Написано по мотивам событий, имевших место с 1985 по 1992 годы в московской школе №22. История вымышленная, персонажи не имеют к реальным людям никакого отношения, и все совпадения случайны.
Степашка
Закончился урок русского языка, и начиналась литература – нас, наконец-то, запустили обратно в класс. Ледяная свежесть бьёт в голову...
Степашка, наша новая классная руководительница из Кузбасса, очень трепетно относится к свежему воздуху. После каждого урока Степашка выгоняет всех вон и открывает окна, а мы половину перемены толпимся в коридоре. Как она объясняет, для мышления нужен кислород, и нам на переменах надо двигаться, а не дремать за партами.
Когда в сентябре появилась Степашка и начала проветривать , мы ожидали, что к зиме ей надоест. Но к зиме ей не только не надоело, а с неё взяли пример другие учителя, которые тоже проветривали кабинеты в любую погоду, пока мы двигались в коридоре. Даже сейчас, в январе.
Ледяная свежесть бьёт в голову... Начинался урок литературы, сейчас Степашка будет мучить наши мозги, как до этого на русском изводила наши руки. Моя правая до сих пор болит от длительного запутанного диктанта. Хорошо, что нынешняя моя соседка невредная, можно вытянуть руку и положить на её часть парты. Нынешнюю соседку мне тоже подобрала Степашка.
Степашка в первый же месяц работы с нами принялась всех пересаживать.
Четыре года мы сидели, как хотели. Точнее, не совсем, как хотели. Когда-то, в первом классе, нас посадили за парты и продолжали, иногда, одних отсаживать к другим. Тогда у каждого было своё место за своей партой, и, чтобы пересесть, надо было просить разрешения. Но принуждения в этом не было, поэтому со временем все расселись, как хотели.
Первое всеобщее пересаживание произошло в начале четвёртого класса, когда появились новые предметы, которые преподавались в разных кабинетах. Тогда же нас отдали юной учительнице, которая только что закончила педучилище. Мы её прозвали Крысой-Ларисой, а потом просто Крысой.
Крыса рассадила нас, как цветы расставляют в вазах по гостиной. Мне тогда досталась первая парта и жуткая соседка-отличница, блондинка, выше меня ростом на две головы. Это было красиво - самый маленький блондин и самая высокая блондинка на первой центральной парте.
И это было ужасно, потому что соседка фанатично обожала порядок. У неё всё имело свои привычные места: цветные ручки были в порядке, как цвета в радуге; её простые карандаши были разложены по степени твёрдости грифеля; каждый ластик для своего карандаша знал своё место, у неё их было три; каждый листочек, черновик, чистовик, два пенала, тетради, блокнотики, – всё это угол к уголку, параллельно, перпендикулярно, рядышком, рядком.
У меня же груда барахла: пачкающиеся шариковые ручки все в трещинах, грязный закостеневший ластик, комки и обрывки бумаги, сломанные карандаши, инвалидная подставка для книг, которая падала, мягкий пенал-патронташ из коричневой клеёнки, норовивший раскрыться и вывалить содержимое, и дешёвая точилка для карандашей, которая ломала грифели, а мои чистовики были неряшливей её черновиков.
Несчастная соседка-блондинка провела границу, чтобы не пускать мой беспорядок в своё царство. Она нарисовала черту на парте карандашиком по линеечке, отгородилась подставкой с книгой, выстроила боевым строем ручки, пеналы, карандаши, ластики. Она обороняла свою территорию с фанатичностью кошки: пихала меня локтями, царапала ноготками, нещадно щипала, не жалела острых карандашей и колола меня. Всё это она делала тихо и незаметно для неопытной учительницы, поэтому, когда я хватал соседку за руки, чтобы она не щипалась, меня тащили к директору со словами “Он выкручивает руки соседке!”.
Ещё эта соседка тщательно скрывала всё, что писала в тетрадке. Переспрашивать у неё, что задала учительница - было бессмысленно. Она изводила меня партизанским поведением. Ей было проще выдержать пытки, чем ответить на простой вопрос. Это было тяжёлое соседство, конец которому положила Степашка.
Второе всеобщее пересаживание случилось в этом году, когда мы узнали, что Крыса ушла, а у нас новый классный руководитель. Мы радостно расселись, как хотели: закадычные друзья уселись вместе, близкие подружки стали соседками, любители поиграть во вкладыши перебрались на задние парты, подлизы и ябеды заняли места поближе к учительскому столу. Я, было, обрадовался свободе, но моя педантичная соседка отказалась отпускать меня. “Нам сказали сидеть вместе!” – она страдальчески закатила глазки и продолжала наказывать меня за нарушение границы на парте.
Степашка невозмутимо наблюдала всю эту свободу две недели, а потом рассадила всех по-своему. Тех, кто всегда сидел справа, она посадила слева, и наоборот, хулиганов с задних парт она пересадила вперед, ябед и подлиз отправила назад, неразлучных друзей разлучила, близких подруг удалила друг от друга. И положила конец моим пограничным войнам.
Мою педантичную соседку Степашка посадила к другой девочке, тоже любительнице порядка. С тех пор они соревновались друг с другом, у кого вещи лежат в большем порядке, подставки для книг стоят ровнее, карандаши заточены острее и черновики чище.
Я же остался на своей первой парте в центре, и получил в соседки миниатюрную девочку, сравнимую со мной в росте и размере. Эта девочка тоже любила порядок, тоже была твёрдой хорошисткой и блондинкой, но я её не раздражал, а она не злила меня. Новая соседка стёрла многострадальную границу, а всех нарушителей невозмутимо привела в порядок: мои поломанные карандаши она наточила, окаменевший ластик выменяла на свой импортный и выбросила, так же она поступила с моими пачкающимися шариковыми ручками в трещинах. Мой бывалый потёртый пенал она снабдила эластичной резинкой для волос, чтобы он перестал терять содержимое, а инвалидную подставку предложила убрать. Мы начали пользоваться одним учебником, чтобы было больше места. Очень скоро пространство парты стало общим.
Большинству Степашкин новый порядок рассадки не нравился. Последней каплей стало то, что Степашка каждый месяц меняла крайние ряды местами. Дети стонали: “В первом классе я сидела иначе!”, “Мне слишком темно!”, “Здесь солнце в глаза!”, “Мой сосед воняет!”, “Я всегда сидела слева!”. К жалобам учеников присоединились жалобы их родителей. Однако Степашка проявила твёрдость в вопросе рассадки, и все сидели согласно её воле. Пробовали пересаживаться на других уроках в других кабинетах, но Степашка проверяла, как мы сидим и там.
Записка
Ледяная свежесть ударила в голову... и я отвлёкся на воспоминания. Моя дружелюбная соседка пихает меня в бок и шепчет на ухо: “Дубровский!”. Степашка меня вызвала к доске! Сейчас будет спрашивать, о чём, заданная на дом, глава.
Степашка мучила наши мозги. До Степашки учёба была простой: нам говорили, что и как надо думать. Можно было запоминать, повторять и соглашаться – тогда ты получал отлично. Можно было забывать, придумывать и спорить, тогда тебе ставили трояк и терпеливо повторяли, как надо. Дрессировка, память и прилежание. Инициатива - в простых вещах: поливка цветов, уборка класса, дежурство после уроков. Ленишься и нарушаешь, будешь троечником и плохишом, как называла нас грозная Тапка - завуч по партийной работе.
Так было до тех пор, пока на Кузбассе не закрыли угольные шахты и не расформировали школу, где работала Степашка. Тогда она приехала к нам. Степашка оказалась в одной весовой категории и с Тапкой, и, даже, с директором. Степашка гнула свою линию, и они уступали ей.
Вот как Степашка мучила наши мозги. Она задавала круглой отличнице простой вопрос: “О чём Дубровский?” Отличница отвечала: “О несчастной любви Маши и Дубровского!”. Степашка требовала: “Обоснуй!”. Отличница молчала. Степашка наступала: “Где в тексте у Пушкина написано, что Маша любила Дубровского?” Отличница молчала. Потом троечник радостно восклицал: «Нашёл! Вот, Маша говорит...», - и зачитывал, - «...Лучше умереть, лучше в монастырь, лучше за Дубровского». Степашка продолжала: “Так любила ли Маша Дубровского?” Отличница молчала. Степашка поучительно заключала: “Это романтично, но не выдумывайте нового Дубровского и не идеализируйте Машу, а читайте внимательно текст”. Отличница не получала пять, а троечник не получал тройку.
“Так о чём же Дубровский, как не о любви?” – спрашивали мы в исступлении, а Степашка загадочно улыбалась и молчала.
...В классе всё ещё было зябко после перемены, а я пытался угадать, в какие дебри текста Степашка меня погонит. Я оборачиваюсь и замечаю, как моя мудрая соседка толкает мне вслед мой клеёнчатый пенал - тот летит вслед и отвратительно громко шлёпается на пол. Все смотрят на пенал, а из-под него бабочкой выпархивает вдвое сложенный листочек бумажки. Я поднимаю пенал, Степашка глядит на записку, а я пожимаю плечами.
