Severyanin S

Sad poem [Опечаленная поэза]

Samara advocate [Самарский адвокат]

Scandal in teacher’s family [Скандал в семье педагогический]

Scarlet nun [Алая монахиня]

Seamstress [Портниха]

Sea memo [Морская памятка]

Second coming [Второе пришествие]

Secret of song [Тайна песни]

Secret feelings – my soul were tearing [Тайные чувства — мне душу теребили]

See [Увидь]

Seine of dreams [Невод грез]

Self-Anthem [Самогимн]

Self-deception [Самообман]

Self-proclamation [Самопровозглашение]

Serenade [Серенада]

Sevskaya Balqis [Балькис Савская]

Sextine (I’m branded like sometime Beaudelaire) [Секстина (Я заклеймен, как некогда Бодлэр)]

Sextina (Premonition – more painful than a comet) [Секстина (Предчувствие — томительней кометы)]

Sextine V (In my country – rebellion and robbery) [Секстина V (В моей стране — разбои и мятеж)]

Sextine VI (Estonia, my second country) [Секстина VI (Эстония, страна моя вторая)]

Sextine VII (Here in Crimean company lived Fet) [Секстина VII (Здесь в Крымскую кампанию жил Фет)]

Sextine VIII (My home stands at entrance of resort) [Секстина VIII (Мой дом стоит при въезде на курорт)]

Sextine IX (Two forces battle in the world forever) [Секстина IX (Две силы в мире борются от века)]

Sextine X (It seems to me that heart of biandry) [Секстина X (Мне кажется, что сердце биандрии)]

Sextine XI (Some five years – and what a change) [Секстина XI (Каких-нибудь пять лет, — и что за перемена)]

Sextine XII (Passion without love – not passion, lust) [Секстина XII (Страсть без любви — лишь похоть, а не страсть)]

Sextine XIII (Blessed is he who knows your oppression and power) [Секстина XIII (Блажен познавший власть твою и гнет)]

Sextine XIV (There’s no betrayal where there’s love) [Секстина XIV (Измены нет, пока любовь жива)]

Sextine XV (O, lust, lust! You – like a bat) [Секстина XV (О, похоть, похоть! Ты — как нетопырь)]

Sextine of wise queen (III) [Секстина мудрой королевы (III)]

She And They [Она и они]

She will come, shine – disappear [Она придет, сверкнет — исчезнет]

She, Not Replaceable By Anyone [Она, никем не заменимая]

She acts up [Шалит]

She Criticizes [Она критикует]

She will stop loving [Она разлюбит]

She left [Уехала]

She loved [Любила]

She pampered me thus [Она меня так баловала]

She wanted to make him happy [Она осчастливить его захотела]

Shield-sun [Щит-солнце]

Sick poem [Больная поэза]

Sign [Отзнак]

Silence of noise [Молчанье шума]

Silk Whip [Шелковистый хлыстик]

Silver sonata [Серебряная соната]

Sincere Romance [Искренний романс]

Singer of passion [Певица страсти]

Singer of the sea (memories of lieutenant S.) [Певец моря (памяти лейтенанта С.)]

Singing of poems [Пенье стихов]

Singing Eyes [Поющие глаза]

Singing springs [Поющие весны]

Siriusoton [Сириусотон]

Sirius (introduction) [Сириус (интродукция)]

Sketch [Эскизетка]

Sleeping Beauty [Спящая красавица]

Slovene Liza [Словенка Лиза]

Smoke of ice [Дым льда]

Snow lethargy [Снежная летаргия]

Soivolovski story [Сойволская быль]

Some continuous whiplash [Какая-то сплошная хлыстань]

So-called poet [Так называемый поэтик]

Something Is Missing [Чего-то нет]

Something nightingale’s [Нечто соловьиное]

Sometimes [Иногда]

Somewhere on cherries [Где-то на черешнях]

Sonata “Iselina” (Knut Gamsun, “Pan”) [Соната "Изелина" ]

Sonatas in storm [Сонаты в шторм]

Song [Песня]

Song about rabbit [Песенка о зайце]

Song of eagle owls («Mignon», A. Thomas) [Песенка Филины («Mignon», A. Thomas)]

Song-spring [Песенка-весенка]

Song of present [Песенка о настоящем]

Sonnet [Сонет]

Sonnet-whim [Сонет-каприз]

Sonnet (All malachite-azure) [Сонет (Весь малахитово-лазурный)]

Sonnet about loyalty [Сонет о верности]

Sonnet to Olga Gzovsky [Сонет Ольге Гзовской]

Sonnet to Valmont (9-11 July in revel) [Сонет Бальмонту (9-11 июля в ревеле)]

Sonnet (I have no one to love, and fog – without love) [Сонет (Мне некого любить, а без любви — туман)]

Sonnet (We got acquainted in opera – in that time) [Сонет (Мы познакомились с ней в опере, — в то время)]

Sonnet-answer to Valeriy Bryusov (acrostic) [Валерию Брюсову сонет-ответ (акростих)]

Sonnet (Universe – is theatre. Russia – is the stage) [Сонет (Вселенная — театр. Россия — это сцена)]

 

Sonnet (I am crowned on May morning) [Сонет (Я коронуюсь утром мая)]

СОНЕТ (Я ПОЛЮБИЛ ЕЕ ЗИМОЮ)

Sonnet (Her love woke up in ten years) [Сонет (Ее любовь проснулась в девять лет)]

Sonnet (How soon the sun of passion shined) [Сонет (Как скоро солнце страсти отсветило)]

SONNET (I LOVED HER IN THE WINTER)

Sonnet (In evening the duchess’s phaeton) [Сонет (По вечерам графинин фаэтон)]

Sonnet (To love there is no age, and I am sorry) [Сонет (Любви возврата нет, и мне как будто жаль)]

Sonnet (I remember you) [Сонет (Я помню вас)]

Sonnet (I walked more than once under dim lantern) [Сонет (Не раз ходил при тусклом фонаре)]

Sonnet XXIX (Century of grace, refined stem-century) [Сонет XXIX (Век грации, утонченный век-стебель)]

Sonnet XXX (Petrarca, Shakespeare, and Buturlin) [Сонет XXX (Петрарка, и Шекспир, и Бутурлин)]

Sonnet XXXI Disso [Сонет XXXI Диссо]

Sonnet T [Сонет Т]

ГРУСТЬ РАДОСТИ

Sorrow for Skande [Тоска о Сканде]

SORROW OF JOY

Sorrow of non-being [Тоска небытия]

Sorrow, cutting through laughter [Скорбь, прорезающая смех]

Sorrowful Experiment [Грустный опыт]

Soul and reason [Душа и разум]

Sour point... [Наболевшее...]

On death of Alexander Blok [На смерть Александра Блока]

South in north (Юг на Севере]

Southern Gaud [Южная безделка]

Souvenir for criticism [Сувенир критике]

Spring [Весна]

РОДНИК

Spring-deceiver [Обманщица-весна]

SPRING (FOR EIGHT YEARS I DON’T KNOW THIS LOCALITY)

Spring Madrigal [Весенний мадригал]

Spring sound (triolets) [Вешний звон (триолеты)]

Spring triolets [Весенние триолеты]

Spring and summer [Весна и лето]

Spring Apple Trees [Весенняя яблоня]

Spring Day [Весенний день]

Spring hosts [Сонмы весенние]

Square Of Squares [Квадрат квадратов]

Spring openwork [Ажур весенний]

Spring rondels [Весенние рондели]

Stanzas [Стансы]

Stanzas (Do you grieve about death of a friend) [Стансы (Скорбишь ли ты о смерти друга)]

Stanzas (No kind look, no tender word) [Стансы (Ни доброго взгляда, ни нежного слова)]

Stanzas (Not to express with insignificant speech) [Стансы (Не высказать ничтожной речью)]

Stanzas (Star of love – will dim as a star) [Стансы (Звезда любви — звездой погаснет)]

Stanzas (Would you forgive my reproaches) [Стансы (Простишь ли ты мои упреки)]

Star And Maiden [Звезда и дева]

Stars [Звезды]

Stars – are dreams of sublunar angels [Звезды — это грезы ангелов подлунных]

Stella [Стэлла]

Story of princess [Рассказ княгини]

Strangely [Странно]

Straightforward sonnet [Прямолинейный сонет]

Suicide [Самоубийца]

Summer poem [Летняя поэза]

Sunday [Предвоскресенье]

Sun is always inspired [Солнце всегда вдохновенно]

Sunset clouds [Закатные облака]

Sunsets of loneliness [Закаты одиночества]

Surely [Наверняка]

Swallows (Duet from “Mignon”) [Ласточки (Дуэт из «Mignоn»)]

Symphoniette [Симфониэтта]

 


 

Опечаленная поэза

 

Не вечно мне гореть. Не вечно мне пылать.
 И я могу стареть. И я могу устать.
 Чем больше пламени в моем давно бывалом,
 Тем меньше впереди огня во мне усталом.
 Но все-таки, пока во мне играет кровь,
 Хоть изредка, могу надеяться я вновь
 Зажечься, засиять и устремиться к маю…
 Я все еще живу. Я все еще пылаю…

 


 

Sad poem

 

Not eternally for me to burn. Not eternally for me to glow.

And I can get tired. And I can grow old.

The more fire in the past of mine,

The less is there for me tired flame.

But still, while in me blood plays,

Although rarely, I can hope again

To burn, to shine and to strive for May…

I am still alive. I am still aflame.

 


 

Самарский адвокат

 

Посредственному адвокату
 Стать президентом — не удел.
 Он деловито шел к закату,
 И вот дойдя — он не у дел!..


Напрасно чванилась Самара:
 «Волжанин стал почти царем!»
 Он поднимался, как опара,
 А лопнул мыльным пузырем.


Но не конфузятся волжане:
 «Керенки» знает вся страна.
 Они у каждого в кармане —
 А чтобы драл их сатана!


Народ, жуя ржаные гренки,
 Ругает «детище» его:
 Ведь потруднее сбыть «керенки»,
 Чем Керенского самого!..


 

Samara advocate

 

To the mediocre advocate

To become president – is no destiny.

He busily walked to sunset,

And here coming – he’s not with deeds!..

 

In vain staggered Samara:

“Volzhanin almost became tsar!”

He arose, like the dough,

And popped with the bubble dear.

 

But not embarrassed are Volzhanins:

“Kerenky” knew the whole homeland,

They are in pocket of every man –

And may Satan whip them!

 

People, chewing on rye croutons,

Their “childhood” harangue:

It’s harder to be “keren’s”

Than Kerensky himself!..


 

Скандал в семье педагогический

 

Из-за окна, забытого открытым,
 Произошел скандал в семье дурех,
 И подавилась впопыхах бисквитом
 Одна из старых теток четырех.


И барышне, ведьмообразной дылде,
 Пришлось писать записку на стене,
 Что, вот, знакомый доктор запретил-де
 Ругаться при распахнутом окне…


А под конец записка возгласила
 Проклятье воздуху, слова воздев —
 Затем, что в воздухе таится сила,
 Невинности лишающая дев…


 

Scandal in teacher’s family

 

For the window, closed forgotten,

In family of fools scandal took place,

Choked on a biscuit in a hurry

One of all old ends.

 

And to the maiden, witch-like beanpole,

I must have written notice on the wall,

That, here, familiar doctor had forgotten

To shout before the open window…

 

And note proclaimed in the end

Curse to the air, raising the words –

For this, that in the air power hides,

Maidens deprived of innocence.

Алая монахиня

 

Алая монахиня.
 Очи — изумруд.
 Дерзость в них и ласковость.
 Нрав капризен. Крут.
 Льдяная. Надменная.
 Едкая. Кому,
 Богу или Дьяволу, —
 Служит — не пойму.
 Нежно-милосердная.
 Жестока и зла.
 Сколько душ погублено!
 Сколько душ спасла!
 Помолись за грешника,
 С чистым согреши…
 О, душа безгранная,
 Дева без души!


 

Scarlet nun

 

Scarlet nun.

Eyes – emerald.

In them tenderness and daring.

Capricious disposition. Cool.

Icy. Arrogant.

Caustic. To whom,

God or Satan, -

He serves – I don’t understand.

Tender-merciful.

Mean and cruel.

How many souls died!

How many souls were saved!

Pray for the sinner,

Sin with the clean…

O, soul boundless,

Soulless maiden!


 

Портниха

 

Ты приходишь утомленная, невеселая, угаслая,
 И сидишь в изнеможении, без желаний и без слов…
 Развернешь газету — хмуришься, от себя ее отбрасывая;
 Тут уже не до политики! тут уже не до балов!


Светлый день ты проработала над капотом мессалиновым
 (Вот ирония! — для женщины из разряда «мессалин»!).
 Ах, не раз усмешка едкая по губам твоим малиновым
 Пробегала при заказчице, идеал которой — «блин»…


В мастерской — от вздорных девочек — шум такой же, как на митинге,
 Голова болит и кружится от болтливых мастериц…
 Не мечтать тебе, голубушка, о валькириях, о викинге:
 Наработаешься за день-то, к вечеру — не до цариц!


 

Seamstress

 

You come tired, unhappy, away fading,

And you sit in exhaustion, without wishes or words…

Open the newspaper – you frown, from yourself discarding,

Here not for the politics! Here not for the balls!

 

You worked the shining day for messaline bonnet,

(Here’s irony! For woman from the “messaline” kind!)

Ah, on your strawberry lips the grin caustic

Ran before the customer, whose ideal is – “pancake”…

 

In workshop – from quarrelsome girls – noise such as in a meeting,

The head aches and circles from chatty mistresses…

And you dream, my dear, of Valkyries and Vikings:

Working to the day, in evening – to the queens!


 

Морская памятка

 

Сколько тайной печали, пустоты и безнадежья
 В нарастающем море, прибегающем ко мне,
 В тишине симфоничной, в малахитовом изнежье,
 Мне целующем ноги в блекло-шумной тишине.


Только здесь, у прибоя, заглушающего птичье
 Незатейное пенье, озаряющее лес,
 Познаю, просветленный, преимущество величья
 Земноводной пучины над пучиною небес…


 

Sea Memo

 

How much of secret sadness, hopelessness and emptiness

In the growing sea, running to me,

In the symphony silence, in malachite tenderness,

To me kissing the feet in silence faded-noisy.

 

Only here, at the surf, drowning the birds’

Unpretentious singing, illuminating the woods,

I will know, enlightened, the advantage of greatness

Of amphibious depth in the sky’s depth…


 

Второе пришествие

 

Я не к «союзникам» свое направлю слово
 Победоносное, как все мои слова,
 Не реставрации я требую былого, —
 Я, в Небо верящий, Его жду торжества.


Для вас союзники — романские державы
 И англосакские, Иное — для меня.
 Враги — все темные, чьи чувства зло-шершавы,
 Друзья — все светлые, кто светозарней дня.


Не чернодушных, белотелых генералов,
 Не интервенцию зову на помощь я,
 И не дождется от поэта мадригалов
 Мир, согрешающий стеня и трепеща.


Не бичевать хочу народ родной мой росский,
 В его правителей пращи я не мечу.
 Кто с лаской тихою помыслил о березке,
 За здравье родины затеплил тот свечу.


И столько ясности в уме, и столько грусти
 В душе, что, с верой осенив себя крестом,
 Я к человечеству взываю из запустья:
 — Внемлите: борется Антихрист со Христом!


Они не в личностях, не в двух отдельных людях:
 Весь мир раздвоился, — неравных части две.
 Пора забыть об обвиняемых, о судьях,
 Пора глаза поднять к надземной синеве!


Не только родина, — вселенная погрязла
 В корыстолюбии и всех земных грехах,
 Не только Русь антихристическая язва
 Постигла всем другим краям на смертный страх.


Пристрастно веровать, что «белое» есть бело,
 Что красно — «красное», что «черное» — черно:
 Не только «белая» рука от зверств робела,
 Не только «красная» из мести жгла зерно.


Ведь зло вселяется не только в хулигана,
 Но зачастуя и в особу короля.
 Не только Русь одна, — весь мир живет погано,
 И тяготится человечеством земля.


Грехом Антихриста всемирье одержимо…
 Как богохульствуют похабные уста!
 Под смрадным хаосом вселенского режима
 Кто исповедует в душе своей Христа?


Их мало — благостных, невинных и блаженных,
 Природу любящих, незлобивых душой,
 Религиозных и, как солнце, вдохновенных, —
 Их мало, избранных, а мир такой большой!..


Христос в младенчестве, Антихрист — в зрелой силе:
 Борьба неравная, но в ней растет Христос.
 Устройте жизнь свою по образу идиллий!
 Стремитесь, светлые, чтоб в душах он возрос!


Остановите же скорей кровопролитье
 И перековывайте меч на мирный плуг,
 Иначе страшные готовятся событья,
 Иначе Дьяволу сомкнуть удастся круг!


Культура новая заменит пусть гнилую,
 Сознанье космоса — не кепка апаша…
 С благословением я пажити целую!
 Долой бездушное! Да здравствует Душа!


 

Second coming

 

I won’t direct my word to the “allies”

Victorious, like all the words of mine,

I don’t demand restoration of the past, -

I await his triumph, believing in the sky.

 

For you allies – Romanesque powers,

And Anglo-Saxon, another – for me.

Enemies – all dark, evil-rough are feelings of ours,

Friends – all light, brighter than the day.

 

Not the black-hearted, white-bodied generals

Not in interruption for help I call,

And will not wait the poet’s madrigals

The warm, groaning and trembling world.

 

I do not want to scourge my dear Russian people,

At their rulers slings I do not aim.

Who with quiet tenderness of a birch had been thinking,

Warmed up the candle for health of homeland.

 

And how much clarity in head, and how much sorrow

In soul that in belief dawns on the cross

I to mankind call in desolation:

Listen! Antichrist battles Christ!

 

They’re not in personalities, not in two individual men:

The world has doubled – two unequal parts.

Of defendants, of judges to forget,

It’s time to aboveground blueness to raise the eyes!

 

Not only homeland – bogged down the universe

In greed and in earthly sins,

Not only Russia ulcer of the Antichrist

For mortal fear reached all other lands.

 

It’s biased to believe that white is white,

That black is black and red is red…

Not only white arm from atrocities was timid,

Not only red from vengeance burned the grain.

 

Evil moves in not only into the hooligan,

But often into person of the tsar.

Not only Russia – the world lives poorly,

And earth is weighing heavily with mankind.

 

The world is obsessed with Antichrist’s sin…

How blaspheme the obscene lips!

Under stinking chaos of universal regime

Who in his soul professes Christ?

 

There are few of them: blessed and innocent,

Loving nature, kind in soul,

Religious and, like sun, inspired, -

There’s few of them, chosen, but big is the world!..

 

Christ in infancy, Antichrist – in mature power:

Struggle is unequal, but in it Christ grows.

Arrange your life in idyll likeness!

Strive, light ones, that he’ll grow in the souls!

 

Soon stop the bloodshed

And melt the sword into plow,

Or frightful events are being readied,

Or devil could close the round!

 

New culture will replace rotten emptiness,

Creation of the world – not an Apache’s hat…

With blessing I kiss the pastures!

Apart, soullessness! Soul, be well!


 

Тайна песни

 

Обворожительных имений,
 Рек, деревень, садов и сел
 На свете много; тем не меней, —
 Кто где всю жизнь свою провел,


Иль только юность, только детство, —
 Свой славословит уголок,
 Поет, не разбирая средства,
 Его, от прочих мест далек.


Неподражаемых поэтов,
 Художников, артистов и
 Музыкотворцев много, в этом
 Уж убедиться вы могли.


Однако же, у всяких вкусов
 Излюбленный искусник свой:
 Одним — мил Дебюсси и Брюсов,
 Другим — Серов и А. Толстой.


Очаровательных созданий
 Немало между разных рас:
 Блондинок цвета шерсти ланей,
 Брюнеток с васильками глаз.


И редко тот, кто любит шведку,
 Японкой будет увлечен.
 Лишь соловей, вспорхнув на ветку,
 И я, такой же, как и он.


Поем равно все то, что видим,
 И славословим всех равно.
 Мы никого не ненавидим
 Да и не любим заодно!


 

Secret of song

 

The charming names,

Of rivers, villages, and gardens

There are many; nevertheless, -

Who where his life has expended.

 

And only childhood, and youth only, -

Praises its corner,

Poet, the resources not dismantling,

His, from other places far.

 

The inimitable poets,

Actors, musicians and artists,

There are many, of this

You could not be convinced.

 

However, in all tastes

Is the beloved artificer:

Once – dear Bryusov and Debussy,

Another – Serov and Tolstoy.

 

Of the charming creatures

There are many among different races:

Blondes of the color of deer fur,

Brunettes with cornflowers’ eyes.

 

And rarely he, who the Swede loves,

Will be attracted to one from Japan.

Just, fluttering on the branch, nightingale,

And I, like him the same.

 

We sing what we see,

And equally praise everyone.

We do not hate anyone

And don’t love at the same time!


 

Тайные чувства — мне душу теребили

 

Тайные чувства — мне душу теребили,
 Грезы порхали — в аду ли? на небе ли?
 Влилась ты в сердце, как в море река.
 Нет здесь нежданного, нет здесь случайного!..
 Полон я помысла необычайного.
 Ты — вне пространства близка!


 

Secret feelings – my soul were tearing

 

Secret feelings – my soul were tearing,

Fluttered dreams – am I in hell? In heaven?

You poured into heart, like in sea the river.

There’s nothing here awaited, nothing accidental here!..

I am full of unusual thoughts.

You – nearly out of space!


 

Увидь

 

Увидь меня близким и любящим,
 Под ветхим, изодранным рубищем,
 Дай слезы мои с твоим хохотом слить.
 Ты видела гордого, смелого, —
 Увидь же теперь запустелого…
 Увидь…


 

See

 

See me, loving and near,

Under the rags, shabby and tattered,

May merge with your laughter my tears.

You saw one brave and proud, -

Now see the desolate…

See…


 

Невод грез

 

У меня, как в хате рыболова,
 Сеть в избе, — попробуй, рыб поймай!
 В гамаке, растянутом в столовой,
 Я лежу, смотря в окно на май.
 На окошке солнится лиловый
 Creme des Violettes. Я — мальчик-пай.
 И она, любимая, в два слова
 Напевает нежно: «баю-бай»…
 Зеленеет, золотеет зелень,
 И поет — чирикает листва…
 Чей капот так мягок, так фланелев?
 Кто глазами заменил слова?
 Для тебя все цели обесцелив,
 Я едва дышу, я жив едва.
 Телом, что в моем тонуло теле,
 Обескровить вены мне — права.
 А теперь, пока листвеют клены,
 Ласкова, улыбна и мягка,
 Посиди безмолвно и влюбленно
 Около меня, у гамака.
 Май шалит златисто и зелено,
 Дай ему ликеру два глотка, —
 И фиалковой волшбой спеленат,
 Падая, даст липе тумака!

 


 

Seine of dreams

 

For me, like in hut of fisherman,

To sit in hut – catch the fish, try!

In hammock, stretched in cafeteria,

I lie, looking out the window in May.

On window is sunny the purple

Crème des Violettes. I’m a good boy.

And she, beloved, the two words

Tenderly hums: “bayu-bay”…

Greenness goes green, goes golden,

And poet – the foliage tweets…

Whose hood is soft, like flannel?

Whose eyes have noticed the words?

Having deprived of purpose all my goals,

I barely breathe, I’m barely alive.

With body, that drowned in my body,

To bleed my vein – it is right.

And now, while maples are leafing out,

Tender, smiling and soft,

Sit silent and in love

Near my window, by hammock.

May plays naughty green and gold,

Give it two liqueur gulps, -

And wizard boy is swaddled with violet,

Falling, gives linden the cuff!

 


 

Самогимн

 

Меня отронит Марсельезия,
 Как президентного царя!
 Моя блестящая поэзия
 Сверкнет, как вешняя заря!

 

Париж и даже Полинезия
 Вздрожат, мне славу воззаря!
 Мой стих серебряно-брильянтовый
 Живителен, как кислород.

 

«О гениальный! О талантливый!» —
 Мне возгремит хвалу народ.
 И станет пить ликер гранатовый
 За мой ликующий восход.

 

Пусть на турнирах словоборчества
 Стиха титаны и кроты
 Берлинства, Лондонства, Нью-Йорчества
 Меня сразить раскроют рты:
 Я — я! Значенье эготворчества —
 Плод искушенной Красоты!


 

Self-Anthem

 

Will drop me Marseillaise,

Like president king!

My brilliant poesy

Like spring dew will gleam.

 

Paris and even Polynesia

Will tremble, to me shining fame!

My poem silver-brilliant

Is alive, like oxygen.

 

“O genius! O one talented!” –

People to me will thunder praise.

And will pour liqueur of pomegranate

After my jubilant sunrise.

 

Let on the tournaments of fights with words

Moles and titans of the word

Of Berlin, New York, London,

To slay me the mouths open:

I – I! Meaning of self-creation –

The fruit of the tempted Splendor!


 

Самообман

 

Я писал ей вчера, — робко, слезно просил,
 Если можно, зайти вечерком —
 Потому что забыт, потому что нет сил,
 Потому что я плачу тайком.


И я знал, что она приласкает, я знал,
 Что не будет фальшивым порыв.
 Ах, от сердца письмо — это к счастью сигнал,
 На него не ответить — разрыв.


…Не пришла, — побоялась… Чего же, чего?
 Откровенно любить и… спасти?
 Душно… слезы… люблю… все пройдет… ничего…
 Пошутила… ошибся… прости…


 

Self-deception

 

I wrote to her yesterday – shyly, tearfully asked,

If she could, to come in the evening –

Because I am forgotten, because I have no strength,

For this reason I cry in secret.

 

But I knew that she would caress, I knew,

That the fit would not be false.

Ah, letter from heart – that is signal for joy,

A rupture – to it not to respond.

 

Did not come – was afraid. What then?

To love and save sincerely?

It’s stuffy… tears… love… all will pass… nothing…

I joked… I erred… I am forgiving…


 

Самопровозглашение

 

Еще семь дней, и год минует, —
 Срок «царствованья» моего.
 Кого тогда страна взыскует,
 Другого или никого?


Где состоится перевыбор
 Поэтов русских короля?
 Какое скажет мне спасибо
 Родная русская земля?


И состоится ли?.. едва ли:
 Не до того моей стране, —
 Она в мучительном развале
 И в агоническом огне.


Да и страна ль меня избрала
 Великой волею своей
 От Ямбурга и до Урала?
 Нет, только кучка москвичей.


А потому я за неделю
 До истеченья срока, сам
 Все злые цели обезделю,
 Вернув «корону» москвичам.


Я отрекаюсь от порфиры
 И, вдохновляем февралем,
 За струнной изгородью лиры
 Провозглашаюсь королем!

 

 


 

Self-proclamation


 Still seven days, and year passes –

My “kingdom’s” time.

Whom then the country collects,

Another or no one?

 

Where will happen re-election

Of Russian king’s poets?

Will tell me what kind of thank you

The dear Russian land?

 

And will it happen?.. barely:

No time for this has my land, -

She in torturous breakdown

And in agonizing flame.

 

And will choose me the homeland

With its will great

From Yamburg to Ural mountains?

No, only of a bunch of Moscovites.

 

And I for a week because of this,

For expiration of time,

Will deprive of evil aims,

Returning “cow” to Moscovites.

 

I renounce from a porphyry

And, inspired by February,

With string hedge of a lyre

I proclaim myself king!


 

 

Серенада

 

Как сладко дышится
 В вечернем воздухе,
 Когда колышутся
 В нем нежных роз духи!x
 Как высь оранжева!
 Как даль лазорева!
 Забудьте горе Вы,
 Придите раньше Вы!
 Над чистым озером
 В кустах акации
 Я стану грез пером
 Писать варьяции
 И петь элегии,
 Романсы пылкие.
 Без Вас — как в ссылке я,
 При Вас же — в неге я.
 Чего ж Вы медлите
 В румянце золота?
 Иль страсть исколота,
 Слова — не бред ли те?
 Луны луч палевый
 Пробрался. Перепел
 В листве эмалевой
 Росу всю перепил.
 С тоской сердечною
 Отдамся музе я,
 Со мной иллюзии,
 Вы, мифы вечные.
 Как нервно молнии
 Сверкают змеями.
 Пойду аллеями,
 Поеду в челне я
 По волнам озера
 Топить бессилие…
 Как жизнь без роз сера!
 О если б крылья!
 Орлом по сини я
 Поплыл чудесною
 Мечтой, уныние
 Проклявши тесное,
 Но лживы роз духи, -
 Мои иллюзии,
 Души контузии —
 Больней на воздухе.
 Высь стала сумрачна.
 Даль фиолетова,
 И вот от этого
 Душа от дум мрачна.
 Все тише в пульсе я
 Считаю маятник,
 В груди конвульсии,
 И счастью — памятник!


Serenade

How sweet it is to breathe

In evening air,

When sways in him

The perfume of roses tender!

How orange is the height!

How distance is azure!

Your sorrow, forget,

Come earlier!

Over the lake clean

In bushes of acacia

I stand with feather of dreams

Write a variety

And elegy to sing,

Passionate romance.

Without you – I am in exile,

Before you – I am in bliss.

What did you delay

In blush of gold?

And passion is punctured,

Not madness – words?

The yellow ray of moon

Made his way. The quail

Drunk all the dew

In foliage of enamel.

With ache in the heart

I’ll give myself to muse,

With my illusion,

You, eternal myths.

How lightnings nervously

Like the snakes shine.

I’ll go by alleys,

I’ll go in a canoe

On waves of the lake

To drown weakness…

How life without roses is gray!

O, if there were wings!

I, like eagle, on blueness

Swam with the wondrous

Dream, having cursed

The close sadness,

But deceptive is perfume of rose, -

My illusions –

Shell shock of soul,

In the air more ill.

Dusky became the height.

The distance of the violet,

And here from this

The soul is dark in thought.

How quietly in pulse I

Count the pendulum,

In chest to convulsion,

And happiness – monument!


 

Балькис Савская

 

Поэзосолистка

 

Ее Светозарности речитативом
 Читает ее сочиненья лирично сопрано красивым.
 Она происходит из древней миррэльской фамилии графской,
 Она выступает под именем звучным — Балькис, девы Савской.
 Поэзоконцерты с изяшным участием славной солистки
 Всегда интересны, и стильно проходят на фоне арфистки.
 Хрустальная дикция и фразировка, изыски-нюансы.
 Она филигранно читает газеллы, канцоны и стансы.
 Слегка ледяная, с высокой прической, и миниатюрна,
 Она на эстраде ажурно-сквозная, и все в ней ажурно!
 Каштаново-бронзовы волосы, губы — веселая алость.
 Усталая в ней шаловливость, иначе — шальная усталость.
 И если завистливо критика пишет умышленно злобно,
 Соперниц не зная в своих выступленьях, она бесподобна!
 Сама королева ее отличила, даруя солисткой:
 Так что же ей зависть, она презирает всю фальшь рецензентов,
 Ее ободряют, звуча так литаврово, аплодисменты —
 Ценителей истинных и королевского дара, и — Савской,
 Ах, с нею сравниться не снилось актрисе, актрисе заправской!


 

Sevskaya Balqis

 

Poet soloist

 

Her Luminosity’s recitative

Lyrically with beautiful soprano her essays she reads.

She comes from ancient count’s family Mirrelian,

She stands under loud name – Balqis, Sevskaya maiden.

Poetry-concert with elegant participation of glorious soloist

Are always interesting, and stylishly come on the background harpists.

Crystal diction and phrasing, delights-nuances.

In filigree she reads gazelles, stanzas and calzones.

Slightly icy, and petite, with high hair,

On stage she is over-work through, and all is openwork in her!

Chestnut-bronze hair, happy scarlet – lips.

In her is tired the playfulness, otherwise – playful tiredness.

And if envious critic write spitefully,

She is incomparable, to her performances there are no rivals!

The queen distinguished her, giving as soloist:

And what for her to envy, she reviewers’ falseness does despise,

She is encouraged like by timpani’s applause –

To connoisseurs of true and king’s gift, and – Savskoy,

And the top-notch actress cannot compare with her!


 

Секстина (Я заклеймен, как некогда Бодлэр)

 

Я заклеймен, как некогда Бодлэр;
 То — я скорблю, то — мне от смеха душно.
 Читаю отзыв, точно ем «эклер»:
 Так обо мне рецензия… воздушна.
 О, критика — проспавший Шантеклер! —
 «Ку-ка-ре-ку!», ведь солнце не послушно.
 Светило дня душе своей послушно.
 Цветами зла увенчанный Бодлэр,
 Сам — лилия… И критик-шантеклер
 Сконфуженно бормочет: «Что-то душно»…
 Пусть дирижабли выглядят воздушно,
 А критики забудут — про «эклер».
 Прочувствовать талант — не съесть «эклер»;
 Внимать душе восторженно, послушно —
 Владеть душой; нельзя судить воздушно, —
 Поглубже в глубь: бывает в ней Бодлэр.
 И курский соловей поет бездушно,
 Когда ему мешает шантеклер.
 Иному, впрочем, ближе «шантеклер».
 Такой «иной» воздушен, как «эклер»,
 И от такого вкуса — сердцу душно.
 «Читатель средний» робко и послушно
 Подумает, что пакостен Бодлэр,
 И примется браниться не воздушно…
 И в воздухе бывает не воздушно,
 Когда летать захочет шантеклер,
 Иль авиатор, скушавший «эклер»,
 Почувствует (одобришь ли, Бодлэр?),
 Почувствует, что сладость непослушна,
 Что тяжело под ложечкой и душно…
 Близка гроза. Всегда предгрозье душно.
 Но хлынет дождь живительный воздушно,
 Вздохнет земля свободно и послушно.
 Близка гроза! В курятник, Шантеклер!
 В моих очах e’clair[1], а не «эклер»!
 Я отомщу собою, как — Бодлэр!


 

Sextine (I’m branded like sometime Beaudelaire)

 

I’m branded like sometime Beaudelaire:

Sometime I mourn, sometime it’s stuffy from laughter.

I read the review, with it is “eclair”:

Thus a critique about me… on the air.

O, critic – glorious Chanticleer! –

“Cock-a-doodle-doo,” here sun is not obedient.

Shined in soul obediently.

With flowers of evil crowned Beaudelaire,

Self – lily. And critic-chanticleer

Embarrassed, mumbles: “It is stuffy…”

May dirigibles look airily

And critics forget – about “éclair.”

Feel the talent – not to eat “éclair”;

Heed soul excitedly, obediently –

To own the soul; not to judge in air –

Deeper in depth; in it is Baudelaire.

And soullessly sings Kursk nightingale,

When it is interfered with by chanticleer.

To another, simply, near “Chanticleer.”

Thus airy with “others,” like “éclair,”

And from such taste – it’s stuffy to heart…

“The middle reader” obedient and loved

Will think that dirty is Beaudelaire,

And he won’t airily begin to scold…

And in the air it can be without air,

When will want to fly the chanticleer,

Or pilot, boring of “éclair,”

Will feel (approve this, Beaudelaire?),

Will feel, where sweetness is naughty,

What is under the spoon heavy and stuffy…

Near is thunder. Pre-thunderstorm is always stuffy.

But rain will gush life-giving with the air,

It will inhale earth freely and obediently.

Bear is the thunderstorm! In chicken-house, Chanticleer!

In my eyes “e’clair” not “éclair!”

I will myself avenge that I’m – Beaudelaire!


 

Секстина (Предчувствие — томительней кометы)

 

Предчувствие — томительней кометы,
 Непознанной, но видимой везде.
 Послушаем, что говорят приметы
 О тягостной, мучительной звезде.


Что знаешь ты, ученый! сам во тьме ты,
 Как и народ, светлеющий в нужде.
 Не каждому дано светлеть в нужде
 И измерять святую глубь кометы…


Бодрись, народ: ведь не один во тьме ты, —
 Мы все во тьме — повсюду и везде.
 Но вдохновенна мысль твоя в звезде,
 И у тебя есть верные приметы.


Не верить ли в заветные приметы,
 Добытые забитыми в нужде?
 Кончина мира, скрытая в звезде, —
 Предназначенье тайное кометы;


И ты, мужик, твердишь везде, везде,
 Что близок час… Так предреши во тьме ты.
 Как просветлел божественно во тьме ты!
 Пророчески-туманные приметы;


Они — костры, но те костры — везде…
 Народный гений, замкнутый в нужде,
 Один сумел познать мечту кометы
 И рассказать о мстительной звезде.


Я вижу смерть, грядущую в звезде,
 И, если зло затерянной во тьме ты,
 Пророк-поэт языческой приметы,
 Мне говоришь об ужасах кометы,


Сливаюсь я с тобой и о нужде
 Хочу забыть: к чему? ведь смерть везде!
 Она грядет, она уже везде!..
 Крылю привет карающей звезде —


Она несет конец земной нужде…
 Как десять солнц, сверкай, звезда, во тьме ты,
 Жизнь ослепи и оправдай приметы
 Чарующей забвением кометы!


Sextina (Premonition – more painful than a comet)

 

Premonition – more painful than a comet,

Unknown, but visible everywhere.

We’ll listen, as signs tell us,

To the heavy, tortuous star.

 

What do you know, scientist! You’re in darkness yourself,

Like people, brightening in need.

It’s not given to each to brighten in the need

And measure the comet’s sacred depth.

 

Be cheerful, people: you’re not alone in the dark,

We are everywhere in the darkness.

But your inspired thought is in the star,

And you have truthful signs.

 

Not to believe in promised signs,

Achieved by ones clogged in need?

End of the world, hidden in a star, -

The secret destination of the comet;

 

And here you keep saying, man,

That hour is near… Thus prejudge in the dark.

How divinely you’ve brightened in the dark!

Prophetically-foggy signs;

 

They – with bonfire, but everywhere are the flames…

The people’s genius, in need insular,

One could know the comet’s dream

And talk about the vengeful star.

 

I see death, coming in a star,

And, if you’re evilly lost in the darkness,

Prophet-poet if pagan signs,

You tell to me about the comet’s horrors.

 

I merge with you I desire

To forget the need: what for? Death’s everywhere!

She is coming, she is everywhere!..

I weave hello to the punishing star –

 

She bears the end to earthly need…

Star, in the darkness like ten suns shine,

Blind life and justify the signs

Of comet enchanted with oblivion!


 

Секстина V (В моей стране — разбои и мятеж)

 

В моей стране — разбои и мятеж,
 В моей стране — холера, тиф и голод.
 Кто причинил ее твердыне брешь?
 Кем дух ее кощунственно расколот?


Надежда в счастье! сердце мне онежь!
 Я жить хочу! я радостен и молод!
 Меня поймет, кто, как и я, сам молод,
 Кому претит разнузданный мятеж.


Кто, мне подобно, молит жизнь: «Онежь!»
 Кому угрозен тиф и черный голод,
 Кто целен, бодр и духом не расколот,
 Кому отвратна в государстве брешь.


