Вторым был особняк Мятлева – школа семилетка на углу Почтамптской. Старинный особняк, в котором, как я выяснил только сейчас, жил приглашенный Екатериной в Петербург Дидро. Окна классов выходили на площадь, и мы с интересом наблюдали, как верхолазы со шлангами смывают маскировочную краску с купола Исаакиевского собора. А в переменах бегали играть « в колдуны» на львах каррарского мрамора в соседнем доме Лобанова-Ростовского.

Третий дом – школа 210 на Невском 14, известный тем что на нем сохранена памятная надпись, извещающая горожан, что «эта сторона улицы при артобстрелах особенно опасна». Школа была знаменита тем, что была базовой при пединституте имени Герцена. Особой ее сделала наша замечательная директриса Татьяна Ефимовна Конникова ученица и последовательница А.С.Макаренко.

Она управляла школой железной рукой, и в то же время приучала нас к принципам самоуправления, специально приглашала преподавателей Герценовского Института давать нам отдельные уроки по самым разным дисциплинам. Позднее школа стала считаться элитной, сюда родители пытались переводить детей из самых разных районов города. Здесь, среди прочих, учился и нынешний директор Эрмитажа академик Пиотровский. Сейчас школа отмечает свой юбилей. Увы, и речи нет о тех, кто создал ее неповторимый облик. Из 20 учеников нашего класса семеро пошли учиться на геологические специальности Горного Института и Университета. Решающую роль сыграла в этом наша учительница географии Валентина Григорьевна Терзопуло, водившая нас в туристские походы, помогавшая устроиться рабочими в геологические экспедиции между 9 и 10 классами и представившая нас первым настоящим геологам, под руководством которых мы занимались в кружках. Так что для меня, как и для многих других не было вопроса куда идти учиться после школы только в ГЕОЛОГИЮ.

Для всего в Ленинграде важнейшим историческим порогом являются война и блокада. Мои родители (и, соответственно, и мы) не были в блокаду в городе. У них не было медалей «За оборону Ленинграда». Отец, только что окончивший ЛЭТИ, был прямо перед войной послан в Куйбышев, отлаживать новый завод по производству рентгеновской аппаратуры. Мать – молодой врач-педиатр - руководила эвакуацией из Ленинграда детей дошкольного возраста в самом преддверии блокады. И только сдав детей эшелона в Горьком, повезла нас к отцу вниз по Волге, а позже к старшему брату – хирургу гарнизонного госпиталя в Мары (Туркменистан). Она работала в эвакуационных госпиталях, а позже была главным детским врачом Марыйской области, и я помню, как мы ездили на запряженной верблюдами арбе, по всему треугольнику Каракумов между Чарджоу - Мары и Байрам Али. В 1944 она нанялась врачом в танковое училище и переехала с ним в Александрию, Кировоградской области Украины, а оттуда в июне 1945 года вернулась в Ленинград.

Я тогда учился в 4ом классе и вместе с приятелями пропадал, в только что открытом после блокады Эрмитаже, назубок зная все его залы. История окружала нас.

Я и, наверное, не я один, остро чувствовал ответственность и гордость от причастности к этому замечательному имени. Недаром, когда по праву первооткрывателя я должен был дать имя новому вулкану в северной части Срединного хребта, я тут же назвал его Ленинградец. Мне очень горько, что имя это исчезло. По тупости (или ревности) Н. Огородов дал вулкану никому ничего не говорящее имя горы на топографической карте – Кекукнайский. Спорить было глупо и бесполезно.

Наконец, четвертым зданием, воплотившем в себе мой Ленинград был Ленинградский Горный Институт – старейшая горно-геологическая школа страны. Выходящий на набережную Невы прекрасный строгий фасад Воронихинского дома прикрывает целый квартал более новых корпусов также принадлежащих Институту.

Горный институт

Мы выросли на романтике геологических открытий, на расшифровке силой мысли геолога структуры и истории формирования Земли, на книгах А.Е.Ферсмана о красоте камня, его истории, его тайнах и легендах. В Ленинграде, еще будучи школьниками, мы ходили в многочисленные геологические кружки в школе, в Педагогическом институте имени Герцена, во Дворце Пионеров, в Университете.

Но геология - это общее слово. Дальше надо было решить куда поступать. Выбор между двумя геологическим ленинградскими ВУЗами, Университетом и Горным институтом, решался без меня - в Университет евреев не брали, да и я был счастлив идти именно в Горный. Институт готовил "специалистов широкого профиля", которые потенциально могли дальше специализироваться в чем угодно. Университет готовил относительно узких специалистов-ученых (минералогов, петрографов, кристаллографов и т.д.). Кроме того, мы, "горняки", выпускники Горного, были полевиками, а "универсанты" - не более, чем кабинетными работниками (что, конечно же, неправда). И мы полупрезрительно говорили, что в Ленинграде есть геологи (читай – горняки) и гомеопаты (читай – универсанты).

В стране в это время шло строительство гидроэлектростанций, так называемых "строек коммунизма". Для обеспечения их кадрами на геологическом факультете резко увеличили набор на специальность "гидрогеология" (РГ). Да и деканом тогда был один из самых знаменитых и старейших гидрогеологов страны Нестор Иванович Толстихин, который горячо агитировал за поступление на свою специальность. Но нашей заветной мечтой было попасть на специальность "геология и разведка". И не просто на "разведку", а в ГСПС (геологическая съемка и поиски месторождений полезных ископаемых). Мы, ГСПС, были "голубая кровь", аристократы в своей специальности. Это всякие там разведчики должны были придти после нас на открытое с нашей помощью (НАМИ!) месторождение и проводить годы, документируя канавы и буровые скважины и подсчитывая запасы. Именно ГСПС открывало все возможности заниматься геологией в широком смысле этого слова, то есть, по нашим понятиям, путешествовать и среди прочих профессиональных забот расшифровывать тайны строения Земли. Специализация придет потом, на практике.

Мы - поколение студентов начала 50-х, были полны энтузиазма и сознания значимости задач, стоящих перед нами. Нам было мало и без того насыщенной программы поездок и практик; как только выдавалось свободное время, мы ехали сами на месторождения и везли оттуда неподъемные рюкзаки образцов, зимой пересекали Кольский на лыжах. Есть пара свободных дней - поедем в Питкяранту, интересное магнетитовое месторождение на северном берегу Ладоги. Время ехать на учебную практику в Крым (чего, казалось бы, лучше!) - мы идем наниматься коллекторами в геологические партии в Среднюю Азию. И это оправдалось с лихвой. До сих пор лето на Гиссаре осталось одним из самых светлых впечатлений тех юных лет - горы, солнце, вода, геология. Молодость в лучшем ее выражении.

"Мы - орденов Ленина и Трудового Красного Знамени Ленинградский Горный институт имени Г.В.Плеханова", - лихо и гордо выстреливалось нами как формула. Мы - старейшее горнотехническое заведение страны, славное своими научными и практическими достижениями. Имена ученых, создавших отечественную школу различных отраслей геологии, чтились и бережно хранились, а их традиции, в меру сил, понимания и обстоятельств, поддерживались. Характерна непроизвольная реакция одного из самых знаменитых наших профессоров Иллариона Илларионовича Шафрановского на предположение, присвоить Горному институту имя некогда проучившегося не более года в его стенах Г.В. Плеханова по случаю 100-летия последнего: "Помилуйте, как можно! Да ведь его наш Кокшаров отчислил за неуспешность!". Как видим, главным авторитетом выступал здесь Николай Иванович Кокшаров, один из ведущих российских минералогов конца XIX века. Сегодня, вполне в духе времени, гордость традицией приобрела совершенно иной оттенок - гордость связью с императорской Россией. В одном из парадных помещений института появился огромный портрет Екатерины II, по чьему указу с 1773 года и было основано Горное училище, к 1866 году переросшее в Горный институт. Портрет, кстати сказать, выполнен на средства Де Бирса, алмазной монополии мира. Для всех нас, связанных с Горным институтом и еще не охваченных идиотической, на мой взгляд, монархической манией, важна была не императрица, а те славные научные традиции, которыми жил институт.

Символом научной славы и живой традиции Горного служит Евграф Степанович Федоров - основатель современной кристаллографии. Пользующееся мировым признанием имя Федорова для кристаллографии значит примерно то же, что имя Менделеева для химии. Он систематизировал все необъятное множество измерений кристаллических форм и вывел законы симметрии, лежащие в основе многообразия естественных кристаллов. Так было положено начало структурной кристаллографии. Его работы были блестяще подтверждены тогда только зарождавшимся методом рентгеноструктурного анализа. Все кристаллические структуры, изученные до 80-х годов XX века, укладываются в 230 открытых им пространственных групп. Неудивительно, что по традиции геометрические построения лежали в основе исследований нашей кафедры кристаллографии, и ежегодные научные сессии по кристаллографии и минералогии носили название Федоровских чтений. В эпоху, когда возможности тонкого химического анализа минералов практически отсутствовали, Евграф Степанович создал универсальный прибор для изучения оптических характеристик минералов в шлифах - Федоровский столик.

Как это характерно для любого действительно значительного ученого, Федоров не избегал организационной деятельности. Напротив, он проявил в ней ясное видение широких перспектив развития института, не пренебрегая вниманием к так называемым "мелочам". За короткий период его ректорства в институте активизировалась научная работа, было открыто разведочно-геологическое отделение (наш факультет!), устроена канализация, устранившая свирепствовавшие в институте эпидемии.

