Embedded Files
Международная конференция: «Украина и Белоруссия — какие соседи у Европейского Союза?»,
24-25 марта 2006 г., Эколь Нормаль Сюперьер, Париж
Перевод Арсения Вишневского
Вопрос о массовых актах насилия в центре внимания историографии ХХ столетия, в частности в историографии Европы. Из-за «ожесточения» общества, вызванного Первой мировой войной, «Фурии»[1] вырвались на волю, разжигая «пламя ненависти»[2]. Остается только определить причины этой тяги к убийствам. Память о геноцидах, наталкивает на мысль об ответственности «преступного государства», согласно выражению Ива Тернон[3]. Возникает необходимость анализировать «причины превращающие человека в пассивное орудие, покорно выполняющее жестокие и разрушительные приказы»[4]. Обращение к концепту «Европейской гражданской войны», к которому недавно вернулся Энзо Траверсо[5], наталкивает, однако, на мысль, что не следует ограничивать причины, вызывающие ожесточение людей, действиями государственных чиновников. Необходимо показать, как создавался и поддерживался механизм взаимной ненависти среди различных слоев населения, приведший к непоправимым последствиям.
В связи с этим, ситуация в Украине в период 1917—1921 годов особенно показательна тем пароксизмом насилия, проявленным во время Гражданской войны, который вспыхнул в бывшей царской империи.
Прекращение существования центральной власти
Крушение центральной власти измеряется количеством задействованных войск. Вместо единого фронта противостоящего враждебному лагерю, в Украине всегда действовали не меньше трех армий, образовавшиеся вследствие распада имперской России и воевавшие одна против другой. Следует дополнить эту картину иностранными армиями, принимавшими участие в войне: австрийские, немецкие, британские, французские, греческие, польские войска... Правительства менялись с головокружительной скоростью. Как утверждает Виктор Серж, «четырнадцать правительств сменили друг друга в Украине»[6] в течение четырех лет. Киев переходил из рук в руки девять раз с января 1918 года до мая 1920 года[7] но рекорд побил Таракча, небольшое селеньице на юге от Белой Церкви, где «до 15 июля 1919 года, (...) власть поменялось [уже] 27 раз»[8].
Казалось, можно было бы разобраться в этой неразберихе, определив для каждого лагеря политическую программу и социальную базу. Консервативный национализм украинской элиты нашел свое выражение в Гетманстве Скоропадского (апрель — ноябрь 1918 года), тогда как Петлюра во главе Директории Народной Республики Украины (ноябрь 1918 года — июль 1919 года), выражал «плебейский», народный национализм поддерживаемый крестьянством на Западе страны. Временное рабоче-крестьянское правительство большевиков (январь — июнь 1919 года), наоборот, установилось на Востоке и объединяло русскоязычное крестьянство, рабочий класс, горожан и/или еврейское население. За Советов, но против власти большевиков, Повстанческая крестьянская армия анархиста Махно действовала беспрерывно с 1918 до 1920 годы в степях юго-восточной Украины. Наконец, во второй половине 1919 года, Добровольческая Армия белого генерала Деникина подогревала надежды русскоязычной буржуазии на возврат к единой и неделимой России.
Однако подобная классификация не достаточна, чтобы понять суть конфликта. Повсеместное отсутствие дисциплины в каждом подразделении ставило под вопрос само предположение о возможности какого-либо идеологического или социального единства среди враждующих сил. Деникин посвятил целую главу в своих воспоминаниях «моральному облику армии» в конце 1918 года — начале 1919 годов, озаглавив ее «Черные страницы»[9]. Винниченко, писатель и политический деятель, близкий Петлюре, упоминает армию Директории, которая «осталась в руках элементов, которые либо не понимали революции, либо были явными контрреволюционерами и даже противоукраинцами», офицеры же Директории «давали хлопцам погулять»[10]. Независимо от желания авторов откреститься от еврейских погромов (погромы также имели место в повстанческой армии Махно[11]) эти заявления отражают действительность, общую для всех: один из руководителей Красной армии в Украине, Затонский, упоминает каких титанических усилий ему стоило убедить полки идти в бой, рискуя при этом своей жизнью, больше со стороны собственных войск, нежели со стороны армии противника[12]. Личности «военноначальников», как правило самозванцев (атаманы Тютюник, Григорьев, Гребенка, Струк, Маруся[13]...), и широко-масштабные деревенские восстания, вспыхивавшие после окончательного установления власти большевиков[14], подтверждают бесконтрольность действия вооруженных группировок.