Степашка нагибается и хватает записку, изучает, и снова вопросительно смотрит:
- Это твоё?
- Мне подбросили, - мотаю я головой.
- Чьё это? – спрашивает она.
Молчание.
- Записка не подписана, поэтому либо автор признается, и мы поговорим позднее, либо я её зачитаю, - объявляет Степашка.
Я с интересом жду, кто же окажется автором. Дело в том, что вот уже неделю приходят записки с угрозами и гадостями. Они появляются под моим пеналом, иногда внутри него, реже их подкладывают в карманы пиджака. Лишь мой близкий друг, одноклассник Галактика, в курсе, да моя проницательная соседка.
Галактика считал, что надо самим найти автора и разобраться. Моя соседка, напротив, считала, что это дело Степашки, потому что кончатся эти записки дракой и скандалом, а виноватым назначат меня, попытаются выгнать из школы, и не будут разбираться, кто и какие записки писал до этого.
Я был согласен и с Галактикой, и с соседкой, но пожаловаться Степашке означало потерять уважение класса. У меня с детства был кодекс. Можно быть хулиганом, а можно быть ябедой и подлизой. Но быть и тем, и другим не мужское занятие.
Пока что, мы вели следствие и наблюдали.
Какую умную соседку мне подобрала Степашка! Теперь, даже если автор не признается, весь класс будет следить за моими вещами, нелегко ему будет подкладывать новые записки. А если эти записки закончатся дракой, зачинщиком буду не я, а вся ситуация будет запутанной.
Степашка ещё раз изучила записку и объявила:
- Раз это анонимка, то можно читать: “Майоров ты вАрюга и гад, и тебе придёться худо, если ты ночью в полнолуние в полночь не придёшь к школе, и не встретишься со мной один!“
Класс дружно заржал. Я стоял у доски и наблюдал за одноклассниками, тем же занимался мой друг, с задней парты. Мы высматривали автора, он хохочет вместе со всеми.
- Запятые! - простонала Степашка, - вАрюга с буквой А, и подпись – “Чёрный кОпитан”. КО-пи-тан! Через О!
Класс умирал со смеху, все ржали без остановки. Даже я не удержался.
- А может быть Майоров сам себе эти записки пишет? – выкрикнул круглолицый и самый толстый мальчик в классе, - он же вАрюга со второго класса!
Степашка дождалась пока класс успокоился, и обратилась к круглолицему:
- Встань, пожалуйста, - он встал, она продолжила, - мне всё равно, что было во втором классе, ты разве сам не совершал ошибок?
Все обернулись на круглолицего, а моя прежняя соседка, фанатично любившая порядок, воскликнула:
- Не стыдно? Забыл прошлый год?
Я изумился - моя прежняя соседка по парте за меня вступилась. Это ведь после драки с Толстомордым, - так его называли, -я попал в больницу в прошлом году.
- Ты понял? - ответила Степашка покрасневшему круглолицему. - Садись. Для меня вы все равны. Я буду защищать невинных, и карать виновных. Майоров слово “чёрный” пишет с буквой “О”, а в слове “капитан” ошибок не допускает. Я знаю все ваши ошибки, и если кто-то пишет левой, то пусть не думает, что он самый умный. Так что, если кишка тонка признаться, чёрный кОпитан, то не надо больше таких записок, иначе эта история будет иметь продолжение. Пока будем считать, что ничего не было, но записку я сохраню.
Степашка вернулась за свой стол, убрала записку в сумку, и уставилась на меня, потом на часы, фыркнула:
- Потратили всё на Чёрного кОпитана и обидели Дубровского, садись. Проверим домашнюю работу.
Мы открыли тетрадки, только на парте у окна продолжалась возня. Я посмотрел, что там: это был Беляк. Он уже два раза обыскал ранец и сидел перед пустым столом. Его брови выразительно нахмурены, а лоб наморщен. Беляк - отменный актер. Я залюбовался его игрой. Наша классная, Клавдия, в начальной школе называла Беляка “театром одного актёра”.
- Где твоя тетрадка? – возмутилась Степашка, глядя поверх очков.
- Пропала куда-то! Я сделал работу, честное слово! – очень натурально, с обидой, с недоумением,и, даже, со стыдом пожаловался Беляк, оглядываясь по сторонам в поисках поддержки. - Честно-честно!
Молодец. Я бы так не смог. По классу поползли смешки. Степашка подняла правую ладонь – знак “всем замолчать”:
- Иди к доске и повтори то, что было в тетрадке.
Моя соседка что-то рисовала на листочке, потом постучала по картинке пальцем. Это была наша игра – она рисовала, а я должен был угадать. Сейчас, это был Незнайка, который стоит у доски. Я угадал.
Слежка
После литературы у нас классный час в том же кабинете, и Степашка снова нас выгнала, чтобы мы двигались в коридоре. Я вышел из класса первым, спасаясь от волны морозного воздуха - Степашка и дежурные открывали окна. Мой друг должен был следить за подозреваемым. Да-да, у нас уже был подозреваемый.
Он появился вчера, после того, как моя соседка придумала коварную по простоте ловушку, просто не брать записку. Не брать, не видеть, не замечать, игнорировать её.
Вчера было две математики подряд, эта долгая обеденная перемена в начале, потом в середине и в конце, когда все собирают вещи и уходят. Я пришел в самом начале, перед обедом, провокационно выложил коричневый пенал на парту и побежал обедать. И мой друг, и моя соседка, и я обедали до последнего. Мы даже опоздали к звонку, только бы не спугнуть Чёрного кОпитана.
Математичка Пожога недобро поглядела, но я был в сопровождение соседки-отличницы и Галактики, который тоже примерный ученик. Отчитывать меня на их фоне Пожога не стала.
Мы уселись, и соседка указала глазами на мой пенал, перетянутый чёрной резинкой для волос. Из-под пенала торчал уголок записки. Я не трогал пенал - добрая соседка снабжала меня запасными ручками и карандашами. Так прошла алгебра, потом геометрия – пенал всё лежал поверх записки. Когда уроки кончились, нервы у Чёрного кОпитана сдали, и он, проходя мимо нашей парты, “случайно” задел ранцем мой пенал, охнул, обернулся, указал на белый листок и воскликнул: “Это записка! Что там?”
Теоретически, он мог видеть, как записку подложили, и проявить любопытство. Поэтому мы решили удостовериться, что Черный кОпитан - это он. Для этого, я выбежал из класса первым, потом вышел из кабинета Галактика, и занял наблюдательный пост, а соседка осталась караулить.
У нашего кабинета под потолком были окна в коридор. Обычному школьнику до них не дотянуться, но Галактика самый высокий в классе и на цыпочках может подглядывать в эти окошки. Он занял позицию для наблюдения в коридоре. Соседка увидела макушку Галактики в уголке окна и тоже покинула кабинет.
После классного часа мы встретились в раздевалке на первом этаже.
- Это он, - озабоченно сказала соседка. - Он смеялся так, как не смеётся взаправду - непринужденно и беззаботно. Обычно же, он смеётся так, словно ждёт, что его укусят, смеётся и косит глазом то вправо, то влево.
Я выжидательно посмотрел на Галактику, тот весело выпалил:
- Когда ты вышел, подозреваемый проследил за тобой, дождался, пока все вышли, юркнул обратно и положил тебе что-то в ранец.
Я залез в ранец, достал записку, это было новое послание от Чёрного кОпитана, он даже не исправил ошибки. До последнего я надеялся, что мы ошиблись, потому что это был сын учительницы нашей школы - Беляк. Беляк вёл себя, как хотел, но его избегали трогать. Беляк был хилым и слабым драчуном, но шуму от него было много. И больше всего он доставал меня. Не потому, что не любил - это был простой расчёт. Часть одноклассников была отличниками и хорошистами, у других же были такие родители, что школа предпочитала спускать конфликты на тормозах. Беляк чуял, что если достанет любого другого и получит по балде, то обидчик отделается замечанием в дневник. Меня же, с моей репутацией, потянут к директору, вызовут родителей и будут грозить исключением из школы. Поэтому Беляк мог долго испытывать именно моё терпение. И поэтому моя соседка из кожи вон лезла, только бы не допустить скандальной развязки.
Крыса
К счастью, моим другом был Галактика, а у Галактики была серьёзная мама. Маму Галактики в конце прошлого года достала наша юная учительница-новичок Крыса.
