Простые речи.

Женщина-врач.

Женщина-врач для бедных.

Женщина-врач для бедных на Слободке-Романовке.

Читатель, знаете ли вы труд более неблагодарный?

Доходы, богаче скромные?

Перспективу, богаче незавидную?

Я знаю только один труд, столь же неблагодарный и не менее тяжёлый. Это — труд народной учительницы.

Во Франции этой категории труженицы могут рассчитывать на какую-нибудь монтионовскую премию и попасть, так сказать, на скрижали истории.

У нас на премии для трудящихся женщин капиталов пока ещё никем не отказано.

Но в историю интеллигентной женщине у нас весьма легко попасть.

Не то у однако историю, которую напишут наши будущие Мишле и Гизо, а в такую, например, какую сейчас пишет г. Овсяный.

У этого молдаванского «историка», очевидно, большой «зуб» против г-жи Бирской, женщины-врача для бедных на Слободке-Романовке.

И даже не один зуб, а целых два.

Он, во-первых, очень недоволен тем, что г-жа Бирская живёт в здании психиатрического отделения.

Г-жа Бирская, во-вторых, провинилась перед г. Овсяным в том, что больные секретными болезнями мужчины к ней, как к женщине, не желают обращаться.

И с этими двумя обвинительными пунктами г. Овсяный собирает подписи для представления в городскую управу прошения о замещении г-жи Бирской врачом-мужчиной.

Я это писание не удостоилось бы чести упоминания о нём на столбцах «Од. Нов.», если бы опыт не убедил меня многократно в том, что подобного сорта писания слишком часто венчаются успехом.

Итак, будем думать, что рукой г. Овсяного водить один общественный интерес, и посмотрим, из-за чего же собственно этот господин распинается.

Очевидно, что если местожительство г-жи Бирской кому-нибудь не с руки, то из этого отнюдь еще не следует, чтобы ее самое следовало «убрать».

По элементарной логике выходит, как будто, что г-же Бирской, в угоду г. Овсяному, следует просто переменить квартиру.

По логике же г. Овсяного оказывается, что следует перемещать самое г-жу Бирскую.

Следуя этой своеобразной логике, портной, которого угораздило смастерить для меня слишком длинные пьедесталы, — вместо того чтобы таковые просто на просто укоротить, пресерьезно до стал бы требовать, чтобы я сам попытался на несколько вершков выростить.

Это во-первых.

Во-вторых, что касается секретных болезней, то можем уверить г. Овсяного, что из 720 женщин-врачей, в Империи практикующих, ни одна этих болезней не лечит.

И никто их при всём том с места и не думает сживать.

У них слишком много дела и без этой сомнительной практики.

Хотя бы среди того огромного большинства мужчин, которые этого рода болезней не знают и которым перед женщиной храбреть не из чего.

Не говоря уже о той огромной массе больных женщин, которые из весьма естественного стыда к врачу-мужчину ни за что не обратятся, но охотно идут к женщине-врачу.

На девять врачей для бедных у нас на весь город оказывается одна единственная женщина, г-жа Бирская.

И та, как видно, г. Овсяному может мозолить глаза.

А между тем он на этих днях только мог бы кое-что интересное начать вычитать в газетах.

Он узнал бы, например, что даже официальные учреждения, как Киевский Красный Крест, хлопочут о создании новых медицинских институтов для женщин.

Г. Овсяный мог бы знать ещё, что само правительство нашло женщин-врачей достойными прав государственной службы, несмотря на то, что они заведомо лечением мужских болезней не занимаются.

Вообще многим еще полезным вещам г. Овсяный мог бы научиться.

Но для этого надо бросить кляузы, оставить в покое женщин-врачей, и, прежде всего, научиться читать.

Научитесь же, г. Овсяный, научитесь поскорее — и устыдитесь!

Кин