V
На Соймановской станции мы проснулись довольно рано. Нужно было решить прежде всего вопрос, заезжать на самые прииски или держать путь «по струне».
— Сегодня воскресенье, работ нет на промыслах,— заявлял с своей стороны Андроныч; участвовавший в совете.— Ищо этих приисков будет: около Миясского завода, в Кочкарях — даже почище будут здешних.
— А главное: заехать на прииск на несколько часов — совершенно бесполезно,— рассуждал я в свое оправдание.— Нужно пожить здесь по крайней мере неделю или две.
В дорожной сумке у меня было даже рекомендательное письмо к П. П. Баснину, заведывающему промыслом, но оно так и осталось без употребления. Мы скоро проехали мимо прииска — влево от дороги между свалок и отвалов горбились крыши приисковой конторы; кое-где курились огоньки, обозначая старательские стоянки, но рабочих не было видно. Жаль, что не удалось побывать здесь, но уж такая участь туристов: всего не рассмотришь. Хотелось бы пожить и на оз. Увильды, и на оз. Иткуль, и в Вишневых горах, но приходится ехать мимо, потому что время не ждет, а впереди еще нужно сделать большой крюк на Златоуст — нашу уральскую Швейцарию. Да и вообще все места, по которым мы ехали, для серьезного изучения требуют не дней, а нескольких лет, поэтому мы ограничиваемся только заметками обыкновенного туриста.
Соймановские золотые промысла принадлежат к числу старинных и разрабатываются самими владельцами кыштымских заводов. Когда-то они были в большой славе, но теперь «золото пообилось». В Кыштымской даче. золотоносных месторождений очень много, но все они, как Соймановские промысла, заключают в себе только россыпное золото, а не жильное, хотя последнее должно существовать здесь же по многим признакам — высокое поднятие россыпей по логам в гору, крупность золотых зерен и т. д. Золото обыкновенно встречается в области кристаллических сланцев и змеевиков, реже — в гранитно-гнейсовых породах. Встречающиеся остатки допотопных животных (servus tarandus, bos primigenius, Elephas primigenius и т. д.) доказывают, что образование всех этих россыпей произошло в постплиоценовый период. Состав золотоносного слоя обыкновенно песчано-глинистый с примесью обломков различных пород, причем мощность главного пласта иногда достигает толщины в 7—8 сажен, как на Соймаиовских промыслах. Богаче золотом, конечно, нижняя часть пласта. Иногда параллельно идут две россыпи — нижняя и верхняя. Этот последний часто начинается сейчас под дерном и называется «зольник».
Но если нам не удалось побывать на самых промыслах, то мы зато вволю могли любоваться прелестной горной панорамой, которая здесь точно раздвигается долиной р. Мияса — позади оставался горный узел Юрма, налево отдельной грядой шли Ильменские горы, знаменитые массой находимых в них цветных драгоценных камней, а направо выше и выше поднимался целый ряд горных отрогов — Сугурские горы, Богородские и в глубине синел осевой кряж уже Южного Урала — гора Таганай. Именно здесь начинался Южный Урал, и быстрый Мияс являлся его самой живой артерией, образуя прелестнейшую горную долину, какой нам еще не случалось видеть до сих пор: дорога шла прямо черноземом, по сторонам пестрым ковром расстилались настоящие башкирские пастбища, где сейчас трава была по пояс, тут же мелькали березовые рощи, отдельно стоявшие сосны и перелески. Извилистое течение Мияса все было затянуто вербой, так что воду можно было видеть только по излучинам.
Соймановские промыслы лежат на границе Кыштымской заводской дачи и вместе с тем на границе Пермской губернии — дальше начиналась Оренбургская. Считаем нужным вернуться назад, чтобы сказать несколько слов о наших уральских заводчиках.
Крупному заводскому делу на Урале предшествовал кустарный железный промысел, так что задолго до основания настоящих заводов главные пункты будущей металлической промышленности уже были намечены кустарями, плавившими железную руду в «домницах».
Один указ в 1697 г. упоминает о железных заводах каких-то «верхотурских мужиков»; около 1683 г. монахи Долматовского монастыря добывали железо в ручных домнах на р. Каменке; в 1720 г. Геннин застал в окрестностях г. Кунгура больше 30 железных заводов, приготовлявших ежегодно от 3 до 20 пудов железа, такие же заводы были около Арамильской слободы и т. д.
Эти безвестные рудоискатели и промышленники проложили первый путь, так что настоящим заводчикам уже легко было идти по готовым следам — оставалось захватывать те места, где орудовал кустарь, и только. Интересно проследить последовательные наслоения этих фамилий разных уральских заводчиков.
