь каскад волжских ГЭС и Волгу постигнет экологическая катастрофа. Представляю так же, как тяжело ему было бы видеть Лунево, изуродованное смерчем 1984 года. Отчетливо помню папу в лесу с грибами в авоське, на Волге - на берегу или в лодке, возле дома за плетением сетей. А также за преферансом в компании М. А. Соболева, В. Н. Аносова, Б. Г. Гутчака. Еще в этой компании бывали А. П. Басилов, В. В. Андрианов. На дачном столе всегда кипы бумаг. Свои рукописи, деловая переписка, диссертации и статьи учеников. Часто приходится ездить в Кострому.

Радуется толковым ученикам, таким, например, как Н. М. Суслов. Очень не любит лентяев. Почерк у папы - мучение для машинисток. Поэтому его рукописи терпеливо переписывает и слегка корректирует моя мама Мария Михайловна. Однако такого отдыха на луневской природе, с женой и внучкой, со мной и Людмилой Ивановной, приезжающими летом, досталось ему совсем немного…

Он еще успел подержать на руках двухлетнего внука Толю, но это было в его последний приезд в Москву. Осенью 1954 года я приду в главк к А. П. Басилову. По его ходатайству будет разрешено похоронить Анатолия Николаевича на Преображенском кладбище в Москве. Гражданская панихида в клубе Московского Текстильного института на Шаболовке. Приехали из Костромы Аносов, Суслов, еще некоторые сотрудники и ученики. Люди из Московского Текстильного и НИИЛВа. Кто-то из Торжка. Не смог приехать А. М. Антонов, прислал телеграмму, что болен. Пришел бывший директор Института Льна В. С. Жадаев (через несколько лет прочитаю в «Московской правде» и о нем некролог). Пришел сын папиного двоюродного брата Вячеслава Николаевича Ярина.

В последующие годы довольно часто бываю в Костроме. Приятно, что папины коллеги, ученики, знакомые с искренним уважением вспоминают Анатолия Николаевича не только как ученого, но и как интеллигентного, доброго, образованного человека. Что касается образованности, то и сейчас, по прошествии многих лет, вспоминая его отзывы о прочитанном, о кинофильмах, спектаклях драматических и оперных, об артистах, понимаю, как точны были многие его суждения. Я рад тому, что и сейчас родной для Анатолия Николаевича Университет, хранит о нем добрую память.

Анатолий Николаевич Сивцов. Фотография из домашнего архива, сделанная в Лунево (Костромской район).

Источники:

1.     Из истории кафедры технологии производства льняного волокна Костромского текстильного института. 

2.     Сивцов А. Н. Технология первичной обработки льна и конопли: учебник / А. Н. Сивцов, С. О. Лейкин. - М.: Сельхозгиз, 1936.

3.     Сивцов А.Н. Первичная обработка лубяных волокон: учебник / А. Н. Сивцов. - М.: Гизлегпром, 1949.

4.     Сивцов А. Н. Первичная обработка льна. / А. Н. Сивцов, С. Е. Чесноков. - Кострома: Костромское книжное издательство, 1954.

5.     Анатолий Николаевич Сивцов.

И. Л. Леонтьев-Щеглов. Гоголь и о. Матвей Константиновский.

Леонтьев, Иван Леонтьевич (псевдоним Щеглов; 1856-1911) - российский писатель и драматург.

В Оптиной пустыни я слышал такой рассказ о первой встрече в одном московском доме Гоголя с пресловутым ржевским протоиереем о. Матвеем Константиновским. Гоголя представляют о. Матвею. О. Матвей строго и вопросительно оглядывает Гоголя:

- Вы какого будете вероисповедания? Гоголь недоумевает:

- Разумеется, православного!

- А вы не лютеранин?

- Нет, не лютеранин…

- И не католик?

Гоголь окончательно был озадачен:

- Да нет же, я православный… Я - Гоголь!..

- А по-моему выходит - вы просто… свинья!! - бесцеремонно отрезал о. Матвей. - Какой же, сударь, вы православный, когда не ищете благодати Божьей и не подходите под пастырское благословенье?..

Гоголь смутился, растерялся и затем во все время беседы о. Матвея с другими гостями сосредоточенно молчал. Очевидно было, резкое слово ржевского протоиерея произвело на него неотразимое впечатление. Да и не на него одного только. Профессор Московского университета Шевырев, присутствовавший при этой сцене, по уходе о. Матвея громко воскликнул:

- Вот так гремели в древности златоусты!..

В этом кратком, но характерном рассказе, счастливо уцелевшем в преданиях оптинских иноков, сразу, так сказать, вылился весь о. Матвей с его властным тоном и вместе с тем сразу фатально определились взаимные отношения между гениальным, но хворым и безвольным писателем и ограниченным, но обладавшим несокрушимо твердой волей ржевским пастырем. Если даже принять помянутое бесцеремонное слово о. Матвея как своего рода тяжеловесную остроту (гоголь - название также известной породы уток), дело от этого нисколько не меняется… «Я - Гоголь!», то есть я известный писатель, подчеркивает втайне оскорбленный Гоголь… А о. Матвей и своим словом, и своим тоном подчеркивает, что это ему совершенно безразлично, и выдвигает на первый план авторитетно подавляющую власть своего священнического сана. Возникает таким образом как бы несогласное принципиальное единоборство писательского подвижничества, с одной стороны, и иерейской строптивости, с другой… Увы, у одра больного нищенствующего писателя взяла верх власть духовно-инквизиторская, то есть превозмогли о. Матвей и граф А. П. Толстой (бывший обер-прокурор Святейшего синода), в доме коего, как известно, скончался Гоголь.

Что же такое был о. Матвей - этот несомненно ограниченный, но несомненно сильный человек, имевший такое огромное влияние на свою ржевскую паству, столь высоко чествуемый в богомольных домах Москвы и Петербурга и сыгравший такую губительную роль в судьбе автора «Ревизора» и «Мертвых душ»?.. Прежде всего это был человек, который стоял не на своем месте, иначе говоря, настоящее его место было отнюдь не на амвоне городского храма, а в строгом монастырском скиту, куда, как очевидно из его биографии, он неудержимо стремился с самых юных лет… На эту черту юности о. Матвея не обращено почему-то достаточного внимания, а между тем именно она дала совсем особую окраску всей его последующей деятельности. В бытность свою в тверской семинарии о. Матвей, как свидетельствует его биограф Н. Грешищев, избрал в роще Желтикова монастыря на берегу реки Тьмаки глухое место, куда часто уединялся для молитвы и для оплакивания своих грехов. Но как раз умирает его отец, мать о. Матвея остается в бедности с двумя малолетками на руках, и скрепя сердце он вынужден распроститься с заветной мечтой о спасении в монастырском скиту и превратиться в сельского дьякона. Казалось бы, в суете труженической крестьянской жизни зачатки аскетизма и фанатизма, питавшие его юность, должны были заглохнуть… Ничуть не бывало: в борьбе с препятствиями они лишь переплавились в другую форму и как бы закалились в своей затаенной непримиримости… Здесь именно следует искать причину его столь стремительного и тягостного давления не на одного только Гоголя… Если вы внимательно проследите помянутую биографию, составленную Грешищевым и представляющую сплошной панегирик о. Матвея, вы увидите, как эта неукротимая фанатически-аскетическая струя просачивается почти всюду в жизни и деятельности означенного пастыря.

Признаюсь, я не мог читать без горькой улыбки умилительных восхвалений биографа проповеднической деятельности о. Матвея в селе Эське. По свидетельству биографа, за три года пастырства о. Матвея шумное и веселое село нельзя было узнать: мирские песни и игры в селе почти прекратились и в большинстве домов их заменили духовные каноны и душеспасительные беседы; даже малые дети в своих детских сборищах стали распевать исключительно тропари и кондаки… Для чего же, спрашивается, существует после этого в мире Божьем… радостное дыхание весны, любовь, звонкий детский смех и раздольная русская песня?!..

Но надо отдать справедливость последовательности о. Матвея - насколько требователен он был к своей пастве, настолько же требователен к своей семье и неумолимо строг по отношению к самому себе… Последние десять лет он был, как известно, штатным протоиереем ржевского Успенского собора и за все это время не только не пропустил ни одной церковной службы, но также требовал аккуратного присутствия на богослужении от своих домашних (при этом никаких опущений или сокращений в службе не допускал и малейшую поспешность в чтении строго изгонял), равно никому из семейства не позволялось до обедни пить и есть, нарядно одеваться и вообще обычным мирским способом развлекаться. В долгие осенние и зимние вечера, когда вся семья его сидела за работой, он читал вслух Библию или Четьи-Минеи, и все должны были смиренно слушать или петь совместно священные псалмы. Сам он, живя в бойком торговом городе, жил в миру, как в скиту: мяса не вкушал, вина и никаких напитков никогда не пил, лишние деньги раздавал бедным и с трех часов пополуночи был уже на молитве. Вера его действительно была несокрушима, а самообладание духа в тяжкие минуты жизни подчас прямо удивительно… Однажды осенью, когда о. Матвей с семьей и прислугой находился в соборном храме у всенощной, загорелся его дом. Явившись на место пожарища, о. Матвей озабочен был одним, чтобы были спасены иконы, а затем, когда от его дома со всем имуществом и ценной библиотекой осталась груда пепла и кирпичей, громко восславил Бога и как ни в чем не бывало отправился с семьей в первый попавшийся купеческий дом, где ему предложили ночлег.

Почтенный оптинский инок (о. Э. В-й), которого мне посчастливилось обрести в пустыни и который в юности своей был письмоводителем у о. Матвея по раскольничьим делам, поведал мне немало любопытного об этой оригинальной личности. Два-три рассказа из уст современника о. Матвея дорисовали мне фигуру последнего лишним ярким штрихом… Несокрушимость его веры являла иногда примеры поистине невероятные. Как-то летом отправился он по делам в город Торжок и дорогой жестоко заболел, чуть ли не холериной. В это время в городе Торжке происходил ремонт соборного храма и неожиданно была открыта под алтарем могила преподобной Иулиании. Богомольные люди поспешно бросились к заветному месту и повычерпали как целительное средство всю воду, наполнявшую могилу. Когда, невзирая на свою болезнь, на место прибыл о. Матвей, на дне могилы оставались лишь комья липкой и вонючей грязи. Недолго думая, о. Матвей опустился на самое дно, собрал благоговейно эти остатки, съел их… и совершенно выздоровел. И такой случай религиозного экстаза в жизни о. Матвея не единственный!

Когда по одному доносу (о том, будто он смущал народ своими проповедями) его вызвали к тверскому архиерею, и тот стал кричать на него, грозя упрятать его в острог, о. Матвей отрицательно закачал головой:

- Не верю, ваше преосвященство!

- Как ты смеешь так отвечать? - загремел владыка.

- Да, не верю, ваше преосвященство, потому что это слишком большое счастие… пострадать за Христа! Я не достоин такой высокой чести!

Эти слова так озадачили владыку, что он с тех пор оставил о. Матвея в покое.

Впрочем, вскоре о. Матвею действительно пришлось пострадать, и притом далеко не на шутку. Как известно, добрую половину жизни о. Матвей провел в борьбе с ржевскими раскольниками, и вот однажды в раскольничьем скиту он обрел неведомо чью мертвую голову, по некоторым слухам, принадлежащую преподобному Савве. Этого было вполне достаточно, чтобы религиозный экстаз неудержимо охватил протоиерея Константиновского. Без всяких дальнейших осведомлении, без спроса архиерея и подлежащего начальства он взял эту голову и с крестным ходом, с хоругвями и иконами при пении и колокольном звоне торжественно перенес в ржевский собор для поклонения. Эта самовольная канонизация не прошла ему даром, и дело дошло до Святейшего синода и московского митрополита Филарета. Ввиду полной загадочности головы она отправлена была на хранение в Тверской кафедральный собор, а на голову о. Матвея обрушились все невзгоды судебной волокиты, особенно тягостно отразившейся на жене о. Матвея, которая, по свидетельству биографа о. Матвея, от сильной скорби впала в чахотку и быстро угасла.

В числе добрых заступников о. Матвея, впутанных в это дело, находился также ныне покойный Тертий Иванович Филиппов, который ездил даже по этому поводу к московскому святителю. Из любопытного письма Т.И., обретенного мною в Оптиной пустыни (у вышеупомянутого почтенного инока), явствует, между прочим, что вся эта история сановному заступнику была не особенно по душе… Позволю себе выписать, с разрешения владельца письма, заключительные его строки, особенно ценные как беспристрастная характеристика о. Матвея лицом, близко его знавшим: «Дело о ржевской голове очень затруднительно… Показания о. Матвея в этом деле для меня не имеют цены; как вам известно, он ни на минуту не выступал из области чудесного и явлениям самым обыкновенным любил придавать чрезвычайный смысл. Я испытал сам на своей душе вредное влияние этой черты его ума; суеверие, в которое он впадал, прилипло и к моему уму, и мне нужны были усилия, чтобы освободить свою душу от этого порабощения. И тут было не без опасностей, ибо всякий переворот, как в государстве, так и в человеческой душе, совершается всегда с сильным брожением, всегда близким к беде. Вот почему я не могу принять никакого участия в возбуждении дела, которое ныне забыто и которое нуждается в новых явлениях, чтобы привлечь к себе внимание церковной власти… Ваш Т. Филиппов».

Вы видите из этого небольшого интимного отрывка, что даже такой здоровый организм, как Т. И. Филиппов, подвергся одно время опасности гипноза со стороны о. Матвея; что же должно было испытывать после этого хилое существо Гоголя, изможденное вдобавок душевными и материальными терзаниями, при одном появлении на пороге этого ржевского Савонаролы!..

А между тем, по свидетельству того же Т. И. Филиппова, наружность этого ржевского Савонаролы не представляла ровно ничего внушительного. Не будь рясы и наперсного креста, его легко можно было бы смешать с любым мужиком из того самого села Эськи, в котором он некогда жил и проповедовал: приземистый, сутуловатый, с серыми тусклыми глазами, с жидкими волосами и широким плоским носом, он производил с первого взгляда самое ничтожное впечатление. Но что значит сила воли, смелость речи и - да простят мне поклонники о. Матвея резкое слово - известная доля бесцеремонности! Особенно это много значит и всегда значило в нашем шатком, беспринципном и малокультурном обществе, падком, как муха на мед, на всякое самовластное слово, всякую невиданную диковину…

Теперь добавьте ко всему вышесказанному об о. Матвее, что этот человек обладал несомненным даром красноречия - красноречия мужицки-грубоватого, но властного и образного, и для вас станут, полагаю, достаточно ясными и своеобразность его фигуры, и значительность его влияния.

Т. И. Филиппов особенно пленяется народным складом речей ржевского проповедника и в своих воспоминаниях добавляет, что о. Матвей вообще любил говорить и готов был говорить без конца, лишь бы его слушали. К сожалению, у нас нет под рукой образца проповеднического красноречия, столь восхищавшего Т. И. Что же касается до писем о. Матвея, опубликованных в шестидесятых годах в «Домашней беседе», то, на наш откровенный взгляд, в своей сущности дальше общих фраз они не идут, но резкий, почти отрывистый слог писем, их общий простонародно-фамильярный тон и аскетически-нетерпимое направление придают им оригинальную окраску и делают их драгоценными документами для характеристики о. Матвея… В письме какому-то бойкому ржевскому торговцу о. Матвей между прочим пишет: «Ради Бога, не прилепляйся к земному, брат!» - и эта фраза служит как бы камертоном ко всем его письмам. Например, некто Ф. С-ч, человек, очевидно, крепкого организма, вознамерился жениться в третий раз и спрашивает совета о. Матвея. Разумеется, совет о. Матвея: «Не прилепляйся к земному». «Ты пишешь, что тебе без жены жить трудно, - а кому же легко было достигать царствия небесного? Кто без труда и без нужды получил оное? Смотри, брат, здесь мы гости: домой собирайся. Не променяй Бога на дьявола, а мир сей на царство небесное. Миг один здесь повеселишься, а вовеки будешь плакать». И в следующем письме следует рецепт, как умерщвлять «гады страстные»: «Поменьше да пореже ешь, не лакомься, чай-то оставь, а кушай холодненькую водицу, да и то, когда захочется, с хлебцем; меньше спи, меньше говори, а больше трудись, да меньше гордись… Ходи почаще на кладбище к женам и спрашивай у праха их: что, пользовали ли их удовольствия телесные?..»

Жалуется ему какой-то сельский дьячок на свое плохое житье-бытье с видимым простодушным расчетом на материальную поддержку или протекцию для получения сана дьякона. Со стороны о. Матвея ответ один и тот же: «Молись в свое время, вина не пей совсем, никого не осуждай и положи себе за правило: или прочесть пятьсот раз в день Иисусову молитву, или Спасителю акафист, или главу из Евангелия и Апостола, то увидишь помощь Божью… Не грусти, живи, за все Бога благодари. Прощай, брат, спасайся!».

Гонит купец-самодур из дому своего сына - тот с слезным прошением к о. Матвею о заступе. А о. Матвей в ответ на это: «Не отец гонит, а Бог вызывает, чтобы вы не были участниками с неправдой собранного стяжания. Смотри же с радостью, как Авраам, прими этот глас и пикнуть не смей! Боже тебя сохрани! Если будешь слушать совета мудрого сатаны, он никогда на добро не научит…».

Или вот еще крайне характерный образчик стиля о. Матвея - письмо к неизвестному «бестолковому Матвею»: «Брат о Христе, Матфей, бестолковый, как и я! Жаль мне тебя. Тебе трудно, а дело-то идет ладно. Ты не вышел от отца-то, ну, так и быть. Бог поправит; не скучай, брат. Ты стоишь на правом пути, он тесен, да верен. Ступай, не ошибешься: царствие Божие нудится. Явится Христос, и будет тихо и ясно и все прекрасно».

И т. д., и т. д.

Письма о. Матвея к Гоголю, по-видимому, безнадежно затеряны, но уже по вышеприведенным образчикам можно приблизительно судить, с каким наивно-дидактическим багажом подошел этот самонадеянный оратор к нашему гениальному писателю в самый острый момент его душевно-писательского перелома… С другой стороны, письма самого Гоголя неизбежно бросают свой отражательный свет на вероятную сущность этих жестких ржевских откликов. Мы уже знаем об эффекте первой встречи Гоголя с о. Матвеем. Достоверность ее подтверждает устное свидетельство Т. И. Филиппова моему доброму знакомому оптинскому иноку, но из дальнейших событий можно думать, что все же это была лишь мимолетная случайная встреча в толпе гостей и настоящее сближение и вместе с тем недоразумение между Гоголем и о. Матвеем началось собственно с посылки первым в Ржев экземпляра «Переписки с друзьями»…

И в самом деле, разве это не жесточайшее недоразумение? Книга наихристианнейшая по существу своему, строгая мораль коей под стать иным страницам «Добротолюбия» и «Цветника Духовного», возбуждает беспощадное порицание ржевского проповедника как вреднейшее и соблазнительнейшее сочинение, за которое автор понесет должную кару на Страшном Суде!..

Этот ответ произвел на Гоголя донельзя удручающее впечатление. После целого ряда оскорбительных и негодующих упреков, посыпавшихся на Гоголя после выпуска в ответ «Переписки», он недаром вспомнил об о. Матвее, рассчитывая, очевидно, услышать от духовного пастыря слово любви и утешения, которое умиротворило бы его испуганную душу. И что же? Духовный пастырь оказывается в своем суждении еще неумолимее его мирских судей!.. Было от чего прийти в отчаяние… Однако в начальных двух-трех обширных посланиях к о. Матвею Гоголь еще делает последние попытки защитить себя и свое писательское призвание: «Не могу скрыть от Вас, что меня очень испугали слова Ваши, что книга моя должна произвести вредное действие, и я дам за нее ответ Богу. Я несколько времени оставался после этих слов в состоянии упасть духом; но мысль, что безгранично милосердие Божие, меня поддержала… Желание и жажда добра, а не гордость подтолкнули меня издать мою книгу… Статью о театре я писал не с тем, чтобы приохотить общество к театру, а с тем, чтобы отвадить его от развратной стороны театра, от всякого рода балетных плясовиц и множества самых страстных пьес, которые в последнее время стали кучами переводить с французского» (из письма из Неаполя 9 мая 1847 года). «Если писателю дан талант, то верно недаром и не за то, чтобы обратить его в злое. Если в живописце есть склонность к живописи, то верно Бог, а не кто иной, виновен в этой склонности… Примеры сильнее рассуждения; нужно только для этого писателю уметь прежде самому сделаться добрым и угодить жизнью своей сколько-нибудь Богу» (Остенде, 24 сентября 1847 года). И далее опять из Неаполя (12 января 1848 года): «Книга моя есть произведение моего переходного душевного состояния, временного, едва освободившегося от болезненного состояния… Дело в том, что книга это не мой род. Но то, что меня издавна и продолжительно занимало, это было - изобразить в большом сочинении добро и зло, какое есть в нашей русской земле, после которого русские читатели узнали бы лучше свою землю, потому что у нас многие, даже и чиновники, и должностные, попадают в большие ошибки по случаю незнания коренных свойств русского человека и народного духа нашей земли. Я имел свойства всегда замечать все особенности, свойства человека от малых и до больших и потом изобразить его так перед глазами, что, по уверению моих читателей, человек, мною изображенный, оставался, как гвоздь в голове, и образ его так казался жив, что от него трудно было отделаться. Я думал, что если я с моим умением изображать живо характеры узнаю получше многие вещи в России и то, что делается внутри ее, то я введу читателя в большее познание русского человека».

