***

Льют дожди тяжеленные пули, –

жарят густо… Сиди да тужи.

Хоть бы молнии в дом заглянули…

Небо серое, будто жизнь.

Вдалеке тучки скучили просинь.

Не кручинься!.. Стопарик налей,

и – поленом в трескучую осень,

в пламень кленов и тополей.

***

Неотвратимая случайность, –

невыносимость Бытия,

несвязность речи и отчаянность,

несносность сна и пытки "Я",

и отреченье от влечений,

и зыбкость гаснущих теней,

и извлечение мгновений

из-под руин погибших дней.

***

Гуляю по рассветным улицам, –

мне путы сна невыносимы.

Дарю улыбки встречным лицам.

И, безъязык в немые зимы,

спешу проститься с ноябрем, –

поэтом был еще я в нем.

Еще я ощущал прозрачность

не мною писаных картин,

всепожирающую алчность

желаний на губах рябин,

надкусанных до алой крови, –

приметный знак любовной боли.

Еще была возможна близость

между закатами и мной,

еще жила во мгле порывистость,

не заметенная зимой.

И за мерцаньем листопада

не мне маячили из ада.

Но белоснежная пустыня

злой волей завладеет мной.

И посреди январской стыни

вновь будут взяты на постой

и мерзлых окон темнота,

и вязкий сон, и немота.

***

Всю ночь виски плескал в бокал.

Где мой берег?.. –

океан лакал бока скал.

Ни сна, ни денег,

ни маломальской любви…

Ничего. Злая скука.

Ястреб смерти занес клюв и

не издает ни звука.

Из ущелий Времен песок имен

метут ветры.

Боже, дай не немых письмен

поэту, – веры!..

***

Отчего я тобой изувечен

без вины, неказистая даль!..

Впился в плечи холмов сизый вечер,

словно червь в сахаристый миндаль.

Отчего тянет душу пустая,

без надежды, сиротская синь…

Будто мрамор целуешь устами,

почерневшими от тоски.

Отчего задержалась подруга –

ненасытная, алчная ночь.

Эти губы целуют упруго…

Не вздохнуть. Не вскричать. Не помочь.

***

Чудо-юдо рыба кит,

город на тебе стоит.

Крепость. Жалкие дома.

Церковь. Мост. Погост. Тюрьма…

Эхма, не сберечь нервишки!..

Ты чихнешь, – с боков, как фишки,

в бездну сыплются домишки,

а за ними и людишки:

кто тут свят, кто трезв, кто пьян, –

прямо в море-окиян.

В глубину… В пучину вод.

Прощевай, честной народ!

Зла не помни. Всех простил я…

Не тужи по мне, Россия!..

Ешь да пей, в разор гуляй,

как последний раздолбай.

Я и сам считал ворон

на семи ветрах Времен,

у семи твоих холмов

под трезвон колоколов.

Что тревожиться, когда

жизнь как мутная вода:

жди, не жди, – беда грядет.

А пока крести свой рот:

горе стихло… Видно, спит

чудо-юдо рыба кит.

***

Пора. Уйди, не мучай… Осень,

умерь свой жар! Не до объятий.

Твой вид лишь поначалу сносен,

а после жалок, неопрятен:

миг – и валяешься в грязи.

Картина счастья на Руси.

Но без тебя осиротею:

сойдут гротескные пейзажи.

Любовь… Боюсь, я сыт не ею.

Я осенью обескуражен:

где кисти!.. Дождь кладет мазки

под небом, полным злой тоски.

***

Зря на чужбине ветры голосили:

вернись на север, под родимый кров,

где вечность мчит в упряжке что есть силы

по звездной тундре над мерцаньем льдов.

И рад бы я!.. Но где вы были, ветры,

когда, зло разорен, среди руин

бродяжил я без имени, без веры,

былой Отчизны бесприютный сын.

Как часто в час потерь и потрясений

мне мнился шум твоих седых морей…

О, дивный край! О, гордый русский север!..

Твой зов навечно в памяти моей.

***

Когда стихает гул мгновений

и время шелестит без цели –

без стука в дверь, звонков, сомнений,

стишков, что так осточертели, –

в ночь засыпаю как убитый.

Вот только кем и где? Когда?..

Под шепот "Спи… Ты спи… Да спи ты…"

стремглав увозят поезда

нас из вчера в грядущий ужас.

На станциях стоянок нет.

И без толку метаться, тужась

нашарить проездной билет…

Но – ужас! – надо возвращаться.

