Embedded Files
Воспоминания моего старшего брата Новика Аркадия Марковича 1926 года рождения прожившего в д. Жабчево Копыльского (Краснослободского) района Минской области Белоруссии. Умер 29 января 2005 г.
Новик Иван Маркович
Воспоминания дополнены его сыном Александром, напечатаны женой Александра Татьяной и его дочерьми Людмилой и Светланой.
Наш прапрадед Демьян, по фамилии Новик, в начале XIX века переселился в деревню Жабчево к родителям жены. Родом он был из деревни Садовичи. Наверное, до этого фамилия наших предков была Шнек, потому что Жабчево относилось к Белевическому православному приходу, а белевичцы назвали моего деда Омелько Шнекавым. Пришельцев после Демьяна в нашем роду не было, поэтому его можно считать основателем рода. Родители Демьяна или его деды были пришельцами в Садовичах. В древности пришельцам давали фамилию Новик, что означает «новый человек». В Садовичах несколько семей Новик, все они, возможно, с одного рода, хотя в Жабчеве половина семей Новик не родственники.
Садовичи – древняя белорусская деревня. Возле Лютовического кладбища, где когда-то был монастырь, в 1972 году, когда возили песок с курганов, экскаваторы раскопали кладбище. В одной из могил был найден гроб, сделанный из кирпича. По форме и внешнему виду кирпич был очень старым. В древних церквах Киева я встречал такой же вид кирпича. Также в этом месте нередко находили каменные ядра.
Деревня Жабчево была основана намного позже, как и поместье в Борках. Деревню Борки помещик Узловский (был такой помещик в Борках) выселил после большого пожара в Садовичи, а несколько семей поселил возле своего поместья и назвал это место Жабцы. Говорят, что там было семь дворов.
До раздела Речи Посполитой в XVIII в. деревня называлась Жабцы. С присоединением к России все названия были переименованы на российский лад, и так, с деревни Жабцы стала деревня Жабчево. В 1800 году еще называлась Жабцы, но была уже в Слуцком уезде Минской губернии. В семи домах проживали семьи, от которых пошел род жабчаков с такими фамилия как Новики, Бортаки позже Бордаки, Шаластюки позже Савастюки, Комяки, Карунные, Калацкие. В середине XIX в. деревня была в составе поместья Борки, в котором находилась корчма. В 1897 г. входила в Чаплицкую волость Слуцкого уезда – 24 двора, 207 жителей. В 1909 г. появилась ветряная мельница.
Кем же был в то время мельник? Вот описание из музея ремесел "Дудуки".
«Мельник («млынар»), по роду работы был и механиком, и гидротехником, и плотником и торговцем. Чтобы работать на мельнице, а тем более найти место для постройки новой и возвести ее, ему нужно было обладать немалыми знаниями, передававшимися по наследству.
Вознаграждение за свою работу мельник получал зерном, как, правило, от одной десятой, до одной трети с каждого помолотого мешка. Поэтому мельник был зажиточным человеком.
Однако при всей значимости и зажиточности мельников, отношение соседей к ним чаще всего было настороженным и даже опасливым. Умение мастера совладать с природными стихиями, приводящими в движение мельничный механизм, послужили основой для наделения его магическими знаниями сродни колдовству».
Аб млынарах хадзіла такая прымаўка: "Мельнікава карова, дзеўка папова, эканомава кабыла ніколі галоднымі не былі."
В 20-х годах XIX века у Демьяна родилось два сына: Казимир и Никита. У Никиты от первой жены родился сын Наум и три дочери. Наум умер в молодости, а дочки были уже замужем: одна – за Гончариком Мироном в Жабчево, вторая была замужем в Белевичах, а третья – в Садовичах.
Демьян в 1861 году при отмене крепостного права получил от пана Узловского землю и посадил на границе клён. Этот клен и теперь в Николаевском палисаднике. Землю он получил, как и все жабчаки и садовцы – по 12 десятин. Казимир умер молодым, но был женат. Вот и называют нас Никитины. После смерти первой жены, Никита женился второй раз. От другой жены у него было пять сыновей: Омелька, Василь, Максим, Пилип и Кондрат и три дочери: Зося, Мария, Настасья.
Сначала про дочек.
Зося, старшая дочка, была красавицей среди всех деревень. По воспоминаниям, к ней в один день приехало пять женихов. Замуж она вышла за сильного, красивого, говорливого Мартина Калацкого из Жабчево, который имел четверть земли (3 га).
Настасья по красоте не уступала Зосе. Вышла она замуж за Романа Савостюка из Жабчево. Роман также считался уважаемым, богатым молодым человеком. Богатство в то время считалось основой при женитьбе.
А Мария… Мария не отличалась красотой. Замуж она вышла за Мирона Калацкого из Дошнова (недалеко от Садович).
Умер Никита в 1916 году. Никита был человек коренастый, сильный. Говорят, что прожил он 99 или 105 лет, только вот в последние 20 лет жизни глаза его затянуло пеленой, поэтому был он слепым. Правда, мог ходить, кормить коров, коней. Летом, когда поднимался ветер, ходил с палочкой сам в мельницу, «поворачивал на ветер» и молол.
От водки Никита не отказывался. Нельзя сказать, что не брала в рот «горькой» и Алена, жена Никиты. Она была родом из Живоглодович, из семьи Дрилицов. Правда это или нет, но был такой случай с Никитой и Алёной.
Однажды Никита говорит жене:
- Алена, уже и Деды (древний славянский праздник) скоро, а мы в Слуцке давно не были. Надо бы съездить, селедку купить, а то пост начнётся, сиди потом на одной картошке.
- Так давай в воскресенье и съездим.
Решили – так и сделали. В субботу Никита смазал колеса, сделал место для сиденья, положил сено. Положили с собой немного ржи на продажу, на ночь дали коню овёс.
- Все готово, - объявил Никита Алёне.
Как только запели первые петухи, двинулись в дорогу. Конь тот и не очень быстрый, но воз тянет.
Бежит конь. Никита дремлет, а Алёне немного страшновато. Вот она и проверяет, не уснул ли хозяин:
- Никита, ты лучше смотри, а то в яму заедешь.
- Ничего, наш конь с дороги не собъется, - сонно процедил Никита.
А дороги те – вечное болото. Только и смотри, чтоб не перевернуться. Доехали до Мащиц, и светлеть начало.
Вот и Слуцк. Город считается уездным, а грязи не меньше, чем в Жабчеве. Заехали на базарную площадь, продали рожь, а за эти деньги купили, что нужно на пост. Ну, как же так, чтоб в городе побывать и не выпить. По правде говоря, замерзли мои предки в слякотную погоду. Решил Никита купить кварту и погреться. Купил у Янкеля. В Слуцке тогда торговали одни евреи. Погрелся он после удачной продажи, как это делают все люди хорошие. Не отказалась и Алёна.
Выехали из Слуцка ещё в полдень. До сумерек были в Маркове (деревня в 2-х км от Жабчево у дороги Москва-Варшава). Уже бы и дома через полчаса были. Но надо же было встретиться Никите в Марковской корчме у Симона с другом Герасимом.
Нельзя сказать, что Никита был пьяница, гуляка. Внешность его не говорила об этом. Правда, он был человек сильный, коренастый, с мясистым лицом, немного сгорбленный от тяжелой крестьянской работы. От водки по поводу праздника не отказывался. Бывали случаи, что, хорошо охмелев, отбивал кадриль.
Когда Никита зашел в корчму, Герасим уже перешёл к пятому стакану. Его чёрная, цыганская борода, как будто подпирала стакан снизу.
Где ж тут было сдержаться Никите. Выпили раз, второй, поцеловались, а потом ещё выпили. Забыли уже, что домой ехать надо. А жены покоя не дают. И так, и сяк домой гонят. Потом уже перешли на скандал. Только после этого отправились в Жабчево. А до Жабчево всего две версты.
Как только въехали в Радочево (мелкий лес), Никита захрапел богатырским сном. А Алёне эти две версты показались десятью верстами, минуты долгими – долгими часами. Когда же конь начал пить воду, Алёне страшно стало. Начала разглядывать... Пни какие-то, а конь из реки воду пьет. Тут закричит она:
- Поднимайся бездельник! В реку заехали! Чтоб тебя смолою напоили!
И начался скандал. Растрясла Никиту, можжевельниковым кнутом ударила по спине.
- Ну, это ж река... Куда ж это мы приехали? Кругом одни пни дубовые! Ничего – ночевать будем... Насобирал Никита хворост, развел костер, выпряг коня, а Алёна всё винит его да пилит. Не хотел бы и того Герасима встречать, да и хмель уже из головы как рукой сняло.
Через часа два пошёл Никита снова за хворостом. Наткнулся на забор из жердочек.
- Так это ж огорожено, как в Жабчеве, высеченные жердочки из дуба! – размышляет Никита.
Взял одну жердь и к костру:
- Что это? Кажется, моя жердь! Вырвалось у него возле костра.
- Конечно, наша. Я её на воз клала весной, - отвечает Алёна.
- А чего она возле этой реки?
И тут решение само пришло:
- Это же не река! Это ж рвы жабчанские. И пни дубовые на поле! – закричал Никита.
Так переночевал мой прадед Никита во рвах жабчанских. А в Жабчеве после этого долгое время говорили, что чёрт завел Никиту и целую ноч водил по пням и канавам.
Сыновья Никиты
Сыновья Никиты
Омелька
Омелька
(Правильно на русском языке пишется Омелько, Емельян, однако у нас роду его звали по-местному Амелькам, Амелька.)
Омелька, наш дед, родился первым в 1866 или в 1867 году. Он был самым любимым сыном у отца. По телосложению, внешности походил на Никиту. По уму и характеру отличался от своих братьев. Можно сказать так: Омелька был человек практичный, любил работу и порядок в доме и хозяйстве. Каждая минута его жизни в будни или в праздники была на строгом счету. Правда, счету не поддавались только те дни, когда Омелька, как говорят, подгуляет. Тогда и денег не жалко! Разве может показать, что он бедный человек в Жабчево. В наследство от Никиты, правда, осталось не много. Дом, сени, старый хлев и худой скот – вот и всё Никитино богатство.
Но Омелька, как взрослый, практичный человек, сразу начал претворять намерения в жизнь. Он ясно видел, что нельзя надеяться получить большой земельный надел от отца. 12 десятин, а пять сыновей. 2 десятины – вот и весь надел. А где выход? Растить скот, разводить пчел и накапливать деньги. Земельного дохода только на еду и хватает. На осуществление этих дел и направил свои старания Омелька, потому что он, как только женился, стал хозяином и руководителем, а Никита был только советчиком по важным делам.
А женился он на Зосе Есиповой из Бордаков (бордак – человек, который занимается пчеловодством). Зоська – девушка шустрая, всё у неё получалось. Певицей была на всю деревню. Правда, из-за молчаливого характера пела она не часто, зато удало. Сначала пчёл завели. Лозовой плетью огородили пчельник. Сначала колоды были, а потом Омелька с братьями рамочные ульи сделал. Около 30 колод в пчельнике было. А медосборы хорошие были. В панском дворе и на дорогах до поместья около двух сотен лип было. Вот липовым мёдом и славился Омелька, даже среди копыльских* евреев. Каждую осень брали они мёд в бочках оптом, а бочки весной Шая – чёрный, носатый еврей – привозил в Жабчево. Пудов 10-15 мёда продавали. В зависимости от года. На пчёл работали все, даже дети. Начнется косьба, жатва – все в поле. Детям играть хочется. Но нет! Сиди на гумне на сиденье, выбитом из глины, на тряпочке подосланной и смотри на ульи, с какого рой должен выйти.