Год назад Крыса пришла в школу после пединститута, и ей достался наш четвёртый “Б”. Крысе достался тяжёлый класс в сложной школе в непростое время. Она принялась наводить порядок и попала в ту же ловушку, что и Беляк. Она сунулась, было, воспитывать кого ни попадя и наткнулась на влиятельных родителей. Ей понадобилась груша для битья, и она вбила себе в голову, что я корень всех бед и принялась выгонять меня из школы. Она занижала оценки, она таскала меня к директору по любому поводу, а, заодно, и моего друга - Галактику. Директор вызывала наших родителей, но Галактика был отличником и оказался непотопляемым, а вместе с ним и я. Тогда у Крысы сдали нервы, и она принялась занижать оценки Галактике тоже. Она требовала, чтобы Галактика перестал со мной дружить, и прилюдно намекала ему: “Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты”. Крыса ошиблась – Галактика выстоял.
К концу года обстановка в классе накалилась до предела - произошла та самая драка в музее боевой славы, и я попал в больницу. Остальное я знаю с чужих слов: в школе началась вакханалия. Крыса пошла ва-банк и заявила, что я сам себя побил, что я псих, начала вербовать свидетелей среди детей, подключила родителей учеников, начала собирать показания, как я издевался над своими одноклассниками. Учителя, дети, родители, бабушки и дедушки разделились на два лагеря. Часть класса даже попыталась прорваться ко мне в больницу, чтобы поддержать. Кончилось тем, что мама Галактики предъявила директору тетрадки сына, где Крыса исправляла правильные слова на неправильные, и за эти несуществующие ошибки занижала ему оценки.
Когда я, после трёх недель, выписался из больницы, мрак в школе уже рассеялся. Всё списали на то, что Крыса оказалась беременная и вот-вот уйдёт в декрет. Все словно очнулись ото сна. Сама Крыса меня не замечала. Одноклассники сочувствовали. Уже на сносях Крыса тихо доработала с нами три недели, год закончился, и теперь её сменила матёрая Степашка.
Беляк
Отчисление продолжало висеть надо мной. Беляк это знал и разыгрывал своего Чёрного кОпитана.
Мы вышли на крыльцо школы, и шквал ледяного ветра ударил иглами в лицо, я зажмурил глаза. Мы втроём спрятались за колонной, моя соседка предложила:
- Поговори с Беляком на перемене?
Я поморщился. В стенах школы с Беляком говорить бесполезно. Там Беляк ощущал себя хозяином: пока никто не видел - он лез в драку, когда же ему отвечали - он звал на помощь. А когда прибегали взрослые - он играл на публику, изображая из себя жертву.
- Бесполезно, - я помотал головой, - я пытался, он не хочет говорить. Он хочет быть героем. Сначала задирается, а потом начинает визжать, как резаный, даже если его пальцем не трогаешь.
- А если не обращать внимания? - робко спросила соседка.
Да, почему бы не обращать внимания? Когда совсем ничего не остается - можно. В прошлом году я так и делал, когда Крыса следовала за мной по пятам, я игнорировал задир и хулиганов. Это, поначалу, помогало, я не оказывался виноват, и меня не грозились отчислить. Однако, безответность раззадоривала обидчиков. От шуточек переходили к обзываниям, от обзываний - к оскорблениям, дальше - к ругани и угрозам, а от угроз – к делу. Задиры и хулиганы наглели день ото дня, и отвечать всё равно приходилось. Хуже того, отвечать приходилось, не тогда, когда это было удобно мне, а тогда, когда иначе уже было нельзя. Для меня это кончилось дракой и больницей.
Соседка увидела, как я поморщился, вздохнула и попросила записку. Я отдал ей скомканный листок. Она попрощалась и ушла.
Мы шагали с Галактикой к Тишинскому рынку, под ногами скрипел свежий снег, и этот снег перемешивался с песком, ноги вязли в нём. Вдоль дороги лежали сугробы почти с меня размером.
- Давай я с ним поговорю! – выпалил Галактика, - Нет, не в школе, пошли к его дому, это рядом. Я был у Беляка, позвоню ему по домофону и обсужу условия перемирия, объясню, что тебе ссоры не нужны, что тебя могут выгнать, что тебе довольно прошлого года. А?
Галактика – высокий, добродушный и умный парень. Очень незлой. Я вспомнил, как он мирил нас с Толстомордым, как привёл Толстомордого на астрономический кружок в Дворец Пионеров на Миусах, как научил его играть в настольный теннис. Я тогда ревновал, я был возмущён! Галактика, мой друг, привёл моего врага, Толстомордого, из-за которого я попал в больницу, туда, где я отдыхал от этого Толстомордого, и его грубых насмешек. Я поначалу обиделся, но потом заметил, что Толстомордый помягчал. У него пропала остервенелая злоба. Он всё ещё задирался, но шутя. Это оставалось неприятным, но перестало быть опасным.
Галактика всегда был в классе арбитром. Он был самым высоким.Несколько раз я и все остальные видели его в драке. Галактика останавливал противника своими длинными руками и ждал, пока тот намахается кулаками и устанет. Комичное зрелище. Поэтому с ним никто не дрался. А Галактика, если его вынудить, мог ещё и долбануть своей длинной ручищей. Одного ему не хватало - злобы. А вот у Беляка злобы было сколько угодно.
Но может, всё-таки, получится помириться?
“Попробуем”, - решился я.
Мы двинулись сквозь снегопад и пургу к дому Беляка. Я заметно трусил, потому что Беляк никогда не думал. Вот, Толстомордый думал. Толстомордый мог мстить, но, отомстив, он успокаивался, мог обидеться и требовать извинений, но получив их, включал голову. Беляк же сам не знает, чего хочет, потому что всегда хочет разного.
Я, вот, хочу, чтобы от меня все отстали.
Когда мы добрались до дома Беляка, метель кончилась, и сквозь белые облака проступило тусклое солнце. Дом Беляка был новым, шестнадцатиэтажным, из грязно-бежевого силиконового кирпича.
Я сел на лавочку, Галактика исчез в подъезде, потом вышел и встал рядом:
- Сказал, спустится.
- Зачем? - удивился я, постукивая зубами, - Я д-д-умал, мы к нему поднимемся. Он же т-трусит. Не т-только он, я бы на его месте не спустился, если бы внизу ждал, например, Толстомордый с Камычем, но я и записок бы не писал.
Галактика пожал плечами. Мы сидели и ждали. Вдруг в Галактику врезался тяжёлый снежок. Хорошо врезался, выше плеча, попало за шиворот.
Я посмотрел в сторону подъезда, оттуда бочком крался Беляк. На нём было теплое светлое пальто, белая шапка и светлые капроновые штаны. Он был похож на солдата Красной армии в зимней маскировочной форме.
Я вскочил, слепил снежок и бросил в Беляка, попал в бедро, присел и принялся лепить второй.
- Не надо! – остановил меня Галактика.
Я вернулся на лавочку и сел.
- Ты что?! – крикнул Галактика Беляку. - Мы хотим поговорить. Мир?
Он протянул длинную руку навстречу Беляку, они сближались. Вдруг, Беляк резко отшатнулся и начал падать, Галактика подхватил его другой рукой. Беляк принялся отбиваться, словно его схватили и держат. Беляк всё время норовил свалиться, а Галактика пытался его удержать. Наконец, Галактика ухватил за оба плеча пальто Беляка, и стал ждать, пока тот успокоится, но не дождался. Беляк вертелся, дёргался, вскрикивал. Потом, он потянул Галактику к сугробу. Галактика оступился, и Беляк свалился в сугроб. Снова началось невиданное. Галактика стал вытаскивать Беляка из сугроба, но чем больше он пытался его вытащить, тем упорнее Беляк всхлипывал и зарывался в сугроб. Наконец, Галактика справился, достал Беляка из сугроба и поставил на ноги. Но стоило Галактике начать убирать свои длинные руки, Беляк тянулся за ними, как-будто Галактика держал его руками и тянул к себе.
Всё повторилось сначала.
Это выглядело так, как будто Галактика сначала ударил его одной рукой по уху, потом другой, затем начал душить, схватил за оба плеча, сунул головой в сугроб, принялся топить в снегу и закапывать. А когда Беляк выбрался из сугроба, Галактика будто начал таскать его за шиворот, снова дал ему оплеуху левой, потом правой, потом потряс, показывая мне.
Это было представление. Каков Беляк! Истинный “театр одного актёра”.
Представление проходило в безмолвии, только Галактика изумленно кряхтел от натуги, вытаскивая Беляка из сугроба, и пытаясь от него отделаться, а Беляк шумно, с хрипом дышал. Я оторопело глядел на это дикое действо. Я всегда думал, что я сильнее Беляка, и всегда могу его побить, если он полезет в драку. Так и было: я бил и побеждал. Я не боялся его. А зря. Я был не сильнее его, а глупее. Когда я хотел его победить и побеждал, оказывается, я просто играл по его правилам роль победителя, потому что нас разнимали, и он всегда был жертвой, его все жалели, а я – хищником, которого наказывали. Неужели, все эти годы он водил меня и остальных за нос? Я испугался. Испугался, как пугаются, когда понимают, что игра уже не игра. Испугался, потому что понял, в какую ловушку попали мы с Галактикой. Испугался, потому что никто никогда мне не поверит, даже Галактика.
