Embedded Files
Быстро завязываются разговоры в поезде – откровенные, непринуждённые. Сказывается, видимо, понимание того, что день-другой пути – и расстались, вероятнее всего бесследно растворились друг для друга в этом многоликом, беспощадно суетливом мире. Поэтому, наверное, порой так искренни и драматичны дорожные рассказы, зияющие глубиной души человека, её красотой и болью...
Знакомство
Соседка по купе, предпенсионного возраста, но бойкая, энергичная женщина, очень внимательная, вежливо поинтересовалась, показав глазами на букет цветов на столике:
– С душой подобран. Частник порадовал?
Я кивнул, отметив, что эта радость весьма недёшева, дерут безбожно, совесть потеряли!
Но женщина, успевшая представиться Клавдией Ивановной, учительницей начальных классов, призадумалась:
– Да как сказать. За цветами ведь уход нужен, посадочный материал тоже денег стоит. Да и без прибыли никто продавать не пойдёт – это на садовых участках многие соседям букеты дарят...
А насчёт совести... Если есть желание слушать – расскажу одну историю, – взглянула вопросительно Клавдия Ивановна. Желание выслушать, разумеется, было, и интеллигентная попутчица неторопливо, но очень эмоционально, молодо поблёскивая глазами, повела свой рассказ под размеренный стук колёс...
Во время большой перемены
Как-то на перемене пригласили меня в учительскую. Рядом с завучем сидит какая-то женщина – не из моих «родителей», и смотрит на меня очень пристально. Одета неброско, платье ситцевое, застиранное.
Завуч объясняет:
– Вот, Клавдия Ивановна, эта женщина нам звонила, спрашивала – нет ли у нас учительницы с инициалами А.К.И.? А теперь вот приехала.
Женщина встала, подошла ко мне поближе: было в её осанке, в глазах что-то горестное, и в то же время – непокорность судьбе... несломленность – пожалуй, это вернее. Что-то привлекало в незнакомке...
– Вы, – говорит, – на Сурикова живёте?
– Нет. А в чём дело?
Женщина вздохнула, повернулась было к выходу из учительской, но остановилась. Зашла сбоку, пристально оглядела меня.
– Да нет же, точно – вы! На Сурикова приезжали в воскресенье?!! Цветы ещё покупали – там рыночек есть, около остановки!!! Вы ещё долго выбирали цветы, большой букет купили!
– Да, там младший живёт, внучку поздравляла с днём рождения, у неё в сентябре.
– Ну вот, видите, как хорошо, что я вас вспомнила! А кошелёчек ваш где?
Я удивилась. И верно, кошелька я что-то найти не могу, но это иногда бывает так со мной – не пропадёт, дома где-нибудь или в классе между книгами, учебниками. Там, правда, почти вся зарплата, – ну да ничего, целей будет! – пошутила я.
Женщина улыбнулась, развернула платок, который всё это время теребила в руках, протянула мой кошелёк.
– Вот, вы у меня его рядом с ведром цветов оставили. Расплатились, букет сентябрьский взяли обеими руками, а кошелёчек оставили...
Я благодарить было стала – кошелёк мне памятен, на День учителя подарили!, – но женщина вдруг сникла, облизнула губы, голос её потерял звонкость. Она почти зашептала:
– Вы пересчитайте, пожалуйста, – все ли деньги целы? Пересчитайте...
Кто-то позвал завуча, в учительской мы остались наедине. И женщина разрыдалась:
– Сын у меня... Пьяница... И человек неплохой – когда трезвый. А как выпьет, так дурной становится... Отец-то его погиб давно, одна воспитывала. Да вот, видно, что-то не так было, не сумела воспитать мужчину – совсем у него силы воли нет, на поводу у друзей-собутыльников идёт. На работе он на хорошем счету был. А после работы, дома – невыносим: ни жене своей, ни сыну покоя не даёт. Всё базу под своё беспутство подводит – дескать, жену ревнует, вот и пьёт. Она уж себе и места не находит. Одной мыслью иссушилась: может, в чём дала повод мужу так думать? А я ей прямо сказала: прекрати, птицу по полёту видно! Женщина ты хорошая, добрая – и жена, и мать. У меня живёте – мне ведь всё видно. А моему оболтусу лишь бы повод найти – не этот, так другой – оправдание дурости своей, слабоволию.
Я без мужа семью вела – горько это, знаю. И мальчонке плохо. Меня-то беда мужа лишила, ребёнка – отца доброго. А этот – сам всё губит. Тяжко без мужчины дома, без головы-то семьи невыносимо порой... Но уж лучше, чем с алкоголиком, для которого уже ничего человеческого не осталось. И я решилась.
Не знаю, верно дли я сделала, правильно ли, но я сказала сыну: «убирайся из моего дома, и чтобы, пока пить не бросишь, близко не подходил...». Сказала это – и рот себе рукой зажала: господи, да что же это я, родного-то, сколько намучилась с ним... Впервые ясно услышала, как сердце моё стучит... Словно оборвалось всё внутри...
А он засмеялся весело, дверью громыхнул и пошёл, песню горланя. Вскоре вернулся, жену за плечо схватил, – она меня валерьянкой на полу отпаивала, – дыхнул перегаром прямо в лицо жене:
– Что, бабы, сговорились? Чтобы удобнее тебе было ...? – И такое сказал... Замахнулась было я его ударить – да рука плетью повисла. Только и хватило сил прошептать: «Вон!!!».