Все это подкрепляет гипотезу, широко распространенную в последние годы, о стремлении к автономии и даже самоуправлению со стороны крестьянского населения по отношению ко всем претендентам на центральную власть[15]. Не отрицая этого, я бы хотел высказать некоторые сомнения, не соглашаясь с естественным характером социальных структур и идентичностей, на котором основана эта гипотеза: деревенская община не является однозначным явлением, и решительная оппозиция украинского крестьянства по отношению к русским или польским землевладельцам, а также к еврейскому и русскому городскому населению мне кажется не таким простым явлением. Поэтому надобно возвратиться к понятию самоидентификации и противостоянию разных идентичностей.
Горькое осознание существования «другого» (1914 – 1917 гг.)
Я заявляю, что самоидентификации если и не в целом устанавливались, то усилились при горьком осознании существования «другого» в условиях конфликтной ситуации. Прежде всего, это последствие войны: около половины пространства, где проходили военные действия в Первой мировой войне на Востоке — это Украина. Уход мужчин на войну, и это очевидно, повлиял на самосознание миллионов женщин, которые обрели самостоятельность помимо своей воли (это явление мало изучено[16]). Солдаты-крестьяне, составляющие основу армии, столкнулись с незнакомым для них миром. Один из них, еще до Октября 1917 года, рассказывал сестре милосердия Софии Федорченко:
«Ведь вот я не знал раньше, как хорошо живут богатые. Здесь [на фронте] вот стали по чужим домам становить, и я нагладелся, до чего хорошо и сколько всяких у них вещей на полу и по стенам, и даже насквозь вещи дорогие, лестные и очень ни к чему. Теперь и я так заживу, а не с тараканами»[17].
Привилегированные слои населения ощущают, что перед ними раскрывается пропасть. Действительно, усиливается социальные расслоение не только между рабочими и работодателями[18], но и между крестьянами и горожанами. В свидетельствах детей белой эмиграции, в книге изданной Екатериной Гусевой и Анной Соссинской, осознание враждебности крестьян в умах русскоязычных горожан[19] сопровождается столкновением с национальным украинским фактором. Усугубляется положение конфликтом между солдатами и офицерами. Это самое острое противостояние, которое ставит под удар все схемы анализа. В марте 1917 года один из офицеров писал:
«Когда мы (офицеры) говорим о народе, мы подразумеваем нацию в целом, но когда они говорят об этом, то считают, что речь идет только о демократических низах (...) Какое бы ни было их отношение к тому или иному офицеру, для них ты только бары»[20].
Можно прочесть в одной из солдатских газет: «Офицеры для нас чужие». Нужно ли это понимать как объявление классовой войны? На самом деле, речь идет о листовке, направленной украинским солдатам, находящимися в казармах в Тифлисе. Далее следует: «Украинец поймет только украинца»[21]. Национальный вопрос здесь совмещен с социальной проблемой и проблемой самой войны.
Но здесь нет ничего само собой разумеющегося, и ожидания образованной части населения в решении национального вопроса, который оно считает основным, могут не оправдаться. Виктор Шкловский это остро ощутил, споря с солдатами в июне 1917 года:
«Я заговорил с ними об Украине. Я думал, что это большой и важный вопрос. По крайней мере, в Киеве вокруг него шумели чрезвычайно. Они остановили меня:
«Нам это не нужно!»
Для этих солдат вопрос о самостийной или несамостийной Украине не существовал. Они сразу же сообщили мне, что они за общину»[22]
Среди национальных меньшинств, которые проявляют себя негативно, наиболее дестабилизирующим элементом является еврейское население. Гимназист, уроженец Киева, свидетельствует: «В 1919 году я перешел в другую гимназию и был поражен количеством среди учеников евреев»[23]. Отмена закона о черте оседлости Временным правительством в марте 1917 года и снова Временным рабоче-крестьянским правительством большевиков в феврале 1919 года вывело на арену ту часть населения, которая до сих пор сознательно игнорировалась[24].
Далекие от того, чтобы способствовать установлению доброжелательной обстановке и свободы, события толкали к возникновению конфликтов между группами угнетенных. Один из солдат заявил Софии Федорченко: «А теперь-то ее [бабу] не то что ударить, а словом и зашибить нельзя. Теперь свобода для всякого народа – и жид, и жаба, и мужик, и баба»[25]. Выше приведенное высказывание дает представление о росте антагонизма, а также о торжестве этого антагонизма, когда каждый может, наконец-то, высказать все накопленные обиды.
Поляризация ненависти (1918-1919 гг.)
