Embedded Files
История заселения и развития нашего края начинается со времён присоединения Западной Сибири к России, с походов атамана Ермака. Именно в результате этих походов (1581—1598 годы.) был положен к ногам Ивана Грозного большой кусок Золотой Орды — Сибирское ханство.
Шествие русских людей на восток было по большей части через Барабу, отделенную от Кулунды в те времена широко разливающимися Чанами. Северная окраина кулундинского степного пояса долгое время оставалась неустойчивым пограничьем между русскими, джунгарскими (западно-монгольскими) и казахскими владениями, и поэтому до начала прошлого века являлась опасной для жизни глухоманью, «диким полем», неконтролируемым по-настоящему русскими властями.
Помимо политических причин, препятствующих освоению Северной Кулунды, была и еще одна — географическая. В XVI—XVIII веках ландшафтный облик этих мест отличался от современного. Река Карасук, ныне теряющаяся в окрестностях озера Астрадым, была более разветвленной, многоводной, связывалась протоками с Чанами и текла до самого Иртыша, впадая в него напротив станции Железинской. Река Баган впадала в Чаны. Озеро было тогда многократно обширнее, с топким, малопроходимым мочажно-болотным окружением. Во времена Кучума оно тянулось почти через все междуречье Иртыша и Оби, отделяя Барабу от Кулудны труднопреодолимой естественной преградой. В конце своей жизни неукротимый сибирский хан не раз укрывался за Чанами от русских воевод и кочевал там по рекам Баган и Карасук...
Когда перед российскими властями встал вопрос об обеспечении Западной Сибири своим хлебом, они обратили внимание прежде всего на Барабу, а не на недосягаемую Кулунду. В 1760 году вышел указ сената о переселении в Сибирь из Европейской России крестьян-земледельцев. Каждому поселенцу давались лошадь, корова, две овцы, плуг, топор и семенное зерно: девять пудов ржи, четыре пуда ячменя, столько же овса, один пуд конопляного семени. Помимо этого, главе семьи был положен на три года «солдатский провиант» и еще по копейке жене и детям в день. Подати поселенцы начинали платить лишь на четвертый год. По тем временам это была весьма солидная государственная помощь, но власти требовали за нее полную трудовую отдачу. Западно-Сибирский губернатор Чичерин (1762—1786 годы) то и дело посылал в Барабу нарочных проверить, не будет ли где по лености крестьян неубранных хлебов. Посланцам-инспекторам вменялось в право: кого застанут на полях в половине сентября при жатве, тех сечь нещадно кнутом. Столь жесткие меры осуществлялись не по злой прихоти, а в силу необходимости, ибо одну часть поселенцев составлял преступный люд, а другую — помещичьи крестьяне (в счет рекрутов), из числа тех, которых хозяева с радостью отдавали вербовщикам, избавляясь от ленивых и «предерзостных» крестьян. Поэтому многие крестьянские семьи в Барабе, а иногда и целые деревни пытались первоначально жить не столько хлебопашеством и животноводством, сколько душегубством и разбоем.
Интересную легенду о Чиняихе рассказала читателям районной газеты «Маяк Кулунды» известная в Яркуле сказительница Екатерина Демьяновна Ковтун. Рассказ ее будто бы передавался поколениям жителей острова Чиняиха, где она родилась, из уст дедов, прадедов и их предков.
Рыбка Чинюшка - символ Чиняихи
С годами, где доброй помощью, где разумной строгостью, где за страх, где за совесть «отцы Сибири» наладили в Барабе крепкое сельское хозяйство, которое в XIX веке обрело полную силу. Крестьяне потом вспоминали Чичерина с признательностью и благодарностью.
Известный сибирский путешественник и историк Н. М. Ядринцев, посетивший Барабу в 70-х годах прошлого столетия, приводит данные о средней урожайности барабинских полей той поры: 9 пудов посеянной пшеницы дают 135—150 пудов урожая с десятины, 7 пудов ярицы — 130 пудов урожая, 9 пудов овса — 179 пудов урожая. По сведениям от 1850—1860-х годов сборы были почти в полтора раза выше.
Но с середины прошлого столетия все более дает знать о себе земельная теснота. Идет прогрессирующее усыхание Барабы, связанное с резким понижением грунтовых вод. Убывает и естественное плодородие почв, падает урожайность полей. Чаны уже не являются препятствием на пути из Барабы в Кулунду. Гигантское озеро-море все больше уменьшается в размерах. Накануне XIX столетия оно еще было достаточно полноводным. На карте Колыванского наместничества 1780 года видно, что Молоки, оба Абышкана, Большие и Малые Сумы, Чебаклы и другие озера, представляющие ныне отдельные водоемы, соединялись тогда в единую гигантскую водную систему длиною до трехсот верст. Через тридцать лет вышеперечисленные озера обособились, но сообщались между собой протоками. Усыхание продолжалось дальше. Топографическая карта 1851 года показывает, что образующиеся на месте прежних Чанов озера еще больше уменьшились и обмелели. Даже такое глубокое озеро, как Яркуль, не получая воду из Чанов, питающихся реками Каргат и Чулым, к концу века высохло. На его теперешней акватории были только небольшие соленые озерца, а вокруг морем колыхались на ветру травы-метляки.