В отмеченных строках как бы робко вспыхивает сознание своей правоты и своего писательского достоинства, но таких строк немного. Рядом с ними уже звучит покаянная нота, вызванная властной укоризной ржевского корреспондента. В дальнейших посланиях к о. Матвею нота эта окончательно преобладает, и некоторые из них, как, например, письмо из Одессы от 21 апреля 1848 года и из Москвы от 9 ноября 1851 года - сплошные покаянные каноны… То он сокрушается, что краткие молитвенные минуты его «расхищаются» и незваные и непрошеные гости - творческие образы - уносят его в помышлении Бог весть в какое место, то кается в греховной тьме своего сердца, лукаво смущаемого «духом-искусителем», и терзается втайне, что накануне отправления к Гробу Господню вместо того, чтобы думать о спасении собственной души, неотступно думает лишь об одном… «о спасении Русской земли»!..

И Гоголь мучительно попрекает себя, как в величайшем преступлении, в самомнении и неумении «пожертвовать земным небесному», то есть именно в том, в чем его неутомимо укорял его ржевский опекун.

Что делать, о. Матвей во всех случаях оставался верен себе: сельскому дьячку, зажиревшему аристократу, ржевскому лавочнику… и автору «Ревизора» и «Мертвых душ» отпускал один и тот же знакомый рецепт: «Не прилепляйся к земному, брат!..». Это, между прочим, не мешало ему одновременно хлопотать о пристройстве через Гоголя своей дочери в Шереметевский приют и пользоваться другими земными услугами больного и удрученного сложной творческой работой писателя, вроде высылки учебников его сыну, некоторых личных поручений по книжной части и проч.

«Не прилепляйся к земному…»

Тут уже выходит не только горькое недоразумение, но прямо какая-то беспощадная ирония жизни! Судите сами: художнику, весь смысл существования которого заключается в его великом труде, вдруг властно внушают, что этот самый труд чуть ли не наваждение сатаны и, в самом благополучном случае, плод человеческого самомнения. Гм… самомнение!.. А разве, спрашивается, это не величайшее самомнение человеческое со стороны полуневежественного недавнего сельского попа - вторгаться в чуждую и совершенно неведомую ему область художественного творчества и варварски хозяйничать в ней, точно в накрытом раскольничьем скиту?.. «Надо пожертвовать земным небесному», «Надо делать Божье дело», «Надо исполнять волю Пославшего», «Надо каждому нести свой крест» - вот обычные фразы, мелькающие в обличениях о. Матвея. Разумеется, многое пустяки в сравнении с вечностью, но именно далеко не пустяки всякое истинно художественное произведение как неизбежно заключающее в себе залог небесного и вечного. И когда великий художник, пренебрегши обычными благами жизни, полагает всю свою душу на годами выстраданное произведение, разве тем самым он не жертвует «земным небесному», не делает «Божье дело», «исполняя волю Пославшего». И уж, конечно, кого другого, а не Гоголя пристало учить, что «надо нести свой крест»: он ли еще, спрашивается, не нес тягостнейший из писательских крестов и не заплатил безвременной кончиной за свое художническое подвижничество?!.

Нельзя не подчеркнуть здесь еще одной жестокой иронии. Судя по словам А. О. Смирновой, во второй части «Мертвых душ» должны были фигурировать в числе положительных типов идеальный губернатор и священник. Что до второго типа, то, надо думать, что встреча с о. Матвеем не осталась бы без следа для второй части «Мертвых душ», если бы ей суждено было завершиться по намеченному плану. Но этому не было суждено. Увлекшись, несомненно, «как художник» оригинальной личностью о. Матвея, Гоголь в то время незаметно подчинился ей как больной, безвольный человек. В художнической практике обыкновенно бывает так: художник, перенося на полотно или в роман волнующий его образ, тем самым отделывается внутренно от живого типа, натолкнувшего его на создание. Тут же вышло совсем обратное - живой тип был не таковский, чтобы от него легко отделаться… и, в свою очередь, поглотил художника!.. И что, между прочим, всего страннее в этой скорбной истории: чем сильнее ржевский проповедник бичует Гоголя (то есть чем глубже его поглощает), тем крепче тот к нему привязывается, тем душевно нежнее, трогательно признательнее становится оттенок гоголевских писем и записок к о. Матвею. А в последней, февральской записке своей к о. Матвею автор «Мертвых душ» как бы намеренно стирает малейший намек на свое литературное имя и смиренно подписывается: «Обязанный вам вечною благодарностью и здесь, и за гробом, весь ваш Николай…». Общее впечатление этой предсмертной записки - голос человека, окончательно отрешившегося от мира и втайне восприявшего схиму.

Что послания о. Матвея в результате имели разрушительное действие на Гоголя - едва ли здесь приходится повторять… Но это было ничто в сравнении с живым словом. Испытанный оратор, о. Матвей тем более увлекался, чем очевиднее было впечатление на слушателя, и становился тем беспощаднее в своем обличении, чем беспомощнее оказывалась жертва. Впрочем, как явствует из брошюры доктора Тарасенкова о последних днях Гоголя, мотив обличения неизменно был тот же, то есть «не прилепляйся к земному, брат»: «Слабость тела не может нас удерживать от пощения; какая у нас работа? Для чего нам нужны силы? Много званых, но мало избранных… Путь в царствие Божие тесен! Мы отдадим отчет за всякое слово праздное!!!» и т. п. По словам того же Тарасенкова, однажды, когда о. Матвей зашел, видимо, чересчур далеко в своем обличительном пафосе, Гоголь не выдержал и простонал: «Довольно, довольно!., оставьте! Не могу далее слушать… Слишком страшно!!!».

Несчастный Гоголь!..

Трудно, право, представить сцену более разительного контраста… Гоголь - великий Гоголь, беспощадный сатирик, гениальный провидец сердца человеческого - бледный, потрясенный, почти скованный от ужаса в своем кресле… и перед кем же? Перед невзрачным и полуневежественным исступленным попом, пугающим его больное воображение лубочным свитком загробных мытарств… Разве только одна кисть Репина была бы в состоянии обессмертить на полотне эту захватывающую, тонко психологическую и глубоко национальную трагедию!..

Окончание трагедии известно… Непосредственно вслед за отъездом о. Матвея с Гоголем началась та, так сказать, «духовная агония», которая повлекла за собой стремительное физическое разрушение… и затем - смерть.

Было бы, однако, односторонним преувеличением приписывать личности о. Матвея исключительное влияние на безвременную кончину Гоголя. Он явился лишь «пятым актом» сложной трагедии, пережитой автором «Мертвых душ», роковая развязка которой подготовлялась исподволь, можно сказать, с того самого момента, когда получилось известие о смерти Пушкина… Кто знает, проживи долее Пушкин… и все было бы иначе? Как некогда поэт Петрарка спас своего друга Боккаччо своей здравой речью от аскетических филиппик картезианского монаха Чиани, увещевавшего автора «Декамерона» бросить сатанинское дело литературы, точно так же, быть может, две-три «гениальные беседы» Пушкина с глазу на глаз с Гоголем своевременно оберегли бы последнего на опасном распутье… По счастью, число односторонних фанатиков вроде о. Чиани и о. Матвея значительно поредело за последнее время, области художнического творчества и монастырского устава более не смешиваются, и существование на свете иноческого чина, по-видимому, нимало не препятствует прохождению и почитанию чина писательского. По крайней мере, большинство немудрых пастырских речей, произнесенных в недавние дни Пушкинского торжества, сводились в своей сущности к тому, «что Пушкин был несомненно избранник Божий, так как Бог его наделил талантом, какой отпускается не всякому человеку».

Этой ясной, как Божий день, мысли, очевидно, было не вместить полвека назад ржевскому пастырю, громко скорбевшему, подобно гордому отшельнику Ермию в известном рассказе Н. Лескова «Скоморох Памфалон», что нет на земле достойного человека, носящего в себе «зерно бессмертия».

1901 г.

Опубликовано: Щеглов И.Л. Подвижник слова. СПб., 1909.

Положение учебных заведений для дочерей духовенства в

Первую мировую войну.

20 июля 1914 г. Россия вступила в войну с Германией, оказавшись вовлеченной в крупномасштабный международный военный конфликт. Чем обернулась война 1914-1918 гг. для Российской Империи, в общем, мы знаем, но мало кто из нас имеет представление о деятельности Русской Православной Церкви в военные годы, о ее патриотическом служении Родине.

Как это всегда было в русской истории, Православная Церковь в трудную, критическую для Отечества годину занимала исключительное положение, выступая объединяющей, цементирующей русское общество духовно-нравственной силой. Однако уже в годы Первой мировой войны Русская Православная Церковь находилась в несколько ином положении. Проникаясь революционными идеями, пропитанными ложной моралью и ложными ценностями, оно все более становилось безрелигиозным. Начавшийся поход против государства вместе с тем был направлен и против Церкви. Зачастую Церковь подвергалась необоснованным нападкам, критике, а авторитет ее умышленно принижался. Уже в годы войны многие светские газеты без разбора кричали и шумели, что духовенство мало жертвует, мало делает. И вот в таких условиях Церкви приходилось нести свой крест жертвенного христианского служения страждущему Отечеству. С началом войны общее религиозное и патриотическое настроение всего общества заметно возросло.

В годы Первой мировой войны Церковь выступила не только как институт духовный, но проявила себя и в особой патриотической деятельности церковных учреждений и организаций, принявшей небывалую в истории Русской Церкви широту. С первых же дней войны Святейший Синод стал вырабатывать целую программу мер, обращенных на нужды Отечества.

С началом войны своеобразную окраску получило общественное богослужение. С особой силой повсюду зазвучала церковная проповедь, причем проповедь шла не только устная, но и печатным словом. В армию и госпитали отправлялись Евангелия, молитвословы, миллионы листков и брошюр религиозно-нравственного содержания. Были случаи, когда отдельные лица жертвовали для госпиталей целые библиотеки.

В церковных кругах повсюду шли всевозможные сборы для фронта: деньгами, теплыми вещами, подарками. В епархиях открывались лазареты, а где не было для этого возможности, учреждались стипендии-койки в лазаретах Красного Креста, земских, городских и др. При лазаретах действовали «Дамские Кружки», помогавшие лазаретам бельем и присмотром за больными, а также Попечительные Советы, снабжавшие выписывающихся одеждой, бельем, обувью и кое-какими средствами.

Почти в каждом приходе были учреждены Приходские Попечительные Советы для помощи семьям лиц, призванных в армию. Приходские Советы собирали и раздавали деньги, продукты, вещи, зерно, доставляли дрова, уголь, чинили разрушившиеся постройки. Особенно ценной в сёлах была организация помощи по уборке и засеву полей, семьям, чьи кормильцы были на фронте. У семей мобилизованных не оставалось ни одного неубранного и необмолоченного снопа. Кроме того, для присмотра и ухода за детьми таких семей во время уборочной страды Попечительными Советами устраивались временные детские приюты и ясли.

Посильную денежную помощь армии оказывали и монастыри. Многие иеромонахи поступили в военные священники, многие из монашествующей братии шли в санитарные отряды, много послушников взято было в войска по призыву. Монашествующие сестры, как правило, обслуживали местные лазареты. Монастыри при необходимости отводили помещения на нужды войск, устраивали у себя лазареты и здравницы для выздоравливающих воинов, организовывали обучение ремеслам увечных. Неоценимую помощь оказали монастыри, давая приют беженцам.

Огромный труд несло на своих плечах приходское духовенство. Оно молилось с уходящими на фронт, с оставшимися дома, заботилось о солдатских семьях, писало письма солдатам, выдавало разного рода справки, составляло списки нуждающихся, председательствовало в Приходских Попечительных Советах и в некоторых Волостных Попечительствах. Священникам помогали их жены - «матушки», - объединяясь в некоторых местах даже в самостоятельные организации.

Свою жертву на алтарь Отечества несли и учащиеся духовных учебных заведений. Прежде всего, множество зданий подобных заведений было взято под лазареты и постои войск. Так, в здании Минской Духовной Семинарии был открыт лазарет на 100 кроватей, устроенный во имя преподобного Серафима Саровского. Учащиеся производили между собой маленькие сборы и посылали подарки на фронт, старшие посещали лазареты для чтения и пения. Семинаристы нередко исполняли обязанности санитаров по перегрузке и доставке раненых, иногда участвовали в трудовых дружинах по уборке полей семьям запасных. Очень часто воспитанниками духовных учебных заведений устраивались публичные литературно-вокальные вечера, сборы от которых шли на помощь армии. Воспитанницы женских училищ шили белье и готовили разного рода вещи. В одном епархиальном училище воспитанницы собрали все свои (у кого какие были) украшения и вырученные от продажи на них деньги потратили на подарки воинам. Ученицы Лоевской женской церковно-приходской школы Минской епархии пожертвованные для них местным помещиком деньги на устройство школьной елки единодушно решили потратить на подарки защитникам Родины.

Духовенство, как и все другие слои русского общества, в полной мере испытало на себе все сложности военного времени, сказавшиеся, в частности, на духовных учебных заведениях. В систему учебных заведений Русской Православной Церкви в начале ХХ в. кроме мужских духовных семинарий и академий входили учебные заведения для дочерей духовенства - женские епархиальные  училища  и  женские  училища  Духовного  ведомства. Деятельность женской духовной школы в современной историографии изучена в гораздо меньшей степени, чем мужские учебные заведения Русской Православной Церкви.  

Этот вопрос я и рассматриваю в своей работе. 

В городе Ржеве в то время было своё епархиальное училище для дочерей духовенства.

Город Ржев. Епархиальное училище. Начало XX века и 2006 год. На современной фотографии нет купола Смоленской церкви и колокольни, но четко просматриваются апсиды алтарной части училищного храма.

К моему сожалению я не располагаю данными о состоянии дел в Ржевском епархиальном училище на период Первой Мировой войны, но и отчет о состоянии дел Ржевского епархиального женского училища за 1910-1911 предвоенные годы  даёт вполне полную картину об этом богоугодном заведении. Отчеты всевозможных комиссии и ведомств, обычно, довольно сухие и скупые. Цифры, перечисления расходов и доходов, списки благотворителей. Что можно было интересного найти в отчете о состоянии Ржевского Епархиального училища начала XX века? Оказывается, если читать внимательно, то много. Очень много интересного. Епархиальное училище было открыто для девочек духовного сословия города Ржева в 1865 году. До настоящего времени здание училища сохранилось и находится на пересечении улицы Коммуны (Большой Спасской) и улицы Калинина. В крыле по улице Коммуны находились дортуары и учебные классы, а в крыле по улице Калинина - Смоленская церковь, домовая церковь училища. Внутренний интерьер здания полностью утерян, но внешне оно сохранилось практически в своем прежнем виде, за исключением утраченных куполов церкви и незначительных деталей декора. (В настоящее время Смоленская церковь восстанавливается).

Учреждено училище было по инициативе и на средства Анны Мазуриной, впоследствии получившей звание почетной горожанки города Ржева. Анна не была ржевитянкой, она была родом из богатой московской купеческой семьи. История её жизни оказалась очень непростой и, в буквальном смысле, тесно связанной с епархиальным училищем в городе Ржеве.  То, что училище будет обучать "девочек духовного сословия" с четырёх уездов губернии, предполагалось сразу при открытии. Его для того и открывали, и финансирование по содержанию и училища и постройке тоже раскладывалось на духовенство тех же уездов (помимо мазуринских денег, разумеется). Это же правило соблюдалось и для системы духовных училищ - одно училище на несколько уездов. Система средне-специального образования уже в то время была достаточно логична и продумана.

Судя по отчету за 1910-1911 года, в училище учились девочки разных сословий из четырех уездов.

Вот какие цифры приведены в отчете:

Общее число учениц 277

Из них: 

Духовного сословия 156

Инословных 121 

Живут в общежитии 129

Приходящих 148 

На полном епархиальном содержании 6

На половинном 12

Стипендиатки 24  

Окончили курс и удостоены свидетельством 59 из 63 учениц старших классов.

Примечание: "на полном и половинном содержании" означает, что это девочки не из Ржева, и даже не обязательно из Ржевского уезда. Они являлись стипендиатками четырех разных уездов, в ведении которых находилось это училище. Видно, что ржевитянок в училище, как и девочек духовного сословия, было чуть больше половины.

Следующая таблица в отчете посвящена расписанию, откуда легко получается перечень преподаваемых предметов. Он достоин нашего внимания.

• Русский язык.

• Чистописание.

• Арифметика.

• Алгебра и геометрия.

• География.

• Естествоведение.

• Природоведение.

• Физика.

• Гражданская история.

• История русской литературы.

• Психология.

• Дидактика.

• Методика арифметики.

• Методика русского языка.

• Гигиена.

• Церковно-славянский язык.

• Рисование и черчение.

• Французский и немецкий языки.

• Рукоделие.

• Музыка.

• Педагогика.

При училище был хор.

Выпускницы и преподаватель пения Николай Васильев. Снимок 1911 года.

Из этого перечня хорошо видно, что девочки в училище не просто получали образование, а планомерно готовились к работе учительниц. Кроме перечня предметов в отчете, в части об успеваемости, рассматривался вопрос составления расписания. Оказывается, это был не простой вопрос. Необходимо было распределить предметы так, чтобы нагрузка на учениц была равномерной. Чтобы особенно трудные предметы не скапливались в одной половине недели. И чтобы в один день сложные предметы обязательно чередовались с легкими. И, судя по приведенному расписанию, это не было просто благими пожеланиями. Интересен и список преподавательского состава. Хотя бы тем, что в нем можно найти знакомые многим ржевитянам фамилии или интересные подробности. Например, в училище, кроме начальницы, был совет, состоящий из священников.

Училищный совет Епархиального училища. Снимок 1911 года.

Председателем совета с 1910 года состоял Андрей Береснев, священник Христорождественской церкви города Ржева, студент семинарии. За свою должность, кстати, он единственный в совете не получал жалования. Среди других членов совета были Авенир Лебедев, священник Ржевской Покровской церкви, Александр Маслов, священник Владимирской церкви и Владимир Поведенский, священник приходской церкви села Збоева Ржевского уезда. Руководят делами училища протоиерей Успенского собора Константин Фиников, инспектор классов протоиерей отец Иоанн Морковин, на снимке видим городского врача Николая Ошерова, на другом - известного хормейстера, преподавателя пения во всех средних учебных заведениях Ржева Николая Васильева. В наблюдательном совете от Земского самоуправления - купец Иван Болоболин, от городского самоуправления - преподаватель мужской гимназии Павел Симсон. В списке изменения преподавательского состава мне показался очень колоритным следующий пункт: "… на место учительницы рукоделия определена, окончившая курсы Парижской кройки и шитья Мадемуазель Теодор, крестьянская девица Мирония Демьянова". Кроме самой этой замечательно красивой фразы, если задуматься, открываются дополнительные знания. Во-первых, даже на должность преподавателя рукоделия в этом училище требовалось специальное образование. Во-вторых, в Ржеве были какие-то умопомрачительные Парижские курсы. И, в-третьих, крестьянская(!) девица была в состоянии эти курсы оплатить и, что может быть главнее, крестьянская девица Мирония Демьянова четко понимала, что образованным человеком быть выгоднее. Кроме педагогов в училище были и воспитательницы, проводившие с ученицами их свободное время. Судя по отчету, все воспитательницы имели звание домашних учительниц. Возможно, часть из них некогда окончили это самое училище. В училище был свой личный врач и дантистка из вольно практикующих по городу Ржеву. Заметьте, не дантист, а дантистка София Зархина. Регулярный осмотр зубов она проводила бесплатно, а за пломбирование получала с каждой ученицы отдельно в частном порядке. Не такое уж и темное было время, когда в уездном городе к женскому училищу был прикреплен зубной врач. Я уже не говорю об обязательных уроках гигиены. 

В училище был собственный сад, где девочки при хорошей погоде ежедневно гуляли. Под присмотром своей воспитательницы они посещали загородную рощу. Для развлечения в зимнее время устраивались катания с горок, летом играли в крокет. В общем, на воздухе в активных играх девочки проводили немало времени. Итак, уроки начинались в 9 часов, каждый урок (кроме музыки) продолжался 50 минут. Первая и третья перемены длились 10 минут, вторая перемена - 35 минут. Во время большой перемены воспитанницы, жившие в общежитии, пили чай. Интересно еще вот что: кроме обычных уроков среди учениц устраивались общие внеклассные чтения. Это было не просто чтением вслух, но и общим обсуждением прочитанного. Часто, для таких общих чтений использовалось время занятий рукоделием. Интересно то, что домашние задания в младших классах задавались только по русскому языку и арифметике, чтобы не перенапрягать учениц. А вот в старших - по всем основным предметам, кроме физики и гигиены. При этом особое внимание в старших классах уделялось письменным упражнениям, они считались важным средством умственного развития. Такие упражнения назывались "экспромтами": воспитанницы должны были уметь самостоятельно в сравнительно короткий срок изложить письменно в свободной форме свои мысли по заданной теме. Естественно, при училище была собственная библиотека. Кроме ученической литературы (1665 томов), она содержала книги по религиозному и нравственному отделам, естественно - историческому отделу и, конечно же, беллетристика (всего 2121 том). Кроме того, выписывались журналы: Богословский и Церковный вестник, Тверские епархиальные ведомости, Странник, Отдых христианина, Исторический вестник, Вестник воспитания. Журналы Нива, Природа и люди, Юная Россия, Всходы, Путевой огонек и Регентское и Хоровое дело.