К нашему времени, однако, увлечение гониометрией (измерение углов между гранями кристаллов) в какой-то мере переросло себя и начало порождать однобокость формального подхода в ущерб изучению механизма роста кристаллов. Не случайно именно в Горном, совершенно в духе Федоровских традиций, но в соответствии с требованиями времени, родилась новая капитальная сводка данных по измерению углов отражения рентгеновских лучей от плоскостей элементарных ячеек кристаллических решеток. Составителем ее стал Виктор Иванович Михеев. Сегодня созданный в результате его титанического труда определитель минералов на основе дебаеграмм[1], или рентгенограмм порошков минералов, стал настольной книгой лабораторий мира. Что наиболее характерно для ученых Горного, рассказ о рентгеновском методе исследования минералов Михеев сопровождал примерами, когда этот метод помог определить ценность месторождения.

В годы нашего студенчества, месторождения, ставшие классическими, на примерах которых создавались школы геологов-поисковиков, еще не были исчерпаны. Сегодня так называемые грейзены, сложенные кварцем, топазом, слюдой, касситеритом, вольфрамитом и рядом других высокотемпературных рудных минералов, практически выработаны без остатка. Основные железорудные месторождения Урала не так давно были представлены скарнами гор Магнитная, Высокая и Благодать. Сегодня на месте этих гор - огромные впадины и сами месторождения не существуют более. Сказочные минеральные богатства Хибинских и Ловозерских тундр на Кольском полуострове были относительно недавно освоены, и тогда интенсивно разрабатывались. Прекрасные и редкие минералы этих мест еще были в изобилии. На нас окончилась "эра красивых минералов".

На этом фоне легко понять то влияние, которое оказал на нас заведующий кафедрой минералогии профессор Дмитрий Павлович Григорьев, которого называли не иначе как ДэПэ. Сухощавый, подтянутый, всегда тщательно одетый, с чуть прищуренным взглядом, казалось, пытавшемся проникнуть в суть людей и явлений, внешне он казался воплощением потомственного рафинированного интеллигента. Неожиданным было узнать, что он родом из рабочей уральской семьи. Суховатая манера ДэПэ формально держаться, такие естественные мелочи организации работы, как невозможность прямо попасть в его кабинет без доклада секретарши (обычная в нормальных условиях система назначения деловых свиданий) раздражали. Все это было до предела противоположно подчеркнуто-разудалой, якобы "специфически горняцкой" манеры поведения, исповедовавшейся большинством студентов Горного.

Та минералогия, которой он нас учил, была особая наука - генетическая минералогия. И мы с восторгом объявляли себя адептами его школы. Главной особенностью его подхода было умение познавать жизнь минералов по их формам. Таким умением он в совершенстве владел сам и учил нас понимать и расшифровывать жизнь прекрасного мира минералов. Он считал, что детали внешней формы точно и чувствительно отражают историю возникновения и роста минерала, и более того - общие закономерности этих процессов. Такой метод исследования у ДэПэ приобрел общефилософский характер. По его убеждению, как в биологии в индивиде находят отражение общие видовые особенности, так и в минералогии обнаруживается подобное явление, которое он называл "онтогенией минералов". На экзаменах по минералогии главным испытанием было не только определить минералы, содержащиеся в образце, но и рассказать историю его образования. Анализ внешних форм он сочетал с тонким пониманием роли кристаллической структуры минералов и кристаллохимии вообще. Как я теперь вижу, уклон в генетические аспекты был в какой-то мере и реакцией на гипертрофированное увлечение чисто геометрическим анализом кристаллических форм, характерным для "Федоровских традиций" во что они превратились в наше время. Не случайно Дмитрий Павлович с особым, я бы сказал подчеркнутым, уважением относился к работам ученого, которого мы не застали - Г.Г. Леммлейна по динамике роста кристаллов. Не исключаю, что педантичный ученый ДэПэ переносил на него и свое уважение к систематичной немецкой школе минералогии

Он много возился с нами, что, увы, не очень-то ценилось; мы могли бы получить много больше от него. В каникулы он проводил минералогические экскурсии на месторождения, где, как правило, работали его ученики. В числе таких мест были - колчеданные месторождения Урала, Дашкесан (Азербайджан), Хибины. Мы невольно чувствовали обаяние его личности. Огромные возможности прочтения истории жизни минералов по их морфологическим особенностям, которые открывало освоение предлагаемых им методов, манили.

Значительная часть его работ была посвящена истории геологических наук, в первую очередь минералогии. Его страстью было коллекционирование старых фотографий известных геологов. Словом, это был живой классик. Официальная советская наука не ценила его. Ленинградская научная школа вообще считалась в кругах государственной науки явлением второго порядка. Он был членом почти десятка иностранных академий и всех европейских минералогических обществ. Его влияние на наше формирование было ярко и неоспоримо. С его именем связано создание целой школы российских минералогов. Его ученики - ныне академики Д.В. Рундквист и Н.П. Юшкин и многие, многие другие. Профессор Санкт-Петербургского университета, известный минералог Андрей Булах, в автобиографическом очерке говорит о том влиянии, которое оказал на него Д.П. Григорьев. Из моих друзей его учениками были Володя Черепанов, фактический первооткрыватель первой алмазной трубки России, и Лев Россовский, один из ведущих специалистов по минералогии редкометальных пегматитов. И это я называю только минералогов. Но и все мы, многочисленные геологи так называемого широкого профиля, которым не посчастливилось стать минералогами, несем на себе неизгладимую печать его влияния и как ученого и как личности. Наверное, вершиной его научной "карьеры" было избрание его президентом Всесоюзного минералогического общества - признанным главой минералогической школы страны.

Годы нашего становления совпали с годами т.н. оттепели в стране. Начали возвращаться узники режима. Для студентов Горного это ознаменовалось приходом Михаила Михайловича Тетяева. Один из самых больших авторитетов мировой геотектоники, почти ее создатель, он читал нам курс по этой дисциплине - синтез подхода к становлению структуры Земли.

Невысокий, стройный, изящный, с вздернутой прядью волос и каким-то намеком на "эспаньолку", со стремительной походкой, порывистый и какой-то напряженный, он напоминал сжатую пружину или готового к выпаду фехтовальщика. На нем всегда была элегантная "тройка" с брелком. Последний вызывал оживленные толки: поговаривали, что это брелок Льежского политехникума, который он кончал в 1912 году, но остряки всерьез уверяли, будто это медаль "Десять лет каторги". По слухам, он был неподражаемым мастером ведения ученых дебатов, на которых нам, увы, не довелось присутствовать. Но легенды ходили о его остром языке и беспощадных мгновенных замечаниях. У нас, мало что понимавших в сути этих дискуссий, в долетавших его репликах, конечно же, особое восхищение вызывало полное отсутствие конформизма и какого-либо намека на чинопочитание. Среди студентов передавались его суждения такого рода: "А что касается академика Наливкина, то ему надо много работать над собой, чтобы достигнуть уровня среднего геолога!".

Подход Тетяева к рассмотрению любого вопроса был тот же, что и у Д.П. Григорьева на лекциях по вопросам генезиса минералов - тщательный анализ мельчайших деталей явления и последующий резкий, скачком, переход к масштабному его рассмотрению. Он в равной степени свободно владел анализом и синтезом, свободно переходил от фактов к широким обобщениям, например, к формированию рельефа огромных областей Земли.

Кроме учебного курса он начал читать лекции для геологов Ленинграда. Лекции эти, привлекавшие большую и все растущую аудиторию, без преувеличения, стали событием не только в профессиональной жизни многих геологов, но и для города. Они проходили раз в неделю, и всякий раз приходилось менять место их проведения, чтобы зал мог вместить всех желающих. Началось все в так называемой сотой аудитории (№100 на проходе от "старого здания" к новому корпусу института) - большом зале, где обычно читались лекции по марксизму для потоков в 150-200 человек. Но уже следующая лекция была перенесена в конференц-зал, число слушателей возросло почти вдвое. Но и здесь желающие послушать сидели на принесенных стульях в проходах. Наплыв слушателей был во многом продиктован желанием посмотреть на легендарного ученого-геолога. В какой-то мере это была и своего рода политическая демонстрация, если и не против системы в целом, то против того застойного, рутинного духа, который устанавливался в советских учреждениях.

Но и помимо этой почти символической значимости, лекции учили слушателей методу тектонического анализа. В них Тетяев сочетал реконструкцию истории вертикальных движений, основанную на детальном рассмотрении мощности, структуры и условий накопления слоев осадочных пород, с анализом деформаций в результате позднейшего сжатия и горизонтальных перемещений блоков. Сегодня соотношение обоих типов движений лежит в центре острых дискуссий сторонников примата вертикальных движений – фиксистов, и защитников преобладания горизонтальных движений - мобилистов.

Лекции были мастерски построены, но в целом представляли возврат к изложенному в первом издании Основ Геотектоники, в 1934 году (второе издание вышло в 1941 году, перед войной, но книга стала не только библиографической редкостью, а и вовсе исчезла после ареста автора в 1949-м). Методические же основы его подхода к анализу развития и становления структур Земли были и остаются актуальными.