До московского периода на Урале был один крупный промышленник — это именитый человек Строганов, прочно утвердившийся в Чердынском краю еще при новгородском владении. Собственно московское владение, от Ивана III до Петра I, не дало Уралу других крупных промышленников, а дело ограничивалось безуспешными попытками утвердить здесь казенное горное дело при помощи разных и заморских «розмыслов» (инженер тож) и «рудознатцов» своего московского дела. Так в 1630 г. был основан в Верхотурском уезде завод Ницынский, о котором сейчас не осталось никаких сведений; точно так же ничего неизвестно о заводе на р., Нейве, основанном Тумашевым в 1670 г. Одним словом, до Петра I Урал являлся в этом отношении совершенной tabula rasa. Но железный промысел уже успел к этому времени утвердиться около Москвы и Тулы, а затем перешел в Олонецкий край — здесь наряду с «ручными горнами» и «домницами» существовали уже настоящие «рудни», а тульские пушкари и ружейные мастера уже пользовались большой известностью.
Вот отсюда Петр I и почерпнул необходимых ему людей для заведения горного дела на Урале, достаточно указать на одного тулянина «Никиту Антуфьева (Демидов он же), сын которого Акинфий основал целый ряд заводов: Невьянские, Тагильские, Ревдинскне, Суксунские и т. д.
Предприимчивый туляк Демидов вырос из полного ничтожества так быстро и так широко повел свои заводские дела, что возбудил. зависть даже в таких людях, как Строгановы. Необъятная площадь демидовскихи владений, между прочим, бок о бок сошлась с строгановскими владениями на р. Межевая Утка. Из этого обстоятельства возникла громкая и запутанная тяжба, кончившаяся только через несколько десятков лет по добровольному соглашению, когда один из Демидовых женился на какой-то Строгановой. Этот факт интересен, как характеристика «встречи» старой новгородской фамилии с новым человеком из «гнезда Петрова». Кстати, не лишнее заметить здесь, что роль Демидова, несмотря на его баснословную «фортуну», была все-таки чрезвычайно ответственная и даже опасная, как поставщика разного воинского снаряда — алебард, гаубиц, мортир, фузей и т. д. Есть наказ Петра I старосте тульских кузнецов Мосолову, по которому приемщик негодного ружья подвергался наказанию кнутом, а мастера—смертной казни; точно так же смертной казни подвергались мастера, если приготовляли ружейные стволы не из сибирского железа, за самовольные порубки казенного леса тоже полагалась смертная казнь и т. д.
Из этого можно видеть, насколько «опасно» Демидов должен был вести свои дела, чтобы заслужить безграничное доверие грозного царя, этого великого «протодьякона»*, прижавшего ленивую и вороватую московскую Русь к европейскому «окну».
Если Москва не дала Уралу ни одного громкого имени по заводской части, то петербургский период выдвинул их чуть не десятками — это была настоящая «горнозаводская плеяда», создавшая свой собственный золотой век. Первыми явились туляки, История заводчика Демидова хорошо известна, и мы не будем здесь повторять ее. За Демидовым на Урал явились Мосоловы, которые выстроили на башкирских землях Оренбургской губернии Златоустовский завод, потом Верхне-Уфалейский. Туляк же Яков Коробков построил Каслинский завод. Эти предприимчивые люди, изощренные на родине в железном деле, несли на Урал свои знания и творили «чудеса въявь» Их пример и успехи привлекли внимание капиталистов, именно: балахнинских солепромышленников, как Осокины и Турчаниновы. Замечательно то, что Балахна была новгородской колонией, как и старая Чердынь, давшая Строгановых. Таким образом, тульские кузнецы и новгородские солевары принялись действовать на Урале рука об руку.
Осокины выстроили Иргизский завод, Юговской, Бизярский, Курашимский, Нязе-Петровский и т. д. Турчаниновы приобрели захудавшие казенные заводы — Полевской и Сысертский, которые и поставили наилучшим образом. К этим глазным «фундаторам» уральских заводов присоединились такие капиталисты, которые с заводским делом не имели ничего общего: явились тульские купцы Красильниковы и симбирские купцы Твердышевы. Последним особенно посчастливилось в Оренбургской губернии, где башкирские земли оставались еще незанятыми — Средний Урал уже был забран в крепкие руки, и наступила очередь Южного. Твердышевыми были основаны Катав-Ивановские заводы, Белсрецкие и др. Приобретение земель под заводы И. Б. Твердышевым носит легендарный характер: 300 000 десятин под Белорецкий завод было куплено за 300 рублей серебром, 100 000 десятин лесу под Преображенский завод за 100 рублей серебром и еще 10 000 десятин лесу на сруб за 50 рублей и несколько фунтов чаю, 180 000 десятин под Авзяно-Петровские заводы взяты были на вечные времена по 20 рублей серебром ежегодной аренды и т. д.
Странным является здесь то, что основателями заводов на Урале являются люди совершенно посторонние, а из коренных уральцев крупной величиной является только основатель Богословских заводов М. Походяшин, бывший верхотурский ямщик, личность почти легендарная.
Вообще, это время какой-то специально заводской горячки— заводы росли, как грибы после дождя, так что в течение первой половины XVIII века на Урале выстроено было около ста горных заводов. Замечательно то, что из них 80 заводов выстроены упомянутыми выше крупными заводчиками и только остальные приходятся на долю мелких предпринимателей и казны. Ничего подобного в истории русской промышленности еще не бывало да, вероятно, и не будет, потому что уже нет свободных башкирских земель, какие покупались от 1/10 до 1/2 копейки за десятину.