Учебный корпус с классными комнатами.

При епархиальном училище была церковно-приходская школа. Исключительно женская, одноклассная. В городе Ржеве она считалась образцовой. Информация об этой школе тоже весьма интересна. "Образцовая школа" - это именно что школа, где бы выпускницы училища могли проходить свою педагогическую практику. Название "образцовая" именно это в то время и обозначало. Для этого школа при училище и открывалась.

В 1910 году в школе насчитывалось 63 ученицы.

Из них: 

Духовного звания 5 

Дворяне 5

Купеческого сословия 10

Мещане 20

Крестьяне 23

Не так уж и мало количество крестьян, отдавших своих дочерей в начальную школу. Обращаю особое внимание: не мальчиков, а именно девочек. Сейчас это не кажется чем-то особенным, но в начале XX века, особенно среди крестьянского сословия, считалось, что девочке совсем не обязательно образование.

Следующая таблица еще интереснее!

Из 63 учениц: 

Православных 40 

Старообрядок 22 

Католичек 1

    Удивительная картина. В Ржеве, по статистическим данным того времени, есть несколько бесплатных начальных школ. А в начальной школе при православном епархиальном училище учится 30% девочек из старообрядческих семей! Похоже, что школа считалась образцовой не зря. Судя по сухим данным отчета, никакого принуждения к девочкам старообрядкам не применялось. Священник Смоленской церкви не заставлял их присутствовать на молебнах, не принуждал их к разговору, когда они поначалу от испуга прятались от него, пока не привыкали к его присутствию. Да и если бы какие-то принуждения и были бы, родители вряд ли отдавали туда своих детей. Выбор у них был. В Ржеве существовали школы и с учительницами из старообрядцев. Ученицы, успешно окончившие полный курс школы, поступали при желании в первый класс епархиального училища. Вот тут, я думаю, девочки старообрядки уже избирали другой путь. О распределении учениц училища по вероисповеданию нет ни единого слова, скорее всего в епархиальном училище такого расслоения уже быть не могло по определению. Начальная школа не просто так была открыта при епархиальном училище. Это был очень логичный и умный ход. Как уже говорилось, воспитанницы епархиального училища планомерно готовились к преподавательской деятельности. Но ведь кроме теории необходима и практика. Оказывается, такая практика была! В старших классах, девочки кроме обычного набора предметов имели так называемые практические занятия. Проходили они в два этапа в начальной школе. На первом этапе ученицы просто присутствовали в классе на уроке учителя. Затем, под руководством своей воспитательницы они готовились к занятиям, изучая учебники школы. После чего они проводили свои собственные пробные уроки. О своих занятиях в классе начальной школы ученицы-практикантки обязаны были составить письменный отчет и предоставить его преподавателю дидактики. По окончанию каждого урока такой отчет подвергался общему разбору и оценке среди остальных учениц-практиканток. Оценивалось и знание материала, умения его объяснить и внешние впечатления от проведенного урока. В Ржеве обучение в епархиальном училище вскоре стало фактически соответствовать курсу женской гимназии, а старший, 8-й класс, был педагогическим, и выпускницы получали аттестат с правом преподавать в начальных школах или быть домашним учителем. Из воспитанниц Ржевского епархиального училища, окончивших практический курс подготовки по начальному обучению, около 200 девушек стали учительницами народных школ.

Как выглядело епархиальное училище, видим на фотоснимках начала 20-го века. Интересно, что окружено здание небольшой оградкой по тротуару; правильно, ведь здесь было общежитие и квартиры для части преподавателей и воспитательниц, - незачем в окна подглядывать. Учеба же шла в двухэтажном деревянном здании во дворе училища. Там четыре больших классных комнаты, учительская и библиотека. Рядом - медкабинет, службы, кладовые. А вот с детишками старшеклассницы - будущие педагоги занимались в доме, что напротив училища, - где раньше находился магазин «Хлебный дар».

Ржевское епархиальное училище.

Мной уже указывалось, что цель данной работы - проследить, какое влияние оказали условия военного времени на развитие системы образования дочерей духовенства в России в годы Первой мировой войны. До военная жизнь Ржевского Епархиального училища - о которой мы узнали из приведенного выше отчёта с наступлением военного времени изменилась следующим образом. Женские епархиальные училища содержались на средства епархиального духовенства и напрямую зависели от благосостояния приходских священнослужителей. С началом Первой мировой войны материальное положение духовенства начало стремительно ухудшаться. В донесениях из консисторий и в печати все чаще отмечались случаи, когда семьи призванных на войну граждан почти повсеместно отказывались вносить храмовые кружечные взносы и платить за совершаемые требы. Миряне требовали, чтобы семьям, чьи кормильцы мобилизованы на защиту Отечества, разрешили заказывать церковные требы бесплатно. При этом почти 26 тыс. из 111697 священнослужителей России не получали никакого казенного содержания; выплачиваемое же духовенству жалованье было настолько мало, что не давало возможности содержать семью. Стремительная инфляция обесценила бюджет тех учебных заведений, в том числе и Ржевское Епархиальное училище,  которые получали дотации от государства. Кроме того, определение Святейшего Синода от 22 ноября 1914 г. обязывало епархиальных архиереев освободить от платы за обучение в женских епархиальных училищах и женских училищах Духовного ведомства дочерей призванных в армию. Попытки некоторых архиереев в 1916 г. ходатайствовать перед вышестоящей властью о выделении дополнительных средств не имели успеха. Святейший Синод указом от 1 июля 1916 г. отказал в дополнительных ассигнованиях и предложил обойтись имеющимися средствами, сократить продолжительность учебного года, временно закрыть училища с небольшим числом воспитанников, распределив учащихся в другие учебные заведения, закрыть параллельные (существовавшие помимо утвержденных штатов) классы и отделения. Эти предложения были трудновыполнимы, «малолюдных училищ» практически не было, а перевод учащихся из параллельных отделений в нормальные был малоосуществим из-за переполненности классов и отделений. В частности, в Рязанской Духовной семинарии в 1916 г. была настоятельная необходимость в 5-м параллельном классе «ввиду многолюдства учеников». Еще в 1913 г. Святейший Синод неоднократно рассматривал ходатайства Советов епархиальных училищ с просьбой разрешить принять в тот или иной класс воспитанниц  сверх  нормы  (норма составляла 40 человек),  с  разрешения Синода число учеников 7-го класса в Ставропольском и Екатеринославском епархиальных училищах составляло 50 человек. Учебные заведения искали пути выхода из создавшихся трудностей. Так, правления духовных учебных заведений Рязанской епархии решили сократить учебный год. Еще одна проблема, с которой столкнулись духовные учебные заведения с самого начала войны, - острая нехватка помещений. Здания большинства учебных заведений Духовного ведомства были заняты под лечебные учреждения. В циркулярном распоряжении министра народного просвещения и Министерства внутренних дел от 18 августа 1915 г. содержалось указание, что предварительно подлежат использованию под лазареты казенные здания, а потом частные, какими являлись помещения епархиальных училищ, которые можно было занимать только с согласия собственников, т. е. духовенства епархии; впрочем, одно из учебных заведений епархий отводилось под госпиталь в обязательном порядке. В Рязанской епархии под госпиталь было переоборудовано здание семинарии, в большинстве епархий для раненых отдавали помещения епархиальных училищ: под лазареты были заняты помещения Харьковского, Смоленского, Калужского женских епархиальных училищ, Минского, Волынского и Полоцкого женских училищ Духовного ведомства. Святейший Синод своим определением от 10 сентября 1914 г. предлагал епархиям изыскать способы сохранения учебного процесса. В частности, рекомендовалось проводить занятия в других помещениях, принадлежащих епархии, на пример в епархиальном доме, вести уроки в вечерние часы, разрешить воспитанникам жить на частных квартирах с выдачей стипендии на руки помесячно. В тех же случаях, когда продолжение занятий было невозможно, разрешалось распускать воспитанников по домам с выдачей им книг и заданий для самостоятельных занятий. Преподавателям предлагалось оказывать помощь воспитанникам. Разрешалось сократить продолжительность учебного года и уплотнить учебные курсы. В большинстве епархий стремились сохранить учебный процесс, несмотря на сокращение учебных площадей. Воспитанниц епархиальных училищ, чьи здания были заняты, отпускали по домам и на короткое время собирали для проведения итоговой аттестации и перевода в следующий класс, размещая их в здании мужского училища или духовной семинарии. Например, в 1914/15 учебном году занятия с воспитанницами Калужского епархиального женского училища первых 5-и классов с 1 мая до 15 июня проводились в здании Калужского духовного училища. На дом учащимся всех классов были даны задания с тем, чтобы весной ученики собрались для проведения экзаменов. Как писала воспитанница Калужского училища М. С. Преображенская, «каждая явится с домашним багажом знаний по заданной программе. Каждая, как сумеет, отчитается в своей зимней подготовке. Обнаружится самостоятельность и внимание к учебникам без классного руководства… Учиться в таком режиме было трудно: мало того, что было тяжело усваивать материал без привычного объяснения учителей, в классах было темно и холодно». Одна из учениц К. Э. Циолковского, с 1899 г. преподававшего физику в Калужском епархиальном училище, В. А. Доброхотова, вспоминала, что однажды ученицы отвечали на уроке плохо. Циолковский, не терпевший слабых ответов, вышел из себя и сказал: «Что, у вас, барышни, мозги замерзли?». На другой день воспитанницы попросили прощения у учителя за свои слабые ответы, а тот, в свою очередь, извинился за свою несдержанность».

В Смоленске совет женского епархиального училища возбудил ходатайство перед Святейшим Синодом о разрешении собрать воспитанниц училища для занятий в здании главного семинарского корпуса после Пасхи. В Рязанской епархии госпиталь разместился в здании общежития духовной семинарии и в духовном училище, кроме того, в Рязань была эвакуирована Литовская Духовная семинария. В результате епархиальному училищу пришлось потесниться. Строящийся корпус, предназначенный для 7-го класса, был отдан Литовской семинарии, а часть основного здания - духовному училищу. В связи с этим совет Рязанского епархиального училища постановил занятия проводить попеременно: учатся 12 классов, а 6 на это время распускаются, скользящий график занятий был принят и в духовном училище, и в семинарии. В Санкт-Петербургской епархии помещение Александро-Невского духовного училища было занято рижским военным госпиталем, поэтому часть здания епархиального училища была отведена под размещение духовного училища. В редких случаях учащихся отпускали по домам на неопределенное время, как это сделали, например, в Харьковском епархиальном училище. В связи с тем, что занятия в ряде учебных заведений проводились нерегулярно, начальство установило особый порядок окончания 1914/15 учебного года. В соответствии с определением Святейшего Синода от 7-8 марта 1915 г. в тех учебных заведениях, где занятия происходили более и менее регулярно, в выпускных классах предписывалось занятия закончить к 15 апреля и до 1 мая провести выпускные экзамены. В остальных классах учебный год продолжался до 1 мая и учащиеся, имевшие удовлетворительные отметки, переводились в следующий класс без экзаменов. Переводные испытания в тот год должны были сдавать только неуспевающие ученики и по тем предметам, по которым они имели неудовлетворительные оценки. В тех же случаях, когда занятия не имели регулярного характера, Святейший Синод разрешал завершить учебный год по усмотрению местного начальства, однако перевод в следующий класс учеников, которые занимались дома самостоятельно, мог состояться по результатам итогового экзамена.

В ряде епархиальных училищ учебный процесс не пострадал из-за условий военного времени, в частности, в Нижегородском епархиальном училище. На разосланный летом 1915 г. запрос Учебного комитета, в котором запрашивались сведения о готовности духовных учебных заведений к новому учебному году и возможности начать занятия, совет Нижегородского женского епархиального училища ответил, что здание училища под военные нужды не занято и учебное заведение готово начать занятия в срок (под госпиталь было приспособлено существовавшее при училище здание детского приюта, воспитанников которого разместили в монастырях епархии или у родственников). В этом же запросе Учебный комитет предлагал советам епархиальных училищ принять к себе воспитанниц других учебных заведений, которые закрылись из-за военного времени. Нижегородское училище в ответе на этот запрос выразило готовность открыть дополнительный 2-й класс, в других классах возможности принять воспитанниц из других училищ не нашлось. Еще раньше совет Нижегородского училища в виде исключения удовлетворил просьбу вдовы коллежского асессора А. Лебедевой, приняв ее внучку в 3-й класс из Смоленского епархиального училища, закрытого зимой 1914 г. Несмотря на трудности военного времени, многие епархии стремились продолжать учебный процесс на должном уровне. Так, в Рязанском женском епархиальном училище осенью 1915 г. состоялось открытие 7-го класса, а с 1916/17 учебного года - 8го класса с двумя отделениями:    ёсловесно-историческим и естественно-математическим. Осенью 1916 г. совет этого училища, где занятия велись попеременно, постановил приобрести для вновь открытых классов учебные пособия на сумму 1600 рублей. Для покупки книг в Москву был командирован преподаватель А. Г. Кораблев. Совет училища также изыскал возможность летом 1916 г. поднять месячную зарплату прислуги на 1-2 рубля. Делались попытки открытия новых учебных заведений. Так, Тамбовская епархия в 1914 г. начала работу по открытию в своей епархии 2-го епархиального училища, которое должно было располагаться в городе Шацке (ныне Рязанская область). Сооружение училища велось на средства А. Н. Нарышкиной. Последняя пожертвовала 52 тыс. рублей. 11700 рублей выделило духовенство из сумм свечного завода. На закладку первого камня прибыли императрица Мария Федоровна и цесаревич Алексей. Прием в училище начался еще до возведения основного здания. Как сообщал «Церковный вестник», воспитанники Щацкого училища до постройки нового здания должны были учиться в Тамбовском епархиальном училище. С завершением строительных работ училище кроме учебных комнат должно было располагать общежитием, которому предполагалось дать имя благотворительницы. Однако условия военного времени помешали осуществлению этого проекта. В 1914-1915 гг. были возведены стены 1-го этажа, сооружены потолочные перекрытия, но из-за нехватки кирпича строительные работы приостановились. В тех случаях, когда занятия в духовных учебных заведениях не прерывались, их воспитанники стремились оказывать поддержку фронту. Так, 1915/16 учебный год должен был завершиться рано, поэтому Синод обратился к епархиальным архиереям с предложением задействовать студентов духовных семинарий в сельскохозяйственных работах в связи с нехваткой рабочих рук. Воспитанников Новгородской Духовной семинарии не раз привлекали для встречи поездов с ранеными воинами, где они оказывали помощь солдатам. 25 октября 1914 г. Учебный комитет при Святейшем Синоде обратился к духовным учебным заведениям с предложением помогать действующей армии и делать пожертвования. Однако такое обращение оказалось излишним. Традиционно в трудное военное время воспитанники учебных заведений всегда оказывали посильную помощь. По воспоминаниям воспитанницы Петербургского Екатерининского женского института А. В. Стерлиговой, чья учеба в институте выпала на годы Крымской войны, институтки с большим вниманием следили за происходящими событиями: «Неудачи огорчали и оскорбляли наши чувства». Девушки стремились быть хоть чем-то полезными фронту: щипали корпию, шили рубашки для раненых, устроили лотерею из своих работ и собрали до тысячи рублей. Посильную помощь фронту в годы Первой мировой войны оказывали и воспитанницы женских духовных учебных заведений. Так, в Царскосельском женском училище девочки в течение 1914/15 учебного года изготовили 3227 вещей для собственного склада Ее Императорского Величества. В училище на средства царскосельского купечества был устроен лазарет на 12 раненых. Воспитанницы Ржевского епархиального училища сшили в 1915 г. свыше 500 предметов белья, в кассу епархиального архиерея было передано 100 рублей - часть сбора с концерта в пользу раненых воинов, который был дан учащимися Ржева и ученицами епархиального училища. В Саратовском епархиальном женском училище воспитанницы весной 1915 г. в свободное от учебы время занимались изготовлением искусственных цветов для вербного базара в пользу воинов и их семей. Воспитанницы Тобольского епархиального женского училища собрали в пользу воинов, находящихся на передовых позициях, 28 рублей. Воспитанницы Рязанского женского епархиального училища к 5 ноября 1914 г. собрали для раненых воинов 85 рублей 23 копеек. Кроме денежных пожертвований воспитанницы этого училища в сентябре 1914 г. изготовили около 300 предметов белья для солдат. Во время сбора городской управой вещей для войск все жившие в училище занялись изготовлением на свои личные средства белья, теплых фуфаек, перчаток, чулок, шарфов, кисетов. Воспитанницы  Нижегородского епархиального училища к пасхальным праздникам 1915 г. изготовили и отправили на фронт 117 кисетов для раздачи нижним чинам армии. Патриотический подъем и стремление помочь фронту в первые месяцы войны были такими сильными, что воспитанницы Рязанского училища отказались от своих порций булок и сахара и отправляли их в лазарет для раненых воинов. По всей видимости, это лишь малая толика из того, что делалось учащейся молодежью для фронта. К помощи фронту были привлечены и преподаватели духовных учебных заведений. Так, Святейший Синод 5 августа 1914 г. разослал обращение к преподавателям всех учебных заведений, в котором говорилось, что ректор Санкт-Петербургской Духовной академии предложил организовать на пожертвования служащих в духовных учебных заведениях лазарет для больных и раненых - Летучий [или постоянно-стационарный] имени преподобного Серафима Саровского лазарет духовно-учебных заведений». Имя прп. Серафима было выбрано в связи с тем, что объявление Германией войны России совпало с днем прославления святого. Служащие в центральных учреждениях духовного ведомства решили жертвовать 2% от своего оклада на лазарет. К этому решению присоединились на местах, преподаватели Рязанского епархиального училища за август-октябрь 1914 г. перечислили на эти нужды 144 рубля. Еще одна широко практиковавшаяся форма благотворительной работы - устройство патриотических и вокально-музыкальных вечеров, средства от которых направлялись на военные нужды. Концерт в Астраханском епархиальном училище дал 405 рублей 27 копеек, деньги были переданы на содержание Серафимовского лазарета духовно - учебных заведений. Воспитанницы Нижегородского епархиального училища на эти же цели передали 125 рублей, вырученные от устроенного ученицами патриотического вечера. Подобный вечер состоялся 1 марта 1915 г. в Санкт-Петербургском женском епархиальном училище. Следует отметить, что после вступления России в войну Святейший Синод считал проведение каких-либо мероприятий, которые можно считать развлекательными, невозможным. В начале войны было принято определение Святейшего Синода, в котором рекомендовалось отложить «до лучших времен» празднование всех юбилеев учебных заведений как разрешенных, так и предполагаемых. По воспоминаниям воспитанницы Калужского женского епархиального училища М. С. Преображенской, в 1915 г. празднование в училище памяти св. Екатерины 24 октября (престольного праздника училищного храма) проходило очень скромно. Обычно в этот день в училище приглашались семинаристы, устраивались танцы, игры, в которых принимали участие и преподаватели, но из-за военного времени все увеселения были отменены и «Екатерининский день» отмечался только в кругу воспитанниц. «Нашему классу не пришлось пережить прелесть “Екатерининских вечеров”», - с грустью пишет автор воспоминаний. Поскольку военные действия затянулись, со временем было разрешено проведение музыкальных вечеров  и  концертов  патриотического  характера.

Таким образом, условия военного времени в значительной степени затронули жизнь духовных учебных заведений, что выразилось в первую очередь в ухудшении их финансового положения, а также в уменьшении учебных площадей, часть которых была переоборудована под лечебные учреждения. В этих условиях в большинстве епархий делалось все возможное для сохранения учебного процесса и для оказания посильной помощи фронту. Об устойчивости системы духовного образования в России свидетельствуют факты создания в военные годы новых классов и даже новых духовных училищ. 

Литература:

1. Ю. Хечинов «Война и милосердие. Страницы истории Отечества», М., «Открытое Решение», 2009. 

2. Щеглов Г. Э., преподаватель Мин. Д С,  кандидат богословия.   Церковь и Первая Мировая война. Журнал «Ступени» №1 (17) - за 2005 год. 

3. Материалы Научного архива Государственного музея истории космонавтики имени К. Э. Циолковского, ф. 1, оп. 4, д. 51, л. 5.   

4. © Попова О. Д., 2008 Ольга Дмитриевна Попова, кандидат исторических наук, доцент Рязанского государственного медицинского университета имени И. П. Павлова. Первая мировая война и учебные заведения для дочерей духовенства. 

5. Материалы краеведов из ржевских печатных периодических изданий.  

6. Государственный архив Тверской области. Ф. 845. Оп. 1. Д. 1701.

Тертий Иванович Филиппов в воспоминаниях Иосифа Иосифовича Колышко.

Те́ртий Ива́нович Фили́ппов (5 января 1826, Ржев - 12 декабря 1899, Санкт-Петербург) - российский государственный деятель, сенатор (с 1 января 1883 года), действительный тайный советник (с 9 апреля 1889 года), Государственный контролёр (с 26 июля 1889 до 30 ноября 1899 года).