Переселение в Северную Кулунду в XIX веке долго шло стихийно. Вначале это были одиночные отселения. Пришельцы не обзаводились пашнями, а как бы присматривались, пробавлялись охотой и рыболовством. Все так называемые чалдонские деревни в нашем районе образовались именно у более глубоких, больших и пресных озер. Это Чумашки, Лягушье, Заозерка, Куликовка (Бродёнки), Мальково, Яркуль, Киргинцево, Костылево... Постепенно налаживалась связь с Алтайской Кулундой. Ширилась торговля скотом, зерном, рыбой, лесом, кожами, мехами, конской сбруей, кузнечными изделиями, холстом, щетиной и многим другим. С юга прибывали длинные обозы с диким луком и чесноком (колбою), которыми местные жители запасались на зиму и употребляли вместо капусты. На одном возу умещалось до 15 тысяч штук лука. За тысячу штук дикого чеснока (1 пуд 15 фунтов) давали от 10 до 12 аршин холста. Четырехпудовый мешок пшеницы стоил 80 копеек — значительно дешевле, чем в других местах Российской империи.
Вот что писал Н. М. Ядринцев, проследовавший вдоль реки Карасук в конце 70-х годов прошлого столетия. «На этой реке существует самое богатое в Западной Сибири хозяйство крестьянина Сорокина (заметьте — крестьянина, а не помещика, как его называют некоторые авторы статей; помещиков у нас никогда не было), имеющего до 8000 голов скота, обширные заведения и скопившего капитала более миллиона, но еще важнее, что эта речка пропитывает множество деревень, дает движение громадному количеству мельниц, орошает здешние места и составляет своего рода Нил этой степной местности».
На территории нынешнего Купинского района также проживали богатые по тем временам люди. Достаточно вспомнить Красноусовых из деревни Костылево, которые владели значительной частью Чанов, держали наемные рыболовецкие бригады, торговали продукцией на обширной территории. В дореволюционные годы лавки этого семейства находились в Омске, Славгороде, Татарске и других городах. В новейшей книге для школьников «История Новосибирской области» (библиотечка журнала «Горница», выпуск 10-й) Красноусовых называют Красульниковыми. В книге говорится: «Во второй половине девятнадцатого — начале двадцатого веков в сибирской деревне с развитием рыночных отношений и социальным расслоением появились богатые хозяева. В 1870-х годах братья Красульниковы из д. Костылево Юдинской волости имели две мельницы, триста голов скота, распахивали до ста десятин земли и держали 40 работников...». Конечно же, это речь идет о Красноусовых.
В основной же массе местные крестьяне представляли собой бедных пришлых людей — переселенцев из Кургана, Ишима, Ялуторовска, а также казаков, представлявших остатки различных отрядов из Центральной России, разгромленных некогда царскими войсками. Называли они себя, эти казаки, чалдонами (то есть, как пишут некоторые краеведы, людьми с Дона и его притока Чала). С годами они стали как бы коренными жителями Сибири. В Толковом словаре Дмитрия Ушакова слово «чалдон» — областной диалект, то есть сибиряк-русский, коренной житель Сибири с ему присущими словами в лексиконе. В речи чалдона встречаются такие слова, как «тожно», «лонись», «хрушная» вместо слов «тогда», «прошлый год», «крупная» и многие другие, присущие только этой части жителей.
В те, теперь уже далекие времена, местные жители относились к разряду государственных. Земли, на которых они работали и вели хозяйство, тоже считались государственными. Их нельзя было продавать или покупать. За пользование землей они выполняли феодальные повинности. Первоначально основными из них были натуральный и денежный оброки. После размер обложения определялся по числу душ мужского пола, независимо от возраста.
Положение приписных крестьян было нелегким. Различные повинности, многочисленные злоупотребления местных властей тяжким бременем ложились на трудовое население и порождали с его стороны различные формы протеста. История насчитывает немало случаев крестьянских волнений.
Хлебопашество сибиряки совмещали со скотоводством, рыболовством. Преуспевающие нанимали работников. Вопросы, связанные с выбором лиц на общественные должности, решались на коллективных сходах. Распространением просвещения здесь никто не занимался. Лишь позже растущая потребность в чиновниках, офицерах привела в Сибири к открытию редких школ.