Эта многогранная ненависть не вдруг возникла, она отражает глубинную поляризацию украинского общества. Дабы выделить основные моменты, надо исходить из числа жертв этой ненависти. Первая волна насилия 1917—1918 годов коснулась основной группы обеспеченных владельцев недвижимости, офицеров и интеллигенции. В добавление к очевидным причинам ненависти как богатство и положение в обществе вопрос о языке является здесь стратегическим. Гимназист из Одессы писал:
«Я учился в подготовительном классе для малышей. Но украинцы победили, и нам приказали изучать «рідну мову». Неделю спустя пришли большевики, и мы должны были писать без «ятей» и «твердых знаков» (...), одна власть смещала другую, а нас в гимназии учили писать либо с «ятями» либо без «ятей». Но, наконец, добровольцы [Деникина] пришли и «ять» восторжествовала»[26].
Реформа русской орфографии или также придание украинскому языку статуса государственного языка воспринимались как «плебейское наступление» на высокую культуру и отражала стремление унизить тех, у кого было «слишком много всего» (земли, почестей, знаний...). Это также означало, что социальные и культурные группы не хотят и больше не могут понимать друг друга: мосты сожжены.
В 1919 году насилие ширилось и усиливалось, предоставляя относительную передышку правящим классам, чтобы обрушиться на угнетенные слои населения в виде особо жестоких еврейских погромов и антибольшевистских репрессий. Оба явления географически отличаются друг от друга. Охота на большевиков происходила на Востоке, там где раньше хозяйничали Советы тогда как преследование евреев развернулось на Западе. Тем не менее, способы проявления весьма схожи. Проявления жестокости отличаются пристрастием к убийствам поджогом[27]. Волна погромов, которая развернулась на Западе Украины с января по август 1919 года[28] хронологически соответствует паданию Рабоче-крестьянского правительства большевиков, то есть расширению белого террора на Востоке страны. Наконец цели борьбы разных групп часто путаются крестьянами, объединенными под знаменем борьбы против «жидовской коммуны»[29].
Эти преследования можно рассматривать только как приведение в действие плана репрессий, разработанных в высших сферах. Начиная с 1960 годов, исследования показали, что погромы не были спланированы в штабах Петлюры или Деникина[30]. Так же как не было со стороны белых организованного и систематического террора против симпатизирующих коммунистам, а были лишь репрессии, направленные против активистов[31]. Во всех этих акциях следует, скорее всего, видеть инициативу простых людей, призванных в армию или причастных к произволу солдатни. Погромы — местная инициатива мелких военных начальников или деревенских старших и вызывают восторг среди народа: «Если мы уничтожим всех жидов сегодня, мы тем самым покончим с коммунами»[32].
В деревнях на Востоке искоренение большевистских ячеек происходит руками близких соседей односельчан. Это видно на примере харьковской области. В Кигичевке (на юге-западе столицы Советов), например, бывший голова большевистской администрации района был казнен вместе с несколькими крестьянами. В Червонном Осколе «особенно преследовались семьи партизан и добровольцев Красной Армии. Семьи коммунистов Д.И. Логвиненко и М.Ф. Шкапуры были заперли в хатах и подожгли»[33]. Доказательством «стихийного» характера «охоты» на Красных является то, что она продолжилась до 1920 года, то есть до окончательной победы большевиков. Крестьянская партизанская война, официально названная «бандитизмом», преследовала тех же людей, что и белый террор при Деникине — руководителей революционного радикализма 1919 года, и особенно радикализма в аграрной политики. В центре Изюма до сих пор стоит памятник, открытый в 1922 году, даже сегодня покрашенный в ярко красный цвет, который напоминает «В этом могиле похоронены зверски замученные руками бандитов А.Я. Кравцов, председатель Изюмского исполкома 1919 году, И.Я. Майборода, завземотделом, М. Данков, Петруха и 17 красноармейцев от Изюмского упарткома»[34].
Дестабилизация общественного порядка (1919 г.)
Следовательно, можно предложить однозначный анализ зверских проявлений. Евреи находились вне деревенской жизни, их традиционно упрекали в том, что они живут не за счет работы в сельском хозяйстве. Будучи обособленными, молодые евреи казалось повсеместно примкнули к Советам и таким образом покинули традиционные местечки: что является дополнительным преступлением с точки зрения крестьян, восставших против аграрного коммунизма, навязанного КП в первом полугодии 1919 года[35]. Действительно, большевики тогда поддерживали не раздел земельных владений, а их конфискацию эксклюзивно в пользу государства (в виде совхозов) или безземельных крестьян, объединявшихся в коммуны. Можно заключить, что крестьянские восстания вызваны посягательством на порядок, установленный в деревне, на власть признанных и крещенных глав семейств и землевладельцев. Эти нападки в области символики со стороны евреев и реальные со стороны коммунистов тем более воспринимались в штыки, что исходили они не извне (город, Россия), а от близких соседей одной деревне или местности, то есть односельчан.