Помимо официальных должностей, Тертий Филиппов был известен как публицист, православный богослов и собиратель русского песенного фольклора.

Сын провизора, содержателя Ржевской вольной аптеки, Тертий Филиппов в 1837-1844 годах учился в Тверской гимназии. В 1848 году он окончил историко-филологический факультет Московского университета в звании кандидата.

С 1848 по 1856 год Тертий Филиппов преподавал русскую словесность в 1-й Московской гимназии; сблизился с кружком славянофилов. Принимал участие в издании славянофильских журналов «Москвитянин», «Московский сборник» и «Русская беседа»; его статьи были в основном посвящены истории Русской церкви допетровского периода. Его идея: Соборы и патриаршество делали Церковь живой действенной духовной силой, обеспечивающей симфонию властей.

В 1856 году в жизни Филиппова наступил довольно резкий поворот. Глубокое знание греческого языка, богословских наук и церковного права определило для Филиппова возможность новой карьеры. На него обратил внимание обер-прокурор Святейшего синода Александр Толстой. По возвращении он получил назначение чиновником особых поручений при Святейшем синоде, преимущественно для занятия делами, касающимися восточных Православных церквей и преобразований, проходивших в духовно-учебных заведениях России. В апреле 1860 года Филиппов был назначен делопроизводителем «Комитета о преобразовании духовно-учебных заведений».

В 1864 году в его карьере наступила последняя перемена: он перешёл на службу в Государственный контроль, где и оставался до самого конца своей жизни; спустя четырнадцать лет службы, в 1878 году он занял место второго человека в ведомстве. С самого момента назначения на пост Государственного контролёра Дмитрия Сольского Филиппов почти двенадцать лет бессменно занимал место товарища государственного контролёра, а после того как в 1889 году Сольского разбил апоплексический удар, занял место Государственного контролёра. Назначение Филиппова, впрочем, произошло совсем не просто, и случилось после глухой, но довольно упорной борьбы в правящих кругах. Категорически против назначения Филиппова, например, выступал Константин Победоносцев, и его неудача стала для многих свидетельством резкого падения влияния ещё недавно всемогущего обер-прокурора Святейшего синода.

Характеризуя Тертия Филиппова на посту министра, Сергей Витте в мемуарах писал:

Тертий Иванович был церковник: он занимался церковными вопросами и вопросами литературными, но литературными только определённого оттенка, вопросами чисто мистического направления. Он был человек неглупый, но как государственный контролёр и вообще как государственный деятель он был совершенно второстепенным. Т. И. Филиппов собственно не занимался теми делами, которыми он должен был заниматься, то есть контролем над всеми государственными, экономическими и хозяйственными функциями. Перевели его в государственный контроль потому, что он в своей деятельности проявлял русское национальное направление… Тертий Иванович, конечно, был по своим талантам, способностям и образованию гораздо ниже Победоносцева; они друг друга не любили и расходились во всём… Т. И. Филиппов относился к К. П. Победоносцеву довольно злобно, а Победоносцев относился к Филиппову довольно презрительно.

Несмотря на то, что Сергей Витте считал Филиппова недостаточно компетентным в делах контроля, под его руководством ведомство время от времени пресекало злоупотребления различных должностных лиц. Наиболее известен был случай с отстранением в конце 1894 года с поста министра путей сообщения Аполлона Кривошеина. Кроме того, во время руководства Тертия Филиппова и сфера ведомственных полномочий Государственного контроля понемногу продолжала возрастать. При Тертии Филиппове была улучшена отчётность об исполнении государственной росписи, а также издано «Положение о порядке хранения и уничтожения отчётности, проверяемой Государственным контролем».

Собиратель народных песен и певец - любитель, Тертий Филиппов создал из своих подчинённых Государственного контроля прекрасный хор, исполнявший в основном народные песни. Композитор Александр Оленин, присутствовавший на пении чиновников в служебном кабинете Филиппова, вспоминал, что и сам Филиппов «…старческим, едва слышным голосом, но изумительно просто и проникновенно спел какую-то песню».

Используя своё высокое служебное положение, Филиппов нередко включал в штат государственного контроля бедствующих композиторов и других музыкантов. После его смерти не раз говорили о нём, как о добром человеке, «облагодетельствовавшем жалованьем чиновника не один десяток русских музыкантов».

Ещё до назначения на пост Государственного контролёра Филиппов принимал активное участие в деятельности Русского географического общества, в основном по собиранию русских народных песен («песенных напевов»). В 1884 году по его инициативе при отделе этнографии РГО была создана (под его председательством) песенная комиссия.

Долгие годы Тертий Иванович дружил с Константином Леонтьевым, которого высоко почитал и ценил. Он поддерживал переписку с лицами, занимавшими Константинопольский патриарший престол во второй половине XIX века.

Печатался в различных изданиях консервативно-националистической ориентации, в частности в «Русском вестнике» М. Н. Каткова, в «Гражданине» кн. В. П. Мещерского (редактор-издатель с января 1873 года - Ф. Достоевский), был одним из основателей журнала «Русская беседа».

Владея греческим языком и имея репутацию знатока творений Отцов Церкви, слыл авторитетом в церковных вопросах и конфликтах своего времени, например, в греко-болгарском вопросе. В последнем, наряду с Константином Леонтьевым, критиковал проболгарскую позицию правительства; полемизировал с Иваном Троицким. С сожалением высказывался в 1870 году об отказе Святейшего Синода от предложения Вселенского Патриарха Григория VI созвать вселенский собор для разрешения болгарского вопроса (12 декабря 1868 года Патриарх направил обширное послание с изложением обстоятельств распри и своими предложениями предстоятелям автокефальных Церквей) и побуждал правительство принять 2-е послание Патриарха с тем же предложением, отмечая, что для суждения Собора есть ряд иных вопросов, требующих общецерковного разрешения, например, снятие клятв на старообрядцев Московских соборов 1666 и 1667 годов (в которых участвовали и восточные иерархи). Занимался проблемами «раскола», выступая в защиту староверов, за полную отмену всех существующих для них ограничений.

Собирал русские народные песни; расшифровывал «крюковую» нотную запись старинных песен, популяризировал песенный фольклор среди образованных сословий общества. Став членом Русского Географического общества, Филиппов создал в 1884 году при нём специальную песенную комиссию для снаряжения экспедиций с целью собирания народных песен. Поощрял чиновников Государственного контроля, выезжавших в разные местности для ревизий, собирать народные песни. Образовал из подчиненных чиновников хор при домовой церкви Государственного контроля, исполнявший церковные, народные и современные песни. Покровительствовал русскому народному оркестру В. В. Андреева.

Отличался эксцентричным поведением и причудами. Например, встречаясь с кавалерами ордена св. Георгия, в качестве приветствия целовал орден на их груди (или на шее), повергая кавалеров в смущение.

Тертий Филиппов скончался 30 ноября 1899 года и был похоронен в Исидоровской церкви Александро-Невской лавры в Петербурге. После смерти Филиппова в ноябре 1899 года Государственным контролёром был назначен консервативно настроенный генерал Павел Лобко, в прошлом преподававший цесаревичу Николаю Александровичу основы военного управления.

«Сядьте и напишите свою исповедь <…> Но как напишите! Так напишите, чтобы исповедь Жана-Жака Руссо, которая вошла уже в поговорку, была недосказанной в сравнении с тем, что Вы напишете <…> Пишите все, без всякой утайки. Выверните себя наизнанку - тогда, может быть, Вам поверят <…>

Начните с того, как Вас еще кадетиком взял к себе князь Мещерский, как благодаря ему вы делали свою карьеру, как Вы за взятки, будучи чиновником, проводили дела, как Вы попали в печать, писали под тремя псевдонимами в трех разных газетах, едко переругиваясь сам с собой, как Вы попали в секретари Витте, как Вы после этого Витте осмеивали.

Упомяните о Вашей истории со смолянкой, ради которой Вы бросили семью. Как Вы, пользуясь Вашим положением известного фельетониста Баяна, влезли в целый ряд акционерных обществ и получали там большие оклады <…>

Еще многое другое, что я сейчас не припоминаю, Вы напишите и тогда перейдите к главному - расскажите, что вы делали тогда в Швеции, как вы жили там с немкой, которая была агентом немецкого Генерального штаба, как вы привезли в Россию проект сепаратного мира с Германией и как Вы хотели получить за это миллион».

Так говорил И.И. Колышко журналист и писатель В.П. Крымов во время их встречи в номере гостиницы в Ницце в начале 1930-х гг. (вероятнее всего, в 1933 г.). Несколько дней спустя, когда В.П. Крымов покидал французскую Ривьеру, И.И. Колышко провожал его на вокзале, «точно помолодевший, выпрямившийся», и сказал на прощание: «Я пишу… Вы меня заразили вновь энергией. Я напишу все, как на исповеди».

Тем не менее, содержание рукописи заслуживает того, чтобы она была представлена на суд читателей. Прежде всего, из-за личности автора - И.И. Колышко. Современники были на редкость единодушны в его оценке. Они признавали исключительный литературный талант публициста, его личное обаяние: «В разговорах Колышко был очень интересен, остроумен и едок и в то же время мог расположить к себе, если хотел. Он очень нравился женщинам». «Собеседник Колышко был изумительный. Слушая его, казалось, будто для него не существует секретов ни в правительственных сферах, ни в думских кругах столицы. Журнальный мир Москвы и Петрограда он знает до мельчайших тонкостей, не стесняясь в классификациях и оценках». Одновременно те, кто знал И.И. Колышко, также единодушно говорили о нем как об аморальной, авантюристической личности. К сожалению для автора, такие оценки имели под собой достаточно оснований, это видно и из текста его мемуаров. Но злобы на него не держали, скорее обличая - «отпущали». Тот же В.П. Крымов выдал И.И. Колышко индульгенцию: «За его талант многое простится ему, может быть, все; настоящих талантов мало, он был настоящим, и точно волею судеб у талантливого человека должны быть какие-то непонятные другим изломы и даже пороки».

О самом И.И. Колышко известно не так уж много. Он родился в польской дворянской семье в Ковенской губернии 27 июня 1861 г. Иосиф пошел по стопам своего родителя - офицера-кавалериста. В 1878 г. он окончил Полоцкую военную гимназию, а в 1880 г. - Николаевское кавалерийское училище, откуда вышел корнетом во Второй лейб - гвардии уланский Курляндский полк. Однако военная служба мало привлекала молодого поручика (с января 1881 г.).

Жизненный путь И.И. Колышко резко изменился после того, как он в 1881 г. встретился с князем В.П. Мещерским.

Князь же составил ему протекцию в бюрократическом мире, после того как начинающий автор сменил офицерский мундир на фрак, став в 1883 г. чиновником для особых поручений при министре внутренних дел Д.А. Толстом.

Сразу после назначения С.Ю. Витте министром путей сообщения (1892 г.) И.И. Колышко объявился под его крылом, и новоиспеченный министр послал его на ревизию Могилевского округа путей сообщений. Чистка ведомства была в интересах С.Ю. Витте, начавшего свою недолгую карьеру в путейском ведомстве с искоренения непорядков. И.И. Колышко выявил значительные злоупотребления, начальник округа был предан суду, несмотря на противодействие Сената. Однако С.Ю. Витте остался недоволен: «До меня начали доходить сведения, что хотя Колышко и хорошо проводит расследования, но держит себя при этом по-хлестаковски, т. е. придает положению, которое он имеет в Петербурге, совсем несоответствующее значение», изображая из себя важного чиновника.

В дальнейшем при А.К. Кривошеине положение И.И. Колышко в Министерстве путей сообщения еще более укрепилось, он стал членом Совета временного управления казенных дорог. Но ненадолго: в каком-то деле И.И. Колышко проворовался. По слухам, проступок даже грозил судом. Возможно, история была связана с вымогательством взятки у инженера Буланжье, хлопотавшего об устройстве железного завода на кабинетских землях. И.И. Колышко прямо заявил инженеру, что он должен дать известную сумму для передачи Мещерскому и министру А.К. Кривошеину. Е.В. Богданович, которому Буланжье передал свой разговор, был уверен, что полученную сумму И.И. Колышко обязательно присвоил бы себе. В результате этого скандала в декабре 1894 г. будущему мемуаристу пришлось покинуть службу. Позднее, семь лет спустя, он поступил в Министерство финансов, опять к Витте, и продолжал числиться там до 1917 г., дослужившись до чина действительного статского советника.

Одновременно И.И. Колышко стал плодовитым публицистом. Он активно сотрудничал в трех газетах: помимо «Гражданина» В.П. Мещерского, это были «Санкт-Петербургские ведомости» (под псевдонимом Рославлев), а позднее - «Русское слово» И.Д. Сытина - В.М. Дорошевича (под псевдонимом «Баян») и «Биржевые ведомости» («Вох»). В 1903 г. он пытался возглавить «Санкт-Петербургские ведомости», интригуя против князя Э.Э. Ухтомского, но неудачно. Против И.И. Колышко был категорически настроен В.К. Плеве, считавший публициста вором.

Вопрос о сепаратном мире - одна из самых загадочных, неясных страниц истории Первой мировой войны. Несмотря на то, что мнение историков единодушно: дело не двинулось дальше зондирования почвы, тем не менее, немало темных мест в тех событиях еще остается. В частности, для России вопрос о сепаратном мире оказался тесно связан с внутренним политическим кризисом, вокруг которого вращалось большое количество самых разных интриг.

В первые год-полтора войны немцы в поисках контакта стремились использовать максимально простые пути для своих зондажей (например, через фрейлину императрицы Александры Федоровны княгиню М.А. Васильчикову и т. п.). Они пытались вступить в непосредственный контакт с российскими правителями для переговоров о мире. Столкнувшись с неудачей, они стали действовать менее прямолинейно. Германия все больше склонялась к целенаправленному воздействию на российское общественное мнение с тем, чтобы посеять в нем убеждение в необходимости скорейшего завершения войны. Центром многих неофициальных контактов в 1916 г. стал Стокгольм. Столица нейтральной Швеции была едва ли не самым удобным местом, куда без труда могли приезжать представители всех воюющих держав. Сюда устремились также многочисленные авантюристы и аферисты, контрабандисты и коммивояжеры, обделывающие выгодные сделки, разведчики всех мастей и просто проходимцы, чувствующие запах наживы. В этой среде оказался и И.И. Колышко, правда, его появление стало делом случая.

Как пишет сам И.И. Колышко, в Стокгольме после начала мировой войны он оказался благодаря своим амурным связям. Его очередная подруга - немка Э. Брейденбенд - была вынуждена покинуть Россию как германская подданная. К тому же в Швеции он оказался с коммерческим поручением - покупать сталь для российских заводов. Окунувшись в мутную атмосферу шведской столицы, И.И. Колышко быстро почувствовал себя в родной среде. По-видимому, в 1915 г. он стал одним из осведомителей немецкого посла Г. Люциуса об обстановке в России. Связь с ним он поддерживал через шведского банкира Г. Бокельмана (который до 1914 г. занимался финансовыми операциями в Москве) и свою подругу. Что подтолкнуло И.И. Колышко к работе на немцев - сказать сложно. Не исключено, что деньги - кажется, публицист в них нуждался.

Считая, что он установил канал связи с немцами, И.И. Колышко решил играть серьезную политическую роль - участвовать в организации переговоров о сепаратном мире. В первой половине 1916 г. он дважды встречался в Петрограде со своим старым знакомым по салону В.П. Мещерского, а тогда премьер-министром Б.В. Штюрмером, обсудив с ним возможные перспективы сепаратного мира. Появление И.И. Колышко совпало с желанием самого Б.В. Штюрмера прозондировать почву о возможности выхода России из войны. Разумеется, он делал это не на свой страх и риск, а скорее исполнял поручение, за которым, по-видимому, стояли императрица Александра Федоровна и в какой-то степени Г.Е. Распутин. Не случайно в переписке царской четы с весны 1916 г. начинает мелькать уверенность в скором, к концу года, завершении войны. Конечно, сам И.И. Колышко вряд ли был вполне осведомлен о том, кто стоял за этим интересом. Получив одобрение главы правительства, он вернулся в Стокгольм и рьяно принялся за дело. Публицист немедленно вступил в переговоры с немецким магнатом Гуго Стиннесом, они были весьма интенсивными и продолжались с 1 (13) по 27 мая (6 июня) 1916 г. Стороны обсуждали приемлемые для России варианты завершения войны: в обмен на приобретения в Галиции и Малой Азии Россия теряла Польшу, которая получала автономию с вхождением в таможенное пространство Германии. Судьба прибалтийских территорий вызывала споры: И.И. Колышко хотел бы (правда, не категорично), чтобы немцы вернули России Вильно, Ковно и Гродно. Однако результата эти контакты не имели. Г. Стиннес получил из Берлина указание на нецелесообразность дальнейших бесед с И.И. Колышко, так как германское руководство предпочитало дождаться, пока Россия выразит готовность к миру в недвусмысленной форме. Также складывается ощущение, что Берлин не относился слишком серьезно к подобным встречам: и личности их участников, и отсутствие у них внятных полномочий свидетельствовали, как минимум, о том, что до реального диалога о мире все равно оставалась дистанция огромного размера. И.И. Колышко, также не имевший никакого мандата, наверное, понимал шаткость своей позиции, поэтому просил немцев обратиться к небезызвестному И.Ф. Манасевичу-Мануйлову, «умственному аппарату» Б.В. Штюрмера, который летом 1916 г. должен был прибыть в Стокгольм для установления прямых контактов с немцами. Но произошло неожиданное: незадолго до поездки, 19 августа И.Ф. Манасевич-Мануйлов был арестован за шантаж. Следовательно, вся комбинация рухнула. Могли ли за этим разоблачением афериста стоять противники сепаратного мира, неизвестно. Тем не менее, связка Колышко-Штюрмер после этой неудачи более не проявлялась на политической арене.

После неудачи со Б.В. Штюрмером и И.Ф. Манасевичем-Мануйловым И.И. Колышко продолжил контакты со Г. Стиннесом. Однако тема их изменилась: вместо сепаратного мира речь пошла об организации в России пропаганды за скорейшее прекращение войны. Эта тема возникла, по-видимому, параллельно с переговорами о сепаратном мире.

Начало 1917 г. И.И. Колышко провел в Копенгагене, где установил контакт с А.Л. Парвусом (Гельфандом). По-видимому, это дало толчок «предприятию» журналиста уже после Февральской революции, так как А.Л. Парвус советовал немцам отнестись к нему со всей серьезностью.

В Петрограде публицист появился 18 апреля (1 мая) 1917 г. Однако по-настоящему развернуться он не сумел, так как сразу попал в поле зрения русской контрразведки.

Также у И.И. Колышко был обнаружен печатный проект сепаратного договора России и Германии на 12 листах большого формата. Контрразведчики обратили внимание, что по этому проекту предусматривалась независимость Финляндии и Украины (как и у В.И. Ленина), а также на обещание выплатить публицисту аванс в 20 тысяч рублей. Еще одной существенной уликой стало длинное письмо И.И. Колышко своей подруге-немке.

Захваченные документы ничего не сообщали о шпионаже И.И. Колышко в пользу Германии. Поэтому позднее, когда журналист отчаянно отбивался от обвинения, надо признать, что никаких доказательств этому так и не было обнаружено. Но вот о контактах с немцами они свидетельствовали однозначно. Причем, по данным контрразведчиков, получалось, что И.И. Колышко стал частью единой цепи, действующей в пользу сепаратного мира, куда входили и большевики (в обоих случаях фигурировала фамилия прапорщика Степина).

Тем не менее, для полновесного обвинительного заключения бумаг, обнаруженных у И.И. Колышко, не хватало (мало ли кто что пишет в частной корреспонденции). Поэтому судебные власти, которым журналиста передали из контрразведки, выпустили его на свободу под залог в 30 тысяч рублей. И.И. Колышко воспользовался этим и с пафосом бросился опровергать обвинение в шпионаже. Публицист подготовил и издал даже отдельную брошюру для доказательства собственной правоты. Он утверждал, что никакого проекта мирного соглашения у него не было, а имелся лишь текст статьи из датской прессы, перевод которого записала его подруга. Однако документ, обнаруженный у него русскими контрразведчиками, никак не походил на газетную статью. На первом листе его имелось специально пропущенное место для того, чтобы позднее, от руки, вставить туда дату. Конечно, он был ни чем иным, как проектом условий мирного договора, составленного в ходе второй встречи с М. Эрцбергером, причем, как известно из другого источника, экземпляр для И.И. Колышко переписала его подруга-немка.

От большевиков И.И. Колышко предпочел скрыться. Есть сведения, что в 1918 г. он сотрудничал в киевской прессе пронемецкого направления. После этого незадачливый «агент влияния» эмигрировал в Европу. Оказавшись без средств, публицист занялся спекуляциями советскими ценными бумагами на берлинской бирже. Этот эпизод из бурной биографии И.И. Колышко настораживает. Дело в том, что подобными операциями в Берлине занимались, как правило, люди, связанные с советскими спецслужбами. Если еще вспомнить и о том, что в Петрограде - Ленинграде благополучно проживала прежняя семья И.И. Колышко (а он был женат на княжне В.С. Оболенской), а сам журналист не только регулярно переписывался с родственниками, но и посылал им средства для жизни, неизбежно возникает вопрос: не сотрудничал ли он с новой властью в России? Ответа у меня нет, полагаю, агентом ЧК он не был, но нельзя исключить его контакты с соответствующими лицами. Однако состояния на бумагах сомнительной ценности И.И. Колышко не нажил. К началу 1930-х гг. он перебрался в Ниццу, там жил очень бедно, в основном на зарплату очередной своей подруги-француженки, перебиваясь случайными литературными заработками и выступлениями.

