6.Как создавались колхозы

24   сентября 1924 года постановлением Сибревкома укрупнялись волости. В Купинскую вошли: Купинская, Новосельская, Метелевская, Каугольская, Светлопольская, часть волостей Куропаткинской, Баганской, Новотеренгульской. Из Славгородского уезда к нашей волости отошли Чумашинская и часть Новоключевской. Чуть по­зднее волость стала называться районом.

25  мая 1925 года был образован Сибирский край, объединив­ший территорию в 3 миллиона квадратных километров — от Омска до Иркутска — и население в 8 миллионов человек. Центром его стал Новониколаевск. В 1930 году огромный Сибирский край разде­лили. Новосибирск стал центром Западно-Сибирского края. 28 сен­тября 1937 года своим постановлением ЦИК СССР разделил Запад­но-Сибирский край на Алтайский край и Новосибирскую область. В 1943 году из Новосибирской выделилась Кемеровская область и в 1944-м — Томская.

Народ страны никогда не переставал думать о куске хлеба. В 1922 году Россия пережила страшный голод. И в последующие годы ощущался острый недостаток продовольствия.

Как известно, курс на коллективизацию сельского хозяйства был взят XV съездом партии (декабрь 1927 года). Кризис хлебозаго­товок осложнял экономические связи между городом и деревней, выполнение планов промышленного строительства. В этих услови­ях скорейшая коллективизация стала рассматриваться как главное средство решения проблемы обеспечения страны продовольствием.

В 1928 году в нашем районе было всего 24 колхоза, в них входи­ли 441 крестьянское хозяйство — всего лишь пять процентов от имевшихся. На следующий год в районе активизировалась работа по объединению крестьян в колхозы. Причем делалось это при опре­деленном давлении сверху, торопились отчитаться о сплошной кол­лективизации. Процесс объединения между тем был нелегким. «За­писывались» в артели в основном бедняки. Середняк выжидал. Зажиточные крестьяне  (кулаки), естественно, выступали против. Понятие «кулак» было весьма относительным. Нередко к ним причисляли крепкого хозяина, имев­шего хороший дом, совершенно не державшего работников и, есте­ственно, не эксплуатировавшего чужой труд.

Вот как о том времени вспоминал известный в Купине ветеран, почетный гражданин города Георгий Гаврилович Разуваев:

«В один из февральских дней 1929 года меня, инспектора по­литпросвета райисполкома, вызвали в райком партии и направили в Покровку создавать колхоз. Председательствовал в сельсовете тог­да Иван Иванович Калоша. Сколотили мы актив, вроде бы поначалу все шло нормально. Однако полсела, а это были крепкие середняки, позицию заняла такую: дескать, посмотрим, что из вашей затеи по­лучится... Отчетливо помню собрание. Проходило оно в коридоре местной школы. Помещение слабо освещалось двумя керосиновыми лампами. Людей набралось много, всем места не хватило. Моло­дежь толпилась у окон. На выступления крестьян, желавших объе­диниться для совместной обработки земли, с задних рядов то и дело доносились реплики:

—   Хребтом заработанное отдавать на прокорм лодырям? Не по­лучится!».

—   Лошадей сдать, быков сдать, а котов куда?

После долгих и жарких дебатов семнадцать хозяйств вступили в колхоз. Председателем избрали Афанасия Евменовича Вьюна. Тут же начали придумывать колхозу название.

—    Я хорошее название придумал! — крикнул один с «галер­ки». — «На заре ты меня не буди».

Намек был понятен: в колхоз записались одни лодыри, кото­рым лишь бы поспать подольше.

Имущество созданного коллективного хозяйства выглядело бо­лее чем скромно: 20 лошадей, четыре плуга, несколько борон. На­звали его «Друг бедноты».

Противники коллективизации не останавливались и перед при­менением силы против «организаторов». Испытал это на себе тот же Разуваев:

«В поселке Ольгинском (ныне Чистоозерный район) я был по заготовкам сельскохозяйственных продуктов. Квартировал у пред­седателя сельсовета Семенцова. Однажды вечером, когда хозяева и я были дома, за окном прогремел выстрел. В мое лицо полетели осколки стекла, но пуля, как потом было установлено следствием, предназначавшаяся мне, ранила жену председателя сельсовета. Бан­дита изловили. Им оказался сын местного кулака Фрола Гребенни­кова. В Злыдаревке я проводил собрание бедноты. Помещение было тесным и стол президиума, за которым сели я и мои товарищи, по­ставили у самого окна (в нарушение инструкции). В самый разгар собрания в окно влетел кирпич, брошенный сильной рукой. Он по­пал мне в спину, свалил с табуретки на пол...».

Были, однако, случаи и не только добровольного вовлечения в колхозы. Разъяснительная и организаторская работа среди кресть­янства нередко подменялась грубым нажимом и даже с угрозами. Все чаще, к месту и не к месту, раздавался призыв к «раскулачива­нию». Его относили не только к кулакам, но и середнякам. Грубые извращения принципов ленинского кооперативного плана допуска­лись и при обобществлении средств производства. Дело доходило до мелкой живности, до мелкого крестьянского инвентаря. Естествен­но, это вызывало протест, мешало делу коллективизации. В ряде мест уже созданные артели распадались.