По этому поводу под подозрение попадает и третья социальная группа, после 1919 года: женщины. Большевики объявили их равноправными с мужчинами, и коммуны увидели претворение в жизнь этого принципа. Они участвовали в собраниях, голосовали, а порою брали на себя ответственность, отходя при этом от традиционных ролей. Когда красные вновь захватили Украину в 1920 году, в деревнях стали заметно возрастать анти-феминисткие настроения: коллективизация земель отождествлялась с общностью жен и детей[36]. Агитаторы женской секции КП столкнулись с жестоким сопротивлением. В местечке на юге Харькова мужья пришли на собрание женского совета и напали на активистку-организатора. В своем отчете, она переписывает их слова на суржике.
«Що це таке-чего зроду не було щоб баб звалы в расправу, а теперь зазывают их сюды, / и когда им стали разъяснять для чего созывается женщины, они в один голос завопили: цего зроду не було,, щоб бабы ходылы на сходку, бросылы свынят та утят и прочии, а-то баба, як унадытся ходыты и борщ перестане варыты и сорочки стирати никому [. К]ажды день все сюды бигать буде, ораторив слухать и прощай мое хозяйство. Завтра всих бабив на картошкы повыгоним, щоб вони про цу лыху годину ны чулы, но все-таки как крестьяне не боялись лыхой годины»[37].
Слово расправа имеет политическую окраску. Расправа есть не что иное, как судебный произвол, сведение счетов; это типичное выражение гражданской войны, то, которое по сути обозначало казни, проведенных сразу же после победы. Женское собрание глазами этих мужчин есть же самое, что Чека для белогвардейца или Стража Деникина для коммуниста. Фантазм коммунизма был плохим примером для «дурных людей», дурным примером чересчур слишком свободных женщин, чересчур слишком самолюбивых бедняков, слишком раскрепощенных евреев.
Дабы понять, насколько были расшатаны основы общественного порядка, необходимо мысленно восстановить мир угнетаемых групп населения. Документы, датированные февралем-мартом 1919 года, как раз в разгар коммунистического радикализма, дают возможность составить представление о реальных событиях. Так в архивах хранится Воззвание Благодетельной Ячейки коммунистов большевиков (sic) города Волчанска, крупного населенного пункта на севере-востоке Харькова. Это странный документ на двух машинописных страницах, но без единого знака препинания. В таком виде районный комитет Партии просит его опубликовать в местной прессе. Текст начинается так:
«Товарищи долго вы томились под игом капитала долго вы томились в ярме помещиков и кулаков они всячески издевались над вами они все принимали против светлого луча СВОБОДЫ они всячески хотели задушить его Сколько они не наваливали на его разной дряни свора но всячески вся эта наваленная на его дрянь свор под жарким лучом свободы не выдержала и сгорела».
Автор затем напоминает, что царизм был уничтожен и капитал занял его место, саботируя революционные усилия большевиков.
«Но что они и не делали как не подрывали все таки светлый луч большевицкой идеи светил и все ярче и ярче когда же в Великороссии им стало жарко от этих лучей они пошли туда где ближе моря потому что там прохладной они столпились в особенности на этой несчастной Украине так как здесь хорошее море и много воды они соорганизавали свои жадные шайки им примкнули эти подлые-гады деревенские кулаки и середняки (...) они сейчас сидят в уголку по за печкой сейчас вылезать но и о том они шепчут то проклятые слова против святого истинно пролетарской идеи КОММУНЫ (...)
Все будем бороться против них
Все будем создавать единую трудовую коммуну
Да здравствует единая трудовая коммуна
Благодетельная ячейка коммунистов большевиков»[38]
Этот текст озадачивает самим стилем своего изложения. В нем путаются смысл высоких слов (святой, священный, верно) и тривиальных (свинство, свинья, свора). Главное, что он обращается к образным выражениям, которые в последствии принимаются за аксиому. Так «луч свободы» (или «луч большевистской идеи» — отметим равноценность) согревает так, что сжигает его противников, которые находят убежище в Украине, так как, море и вода позволяют им «освежится». В то же время это бредовое утверждение отражает реальное явление: многочисленные оппозиционеры и жертвы большевизма в России нашли убежище в Украине[39]. Путаница со словами и выражениями становится угрожающей, когда даются характеристики из животного мира: хищник, гад ползучий. Можно предположить, что подобное вольное сближение терминологических смыслов, отражает социально- культурный статус автора.