Да, говорит о разрушеньи брешь…
 Живой лишь раз, единственный раз молод!
 И если жизни строй разбит, расколот,
 И если угнетает всех мятеж,


И если умерщвляет силы голод,
 Как не воскликнешь: «Счастье! нас онежь!»
 Лишь грубому не нужен вскрик: «Онежь!»
 Ему, пожалуй, даже ближе брешь,


Чем целостность: ему, пожалуй, голод
 Отраднее, чем сытость; он и молод
 По-своему: вскормил его мятеж,
 И от рожденья грубый весь расколот.


Ужасный век: он целиком расколот!
 Ему смешно сердечное: «Онежь!»
 Он, дикий век, он сам сплошная брешь.
 Его мятеж — разбойничий мятеж.


Он с детства стар, хотя летами молод,
 И вскормлен им царь людоедов — Голод.
 Но он умрет, обжора жирный Голод,
 Кем дух людской искусственно расколот!


И я, и ты, и каждый будет молод!
 И уж не мы судьбе, она: «Онежь!» —
 Воскликнет нам. Мы замуравим брешь
 И против грабежа зажмем мятеж!


Sextine V (In my country – rebellion and robbery)

 

In my country – rebellion and robbery,

In my country – cholera, typhus and famine.

Who caused the stronghold’s breach?

Who blasphemously split her spirit?

 

Hope for happiness! Numb my heart!

I want to live! I’m joyful and young!

He will understand me who, like me, is young,

Who is disgusted by unbridled rebellion.

 

Who, like me, prays to life: “Make numb!”

Whom typhus and black famine threaten,

Who’s whole, cheerful and not split in the soul,

To whom disgusted is in state the breaching.

 

Yes, speaks the breach of destruction…

You live only once, young only once!

And if life’s structure is broken, split,

And if depresses everyone’s revolt,

 

And if hunger kills the strength,

You won’t exclaim: “numb us, happiness!”

Just rude ones do not need to hear:

“Make numb!” to him, to the breach is nearer,

 

Than integrity: To him, perhaps, the hunger

Is more gratifying than satiety: he is young

By himself: fed his rebellion,

And from the birth split the rude one.

 

Horrible century: he has completely split!

Laughable to him is the heart’s: “Make numb!”

O, wild century, he nonsense completes.

His rebellion – is robbers’ rebellion.

 

He’s old from childhood, though young in years,

And fed by him is the tsar of cannibals – Hunger.

But he dies, glutton Hunger fat,

By whom people’s spirit is artfully split!

 

And I, and you, and each will be younger!

And we are not to fate, she: “Make numb!” –

Will shout to us. We the breach will murder

And against robbery will squeeze rebellion!


 

Секстина VI (Эстония, страна моя вторая)

 

Эстония, страна моя вторая,
 Что патриоты родиной зовут;
 Мне принесла все достоянье края,
 Мне создала безоблачный уют,
 Меня от прозы жизни отрывая,
 Дав сладость идиллических минут.
 «Вкуси восторг чарующих минут
 И не мечтай, что будет жизнь вторая;
 Пей жадно радость, уст не отрывая;
 И слушай, как леса тебя зовут;
 Ступай в зеленолиственный уют
 Принявшего гостеприимно края.
 Быть может, под луной иного края
 Когда-нибудь ты вспомнишь песнь минут,
 Тебе дававших благостный уют,
 Вздохнешь, что где-то родина вторая,
 Которую Эстонией зовут,
 Влечет тебя, от юга отрывая.
 Тогда приди, в мечтах не отрывая
 Любви ко мне, от пламенного края
 На север свой, где все своим зовут
 Тебя, поэт, чарун святых минут;
 Ведь творчество твое, как жизнь вторая,
 Дает нам сказку, счастье и уют».
 Благословен Эстонии уют,
 Который, от России отрывая
 Благочестивою душою края,
 Как мать, как сон, как родина вторая,
 Соткал гамак качелящих минут.
 Минуты те! их творчеством зовут…
 Но чу! что слышу я? меня зовут
 К оружию! Прости, лесной уют,
 И вы, цветы сиреневых минут,
 Простите мне! Бездушно отрывая
 От вас, от милых мне, за целость края
 Жизнь требует мою страна вторая…


 

Sextine VI (Estonia, my second country)

 

Estonia, my second country,

That patriots call homeland;

The heritage of the land brought to me,

Created for me cloudless comfort,

Away from prose of life tearing me,

Gave sweetness of idyllic minutes.

“Taste the delight of charming minutes

And do not dream, that second life will be;

Greedily sing joy, not tearing off the lips:

And listen, how you’re called by woods;

Walk into comfort green-leafed

Of accepted hospitable land.

Maybe, under moon of another country

Sometime you will recall song of minutes,

Giving to you blissful comfort,

You’ll sigh that somewhere second homeland,

Estonia is whose name,

Lures you, from the south tearing you away.

Then come, not tearing off in dreams

Love to me, from fiery land

To your north, where all call you theirs

You, poet, magician of minutes sacred,

Your creation, like life second,

Gives us fairy tale, happiness and comfort.”

Blessed is Estonia’s comfort,

Which, tearing off from Russian land,

With pious soul of the land,

Like mother, like son, like homeland second,

Weaved hammock of swinging minutes.

There are minutes! They’re called creativity…

Well! What do I hear? I am called

To arms! Forgive, forest comfort,

And you, lilac minutes’ flowers,

Forgive me! Heartlessly tearing off

From you, from ones dear to me, for land’s wholeness

My life the second country demands…


 

Секстина VII (Здесь в Крымскую кампанию жил Фет)

 

Здесь в Крымскую кампанию жил Фет —
 В Эстляндии приморской, прибалтийской;
 Здесь Сологуб, пленительный поэт,
 Жил до войны с Германией царийской;
 Здесь я теперь живу, почти семь лет
 Знакомый с нею, милою и близкой.
 Здесь жил Бальмонт — в стране, к России близкой,
 Здесь Брюсов был, изысканный, как Фет,
 Здесь лейтенант Случевский, в цвете лет,
 Пел красоту природы прибалтийской,
 Но, послан в бой по воле злой царийской,
 У берегов японских пал поэт.
 Не для боев рождается поэт,
 А для души, его напеву близкой…
 Лишь произвол убийственный царийский
 Мог посылать таких певцов, как Фет,
 В отряды!.. Но хранил край прибалтийский
 Талантливых людей в расцвете лет.
 Тому назад уже тринадцать лет,
 Как у Цусимы смерть нашел поэт,
 На «Александре III-м» прибалтийский
 Край бросивший, воспевший Ревель, близкий
 Своей душе. Приветь его, о Фет,
 В обители над солнечно-царийской!
 Царизм земной отринув, лишь царийский
 Небесный рай я признаю, где лет,
 Как и мгновений, нет, где жив поэт,
 Кто б ни был он: Случевский или Фет, —
 И вот теперь, к своей кончине близкий,
 Я рай пою, живя в стране балтийской.
 Цвети же, край — эстонский, прибалтийский,
 Отвергнувший, строй низменный, царийский:
 Моей душе ты родственный и близкий!
 Цвети же, край, десятки, сотни лет
 И помни, что мечтал в тебе поэт,
 Такой поэт, как несравненный Фет!


 

Sextine VII (Here in Crimean company lived Fet)

 

Here in Crimean company lived Fet –

In by-the-sea, by-Baltic Estonia;

Here Sologub, captivating poet,

Lived before war in tsar’s Germany;

Here I now live, almost seven years

Familiar with her, sweet and near.

Here lived Valmont – in country, in Russia dear,

Here was Bryusov, exquisite, like Fet,

Here was Lieutenant Sluchevsky, in the light of summer,

Sang the beauty of near-Baltic nature,

But, sent to battle by tsar’s evil will,

By Japanese shores the poet fell.

Poet is not born for the wars,

And for the soul, to singing near…

May the tsar’s murderous despotism

Send to you Fet-like singers,

Into squads!.. But Baltic land keeps

Talented people in prime of years.

Behind thirteen years,

How in Tsushima poet found death,

On “Alexander III” having left the land

Of Baltic, singing Revelle, near

To your soul. Greet him, O Fet,

In monastery sunny – of the stars!

Tsarism rejected earth, that the tsars’

I recognize the heaven, where for years

As in moments, no, where lives poet,

Where would he be: Sluchevsky or Fet, -

And here, near to your end,

I drink heaven, living in Baltic land.

Bloom then, land – Baltic, Estonian,

Rejected, base, loyal system:

To my soul kindred and dear!

Bloom, land, tens, hundreds of years

I remember that dreamed of you poet,

Such a poet, as incomparable to Fet!


 

Секстина VIII (Мой дом стоит при въезде на курорт)

 

Мой дом стоит при въезде на курорт
 У кладбища, у парка и у поля.
 Он с виду прост, но мною дом мой горд;
 Он чувствует — там, где поэт, там воля.


В нем за аккордом я беру аккорд,
 Блаженствуя, мечтая и короля.
 Привыкни, смертный, жить, всегда короля,
 И в каждой деревушке видь курорт,


Буди в своей душе цветной аккорд,
 Люби простор и ароматы поля, —
 И, может быть, тебя полюбит воля,
 И будешь ты ее любовью горд.


Безличный раб — и вдруг ты будешь горд,
 Средь окружающих рабов короля!..
 Познаешь ли, что означает воля?..
 Не превратишь ли в свальный ров курорт?..


Не омерзишь ли девственного поля?..
 Не соберешь ли ругань всю в аккорд?..
 Аккорд аккорду рознь. Звучи, аккорд
 Лишь тот, что упоителен и горд;


Аккорд лесов, ручьев, морей и поля!
 Над толпами властительно короля,
 Озвучь своим бряцанием курорт
 И покажи, как сладкозвучна воля!


Да здравствует всегда и всюду воля
 И вольный, волевой ее аккорд!
 Кто слушал песню воли, будет горд.
 Пусть вольные сберутся на курорт,


Над плотью духом солнечно короля,
 Свободу растворяя в воле поля.
 Не оттого ли и мой дом у поля,
 Где на просторе поля бродит воля?


Не оттого ль душа моя, короля,
 Берет свободный, огненный аккорд?
 Не оттого ль моим воспетьем горд
 И мне самим заброшенный курорт?..


 

Sextine VIII (My home stands at entrance of resort)

 

My home stands at entrance of resort

By cemetery, by park and by the field.

It looks simple, but with me my home is proud;

There, where there’s poet, there freedom, he feels.

 

In it after chord I take chord,

Blissful, dreaming and king.

Mortal, get used, to live, the king always,

And in each village the resort see.

 

Awaken in your soul colorful chord,

Love space and fragrances of field, -

And, maybe, you will by freedom be loved,

And maybe you with her love be proud.

 

Impersonal slave – and suddenly proud you won’t be,

Among the slaves surrounding the king!..

Do you understand what it means to be free?..

You will not turn the resort into ditch?..

 

You will not disgust the virgin field?

Won’t gather swearing in a chord?..

Chord for chord is strife. Sound, the chord

Is only such, as is intoxicating and proud;

 

Chord of streams, seas, fields and forests!

Over the crowds imperiously ruling,

Voice out with your rattling the resort

And show how sweet-sounding is freedom!

 

Live long always and everywhere

Freedom and free, free her chord!

Will be proud he who spring of freedom did hear.

Let the sick gather to resort,

 

Over dry flesh it’s sunny to the king,

I dissolved freedom in the freedom of fields.

And not for this is my home by the field,

Where in the vast field wanders liberty?

 

Not for this is my soul, to the king,

Free hat, fiery chord?

Not for this that I proudly sing

In the abandoned resort?..


Секстина IX (Две силы в мире борются от века)

 

Две силы в мире борются от века:
 Одна — Дух Тьмы, другая — Светлый Дух.
 Подвластна силам сущность человека,
 И целиком зависит он от двух.


И будь то Эсмеральда иль Ревекка,
 У них все тот же двойственный пастух.
 На пастуха восстал другой пастух.
 Для их борьбы им не хватает века.


Для Эсмеральды точит нож Ревекка —
 То ею управляет Злобный Дух.
 Когда ж победа лучшей сил из двух,
 Тогда прощают люди человека.


Кто выше — оправданья человека?!
 Когда блюдет стада людей Пастух
 В одежде белой, грешницы, из двух
 Оправданными будут обе: века


Ограда и надежда — Светлый Дух,
 И как ты без него жила б, Ревекка?
 Нет, ты не зла злых вовсе нет, Ревекка,
 Но горе причинить для человека


Тебе легко: так хочет Черный Дух…
 Но светозарный не уснул Пастух:
 Он зло твое рассеял вихрем века, —
 И ты невинна, как дитя лет двух.


Но так как ты во власти грозных двух
 Великих сил, ничтожная Ревекка,
 Но так как ты и облик человека
 Имеешь данный Силами, то века


Тебе не переделать: Злой Пастух
 В тебя опять вмещает грешный дух.
 Издревле так. Но будет день — и Дух
 В одежде солнца и луны, из двух


Планет сотканной, встанет как Пастух
 И Духа тьмы, и твой, и всех, Ревекка!
 Господь покажет взору человека,
 Что покорен Бунтующий от века!..


 

Sextine IX (Two forces battle in the world forever)

 

Two forces battle in the world forever:

One – Spirit of Darkness, other – Spirit of Light.

Subject to strength is essence of a man,

And on the two of them he fully depends.

 

And be it Rebecca or Esmeralda,

They have the same double shepherd.

Rebelled against shepherd another shepherd.

A century is not enough time for their struggle.

 

For Esmeralda, Rebecca whets the knife –

She’s managed by the Spirit of Evil.

When it’s the victory of midst two the better strength,

When man is forgiven by the people.

 

Who’s higher – the man’s excuse?!

When Shepherd watches people’s flocks

In white clothes, sinners, from two

Excuses would be: for centuries

 

Fence and hope – Spirit of Light, and

How would you live without him, Rebecca?

No, you’re not angry at the evil, Rebecca,

But to cause sorrow to a man

 

It’s easy for you: thus wants Black Spirit.

But did not go to bed luminous shepherd:

But he sowed your anger with centuries’ whirlwind, -

And you are innocent, like two year old child.

 

But since you are in power of formidable

Two powers, insignificant Rebecca,

But since you and likeness of a man

Have given Powers, forever

 

Cannot redo: the Evil Shepherd

Accommodates sinful spirit in you again.

Thus since antiquity. But will be day – and Spirit

In attire of sun and moon,

 

Woven from two planets, will stand the Shepherd

In Spirit’s darkness, and yours, Rebecca, and all’s!

The Lord will show in sight the man,

That Rebel won’t be conquered for centuries!..

 

Секстина X (Мне кажется, что сердце биандрии)

  

Мне кажется, что сердце биандрии,
 Идейной биандрии — виноград.
 Она стремится в зной Александрии,
 Лед Мурмана в него вместиться рад.
 Ему отраден запах малярии,
 Ему набатны оргии трибад.
 Влиянье винограда на трибад,
 Как и на сердце пламной биандрии,
 Утонченней миазмов малярии.
 Да, в их телах блуждает виноград,
 Он опьянять безумствующих рад
 Экваторьяльностью Александрии.
 Причин немало, что в Александрии
 Гораздо больше чувственных трибад,
 Чем в Швеции: способствовать им рад
 Там самый воздух. Но для биандрии
 И выльденный шипучий виноград
 На севере — намек о малярии…
 В Батуме — там, где царство малярии,
 Гордятся пальмы, как в Александрии,
 У рощ лимонных вьется виноград,
 Зовя к себе мечтания трибад.
 Он, родственный инстинктам биандрии,
 Припасть к коленям, льнущим к страсти, рад.
 О, как турист бывает ярко рад,
 Когда ему удастся малярии
 Избегнуть, или в зной Александрии
 Умерить льдяным взором биандрии
 Кокетливой, иль в хохоте трибад
 Пить дышущий поляром виноград…
 Не для мужчин трибадный виноград, —
 Его вкусив, не очень будешь рад:
 В нем смех издевкой девственных трибад…
 Страшись и биандрийной малярии,
 То веющей огнем Александрии,
 То — холодом распутной биандрии…


 

Sextine X (It seems to me that heart of biandry)

 

It seems to me that heart of biandry,

Of idea biandry – grapes.

She strives to the heat of Alexandria,

Happy to fit into it is Murman’s ice.

Pleasing to him is smell of malaria,

Sing his alarm bells orgies of tribes.

Influence of grape on the tribes,

Thus on the heart of fiery biandry,

More refined than miasmas’ malaria.

Yes, and in bodies wanders grape.

To intoxicate the insane he made glad

With equatoriality of Alexandria.

There are many reasons, that in Alexandria

There are more feeling tribes,

Than in Sweden: he is glad to contribute

The same air. But for biandry

And icy effervescent grape

On the north – hint of malaria…

In Batumi – there, where’s kingdom of malaria,

Palms are proud like in Alexandria,

And weaves lemon groves' grape

Calling to self dreams of tribes.

He, kindred to the instincts of biandry,

To fall to the knees, clinging to passion, glad.

O, like tourist can be brightly glad,

When he succeeds in avoiding malaria

Or in the hot Alexandria

To die with icy glance of biandry

Coquettish, in laughter of tribes

To drink the breathing with poles grape…

Not for a man the tribal grape, -

Biting in it, he won’t be very glad:

In them laugh mockery of virgin tribes…

Fear the biandric malaria,

Either the blowing from fire Alexandria,

Or – chill of slutty biandry…

 


Секстина XI (Каких-нибудь пять лет, — и что за перемена)

 

Каких-нибудь пять лет, — и что за перемена!
 Какой разительный с умчавшимся контраст!
 Взамен изысканных деликатесов — сено,
 И братоненависть взамен и сект, и каст,


Картофель — тысяча рублей мешок!.. Полено
 В продаже на фунты!.. Выбрасывай балласт!
 Умчаться от земли мешает нам балласт —
 Земная наша жизнь. Но манит перемена:


Самоубийством ли покончить? взять полено
 И голову разбить? — ведь жизнь и смерть контраст:
 Не лучше ль умереть, чем жить средь зверских каст,
 И вместо хлеба — есть овес, солому, сено?


Нет, сена есть нельзя. Однажды ели сено
 В «Пенатах» Репина, на мясо, как балласт
 К возвышенным мечтам, смотря… Но «сенных каст»
 Судьба плачевная: такая перемена


Ускоривает смерть, — трава и вол — контраст,
 Как дева и мечта, как скрипка и полено.
 Убийственные дни! не время, а — полено!..
 И не цветы цивилизации, а — сено!..


В Гармонию ножом вонзившийся контраст…
 И жизнь — нескидываемый во век балласт…
 И с каждым новым днем угрозней перемена
 Средь политических противоречных каст…


Нам не на чем уплыть от голода, от каст,
 От драговизны: вместо корабля — полено,
 Нам некуда уйти: едят повсюду сено;
 И нечего нам ждать: какая перемена


Нам участь облегчит? Весь выброшен балласт,
 А шар не высится: его влечет контраст…
 Живя в поленный век, где царствует контраст
 Утонка с грубостью; устав от всяких каст


Разбойных и тупых; на жизнь, как на балласт,
 С унынием смотря; в душе людской полено
 Невольно усмотрев, — ложимся мы на сено
 И пробуем уснуть: сон — все же перемена…


 

Sextine XI (Some five years – and what a change)

 

Some five years – and what a change!

Such dramatic and hurried contrast!

Instead of exquisite delicacies – hay,

And brother-hatred instead of sects and castes,

 

Potato – thousand ruble bag!.. Wood

Sold for pounds!.. Throw away the ballast!

To speed off the earth prevents us ballast –

Our earthly life. But the change lures:

 

To commit suicide? The wood to take

And break the head? – in contrast all life and death:

Is it not better to die than live amid animal castes,

And instead of bread – oat, straw, hay?

 

No, no hay here. Once they ate hay

In “Pentats” of Repin, for meat, like ballast

Looking at exhalted dreams… But “hay caste’s”

Face is sorrowful: such is change.

 

Speeds up death-grass and ox-contrast…

Like girl and dream, like violin and wood.

Murderous days! Not time, but – wood!..

And not flowers of civilization, but – hay!..

 

In Harmony with knife pierced contrast…

And life – not removed in centuries ballast…

And change more frightening with each new day

Among political contradictory castes…

 

We wouldn’t be able to swim from castes, from hunger,

From preciousness: wood - in ship’s place.

We must go somewhere: they eat hay everywhere;

And we have nothing to wait for; what change

 

Will lighten our burden? Thrown out is all ballast,

And sphere does not rise: it is lured by contrast…

Living in logged century, where rules contrast

Sunken with sorrow; tired of all castes

 

Criminal and dull; to life, like to ballast,

Looking despondently: wood in the soul of man

Looking unwillingly, - we lie on hay

And try to sleep; sleep – is the change…

 

 

Секстина XII (Страсть без любви — лишь похоть, а не страсть)

 

Любовь и страсть! Страсть и любовь!
 Валерий Брюсов

 

Страсть без любви — лишь похоть, а не страсть.
 Любовь без страсти просто безлюбовье.
 Как в страстный бред без нежности упасть?
 Без чувства как озноить хладнокровье?


 Как власть любви сменить на страсти власть
 Без огневзорья и без огнесловья?
 Горячими тропами огнесловья
 Идет всегда безразумная страсть.


 Сладка ее мучительная власть,
 И перед ней, в испуге, безлюбовье
 Шарахнется, и, съежась, хладнокровье
 Сторонится, чтоб, в страхе, не упасть.


 Как счастлив тот, кто может в страсть упасть,
 Скользя в нее лавиной огнесловья,
 В зной претворяя сердца хладнокровье,
 В нее, в засасывающую страсть.


 А перед тем бессильно безлюбовье:
 Власть безлюбовья — призрачная власть.
 Лишь власть любви есть истинная власть,
 И этой власти вечно не упасть,


 Пусть временно и тленно безлюбовье,
 Но где цветет кострами огнесловье,
 Где соловьем руладящая страсть,
 Там кровь жарка, — пусть мертвым хладнокровье.


 Эмблема смерти — это хладнокровье,
 И ледовита хладнокровья власть.
 Как на катке, опасно там упасть.
 Тех не вернет живительная страсть


 Вновь к жизни эликсиром огнесловья,
 Нелюбящему — ледник безлюбовья.
 Будь скопческое клято безлюбовье
 И ты, его наперсник, хладнокровье!


 Будь жизненное славно огнесловье!
 Прославься ты, единственная власть,
 Под игом чьим отрадно мне упасть, —
 Страсть и любовь! и вновь — любовь и страсть!


 

Sextine XII (Passion without love – not passion, lust)

 

Love and passion! Passion and love!

Valery Bryusov

 

Passion without love – not passion, lust.

Love without passion simply lovelessness.

Without tenderness to fall into passionate madness?

Without feeling to chill cold-bloodedness?

 

How to change power of love for passion’s power

Without sight of fire and without word of flames?

With hot word of trails of fire

Goes the unreasoning passion always.

 

Sweet is her tortuous power,

And lovelessness in fear before her

Startles and cold-bloodedness coming together,

Eschews so as not to fall in fear.

 

How happy is he, who could fall into passion,

Sliding by her with avalanche of words of fire,

In heat heart’s cold-bloodedness attempting,

In sucking passion, in her.

 

And before them lovelessness is powerless:

Ghostly power is power of lovelessness.

The true power is the power of love, and

Eternally not to fall with this power,

 

May lovelessness be temporary and perishable,

But where fiery words bloom with bonfires,

Where passion steering toward the nightingales,

There blood is hot – may be deceased cold-bloodedness.

 

Emblem of death – this cold-bloodedness,

And icy power is cold-blooded.

Like in an ice rink, to fall there is dangerous.

Will not return them the living passion.

 

Again in life with elixir of fiery words,

To one not loving – glacier of lovelessness.

May be damned scopal lovelessness

And you, his confidant, cold-bloodedness!

 

May vital fire words be glorious!

Be glorious, only power,

Under whose yoke gratifies me to fall, -

Passion and love! And love and passion – once more!


Секстина XIII (Блажен познавший власть твою и гнет)

 

Блажен познавший власть твою и гнет,
 Любовью вызываемая ревность!
 В тебе огонь, биенье и полет.
 Вся новь в тебе, и мировая древность.
 Ах, кто, ах, кто тебя не воспоет?
 Ты — музыка! ты нега! ты напевность!
 И что ни разновидность, то напевность
 Иная каждый раз, и разный гнет…
 Кто все твои оттенки воспоет,
 Хамелеон! фатаморгана! — ревность!
 Одной тобой благоухает древность,
 Одной тобой крылат любви полет.
 Однако обескрылен тот полет,
 Однако безнапевна та напевность,
 Тот аромат не истончает древность,
 И тягостен, как всякий гнет, тот гнет,
 Когда не от любви возникнет ревность,
 А от тщеславья, — ту кто воспоет?..
 Никто, никто ее не воспоет,
 Не обратит ее никто в полет, —
 Нет, не оправдана такая ревность.
 При ней смолкает нежная напевность,
 Она — вся мрак, вся — прах земной, вся гнет,
 Ее клеймят равно и новь, и древность…
 Чем ты жива, мудрейшая, — о, древность?
 Не вспомнив страсть, кто древность воспоет?
 Не оттого ль бессмертен твой полет,
 Что знала ты любви и страсти гнет?
 Не оттого ль ярка твоя напевность,
 Что зачала ты истинную ревность?
 Блаженны те, кто испытали ревность
 И чрез нее прочувствовали древность,
 Чьи души перламутрила напевность!
 Прославься, мозгкружительный полет!
 Тебя безгласный лишь не воспоет…
 Чем выше ревность, тем вольнее гнет.


 

Sextine XIII (Blessed is he who knows your oppression and power)

 

Blessed is he who knows your oppression and power,

Love called jealousy!

In you is beating, flight, fire.

In you is the new, and worldly antiquity.

Ah, who will sing you thus?

You – music! You – bliss! You – melodiousness?

And what is not variety, then melodiousness

Another each time, and oppression various…

Who will sing all your shades,

Chameleon! Fata morgana! Jealousy!

With you alone is fragrant antiquity,

With you alone love’s flight is winged.

But that flight is wingless,

Only that melodiousness is songless,

The aroma doesn’t thin out the Antiquity,

And painful like any oppression is oppression,

When not in love appears jealousy,

And of vanity – who will it sing?

Nobody, nobody her will sing,

Nobody will pay her into flight, -

No, such jealousy is not justified.

Tender melodiousness before her falls silent,

She – all gloom, all oppression, all – earthly dust,

She’s equally branded by new and antiquity…

With what are you alive, wisest, - o, antiquity?

Not remembering passion, who will sing antiquity?

Not for this is your flight deathless,

That you knew of love’s and passion’s oppression?

Not for this is bright your melodiousness

That you concealed true jealousy?

Blessed are those who experienced jealousy

And through her felt antiquity,

Whose souls were made of mother of pearls melodiousness!

Mind-blowing flight, be glorious!

The voiceless one will not sing thee…

The higher the jealousy, then oppression is more free.


 

 

 

Секстина XIV (Измены нет, пока любовь жива)

 

Не может сердце жить изменой,
 Измены нет, — Любовь одна.
 3. Гиппиус

 

Измены нет, пока любовь жива.
 Уснет любовь, пробудится измена.
 Правдивы лживые ее слова,
 Но ложна суть изменового плена.
 Измена — путь к иной любви. Права
 Она везде, будь это Обь иль Сэна.
 Изысканность, — не воду, — льешь ты, Сэна,
 И, — не водой, — искусством ты жива.
 И, — не водой, ты мыслями права.
 Лишь против вкуса не была измена
 Тобой зачата. Нет вольнее плена,
 В котором вы, парижские слова.
 Монументальны хрупкие слова.
 Величественней Амазонки — Сэна.
 Прекрасней воли — угнетенья плена
 Изящества; и если ты жива,
 Французов мысль, — лишь грубому измена
 Живит тебя: ты грацией права.
 Любовь — когда любовь — всегда права,
 И непреложны все ее слова.
 Ей антиподна всякая измена.
 Но всех острей ее познала Сэна,
 Хотя она на всей земле жива —
 Владычица ласкательного плена.
 Плен воли и равно свободу плена,
 Все их оттенки, как и все права,
 Я перевью в жемчужные слова, —
 И будет песнь моя о них жива.
 Пусть внемлет ей восторженная Сэна,
 Познав, как мной оправдана измена.
 Измены нет. Сама любовь — измена;
 Когда одна любовь бежит из плена,
 Другая — в плен. Пусть водоплещет Сэна
 Аплодисментно на мои слова;
 Измены нет: любовь всегда права,
 И этим чувством грудь моя жива.


 

Sextine XIV (There’s no betrayal where there’s love)

 

Heart cannot live with betrayal,

There’s no betrayal – One Love.

Z. Gippius

 

There’s no betrayal while love is alive.

Love goes to sleep, then betrayal awakens.

Her lying words are of the truth,

But false is way of treacherous priso.

Betrayal – way to another love. Right

She is everywhere, in Ob or Seine.

Sophistication – not water – you pour, Seine,

And not with water – you’re alive with art…

And – not with water, but with thoughts right.

There was no betrayal against taste

Conceived by you. There is no freer prison,

In which you, words Parisian.

Fragile monumental words.

Greater than Amazon – Seine.

More beautiful than freedom – oppression’s prison

Grace; and if you’re alive

The Frenchmen’s thought, - as to the rude betrayal

To liven you: you are with graces right.

Love - when it's love - is always right,

And immutable are her words.

Antipodean to her is all betrayal.

But sharper than all got to know her Seine,

How she was alive on the planet –

The mistress of affectionate prison.

Prison of freedom and of freedom prison,

All their shades, like all rights,

I will review in pearly words, -

And my song of them will be alive.

May listen to you the delighted Seine,

Learn how justified by me is betrayal.

Betrayal of years. Love itself – betrayal;

When one love runs from the prison,

Another – to reason. Let Seine splash water

As, on my words, an applause;

There’s no betrayal: Love’s right always,

And with this feeling my chest is alive.


 

Секстина XV (О, похоть, похоть! Ты — как нетопырь)

 

О, похоть, похоть! ты — как нетопырь
 Дитя-урод зловонного болота,
 Костер, который осветил пустырь,
 Сусальная беззлатка — позолота


Ты тяжела, как сто пудовых гирь,
 Нет у тебя, ползучая, полета.
 И разве можно требовать полета
 От мыши, что зовется нетопырь,


И разве ждать ажурности от гирь,
 И разве аромат вдыхать болота,
 И разве есть в хлопушке позолота,
 И разве тени может дать пустырь?


Бесплоден, бестенист и наг пустырь —
 Аэродром машинного полета.
 На нем жалка и солнца позолота.
 Излюбовал его лишь нетопырь,


Как злой намек на тленное болото
 На пустыре, и крылья с грузом гирь.
 О, похоть, похоть с ожерельем гирь,
 В тебе безглазый нравственный пустырь.


Ты вся полна миазмами болота,
 Поврага страсти, дрожи и полета,
 Но ты летишь на свет, как нетопырь,
 И ведая, как слепит позолота.


Летучей мыши — света позолота
 Опасна, как крылу — вес тяжких гирь,
 Как овощам — заброшенный пустырь.
 Не впейся мне в лицо, о нетопырь,


Как избежать мне твоего «полета»,
 О, серый призрак хлипкого болота?
 Кто любит море, тот бежит болота.
 Страсть любящему — плоти позолота


Не золота. Нет в похоти полета.
 Кто любит сад, тому постыл пустырь.
 Мне паутинка драгоценней гирь
 И соловей милей, чем нетопырь.


 

Sextine XV (O, lust, lust! You – like a bat)

 

O, lust, lust! You – like a bat

Child-ogre of a swamp ill smelling

The bonfire, which wasteland lit,

Gold-free leaf – with gilding

 

You’re heavy, like a hundred-pood weight,

You, crawling one, have no flight.

And who could demand the flight

From mouse, that is called bat,

 

And if to await openwork from weights,

And if the aroma of the swamp to inhale,

And if there is in firecracker gilt,

And if wasteland can give shade?

 

Fruitless, shadeless and cheeky is wasteland –

The airport of vehicle flight.

About it is pitiful and is gilded the sun.

But you still loved the bat,

 

Like evil hint on a perishable swamp

In the wasteland, and wings with weights.

O, lust, lust with necklace of weights,

In you the moral wasteland without eyes.

 

You’re full of the miasmas of the swamp,

Enemy of passion, trembling and flight,

You do not fly, like bat, to the light,

And knowing, how the gilt blinds.

 

To the bat – light gilding

Dangerous, like to the wing – the weights,

To vegetables – the wasteland.

Don’t bite me on the face, O bat,

 

How for me to escape your “flight,”

O, the flimsy swamp’s gray ghost?

Some love the sea, some from swamp run.

Passion to loving – and flesh to the gilt

 

Is not golden. In lust there is no flight.

Who loves the garden, to him is hateful wasteland.

For me a cobweb is precious weight

And nightingale is dearer than the bat.


 

Секстина мудрой королевы (III)

 

Не вовлечет никто меня в войну:
 Моя страна для радости народа.
 Я свято чту и свет и тишину.
 Мой лучший друг — страны моей свобода.
 И в красный цвет зеленую весну
 Не превращу, любя тебя, природа.
 Ответь же мне, любимая природа,
 Ты слышала ль про красную войну?
 И разве ты отдашь свою весну,
 Сотканую для радости народа,
 Рабыне смерти, ты, чей герб — свобода
 И в красную войдешь ли тишину.
 Я не устану славить тишину,
 Не смерти тишину, — твою, природа, —
 Спокойной жизни! Гордая свобода
 Моей страны пускай клеймит войну
 И пусть сердца свободного народа
 Впивают жизнь — цветущую весну.
 Прочувствовать и оберечь весну,
 Ее полей святую тишину —
 Счастливый долг счастливого народа.
 Ему за то признательна природа,
 Клеймящая позорную войну,
 И бережет такой народ свобода.
 Прекрасная и мудрая свобода!
 Быть может, ты взлелеяла весну?
 Быть может, ты впустила тишину?
 Быть может, ты отторгнула войну?
 И не тобой ли, дивная природа
 Дарована для доброго народа?
 Для многолетья доброго народа,
 Для управленья твоего, свобода,
 Для процветанья твоего, природа,
 Я, королева, воспою весну,
 Ее сирень и блеск, и тишину,
 И свой народ не вовлеку в войну!


 

Sextine of wise queen (III)

 

Nobody lured me into war:

My country is for joy of people.

Light and quiet I sacredly honor.

By best friend – my land’s freedom.

And the green spring in red color

I won’t turn, loving you, nature.

Answer me, beloved nature,

Did you hear about the red war?

And you will not give back your spring,

Woven for the joy of the people’s,

To slave’s death, you, whose coat and arms – is freedom

And you will go into the red silence.

I won’t glory the quiet,

Not silence of death – yours, nature, -

Of calm life! Freedom proud

Let brand my country’s war

And let the free men’s hearts

Drink in life – blooming spring.

To feel and protect spring,

In holy silence of the fields –

Happy duty of happy men.

Nature recognizes him,

Branding war in shame

And your people treasure freedom.

Beautiful and wise is freedom!

Maybe, you nurtured spring?

Maybe, you let in quiet?

Maybe, war you rejected?

And not with you, dear nature

Given for the kind men?

For many years of kind men,

Freedom, for your direction,

For your blossoming, nature,

I will sing the spring, as the queen,

Its lilac and shine and quiet,

And I won’t in war involve your people!


 

Она и они

 

Ночеет парк, отишен весь бесстыжей тьмой.
 Я прохожу, брожу во тьме, во тьме.
 Я знаю я, что ждет меня ее письмо.
 И хорошо мне оттого, и сон — в уме.
 Здесь нет ее, но здесь они, и много их.
 Что ты шипишь, хрипишь, скрипишь, ворчишь, скамья?
 Да, я сидел на трухло-злых столбах твоих.
 Да, до нее и не она была моя.
 И много их. И мне не счесть. Ну да, ну да.
 Все знаю я. Все помню. Хочу забыть,
 Как на траве, как на скамье, как у пруда
 Случайных дев хотел в мечту я осудьбить…
 Душа вне тела, ты — мечта! А груда тел,
 Тел вне души — возмездье жизни за мечту.
 Пока я ею до конца не овладел,
 Души другой (и ни одной) я не прочту…


 

She And They

 

Spends night the park, quiet in shameless darkness.

I pass, I walk in darkness, in the dark.

I know that a letter awaits me.

It’s good for me for this, and sleep – in the mind.

She is not here, but there’s them, and many.

Why, bench, you hiss, wheeze, grumble, creak?

Yes, I sat in your rotten evil poles.

Yes, for her was not the one of me.

And there’s many of them. And I can’t count. Well, so.

I know you. I remember. I want you to forget,

Like on the grass, on bench, by the pond

I want absent maidens in dream to condemn…

Soul without body, you - dream! And pile of bodies,

Bodies without soul - vengeance of life for dream.

While I have not mastered to completeness,

To other soul (and not one) I won't read.

 


 

Она придет, сверкнет — исчезнет

 

Она придет, сверкнет — исчезнет!
 Она, минутная любовь!
 И больше к жизни не воскреснет,
 И не пробудит к жизни вновь!
 А ты, влюбленный! как смешон ты!
 Как жалок в «чувствах на обмен»!
 Вдали свободны горизонты,
 Достигнешь их — все тот же плен…


 

She will come, shine – disappear

 

She will come, shine –

Disappear she, minute love!

To life she won’t rise again,

And won’t awaken again to life!

And you, in love! How you are funny!

How pitiful in “feelings for exchange”!

Far away are seen horizons,

Reach them – still the same jail…

 


 

Она, никем не заменимая

Посв. Ф.М.Л.

Она, никем не заменимая,
 Она, никем не превзойденная,
 Так неразлюбчиво-любимая,
 Так неразборчиво влюбленная,

Она вся свежесть призаливная,
 Она, моряна с далей севера,
 Как диво истинное, дивная,
 Меня избрав, в меня поверила.

И обязала необязанно
 Своею верою восторженной,
 Чтоб все душой ей было сказано,
 Отторгнувшею и отторженной.

И оттого лишь к ней коронная
 Во мне любовь неопалимая,
 К ней, кто никем не превзойденная,
 К ней, кто никем не заменимая!


 

She, Not Replaceable By Anyone

She, not replaceable by anyone,

She, not surpassed by anyone,

How unlovingly loved,

How illegible in love,

 

She is the tide’s freshness,

She, seawoman from the far north,

Like genuine marvel, marvellous,

Choosing me, in me did she trust.

 

And obligated unnecessarily

With her enthusiastic faith,

That won’t be told with full soul,

Rejected all the way.

 

And for this reason for her crown

In me the burning love,

To her, surpassed by no one,

To her, replaceable by no one!


 

Шалит

 

Упруга, как резина,
 (Уж лучше не задень!..)
 Шалит твоя кузина
 Сегодня целый день.


Шалит, сама не зная,
 Чего она шалит…
 Должно быть, воздух мая
 Кузину веселит…


Такая уж девчонка
 (Ну что поделать с ней?)
 Кудрява, как болонка,
 Нежна, как цвет лилей…


За миной строит мину,
 В лицо швыряет зов…
 Схвачу твою кузину,
 В уста! — и был таков!..