О пережитом в то время оставил воспоминания и житель дерев­ни Васильевки Климентий Тарасович Пахольчук:

«К концу осени 1929 года меня вызвали в Купинский райис­полком. Пригласили в кабинет председателя Решетняка. Он и го­ворит: «Знаешь, товарищ Пахольчук, хотим в вашем селе органи­зовать колхоз. Знаем, что ты хороший хозяин, пользуешься авто­ритетом, решили поставить тебя председателем колхоза. Самому придется вступить первым. Когда все будет готово, пришлем упол­номоченного».

У меня закружилась голова. В то время держал три коня, жере­бенка, три коровы, две головы молодняка, 30 овец, две свиньи. Имел новый сельхозинвентарь, 400 пудов пшеницы, сто пудов овса, 40 пу­дов проса, 60 пудов ячменя. Это все нужно было отдать в общий котел, а самому брать вилы и зарабатывать «палочку». Говорю пред­седателю: работа для меня новая, справлюсь ли? Супруга моя в кол­хоз не захочет идти, да и люди, кто их знает, как пойдут. Мне обе­щают: «Поможем, дорого начало. А добром не пойдешь, раскула­чим, поедешь за болото, а хозяйство заберем в колхоз, который все равно будет».

      Я был беспартийным. Но подчинился. В колхоз записались 12 се­мей. Приехал уполномоченный, избрали правление, меня — счето­водом. Начали поступать заявления от середняков. Вдруг статья Сталина «Головокружение от успехов», в которой говорилось, что на местах некоторые руководители применяли насилие, загоняя крестьян в колхоз. Вечером ко мне пришли четыре хозяина, в том числе и тесть — Лукашов. Подвыпили, разговорились. Тесть и взял меня за воротник: «Признавайся, сукин сын, за сколько ты больше­викам продался? Поднял в деревне такую канитель, расстроил всю жизнь!» Я ответил мужикам: «Вот до весны доживете, узнаете сами — в колхозе вся деревня будет». Так и сбылось.

Весной 30-го года все население Васильевки было коллективи­зировано. Потом пришла бумага — выселить из деревни 4 кулацких семьи в Нарымский край. Актив деревни при закрытом заседании выделил эти семьи: Петра Сердюка, Фоки Дупика, Викулы Захаренко и Мартына Сыворотки. Сывороткин зять был на заседании, пришел домой, рассказал тестю, что завтра до света начнут высе­лять, придет за ним подвода. Придумали: Мартын «заболел». Шею ему обложили пареными отрубями, на стол поставили свечку, как над покойником. «Умирает Мартын, отнялась речь». Приехала под­вода, посмотрели, оставили: «Пусть помирает», а на его место взяли Романа Мычку, у которого сроду батраков не было. Дом, видите ли, под железом. Посадили в сани с женой и повезли в Купино. У Петра Сердюка были батраки. Он близорук. Своих взрослых не имел, на­нимал работника, потому что на пашне летом ему трудно лошадей найти и отличить. Сердюк не знал, что его ждет беда и на день высылки назначил свадьбу. Он отдавал свою дочь Анну за Матвея Ковалева. И вот вместо жениха подъехала подвода, посадили семью и повезли в Купино. А приготовленное кушанье было уже на столе. Тут собравшаяся толпа не растерялась. Женихом посадили Василия Лукашова, а Евдокию Хворосюк — невестой. И пошел пир горой.

Потом всех «кулаков» вернули назад на тех же подводах, на которых увозили. Роман Мычка попал аж в Северный район, его туда как сектантского руководителя направили, но его там не при­няли, отпустили домой. Он с радости пошел пешком за 40 верст. Застал буран в степи, задуло дорогу. Жена утомилась, пришлось нести на плечах: Мычка был сильный. Дорогой попался стог сена, вырыли в нем дыру, сделали логово, заночевали. Перемерзли, но домой добрались. Осенью тридцатого померла сначала Мычиха, по­том и сам. А Сыворотка остался дома, дома и помер».

Во второй половине февраля 1930 года Центральный комитет партии дал директивы о ликвидации спешки при организации кол­хозов и прекращении раскулачивания там, где сплошная коллекти­визация не началась. 2 марта «Правда» опубликовала переработан­ный примерный устав сельскохозяйственной артели, в котором учи­тывались настроения крестьян и возможности. Определялись и гра­ницы обобществления средств. В том же номере «Правды» была напечатана статья Сталина «Головокружение от успехов». В ней действительно осуждались перегибы в коллективизации, подчеркивалась необходимость соблюдения принципа добровольности. При том ошибки верхов не признавались, критиковались низы, допустившие «искривление линии», «головотяпство», проявление «авантюристических попыток» «в два счета» разрешить все вопросы соцстроительства.

И все же 1930—1931 годы были годами массовой коллективиза­ции в нашем районе. В тридцатом у нас имелось 51 коллективное хозяйство (в том числе три коммуны), объединявшие 2111 дворов. Они сдали в расчете на двор 21 центнер товарного зерна, тогда как единоличники — только 6 центнеров. Это были первые показатели преимущества коллективного хозяйствования.