Я поднял голову, посмотрел на окна дома и увидел, что за нами наблюдают. Если даже мне в десяти шагах мерещится, что Галактика избивает Беляка, что же видят люди издалека?
- Это ловушка! – заорал я.
Беляк дышал всё с большим хрипом.
- Сейчас я его успокою, - запыхавшись отозвался Галактика.
Он всё ещё не понимал, что происходит, но чем больше он успокаивал Беляка, тем больше казалось, что он пытается его избить. Объяснять не оставалось времени. Решение было одно.
- Бежим!!! – выкрикнул я Галактике и бросился наутёк.
Как это было противно! Я бежал, а мои уши горели, и гадкий пот холодком струился по спине. Я убежал. Я бросил товарища. Я позорно струсил. Чего я испугался? Никто не поймет. Решат, что я испугался Беляка, которого избивал Галактика. Никто никогда не поверит, что я бросил товарища из холодного расчёта, что иначе было нельзя. Я сам себе верил с трудом. И только разумом понимал, что теперь они с Беляком один на один. Пока я был рядом, со стороны всё смотрелось, как двое на одного: один бьёт - другой на шухере. Теперь же, они - один на один.
Теперь, Галактике нет смысла играть роль в постановке Беляка, я сбежал - разговор не состоялся. И Беляку нет смысла продолжать, он не должен переигрывать. Он так умело всё срежиссировал. Он нейтрализовал Галактику, если не хуже. Только бы не хуже. Останься я, подойди ближе, начни их разнимать, и скажут, что мы били Беляка вдвоём. Самое гадкое, что я, действительно, до боли в пятках, испугался. Но испугался не Беляка, а того, как это будет выглядеть завтра.
Я забежал за угол и обернулся. Тяжело и часто дыша, я видел, что Галактика наконец отцепился от Беляка и отбежал, но Беляк не растерялся и упал в противоположную сторону, как будто его толкнули. Галактика, было, двинулся к Беляку, чтобы помочь ему встать, но обернулся и не увидел меня. Наконец-то! Не хватало еще, чтобы они начали кататься по ледяному асфальту.
Из окна дома кричали.
Галактика повертел головой и бросился прочь. Беляк продолжал лежать на асфальте. А, ведь, и милицию могли вызвать. Я забеспокоился, и дворами двинулся наперерез Галактике, чтобы нагнать его по дороге домой. Вскоре нагнал. Он был весь в снегу. Со стыдом ожидая худшего, я окликнул его. Он остановился, подождал, и мы зашагали вместе.
- Да, разговор не удался, - немного виновато отозвался Галактика. Я так и не понял, то ли он решил, что я струсил, и простил меня, то ли ему просто в голову не пришло, что я струсил. А чего трусить-то?
- Ты понял, что это было? – осторожно спросил я.
- Этот Беляк какой-то нервный, сразу в драку полез, я его всё успокоить пытался, а он испугался что ли, истерика у него, - Галактика пожал плечами. - Идём ко мне в гости обедать.
* * *
На следующий день первым уроком была математика. Пожога обещала нам контрольную. Место Беляка на соседней первой парте пустовало, как выбитый зуб. А на задней парте у окна пустовало место Галактики.
- Что вчера было? – спросила соседка, показывая взглядом в сторону парты Беляка.
- Галактика пытался с ним поговорить у его дома, - ответил я, - перед подъездом.
- А ты?
- А я сидел на лавочке.
- Договорились?
- Беляк вёл себя странно, напал на Галактику, когда Галактика попытался помириться, начал драться с Галактикой, - нехотя ответил я. - Мы так ничего и не поняли, но чем больше Галактика старался помириться, тем хуже становилось.
- Тише! – соседка подалась ко мне, чтобы лучше слышать.
- Беляк дрался, пока я не убежал с лавочки, тогда он отстал… я не очень понял, что там было, - признался я, понизив голос, - но выглядело это ужасно.
- Он вас провёл! – возмутилась соседка. - Вы два болвана! Я с самого начала говорила, средство одно - идти к Степашке. Беляк - это не ваш уровень! Пять лет вы с ним учитесь и ничему не научились! Говорить с ним только в школе надо было, при свидетелях с самого начала, а теперь, теперь…
Она в отчаянии стукнула кулачками по бедрам, но не успела продолжить. В класс бочком зашла Тапка с лицом Немезиды, она даже не поздоровалась с Пожогой. Мы все встали.
- Майоров, - процедила Тапка сквозь зубы, - жди внизу у моего кабинета!
И вышла, хлопнув дверью.
Тапка
Официально Тапка была завучем по партийной работе и занималась всем, что касалось пионеров и комсомола. Однако, она делала ещё кучу вещей. Я никогда не мог понять, кто главнее - директор или Тапка. Даже её кабинет располагался по-особенному. Кабинет директора был спрятан на первом этаже, в глубине левой половины холла. А кабинет Тапки находился в самом холле, тоже в левой части. Если кабинет директора был отгорожен от мира проходной комнатой, где сидела секретарша, то кабинет Тапки был у всех на виду, и все были на виду у неё. Из окна кабинета Тапка видела всё, что происходило снаружи, а через приоткрытую дверь всё, что внутри школы. Она всегда знала, кто, куда, с кем пошёл и что делает.
Однажды, в начальной школе, она предупредила на родительском собрании: “Мы знаем всё, что происходит у каждого из вас дома, и знаем всё, что вы говорите при детях”.
Когда-то Тапка была учительницей истории, и, когда из школы уходят учителя истории, она их заменяет. На учителей истории нынче мор, поэтому Тапка появляется у нас чаще обычного. Как-то она вела историю древнего мира. Она все повторяла по два три раза, а мы записывали, она заколачивала в нас факты, как гвозди. Её заунывный, но выразительный голос был похож на голос Бродского, читающего стихи. Она гипнотизировала и усыпляла. Она строила фразы по особенному, белыми стихами. В зависимости от настроения она вещала ямбом или дактилем, потом, подчеркивая ключевое слово, устраивала сбивку ритма.
“ПредставИтели кАсты жрецОв - брахмАны”
“ПредставИтели кАсты воЕнных - кшАтрии”
Она повторяла много раз одно и то же, и заставляла записывать, чтобы мы не впадали в гипнотический транс. И мы сидели на её уроках, как мартышки из Маугли, зачарованные питоном Ка.
Только однажды у Тапки вышла осечка на нас с Галактикой. Мы тогда сидели вместе. Тапка, как обычно, читала нам историю, как заклинания, и произнесла фразу: “пАлка-копАлка - орУдие дрЕвних людЕй”. Мы посмотрели с Галактикой друг на друга, и нас развеселило это сочетание античного дактиля, палки-копалки, древнего немытого и небритого человека, как его рисовали в учебнике. А ещё загробно-торжественный голос Тапки. Хохотнул я, потом Галактика, потом опять я.
- Что смешного?! – угрожающе протянула Тапка и повторила, как заклинание, - пАлка копАлка - орУдие дрЕвних людЕй!
Галактика не сдержался и заржал во весь голос, то же самое происходило со мной. Смех забрезжил в разных частях класса. Тапка встала и подошла к нам, но чем больше она пытала нас, тем неудержимей мы хохотали, остановиться было невозможно, даже чтобы вдохнуть. Уже смеялись наши соседи. Тапка поняла, что даже она не может остановить нашу истерику, она выставила нас за дверь. Мы ушли подальше от кабинета, в другой конец коридора, потому что стоило нам успокоиться, и мы вспоминали заунывный голос Тапки и снова начинали неудержимо хохотать. После этого она рассадила нас в разные углы класса, чтобы мы не могли даже переглядываться.
Я сижу в мягком кресле и жду Тапку у закрытой двери. Это тоже мера воздействия. Я жду и не могу никуда уйти. Нельзя ничего читать и ничем заниматься. Надо сидеть и маяться бездельем, и нервничать, и думать о своих грехах. Учителя, которые проходят мимо, сочувственно смотрят. Мимо ковыляет пожилая уборщица с ведром и укоряет:
- Опять нарушил, Майоров?
Я от неожиданности выпрямляюсь в кресле.
- Вот, правильно, сиди по-ученически, а то развалился как ба-а-а-арин! – ядовито шепелявит уборщица, скрывается за углом и гремит вёдрами на лестнице.
Я снова усаживаюсь как барин. Я уже знаю, что буду так сидеть час или два. Когда кончится урок, холл заполнят дети, но вокруг меня будет пустое пространство и тишина. На меня будут избегать смотреть прямо, и будут жадно следить искоса. Все будут гадать, что же такое я натворил, и выгонят, наконец, меня из школы или ещё потерпят.
За этот час надо придумать, что делать. Я принялся репетировать речь, но не хватало информации. Где Галактика, где Беляк?