Перед обедом зашумят пчелы, закружатся в тяжелом полете, подымут необычный шум. Как будто кто-то мальеньких перышек в воздух насыпал. Кружатся, кружатся, начинают виться, налипать на ветки вишни. Вот тогда схватывается с сиденься мальчик и бежит к деду Никите:
- Дед, дед! Рой начал кружиться!
- Беги за Омелькой на поле! – говорит дед.
И малый пулей на поле. А дед прыснет водой на пчел и рой в роёвню начинает собирать, хоть и плохо видит.
Вот и Омелька. Вспотевший, запыхавшись, приступает он к работе. Дымокуром остальных пчел загонит в роёвню. Отдохнет несколько минут. Потом улей вымоет, пчёл в погреб поставит. И снова на поле. Вечером садит рой в улей, с Максимом, Василём или Пилипом.
Хорошо шло пчеловодческое дело у Омельки, пчелиных укусов не боялся. Но бывали случаи, когда чтоб посмотреть улей, который возле гумна стоял, кожух летом одевал. Очень уж ядовитая семья была, но и мёда хорошо давала.
Нарежет ножом, принесёт деревянным ведром две или три ночвы сотов. Ну, и детям тогда работа – секут секачём соты, чтобы мёд на дно опускался. Назавтра соты сверху соберут, а мёд в бочечки сольют. Перетопить соты – это уже женская работа.
Смотри, - за мёд и воск около сотни за год сторговал у Шаи. Но никогда же свободного воскресенья не было. Другие мужчины в воскресенье помоются, да на лавочке сидят, а Омелька с пчёлами возится, потому что в остальные дни на поле работа. Только к вечеру можно увидеть Омельку в белой полотняной рубашке. И по настроению можно догадаться, как пчеловодческие дела идут.
Вторая часть денежного дохода – разведение коней. И ни лишь бы каких, а хороших, породистых. Говорят, что в Мире (Мир- город в нескольких десятках километров от Жабчева) хорошие жеребцы. Но не в жеребца пошли жеребята. Пришлось жеребца Ноя у пана Вайниловича купить. Хоть и старый жеребец, но чистой породы. Косок хлева приделали: глухие стены, двери на завесах с железным замком, чтоб не украли жеребца. Два года Ноя держали. Сякой такой доход имели, но сдох Ной от старости.
Молодого вырастили жеребца. Не совсем Ной, но быстрый. Очень уж живой был и красавец неплохой. Бывало, на дыбы любил становиться и на задних ногах идти.
Коней растить – дело не простое. Жеребёнка приходится смотреть как ребёнка. Но через два года на рынок и 200 рублей есть за хорошего жеребёнка. Несколько раз сад в Борках у пана Вайниловича в аренду брали. За год, если урожайный, рублей сто выходило. Только же летом детям покоя нет. Почти весь день в саду. В 1907 году собрали 1000 рублей.
Василь к этому времени отделился. А Омелька, Максим и Пилип решили за эти деньги ветряную мельницу купить. Землю покупать не захотели, потому что земля дорогая, да и работы тяжёлой много требует. Посмотрели несколько мельниц. В конце концов, договорились купить мельницу в Лютовичах у Лыжака. Два года строили. Мастеров наняли. Кормить хорошо надо, водку давай. Камни из Баранович выписали и привезли. Вся работа обошлась в 1200 рублей. В долги к пану влезли. Но в 1909 году Омелька с Максимом и Пилипом посмеивались, смотря, как деловито выкидывает вверх крылья их мельница. Легче вздохнулось, богаче зажилось.
Аркадий Маркович на фоне мельницы, коня запрягает Саша. 1969 г.
Заметка (Новик Иван Маркович).
В этот период наместником эконома (заместителем) в имении Войниловича (мужа Олимпиады Узловской) в Лапатичах служил Романовский – отец писателя, классика белорусской литературы – Кузьмы Чорного. Родился Кузьма Чорный в Лопатичах на окраине д.Жабчево, где у отца был собственный большой дом, окруженный большим садом. В 1908 году они уехали в Тимковичи. Кузьме Чорному было 8 лет в это время. Несколько лет тому назад по инициативе и настойчивости брата Аркадия на месте рождения Кузьмы Чорного установлен памятник писателю.
В Тимковичи
В Тимковичи
Было это поздней осенью, в конце ноября перед Дедами. Надо было договориться, как продавать мёд: или в Копыль ехать, или в Тимковичи. Решили в Тимковичи. Поехал Омелька с Зосей. Тогда ещё только поженились. А Зося до этого времени никогда в Тимковичах не была. Тимковичи посмотреть – и дело сделать. Да и какое там дело – воз надо посторожить!
Встали рано. Дали коню овса, сено. Начали готовиться: помазали колёса, то-это положили, положили сено коню. Зося халат суконный на воз положила. Омелька сказал, что в полушубке поедет. До рассвета запрягли коня и выехали. А в селе грязь непролазная. Около Заневедомки (деревня в 5 км.от Жабчева) уже хорошо просветлело. К обеду в Тимковичи приехали.
И какое же было большое удивление для Зоси, что Тимковичи – деревня, как и Жабчево. Только дорога местами проложена, поэтому суше, но телегу очень трясёт. Вот и весь рынок. Да и какой тут рынок! Просто небольшая площадь на косогорье, заставленная подводами. А продают тут коней, коров, жеребят, телят, баранов, гусей, курей и другую всякую всячину. Некоторые подвыпили и разговор идет громко и бойко.
- Сиди, Зося на возу. Я пойду, договорюсь насчет мёда. Купим небольшую утварь и поедем домой.
Сначала Зося на возу сидела. Надоело сидеть. Начала вокруг воза ходить. Коней, коров пересмотрела. Некоторые понравились.
Время идет, а Омельки нет. Где ж это он делся? Наверное пьёт. Ходила, сидела, смотрела, - нету! Грустно стало на сердце, поругалась в душе. Что делать? И решила: взяла халат на плечо, и по запомнившейся дороге пошла домой. Шла, плакала, потом петь начала, затем снова плакала.
Дорога же показалась раза в три длиннее, местами страшно было, особенно возле Барецкого бора.
Наконец-то и дом. Свёкор коров кормит, Максим жеребца поит.
- А где же Омелька? – спрашивает свёкор.
- Пусть он смолы напьется. Как пошёл, так надоело ждать. Плюнула и пошла пешком. – Через слезы проговорила Зося.
Зашла в дом, кинула халат, села и плачет. Не прошёл и час, как Омелька приехал. Немного весёлый, но душу все-таки что-то точит. Зашёл в дом. А тут Зося сидит, плачет. Как только увидела Омельку, ещё больше разошлась:
- Вот как с тобой я Тимковичи посмотрела!
Начали отец и мать Омельку распрашивать, а он говорит:
- Это же она от воза отбилась. Не нашла его, да и пошла домой с халатом!
Смех смехом, шутки шутками, но надо и за серьезное браться.
Василь
Василь
Итак, Василь отделился. В доме же размером в 6 аршин три семьи жить не могло. Раздел сделали по-хорошему, без ссор, без старосты. Выделили Василю четвертую часть поволоки, это три десятины пашенной земли. Постройки: дом, сенцы, хлева, гумно – купили, помогали вместе строить. И Василь на братьев из-за раздела никогда не обижался. Отделившись, Василь жил очень бедно. За это и жалко его было. И виноват он был в этом, и не виноват. Земли было у него не меньше, чем у остальных и на силу он не жаловался.
А дело тут вот в чём: женился Василь на Зосе Альферович из Мелешков, что возле Слуцка. Как он там ее нашел, только Богу известно. Была она и стройная, и красивая, и на разговор способная, из шляхетного рода. И говорила на «-ся»: «Кажется, Василёк, что-то путается у нас по огороду».
Были у нее и недостатки, которые портили жизнь не только Василю, но и всем Никитиным и даже иногда жабчакам. Очень она уж была вруньей большой, а еще больше лентяйка, притворщица и завистница чужого. Всю жизнь она вбивала в головы детям, что Омелька с Максимом обманули Василя (Василю это она не могла втолковать), что жабчаки – ее неприятели. Вот эти, казалось бы, человеческие недостатки через определенное время в определенных условиях стали выгодными.
В те разы, что Василь рожь жнет, Зося прикинется больной, подложит одеяло в гумне, лежит и спит в час жары и работы. Придет Василь со жнива, а она ещё небылицу придумает. Мелешчиха стала примером вранья и разных выдумок. И сейчас говорят: «Мелешчиха ты!». Этим всё сказано про вруна и обманщика.
Василь умер в 1916 году, можно сказать, случайно. В час империалистической войны в Борках стояли казаки. Василь смотрел за конями, заразился от коней тифом и умер. Начали работать дети. А «больная» Мелешчиха прожила больше, чем за 90 лет и умерла после 1950 года.
Максим
Максим
Максим был человек горячий, темпераментный, работы любитель. Рассказывают, что однажды привез он снопы в гумно перед тучею, спешил ещё раз ехать. А кидать снопы в столп было высоковато. Кинул Максим сноп на сноп, а он скатывается, кинул другой – и он долой, кинул третий- сноп снова на земле. Тут как вскочил Максим с воза и давай коленками сноп топтать:
- Я тебе покажу, как со столпа падать!
Учиться в школе ему не довелось. Но был он человек умный и догадливый, хорошо знал таблицу умножения, и задачи и вычисления любые в границе до 1000 в уме делал. Меры веса в мельнице понимал.
Служил Максим три года в Минске, в армии поваром. За три года ни одного письма не прислал. Родители уже волновались. Вернулся с царской службы статным, высоким и сапоги с собой привез. Сапоги эти считались большим богатством. И говорят, что пришла однажды цыганка в дом, а ей ничего не давали, так она пошла пугать детей, что она сапоги заберёт. Взяла их и давай трясти ими. И надо же было в этот момент Максиму в дом зайти. Как посмотрел он на цыганку и на свои сапоги, и кинулся петухом на нее. Затрещали цыганские лохмотья, волосы растряслись. Цыганка выскочила из дома с большим криком. После этого сапоги ещё большую гордость приобрели. Никто не мог за них браться, кроме Максима.
A сам Максим вечно в лаптях ходил. Можно сказать, «в лаптях и умер». Женился Максим где-то в 1902 году. Взял в жёны Марилю из Бордаков. И все они в один дом на 6 аршин длиной и шириной. Дошло до того, что в доме жило 16 душ. Омелька с женой и детьми, Василь с женой и детьми, Максим с женой и детьми. Девушки и парни, говорят, и зимой в сенцах спали. В самом доме только дети и старики спали. Дом этот и теперь стоит. Только из сенец Аркадий сделал кухню и небольшие сенцы, обшил и оштукатурил стены.
Надо ещё добавить, что зимой ещё и свиней кормили в этом же помещении. Поэтому и не удивительно, что болели и умирали от туберкулёза. В народе его называли «сухотой». Так жили и другие жители Жабчева.
Максим отделился после Василия. Поэтому и дом у него был куплен за деньги. Сказалось и то, что деньги собирал на мельницу.
У Максима родились дети: Варвара, Александр, Тихон, Николай. На пятых родах Мариля умерла. Это было тяжёлым ударом для Максима. Пришлось жить одному с детьми. Жениться Максим не собирался. Слово такое дал после смерти Марили. Все работы на одни руки и мужские, и женские. Правда, надо отметить про возможности Максима необычно умело выполнять женские работы. Его никто не упрекал за беспорядок в доме, или за плохо выпеченный хлеб, или за недосмотренных детей.
А с 1909 года появился и дополнительный доход от мельницы. Раз мельница была на троих, то молол Максим через два года на третий. Передавали мельницу на Покровы, 14 октября.
В 1923 году выдал Варвару замуж за Евсея Герасимового.
В 1928 году женился Александр на Ольге Родионовой.
Вскоре Тихон умер от туберкулёза.