Несмотря на то что И.И. Колышко не исполнил просьбу В.П. Крымова, его «Великий распад», тем не менее, представляет для современного читателя несомненный интерес. Задача, поставленная им перед собой, - показать причины краха самодержавной России - выродилась, по сути, в обличение старого строя, его порядков. Разумеется, автор был подчеркнуто пристрастен, что заметно даже непосвященному читателю. Конечно, в тексте отразились долгие размышления автора и о превратностях своей судьбы, и о катастрофе, постигшей Россию после 1917 г.

Надо отдать должное И.И. Колышко: он мастерски владел пером, его рукопись содержит яркие зарисовки, образы, парадоксальные выводы, меткие наблюдения, ее легко и интересно читать.

Привлекают внимание сделанные им портретные зарисовки известных писателей и литераторов начала XX в. - это, конечно, не их биографии, а зоркий взгляд талантливого публициста, пытающийся ухватить у каждого из своих героев самую яркую его черту.

Но меня в мемуарах И.И. Колышко, в первую очередь, интересует оценка, данная им Тертию Филиппову в VIII главе его произведения «Великий распад: Воспоминания». 

Глава VIII.

Тертий Филиппов.

Когда корабль тонет, совершенно разные люди ведут себя совершенно одинаково. Все обломки и весь мусор царской России последнего сорокалетия при пестроте индивидуальной, при разнице в очертаниях схожи друг с другом по своему отношению к власти, по своему самочувствию у кормила правления. Накануне назначения и на утро отставки они - люди, часто весьма симпатичные, честные, одушевленные; у власти - живые трупы, двойники и двойняшки. Как гигантский жернов, как страшная болезнь, власть нагоняла на них столбняк, превращавший индивидуумов в деревяшки. Много и часто думая над этим явлением, лишавшим меня друзей, когда они подымались к власти, я решил, что на российском Олимпе самый воздух заражен каким-то микробом, и что микроб этот, быть может, поднялся из питерских болот, два столетия культивировался в студне славянского безволья, пока не приобрел к концу 19 века свои смертоносные свойства.

Типичные признаки отравления этим микробом я наблюдал и у Тертия Филиппова. Сын ржевского аптекаря, зауряд-чиновник Государственного контроля, Тертий (как его все звали) был известен в Петербурге как остряк, знаток русского искусства, церковного пения и попутно церковных вопросов. Никто и никогда не мог понять, почему же он не служит в Синоде и что было у него общего с цифрами? Он и сам этого не знал. Он прилип к большому бюрократическому делу, как ракушка к днищу корабля, и механическим усердием семинариста распух в большого чиновника.

Усердие Тертия отличил еще создатель Государственного контроля Татаринов. Кажется, он и выдвинул его в начальники своей канцелярии, а Сольский сделал своим товарищем. На этом и сам Тертий, и весь бюрократический Петербург считали его карьеру конченной: лица такого происхождения в ту пору еще не достигали высших ступеней власти. Да Тертию она была не по годам и не по плечу. Надев на седьмом десятке лет белые штаны, он весь отдался своему любимому занятию: церковному пению и церковным вопросам. Недурной знаток русской литературы, он принадлежал к кружку Погодина, дружил с Островским, Полонским, Майковым, Самариным, Самойловым, вообще, варился в соку русского таланта. Обладая изумительной памятью, он наизусть читал почти всего Пушкина, Мицкевича, Тютчева, был кладезем всякого рода «бон мо» a , анекдотов, происшествий, - словом, в приятельском кружке был остроумен, занимателен, незаменим.

Всегда розовый, жизнерадостный, аккуратно расчесанный, он был противоположностью пергаментного Победоносцева, которого ненавидел.

Я помню интимные вечера в одном доме, где локоть к локтю сидели Тертий, Апухтин (поэт) и Петр Чайковский. Это было такое сплетение лирики с сатирой, серьезности с анекдотом, что голова кружилась. Помню, в детстве, встречу Тертия с Достоевским, - как Тертий острил, а Достоевский злобно молчал.

Кроме пения и литературы, Тертий был еще специалистом по бильярду и по винту. На бильярде он обыгрывал маркеров, а в винте у него были лишь два соперника: Витте и Сущов. Когда они сходились за зеленым столиком, за зрелище это можно было деньги платить. В этом розовом семинаристе было пропасть талантов, кроме одного - таланта власти. И вот он попал к ней.

Пост государственного контролера был самым ничтожным по диапазону творчества и самым сильным по диапазону разрушения (критика). Государственный контролер не ведал ничем и ведал всем. Его глаза и уши или, вернее, - его щупальца, были запущены во все ведомства. И всем он мог наделать кучу пакостей. Но особенно чувствительны к этим щупальцам были ведомства финансов и путей сообщения. А с установлением контроля фактического, т[о] е[сть] контроля не после, а во время производства расходов, ведомство это приобрело силу тормоза, останавливающего государственную машину.

На посту Государственного контролера приобрел свою известность гр[аф] Сольский - вельможа калибра Абазы. Он далеко не использовал довлевшей ему власти. Но его уважали, побаивались, и всякого рода «панамы», хотя при нем и раскрывались, огласки не получали. Чуть-чуть не разразился скандал с Анненковым (строителем Закаспийской дороги), и то по усердию Тертия. Но Сольский его замял и огромные бреши в казне, учиненные этим не признававшим над собой контроля генералом, кое-как замазали.

Совсем особая эра началась при Тертии. На пост госуд[арственного] контролера метил друг вел[икого] кн[язя] Владимира Александровича - Половцов. Этому богачу, выстроившему для своих проездок верхом собственный манеж и проигрывавшему миллионы русского золота в Монте-Карло (там его чуть не убил и ограбил Гурко), не доставало только власти.

Вот этот каприз Половцова и подарил России Тертия. Александр III-й не выносил интриг и недолюбливал меценатов. На просьбу брата он сначала склонился, и Половцов уже принимал поздравления. Но кн[язь] Мещерский, друг Тертия, осведомил государя о половцовском триумфе, и Тертий был спешно вызван в Аничков. Там государь ему сказал:

- Против вас интрига, и потому я вас назначаю госуд[арственным] контролером.

Половцов тотчас же укатил в Монте-Карло, а Тертий переехал из 5-го этажа Подъяческой в особняк на Мойке. На первом министерском рауте, показывая друзьям свои апартаменты, он, подсмеиваясь не то над собой, не то над апартаментами, говорил:

- И этого всего хотели меня лишить…

Заказав себе новый сюртук, а жене - новое платье, Тертий из певчего и балагура превратился в олимпийца.

* * *

Превращение это лишило Петербург оригинального, сочного и красочного собеседника-всезнайки, винтеров - классического игрока, меня - партнера на бильярде; зато прибавило на Олимпе одним богом больше, едва ли не самым надутым и злостным. Ржевский мещанин во дворянстве повторил историю мольеровского героя. Скорпионы своей власти он направил на отмщение и сладострастные укусы. Как и Плеве, Тертий-министр вспомнил все унижения своей тернистой карьеры, всю российскую горечь пасынка власти. У Плеве была виселица, у Тертия - контрольный клещ. Он вонзал его всюду, куда влекла его личная месть или потребность упиться чужой болью.

Окружив себя злостными ищейками, поднявшимися, как и он, из мещанства, Тертий направлял эту стаю голодных гончих всюду, где подымался пульс жизни, где оживали омертвелые ткани, где личная инициатива и талант могли сулить обогащение. А так как эпоха его властвования совпала с материальным российским расцветом - постройкой дорог, заводов, эмансипацией капитала, - контрольным гончим было где разгуляться. «Начеты» так и сыпались на ведомства. Работа тормозилась, инициатива падала. Возведя на должность генерал-контролера железнодорожной отчетности крошечного, но самого злого контрольного пса, некоего Маликова, он почти остановил постройку железных дорог. Бесчисленные скорпионы терзали постройку портов, элеваторов, шоссе, очистку рек. И только военно-морское ведомство под флагом обороны страны кое-как отбивалось от этих скорпионов. Тертий, кажется, сам был честен, но его свора гончих в силу постоянного трения о чужие миллионы, под постоянным соблазном схватить или выпустить, задушить или дать жить, кончила тем, чем и все на Руси - развратилась. Контролеры стали брать взятки. И началась свистопляска, победителями из которой вышли одни банкиры с их папой - Витте.

Отношения двух обитателей Мойки - Тертия и Витте, были своеобразны. Оба они друг друга боялись, и оба друг друга подсиживали. Так же играли они и в винт. Я помню эти схватки за зеленым столом. Разберут, бывало, карты, сложат их и уж больше не заглядывают. Тертий вопьется глазами в Витте, Витте в Тертия; у одного во взгляде лукавая насмешка, у другого (Витте) - петуший наскок.

- Шлем в пиках! В трефах! Без козырей.

Взгляды, как два клинка, скрестились, сверкают. Тертий почти шепчет. Витте сипит. Отовсюду сбегаются поглазеть на дуэль гигантов. Секундная пауза. И вот - большой без козырей! Игра за Витте. Розыгрыш бесподобен. Но плетью обуха не перешибешь. Витте без трех… Тертий подсидел… В делах государства Тертий не раз подсиживал озорного Витте; но загрызть его не мог и не решался.

Матильда Ивановна Витте не пропускала журфиксов Марии Ивановны (супруги Тертия); а купленное Тертием на «выгодных условиях» Гогенлоевское имение требовало постоянных ссуд.

Вот почему при Тертии на Мойке было спокойно. Тертий не препятствовал не только «реформам» Витте (а он единственный мог их замедлить), но и «делам» мадам Витте. Свистопляска строительства и грюндерства, озолотившая родных и близких Витте, при Тертии еще сгустилась. Особенным треском ознаменовалось железнодорожное строительство мужа сестры мадам Витте, некоего Быховца. В дни ухаживания Витте за мадам Лисаневич, на которой он женился, Быховец был ничтожным техником на шоссейном участке гор[ода] Новгорода. Он не был даже инженером, и скудное жалованье свое пополнял, как и все, «доходами». Женитьба Витте отверзла чете Быховцов врата рая. Шоссейному технику вручили сразу постройку железной дороги. Быховец ничего не смыслил в постройке, но твердо усвоил нормы строительных доходов (от 5-10 процентов с подряда). Построив так первую маленькую дорогу и возведенный без экзамена в звание инженера путей сообщения, Быховец получил стомиллионную постройку Пермь-Котласской жел[езной] дороги (при Кривошеине). Один из подрядчиков этой дороги, инж[енер] Бак, нажил там такие миллионы, что отхватил часть их на издание кадетской газеты «Речь». На аншлаге ее так и продолжало стоять до заката ее: «Основана Баком». Когда же Быховцу робко замечали, что процент в пользу начальства немного высок, он заботливо отвечал:

- Вы же знаете, с кем я должен делиться… Дорогу построили отвратительно, но Быховец переселился на Миллионную, завел автомобили, детей воспитывал в Лицее. Тертий, как и весь Петербург, это знал, подшучивал, острил, но начетов на Быховца не делал.

И, живя на Мойке вверх, плыл по течению вниз, в хоромы Витте.

* * *

Не то было с другими министрами, особенно теми, чьи жены манкировали журфиксами на Мойке. Тертий скушал не одного из них. С особенным смаком проглотил он министра путей сообщения Кривошеина. Этому министру он не мог простить его светскости, богатства и министерского дворца на Фонтанке. Кривошеин взобрался на Олимп после Тертия, никакого стажа не прошел, но развел такую пышность, перед которой побледнели рауты и журфиксы Тертия. К тому же Мария Петровна (супруга Кривошеина) манкировала Марию Ивановну - супругу Тертия. И начался бой, завершившийся скандалом и ломкой костей Кривошеина.

Дряхлея и просачиваясь ядом злости, Тертий, как тарантул, бросался решительно на всех, даже на своих благодетелей. Так, он едва не перегрыз горло сотворившему его кн[язю] Мещерскому и пытался задушить «милейшего Дурново».

Не давал ему спокойно властвовать и Победоносцев. Ревность к нему возгорелась у Тертия еще когда он был подручным Сольского, пел на клиросе и считал себя первым в России церковником. Еще с тех пор Тертий шушукался с епископами и митрополитами, оппонировавшими обер-прокурору. Был он сторонником патриархата и, во всяком случае, церковной эмансипации от Синода. В церковной иерархии у него было много друзей.

Про Тертия ходил такой анекдот: исповедуется юная грешница. Так, мол, и так - согрешила.

- С кем? - любопытствует исповедующий.

- С Тертием Ивановичем…

- Ну, с ним можно…

На посту обер-прокурора Синода Тертий, быть может, поднялся бы до истинного творчества, создал бы если не «живую», то полуживую церковь. Весь его внешний облик вместе с внешним благочестием свидетельствовали о том. Как государственник Тертий не достоин был развязать ремня обуви Победоносцеву, но как живая, яркая личность оставлял его за флагом.

У Тертия был типичный, ему одному свойственный, шелестящий смешок, которым он сопровождал свои эпиграммы, анекдоты и эпитафии. Смешок этот казался мне добродушным, покуда Тертий не попал на Олимп. Там он превратился в змеиное шипение.

Тертий-министр двигался, как икона - нес себя, как священный сосуд. У него, как и у гр[афа] Д. Толстого, был сын, в которого он также был влюблен, - находил в нем гений Суворова, Наполеона. Подрастя, сын предпочел карьеру дельца лаврам Наполеона.

Супруга Тертия - доброе, простое существо - на старости лет открыла в себе гений вышивания. Дочери тоже, кажется, на чем-то воссияли. Словом, у гробового входа этот аптекарский ученик познал себя не только рожденным для власти, но и родившим потомство, отмеченное перстом Божьим. У него не было мании величия патологической, как впоследствии у Протопопова (страдал он лишь от обжорства), но была мания величия психологическая. Умер он, многое взбудоражив, отравив, разрушив и решительно ничего не создав.

С ним умер обломок не только старой русской власти, но и старого русского остроумия, ценитель и поощритель таланта.

Источник:

Иосиф Колышко - «Великий распад: Воспоминания».    Утверждено к печати Ученым советом Санкт-Петербургского института истории РАН.    Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ).    Проект № 06-01- 16016д.    Рецензенты:    к. и. н. С. В. Куликов,   к. и. н. П. Г. Рогозный.

Дементьева (Кислова) Елизавета Григорьевна - чемпионка 16-х летних Олимпийских игр в Мельбурне.

Елизавета Григорьевна Дементьева (Кислова) - советская спортсменка (гребля на байдарках), олимпийская чемпионка 1956 года, чемпионка мира. Заслуженный мастер спорта СССР (1957).

Родилась 15 ноября 1928 года в деревне Васильево Полесской области (БССР). В 1943 году переехала в Кострому из освобождённого от немецких захватчиков города Ржева. Занималась народной греблей, лыжными гонками, начала заниматься греблей на байдарках в 1948 г., выступала за добровольное спортивное общество «Красное знамя» (Кострома). После переезда в Кострому начала серьёзно заниматься лыжным спортом и народной греблей, затем продолжила занятия греблей в Ленинграде. В 1952-м она сосредоточилась на выступлениях на байдарках. Тренер Дементьевой - Н. В. Смирнова. Несмотря на перерыв в спортивной карьере в 1955-м (у нее родилась дочь), в 1956 году Елизавета Дементьева одержала победы на Спартакиадах РСФСР и народов СССР. В 1959 году Елизавета окончила Государственный дважды орденоносный институт физической культуры (ГДОИФК) имени П. Ф. Лесгафта.  Работала шлифовщицей на заводе «Рабочий металлист», тренером на гребной базе «Локомотив», в детском отделении клуба «Знамя», с 1968 до выхода на пенсию преподавала в Ленинградском индустриальном техникуме строительных материалов и деталей.  В 1957 году удостоилась ордена "Знак Почета".

Елизавета Григорьевна Дементьева (Кислова): 

·  Олимпийская чемпионка 1956 года в гребле на байдарке-одиночке на дистанции 500 м

·  Чемпионка мира 1958 (байдарка - одиночка)

·  Серебряный призёр чемпионата мира 1958 (байдарка - двойка)

·  Чемпионка Европы 1957 и 1959 годов (байдарка-двойка) (На байдарке-двойке Дементьева побеждала с Антониной Серединой, которая позднее в своей книге отметила: "характер Лизы мужал в военные годы, когда приходилось заменять отца и братьев на заводе").

·  Серебряный призёр чемпионатов Европы 1959 и 1963 годов (байдарка-четверка)

·  Чемпионка СССР 1956 - 1960 годов в составе разных экипажей.

Награды и медали Елизаветы Григорьевны:

Летние Олимпийские игры: Мельбурн 1956. Золото. K-1 500 м

Чемпионат мира: Прага 1958. Золото. K-1 500 м

Чемпионат мира: Прага 1958. Серебро. K-2 500 м

Государственные награды: Заслуженный мастер спорта СССР, орден "Знак Почета".

Тренер Дементьевой - Смирнова Нина Васильевна.

Родилась в 1920 году в деревне Червинская - Лука Петроградской губернии. Спортсменка (лыжные гонки, гребля на байдарках и каноэ), тренер. Мастер спорта (1951). Заслуженный тренер СССР (1957). Выступала за ДСО «Спартак» (Ленинград). Чемпионка СССР по лыжным гонкам (1951) в эстафете 4х5 км. 2-й призёр чемпионата РСФСР по лыжным гонкам (1948) на дистанциях 5 и 10 км. Чемпионка СССР (1954) в гребле на байдарке - двойке. Тренер гребного клуба ДСО «Спартак» (Ленинград) - 1950 - 75. Тренер ДСО «Динамо» (Ленинград) по лыжным гонкам - 1975 - 85. Тренер женской и мужской сборных СССР - 1956 - 60. Среди её учеников - Е. Дементьева, Л. Безрукова, С. Климов, В. Наумов.

Тренер Дементьевой - Яков Васильевич Тяпин (1913-1989).

Родился в 1913 году. Спортсмен (гребля на байдарках и каноэ). Заслуженный тренер РСФСР. Судья всесоюзной категории. Тренировал олимпийскую чемпионку 1956 года Елизавету Дементьеву. Окончил Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе. Выступал за ДСО  «Искра», «Авангард» и «Большевик» (все - Ленинград). 2-й призёр чемпионатов СССР по гребле на байдарках (1948, 1949). В 1930-е годы призёр чемпионатов СССР по лыжным гонкам. Тренер гребного клуба «Знамя» (Ленинград) - с 1953 года. Был тренером по лыжным гонкам ДЮСШ Невского района Ленинграда, тренером по гребле на байдарках и каноэ сборных СССР и Ленинграда, тренером сборной ВЦСПС. Среди его учеников - А. Трошенков,  А.  Маркова,  И. Кузнецов, Л. Макушина, П. Николаева, Г. Васильев. Участник Великой Отечественной войны. Награждён медалями «За оборону Ленинграда», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г». 

О своих тренерах у Е. Дементьевой сохранились не очень приятные воспоминания и в дальнейшем её отзывы о них были крайне отрицательные.

В 1954 году в Ленинграде  летом, когда Е. Дементьева тренировалась в клубе "Знамя" под руководством Якова Васильевича Тяпина, проходили международные соревнования с участием гребцов четырёх стран. Дементьева (Кислова) опередила всех соперниц, в том числе чемпионку XV Олимпийсих игр Сильви Саймо из Финляндии и 17-кратную чемпионку СССР ленинградку Нину Савину, которая на Олимпиаде-1952 завоевала бронзовую медаль. В том же году на всесоюзном первенстве заслуженный мастер спорта Савина взяла реванш, и Елизавету Дементьеву довольно долго не было видно на Малой Невке. Всё объяснялось просто: в ноябре 1955 у неё родилась дочка.

Пришёл 1955 год. Тогда Лиза в гоночных соревнованиях не выступала: вышла замуж и ждала ребенка.

Его начало не предвещало ничего хорошего в спортивной биографии молодой байдарочницы из Костромского Заволжья. Молодая мать заболела. Выздоравливала тяжело. Всё же постепенно Лиза начала спускать байдарку на воду и проводить кратковременные тренировки.

Приближались ответственные спортивные соревнования - Спартакиада народов РСФСР, в которых костромская гонщица обязательно хотела принять участие. Долго не могла Лиза войти в форму.

Подготовку к Спартакиаде она проводила одна, без тренера. Это, определённо, также сказывалось на результатах. Но Лиза твёрдо решила - в Спартакиаде народов Российской Федерации она обязательно примет участие.