Рядом бесплатный телефон-автомат, я, оглядываясь, покидаю место своего ареста, и звоню Галактике. К трубке подходит его бабушка. Галактика, оказывается, на экзамене в музыкальной школе. Это и хорошо, и плохо. Плохо, потому что мне одному отдуваться, и хорошо, потому что история усложняется и растягивается во времени. Сегодня меня из школы не выгонят, а завтра с Галактикой придёт его мама.
- Почему ты здесь? – шипит Тапка, она оказывается всё это время была в директорском кабинете, который возле телефона-автомата, - Где я сказала тебе ждать?
Я вернулся к кабинету Тапки. От нечего делать я изучал кафельный пол из серых и коричневых плиток. Где-то они лежали в шахматном порядке, где-то порядок сбивался и плитки выстраивались в линии. Я мысленно строил из плиток замысловатые траектории и пытался замкнуть их. Построив и замкнув, я бегал по ним взглядом.
В начальной школе я Тапку ненавидел. Она придиралась и делала замечания. Она изобретала изуверские наказания за мои грехи. Вроде этого позорного многочасового сидения перед её кабинетом у всех на виду. Раньше всё было просто. Она была врагом. И я знал, что она меня терпеть не может и хочет выгнать. Только в прошлом году, после молодой Крысы, я понял, что Тапка - не самое страшное. И в прошлом году я был удивлен, что в результате скандала Тапка и директриса выгнали не меня, а Крысу. Теперь я не знал, как относиться к Тапке. Я перестал понимать её.
Допрос
Я снова поднялся с кресла и прокрался вдоль стены к углу, за которым можно увидеть директорский кабинет, и прислушался. Оттуда доносилось три женских голоса: директрису и Тапку я узнавал. Говорили на повышенных тонах. Я подошёл ближе. Позиция была удобной: сначала дверь на лестницу, потом в мужской туалет, потом длинная стена, а там дверь в кабинет директора.
- ...Они подкараулили его в подъезде! – возмущалась незнакомая женщина, - Бандиты! Устроили драку, и пока соседи не вмешались, били его! Мы скорую помощь вызывали! Как это можно? Это же телесные повреждения! Мальчик ничего не сделал, а на него нападают!
- Что ты хочешь? – я узнал низкий контральто Валентины Семёновны, директора школы.
- Это хулиганство, надо реагировать, выгнать из школы! – бесновалась женщина.
- Будем разбираться, - недовольно проскрипела Тапка.
- А что разбираться? Пусть забирают документы из школы! Либо я – либо они, - женщина поставила ультиматум.
- Пойми, - возражала директор, - всё не просто, ты работаешь в школе, твой сын здесь учится, чтобы за драку с ним выгонять других детей, нужны веские причины. Мы должны разобраться. К тому же их двое. Представляешь, какой скандал? А ещё...
Директор понизила голос, и я перестал различать слова. Дальше тоже вполголоса что-то добавила Тапка, что я уже не различал. Потом дверь директорского кабинета распахнулась, наружу донеслось: “Я это так не оставлю!”. Я метнулся в туалет, мимо стремительно простучала каблуками женщина. Это оказалась мама Беляка.
Мне стало неловко, хотя я и был в этой истории наблюдателем. К маме Беляка я испытывал сложные эмоции. Она никогда не преподавала в нашем классе, даже на заменах, но говорили, что она ничего. Глядя на маму Беляка, я вспоминал о своих родителях, и сочувствовал ей, потому что из всех моих одноклассников Беляк больше всего похож на меня. Только моя мама не учительница, а я поздоровее, и у меня такие друзья, как Галактика и моя соседка по парте.
В кабинете продолжался разговор, но тише, теперь я ничего не мог разобрать.
Когда шаги мамы Беляка стихли на лестнице, я вышел из туалета и бегом вернулся на место.
Вскоре появилась Тапка, отперла кабинет и вошла внутрь, села за стол у окна. Я поплелся следом и вытянулся перед ней по стойке смирно. Стены кабинета были увешаны грамотами с вязью из красных знамён, звёзд, серпов, молотов, профилей Ленина, Маркса и Энгельса. Ещё на стене висело кроваво-красное комсомольское знамя из шёлка. Многочисленные отрядные флажки, пионерский горн. В углу на шкафу стоял красно-белый пионерский барабан. Под потолком – портрет Ильича. Окно выходило на парадный школьный двор, в гущу сиреневых кустов. Сегодня за окном голые ветки на фоне белого снега, но весной, в мае, Тапка открывала окно, и у неё в кабинете пахло сиренью, стоял гул детских голосов со школьного крыльца, и тень, много прохладной тени. Я часто гостил в этом кабинете, видел из этого окна и осень, и зиму, и весну.
- Закрой дверь, - скомандовала Тапка.
Я закрыл.
- Говори! – она откинулась в кресле, и сцепила ладони замком на столе, её длинные сухие пальцы жили своей жизнью, шевелились, постукивали.
Я рассказал разумную версию - так, как всё показалось Галактике. Тапка угрюмо слушала. Когда я упомянул о записках - она поморщилась, а в конце взорвалась и высоким зычным голосом затараторила:
- Какие записки, что ты выдумываешь? Мы его маму уговаривали не заявлять в милицию! Иди, скажи, что её сына довели до приступа за дело, и он сам виноват!
Ответить было нечего, я просто ждал, когда, наконец, закончится эта пытка.
Тапка морщила лоб, разминала длинные пальцы и буравила меня взглядом:
- Не понимаю. Зачем вы пошли к нему домой? Почему не в школе?
- При свидетелях он не признал бы, что писал записки..., - оправдывался я.
Тапка фыркнула:
- Опять записки! Почему убежал? Почему бросил товарища?
- Беляк был в истерике, пока нас было больше, а так он пришёл в себя, - лицо горело, и я заикался.
- Почему ты их не разнял? - наседала Тапка.
- Сказали бы, что мы били его вдвоём, а его никто не бил, - лепетал я.
- Ты говоришь, драки не было?! Как это не было? Родители в окно видели, как они катались в снегу! Ты знаешь, что у него случился приступ астмы? Скорую помощь вызывали, вот до чего вы его довели! А ты говоришь, не было! Что же это было? Зачем он к вам спустился? Что за блажь, разборки? Где твои мозги, Майоров? А если бы вызвали милицию? Это бы вышло за пределы школы. В комнату милиции захотел?
Я молчал.
Она расправила плечи, поправила складку на бордовой кофточке, взглянула на меня теплее, показала на стул.
- Садись.
Я сел.
Она заговорила дружелюбно и даже миролюбиво:
- Майоров, зачем тебе эта история? Ну, подрались они. Ты тут ни при чём, ты не дрался, и, вообще, ушёл. Не усложняй. Вы пошли гулять, встретили Беляка, поиграли в снежки, твой друг с ним подрался. Другу твоему ничего не будет - он отличник. Поставят в неделе за поведение неуд, запишут в дневник замечание, и всё. Ну?
- Пионеры так не поступают, - ляпнул я, ощущая жаркий прилив сил.
Она вздрогнула.
- Ты соображаешь, как это выглядит иначе? Ты подговорил своего друга, стравил его c Беляком, чтобы свести счёты. Пока они дрались, ты наслаждался зрелищем, а когда запахло жареным, испугался и удрал. Бросил товарища отдуваться! Это пионерский поступок? За это тебя мало из пионеров исключить - из школы выгнать. А твоему другу-дураку лучше не будет.
- Драки не было, - рыдая, выкрикнул я. Слёзы текли из глаз, и я вытирал их грубым рукавом школьной формы.
- Кончай представление! Достань платок! – возмутилась Тапка и тактично отвернулась к голым кустам сирени в окне. Глухо приказала, - сходи в туалет, умойся, приведи себя в порядок и возвращайся на занятия. Завтра будем разбираться с вашей классной, что за записки ты выдумал. Увидишь своего подельника, пусть зайдёт. И почему его нет?
Я пожал плечами.
- Если что, пеняй на себя, выгоню в школу по месту жительства. Иди!
Дикие дети
Школа по месту жительства или микрорайонная школа – это было страшно. Я вырос рядом с Оружейными банями, в Оружейном переулке. Дети в соседних дворах были очень разные. Были дворы вроде того, в котором рос я, и дети там похожи на меня.А были адские дворы, вроде двора дома в задах Оружейных бань. Этот дом-общежитие, заселенный ещё в начале двадцатого века, называли коммуной. Там обитала самая злобная шпана. Эти дети как-будто свалились с Луны или были детьми древних людей. Они совсем другие - «дикие дети». Всё, что интересовало меня: знания, чтение, музыка - для них не существовало. У них были крепкие кулаки, хищные злобные глаза. Говорили они на русском языке, но половину слов, которые они произносили, я не понимал. Они обладали звериным чутьём на своих и чужих. Не знаю, как там жили свои, но чужим в этот двор лучше не попадать. Дикие дети были постоянно на страже. У них всегда кто-то стоял в дозоре, и за чужаком гнались организованной толпой.