Началась коллективизация, все вступали в колхоз, вступил и Максим. Но тут ещё большее горе большое настигло Максима. Описали имущество и хотели раскулачить. Чтобы сделать вид, что Максим – кулак. Описали всё что хотели. Даже зеркало размером 20x30 см оценили в 50 рублей. А в то время за 50 рублей корову можно было купить. Пошёл Максим в лаптях в Вызну (сейчас Красная Слобода) на окончательное решение. Там решили: «Отменить раскулачивание, так как не подходит. Земли 3 десятины, конь, корова. Мельница на троих». Но кличка «кулацкая морда» осталась.
Умер Максим в 1934 году, поздней осенью, от воспаления легких, в возрасте больше чем за 60 лет. Об этом невестка Ольга рассказывала вот что: «Главным тогда в колхозе Гончарик Иван был. Это ж внук свёкров. Но человек злой был. Ненавидел Никитиных за какие-то далёкие, ещё от деда, дела, при получении наследства бабе Миронихе. Назначал свёкора на самые тяжёлые работы. Осень была дождливая, холодная. Все выкручивались, чтоб коров не пасти. Заставил Максима. Помню тот день. С утра до вечера дождь шёл. Вечером пригнали коров. Свёкор промок насквозь, замерз, трясётся. Пришёл домой, немного поел, переоделся. И тут в хату забежал Гончарик:
- Ты чего, кулацкая морда, не идёшь коров доить Агапиных?
Я кинулась на него:
- Он же весь мокрый, замученный! В другой день поможет.
- Сейчас же иди, кулацкая морда и дои этих коров у Агапы! Что, она будет руки надрывать? Не пойдешь, - завтра передам дело в Вызну.
Пошёл...
Вернулся домой поздно. Залез на печь. Через несколько часов началась горячка. На третий день умер. Весь чёрный сделался».
Умер не кулак, а работник, который провёл всю жизнь в тяжёлой работе, вечном поиске, как убежать от горя, нехватки, недостачи. А они настигали его часто.
Агапа же, которая умышленно уходила от работы и вела беспутную, женскую жизнь после смерти первого мужа в молодости, стала передовой дояркой по итогам года. Премию получила за раздраивание телушек. Через год в колхозе работу начали оценивать окончательно индивидуально. Работать надо самому. Агапа Корунная перестала доить коров и до смерти на работу в колхоз не ходила.
Пилип
Пилип
Пилип был пятым и последним сыном Никиты. Родился в 1888 году и умер в 1955 году. Прожил свою жизнь неженатым. Говорят, что дал слово, если Настуся Смоличева не пойдет за меня замуж – жениться не буду. Настуся вышла замуж в Гулевичи, а Пилип остался холостяком. Прожил жизнь с братом Омелькой, его сыном Марком и Марковыми детьми, т.е. с нами в старой хате.
Человек он был с женскими особенностями характера. Мог рассуждать, говорить, божиться, клясться, как женщина: «Чтоб тебя Перун спалил!», «Чёртова мать!». Хорошо умел жать серпом, любил животных, пчёл. Бывало, когда выходит рой, то матку ловил на летку при вылете из улья. Правда, в пчёлах разбирался поверхностно.
В строительных делах, можно сказать был калекой. Всегда имел при себе деньги, хоть и небольшие. К деньгам относился экономно и бережно. Его выражение «Мой рубль дороже Евсеевых десяти» говорит о многом. Пилип, заработав рубль, потратит его на необходимое, остальное оставит, а Евсей (муж его племянницы Варвары) пропьёт. Об этом говорит такой факт, что в 1948 году как бы не было тяжело со строительными материалами (прошло три года после войны), Пилип насобирал денег, купил цемент (он в то время был наверное дороже золота), нашел людей, сбил трубы и построил колодец из бетонных труб, так как срубленный колодец был уже старым и тяжело им было пользоваться. Мне кажется, такая работа, такая стройка многим и сейчас в XXI веке не под силу.
Благодаря Пилипу, его помощи выжили семьи Варвары и Николая. Особенно тяжело было Николаю, когда он пришел с войны раненый, вторая группа инвалидности, трое маленьких детей, ничего делать не мог. Вот тут дядя Пилип сильно ему помогал.
Умер от сердечного приступа в этой хате, где родился и жил с нашей семьей в 1955 году. Иван в это время поступил в академию связи, прослужил в армии 11 лет в 120 гв. сд. в в/ч Уручье под Минском. К этому времени Аркадий с семьей: Вера - жена, дети – Саша и Люда и мама Варвара жили в этой хате.
Кондрат
Кондрат
Прожил в Жабчеве до лет 25. Потом уехал в г. Екатеринослав, где работал телеграфистом на железнодорожной станции Екатеринослав (ныне г. Днепропетровск в Украине). Умер там в 1917 году.
Как уже говорилось, Омелька был старший сын Никиты от второй жены Алены от Дрилицев из Живоглодович (теперь Первомайск). Женился Омелька на Зосе от Бордаков на дочке Осипа в 1892 году. У Омельки с Зосей было 6 детей: Ольга, Марка, Роман, Дарья, Николай, Володя.
Омельковы дети
Омельковы дети
Ольга
Ольга
Ольга была первой дочкой. Родилась в 1893 или 1894 году. Вышла замуж за Рогулёвого Ивана в Ракини. Рогуль Иван был с Евлич. Его родители купили землю в Ракинях. Эта земля принадлежала Борковскому помещику (пану Барецкому) Узловскому Казимиру. Пан умер в 1861 году. А Мариля, жена, жила до 1878 года. Она часто устраивала банкеты в Борковском поместье, брала деньги в кредит. Потом не могла оплатить своевременно кредиты. Банк продал часть поместья: лес землю. На этой земле и построили деревню Ракини. А лес и теперь называется Большим Барецким, потому что есть и Маленький Барецкий лес.
У Рогуль Ивана родилась в 1919 году дочка Надя. От других родов Ольга умерла.
В 1930 году Рогулёвых выслали как кулаков. А Надя осталась в Ракини круглой сиротой. В 1936 году Надя вышла замуж за Алексея Корзуна из Ракинев. У неё было семь сыновей и одна дочь. Сыновья умерли в детстве. Только Иван дожил до сорока лет. Дочка жила с родителями.
Вернёмся обратно.
В тот год, когда женился Омелька, умер младший брат Никиты – Казимир. Жена Казимира была из Белевич. В то время, когда умирал муж, и не было детей, жена не имела прав на собственность и землю. Вот и решила жена Казимира завладеть Демьяновым участком. Как это сделать? Пошла к родителям в Белевичи, раздобыла яд и решила отравить Никиту и его детей. В то время жали рожь на широких нивах около Белевической границы.
Отправили её за едой. Взяла она горшки, колбасу, что дала Алёна и принесла на поле. Тем временем в горшок насыпала яд, но, наверное, яда оказалось мало. «Все поели и отдыхали на границе», - рассказывала Зося, - «Я не ела из горшка, а только колбасу». Через час, тех, кто ел еду начало тошнить, начались головные боли. Жена Казимира встала и пошла в Белевичи. Омелька запряг лошадь, поехал к помещице в Борки. Помещица была по образованию врач и лечила крестьян бесплатно. Приехала помещица, осмотрела больных и сказала, что они отравлены ядом. Сказала, что нужно пить много воды. Пили до вечера, и тошнило их весь вечер. Постепенно становилось легче. Посоветовались и решили: в суд не подавать! А Казимириху в дом не пускать. Так она и сама больше не приходила. Не удалось Казимирисе завладеть землёй и собственностью.
Так на этом участке и остался жить Никита с детьми. Не знаю, жил ли ещё тогда Демьян.
А через несколько дней приехал урядник и узнал про то, что Казимириха хотела отравить Никитиных. Урядник поехал в Белевичи и привёз Казимириху. Дал распоряжение вынести заслон (заслон – деревянная переносная лавочка для сиденья). Приказал ей лечь на заслон лицом вниз и поднять юбку. А плётка всегда была у урядника. Вот он и осуществил суд. Влепил Казимирихе 25 плёток. Она и молчала и кричала, а потом вскочила с заслона и побежала в Белевичи.
Как Рогулев Иван ходил станок ткацкий рубить
Как Рогулев Иван ходил станок ткацкий рубить
Как только Ольга вышла замуж, убедилась, что у Рогулёвых земли многовато, но она песчаная, не чета Жабчанской. По тому Рогули жили, можно сказать, хоть с достатком, но не богато. Ткацкого станка не было. В пост, ранней весной, Ольга приехала ткать в Жабчево к отцу. Прошла неделя. Кончился уток. Тогда отец говорит Николаю:
- Запряги лошадь, съезди в Ракини и привези уток.
Через часа два Николай был в Ракини. Встретили его неприветливо. Иван бурчал, что Ольга уехала из дома, а работы много.
- Что не говорите, а уток давайте!
Дали уток. Иван ещё больше начал злиться. Что-то Николай сказал не то, тогда Иван как закричит:
- Порублю станок!
Николай на возе едет, а сзади Иван идёт с топором за поясом станок рубить. К обеду солнце поднялось. Снег растаял. Жаворонки начали в небе петь. Николай лошадь погнал, чтоб домой раньше Ивана приехать. Приехал, зашёл в дом. Ольга ткёт, а в доме отец, Максим, Роман и Марк.
- Ну, что привёз? – спросила Ольга.
- Привезти то привез, но не знаю, что и сказать. Иван идет с топором станок рубить, - отвечает Николай.
Максим, как самый разгорячённый, схватился:
- Пусть попробует! Посмотрим что у него получится!
Иван через окно увидел, что в доме сидят мужчины, и немного успокоился. Оставил топор в сенцах, а сам в дом зашёл. Постоял в дверях и говорит:
- Здравствуйте. Ну, как живёте? Как тебе, Оля, ткётся? А Николай уток привез?
Все смотрят на него и посмеиваются.
- Ты тки быстрее – дома работы много.
Побыл Иван до обеда. Пообедал, и Николай завёз его в Ракини.
Марк Емельянович Новик (январь 1896 г. – 18 октября 1937 г.)
Марк Емельянович Новик (январь 1896 г. – 18 октября 1937 г.)
В 1896 году морозной зимой родился Марк. И сразу не повезло: на третий день после родов ночью ехал из Тимковичей Степан Комяк (Дрилица) и заехал к двоюродному брату Омельке. Постучал. Омелька говорит Зосе:
- Сходи открой!
Зося пошла в одной сорочке, открыла двери, и продуло её ветром. Не успела зайти в дом, как потемнело в глазах. Упала Зося в обморок.
Несколько раз Омелька привозил помещицу из Борок. Она ругала Омельку за то, что послал он ещё не оправившуюся жену открывать двери в морозную ночь. Так Зося до конца своей долгой жизни оставалась больной на глаза.
Рос Марка, как и все крестьянские дети. Пас свиней, коров, коней. Затем учился в Белевической церковно-приходской школе. Окончил её с особой благодарностью. Сдавать экзамены ездил в Чаплицы, в волость. Вот там Марка и написал лучшее из всех сочинение на экзамене. Сочинение было зачитано и похвалено особенно, отличной оценкой.
1914 год. Начало первой мировой войны изменил, потряс жизнь каждого белоруса. Произошли перемены и в Омельковом доме. Марка призвали в армию. Там он окончил школу унтер-офицеров и был отправлен на фронт. В боях с немцами в 1915 году, был ранен в ногу. Служил в армии на фронте и во время Февральской и Октябрьской революций.
По ходатайству Тухачевского о мобилизации всех бывших офицеров, унтер-офицеров и солдат, воевавших с немцами на Западном фронте направляли в 1 армию Восточного фронта, которую формировал Тухачевский.