 

She acts up

 

Elastic, like rubber,

(Not to touch is best!..)

Acts up your cousin

All day long today.

 

She’s acting up, herself not knowing,

Why she is acting up…

It must be, the air of May

Amuses my cousin…

 

Such was the girl

(What would you do with her?)

Like a lap dog, with curls,

Like lily flower, tender…

 

Builds a mine after mine,

Throws the call in the face…

I will take your cousin,

In the lips! And such it was!

 


 

 

 

Она критикует

 

Нет, положительно, искусство измельчало,
 Не смейте спорить, граф, упрямый человек!
 По пунктам разберем, и с самого начала;
 Начнем с поэзии: она полна калек.
 Хотя бы Фофанов: пропойца и бродяга,
 А критика дала ему поэта роль…
 Поэт! Хорош поэт… ходячая малага!..
 И в жилах у него не кровь, а алкоголь.
 Как вы сказали, граф? До пьянства нет нам дела?
 И что критиковать мы можем только труд?
 Так знайте ж, книг его я даже не смотрела:
 Неинтересно мне!.. Тем более, что тут
 Навряд ли вы нашли занятные сюжеты,
 Изысканных людей привычки, нравы, вкус,
 Блестящие балы, алмазы, эполеты,
 О, я убеждена, что пишет он «en russe»
 Естественно, что нам, взращенным на Шекспире,
 Аристократам мысли, чувства и идей,
 Неинтересен он, бряцающий на лире
 Руками пьяными, безвольный раб страстей.
 Ах, да не спорьте вы! Поэзией кабацкой
 Не увлекусь я, граф, нет, тысячу раз нет!
 Талантливым не может быть поэт
 С фамилией — pardon! — такой… дурацкой.
 И как одет! Mon Dieu! Он прямо хулиган!..
 Вчера мы с Полем ехали по парку,
 Плетется он навстречу — грязен, пьян;
 Кого же воспоет такой мужлан?.. кухарку?!
 Смазные сапоги, оборванный тулуп,
 Какая-то ужасная папаха…
 Сам говорит с собой… Взгляд страшен, нагл и туп.
 Поверите? Я чуть не умерла от страха.
 Не говорите мне: «Он пьет от неудач!»
 Мне, право, дела нет до истинной причины.
 И если плачет он, смешон мне этот плач:
 Сентиментальничать ли создан мужичина
 Без положенья в обществе, без чина?!


 

She Criticizes

 

No, positively, art is crushed,

Don’t dare to argue, count, stubborn man!

We’ll analyze by points, and from the start;

We’ll start with poetry: it’s full of invalids.

Although Fofanov: drunkard and wanderer

And critic gave to him the poet’s role…

Poet! Good poet! Walking MALAGA!..

And in his veins not blood, but alcohol.

What do you say, count? We don’t care for drunkenness?

And how can we criticize the labor?

You know, I didn’t even see the books:

It does not interest me!.. The more, that here

I hardly found amusing stories,

Exquisite people’s habits, kinds, tastes,

Shining balls, diamonds, epaulettes,

Oh, I’m convinced that “en russe”

He writes naturally, for us, nurtured by Shakespeare,

Aristocrats of feelings, ideas, thoughts,

Not interested is he, rattling on a lyre

With drunken hands, weak-willed passion’s slave.

Ah, do not argue! In tavern poetry

I won’t involve myself, count, thousand times!

The poet can’t be talented

With last name – pardon! – such… dumb.

And how he goes! Mon Dieu! He is a hooligan!

Yesterday we drove through park with Field,

He weaves toward us – dirty, drunken;

Who will sing the kitchen maid? The bumpkin?

Lubricated boots, torn sheepskin coat,

Somehow horrible hat…

Talks with himself… Look is cheeky, dumb and scary.

Believe? I nearly died of fear.

Don’t tell me: “He drinks from failures!”

I, rightly, have for the true cause no time

And if he cries, his cry is laughable to me:

Is man created to be sentimental

Without rank, without position in the world?


 

 

Она разлюбит

 

Она разлюбит. Она забудет.
 О, как я знаю, что это будет!

 

Мне будет странно. Пожалуй, стыдно.
 Чуть-чуть туманно. И так обидно.

 

Потом утешусь. И сам забуду.
 Ах, так со всеми. Ах, так повсюду.

 

Потом другую — уже другую? —
 Я так же ласково поцелую.

 

И та разлюбит. И та забудет.
 Зачем я знаю, что это будет?..


 

She will stop loving

 

She will stop loving. Forget will she.

O, as I know, what will be!

 

To me it will be strange. Embarrassed, perhaps.

A bit foggy. And it’s a pity thus.

 

Then I’ll console myself. And will forget.

Ah, thus with all. Ah, thus everywhere.

 

Then another – another still? –

I thus am kissing tenderly.

 

And she will stop loving. And forget she will.

Why do I know that this will be?..

 


 

Уехала

 

Вот и уехала. Была — и нет.
 Как просто все, но как невыразимо!
 Ты понимаешь ли, как ты любима,
 Какой в душе остался жгучий след?
 Переворачивается душа:
 Еще вчера — вчера! — мы были двое,
 И вот — один! Отчаянье такое,
 Что стыну весь, не мысля, не дыша.
 Мы все переживали здесь вдвоем:
 Природу, страсть и чаянья, и грезы.
 «Ты помнишь, как сливались наши слезы?» —
 Спрошу тебя твоим же мне стихом.
 Ты из своей весны шестнадцать дней
 Мне радостно и щедро подарила.
 Ты в эти дни так бережно любила…
 Я женщины еще не знал нежней!


 

She left

 

Here she rode away. Was – and none,

How simple is all, inexpressible!

You understand now, how you are loved,

What burning trace remains in the soul?

The soul flips over:

We were two yesterday – yesterday - still

And now – alone! Such a despair,

That I’m not thinking, not breathing, all chill.

We all experienced this together:

Nature, passion and tea room, and dreams.

“Do you remember how poured our tears? –

I will ask you with my poems.

Sixteen days out of your spring

You gave me joyfully and generously.

In those days you loved so carefully…

I knew no woman more tender than she!


 

Любила

 

Любила… Но что это значит?
 Да, что это значит — любила?
 Откуда узнал я? Не знаю…
 Но знаю, что это так было…

 

Мы счастливы были… Что значит —
 Мы счастливы были? Пойми-ка!
 Но помню: при ней жизнь и солнце,
 А нет ее — жутко и дико…


 

She loved

 

She loved… but what is its meaning?

Yes, that means – she loved?

Where from I knew? I do not know…

I do not know, that this was us….

 

We were happy… What does it mean –

We were happy? Understand!

I remember: before her is life and sun,

And if there’s no her – terrible and wild…


 

Она меня так баловала

 

Она меня так баловала,
 Следя из-за гроба за мной.
 Предчувствие в сердце обвала
 Сближало меня с неземной.


Как нежно шептала мне строфы,
 Ночами спускаясь ко мне,
 И близость моей катастрофы
 Она открывала во сне.


Покорные ей колокольцы,
 Питомцы раздольных полей,
 Звонили мне рифмы и в кольца
 Сплетали мечтанья аллей.


Сегодня же в книжной лавчонке,
 Когда я купил ее том,
 Узнал я, как ясны, как тонки
 Глубокие мысли о том,


Что связаны с нею мы тесно,
 Что ведом ей каждый мой шаг:
 На первой странице небесно
 Святился руки ее знак.


Два-три посвященные слова
 Кому-то далекому— мне!
 Вы дали блаженство мне снова,
 Я стану вас видеть во сне.


Руки ее милой узоры,
 Вы любы душе и близки,
 Как морю — безмолвные горы,
 Как пылкой пустыне — пески.


Как счастлив бывал я бывало,
 Так буду — опять и опять.
 Она меня так баловала,
 Как только сумела бы мать.


 

She pampered me thus

 

She pampered me thus,

Peering after me from coffin.

Premonition in the cliff’s heart

Neared me with the unearthly.

 

How tenderly she whispered stanzas,

Descending at night to me,

And nearness of my catastrophes

She opened in a dream.

 

Bells submissive to her,

Pets of far-off fields,

Rang to me rhymes and in ringing

Weaved the alleys’ dreams.

 

Today in a bookstore,

When for her a tome I had bought,

I knew, how thin, how clear

Are the blue thoughts,

 

That with her we are tightly bound,

That led her each step of mine:

On the first page heavenly

Heavenly was her hands’ sign.

 

Two-three words dedicated,

To someone far – to me!

You gave away bliss to me again,

I will see you in a dream.

 

Hands of her pattern dear,

To the soul you’re dearer and closer,

Like the sea – silent mountains,

Like in fiery deer – sand.

 

How happy I have been, it happened,

Thus I will – again and again.

She thus me pampered,

As only the mother can.

Она осчастливить его захотела

 

(повесть)


Любовь к женщине! Какая бездна тайны!
 Какое наслаждение и какое острое, сладкое сострадание!
 А. Куприн («Поединок»)

 

1
 Художник Эльдорэ почувствовал — солнце
 Вошло в его сердце высоко; и ярко
 Светило и грело остывшую душу;
 Душа согревалась, ей делалось жарко.

 

2
 Раздвинулись грани вселенной, а воздух
 Вдруг сделался легче, свободней и чище…
 И все-то в глазах его вдруг просветлело:
 И небо, и люди, и жизнь, и жилище…

 

3
 Напротив него жила женщина… Страстью
 Дышало лицо ее; молодость тела
 Сулила блаженство, восторги, усладу…
 Она осчастливить его захотела…

 

4
 Пропитанным страсти немеркнущим светом,
 Взглянула лишь раз на него она взором,
 И вспыхнули в юноше страсти желанья,
 И чувства восторгов просить стали хором.

5
 Он кинулся к ней, к этой женщине пылкой,
 Без слова, без жеста представ перед нею,
 И взгляд, преисполненный царственной страстью,
 Сказал ей: «Ты тотчас же будешь моею!..»

 

6
 Она содрогнулась. Сломалась улыбка
 На нервных устах, и лицо побледнело —
 Она испугалась его вдохновенья,
 Она осчастливить его захотела…

 

7
 Она осчастливить его захотела,
 Хотя никогда его раньше не знала,
 Но женское пылкое, чуткое сердце
 Его вдохновенно нашло и избрало.

 

8
 Что муж ей! что люди! что сплетни! что совесть!
 К чему рассужденья!.. Они — неуместны.
 Любовь их свободна, любовь их взаимна,
 А страсть их пытает… Им тяжко, им тесно…

 

9
 И молнией — взглядом, исполненным чувства
 Любви безрассудной, его подозвала…
 Он взял ее властно… Даря поцелуи,
 Она от избытка блаженства рыдала…

 

10
 Так длилось недолго. Она позабыла
 И нежные речи, и пылкие ласки,
 Она постепенно к нему остывала,
 А он ей с любовью заглядывал в глазки.

 

11
 А он с каждым днем, с каждым новым свиданьем,
 С улыбкою новою женщины милой,
 Все больше влюблялся в нее, ее жаждал,
 И сердце стремилось к ней с новою силой.

 

12
 Ее тяготила та связь уже явно,
 И совесть терзала за страсти порывы:
 Она умоляла его о разлуке,
 Его незаметно толкая к обрыву.

 

13
 Она уж и мненьем людей дорожила,
 Она уж и мужа теперь опасалась…
 Была ли то правда, рожденье рассудка,
 Иль, может быть, в страхе она притворялась?

 

14
 Вернулся супруг к ней однажды внезапно.
 О, как его видеть была она рада…
 Казалось, что только его ожидала,
 Что кроме него никого ей не надо…

 

15
 А бедный художник, ее полюбивший
 Всем сердцем свободным, всей чистой душою,
 Поверивший в чувство магнитного взора,
 Остался вдвоем со своею тоскою.

 

16
 И часто, печально смотря на окошко,
 Откуда смотря, она им завладела,
 Он шепчет с улыбкой иронии грустной:
 — «Она… осчастливить меня захотела…»


 

She wanted to make him happy

 

(story)

 

Love of woman! What abyss of secret!

What delight and what sharp, sweet compassion?

A. Kuprin (“Duel”)

 

1

The artist Eldore did feel –

Sun went high into his heart;

And it shined and warmed the chilled soul;

The soul was warmed and made hot.

 

2

Moved apart wedges of universe, and the air

Became lighter, clearer and freer…

And suddenly illumined in his eyes:

And people, and life, and buildings, and the sky…

 

3

Across from him lived a woman… Her face

Breathed with passion; youth of the body

Promised bliss, sweetness, delights…

She wanted to make him happy.

 

4

With unfading light soaked with passion,

She looked at him once with her sight,

And flared up in youth passion’s wishes,

And feelings started asking for delights.

 

5

He rushed to her, to this ardent woman,

Without words, without gesture introducing before her,

And look, overflowing with tsar’s passion,

Told her, “You will be mine evermore!”

 

6

She shuddered. Broke the smile

On nervous lips, and face went pale –

She feared his inspiration.

She wanted to make him joyful…

 

7

To make him happy she did want,

Though she had never known him before,

But woman’s fiery, sensitive heart

Her inspiration found and chose.

 

8

What for her is husband! What people! What gossip! What conscience!

Reason for what!.. They – out of place.

Their love is free, their love is mutual,

And passion torments them… for them it’s hard, for them it’s close.

 

9

 

And with lightning – with sight, fulfilled with feeling

Of reckless love, called him…

He took her imperiously… Giving kisses,

She wept from excess of bliss.

 

10

This didn’t last long. She forgot

Tender speeches and fiery caresses,

She gradually to him cooled down,

And he with love looked in the eyes.

 

11

And he with each new day, each new meeting,

With smile of new woman dear,

Still more was in love with her, her he thirsted,

And heart was striving to her with new power.

 

12

She clearly was weighed down with this connection,

And conscience tormented for passion’s fits:

She begged him of departing,

Unnoticedly pushing him on the cliff.

 

13

The people’s opinion she treasured,

She was afraid of her man…

Was it the truth, the birth of judgment,

Or maybe in fear she did pretend?

 

14

Suddenly one day returned her husband.

O, how to see him she was glad…

Seemed like only him she awaited,

That without him none is needed…

 

15

And poor artist, having loved

With free heart, with soul clear,

Trusting in feeling of magnet sight,

Was left alone with his despair.

 

16

And frequently, sadly looking out the window,

Looking from there, she took possession of him,

He whispers with a smile of irony of sorrow,

“She… she wanted to make me happy…”


 

 

 

Щит-солнце

 

Солнце — мой щит от ночного щемящего ужаса.
 Я прибегаю ко власти Высоких Защит.
 С первым лучом да отпрянет злой дух, разоружася.
 И да слепит его очи мой солнечный щит.


Скроется ночь, омертвив беспокойные шорохи,
 Тайны свои захватив для грядущей сестры…
 Тайна ночей — не огонь ли в чуть тлеющем порохе?
 Взоры ночей не цветами ли гроба пестры?


Ночи безумны, и нас призывают к безумию…
 Старое здание молит, клянет и трещит…
 Мечется сердце, а мысль непогоды угрюмее…
 Что бы и было, когда бы не солнце, мой щит…


 

Shield-sun

 

Sun – is my shield from a painful nightmare.

I come into the power of Defence High.

With first ray will recoil the evil spirit, disarming.

And my sunny shield blinds his eyes.

 

The night will hide, deadening the restless rustling,

Having kept his secrets for coming sister…

Night’s secret – no fire or in barely smouldering gunpowder?

Gazes at night colorful in coffins with flowers?

 

Nights are insane, and you are called to madness…

Begs, purses and cracks the old building…

The heart rushes, but thought is gloomier than bad weather…

What could it be, when you are my sun, my shield…


 

Больная поэза

 

В твоих висках немолчные прибои
 И жуткий шум в настраженных ушах.
 Незримые вторгаются гобои
 В твою мечту о солнечных ночах.


О, солнце ночи! Вечная бездённость!
 И полуявь. И сказка наяву.
 Опалово-лазорная томленность.
 Молочный блеск оголубил листву…


О, существа без крови и без плоти!
 О, голоса кого-то, но ничьи…
 Наструненные выплески в болоте
 И судорожно-страстные ручьи.


Ты влажнеешь. Ты присталишь обои:
 Сто паучков возникло в их цветах…
 Угрозные в висках твоих прибои,
 И страшен алый шум в твоих ушах…


 

Sick poem

 

In your temples the non-silent surfs

And in wary ears, terrible noise.

The invisible ones invade the oboes

In your dream of the sunny nights.

 

O, night sun! Poverty eternal!

And half-reality. And real tale.

Opal-azure languor.

Leaves were dumfounded by milky splendour…

 

O, creatures without flesh and blood!

O, voices of someone, but nobody’s…

Tuned splashes in the swamp

And frantically-passionate streams.

 

You get wet. You pester both:

Hundred spiders appeared in flowers…

Threatening surf in temples of yours,

And scary scarlet noise in your ears…


Отзнак

 

Анатолию Кайгородову

 

Благоухала матиола
 Семь лет назад в пресветлой Эстии,
 И значит — жил здесь Сологуб…
 И голос некий, как виола,
 Потусторонние известия
 Вещал из женских алогуб…
 Увы. Вы этого не помните —
 Затем, что Вы тогда не жили,
 И это, право, очень жаль:
 Духовней были дни и скромней те,
 Мы больше дух, чем тело, нежили, —
 И чтилась некая скрижаль…


 

Sign

 

To Anatoly Kaigorodov

 

Matiola was blooming

Seven years ago in too-bright Estia,

And that means – Sulogob lived here…

And some voice, like a cello,

The otherworldly news

Broadcast from women’s lips…

Alas. You will not understand –

That you were then not alive,

And this, right, very sorry:

More spiritual were days and more modest,

Basked the spirit more than body, -

And honored some tablet.


 

 

Молчанье шума

 

Убийцей жизни, мысли пробужденья,
 Порывов светлых, воздуха и грез —
 Преступным городом — убийцей вдохновенья —
 Ползу среди ударов и угроз.


Ползу без направленья, без сознанья,
 Без чувств, без глаз, без слуха и без сил…
 И шумом города смеется мне Молчанье
 Мертвее, безнадежнее могил.


 

Silence of noise

 

To murderer of life, the thought awakening,

Of light gusts, air and dreams –

By criminal city – murderer of inspiration –

I crawl again midst threats and hits.

 

I crawl without direction, without consciousness,

Without feelings, eyes, hearing and strength…

And in noisy city laughs to me Silence

Deader, more hopeless than graves.


 

Шелковистый хлыстик

 

1
 Маленькая беженка
 (Род не без скуфьи!..)
 Молвила разнеженно:
 — Знаете Тэффи?
 Катеньке со станции
 Очень потрафил
 Сей француз из Франции —
 Господин Тэффи. —
 …Вот что, семя лузгая, —
 В-яви, не во сне, —
 Дама архи-русская
 (Дура петербургская)
 Говорила мне.


2
 Я от здешней скуки
 До того дошла,
 Что, взяв книгу в руки,
 Всю ее прочла!..
 Ничего такого…
 Типов никаких…
 Как его?.. Лескова!
 Про Карамзиных…
 (На щеках румянец)
 Про каких-то пьяниц…


3
 От визитов Икса
 Хоть в окошко выкинься —
 Просит: «Дайте Дикса»…
 (Это значит — Диккенса!)
 А «эстет», понятно,
 Стал каким-то «эстиком»…
 Икса мне приятно,
 Стукнув в темя пестиком,
 Очень аккуратно
 Уложить под крестиком.


4
 В первые годы беженства
 Тятенька ее был слесарем,
 Драматург назывался «пьесарем»…
 А теперь своеобразное бешенство:
 Поважнела, обзавелась детектором
 И — наперекор всем грамматикам —
 «Пьесаря» зовет «драматиком»,
 А слесаря — архитектором…


5
 Сижу на подоконнике
 И думаю: что такое поклонники?
 Поклонников-то изобилье,
 А у поэта — безавтомобилье.
 Вокруг «восторги телячьи»,
 А у поэта — бездачье!
 Паломнические шатанья,
 А у поэта — бесштанье!
 И потому хорошо, читатели,
 Что вы не почитатели,
 А то было бы вам очень стыдно,
 А поэту — за вас обидно…

 


 

Silk Whip

 

1

The little refugee

(Kind not withour skufia!..)

Pray tenderly:

«Do you know Taffey?»

Indulged a lot

To Katya in station

A Frenchman from France –

Mister Taffey.

… Thus so, the seed peeling, -

Awakened and not dreaming, -

The arch-Russian lady

(Petersburg idiot)

Talked to me.

 

2

I for nearby boredom

Reached this:

That, taking book in hands,

Read all of what it is!..

Nothing such…

No such types…

How is he? Leskova!

About Karamzines…

(Blush on the cheeks)

About some drunkards…

 

3

From visits of Iks

I want to jump out the window –

He asks, “Give Dix”…

(It means: Dickens!)

It’s understood, “aesthete”

Became some “ethicist”…

The very pleasant to me Iks

The crown with a pestle hitting,

Very neatly

To lay under the cross.

 

4

In first year of the flight

Tyatenka was her mechanic,

Dramaturgist was called “playwright”…

And now peculiar insanity:

Got more important, got a detector

And – athwart all grammatists –

Calls “playwright” “dramatic,”

And mechanic – architect…

 

5

I sit upon a windowsill

And think: who are the devotees?

Of devotees there is abundance,

And poet – no automobile.

Around “veal delights”

And poet – idleness!

Pilgrimage wanderings,

And poet – no pants!

And its’ good, readers, for this,

That you aren’t devotees

And you were very ashamed,

And the poet – you he pities…

Серебряная соната

 

Я стою у окна в серебреющее повечерье
 И смотрю из него на использованные поля,
 Где солома от убранной ржи ощетинила перья
 И настрожилась заморозками пустая земля.


Ничего! — ни от вас, лепестки белых яблонек детства,
 Ни от вас, кружевные гондолы утонченных чувств…
 Я растратил свой дар — мне врученное богом наследство, —
 Обнищал, приутих и душою расхищенной пуст…


И весь вечер — без слов, без надежд, без мечты, без желаний,
 Машинально смотря, как выходит из моря луна
 И блуждает мой друг по октябрьской мерзлой поляне,
 Тщетно силясь в тоске мне помочь, — я стою у окна.


 

Silver sonata

 

I stand at the window in the compline of silver

And looking from there on the used fields,

Where straw of cleaned rye bristles the feathers

And cringed with frosts the empty land.

 

Nothing! – not from you, petals of white apple trees of childhood,

Not from you, of feelings refined lace gondolas…

I squandered my gift – my inheritance given by God, -

Impoverished, quiet and empty with plundered soul…

 

And all evening – without words, without dream, without wishes, without hope,

Mechanically looking, how comes out from sea the moon

And wanders my friend through fields of October frozen,

In vain trying to help me in sorrow – by window I stand.

 


 

 

Искренний романс

 

Оправдаешь ли ты — мне других оправданий не надо! —
 Заблужденья мои и метанья во имя Мечты?
 В непробуженном сне напоенного розами сада,
 Прижимаясь ко мне, при луне, оправдаешь ли ты?

Оправдаешь ли ты за убитые женские души,
 Расцветавшие мне под покровом ночной темноты?
 Ах, за все, что я в жизни руками своими разрушил,
 Осмеял, оскорбил и отверг, оправдаешь ли ты?

Оправдаешь ли ты, что опять, столько раз разуверясь,
 Я тебе протянул, может статься, с отравой цветы,
 Что, быть может, и ты через день, через год или через
 Десять лет мне наскучишь, как все, оправдаешь ли ты?


 

Sincere Romance

 

Do you approve – I need no approval of another! –

My wanderings and throwings in the name of the Dream?

In unawakened dream of the flower drunk with roses,

Pressing to me, do you approve under moon?

 

Do you approve of the killed women’s souls,

Blooming for me under cover of darkness of the night?

Ah, for all that in life I with my hands destroyed,
 Do you approve of its ridicule, rejection and insult?

 

Do you approve, that again, having lost faith so many times,

I held out to you, maybe, poisoned flowers,

That, maybe, in a day, a year or a decade

You will bore me, like all, do you approve?


Певица страсти

 

(Памяти Мирры Лохвицкой)

 

Не слышу больше я песен страстных,

Горячих песен, любовных песен,

Не вижу взоров ее прекрасных,

И мир печален, и сер, и тесен.

Темнеет небо, и вянут розы;

Тоска мне сердце щемит уныло;

Сгубили юность певицы грозы,

Ее толкнули они в могилу.

В могиле дева – певица страсти.

Как иронична, жестока фраза!

И сердце рвется мое на части:

Как это скоро! как это сразу!..

0, как контрастно звучат два слова:

Смерть – замерзанье, а страсть – кипенье.

Уж не услышу я песен снова,

Не зарыдаю от вдохновенья.

Но что свершилось, то безвозвратно...

Порвались струны, умолкла лира...

Так спи ж спокойно: ты нам понятна,

Певица страсти горячей, Мирра.


 

Singer of passion

 

(In memory of Myrrha Lohvitskaya)

 

I no longer hear passionate songs,

Mountain songs, love songs,

I do not see her beautiful glances,

And world is sad, and gray, and cramped.

Sky darkens, and roses wither;

Sadly aches in my heart the angst;

Ruined the youth the singers of thunder,

They pushed her into the grave.

In grave there’s maiden – passion’s singer.

How ironic, cruel is the phrase!

And my heart to parts does tear:

How this is soon! How this is at once!..

Oh, how contrastingly sound two words:

Death – freezing, and passion – boiling.

I won’t hear the songs again,

I will not weep from inspiration.

But is irrevocable what happened…

Strings tore, and went quiet the lyre…

Sleep peacefully: to us you’re understood,

Singer of hot passion, Myrrha.


 

 

 

Певец моря (памяти лейтенанта С.)

 

Да воля сбудется Твоя!
 Лейтенант С. 

 

Как потрясен невыразимо
 Ужасной вестью целый свет:
 У дальних берегов Цусимы
 Эскадры русской больше нет.


 Мечты безжалостно разбиты,
 Страдают скорбные сердца.
 Такого страшного конца
 Не ждал никто, и все «убиты».


Убиты смелые надежды,
 Убита вера, грустен взор.
 Разгром эскадры и позор
 Закрыть нас заставляют вежды,


Как облако вершину гор
 Порой невольно закрывает.
 Кто виноват в разгроме флота,
 То лишь Господь Единый знает.


Тускнеет славы позолота
 Когда-то доблестных знамен.
 Вокруг потоки льются горя,
 А сердце стонет: «Где же он?


Где он, певец элегий „С моря“?»
 В его саду цветет сирень…
 Любовь в нем бродит… Близко лето…
 Увы, для юного поэта


Ночь не сладка, не ярок день —
 В нем нет вопроса, нет ответа.
 Живой недавно — ныне тлен,
 Как призрак полуночной тени,


Он не нуждается в сирени,
 Не для него любовный плен.
 Не для него моря и птицы,
 И бег родного корабля.


Не сложит он своей царице
 Элегий с моря, ей внемля.
 Не скажет нежною, как греза,
 Душой своей влюбленных слов,


И безответен детий зов,
 Как безответны детьи слезы.
 Пусть я, который так же юн,
 Как он, почивший сном могильным,


Пусть я, стихом своим несильным
 Певавший сумрачный Квантун,
 Потоком слез своих обильным,
 Прославлю звучность чутких струн.


И я скажу тебе, подруга
 Его возвышенной души:
 Не плачь, родная, не тужи,
 Не призывай к себе супруга!


О, не смущай его покоя
 Невыразимою тоской,
 Многострадальною слезой,
 Как правда чистой и святою.


Он пал со славою в сраженьи
 В борьбе за родину свою.
 В слезах я юношу пою,
 В слезах святого вдохновенья!


В слезах святого вдохновенья
 С тобой я сердцем говорю,
 Молясь благому алтарю
 О ниспосланьи утешенья


Тебе, страдалица-жена.
 Твои младенческие годы
 Пусть оживит, как жизнь природы,
 Твоя печальная весна.


И наши скорбные сердца
 Пускай утешит смысл Завета
 В устах угасшего поэта:
 «Да воля сбудется Отца!»


 

Singer of the sea (memories of lieutenant S.)

 

Your will be done!

Lieutenant C.

 

How inexpressibly shaken

With awful news the whole world:

At distant shores of Tsushima

The Russian squadron is no more.

 

The dreams are pitilessly broken,

Suffer the hearts mournful.

Such a terrible end

Nobody expected, and all “are killed.”

 

Killed are the hopes brave,

Killed is faith, sight is woeful.

Destruction of squadron and shame

Eyelids have ordered us to close,

 

Like cloud the mountain’s height

At time unwillingly does close,

Who’s guilty of the fleet’s defeat,

That only the One God knows.

 

Dims the gilt of the glory

Of banners sometime valiant.

Around pour the floods of sorrow,

And the heart moans: “Where is he?

 

Where’s he, singer of elegy ‘From the sea’?”

Lilac blossoms in his garden…

Summer is near… Love walks in him…

Alas, for the poet who is young

 

Night is not sweet, day does not shine –

In him there’s no question, no response.

Live not long ago – now decay,

Like midnight shadow’s ghost,

 

He does not need lilac,

Lover’s captivity is not for him.

And for him are the birds and sea,

And running of the dear ship.

 

He won’t compose about his queen

Elegy of the sea, as it does heed.

Will not tell tenderly, like dream,

With his soul the enamoured words,

 

And not responded to is the calling of kids,

Like not responded to are kids’ tears.

Like me, who has been young,

As he, with grave sleep deceased,

 

Let me, with my powerless poem

Having sung the dusky Kwantung,

With tears’ abundant flood,

I will glory sonority of precise strings.

 

And I will tell you, friend

Of his uplifted soul:

Don’t cry, dear, don’t sorrow,

To you the spouse don’t call!

 

O don’t embarrass his rest

With inexpressible angst,

Like truth pure and holy.

With a long-suffering tear.

 

He fell in battle with fame

In struggle for his homeland.

I sing in tears the young man,

In tears of holy inspiration!

 

In tears of holy inspiration

I speak to you in the heart,

Praying to the good altar

Of sending down consolation

 

To you, wife-sufferer.

Your youthful years

Let revive, like life of nature,

The sorrowful spring of yours.

 

And our mourning hearts

Let console the meaning of Covenant

In lips of extinct poet:

“Let be the will of the Lord!”


 

Пенье стихов

 

О вы, поэзовечера,
 Но не на блещущей эстраде,
 А на лужайке у костра, —
 Не денег, а искусства ради, —
 Признательный, забуду ль вас?
 Благословен счастливый час,
 Когда, свернув и спрятав лески,
 Поужинав своей ухой,
 Мы возвращаемся домой
 Через лесок, где спят березки,
 Петь соловьизы, как псалмы,
 Петь, как умеем только мы:
 Благоговейно, вдохновенно,
 Переживая каждый слог…
 О, жизнь, простая, как цветок,
 Да будешь ты благословенна!


 

Singing of poems

 

O you, evenings of poetry,

But on shining stage, but

Not in the meadow by bonfire, -

No money, and only for the art, -

Grateful, you will I forget?

Happy hour is blessed,

When, rolling and hiding the fishing rod,

We on the fish soup dined,

We are returning home,

Through the forest, where birches sleep,

To sing to nightingales, like psalms,

To sing, like only can we:

Inspired, reverently,

Worrying each syllable…

O, life, simple, like flower,

Thus blessed you will be!


 

 

Поющие глаза

 

Над калиткой арка из рябины.
 Барбарис разросся по бокам.
 За оградой домик голубиный.
 Дым из труб, подобный облакам.
 Домик весь из комнаты и кухни.
 Чистота, опрятность и уют.
 Подойди к окну и тихо стукни:
 За стеклом два глаза запоют.
 Женщина с певучими глазами
 Спросит, кто любимый твой поэт,
 И, с улыбкой прислонившись к раме,
 Терпеливо будет ждать ответ.
 Назови какое хочешь имя:
 Будь то Надсон или Малларме,
 В дом, где облака таятся в дыме,
 Будешь вхож, назвать себя сумев.
 Если же ты скажешь: «Что мне в этом!
 Знать стихов я вовсе не хочу», —
 Женщина, рожденная поэтом,
 Вдруг погасит взоры, как свечу.
 И хотя бы кудри поседели
 Пред стеклом, скрывающим уют,
 О твоем тебя не спросят деле
 Те глаза, которые поют…


 

Singing Eyes

 

On the gate, a mountain ash arch.

Barberry has grown on the sides.

Behind fence the blue house.

Smoke from graves, similar to clouds.

With kitchen and room is the home.

Cleanness, comfort and tidiness.

Come to window and quietly knock:

Behind the glass will sing two eyes.

Woman with melodious eyes

Will ask, who is poet by you loved,

And, leaning to frame with a smile,

Patiently the answer will await.

Call the name that you might want:

There will be Nadson and Mallarm,

In home, where clouds melt in smoke,

You will enter, having managed.

If you will say: “What is this for me?

To know poems I do not want” –

Suddenly, like candle, the sight dims

The woman, born as a poem.

And would go gray the curls

Finding comfort, before the glass

Will not ask deed from your deed

The singing eyes.


 

Поющие весны

 

Мы ярко чувствуем весну:
 Во всем ее мотив.
 Бросает звонче в вышину
 Гудки локомотив.
 И самый воздух стал ясней,
 И стал длиннее день.
 Весна! Все мысли снова с ней,
 Куда бы их ни день.
 При свете радостной зари
 В оранжевом соку
 Уж вскоре будут глухари
 Томиться на току.
 И реки вновь взломают лед
 И унесут в моря.
 В душе сиянье и полет,
 Весне благодаря.
 Заслышав вешнюю свирель,
 Я отдаюсь ей весь.
 Весна — единственная цель
 Существованья здесь!

 


 

Singing springs

 

Our feeling of the spring is bright:

In all her motives.

Throws loudly into heights

Beeps the locomotive.

And the air has become clearer,

And longer is the day.

Spring! All our thoughts are with her,

However you get away.

In dawn’s joyful light

In orange juice

Soon will capercaillie

On current languish.

And rivers again will break the ice

And carry to sea.

In soul is shining and flight,

Thanking the spring.

Hearing the stray flute,

I give myself to her.

Spring – only goal

Of existence here!


Сириусотон

 

Н.А. Тэффи

 

Счастье снежинки —
 Ландыша с Сирьюса —
 В таяньи алом…
 Будут поминки
 В сердце у ириса,
 Лунно-линялом.


Siriusoton

 

N.A. Taffey

 

Snowflake's happiness –

Lily of the value from Sirius –

In scarlet melting…

There will be memories

In heart by iris,

Moon-faded.


 

 

 

Сириус (интродукция)

 

Ты, человек, клянущий небеса,
 Клянущий землю, плаху вечной казни,
 Пойми меня; о, что за чудеса —
 Снега — снега — снега… И гасни… гасни…


 

Sirius (introduction)

 

You, man, cursing the sky,

Cursing the land, to the block of eternal execution,

Understand me; o, what miracles –

Snows – snows – snows… And be gone... be gone…


 

 

 

Эскизетка

 

Соны качеля, белесо ночело.
 Лес печалел в белосне.
 Тюли эоля качала Марчелла:
 — Грустно весенне усни! —
 Точно ребенка, Марчелла качала
 Грезы, меня и весну.
 Вот пробесшумела там одичало
 Глуше затишия мышь.
 Крылья дымели, как саван истлевший.
 — Сердце! тебя не поймешь,
 Лед запылавший!


 

Sketch

 

Sleepy swing, whitish overnight.

Forest is sad in semi-dream.

Marchella swung the tulle Aeolian:

Sorrowfully sleep in spring!

But like a child, Marchella rocked

Me, spring and dreams.

Here made for you a noise

The calmed down mouse.

Wings smoked, like decayed shroud.

Heart! You I can’t understand,

The floating ice!


Спящая красавица

 

— Что такое Россия, мамочка?
 — Это… впавшая в сон княжна…
 — Мы разбудим ее, любимая?
 — Нет, не надо: она — больна…
 — Надо ехать за ней ухаживать…
 — С нею няня ее… была…
 Съели волки старушку бедную…
 — А Россия что ж?
 — Умерла…
 — Как мне больно, моя голубушка!..
 Сердце плачет, и в сердце страх…
 — О, дитя! Ведь она бессмертная,
 И воскреснет она… на днях!


 

Sleeping Beauty

 

“What is Russia, mother?”

“It is princess, fallen asleep…”

“We will wake her up, beloved?”

“No, no need, she – is sick…”

“We need to go to take care of her…”

“Her nanny I have been…

The wolves ate the poor crone…”

“And Russia?”

“Deceased…”

“How I’m hurting, my darling!..

In heart there’s fear and heart weeps…”

“Oh, child! She is immortal,

And will resurrect on these days!”


 

Словенка Лиза

 

Словенка Лиза, повара жена,
 Веселая красивая шатенка,
 Сказала мне, в ручье отражена
 (И в этом прелесть главная оттенка!):


«Закажем гуляш, чокнемся вином
 В одной из нами встреченных гостилен».
 Мы к столику присели под окном,
 И, признаюсь, был этот завтрак стилен…


По черным тропкам, близким ей одной,
 Уже с утра мы в замок шли соседний,
 И этот путь, мне чуждый, ей родной,
 Навеял будоражащие бредни…


И, розовая, стала от вина
 Она еще, казалось, розовее,
 Словенка Лиза, повара жена,
 Все предрассудки смехом поразвеяв…


 

Slovene Liza

 

Slovene Liza, wife of chef,

The happy beautiful brunette,

Told me, in stream reflected

(And in this beauty of main shade!);

 

“Let’s order goulash, clink glasses of wine

In one of inns encountered by us.”

We sat at table by the window, and,

I swear, stylish was this breakfast…

 

On the black trails, only to her near,

Since morning we went toward the neighbouring palace,

And this way, not others, to her dear,

Inspired by disturbing nonsense…

 

And, pink, she became from wine

Still, as appeared, pinker,

Slovene Liza, chef’s wife,

All superstitions having dispelled with laughter…


 

Дым льда

 

Под ветром лед ручья дымится,
 Несутся дымы по полям.
 Запорошенная девица
 Дает разгон своим конькам.


Она несется по извивам
 Дымящегося хрусталя,
 То припадая к белым гривам,
 То в легком танце воскрыля.


На белом белая белеет —
 Вся вихрь, вся воздух, вся полет.
 А лед все тлеет, тлеет, тлеет, —
 Как будто вспыхнет этот лед!


 

Smoke of ice

 

The ice of stream smokes under the wind,

Smokes carry on the fields.

The powered maiden

Gives acceleration in her skates.

 

She carries on meanders

Of crystal smoking,

Once crouching to the white manes,

Once resurrected in light dance.

 

On white is white the white one –

All whirl, all air, all flight.

And ice is still smouldering, smouldering, smouldering, -

As if will flare up this ice!