Тот, кто сочинил текст, явно не был интеллигентом и путает «кислое с сладким». Такая путаница обычно происходит, когда говорит так называемый «культурный» человек в восприятии «необразованного» индивидуума. Здесь же автор ослеплен миражем, порожденным его собственным сочинением. Это понятно: он происходит из среды угнетаемых и всегда подвергался влиянию написанного теми, кто их помыкал. Сочинительство, таким образом, отождествляется с властью. А тут историческая ситуация дала ему возможность, в свою очередь, сочинять, а скорее всего, диктовать свой текст — что еще показательнее. Он даже надеется, что его опубликуют. Это выглядит так, как будто он созидает власть по мере того, как слова печатаются на машинке. Им постепенно овладевало чисто творческое опьянение, причем до такой степени, что будучи полностью в ее власти, он провозглашает: «Все будем создавать единую трудовую коммуну». Как понимать Единая Трудовая Коммуна? Это не может быть всего лишь метафорой нового режима, простым лозунгом, ибо и в этом тексте, как и во многих других, написанных плебеями, можно констатировать произвольное сближение слов и реалий. Больше нет близи и дали, местного и универсального, коммунаров и коммунистов, коммун и коммунизма, реальности и недостижимого идеала. Все переплавлено в мощном революционном горне под воздействием силы слов, согласно выражению Маяковского. Если коммуна названа, ей быть, даже если придется перевернуть мир с его вековыми устоями. Политика коммунистов действительно отвечала чаяниям наибеднейших слоев населения, которые не видели причин учитывать мнение остальной части населения.
Сдерживать ненависть (1920 г.)
Когда они вернули себе Украину в 1920 году, большевики увидели страну, где в полной мере царили ненависть, где различные социальные группы ненавидели друг друга вполне обосновано: крестьяне горожан, украинцы — не украинцев, бедные богатых, христиане евреев, оборванцы мелких владельцев, мужчины женщин... Устанавливать власть, значит восстанавливать определенный консенсус, то есть определить некий срединный путь. Соответственно, большевики ориентировали новую политику на центральную, самую многочисленную группу мелких землевладельцев.
Они изменили кадровую политику, запретив занимать руководящие посты активистам, наиболее ярко проявивших себя в 1919 году, особенно евреям[40]. Женская секция КП должна была сосредоточить свою работу в городах и оставить деревню в покое. Переопределили социальные категории и провозгласили «крестьянский пролетариат» в госхозах (государственные хозяйства, т.е. совхозы) дабы выбить почву из-под ног у стихийной коллективизации[41]. Так же деревенская беднота была задействована в Комитетах незаможных селян (КНС), которые стали играть роль вспомогательной полиции в деревнях.
Для Х. Раковского, одного из руководителей Украинской Социалистической Республики, новый закон о Комитетах незаможных селян позволит «создать в деревне революционную опору для советской власти». Для этого он раздает обещания мелким землевладельцам.
«Чтобы крестьяне поняли, где его настоящие друзья,(...) мы в известный момент, подходя к деревне, сказали: запрещается Советской Власти проводить путем пропаганды организацию сельско-хозяйственных коммун, даже если они считаются полезными. (...) Мы этим доказываем одно, что, проводя одновременно строго нашу политику ликвидации до тла помещиков, в отношении к среднему крестьянству, вели политику примирения»[42].
Когда Раковский произнес свою речь в Харькове в мае 1920 года, крестьянские бунты свирепствовал всего 45 км от города: мирное соглашение стала острой необходимостью для большевиков. Ленин, который пристально следит за аграрной политикой в Украине, заявил уже в декабре 1919 г.: «нужен ли нам блок с украинским крестьянством, нужна ли нам такая же политика, какая нужна была в конце 1917 года и в течение многих месяцев 1918? Я утверждаю, что нужна»[43]. «В конце 1917 года и в течение многих месяцев 1918», то есть до «военного коммунизма», до коммун. Он подводит к мысли вернуться к разделу земли, к тому, что он сам называл «политикой буржуазно-демократической».
Примирение на самом деле знаменует обмен возможностей: «если вы, влиятельные крестьяне, оставите за нами политическую власть в стране, мы, со своей стороны, оставим за вами власть управлять деревней согласно ваших правил». По сути социальная революция принесена в жертву революции политической. Эта социальная умеренность является больше отражением соотношения сил, нежели выражением макиавеллизма и касается не только большевиков. С февраля 1919 года махновцы, какими бы анархистами они ни были, желали «обеспечивать потребительную норму [распределения земли] на основании приложенного собственного труда»[44]: они испытывали то же давление со стороны мелких землевладельцев. Но социальной компромисс идет в паре с политическим ожесточением. Все тот же Раковский недвусмысленно заявляет:
«Нас тогда [в 1919 году] пугала больше всего дезорганизованность нашей партии, дезорганизованность рабочего класса Украины (...) и мы теперь имеем сплоченную организованную боевую силу, готовую по приказу — я говорю военным языком, так как мы теперь боремся за революционное дело».[45]
* * *
Подчеркивая сказанное можно утверждать, что диктатура стала способом умиротворения. Власть назначала каждой социальной группе свое место, не допуская непосредственного обращения друг к другу без посредничества партии. Представляя «кулака» бедноте в виде утрировано искаженной фигуры злодея, защищали мелкое земледелие во времена НЭПа. Украинизация станет, в культурном плане, дополнением национального примирения и в тоже время ее идеологической легитимацией. Она будет прогрессировать в течение двадцатых годов вплоть до того, что станет навязываться в городах чисто русскоязычных[46]. Отметим, что как только пройдет первое «головокружение от успехов» коллективизации, формальное соблюдение интересов мелких землевладельцев, как правило, сохранится (кооперативный статус колхозов в феврале 1935 года), а украинский язык будет языком многочисленных хвалебных од Сталину.