В 1915-1918 годах Слуцкий повет стал прифронтовым. Граница фронта находилась за Ляховичами, а это была часть Слуцкого уезда. Через Жабчево по дороге на Слуцк потянулись долгие конные повозки беженцев. Объявили и жабчекам, чтобы готовились к выезду. По воспоминаниям Пилипа, насушили сухарей, телегу сделали больше, обтянули телегу палантином, но фронт задержался и дальше не двигался аж до заявления Троцкого: «Ни мира, ни войны!». После этого армия начала расходиться по домам. В это время Марк пришёл домой из-под Баранович с большой сумкой патронов и винтовкой. Находился дома и во время немецкой окупации. Правда приходилось временами прятаться.
В середине декабря 1918 года немцы покинули нашу местность, так как в Германии произошла революция. В ноябре 1917 года в Слуцком повете была установлена советская власть. В Жабчеве, Борках, Марково, Мотынёве был выбран военно-революционный комитет. Главой комитета был выбран Комяк Михаил Петрович, секретарем комитета был Новик Марк Омельянович, член – Корунный Степан Васильевич (он к этому времени вернулся с немецкого плена). Немцы были на старом участке фронта, под Барановичами.
Комитет начал делить помещичью землю. Главой комитета по разделу земли был Марка. Землю делили по количеству членов семьи. Некоторым семьям земля не полагалась, - у них достаточно было своей, остальным – добавляли на Лопатичском (это там, где был фальфарок Лапатичи, где родился Кузьма Чорны) участке. По указу Ленина было запрещено грабить помещечью собственность, передать её государству. А Новик Александр (Мелешко, двоюродный брат Марка), Новик Антон (Жеребец) и другие резали помещичьих коров, овец, варили мясо в чугунах. По инициативе Марка (Степан и Михаил промолчали) Антон и Мелешко погрузили коровьи и овечьи шкуры на возы и повезли в Слуцк, сдали в Слуцкий ревком. Эти шкуры потом стали основой, в 1937 году, для придуманных наговоров, показаний на нашего отца Марка.
Но Советская власть в Слуцком повете была не долго. Нашу местность оккупировали войска первого польского корпуса генерала Довбар-Мусницкого. Началось преследование тех, кто устанавливал Советскую власть. В 1918 году поляки расстреляли главу ревкома Комяка Михаила. (Лентяй и вор Тлёмка (Комяк И.П.) утверждает, что его расстрелял Марк и сейчас этот бред несет его сын Комяк В.И., отморозок и половой извращенец). Марк убежал в Ракини и спрятался. Его предупредил Савостюк Роман. Михаил не хотел убегать. Приехали поляки. Арестовали Михаила. Нашли билет члена РСДРП и повезли в Евличи. Там его без суда и расстреляли. Поляки оккупировали нашу местность в 1918 году в феврале месяце, причем пришёл корпус не из Польши а из-под Бобруйска, поэтому Михаил и думал, что поляки из корпуса Довбар-Мусницкого поддерживают РСДРП.
В конце декабря 1918 года после ухода немцев в Слуцком повете была объявлена мобилизация в Советскую Армию. Марка вместе с Ермаковичем Наумом, Новиком Никитой и другими был призван в только что сформированную Красную Армию (рабоче-крестьянскую Красную Армию) и направлен на Восточный фронт для борьбы с Колчаком. Одновременно Марка был привлечен к работе в райвоенкомате инструктором по начальной военной подготовке для службы призывников в Красную Армию и состоял на военном учете. Военком не отпустил его, т.к. он нужен здесь. Настаивать на снятии с военного учета Марка не стал. И продолжил обучение призывников к службе в Красную Армию.
Марк во время службы в г. Самара,1920г.
Прибыли они в Самару. Началось обучение новобранцев. Марк был хорошо подготовлен как унтер-офицер. А так как он был членом ревкома в родной деревне, его выбрали командиром учебной роты, где проходили обучение призывники, и отправлялись на фронт для борьбы с Колчаком. Там большинство из них погибло в боях. Ермакович Наум по ограниченным умственным возможностям был оставлен для охраны железнодорожного моста в Самаре. Наум во время заварухи в Самаре, дезертировал из рабоче-крестьянской Красной Армии (Чехословацкий мятеж 1919-1920гг), приехал с винтовкой домой. Избежал наказания, когда нас оккупировали поляки.
Марк участвовал в боях с Колчаком в составе учебного полка (как он назывался, - неизвестно), а потом в этом полку – (военной школе – школа красных командиров роты) – готовили младший командный состав для РКА. В то время воинских званий не было. А знаки отличия у военнослужащих обозначались на петлицах по занимаемым командным постам.
По воспоминаниям Калацкого Ивана (Корнейцев) из Садович, Марк пользовался большим уважением в военной школе. Был выбран членом Самарского губернского совета. У него был красивый и сильный, мелодичный голос, организовал армейскую художественную самодеятельность, отлично исполнял русские народные песни «Вечерний звон», «Серёд долины ровные», революционные армейские песни, выступал на митингах, а в то время проводились они часто. Помогал и нам, своим землякам. Говорил Иван, что был в дружбе с Марком и служил командиром отделения в этом же взводе, которым командовал Марк. После, в 1920 году был демобилизован. А Марк остался служить.
В 1920 году Поволжье, значительную часть России, настигнул большой голод. Люди на ходу умирали. В стране не было даже чем кормить армию. Поэтому в военной школе объявили, что она временно распускается. Начнёт свою работу тогда, когда закончится голод. Так Марк в 1921 году вернулся домой в полной военной форме без оружия. Жабчаки говорили: «В форме красного офицера».
Его сразу избирают секретарём Белевического крестьянского совета. Снова пришлось вести жестокую борьбу с местными бандами, которые приходили из Польши через границу и находили кое-какую поддержку у противников Советской власти. А это вызывало враждебность не только к Марку, но и ко всей Омельковой семье. Начались угрозы.
В 1923 году Марк решил ехать назад в Самарскую военную школу. Написал туда письмо. Получил ответ, в котором говорилось, что школа уже работает, сделала выпуск командиров и что можно уже приехать и занять старую командирскую должность.
Собрали необходимые вещи. Омелька запряг лошадь, и собрались отъезжать в Слуцк. Мать Зося сильно заливалась слезами, Омелька тоже был недоволен. К этому времени жизнь наладилась, достаточно было продуктов в доме. Наверное и Марку не очень хотелось расставаться с домом. В это утро пришёл Степан Корунный. Началиь уговоры:
- Куда поедешь? Разве здесь плохо? Работы же и здесь хватает.
И уговорили. Не поехал Марк назад в Самару, в военную школу. Наверное, сильно сказалось крестьянское понимание свободы. В те годы, может и на самом деле, для крестьянства была самая свободная жизнь за годы Советской власти. Земля была роздана крестьянам, был установлен определённый налог, ничего не забиралось государством без причин.
Свободно продавался лес. Омелька решил построить новый дом, просыпать и расширить гумно, пересыпать хлева. А все постройки, действительно, постарели, пока строили мельницу, шла война, происходили революции. В 1923 году Омелька купил лес. Поехали Омелька, Марк, Роман, Максим спилили лес возле Ракини. Вывезли всё за время зимы. Весной и летом распилили лес. А в 1924 году построили новую хату рядом со старой, там где жили Николаевы. Одним словом, Омелька думал действительно укрепить своё хозяйство. Но в дальнейшем это стремление, старание и ум Омельки принесли ему и его детям большое горе. В дальнейшем стали считаться ценностями и достоинствами не эти общечеловеческие качества.
Вспоминают, что когда переехали в новый дом, Омелька не хотел, чтобы Пилип переезжал с ним:
Говорил Омелька:
- Ты не женатый, оставляем тебе дом, хлев. Женись и живи!
Но не успели они ещё печь растопить в новом доме, как Пилип скрутил свою постель, принес на палатки и сказал:
- Тут на палатках я и буду спать.
Омелька же только молча согласился.
Хата построенная примерно в 1865 году. Откуда вышел весь род Микитиных
В 1925 году закупили окончательно лес и пересыпали гумно. Значительно расширили его. Построили гумно на 4 пары сох. Обычное гумно строилось на 2-3 пары сох. А это – использовали старое гумно, добавили лес и построили на 4 пары сох и трое ворот. Все двери навесили на железные завесы. Получилось гумно самое большое и завидное в Жабчеве. Правда, работали всей семьёй: мужчины, женщины и дети. В 1926 году купили конную сечкарню, молотарню и конный привод для сечкарни и молотарни. Теперь всё жито мололи в конной молотарне. Казалось, что хозяйство богатеет. А если посмотреть, то жили два брата: Омелька да Пилип, и у Омельки кроме замужней дочки Оли оставалось ещё пятеро детей – не очень развернёшся. Экономили на одежде, на всём, чтобы купить больше того, что облегчает работу. И Омелька часто оставаясь один, думал, как вырастить детей, улучшить их жизнь и не раздробить хозяйство.
Роман сам согласился уйти в семью жены, а Марк пускай женится.
Марк мало занимался домашними и крестьянскими делами. В то время он занимался активной политической деятельностью. Работая в сельсовете, участвовал и организовывал большинство политических митингов.
А в то время в революционные праздники со всех деревень приезжали представители в Белевичи, где проводились манифестации. Омелька начал давить на Марка:
- Что хорошего от твоей работы в Сельсовете? Одни убытки в хозяйстве. Да люди смотрят сердито.
Марка не соглашался:
- Всё, отец, скоро будет общее. Будем работать и получать все одинаково. Будет так как при коммуне в Белом Болоте.
Не мог понять Омелька, что начиналось в деревне. Прошли новые выборы членов Сельсовета. От Борок и Жабчева избирался один человек. На собрании, которое проводилось в помещичьих комнатах, Марка в Сельсовет не избрали. Выступил Антон Новик и сказал:
- Омелька не середняк, а кулак. И сын его не может избираться в Сельсовет.
- Лучше расскажи, как резал панских коров. Я защищал своей кровью советскую власть. Отец мой живёт своей работой и земли у него, как и у всех. Он работает, а ты пьешь, - огрызнулся Марк. Антон снова дал подготовленный ответ:
- Я забирал награбленное у пана. А ты тогда оборонял панов – и сейчас обороняешь их!
За такое нахальное враньё тяжело стало на душе у Марка. Не мог он больше терпеть и с камнем на душе и помутневшим взглядом вышел он во двор. Не знали тогда люди, что Антон говорит ложь так смело и нахально потому, что ещё год назад завербовался платным осведомителем при местном ОГПУ. Он давно уже доносит на Марка разные выдумки. Но пока ему там не особенно верят.
Через несколько минут Марк зашёл в зал. Собрание уже заканчивалось. Выбрали членом Сельсовета Новика Александра – Мелешко.
Через три дня Омельке принесли уведомление о «твердом числе» - это был такой индивидуальный налог. Выплатить его было невозможно, потому что всё хозяйство стоило меньше твёрдого числа. Это было первым тяжёлым ударом для Омельковской семьи. Это показало Жабчекам, что происходит что-то не то.
Почему слушаю бессовестных людей?
Назавтра Омелька и Марка поехали в Слуцк. Там твёрдое число отменили. Решение Сельсовета незаконное, но узнавать положение Омельковской семьи никто не собирался. Отменили налог и всё на этом.
Так в нашей деревне начали всходить первые ростки сорняков, которые разрослись так, что погиб не один человек через нахально выдуманные доносы. Люди начали грызть один другого. Приближался 1930 год. Начинался период большого террора, небывалого «людоедства». А представитель местного ГПУ с двумя «шпалами» на петлицах сидел в кабинете. Он и жил тут в Борках. Фамилия его была Фролов. Носил военную форму и револьвер сбоку, а на конюшне в Борках для его разъездов держали двоих красавцев рысаков.