«Хищения» Уфимской и Оренбургской губерний в семидесятых годах нашего XIX века являются только слабым отголоском минувшего «золотого века». «Кондиции», на которых происходила передача заводов «в партикулярное содержание по горным регулам», тоже миновали.
Вот мысли и соображения, какие невольно являлись в голову, когда мы перевалили из Пермской губернии в Оренбургскую и ехали по долине р. Мияса, где по одному из проектов должна пройти железная дорога от Златоуста через Кыштым и Сысерть в Екатеринбург.
Итак, мы ехали и любовались. Чем дальше — тем лучше.
Быстрый Мияс разливался все шире, принимая в себя бойкие горные речонки; березовые рощи сменялись сосняком, Ильменские горы шли синеватыми увалами слева, а справа высился Южный Урал. И в этой благословенной долине почти нет жилья,—пусто и свободно все кругом, и кроме хищнически срубленных старых сосен ничто не говорило о присутствии человека.
— Вон и башкырь пошла...— ткнул «учитель» кнутиком на сиротливо торчавшие в открытом поле избенки.— Дворцы!
Это была первая настоящая башкирская деревушка на нашем пути. Стояло всего избушек пять — шесть и каких избушек: покосившихся, без крыш, с одним окошком и без всяких хозяйственных пристроек. Срубы сделаны неумело, конопатка тоже, и кругом ничего живого: ни скотины, ни курицы. Чем-то таким мертвым пахнуло от этого захудалого башкирского жилья, а в двух шагах отличный строевой лес, тут же под носом богатейшие поемные луга и башкирский чернозем. Едем по деревне — пусто, как на кладбище. Даже нет собак. В одном окне показывается бритая голова в тюбетейке и сонно смотрит на нас узкими черными глазами, во дворе показалась девочка лет десяти, в шапке и с болтавшимися серебряными монетами на груди, и боязливо скрылась.
— В коши, видно, уехали?
— Какие коши,— смеется «учитель».— Беднота здесь... По промыслам разбрелись куда-нибудь али по воровской части: украдут кобылу — тут жареное и вареное целой деревне.
Как ни испотачился «учитель» на легкой городской работе, но и в нем при виде пустовавшей земли сказывалась мужицкая кровь: земля просила рук... Эх, вот тут бы пашенку приспособить, там покосы, там выгон — всякое тебе произволенье.
Долина р. Мияса каким-то чудесным образом осталась в руках горных башкир и давно служит приманкой для русских поселенцев. Скоро мы увидели настоящую русскую деревню, которая так весело раскинула свои бревенчатые новые избы по левому берегу Мияса: тут и новые тесовые крыши, и всякое надворное строенье, и новенькая часовенка. Даже как-то приятно смотреть на эту русскую благодать после башкирского убожества.
— Какая это деревня? — спрашиваем попавшегося навстречу мужика, который шел с уздой в руках.
— Андреевка, барин...
— А на чьей земле?
— На башкирской, известно... Мы дальше, расейские будем, ну, теперь как будто сделали свое утверждение и ждем, што будет: может сподобимся нащет надела. Слышно, межевые уж в Тургояк наезжали и к нам, поди, наедут...
Деревня Селянкина немногим отличалась от того башкирского пепелища, через которое мы проехали раньше, хотя здесь мы встретили несколько избушек с крышами из дранья — плохие крыши, но все-таки крыши. Даже было две-три кирпичных трубы, но только у строителя не хватило глины на замазку этих кирпичей, и по этой уважительной причине они были сложены просто, без всякой замазки, предоставленные на полную волю стихии. В самом деле: доставай глину да замазывай ей — ничего, и так постоит, Аллах велик. В одном месте была даже деревянная труба — связаны четыре доски веревкой, и вся музыка готова. Избы с одним окном для непривычного глаза являются какими-то уродами, которые особенно огорчили «учителя».
Проезжая деревню, вы встретили пеструю толпу башкирских и русских ребятишек. Как цветы в поле, мелькнули детские лица. Одна башкирка, девочка-подросток, лет двенадцати, была даже красива какой-то особенной степной красой: черные, как вороново крыло, волосы, загорелый густой румянец, неизбежное монисто и т. д. Что-то их ждет, эти бритые головки?.. Судьбы башкирского племени вообще являются в истории Урала самой трагической страницей, но об этом после, когда будем говорить о степной Башкирии. Подразделение башкир на горных и степных теперь почти совсем исчезло: горные башкиры, за исключением таких гнезд, как Селянкина, совсем вытеснены русским населением.
Кстати, если пройдет железная дорога по долине р. Мияса, что она принесет с собой — вот вопрос. Работы колупаевым здесь будет по горло, потому что арендная плата башкирского чернозема теперь стоит на смешной цифре — рубль за десятину. Проезжая по этой цветущей пустыне, я думал об этом будущем, которое очень трудно представить даже приблизительно: разовьется ли здесь земледелие, скотоводство, фермерство или задымятся винокуренные заводы, фабрики московских миткалей и плисов.
* Так именовал себя сам Петр в специальном уставе «Всешутейшего собора». Авт.