Велосипеды, деньги, одежда, это там отбирали в порядке вещей, но это всё чепуха. Они там меры не знали.
Однажды самый задиристый и кулакастый мальчик из нашего двора на спор пошёл в этот двор, и попал в плен. Чтобы его вызволить, пришлось звать взрослых. Мальчика привели обратно, был он с разбитым носом, в ссадинах и сломленный духом. Было такое ощущение, что его подменили. После визита в этот двор - мы перестали его понимать, как-будто он заразился дикостью в этом дворе.
Иногда, дикие дети устраивали рейды к нам, их прогоняли, но они успевали наговорить таких вещей, которые даже наши учителя и родители не понимали.
И в нашем доме были дикие дети, но в нашем дворе такие цивилизовались, потому что их было мало. Они были даже полезны нам, как и мы им. Мы ходили друг к другу в гости, играли во дворе в футбол, катались на велосипедах, и происходило взаимопроникновение культур. Наши хулиганы узнавали, что кроме кулака и радости кого-то унизить, есть много интересного, а мы учились бить по яйцам, душить в захвате и бросать в глаза песок исподтишка.
На улице от диких детей нас отделяли физические границы, но в микрорайонной школе этих границ не было, и два мира там сталкивались лбами. Мир диких детей в микрорайоной школе побеждал, потому что их там было слишком много. Поэтому путей из микрорайоной школы было два: либо в ПТУ, а потом в армию, либо в тюрьму.
По сравнению с дикими дворовыми детьми, и задиристый Беляк, и драчливый Толстомордый, и другие хулиганы в нашей школе с углублённым преподаванием английского, были ближе и понятней. Тапка это понимала. Наши родители это понимали. Поэтому мы должны быть прилежными октябрятами, потом - сознательными пионерами, а после - комсомольцами.
Возвращение
Я выскочил из кабинета Тапки, опустив голову и пряча заплаканное лицо. Повезло, идёт урок, и холл пуст. Я юркнул в туалет. Умывшись, вышел и завернул на лестничный пролёт, где чёрный ход на улицу, дверь не заперта, я выбрался на мороз и постоял там – это чтобы лицо перестало быть заплаканным.
Когда я тихонько приоткрыл дверь в кабинет, вторая математика только началась, все делали упражнения. Пожога подняла глаза от журнала, кивнула, я прокрался на своё место. Я был серьёзен и избегал смотреть по сторонам. Кто-то зашептал, спрашивая, как дела, но Пожога строго обожгла класс взглядом, и шёпот стих. Соседка пододвинула мне листик с номерами заданных примеров и написала на нём: “Как?”. “Завтра” – написал я в ответ. Тема, как всегда, была простой, и мы с соседкой успели сделать через один номер не только классные упражнения, но и домашние.
После второго урока оказалось, что у нас замена, что третий урок, историю, заменили математикой, и контрольная ещё только будет. Весь первый урок разбирали домашку, так что я ничего не пропустил. На перемене я торопливо вышел из класса, не хотелось расспросов, потому что я сам ещё не понял, что происходит.
Я побродил по этажам, настроился на контрольную, а когда вернулся, услышал в классе оживлённый гомон. Я заглянул внутрь и обнаружил живого и довольного Беляка, который сидел за своей партой. Беляка обступили одноклассники. Он гордо расстегнул пиджак, верх рубашки, оттягивал футболку и показывал всем что-то на груди. Я подождал, пока толпа расступилась и еле разглядел белое пятно под футболкой. Это был его звёздный час, Беляк купался во внимании, было слышно, как он увлеченно рассказывает про вчерашнее происшествие.
- Зачем ты писал записки с угрозами? – перебила его моя соседка.
- Какие запи-и-и-ски?! – гнусаво протянул Беляк, невинно поднимая брови, - никаких записок я не писал, это всё Майоров придумал!
Я отошёл от двери и принялся ждать.
Из класса вышел Галактика.
- О, привет! – крикнул он, - как хорошо, даже контрольную не пропущу.
- Что там Беляк показывает?
- У него грудь вся заклеена пластырем, он всем хвастается, что у него был приступ бронхиальной астмы, что его откачивали. Говорит, что нам теперь не поздоровится, - пояснил Галактика.
- Тебя Тапка видела? - уточнил я.
- Да, на входе в школу, забрала дневник, - безмятежно ответил он, - велела завтра после первого урока явиться к директору, и тебя взять, сказала, с нами Степашка пойдет.
- Зачем это? – насторожился я.
Обычно бывало иначе: делали внушение сперва нам, потом вызывали наших родителей и делали внушения им, писали в дневники замечания красным, снижали отметку по поведение за неделю и всё.
- Родителей не вызвала? - удивился я.
- Нет, а что твоих вызвала? – отозвался Галактика.
Я помотал головой. Галактика улыбнулся:
- А чего вызывать? Драки-то не было. Пусть разбираются, а когда разберутся, тогда вызовут, если будет за что. - Галактика махнул рукой, подвигал челюстями, - Чепуха, отобьёмся.
Мы вернулись на математику, зазвенел звонок, дети заполнили кабинет. Все замерли – Пожога раздавала варианты. За первой партой у окна не прекращалась возня.
- Что такое! – цыкнула Пожога.
- У меня нет ручки! – возмутился в ответ Беляк, - она только что здесь была!
- Дайте ему запасную! – рявкнула Пожога устало.
По классу побежали смешки. Моя соседка тайком рисует на бумажке. Показывает. Маша-растеряша? Угадал.
Всё было как всегда.
Галактика
Я завидовал спокойствию своего друга. Мы дружили со второго класса. И продолжали дружить в шестом. За четыре года было у нас две крупных ссоры, в одной был виноват я, в другой он, но это было неважно. Главное, мы умели и хотели мириться.
Со стороны наша дружба смотрелась комично: Галактика был самым высоким в классе, а я самым низкорослым. Галактика был отличником по всем предметам – я троечником. Галактику хвалили за природную грамотность, а меня ругали за природную безграмотность. Галактика был флегматичным и рассудительным, я же - импульсивным и резким. Галактика имел по поведению и прилежанию отлично, а я удовлетворительно. Галактику считали примерным мальчиком, а меня хулиганом. И всё-таки мы дружили.
Почему – никто не понимал.
Наша первая классная руководительница, мудрая Клавдия, всячески поощряла эту дружбу. Она говорила, что Галактика положительно влияет на меня. Так и было, потому что градус историй, в которые я попадал, с появлением Галактики снизился. Почему-то Галактика делился со мной своей хорошей репутацией, а моя плохая к нему не липла.
Неопытная Крыса же считала меня в этой дружбе паразитом. Она убеждала всех вокруг, что я пользуюсь репутацией Галактики, что я втягиваю его в дурные истории, что эксплуатирую. Эксплуатация - это чепуха, потому что и по математике, и по геометрии, а когда появилась физика, то и по физике, он был первым в классе, а я был вторым. На русском и литературе списывать особо нечего, да и не сидели мы с ним вместе на русском. А английским мы занимались в разных группах. И наконец, трудно представить, чтобы Галактика был так туп, чтобы им можно было пользоваться.
Сейчас же, в ситуации с Беляком, даже репутации Галактики могло не хватить на обоих. Я не сомневался, что Тапка права: может повернуться так, что меня выгонят, а Галактику нет. Я даже уверен, что Галактику не выгонят. Я же близок к исключению, как никогда.
Тапка недаром советовала мне устраниться из этой истории, но стоило подумать о таком исходе, как я сразу вспоминал то мерзкое ощущение, когда убегал, оставляя Галактику с Беляком. Галактику, который в этой истории из-за меня, который в ней, чтобы защитить меня, которого Беляк использовал для самоутверждения вместо меня.
Поэтому никакой драки не было.
Английский язык
Четвёртый урок – урок английского языка.
Английский язык - это причина популярности нашей школы.
В обычных школах иностранный начинается в шестом классе, так в школе у моей двоюродной сестры. Один урок в неделю, один преподаватель на весь класс из тридцати-сорока человек.
У нас английский начался во втором классе. Мы ещё маловразумительно лепетали на родном языке, а нам уже вдалбливали латинский алфавит и неправильные глаголы. Для этого, класс делили на три группы: сильную, среднюю и простую. Чтобы попасть в сильную группу надо было постараться. Я и Галактика первый год занимались в средней группе. Потом мама Галактики взяла ему репетитора и перевела в сильную. Я продолжал болтаться между тройкой и четвёркой в средней группе. Официально, разницы между группами не было, но когда кто-то из англичанок заболевал, и группы смешивали, разница была: в простой группе мне сразу ставили пятёрки, если же ученики средней или простой попадали в сложную, их там тактично сажали в сторонку и не трогали.
В Москве две самых лучших английских школы. Наша двадцать вторая и двадцатая. Поэтому среди моих одноклассников есть внуки академиков, дипломатов и генералов.