Поздней осенью 1929 года, в конце ноября, сгорело Омельково гумно. Была тёмная ночь, все жабчеки уже спали. Максим первым заметил блеск в окнах. Выскочил, прибежал к Омельке, начал стучать в окна. Но потушить пожар уже было невозможно. Гумно было подожжено с середины. Пока огонь выбился наружу, уже падала крыша. Сгорело всё: сено, солома, жито, конная молотарня, конная сечкарня, телега, сани, четыре улья пчёл, вал в мельницу. Омелька с Пилипом за один день постарели на 10 лет. Пришлось ездить по родственникам, по чужим деревням просить перезимовать скот. Но самое тяжелое было впереди. Омельку и Пилипа стали упрекать, что они сами сожгли своё добро, чтобы не вступать в колхоз. Такая провокация со стороны Параски и Антона Жеребца, Мелешки имела определённую цель.
Но кто же поджёг гумно? По воспоминаниям дядьки Пилипа, гумно сжёг Ермакович Павел (Пшедов Павел). За несколько дней до этого Кондрат Петрович из Борок, пройдоха и врун, взял собаку Максима на охоту. А собака спала возле гумна. Но то, что поджёг гумно Павел Пшедов люди видели, в то «людоедское» время боялись правды. Следствие ни кто не проводил. Так расплачивались с Омелькой и его сыном Марком за раздел панской земли.
А где же Пшедов Павел? В колхоз он и его отец не вступили. Павел работал в совхозе в Борках. Украл несколько мешков жита. За это его посадили в тюрьму. Отсидел тюремный срок и поселился в Осиповичах, работал на железной дороге. Когда пришли Немцы в 1941 году, стал активным полицаем. Очень жестоко обращался с коммунистами и евреями. Избежал справедливой расправы потому, что выехал с убегающими немецкими войсками. Может где и после войны живёт, трясясь за свою собачью шкуру. Но забежал я немного вперёд...
Женился Марк поздней осенью 1924 года на Варваре из Живоглодович из семьи Степана Прокофьевича Саниковича*, по-простому Медведевы. Варвара Степановна была маленького роста, белолицая, красивая, но слабосильная. Она выросла в семье намного другой, чем Никитины. Скрытность, недоверие к людям, обособленность, недружелюбие остались в ней на всю жизнь. Даже в семье всё делилось на приятелей и неприятелей.
Варвара, середина 1950-х гг.
Но была она вечной труженицей, всю жизнь боровшаяся, спасавшая детей своих от голода и смерти.
В 20 лет поздней осенью 1924 года вышла замуж за Марка. Марк был старше её на 8 лет. Жила в дер. Живоглодовичи в семье отца Саниковича Степана Прокофьевича и матери Марии Мироновны, по-уличному звались «Давыдовы» или «Медведевы»*. Жили как все семьи в то время, – достаток небольшой, однако, несмотря на это Степан в приданное дал Варваре, кроме всего принятого при замужестве (одежда, белье, скрыня (сундук), и швейную машину «Зингер» (это сейчас как автомобиль). Начали ее называть в Жабчеве - Марчиха. После ареста мужа начались для Варвары настоящие муки, беды и испытания. То, о чем писали А.М.Горький и Н.А.Некрасов о русских женщинах, женах декабристов – было обычной жизнью для Варвары.
И таких женщин в нашей многострадальной стране были тысячи и миллионы. Благодаря им, сохранилась и выжила наша страна. Таким как они надо ставить столько памятников, сколько было поставлено Ленину и Сталину, и таких размеров как Родине-матери на Мамаевом кургане в Волгограде или на Пискаревском кладбище в Ленинграде.
Варваре в 1937 г. - 33 года, умирает сын Коля, дочь Галя болела дифтерией. После ареста Марка всё лекарство, которое было приобретено с большими трудностями и за немалые деньги, было забрано «доблестными НКВДэшниками как вещдоки, якобы это были яды, которыми Марк травил в колхозе «Ударник» лошадей. Осенью умирает Галя. Галя была где-то с 1930 года, т.е. ей уже было около 7 лет. Говорят, что была очень сообразительной девочкой. Сколько было вылито слез и потрачено здоровья. Так как Варвару считали женой «врага народа», то все самые тяжелые работы в колхозе она выполняла наравне с мужчинами. Кроме того, выполняла и все домашние работы, вела хозяйство, растила детей. В то время в нашей местности была такая обязанность «Трудгуж». Один день в неделю все мужчины отрабатывали не в колхозе, а на так называемых социалистических стройках. В Жабчеве это было строительство дороги на Придирки и укреплений в Филипповичах (сейчас хваленая Линия Сталина). Конечно, на этих работах была и Варвара. Наверно вряд ли бы она и дети выжили, если бы не дядя Пилип (как они называли его), только благодаря ему, они справлялись со всеми жизненными трудностями.
Варвара вместе с детьми была выслана за 101 км от границы в Осиповичский район. Возвратились в деревню в 1939 г. После раздела Польши по пакту Молотова-Рибентропа граница с Германией стала уже в Бресте. Вся семья репрессирована в 1937 г. по политическим мотивам, реабилитированы Генеральной прокуратурой в 2001 г. Вообще жизнь Варвары разделилась на периоды: до ареста Марка и после ареста, до войны и после войны. Началась война. По мере возможности вместе с детьми помогала партизанам в партизанском отряде, который был на Любанщине (там воевал муж сестры Ганны).
По ночам прятались, особенно в 1942 и 1943 гг., от партизан, что были в Смоличах и Рожане. Муж сестры Ганны - Чадович Михаил Никифорович до войны был председателем сельского совета, с началом войны ушел в партизанский отряд на Любанщину, а их детей ждала расправа со стороны немцов. Поэтому дочки Ганны - Галя, Таня, Рая и Света почти всю войну жили с Варварой. Преследования, жить в страхе, ходить как «по лезвию ножа» ей пришлось терпеть долгие годы. Младшая дочь Ганны - Света помогала и жила в её семье до середины 1950-х годов.
29 июня 1944 года немцев выгнали, началась проверка (фильтрация), кто и как вел себя в период оккупации. Приехали в Жабчево, вызвали на беседу к представителю «Смерша» и Варвару. Секретарем у него сидит бывший партизан. Он объяснил, что она с немцами не сотрудничала, оказывала помощь партизанам. Тем, кто оказывал помощь партизанам, полагались кое-какие льготы. А «бериевский орёл», «славный сын Отчизны и защитник Отечества» заявляет, что она как жена «врага народа» и ее дети помогать и даже сочувствовать советской власти не могут. И началась травля, упреки и всё то, на что способны были «сталинисты» как и до войны. А некоторые, кто получил положительные отзывы о поведении в оккупации, получили льготы, хотя и ничего не делали или просто «спали» с партизанами, а некоторые были даже награждены.
15 июля 1944 г. призвали в армию Аркадия. В декабре Костя на маленьком конике по кличке «Стизорык» завез Яна в Краснослободской военкомат. В середине августа пошли уже первые похоронки о тех, кто был призван (более зрелого возраста) в начале июля. И что творилось в душе Варвары, когда отправляешь на войну детей и заранее знаешь, что твои сыновья идут на верную смерть и, может быть, не все вернутся. Это трудно представить.
В сентябре 1944 г. узнав о том, что Аркадий эшелоном вместе с такими детьми как он, следует на войну через Слуцк и далее на Барановичи, собрав последние крохи еды, Варвара добралась пешком через Залядье, Кожушки до Перевоза и далее по железной дороге догнала эшелон в Барановичах. Передала Аркадию продукты, обняла сына, обливаясь слезами, попрощалась и думала, что больше уже не увидит. Но Бог оставил Аркадия в живых.
Несколько раз ездила в Минск, в Уручье (20 км от Минска), где проходил службу в учебной части сын Ян перед отправкой на фронт (их год на войну так и не попал). Добраться до Уручья из Жабчева было не просто: машин, автобусов не было. В основном, пешком с торбой за плечами, чтобы, может быть, в последний раз увидеть свое дитя. Яну в 1944 г. было 17 лет.
Кончилась война, Аркадий с Ваней остались живы. В 1950 году Аркадий пришел из армии, 19 августа 1951 г. женился на Касперович Вере Васильевне, родом из Гулевич. Отношения с невесткой Верой не сложились. У Варвары к этому времени характер стал «своеобразный» - жизнь заставила быть такой, да и Вера – такую ещё надо поискать. Она была в многодетной семье последним ребенком. Старшие имели (по тому времени) хорошее образование и положение. Поэтому ее жалели и баловали, сильно работой не загружали. Вот она и считала, что так будет всю жизнь, что она единственная, ей много позволено, ее должны слушать, просить, уважать. А если что не получается - то можно просто симулировать болезнь, чтобы пожалели.
Аркадий Маркович и Вера Васильевна в день свадьбы. Август 1951 г.
Ранней весной 1960 г. с наступлением тепла Варвара Степановна вынесла на двор «ночвы», нагрела воды, помылась, собрала свои небольшие пожитки в узел и уехала навсегда из Жабчева к младшему сыну Косте. В то время Костя был заведующим аптекой в г. Клецке. Жили они в комнате при аптеке, но в Жабчеве жить ей было невыносимо. Так, все оставшиеся годы она прожила с Костиной семьей.
В 1961 году у Кости родилась дочь Галя, в 1963 – Ирина. Забота о детях Кости легла на плечи Варвары Степановны. До 1967 года смотрела за Галей и Ирой, а когда уже Ира пошла в сад Варвара дома сидеть не захотела и пошла работать санитаркой в аптеку, хотя можно было и не напрягаться. Работала до 1977 года, пока серьезно не заболела. Начали болеть глаза (глаукома, катаракта), плохо видела, мучили головные боли. Сделали операцию на одном глазу в Светлогорске – неудачно, завезли в Гомель, сделали на втором глазу – тоже неудачно. И так она стала слепая. Когда немного окрепла, все равно без дела не сидела, плела сетки (авоськи).
Когда жила в Жабчеве, каждый год сеяла лен, убирала его, осенью с наступлением морозов теребила, чесала, делала пряжу. А потом ткала полотно, рушники, покрывала, ведь надо было как-то выживать, на чем-то спать, что-то одевать. Полотно, нитки и пряжа еще до сих пор лежит. Как трудились люди? Солнце только взошло - работали, солнце уже зашло – работают, а зимой – при керосиновой лампе.
Умерла Варвара Степановна 26 сентября 1988 г., прожив 83 года, являясь примером для всех. Не зря говорят, что как назовешь корабль так он и поплывет, назвали Варварой – это великомученица, так она и прожила свято и правильно жизнь, в труде и муках.
В 1928 году пересыпали старый Никитин дом и Марк с семьёй переселился, отделившись от Омельковской семьи. С Марком ушёл жить Пилип. Купили лошадь, корову дал Омелька. Так появилась новая семья.
У Марка было пятеро детей: Аркадий (1926 г.р.), Иван (1927 г.р.), Костя (1932 г.р), Коля и Галя. Коля и Галя умерли в детстве, а сыновья выросли.
Сыновья Марка со своими жёнами, д. Жабчево, 1973 г.
В 1930 году в Жабчеве организовали колхоз «Ударник». Организатором колхоза был Мелешко. Это сын Омелькового брата Василия - двоюродный брат Марка. Известно, Мелешко Александр был малограмотным человеком и организатором колхоза не из политических взглядов. Основа его взглядов: стать главой, не работать и пользоваться трудом остальных. Это быстро вылезло на верх. В 1931 году Мелешко с Гончариком Григорием и Корунным Степаном набрали самовольно себе по возу ржи. Об этом донесли в район. Началось расследование. Степан с Григорием выкрутились, а Мелешко дали 10 лет тюрьмы. Там узнали, что он – бывший председатель и осужденные выкрутили ему руку и сильно избили. Из тюрьмы его освободили, а через несколько лет он умер.