Снежная летаргия

 

(этюд)
 Посв. И.А. Дашкевичу


Вам, чьи прекрасные уроки
 В душе запечатлели след,
 Вам посвящает эти строки
 Вас понимающий поэт.
 В них не таится смысл глубокий
 И мысли в них великой нет,
 Но в них надежна вера в свет —
 Кипучей молодости соки.
 Примите ж, друг мой дорогой,
 Этюд, подсказанный душой —
 Дитя минуты вдохновенья,
 Безвестный автор просит Вас
 Мольбой своих печальных глаз
 Не похвалы, а снисхожденья.

 

I
 От подводных ключей незамерзшая,
 Речка льется, поспешная синяя;
 Лишь природа, зимою обмершая,
 Заколдована в снежном унынии.
 Оголились деревья кудрявые,
 Притаились за речкой застенчиво —
 Словно витязь, увенчанный славою,
 Вдруг развенчан судьбою изменчивой.
 Солнце, пылкое в летние месяцы,
 Утомилося жизнью палящею,
 Бредом солнцу минувшее грезится,
 И отрадно ему настоящее.
 Часто люди, безделицей каждою
 Увлекаясь, палятся порывами
 И, упившись мучительной жаждою,
 Отдыхают мечтами счастливыми.

 

II
 Я иду и ищу по наитию
 В лабиринте лесном указания;
 А тропа ариадниной нитию
 Сокращает пути расстояния.
 Много символов мира далекого:
 Духа доброго, Зла инфузорию,
 Вплоть до Бога, Собою высокого, —
 Мог найти в сосен, елок узоре я.
 Вот я вижу лицо Мефистофеля —
 Два рожка и бородка козлиная;
 Рядом с ним выплывают два профиля —
 Чертенята с улыбкой змеиною.
 Отстрани от меня нечестивого,
 От соблазна избавив угарного;
 Силой разума, злого и льстивого,
 Да не сделают мне зла коварного.
 Вот три ели слились в одной линии
 И одною мерешатся издали.
 Что за символ над снежной пустынею,
 Да и место рожденья их чисто ли?
 Преклонись, духом смысл прозревающий
 Откровенья Творца всеединого:
 Этот символ, тебя поражающий, —
 Знак святой Божества триединого.

 

III
 Вечер мягко вздохнул и приветливо
 Убаюкивал лес засыпающий;
 Ветерок обнимался кокетливо
 С липой, днями былыми мечтающей.
 Снег кружился воздушными грезами,
 Как они, рассыпаяся в воздухе,
 Или плакал, растаявший слезами,
 Как о силах, накопленных в роздыхе.
 Сколько грусти в момент усыпления
 В зимний вечер в деревьях мертвеющих —
 Словно тысячи душ в угнетении
 Здесь собрались, о рае жалеющих!
 Ветерок напевает мелодии,
 От которых душа разрывается.
 Это — песенки смерти пародии;
 Кто-то с кем-то надолго прощается…

 

IV
 Заблестит солнце яркое, вешнее,
 Разукрасятся ветви одеждою,
 И пробудится — силой нездешнею —
 Вновь природа горячей надеждою.
 Забурлят воды радостным говором,
 Пробужденные царственным голосом;
 Разогретые солнечным поваром,
 Вновь поля разукрасятся колосом.
 Птица станет слетаться за птицею
 Из-за синего моря свободного…
 Как отрадно весною-царицею
 Грезить в царстве Мороза холодного!

 

V
 Так и мы, как природа уснувшая
 В пору зимнюю — в смерти мгновение:
 Нас не манит земное минувшее
 И бодрит светлый луч возрождения.
 О, не плачьте, друзья безутешные:
 Мы ведь живы душою бессмертною —
 Нашей мыслью последней безгрешною,
 Наших близких молитвой усердною.


 

Snow lethargy

 

(etude)

Dedicated to I.A. Dashkevich

 

To you, whose beautiful lessons

In the soul captured a trace,

Dedicates these lines

Poet that you understands.

In them doesn’t lurk the deep thought

And great thought there’s not,

But in them reliable is faith in light –

Juices of youth ebullient.

Accept then, my dear friend,

Etude, suggested by soul –

The inspired minute’s child,

The fameless author you request

With prayer of your sad eyes

Not leniency but praise.

 

I

Unfrozen from underwater jets,

The river pours, blue in haste;

Only nature, with winter frozen,

Bewitched in snowy sorrow.

Bared the trees curly,

Behind the river hidden shyly –

Like a knight, with glory crowned,

Is suddenly debunked by treasonous fortune.

Sun, ardent in the summer months,

Tired of scorching life,

The past sun dreams madness,

And to it gratifying present.

Frequently people, carried away past

Each trifle, are scorched by gusts,

And, imbibing with tortuous thirst,

With happy dreams rest.

 

II

I go and seek to find

Instructions in wood’s labyrinth;

And trail of Ariadne’s thread

Reduces the ways of the distance.

Many symbols of the far-off worlds:

Kind spirit, Ciliates of evil,

Up to the highest Lord, -

I could find patterned in pines and fir trees.

Thus I see the face of Mephistopheles –

Two horns and a goatee;

Next to him swim out profiles –

Little devils with smile of a serpent.

The wicked remove from me,

Carbon dioxide from temptation eliminating;

With strength of reason, evil and flattering,

They won’t commit to me an insidious evil.

Three firs merged in one line

And from afar shimmer as one.

What is the symbol above the snowy plane,

Is their place of birth clean?

Bow, meaning with spirit regaining sight

Of the All-One Creator’s revelation:

This symbol, striking you –

The sign of holy triune Creator!

 

III

Wind softly sighed and affably

Lulled to sleep the falling asleep forest;

Wind embraced coquettishly

With linden, dreaming of days past.

Snow circled in airy dreams,

As they, in the air crumbled,

Either cry, melting with tears,

Of strength in rest accumulated.

How much sorrow in moment of euthanasia

In dying trees on winter evening –

Like thousands of souls in oppression

Gathered here, sparing heaven!

Wind sings the melody,

From which will tear the soul.

This – song of death’s parody:

Someone with someone for long says farewell…

 

IV

Will shine the bright, spring sun,

With clothes will be painted branches,

Will awaken – with alien strength –

Anew with hot hope the nature.

Will seethe the waters with joyful talk,

Awakened by king’s voice,

Warmed by the sunny cook,

Again the fields will be painted with spikes.

Birds will fly one after one

Over the free blue sea…

How joyful it is for spring-queen

To dream in kingdom of Frost chilly!

 

V

Thus we, like asleep nature

In winter time – moment in death:

The past us does not lure

And light ray of revival invigorates.

O, do not cry, inconsolable friends:

With immortal soul we are living –

With our last sinless thought,

With diligent prayer of ones dear.


 

Сойволская быль

 

— Я стоял у реки, — так свой начал рассказ
 Старый сторож, — стоял и смотрел на реку.
 Надвигалася ночь, навевая тоску,
 Все предметы, — туманнее стали для глаз.
 И задумавшись сел я на камне, смотря
 На поверхность реки, мысля сам о другом.
 И спокойно, и тихо все было кругом,
 И темнела уже кровяная заря.
 Надвигалася ночь, и туман над рекой
 Поднимался клубами, как дым или пар,
 Уж жужжал надоедливо глупый комар,
 И летучая мышь пролетала порой.
 Вдруг я вздрогнул… Пред камнем теченье реки
 Мчало образ Святого Николы стремглав…
 Но внезапно на тихое место попав,
 Образ к берегу, как мановеньем руки
 Чьей-то, стало тянуть. Я в волненьи стоял,
 Я смотрел, ожидал… Образ к берегу плыл
 И, приблизившись к камню, как будто застыл
 Предо мной. Образ взяв из воды, я рыдал…
 Я рыдал и бесцельно смотрел я в туман
 И понять происшедшего ясно не мог,
 Но я чувствовал ясно, что близко был Бог, —
 Так закончил рассказ старый сторож Степан.


Soivolovski story

 

«I stood by river» - thus the story starts

Old guard – he stood and stared on river.

Hight was approaching, evoking sorrow,

All objects, - became foggy for the eyes.

And, thinking, I sat on the stone, staring

On cover of river, thinking of another one.

And all was quiet and happy all around,

And darkened the bloody dawn.

Night was approaching, and fog over the river

Rose in clubs, like smoke and steam.

Annoyingly buzzed the stupid mosquito,

And the bat flies by sometimes.

Suddenly I shuddered… Before stone the river current

Rushes along past Sacred Nicholas’s icon.

But suddenly having fallen on place quiet,

Image to shore, like with a wave of someone’s

Hand, it became heavy. I stood in excitement,

I looked, I waited… Icon sailed to the shore

And, nearing the stone, as if frozen

Before me. I wept, taking from the river the icon…

I wept and aimlessly looked at the fog

And could not clearly understand what happened,

But I felt clearly that near was God, -

Thus ends the story the old guard Stepan.


 

Какая-то сплошная хлыстань

 

Какая-то сплошная хлыстань
 Вокруг: везде одни хлысты…
 Укрой меня от них, о пристань, —
 Объяла, обуяла хлыстань,
 Ее назойливая свистань,
 Ее газетные листы…
 Вселенная — сплошная хлыстань,
 Где хлест, хлестанье и хлысты!


 

Some continuous whiplash

 

Some continuous whiplash

Around: Everywhere only whips…

Hide me from them, o jetty, -

Embraced, overwhelmed whiplash,

Her annoying whistle,

Her newspaper leaves…

Universe – continuous whiplash,

Where there’ whip, whipping and whips!


 

 

 

Так называемый поэтик

 

Так называемый «поэтик» —
 На шубе гения лишь моль…
 Любой из Ванек и из Петек —
 Теперь художник и поэтик.
 И что ж мы видим? Петьки эти
 Коронную играют роль,
 И каждый норовит поэтик
 Испортить шубу, точно моль.


 

So-called poet

 

So-called poet –

On fur of genius but a moth…

Each of Vanyas and Petyas –

Now poet and artist.

 

What do we see? These Petyas

Play the crowning role,

And wants each poet

Like moth the coat to spoil.


 

Чего-то нет

 

Мне хочется уйти куда-то,
 В глаза кому-то посмотреть,
 Уйти из дома без возврата
 И там — там где-то — умереть.
 Кому-то что-то о поэте
 Споют весною соловьи.
 Чего-то нет на этом свете,
 Что мне сказало бы: «Живи!..»


 

Something Is Missing

 

I want to go somewhere,

To look into somebody’s eyes,

To leave the home without returning

And there – somewhere – to die.

To somebody about the poet

The nightingales in spring sing.

There’s something missing in this world,

That has been told to me: “Live!..”


 

Нечто соловьиное

 

У меня есть громадное имя,
 Ослепительней многих имен.
 Ах, я мог потягаться бы с ними,
 Но для этого слишком умен…


Я — единственный и одинокий,
 Не похожий совсем на других:
 Легкомысленный, но и глубокий
 И такой неудобный для них…


О бессмертьи своем не забочусь
 И пою, как поет соловей.
 Я влюбляюсь в мелькнувшую тотчас,
 Остываю, пожалуй, скорей…


Да и как бы могло быть иначе, —
 Часто ль плоть принимает Мечта?
 Но чем чаще мои неудачи,
 Но чем лживее женщин уста,


Тем все крепче и пламенней вера,
 Что я гибну в напрасной алчбе,
 Что искать ее в новых — химера,
 Что она, как и раньше, в тебе.


 

Something nightingale’s

 

I have giant name,

More radiant than many names.

Ah, I could be complete with them,

But I am too smart for this…

 

I – am one and only,

Not like others appearing:

Irresponsible, but deep

And to them inconvenient…

 

I don’t care about my immortality

And I sing, like nightingale sings.

I fall in love immediately,

Please, sooner, I chill…

 

And how could it be otherwise, -

Is flesh often accepted by Dream?

But more frequent are my failures,

But more false are the women’s lips,

 

Faith is stronger and more fiery,

That in needless greed I die,

To seek for among the new – chimera,

That, like before, is in thee.


 

 

Иногда

 

Иногда — но это редко! —
 В соблазнительном вуале
 Карменситная брюнетка
 Озарит мой уголок


И качнет — но это редко! —
 Вы при качке не бывали! —
 И качнет мечты каюту,
 Пол вздымая в потолок.


Тут не вихрь — какое! — вихри!
 И не шторм — какое! — штормы!
 Вдруг завоют, вдруг закрутят,
 Приподнимут, да как — трах!..


Ай, да резвы эти игры!
 Ай, да резки эти формы!
 Ай, да знойны эти жути!
 Я люблю их, просто страх!..


 

Sometimes

 

Sometimes – but only rarely! –

In seductive apparel

The Karmen-like brunette

My corner illuminates.

 

And will rock – but only rarely! –

You had not been before rocking! –

And room will be rocked by dreaming,

Floor rising toward ceiling.

 

Here is not a swirl – which! – swirls!

And not a storm – which! – storms!

Suddenly will howl, suddenly will spin,

They will lift you up, and – bang - then!..

 

Ah, playful are these games!

Ah, sharp are these shapes!

Ah, sultry are these horrors!

I love them, just fear!..


 

 

Где-то на черешнях

 

Где-то на черешнях,
 Там, в краях нездешних,
 Распевают птицы
 Но не так, как тут.


Грезят в сферах вышних
 На румяных вишнях,
 Грезят небылицы,
 Радужно поют.


А у нас, где север
 Пожинает клевер,
 Нет ни ярких вишен,
 Ни веселых птиц.


Все повито дымкой,A
 Грустью-невидимкой,
 Грезы зов не слышен
 В сумраке темниц.


 

Somewhere on cherries

 

Somewhere on cherries,

There, in foreign lands,

Sing the birds,

But not here, not there.

 

They dream of higher spheres

Over ruddy cherries,

The fables dream,

Rosily they sing.

 

And for us, where north

Reaps the clover,

There are no bright cherries,

No singing birds.

 

All with haze is covered,

Invisible sadness,

Call of dreams is not heard

In the dusk of dungeons.

 


 

Соната "Изелина"

 

I. Встреча


Спи, спи! пока ты будешь спать,
 Я расскажу тебе о ночи
 Моей любви, как не отдать
 Себя ему — не стало мочи.
 Я дверь ему забыла запереть
 Свою шестнадцатой весною:
 Ах, веял теплый ветер, ведь,
 Ах, что-то делалось со мною!..
 Он появился, как орел.
 Мы встретились однажды утром
 Перед охотой. Он пришел
 Из странствий юно-златокудрым.
 Со мной по саду он гулял,
 И лишь меня рукой коснулся,
 Он близким, он родным мне стал.
 В нас точно кто-то встрепенулся.
 И у него на белом лбу
 Два лихорадочных и красных
 Пятна явились. Я судьбу
 Узрела в них — в желаньях страстных.

 

II. Наивность


 Потом… Потом я вышла в сад,
 Его искала и боялась
 Найти. А губы чуть дрожат
 Желанным именем. Смеркалось.
 Вдруг он выходит из кустов
 И шепчет: «Ночью. В час». Вздыхает.
 Вдыхает аромат цветов.
 Молчит. Молчит — и исчезает.
 Что этим он хотел сказать:
 «Сегодня ночью. В час»? — не знаю.
 Вы это можете понять?
 Я — ничего не понимаю.
 Что должен он уехать в час,
 Хотел сказать он, вероятно?..
 Что мне за дело! вот так раз:
 Зачем мне это непонятно?..

 

III. Первое свидание


 И вот я забываю дверь
 Свою закрыть, и в час он входит…
 Как я изумлена теперь,
 Что дверь открытою находит!..
 — Но разве дверь не заперта?.. —
 Я спрашиваю. Предо мною
 Его глаза, его уста,
 В них фраза: «Я ее закрою»…
 Но топота его сапог
 Боюсь: разбудит он служанку.
 И стула скрип, и топот ног…
 «Не сесть ли мне на оттоманку?»
 — Да, — говорю. Лишь потому,
 Что стул скрипел… Ах, оттого лишь!..
 Он сел, приблизясь к моему
 Плечу. Я — в сторону. Неволишь?..
 Глаза я впустила. Он
 Сказал: «Ты зябнешь». Взял за руку,
 Своею обнял. Входим в сон.
 Петух провозгласил разлуку.

 

IV. Вкушение


«Пропел петух, ты слышишь?» Сжал
 Меня, — совсем я растерялась.
 Я бормотала: ты слыхал?
 Ты не ослышался? Металась,
 Хотела встать. Но вновь на лбу
 Пятна два лихорадно-красных
 Увидев, вверила судьбу.
 Свою глазам его прекрасным…
 Настало утро. Пробудясь,
 Я комнаты не узнавала
 И даже башмачков. Смеясь,
 Себя невольно вопрошала:
 Во мне струится что-то. Что ж
 Во мне струиться-то могло бы?..
 Который час, — как тут поймешь?
 И я — одна? и мы — не оба?

 

V. Восторг


Ах, я не знаю ничего…
 Лишь помню: дверь закрыть забыла…
 Служанка входит. «Отчего
 Свои цветы ты не полила?»
 — Я их забыла. — Снова та:
 «Где платье ты свое измяла?»
 Смеется сердце. Та-та-та!
 О, если бы я это знала!..
 Подъехал к саду фаэтон…
 «И ты не накормила кошку», —
 Твердит служанка. «Это он!»
 Твердит мне сердце. Я — к окошку!
 Проси, проси его ко мне, —
 Я жду его: мне надо что-то…
 И у меня наедине —
 Запрет он дверь? — одна забота…

 

VI. Второе свидание


 Стучится. Отворяю. И,
 Желая оказать услугу,
 Дверь вмиг на ключ. В уста мои
 Меня целует, как подругу.
 — Не посылала за тобой, —
 Шепчу… «Так ты не посылала?»
 Смущаюсь и кричу душой:
 — Да, мне тебя не доставало!
 Да, посылала! да, побудь
 Немного здесь! — Глаза руками
 Закрыла от любви, на грудь
 К нему склонив уста с глазами…
 «Но кажется пропел петух?»
 Он стал прислушиваться. Я же
 Подумала невольно вслух:
 — Как это мог подумать даже?..
 Никто не пел. Пожалуй, лишь
 Кудахтала немного кура…
 Он мне: «Немного погодишь, —
 Я дверь запру». И вечер хмуро
 В окно взглянул. А я едва
 Могла шепнуть: — Но дверь закрыта…
 Я заперла уже… — Трава,
 Деревья, все — луной облито.

 

VII. У зеркала


 Уехал он опять. Во мне
 Как будто золото струилось.
 Я — к зеркалу. Там, в глубине,
 Влюбленных глаза два светилось.
 Лишь я увидела тот взгляд,
 Во мне вдруг что-то задрожало,
 И заструился сладкий яд
 Вкруг сердца, выпуская жало…
 О, раньше я была не та:
 Так на себя я не смотрела!..
 И в зеркале себя в уста
 Поцеловать я захотела…


Sonata “Iselina” (Knut Gamsun, “Pan”)

 

1. Meeting

 

Sleep, sleep! While you will sleep

I’ll tell you about the night

Of my love, how not to give

Myself back to him – I have no might.

I forgot to lock the door for him

On my sixteenth spring:

Ah, blew the warm wind,

Ah, what happened to me!..

He appeared like an eagle.

We met once on a morn

Before the hunt. He appeared

From wanderings gold-haired – young.

In the garden he walked with me,

And only touched me with the hand,

He became near, he became dear.

Among us somebody had startled.

And on his white forehead

Appeared two feverish and red
 Spots. The fate

I saw in them – in wishes passionate.

 

II. Naivete

 

Later… Later I went to the garden,

Sought him and feared to find him.

And lips tremble barely

With wished name. It dimmed.

Suddenly he from bushes came out

And whispered, “Night. In an hour.”

Sighed. Breathes in the aroma of flowers.

Is silent. Is silent – and disappears.

What he wanted to tell those:

“Tonight. One o’clock?” – I don’t know.

Can you understand this?

I – understand not a thing.

That he must in an hour leave,

He wanted to say, probably?..

What do I care? Thus once here:

Why is this unclear?

 

III. First rendezvous

 

And here the door I forgot

To close, and he walks in in an hour…

How I am amazed now,

That open the door is found.

“But is the door not locked?”

I ask. Before me

His lips, his eyes,

And in them phrase, “I will close it…”

But stomping of his boots

I fear: it will awake the servant.

And screech of chair, and stomping of feet…

“May not I sit for the Ottoman?”

“Yes,” – I say. Just because

Screeched the chair… Ah, because of this!

He sits, to my shoulder near.

I – to the side. Are you not willing?..

I let down eyes. He said,

“You’ll chill.” Took by the hand,

Hugged his own. Went into a dream.

Cock proclaimed awakening.

 

IV. Eating

 

“The cock has sung, do you hear?” Pressed

Me – I am all confused.

Do you hear? I mumbled

You did not mishear? Rushed about,

I sought to rise. But on forehead

Again two feverish-red spots

Seeing, believed the fate.

To his beautiful eyes.

Morning has come. Awakening,

I did not recognize the room

And even shoes. As I laughed,

I unwillingly questioned myself:

Something is flowing in me.

What could be flowing in me?..

What hour – will you understand here?

And I – alone? And not both – are we?

 

V. Delight

 

Ah, I know nothing…

I recall: forgot to close the door…

Servant enters. “For what reason

You did not water the flowers?”

“I forgot them.” Again you:

“Where did you crumple the dress?”

Heart is laughing.

O, had I known this!..

Phaeton to the garden comes…

“And you did not feed the cat,”

Servant repeats. “Here he is!”

My heart repeats.

I – to the window! Ask him to me to come, -

I wait for him: I need something…

And for me alone –

Will he lock the door? – one concern…

 

VI. Second rendezvous

 

He knocks. I open. And,

Wishing to be of service,

Door instantly with key. On lips of mine

He kisses, like a girlfriend.

“Did not send after you,”

I whisper, “Thus you did not send?”

I am embarrassed and cry with soul:

“Yes, it did not reach my end!

Yes, sent! Yes, stay

A bit here!” Eyes with hands

Closed from love, on his chest

Lips with eyes he bends…

“But it seems the cock has crowed?”

He started listening. And

I unwillingly thought aloud:

“How to think he did intend?”

Nobody sang. Perhaps

A bit clucked the hen…

He to me: “You wait a little –

I’ll close the door. And gloomily the even

Looks into window. And barely

I could whisper: “But the door has closed…”

I locked already.

Grass, trees, all – with moon doused.

 

VII. By the mirror

 

By the mirror

He left again. In me

As if the gold flowed.

I – to the window, in depth there,

Shined two lovers’ eyes.

If only that stare I had seen,

Something trembled in me,

And flowed the sweet poison

Around the heart, releasing a sting…

O, I was not the same formerly:

At myself I did not stare!

And in mirror myself with lips

To kiss I desired…


 

Сонаты в шторм

 

На Ваших эффектных нервах звучали всю ночь сонаты,
 А Вы возлежали на башне на ландышевом ковре…
 Трещала, палила буря, и якорные канаты,
 Как будто титаны-струны, озвучили весь корвет.


Но разве Вам было дело, что где-то рыдают и стонут,
 Что бешеный шторм грохочет, бросая на скалы фрегат.
 Вы пили вино мятежно. Вы брали монбланную ноту!
 Сверкали агаты брошек, но ярче был взоров агат!


Трещала, палила буря. Стонала дворцовая пристань.
 Кричали и гибли люди. Корабль набегал на корабль.
 А вы, семеня гранаты, смеясь, целовали артиста…
 Он сел за рояль, как гений, — окончил игру, как раб…


 

Sonatas in storm

 

On your spectacular nerves all night sounded sonatas,

And you lay on the towers in lily of valley carpet…

Cracked, fired the storm, and anchors ropes,

Like titan-strings, sounded the whole corvette.

 

But was it your business, that somewhere they weep and moan,

That thundered the mad storm, throwing onto rocks a frigate.

You rebelliously drank wine. You took the Mont Blanc note!

Shined agates of brooches, but brighter than sights agate!

 

Cracked, fired the storm. Moaned the palace pier.

People shouted and died. Ship onto ship ran.

And you, pomegranate seed, laughing, kiss the actor…

He sat at piano like a genius, - like slave ended the game.


 

 

Песня

М.И. Кокорину

Велика земля наша славная,
 Да нет места в ней сердцу доброму:
 Вся пороками позасыпана,
 Все цветущее позагублено.
 А и дадено добру молодцу
 Много-множество добродетелей.
 А и ум-то есть, точно молынья,
 А и сердце есть, будто солнышко,
 И пригож-то он, ровно царский сын,
 И хорош-то он, словно ангельчик.
 Да не дадено, знать, большой казны,
 И пуста мошна, что лес осенью,
 А зато не знать ему радости
 И прожить всю жизнь прозябаючи…

 


 

Song

TO M. I. Kokorin

 

Great is our glorious earth,

But for the kind heart there’s no place in it:

All backfilled with vices,

Ruined with bloom is all filled.

And well are given to the hotshot

Many-many virtues.

And there’s intelligence, like lightning,

And in heart is, as if the sun,

And comely is like the tsar’s son,

And pretty is he, like an angel.

Is not given, know, the large treasury,

Empty is purse, like autumn wood,

But he will not know the joy

And, vegetating, life will lead.


 

Песенка о зайце

 

Я впивала аромат
 В молодых сиренях.
 Заяц кушал виноград
 На моих коленях.


Я подшеила ему
 Золотой бубенчик.
 Стал мой заяц потому
 Вылитый оленчик.


 

Song about rabbit

 

In young lilacs

I aroma did drink.

Rabbit ate grapes

On my knees.

 

I put on his neck

A bell of gold.

For this my rabbit became

A deer solid.


 

Песенка Филины («Mignon», A. Thomas)

 

Лаэрт, Лаэрт, мой милый,
 Возлюбленный Лаэрт!
 Сейчас я получила
 Сиреневый конверт.
 Чего вы рот раскрыли,
 Как стофранковый клерк?
 Дает нам снова крылья
 Барон фон-Роэенберг!
 Зовет нас на гастроли
 В свой замок на концерт.
 Вы, право, точно кролик,
 Любимый мой Лаэрт!
 Послушайте, мой шельма,
 Покрасьте свой парик.
 Пускай зовет Вильгельма
 Капризный Фредерик.
 Ах, ужин за спектаклем
 На сто один куверт…
 Как весел он! — не так ли,
 Мой преданный Лаэрт?..


 

Song of eagle owls («Mignon», A. Thomas)

 

Laertes, Laertes, my dear,

Laertes beloved!

I now have received

The lilac envelope.

Why did you open your mouth,

Like a hundred-frank clerk?

Again gives us wings

Baron von-Rosenberg!

Thus calls us on the tour

In concert on the castle.

You, rightly, are a hare,

My beloved Laertes!

Listen, my rascal,

Paint your wig.

Let Wilhelm be called

By capricious Frederick.

Ah, dinner with performance

For hundred one covers…

How happy is he! – Not so,

My loyal Laertes?..

 


 

Песенка-весенка

 

Итак вы снова в Дылицы?
 Ну, что же, в добрый час.
 Счастливица! счастливица!
 Я радуюсь за Вас!
 Запасшись всякой всячиной,
 Садитесь вы в купэ,
 Забыв уже за Гатчиной
 О шуме и толпе.
 И сердце вновь олетено,
 Кипит, как Редерер…
 И вот — Елизаветино!
 И вот — дебаркадер!
 Вдали столичной пошлости
 Сияя так светло,
 На рослой серой лошади
 Вы едете в село.
 Уже кивает мельница
 Вам ласковый привет,
 Вы снова — карусельница,
 Ребенок и поэт.
 У дачи бродит курочка
 И рядом с ней петух…
 Ликует шумно Шурочка
 Среди веселых рюх…
 Поймать стараясь зяблика,
 Шалун бежит к лесам.
 Я узнаю в нем Дьяблика,
 Который — зяблик сам…
 Вам сердце окудесила
 Проказница-Весна.
 Бежите в поле весело —
 Одна! одна! одна!
 Впивая радость рьяную,
 Бросаетесь в траву,
 Снегурочкой-Тианою
 Мечтая наяву.
 Как сладко этой девочке
 Шепнуть: «Тоске капут», —
 А в парке пляшут белочки,
 И ландыши цветут.
 Пускай же сердце выльется
 В бокал любви полней!
 О Дылица! О Дылица! —
 Страна Мечты моей.


 

Song-spring

 

You are in Dylitsy again?

But, well, in a good time.

Happy one! Happy one!

I rejoice in ye!

Having stocked up on many things,

Into a coupe you sit,

After Gatchina having forgotten

Of the noise and the crowd.

And the heart flying anew,

Boils, like Rederer…

And here – Elizabethan!

And here – landing stage!

Away from capital meanness

As you radiantly shine,

On the grown gray horse

Into the village you ride.

Already nods the mill

To you tender hello,

You again – carousel,

The child and the poet.

The hen wanders in dacha

And rooster to her next…

Loudly Shura rejoices

Among the happy puffs…

Trying to catch the finch,

Naughty one to woods runs

I recognize Satan in him,

Which – is himself a finch.

Shrouded your heart

The naughty spring.

Run happily into field –

One! One! One!

Imbibing the joy zealous,

You upon the grass sit,

Of Snow Girl-Tiana

Dreaming in reality.

How sweet it is for this girl

To whisper: “end of sorrow,” –

In the park dance the squirrels,

And blooms lily of the valley.

Thus heart a glass

Fully with love fills!

O Dylitsy! O Dylitsy!

The land of my dreams.


 

Песенка о настоящем

 

Веселую жизнь проводящим,
 Живущим одним Настоящим,
 Я песенку эту пою…
 Не думайте вовсе о завтра, —
 Живите, как песенки автор,
 Сжигающий душу свою…


На свалку политику выбрось
 И, ружья любого калибра
 Сломав, всем объятья раскрой,
 Так думай, так действуй, так чувствуй,
 Чтоб сердце изведало усталь
 От силы желаний порой!


Подумай, ведь только полвека
 Отпущено на человека,
 Вся жизнь твоя — лет пятьдесят…
 Заботами краткой не порти,
 Живи, как проказливый чертик:
 Хвосты у чертей не висят!..


Так что же ты нос свой повесил?
 Будь смел, будь находчив, будь весел,
 Бездумен, как ангел в раю…
 Веселую жизнь проводящим,
 Живущим одним Настоящим
 Я песенку эту пою!


 

Song of present

 

To those conducting a life happy,

Living only in the present,

I sing this song…

Don’t think about tomorrow, -

Live, like the song’s author,

Burning his soul…

 

Throwing politics to the dumpster

And guns of any calibre

Breaking, open everyone’s embraces,

Think thus, act thus, feel thus,

That heart will experience tiredness

Of strength of the wishes sometimes!

 

Think, only half a century

Is allotted to man,

Your life – fifty years2026

With worries do not spoil,

Live, like mischievous devil:

Devils’ tails do not hang!,,

 

Why did you hang your nose?

Be brave, be happy, be resourceful,

Mindless like angel in heaven…

To those conducting a life happy,

Living only in the present,

I sing this song!


Сонет

 

Пейзаж ее лица, исполненный так живо
 Вибрацией весны влюбленных душ и тел,
 Я для грядущего запечатлеть хотел:
 Она была восторженно красива.

Живой душистый шелк кос лунного отлива
 Художник передать бумаге не сумел.
 И только взор ее, мерцавший так тоскливо,
 С удвоенной тоской, казалось, заблестел.

И странно: сделалось мне больно при портрете,
 Как больно не было давно уже, давно.
 И мне почудился в унылом кабинете

Печальный взор ее, направленный в окно.
 Велик укор его, и ряд тысячелетий
 Душе моей в тоске скитаться суждено.


 

Sonnet

 

Scenery of her face, performed so vividly

With spring’s vibration of souls and bodies,

I sought to capture for the ones to come,

She was excitedly gorgeous.

 

The fragrant silk of braids of low tide of the moon

The artist was unable to transmit on paper.

And only her look, so sadly shimmering,

In double sorrow, it seems, did shimmer.

 

And strange: to make me hurt before the portrait,

How for long time it has not hurt.

And in gloomy office I fancied

 

Her sad gaze, directed at the window.

Great is his reproach, and for thousand-years

My soul is judged to wander in the angst.


 

Сонет-каприз

 

Встрепенулся звонок и замолк,
 А за дверью — загадка.
 Это кто? Это ты? Как мне сладко!
 Дорогая, войди… Черный шелк
 Зажурчит ароматно сонату,
 И конфузливо скромная складка
 Вдруг прильнет к огневому гранату.
 За окошком завистливый толк
 Приумолк ядовито.
 Это вздорно для нас… Все повито
 Упоеньем… Страсть алчет, как волк…
 Я пойму… ты поймешь… мы поймем…
 Да, поймем, как мечта даровита,
 И гранат мы иссушим вдвоем…


 

Sonnet-whim

 

Ringing started up and went quiet,

And behind the door – the riddle.

Who is this? Is this you? How to me it is sweet!

Enter, dear one… the black silk

Fragrantly will murmur sonata,

And the modest plait in embarrassment

Will suddenly snuggle to fiery pomegranate.

Behind the window the envious sense

Has poisonously gone quiet.

It’s absurd for us… All is woven

With intoxication… Like a wolf, hungers passion…

I’ll understand… You’ll understand… We’ll understand…

Yes, we’ll understand, how dream is gifted,

And together we’ll dry the pomegranate.


 

Сонет (Весь малахитово-лазурный)

 

Весь малахитово-лазурный,
 Алмазно-солнечным дождем,
 Как лед прозрачный и ажурный,
 Каскад спадает колесом.
 Купает солнце луч пурпурный,
 И пыль студеная кругом.
 Как властен бег стремленья бурный!
 Я быть хочу ее вождем!
 А пена пляшет, пена мечет
 И мылит камни и столбы.
 Парит на небе гордый кречет
 И говорит без слов: «Рабы!
 Когда б и вы, как водопад,
 Вперед неслись, а не назад!»

 


 

Sonnet (All malachite-azure)

 

All azure-malachite,

With diamond sunny-rained,

Like ice transparent and delicate,

Falls with the wheel the cascade.

Purple rain bathes the sun,

And around the cold dust is.

How masterful is stormy run!

I want to be its master!

And foam dances, foam aims

And soaps stones and poles.

In the sky the proud merlin soars

And says without word: “Slaves!

I’d tell you, like at waterfall,

Rush ahead, and do not return!”


 

 

Сонет о верности

 

Не будучи сам верным по натуре,
 Я верность в женщине ценить привык.
 Я сдержанный люблю ее язык
 И глаз тепло прохладное лазури.


Я не хочу, чтоб колыхали бури
 Безоблачный и девственный дневник.
 И, вместе с тем, чтоб в грусти не поник
 Росистый взор, и стан не стал понурей.


Я умудреннее с годами стал.
 Неверностью довольно я блистал
 И даже почернеть успел от блеска…


Уж не бренчу я звеньями измен:
 Должно быть, предыдущая Кармен
 На сердце след отпечатлела резко.


 

Sonnet about loyalty

 

Not being by nature truthful,

I learned to appreciate a woman’s loyalty.

I like her restrained tongue

And warm is the chilled azure of her eyes.

 

I do not want, that the storms swayed

The diary cloudless and maiden.

And, with this, that does not droop in sorrow

Dewy gaze, and camp did not go low.

 

I became wiser with time.

With disloyalty quite I shined

And even turned black of the shine…

 

I do not strum the ringing of betrayal:

Must be, the previous Carmen

Sharply imprinted the trace upon my heart.


 

Сонет Ольге Гзовской

 

Ее раздольный голос так стихиен,
 Крылат, правдив и солнечно-звенящ.
 Он убедителен, он настоящ,
 Насыщен Русью весь, — он ороссиен.
 При голосе таком глаза какие, —
 Нежней лазори и прохладней чащ,
 Которые проглазятся сквозь плащ, —
 Какие, как не только голубые?..
 Необходим закон — при том, что в двух
 Строфах рассказано, иметь и дух
 Денно-светильный, голубой, крылатый.
 А раз душа небесна, то и дар
 Не-может быть иным. В святой пожар
 Иду калить побед своих булаты!


 

Sonnet to Olga Gzovsky

 

Her free voice is so elemental,

Winged, righteous, and ringing-sun.

It is convincing, it is real,

Saturated with Russia – he is Russian.

Before such voice such eyes, -

Tenderer than azure and cooler than cups, -

Which grazed through the coat will be, -

Which, if not blue just?..

Law is necessary – because in two

Lines is stated, to have and the spirit

Daylight, blue, winged.

And since soul is heavenly, thus a gift

Cannot be another. In fire sacred

You have to burn the steel of your victories! 


 

Сонет Бальмонту (9-11 июля в ревеле)

 

В гирляндах из ронделей и квинтин,
 Опьянены друг другом и собою
 В столице Eesti, брат мой Константин,
 На три восхода встретились с тобою.


 Капризничало сизо-голубою
 Своей волною море. Серпантин
 Поэз опутал нас. Твой «карантин»
 Мы развлекли веселою гульбою…


 Так ты воскрес. Так ты покинул склеп,
 Чтоб пить вино, курить табак, есть хлеб,
 Чтоб петь, творить и мыслить бесконтрольно.


 Ты снова весь пылаешь, весь паришь
 И едешь, как на родину, в Париж,
 Забыв свой плен, опять зажить корольно.


 

Sonnet to Valmont (9-11 July in revel)

 

In garlands from rondels and quintines,

Drunken in one another and oneself

In capital Eesti, my brother Constantine,

To meet with you in three sunsets.

 

Misbehaved the sea

With its blue wave. Serpantin

Poet entangled us. Your “quarantine”

We entertained with happy revelry…

 

Thus you resurrected. Thus you left the crypt.

To drink wine, smoke tobacco, eat bread,

To sing, to create and to think without control.

 

You’re on fire, you soar again

And ride to Paris, like to homeland,

Forgetting your tribe, again to live like a royal.

 


 

Сонет (Мне некого любить, а без любви — туман)

 

Мне некого любить, а без любви — туман,
 И хочется любви — до горечи, до боли!
 Мне некого любить, и сердце не в неволе, —
 Неволя же любви — милей свободных стран.
 Кого любил — забыл. И страсти ураган,
 Как буря пронесясь мятежно в пышном поле,
 Измял мои мечты, взростя в груди обман.
 Теперь мечты опять стихию побороли…
 О, женщина! о ты, владычица над духом!
 Прислушайся к тоске моей сердечным слухом:
 Я в одиночестве! я жизнь готов разбить!
 Но как найду тебя? и как найдешь меня ты?
 Я кличу, мучусь, жду! вдуше моей — набаты!
 В крови моей— пожар! Но — некого любить!


Sonnet (I have no one to love, and fog – without love)

 

I have no one to love, and fog – without love,

And I want to love – no bitterness, no pain!

I have no one to love, and not free is my heart, -

Captivity of love – dearer than free lands.

Whom I loved – I forgot. And passion’s hurricane,

How storm rebelliously rushing into the lush field,

Crumpled my dreams, in chest deception growing.

Again the weather was overcome by dreams!

O, woman! O you, mistress over spirit!

Listen to my heart’s angst:

I am alone! I’m ready to smash life!

But how will I find you? How will you find?

I vow, suffer, wave! In my soul – bells of alarm!

And in my blood – is fire! But – nobody to love!