Тетяев провел большую часть своей деятельности ученого, работая в Прибайкалье и Забайкалье. Отсутствие в этих районах пород палеозойского возраста дало основание таким выдающимся ученым как Э.Зюсс, и позже. В.А.Обручев развить теорию о том, что здесь располагалось стабильное ядро Евразийского материка, так называемое "древнее темя Азии". В противоположность этой точки зрения Тетяев развивал идею о том, что структура данных районов сформировалась при ведущей роли более молодых, каледонских (500-300 миллионов лет) и даже альпийских (моложе 100 миллионов лет) движений, при широком развитии здесь надвигов - шарьяжей. Теоретические расхождения в данном случае не мешали большим ученым уважительно относить к чужим идеям и сотрудничать с оппонентом в общем поиске истины. Увы, в научных дискуссиях дело не всегда обстояло так благополучно. В советские годы расцвела дурная российская традиция, возникшая с развитием фискальной системы и просвещением – традиция плавного перехода публичной критики мыслящего инако в политический на него донос.

В либеральные 60-е годы один из ведущих сторонников т.н. тектоники плит, основанной на преобладании горизонтальных перемещений, выступил со статьей, рассказывающей, какая это замечательная теория и как тормозит советскую науку и поиски полезных ископаемых ее непризнание. Опубликована статья была не в научном издании, а в центральном органе ЦК КПСС. Сегодня это может вызывать только смех. Но еще вчера такая статья стала бы прямым поводом для репрессий против сторонников противоположной точки зрения.

Безусловно, поводом к аресту могло быть что угодно - от попытки покушения на жизнь Вождя до элементарных нарушений трудовой дисциплины. Но Тетяеву, апологету вертикальных колебательных движений, досталось "занижение перспектив рудоносности путем преувеличения роли надвигов - шарьяжей", то есть как раз горизонтальных перемещений. Интересно, что в краткой интернетной справке о М.М. Тетяеве ни слова нет о годах, проведенных им в заключении. В то же время детально перечисляются его правительственные награды, не только орден Ленина, но и "два др. ордена, а также медали".

Еще и еще раз следует с благодарностью помянуть общество Мемориал за его почетную и огромную работу по восстановлению исторической правды. Обществом собраны и опубликованы все данные о политических преследованиях геологов. Эти материалы позволяют нам узнать, что Михаил Михайлович Тетяев в 1949 году был осужден на 25 лет лишения свободы по громкому "Красноярскому делу". Реабилитирован в 1954 году. Он отбывал срок заключения в течение 5 лет в одной из самых крупных "шарашек", Енисейскстрой ОТБ-1, специализировавшейся на геологии урановых месторождений. Он оказался в хорошей компании. Вместе с ним по тому же делу проходили директор Института геологии АН СССР академик И.Ф.Григорьев; главный геолог Тувинской экспедиции, один из ведущих тектонистов СССР Ю.М.Шейнманн; мирового класса специалист по структурам рудных полей, профессор, председатель технического совета Министерства геологии В.М.Крейтер; ведущий геоморфолог страны Я.С.Эдельштейн; первооткрыватель медных месторождений Балхаша, академик АН Казахской ССР М.П.Русаков; выдающийся петролог и рудник, профессор В.К.Котульский; Ф.Н.Шахов, ныне ведущий специалист по золоторудным месторождениям в Институте геологии и геофизики в Новосибирске; и многие другие, всего более 30 человек. Это был цвет советской геологии. "Красноярское дело" началось с очаровательного по непосредственности обвинения геологов в "отсутствии в Красноярском крае урана", но к концу приобрело характер масштабной репрессивной акции, направленной против "вредительства", "шпионажа", "контрреволюционной деятельности".

Где бы ни работали геологи нашего выпуска, чем бы мы ни занимались, мы, прежде всего, были съемщиками, а значит нашей главной задачей была расшифровка структур Земли и тектонический анализ - то, чему учил М. М. Тетяев. Но дело не только в утилитарной необходимости метода. Секрет популярности великого тектониста был в том, что предлагаемый им метод отвечал внутренней сущности геологических наук - в нем был большой элемент романтики раскрытия самых сокровенных тайн природы.

Тетяев и Григорьев не были одиночками в блестящей плеяде наших учителей. Курс месторождений полезных ископаемых читал нам Павел Михайлович Татаринов, а сейчас хочу упомянуть еще двоих наших учителей.

Иван Георгиевич Магакьян, блестящие лекции которого в курсе Полезных ископаемых нам довелось послушать, отличался тем, что ставил месторождения полезных ископаемых в контекст самых передовых общих идей геологических наук. Это от него я впервые услышал о столь близкой мне теперь идее о существовании эпох, отмеченных определенной металлогенической специализацией. Он же делился с нами результатами своих исследований шеелитовых скарнов Средней Азии, и из его рассказа о медно-молибденовых месторождениях Армении я впервые услышал имя легендарного Клаймакса, о котором теперь рассказал в первой части этой книги.

Владимир Андреевич Мокиевский был выдающимся специалистом по выращиванию кристаллов в лабораторных условиях. Я в течение нескольких лет работал под его руководством в его лаборатории, развивая его идеи о возможной роли природных электрических токов при минералообразовании в зоне окисления рудных месторождений.

Оглядываясь назад, я невольно спрашиваю себя, что общего было между всеми этими людьми. Главное, что их роднило и что присуще геологическим наукам вообще, это - тщательное внимание к деталям и умение при этом не упустить общую картину. Напротив, яркими мазками вписать в нее все результаты детальнейших исследований и тем обогатить перспективное видение.

Геология как наука зародилась из требований практики. Первейшей задачей геологов всегда был поиск месторождений полезных ископаемых и их оценка. Столь же важной практической задачей геологии было обеспечение строительных работ. Геологическое картирование, собственно, и зародилось в связи с потребностями строительства в Англии начала XIX века. Недаром считается, что первые геологические карты, составленные Уильямом Смитом[2] в ходе строительства каналов, знаменуют рождение современной геологии. С середины XIX века бурное строительство железных дорог потребовало геологического обеспечения трасс.

Геологические науки - это целая отрасль знаний, охватывающая самые разнообразные дисциплины от палеонтологии, относящейся, по сути, к биологическим наукам, до геохимии и минералогии, примыкающих к неорганической химии, и геофизики.

Современный геолог воспринимает это пугающее многообразие спокойно. Он собирает коллекции ископаемых организмов и несет их на заключение о возрасте к специалисту-палеонтологу (или палеоботанику), минералы отдает для описания в минералогическую лабораторию, а пробы отправляет аналитикам для определения химического состава. До отъезда в поле геологи получают на всю площадь работ комплекты топографических карт, аэрофотоснимков и космических фотографий, и геофизические материалы.

Сегодня специализация доведена почти до предела. На этом фоне совершенными гигантами предстают наши предшественники начала прошлого XX века. Они должны были решать все проблемы сами, даже топографической карты районов их будущих работ не существовало. От них требовалась поистине энциклопедичная широта знаний. И они проявляли ее в полной мере, сочетая с поразительной детальностью описаний фактов.

О каждом из них сказано и написано немало, но Карл Иванович Богданович представляет редкое исключение; имя геолога-эмигранта практически не упоминалось. Вот некоторые черты его биографии. Уроженец города Лицын Витебской губернии. Окончил Петербургский горный институт в 1886 году. Из 36 выпускников этого года двое избрали специальность геологов - К.И. Богданович и В.А. Обручев. Имя Владимира Афанасьевича Обручева широко известно среди геологов России. Имя его ровесника Карла Ивановича Богдановича оказалось вычеркнутым в советскую эпоху, хотя ценность его работ ничуть не меньше, а в области геологии месторождений полезных ископаемых и значительно больше. Началом его деятельности стало участие в Тибетской экспедиции под руководством М.В. Певцова, прямо продолжавшей дело только что умершего Н.М. Пржевальского. Исследование географии и геологии центральной Азии было давней традицией русского географического общества и, позднее Геологического комитета[3]. Именно русские экспедиции Н.М. Пржевальского и исследования П.Н. Козлова и П.П. Семенова–Тяньшанского заложили основы понимания рельефа центральной части Азиатского континента. То же направление имели работы первого учителя К.И. Богдановича и В.А. Обручева - геолога И.В. Мушкетова. В этом ряду стоит и экспедиция 1889 года в Тибет и Куэнь-Лунь, в которой участвовал "молодой специалист" К.И. Богданович. Позднее он изучал геологическое строение Дарваза в Бадахшане, на границе нынешних Афганистана и Таджикистана.

Вклад исследований всех этих первопроходцев, работавших в невероятно трудных условиях неоценим. Тем омерзительнее было видеть, как в наши дни в офисе министерства геологии Киргизии (республики Кыргызстан) в националистическом раже снимали со стен портреты людей, впервые нанесших эту страну на карту мира и открывших ее природные богатства, за счет распродажи которых она сейчас живет. Полное повторение того, что происходит в Зимбабве. Борцы с колониализмом повсюду одинаковы.

Богдановичу и Обручеву, как и другим членам Геолкома России, поручали проведение исследований вдоль линий строившихся железных дорог, в первую очередь в Средней Азии, Туркестане и на Транссибирской магистрали. В Сибири Карл Иванович был начальником Среднесибирской партии, работавшей между Обью и Байкалом. Позднее он проводил экспедицию в районе Главного Кавказского хребта и юго-восточного Закавказья (система Дибрара). В 1896 году началась золотая лихорадка на Клондайке. Русские спешат оценить перспективы минеральных богатств окраин империи. Богданович руководит специальными экспедициями на Камчатку и Охотское побережье, на Чукотку и Ляодунский полуостров в Манчжурии. Результаты экспедиций позволили ученому подтвердить золотоносность большинства изученных территорий. Но, увы, как типично для России, между научным выводом и его применением в практике (есть такое уродливое слово - внедрение) легла пропасть. Ничего подобного золотому буму на Клондайке в России не последовало.