Омелька с сыновьями Марком, Николаем и Володей вступили в колхоз в числе первых. Марк жил отдельно. В колхозе он занимался разной работой. Был конюхом, пахарем и другие работы делал. В 1935 году его послали на курсы ветеринарных фельшеров. Курсы он окончил успешно с отличием. Потом работал ветеринарным фельшером в колхозах в Жабчеве, Белевичах и Придирках. Работал до 1937 года, пока в стране СССР не начался массовый геноцид лучших людей, которые могли иметь своё собственное мнение. Марка арестовали 23 августа 1937 года, ночью на «чёрном вороне». Тогда в эту ночь арестовали Александра Максимовского, Югу Борисову и Такмосю Людикову.
Арест происходил по-зверски. В сеьме хлеба не было, насилу уговорили, чтобы Варвара сбегала одолжить хлеба. Марку не дали попрощаться с родителями. Назавтра утром уже трубили платные стукачи, что Марк организовал банду под руководством Тухачевского и Уборевича по свержению советской власти в Краснослободском районе. Это дело легко было сфабриковать, так как Марк во время гражданской войны был на Восточном фронте, которым командовал Тухачевский. На очной ставке платные стукачи-доносчики: Новик Антон Герасимович (родной брат Евсея, мужа Варвары Максимовны двоюродной сестры Марка), его жена Параска, Мелешко, Корунный Александр Иванович, Корунный Степан Васильевич (служил с Марком в 90 лейб-гвардии Семеновском полку рядовым, а Марк был у него командиром. В одном из боев Степан попал в плен к немцам, в 1941 г. был у фашистов в Жабчеве «Шуцманом»), Гончарик Григорий Миронович (Кот) с сыном Иваном, Корзун (бывший глава колхоза), Бань из Малого Рожана – доказывали, что в Жабчеве был центр по свержению советской власти, которым руководили Марк и Александр Максимов. Все эти показания мне зачитал старший следователь Минской области при повторном расследовании перед реабилитацией отца в 1958 году старый Клёмка (Комяк Иван Петрович) написал письмо министру обороны в Москву, что сын «врага народа» Новик Иван Маркович учится в военной академии. Это дало повод к повторному рассмотрению дела Новика Марка Емельяновича. В то время Тухачевский был реабилитирован, и банды Тухачевского по свержению советской власти не существовало. Старший следователь КГБ сказал, что все стукачи, перечисленные выше, получали по 300-400 рублей за показания.
Марк, 1937г.
Памятник в д. Кучино, где был расстрелян Марк Емельянович.
Со дня ареста отца у нас началась жизнь изгоев общества. На нас смотрели, как на врагов человечества, людей опасных для общества. Доверия к нам не было до самой смерти наибольшего людоеда с момента развития человеческого общества – Сталина, который считал себя вождём человечества и всей коммунистической науки. Он нанёс социализму и коммунизму вред больший в несколько раз чем Адольф Гитлер. Своими людоедскими нападками он вызвал ненависть у большинства человечества к диктаторскому социализму. А социализма на самом деле не было. Страна была превращена в диктаторскую казарму с главным тюремщиком И.В. Сталиным. СССР был самой большой машиной уничтожения своих граждан. Главным двигателем этой машины был Коба Джугашвили. В марте 2013 г. в годовщину 60-летия его смерти на сайте «Свобода» были опубликованы имена и краткие биографии жертв из Беларуси, а это по их сведениям 1 600 000 репрессированных, из которых 377 000 расстреляно. Человеческие судьбы считали не единицами, десятками, а просто тысячами – 377 000. Когда кто-то думает навести порядок в стране по-сталински, то он придет к террору, ненависти к любому инакомыслию. Пусть никогда не вернуться сталинские времена демагога и диктатора-людоеда, известно не в прямом действии.
Но жизнь продолжается и надо дальше жить. Летом я с Иваном пас овечек в колхозе, а потом колхозных коров аж до прихода Гитлера и раздела колхоза весной 1942 года. Дядя Пилип смотрел за колхозными овцами и коровами, а мать ходила на работу в колхоз тоже до раздела.
В 1941 году я закончил семь классов с похвальной грамотой, по всем предметам «отлично». Но куда пойти? Куда деться? Хотелось куда-нибудь сбежать из проклятого Жабчева, где тебя не знают и не считают сыном «врага народа» - этой сталинской кличкой. История же решила дело иначе.
22 июня, в воскресенье, я пас овечек, погода была тёплая, солнечная. В небе начали появляться самолёты, всё больше и больше. Перед обедом я подогнал овец туда, где дядька Николай с Валей копали торф, за мостом справа. И говорю:
- Что-то самолёты разлетались сегодня!
А дядька Николай в ответ:
- Война! Немцы напали. В селе Кот проводил собрание. Приехал из района. Говорил, что немцев разобьём за неделю.
У меня эти слова в тот момент не вызывали сомнения. Я подумал: «С нами наш Сталин родной, и железной рукой нас к победе ведёт Ворошилов». А получилось совсем по-другому. На следующий день шоссе загудело. С запада на восток шли машины, конницы, пешие шли в три ряда. Все убегали. А мне подумалось: «Почему никто не идет на запад? Наших самолётов нигде нет».
Назавтра снова погнал овец. На пастбище в траве спали два человека, в штанах и сапогах, без гимнастёрок. Теперь я понимаю, что это были офицеры разбитой части. Они спросили у меня, что за деревня и пошли.
А шоссе гудело всё сильней. В четверг я снова был на пастбище с овечками. Перед обедом возле Борок появилось несколько больших машин. Из них высыпались люди в зелёной форме, с винтовками. Это были немцы. Никто в них не стрелял, никто их не унимал. А в Борки тем временем наехало много машин. Немцы разделись, начали ходить в трусах, мыться свои песни петь. Несколько немцев пришли на пастбище, словили двухлетнего бычка, заставили нас гнать его в Борки. Там его закололи и отдали на кухню. Часть немцев пошла на колхозную ферму с котелками за молоком.
Везде слышалось: «Матка, яйки, млека!».
- «А где же наша армия?» – думалось мне. – «А где же те вычислители врагов народа?»
Так они тут. Уже крутятся вокруг немцев. Корунный Степан старается сказать что-нибудь по-немецки (он был в плену в Германии). Немцы поели, помылись, сели на машины и с песнями направились в Слуцк. Немцы вели себя так беспечно, что Колядов Юзик, мальчишка 14 лет, украл из машины винтовку и патроны в сумке. Никто ничего не искал. Правда, за эту винтовку ему пришлось несколько раз давать объяснения партизанам.
Через два дня начали двигаться немецкие конные обозы, конная артиллерия. Немцы брали коней без разбору. Своих коней, замученных переходом, оставляли. Через несколько дней наступило полное безвластие. Оно было недолгим – дня три или пять. Вылез из убежища и председатель колхоза Комяк Антон Яковлевич. Нельзя сказать, что он был человеком вредным.
Где-то в последние дни июня в деревню приехали на машине четверо немцев. Узнали, кто был главой колхоза, кто бригадиром. Собрали всех желающих во дворе конторы колхоза. Провели собрание, обычное спокойное собрание. Сказали, чтобы глава и бригадир вышли вперёд. Сделали неожиданное заявление через переводчика. «Всё колхозное начальство остаётся без изменений. Всем подчиняться главе колхоза, всем работать! Aus arbaiten! Кто не будет слушать главу – направлять в район к коменданту!».
Корунному Степану завязали на рукаве повязку с надписью «Schutzmann». Сказали: «Это ваш полицейский. Слушать его!» Сели в машину и уехали уже не в Красную Слободу, а в Вызну. Началась обычная работа в колхозе. Мы с братом пасли посменно овечек. Отношение к нам не изменилось. Считалось, по разговорам стукачей, что все семьи, арестованные НКВД, чуть что – рады немцам. Радости же в нашей семье небыло никакой. Кто может радоваться врагу? А все ссыльщики чуствовали себя в порядке. Они снова в начальстве и один другого защищают. Попробуй пикнуть, так немецкая власть им верит.
Обычная крестьянская работа. Антон Комяк – глава, Степан Корунный – бригадир. Коней забрали немецкие войска, а через некоторое время со Слуцка привезли больших бельгийских коней. Правда, они через несколько месяцев все передохли. Из Слуцка пригнали трактор, и дядька Николай работал на нём до зимы.
Зима в 1941 году началась очень рано. 14 октября выпал снег и уже до весны не растаял. Была очень морозная зима. Я смотрел за колхозными коровами. На трудодни выдавали зерно, картошку, сено, солому. Но чуствовалась какая-то необычность. В марте 1942 года собрали общее собрание и решили разделить колхоз. Выбрали комиссию по разделу колхоза: Комяк Антон, Калецкий Сергей, Корунный Степан, Новик Николай, Савастюк Алексей.
Разделили коней, коров, овец, свиней, колхозные постройки, сани, телеги, плуги, семена, зерно, картошку и др. Нам досталась лошадь двух лет, сани, плуг, две оглобли для телеги, овечка. Кому не достался конь, договаривались для обработки земли с теми, у кого были кони. Для работы коней сводили по парам. Наша лошадь работала с лошадью Савастюка Никиты. Хоть и было тяжело и не хватало коней, но все вовремя и неплохо посеяли. Урожай вырос неплохой. Сжали серпами, всё свезли в амбар. Так пришла осень. Фронт был далеко, пленных немцы гнали по шоссе, морили их голодом, холодом.
Осенью 1942 года начали появляться партизаны. Не знаю, как было в других местах. А вот как было в нашей деревне.
В сентябре, утром по деревне пошёл слух, что в Борках какие-то люди Комяка Есипа, Борутского Александра, Позняка, Прихача, Шостакова и других ночью увели. Они собрались и пошли организовывать партизанский отряд в Старине. Немецких войск тут не было и можно было почувствовать себя смело. Ну и началось. Партизанам нужно было что-то есть. Начали брать у людей. Немцы усилили полицию. Начался раздор среди населения: одни – в партизаны, другие – нейтральны, третьи – в полицаи. Правда, в Жабчево полицейских не было. Никто в полицаи не пошёл.
Осенью много было убегавших из плена. Сначала стихийно, а дальше как подпольщики наша семья принимала, подкармливала и направляла на Полесье пленных и окруженцев. Партизаны начали забирать коней. Забрали у нас лошадь, у Омельяна, у Мартина, у Барана, потому что эти семьи считались ненадёжными. А почему они были ненадёжными? Никто не знает. Я со старым Бараном Иваном ходил на Ворлик искать своих коней. Теперь я понял, что искали мы смерть свою. Партизаны начали вредить немцам. Возле нас часто срезали столбы на шоссе. Приедут партизаны в деревню, наберут молодых парней с пилами, отвезут на шоссе. Сами спрячутся в кустах, а вы режьте столбы и получайте немецкую пулю при обстреле. Неоднократно эти задачи выполнял и брат Иван. А с 1942 года и до освобождения была официально (якобы) создана диверсионная группа, в которую были мобилизованы и я, и брат Иван.
Немцы усилили охрану. Стали наблюдать за дорогой, обстреливать. Так и получилось, что столбы резали обычные люди из Жабчево, Садовичей, Гулевичей. И начали немцы жечь деревни и убивать людей.
В первые морозы 1942 года Ляднянская комендатура согнала всех мужчин во дворе Комяка Антона. Вызывали по одному на допрос. Где партизаны? Кто режет столбы? Выставили пулеметы и так держали до обеда. Но все обошлось – всех отпустили с предупреждением: «Не помогать партизанам!» я стоял тогда там тоже, хоть и было мне 16 лет, и думал: «Тут смерть наша!».