Конечно, этот навязанный «статус кво» ни кого вполне не удовлетворял. Евреи и женщины добились юридического равноправия (даже должны были выполнять тяжелую физическую работу), но всегда сталкивались со «стеклянной преградой». Украинскими названиями пестрели вывески учреждений, фасады зданий, что вызывало раздражение у русскоязычного населения, тогда как приверженцы «ридной мовы» заметили, как официальные словари и пособия по грамматике незаметно русифицировались. Бедные классы, будучи официально у власти, морально огорчались и оказались все больше в стороне в культурном отношении. И наоборот, как утверждал бывший диссидент Иван Дзюба:
«Это вызывало отрицательную реакцию среди интеллигенции; аллергия на миф о «гегемоне» переносилась на реального рабочего, в мещанском представлении выступавшего непременно в роли пьянчужки и халтурщика»[47].
Единственно, кому пошло на пользу это равновесие сил, так это бюрократической элите. Рожденная гражданской войной, она усвоила, как опасно подогревать ненависть, которая может выйти из-под контроля, но запомнила и то, что можно себя подстраховать, сталкивая лбами одних с другими.
Если судить по независимой Украине и особенно по оранжевой революции ноября-декабря 2004 года, урок не забылся. Бутафория Революции использовалась с целью управлять сторонниками из того или иного лагеря. Когда директора харьковских заводов заставляли рабочих голосовать единогласно за резолюции в пользу Януковича, Петр Порошенко, крупный «оранжевый» хозяин, локаутировал рабочих своей кондитерской в Киеве, чтобы те отправлялись на Майдан Незалежности на митинг в пользу Ющенко. В прессе организаторы палаточного городка лукаво сравнивали того же Ющенко с Ленином, а Майдан со Смольным, штабом большевиков в Петрограде[48]. Идентичность противников состояла упрощенческими стереотипами. Совки-шахтеры Донбасса противостояли пентюхам западной Украины, пока в итоге все не побратались на улицах столицы с интеллигентной молодежью, восставляя символически социальное и национальное единство.
Эти мелочные сделки с Историей, скорее всего, были той ценой, которую наверно надо было заплатить, дабы избежать кровопролития. Но в тоже время они обозначали границы возможных перемен, что могли бы тогда произойти. Одно из условий проявления по-настоящему демократической политики, позволяющей населению эффективно принять участие в решениях, возможно, состоит в том, чтобы не сводить ненависть только к вопросам мести или покорности, но так же рассматривать антропологический аспект опасного и опьяняющего чувства свободы[49].
[1] Arno J. MAYER, The Furies: Violence and Terror in the French and Russian Revolutions, Princeton University Press, 2001.
[2] Норман М. НЕЙМАРК, Пламя ненависти. Этнические чистки в Европе ХХ века, Аиро XX, Дмитрий Буланин, 2005 г.
[3] Yves TERNON, L'État criminel. Les génocides au XXe siècle, Seuil, Paris, 1995.
[4] Michel TERESTCHENKO, Un si fragile vernis d'humanité : Banalité du mal, banalité du bien, La Découverte « MAUSS », Paris, 2005 ; p. 14.
[5] Enzo TRAVERSO, À feu et à sang. De la guerre civile européenne (1914-1945), Stock « Un ordre d'idées », Paris, 2007.
[6] Victor SERGE, L’an I de la révolution russe [1930-1938], François Maspero « Petite collection », Paris, 1971 ; t. III, p. 36.
[7] Andreas KAPPELER, Petite histoire de l’Ukraine [1994], Institut d’Etudes Slaves, Paris, 1997 ; p. 138.
[8] Владимир Петрович ЗАТОНСКИЙ, Водоворот (Из прошлого) [1928], в книге Этапы большого пути (Воспоминания о гражданской войне), Воениздат, М, 1963 ; с. 165.
[9] А.И. ДЕНИКИН, Очерки русской смуты, Т. 4, Медный Всадник, Берлин, 1925 ; с. 206-246.