И он ушёл.
Мы стали жить втроём – с внучком, с невесткой. Цветы вот у дома стали разводить, продаю – всё семье подмога. Всякое доводилось слышать от покупателей – и спасибо, и торговка, и похлеще. Но вот чтобы кошелёк оставляли – впервые это. Увидала его – сразу на вас подумала. Да где вас найти? Решила с собой носить – спохватитесь, вспомните, придёте. А дома пригляделась – на кошельке пластиночка с гравировочкой аккуратненькой: «А.К.И. шк. № 28». Так и поняла, что это номер школы, позвонила, приехала. Не зря, оказывается – как чувствовала.
Только пересчитайте, пожалуйста, деньги. Женщина замялась, но потом, видимо решившись, заговорила быстро, резко:
– Вчера сын вернулся. Заросший, взлохмаченный. В истрёпанном костюме. Больше двух лет его не было... Похудел, осунулся, постарел. А черты-то лица родные!!! Чуть в колени ему не упала, ноги бы целовать ему готова!!! Кровинушка моя!!! Сколько лиха, видно, хлебнул... Не знаю, как сумела, но сдержалась, устояла. Молчу, шелохнуться боюсь. Боюсь, что опять уйдёт. Боюсь, что останется и по-прежнему начнёт... Обмерла от счастья и от страха...
А он глаза прячет. «Вот, – говорит, – вернулся». Пригляделась – трезвый. Сынишка-то его издалека на отца поглядывает, а сам ко мне жмётся. Мать в командировке.
Постояла я, подумала. Что ж, раз трезвый – приветить надо. Как гостя. Да к тому же редкого... А дальше – поглядим...
На стол я накрывала, а кошелёк ваш у телевизора лежал. За стол сели – отлегло у меня от сердца – ой, какое оно, оказывается, лёгкое у матери, отходчивое! Не скрывала я радости, разговаривал без умолку, да всё сыну в глаза заглядывала...
Рассказала и про кошелёк, – как он ко мне попал, что дальше делать думаю. Сын согласно головой кивал.
О прошлом мы не говорили, не вспоминали. Не спрашивала я и о том, где он два года пропадал. Важно каким вернулся, каким сейчас стал.
А когда на кухне была, чайник ставила – вдруг показалась мне, что кошелёчек щёлкнул. Прихожу – и лежит вроде бы не так. Сразу, на радости, значения не придала, а ночью задумалась: неужели??? У сына прямо спросить? Не убить бы его недоверием, – как считаете? Не вор же он... Вы же педагог, подскажите! Не верю я, что он мог деньги из кошелька взять. Раз вернулся – значит, другим человеком уже стал... Я же в него поверила...
И всё же – вы пересчитайте, пожалуйста... Очень вас прошу! Если... если вдруг... не хватает... я добавлю... вот – говорила женщина сквозь слёзы. Она с мольбой смотрела на меня. Трясущимися руками протянула мятые купюры.
Понимая, что отказать нельзя, я открыла защёлку кошелька: виднелись купюры небольшого достоинства, двух крупных не было...
Правда? Или святая ложь?
С рёвом и грохотом пронёсся встречный состав, затих вдали. Однако Клавдия Ивановна продолжила свой рассказ не сразу.
...Наверное, должна я была сказать тогда женщине правду. Вы на моём месте как поступили бы? Как нужно было, как правильно? Тоже не знаете?.. Я не смогла сказать правду. Претило это моей душе. И я улыбнулась женщине, которая уже возбуждённо рассказывала о сыне, внуке, снохе... И я сказала, что деньги все на месте.
Женщина – счастливая, окрылённая долго прощалась со мной...
А я потом не один день мучилась в сомнениях: а правильно ли я поступила? Вроде бы, антипедагогично. По науке. А по логике жизни вроде бы иначе было нельзя. Так и не сумела решить я этот вопрос до тех пор, пока...
Пока в один из декабрьских дней перед началом уроков не увидела возле дверей своего класса мужчину в низко надвинутой шляпе (тогда в школу ещё можно было пройти свободно – прим. С.А.). Он о чём-то разговаривал с ребятишками. Я двинулась было к нему со словами: «Это что за пример, почему в школе в головном уборе?». Но мужчина вздрогнул, впился в меня блеснувшими влагой глазами, быстро протянул ученикам свёрточек, повернулся и быстрым шагом скрылся на лестнице.
Радостно галдя, стайкой подбежали ко мне ребятишки:
– Клавдия Ивановна, это вам тот мужчина просил передать!
Я развернула свёрточек. Записка и... много мелких купюр. На сумму, которой тогда не хватило в моём кошельке. А записка была короткая: «Не думал, что в сорок лет придётся СПАСИБО говорить учительнице начальных классов. Педагогу. Человеку. За урок. И за большое сердце. Спасибо! До земли поклон...».
Клавдия Ивановна задумчиво улыбнулась:
– Вот ведь как в жизни порой получается, всем теориям вопреки.
И, подставив палец отчаянно барахтавшей лапками бабке-коробке, свалившейся на спину, бережно посадила её вновь на цветок...
Как Ферапонт со спиртным «завязал»
Page updated
Google Sites
Report abuse