 

 


 

Сонет (Мы познакомились с ней в опере, — в то время)

 

Мы познакомились с ней в опере, — в то время,
 Когда Филина пела полонез.
 И я с тех пор — в очарованья дреме,
 С тех пор она — в рядах моих принцесс.


Став одалиской в грезовом гареме,
 Она едва ли знает мой пароль…
 А я седлаю Память: ногу в стремя, —
 И еду к ней, непознанный король.


Влюблен ли я, дрожит в руке перо ль,
 Мне все равно; но вспоминать мне сладко
 Ту девушку и данную мне роль.


Ее руки душистая перчатка
 И до сих пор устам моим верна…
 Но встречу вновь посеять — нет зерна!


 

Sonnet (We got acquainted in opera – in that time)

 

We got acquainted in opera – in that time,

When sang Filin’s polonaise.

And I since then – with enchantment dosing,

She since that time – in rows of my princesses.

 

Becoming odalisque in dream harem,

She knows my password barely…

And I saddle Memory: feet in stirrups, -

And come to her, uncalled king.

 

Am I in love, does feather in my hand tremble,

Means nothing to me; but I sweetly remember

Role given to me and the maiden.

 

Her arm’s fragrant mitten

Till now is true to my lips…

But to sow meeting again – there’s no grain!


 

 

 

Валерию Брюсову сонет-ответ (акростих)

 

Великого приветствует великий,
 Алея вдохновением. Блестит
 Любовью стих. И солнечные блики
 Елей весны ручьисто золотит.
 Ручьись, весна! Летит к тебе, летит
 Июнь, твой принц, бессмертник неболикий!
 Юлят цветы, его гоньбы улики,
 Божит земля, и все на ней божит.
 Рука моя тебе, собрат-титан!
 Юнись душой, плескучий океан!
 Самодержавный! мудрый! вечный гордо!
 О близкий мне! мой окрылитель! ты —
 Ваятель мой! И царство Красоты —
 У нас в руках. Мне жизненно! мне бодро!


 

Sonnet-answer to Valeriy Bryusov (acrostic)

 

The great one greets the great one,

Scarlet with inspiration. Shines

The poem with love. And sun’s glimmers

The spring firs with brook gilds.

Creek, spring! Flies to you, flies

June, non-face immortelle, your prince!

Flowers are in July, and evidence of their chase

Is godliness on the earth.

My hand for you, gathered-titan!

Be young with soul, splashing ocean!

Autocratic! Wise! Proud eternally!

O one near! My inspirer! Thee –

My sculptor! And kingdom of beauty –

In our hands. To me vitally! To me cheerfully!


 

Сонет (Вселенная — театр. Россия — это сцена)

 

Вселенная — театр. Россия — это сцена.
 Европа — ярусы. Прибалтика — партер.
 Америка — «раек». Трагедия — «Гангрена».
 Актеры — мертвецы, Антихрист — их премьер.
 Но сцена им мала: обширная арена —
 Стремленье их. Они хотят безгранных сфер,
 Чтоб на губах быков окровенела пена,
 Чтоб в муках исходил извечный Агасфер!
 О, зритель, трепещи! От бешеных животных,
 Ужасных в ярости, от мертвецов бесплотных
 И смертью веющих — преградой лишь барьер.
 Вот-вот не выдержит их дикого напора, —
 И в чем тогда твоя последняя опора?
 — Строй перед цирком храм объединенных вер!


 

Sonnet (Universe – is theatre. Russia – is the stage)

 

Universe – is theatre. Russia – is the stage.

Europe – tiers. Baltic – parterre.

America – “paradise.” “Gangrene” – tragedy.

Actors – corpses, Antichrist – their prime minister.

But stage is small for them: the broad arena –

Their striving. They want borderless spheres,

That on the lips of bulls bloodied the foam,

That came the known Wandering Jew in torments!

Tremble, viewer! From rabid beasts,

Awful in rage, from disembodied deceased

Winnowing with death – barrier is barrier.

He won’t withstand their wild pressure, -

And in what is your last support?

Build before circus a united trusts’ temple!

Сонет (Я коронуюсь утром мая)

 

Я коронуюсь утром мая
 Под юным солнечным лучом.
 Весна, пришедшая из рая,
 Чело украсит мне венцом.

 

Жасмин, ромашки, незабудки,
 Фиалки, ландыши, сирень
 Жизнь отдадут — цветы так чутки! -
 Мне для венца в счастливый день.

 

Придет поэт, с неправдой воин,
 И скажет мне: «Ты будь достоин
 Моим наследником; хитон,

 

Порфиру, скипетр — я, взволнован,
 Даю тебе… Взойди на трон,
 Благословен и коронован».


 

Sonnet (I am crowned on May morning)

 

I am crowned on May morning

Under young sun rays.

Spring, coming from heaven,

My forehead with a garland decorates.

 

Jasmine, chamomile, forget-me-nots,

Violets, lilac, lilies of the valley

Will give back life – flowers are so sensitive! –

For my garland on happy day.

 

Poet will come, warrior with falsehood,

And tell me: “You be worthy

To be my heir: chiton,

 

Porphyry, sceptre – I, excited,

Give to you… on the throne rising,

Blessed and crowned.


 

Сонет (я полюбил ее зимою)

 

Я полюбил ее зимою
 И розы сеял на снегу
 Под чернолесья бахромою
 На запустелом берегу.

 

Луна полярная, над тьмою
 Всходя, гнала седую мгу,
 Встречаясь с ведьмою хромою,
 Поднявшей снежную пургу.

 

И, слушая, как стонет вьюга,
 Дрожала бедная подруга,
 Как беззащитная газель;

 

И слушал я, исполнен гнева,
 Как выла злобная метель
 О смерти зимнего посева.
 Sonnet (I loved her in the winter)

 

I loved her in the winter

And sowed roses in the snow

Under the fringed black forest

On the abandoned shore.

 

Moon is polar, above darkness

Rising, chases grayness,

Meeting the witch with limpness,

Raising the snow blizzard.

 

And, listening, as moans the blizzard,

Trembled the poor girlfriend,

Like defenseless gazelles;

 

And I listened, full of fury,

Like the blizzard furious

Sowing the one of winter death.


 

Сонет (Ее любовь проснулась в девять лет)

 

Ее любовь проснулась в девять лет,
 Когда иной ребенок занят куклой.
 Дитя цвело, как томный персик пухлый,
 И кудри вились, точно триолет.
 Любовь дала малютке амулет:
 Ее пленил — как сказка — мальчик смуглый…
 Стал. через месяц, месяц дружбы — круглый.
 Где, виконтесса, наше трио лет?
 Ах, нет того, что так пленяло нас,
 Как нет детей с игрой в любовь невинной.
 Стремится смуглый мальчик на Парнас,
 А девочка прием дает в гостиной
 И, посыпая «пудрой» ананас,
 Ткет разговор, изысканный и длинный.


 

Sonnet (Her love woke up in ten years)

 

Her love awoke in ten years,

Where the other child is busy with the doll.

The child bloomed, like round peach languid,

And, like a triolet, curled the curls.

Love gave an amulet to a child:

Captivated her – like tale – the dark-skinned boy…

Stood, in a month, month of friendship – round,

Where, viscountess, are three years of yours?

Ah, not that which captivated us,

There are no kids with game in love innocent.

Dark-skinned boy strives to Parnasus,

And girl gives reception in the living

Room, and, with “powder” the pineapple sprinkling,

Weaves conversation, exquisite and long.


 

Сонет (Как скоро солнце страсти отсветило)

 

Как скоро солнце страсти отсветило!
 Я боль узнал сжимающих оков.
 Холодность чувств взамен былого пыла,
 Затишье — вместо бури и валов.
 И юности играющая сила
 Миражна и пуста, как сущность снов,
 Как ледовитость зимнего светила,
 Как беспринципность принципов веков.
 Кипучей страсти скорость охлажденья,
 Перекипевшей крови красный лед,
 Мечтаний дерзких прерванный полет,
 Непониманье таинства сближенья —
 Все радостью мне душу обдает
 И изменяет жизни направленье.


 

Sonnet (How soon the sun of passion shined)

 

How soon the sun of passion shined!

I conjured pain of compressive eyes.

Coldness of feelings in exchange for fervor past,

Quietness – instead of storms and shafts.

And the playing power of youth

Is empty and with mirage, like essence of dreams,

Like ice cover of winter luminaries,

Like unscrupulousness of principles of centuries.

Quickness of cooling of the burning passion,

Of boiling blood the red ices,

The interrupted flight of daring dreams,

Misunderstanding of secret of reconciliation –

With joy my soul drenches

And the life’s direction alters.


 

 

Sonnet (I loved her in the winter)

 

I loved her in the winter

And sowed roses in the snow

Under the ridge of the black forest

On the desolated shore.

 

Moon polar, over darkness

Rising, the gray-haired snowstorm chased,

Meeting with a witch handicapped,

The snowstorm having raised.

 

And, listening, how the snowstorm groans,

Trembled the poor girlfriend,

Like a defenceless gazelle;

 

And, full of anger, I listened

How the spiteful snowstorm howled

Of death of winter sowing.


 

Сонет (По вечерам графинин фаэтон)

 

По вечерам графинин фаэтон
 Могли бы вы заметить у курзала.
 Она входила в зал, давая тон,
 Как капельмейстер, настроеньям зала.
 Раз навсегда графиня показала
 Красивый ум, прищуренный бутон
 Чуть зрелых губ, в глазах застывший стон,
 Как монумент неверности вассала…
 В ее очей фиалковую глубь
 Стремилось сердце каждого мужчины.
 Но окунать их не было причины, —
 Напрасно взоры ныли: приголубь…
 И охлаждал поклонников шедевра
 Сарказм ее сиятельства из сэвра.


 

Sonnet (In evening the duchess’s phaeton)

 

In evening the duchess’s phaeton

You could notice by resort hall.

She came into the hall, giving tone,

Like bandmaster, in mood of the hall.

Did the duchess forever show

Beautiful mind, squinted bud

Of barely ripe lips, in eyes chilled the moan,

Like faithlessness of vassal’s monument…

And in her eyes’ violet depth

Aspired the heart of every man.

But for them to dip there was no reason, -

In vain whined sight: we will take care of him..

And chilled the fans of the masterpiece

Sarcasm of her lordship from the north.


 

Сонет (Любви возврата нет, и мне как будто жаль)

 

Любви возврата нет, и мне как будто жаль
 Бывалых радостей и дней любви бывалых;
 Мне не сияет взор очей твоих усталых,
 Не озаряет он таинственную даль…

Любви возврата нет, — и на душе печаль,
 Как на снегах вокруг осевших, полуталых.
 — Тебе не возвратить любви мгновений алых:
 Любви возврата нет, — прошелестел февраль.

И мириады звёзд в безводном океане
 Мигали холодно в бессчетном караване,
 И оскорбителен был их холодный свет:

В нём не было былых ни ласки, ни участья…
 И понял я, что нет мне больше в жизни счастья,
 Любви возврата нет!..


 

Sonnet (To love there is no age, and I am sorry)

 

To love there is no age, and I am sorry

Of former joys and former love’s days:

Does not shine to me sight of your tired eyes,

It doesn’t illuminate the secret distance…

 

There’s no return of love – and there’s sadness in the soul,

In snows around settled, half-thawed.

The love of scarlet moments to you will not return:

There’s no return of love – February rustled.

 

And myriads of stars in an anhydrous ocean

Coldly shimmered in countless caravan,

And insulting was their cold light:

 

In him there was no tenderness, no participation of ones past.

And I understood, that there’s no greater happiness in life,

There’s no return of love!..


 

Сонет (Я помню вас)

 

Георгию Иванову

 

Я помню Вас: Вы нежный и простой.
 И Вы — эстет с презрительным лорнетом.
 На Ваш сонет ответствую сонетом,
 Струя в него кларета грез отстой…


Я говорю мгновению: «Постой!» —
 И, приказав ясней светить планетам,
 Дружу с убого-милым кабинетом:
 Я упоен страданья красотой…


Я в солнце угасаю — я живу
 По вечерам: брожу я на Неву, —
 Там ждет грезэра девственная дама.


Она — креолка древнего Днепра, —
 Верна тому, чьего ребенка мама…
 И нервничают броско два пера…


 

Sonnet (I remember you)

 

To George Ivanov

 

I remember you: You are simple and sweet.

And you – with contemptuous lorgnette, aesthete.

I respond with sonnet to your sonnet,

Jetting in it sludge of dreams of claret.

 

I tell the moment: “Stop here!” –

And, to planets having promised to shine brighter,

I am friends with dear-pathetic office:

I intoxicated with beauty of suffering…

 

I am fading alive in sun – I live

On evenings: I walk on Nieva –

The virgin lady waits for dreamer.

 

She – Creole of ancient Dnieper, -

Loyal to him, whose child is the mother…

And catchily nervous are two feathers…


 

Сонет (Не раз ходил при тусклом фонаре)

 

Не раз ходил при тусклом фонаре,
 Мерцавшем в похоронном городишке,
 В каморку к ней; со мною были книжки.
 Она жила близ рощи, в серебре.
 Бывало, ночь мечтает о заре,
 Любя, томясь… Трещат в камине шишки.
 Шатун-Мороз скрежещет на дворе.
 Ведь хорошо? — хотя бы понаслышке!
 Она — во мне, я — в ней, а в нас — роман.
 Горячий чай. Удобная кушетка.
 И красного бургонского стакан.
 Целуемся, смеемся, плачем, детка,
 Но страсть молчит: так дремлет океан.
 Вот счастье где, но это счастье — редко!


 

Sonnet (I walked more than once under dim lantern)

 

I walked more than once under dim lantern,

Flickering in funeral town,

To closet with her: with me there were books.

She lived in silver, without woods.

It was, night dreams of the dawn,

Loving, languishing… Crackle bumps in fireplace.

Shatun-Frost grinds at the door.

All good? – But by hearsay!

She – in me, me – in her, in us – romance.

Hot tea. Cozy couch.

And glass of Burgonian red.

We kiss, we laugh, we cry, kid,

But passion is silent: ocean dozes fast.

What happiness where, but rarely this happiness.


 

Сонет XXIX (Век грации, утонченный век-стебель)

 

Век грации, утонченный век-стебель!
 Ланкрэ, Ла-Туш, Бушэ, Грэз и Ватто!
 Андрэ Шарль Булль — поэт, не твой ли мебель?
 И ты, Бертон, не ты ль певец манто?


Век мушек-«поцелуев», вздохов гребель,
 Духов и комплиментов, — но зато
 Виконт бранится дома, как фельдфебель,
 А виконтесса, как — не знаю! — кто…


Двуликий век Раттье и Фрагонара —
 Изящества и грубого кошмара! —
 Ты мне напомнил «эти» времена:


Не та же ли культурность показная,
 Которую определенно зная,
 Спасти не могут наши имена?


 

Sonnet XXIX (Century of grace, refined stem-century)

 

Century of grace, refined stem-century!

Lancret, La Touche, Bouchez, Grez and Watteau!

Andre Charles Bull – poet, not your furniture?

And you, Berton, are not singer of the coat?

 

Century of moths-“kisses,” rowing having exhaled,

Spirits and compliments – but for this

Viscount shouted at home, like sergeant major,

And thus I do not know – the viscountess…

 

Two-faced century of Rattier and Fragonard –

Grace and nightmare rude! –

You have reminded me of “these” times:

 

It was not this culture ostentatious,

Which definitively knowing,

Cannot I save our names?


 

Сонет XXX (Петрарка, и Шекспир, и Бутурлин)

 

Петрарка, и Шекспир, и Бутурлин
 (Пусть мне простят, что с гениями рядом
 Поставил имя скромное парадом…)
 Сонет воздвигли на престол вершин.
 Портной для измеренья взял аршин.
 Поэт, окинув нео-форму взглядом
 И напитав ее утопий ядом,
 Сплел сеть стихов для солнечных глубин.
 И вот, сонета выяснив секрет,
 Себе поэты выбрали сонет
 Для выраженья чувств, картин, утопий.
 И от Петрарки вплоть до наших дней
 Сонет писали тысячи людей —
 Оригинал, ты потускнел от копий!..


 

Sonnet XXX (Petrarca, Shakespeare, and Buturlin)

 

Petrarca, Shakespeare, and Buturlin

(Let them forgive me, that along with geniuses

On parade I put my humble name…)

Sonnet was move to throne of heights.

Tailor for measurement took an arshin.

Poet, looking over neo-form with glance

And having drunk her with utopian poison,

Wove net of poems to sunny depths.

And here, clearing up the sonnet’s secret,

The poets chose the sonnet

For expressing feelings, paintings, utopias.

And from Petrarka to our days

Sonnets were written by thousands of men –

Original, you will fade from copies!..


 

Сонет XXXI Диссо

 

Изысканна, как жительница Вены,
 В венгерке дамской, в платье bleugendarme,
 Испрыскав на себя флакон вервэны,
 Идет она, — и в ней особый шарм.


К ней цужат золотые караваны
 Поклонников с издельями всех фирм…
 Лишь донжуаны, чьи карманы рваны,
 Берут ее глазами из-за ширм…


Изящница, очаровалка, венка,
 Пред кем и герцогиня — деревенка,
 В ней что-то есть особое совсем!


Изысканка, утонченка, гурманка,
 С весталковой душой эротоманка, —
 Как у нее выходит: «Жду вас в семь…»!


 

Sonnet XXXI Disso

 

Exquisite, like resident of Vienna,

In lady of Hungarian, in dress bleugendarme,

Spraying on herself vial of vervain

She walks – in her is especial charm.

 

In her approach golden caravans

To admirers with products of all firms…

Just Don Juans, just pockets torn,

Take with the eyes of the screens.

 

Graceful, Viennese, charmer,

Village before him and the duchess,

Something special there remains!

 

Sophisticated, gourmand, thin girl,

Erotomaniac with Vestal soul,

How it comes out: “I wait for you at seven…”


 

Сонет Т

 

Ваш дом среди заводских пустырей,
 От города приморского в трехверстьи,
 Ваш дом, куда охотно ездят гости,
 Дом широко распахнутых дверей.


Куда попасть, чем выбраться, скорей,
 И где поэт в своем заздравном тосте
 (Хотя вокруг и злобствовал Борей…)
 Приветствовал хозяев, чуждых злости,


Ваш дом, где неизменен тонкий вкус
 В литературе, мебели, гравюрах,
 Где фея настроенья — в абажурах,


И где не редкость — встречи знатных муз,
 Где культ наипрекраснейшей богини,
 Ваш дом — оазис в городской пустыне.


 

Sonnet T

 

Your home among the factory vacant lots,

By seaside city in three versts,

Your whom, where readily come guests,

The house with widely opened doors.

 

Where to fall, where to get our, soonest,

And where the poet with his toast

(Although around was angry Boreas…)

Greeted the alien to evil masters,

 

Your home, where unchanged is refined taste

In literature, furniture, engravings,

Where there’s fairy of mood – and lampshades,

 

And where there’s often meetings of noble muses,

Where there’s cult of beautiful goddess,

Your home – in city desert, oasis.


 

Грусть радости

 

О, девушка, отверженная всеми
 За что-то там, свершенное семьей,
 Мы встретимся в условленное время
 Пред нашею излюбленной скамьей!


Походкой чуть наклонной и скользящей
 Ты пойдешь, проста как виорель.
 И скажешь мне: «Единый! Настоящий!
 Возможно ли? Послушай… Неужель?»


И болью затуманенные взоры, —
 По существу веселые ключи, —
 Блеснут так радостно, как из-под шторы
 Пробившиеся в комнату лучи.


Ты — точно серна в золотистой дрожи:
 Доверчивость. Восторженность. Испуг.
 Что может быть нежней и вместе строже
 Твоих — не искушенных в страсти — рук?


Что может быть больней и осиянней
 Еще не вовсе выплаканных глаз?
 Что может быть печальней и желанней
 Уст, бредовых не говоривших фраз?


Газель моя, подстреленная злыми!
 Подснежник бессарабский — виорель!
 Виктория! И грустно это имя,
 Как вешняя плакучая свирель.


Тоска о Сканде

 

Валерию Брюсову


У побережья моря Черного
 Шумит Балтийская волна,
 Как символ вечно-непокорного,
 В лиловый север влюблена.


На море штормно, и гигантские
 Оякорены в нем суда, —
 Но слышу шелесты эстляндские,
 Чья фьоль атласится сюда.


И вот опять в душе лазорие,
 И вновь душа моя поет
 Морей Альдонсу — Черноморие —
 И Сканду — Дульцинею вод!


 

Sorrow for Skande

 

To Valeriy Bryusov

 

On the shore of the Black Sea

Baltic waves make noise,

Like symbol rebellious-externally,

In love with the purple north.

 

On sea it’s stormy, and giant

Ships are anchored in it, -

But I hear the Estonian rustles

Whose flask is here in satin.

 

And again it’s azure in the soul,

And again sings my soul

Of seas Black and Aldons –

And Skande – waters of Dulcinea!

 


 

Sorrow of joy

 

Oh, girl, rejected by everyone

For something there, by family attained,

We meet at the scheduled time

Before the beloved bench!

 

With gait barely inclined and slippery

You will go, like Viorel simple.

You’ll tell me: “Only one! One real!

Is it possible? Listen… Really?”

 

And looks fogged by pain, -

In reality happy keys, -

It joyfully shined, as from the curtains

Into the room the entering rays.

 

You – like chamois in golden trembling:

Credulity. Fright. Enthusiasm.

What can be stricter and more tender

Than your – not tempted in passion – arms?

 

What could be brighter and more painful

Than eyes still unwept?

What can be more desirable and sadder

Than lips, not telling phrases mad?

 

My gazelle, shot by the vile!

Besarabian snowdrop – Viorel!

Victoria! And my name is sorrowful,

Like crying spring fiddle.


Тоска небытия

 

Не страшно умереть, а скучно:
 Смерть — прекращение всего,
 Что было, может быть, созвучно
 Глубинам духа твоего.


Не слышать музыки восхода,
 Вечерней не узреть воды —
 Всего, что может дать природа
 Тебе в награду за труды;


Не упиваться лаской милой
 Любимой женщины твоей,
 Стать смрадной падалью могилы,
 Безмозглых жертвою червей, —


Ах, что же может быть скучнее
 И безотрадней доли той?
 О, жизнь! Уходит вместе с нею
 Восторг, повсюду разлитой!


И скука делается страшной,
 И так ужасно знать, что впредь
 Не повторится день вчерашний
 Для тех, кто должен умереть!


 

Sorrow of non-being

 

It’s not scary to die, but boring:

Death – is cessation of all,

That was, may be, consonantly

With the depth of your soul.

 

Music of sunrise we can’t hear,

Not to see the evening water –

All, that may give nature

To you in reward for your labors:

 

Not to get drunk on dear tenderness

Of the woman whom you loved,

To became graves’ stinking refuse,

The brainless worms’ sacrifice, -

 

Ah, what to me is more boring

And nearer than your fate?

O, life! With her comes together

The everywhere poured East!

 

And becomes frightening the boredom,

And awful to know, that henceforth

Did not repeat the day former,

For those, who must be deceased!


 

Скорбь, прорезающая смех

 

Ты сегодня алоуста, ты сегодня синеглаза,
 И лицо полно экстаза,
 Веселишься и поешь,
 Вся — весна, вся — май счастливый, восхитительная грезка,
 И кокетливо, и броско
 Ты улыбки расточаешь,
 Все живишь, все оживляешь,
 И живешь! живешь! живешь!
 Дай наслушаться мне песен! Дай мне в очи наглядеться!
 Дай куда-нибудь мне деться
 От весны и от стихов!..
 Посмотри, за этим полем — видишь сосны? видишь елки? —
 Тлеют там в зеленом шелке
 Трупы жизнь любивших нежно,
 Целовавшихся мятежно
 Под напевы соловьев…


 

Sorrow, cutting through laughter

 

You today are sweet-lipped, you today are blue-eyed,

And face is full of ecstasy,

You are happy and you sing,

All – spring, all – happy May, delighted dream,

And coquettishly, and catchily

You waste the smiles,

And you live, and you revive,

And you’re alive! you’re alive! you’re alive!

Let you hear my songs! Let me stare in the eyes!

Let me somehow get away

From poems and from the spring!..

Look, after this field – do you see firs? do you see pines? –

There smoulder in silk of green

Labors of ones who loved life tenderly,

Rebelliously we had kissed

Under the nightingales’ tune…


 

 

Грустный опыт

 

Я сделал опыт. Он печален:
 Чужой останется чужим.
 Пора домой; залив зеркален,
 Идет весна к дверям моим.

Еще одна весна. Быть может,
 Уже последняя. Ну, что ж,
 Она постичь душой поможет,
 Чем дом покинутый хорош.

Имея свой, не строй другого.
 Всегда довольствуйся одним.
 Чужих освоить бестолково:
 Чужой останется чужим.


 

Sorrowful Experiment

 

I made an experiment. It was sad:

The alien will remain the alien.

Time to go home: mirrors the bay

And spring comes to the doors of mine.

 

It is still spring. Possibly,

Last one. Well, thus,

She will be able to catch my soul,

That good is the abandoned house.

 

Having your own, another don’t be.

Always enough is one.

Others to master mindlessly:

Alien will remain an alien.


 

Душа и разум

 

Душа и разум — антиподы:
 Она — восход, а он — закат.
 Весеньтесь пьяно-пенно, воды!
 Зальдись, осенний водоскат!


Душа — цветник, а ум — садовник.
 Цветы в стакане — склеп невест.
 Мой палец (…белый червь…) — любовник.
 Зев ножниц — тривиальный крест…


Цветы букета инфернальны,
 Цветы букета — не цветы…
 Одно бесшумье гениально,
 И мысль ничтожнее мечты!


 

Soul and reason

 

Soul and reason are antidotes:

She – sunrise, and he – sunset.

Spring drunken-foam, waters!

Take a break, autumn water-slide!

 

Soul – flower garden, and reason – gardener.

Flowers in glass – crypt of brides.

My finger (…white worm…) – lover,

Jaw of scissors – trivial cross…

 

Infernal are bouquets of flowers,

Not flowers – flowers’ bouquet…

Only the silence is of genius,

And more insignificant than dream is the thought!


Наболевшее...

 

Нет, я не беженец, и я не эмигрант, –

Тебе, родительница, русский мой талант,

И вся душа моя, вся мысль моя верна

Тебе, на жизнь меня обрекшая страна!..

 

Мне не в чем каяться, Россия, пред тобой:

Не предавал тебя ни мыслью, ни душой,

А если в чуждый край физически ушел,

Давно уж понял я как то нехорошо…

 

Страх перед голодом за мать и за семью

Заставил Родину меня забыть мою,

А тут вдобавок роковая эта лень,

Так год за годом шел, со днем сливался день.

 

Домой вернуться бы: не очень сладко тут.

Да только дома мой поступок как поймут?

Как объяснят его? Неловко как-то – ах,

Ведь столько лет, ведь столько лет я был в бегах!

 

Из ложной гордости, из ложного стыда

Я сам лишил себя живящего труда –

Труда строительства – и жил как бы во сне,

От счастья творческой работы в стороне.

 

Мне не в чем каяться, и все же каюсь я:

Меня не ценят зарубежные края.

Здесь вдохновенность обрекается на склеп.

Здесь в горле застревает горький хлеб.

 

Я смалодушничал, – и вот мне поделом:

Поэту ль в мире жить, пригодном лишь на слом?

За опрометчивый, неосторожный шаг

Уже пришиблена навек моя душа.

 

И уж не поздно ли вернуться по домам,

Когда я сам уже давным-давно не сам,

Когда чужбина доконала мысль мою, –

И как, Россия, я тебе и что спою?

 

 


 

Sour point...

 

I'm not a refugee, I'm not an immigrant –

To you, parent, is my Russian talent,

And all my soul, all my thought,

Is true to you, land that doomed me to living!..

 

I have nothing to swear, Russia, before you:

I did not betray you with thought or soul,

And if I physically left into land alien,

For long I understood you so well…

 

Fear before hunger for mom and family

Forced me my Russia to forget,

And in addition this fatal laziness,

Day blended into day, year after year went.

 

To come back home: not very sweet there.

How they at home will my deed understand?

Who will explain it? Awkwardly – ah,

I was running for so many years!

 

From false pride, from false shame

I deprived myself of living labor –

Construction labor – and lived like in a dream,

Aside from happiness by creative labor.

 

I’ve nothing to repent, but I repent:

I’m valued in foreign lands.

Here inspiration doomed for crypt.

Here bitter bread gets stuck in the neck.

 

I became faint-hearted – and it serves it right;

For poet to live in the world, suitably only for scrap?

For a reckless, careless step

For centuries my soul knocks down.

 

And is it not late to return home,

When I myself for long am not me,

When foreign land finished off my thought, -

And thus, Russia, I will sing thee?


 

 

На смерть Александра Блока

 

Мгновенья высокой красы! –

Совсем незнакомый, чужой,

В одиннадцатом году,

Прислал мне «Ночные часы».

Я надпись его приведу:

«Поэту с открытой душой».

 

Десятый кончается год

С тех пор. Мы не сблизились с ним.

Встречаясь, друг к другу не шли:

Не стужа ль безгранных высот

Смущала поэта земли?..

Но дух его свято храним

Раздвоенным духом моим.

 

Теперь пережить мне дано

Кончину еще одного

Собрата-гиганта. О, Русь

Согбенная! горбь, еще горбь

Болящую спину. Кого

Теряешь ты ныне? Боюсь,

Не слишком ли многое? Но

Удел твой – победная скорбь.

 

Пусть варваром Запад зовет

Ему непосильный Восток!

Пусть смотрит с презреньем в лорнет

На русскую душу: глубок

Страданьем очищенный взлет,

Какого у Запада нет.

Вселенную, знайте, спасет

Наш варварский русский Восток!


 

On death of Alexander Blok

 

High beauty Moments! –

Completely unfamiliar, alien,

In eleventh year,

Sent to me “Night hours.”

And I’ll give you his lettering:

“Poet with an open heart.”

 

Finishes the tenth year

From that time. I with him am not near.

Meeting, one to one did not hike:

Not the cold from borderless heights

Confused he earth’s poet?..

But his spirit sacredly kept

By my forked spirit.

 

Now I need to survive

The end of one

Brother-giant. O, Russia

Bent over! Hump, hump

In the sick spine. Whom

Do you now lose? I fear,

If not too much? But

Your destiny – victorious mourning.

 

May like barbarian call the West

His backbreaking East!

Let look into lorgnette with contempt

On Russian soul: deep

With suffering the purified flight,

Like is not had by the West.

Know, will save the universe

Our barbarian Russian East!

Юг на Севере

 

Я остановила у эскимосской юрты
 Пегого оленя, — он поглядел умно.
 А я достала фрукты
 И стала пить вино.


И в тундре — вы понимаете? — стало южно…
 В щелчках мороза — дробь кастаньет…
 И захохотала я жемчужно,
 Наведя на эскимоса свой лорнет.


 

South in north

 

I placed before Eskimo yurt

Of piebald deer – he looked smart.

And I got the fruit

And to drink wine did start.

 

And in tundra – you understand? – it became southern…

In clicks of frost – shots of castanets…

And pearly I was laughing,

Pointing at the Eskimo my lorgnette.


 

Южная безделка

 

Н.М. К-ч

 

Вся в черном, вся — стерлядь, вся — стрелка,
 С холодным бескровным лицом,
 Врывалась ко мне ты, безделка,
 Мечтать о великом ничем…
 Вверх ножками кресло швыряла, —
 Садилась на спинку и пол,
 Вся — призрак, вся — сказка Дарьяла,
 Вся — нежность и вся — произвол.
 Пыль стлалась по бархату юбки,
 Зло жемчуг грудил на груди…
 Мы в комнате были, как в рубке,
 Морей безбережных среди…
 Когда же сердечный припадок
 Беззвучно тебя содрогал,
 Я весь был во власти догадок,
 Что где-то корабль утопал…
 Но лишь приходила ты в чувства,
 К моим припадала ногам
 И скорбно шептала: «Как пусто,
 Где сердце у каждого, — там…»


 

Southern Gaud

 

All in black, all – arrow, all – sterlet,

With a cold bloodless face,

Broke into me you, the gaud,

Of the great nothing keeping silence…

 

Above with feet you threw the armchair,

On the back and on the floor sat,

All – ghost, all – Daryal’s tale,

All – tenderness and all – highhandedness?

 

Dust crept on the skirt’s velvet,

Angrily pearl sorrowed on the chest…

We were in room, like in a felling,

Among the seas shoreless…

 

When the heart seizure

Suddenly had shuddered thee,

I was in the guesses’ power,

And somewhere the ship did sink…

 

And you had come into the feeling,

Knelt down before my feet,

And woefully whispered, “How empty

There – where is everybody’s heart”…

 

 

Сувенир критике

 

Ах, поглядите-ка! Ах, посмотрите-ка!
 Какая глупая в России критика:
 Зло насмеялася над «Хабанерою»,
 Блеснув вульгарною своей манерою.


В сатире жалящей искала лирики,
 Своей бездарности спев панегирики.
 И не расслышала (иль то — политика?)
 Моей иронии глухая критика…


Осталось звонкими, как солнце, нотами
 Смеяться автору над идиотами
 Да приговаривать: «Ах, посмотрите-ка,
 Какая подлая в России критика!»


 

Souvenir for criticism

 

Ah, look! Ah, stare!

How stupid is criticism in Russia:

Evilly it laughed at “Habanera,”

With its vulgar manner shining.

 

In stinging satire she sought lyrics,

Having sang to her mediocrity eulogies,

And did not mishear (that is – politics!)

The deaf critic of my irony…

 

It remains with loud, like sun, notes

For author to laugh over the idiots

And condemn: “Yes, see,

How criticism in Russia is mean!”


 

Весна

 

Вечер спал, а Ночь на сене
 Уж расчесывала кудри.
 Одуванчики, все в пудре,
 Помышляли об измене.

Шел я к Ночи, — Ночь навстречу.
 Повстречалися без речи.
 — Поцелуй…— Я не перечу…
 И — опять до новой встречи.

Шел я дальше. Незнакомка
 Улыбнулася с поляны,
 Руки гнулись, как лианы,
 И она смеялась громко.

Вместо глаз синели воды
 Обольстительного юга,
 Голос страстный пел, как вьюга,
 А вкруг шеи хороводы.

Заводили гиацинты
 С незабудками с канавок…
 Я имел к миражам навык,
 Знал мечтаний лабиринты. —

И пускай, кто хочет, трусит,
 Но не мне такая доля.
 И сказал я: «Дева с поля,
 Кто же имя девы вкусит?»

Уже, уже нить лесная,
 Комаров порхают флоты…
 Тут ее спросил я: «Кто ты?»
 И прозвякала: Весна — я!


 

Spring

 

Evening slept, and Night on hay

Combed out the curls.

All in powder, dandelions,

Thought of betrayal.

 

I went to Night – towards Night,

Met without speeches.

Kiss… I would not recount…

And – again till new meeting.

 

I went further. The stranger

From the meadow smiled,

Arms bent, like creepers,

And she loudly laughed.

 

Instead of eyes blue were waters

Of seductive south,

Like storm sang the passionate voice

And, around the neck, round dance.

 

Were turned on hyacinths

With forget-me-nots and grooves…

I in mirages had skill

Knew the dreamings of labyrinths. –

 

Let, who wants, be afraid,

But is such lot is not mine.

I said, “Maiden in field,

Who will taste the maiden’s name?”

 

Already, already thread of wood,

Floats of mosquitos fly…

I thus asked her: “Who are you?”

And it rang: Spring – am I!


 

Обманщица-весна

 

Ты помнишь мне в письме дала такой вопрос:
 «Что принесет с собой весна? — печаль и горе,
 Иль радость светлую, без зла житейских гроз,
 Широкую, как степь, безбрежную, как море?..»


Я промолчал тогда, предчувствуя вперед,
 Что принесет с собой весна, — цветов царица, —
 Я промолчал тогда и ждал, когда черед
 Зиму-кудесницу заставит в страхе скрыться.


…И вот весна пришла… Ты счастье получила:
 Она тебе его в подарок принесла.
 А мне, хотя она могилу посулила,
 Но до сих пор ее еще все не дала…


 

Spring-deceiver

 

You remember how you asked me in a letter:

“What will spring bring? – sadness and woe,

Or luminous joy, without living thunder,

Wide like the steppe, shoreless like the ocean?..”

 

I then went silent, ahead intuiting,

What will spring bring – the queen of flowers, -

I then went silent and waited, while turning

Winter-sorceress forced to hide in fear.

 

And here spring has come. You got happiness:

It brought it to you as a gift.

And me, though she the grave promised,

Up till now she did not give.


Родник

 

Восемь лет эту местность я знаю.
 Уходил, приходил, — но всегда
 В этой местности бьет ледяная
 Неисчерпываемая вода.

Полноструйный родник, полнозвучный,
 Мой родной, мой природный родник,
 Вновь к тебе (ты не можешь наскучить!)
 Неотбрасываемо я приник.

И светло мне глаза оросили
 Слезы гордого счастья, и я
 Восклицаю: ты — символ России,
 Изнедривающаяся струя!

 

 


 

Spring (For eight years I don’t know this locality)

 

For eight years I don’t know this locality.

He left, he came – but always

In this locality beats the icy

Inexhaustible water.

 

A spring full jet, a spring sonorous,

My dear, my nature spring,

Anew to you (you cannot make it boring!)

I irresistibly pricked.

 

And lightly my eyes were watered

By tears of proud happiness,

And I exclaim: you – Russia’s symbol,

The permeating jet!


 

Весенний мадригал

 

В душистом белорозовом горошке
 Играют две батистовые крошки.
 Постукивают ножки по дорожке.
 Показывает бонна детям рожки.
 О, фрейлейн! Вы и пара ваших крошек —
 Душистый белорозовый горошек.


Spring Madrigal

 

In the white-rose pea, fragrant,

Play two crumbs cambric.

Upon the road knock the feet,

The bonne shows horns to the kids.

O, fraulein! You and pair of our crumbs –

The fragrant pea of rose of white.


 

Вешний звон (триолеты)

 

1


Идет весна, поет весна,
 Умы дыханьем кружит. —
 Природа в миг пробуждена!
 Звенит весна! шумит весна!
 Весной никто не тужит!
 Весною радость всем дана!
 Живет весна — живит весна,
 Весь мир дыханьем кружит!

 

2


Бегут ручьи, бурлят ручьи!
 Играют, пляшут воды!
 Купает солнце в них лучи!
 Спешат, шумят, бурлят ручьи,
 Как радостные годы.
 И под лучами, как мечи,
 Лед рубят бешено ручьи,
 Ревут, бушуют воды!

 

3


Чаруют, трелят соловьи,
 Плывут струи сирени…
 Тревожит душу зов любви,
 Сирень, весна и соловьи…
 Мечты о страстном плене…
 Нет сна… желание в крови…
 Она — в мечтах… Ах, соловьи!
 Ах, томный бред сирени!