[10] Володимир ВИННИЧЕНКО, Вiдродження нацiї (Iсторiя українськой революцiї : марець 1917 р. – грудень 1919 р.) [1920 г.], в книге Революция на Украине по мемуарам белых, М-Л, ГИЗ, 1930 ; с. 299.
[11] Петр АРШИНОВ, История Махновского движения [1923 г.], Дикое Поле, Запорожье, 1995 г. ; с. 196.
[12] ЗАТОНСКИЙ, уже упомянутая книга, сс. 156-159...
[13] Там же, сс. 160-168, 177. АРШИНОВ, уже упомянутая книга, сс. 128-130. В.А. САВЧЕНКО, Авантюристы гражданской войны: историческое исследование, Харьков-Москва, Фолио-АСТ, 2000 ; сс. 65-128, 239...
[14] Евген СIВАЧЕНКО, «Спалахи гнiву народного: з iсторiї сельянського повстанського руху на Харкiвщинi (1920 р.)», Збiрник Харкiвськохо iсторiко-фiлологiчного товариства; нова серiя, том 5; Х: ОКО, 1995 р.; с. 17-28.
[15] Андреа ГРАЦИОЗИ, Большевики и крестьяне на Украине, 1918-1919 годы, АИРО-ХХ « Первая Публикация в России », М, 1997 ; сс. 160-162. Jean-Louis Van REGENMORTER, « Le concept d’une révolution paysanne unique de 1902 à 1922 » dans L’insurrection paysanne de la région de Tambov : luttes agraires et ordre bolchevik 1919-1921, Ressouvenances, Paris, 2000 ; с. 7-19.
[16] Beatrice FARSWORTH, "Village Women Experience the Revolution" in Russian peasant women (ed. by Beatrice FARSWORTH & Lynne VIOLA), Oxford UP, Oxford, 1992 ; p. 149...
[17] Софья ФЕДОРЧЕНКО, Народ на войне, Советский Писатель, М, 1990 г. [первое издание : Киев, 1917 г.], с. 131.
[18] Diane P. KOENKER & William G. ROSENBERG, Strikes and Revolution in Russia, 1917, Princeton UP, Princeton, 1989.
[19] Les enfants de l’exil – Récits d’écoliers russes après la révolution de 1917 (présentés par Catherine GOUSSEF et Anna SOSSINSKAÏA), Bayard, Paris, 2005 ; сс. 29 (около Киева), 228 (околоЕлизаветграда).
[20] «Из офицерских писем с фронта в 1917 г.», Красный архив, №50-51 (1932), с. 200; цитируемый в книге Voices of Revolution, 1917 (ed. by M.D. Steinberg), Yale UP, New Haven & London, 2001 ; с. 21. См. также: Б.И. КОЛОНИЦКИЙ, Погоны и борьба за власть в 1917 году, Остров, СПб, 2001; Михаил Булгаков, Белая гвардия (1924 г.).
[21] Вiльне Життя (Тiфлiс) от 1/10/1917 г. цитируемый В. БУЛДАКОВЫМ в книге Красная смута: природа и последствия революционного насилия, Росспен, М, 1997 г.; с. 147.
[22] Виктор ШКЛОВСКИЙ, Сентиментальное путешествие, (1923 г.); Азбука-Классика, СПб, 2008; с. 44.
[23] GOUSSEF и SOSSINSKAÏA, уже упомянутая книга, с. 145.
[24] «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений», Постановление Временного Правительства от 20 марта 1917 г. Вестник НКВД УССР, №1 (23/02/1919 г.) и №2 (8/03/1919 г.), «Официальная часть», с. 3
[25] ФЕДОРЧЕНКО, уже упомянутая книга, с. 142.
[26] GOUSSEF и SOSSINSKAÏA, уже упомянутая книга, с. 128.
[27] См. напр. Armand GLIKSBERG, Kaddish pour les miens. Chronique d'un demi-siècle d'antisémitisme (1892 – 1942). Paris, Mille et Une Nuits, 2004, с. 66 – 68; История городов и сел украинской ССР: Харьковская область, Институт Истории АН УССР / Главная Редакция Украинской Советской Энциклопедии, К, 1976, сс. 37, 100, 397, 408, 420.
[28] Henry ABRAMSON, A prayer for the government: Ukrainians and Jews in revolutionary times, 1917-1920, Harvard UP, Cambridge (Mass.), 1999; с. 103-114. 51 погром в январе, 61 в марте, 148 в мае; пик жестокости в августе с 159 погромами, только что после эвакуации восточной Украины Красной Армией.
[29] ЗАТОНСКИЙ, уже упомянутая книга, с. 164. ГРАЦИОЗИ, уже упомянутая книга, с. 159. Sergei PAVLIUCHENKOV, « The Jewish question in the Russian Revolution, or Concerning the Reasons for the Bolsheviks' Defeat in the Ukraine in 1919 » in Revolutionary Russia, (Issue 10.2, dec. 1997), с. 27.