Обращает на себя внимание относительно небольшое число печатных работ Богдановича, всего около 50 (сегодня любой кандидат наук - автор ста, и более, публикаций). Но все это - фундаментальные исследования, включая капитальный труд Железные Руды России (1911). В те же годы им была составлена капитальная сводка по геологии рудных месторождений всего мира. Он состоял профессором Горного института по кафедре рудных месторождений. А в 1914 году был избран председателем Геолкома - руководителем Геологической службы России. В 1919 году он уехал в Польшу. Мотивы отъезда неизвестны, но официальным "каналом" выезда послужило решение об обмене между Россией и Польшей гражданами соответствующей национальности. Богданович стал профессором Краковского университета и продолжал работать по обобщению мирового опыта по геологии рудных месторождений. В 1931 году вышла его капитальная сводка по нефтяной геологии. В послевоенный период (?) он руководил Геологической службой Польши.

Для оценки значимости деятельности К. И. Богдановича характерен эпизод, имевший место на заседании ученого совета ВСЕГЕИ в Ленинграде, отвечавшего за выпуск всех геологических карт страны, при обсуждении макета геологической карты Камчатки: Никто не рвется выступать в прениях. Спасая дебаты, председательствующий взывает к сидящему в первых рядах участнику экспедиции Совета по развитию производительных сил СССР середины тридцатых годов Д.С. Харкевичу: "Дмитрий Степанович, Вы - один из отцов Камчатской геологии. Может быть, Вы скажете о своих впечатлениях?". Дмитрий Степанович неохотно поднимается и в былинном стиле начинает: "Первая геологическая карта Камчатки, составленная Карлом Ивановичем Богдановичем по результатам работ экспедиции 1895-1898 года, вышла в 1901 году. Она была составлена по результатам наблюдений, сделанных в ходе четырех пересечений полуострова, половина из которых была выполнена на санях, когда большая часть поверхности была покрыта снегом. Следующая геологическая карта Камчатки, составленная академиком А.Н. Заварицким, вышла в 1935 году. Она представляла гигантский шаг назад по сравнению с картой К.И. Богдановича. Следующий вариант геологической карты Камчатки был составлен М.Ф. Двали и Б.Ф. Дьяковым и вышел в 1946 году. Это был большой шаг вперед по отношению к карте А.Н. Заварицкого, но далеко было ей до той, которая была составлена К.И. Богдановичем. Что ж, обсуждаемый сегодня вариант - это шаг вперед по отношению к карте Двали и Дьякова, но как же далеко нам еще до карты Карла Ивановича Богдановича!".

Специфику становления и работы геологов Ленинграда невозможно понять, если не иметь в виду огромное влияние, которое постоянно оказывало на каждого из нас само присутствие рядом преемника старого Геолкома - Всероссийского (бывшего Всесоюзного) геологического института (ВСЕГЕИ). Расположенный в огромном здании на Среднем проспекте, 72, он постепенно оброс разного рода вспомогательными корпусами, занятыми лабораториями, складами и подсобными помещениями, так что на самом деле занял целый огромный квартал. Но мы имели дело в основном со старым зданием с его несоразмерно высокими потолками и огромной парадной лестницей. Здесь же на втором этаже помещалась необъятная Всесоюзная геологическая библиотека.

ВСЕГЕИ по исторической традиции по праву можно назвать Институтом геологической карты. Это его качество ощущалось нами на всех этапах нашей профессиональной жизни. Здесь мы студентами устраивались на практику на полевые работы. Сюда на редсовет приезжали геологи со всей страны. Они должны были пройти строжайшую апробацию в редсовете на соответствие всем требованиям, предъявляемым к листам Государственной геологической карты. И все испытывали своего рода трепет перед этим экзаменом. Защита была суровым испытанием профессионального мастерства. Только после защиты и карты и объяснительные записки к ним шли в печать. И высшим знаком профессионального признания было участие в составлении сводных, обобщающих карт. Мне дважды выпала такая честь.

Первый раз я был приглашен участвовать в составлении тектонической карты Сибирской платформы, в ее части, расположенной к востоку от Анабарского щита. Это было лестным признанием наших работ по Уджинской антиклинали и расшифровке структуры территорий, закрытых плотным чехлом известняков кембрийского времени. Редактором карты был Ненад Степанович Малич. В процессе работы над картой мы сдружились. Мне было интересно работать с этим выдающимся знатоком структуры и металлогении Сибирской платформы, бывшим югославским партизаном, начальником разведки в армии Тито.

Второй раз - я был приглашен Львом Исааковичем Красным, одним из самых выдающихся геологов ВСЕГЕИ, составлять часть геологической карты Тихого океана и стран его обрамления, касающуюся молодого вулканизма. Дело это было революционно-новым и по охвату территории - до трети планеты, и по геологическим задачам - никогда дотоле геологические карты океанов не составлялись. Новаторским было и составление топографической основы, выполненной так, что Тихий океан оказался в центре площади карты. Красный был как всегда на высоте организационных и научных задач, сумев сплотить работу большого и, в общем-то, разношерстного коллектива вокруг решения стоящих проблем. Удовольствием было участвовать в самих творческих дискуссиях по различным вопросам, связанным с методикой составления этой необычной карты. Л.И. Красный пригласил меня как специалиста по новейшему вулканизму Тихоокеанского кольца из Института вулканологии АН СССР, где я тогда работал. Работа над картой дала мне возможность опробовать принципы составления геологических карт районов молодого вулканизма, с которыми я столкнулся на Камчатке. Само же общение со Львом Исааковичем, одним из самых эрудированных и самостоятельно мыслящих геологов страны, было большой честью и школой для меня. Открытый, демократичный в общении, быстрый, очень увлеченный открывшейся ему во второй половине профессиональной деятельности возможностью решения больших общих вопросов геологических наук, он молодо выглядел для своих лет и богатой событиями жизни. Я часто вспоминал старую его фотографию времен Второй мировой войны в форме артиллерийского капитана, помещенную в стенгазете к очередному Дню победы.

В годы нашего студенчества вышло запрещение на совмещение работы во ВСЕГЕИ и в Горном. Дело в том, что ВСЕГЕИ, где работали выдающиеся геологи нашего времени, находится на расстоянии двух кварталов от Горного. Естественно, многие исследователи одновременно с научной работой вели курсы в Горном. Это давало нам, студентам, возможность соприкасаться с самым передовым фронтом советской геологии и было выгодно и удобно всем. Всем, кроме чиновников разного толка, опасавшихся, что преподавание отвлечет ученых от науки. Но создание удобства для аппарата, потакание его вкусам, страстям и страхам было первейшей задачей системы.

На фото - на полевых работах.

Особенности моего поколения геологов начала-середины 50-х годов определяются главным образом тем, что это были последние годы проведения геологической съемки масштаба 1:1 000 000 в просторечье называемой "миллионка". По требованиям, предъявляемым к материалам по составлению карт этого масштаба, площадь должна была быть покрыта сеткой геологических маршрутов с расстоянием между ними 10 километров. По ходу маршрутов велись радиометрические наблюдения и отбирались шлиховые пробы. Миллионка требовала ясного анализа многочисленных данных о структуре той или иной территории и широкой эрудиции, позволяющей их обобщить.

Ленинградский Горный Институт. Печальное послесловие

В апреле 2007 года отмечается 50-летний юбилей нашего выпуска геологов. Одного из многих состоявшихся за более чем двухвековое существование Петербургского горного института.

Пятьдесят лет - целая жизнь. Оглядываясь назад, выпуску 1957-го есть, чем гордиться. На нашем счету золото Чукотки (С. Гулин), алмазы Архангельска (А. Станковский), уран Казахстана (Е. Плющев), редкие металлы якутского Томтора (автор и С. Гулин), драгоценные камни Памира (Э. Дмитриев), платина района Гулинского массива (В. Лазаренков). Открытые нами минеральные богатства долго будут служить людям. Не считая вклада, который внесли геологи моего выпуска в понимание жизни нашей планеты, думаю, что общая площадь многочисленных геологических карт, составленных моими сверстниками, покрыла бы территорию средней европейской страны. Конечно же, каждое из больших открытий сделано не только теми, чьи имена я назвал. Как всегда это результат большой работы многих людей в течение многих лет. И все же такой перечень, на мой взгляд, звучит, право, неплохо.

Сегодня, после индустриализации страны в лихорадке многочисленных пятилеток, Россия вновь в основном живет за счет природных богатств, Сообщения о Газпроме занимают до трети колонок новостей дня, а президент России защищал в Горном кандидатскую диссертацию, написанную под руководством нынешнего ректора, о минерально-сырьевой базе. Профессия геолога становится еще более важной для экономики страны, чем она была в наше время.