Весной 56-го пришёл вызов из ЦС "Спартака". В Москве формировалась олимпийская сборная страны. Я оставила Оленьку на попечение родных и поехала в столицу. По мнению руководителей сборной, я туда не попадала. Поначалу жила в гостинице ВДНХ, потом на Воробьёвых горах. Все гребцы тренировались в Тушине, а я в Химках, в полном одиночестве. В Московской регате не участвовала. Сидела на берегу и смотрела. Всё же меня заявили на I Спартакиаду народов РСФСР, в личном зачёте. А я взяла и выиграла на дистанции 500 м. Получила право участвовать в Спартакиаде народов СССР. Отличилась там не только в финальном заезде байдарок-одиночек, но и в эстафете 4х500 м. И меня включили в олимпийскую команду.

Успех костромской гонщицы в спортивных кругах был встречен доброжелательно, но настороженно. Начались разговоры о случайности успеха волжанки.

В олимпийскую команду отбирали самых достойных. Лиза это прекрасно знала. Победа на спартакиадах радовали её, но она с тревогой думала: «Возьмут ли? Включат ли в сборную олимпийскую СССР?». И всё-таки её включили. Елизавета Дементьева и стала победителем Олимпийских игр. 

XVI летняя Олимпиада проходила в Мельбурне (Австралия), поэтому время ее проведения было не совсем обычным для летних Игр (по крайней мере, с точки зрения жителей северного полушария) - с 22 ноября по 8 декабря 1956 года. За право принимать Олимпиаду боролись также 10 городов Америки: Буэнос-Айрес, Мехико, Монреаль, Детройт, Лос-Анджелес, Миннеаполис, Сан-Франциско, Филадельфия и Чикаго. Выбор пал на Мельбурн.

Однако планы МОК едва не нарушило то, что по австралийским законам нельзя ввозить в страну животных без шестимесячного карантина: под угрозой оказались соревнования по конному спорту. В результате спортсмены-конники состязались не просто в другом городе, а на другом континенте - в июне 1956 года их принимал Стокгольм (Швеция).

Из-за политических разногласий от участия в Олимпиаде отказались Голландия, Испания, Швейцария, Ирак и КНР. Накануне Олимпиады трения возникли между СССР и Венгрией. В ноябре 1956 года венгры выступили против базирования в стране советских войск, потребовав их вывода, но те подавили восстание.

Летняя Олимпиада в Мельбурне 1956 года уникальна многим. Уникальным стало и достижение Елизаветы Дементьевой, взявшей золото в гребле на байдарке на дистанции 500 м.

В конце ноября - начале декабря 1956 года на "олимпийском" озере Вендури в Австралии очень хорошо выступили питерцы. К завоеванной на играх в Хельсинки золотой медали в гребле на академической лодке-одиночке Юрий Тюкалов прибавил ещё одну высшую награду - за победу в состязаниях двоек (в паре с москвичом Александром Беркутовым). Игорь Писарев был вторым в финальном заезде байдарок-одиночек на 1000 м. Такое же место занял экипаж байдарки-двойки Михаил Каалесте и Анатолий Демитков. "Золото" в 10-километровом водном марафоне добыли невские каноисты Грациан Ботев и Павел Харин. На следующий день их каноэ-двойка финишировала второй на дистанции 1000 м. Тогда же блеснула и 28-летняя питерская байдарочница Елизавета Дементьева.

- Как вы с Ботевым отреагировали на её победу? - спросили у олимпийского чемпиона Павла Петровича Харина.

-Так же, как на свою, и даже радостнее. 500 м - это спринт. Сколько здесь нужно энергии, силы воли, особенно женщинам… "Молодец, Лиза!" - кричали мы. Ведь Дементьева проторила дорогу к олимпийским победам нашим мастерицам весла. На четырёх следующих Олимпиадах побеждали наши советские байдарочницы - Антонина Середина (1960 год), Людмила Пинаева (1964 и 1968), Юлия Рябчинская (1972). Москвичка Середина и наша землячка Пинаева первенствовали на олимпийских стартах байдарок-двоек: Антонина в Риме - 1960, а Людмила в Мюнхене - 1972. Дементьева относится к числу тех, кого называют первопроходцами.

В 1957 году была издана книга А. Кулешова и П. Соболева «В далёком Мельбурне. Очерки о 16 Олимпийских играх». Есть в ней глава, в которой рассказывается как решался вопрос, где проводить соревнования по гребле. Какие условия проживания были у наших гребцов.

«В БАЛЛАРАТЕ

Ещё задолго до XVI Олимпийских игр решался вопрос, где проводить соревнования по гребле. Все соглашались, что соревнования должны проводиться в Балларате, спорили о том, какое озеро выбрать для олимпийской гребной регаты. Сначала выбрали озеро Вендури, потом решили, что более подходящим является озеро Лермонт, наконец снова остановились на Вендури. Озеро Вендури расположено недалеко от Балларата, провинциального городка, в 124 км от Мельбурна. Городок, как и Мельбурн, был разукрашен в честь олимпийских игр. Жители города сделали все возможное, чтобы получше встретить гребцов. Многие общественные организации «взяли шефство» над спортсменами различных стран. Например, над советскими гребцами «шефствовало» Общество ветеранов войны. «Шефы» показывали «подшефным» достопримечательности города, возили их на экскурсии на заводы, фабрики, на фермы и т. д. Участники соревнований по гребле размещались в сделанных из гофрированного железа бараках, где при благоприятной погоде, быть может, было бы и неплохо, но в холод и дождь приходилось трудно. Никакие одеяла не спасали, и даже «филиал» олимпийского факела, горевший в Балларате, не мог согреть мерзнущих спортсменов. А погода была очень плохой, что вообще отразилось на ходе соревнований. Надо сказать, что и сама трасса гонок, начинавшаяся у одного берега озера и кончавшаяся метров за 50 от другого, была как бы «вырезана» в камышах на 80 м в ширину и на 2 км в длину. Она находилась в полной власти ветров».

Сейчас Елизавета Григорьевна живет в Санкт-Петербурге. Где Елизавета Дементьева и корреспондент   газеты «Северная правда» вместе и вспоминали тот победный старт.

Первое время переворачивалась

- Почему вы выбрали греблю?

- Когда была совсем еще маленькой, мне приходилось вытаскивать на лодке деревья из реки, топляк. Нужно было самой грести. Это заметил один из тренеров, пригласил меня на соревнования на «фофанах» - тяжелых лодках. Стала заниматься на них, а после перевелась на байдарку.

- Было сложно пересесть?

- Конечно. Это легкая лодка, баланс совсем другой. Поначалу все время переворачивалась. Но привыкла. В 1954-м получила мастера спорта по гребле на байдарке.

- Вы начали заниматься греблей в Костроме, но выступали за Ленинград…

- История простая - уехала в Ленинград учиться, вышла замуж, осталась. Но каждый год приезжала в Кострому. Там жили мама, папа, сестра, бабушка. После олимпийской победы сразу приехала в Кострому, где была моя дочь. Но все же решила остаться в Ленинграде, после завершения спортивной карьеры работала здесь тренером.

- В Костроме не были давно?

- Очень! Мне уже выбираться куда-то тяжело. Да и в Костроме близких почти не осталось. Хотя я рада, что меня не забывают, в том числе и в Костроме. Часто зовут на соревнования, на те же Олимпиады. Но я отказываюсь.

Золотые 0,8 секунды

- Вы выиграли золото Олимпиады, вернувшись в спорт после перерыва?

- Да. В 1955 году родила дочь. К счастью, быстро удалось восстановиться и поехать на Олимпиаду. Но сильно переживала, как там дочь.

- Конкуренция на дистанции была высокая?

- Основной соперницей была немка Тереза Ценц из ФРГ. Но и датчанка, и австралийка оказались сильны. На всех международных соревнованиях мы приходили нос в нос. Но когда мы встречались с Ценц, к примеру, на мировом первенстве, она всегда смотрела, есть ли я в списке участников. И если я там была, говорила: «Опять я золото не выиграю».

- Что стало самым ярким событием того олимпийского финала?

- В финале я лидировала прямо со старта. Такой был план - быстро оторваться от соперниц. Ценц где-то на 250 метрах стала настигать меня. А я уже устала! Но чтобы догнать меня, у Ценц не хватило сил (немка отстала на 0,8 секунды). Помню, долго не объявляли результаты. Был фотофиниш, судьи разбирались с распределением мест. Когда все же объявили, что золото у нас, от сердца отлегло.

Елизавета Дементьева органично смотрелась и на тренировке...

- Удалось ли познакомиться с Австралией?

- Нет. Мы выступали не в Мельбурне, а на озере километрах в 50 от города. Место очень красивое. Но особо погулять там не получалось. И вообще нас выпускали с базы группами. А перед тем как поехать на соревнование, мы посещали «специальный» отдел, заполняли множество анкет. Так что свободы перемещения, как сейчас, не было.

...и на олимпийском пьедестале

- Где сейчас ваша золотая медаль?

- Сама золотая олимпийская медаль - дома. А памятная - в музее. Я много наград отдала в музеи. Но одну награду не отдаю. Письмо, где написано: «Из первых - первая». Этим подчеркивается, что я первая девушка из СССР, которая брала золото в гребле на международных соревнованиях всех уровней.

Олимпийские чемпионки среди байдарок-одиночек на дистанции 500 метров

1948: Карен Хофф

1952: Сильви Саймо

1956: Елизавета Дементьева

1960: Антонина Середина

1964: Людмила Пинаева

1968: Людмила Пинаева

1972: Юлия Рябчинская

1976: Карола Цирцов

1980: Биргит Фишер

1984: Агнета Андерссон

1988: Ваня Гешева

1992: Биргит Шмидт

1996: Рита Кёбан

2000: Йозефа Идем

2004: Наташа Янич

2008: Инна Осипенко

2012: Данута Козак

2016: Данута Козак

Я выбрала дочь

- Вы рано закончили спортивную карьеру. Не было желания побороться еще за одно олимпийское золото?

- Если честно, к 1960-му я была полностью готова, надеялась, смогу участвовать в Олимпиаде. Но в 1959-м, когда была на соревнованиях, мне сообщили из дома, что болеет дочь. Я сразу решила ехать домой. А руководство сказало: или ребенок, или спорт.  Я выбрала дочь.

- Незаменимых тогда не было?

- Конечно. Конкуренция в команде была высокая, на спринтерских дистанциях нас разделяли доли секунды. Сборная была очень и очень сильная. Поэтому меня быстро заменили. В Союзе всегда было много претендентов на первые места. Команды из Куйбышева, Горького ярко выступали. Борьба серьезная, соревнований много: областных, краевых, ведомственных. Поэтому и сильных спортсменов было больше.

- Конкуренция не перерастала в интриги?

-Что вы! Команда тогда была очень дружная. Очень-очень сплоченный коллектив, зависти не было. Все решалось в честной борьбе.

- Сейчас вы наблюдаете за выступлениями наших гребцов?

- Смотрю иногда. Но на больших соревнованиях мы слабенько выступаем. На каноэ еще бывают успехи, а у байдарочников - увы. Почему? Не знаю. Для того, чтобы добиться успехов, нужно желание и огромный труд.

Есть у журналистов А. Кулешова и П. Соболева рассказ о великолепной победе советской  байдарочницы Е. Дементьевой, выигравшей золотую медаль.

«В заключение расскажем о великолепной победе советской байдарочницы Е. Дементьевой, выигравшей золотую медаль. Эта победа особенно ценна тем, что женщины выступали в соревнованиях по гребле лишь в одном виде - гонке байдарок - одиночек на 500 м. Ещё на прошлых играх советская байдарочница И. Савина взяла 3-е место, получила 4 очка (из 7). На XVI Олимпиаде набрав 7 очков, Дементьева одна дала столько же, сколько вся команда ее товарищей в 1952 г. Елизавета Дементьева родилась в 1928 г. в деревне Васильево, Полесской области. Спортом начала заниматься в 1948 г.: летом - народной греблей, зимой - лыжами. В 1949 г. она получила 1-й спортивный разряд по гребле, а в 1950 г. 1-й разряд в лыжах. В 1950 г. она участвовала в соревнованиях по гребле на первенство Российской Федерации и в чемпионате РСФСР по лыжам. В 1952 г. Дементьева переключилась на байдарку и в 1952 году заняла 3-е место на первенстве страны. В  1954 г. она впервые участвовала в международной  встречe.  В Ленинград съехались сильнейшие байдарочницы Польши, Германии, Венгрии и Советского Союза. В гонке девушек на 500 м Дементьева заняла 1-е место, оставив  на 2 - м месте Н. Савину, а на 3-м чемпионку мира финку Сильви Саймо. В том же году она заняла 2-е место на первенстве страны  проиграв Савиной 2 сек. Дементьевой было присвоено звание  мастера. В 1955 г. Дементьева не выступала: у неё родилась дочь. Но уже в 1956 г. она опять активно включилась в спортивную  жизнь: на Спартакиаде Российской Федерации и на Спартакиаде народов СССР она выиграла в обоих встречах 1-е место. Выступая на международных встрече в Румынии и на товарищеских соревнованиях с участием  спортсменок стран народной демократии, она неизменно занимает первые места. К соревнованиям в Мельбурне Дементьева пришла в отличной  форме. Но победу ей помогли одержать не только  большой опыт, приобретенный за годы соревнований, не только великолепная физическая подготовка и отличная  техника, а прежде всего огромная сила воли. В соревнованиях по байдарочной гребле для женщин  участвовали представительницы от девяти стран. «Своими основными соперницами, - рассказывала Дементьева, - я считала венгерку Беркеш, которую видела на соревнованиях в Москве, датчанку Т. Соби, и, прежде всего немку Т. Ценц. Когда я видела Ценц на тренировках, у меня, откровенно говоря, складывалось мнение, что она сильнейшая. В полуфинале я взяла со старта очень быстрый темп, но в середине дистанции дважды его сбавляла, так  как  рассудила, что через 3 часа финал и переутомляться не зачем. Такое мое поведение явно озадачило Ценц. Она финишировала первой, я - второй. После недолгого отдыха настал час финального заезда.  Обычно я начинаю движение со старта очень быстро 102-106 гребков в минуту. Но здесь я взяла темп 115 гребков в минуту! Это исключительно высокий темп, он, собственно, не был у меня еще как следует оттренирован. Погода была хорошая, ветер хоть и встречный, но слабый.  «Рванув» со старта, я сразу ушла вперед на полтора  корпуса. Так продолжалось некоторое время. Но вот на половине дистанции я почувствовала, что Ценц догоняет меня.  Я уже не могла усилить темп: и так шла из последних сил. Впрочем, так же шла и Ценц. Я выиграла у Ценц 0,8 сек., третьей пришла Т. Соби.  Запыхавшиеся, мокрые, мы сидели в байдарках и ждали. Время наше и распределение мест все не вывешивали. В конце концов, мы начали волноваться. Только через полчаса, наконец, вывесили результаты.  Оказывается, судьи никак не могли установить, как распределяются 4-е и 5-е места. Здесь же мне была вручена золотая медаль. Я поднялась на пьедестал почета. Советский флаг взвился на мачту под звуки Государственного гимна СССР. Отрадно было сознавать, что я оправдала доверие Родины». Елизавете Дементьевой присвоено звание заслуженного мастера спорта. На вечере, посвященном выступлению советских гребцов на XVI Олимпийских играх, устроенном на обратном пути на теплоходе «Грузия», взял слово президент Международной федерации байдарок и каноэ Карел Попель (Чехословакия). Он сказал: «Соревнования по байдарочной гребле и каноэ на XVI Олимпийских играх в Мельбурне были первыми международными соревнованиями такого рода вне Европы. И надо сказать, что сначала я был не очень спокоен за организацию этих соревнований, но уже в первый день я успокоился: организация была хорошей. Протестов не было. Исполняется 20 лет нашего спорта. Немцы, австрийцы, шведы в соревнованиях по каноэ, чехи в соревнованиях по байдарочной гребле всегда были первыми. Но в Хельсинки положение изменилось, а сейчас оно изменилось еще больше. Теперь у нас в Международной федерации гребцы 28 стран. В Советском Союзе только в 1952 году начали заниматься этим спортом. А в этом году я был у Вас на Спартакиаде народов СССР и видел, как соревновались, 18 полных команд. Это, по существу, за четыре года! Вы проделали огромную работу. В результатах этого года у меня сомнений нет!»

О своей жизни  и спортивных успехах Елизавета Григорьевна очень интересно рассказала корреспонденту Санкт-Петербургской районной газеты в день своего 85-летия.

Елизавета Дементьева - «золотой фонд» Прометея

В нашем муниципальном округе живет немало замечательных людей. Но таких знаменитостей, как Елизавета Григорьевна Дементьева, - единицы. Елизавета Григорьевна - олимпийская чемпионка. В 1956 году на Олимпиаде в Мельбурне она первой из советских спортсменок завоевала золотую медаль в гребле на байдарке-одиночке. 15 ноября чемпионка отметила свое 85-летие. А накануне юбилея она любезно пригласила нас в гости на чашку чая.

«ЧТО ГРЕСТИ-ТО НАДО?»

Принято думать, что спортивные кадры куются с раннего детства. Дескать, в двадцать лет начинать уже поздно. Пример Елизаветы Григорьевны говорит, что это не так. - Мы тогда жили в Костроме, я работала на заводе шлифовщицей и ни о каком спорте и думать не думала, - рассказывает она. - Только что закончилась война, нам и есть-то порой было нечего, какие уж тут спортивные школы. А вот гребла каждый день - у соседей брала лодку и возила топляки для печки. Дров было не достать, а топить чем-то надо было. И как-то встретились мы с одним из моих коллег, он на нашем заводе работал сборщиком. Оба на лодках. Я топляки везу, он - сено. Он и говорит - приходи к нам, грести будешь. А я даже сразу и не поняла - что я грести-то буду? О том, что гребля может быть спортом, я и не задумывалась тогда. Но согласилась. Пришла в ЦС ДСО «Красное знамя». На другой стороне Волги на Водоканале стояли лодки - фофаны. Вот на них мы и тренировались. Гоночные лодки, более легкие и быстрые, появились у нас уже позже. Я почти сразу стала неплохо выступать на соревнованиях, что и не удивительно - я же каждый день за топляками ездила, а лодка у меня была долбленая, смоленая. Такая тяжелая, что ее и на берег-то сложно было в одиночку вытащить. После такой тренировки мне соревнования не так уж сложно давались.

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

А с байдаркой я познакомилась только в сорок восьмом году. И знакомство это было не самым приятным. Мы поехали в Сталинград на соревнования, и там меня заставили грести в байдарке. Участников не хватало, а надо было кого-то выставить. Я думаю: «Как я на ней буду?! Я же первый раз!» Но меня особо не спрашивали, посадили, клеенкой обили и отправили. И все бы ничего, но я попала между двумя пароходами - один идет навстречу, другой - сзади. Волна поднялась, меня болтает, я не знаю, что мне делать - кричу! Покричала-покричала, а толку-то... Кто мне поможет... Надо справляться самой. Положила весло на воду и сижу, а меня качает-качает-качает. Но обошлось. А потом еще гребла километра три. Ну, какая я тогда пришла... Последняя, наверное. Но в 52-м году мы все-таки перешли на байдарку и каноэ. Я тогда тренировалась в Ленинграде, на Крестовском острове, в «Красном знамени». Тоже непросто было. Тренер - Яков Васильевич Тяпин - посадит меня на байдарку, а я только весло возьму и бух, опрокинулась. Он на меня кричит: «Будешь ты у меня сидеть или нет?» А я не знаю, как баланс удержать. Раньше-то были лодки широкие, а тут узенькая, легкая. Надо чувствовать, как она под тобой сидит на волне. Ох, сколько я выворачивалась из этой байдарки, сколько накувыркалась, сколько воды нахлебалась! Но потихоньку дело пошло. В том же году наши ездили на Олимпиаду в Финляндию, но вернулись лишь с третьим местом. А уже в 54-м году к нам приезжала финка, которая стала тогда олимпийской чемпионкой, и мы с ней соревновались. Я выиграла. Мне дали мастера спорта.

ЕСЛИ ВЕСЛО ПОЕТ...

А в 1956 году Елизавета Григорьевна Дементьева стала олимпийской чемпионкой. И это при том, что всего за год до соревнований родила дочку.

- Когда дочку кормила, тренироваться было негде. Но и форму надо было восстанавливать. Так я между шкафом и кроватью натянула тугую резинку и тренировалась так. С одной стороны, «гребок», потом с другой. И так по нескольку часов два раза в день. Но когда мне прислали вызов и я приехала в Москву, на сборы меня не взяли. Я была такая худенькая, тощенькая, что они посмотрели на меня и сказали: «Мы покойников не берем». А думаю - что же мне делать? У нас в «Красном знамени» была такая председатель - Клавдия Васильевна, я к ней кинулась: - Клавдия Васильевна, что делать? А она мне: - Ну, что ты так расстраиваешься? Живи пока в Москве, в гостинице. На питание денег дадим. На Стрелку будешь ходить тренироваться. Сама. Я обрадовалась - хоть не домой отправили. И вот я с ВДНХ каждый день ездила на Стрелку. С утра тренируюсь, потом схожу пообедаю, на скамеечке посижу и снова тренировка. Вечером в гостиницу. Меня не надо было контролировать. Я сама себе была лучший контролер. Надо две тренировки, значит, надо. Хорошо себя чувствуешь или плохо - не важно. У меня был только один принцип - я слушала свое весло. Если у меня весло в воде словно поет, значит, это хорошая работа. Если гуляет - толку не будет. Или бросай тренировку, или что-то делай, чтобы настроиться на работу. И так я жила там месяц. Потом вернулись наши со сборов. А тут как раз международная встреча - приехали венгры, чехи, поляки, румыны, болгары, восемь команд всего было. И наши заняли последнее и предпоследнее место. Вот такая неожиданность. А в чем было дело - там, где они тренировались, вода была спокойная. А по Москве-реке пароходы ходят, берега все в камне, река не широкая - болтало здорово. А я-то целый месяц тут провела, уже привыкла. И когда нам дали прикидку, я у всех выиграла. И меня взяли в сборную. И не пожалели. В короткий срок Елизавета Григорьевна взяла первое место на Спартакиаде сначала РСФСР, потом и Советского Союза. Следующим этапом стала Олимпиада в Мельбурне.