Во внешнем мире происходили перемены, в школе это отражалось на учителях английского. Порой, возникало странное слово “колледж”, куда уже ушла моя первая англичанка. Ходят слухи, что, вот-вот, уйдет и англичанка Галактики.
Для меня урок английского – это передышка. Галактика в сильной группе, Беляк - в простой. Из друзей в средней группе только моя соседка. На английском дети сидят иначе, но и здесь мы за одной партой.
Начался урок английской песенкой, которую мы прослушали три раза, потом пересказали ?по памяти на английском же, выписали новые слова и гадали, какое у них значение. Когда учительница начала проверять домашку, выдалась пауза, и моя соседка принялась расспрашивать про допрос у Тапки. Я рассказывал, а она мрачнела и кусала губы. Закончил я тем, что завтра на втором уроке, мы должны пойти к директору.
- Ты знаешь, чья дочь мама Беляка? - прошептала соседка.
Я напрягся и вспомнил, как однажды Беляк хвастался, что его дедушка вице-адмирал. Тогда его подняли на смех, и Беляк больше не хвастался. Я сообщил об этом соседке.
- И не только, - пробормотала она, а потом что-то добавила, но так тихо, что я не разобрал, и пояснила, - папа шёпотом маме говорил, но я слышала. Это даже не уровень родителей Галактики.
- Каков Беляк: у него что на уме, то на языке. Я бы на всех углах кричал, если бы мой дедушка был вице-адмиралом, а он только однажды ляпнул. Оказывается, он умеет быть скромным. Да я с таким дедушкой горя бы не знал...
Соседка печально глядела, а потом одёрнула:
- Ты не о дедушке думай. Дедушка – это не твоего ума дело! – она тюкнула меня сжатым белым кулачком по ноге. - Ты про Беляка думай. Если его дед такой, то сам Беляк не глупее! Его на пушку не возьмёшь!
- Не понимаю, - смутился я гневу моей обычно флегматичной соседки.
- Тебя уже считай, что выгнали! – сердито буркнула она.
В её глазах стояли слёзы? Я не успел разглядеть, она опустила голову, меня бросило в пот:
- Зачем ты это говоришь? Мне-то что делать?
- Хвататься за любую возможность и шевелить мозгами, если она появится, и если повезёт, - соседка быстро шептала вполоборота, делая вид, что смотрит в сторону учительницы.
- Галактику не сдам, - буркнул я.
Соседка зажмурила глазки, махнула чёлкой и совсем отвернулась. Я только слышал, как она стиснула карандаш, и тот хрустнул. Я испугался, что она обиделась, потому что перестала обращать на меня внимание и прилежно смотрит в рот англичанке, но заметил, что её рука живет своей жизнью – рисует на бумажке. Нарисовала. Кто это? Хитрая лиса из “Серой шейки”? Не угадал. Это лисёнок Вук.
Очная ставка
Назавтра пришла пурга. Школа выплывала из темноты вместе с рассветом. Дети, как снеговики толпились у входа, отряхивали снег, цепочкой тянулись в школу, находили свободные места на лавках, сбрасывали верхнюю одежду с тающим снегом и переодевали обувь.
На кафельном полу соль, лёд, слякоть. Уборщица ворчит и покрикивает.
Пурга бушевала с такой силой, что даже Тапка не вышла отчитывать опоздавших, когда зазвенел второй звонок.
На первом уроке русского языка всё было не как всегда. Степашка не блистала острым языком, не одёргивала болтунов, а погрузилась в себя. Галактика хмурился и дремал. Беляк не хорохорился, не устраивал клоунады и ничего не терял, а наоборот, нашлась и его ручка, и его тетрадь по русскому, но Степашка,почему-то, не удосужилась подколоть его. Даже моя соседка не сделала домашнее задание. Глаза её были уставшие, с красными прожилками, но это не мешало ей виртуозно боковым зрением, зачитывать ответы из моей тетрадки. За окнами гудело, и стёкла вибрировали от порывов ветра. К концу урока даже стемнело.
Вторым уроком была физкультура, но Степашка приказала Галактике, Беляку и мне идти к директору в кабинет с вещами. У директора нас уже ждали: Тапка и мама Беляка. Директор сидела за своим столом, Тапка - перпендикулярно за торцом стола, дальше мама Беляка и Степашка, мы с Галактикой и Беляк стояли.
- Положите вещи. Сядьте, - махнула рукой директор.
Мы сели. У одной стены мы с Галактикой, напротив, у другой - Беляк.
Директор долго и пристально глядела на нас троих по очереди. Показалось, что она изучала нас вечность. У меня мелко тряслось под коленками и колотилось сердце. Тапка кашлянула. Директор начала:
- Зачем вы избили одноклассника?
Я начал, было, отвечать, но Галактика легонько отстранил меня локтем и сказал:
- Можно, можно я, да? – он самую малость заикался, но его голос, рассудительный, уже немного низковатый, всегда успокаивал учителей, вдобавок Галактика жестикулировал руками, но без торопливости, как это делают дикторы на телевидении.
Галактика рассказывал уверенно, как отвечал выученный урок, не вызубренный, как зазубривают свою ложь вруны, а именно - выученный и глубоко понятый. Он им доказывал теорему о том, что произошло. Его можно было прервать в любом месте доказательства и попросить продолжить в другом, и он с лёгкостью перескакивал туда, отвечал, а потом возвращался обратно и продолжал с того места, где его прервали. Галактика подчеркнул, что он сам вовремя не понял, что Беляк так испугался, что началась истерика, и что от любой попытки примириться становилось хуже. Он, Галактика, этого не заметил, а Майоров это понял и предупредил.
Я несколько раз порывался его перебить, но останавливался, вспоминая лисёнка Вука, нарисованного соседкой.
Чтобы отвлечься, я наблюдал за Беляком. Тот изнывал от нетерпения, но старался держать себя в руках. Я заметил, что слово “истерика” его бесит.
Когда Галактика закончил, директор посмотрела на меня. Мне показалось, что я заразился разумностью голоса у Галактики, поэтому я миролюбиво поведал, что раньше мои попыти объясниться с Беляком в школе приводили к истерикам и дракам, поэтому я надеялся поговорить о записках там, где Беляк будет чувствовать себя уверенно, возле его дома, чтобы этих истерик избежать. Я и подумать не смел, что это приведёт к такому крупному инциденту.
Беляк весь побледнел, а губы его стали бордовыми и кривились.
- Это всё лирика, - проскрипела директор, - а, вот, записки с угрозами...
- Какие записки?! – не выдержал Беляк. - Не было никаких записок!
Директор посмотрела на Степашку.
- Одна у меня есть, - Степашка показала записку.
- Зачитайте, - кивнула директор.
Степашка зачитала с расстановкой и по слогам:
- “Майоров, ты вАрюга и гад, и тебе придёться худо, если ты ночью в полнолуние, в полночь не придёшь к школе и не встретишься со мной один!” и подпись “Чёрный КОпитан”.
Тапка улыбнулась, директор глядела на Беляка в упор:
- Это ты писал?
- Ну, я, - протянул тот, - но это шутка, и всего одна!
- Это не угрозы, - возразила мама Беляка, Тапка поморщилась.
- У нас есть ещё записки? – спросила директор, обводя всех взглядом, а потом остановилась на мне.
Я покопался в карманах, с собой не было ни одной, тогда я принялся рыться в ранце.
- Так есть или нет? – нетерпеливо повторила директор.
- Нет, но я, могу... - упавшим голосом оправдывался я.
Директор меня перебила:
- Записки надо было сохранять, - она поглядела на Тапку.
Тапка сидела прямо и молчала с непроницаемым лицом статуи. Директор ждала. Наконец Тапка посмотрела на меня и медленно, без обычной заунывности, без ямба и без дактиля заговорила, как робот:
- У нас злостное нарушение дисциплины, вне школы избит ученик, доведён до приступа. Вызывали скорую помощь. Один из виновников уже не раз уличён в хулиганских поступках, о чём имеются записи в дневнике. Так же, этот виновник плохо учится. В прошлом году он устроил драку в музее боевой славы, в которой сам же пострадал. Был скандал, дело дошло до родителей, и даже до бабушек и до дедушек, - в этом месте Тапка сглотнула, перевела дыхание и продолжила, - Из школы пришлось уволить учительницу. Он плохо влияет на одноклассников, - она посмотрела на Галактику, который на глазах посерел и съёжился, - это с одной стороны, с другой глупая, безобидная записка, и дурак который её написал.
Я сжался и боялся вздохнуть, избегал смотреть по сторонам, казалось, секунды замерли, все паузы растянулись, торжественные, как похороны.
Степашка воспользовалась паузой - она волновалась или нарочно усилила свой немного окающий говор? – она обращалась к директору:
- Я у вас с начала года, поэтому давайте не будем усложнять и останемся в рамках этого года, - она пристально и прищурившись поглядела на Тапку, - здесь много несказанного вслух...
- Я поняла, - перебила её директор, - что ещё?