В официальной части юбилея гостей, вероятно, познакомят с новой структурой института и достижениями последнего времени. Я охотно верю, что в значительной степени институт перевооружен в соответствии с требованиями современности. Но старых выпускников несомненно поразят внешние перемены: официальные апартаменты с портретом императрицы Екатерины над рядами новеньких мониторов; крытые мрамором коридоры (что твоя баня) с разноцветными флажками (символикой всемирного признания…коридора власти?) и с унылым, одной кисти и масти, портретным рядом основоположников; госпитально чистые палаты и сияющая по-эрмитажному колоннада мертвенно пустого нашего лучшего в мире минералогический музея. Сразу осознаешь, насколько далек Институт сейчас от того, каким мы его знали. Параллельно со всеми новшествами исчез привычный вид помещения Минералогического Общества, где проходили Федоровские сессии, защиты, где мы встречались с нашими учителями. Исчезли мебель, потемневшие от времени книжные шкафы вдоль стен, старая библиотека, все, что дышало Историей. Теперь тут ДУХ насаждают. И какой дух…

Речь идет вовсе не о вкусах, но о важнейшем: о культурной исторической традиции. Эстетические метаморфозы, происшедшие с Горным, - частный пример общего уничтожения культурной традиции. В том же ряду стоит и постройка на Охте трехсотметрового небоскреба. Что с того, что он подавит сияющее творение Растрелли. Зато можно даром, "на халяву, товарищи!", по выражению В. Матвиенко, заткнуть все дыры муниципального бюджета. И название - Газпром-сити - отлично, как новый символ "города на трубе". Все это части единого процесса опошления города и уничтожения его духа. Тут все подстраивается одно к одному. Можно оставить безнаказанным хранителя национальных сокровищ за хищения в музее и устроить выставку частично возращенных ворованных предметов (словно демонстрация криминала в полицейском ведомстве). А может Эрмитаж станем называть Выставкой непокраденного? Давайте лучше поставим в городе памятник Чижику, отпразднуем аукцион ёжика. Это - народно. И якобы в заботе о покое народа-дитяти запускают на экраны чужую сусальную версификацию еще памятных страшных блокадных дней.

Поражает в новом Горном роскошно в стиле купечески раззолоченного Кремля и в соответствии с духом официального православия отделанная домовая церковь преподобного Макария Египетского, которой оказывается в 2005 году исполнилось 200 лет, о чём мы не подозревали 50 лет назад. Одно мне неясно: по любым ли поводам здесь можно возносить молитвы или только об успешной сдаче экзамена? И как быть студентам других конфессий или, страшно сказать, атеистам? Не сам факт восстановления церкви поражает: в конце концов, надо дать верующим место для молитвы, а вызывает протест насаждение государственной религии.

Но наиболее существенное изменение коснулось самого главного в Горном - его демократического духа. В погоне за внешним порядком введено обязательное ношение формы и студентами и преподавателями. Вход в институт - только по пропускам, чтоб никого лишнего не толкалось. Смотришь, придешь в "альма матер", а тебя и не пустят на порог. Коридоры обычно пусты - посетители (и студенты!) только нарушают благолепие. Все как-то сияет во стиле порядка времен императора Николая Павловича. Не Институт, а военное поселение! Да, что и говорить Институт стал иным, если невозможно попасть к ректору на прием (правда, из-под руки предлагают организовать встречу за взятку в 700 долларов). Даже письма на его имя в секретариате не регистрируют и ответа не обещают. Свободный, истинно демократический дух учебных заведений необходимейший элемент их значимости в обществе. Недаром Московский университет сороковых годов XIX века стал колыбелью российской демократической мысли. Я уже не поминаю демократизма европейских университетов, только незнакомством, с которым можно объяснить желание нынешнего ректора "объединиться с Фрайбургской горной Академией". Впрочем, может это всего лишь красное словцо в очередном мини-диалоге с иностранцами, во время которых администрация Института берет на себя несвойственную учебному заведению функцию – торговлю недрами страны, трактовку порядка лицензирования российских недр.

Ректорский портал интернета привлекает будущих горняков (или потенциальных зарубежных инвесторов и спонсоров?) списком двадцати выдающихся выпускников Горного института - от поэта XVII века Нартова и баснописца Измаилова до популярного поэта-песенника Городницкого и писателя-фантаста Александра Ивановича Шалимова. Сплошные писатели, поэты, даже вот актер и драматург Каратыгин, есть и композитор Алябьев. Что и говорить, романтика профессии геолога всегда привлекала поэтические натуры, и среди геологов немало поэтов. В наши 50-е годы литобъединение Горного института, было, пожалуй, крупнейшим в городе. Но чтобы не помянуть ни одного выпускника-геолога! Не Горный институт, а Литературный. А с 2006 году институт удостоен стать базовым для совершенствования профессоров всей страны по направлениям: Экология, Русский язык, Гуманитарные проблемы.

В том же списке выдающихся выпускников некоторое внимание уделяется государственным деятелям. Вот одно замечательное лицо - Н. Н. Хмельницкий, адъютант М.И. Кутузова и, страшно сказать, губернатор Смоленска. По-прежнему любят революционеров. Среди них в списке имена представителей всех поколений. Тут и декабрист Бестужев-Марлинский, и народники Михайловский и Короленко и все тот же "основатель марксизма в России" Плеханов, почти два года проучившийся в Институте. Выдающийся выпускник геофизик С.М. Миронов, скорее всего, попал в список как председатель Совета Федерации. Но, господа, нельзя же, в самом деле, все сводить к поэзии и государственной деятельности, занимались же люди и чем-то другим, науками о Земле, к примеру!

Институт - учебное заведение, но напрасно искать в ректорском списке выдающихся педагогов имена замечательных преподавателей наших, таких, как Дмитрий Павлович Григорьев, Михаил Михайлович Тетяев, Павел Михайлович Татаринов, Илларион Илларионович Шафрановский, Виктор Иванович Михеев, людей, создавших, каждый в своей отрасли, школы геологов. Зато, что называется по табелю о рангах, перечислены все академики, многие из которых имели разве что случайное отношение к преподаванию. Хоть бы для порядка названы были имена К.И. Богдановича, одного из создателей и руководителей геологической службы России, и И.В. Мушкетова - людей в буквальном смысле слова нарисовавших лик планеты Земля, но не бывших действительными членами ни РАН, ни даже РАЕН.

Сравнивая нынешний, официальный Институт с тем, из которого мы вышли, можно быть уверенными - традиции Горного за нами. Это мы и те, кто придет к нам вослед, продолжаем традиции высокой продуктивности поисков и познания законов природы. За администрацией, в какие бы тоги она ни рядилась – коммунистические партийные или официозного православия - остаются внешняя позолота, парадные портреты и то, что сегодня называется "вертикалью власти". Администрации приходят и уходят, геологи - остаются!

----------

Моя профессиональная биография началась с того, что в 1951 году, то-есть едва получив паспорт, я нанялся рабочим в одну из геологических партий 5 Геологического Управления. С тех пор непрерывно до 1973 года, когда у меня был инсульт, я принимал участие в экспедиционных работах.

Специализировался на различных аспектах вопросов соотношения магматизма и структур. Пытался совместить практическую геологическую работу (съемку, поисковые работы) с теоретическими исследованиями. Автор более 150 научных работ в том числе 7 монографий опубликованных в России, США, Японии, Италии и Южной Африке. Редактировал часть геологической карты Тихого океана и стран его обрамления в масштабе 1:10,000,000 под редакцией Л. И. Красного, посвященную четвертичному вулканизму.

В 1956-1957 году, на студенческой практике я вел геологическую съемку масштаба 1:500,000 в неисследованных районах северной части Срединного хребта Камчатки. По совпадению в это время Хабаровским отделением Географического общества под руководством А. И. Яцковского была организована экспедиция на вершину Ичинского вулкана. Надо ли говорить, что я сделал все возможное, чтобы принять в ней участие. Мы нашли в вершинной части вулкана действующую фумаролу. Ичинский оказался единственным действующим вулканом в зоне Срединного хребта. Тема дипломной работы «Металлогения Камчатки». Я, естественно, хотел продолжать э ту работу, но был переведен в другой район В итоге я перешел на работу в Институт Геологии Арктики. Мы проводили геологическую съемку масштаба 1:200,000 и поисково-оценочные работы в масштабе 1:500,000 в алмазоносных районах северо-западной Якутии. Итогом наших работ было открытие Уджинской антиклинали и одного из крупнейших в мире массивов ультраосновных-щелочных пород Томтор. В 1962 году защитил кандидатскую диссертацию главным аспектом которой был структурный контроль кимберлитов Якутии.

На фото - участники Генеральной Ассамблеи Геодезического и Геофизического Союза. 1971 год.

К написанию подобной работы мы были подготовлены в процессе почти стихийного участия в написании нескольких коллективных монографий, освещавших разные стороны вулканической геологии Камчатки. В них мы в разных комбинациях выступали как авторский коллектив, а именитые редакторы фактически лишь формально просматривали и визировали готовые тексты. Все делалось само собой без нашего участия. Профессор Эврар просто продиктовал своей секретарше Франческе (“Чичи”) письмо в дирекцию института с предложением представить для публикации наши материалы в качестве тома Бюллетеня Вулканологии, посвященного Камчатке. Для того чтобы дать нам возможность составить действенный авторский коллектив, я лишь просил Эврара указать в письме фамилии потенциальных участников, что он тут же и сделал. Что очень важно был изначально указан заголовок тома “Четвертичный вулканизм и тектоника Камчатки”, что определило ориентировку содержания на вулканическую геологию, структуру вулканических районов и эволюцию четвертичного вулканизма. Более того, та же Чичи, опытная в общении с поступающими от советских авторов публикациями, сразу сказала, что надо попросить английского вулканолога П. Бэйкера привести в порядок английский язык будущей рукописи. Надо ли говорить, что все мы просто не понимали истинного уровня нашего английского, и считали, что после более чем убогого просмотра рукописи нашей официальной институтской переводчицей язык работы становится вполне приемлемым. Придирки относились за счет общего предвзятого отношения к российским авторам.

