Георгий Князев – известный ленинградский ученый, более 30 лет он был директором Архива академии наук СССР. На момент начала блокады ему было 54 года. Несмотря на то, что Князев был прикован к инвалидной коляске, он продолжал работать в Архиве и вел дневник, в котором не только записывал личные переживания, но и старался показать блокаду Ленинграда с точки зрения истории и статистики. Ученый рассказывал о настроении ленинградцев, положении на фронте, делах в Архиве. В августе 1942 года ученый вместе с женой был эвакуирован в Казахстан. После окончания войны он вернулся в Ленинград, откуда уже не уезжал до самой смерти в возрасте 82 лет.

79-й день блокады.

В 7 часов 30 минут вечера, когда я отдыхал, вдруг затрясся весь наш дом. Раздавалась стрельба из зениток и пулеметов. Первое мгновение было жуткое. За Невой полыхало пожарище. Даже в воде оно отражалось. <…>

12 часов 30 минут. Тревога продолжается. С судов на Неве иногда раздаются выстрелы. Сегодня весь Ленинград, по-видимому, не будет спать. Итак, на семьдесят девятый день началась бомбежка Ленинграда. Впереди, пожалуй, предстоит много еще таких тревожных дней и ночей. Чашу испытаний нужно будет выпить до дна, трудную чашу!"

Лера Игошева - в 1941 ей было 14 лет. Её дневник - это, скорее, свидетельство страшных мук блокадного голода, нежели чувственные излияния. Она эвакуировалась из Ленинграда в 1942 г., пережив самые голодные дни блокады и потеряв за это время папу. Выжить удалось чудом.

20 декабря 1941 года. Настали тяжелые дни – дни тоски, апатии и физического страдания. Жаль, что нет школы – нет цели, занятия. Все пусто и тяжело. Целые дни хожу по очередям, мерзну дома, а вечером собираемся все и готовим еду. И ещё хорошо, если она есть. Из «знаменательных» дел отмечу наши с Папой героические поездки за дровами. На Малой Охте на складе папа получил 1,5 куб. метра дров. Их надо было вывезти самим домой в течение нескольких дней. Мы отправились с Папой вдвоём, взяли детские саночки. Пешего пути до склада ровно час. Там мы поработали – отобрали 1,5 куб. метра и собрались в обратный путь. Тут-то и началось. Положили мы не очень много – меньше четверти куб. метра, но саночки-то детские, неудобные, полозья врезаются в снег. Словом, нам с Папой их с места не сдвинуть. Часть оставили, кое-как подвинулись. В самом же начале пути мы выбились из сил; чем дальше, тем было тяжелее. Стемнело. Мы двигались очень медленно, в темноте, часто отдыхали. Говорили о разном. Я на деле убедилась в некоторых истинах. Физическое страдание очень тяжело. Его трудно передать, но по прошествии времени его трудно даже представить себе, с ним легко миришься. Вот и сейчас, пишу я как-то малоестественно, не похоже...

Юра Рябинкин - ему было 16 лет, он жил в Ленинграде вместе с мамой и младшей сестрой Ирой. Он учился в школе и посещал исторический кружок в Доме пионеров. В своем дневнике он пишет страшные слова. Мальчик мечтает об эвакуации, но она постоянно откладывается. В декабре 1941-го Юра слабеет настолько, что уже с трудом встает и ходит с палочкой. Мама и сестра эвакуировались, а Юра остался в Ленинграде: он не в силах был уже подняться. Точная дата его смерти неизвестна.

Последняя запись в его дневнике датирована 6 января 1942 года: "Я совсем почти не могу ни ходить, ни работать. Почти полное отсутствие сил. Мама еле тоже ходит – я уж себе даже представить этого не могу, как она ходит. Теперь она часто меня бьет, ругает, кричит, с ней происходят бурные нервные припадки, она не может вынести моего никудышного вида – вида слабого от недостатка сил, голодающего, измученного человека, который еле передвигается с места на место, мешает и «притворяется» больным и бессильным. Но я ведь не симулирую свое бессилие. Нет! Это не притворство, силы (...) из меня уходят, уходят, плывут... А время тянется, тянется, и длинно, долго!.. О господи, что со мной происходит? "

Таня Вассоевич начала делать записи 22 июня 1941 г. Она дополняла их рисунками. Таню эвакуировали из Ленинграда весной 1942. Несколько недель на разных эшелонах она добиралась до Алма-Аты, храня как зеницу ока дневник и фотографии близких. Она выжила и вернулась в Ленинград. Сейчас дневник Тани хранится в доме её сына, профессора Санкт-Петербургского государственного университета Андрея Вассоевича.