 

4


Вокруг — все жизнь, любовь и свет,
 Веселье, смех и розы!
 Поет восторженно поэт
 Весну, любовь, и жизнь, и свет,
 Живительные грозы,
 И то поет, чего и нет!..
 Простим ему — так весел свет,
 Так мелодичны розы!..


 

Spring sound (triolets)

 

1

 

Walks the spring, sings the spring,

Thoughts with breath it circles. –

Nature in moment awake!

Rings the spring! Makes noise the spring!

In the spring no one is grieving!

In spring joy is given to all!

Lives the spring, - lives the spring,

Circled by breathing the whole world!

 

2

 

Run the streams, boil the streams!

Playing, dance the waters!

Sun bathes in it rays!

Hurry, make noise, boil the streams,

Like joyful years.

And under the ray, like swords,

Madly the streams break the ice,

Roar, rage the waters!

 

3

 

Enchant, trill nightingales.

The lilac jets sail…

Call of love disturbs the soul,

Lilac, spring and nightingales…

Dreams of passionate jail…

There’s no sleep – wishing in blood…

She – in dreams… Ah, nightingales!

Ah, lilac’s languid madness!

 

4

 

Around – all life, love and light,

Happiness, rose and laughter!

Enthusiastically sings the poet

Spring, life, and light, and love,

Life-giving thunder,

And he sings, of what there is none!..

Forgive him – thus happy is light,

So melodical the roses are!..


 

Весенние триолеты

 

Андрею Виноградову

 

Еще весной благоухает сад,
 Еще душа весенится и верит,
 Что поправимы страстные потери, —
 Еще весной благоухает сад…
 О, нежная сестра и милый брат!
 Мой дом не спит, для вас раскрыты двери…
 Еще весной благоухает сад,
 Еще душа весенится и верит…
 Еще благоухает сад весной,
 Еще в глазах моих блестят слезинки,
 Еще влекут в безвестное тропинки, —
 Еще благоухает сад весной…
 О, жизнь моя! Ты вся еще пред мной!
 Черемух цвет пророчит мне снежинки…
 Еще благоухает сад весной,
 Еще в глазах моих дрожат слезинки…
 А я устал! а юность позади!
 Зачем же сад весной благоухает?
 Взор отсверкал, померк и потухает.
 И я устал… и юность позади…
 О, жизнь моя! Ты вся еще в груди!
 Вопью тебя, — и сердце воспылает!
 Пусть я устал, пусть юность позади,
 Но сад еще весной благоухает!..


 

Spring triolets

 

To Andrei Vinogradov

 

The garden is fragrant with spring,

The soul is springing and believes,

That are corrected our passionate losses –

The garden is fragrant with spring.

O, tender sister and dear brother!

My home doesn’t sleep, doors are open for ye…

The garden is fragrant with spring,

Still the soul rejoices and believes…

The garden is with spring fragrant,

Still shimmer tears in my eyes,

Into unknown lead the trails –

The garden is with spring fragrant.

O, my life! You are all before me!

Snowflakes are prophesied to me…

The garden is fragrant with spring,

And in my eyes shimmer tears…

And I am tired! And youth is behind!

Why is the garden fragrant in the spring?

Gaze sparkled, faded and dims.

And I am tired! And youth is behind!

O, my life! You are in the chest!

I’ll sing you – and heart will ignite!

May I be tired, may youth be left behind,

But garden with the spring is fragrant!..


 

Весна и лето

 

Сирень, певучая новелла,
 ‎Сиреневела.
 И колокольцы белолилий
 ‎Светло звонили.
 Не забывали нежно-чутки
 ‎Вод незабудки.
 И освещали, точно грозы,
 ‎Все в росах розы.
 Несло клубникой из долины:
 ‎Цвели жасмины.
 Кружились при ветрах и громах
 ‎Снега черемух.
 Как золота под мотыльками,
 ‎Рожь с васильками!
 И мотыльков летучий ярус —
 ‎Как перлопарус.
 Раззвездился так шустро-прыток
 ‎Рой маргариток.
 Зелено-бронзные букашки
 ‎Вползли в ромашки.
 Малиловел смешной затейник,
 ‎Колюн-репейник,
 Что носит кличку так неплохо
 ‎Чертополоха.
 Зеленец леса. Синь озерец.
 ‎Орел-надгорец.
 Гремели из полей зеленца
 ‎Литавры солнца.
 Алокорончато пестрели
 ‎В ручьях форели.
 Гудели, как струна виолы,
 ‎Мохнатки-пчелы.
 И бабочки-бирюзобрюшки
 ‎Вились, где стружки.
 Звенели, как оркестры струньи,
 ‎В лесах певуньи.
 Бросали соловьи-солисты
 ‎Призывосвисты.
 Лягушки квакали, расхорясь,
 ‎Рефрэн: «Amores».
 Все это жило, расцветало
 ‎И вдруг не стало.
 Все вместе называлось это —
 ‎Весна и лето!


 

Spring and summer

 

Lilac, singing short story,

Was getting purple.

And bells of white lily

Rang lightly.

Did not forget tender-precise

Waters’ forget-me-nots.

And illumined, like thunderstorms,

In dew of rose.

From valley wafted the strawberry:

Jasmine were blossoming.

Circled in thunder and wind

Snows of bird cherry tree.

Kike gold under moths,

Rye with cornflowers!

And moth’s flying circle –

Like sail.

Thus starred fast-active

The swarm of daisies.

Green-bronze insects

Crawled into daisies.

The funny entertainer grew faint,

Burdock-hand,

That carries nickname so well

The thistle.

Green of the wood. Blue of the lakes.

Mountain eagle.

Thundered from fields of green

Timpani of sun.

Gleamed

Trout in streams.

Hummed, like viola’s strings

The fuzzy bees.

And butterflies – turquoise bellies

Curled like shavings.

Rang, like orchestras of strings,

In forest singers.

Abandoned soloist-nightingales

Call-whistles.

Frogs croaked, in a choir

Refrain: “Amores.”

All was alive, flowering

And was not suddenly.

It was all called together –

Spring and summer!


Весенняя яблоня

 

Весенней яблони, в нетающем снегу,
 Без содрогания я видеть не могу:
 Горбатой девушкой — прекрасной, но немой –
 Трепещет дерево, туманя гений мой…
 Как будто в зеркало, смотрясь в широкий плес,
 Она старается смахнуть росинки слез
 И ужасается, и стонет, как арба,
 Вняв отражению зловещего горба.
 Когда на озеро слетает сон стальной,
 Бываю с яблоней, как с девушкой больной,
 И, полный нежности и ласковой тоски,
 Благоуханные целую лепестки.
 Тогда доверчиво, не сдерживая слез,
 Она касается слегка моих волос,
 Потом берет меня в ветвистое кольцо, –
 И я целую ей цветущее лицо.


 

Spring Apple Trees

 

The spring apple tree, in non-melting snow,

Without shudders I cannot see:

Like humpbacked girl – beautiful, but dumb –

Fogging my genius, rustles the tree…

Just like into a mirror, looking in a reach wide,

She tries to brush away dew drops of tears

And is in terror, and moans, like a cart,

Heeding reflection of hunchback evil.

When steel sleep flies on the lake,

I am with apple tree, like with a girl sick,

And, full of tenderness and tender angst,

I kiss the fragrant leaves.

Then credulously, not holding back tears,

She lightly touches my hair,

Then takes me into branched ring, -

And I kiss the blooming face of her.


 

 

Весенний день

 

Весенний день горяч и золот, -
 Весь город солнцем ослеплен!
 Я снова — я: я снова молод!
 Я снова весел и влюблен! Душа поет и рвется в поле,
 Я всех чужих зову на «ты»…
 Какой простор! Какая воля!
 Какие песни и цветы! Скорей бы — в бричке по ухабам!
 Скорей бы — в юные луга!
 Смотреть в лицо румяным бабам,
 Как друга, целовать врага! Шумите, вешние дубравы!
 Расти, трава! Цвети, сирень!
 Виновных нет: все люди правы
 В такой благословенный день!


 

Spring Day

This day of spring is hot and golden -

The city's blinded by the sun!

I'm me again! I am emboldened!

I'm in love, happy and I'm young!

 

The soul sings and bursts for the fields and

I come to strangers and say "hey."

What spaciousness I feel! What freedom!

What songs and flowers in my way!

 

Soon - vanish into the young meadows!

Soon - into snowdunes, full of bliss!

To look in pink faces of women,

Like friend, an enemy to kiss!

 

Make noise, the springtime forests mighty!

Bloom, lilac bushes! Grow tall, grass!

No sinners: Everyone is righteous

On a day so divinely blessed!


 

Сонмы весенние

 

Сонные сонмы сомнамбул весны
 Санно манят в осиянные сны.

 

Четко ночами рокочут ручьи.
 Звучные речи ручья горячи.

 

Плачут сирени под лунный рефрен.
 Очи хохочут песчаных сирен.

 

Лунные плечи былинной волны.
 Сонные сонмы весенней луны.


 

Spring hosts

 

Sleepy hosts of sleepwalkers of spring

They lure into radiant dreams.

 

Clearly rumble streams in the night.

The sonorous speeches of the stream are hot.

 

Lilacs weep in moon’s refrain.

Laugh eyes of lilacs of sand.

 

The epic wave’s moon shoulders.

The spring moon’s sleepy hosts.


 

 

Квадрат квадратов

 

Никогда ни о чем не хочу говорить…
 О поверь! Я устал, я совсем изнемог…
 Был года палачом, — палачу не парить…
 Точно зверь, заплутал меж поэм и тревог…

Ни о чем никогда говорить не хочу…
 Я устал… О поверь! Изнемог я совсем…
 Палачом был года, — не парить палачу…
 Заплутал, точно зверь, меж тревог и поэм…

Не хочу говорить никогда ни о чем…
 Я совсем изнемог… О поверь! Я устал…
 Палачу не парить!.. был года палачом…
 Меж поэм и тревог, точно зверь, заплутал…

Говорить не хочу ни о чем никогда!..
 Изнемог я совсем, я устал, о поверь!
 Не парить палачу!.. палачом был года!
 Меж тревог и поэм заплутал, точно зверь!..


 

Square Of Squares

I never want about anything to talk…

O believe, I’m tired, I am exhausted…

I was executioner for years – executioner does not soar…

Like a beast, lost between poems and worries…

 

I do not want to talk about anything…

I’m tired! O believe! I am exhausted…

I was executioner for years – executioner does not soar…

Like a beast, lost between poems and worries…

 

I never want to talk about anything…

I am exhausted! O believe! I am tired…

For executioner does not soar! Been executioner for years,

Like a beast, lost between poems and worries…

 

I never want to talk of anything!

I am exhausted, O believe! I am tired,

Executioner does not soar!.. I was executioner for years!

Like a beast, lost between poems and worries!..


 

 

Ажур весенний

 

Мне сладостно-грустно сегодня…
 Ах, это весна-ежегодня
 Навеяла милую грусть!
 Мне хочется странных хотений,
 И лик офиолили тени,
 Подчеркивая алоусть…
 Ты смотришь изнеженно-томно,
 Вздыхаешь глубоко-укромно,
 Увлажнив фиолью зрачки.
 Меня ты томишь и томишься,
 С садовой фиалкой кумишься,
 Горошку грызешь язычки…
 Весенься весенняя весень!
 Простарься щемящая тесень!
 Озвенься, звеня, алозвонь!
 Все влажно! душисто! фиольно!
 Всего и всегда не довольно!..
 Целуй! прикасайся! затронь!


 

Spring openwork

 

Today it’s sweetly-sorrowful to me.

Ah, this yearly spring

Has fanned my sorrow dear!

Strange wishes I desire,

And shadows made the face purple,

Emphasizing one and all…

You look tenderly-languidly,

You breathe deep-sorrowfully,

Moisturizing eyelids with violet.

You torment me and are tormented,

You make friends with violet of garden,

You gnaw the pea’s reed…

Be spring, the spring’s spring!

Get old, denseness aching!

Call, calling, call again!

All is damp! Fragrant! Violet!

Always and everywhere it’s not quite!..

Kiss! Touch!


 

Весенние рондели

 

1
 Опять Вы бродите в лесах,
 Опять Вы бегаете в поле,
 Вы рады солнцу, ветру, воле,
 Вы снова в смутных голосах
 Очарования и боли.
 Опять Вы бродите в лесах,
 Опять Вы бегаете в поле.
 Я к Вам спешу на парусах
 Своих экстазных своеволий,
 Плету венки из центифолий,
 И сердце — твердо на часах,
 Пока Вы бродите в лесах.

 

2
 Я вас не видел года два,
 Но никогда не забываю,
 Как выходил встречать к трамваю
 И как кружилась голова.
 Какие нежные слова,
 Какое устремленье к маю!
 Я Вас не видел года два,
 Но никогда не забываю.
 Два раза уж росла трава —
 Я уходил к иному краю,
 Но все по-прежнему сгораю
 Желаньем видеть Вас у рва,
 Где не встречал Вас года два!

 

3
 Вы не видали средь осин
 По направленью пятой горки
 Сухие сморщенные корки
 Того, что было — апельсин?
 С другою женщиной, чей сын
 Был создан мной на том пригорке,
 Вы нас встречали средь осин,
 По направленью к пятой горке?
 Я спасся, спасся от трясин,
 И вот опять один я в норке,
 Мой разум ясен, взоры зорки,
 И, что поэт опять один,
 Вы не слыхали шум осин?

 

4
 Вы мужу верная жена,
 Но вам от этого не слаще
 Грустите Вы все чаще, чаще,
 Душа тоской поражена.
 Мечта светла, мечта нежна,
 Когда Вы с ней в ольховой чаще.
 Вы мужу верная жена,
 Но Вам от этого не слаще.
 Как жизнь угрозна и страшна
 В своей бездарности кричащей,
 И где же выход настоящий
 Тому, кто в ночь не знает сна,
 Кто мужу верная жена?

 

5
 Зажгла малиновый фонарь
 И плачет на груди кузины.
 Закат. Лиловые долины.
 Томленье. И луна — янтарь.
 Ей вспоминается январь.
 Концерт и взор его орлиный.
 Зажгла малиновый фонарь
 И плачет на груди кузины.
 Как обманул ее алтарь!
 Грустит. Из небольшой корзины
 На блюдечко кладет малины
 И апатично, впредь как встарь,
 Горит малиновый фонарь.

 

6
 Ах, барышня, я Вас виню,
 Что вы сестры не окрылили,
 Что вместо каталога лилий
 Позволили взглянуть в меню…
 Я слов Своих не изменю
 И, без особенных усилий,
 Ах, барышня, я Вас виню,
 Что Вы сестры не окрылили.
 Муж хочет есть? ну, дать свинью;
 Глядишь, цыпленком угостили;
 Но вы же сами — в «новом стиле»,
 И вдруг — не допустить к огню?..
 Да, барышня, я Вас виню…


 

Spring rondels

 

1

Again you wander in the woods,

Again you run in the fields,

You’re glad of sun, freedom, wind,

You again in vague voices

Of charm and pain.

Again you wander in the woods,

Again you run in the fields,

I hurry to you on the sails

Of my ecstatic freedom,

From centifolium I weave wreaths,

And heart – hard on hours,

While you wander in the woods.

 

2

I did not see you for two years,

But I never forget,

How you came to meet me at the tram

And how circled the head.

What tender words,

What striving to May!

I did not see you for two years,

But never do I forget.

Two times again grew the grass –

I went to a land another,

But still burn as in the past

With wish to see you at the levee,

Where I did not meet you for two years.

 

3

You did not see among aspens

In the direction of fifth mountain

Dry wrinkled crusts

Of what an orange had been?

With other woman, whose son

Was made by me on this hillock,

You met us among aspens,

In the direction of fifth mountain?

I saved myself from quicksand

In hole I’m alone again,

Clear is my reason, bright are glances,

And poet is again alone,

You didn’t hear the noise of aspens?

 

4

You’re a woman true to your man,

But for you it is not sweeter

You sorrow often, often

The soul is struck with sorrow.

Dream is luminous, dream is tender,

When you’re with her in grove of alder.

You’re a woman true to your man,

But to you for this it is not sweeter.

How life is threatening and scary

In its screaming mediocrity,

And where the real exit

To him, who in night does not know dream,

Who is a woman true to her man?

 

5

Has burned the raspberry lantern

And cries on the chest of cousins.

Sunset. Lilac valleys.

Languor. And amber moon.

January she recalls.

Concert and his look, eagle’s.

Has burned the raspberry lantern

And cries on the chest of cousins.

How altar did her deceive!

She sorrows. From a small basket

On saucer puts raspberries

And apathetically, now or in the past,

Burns the raspberry lantern.

 

6

Miss, I blame you,

That you did not inspire the sisters,

That instead of catalogue of lilies

You dared to stare into menu…

I will not change my words

And, without especial effort,

I blame you, Miss,

That you did not inspire the sisters.

Does husband want to eat? Well, give him pork;

You see, will treat to a chick;

But you yourself – in the “new style,”

And suddenly – not allow to flames?..

Yes, I blame you, Miss…

Стансы

 

Счастье жизни — в искрах алых,
 В просветленьях мимолетных,
 В грезах ярких, но бесплотных,
 И в твоих очах усталых.

Горе — в вечности пороков,
 В постоянном с ними споре,
 В осмеянии пророков
 И в исканьях счастья — горе.


 

Stanzas

 

Happiness of life – in scarlet sparkles,

In fleeting enlightenments,

In dreams bright but fruitless,

In your tired lips.

 

Sorrow – in eternity of prophets,

In constant argument with them,

In the ridicule of prophets

And sorrow – in search of happiness.


Стансы (Скорбишь ли ты о смерти друга)

 

Скорбишь ли ты о смерти друга,
 Отца любимого ль, сестры, —
 Утешься, добрая подруга,
 В возмездья веруя поры.
 Нет в мире вечного биенья.
 Нас всех удел единый ждет.
 Поддержку черпай в изреченьи:
 «Со смертью мира смерть умрет».


 

Stanzas (Do you grieve about death of a friend)

 

Do you grieve about death of a friend,

Of beloved father, sisters, -

You’ll comfort yourself, kind girlfriend.

In vengeance believing.

In world there’s no eternal beating.

One fate us all awaits.

Scoop the support in sayings:

“With death of the world will die death.”


 

Стансы (Ни доброго взгляда, ни нежного слова)

 

Ни доброго взгляда, ни нежного слова —
 Всего, что бесценно пустынным мечтам…
 А сердце… а сердце все просит былого!
 А солнце… а солнце — надгробным крестам!


И все — невозможно! и все — невозвратно!
 Несбыточней бывшего нет ничего…
 И ты, вся святая когда-то, развратна…
 Развратна! — не надо лица твоего!..


Спуститесь, как флеры, туманы забвенья,
 Спасите, укройте обломки подков…
 Бывают и годы короче мгновенья,
 Но есть и мгновенья длиннее веков!


 

Stanzas (No kind look, no tender word)

 

No kind look, no tender word –

All, that is priceless to deserted dreams…

And heart… for the past asks the heart!

And sun… and sun – gravestone cross!

 

And all – impossibly! And all – irrevocably!

There is nothing more impossible than the past…

And you, perverted, sometime holy…

Perverted! I don’t need your face!..

 

Descend, like fleurs, fog of oblivion,

Save and hide fragments of horseshoes…

There are years briefer than the moment,

But there are moments briefer than centuries!


Стансы (Не высказать ничтожной речью)

 

Не высказать ничтожной речью
 Величья ледяной тюрьмы.
 Но, друг мой, сколько красноречья
 В молчаньи северной зимы.
 Не описать бесцветным словом —
 Как жизнь прекрасна и ясна,
 И сколько счастья, друг мой, в новом
 Краю любовно даст она.


 

Stanzas (Not to express with insignificant speech)

 

Not to express with speech insignificant

The icy prison’s grandness.

But, my friend, how eloquent

Is morning winter’s silence.

Not to discuss with colorless word –

How life is beautiful and clear,

And how much happiness, my friend,

In new land lovingly is given.

 


 

Стансы (Звезда любви — звездой погаснет)

 

К.М. Фофанову

 

Звезда любви — звездой погаснет,
 И где вы, светлые мечты!
 И нет любви, и больше вас нет…
 Зачем, судьба, куешь меч ты?
 Лишь ты одно блестишь, страданье,
 Своей нетленной красотой
 В людской улыбке и рыданьи
 Неугасимою звездой.


 

Stanzas (Star of love – will dim as a star)

 

To K.M. Fofanov

 

Star of love – will dim as a star,

And where are you, dreams luminous!

And there’s no love, and there’s none of us…

And why, fortune, do you forge a sword?

Only you alone shine, suffering,

With imperishable beauty of yours

In people’s smile and weeping

With an unquenchable star.


Стансы (Простишь ли ты мои упреки)

 

Простишь ли ты мои упреки,
 Мои обидные слова?
 Любовью дышат эти строки,
 И снова ты во всем права!
 Мой лучший друг, моя святая!
 Не осуждай больных затей;
 Ведь я рыдаю, не рыдая.
 Я, человек не из людей!..
 Не от тоски, не для забавы
 Моя любовь полна огня:
 Ты для меня дороже славы!
 Ты — все на свете для меня!
 Я соберу тебе фиалок
 И буду плакать об одном:
 Не покидай меня! — я жалок
 В своем величии больном…


 

Stanzas (Would you forgive my reproaches)

 

My reproaches would you forgive,

My words that hurt?

These lines are breathing with love,

And again in all you are right!

My best friend, my holy one!

Do not judge sick undertakings;

I weep, not weeping.

I, a man who is not one of people!..

Not for amusement, not out of sorrow

My love is full of flame:

You to me are dearer than glory!

You – in the world for me!

I will gather violets for thee

And will cry of one thing:

Don’t abandon me! – I’m pitiful

In my grandeur ill.

 


 

Звезда и дева

 

Вот и звезда золотая
 Вышла на небо сиять.
 Звездочка верно не знает,
 Что ей недолго блистать.
 Так же и девица красна:
 Выйдет на волю гулять,
 Вдруг молодец подъезжает, —
 И воли ее не видать.


 

Star And Maiden

Here the star of gold

Went to shine in the sky.

The little star does not know,

That it won’t be long for it to shine.

So beautiful is the maiden:

Will she walk in freedom outside,

Suddenly hotshot is coming –

And she has no sight of liberty.


 

Звезды

 

Бессонной ночью с шампанским чаши
 Мы поднимали и пели тосты
 За жизни счастье, за счастье наше.
 Сияли звёзды.

Вино шипело, вино играло.
 Пылали взоры и были жарки.
 «Идеи наши, — ты вдруг сказала, -
 Как звёзды — ярки!»

Полились слезы, восторга слезы…
 Минуты счастья! Я вижу вас ли?
 Запело утро. Сверкнули грёзы.
 А звёзды… гасли.


 

Stars

 

On sleepless night with a champaign glass

The toasts we raised and sang

For happiness of life, for our happiness.

Stars shone.

 

Wine hissed, wine played.

The eyes shone and were hot.

“Our ideas, - suddenly you said, -

How the stars are bright!”

 

Pour tears, tears of delight…

Minutes of happiness! Do I see ye?

Morning sang. The dreams flashed.

And stars – had dimmed.


 

Звезды — это грезы ангелов подлунных

 

Звезды — это грезы ангелов подлунных,
 А цветы земные — это слезы их.
 А мечты поэта — нимфы на бурунах,
 А ручей меж лилий— вот поэта стих.


 

Stars – are dreams of sublunar angels

 

Stars – are dreams of sublunar angels,

And earthly blossoms – are their tears.

And poet’s dream – nymphs on the breakers,

In stream amid lilies – poem’s poem is here.


Стэлла

 

Баронессе С. Р. М.-ф

 

Сначала баронесса Стэлла
 Прочла «Вы лжете мне, мечты!»
 Потом из Грига мне пропела
 Во имя только Красоты!
 О, воплощенная Вервэна!
 Античной пластики полна,
 Прияла позы под Шопэна
 Так отчеканенно она.
 Апологетка поз Далькроза,
 В окаменелости живой,
 То пламенела грозороза,
 То поникала головой…
 …А я, в Калифа превращенный,
 В халате пестром и чалме,
 Сидел и, ею опаленный,
 Крылил к ней руки в полутьме…
 К Калифу руки простирая,
 Заглядывала мне в глаза, —
 И вновь кружилась, ускользая,
 Вся — страсть! вся: трепет! вся — гроза!
 А то, ко мне склоняясь близко
 И наслаждения суля,
 Утонченная одалиска
 Отпрядывала, опаля…
 В глазах — узор чаруйной боли,
 В груди — брожение огней…
 А если б вышел я из роли
 И женщину увидел в ней?!


 

Stella

 

To Baroness S.R.M.

 

Baroness Stella from the beginning

Read “you lie to me, dreams!”

Then from Grieg she to me was singing

In only the beauty’s name!

O, the embodied of Vervain!

Full of plastics ancient,

Accept the poses under Chopin

Thus did she mint.

Apologist for Dalkroz’s poses,

In the live one fossilized,

The thunderstorm blazed,

Drooped the head…

And I, into Caliph turning,

In motley robe and turban,

Sat and, with her scorched,

Winged in half-darkness on her arms…

To Caliph stretching out the arms,

Looking into my eyes –

And was spinning, slipping away,

All – passion! All – trembling! All – thunder!

And, leaning quickly to me

And promising pleasures,

The refined odalisque

Spun it back, disgraced…

In eyes – design of charming pain,

In chest – effervescence of fires…

And if I from the role escaped

And saw woman in her?


 

 

Рассказ княгини

 

Св. кн. О.Ф. Им-ской

 

То было в Гатчине, лет десять
 Тому назад, но до сих пор
 Отрадно мне тем летом грезить
 И вспоминать наш разговор.
 И вот, я помню: мы, княгиня,
 Сидим в столовой. Ночь близка.
 Вы говорите мне о сыне,
 И в Вашем голосе — тоска:
 О, если юность возвратить бы!
 И быть счастливою, как он!..
 Его любовь… его женитьба…
 И жизнь на озере — как сон…
 Он в честь своей Прекрасной Дамы, —
 Полу-поэт, полу-toque, —
 Под Витебском построил замок
 На озеровом островке…
 «Он создал царство в сердце леса!»
 Восторженно твердите Вы.
 Поддакивает Вам профессор
 Наклоном легким головы.
 Я пью вино и вижу: в тине
 Озерной — косы, много кос…
 Устала старая княгиня
 От юных, — невозможных, — грез…


 

Story of princess

 

To princess O.F. Imskaya

 

It was in Gatchina, ten years

Ago, but till today

I’m happy to dream of the summer

And our conversation to recollect.

And here I recollect: princess, we

Sit at cafeteria. Night is close.

You speak of the son to me,

And there is sorrow in your voice!

O, if the youth could be returned!

And to be happy, just like him!..

His love… his wedding…

And life on the lake – like a dream…

He in honor of his Gorgeous Lady, -

Half-poet, half-toque, -

Under Vitebsk he built a palace

On an island in the lake…

“He built kingdom in heart of forest!”

Enthusiastically you repeat.

Assents to you professor

With a light bow of the head.

I drink wine and I see: in algae

Of lake – braids, many braids…

Old princess has grown tired

Of young – impossible – dreams…


 

Странно

 

Мы живём, точно в сне неразгаданном,
 На одной из удобных планет…
 Много есть, чего вовсе не надо нам,
 А того, что нам хочется, нет…


 

Strangely

We live, as in unsolved dream,

On one comfortable planet…

There’s much that we do not need,

And there’s none of what we want.

 


Прямолинейный сонет

 

Ты никого не любишь: ни меня,
 Ни третьего, ни пятьдесят второго.
 Ты попросту немного не здорова:
 Дня не прожить тебе, не изменя.


Кому и с кем — не важно. Заманя
 К себе кого-нибудь, отдаться снова.
 Свой утолить инстинкт — твоя основа.
 Ты холодна, и нет в тебе огня.


Ты говорить о страсти не осмелься:
 Ты знаешь только похоть. Страсть на рельсы
 Кладет людей. Страсть — спутница любви.


Любовь приносит жертвы. Страсть ей вторит.
 Любовь не омрачает, а лазорит.
 Ты похоти любовью не зови.


 

Straightforward sonnet

 

You don’t love anyone: not me,

Not third, not fifty second.

You simply are ill:

You cannot live the day without betrayal.

 

To whom and with whom – doesn’t matter. Luring

To you someone, again surrender.

To quench your instinct – basis of yours.

You are cold, and in you there’s no fire.

 

You don’t dare to speak of passion:

You only know lust. Passion put men

Upon the rails. Passion – love’s companion.

 

Love brings sacrifices. Passion echoes her.

Love does not overshadow, but makes azure.

To call lust love don’t dare.


 

 

Самоубийца

 

Вы выбежали из зала на ветровую веранду,
 Нависшую живописно над пропастью и над рекой.
 Разнитив клубок восторга, напомнили Ариадну,
 Гирлянду нарциссов белых искомкали смуглой рукой.


Вам так надоели люди, но некуда было деться.
 Хрипела и выла пропасть. В реке утопал рыболов.
 Из окон смеялся говор. Оркестр играл интермеццо.
 Лицо ваше стало бледным и взор бирюзовый — лилов.


Как выстрел, шарахнулись двери. Как крылья, метнулись фраки.
 Картавила банда дэнди, но Вам показалось — горилл.
 Как загнанная лисица, дрожа в озаренном мраке,
 Кого-то Вы укусили и бросились в бездну с перил!


 

Suicide

 

You ran out of the hall on the wind veranda,

Beautifully hanging over abyss and stream.

Made difference the roll of delight, remembered Ariadne,

Garland of white narcissuses they crumpled with dark arm.

 

You’re tired of the people, but can’t get away anywhere.

Abyss wheezed and howled. In river fisherman drowned.

From windows laughed the speech. In interim played orchestra.

Your face had become pale, and turquoise-violet the sight.

 

Like a shot, reeled the doors. Like wings rushed the tailcoats,

Crouped the dandy’s gang, but showed you – gorillas.

Like a chased fox, trembling in shiny darkness,

You bit someone and jumped from rails into abyss!


 

Летняя поэза

 

Белеет черемуха над сонной гусынею,
 И море прохладою подернулось синею…
 А в поле так воздушно! а в парке так сосново!
 О, радости праздного! восторг безвопросного!
 Где желтые лютики златеют на солнышке,
 Забегали клевера веселые волнышки,
 И белые бабочки, и белые курочки
 Доверчиво ластятся к резвящейся Мурочке…
 Блаженство бессмысленно, и в летней лилейности —
 Прекрасен и сладостен триумф безыдейности…
 Лишь думой о подвиге вся сладость окислена,
 И как-то вздыхается невольно двусмысленно…

 


 

Summer poem

 

Bird cherry turns white over the sleepy goose,

And the sea twitched with the chill that is blue…

And in fields it’s so airy! And in park it’s so pine!

O, joy of the idle! Delight with no question!

Where yellow buttercups turn golden in the sun,

The happy waves of clover run in,

And white butterflies, and white chickens

Trustingly caress to Mura frolicking…

Bliss is senseless, and in summer lilies –

Beautiful and sweet is triumph of lack of ideas…

But with thought of feat has oxidized the sweetness,

And somehow sighs involuntarily ambiguous…


 

 

Предвоскресенье

 

На восток, туда, к горам Урала,
 Разбросалась странная страна,
 Что не раз, казалось, умирала,
 Как любовь, как солнце, как весна.


 И когда народ смолкал сурово
 И, осиротелый, слеп от слез,
 Божьей волей воскресала снова, —
 Как весна, как солнце, как Христос!


 

Sunday

 

On the east, where, to Ural mountains,

Scattered the strange country,

That not once, it seemed, had been dying

Like love, like sun, like spring…

 

And when the people severely went quiet

And, orphaned, from tears went blind,

With the God’s will again reincarnated…

Like spring, like sun, like Christ!


 

Солнце всегда вдохновенно

 

Солнце всегда вдохновенно!
 Солнце всегда горячо!
 Друг мой! сольемся мгновенно:
 Наше желанье — ничье.


Жизнь безнадежна и тленна,
 Мигом трепещет плечо…
 Солнце, как мы, вдохновенно!
 Солнце, как мы, горячо!


 

Sun is always inspired 

 

Sun is always inspired!

Sun is always hot!

My friend! Let’s merge voluntarily:

Our wishes – no one’s.

 

Life is perishable and hopeless,

Each moment the shoulder trembles…

Sun, like we, inspired!

Sun, like we, hot!


 

Закатные облака

 

По небу, точно хлопья ваты,
 Плывут закатные облака.
 Они слегка голубоваты
 И лучезарны они слегка.


Мечты вплетаются в закаты
 Из шелковистого далека.
 Они слегка голубоваты
 И лучезарны они слегка.


 

Sunset clouds

 

On heaven, just like cotton wool,

The sunset clouds sail.

They are blue a bit

And a little bit radiant.

 

Dreams are intertwined with sunset

Out of the silky distance.

They are blue a bit

And a little bit radiant.


 

Закаты одиночества

 

Если с нею — как храм, природа.
 Без любимой — она тюрьма.
 Я за марку улов свой отдал:
 Без обеда — не без письма.


Я пишу ей, что трижды встретил
 Без нее — и я жив? — закат,
 Что не надо рождаться детям,
 Если ждет их, как нас, тоска.


Что для счастья большой и белой
 И единственной, как земля,
 Я не знаю, чего не сделал,
 Но я знаю, что сделал я!


 

Sunsets of loneliness

 

If with her – like temple, nature.

Without the beloved – only jail.

I have for mark given away my catching:

Without dinner – not without epistle.

 

I write to her, that three times meeting

Without her – and am I alive? – sunset,

That it’s not necessary to be born to children

If them, like us, awaits the angst.

 

What for happiness big and white

And, like the earth, alone,

I don’t know what I had not done,

But that I did it, I know!


 

Наверняка

 

Я чувствую наверняка —
 Ах, оттого и боль сугуба! —
 Что прозы подлая рука
 Весь этот парк повалит грубо
 Когда-нибудь.
 Когда-нибудь.
 Не будет зарослей над речкой.
 И станет выглядеть увечкой
 Она, струя отбросов муть
 Взамен форельности кристальной
 Своей теперешней.
 Дубы
 Пойдут банкирам на гробы,
 И парк мой, глубоко-печальный,
 Познав превратности судьбы,
 Жить перестанет, точно люди,
 И будет гроб ему — пустырь.
 И только ветер вечно будет
 Ему надгробный петь псалтирь…


 

Surely

 

I feel surely –

Ah, from it is pain purely! –

That the prose’s hand vilely

Will knock down the park rudely

Sometime.

Sometime.

There won’t be thickets over river.

And like mutilation will appear

She, the stream of garbage dregs

In crystal trouts’ place

Of her current.

Oaks

Will go to coffins with bankers

And my park, deeply-sad,

Knew the vicissitudes of fate,

Life will stop, people exactly,

And your coffin will be – wasteland.

And only wind will eternally sing

The psalter on the gravestone.


 

Ласточки (Дуэт из «Mignоn»)

 

Миньона


Вы, ласточки-касатки,
 Туда летите вдаль,
 Где взоры женщин сладки,
 А зубки — как миндаль;
 Где щечки — абрикосы,
 А губки — как коралл,
 Где круты гор откосы,
 Где все поет хорал.


 Лотарио


О, ласточки-летуньи,
 Туда летите вы,
 Где встретят вас певуньи
 В просторе синевы.
 Мгновенья счастья кратки,
 Всем горе даст медаль…
 О, ласточки-касатки,
 Летите ввысь и вдаль!


 

Swallows (Duet from “Mignon”)

 

Mignon

 

You, swallows – killer whales,

There you take flight,

Where sweet are the women’s gazes

And teeth – like almonds;

Where the cheeks – are apricots,

And lips – like a coral,

Where steep are the mountain slopes,

Where before all sings the chorale.

 

Lotario

 

O, swallows – flyers,

You are flying there,

Where meet us like songbirds

In blueness’s expanse.

Brief are the moments of happiness,

To all the sorrow medal gave…

O, swallows – killer whales,

Fly higher and ahead!


 

Симфониэтта

 

Всю ночь грызешь меня, бессонница,
 Кошмарен твой слюнявый шип.
 Я слышу: бешеная конница —
 Моих стремлений прототип.
 Бесстрастно слушает иконница
 Мой встон, мой пересохший всхлип.
 О, Голубая Оборонница,
 Явись мне в пчелах между лип.
 Ужель душа твоя не тронется? —
 Я разум пред тобой расшиб.
 Уйти. Куда? Все — среды, вторники…
 Пойти на улицу? Одень
 Себя, как пожелают дворники
 И проститутки, — в ад их день!
 Столица ночью — это — в сорнике
 Хам-Город в шапке набекрень.
 Презренны «вольные затворники»:
 В их снах животных — дребедень.
 Поймете ль вы меня, просторники? —
 Моя бессонница — Сирень.


 

Symphoniette

 

All night, sleeplessness, you chew me,

Awful is your slobbery barb.

I hear: crazy calvary –

Of my ambition’s prototype.

Dispassionately listens icon display.

My moan, my sob dry.

O, Blue Defender,

Appear to me in bees between limes.

Will your soul not be moving? –

I busted before you my mind.

To leave. Where? All – Wednesdays, Tuesdays…

To go to the street?

Dress, like wish the janitors

And prostitutes – a day in hell!

Capital at night – this – boor-city

In weed with askew hat.

Despicable are “free hermits”:

And in animal sleep – nonsense.

Will you understand me, precious rooms? –

Lilac is my sleeplessness.

Sad poem [Опечаленная поэза]

Sahara of enterprise [Сахара антрепризы]

Samara advocate [Самарский адвокат]

Scandal in teacher’s family [Скандал в семье педагогический]

Scarlet nun [Алая монахиня]

Seamstress [Портниха]

Sea memo [Морская памятка]

Second coming [Второе пришествие]

Secret of song [Тайна песни]

Secret feelings – my soul were tearing [Тайные чувства — мне душу теребили]

See [Увидь]

Seine of dreams [Невод грез]

Self-Anthem [Самогимн]

Self-deception [Самообман]

Self-proclamation [Самопровозглашение]

Serenade [Серенада]

Sevskaya Balqis [Балькис Савская]

Sextine (I’m branded like sometime Beaudelaire) [Секстина (Я заклеймен, как некогда Бодлэр)]

Sextina (Premonition – more painful than a comet) [Секстина (Предчувствие — томительней кометы)]

Sextine V (In my country – rebellion and robbery) [Секстина V (В моей стране — разбои и мятеж)]

Sextine VI (Estonia, my second country) [Секстина VI (Эстония, страна моя вторая)]

Sextine VII (Here in Crimean company lived Fet) [Секстина VII (Здесь в Крымскую кампанию жил Фет)]

Sextine VIII (My home stands at entrance of resort) [Секстина VIII (Мой дом стоит при въезде на курорт)]

Sextine IX (Two forces battle in the world forever) [Секстина IX (Две силы в мире борются от века)]

Sextine X (It seems to me that heart of biandry) [Секстина X (Мне кажется, что сердце биандрии)]

Sextine XI (Some five years – and what a change) [Секстина XI (Каких-нибудь пять лет, — и что за перемена)]

Sextine XII (Passion without love – not passion, lust) [Секстина XII (Страсть без любви — лишь похоть, а не страсть)]

Sextine XIII (Blessed is he who knows your oppression and power) [Секстина XIII (Блажен познавший власть твою и гнет)]

Sextine XIV (There’s no betrayal where there’s love) [Секстина XIV (Измены нет, пока любовь жива)]

Sextine XV (O, lust, lust! You – like a bat) [Секстина XV (О, похоть, похоть! Ты — как нетопырь)]

Sextine of wise queen (III) [Секстина мудрой королевы (III)]

She And They [Она и они]

She will come, shine – disappear [Она придет, сверкнет — исчезнет]

She, Not Replaceable By Anyone [Она, никем не заменимая]

She acts up [Шалит]

She Criticizes [Она критикует]

She will stop loving [Она разлюбит]

She left [Уехала]

She loved [Любила]

She pampered me thus [Она меня так баловала]

She wanted to make him happy [Она осчастливить его захотела]

Shield-sun [Щит-солнце]

Sick poem [Больная поэза]

Sign [Отзнак]

Silence of noise [Молчанье шума]

Silk Whip [Шелковистый хлыстик]

Silver sonata [Серебряная соната]

Sincere Romance [Искренний романс]

Singer of passion [Певица страсти]

Singer of the sea (memories of lieutenant S.) [Певец моря (памяти лейтенанта С.)]