Нам повезло. После года интенсивной работы том был закончен и, благополучно пройдя через все формальности, отправлен той же Чичи. В итоге ко времени принятия Федотовым директорского поста работа была в редакции и, тем самым, мы были избавлены от того, чтобы монографию загубили под благовидным формальным предлогом.

Сборник был своего рода завершением того процесса пересмотра материала по геологии вулканических поясов, которая была впервые заявлена на проведенном еще при жизни Б. И. Пийпа Втором вулканологическом совещании. Я строил его как проверку на камчатском материале комплекса идей, развитых в моей монографии по современной структуре и четвертичному вулканизму западной части Тихоокеанского кольца.

Он, сборник этот, не выходил за рамки традиционных представлений вулканической геологии, но, наверное, впервые в мире представлял полную картину развития молодого вулканического пояса. Было совершенно очевидно, что на существовавшем тогда аналитическом и идейном уровне исследования с этим материалом больше делать нечего. Надо было либо менять районы исследований, либо менять аналитическую и идейную базу исследований. Написание монографии заняло годы, необходимые для утряски авторского коллектива, подбора материала, написания текста, перевода на английский. Удовольствие от этой работы было во многом отравлено необходимостью разного рода "дипломатических" маневров, и преодоления административных барьеров. Для избежания всякого рода коллизий мы просто включили имя Г. С. Горшкова в редакторы сборника. В итоге работа вышла из печати, и стала своего рода памятником годам нашей работы. И я немало горжусь этим.

В 1973 году вернулся в Институт Геологии Арктики. В качестве главного геолога руководил работами, приведшими к открытию крупнейшего в мире редкометалльного и редкоземельного месторождения на массиве Томтор.

В 1976 году эмигрировал в США.

Этот текст написан по предложению Саши Шейнина, сказавшему мне что предпринимаются усилия чтобы сохранить обстановку «отказа». Дело мне показалось важным и нужным. Борьба за выезд была явлением историческим, она обросла многими легендами и пока участники ее еще живы по-моему важно сохранить ее общую обстановку и то, в каких условиях она протекала.

С чего это для нас, нашей семьи началось? Началось это для нас на Камчатке. Никто там об отъезде и не думал, и для меня (нас, всей нашей семьи) было полной неожиданностью увидеть по приезде в Ленинград какой размах приняло движение за отъезд. Да и евреев там, на Камчатке, попросту не было. Зато все без исключения были диссидентами. Впервые у меня мысль об отъезде возникла, когда я увидел вышедший «в бумаге» специальный выпуск Bulletin volcanologique, посвященный Камчатке под моей редактурой. Для меня это было знаком того, что приехав на Запад мы не пропадем. Что нас ожидало было очевидно после того, как меня забаллотировали на защите докторской на Ученом совете в Академгородке. Никакого желания тратить время и силы на подготовку вышедшей из печати моей книги к защите у меня не было. В НИИГА, куда я перешел, всякая возможность работы «в науке» была для меня закрыта в связи с отсутствием допуска к закрытым материалам. Для работы в поле я был физически непригоден физически после перенесенного в поле инсульта, а проведение тематических работ с использованием материала Уджинской партии было для меня закрыто к великому облегчению начальника партии Л. Л. Степанова. Его вполне устраивало общение с моим преемником Г. И. Поршневым под научной эгидой Л. С. Егорова.

Что сказать об этой компании? Они были кто угодно, но не сионисты. Подозреваю, что большинство из них о том, что такое сионизм и не подозревало. О том, что они будут делать за рубежом и что такое зарубеж вообще они по молодости не задумывались. Они в целом были нормальными советскими техническими интеллигентами. Да и диссидентами в прямом смысле слова они не были. Отъезд для них был мечтой. Там, за рубежом, можно будет свободно путешествовать, учить иврит, заниматься религией («жить еврейской жизнью»), лечиться (у многих были серьезные проблемы со здоровьем). Они тщательно подчеркивали, что общеполитические вопросы их не интересуют. «Мы занимаемся только вопросами, связанными с отъездом». «Наши проблемы – проблемы чисто еврейские».

С еврейским движением за отъезд мы столкнулись через нашу дочку Олю, которая познакомилась с компанией молодых отказников. Ребята были бездомны и мы были рады тому, что наш дом стал их домом.

Поддержка (и немалая) которую отказники получали от благотворительных организаций Запада в виде нейлоновых пальто, электроники или других западных благ приводили к тому, что некоторые считали, что «надо придать ей правильное направление» (другими словами, чтобы эта помощь попадала бы в правильные руки). Я сам слышал такие разговоры от Сени Фрумкина, но он конечно же был не одинок в этом.

На этой почве родилась мечта о прекрасной стране ИЗРАИЛЕ, горячими патриотами которой они стали. Этот патриотизм зачастую приводил к резкому осуждению тех, кто пользуется предлогом – выездом в Израиль, но на самом деле едут просто на Запад – главным образом в США. На этой же почве зачастую рождалась идеализация местечковой жизни. Они с восторгом знакомились с историей образования и географией этой страны, реальную жизнь которой они представляли еще меньше, чем жизнь на Западе. Отчаянные действия тех, кто старался привлечь внимание к проблемам выезда (таких, как герои самолетного дела) оставались для них далеко в стороне. Даже просто прямой человеческий контакт с диссидентским движением решительно осуждался «это вызовет негативную реакцию властей!». Впрочем, такую реакцию вызывало все: и кружки иврита, и просто семинары с компилятивными докладами по еврейской истории и даже «пурим-шпили» (самодеятельные детские спектакли по поводу пурима), рассматривавшиеся как проявления еврейского национализма. Я считал ниже своего достоинства скрывать куда и зачем я еду – «я хочу в оставшиеся мне годы работать в полную оставшуюся у меня силу», профессионально самым подходящим местом для этого являются Соединенные Штаты. Я вынужден «играть в навязанную мне правительством игру об отъезде к родственникам в Израиль, но все, кто едет, вернее стремится ехать туда (впрочем, как и участники диссидентского движения) являются моими естественными союзниками и я сделаю все возможное, чтобы помочь им».

Большим преимуществом нашей семьи было то, что мы были едины в отношении к отъезду. Сидеть в отказе можно было десятилетиями. Соответствующие примеры были перед нашими глазами. По возрасту и моему здоровью мы не могли себе этого позволить и поэтому мы изначально обсуждали «какие наши действия могут ускорить отъезд, подвигнуть систему к выдаче визы на выезд».

Ответ был - коллективные действия. Это было тем, что система не любила более всего. Так родилась сама идея коллективного письма в ОВИР, где мы открыто выступили как инициаторы. В среде этой группы мы откровенно говорили о своем стремлении ехать в США. Мы еще в период нашего пребывания на Камчатке прошли школу знакомства с диссидентской литературой почти во всех ее видах, «самиздат у нас из ушей лез».

Первое, с чем мы столкнулись – кто подписывает с нами? Тут первое, что сказали прошедшие школу общения с властями – М. Бейзер и С. Фрумкин – основой должно быть не количество подписей, а их качество. Подписанты должны быть совершенно новыми людьми. Это коллективка и коллективка из новых людей. Только это может произвести впечатление. Это знак, что появился новый организационный центр, чего власти и опасаются более всего.

Общим настроением было – «мы боремся за ВЫЕЗД, а что тут происходит дело не наше». Общую линию сформулировал Юра Колкер «В диссидуху – НИКОГДА» (ирония большого поэта!). Куда ближе нам был подход Саши Троня и Саши Земцова, которые без лишних слов стакнулись с диссидентами чистой воды. Да и отношение к выезду носило у большинства характер: «надо ждать нового большого выпуска и не раздражать власти попусту». Давайте лучше учить иврит, или вот с еврейской историей знакомится. К чему это ведет ясно показывал опыт отказников со стажем (до десяти лет!). Они как сидели в отказе, так и продолжали сидеть и конца этому не было видно. Я же хотел работать пока есть силы - и по возрасту и по здоровью, продолжать просто писать очередные статьи за своим рабочим столом меня не устраивало никак.

В этом отношении мы совершенно не подходили к этой «отказной» компании, которая изначально желала отвернуться от всего, что не касалось выезда на историческую родину» и поэтому мы сразу вышли на программу самых подходящих с точки зрения нашей конечной цели действий:

1. Выпуск самиздатской литературы; из этого пункта позднее родилось издание Ленинградского еврейского альманаха (сокращенная аббревиатура ЛЕА); Оформление первых номеров было делом Розы. Это она собирала материал, который должен был в них войти и само название. Материал был самый разношерстный от какой-то статьи об изготовлении еврейской пищи, что-то о религиозных ритуалах и ранние сионистские стихи Маршака. Кроме стихов Маршака Роза поставила в качестве авторов материалов авторов самых ярых антисионистских статей в газетах. Она же дала название альманаха (я предложил звучную аббревиатуру) и подбирала машинки на которых печатались экземпляры. Позднее все это приписывалось Юре Колкеру. Все это было не важно, важен был сам факт выхода самиздатского периодического журнала.