Подожгли дома тех, кто был в партизанских отрядах. Всего подожгли 3 дома: Корунного Павлюка, Новика Антона, Гончарика Ивана. Женщины, собравшись в кучу, начали просить немцев отпустить мужиков, чтобы огонь не перекинулся на соседние дома. Немцы отпустили всех мужчин, хотя многим досталось «гумовыми» палками. По-видимому немцы не планировали жечь всю деревню. С награбленным имуществом уехали в Лядно, оставив горящую деревню, плачущих женщин и детей, воющих собак. Благодаря тому, что на крышах домов был много снега и действиям мужиков и женщин по спасению домов, людям было где зимовать.
7 января 1943 года на Рождество Христово после очередной вылазки диверсионной группы по разрушению линии связи на дороге немцы в белых халатах окружили село. Их привезли на рассвете люди на санях, которые были на дежурстве в комендатуре из Лядно, Белевич, Жабчево и других сел. Когда рассвело, несколько немцев (в основном, полицаев и власовцев) объявили всем мужчинам (от 15 лет) собраться в доме Комяка Антона на краю деревни и начали сгонять туда мужчин. Одновременно начался грабеж во всех домах. Грабили вплоть до поросят и швейных машин и очков. Женщин и детей не трогали. Мужиков держали во дворе дома.
С этого времени мужчины, юноши и весь народ начал прятаться днём от немцев, а ночью от партизанов, вели себя осторожно. Немцы начали грабить деревни днём. А ночью приходили партизаны и забирали сало, хлеб, зерно, одежду. Дошло до того, что в Жабчеве осталось несколько коней и коров у тех людей, которые водили животных на ночь в Придирки или в Белевичи. А в Придирках были немцы, а в Белевичах создана самооборона их белевцев. К нам привёл корову дед из Живоглодович, а к дядке Николаю привёл корову Матвей из Живоглодович. Возьму свою корову и дедову и пойду ночевать в Белевичи, а рано утром назад. Так осталась наша корова и дедова до прихода Красной Армии. Но корова, можно сказать пропала. В 1947 году дядя Пилип корову продал в Слуцке на рынке, а через два дня провели денежную реформу – заменили 10 рублей на один рубль. Вот что осталось с коровы.
Разделили колхоз. Поделили землю. На семью выпало около 3,5 га пахотной земли и где-то 2 га сенокосов и пастбища. Но ведь землю же обрабатывать надо, драть почти что когтями. Хомута и остальной упряжи не было. Да и работать на земле не было кому. Мне 16 лет, Ване – 15 лет, а Косте – всего 10 лет. Дядя Пилип к мужской работе не способен. Хомут сшил я. На чердаке были клещи. Посмотрел я как пошит хомут, сделал хомутину, обтянул клещи толстым полотном, вожжи сделал из веревок. А весной я впрягся в крестьянскую работу: пахал, возил навоз, вместе косили, молотили цепями. Из-за молотьбы я получил расширение левого желудочка сердца. Про это я узнал, когда служил потом в армии, после войны. И так до прихода Красной Армии и до мобилизации. Правда, на нашей ниве урожай был хороший, уродило, потому что обрабатывали старательно. А вот у соседа, Комяка Ивана (Клёмки) росли сорняки.
Выращивали свиней, зерна хватало, так как дядя Пилип молол на мельнице. Это была его мельница и его братьев. Но партизаны выгребали сало и зерно. Какие партизаны! Из своего села семьи переехали в Рожан, а ночью приезжали в село и забирали. Есть и жить надо, а сосну и болото не отгрызешь.
После очередной вылазки по срезанию столбов 7 января 1943 года, на рассвете, немцы в белой одежде окружили село. Их привезли люди на санях из Жабчево, Белевич, Ледяных и других сёл, которые были на стойке Ледяных. Стойка – это дежурные на лошадях в комендатуре. Люди стали прятаться. А я, Новик Саша (Башлыков), Новик Павел (Федосеев) хотели убежать в Садовичи. Выбежали за село, но деревня была окружена. Мы кинулись к Лопатинским в дом, но там было полно людей, и нас не пустили, тогда мы – к Петру Самсонову. Агапа начала кричать и выгнала нас из дома. Тогда нам некуда было деваться и мы пошли навстречу немцам, которые шли по улице. А снега в том году было много, так что их белые халаты сливались со снегом.
В начале марта 1943 года в воскресенье немцы с большим обозом учинили массовую облаву на нашу деревню. Причиной тому послужила попытка Гончарика Ивана (Кот), к этому времени партизана, устроить самосуд над Новиком Александром Герасимовичем по личной неприязни в лесу за деревней Борки. Обвинив его немецким агентом, а на самом деле за ухаживание еще молодым за его женой. Ночью в лесу он выстрелил в него и ранил в ухо. На крик «добивай Кот проклятый!» оказалось, что нет патронов и Александр убежал босиком и прибежал в комендатуру Лядно. Гончарик и его сподвижники вернулись в деревню, забрали свои семьи и укатили в партизанскую зону. Через неделю немцы, выдвинув передовой отряд, охватывающий возможный уход жителей из деревни под перекрестный огонь. Тех, кто пытался бежать - перекрестным огнем вернули в деревню. Все разбрелись по хатам, а я, Новик Саша (Башлыков), Новик Павел (Федосев) хотели убежать в Садовичи. Выбежали за село, но деревня была окружена. Мы кинулись к Лопатичским в дом, но там было полно людей, и нас не пустили, тогда мы – к Петру Самсонову. Агапа начала кричать и выгнала нас из дома. Тогда нам не было куда деваться и мы пошли навстречу немцам, которые шли по улице. А снега в том году было много, так что их белые халаты сливались со снегом.
Мы подошли к немцам. У них автоматы наперевес. Переводчик на полупольском языке спросил:
- Где были? Что делали?
- В карты играли.
Нас завели в Степанов хлев, поставили возле стены и переводчик по очереди прикладывал пистолет ко лбу и спрашивал одно:
- Где партизан?
Конечно ответа дать мы не могли. Потом выяснили наши имена и фамилии. Переводчик достал бумагу и зачитал фамилии:
- Калацкий Мартин, Комяк Антон, Корунный Павлюк, Новик Александр. Где их дома? (Новик Александр - это одноглазый сын Новика Антона).
Сашка Башлыков пошёл показывать их дома, а нас (меня и Павла), немцы водили за собой и не отпускали. Подошли к Мартиновому дому. Во дворе было много немцев, ловили курей, грузили свиней, вывели корову.
Один из немцев показал, есть ли у нас кони. Павел показал, что есть. Тогда он нас заставил запрячь коня и мы с ним приехали во двор. Немец побежал ловить курей, а я в этот момент убежал в толпу. Ничего я больше не видел, потому что убежал домой. Только через несколько часов я узнал, что немцы убили в Турковом доме Сашу Башлыкова и Мартина, а дом сожгли. Комяк Антон, бывший глава колхоза, был на стойке и привез немцев. Когда сожгли дом, он кинулся к переводчику:
- Ой это же мой дом!
- Как фамилия?
- Комяк Антон.
Переводчик-поляк сразу выпалил очередь в Антона. А когда Антон упал, комендант добил его из пистолета. Дом и всё в доме сгорело до тла.
Корунного Павлюка (Чувира) немцы нашли дома. Застрелили из автомата, наложили соломы, дров и сожгли со словами: "Пусть горит старый курва!"
Дому полностью сгореть не дали, потому что немцы набрали свиней, курей и поехали, а на крыше и улице было много снега, и дом потушили, Чувира обгорелого вытащили. Сашку и Мартина нашли тоже в Турковом доме. Антон лежал на улице, а потом труп забрал Комяк Ванюша, его швагер.
На следующий день молодые убежали в Садовичи, Живоглодовичи, а старые похоронили убитых. Ванюша сделал гроб и на санках повёз на кладбище Антона. Моя баба Зося была человеком молчаливым, но смотря в окно, не удержалась – сказала:
- Бог не гуляет, а меняет. Когда-то умер Омелька, он Антон говорил: «Бери коляску и вези его из Вызны. Его сын, Николай работает на тракторе в МТС. А теперь самого на санках ванюша везёт».
Похоронили убитых, утешились. А все думали: «Откуда немцы знали фамилии партизан и родственников?». Потом выяснили, что старого Чувира сдал Жеребец. Трое немцев на санях 5 янаваря забрали Чувира, и он потом выдал остальных. А 6 января зашёл к Николаевым и сказал грубым и тихим голосом:
- Зося! Давай Омельковское споднее! Завтра всё равно сгорит. Посмотришь, что будет завтра!
Вот почему поляк и сказал:
- Пусть горит старый Курва!
Люди стали жить как испуганные зайцы. Днём немцы грабят, а ночью партизаны забирают. Закололи мы свинью, спрятали в погребе немного мяса и сало, картошкой присыпали. Вечером застучали в селе партизанские телеги. Снег внезапно растаял, и стук колёс был сильный. Партизаны рассыпались по деревне. У Миколёвых забрали корову. Тогда в Жабчеве забирали по пять коров за раз. В нашем доме начался колотун – кто-то сказал, что мы закололи свинью. Перепороли сено, солому. Полезли в погреб. Начали искать там. Нашли бочку с салом и мясом. Всё забрали, ничего не оставили. У Максимовых застрелили свинью, погрузили на сани. Оставили маленьких поросят, которым было по три недели, наполнили возы и поехали в Садовичи. А в деревне – плач!
Через несколько дней стало известно, что всё это грабили Наум Мухов, Макар Корунный с сыновьями – партизанами и их друзьями, которые приехали в родное село, вытрясли, выгребли всё у своих соседей. Конечно, есть всем надо, но откуда такая злость на своих односельчан? Почему они готовы обобрать до нитки? Убить даже могут если не исполнишь их требования! Один только Бордак Александр не отдал своего коня. Вцепился за шею коня, отбивался ногами и кричал: "Убивайте, не отдам коня!". Он же этого коня купил три дня назад и конь этот для него – его жизнь!
Весной 1943 года заехал к нам Кондрат Гирель из Белевич. Он ездил в Семежево в отдел к немцам. С Кондратом была племянница дяди Пилипа – Анна Мелешкова. Кондрат был болтун и злодей. Дядя Пилип его хорошо угостил самогонкой. Кондрат был до вечера, вечером сел на коня и поехал в Белевичи. На следующий день, утром я вышел в огород и не нашёл передок телеги. След вёл в Белевичи. Я пошёл по следу, вышел на дорогу и внезапно пошёл такой снег, что замело все следы. Пришлось вернуться назад. Дядя сразу пошёл в Белевичи к Кондрату и Анне что нибудь разузнать про передок, но ничего не узнав, пошёл домой. На этом всё затихло.
Как-то посеяли яровые, посадили картошку. Началось раннее лето. Одним ветренным днём я пришёл на мельницу подменить дядю. Стоит возле мельницы конь. Пригляделся я – так это ж наш передок с телеги, только оглобли новые. Оказалось, что Ковчур Иван Иванович, бывший учитель, привёз молоть на нашем передке. Говорю ему:
- Где взял?
- В Слуцке купил...
- Врёшь!
Хотел он ехать в Белевичи, но дядя Пилип сказал, что заявит в комендатуру в Семежево, а немцы за преступление сразу вешали. Тогда он испугался и признался, что купил передок у Кондрата за 10 пудов ржи. Мы передок забрали, а как он разбирался с Кондратом – не знаю.
Кое-как собрали урожай и дождались зимы. В хозяйстве осталась одна корова. Да и ту водили на ночь в Белевичи. К весне стало слышно, что фронт уже возле Калинковичей. Примерно 20 июня стало слышно артиллерию. К 25 июня на шоссе началось тоже, что и в 1941 году, но уже убегали на запад. Убегали немецкие власти на машинах, полицаи и другие прислужники немецкого режима. Из Белевич стали убегать полицаи и старосты.