ЧТО УМЕЮТ РУССКИЕ

- В Канаде все началось с конфуза. Озеро Вендури, на котором мы были должны соревноваться, очень большое и по берегам заросшее каким-то не то камышом, не то кустарником. И между этими кустарниками были сделаны просеки, чтобы на воду можно было выйти. Четыре или пять таких «проливов» было. Я в один зашла и тренируюсь. И не заметила, как все наши ребята уже куда-то ушли и я осталась одна. Вышла на открытую воду, смотрю - ни одной лодки нету. И тут вдруг поднялась такая волна! А до базы еще далеко. И ни катера, ничего вокруг. Я погребу-погребу, положу весло на воду, отдохну и опять. Боюсь только одного - вывернуться. До берега далеко - не доплывешь. Но потихоньку все-таки добралась до базы. А на следующий день читаем в газете - русские приехали на Олимпиаду, а грести не умеют. Было так обидно! Но буквально через несколько дней и канадцы, и весь мир узнал, что умеют русские. На старте молодая спортсменка была спокойна. Впрочем, как всегда. - Сколько у меня стартов было, я не припомню, чтобы я дрожала. Волновалась только о том, как бы весло не подвело. Бывает ведь и такое - то сломается, то неправильно войдет в воду. Понимала, конечно, что это очень важно, возможно, самое главное соревнование в моей жизни, но вот чтобы мандраж какой-то, нет - не было такого. Свою главную соперницу я уже «вычислила», понимала, как надо действовать, и думала только об этом. А после финиша, когда объявили меня, у меня руки опустились в воду, голова легла на конек, ну, слава богу - думаю. И все. Большого восторга почему-то не было. Я даже сама себе удивилась - а почему я так спокойна? Это даже не в моем характере - я взрывная, эмоциональная, а тут такое спокойствие. Зато советская спортивная общественность восторга не скрывала. Ведь Елизавета Дементьева стала первой советской спортсменкой, завоевавшей золотую медаль в этом виде спорта. На следующий год первенство Европы. И снова первое место. Еще через год - чемпионат мира, два первых места - в одиночке и в двойке. И так дальше - победа за победой. Но на следующую Олимпиаду, в Риме, Елизавета Григорьевна не поехала. - Я была очень хорошо готова к Олимпиаде. И до отъезда оставалось уже совсем немного времени. Но у меня заболела дочка. Мне прислали письмо - болезнь серьезная. Я пришла к старшему тренеру, говорю: - Дайте мне пять дней к ребенку съездить. А мне говорят: - Выбирай. Или к дочери поедешь, или на Олимпиаду. Я выбрала дочь. И больше уже не выступала.

ДРУГАЯ ЖИЗНЬ

- К этому времени я уже закончила институт им. Лесгафта. Так что пошла работать тренером. Мне всегда очень нравилось работать с детьми. Приходили ко мне во-о-от такие пацанята. Одна голова над байдаркой торчит. А к концу сезона уже выигрывали призы. Позже мы переехали на улицу Софьи Ковалевской, на работу ездить стало очень неудобно. Я устроилась в техникум преподавателем физкультуры. Там и работала до самой пенсии. И скажу без ложной скромности - на мои занятия ходили все. Обычно от физкультуры стараются увильнуть, а у меня прогульщиков не было. Когда детям на уроке интересно, они его сами ждут. Помню, приходит как-то мальчишка - заросший весь. Я ему говорю: - Пока не пострижешься, на уроки не пущу. - Ну, пожалуйста, пустите. Я завтра схожу. - Нет, - говорю. - Вот как приведешь себя в порядок, так и приходи. Так он побежал в парикмахерскую через дорогу, постригся и на второй урок пришел. Меня радовала моя работа. Ведь что в детей вложишь, то и получишь. Я в них вкладывала душу и результат был соответствующий. Радовала Елизавету Григорьевну и семья. Любимый муж, дети. - Мы очень хорошо жили. Весело, интересно. У всех свои увлечения, каждый раз что-то новое, какие-то сюрпризы. Очень любили походы. У нас был катер, и мы на все лето уезжали с палатками - на Онегу, на Свирь. Грибы, ягоды собираем, рыбу ловим. Столько рыбы было, что ее уже и есть никому не хотелось. Мы на нее в карты играли - кто проиграет, тот рыбу и ест. Мы с мужем прожили пятьдесят пять лет. И вот уже год, как Олега нет. А я все еще поверить в это не могу. Бывает, услышу что-нибудь по радио или телевизору и к нему обращаюсь, будто он рядом: «Олег, знаешь, что говорят?». И тут только вспоминаю... Мы ведь за столько лет ни разу серьезно не поругались. Всегда находили общий язык. Даже в голову не приходило, что можно нахамить друг другу, оскорбить, обидеть. Мы умели и уступать, и прощать. Это не так уж сложно, когда любишь. Если бы все об этом помнили, счастливых семей было бы больше.

Мы от всей души поздравляем Елизавету Григорьевну с юбилеем. И желаем долгих лет жизни, здоровья, бодрости и душевного покоя.

В 2018 году отмечался очередной юбилей Олимпийской чемпионки по гребле на байдарке Елизаветы Дементьевой (Кисловой)  и  Пресс-служба  Минспорта  России  передала 90 - летней юбилярше поздравление от Министра спорта Российской Федерации Павла Колобкова, следующего содержания: 

«Уважаемая Елизавета Григорьевна!

От имени Министерства спорта Российской Федерации и себя лично поздравляю Вас с юбилеем!

Ваши выдающиеся победы и достижения на Олимпийских играх, чемпионатах мира и Европы и других крупных соревнованиях составляют гордость и славу отечественного спорта. Для последующих поколений спортсменов и болельщиков Вы стали образцом большого трудолюбия, высочайшего мастерства и преданности любимому виду спорта.

Благодарю Вас за огромный вклад в развитие и популяризацию гребли на байдарке, воспитание и подготовку талантливой молодёжи. 

В день Вашего юбилея, Елизавета Григорьевна, примите самые искренние и тёплые пожелания крепкого здоровья, физических и душевных сил, счастья и долголетия!».

В здании областной администрации Костромской области была организована выставка архивных документов из фондов ГУ «ГАНИКО», посвящённая знаменитым женщинам, которыми гордится Костромская земля. Есть на этой выставке и стенд, рассказывающий о Елизавете Григорьевне. Только на стенде почему-то ошибочно указано не её отчество, а Николаевна, но информация о спортсменке представлена верная.

Дементьева Елизавета Григорьевна.

Спортсменка в классе байдарка-одиночка. Победительница Спартакиады народов СССР, олимпийская чемпионка по гребле на дистанции 500-м (Мельбурн), чемпионка мира на дистанции 500-м (Прага), чемпионка Европы (Дуйсбург).

С 1991 г. в Костроме ежегодно проводятся республиканские соревнования по гребле на байдарках и каноэ на приз Е. Дементьевой.

ГУ «ГАНИКО». Ф. Р-3615. Оп. 1Д. 28. Л.1.

«По сообщению печати, в XVI Олимпийских играх в Мельбурне участвовало 3539 спортсменов из 68 стран. Наибольшее количество участников собрали состязания по легкой атлетике (883), академической гребле (257) и плаванию (250). От Советского Союза в олимпийских состязаниях в Мельбурне участвовало 286 спортсменов, из которых 139 были награждены олимпийскими медалями.

* * *

По количеству занятых призовых мест спортсмены США были впереди, в течение первых 11 дней. После соревнований 5 декабря команда СССР опередила американцев по количеству очков, а с вечера 6 декабря - и по количеству полученных золотых медалей.

* * *

По семи видам спорта (боксу, классической борьбе, гимнастике, современному пятиборью, стрельбе пулевой, футболу, гребле па байдарках и каноэ) команда СССР заняла 1-е места, по шести видам (баскетбол, борьба вольная, легкая атлетика, академическая гребля, стендовая стрельба, тяжелая атлетика) - 2-е места и по двум видам (водное поло и прыжки в воду) - 3-и места. Хуже всего выступили наши велосипедисты (9-е место), пловцы и фехтовальщики (7-е место), а также парусники, не принесшие команде ни одного очка.

* * *

Советские спортсмены опередили американцев в видах спорта (бокс, вольная и классическая борьба, велосипед, гимнастика, водное поло, современное пятиборье, стрельба, футбол, конный спорт, гребля на байдарках и каноэ). Особенно большое преимущество перед американцами имели наши гимнасты (149 очков), стрелки (51 очко), борцы (56,5 очка). Советские спортсмены уступили американцам в восьми видах (легкая атлетика, баскетбол, академическая гребля, плавание, прыжки в воду, парусный спорт, тяжелая атлетика и фехтование). Больше всего проиграли очков американцам наши легкоатлеты (66 очков), пловцы (62 очка) и прыгуны в воду (46 очков).

* * *

Советские спортсмены одержали на XVI Олимпийских играх большую победу. Они показали высокие результаты во многих видах спорта и заняли первые места в соревнованиях по гимнастике, боксу, современному пятиборью, классической борьбе, пулевой стрельбе, футболу, гребле на каноэ и байдарках. В соревнованиях по легкой атлетике, баскетболу, вольной борьбе, тяжелой атлетике и академической гребле наши спортсмены заняли вторые места, а по водному поло - третье. 286 советских спортсменов, выступавших в состязаниях, завоевали 225 призовых мест. Спортсмены США были впереди команды СССР в 8 видах, а проиграли советским спортсменам в 11 видах спорта. Соревнование двух сильнейших в мире олимпийских команд закончилось победой спортсменов СССР. Советские спортсмены завоевали 98 медалей - 37 золотых, 29 серебряных и 32 бронзовые, опередив на 24 медали ближайшую к нам команду США. XVI Олимпийские игры, начавшиеся рекордом Владимира Куца в беге на 10 000 м, были завершены победой советских футболистов, завоевавших для своей Родины 37-ю золотую медаль. «Борьба гигантов», как называла зарубежная пресса соперничество советской и американской команд, закончилась триумфом спортсменов Советского Союза. «Россия делает заявку на получение наибольшего количества золотых медалей, - отмечала австралийская газета «Эйдж» 5 декабря. -  Хотя Россия отстает от Америки на девять золотых медалей, но русские должны собрать богатый урожай медалей в соревнованиях по гимнастике и классической борьбе. А спустя два дня в газете «Аргус» появилась статья: «Россия возглавляет список медалей». «Россия за один день завоевала 12 золотых, четыре серебряных и шесть бронзовых медалей и заслужила звание чемпиона Олимпиады 1956 г. Этим она положила конец 60-летнему господству Америки в олимпийских играх. Остающиеся последние выступления не оставляют никаких надежд на то, что Америка сможет восстановить свои позиции». «Россия оставила далеко позади себя другие 67 стран - таков результат игр в Мельбурне», «Игры закончились победой России, по очкам и по количеству медалей», -  под такими заголовками американская печать сообщала об окончании олимпиады. «Русские, - писал журнал «Спорт-иллюстрейтед», - продолжают свой спортивный прогресс, который они продемонстрировали миру в Хельсинки и с еще большей силой на зимних Олимпийских играх 1956 г.» Газета «Нью-Йорк таймс» указывала, что, участвуя лишь во второй раз в олимпийских играх, советские спортсмены «добились превосходства над США, а СССР стал страной-чемпионом». Газета «Стокгольме Тиднинген» отмечала: «Русские одержали победу над сильнейшей в истории американской олимпийской командой. По мнению экспертов, для США потребуется не менее 20 лет, чтобы догнать спортсменов СССР». Газета «Пшеглонд Спортовы» подчеркивала: «Участвуя второй раз в олимпийских играх, Советский Союз показал большое искусство, победив лучшую до сих пор страну в спорте - США».

Многотысячная толпа москвичей с флагами и плакатами встретила олимпийцев. А на следующий день в Кремле состоялся бал олимпийцев. К спортсменам вышли руководители партии и правительства. «Партия и правительство очень рады, очень, очень довольны вашими успехами!» - сказал в своем выступлении Никита Сергеевич Хрущев. Советские спортсмены в далеком Мельбурне с честью выполнили свой долг перед любимой Родиной!»

Ещё в одном материале, опубликованном в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 226 (6824) от 10.12.2020 под заголовком «Чемпионку забыли на озере» Елизавета Григорьевна, которой в ноябре 2020 года исполнилось 92 года, на вопросы корреспондента рассказала  следующее.

На вопрос о том, в чем секрет долголетия, олимпийская чемпионка Елизавета Кислова отвечает просто: «Не курю, не пью, часто гуляю! За всю свою жизнь я выпила, может, четверть рюмки водки». Спортивная закалка сказывается, конечно, хотя ноги все равно болят. Но это профессиональное - когда сидишь в байдарке, колени все время мокрые, хоть их и прикрываешь, а вода порой ледяная, да еще ветер. Вот с коленями теперь и страдаю. Но нужно ходить, и я гуляю. Нерегулярно, правда, по настроению, по самочувствию и по погоде. А еще сочетаю отдых с трудом. Это важно!

- Как же начали заниматься спортом?

- Родилась я в Белоруссии, но детство провела на Волге, там же нас и война застала. Когда наш дом в Ржеве немцы разбомбили, стали жить в землянке, а после войны перебрались в Кострому. Чтобы топить печь, я на лодке возила топляки, так называли утонувшие бревна. Привяжу их к лодке и тащу за собой - было очень тяжело, только мужчины этим занимались, а тут девчонка. Вот так на меня и обратили внимание, пригласили заниматься греблей.

- Но спортивная лодка отличается ведь от той, на которой вы бревна собирали?

- Еще как отличается! Я и сегодня до деталей помню, как меня первый раз посадили на байдарку - она качалась из стороны в сторону, страшно было, боялась - сейчас вывернусь! А дело ведь было на Волге! С одной стороны судно пройдет, с другой - пароход четырехпалубный. Волны огромные - точно захлестнет! Кричала от страха, думала, что утону. Потом смотрю - лодка моя качается, а не переворачивается, со временем попривыкла.

Позже появилась уверенность, да и лодки стали делать лучше. Первые не поднять, а новые можно было легко на плече носить.

- А в Ленинград как попали?

- Пригласили в «Спартак». Я тогда уже была мастером спорта и неоднократно выигрывала первенство Союза. Первые победы пришли еще под девичьей фамилией Пахоменкова.

- Вас больше знают под фамилиями Дементьева и Кислова...

- Дементьев - первый муж, друг детства. Когда я вышла замуж, мы года полтора-два спали в спортзале на гимнастических матах - не было никакой другой жилплощади. Ордера вроде дают, а я их не получаю. И так раз пять за меня кто-то метры получал. Мне даже показывали документы, в которых стояла подпись районного начальства. Вот Люда Пинаева (трехкратная олимпийская чемпионка по гребле), та всегда добьется своего. А я не могу - поплачу в сторонке, и все.

- А что Дементьев?

- Первый брак оказался неудачным - не мой человек. И решение расстаться было моим. Даже несмотря на то что у нас родился ребенок. Спасибо моим родителям - дочь оказалась почти на полном их попечении. У меня ведь то сборы, то соревнования. Со вторым мужем волейболистом Олегом Кисловым мне повезло. Мы любили путешествовать, у нас был свой катер, и мы часто во время отпуска ходили на нем от Ленинграда до Костромы. Останавливались ночевать в палатке, рыбачили. Не любили мы всякие дома отдыха - неинтересно. А вот в лесу, на природе - это было наше. И так каждый год, приятно вспомнить...

- А Олимпиаду 1956 года, когда вы в Мельбурне чемпионкой стали, помните?

- Самое яркое воспоминание связано даже не с самими соревнованиями. Во время Игр мы жили очень далеко от озера, где гонялись, нас туда возили на автобусе. И однажды он уехал в гостиницу без меня - просто забыли, на воде оставили. Страха я натерпелась, хорошо, что есть добрые люди - сотрудник базы привез меня к нашим.

- А они что?

- Оправдывались: «Мы думали, что ты уехала!». Как? На чем? И лодки нет - это ж видно!

- Ну а что все-таки сами соревнования?

- Больше всего боялась фальстартов. В предварительных заездах допустила их несколько. Команды давали не по-русски - непривычно. А если еще и дальняя вода, то и слышно плохо. Тем более что в нашем виде спорта, если опоздаешь со стартом, считай проиграл. Даже чтобы один гребок отыграть - нужно много сил потратить. В общем, внимание было запредельное.

- Следили за соперницами?

- Когда работаешь, их особо не видишь. Голова наклонена, смотришь исподлобья. Основными соперницами были немка, датчанка и австралийка. Мы до этого часто вместе гонялись, и силы были почти равны.

- Какие были эмоции после финиша, когда узнали, что победили?

- Пустота! Сил радоваться просто не осталось! Ощущение, что все закончилось. До этого ведь работаешь в постоянном напряжении. Думаешь о том, что ждет впереди, что еще нужно сделать. А тут достиг вершины, но в сознании это не укладывается. Даже праздника от церемонии награждения не ощущала. Не было ни восторга, ни гордости, но знала, что на победу наработала.

- Вы еще и чемпионат мира выигрывали, и чемпионаты Европы дважды...

- В байдарке я достигла всего. А на следующие Олимпийские игры в Рим ехать не захотела. Было много нечестности вокруг - не хочу вспоминать. Некоторые люди, которые тогда работали в спорте, лезли не в свое дело. Осталась обида...

- Чем же после спорта занимались?

- Стала работать учителем физкультуры в индустриальном техникуме строительных материалов и деталей. Мне было интересно с молодежью, и я свою профессию любила. Знаете, у меня ведь никогда не было тренера. Я как спортсменка росла сама. Была прикреплена ко мне Нина Васильевна Смирнова, но мы с ней не ладили. Тренировалась всегда самостоятельно, я себя, свой организм, знала лучше, чем кто-либо другой. Всегда ориентировалась на самочувствие. Тренер не чувствует, что спортсмену тяжело, ему ведь только «давай, давай, давай!». Зачем так выкладываться, если на другой день уже ничего не сможешь сделать? А когда работаешь сам, знаешь, где поднажать, а где остановиться.

- Когда последний раз садились в лодку?

- Не помню уже, давно было. Но и не хотелось совсем, я очень устала от гребли. Правда, когда-то ездила смотреть соревнования, но сейчас на воде никого нет. Ни на Малой Невке, ни на Большой. Раньше, бывало, приезжаешь на Крестовский - все клубы рядом. Народу много. А сейчас только на гребном канале соревнования и можно увидеть, но туда ехать далеко.

- Чем наполнена ваша жизнь сегодня?

- Иногда приходят в гости друзья, соседи. Правнук приезжает. Живу для него сейчас. Гулять, конечно, тоже хожу. Дача есть, но я туда давно не езжу. Мне и дома хорошо, устала от разъездов за всю жизнь.

Из дневниковых записей В. И. Шокорева.

Шокорев Владимир Иванович.

1905 - 31 октября 1957 г.

Владимир Иванович Шокорев (1905-31 октября 1957) - театральный режиссер.

Родился в Ржеве Тверской губернии, в семье земского врача. Не смотря на советы и желание отца, он выбрал для себя не «хлебную», а творческую профессию. В 1920-е гг. двадцатилетний Владимир переехал в Москву, где получил образование, связанное с театром в специализированном актёрском учебном заведении. С начала это было учебное заведение по дикции и декламации в Москве (1913-19), преобразованное затем в Государственный институт декламации ГИД осень 1919-го. Осенью 1920 года учебное заведение было переименовано в Государственный институт слова ГИС, а в январе 1922 года закрыто. Институт подчинялся ТЕО Нар. ком. проса и готовил актёров чтецов, а также помогал всем желающим освоить приёмы ораторского искусства. После закрытия института в 1923 году на его базе был создан Московский передвижной театр чтеца, который просуществовал до конца 1930-х годов. В дальнейшем Шокорев продолжил своё обучение в школе киноартиста и ГИТИС-е. Окончил театроведческий факультет ГИТИС-а. Владимир Иванович всё время хотел быть артистом и педагогом, работать со школьниками, по возможности работать в школах и клубах своего родного Ржева. В 1941 г. с начала войны Шокорев В. И. был призван в армию, руководил армейским театром, имел воинское звание - капитан. После войны еще год служил в Берлине,  награжден орденом Красной звезды и несколькими медалями. Демобилизовался в 1947 г. после чего работал режиссером, затем главным режиссером Парка культуры и отдыха им. М. Горького г. Москвы. Он постоянно вёл дневник и переписку с друзьями, откуда мной и взяты его воспоминания о родном городе и его ржевских знакомых. В  этих записях мы видим школьный и театральный Ржев 1925 - 1927 г. г., можем вспомнить многие известные городские фамилии. Рукопись Шокорева В. И. была заботливо сохранена в семье его детей. Издатель воспоминаний Шокарева «Дневники и Записи. 1925 - 1927 г.г.» портал «Прожито» сердечно благодарит сына четы В. И. и Л. Д. Шокоревых историка Юрия Владимировича Шокарева и их внука историка Сергея Юрьевича Шокарева за предоставленную ими рукопись.