- В этом году средняя оценка у Майорова выше четырёх, у него всё ещё три по русскому, но вы знаете мои критерии, его же проступки в этом году вполне... естественны.
Директор со скукой изучала потолок своего кабинета.
- Ну, этого мало, похвально, что вы заступаетесь за своего ученика, - протянула Тапка, - но у нас нет другого выхода, потому что даже если поверить, что были ещё записки: ну, Чёрный кОпитан, - Тапка невольно усмехнулась, - ну, оскорбления, ну, глупые подначки. Если за каждую записку ученики во внеучебное время будут друг друга караулить у подъездов и мириться так, что потом нужна скорая помощь, то… - Тапка развела руками.
- Может перевести его в “А” класс? – спросила директор.
- Это временная мера, - возразила Тапка, - там будет ещё хуже.
В кабинет постучали.
- Кто там? – сердито отозвалась директор.
Вошла моя соседка с молочно белой папочкой в руках.
- Деточка, что ты здесь делаешь? – тепло спросила директор.
- Почему ты не на физкультуре? – строго возмутилась Тапка.
Моя соседка потупила взор и покраснела.
- Я сегодня нездорова.
Директор и Тапка переглянулись.
- Я принесла записки, - соседка продолжала почтенно глядеть в пол, - можно?
- Записки? Почему записки? – вытаращила глаза директор.
- Я её посадила с Майоровым за одну парту в начале года, - пояснила Степашка, - это его нынешняя соседка.
Директор неодобрительно покачала головой и с сочувствием посмотрела на мою соседку и спросила с любопытством:
- И как тебе?
Соседка пожала плечиками и протянула ей папочку:
- Я собрала записки, - и снова почтительно склонила голову и опустила глаза.
Директор открыла папочку и высыпала записки на стол перед собой. Я и не думал, что их было так много. Директор развернула первую, её глаза забегали по строчкам, потом вытаращились, она отложила записку в сторону, взяла вторую, и осторожно глянула на мою соседку:
- Дорогая, ты читала все эти записки?
Соседка, зарделась и кивнула.
- Пожалуйста, забудь, что ты там видела.
Соседка покорно кивнула.
- Да что там такое? – Тапка с живостью школьницы вскочила, обежала вокруг стола и принялась жадно читать из-за плеча директора, та оглянулась на неё, развернула следующую.
- А это что значит? - изумилась директор и ткнула пальцем в записку.
- Я тебе потом объясню, - отрезала Тапка, и отправила записку в кучку на краю стола.
Степашка не выдержала, поднялась и встала рядом с ними над записками. Директор брала записку, разворачивала, читала, передавала Тапке, та близоруко щурилась, передавала записку Степашке. Все они попеременно вздыхали и охали. Прочитанные записки они делили на две кучки, большую в середине стола и меньшую на краю.
Учителя были так увлечены, что не заметили, как к ним присоединилась мама Беляка, а мы ничего не понимали, Беляк сидел ко мне в профиль, сжав кулаки, а соседка стояла посреди кабинета и скромно глядела в пол.
- Не может быть, чтобы он написал это! – упавшим голосом возразила мама Беляка.
- Это нетрудно проверить, если ты не возражаешь, - ответила Тапка и вопросительно посмотрела на маму Беляка, та посмотрела на Беляка и попросила:
- Дай тетрадку по русскому и пенал.
Беляк достал ранец, расстегнул, отыскал тетрадку по русскому и пенал. Я удивился его выдержке, его руки двигались уверенно и совсем не дрожали. Потом я опомнился: ему-то не грозит отчисление.
Тапка передала тетрадку директору, та открыла и начала читать. Тапка тем временем искала синюю ручку, нашла. Написала ею несколько предложений.
Это была шариковая ручка из тех, которые я ненавидел. В неё вставляли плохие стержни с толстым носиком и крупным шариком. Стержни всегда текли, а шарик был плохо подогнан и слабо отшлифован. Поэтому чернила подтекали, скапливались на краях носика и пачкали пальцы, бумагу, пенал. Сами чернила не прилипали к поверхности шарика, поэтому линия от таких стержней получалась не просто жирной, а густо-синей с комочками по краям, и, часто, прерывалась посередине, и была неравномерной при закруглении. Смотрелось неряшливо. А комочки, высыхали долго, и, если по написанному провести рукой, они смазывались, а ещё такой стержень царапал бумагу. Не ручка, а наказание.
Иногда в магазинах выбрасывали на прилавок качественные ручки с тонкими носиками и крохотными шариками, за ними приходилось охотиться. Писать такими ручками - одно удовольствие. Бывали ручки ещё лучше, ещё тоньше и ещё мягче, но в продаже их не найти. Такие привозили из-за границы. Одной из таких писала моя соседка, а последнее время и я, после того, как она приговорила грязные ручки к изгнанию с нашей парты за постоянную мазню, а меня снабдила своими.
Я посмотрел на соседку, она стояла посреди кабинета, вытянувшись. Опрятная, прямая, как тростинка, руки сцеплены перед собой, кулачки сжаты так, что пальцы побелели, однако её лицо было безмятежно.
- Похоже они писались этой ручкой, - продолжала Тапка, - и бумага такая же из вторсырья.
Директор бормотала, обращаясь к Тапке:
- В этом слове всюду одна и та же ошибка, мягкий знак, и в записках, и в тетрадке, а это он ошибочно выделяет запятыми, тоже повторяется, но почерк, левой же рукой писал.
- Так он и ту записку писал левой! – азартно отозвалась Тапка.
- Дайте изъятую на уроке записку! – проскрипела директор. - Совпадает! Смотри, вот эта завитушка, а эту букву не дописывает, - она живо потёрла руки, позвала маму Беляка и Степашку, - проверяйте меня.
Когда директор пролистала тетрадь до конца, то воскликнула:
- Здесь от последних листов оторваны куски!
Они быстро отыскали записки, это были те, что в маленькой кучке на краю стола, которые совпадали по форме с оторванными кусками.
Беляк не выдержал, встал и бочком-бочком протиснулся к столу, и тихо взял записку с края стола и начал читать, побледнел и закричал:
- Да, были ещё записки! Но эти, это не я! Это не моё. Их подбросили! Честное слово! Я не виноват!
- Успокойся, - миролюбиво и устало прикрикнула на него Тапка, - Чёрный кОпитан, ты сам себя наказал, все квиты.
- Майоров, эти записки ты получал? Подойди, - повелела директор и сунула записку из большой кучи.
- Это последняя была, - согласился я, и взял записку из отложенных на край стола.
- Не эту! – Тапка потянулась, чтобы забрать её.
- Оставь, он их уже читал, - фыркнула директор.
Я прочитал записку, и показалось, что у меня что-то с головой. Я узнавал корявый почерк левой руки Беляка, я узнавал часть слов, узнавал в том смысле, что я их уже читал в записке. У меня отменная зрительная память - и часть слов я видел в записке впервые! Сами эти слова я либо не знал, либо не мог разобрать из-за корявого почерка Беляка. Беляк способен написать любую белиберду, но эту записку я не читал никогда! Неужели соседка прятала от меня часть записок? От растерянности, я начал читать незнакомые слова по слогам.
- Читай про себя, - прервала Тапака, - не надо вслух!
Внезапно меня осенило, и я ощутил на лице жар от нахлынувших эмоций. В таких ситуациях я краснею, как помидор. Тапка это заметила и истолковала по-своему:
- Держи себя в руках! Никаких разборок! – выхватила записку, обвела нас троих яростным взглядом, и приказала, - Всем помириться и дружить! Иначе выгоню любого!
Я не знал, что говорить, комната кружилась и качалась, в ушах стучало и даже запульсировала болью точка на голове, где шрам - след трагической драки в музее боевой славы. Как же противно врать! А если не врать, то что, предать?
- Можно я пойду? – дрожащим голоском спросила моя соседка.
Все обернулись к ней, она бледнела на глазах и пожаловалась:
- Я себя не очень хорошо чувствую. Можно Майоров проводит меня в наш кабинет? Там третий этаж всё-таки.
- Да, Майоров, проводи..., - директор вздохнула, приторно улыбнулась, - рада, что всё разрешилось, ты остаёшься.
- Пока, - грозно поправила Тапка.
- Пока-пока, - на автомате вымолвил я, вздрогнул, вдохнул, чтобы уточнить, что я имею в виду, но соседка приблизилась и повисла на мне, закатывая глазки.
- Позвонить родителям? – нахмурилась Тапка.
- Не надо, скоро пройдёт, - вяло отмахнулась соседка.
За дверью соседке не стало лучше. Ей даже не стало лучше на лестнице, и пришлось вести её до третьего этажа, потом по коридору, до самого нашего кабинета русского и литературы. И только там, за дверью, за партой у нее перестала кружиться голова, настроение поднялось, и она, смеясь, нарисовала мне русалочку, и я опять не угадал.
Благодарности
Автор выражает благодарность Наталье Новиковой за корректорскую правку текста.