Директор училища Христиан Христианович Шваннебах [Директор реального училища св. Павла в Одессе (1888-1891), годы жизни: 29.05.1854-22.03.1917], был зятем пастора Бинемана. Сам Шваннебах был по-видимому полным ничтожеством и в директора попал только благодаря тестю, который пользовался большим влиянием в немецкой колонии Одессы. А училище во время моего поступления имело еще полунемецкий характер; затем на моих глазах оно постепенно русифицировалось. Помню, как в начале первого учебного года водили нас в кирху, где пастор Бинеман произносил могучим голосом (так по крайней мере казалось моему воображению) пространную речь, очевидно на тему о преимуществах прилежания над леностью. Я был вполне потрясен обстановкой, хотя ни слова не понял. Помню смерть Бинемана и труп его, где-то выставленный в гробу: не то в актовом зале, не то в той же кирхе. Нас, школьников, проводили мимо трупа парами. Но я, признаться, боялся взглянуть, да и не знал толком, куда глядеть. После смерти Бинемана Шваннебаха скоро отставили. Школьники судачили, что это произошло по интригам Николая Антоновича Каминского, физика и инспектора реального училища, а впоследствии директора его. Эта смена была вместе с тем шагом в деле русификации нашего училища. При назначении Каминского директором я был, должно быть, в третьем или в четвертом классе, скорее в третьем. Инспектором был назначен Антон Васильевич Крыжановский, учитель русского языка и словесности, тот самый, который ко мне весьма благоволил. Во втором классе мы издавали журнал под названием, кажись, «Реалист», где я, как полагается, упражнялся и в стихах и в прозе. Ученические журналы были вообще делом запрещенным. Крыжановский посоветовал нам назвать наше издание не журналом, а собранием ученических произведений. Помню, что в первом номере я напечатал вирши о капле, попавшей в море: это было аллегорией на тему о нашем журнале, попавшем в «океан просвещения». Крыжановский читал эти стихи в классе и благожелательно уличал меня в незнании метрики, которую тут же нам и объяснил (по курсу метрика полагалась в четвертом классе, а не во втором). Метрику я запомнил с того времени твердо, но в стихах удачи никогда не имел, хотя и вернулся к этому роду во время первого тюремного сидения (написал революционную «Камаринскую», «Машинушку» и пр.).

Училищное здание было такое же, как и в других подобного рода учебных заведениях: архиказенное, довольно чистое, с налетом пресного протестантизма на всей обстановке и на нравах. От директорского кабинета, о котором Вы спрашиваете, у меня особенных воспоминаний не осталось, тем более, что был я там всего раз и так как вызывался я для разговоров на тему об угрожающем мне исключении, то естественно, что мне было не до обстановки.

Учителем, отпустившим меня до срока из карцера, и был названный выше Антон Васильевич Крыжановский. В то время он был уже инспектором. Дело это происходило во время моего прохождения через пятый класс. Крыжановский к этому времени успел сильно обурократиться, явно делал инспекторскую карьеру. Но в нем осталось кое-что от того периода, когда он не то что вольнодумствовал, но искал популярности среди учеников. Кроме того, у него был по-видимому известный искренний интерес к литературе и он любил учеников, писавших хорошие «сочинения».