[30] ABRAMSON, уже упомянутая книга, сс. 115...
[31] Viktor G. BORTNEVSKI, « White administration and white terror (the Denikin period) », Russian Review (vol. 52, n°3, july 1993, с. 354-366). Peter KENEZ, Civil war in south Russia 1918-20 (vol. 2), University of California Press, Berkeley, 1971-1977 ; с. 157-159. См. также воспоминания Екатерины Львовной Олицкой, глава “Деникинцы в Курске” (http://www.gulagmuseum.org/biblioteka.htm).
[32] Elias TCHERIKOWER, Di ukrainer pogromen in yor 1919, YIVO Institute for Jewish Research, New York, 1965 ; ch. XI (The Pogroms in the Ukraine in 1919, перевод на англ. Gary Nachshen, 03/2002 г., http://nachshen.com/zeleny.PDF, p. 13). Другой частичный перевод в книге Революция на Украине по мемуарам белых, М-Л, ГИЗ, 1930 г.; сс. 239-276.
[33] История городов и сел.., уже упомянутая книга, сс. 408, 420.
[34] Т.М. БОРИСОВА, Н.Т. ДЬЯЧЕНКО и М.В. УМАНСКИЙ, Историко-революционные памятники Харьковщины (Очерк), Прапор, Х, 1977 ; с. 177.
[35] Sergei PAVLIUCHENKOV, уже упомянутая статья.
[36] Державний Архiв Харкiвської Областi (ДАХО), П1/1/326, Отчеты, доклады, протоколы и планы работы Женского Отдела Волчанского Отдела (30/03-15/12/1920 г.), с. 13 : Страничка Женщины-Работницы (10/06/1920 г.), «Боятся коммунии».
[37] ДАХО, П1/1/307, с. 53, отчет Соколевой от 23/05/1920 г.
[38] ДАХО, П93/1/6, Волчанский упартком, с. 22.
[39] GOUSSEF и SOSSINSKAÏA, уже упомянутая книга, сс. 61-62, 91, 204.
[40] Циркулярное письмо ЦК РКП(б) от декабря 1919 г. (PAVLIUCHENKOV, уже упомянутая статья, с. 33).
[41] Д. МАНУИЛЬСКИЙ, «Задача дня (К вопросу об организации сел.-хоз. пролетариата)», Коммунист, №4 (07/1920 г.), сс. 30-31.
[42] Х. РАКОВСКИЙ, Отчет рабоче-крестьянского правительства Украины на 4-ом съезде советов Украины (16-20/05/1920 г.), Х, Всеукраинское Изд., 1920 г., с. 19.
[43] ЛЕНИН, ПСС, Т. 39, с. 371 ; см. также Станiслав КУЛЬЧИЦЬКИЙ, Комунiзм в Українi: перше десятирiччя (1919-1928), Основи, К, 1996, с. 133.
[44] «Протокол заседаний II-го съезда фронтовиков-повстанцев, рабочих и крестьянских Советов, отделов и подотделов военного-полевого штаба Гуляйпольского района», 12/02/1919 г., в книге А.В. БЕЛАША и В.Ф. БЕЛАША, Дороги Нестора Махно, Историческое повествование, РВЦ « Проза », К, 1993 ; с. 89.
[45] Речь Раковского на 5-ой конференции КП(б)У (17-22/07/1920 г.) в книге Л. ТРОЦКОГО и Х. РАКОВСКОГО, Международное положение советских республик и задачи Коммунистической Партии Украины, Изд. Поюгзапа и Поукрсовтрударма, Х, 1920; с. 27.
[46] Ежедневник Харьковский Пролетарий был украинизирован в июле 1930 г.
[47] Иван ДЗЮБА, «Западня : 30 лет со Сталиным, 50 – без Сталина», Зеркало Недели (Киев), №8 (433) 1-7 Марта 2003 года (www.zn.ua/3000/3050/37827).
[48] Интервью с Владимиром Филенко, Тарасом Стецкив ет Юрием Луценко в статье: Татьяна СИЛИНА, Сергей РАХМАНИН и Олга ДМИТРИТЧЕВА, «Анатомия души Майдана», Зеркало недели, № 50 (525) 11 — 17 декабря 2004 года (http://www.zn.ua/1000/1030/48663/).
[49] См. напр. Славой ЖИЖЕК, «Почему мы все любим ненавидеть Хайдера?», 3/10/2000 г. (http://www.eurozine.com/articles/2000-04-13-zizek-en.html, и в переводе в журнале "Логос" http://www.ruthenia.ru/logos/kofr/2002/2001_06.htm).
Page updated
Google Sites
Report abuse