23.07.41- К нам пришла управдом и сказала: «Срочно собирайтесь, через час вы поедете на трудработы в Красное село». Я и Вова собрались и вышли к воротам. (...) Мы доехали до Гатчины. Здесь вышли все. Военные указали нам дорогу, и мы пришли в садик, вернее разместились под деревьями у дороги. Я только развязала рюкзак и вынула бутылку кефира, как что-то тихо загудело и люди закричали, что тревога. Я стала собирать вещи не очень-то спеша, как делала это в Ленинграде во время тревоги. И вдруг над головой зажужжали немецкие самолёты и где-то рядом забабахало. Это были первые залпы в моей жизни, и я очень испугалась. Запихнув вещи в рюкзак, я кинулась за нашими, которые неслись к придорожной канаве. Все мы легли плашмя в канаву, я накрыла голову рюкзаком. До сих пор не знаю, были ли это бомбы или зенитки, но что-то так громко бабахало, и казалось, еще ближе, ближе и вот разорвётся над нами. Но вот стало утихать, и потом совсем стало тихо. Мы поднялись из канавы бледные, все в пыли. (...)

Лена Мухина к началу войны окончила 8-й класс и вела свой дневник с мая 1941 по май 1942 года. Ее дневник отличается от записей других блокадников. Лена подмечает все яркое, необычное, и вместо ужасов голодного существования она описывает свои мечты. После эвакуации осенью 1945 года она вернулась в Ленинград, через несколько лет уехала к родственникам в Москву. Работала художницей по росписи ткани. Умерла в 1991 году, в возрасте 66 лет.

25.05.1942 - Я настолько ослабла, что мне все безразлично. - Честное слово, прямо смешно, ведь я не какой-нибудь инвалид, не старик или старуха, ведь я молодая девушка, у которой все впереди. Ведь я счастливая, ведь я скоро уеду. А между тем посмотрю на себя, на что я стала похожа. Безразличный, тоскливый взгляд, походка как у инвалида 3-ей степени, едва ковыляю, трудно на 3 ступеньки подняться. Прямо смех сквозь слезы. Раньше бывало, ну месяц тому назад, я днем остро чувствовала голод и у меня развивалась энергия, чтобы добыть что-нибудь поесть. Из-за лишнего куска хлеба там ещё чего-нибудь съестного я готова была идти хоть на край света, а сейчас я почти не чувствую голода, я вообще ничего не чувствую. Я уже привыкла, но почему я с каждым днем все слабею и слабею. Неужели же человек не может жить на одном хлебе. Странно.

Таня Савичева - родилась 23 января 1930 года и была пятым ребенком в семье. Их отец скончался в 1936. С нею в городе жили мама, бабушка, две сестры – Женя и Нина, и брат Леонид, которого называли Лёкой, два дяди – Василий и Алексей. Еще один брат, Михаил, в самом начале июня уехал в деревню к тетке. Родные, оставшиеся в Ленинграде, считали Михаила погибшим.
Первые месяцы все члены семьи оказывали посильную помощь армии: сестры рыли окопы, сдавали кровь для раненых, гасили «зажигалки», мама Тани шила форму для солдат. Однажды после работы не вернулась домой сестра Нина. В этот день были сильные обстрелы, и ее посчитали погибшей. У Нины была записная книжка, часть которой – с алфавитом для телефонной книжки – оставалась пустой. Именно в ней Таня и начала делать свои записи в 1941 году, когда голод каждый месяц уносил из жизни ее близких.

Этот дневник 11-летней школьницы стал одним из самых страшных свидетельств ужасов войны. Дневник Тани Савичевой был предъявлен на Нюрнбергском процессе в качестве доказательства преступлений фашизма. Всего девять страниц, на которых Таня немногословно сообщает о гибели родных людей, стали настоящей летописью смерти. Таню вывезли в 1942 в Нижегородскую область в поселок Шатки. От истощения она еле передвигалась и была больна туберкулезом. В течение двух лет врачи боролись за ее жизнь, но спасти Таню так и не удалось – ее организм был ослаблен длительным голоданием. 1 июля 1944 г. Тани Савичевой не стало.