Зовут: "На выход, пассажиры!.."

Встречаю с удалью паяца

мгновений шквальные порывы.

Звонки надсадны. Нервы тонки.

Зло лезет в двери, жизнь утюжа…

Куда ни глянь, – крысиный ужас.

И лишь стишки как ветры звонки!..

***

Страстно тревожит лучами солнце

прелое лоно. Брось взгляд.

Бьется на ложе в истоме сонно

осень – дрожит листопад.

Души, не зябните… Не холодейте!

Поздно. Не взять жизнь взаймы.

Вздрогнут и вцепятся голые ветви

в хрусткое ложе зимы.

***

Надоели телячьи нежности!..

Разношу отраженье тычком.

Месяц у Вселенной в промежности

что-то роет резвым бычком,

пока склеиваю осколки

разнесенного вдребезги "Я".

Взгляды звезд насмешливо колки:

эй, ты, там, побереги себя!..

***

Пахнет свежескошенной травой.

Умер! Умер… Умер.

Тишина. Не плачь. Прошу, не вой…

Зуммер

телефона, как прощальный вскрик.

– Кто это? Нет, подойти не может…

Ожидание. Скрипучей двери всхлип.

Взгляд надежды. Нет, увы, не ожил.

***

Иди по брусчатке налево,

нырни за углом в подворотню, –

и сребролюбивая дева

без тени заминки и гнева

тебя ублажит. И вольготно

себя ощутишь ненадолго,

пока в другой подворотне

не с умыслом, а по долгу

не встретят кастетом оборотни:

дескать, не с той связался,

за это, мол, и ответишь…

Сцена из киносеанса,

но не жди резонанса:

утри разбитый рот пятерней

и выброси день, как ветошь.

А позже, у стойки бара,

где нимфы прелестно нестойки,

припомни, как пела гитара –

любовь то ли дар, то ли кара –

под стихотворения Лорки

когда-то, в далеком прошлом,

которого не вернешь.

Жизнь еще до смерти – жребий брошен! –

отдана ни за грош

не Богу, не дьяволу, а меняле

в линялом, как темень, плаще…

Речь не о галилеяне,

не о постигнутом им идеале,

не о том, чем выпавший век нехорош,

а о Времени и вообще.

***

Глыбу горя не сбросить вниз,

с Эвереста всех одиночеств.

В листопад, на излете осени,

я вновь небу угоден и чист,

словно просинь у горизонта,

в злой осаде тягучих туч.

Где гроза, там озон… Но знай:

нет ни молний в душе, ни чувств,

зыбких, будто мерцание глади

темных вод в затяжной закат.

Я сиротству – уходу рад и

никогда не вернусь назад.

***

Нет-нет, к огню не подзывайте!

Пусть дни сгорают чадной чередой

в пожарах Времени, не червь я за едой,

не мышь, что гонится за лайками на сайте…

О, совесть!.. Подлая, ты ноешь, как нарыв:

ни лжи мне не прощаешь, ни халтуры.

Уймись, несносная… Вершу самоподрыв:

стишки – в клочки, в ничто, в костры культуры!..

***

Путеводитель. Будет, водитель!..

Прибыли. Вечность. Ваятель Пракситель

здесь обнажил и мечты, и надежды,

срывая с мрамора все одежды,

будто хитон с несравненной Фрины –

гетеры в Греции не из глины,

а из небесного света.

– Иди ты!..

– Взгляни на статую Афродиты…

Время не властно. Фигура Гермеса –

слеплена из какого теста? –

оставлена не в наследство,

не на зависть потомкам, а вместо

местоимения "я",

его неимения

в местах скопления душ –

от футбольных арен до кабаре "Мулен Руж" –

и остекленения толп из-за

мести юного Диониса,

которому нежный Гермес –

и какой бес в него влез! –

так и не отдал кисть винограда.

Поддразнивать – тоже услада,

когда перед тобой егозит проситель!..

Ты снисходителен к нам, Пракситель.

***

Трудно выжить в городе мертвых

среди выгнивших зданий,

мутных окон, едва живых –

привидевшихся? – воспоминаний,

почему-то еще не стертых

ни водкой, ни тычками под дых,

на которые судьба мастерица:

ей неймется спровадить тебя

с глаз долой. Мол, заждались лица

на перроне, платки теребя:

не пора ли помахать вслед

веренице канувших в никуда лет.