2. Прямая связь с зарубежными организациями. Отсюда позднее произошло письмо на Мадридскую конференцию по соблюдению Хельсинкских решений о происходящем в СССР геноциде еврейской культуры.

3. Постоянная посылка жалоб в самые разные инстанции на то, что отказ в визах на выезд и даже отказ в праве подаче заявлений о выдаче визы представляет собой вопиющее нарушение советских законов.

Путь этот был «чреват»: у начальства были все возможности выбора куда нас послать на Запад, или на Восток. И трудно было сказать, какой выбор будет ей выгоден в ту или иную минуту (скорее всего все-таки выбран бы был Восток).

Но органы тем временем определили основную линию политики по отношению к диссидентам – выслать из страны самых активных из них, чтобы не мутили тут воду. Это совершенно соответствовало выбранной нами линии действий. Письмо в Мадрид вызвало немедленную реакцию КГБ. Они легко установили автора – меня, что я и не отрицал, когда меня вызвали на собеседование. Более того, я сказал, что писал письмо в соавторстве с Утевским (переехавшим в Ленинград отказником из Риги). И Утевскому тут же дали визу на выезд. Но он отказался, говоря, что никуда не уедет, пока ему не выплатят все, что ему должны за электричество. Подобная «сверх-принципиальная» позиция была, увы, довольно распространена. Но мы получили «из первых рук» подтверждение правильности выбранной линии поведения.

Пока же начальство принимало «обычные» меры запугивания в разных формах – визиты в дом милиционеров - квартальных уполномоченных, проработка на профсоюзных собраниях (чтобы дать почувствовать «мнение коллектива»). Первое пришлось на долю Розы, второе – Оли.

Не знаю знает ли об этом большинство читателей, поэтому на всякий случай полезно прямо написать о блестящем бюрократическом изобретении Ленинградского ОВИРа – запрещении подавать заявления о выдаче выездных виз. В начале надо подать заявление с просьбой разрешить подать заявление. Таким образом отметались обвинения в нарушении исконного права любого советского гражданина о подаче заявлений (см. выше пункт 3). Заодно заранее получались списки желающих покинуть страну и начальство получало время для их просеивания и отбора наиболее выгодных (угадайте кому!) кандидатов на выезд. Насчет выгодности сюда входил перечень наличия у отъезжающих простейших благ (квартиры, дачи, пенсии). Прекращать выдачу виз вообще было нельзя, надо было помимо всего прочего показать Западу, что что-что, а Хельсинкские соглашения мы соблюдаем.

Как это выглядело «в натуре» можно видеть на примере нашей семьи. Пока заявления на выезд не было все продолжалось как раньше, мы работали на прежних местах. Как только заявление о выдаче выездных виз было подано Розу начали таскать по инстанциям, добиваясь подачи заявления об увольнении. «На каком основании?» «А вы - работник идеологического фронта (методист и преподаватель математики!)». А подача заявления о выезде это моральное разложение. Олю сей же секунд стали таскать на профсоюзные собрания и исключили из членов профсоюза.

Издание ЛЕА шло не шатко ни валко, прямых результатов в виде виз на выезд это не давало, а, соответственно, не было и энтузиазма подставлять себя напоказ себя органам, как занимающихся диссидентской активностью. С еще большей настороженностью относились к составлению списков отказников (прямое разглашение секретных данных, фактический материал для пункта 2, см. выше). Всем было памятно что именно это пришили тем, кто это делал (Щаранский и его подельники) и результатом были прямые преследования с угрозой тюремных сроков. И вот на этом-то фоне у наиболее активных участников этой группы, в частности у Городецкого, возникла замечательная идея – организовать общество еврейской культуры. Совершенно официальное общество в полном соответствии с советским законодательством. Запретить его было нельзя «у нас все свободны», а все делалось в полном соответствии с законом.

Как и любая идея она стала материальной силой, когда овладела массами (отказников). Реакция КГБ была мгновенной – представители его немедленно пошли по всем организациям и проводили персональные беседы и с участниками и что еще важнее с их начальством. Идея – пожалуйста, но реально возиться с организацией общества никто не хотел. И Яша обратился с просьбой подготовить устав общества ко мне. Меня же это совершенно устраивало, поскольку входило в изначальную программу постоянного беспокойства Системы Я расписал отделы предполагаемой организации, включив сюда все, что можно, ведь надо было просто показать ее потенциальную ширь и мощь. Она строилась на региональной основе и включала в себя и порайонную перепись отказников и просветительскую деятельность, и я переговорил со всеми кандидатами на эти посты.

Реакция на подачу заявления о регистрации Общества Еврейской культуры была мгновенной. Явно с учетом знания моего авторства письма в Мадрид, в НИИГА для беседы со мной прибыл ни больше ни меньше как сам Ю. В. Житомирский, один из руководителей наблюдения за сионистской активностью в Ленинграде. Чтобы сократить нашу беседу я изначально признал свое авторство всех регистрационных документов, подчеркнув полное их соответствие советским законам. Тем самым я отмечал свое соответствие кандидатурам на удаление из Союза баламутов. Мы тем временем написали очередную жалобу в адрес очередного съезда КПСС на Л. И. Брежнева, нарушающего советское законодательство, подписанное им самим. В ответ через несколько дней в квартире раздался звонок из ОВИРа: «Вы посылали жалобу в адрес съезда?» «А как же!». «Ваше письмо рассмотрено и жалоба удовлетворена. В течение двух дней вы должны подать документы в районный ОВИР». Что и было сделано.

Радости и гордости моей не было предела. Можно было больше не прятаться. И когда на лестнице на второй этаж главного здания НИИГА меня остановили вопросом «Эдик, говорят ты уезжаешь – КУДА?» Я громко и членораздельно ответил «В Соединенные Штаты Америки!».

Не могу не вспомнить с благодарностью, что руководство НИИГА избавило меня от издевательской нервотрепки при оформлении увольнения и исключения из партии.

Последнее мелкое гадство со стороны аппарата было требование в течение дня представить фотографии. Спасибо Лене Чайке, который помог нам сделать это, а то и по сей день сидеть мне в коридорах НИИГА.

Я отправляю этот текст А. Шейнину и размещаю его на моем сайте на интернете, чтобы каждый желающий мог из первых рук получить информацию о том как протекал наш отъезд из СССР.

далее

Работал по грантам от Национальной научной ассоциации и контрактам с геологической службой США и Смитсоновским Институтом, а также как консультант горнорудных компаний. Проводил поисковые работы на золото в Мексике и Эквадоре, на алмазы в Арканзасе и на Аляске. Опубликовал работу по геологии алмазных месторождений и сводку по кальдерам Камчатки и Курил, перевод книги по применению геохимии иода и брома для поисков слепых рудных месторождений

Вопросы взаимодействия истории человечества и открытия и разработки месторождений минерального сырья все более занимают меня, равно как наиболее общие проблемы магматической геологии. В этом контексте я работал над статьей ныне опубликованной по рекомендации академика Д. В. Рундквиста «Канон Штилле и магматическая геология» и продолжаю работать над серией статей об истории открытия и разработки различных минеральных месторождений (меди, железа, минеральных солей), которые, надеюсь, могут составить единый сюжет с условным заголовком «История минеральных месторождений и История человечества», который я рассчитываю кончить в течение года.

Потом та же Софья Ивановна толкнула нас с Володей на договорные работы с Камчатским геологическим Управлением по структуре геотермальных проявлений бассейна реки Паратунка и района Больших Банных ключей. Для меня эти работы были большой школой. Необычно было само полезное ископаемое, оценку которого мы производили – нечто почти нематериальное – тепло Земли. Мне надо было учиться подходу к оценке геотермальных месторождений. Я был рад тому, что мои общие идеи о структурах, контролирующих молодые вулканические пояса Камчатки и Курил были востребованы геотермистами Института. Это нашло отражение в нашей совместной работе [9].Теперь, на новом этапе, мы снова встретились с Володей Белоусовым на интернете и пытаемся передать новому поколению сотрудников Института Вулканологии то, над чем мы работали когда-то.

В не меньшей степени меня всегда занимал вопрос о том, что же мной лично сделано в практической сфере. Мы взросли на идее о том, что за геологами идут строители и встанут новые рудники, заводы, города, пролягут новые дороги. Как-то опускался вопрос о том, что мы Поисковики, за нами придут Разведчики и только результат их большой, трудной и длительной работы определит, нашли мы что-нибудь или нет. Поэтому я был счастлив увидеть присланную мне главным геологом Мало-Ботуобинской экспедиции, академиком РАЕН Сашей (Александром Васильевичем) Толстовым, ведшим подсчет запасов на Буранном, приводимую ниже фотографию на которой тайгу прочертили просеки буровых профилей на которых стоят готовые к наступлению буровые установки .

Для того, чтобы сформулировать, прежде всего, для самого себя, ответ на вопрос что значит «найти месторождение». Ответ на этот важный вопрос приносит чувство гордости и удовлетворение итогами профессиональной жизни. Гордиться, судя по итогам работы Саши Толстова, было чем – на Буранном располагается от 50 до 90% всех мировых запасов редких земель , ниобия, скандия. Огромное богатство. Нет сомнения в том, что рано или поздно оно будет востребовано Человечеством.