Singing of poems [Пенье стихов]

Singing Eyes [Поющие глаза]

Singing springs [Поющие весны]

Siriusoton [Сириусотон]

Sirius (introduction) [Сириус (интродукция)]

Sketch [Эскизетка]

Sleeping Beauty [Спящая красавица]

Slovene Liza [Словенка Лиза]

Smoke of ice [Дым льда]

Snow lethargy [Снежная летаргия]

Soivolovski story [Сойволская быль]

Some continuous whiplash [Какая-то сплошная хлыстань]

So-called poet [Так называемый поэтик]

Something Is Missing [Чего-то нет]

Something nightingale’s [Нечто соловьиное]

Sometimes [Иногда]

Somewhere on cherries [Где-то на черешнях]

Sonata “Iselina” (Knut Gamsun, “Pan”) [Соната "Изелина" ]

Sonatas in storm [Сонаты в шторм]

Song [Песня]

Song about rabbit [Песенка о зайце]

Song of eagle owls («Mignon», A. Thomas) [Песенка Филины («Mignon», A. Thomas)]

Song-spring [Песенка-весенка]

Song of present [Песенка о настоящем]

Sonnet [Сонет]

Sonnet-whim [Сонет-каприз]

Sonnet (All malachite-azure) [Сонет (Весь малахитово-лазурный)]

Sonnet about loyalty [Сонет о верности]

Sonnet to Olga Gzovsky [Сонет Ольге Гзовской]

Sonnet to Valmont (9-11 July in revel) [Сонет Бальмонту (9-11 июля в ревеле)]

Sonnet (I have no one to love, and fog – without love) [Сонет (Мне некого любить, а без любви — туман)]

Sonnet (We got acquainted in opera – in that time) [Сонет (Мы познакомились с ней в опере, — в то время)]

Sonnet-answer to Valeriy Bryusov (acrostic) [Валерию Брюсову сонет-ответ (акростих)]

Sonnet (Universe – is theatre. Russia – is the stage) [Сонет (Вселенная — театр. Россия — это сцена)]

Sonnet (I'm – prisoner of earth, and your tower – Eden) [Сонет (Я — у земли в плену, а терем твой — Эдем)]

Sonnet (I am crowned on May morning) [Сонет (Я коронуюсь утром мая)]

СОНЕТ (Я ПОЛЮБИЛ ЕЕ ЗИМОЮ) [SONNET (I LOVED HER IN THE WINTER)]

Sonnet (Her love woke up in ten years) [Сонет (Ее любовь проснулась в девять лет)]

Sonnet (How soon the sun of passion shined) [Сонет (Как скоро солнце страсти отсветило)]

Sonnet (In evening the duchess’s phaeton) [Сонет (По вечерам графинин фаэтон)]

Sonnet (To love there is no age, and I am sorry) [Сонет (Любви возврата нет, и мне как будто жаль)]

Sonnet (I remember you) [Сонет (Я помню вас)]

Sonnet (I walked more than once under dim lantern) [Сонет (Не раз ходил при тусклом фонаре)]

Sonnet XXIX (Century of grace, refined stem-century) [Сонет XXIX (Век грации, утонченный век-стебель)]

Sonnet XXX (Petrarca, Shakespeare, and Buturlin) [Сонет XXX (Петрарка, и Шекспир, и Бутурлин)]

Sonnet XXXI Disso [Сонет XXXI Диссо]

Sonnet T [Сонет Т]

ГРУСТЬ РАДОСТИ

SORROW OF JOY

Sorrow for Skande [Тоска о Сканде]

Sorrow of non-being [Тоска небытия]

Sorrow, cutting through laughter [Скорбь, прорезающая смех]

Sorrowful Experiment [Грустный опыт]

Soul and reason [Душа и разум]

Sour point... [Наболевшее...]

On death of Alexander Blok [На смерть Александра Блока]

South in north (Юг на Севере]

Southern Gaud [Южная безделка]

Souvenir for criticism [Сувенир критике]

Spring [Весна]

РОДНИК

Spring-deceiver [Обманщица-весна]

SPRING (FOR EIGHT YEARS I DON’T KNOW THIS LOCALITY)

Spring Madrigal [Весенний мадригал]

Spring sound (triolets) [Вешний звон (триолеты)]

Spring triolets [Весенние триолеты]

Spring and summer [Весна и лето]

Spring Apple Trees [Весенняя яблоня]

Spring Day [Весенний день]

Spring hosts [Сонмы весенние]

Square Of Squares [Квадрат квадратов]

Spring openwork [Ажур весенний]

Spring rondels [Весенние рондели]

Stanzas [Стансы]

Stanzas (Do you grieve about death of a friend) [Стансы (Скорбишь ли ты о смерти друга)]

Stanzas (No kind look, no tender word) [Стансы (Ни доброго взгляда, ни нежного слова)]

Stanzas (Not to express with insignificant speech) [Стансы (Не высказать ничтожной речью)]

Stanzas (Star of love – will dim as a star) [Стансы (Звезда любви — звездой погаснет)]

Stanzas (Would you forgive my reproaches) [Стансы (Простишь ли ты мои упреки)]

Star And Maiden [Звезда и дева]

Stars [Звезды]

Stars – are dreams of sublunar angels [Звезды — это грезы ангелов подлунных]

Stella [Стэлла]

Story of princess [Рассказ княгини]

Strangely [Странно]

Straightforward sonnet [Прямолинейный сонет]

Suicide [Самоубийца]

Summer poem [Летняя поэза]

Sunday [Предвоскресенье]

Sun is always inspired [Солнце всегда вдохновенно]

Sunset clouds [Закатные облака]

Sunsets of loneliness [Закаты одиночества]

Surely [Наверняка]

Swallows (Duet from “Mignon”) [Ласточки (Дуэт из «Mignоn»)]

Symphoniette [Симфониэтта]

 


 

Опечаленная поэза

 

Не вечно мне гореть. Не вечно мне пылать.
 И я могу стареть. И я могу устать.
 Чем больше пламени в моем давно бывалом,
 Тем меньше впереди огня во мне усталом.
 Но все-таки, пока во мне играет кровь,
 Хоть изредка, могу надеяться я вновь
 Зажечься, засиять и устремиться к маю…
 Я все еще живу. Я все еще пылаю…

 


 

Sad poem

 

Not eternally for me to burn. Not eternally for me to glow.

And I can get tired. And I can grow old.

The more fire in the past of mine,

The less is there for me tired flame.

But still, while in me blood plays,

Although rarely, I can hope again

To burn, to shine and to strive for May…

I still am alive. I am still aflame.

 

Сахара антрепризы


Гайдаров, Гзовская, Нелидов

(Как хорошо иметь друзей!)

В Берлине были в роли гидов

(Я в прозе жизни ротозей…)

Среди Сахары антрепризы

Мне импресарио ища,

Искусно все мои капризы

Прикрыв обширностью плаща

Доброжелательства к поэту…

И вот нашли мне целых три,

Которым, правда, алтари

Искусства чужды, но монету

Антрепренеры свято чли,

И живо вечер испекли

На пламени моих горений,

Чтоб эмигрантская толпа

Впивала звуковые pas

«Мороженого из сирени»,

Ландо моторного Зизи,

Ленивой Нелли в будуаре

И той развратнице в муаре,

Какую, как ты ни грузи

В шампанское под ананас,

Не пустят все же на Парнас!

Но автору за мастерскую

Скульптурность вход всегда открыт,

Где Фету Пушкин говорит:

— О Северянине тоскую!.. 


Sahara of enterprise

 

Gaidar's, Gzovsk's, Nelidov's

(How good it is to have friends!)

Were in Berlin in role of guides

(I am in mouthy life in prose…)

Among Saharan enterprises

Seeking for me an empresario,

Artfully all my caprices

Covering with the wide coat

Of good wishes to the poet…

And here they found for me three,

To which, rightfully, the altars

Of art are alien, but money

Entrepreneurs sacredly counted,

And baked evening alive

Upon the fire at my burning

That the immigrant crowd

Drank in sound pas

“Of ice cream from lilac”,

Landau of Zizi motor,

Lazy Nelly in boudoir,

In that pervert in moire,

Which, how you will not load

In champagne under pineapple,

They won’t let any in Parnas!

But to author after the workshop

Sculptrurality’s entrance is always open,

Where Pushkin tells Fet:

“For Severyanin I have angst!..” 

 

Самарский адвокат

 

Посредственному адвокату
 Стать президентом — не удел.
 Он деловито шел к закату,
 И вот дойдя — он не у дел!..


Напрасно чванилась Самара:
 «Волжанин стал почти царем!»
 Он поднимался, как опара,
 А лопнул мыльным пузырем.


Но не конфузятся волжане:
 «Керенки» знает вся страна.
 Они у каждого в кармане —
 А чтобы драл их сатана!


Народ, жуя ржаные гренки,
 Ругает «детище» его:
 Ведь потруднее сбыть «керенки»,
 Чем Керенского самого!..


 

Samara advocate

 

To the mediocre advocate

To become president – is no destiny.

He busily walked to sunset,

And here coming – he’s not with deeds!..

 

In vain staggered Samara:

“Volzhanin almost became tsar!”

He arose, like the dough,

And popped with the bubble dear.

 

But not embarrassed are Volzhanins:

“Kerenky” knew the whole homeland,

They are in pocket of every man –

And may Satan whip them!

 

People, chewing on rye croutons,

Their “childhood” harangue:

It’s harder to be “keren’s”

Than Kerensky himself!..


 

Скандал в семье педагогический

 

Из-за окна, забытого открытым,
 Произошел скандал в семье дурех,
 И подавилась впопыхах бисквитом
 Одна из старых теток четырех.


И барышне, ведьмообразной дылде,
 Пришлось писать записку на стене,
 Что, вот, знакомый доктор запретил-де
 Ругаться при распахнутом окне…


А под конец записка возгласила
 Проклятье воздуху, слова воздев —
 Затем, что в воздухе таится сила,
 Невинности лишающая дев…


 

Scandal in teacher’s family

 

For the window, closed forgotten,

In family of fools happened scandal,

Choked on a biscuit in a hurry

One of all old ends.

 

And to the maiden, witch-like beanpole,

I must have written notice on the wall,

That, here, familiar doctor had forgotten

To shout before the open window…

 

And note proclaimed in the end

Curse to the air, raising the words –

For this, that in the air power hides,

Of innocence deprived maidens.

Алая монахиня

 

Алая монахиня.
 Очи — изумруд.
 Дерзость в них и ласковость.
 Нрав капризен. Крут.
 Льдяная. Надменная.
 Едкая. Кому,
 Богу или Дьяволу, —
 Служит — не пойму.
 Нежно-милосердная.
 Жестока и зла.
 Сколько душ погублено!
 Сколько душ спасла!
 Помолись за грешника,
 С чистым согреши…
 О, душа безгранная,
 Дева без души!


 

Scarlet nun

 

Scarlet nun.

Eyes – emerald.

In them tenderness and daring.

Capricious disposition. Cool.

Icy. Arrogant.

Caustic. To whom,

God or Satan, -

He serves – I don’t understand.

Tender-merciful.

Mean and cruel.

How many souls died!

How many souls were saved!

Pray for the sinner,

Sin with the clean…

O, soul boundless,

Soulless maiden!


 

Портниха

 

Ты приходишь утомленная, невеселая, угаслая,
 И сидишь в изнеможении, без желаний и без слов…
 Развернешь газету — хмуришься, от себя ее отбрасывая;
 Тут уже не до политики! тут уже не до балов!


Светлый день ты проработала над капотом мессалиновым
 (Вот ирония! — для женщины из разряда «мессалин»!).
 Ах, не раз усмешка едкая по губам твоим малиновым
 Пробегала при заказчице, идеал которой — «блин»…


В мастерской — от вздорных девочек — шум такой же, как на митинге,
 Голова болит и кружится от болтливых мастериц…
 Не мечтать тебе, голубушка, о валькириях, о викинге:
 Наработаешься за день-то, к вечеру — не до цариц!


 

Seamstress

 

You come tired, unhappy, away fading,

And you sit in exhaustion, without wishes or words…

Open the newspaper – you frown, from yourself discarding,

Here not for the politics! Here not for the balls!

 

You worked the shining day for messaline bonnet,

(Here’s irony! For woman from the “messaline” kind!)

Ah, on your strawberry lips the grin caustic

Ran before the customer, whose ideal is – “pancake”…

 

In workshop – from quarrelsome girls – noise such as in a meeting,

The head aches and circles from chatty mistresses…

And you dream, my dear, of Valkyries and Vikings:

Working to the day, in evening – to the queens!


 

Морская памятка

 

Сколько тайной печали, пустоты и безнадежья
 В нарастающем море, прибегающем ко мне,
 В тишине симфоничной, в малахитовом изнежье,
 Мне целующем ноги в блекло-шумной тишине.


Только здесь, у прибоя, заглушающего птичье
 Незатейное пенье, озаряющее лес,
 Познаю, просветленный, преимущество величья
 Земноводной пучины над пучиною небес…


 

Sea Memo

 

How much of secret sadness, hopelessness and emptiness

In the growing sea, running to me,

In the symphony silence, in malachite tenderness,

To me kissing the feet in silence faded-noisy.

 

Only here, at the surf, drowning the birds’

Unpretentious singing, illuminating the woods,

I will know, enlightened, the advantage of greatness

Of amphibious depth in the depth of the skies…


 

Второе пришествие

 

Я не к «союзникам» свое направлю слово
 Победоносное, как все мои слова,
 Не реставрации я требую былого, —
 Я, в Небо верящий, Его жду торжества.


Для вас союзники — романские державы
 И англосакские, Иное — для меня.
 Враги — все темные, чьи чувства зло-шершавы,
 Друзья — все светлые, кто светозарней дня.


Не чернодушных, белотелых генералов,
 Не интервенцию зову на помощь я,
 И не дождется от поэта мадригалов
 Мир, согрешающий стеня и трепеща.


Не бичевать хочу народ родной мой росский,
 В его правителей пращи я не мечу.
 Кто с лаской тихою помыслил о березке,
 За здравье родины затеплил тот свечу.


И столько ясности в уме, и столько грусти
 В душе, что, с верой осенив себя крестом,
 Я к человечеству взываю из запустья:
 — Внемлите: борется Антихрист со Христом!


Они не в личностях, не в двух отдельных людях:
 Весь мир раздвоился, — неравных части две.
 Пора забыть об обвиняемых, о судьях,
 Пора глаза поднять к надземной синеве!


Не только родина, — вселенная погрязла
 В корыстолюбии и всех земных грехах,
 Не только Русь антихристическая язва
 Постигла всем другим краям на смертный страх.


Пристрастно веровать, что «белое» есть бело,
 Что красно — «красное», что «черное» — черно:
 Не только «белая» рука от зверств робела,
 Не только «красная» из мести жгла зерно.


Ведь зло вселяется не только в хулигана,
 Но зачастуя и в особу короля.
 Не только Русь одна, — весь мир живет погано,
 И тяготится человечеством земля.


Грехом Антихриста всемирье одержимо…
 Как богохульствуют похабные уста!
 Под смрадным хаосом вселенского режима
 Кто исповедует в душе своей Христа?


Их мало — благостных, невинных и блаженных,
 Природу любящих, незлобивых душой,
 Религиозных и, как солнце, вдохновенных, —
 Их мало, избранных, а мир такой большой!..


Христос в младенчестве, Антихрист — в зрелой силе:
 Борьба неравная, но в ней растет Христос.
 Устройте жизнь свою по образу идиллий!
 Стремитесь, светлые, чтоб в душах он возрос!


Остановите же скорей кровопролитье
 И перековывайте меч на мирный плуг,
 Иначе страшные готовятся событья,
 Иначе Дьяволу сомкнуть удастся круг!


Культура новая заменит пусть гнилую,
 Сознанье космоса — не кепка апаша…
 С благословением я пажити целую!
 Долой бездушное! Да здравствует Душа!


 

Second coming

 

I won’t direct my word to the “allies”

Victorious, like all the words of mine,

I don’t demand restoration of the past, -

I await his triumph, believing in the sky.

 

For you allies – Romanesque powers,

And Anglo-Saxon, another – for me.

Enemies – all dark, evil-rough are feelings of ours,

Friends – all light, brighter than the day.

 

Not the black-hearted, white-bodied generals

Not in interruption for help I call,

And will not wait the poet’s madrigals

The warm, groaning and trembling world.

 

I do not want to scourge my dear Russian people,

At their rulers slings I do not aim.

Who with quiet tenderness of a birch had been thinking,

Warmed up the candle for health of homeland.

 

And how much clarity in head, and how much sorrow

In soul that in belief dawns on the cross

I to mankind call in desolation:

Listen! Antichrist battles Christ!

 

They’re not in personalities, not in two individual men:

The world has doubled – two unequal parts.

Of defendants, of judges to forget,

It’s time to aboveground blueness to raise the eyes!

 

Not only homeland – bogged down the universe

In greed and in earthly sins,

Not only Russia ulcer of the Antichrist

For mortal fear reached all other lands.

 

It’s biased to believe that white is white,

That black is black and red is red…

Not only white arm from atrocities was timid,

Not only red from vengeance burned the grain.

 

Evil moves in not only into the hooligan,

But often into person of the king.

Not only Russia – the world lives poorly,

And earth is weighing heavily with mankind.

 

The world is obsessed with Antichrist’s sin…

How blaspheme the obscene lips!

Under stinking chaos of universal regime

Who in his soul professes Christ?

 

There are few of them: blessed and innocent,

Loving nature, kind in soul,

Religious and, like sun, inspired, -

There’s few of them, chosen, but big is the world!..

 

Christ in infancy, Antichrist – in mature power:

Struggle is unequal, but in it Christ grows.

Arrange your life in idyll likeness!

Strive, light ones, that he’ll grow in the souls!

 

Soon stop the bloodshed

And melt the sword into plow,

Or frightful events are being readied,

Or devil could close the round!

 

New culture will replace rotten emptiness,

Creation of the world – not an Apache’s hat…

With blessing I kiss the pastures!

Apart, soullessness! Soul, be well!


 

Тайна песни

 

Обворожительных имений,
 Рек, деревень, садов и сел
 На свете много; тем не меней, —
 Кто где всю жизнь свою провел,


Иль только юность, только детство, —
 Свой славословит уголок,
 Поет, не разбирая средства,
 Его, от прочих мест далек.


Неподражаемых поэтов,
 Художников, артистов и
 Музыкотворцев много, в этом
 Уж убедиться вы могли.


Однако же, у всяких вкусов
 Излюбленный искусник свой:
 Одним — мил Дебюсси и Брюсов,
 Другим — Серов и А. Толстой.


Очаровательных созданий
 Немало между разных рас:
 Блондинок цвета шерсти ланей,
 Брюнеток с васильками глаз.


И редко тот, кто любит шведку,
 Японкой будет увлечен.
 Лишь соловей, вспорхнув на ветку,
 И я, такой же, как и он.


Поем равно все то, что видим,
 И славословим всех равно.
 Мы никого не ненавидим
 Да и не любим заодно!


 

Secret of song

 

The charming names,

Of rivers, villages, and gardens

There are many; nevertheless, -

Who where his life has spent.

 

And only childhood, and youth only, -

Praises its corner,

Poet, the resources not dismantling,

His, from other places far.

 

The inimitable poets,

Actors, musicians and artists,

There are many, in this

You could not be convinced.

 

However, in all tastes

Is the beloved artificer:

Once – dear Bryusov and Debussy,

Another – Serov and Tolstoy.

 

Of the charming creatures

There are many among different races:

Blondes of the color of deer fur,

Brunettes with cornflowers’ eyes.

 

And rarely he, who the Swede loves,

Will be attracted to one from Japan.

Just, fluttering on the branch, nightingale,

And I, like him the same.

 

We sing what we see,

And praise everyone equally.

We do not hate anyone

And don’t love at the same time!


 

Тайные чувства — мне душу теребили

 

Тайные чувства — мне душу теребили,
 Грезы порхали — в аду ли? на небе ли?
 Влилась ты в сердце, как в море река.
 Нет здесь нежданного, нет здесь случайного!..
 Полон я помысла необычайного.
 Ты — вне пространства близка!


 

Secret feelings – my soul were tearing

 

Secret feelings – my soul were tearing,

Fluttered dreams – am I in hell? In heaven?

You poured into heart, like in sea the river.

There’s nothing here awaited, nothing accidental here!..

I am full of unusual thoughts.

You – near out of space!


 

Увидь

 

Увидь меня близким и любящим,
 Под ветхим, изодранным рубищем,
 Дай слезы мои с твоим хохотом слить.
 Ты видела гордого, смелого, —
 Увидь же теперь запустелого…
 Увидь…


 

See

 

See me, loving and near,

Under the rags, shabby and tattered,

May merge with your laughter my tears.

You saw one brave and proud, -

Now see the desolate…

See…


 

Невод грез

 

У меня, как в хате рыболова,
 Сеть в избе, — попробуй, рыб поймай!
 В гамаке, растянутом в столовой,
 Я лежу, смотря в окно на май.
 На окошке солнится лиловый
 Creme des Violettes. Я — мальчик-пай.
 И она, любимая, в два слова
 Напевает нежно: «баю-бай»…
 Зеленеет, золотеет зелень,
 И поет — чирикает листва…
 Чей капот так мягок, так фланелев?
 Кто глазами заменил слова?
 Для тебя все цели обесцелив,
 Я едва дышу, я жив едва.
 Телом, что в моем тонуло теле,
 Обескровить вены мне — права.
 А теперь, пока листвеют клены,
 Ласкова, улыбна и мягка,
 Посиди безмолвно и влюбленно
 Около меня, у гамака.
 Май шалит златисто и зелено,
 Дай ему ликеру два глотка, —
 И фиалковой волшбой спеленат,
 Падая, даст липе тумака!

 


 

Seine of dreams

 

For me, like in hut of fisherman,

To sit in hut – catch the fish, try!

In hammock, stretched in cafeteria,

I lie, looking out the window in May.

On window is sunny the purple

Crème des Violettes. I’m a good boy.

And she, beloved, the two words

Tenderly hums: “bayu-bay”…

Greenness goes green, goes golden,

And poet – the foliage tweets…

Whose hood is soft, like flannel?

Whose eyes have noticed the words?

Having deprived of purpose all my goals,

I barely breathe, I’m barely alive.

With body, that drowned in my body,

To bleed my vein – it is right.

And now, while maples are leafing out,

Tender, smiling and soft,

Sit silent and in love

Near my window, by hammock.

May plays naughty green and gold,

Give it two liqueur gulps, -

And wizard boy is swaddled with violet,

Falling, gives linden the cuff!

 


 

Самогимн

 

Меня отронит Марсельезия,
 Как президентного царя!
 Моя блестящая поэзия
 Сверкнет, как вешняя заря!

 

Париж и даже Полинезия
 Вздрожат, мне славу воззаря!
 Мой стих серебряно-брильянтовый
 Живителен, как кислород.

 

«О гениальный! О талантливый!» —
 Мне возгремит хвалу народ.
 И станет пить ликер гранатовый
 За мой ликующий восход.

 

Пусть на турнирах словоборчества
 Стиха титаны и кроты
 Берлинства, Лондонства, Нью-Йорчества
 Меня сразить раскроют рты:
 Я — я! Значенье эготворчества —
 Плод искушенной Красоты!


 

Self-Anthem

 

Will drop me Marseillaise,

Like president king!

My brilliant poesy

Like spring dew will gleam.

 

Paris and even Polynesia

Will tremble, to me shining fame!

My poem silver-brilliant

Is alive, like oxygen.

 

“O genius! O one talented!” –

People to me will thunder praise.

And will pour liqueur of pomegranate

After my jubilant sunrise.

 

Let on the tournaments of fights with words

Moles and titans of the word

Of Berlin, New York, London,

To slay me the mouths open:

I – I! Meaning of self-creation –

The fruit of the tempted Splendor!


 

Самообман

 

Я писал ей вчера, — робко, слезно просил,
 Если можно, зайти вечерком —
 Потому что забыт, потому что нет сил,
 Потому что я плачу тайком.


И я знал, что она приласкает, я знал,
 Что не будет фальшивым порыв.
 Ах, от сердца письмо — это к счастью сигнал,
 На него не ответить — разрыв.


…Не пришла, — побоялась… Чего же, чего?
 Откровенно любить и… спасти?
 Душно… слезы… люблю… все пройдет… ничего…
 Пошутила… ошибся… прости…


 

Self-deception

 

I wrote to her yesterday – shyly, tearfully asked,

If she could, to come in the evening –

Because I am forgotten, because I have no strength,

For this reason I cry in secret.

 

But I knew that she would caress, I knew,

That the fit would not be false.

Ah, letter from heart – that is signal for joy,

A rupture – to it not to respond.

 

Did not come – was afraid. What then?

To love and save sincerely?

It’s stuffy… tears… love… all will pass… nothing…

I joked… I erred… forgive…


 

Самопровозглашение

 

Еще семь дней, и год минует, —
 Срок «царствованья» моего.
 Кого тогда страна взыскует,
 Другого или никого?


Где состоится перевыбор
 Поэтов русских короля?
 Какое скажет мне спасибо
 Родная русская земля?


И состоится ли?.. едва ли:
 Не до того моей стране, —
 Она в мучительном развале
 И в агоническом огне.


Да и страна ль меня избрала
 Великой волею своей
 От Ямбурга и до Урала?
 Нет, только кучка москвичей.


А потому я за неделю
 До истеченья срока, сам
 Все злые цели обезделю,
 Вернув «корону» москвичам.


Я отрекаюсь от порфиры
 И, вдохновляем февралем,
 За струнной изгородью лиры
 Провозглашаюсь королем!

 

 


 

Self-proclamation


 Still seven days, and year passes –

My “kingdom’s” time.

Whom then the country collects,

Another or no one?

 

Where will happen re-election

Of Russian king’s poets?

Will tell me what kind of thank you

The dear Russian land?

 

And will it happen?.. barely:

No time for this has my land, -

She in torturous breakdown

And in agonizing flame.

 

And will choose me the homeland

With its will great

From Yamburg to Ural mountains?

No, only of a bunch of Moscovites.

 

And I for a week because of this,

For expiration of time,

Will deprive of evil aims,

Returning “cow” to Moscovites.

 

I renounce from a porphyry

And, inspired by February,

With string hedge of a lyre

I proclaim myself king!


 

 

Серенада

 

Как сладко дышится
 В вечернем воздухе,
 Когда колышутся
 В нем нежных роз духи!x
 Как высь оранжева!
 Как даль лазорева!
 Забудьте горе Вы,
 Придите раньше Вы!
 Над чистым озером
 В кустах акации
 Я стану грез пером
 Писать варьяции
 И петь элегии,
 Романсы пылкие.
 Без Вас — как в ссылке я,
 При Вас же — в неге я.
 Чего ж Вы медлите
 В румянце золота?
 Иль страсть исколота,
 Слова — не бред ли те?
 Луны луч палевый
 Пробрался. Перепел
 В листве эмалевой
 Росу всю перепил.
 С тоской сердечною
 Отдамся музе я,
 Со мной иллюзии,
 Вы, мифы вечные.
 Как нервно молнии
 Сверкают змеями.
 Пойду аллеями,
 Поеду в челне я
 По волнам озера
 Топить бессилие…
 Как жизнь без роз сера!
 О если б крылья!
 Орлом по сини я
 Поплыл чудесною
 Мечтой, уныние
 Проклявши тесное,
 Но лживы роз духи, -
 Мои иллюзии,
 Души контузии —
 Больней на воздухе.
 Высь стала сумрачна.
 Даль фиолетова,
 И вот от этого
 Душа от дум мрачна.
 Все тише в пульсе я
 Считаю маятник,
 В груди конвульсии,
 И счастью — памятник!


Serenade

How sweet it is to breathe

In evening air,

When sway in him

The perfume of roses tender!

How orange is the height!

How distance is azure!

Your sorrow, forget,

Come earlier!

Over the lake clean

In bushes of acacia

I stand with feather of dreams

Write a variety

And elegy to sing,

Passionate romances.

Without you – I am in exile,

Before you – I am in bliss.

What did you delay

In blush of gold?

And passion is punctured,

Not madness – words?

The yellow ray of moon

Made his way. The quail

Drunk all the dew

In foliage of enamel.

With ache in the heart

I’ll give myself to muse,

With my illusion,

You, eternal myths.

How lightnings nervously

Shine like the snakes.

I’ll go by alleys,

I’ll go in a canoe

On waves of the lake

To drown weakness…

How life without roses is gray!

O, if there were wings!

I, like eagle, on blueness

Swam with the wondrous

Dream, having cursed

The sadness close,

But deceptive is perfume of rose, -

My illusions –

Shell shock of soul,

In the air more ill.

Dusky became the height.

The distance of the violet,

And here from this

The soul is dark in thought.

How quietly in pulse I

Count the pendulum,

In chest to convulsion,

And happiness – monument!


 

Балькис Савская

 

Поэзосолистка

 

Ее Светозарности речитативом
 Читает ее сочиненья лирично сопрано красивым.
 Она происходит из древней миррэльской фамилии графской,
 Она выступает под именем звучным — Балькис, девы Савской.
 Поэзоконцерты с изяшным участием славной солистки
 Всегда интересны, и стильно проходят на фоне арфистки.
 Хрустальная дикция и фразировка, изыски-нюансы.
 Она филигранно читает газеллы, канцоны и стансы.
 Слегка ледяная, с высокой прической, и миниатюрна,
 Она на эстраде ажурно-сквозная, и все в ней ажурно!
 Каштаново-бронзовы волосы, губы — веселая алость.
 Усталая в ней шаловливость, иначе — шальная усталость.
 И если завистливо критика пишет умышленно злобно,
 Соперниц не зная в своих выступленьях, она бесподобна!
 Сама королева ее отличила, даруя солисткой:
 Так что же ей зависть, она презирает всю фальшь рецензентов,
 Ее ободряют, звуча так литаврово, аплодисменты —
 Ценителей истинных и королевского дара, и — Савской,
 Ах, с нею сравниться не снилось актрисе, актрисе заправской!


 

Sevskaya Balqis

 

Poet soloist

 

Her Luminosity’s recitative

Lyrically with beautiful soprano her essays she reads.

She comes from ancient count’s family Mirrelian,

She stands under loud name – Balqis, Sevskaya maiden.

Poetry-concert with elegant participation of glorious soloist

Are always interesting, and stylishly come on the background harpists.

Crystal diction and phrasing, nuances-delights.

In filigree she reads gazelles, calzones and stanzas.

Slightly icy, with high hairdo, and petite,

On stage she is over-work through, and all is openwork in her!

Chestnut-bronze hair, happy scarlet – lips.

In her is tired the playfulness, otherwise – playful tiredness.

And if enviously critic spitefully write,

She is incomparable, to her performances there are no rivals!

The queen distinguished her, giving as soloist:

And what for her to envy, she reviewers’ falseness does despise,

She is encouraged like by timpani’s applause –

To connoisseurs of true and king’s gift, and – Savskoy,

And cannot compare with her the top-notch actress!


 

Секстина (Я заклеймен, как некогда Бодлэр)

 

Я заклеймен, как некогда Бодлэр;
 То — я скорблю, то — мне от смеха душно.
 Читаю отзыв, точно ем «эклер»:
 Так обо мне рецензия… воздушна.
 О, критика — проспавший Шантеклер! —
 «Ку-ка-ре-ку!», ведь солнце не послушно.
 Светило дня душе своей послушно.
 Цветами зла увенчанный Бодлэр,
 Сам — лилия… И критик-шантеклер
 Сконфуженно бормочет: «Что-то душно»…
 Пусть дирижабли выглядят воздушно,
 А критики забудут — про «эклер».
 Прочувствовать талант — не съесть «эклер»;
 Внимать душе восторженно, послушно —
 Владеть душой; нельзя судить воздушно, —
 Поглубже в глубь: бывает в ней Бодлэр.
 И курский соловей поет бездушно,
 Когда ему мешает шантеклер.
 Иному, впрочем, ближе «шантеклер».
 Такой «иной» воздушен, как «эклер»,
 И от такого вкуса — сердцу душно.
 «Читатель средний» робко и послушно
 Подумает, что пакостен Бодлэр,
 И примется браниться не воздушно…
 И в воздухе бывает не воздушно,
 Когда летать захочет шантеклер,
 Иль авиатор, скушавший «эклер»,
 Почувствует (одобришь ли, Бодлэр?),
 Почувствует, что сладость непослушна,
 Что тяжело под ложечкой и душно…
 Близка гроза. Всегда предгрозье душно.
 Но хлынет дождь живительный воздушно,
 Вздохнет земля свободно и послушно.
 Близка гроза! В курятник, Шантеклер!
 В моих очах e’clair[1], а не «эклер»!
 Я отомщу собою, как — Бодлэр!


 

Sextine (I’m branded like sometime Beaudelaire)

 

I’m branded like sometime Beaudelaire:

Sometime I mourn, sometime it’s stuffy from laughter.

I read the review, with it is “eclair”:

Thus a critique about me… on the air.

O, critic – glorious Chanticleer! –

“Cock-a-doodle-doo,” here sun is not obedient.

Shined in soul obediently.

With flowers of evil crowned Beaudelaire,

Self – lily. And critic-chanticleer

Embarrassed, mumbles: “It is stuffy…”

May dirigibles look airily

And critics forget – about “éclair.”

Feel the talent – not to eat “éclair”;

Heed soul excitedly, obediently –

To own the soul; not to judge in air –

Deeper in depth; in it is Baudelaire.

And soullessly sings Kursk nightingale,

When it is interfered with by chanticleer.

To another, simply, near “Chanticleer.”

Thus airy with “others,” like “éclair,”

And from such taste – it’s stuffy to heart…

“The middle reader” obedient and loved

Will think that dirty is Beaudelaire,

And he won’t airily begin to scold…

And in the air it can be without air,

When will want to fly the chanticleer,

Or pilot, boring of “éclair,”

Will feel (approve this, Beaudelaire?),

Will feel, where sweetness is naughty,

What is under the spoon heavy and stuffy…

Near is thunder. Pre-thunderstorm is always stuffy.

But rain will gush life-giving with the air,

It will inhale earth freely and obediently.

Bear is the thunderstorm! In chicken-house, Chanticleer!

In my eyes “e’clair” not “éclair!”

I will myself avenge that I’m – Beaudelaire!


 

Секстина (Предчувствие — томительней кометы)

 

Предчувствие — томительней кометы,
 Непознанной, но видимой везде.
 Послушаем, что говорят приметы
 О тягостной, мучительной звезде.


Что знаешь ты, ученый! сам во тьме ты,
 Как и народ, светлеющий в нужде.
 Не каждому дано светлеть в нужде
 И измерять святую глубь кометы…


Бодрись, народ: ведь не один во тьме ты, —
 Мы все во тьме — повсюду и везде.
 Но вдохновенна мысль твоя в звезде,
 И у тебя есть верные приметы.


Не верить ли в заветные приметы,
 Добытые забитыми в нужде?
 Кончина мира, скрытая в звезде, —
 Предназначенье тайное кометы;


И ты, мужик, твердишь везде, везде,
 Что близок час… Так предреши во тьме ты.
 Как просветлел божественно во тьме ты!
 Пророчески-туманные приметы;


Они — костры, но те костры — везде…
 Народный гений, замкнутый в нужде,
 Один сумел познать мечту кометы
 И рассказать о мстительной звезде.


Я вижу смерть, грядущую в звезде,
 И, если зло затерянной во тьме ты,
 Пророк-поэт языческой приметы,
 Мне говоришь об ужасах кометы,


Сливаюсь я с тобой и о нужде
 Хочу забыть: к чему? ведь смерть везде!
 Она грядет, она уже везде!..
 Крылю привет карающей звезде —


Она несет конец земной нужде…
 Как десять солнц, сверкай, звезда, во тьме ты,
 Жизнь ослепи и оправдай приметы
 Чарующей забвением кометы!


Sextina (Premonition – more painful than a comet)

 

Premonition – more painful than a comet,

Unknown, but visible everywhere.

We’ll listen, as signs tell us,

To the heavy, tortuous star.

 

What do you know, scientist! You’re in darkness yourself,

Like people, brightening in need.

It’s not given to each to brighten in the need

And measure the comet’s sacred depth.

 

Be cheerful, people: you’re not alone in the dark,

Everywhere we are in the darkness.

But your inspired thought is in the star,

And you have truthful signs.

 

Not to believe in promised signs,

Achieved by ones clogged in need?

End of the world, hidden in a star, -

The secret destination of the comet;

 

And here you keep saying, man,

That hour is near… Thus prejudge in the dark.

How divinely you’ve brightened in the dark!

Prophetically-foggy signs;

 

They – with bonfire, but everywhere are the flames…

The people’s genius, in need insular,

One could know the comet’s dream

And talk about the vengeful star.

 

I see death, coming in a star,

And, if you’re evilly lost in the darkness,

Prophet-poet if pagan signs,

You tell to me about the comet’s horrors.

 

I merge with you I desire

To forget the need: what for? Death’s everywhere!

She is coming, she is everywhere!..

I weave hello to the punishing star –

 

She bears the end to earthly need…

Star, in the darkness like ten suns shine,

Blind life and justify the signs

Of comet enchanted with oblivion!


 

Секстина V (В моей стране — разбои и мятеж)

 

В моей стране — разбои и мятеж,
 В моей стране — холера, тиф и голод.
 Кто причинил ее твердыне брешь?
 Кем дух ее кощунственно расколот?


Надежда в счастье! сердце мне онежь!
 Я жить хочу! я радостен и молод!
 Меня поймет, кто, как и я, сам молод,
 Кому претит разнузданный мятеж.


Кто, мне подобно, молит жизнь: «Онежь!»
 Кому угрозен тиф и черный голод,
 Кто целен, бодр и духом не расколот,
 Кому отвратна в государстве брешь.