В этом городе мертвых,

давно разорванных связей,

где приветливы только косые, в скулу, дожди,

посреди одиночества и вселенской грязи

не повстречаешь ни Бога, ни черта,

сколько не жди.

Сколько не сдавай из-под пойла посуду,

не подавай нищему, отведя взгляд, –

все бесполезно, и по суду –

Апокалипсис неизбежен! – проводят в ад,

маша платками благоговейно,

ангелы с лицами, просветленными от портвейна.

***

Эта чертова неизбежность жизни,

покалывание в боку как предвестье беды,

рассуждения по ящику о фашизме и ни

водки, ни пива, ни просто чистой воды.

Дык, счастья и не обещали!.. –

твердит добродушный ангел на понуром плече.

Дьявол постреливает из пищали

за сараем по пивным банкам из развлече…

Ни я, ни другой кто-то,

кто бы ни был этот досужий глаз,

не различит водоворота

иллюзий ни снаружи, ни внутри нас.

Сцена не требует объяснений,

будь ты лох, скоморох или гений:

жизнь – затяжной монолог без роли.

Боль, эта чертова неизбежность боли.

***

Хотелось бы, чтобы любили, –

еще до последнего вдоха,

еще до того, как в могиле

почувствуешь себя плохо.

Но что-то, увы, невозможно.

С надеждой пристало прощаться

навек, без оглядки… Все ложно

в борделе потасканных граций.

И дым аберраций не к месту.

Мечты, будто галька у моря,

омыты до привкуса горя,

до звона небесной челесты.

***

Дано ль избегнуть катастрофы…

Все ближе, ближе срез обрыва:

ручьи в него стекают – строфы

уходят в вечность без надрыва,

не оставляя на прощанье

ни снов, ни мыслей, ни ростка

желания, ни завещанья,

ни ожиданий, ни дыханья,

ни веры, что грядет строка.

Опустошенность – боль иль благость…

На плечи небосвод не рухнет,

когда сиротство сердцу в радость

на позабытой Богом кухне,

где ухо не воспринимает

ни гам толпы, ни клик Голгофы,

ни шорох ноября, ни мая

звон, треск и гром – душа немая!.. –

ни поступь близкой катастрофы.

***

Не мною восприятие возможно

в одном из самых темных уголков,

в воронке гулких улиц и гудков

автомобилей, вскриков: "Осторожно!.."

Бушует шум, в груди не песни – хрипы,

и ни хлебов в худой суме, ни рыбы.

Не мною боль как соль переносима

от сердца к сердцу… Где найти слова, –

зачем ты носишь кепи, голова! –

призвать к молчанию. С изысканностью мима

явить безмолвие как громы по весне.

Безжалостно, раскатисто, над всем.

***

Уходят чувства, будто дни и годы,

куда-то вдаль – за горизонт событий.

И счастье, горе ли, что все дано забыть и,

не зная мук, удариться в заботы.

Не с тем ли насылает Бог невзгоды…

А, впрочем, что мне до Его наитий.

Все – видимость, но зрячесть – невозможна;

за явным не найти сокрытых истин

помимо тайн, к которым сам причислен –

быть может, сгоряча, неосторожно! –

как сгусток Бытия. И этим ложно

гордишься, в лучших чувствах бескорыстен.

И ненавистен близким и врагам

в нежданный миг ниспосланных прозрений.

Но что мне до чужих проблем и мнений…

Судьба не подпускает к пирогам,

не ведая, что в людный пир – шум, гам!.. –

сухарь в руке калике вожделенней.

***

Нежданный зыбкий дождь едва скользит по глади

зеркальных зябких луж. Такая благодать, –

быть тем, кто всюду вхож, быть ни зачем, не ради…

И полукружья дружб и ссор на миг разъять

сиротством, дымкой грез. В них каждый будто птица:

лечу, куда хочу, над радугой, над всем…

И нет прощальных слез, и будущность не мнится.

Что тихий летний дождь, скольжу над бытием.

***

Слушайте, невозможные люди!

Гремят грозовые тучи.

Ни увертюр, ни прелюдий…

Ветер сорвался с кручи:

сметает нестойкие души,

сминает мысли и чувства.

Темная силища кружит, –

торжествует безумство.

Пыл сбереги: иди

ближе, – теплее в куче!..

Слушайте, иллюзорные люди!

Ветер сорвался с кручи.

Жарче, жаднее уста,

что в воздух впились до хруста.

В душе бурлит пустота –

высшая форма искусства.

Copyright © 2016 Степанов С.