Что и говорить, я был счастлив, узнав из юбилейной брошюры Института Геологии Арктики, что открытие Буранного месторождения на массиве Томтор было одним из крупнейших достижений Института за всю историю его существования.

В самом деле – что служит подтверждением твоего личного вклада в открытие - не официальное же включение в список первооткрывателей! Известно, к примеру, что имена безусловных первооткрывателей алмазных месторождений Сибири Н. Н. Сарсадских и Л. В. Попугаевой получили признание десятилетия спустя после самих открытий, а Ленинская премия за открытие досталась чиновникам из верхушки Амакинской экспедиции Об этом я рассказал в двух очерках, посвященных открытию сибирских алмазов и Томтора, опубликованных в журнале Звезда. К сожалению, противопоставление судьбы этих двух открытий не было понято редакцией, и выход их в свет был разобщен интервалом более чем в год.

Крупнейшим событием моей жизни явился переезд в Соединенные Штаты Америки. Не буду описывать сложные обстоятельства моего отъезда. Достаточно сказать, что право на него мне пришлось добиваться три года. Формально советские власти выполняли Хельсинкские соглашения обеспечивающие свободу эмиграции, реально выпускали только пенсионеров, присваивая их пенсии и квартиры. Нас заставляли платить за отказ от гражданства (900 долларов с человека). Средний возраст людей в выезжающей из Союза вместе с нами группе, вместе с двумя детьми до 3 лет, был более 60 лет.

Для того, чтобы проработать в США и заработать право на пенсию мне надо было освоить специфику работы здешних геологов-консультантов и точно понять предъявляемые к ним требования. Надо было выдержать очень высокую конкуренцию. Ситуация была вполне проигрышной – язык был слаб, машину я не водил, компьютером пользоваться не умел. Я глубоко тронут вниманием и заботой проявленным по отношению ко мне коллегами. Еще на пути в Штаты, в Италии (где оформлялись документы на въезд в США) я прочел несколько лекций, что дало нам возможность поездить по основным городам центральной Италии (Неаполь, Флоренция, Пиза). В Штатах я получил два контракта от самых престижных геологических организаций – Геологической Службы и Смитсоновского Института. Деньги были более чем скромные, но они дали мне возможность стать на ноги и осмотреться вокруг. Чуть позже я получил грант от Нейшнл Сайенс Фаундейшн (NSF).

Как самостоятельный геолог-консультант я болтался на обочине, в частности, и в чисто территориальном смысле. У меня сложились хорошие отношения в провинции Сонора, Мексика, и я смог много поработать в этой замечательной стране течение двух лет, ведя оценку золоторудных рудопроявлений. То же произошло и с работой на Аляске, где только что были в шлихах найдены алмазы.

Настоящая самостоятельная работа геолога-консультанта началась для меня позднее, когда во время горбачевской «перестройки» горнорудные компании США и Канады и индивидуальные инвесторы рванулись на русский рынок.

Тут меня выручило хорошее знание рудных месторождений Союза. Я смог предложить инвесторам и заинтересовать их действительно самыми масштабными, можно смело сказать мирового класса проектами. Начав с медно-никелевых месторождений района Воронежа, за какие-нибудь 5 лет я побывал в Архангельске (разведка и освоение Ломоносовского алмазного месторождения), Норильске (разработка шламовых отходов Норильского комбината), занимался разведкой и освоением золоторудных месторождений района Сеймчана, золотого месторождения Многовершинное в устье Амура, оценкой потенциальных золоторудных месторождений в районе Семипалатинского испытательного полигона, золотыми месторождения Кыргызстана.

Потенциально реализация любого из этих проектов могла привести к коренному изменению условий жизни в больших районах страны и дать начало потоку многомиллиардных инвестиций. К сожалению, все это кончилось ничем из-за жадности руководителей российской промышленности.

Во время таких поездок мне приходилось в буквальном смысле слова работать 24 часа в сутки будучи одновременно менеджером проекта, переводчиком, геологом.

Последней такой поездкой было посещение Камчатки с группой специалистов от старейшей консультационной компании Бере-Долбер. Банкам-инвесторам надо было подтвердить реальность запасов и технической базы освоения Агинского золоттторудного месторождения в Срединном хребте и они полагались на репутацию Бере-Долбер. Мы посещали Камчатскстрой, Петропавловский морской порт, оценивая их техническую базу, вплоть до того что считали количество подъемных кранов в морском порту, оценивали достоверность подсчета запасов. Данные были чистые, разведка была выполнена и запасы подсчитаны с традиционной для русских геологов тщательностью. Я увидел расстроившийся Петропавловск, угнетающий кварталами унылых и убогих железобетонных коробок. Но едва мы вернулись домой, как русское правительство объявило дефолт, отказалось платить долги и гарантировать иностранные инвестиции. В таких условиях ни один инвестор будучи «в своем уме» вкладывать деньги не будет.

Так что компании бежали из России, что называется «бросая оружие», предпочитая хоть с большими потерями, но уйти целыми. Для меня лично итог всей этой судорожной деятельности был более чем положителен – я обеспечил себе пенсию и возможность независимого существования.Но не только это – был еще один важный вид заработка. Непрерывно летая (10000 миль в один конец) я накопил большое количество миль, давших мне возможность бесплатных полетов. В итоге мы с женой осуществили давнишнюю мечту – каждый год бесплатно летали в Европу.

Любимым моим предметом всегда была История. И вот сейчас, на склоне жизни я нашел поворот этой замечательной науки прямо сливающийся с моими профессиональными интересами, как геолога. Как история месторождений минерального сырья их находки и разработки влияет на Историю Людей, историю человеческого общества. Я написал и издал за свой счет на эту тему небольшую брошюру [см. 2] Оказалось (и не могло быть иначе), что крупнейшие научно-технические революции такие как техническая революция начала бронзового века, изобретение пороха, индустриальная революция конца XVIII века теснейшим образом связаны с разработкой минеральных месторождений. В не меньшей степени с открытием месторождений связаны и огромные по масштабам и последствиям миграции населения. Достаточно вспомнить огромные перемещения людей в связи с открытием золота в Калифорнии (1849 год) или Аляске (1895 год), сравнимые по масштабам с Великим переселением народов. Такие открытия сметают устои племенных обществ. Косвенным их результатом явилась победа при Саламине решившая судьбу Греко-Персидских войн, создание демократии в Афинах, англо-бурская война и деколонизация Африки

.В 2003 году опубликовал брошюру «Минеральные месторождения и История», посвященную роли месторождений полезных ископаемых в Истории человечества и истории открытия различных месторождений. В силу специфики тематики брошюры я опустил в ней все вопросы, связанные с десятилетним периодом работы в институте вулканологии АН СССР на Камчатке. Этот пробел был восполнен публикацией в интернете двух статей: «Пропущенная глава», посвященной Камчатке и попытке сдвига науки на восток и «Институт вулканологии, 1963-1973», посвященной событиям жизни института в это десятилетие. Публикация второй статьи оказалась особенно необходимой, поскольку дирекция института систематически публиковала в различных официальных сайтах статьи, искажающие истинную историю Института и сводящую на нет многие ее события. По свидетельству читателей (включая редакторов журналов, куда они представлялись для публикации) обе работы читались, что называется взахлеб. Тем не менее они были систематически отвергнуты всеми редакциями российских журналов, куда они представлялись (Континент, Звезда, Нева). К счастью они в интернетном варианте статьи дошли до двух участников событий тех лет В.М. Зобина и В.И. Белоусова и благодаря им обрели устойчивую жизнь в интернете.

Благодаря тому, что статья об истории Института попала Володе Белоусову я получил счастливую возможность готовить интернетное издание сборника статей по структуре, вулканизму, гидротермам и рудообразованию Узона-Гейзерной депрессии и моей монографии о соотношении современной структуры и четвертичного вулканизма Западной части Тихоокеанского кольца, которые сопроводил новыми введениями и заключительными статьями, дающими представление о сегодняшнем понимании рассматривааемых там проблем. Издание было осуществлено при сотрудничестве и прямом участии В. И. Белоусова и Ю. А. Филиппова.

.

[1] По имени кристаллографа Дебая, разработавшего метод рентгеновского анализа минералов в порошке.

[2] Э. Эрлих, Месторождения и История, издательство Политехнического Университета, Санкт Петербург, 2006, 174 стр.

[3] Simon Winchester, Map that Changed the World, Perennia, 2001.

[5] Геолком руководил всеми геологическими работами в России. Основан в 1882 году.

[6] Erlich, E. N., and Gorshkov, G.S. eds., 1979, Quaternary volcanism and tectonics in Kamchatka. Bulletin Volcanolgique, vol. 42, no. 1-4, 298 p., Springer Verlag International, Heidelberg , Germany.

[7]Огородов Н. В., Н. Н., Кожемяка, О. А. Важеевская, и А. С. Огородова, 1972, Вулканы и четвертичный вулканизм Срединного хребта Камчатки. Наука, Москва, 190 стр.;

[8]Эрлих Э. Н., 1966, Петрохимия Курило-Камчатской кайнозойской вулканической провинции. Наука, Москва, 279 стр..

[9] Э. Эрлих Современная структура и четвертичный вулканизм западной части Тихоокеанского кольца, Новосибирск. Наука, 1973, стр.

МОЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ БИОГРАФИЯ