О самобытности чалдонов в наших местах хорошо рассказал в районной газете в 1996 году бывший житель старинной, насчитывающей несколько столетий, деревни Мальково Николай Дмитриевич Мурашов. С малолетства он записывал рассказы деда, других пожилых людей о житье-бытье в старину. Зорко оберегали чалдоны свои леса и наделы, расстилавшиеся до границ теперешнего Купина. Расширяли пашни и колки, жили в согласии с природой — охотились только в своих угодьях, деревья пилили, когда надо, рыбу ловили в период нереста только на еду, ягоду начинали брать не раньше, чем она созреет. Зажиточные не давали в обиду бедных. Но заезжих визитеров не жаловали, нередко грабили: собирались под видом охоты на волков и в степи учиняли разбой.
Мурашовы были, наверное, из более состоятельных крестьян, и с их точки зрения в деревне царили мир и благодать. Любой работящий человек, не лодырь, не прохвост, мог, по их мнению, выбиться из нужды, стоило ему только захотеть. Из этой деревни на озерах в зимнее время ходили до десятка неводов. Их готовили в складчину. В каждой бригаде члены ее получали полный пай или половину его. В первом случае получал тот, кто вкладывал деньги в невод и рыбачил или нанимал работника, во втором — кто вносил только средства. В бригаде трудились обычно 18 человек. Рыбу возили продавать в дальние селения, чаще всего в Омск. Скажем, молодой парень, отработав по найму несколько месяцев, уже мог обзаводиться хозяйством.
Но было так не везде и не всегда. Обычно между богатыми и бедными царила неприязнь и даже вражда. Заработок наемного работника был весьма скудным, даже многолетний труд «на хозяина» не давал возможности подняться, скажем, построить дом, начать свое дело. Преуспевающие люди были заинтересованы в том, чтобы у них «под руками» всегда была в обилии дешевая рабочая сила. А пришлые люди, отработавшие срок найма и получившие расчет, нередко убивались на дороге, стоило им только покинуть пределы селения. На отобранные деньги нанимались другие работники. Бесправия хватало и тогда. Помотавшийся по белу свету в поисках достойной жизни бывший житель деревни Новоказарино (тоже старинной) Семен Васильевич Поршнев поведал, как безжалостно отнеслись к его родителю богатеи села. Отец Семена Васильевича был старожилом деревни, чалдоном. Когда богатые братья Малюгины начали делиться, все сделали, чтобы выселить его на окраину, а себе построить дом на его бывшей усадьбе. Поршнев-старший разобрал деревянную избу, перевез ее, но поставить не было уже ни сил, ни средств. Большая семья так и не выкарабкалась из нужды, дети жили попрошайничеством.
Со страшной нуждой и горем приходилось сталкиваться многим переселенцам, ходокам, добравшимся сюда из других мест. Люди считали, что тут свободной земли немеряно, лишь бы приложить руки. Но это было не так. Значительная часть земли принадлежала церкви, кабинету Его Величества императора, часть лесничествам. Имели наделы лишь приписные к селениям жители.
Один из дореволюционных переселенцев в Копкуле с горечью рассказывал, что несколько десятков лет тому назад добрался сюда кое-как. Карман пуст, на теле сопревшая от пота последняя рубаха. Ничего не оставалось как наниматься к богатеям в работники. Семь лет батрачил у скупых и бессердечных хозяев, а потом, когда непосильный труд стал невмоготу, попросил расчет.
- И сколько же ты хочешь с меня? — поинтересовался хозяин.
- Сколько дашь, - ответил батрак и опустил голову. Семь лет работал он, не получая ни гроша, кормился остатками с кулацкого стола, носил с чужого плеча одежду. И вот теперь сколько ему за заплатят? Сколько он мог потребовать с хозяина, и мог ли требовать вообще? В то время не было для богатого нормы, сколько хотел, столько и давал.
- А если я тебе ничего не заплачу? — пытает дальше кулак.
- И на том спасибо,— с трудом делая спокойный вид, отвечает крестьянин...
Дали батраку две захудалых коровенки да кое-что из мелочи. Это и были плоды многолетнего ломового труда.
Дик, суров и беден был в старину наш край. Всяких новых поселенцев богатые чалдоны прогоняли со «своей» земли дубинами и батогами, не хотели делиться здешними просторами. Слово «поселенец» и обиходе употреблялось рядом со словом «бродяга» или вместо него.
В. Крестелев На Купинской земле. - Новосибирск. ГП "Новосибирский полиграфкомбинат". 2004. - 284с.
Page updated
Google Sites
Report abuse