26 июня я с Иваном и Костей ушли в Живоглодовичи, потому что через Жабчево начало убегать всё больше немцев. 28 июня в Живоглодовичах появились первые бронемашины разведки Красной Армии, а через несколько часов и пехота. Солдаты запыленные, замученные идут на Садовичи и Жилихово.
С этими первыми солдатами я и пришёл в Жабчево. В Жабчеве солдаты остались на ночлег. Немцев не было. Только в Гулевичах были немецкие танки, там завязался бой и Гулевичи сгорели.
Через два дня появились представители Советской власти и снова организовали колхоз. Председателем назначили Куросова. Он знал крестьянское дело также как я знаком с космосом. Конечно, он руководил кое-как. Курасов – командир взвода партизан из бригады им. Пархоменко. Возраст – около 30 лет. Здоровый, крепкого телосложения. Городской житель. Прибыл в Жабчево с автоматом ППШ. Руководил колхозом «Ударник», состоящим из женщин, немощных стариков, подростков. Самым старшим из ребят был Новик Иван и Коля Корунный (Саньков). Иван был кучером у председателя и одновременно весовщиком на складе зерна. Зерна там было килограммов 500, которое принудительно собрали в колхоз из семей солдатских вдов, а также из тех, чьи мужья и дети были призваны в армию полевыми военкоматами. Курасов с первых дней заявил, что он всеми силами стремится уйти в Красную Армию. Что и сделал через 1,5 месяца. На его место пришел Есипович Николай Федорович (одновременно он был председателем сельского совета в Белевичах в это время). По его распоряжению это зерно со склада (по 50 кг) раздали семьям якобы пострадавшим от немцев, родственникам и знакомым из Борок, по разным причинам убежавших в партизанскую зону. Фактически незаконно реквизировали у нищих и раздали кумовьям и сватам. Была попытка обвинить меня в этом, но через несколько дней я был призван в армию. По воспоминаниям брата Ивана председателем колхоза месяца через три стал Чадович Василий из Живоглодович (Первомайск) – партизан, двоюродный брат моей матери. Проработал он председателем не менее 5-6 лет. Он был крестьянин, местный, колхоз окреп и постепенно налаживалась жизнь и в белорусской деревне.
Через несколько дней я был призван в армию. 15 июля 1944 года я был уже в Краснослободском полевом районном военкомате в самосшитой одежде и лаптях из верёвок. Вернулся домой 29 ноября 1950 года, повоевав и прослужив в Советской Армии шесть с половиной лет. Вернулся домой из ГСВГ в звании гвардии старшина.
Из Красной Слободы ночью через Мазали, Танежцы, Чаплицы пришли в Слуцк. Два дня прожили в сарае. Вечером посадили в пассажирский вагон, но народу было столько в вагоне, что сесть даже нельзя. За сутки так устал, что выбился из сил.
Вот мы и в Кировске Смоленской области. Завели нас в военную часть в лесу. Солдаты кинулись к нам, просят хлеба, у кого что есть поесть. Я и не знал, что они живут в голоде. Всё раздал, а на завтра сам остался голодный. Я попал в учебный батальон на командиров-миномётчиков. Одели нас во всё новое. А кто не был в учебном батальоне, так тех одели в старое, рваное, в шинели с неровными краями. В этом учебном батальоне я за месяц так ослабел, что падал, спотыкаясь. Больше носили брёвна, чем учились. Хлеб овсяный с мякишем, суп – одна вода. В голове 0 никаких мыслей, только о еде. Не верилось, что есть люди, которым не хочется есть. И так вся армия в учебных и запасных полках. Никакая учёба в голову не лезет. Одно в голове – только бы не умереть с голоду.
Вот тут я и понял, почему добровольно шли на фронт. Или убьют, или ранят, но не умрешь с голоду. Правда, всё-таки с голоду не умирали. Но все: и офицеры, и солдаты казались высохшими мумиями. Через месяц сформировали маршевый эшелон и отправили в действующую армию под Жабинку, возле Бреста.
Ехали через Слуцк. В слуцке раздобыли картошку. Передали письма в Жабчево. В Барановичах нас нагнала наша мать, Степан, Мария, Федосиха, их дети вместе со мной: Саша и два Павла. Правда, оба Павла погибли в Восточной Пруссии. Поели. Снова беда – понос. Насилу вылечились. А то что привезли наши родители украли голодные солдаты и сьели. От Барановичей до Жабинки поезд шёл три дня. На станции Жабинка разгрузились и в лесу нас передали в войсковую часть. Решили так: ты будешь командиром пулемётного расчёта, ты пулеметчик, ты – подносчик, ты автоматчик и т.д. Меня назначили первым номером на пулемёт «Максим». А этого пулемёта я и в глаза не видел.
По распределению я попал в 28 армию, 54 гвардейскую стрелковую дивизию, 162 гвардейский стрелковый полк, 3 батальон, рота пулемётчиков, пулемётный взвод, первый номер пулемётчик. Разместили нас в шалашах из еловых лапок. Это защищало только от солнца и ветра. А дождь лил за шиворот как хотел.
Назавтра, после построения, нас начали разувать. Мои кирзовые сапоги забрал командир батальона, а мне дал свои ботинки с обмотками. Это сделали и другие офицеры с теми, кто был в сапогах. Меня это сильно поразило, что офицеры были в ботинках с обмотками. Правда, они переобулись в наши сапоги. Две недели мы штурмовали песчаную гору возле Жабинки. Нас обстреливали из пулемётов. Потом сняли с размещения и мы направились через Волковыск, Гродно в Восточную Пруссию. Ночью шли по 30 км, а днем отдыхали. А кормили всё равно плохо. Правда лучше, чем в запасном полку. Ночью идёшь, идёшь, спать хочется, заснёшь и сонным идёшь в строю, а потом падаешь.
Так в середине октября дошли до Гумбинина, перешли границу с Германией, закончилась Литва и Польша. Несколько дней размещались в окопах в другом эшелоне. Вокруг всё горит, стучит, но впереди нас.
20 октября, ночью, ползком добирались до шоссе. Наш полк разместился в кювете возле шоссе. На другой стороне шоссе – немцы. Мы и немцы сидели мирно, не стреляли. Саша Корунный хотел сходить посмотреть, что там лязгает. Я его отговорил от этого. Назавтра утром - туман. На другой стороне – тишина. Саша Корунный переполз через асфальт. Там оказалось, что немцы оставили пулемёт, патроны (целая куча) и ведро мёда. Так ночью немцы тихонько отступили на километра два – три. Пулемёт нам не нужен, а мёд раздали всему батальону.
Рассвело. Стоит тишина. Командир роты даёт команду: «Встать! Вперёд!». Вся рота поднялась и прошла полкилометра. Я с танковым пулемётом, как записано в Уставе, иду на метров 100 сзади. И вдруг грохнул шквал огня с автоматов, пулемётов, миномётов. Полк залёг, послышались стоны, крики о помощи. На ровной площадке, как на ладони, немцы убивают молодых парней, полк перебит за несколько часов. А немцев-то нигде не видно. Они по канавам на поле спокойно отходят. В Восточной Пруссии все поля порезаны канавами. Готовые траншеи для обороны.
Мне был дан приказ стрелять по зданиям. А есть ли там немцы? Вот тут я подумал: «А почему не было никакой артподготовки?» Командир взвода даёт команду «Стреляй скорее!». Я открыл огонь, не видя цели и немцев. Немцы этого и ждали, открыли огонь из миномёта. Начали свистеть пули снайперов. Командир расчета Павел Рогач из Придирок при перебежке был убит. Свистнула пуля, что-то лопнуло. Мой второй номер, Гуценович Володя, упал на землю. Я дотронулся до него, потрепал – мертв. Пуля снайпера попала в лоб, хоть он был в каске. Всего лишь за час расчёт остался из двух человек: я и подносчик. Лежим. Командир пулемётного взвода кричит: «Вперёд!». Но куда «вперёд», когда голову поднять невозможно. С правой стороны на передовую вышли два танка 34. Через минуту загорелся один, а через несколько минут загорелся и второй. Все лежат: и живые и мертвые. Через час-два послышался скрежет реактивных миномётов «Катюша». Впереди всё покрыто дымом и огнём. Со стороны немцев огонь затих. Вокруг тоже стало тихо. Все встали и пошли вперёд. Вместе со всеми я тяну пулемёт. Прошли километра два. И на тебе: за бугром, за метров 200 от нас задним ходом отходил немецкий самоход «Фердинанд». Он открыл шквальный огонь. Все кинулись назад, залегли. Залёг и я с пулемётом на краю кладбища, возле сосен.
«Фердинанд» открыл огонь по кладбищу. Я молча лежу. Слева – солдаты с автоматами, справа – наш снайпер. Только он сделал выстрел, как ёкнул и был убит. Трещат сосновые ветки от осколков снарядов.
И вдруг я почувствовал, что правая нога стала горячей. Пошевелил ногой – ранен осколком. С мучениями перевязал ногу санитарным пакетом. Забрал винтовку у мёртвого снайпера и лежу вместе со всеми, «Фердинанд» перестал стрелять, закончил огонь. Развернулся и потянулся в сторону немцев. Наверное, снаряды закончились. Через полчаса по приказу командира роты пошли вперёд. А я, опираясь на винтовку снайпера, хромая на одной ноге, посунулся в тыл. Через несколько часов меня подобрала санитарная повозка и завезла в санчасть полка, а оттуда на машине завезли в санбатальон. Там, ночью, сделали операцию на ноге и отправили в санитарный госпиталь. В госпитале я пролежал около недели. Потом перевезли в Вильнюс. Нога начала гноиться. Санитарным поездом привезли в Тулу. В Туле пролежал до 2 февраля 1945 года.
Наступление в Восточной Пруссии сорвалось. 28 армия вышла на формировку. Если бы не ранили, то лежал бы вместе со своими однополчанами в Восточной Пруссии в братской могиле.
___________________________________
Вот так сложилась жизнь семьи «Никитиных» - Омелько, его детей и внуков. Их всю жизнь гнобили, топтали, уничтожали как сорную траву, а они верой и правдой защищали свою Родину-мать, не жалея ни здоровья, ни жизни. Несмотря на все обиды и несправедливости, трудности – не стали бандитами, ворами, не опустились, не стали прихлебаями и помощниками фашистов, а наоборот, были православными людьми, опорой государства, человеком с большой буквы. Одно только не понятно - за что всё это?
За то, что человек трудится и что-то имеет за свой труд, а лентяя, пьяницу душит зависть. За то, чтобы меньше спать и больше работать Омелько ложил под голову колотое полено. За то, что у него с братьями была мельница. За то, что они умывались потом и на спине у них гнила полотняная рубаха. За то, что у него благодаря труду были 2 лошади, коровы, молотарня, пчелы, гумно, нормальный дом – надо всё забрать, разделить и такой род уничтожить.
* Деда Степана Прокофьевича звали Давыдом. Давыд был физически сильным, крепким человеком, был в хороших, дружеских отношениях с местным Живоглодовичским помещиком. Ясно, что помещик с лентяем или пьяницей, «недалёким человеком» дружбу водить не будет. И вот однажды, или они были вместе на охоте, или вместе ехали, на помещика напал медведь - жизнь была на волоске. Давыд, говорят, голыми руками убил медведя и спас этого помещика. Может быть, у Давыда был нож или топор, или рогатина – об этом уже никто не расскажет, но главное – он спас жизнь помещику. С тех пор и начали их род называть, кроме Давыдовых, - «Медведевыми» в знак уважения, а со временем слово «медведь» стало уже кличкой.
Google Sites
Report abuse