В записках Шокарева есть упоминания о многих известных Ржевских семьях. Здесь мы встречаем фамилии преподавателей Ржевского педагогического техникума Шульца, Камышного, Бориса Ивановича Абрамова, зав. школой П. А. Иванова. Среди знакомых Владимира Ивановича Шокорева упомянуты - Пётр Леонтьевич Ловягин, Сафронов, Сарафанников, Сергей Иванович Константинов, Зоя Долгополова, Паничкин, Карсаков, Зоя Синицина, Андрей Оглоблин, Санич (Шура Зяблов), Михаил Мартынович и Нина Антоновна Колонтаровы, Вера Лучникова, Клестов, Баженов, Б. Дунаевский, Женя Рутковская, Куропаткин, Мила Антонова, Яна Валерьева, Казаков, Пашков, Кирьяновой, Лебедевой, Захарова и многих других.

Какие причины заставили вести данный дневник В. И. Шокорева? Не будем гадать, а дадим слово самому автору рукописи.

 «Четверг 15 января 1925 г. Ну, вот и начал; начал новую затею, начал еще писать «дневник». Интересно, чем кончится, эта, как я сам выразился «затея» по - видимому, как и все ничем. Я ужасно непостоянный человек: сегодня схвачусь за одно, завтра за другое, послезавтра брошу и то и другое и схвачусь за третье. Да, я слишком скоро и сильно воспламеняюсь, но также скоро и тухну, а дневник требует известной усидчивости, но тем не менее я начал писать. Первая причина начатия дневника моя уносится в прошлое, уносится до самозабвения. «В прошлое» - есть ли у меня еще прошлое? Конечно есть ведь я же жил раньше сознательной жизнью, значит у меня есть некоторое количество пройденного пути вот и мое «прошлое». Говорят, что копаться в прошлом занятие стариков, у которых ничего больше не осталось, не знаю, но я еще не старик, но я тоже люблю вспоминать прожитое время и «перемывая» «перетирать» и разглядывать уже пристально все факты прошедшие со мной. Вот эта любовь к воспоминаниям и есть, как я уже сказал, первая причина, побудившая меня вести запись всего, что покажется мне заслуживающим внимания в моих глазах. Я думаю, что эта запись поможет мне потом сильнее отдаться воспоминаниям и таким образом доставить себе несколько приятных минут. Да, приятных; я люблю свои воспоминания потому что все они кажутся такими безобидными, такими чистыми.

Вторая причина, заставившая меня брать в руки перо и открывать, не знаю часто ли, эту тетрадь, - желание не терять из памяти много, поистине, интересных, а подчас, и курьезных эпизодов моей жизни.

А эпизодов таких у меня много было, да думаю, что и будет не мало. Мне многие говорили, что я очень люблю врать, что я просто врун, но, по-моему, это не совсем верно: я люблю не врать, а фантазировать. Начну я что ни будь рассказывать да так увлекусь, что и не знаю где правда, а где фантазия. Я люблю все таинственное, запутанное, оригинальное и эта любовь заставляет меня иногда сфантазировать что ни будь, а люди прибавят, фантазировать все любят и выйдет такая галиматья, что не знаешь где конец, а где начало! Зачастую перессорятся все, переругаются, а все из-за моих нескольких слов фантазии.

И наконец - третья причина. По моему мнению жизнь человека не должна проходить «просто так» проходить только потому что она дана нам и нужно жить, нет жизнь есть великое благо, и нужно,  это благо осознать, нужно использовать его до конца, до самого конца, нужно сознательно относиться к жизни, как подобает «царю природы - человеку», а что за бессознательная жизнь, это жизнь животного. Жить и наслаждаться жизни можно только при внимательном взгляде на нее, на ее красоту и гармонию».

Дневниковые записи и письма относятся к Московскому периоду жизни Владимира Шокорева, к времени его учёбы в театральном учебном заведении.

«Пятница 16 января 1925 г. Второй день, как я уже в Москве, вчера я вернулся из Ржева, где проводил зимние каникулы. Второй день я просыпаюсь утром и не вижу перед глазами знакомую полку с книгами и застучит сильнее сердце или болезненно сожмется. Отчего? Я не могу никак привыкнуть к шуму и грому большого города я никак не могу заменить лица Ржевских товарищей лицами товарищей по институту. Мне скучно, ничего не хочется делать, хочется плакать да не плачется. Такое состояние я наблюдаю за собой после каждого возвращения из Ржева. Уж больно весело и беспечно там живется, особенно последние каникулы». «Был я на каникулах три недели и все эти три недели исключая несколько дней я ложился спать не ранее 2-х часов ночи. Были ночи, когда я ложился и в 4 и в 6 и в 7 часов утра, т.е. всю ночь напролет гуляешь. Где я проводил эти ночи я и сам не знаю, ходил по вечерам, домашним вечеринкам, театрам, а то просто собирались у Али Андреевой на квартире и по долгу засиживались там, потом еще погуляешь, проводишь кого-нибудь из товарищей глядишь, а стрелка часовая робко крадется уже к двум часам, пока придешь домой, поужинаешь, разденешься, вот и три часа.

Отец еще в Ржеве мне говорил «ты совсем избегался», да это правда, «избегался» последние дни каникул веселье уже и не шло как-то. Ничто не веселит, перевеселился, устал веселиться, а останешься хоть на один вечер дома, так такая тоска, что плюнешь и опять куда ни будь уйдешь. Запой! И вот всегда так: развеселишься дома, расшатаешь нервную систему то того что уже она и веселиться не способна, а приедешь в Москву изволь-ка заниматься и дома сидеть, вот тут-то и начнется реакция: скучно, тоскливо так! Скверно!

Вот и сейчас, о чем я задумался? Да опять же о Ржеве и об Але Андреевой. Об Але!!! Славна девочка. Я ее очень люблю. Я познакомился с ней уже давно года три тому назад, но понравилась она мне сравнительно недавно, кажется, это было весной 1924 года. Мы часто встречались с ней в нашем станционном саду «Красный транспортник» там часто устраивались гулянья, концерты, спектакли. Сначала я не замечал Алю, она не красива… хотя… этого, пожалуй, нельзя сказать: она очень симпатична и вся выдержана в каком-то стиле: широкий мужской лоб с характерными буграми и вдавлением посередине, изобличающий сильную волю, серые вдумчивые глаза, резко очерченный мужской нос и крепко сжатые губы. Фигура ее целиком соответствует лицу: широкие плечи, красивые, но мужские руки и очень красивые ноги. Вся она как-то не женственна по крайней мере, по лицу и фигуре. Я повторяю, не замечал ее, как-то держалась она в стороне и нас мальчиков совсем не касалась. Заговоришь с ней, она отвечает, но сама мало говорит изредка только лицо ее как солнце осветит улыбка, и эта улыбка как-то сразу располагает в ее пользу.

Она мало говорит, и не умеет говорить,  и с первого взгляда на нее подумаешь, что она или глупа или не развита. Но не судите, друзья, с первого взгляда! Подойдите поближе к человеку поговорите с ним, постарайтесь заглянуть глубже в его душу и может быть вы увидите там много сокровищ душевных, которых не может выявить по своей натуре человек. Зачастую, язык бессилен высказать то, что скрыто внутри. Не судите же о человеке с первого взгляда - вы не узнаете так его никогда!

Но дальше больше, дальше больше и Аля мне понравилась. Я ей - тоже. Мы часто стали бывать вместе, правда она не стала разговорчивее, но и не стала чуждаться меня, как прежде. Может быть, она увидала, что я, хотя и не совсем, но отвечаю ее запросам на человека: я во много похож на нее.

В обществе детей она бывает очень весела: прыгает, бегает с ними и так же по -  детски смеется, в ней не узнать тогда прежней неразговорчивой Али. Она любит маскарады, с большим увлечением выдумывает и делает костюмы, ее не узнать так же и под маской в костюме. Она любит слушать в полутемной страшной комнате страшные рассказы о мертвецах и привидениях, она любит все таинственное, непонятное тянет ее неудержимо к себе, она и боится его и все - таки идет.

Раз возвращались мы с ней из театра, подходим к ее дому в окнах темно, двери - настежь, подходим к крыльцу - в доме - жуткая тишина. Где же все? Спят что ли? Так зачем же открыты двери? Зачем так тихо в доме? Непонятно и страшно!

Я предложил ей пойти вместе и посмотреть где ее домашние. «Нет я одна пойду, мне хочется одной» отвечала она, и пошла. Вернулась она бледная с большими глазами: дома никого не было, они были в саду. Сколько страха должна была она испытать пока кралась по темным комнатам, ожидая что вот-вот кто - нибудь набросится на нее и убьет. Страшно, но в то же время непонятно, таинственно, сильные ощущения тянут ее к себе!

Она была на опере «Галька» и неизгладимый след оставила в ее душе последняя песня Гали «ой не ходы Грицо». Она сама сказала, что ходила потом «сама не своя» три дня, и долго потом воспоминание об этой песне заставляло ее задумываться. Все это обличает в ней чуткую, художественную душу, восприимчивую и как я после узнал, отзывчивую.

Но не только в художественности души мне пришлось убедиться, но и так же в ее недюжинных способностях к наукам и колоссальной памяти. Она кончила 2-ю ступень школы, надо было учится дальше, поступить было трудно, и я взялся помочь ей в этом. Она подала заявление в педагогический техникум в Ржеве. Узнали программу и оказалось очень много она по программе не знает. До приемочных испытаний оставалась неделя, она не хотела идти держать эти испытания, но я убедил её, что ведь она ничего не теряет, если не выдержит. Мы стали с ней заниматься. Ох, что за неделя была! Занимались мы целые дни, давая отдых себе только во время еды. Мне пришлось рассказать ей всю естественную историю средней школы, познакомить ее с течениями литературы и с разбором произведений классиков. Пройти четыре отдела физики, «звук», «свет», «электричество» и «магнетизм».

Кроме того, она прочитала политэкономию, политграмоту, историю новых веков и русскую историю, далее она повторила алгебру и геометрию, половину последней мы прошли с ней вновь. Последние две ночи мы занимались до 2-х часов. Голова моя лопалась я ничего не соображал, я проверил мельком ее знания по пройденному и оказалось, что она довольно-таки основательно знает и помнит, что я ей рассказывал. Испытания она выдержала и была принята. Я ахнул: мы прошли, или вернее она - запомнила в неделю годичный курс школы.

Такой «головы» я не встречал еще»… «Прилагаю сюда одно из ее писем».

«27 сентября 1925 г. Володя! Простите, что я так долго не отвечала на Ваше письмо, отчасти мне было некогда, а отчасти и не хотелось. Так как Вы говорили мне, что бы я писала, когда мне захочется, то я и ждала этого момента. Не сердитесь, потому что я беру пример с Вас, ведь и Вы мне не писали как раз столько же времени. Ваше письмо я ждала с нетерпением и каждый день приходя из техникума спрашивала дядю Казю нет ли мне письма. Вы спрашиваете, нравятся ли мне занятия в техникуме, на это я Вам отвечу - не очень. Все здесь хозяйство, хозяйство и хозяйство. Алгебра уклон в сельскохозяйственную сторону, геометрия тоже, русский тоже и т.д. За эти две недели мы уже пять раз ходили на экскурсию. Первый раз ходили на соборную колокольню с учителем, по краеведению - Шульцем. Вид с колокольни мне очень понравился, но измерять ее не понравилось, хотя это было легко, так как мы с Петром Михайловичем это уже делали в железнодорожной школе.

Вторая экскурсия опять же с Шульцем на речку Холынку, для измерения обрыва и изучения находящихся там слоев земли. Это мне понравилось больше. Мальчики лазали на этот обрыв и один из них чуть не слетел с самого верха. Я думаю, что Вы знаете, какая там крутизна. Мы, т.е. все девочки, с замирающим сердцем следили, как его другой мальчик вытаскивал наверх. Когда его вытащили, то мы снова принялись за работу - измеряли толщину каждого слоя земли и брали с собой их образцы.

Еще мы ходили на экскурсию с Абрамовым, это мой любимый учитель, но ходили недалеко, к сторожу техникума, обследовали его жизнь, хозяйство и быт. Ну, больше я Вам описывать экскурсий не буду, так как боюсь, что Вам надоест читать. Я недавно была в кинематографе «Светоч», где шла картина «Нерон и Агриппина» в 8 частях и комедия «Принцесса устриц» в 5 частях. Комедия мне не понравилась, не знаю, может быть потому, что я вообще не люблю комедий, но зато первая картина очень и очень понравилась. Вы пишете, что у Вас осталось свободных две недели и что Вам очень хотелось приехать в Ржев, так кто же Вам запрещал, взяли бы да приехали. Очень жалею, что вы не нашли себе работы на фабрике и Вам пришлось изображать паяльщика, я никак не могу представить Вас в этой роли и очень бы хотела видеть. Как раз в то время, когда Вы занимались этой работой.  Соня была в Москве, жаль, что она Вас там не встретила, но если бы и встретила, то, наверное, не узнала бы. Гулять мы с Соней почти не ходим, потому что некогда - я прихожу домой, а Соня чуть пораньше этого времени уходит в школу, по вечерам же посидим чуть, да и спать, так как мне приходиться вставать в 7 часов. Мы с Сонькой два раза были в Нар. доме, отплясывали во всю, было ужасно весело» … «Привет от Соньки.  До свидания пишите скорей Аля».

В Москве молодой Володя Шокорев поддерживает хорошие отношения с Ржевскими товарищами - с Петром Леонтьевичем Ловягиным, Сафроновым и Сарафанниковым.

«Суббота 17 января 1925 г. Вчера утром я был у Петра Леонтьевича Ловягина. (мой товарищ из Ржева) Он живет теперь тоже в Москве и думает поступить здесь на службу. Вчера-же вечером он уезжал на два дня в Ржев и я послал с ним письмо Але, прося ее мне ответить с ним же. С Петром Леонтьевичем она, конечно, не ответит, а ответит по почте».   

«Понедельник 19 января 1925 г. Вчера вечером был у Сафронова и Сарафанникова. (Ржевские товарищи) Денег на трамвай не было пришлось идти порядочный промежуток времени пешком. У Сафронова играли в преферанс. Я проигрывал. Вчера мне страшно не везло: как будто карты сговорились командировать мне на руки семерок и восьмерок. Да не только вчера, в карты мне вообще не везет. Говорят: «Кому в карты не везет, тот в любви счастлив». Не знаю счастлив ли я в любви или нет?  Ох, как я устал! Ночевал я у Сафронова и сейчас только пришел от них и сейчас же надо идти в институт скоро уж пять часов.

Ну, надо идти за кипятком на кухню и пить чай, а потом отправлюсь в институт». 

«Вторник 20 января 1925 г. Беда мне с моим неуравновешенным характером из - за такого пустяка, я проходил насупившись вчера весь вечер и сегодняшнее утро, но я успокою себя: сегодня приехал Петр Леонтьевич из Ржева может быть он привез мне письмо от Али, и хотя он сам обещал мне его занести, если оно будет, но я все-таки сам к нему сегодня зайду». 

«Среда 21 января 1925 г. Вчера заходил к Петру Леонтьевичу, он еще не приезжал, оттуда прошел в институт».  

«Пятница 23 января 1925 г. Вчера утром я получил письмо от Али».

«18/I 1925. Здравствуйте! Вот и я пишу Вам и с большой охотой. Прошло еще только четыре дня после Вашего отъезда, а мне кажется будто прошел уже целый год. Первый день тянулся ужасно долго, в техникуме не занимались и придя домой я не знала, что делать куда деться от скуки… На второй день опять в техникуме было только два урока. Простите вчера вечером я не успела дописать письмо помешали Санич и Сега Ванич, как вышло, в рифму.

Сейчас еще только два часа, а я уже дома, было только четыре урока. Была гимнастика в верхнем зале и опять мне вспомнился вечер и опять я с грустью подумала, что его уже не будет. Да, я чуть не забыла Вам написать (не знаю интересно ли это Вам) алгебру я ответила и не только на удовлетворительно, а даже на «хорошо». Вот видите, какой я герой (это Ваше любимое слово). Я ведь не занималась и за все рождество не взяла книгу в руки я думаю, что ответила только благодаря отдыху».

«19/I  25 г. Здравствуйте Владимир Иванович Шокорев! Я Саша Потемкина, шлю от своего имени низкий поклон. Во Ржеве есть мой товарищ Сергей Иванович Константинов, Аля так же знакома с ним. Во Ржеве среди молодежи очень распространена манера сокращать имена и так имя этого товарища переделалось в «Сега Ванич» так его все и зовут.

Ах! если бы этот не Сега Ванич! Зачем он ходит к ним так часто, он говорит, что ему приятно видеть Алю, подругу той, подругу Зои Долгополовой от которой он не отходил последнее часы перед ее отъездом из Ржева на место службы отца, я верю ему, может быть и правда ему Аля напоминает время, когда он приходил к ней что бы застать у ней Зою. Может быть это и так». 

«Воскресенье 1 февраля 1925 г. Вчера получил письмо от Али…

29 января 1925 г.  Здравствуйте! У нас в прошлое воскресенье 26-го было очень весело. Был Санич, Коля и Сега Ванич. Играли: я на гитаре Коля на мандолине, а Сега на балалайке, дяде Казе и тете Кате очень понравилось, да и мне признаться тоже. Вы не слышали? А? Немного играли во флирт и в домино, которое нам недавно сделал дядя Казя, и разошлись в 1 час ночи. Я потом ходила на станцию опускать Зоше письмо. Да я собираюсь ехать в Торопу с Сегой и Саничем, когда Зоша ответит на мое письмо. Вот видите, как много новостей я Вам написала…» Были новости и в Москве. Студенческая жизнь Владимира оказалась под большим вопросом. Все трудности жизни в большом городе, все поиски приработка для своего пропитания, всё могло окончиться с закрытием института.

«Понедельник 9 февраля 1925 г. Вчера Жорж Лебедев принес мне газету с приложенной здесь вырезкой.

Ликвидация «Института слова». Коллегия Нар. ком. проса постановила ликвидировать находящийся в Москве «Институт слова».

Сердце упало. Что я буду делать? Поступить никуда я не смогу, или вернее не смогу учиться: после того, когда доступ в душу человека мне был открыт после того, когда я стал чувствовать много больше других, после того, когда взгляды на душу человека у меня переменились, одним словом, после того как я стал художником-артистом, я не смогу учить математику! И не буду. Я постараюсь,  во что бы то ни стало,  пополнить и развить имеющиеся у меня дарования и стану художником.

Говорят, что мы будем заниматься все лето и осенью получим бумагу что кончили «Институт Слова».

Потом, говорят, у нас будут или вернее останутся от института декламационные курсы, где можно будет основательно попрактиковаться в декламации и рассказе под руководством профессоров. Но пока ничего определенного не известно. Посмотрим, что будет дальше, но я артистической деятельности не брошу! 

Вчера выяснился вопрос о ликвидации нашего института. Он будет ликвидирован к 1-му июню или июлю, это я сейчас хорошо не помню. Мы - второкурсники получим свидетельство об окончании «Института Слова». Выпуск наш будет ускоренный. После предполагают устроить декламационные курсы. На эти курсы я думаю поступить: надо поработать побольше, а потом уже на эстраду».

«Среда 18 февраля 1925 г. Вчера получил от Али письмо… 14 февраля 1925 г. … Сегодня например: у нас было два пустых урока, на первом мы повторяли политику, так как Б. И. сказал, что будет спрашивать, а на втором пошли в гимнастическое зало. Лена. Л. (Вы ее не знаете) играла нам на фисгармонии (так я написала это слово?) а мы танцевали. Мальчики нашли где-то веревки, ловили и связывали нас. Вообще мы сходили с ума всем классом».

«Суббота 21 февраля 1925 г. Вчера в институт я пришел поздно: был в Ленинской читальне. Только что я вошел в коридор ко мне подошла  Тамарина (она со мною учиться вместе) и сказала: «Ольга Эрастовна (Озаровская) просила передать вам, Лебедеву и Щировской что бы вы, во - первых поработали над дикцией, а во - вторых попрактиковались в рассказывании сказок перед стеной, как перед живой аудиторией, вам придется рассказывать сказки перед радио-аппаратом».

Из всего института О. Э. выбрала работать перед радио только троих, это что -  нибудь да значит. И какое блаженство сознавать что тебя слушают на пятьсот верст в окружности, тогда меня могут слушать и в Ржеве. Сегодня же начну усиленно работать над дикцией и интонациями».  Во всех помыслах и записях Владимира Шокорева постоянно сквозит одна мысль - работать, по возможности только в своём родном городе Ржеве.

«Суббота 7 марта 1925 г. Только во вчерашней записи я сетовал на затишье в моей жизни, и вчера же вечером будто камень упал в середину уснувшего пруда и торопливо побежали круговые волны, так и это письмо всколыхало уснувшие чувства…»