Да, говорит о разрушеньи брешь…
 Живой лишь раз, единственный раз молод!
 И если жизни строй разбит, расколот,
 И если угнетает всех мятеж,


И если умерщвляет силы голод,
 Как не воскликнешь: «Счастье! нас онежь!»
 Лишь грубому не нужен вскрик: «Онежь!»
 Ему, пожалуй, даже ближе брешь,


Чем целостность: ему, пожалуй, голод
 Отраднее, чем сытость; он и молод
 По-своему: вскормил его мятеж,
 И от рожденья грубый весь расколот.


Ужасный век: он целиком расколот!
 Ему смешно сердечное: «Онежь!»
 Он, дикий век, он сам сплошная брешь.
 Его мятеж — разбойничий мятеж.


Он с детства стар, хотя летами молод,
 И вскормлен им царь людоедов — Голод.
 Но он умрет, обжора жирный Голод,
 Кем дух людской искусственно расколот!


И я, и ты, и каждый будет молод!
 И уж не мы судьбе, она: «Онежь!» —
 Воскликнет нам. Мы замуравим брешь
 И против грабежа зажмем мятеж!


Sextine V (In my country – rebellion and robbery)

 

In my country – rebellion and robbery,

In my country – cholera, typhus and famine.

Who caused the stronghold’s breach?

Who blasphemously split her spirit?

 

Hope for happiness! Numb my heart!

I want to live! I’m joyful and young!

He will understand me who, like me, is young,

Who by unbridled rebellion is disgusted.

 

Who, like me, prays to life: “Make numb!”

Whom typhus and black famine threaten,

Who’s whole, cheerful and not split in the soul,

To whom disgusted is in state the breaching.

 

Yes, of destruction speaks the breach…

You live only once, young once only!

And if life’s structure is broken, split,

And if depresses everyone’s rebellion,

 

And if hunger kills the strength,

You won’t exclaim: “numb us, happiness!”

Just rude ones do not need to hear:

“Make numb!” to him, to the breach is nearer,

 

Than integrity: To him, perhaps, the hunger

Is more gratifying than satiety: he is young

By himself: fed his rebellion,

And from the birth split the rude one.

 

Horrible century: he has completely split!

Laughable to him is the heart’s: “Make numb!”

O, wild century, he nonsense completes.

His rebellion – is robbers’ rebellion.

 

He’s old from childhood, though young in years,

And fed by him is the tsar of cannibals – Hunger.

But he dies, fat glutton Hunger,

By whom people’s spirit is split artfully!

 

And I, and you, and each will be younger!

And we are not to fate, she: “Make numb!” –

Will shout to us. We the breach will murder

And against robbery will squeeze rebellion!


 

Секстина VI (Эстония, страна моя вторая)

 

Эстония, страна моя вторая,
 Что патриоты родиной зовут;
 Мне принесла все достоянье края,
 Мне создала безоблачный уют,
 Меня от прозы жизни отрывая,
 Дав сладость идиллических минут.
 «Вкуси восторг чарующих минут
 И не мечтай, что будет жизнь вторая;
 Пей жадно радость, уст не отрывая;
 И слушай, как леса тебя зовут;
 Ступай в зеленолиственный уют
 Принявшего гостеприимно края.
 Быть может, под луной иного края
 Когда-нибудь ты вспомнишь песнь минут,
 Тебе дававших благостный уют,
 Вздохнешь, что где-то родина вторая,
 Которую Эстонией зовут,
 Влечет тебя, от юга отрывая.
 Тогда приди, в мечтах не отрывая
 Любви ко мне, от пламенного края
 На север свой, где все своим зовут
 Тебя, поэт, чарун святых минут;
 Ведь творчество твое, как жизнь вторая,
 Дает нам сказку, счастье и уют».
 Благословен Эстонии уют,
 Который, от России отрывая
 Благочестивою душою края,
 Как мать, как сон, как родина вторая,
 Соткал гамак качелящих минут.
 Минуты те! их творчеством зовут…
 Но чу! что слышу я? меня зовут
 К оружию! Прости, лесной уют,
 И вы, цветы сиреневых минут,
 Простите мне! Бездушно отрывая
 От вас, от милых мне, за целость края
 Жизнь требует мою страна вторая…


 

Sextine VI (Estonia, my second country)

 

Estonia, my second country,

That patriots call homeland;

The heritage of the land brought to me,

Created for me cloudless comfort,

Away from prose of life tearing me,

Gave sweetness of idyllic minutes.

“Taste the delight of charming minutes

And do not dream, that second life will be;

Greedily sing joy, not tearing off the lips:

And listen, how you’re called by woods;

Walk into comfort green-leafed

Of accepted hospitable land.

Maybe, under moon of another country

Sometime you will recall song of minutes,

Giving to you blissful comfort,

You’ll sigh that somewhere second homeland,

Estonia is whose name,

Lures you, tearing you off from the south.

Then come, not tearing off in dreams

Love to me, from fiery land

To your north, where all call you theirs

You, poet, magician of sacred minutes,

Your creation, like second life,

Gives us fairy tale, happiness and comfort.”

Blessed is Estonia’s comfort,

Which, from Russia tearing off,

With pious soul of the land,

Like mother, like son, like homeland second,

Weaved hammock of swinging minutes.

There are minutes! They’re called creativity…

Well! What do I hear? I am called

To arms! Forgive, forest comfort,

And you, lilac minutes’ flowers,

Forgive me! Tearing off heartlessly

From you, from ones dear to me, for wholeness of land

My life second country demands…


 

Секстина VII (Здесь в Крымскую кампанию жил Фет)

 

Здесь в Крымскую кампанию жил Фет —
 В Эстляндии приморской, прибалтийской;
 Здесь Сологуб, пленительный поэт,
 Жил до войны с Германией царийской;
 Здесь я теперь живу, почти семь лет
 Знакомый с нею, милою и близкой.
 Здесь жил Бальмонт — в стране, к России близкой,
 Здесь Брюсов был, изысканный, как Фет,
 Здесь лейтенант Случевский, в цвете лет,
 Пел красоту природы прибалтийской,
 Но, послан в бой по воле злой царийской,
 У берегов японских пал поэт.
 Не для боев рождается поэт,
 А для души, его напеву близкой…
 Лишь произвол убийственный царийский
 Мог посылать таких певцов, как Фет,
 В отряды!.. Но хранил край прибалтийский
 Талантливых людей в расцвете лет.
 Тому назад уже тринадцать лет,
 Как у Цусимы смерть нашел поэт,
 На «Александре III-м» прибалтийский
 Край бросивший, воспевший Ревель, близкий
 Своей душе. Приветь его, о Фет,
 В обители над солнечно-царийской!
 Царизм земной отринув, лишь царийский
 Небесный рай я признаю, где лет,
 Как и мгновений, нет, где жив поэт,
 Кто б ни был он: Случевский или Фет, —
 И вот теперь, к своей кончине близкий,
 Я рай пою, живя в стране балтийской.
 Цвети же, край — эстонский, прибалтийский,
 Отвергнувший, строй низменный, царийский:
 Моей душе ты родственный и близкий!
 Цвети же, край, десятки, сотни лет
 И помни, что мечтал в тебе поэт,
 Такой поэт, как несравненный Фет!


 

Sextine VII (Here in Crimean company lived Fet)

 

Here in Crimean company lived Fet –

In by-the-sea, by-Baltic Estonia;

Here Sologub, captivating poet,

Lived before war in tsar’s Germany;

Here I now live, almost seven years

Familiar with her, sweet and near.

Here lived Valmont – in country, in Russia dear,

Here was Bryusov, exquisite, like Fet,

Here was Lieutenant Sluchevsky, in summer’s light,

Sang the beauty of near-Baltic nature,

But, sent to battle by tsar’s evil will,

By Japanese shores the poet fell.

Poet is not born for the wars,

And for the soul, to singing near…

May the tsar’s murderous despotism

Send to you Fet-like singers,

Into squads!.. But Baltic land keeps

Talented people in prime of years.

Behind thirteen years,

How in Tsushima poet found death,

On “Alexander III” having left the land

Of Baltic, singing Revelle, near

To your soul. Greet him, O Fet,

In monastery sunny – of the stars!

Tsarism rejected earth, that the tsars’

I recognize the heaven, where for years

As in moments, no, where lives poet,

Where would he be: Sluchevsky or Fet, -

And here, near to your end,

I drink heaven, living in Baltic land.

Bloom then, land – Baltic, Estonian,

Rejected, base, loyal system:

To my soul kindred and dear!

Bloom, land, tens, hundreds of years

I remember that dreamed of you poet,

Such a poet, as incomparable to Fet!


 

Секстина VIII (Мой дом стоит при въезде на курорт)

 

Мой дом стоит при въезде на курорт
 У кладбища, у парка и у поля.
 Он с виду прост, но мною дом мой горд;
 Он чувствует — там, где поэт, там воля.


В нем за аккордом я беру аккорд,
 Блаженствуя, мечтая и короля.
 Привыкни, смертный, жить, всегда короля,
 И в каждой деревушке видь курорт,


Буди в своей душе цветной аккорд,
 Люби простор и ароматы поля, —
 И, может быть, тебя полюбит воля,
 И будешь ты ее любовью горд.


Безличный раб — и вдруг ты будешь горд,
 Средь окружающих рабов короля!..
 Познаешь ли, что означает воля?..
 Не превратишь ли в свальный ров курорт?..


Не омерзишь ли девственного поля?..
 Не соберешь ли ругань всю в аккорд?..
 Аккорд аккорду рознь. Звучи, аккорд
 Лишь тот, что упоителен и горд;


Аккорд лесов, ручьев, морей и поля!
 Над толпами властительно короля,
 Озвучь своим бряцанием курорт
 И покажи, как сладкозвучна воля!


Да здравствует всегда и всюду воля
 И вольный, волевой ее аккорд!
 Кто слушал песню воли, будет горд.
 Пусть вольные сберутся на курорт,


Над плотью духом солнечно короля,
 Свободу растворяя в воле поля.
 Не оттого ли и мой дом у поля,
 Где на просторе поля бродит воля?


Не оттого ль душа моя, короля,
 Берет свободный, огненный аккорд?
 Не оттого ль моим воспетьем горд
 И мне самим заброшенный курорт?..


 

Sextine VIII (My home stands at entrance of resort)

 

My home stands at entrance of resort

By cemetery, by park and by the field.

It looks simple, but with me my home is proud;

There, where there’s poet, there freedom, he feels.

 

In it after chord I take chord,

Blissful, dreaming and king.

Mortal, get used, to live, always the king,

And in each village see the resort.

 

Awaken in your soul colorful chord,

Love space and fragrances of field, -

And, maybe, you will by freedom be loved,

And maybe you with her love be proud.

 

Impersonal slave – and suddenly proud you won’t be,

Among the slaves surrounding the king!..

Do you understand what it means to be free?..

You will not turn the resort into ditch?..

 

You will not disgust the virgin field?

Won’t gather swearing in a chord?..

Chord for chord is strife. Sound, the chord

Is only such, as is intoxicating and proud;

 

Chord of streams, seas, fields and forests!

Over the crowds imperiously ruling,

Voice out with your rattling the resort

And show how sweet-sounding is freedom!

 

Live long always and everywhere

Freedom and free, free her chord!

Will be proud he who spring of freedom did hear.

Let the sick gather to resort,

 

Over dry flesh it’s sunny to the king,

I dissolved freedom in the freedom of fields.

And not for this is my home by the field,

Where in the vast field wanders freedom?

 

Not for this is my soul, to the king,

Free hat, fiery chord?

Not for this that I proudly sing

In the abandoned resort?..


Секстина IX (Две силы в мире борются от века)

 

Две силы в мире борются от века:
 Одна — Дух Тьмы, другая — Светлый Дух.
 Подвластна силам сущность человека,
 И целиком зависит он от двух.


И будь то Эсмеральда иль Ревекка,
 У них все тот же двойственный пастух.
 На пастуха восстал другой пастух.
 Для их борьбы им не хватает века.


Для Эсмеральды точит нож Ревекка —
 То ею управляет Злобный Дух.
 Когда ж победа лучшей сил из двух,
 Тогда прощают люди человека.


Кто выше — оправданья человека?!
 Когда блюдет стада людей Пастух
 В одежде белой, грешницы, из двух
 Оправданными будут обе: века


Ограда и надежда — Светлый Дух,
 И как ты без него жила б, Ревекка?
 Нет, ты не зла злых вовсе нет, Ревекка,
 Но горе причинить для человека


Тебе легко: так хочет Черный Дух…
 Но светозарный не уснул Пастух:
 Он зло твое рассеял вихрем века, —
 И ты невинна, как дитя лет двух.


Но так как ты во власти грозных двух
 Великих сил, ничтожная Ревекка,
 Но так как ты и облик человека
 Имеешь данный Силами, то века


Тебе не переделать: Злой Пастух
 В тебя опять вмещает грешный дух.
 Издревле так. Но будет день — и Дух
 В одежде солнца и луны, из двух


Планет сотканной, встанет как Пастух
 И Духа тьмы, и твой, и всех, Ревекка!
 Господь покажет взору человека,
 Что покорен Бунтующий от века!..


 

Sextine IX (Two forces battle in the world forever)

 

Two forces battle in the world forever:

One – Spirit of Darkness, other – Spirit of Light.

Subject to strength is essence of a man,

And on the two of them he fully depends.

 

And be it Rebecca or Esmeralda,

They have the same double shepherd.

Rebelled against shepherd another shepherd.

A century is not enough time for their struggle.

 

For Esmeralda, Rebecca whets the knife –

She’s managed by the Spirit of Evil.

When it’s the victory of midst two the better strength,

When man is forgiven by the people.

 

Who’s higher – the man’s excuse?!

When Shepherd watches people’s flocks

In white clothes, sinners, from two

Excuses would be: for centuries

 

Fence and hope – Spirit of Light, and

How would you live without him, Rebecca?

No, you’re not angry at the evil, Rebecca,

But to cause sorrow to a man

 

It’s easy for you: thus wants Black Spirit.

But did not go to bed luminous shepherd:

But he sowed your anger with centuries’ whirlwind, -

And you are innocent, like two year old child.

 

But since you are in power of formidable

Two powers, insignificant Rebecca,

But since you and likeness of a man

Have given Powers, forever

 

Cannot redo: the Evil Shepherd

Accommodates sinful spirit in you again.

Thus since antiquity. But will be day – and Spirit

In attire of sun and moon,

 

Woven from two planets, will stand the Shepherd

In Spirit’s darkness, and yours, Rebecca, and all’s!

The Lord will show in sight the man,

That Rebel won’t be conquered for centuries!..

 

Секстина X (Мне кажется, что сердце биандрии)

  

Мне кажется, что сердце биандрии,
 Идейной биандрии — виноград.
 Она стремится в зной Александрии,
 Лед Мурмана в него вместиться рад.
 Ему отраден запах малярии,
 Ему набатны оргии трибад.
 Влиянье винограда на трибад,
 Как и на сердце пламной биандрии,
 Утонченней миазмов малярии.
 Да, в их телах блуждает виноград,
 Он опьянять безумствующих рад
 Экваторьяльностью Александрии.
 Причин немало, что в Александрии
 Гораздо больше чувственных трибад,
 Чем в Швеции: способствовать им рад
 Там самый воздух. Но для биандрии
 И выльденный шипучий виноград
 На севере — намек о малярии…
 В Батуме — там, где царство малярии,
 Гордятся пальмы, как в Александрии,
 У рощ лимонных вьется виноград,
 Зовя к себе мечтания трибад.
 Он, родственный инстинктам биандрии,
 Припасть к коленям, льнущим к страсти, рад.
 О, как турист бывает ярко рад,
 Когда ему удастся малярии
 Избегнуть, или в зной Александрии
 Умерить льдяным взором биандрии
 Кокетливой, иль в хохоте трибад
 Пить дышущий поляром виноград…
 Не для мужчин трибадный виноград, —
 Его вкусив, не очень будешь рад:
 В нем смех издевкой девственных трибад…
 Страшись и биандрийной малярии,
 То веющей огнем Александрии,
 То — холодом распутной биандрии…


 

Sextine X (It seems to me that heart of biandry)

 

It seems to me that heart of biandry,

Of idea biandry – grapes.

She strives to the heat of Alexandria,

Happy to fit into it is Murman’s ice.

Pleasing to him is smell of malaria,

Sing his alarm bells orgies of tribes.

Influence of grape on the tribes,

Thus on the heart of fiery biandry,

More refined than miasmas’ malaria.

Yes, and in bodies wanders grape.

To intoxicate the insane he made glad

With equatoriality of Alexandria.

There are many reasons, that in Alexandria

There are more feeling tribes,

Than in Sweden: to contribute he is glad

The same air. But for biandry

And icy effervescent grape

On the north – hint of malaria…

In Batumi – there, where’s kingdom of malaria,

Palms are proud like in Alexandria,

And weaves lemon groves' grape

Calling to self dreams of tribes.

He, kindred to the instincts of biandry,

To fall to the knees, clinging to passion, glad.

O, like tourist can be brightly glad,

When he succeeds in avoiding malaria

Or in the hot Alexandria

To die with icy glance of biandry

Coquettish, in laughter of tribes

To drink the breathing with poles grape…

Not for a man the tribal grape, -

Biting in it, he won’t be very glad:

In them laugh mockery of virgin tribes…

Fear the biandric malaria,

Either the blowing from fire Alexandria,

Or – chill of slutty biandry…

 


Секстина XI (Каких-нибудь пять лет, — и что за перемена)

 

Каких-нибудь пять лет, — и что за перемена!
 Какой разительный с умчавшимся контраст!
 Взамен изысканных деликатесов — сено,
 И братоненависть взамен и сект, и каст,


Картофель — тысяча рублей мешок!.. Полено
 В продаже на фунты!.. Выбрасывай балласт!
 Умчаться от земли мешает нам балласт —
 Земная наша жизнь. Но манит перемена:


Самоубийством ли покончить? взять полено
 И голову разбить? — ведь жизнь и смерть контраст:
 Не лучше ль умереть, чем жить средь зверских каст,
 И вместо хлеба — есть овес, солому, сено?


Нет, сена есть нельзя. Однажды ели сено
 В «Пенатах» Репина, на мясо, как балласт
 К возвышенным мечтам, смотря… Но «сенных каст»
 Судьба плачевная: такая перемена


Ускоривает смерть, — трава и вол — контраст,
 Как дева и мечта, как скрипка и полено.
 Убийственные дни! не время, а — полено!..
 И не цветы цивилизации, а — сено!..


В Гармонию ножом вонзившийся контраст…
 И жизнь — нескидываемый во век балласт…
 И с каждым новым днем угрозней перемена
 Средь политических противоречных каст…


Нам не на чем уплыть от голода, от каст,
 От драговизны: вместо корабля — полено,
 Нам некуда уйти: едят повсюду сено;
 И нечего нам ждать: какая перемена


Нам участь облегчит? Весь выброшен балласт,
 А шар не высится: его влечет контраст…
 Живя в поленный век, где царствует контраст
 Утонка с грубостью; устав от всяких каст


Разбойных и тупых; на жизнь, как на балласт,
 С унынием смотря; в душе людской полено
 Невольно усмотрев, — ложимся мы на сено
 И пробуем уснуть: сон — все же перемена…


 

Sextine XI (Some five years – and what a change)

 

Some five years – and what a change!

Such dramatic and hurried contrast!

Instead of exquisite delicacies – hay,

And brother-hatred instead of sects and castes,

 

Potato – thousand ruble bag!.. Wood

Sold for pounds!.. Throw away the ballast!

To speed off the earth prevents us ballast –

Our earthly life. But the change lures:

 

To commit suicide? To take the wood

And break the head? – in contrast all life and death:

Is it not better to die than live amid animal castes,

And instead of bread – oat, straw, hay?

 

No, no hay here. Once they ate hay

In “Pentats” of Repin, for meat, like ballast

Looking at exhalted dreams… But “hay caste’s”

Face is sorrowful: such is change.

 

Speeds up death-grass and ox-contrast…

Like girl and dream, like violin and wood.

Murderous days! Not time, but – wood!..

And not flowers of civilization, but – hay!..

 

In Harmony with knife pierced contrast…

And life – not removed in centuries ballast…

And change more frightening with each new day

Among political contradictory castes…

 

We wouldn’t be able to swim from castes, from hunger,

From preciousness: wood - in ship’s place.

We must go somewhere: they eat hay everywhere;

And we have nothing to wait for; what change

 

Will lighten our burden? Thrown out is all ballast,

And sphere does not rise: it is lured by contrast…

Living in logged century, where rules contrast

Sunken with sorrow; tired of all castes

 

Criminal and dull; to life, like to ballast,

Looking despondently: wood in the soul of man

Looking unwillingly, - we lie on hay

And try to sleep; sleep – is the change…

 

 

Секстина XII (Страсть без любви — лишь похоть, а не страсть)

 

Любовь и страсть! Страсть и любовь!
 Валерий Брюсов

 

Страсть без любви — лишь похоть, а не страсть.
 Любовь без страсти просто безлюбовье.
 Как в страстный бред без нежности упасть?
 Без чувства как озноить хладнокровье?


 Как власть любви сменить на страсти власть
 Без огневзорья и без огнесловья?
 Горячими тропами огнесловья
 Идет всегда безразумная страсть.


 Сладка ее мучительная власть,
 И перед ней, в испуге, безлюбовье
 Шарахнется, и, съежась, хладнокровье
 Сторонится, чтоб, в страхе, не упасть.


 Как счастлив тот, кто может в страсть упасть,
 Скользя в нее лавиной огнесловья,
 В зной претворяя сердца хладнокровье,
 В нее, в засасывающую страсть.


 А перед тем бессильно безлюбовье:
 Власть безлюбовья — призрачная власть.
 Лишь власть любви есть истинная власть,
 И этой власти вечно не упасть,


 Пусть временно и тленно безлюбовье,
 Но где цветет кострами огнесловье,
 Где соловьем руладящая страсть,
 Там кровь жарка, — пусть мертвым хладнокровье.


 Эмблема смерти — это хладнокровье,
 И ледовита хладнокровья власть.
 Как на катке, опасно там упасть.
 Тех не вернет живительная страсть


 Вновь к жизни эликсиром огнесловья,
 Нелюбящему — ледник безлюбовья.
 Будь скопческое клято безлюбовье
 И ты, его наперсник, хладнокровье!


 Будь жизненное славно огнесловье!
 Прославься ты, единственная власть,
 Под игом чьим отрадно мне упасть, —
 Страсть и любовь! и вновь — любовь и страсть!


 

Sextine XII (Passion without love – not passion, lust)

 

Love and passion! Passion and love!

Valery Bryusov

 

Passion without love – not passion, lust.

Love without passion simply lovelessness.

Without tenderness to fall into passionate madness?

Without feeling to chill cold-bloodedness?

 

How to change power of love for passion’s power

Without sight of fire and without word of fire?

With hot word of fire trails

Goes the unreasoning passion always.

 

Sweet is her tortuous power,

And lovelessness in fear before her

Startles and cold-bloodedness coming together,

Eschews so as not to fall in fear.

 

How happy is he, who could fall into passion,

Sliding by her with avalanche of words of fire,

In heat heart’s cold-bloodedness attempting,

In sucking passion, in her.

 

And before them lovelessness is powerless:

Ghostly power is power of lovelessness.

The true power is the power of love, and

Eternally not to fall with this power,

 

May lovelessness be temporary and perishable,

But where fiery words bloom with bonfires,

Where passion steering toward the nightingales,

There blood is hot – may be deceased cold-bloodedness.

 

Emblem of death – this cold-bloodedness,

And icy power is cold-blooded.

Like in an ice rink, to fall there is dangerous.

Will not return them the living passion.

 

Again in life with elixir of fiery words,

To one not loving – glacier of lovelessness.

May be damned scopal lovelessness

And you, his confidant, cold-bloodedness!

 

May vital fire words be glorious!

Be glorious, only power,

Under whose yoke gratifies me to fall, -

Passion and love! And again – love and passion!


Секстина XIII (Блажен познавший власть твою и гнет)

 

Блажен познавший власть твою и гнет,
 Любовью вызываемая ревность!
 В тебе огонь, биенье и полет.
 Вся новь в тебе, и мировая древность.
 Ах, кто, ах, кто тебя не воспоет?
 Ты — музыка! ты нега! ты напевность!
 И что ни разновидность, то напевность
 Иная каждый раз, и разный гнет…
 Кто все твои оттенки воспоет,
 Хамелеон! фатаморгана! — ревность!
 Одной тобой благоухает древность,
 Одной тобой крылат любви полет.
 Однако обескрылен тот полет,
 Однако безнапевна та напевность,
 Тот аромат не истончает древность,
 И тягостен, как всякий гнет, тот гнет,
 Когда не от любви возникнет ревность,
 А от тщеславья, — ту кто воспоет?..
 Никто, никто ее не воспоет,
 Не обратит ее никто в полет, —
 Нет, не оправдана такая ревность.
 При ней смолкает нежная напевность,
 Она — вся мрак, вся — прах земной, вся гнет,
 Ее клеймят равно и новь, и древность…
 Чем ты жива, мудрейшая, — о, древность?
 Не вспомнив страсть, кто древность воспоет?
 Не оттого ль бессмертен твой полет,
 Что знала ты любви и страсти гнет?
 Не оттого ль ярка твоя напевность,
 Что зачала ты истинную ревность?
 Блаженны те, кто испытали ревность
 И чрез нее прочувствовали древность,
 Чьи души перламутрила напевность!
 Прославься, мозгкружительный полет!
 Тебя безгласный лишь не воспоет…
 Чем выше ревность, тем вольнее гнет.


 

Sextine XIII (Blessed is he who knows your oppression and power)

 

Blessed is he who knows your oppression and power,

Love called jealousy!

In you is beating, flight, fire.

In you is the new, and worldly antiquity.

Ah, who will sing you thus?

You – music! You – bliss! You – melodiousness?

And what is not variety, then melodiousness

Another each time, and oppression various…

Who will sing all your shades,

Chameleon! Fata morgana! Jealousy!

With you alone is fragrant antiquity,

With you alone love’s flight is winged.

But that flight is wingless,

Only songless is that melodiousness,

The aroma doesn’t thin out the Antiquity,

And painful like any oppression is oppression,

When not in love appears jealousy,

And of vanity – who will it sing?

Nobody, nobody her will sing,

Nobody will pay her into flight, -

No, not justified is such jealousy.

Tender melodiousness before her falls silent,

She – all gloom, all – earthly dust, all oppression,

She’s equally branded by new and antiquity…

With what are you alive, wisest, - o, antiquity?

Not remembering passion, who will sing antiquity?

Not for this is your flight deathless,

That you knew of love’s and passion’s oppression?

Not for this is bright your melodiousness

That you concealed true jealousy?

Blessed are those who experienced jealousy

And through her felt antiquity,

Whose souls were made of mother of pearls melodiousness!

Mind-blowing flight, be glorious!

The voiceless one will not sing thee…

The higher the jealousy, then oppression is more free.


 

 

 

Секстина XIV (Измены нет, пока любовь жива)

 

Не может сердце жить изменой,
 Измены нет, — Любовь одна.
 3. Гиппиус

 

Измены нет, пока любовь жива.
 Уснет любовь, пробудится измена.
 Правдивы лживые ее слова,
 Но ложна суть изменового плена.
 Измена — путь к иной любви. Права
 Она везде, будь это Обь иль Сэна.
 Изысканность, — не воду, — льешь ты, Сэна,
 И, — не водой, — искусством ты жива.
 И, — не водой, ты мыслями права.
 Лишь против вкуса не была измена
 Тобой зачата. Нет вольнее плена,
 В котором вы, парижские слова.
 Монументальны хрупкие слова.
 Величественней Амазонки — Сэна.
 Прекрасней воли — угнетенья плена
 Изящества; и если ты жива,
 Французов мысль, — лишь грубому измена
 Живит тебя: ты грацией права.
 Любовь — когда любовь — всегда права,
 И непреложны все ее слова.
 Ей антиподна всякая измена.
 Но всех острей ее познала Сэна,
 Хотя она на всей земле жива —
 Владычица ласкательного плена.
 Плен воли и равно свободу плена,
 Все их оттенки, как и все права,
 Я перевью в жемчужные слова, —
 И будет песнь моя о них жива.
 Пусть внемлет ей восторженная Сэна,
 Познав, как мной оправдана измена.
 Измены нет. Сама любовь — измена;
 Когда одна любовь бежит из плена,
 Другая — в плен. Пусть водоплещет Сэна
 Аплодисментно на мои слова;
 Измены нет: любовь всегда права,
 И этим чувством грудь моя жива.


 

Sextine XIV (There’s no betrayal where there’s love)

 

Heart cannot live with betrayal,

There’s no betrayal – One Love.

Z. Gippius

 

There’s no betrayal while love is alive.

Love goes to sleep, then betrayal awakens.

Her lying words are of the truth,

But false is way of treacherous priso.

Betrayal – way to another love. Right

She is everywhere, in Ob or Seine.

Sophistication – not water – you pour, Seine,

And not with water – you’re with art alive…

And – not with water, but with thoughts right.

Against taste there was no betrayal

Conceived by you. There is no freer prison,

In which you, Parisian words.

Fragile monumental words.

Greater than Amazon – Seine.

More beautiful than freedom – oppression’s prison

Grace; and if you’re alive

The Frenchmen’s thought, - as to the rude betrayal

To liven you: you are with graces right.

Love - when it's love - is always right,

And immutable are her words.

Antipodean to her is all betrayal.

But sharper than all got to know her Seine,

How she was alive on the planet –

The mistress of affectionate prison.

Prison of freedom and of freedom prison,

All their shades, like all rights,

I will review in pearly words, -

And my song of them will be alive.

May listen to you the delighted Seine,

Learn how justified by me is betrayal.

Betrayal of years. Love itself – betrayal;

When one love runs from the prison,

Another – to reason. Let Seine splash water

As an applause on my words;

There’s no betrayal: love’s right always,

And with this feeling my chest is alive.


 

Секстина XV (О, похоть, похоть! Ты — как нетопырь)

 

О, похоть, похоть! ты — как нетопырь
 Дитя-урод зловонного болота,
 Костер, который осветил пустырь,
 Сусальная беззлатка — позолота


Ты тяжела, как сто пудовых гирь,
 Нет у тебя, ползучая, полета.
 И разве можно требовать полета
 От мыши, что зовется нетопырь,


И разве ждать ажурности от гирь,
 И разве аромат вдыхать болота,
 И разве есть в хлопушке позолота,
 И разве тени может дать пустырь?


Бесплоден, бестенист и наг пустырь —
 Аэродром машинного полета.
 На нем жалка и солнца позолота.
 Излюбовал его лишь нетопырь,


Как злой намек на тленное болото
 На пустыре, и крылья с грузом гирь.
 О, похоть, похоть с ожерельем гирь,
 В тебе безглазый нравственный пустырь.


Ты вся полна миазмами болота,
 Поврага страсти, дрожи и полета,
 Но ты летишь на свет, как нетопырь,
 И ведая, как слепит позолота.


Летучей мыши — света позолота
 Опасна, как крылу — вес тяжких гирь,
 Как овощам — заброшенный пустырь.
 Не впейся мне в лицо, о нетопырь,


Как избежать мне твоего «полета»,
 О, серый призрак хлипкого болота?
 Кто любит море, тот бежит болота.
 Страсть любящему — плоти позолота


Не золота. Нет в похоти полета.
 Кто любит сад, тому постыл пустырь.
 Мне паутинка драгоценней гирь
 И соловей милей, чем нетопырь.


 

Sextine XV (O, lust, lust! You – like a bat)

 

O, lust, lust! You – like a bat

Child-ogre of a swamp ill smelling

The bonfire, which wasteland lit,

Gold-free leaf – with gilding

 

You’re heavy, like a hundred-pood weight,

You, crawling one, have no flight.

And who could demand the flight

From mouse, that is called bat,

 

And if to await openwork from weights,

And if the aroma of the swamp to inhale,

And if there is in firecracker gilt,

And if wasteland can give shade?

 

Fruitless, shadeless and cheeky is wasteland –

The airport of vehicle flight.

About it is pitiful and is gilded the sun.

But you still loved the bat,

 

Like evil hint on a perishable swamp

In the wasteland, and wings with weights.

O, lust, lust with necklace of weights,

In you the eyeless moral wasteland.

 

You’re full of the miasmas of the swamp,

Enemy of passion, trembling and flight,

You do not fly, like bat, to the light,

And knowing, how the gilt blinds.

 

To the bat – light gilding

Dangerous, like to the wing – the weights,

To vegetables – the wasteland.

Don’t bite me on the face, O bat,

 

How for me to escape your “flight,”

O, the flimsy swamp’s gray ghost?

Some love the sea, some from swamp run.

Passion to loving – and flesh to the gilt

 

Is not golden. In lust there is no flight.

Who loves the garden, to him is hateful wasteland.

For me a cobweb is precious weight

And nightingale is dearer than the bat.


 

Секстина мудрой королевы (III)

 

Не вовлечет никто меня в войну:
 Моя страна для радости народа.
 Я свято чту и свет и тишину.
 Мой лучший друг — страны моей свобода.
 И в красный цвет зеленую весну
 Не превращу, любя тебя, природа.
 Ответь же мне, любимая природа,
 Ты слышала ль про красную войну?
 И разве ты отдашь свою весну,
 Сотканую для радости народа,
 Рабыне смерти, ты, чей герб — свобода
 И в красную войдешь ли тишину.
 Я не устану славить тишину,
 Не смерти тишину, — твою, природа, —
 Спокойной жизни! Гордая свобода
 Моей страны пускай клеймит войну
 И пусть сердца свободного народа
 Впивают жизнь — цветущую весну.
 Прочувствовать и оберечь весну,
 Ее полей святую тишину —
 Счастливый долг счастливого народа.
 Ему за то признательна природа,
 Клеймящая позорную войну,
 И бережет такой народ свобода.
 Прекрасная и мудрая свобода!
 Быть может, ты взлелеяла весну?
 Быть может, ты впустила тишину?
 Быть может, ты отторгнула войну?
 И не тобой ли, дивная природа
 Дарована для доброго народа?
 Для многолетья доброго народа,
 Для управленья твоего, свобода,
 Для процветанья твоего, природа,
 Я, королева, воспою весну,
 Ее сирень и блеск, и тишину,
 И свой народ не вовлеку в войну!


 

Sextine of wise queen (III)

 

Nobody lured me into war:

My country is for joy of people.

Light and quiet I sacredly honor.

By best friend – my land’s freedom.

And the green spring in red color

I won’t turn, loving you, nature.

Answer me, beloved nature,

Did you hear about the red war?

And you will not give back your spring,

Woven for the joy of the people’s,

To slave’s death, you, whose coat and arms – is freedom

And you will go into the red silence.

I won’t glory the quiet,

Not silence of death – yours, nature, -

Of calm life! Freedom proud

Let brand my country’s war

And let the free men’s hearts

Drink in life – blooming spring.

To feel and protect spring,

In the fields’ holy silence –

Happy duty of happy men.

Nature recognizes him,

Branding war in shame

And your people treasure freedom.

Beautiful and wise is freedom!

Maybe, you nurtured spring?

Maybe, you let in quiet?

Maybe, war you rejected?

And not with you, dear nature

Given for the kind men?

For many years of kind men,

Freedom, for your direction,

For your blossoming, nature,

I, queen, will sing the spring,

Its lilac and shine and silence,

And I won’t involve your people in war!


 

Она и они

 

Ночеет парк, отишен весь бесстыжей тьмой.
 Я прохожу, брожу во тьме, во тьме.
 Я знаю я, что ждет меня ее письмо.
 И хорошо мне оттого, и сон — в уме.
 Здесь нет ее, но здесь они, и много их.
 Что ты шипишь, хрипишь, скрипишь, ворчишь, скамья?
 Да, я сидел на трухло-злых столбах твоих.
 Да, до нее и не она была моя.
 И много их. И мне не счесть. Ну да, ну да.
 Все знаю я. Все помню. Хочу забыть,
 Как на траве, как на скамье, как у пруда
 Случайных дев хотел в мечту я осудьбить…
 Душа вне тела, ты — мечта! А груда тел,
 Тел вне души — возмездье жизни за мечту.
 Пока я ею до конца не овладел,
 Души другой (и ни одной) я не прочту…


 

She And They

 

Spends night the park, quiet in shameless darkness.

I pass, I walk in darkness, in the dark.

I know that a letter awaits me.

It’s good for me for this, and sleep – in the mind.

She is not here, but there’s them, and many.

Why, bench, you hiss, wheeze, grumble, creak?

Yes, I sat in your rotten evil poles.

Yes, for her was not the one of me.

And there’s many of them. And I can’t count. Well, so.

I know you. I remember. I want you to forget,

Like on the grass, on bench, by the pond

Absent maidens’ I want in dream to condemn…

Soul without body, you - dream! And bodies' pile,

Bodies without soul - vengeance of life for dream.

While I have not mastered to the end,

To other soul (and not one) I won't read.

 


 

Она придет, сверкнет — исчезнет

 

Она придет, сверкнет — исчезнет!
 Она, минутная любовь!
 И больше к жизни не воскреснет,
 И не пробудит к жизни вновь!
 А ты, влюбленный! как смешон ты!
 Как жалок в «чувствах на обмен»!
 Вдали свободны горизонты,
 Достигнешь их — все тот же плен…


 

She will come, shine – disappear

 

She will come, shine –

Disappear she, minute love!

To life she won’t rise again,

And won’t awaken again to life!

And you, in love! How you are funny!

How pitiful in “feelings for exchange”!

Far away are seen horizons,

Reach them – still the same jail…

 


 

Она, никем не заменимая

Посв. Ф.М.Л.

Она, никем не заменимая,
 Она, никем не превзойденная,
 Так неразлюбчиво-любимая,
 Так неразборчиво влюбленная,

Она вся свежесть призаливная,
 Она, моряна с далей севера,
 Как диво истинное, дивная,
 Меня избрав, в меня поверила.

И обязала необязанно
 Своею верою восторженной,
 Чтоб все душой ей было сказано,
 Отторгнувшею и отторженной.

И оттого лишь к ней коронная
 Во мне любовь неопалимая,
 К ней, кто никем не превзойденная,
 К ней, кто никем не заменимая!


 

She, Not Replaceable By Anyone

She, not replaceable by anyone,

She, not surpassed by anyone,

How unlovingly loved,

How illegible in love,

 

She is the tide’s freshness,

She, seawoman from the far north,

Like genuine marvel, marvellous,

Choosing me, in me did trust.

 

And obligated unnecessarily

With her enthusiastic faith,

That won’t be told with full soul,

Rejected all the way.

 

And for this reason for her crown

In me the burning love,

To her, surpassed by no one,

To her, replaceable by no one!


 

Шалит

 

Упруга, как резина,
 (Уж лучше не задень!..)
 Шалит твоя кузина
 Сегодня целый день.


Шалит, сама не зная,
 Чего она шалит…
 Должно быть, воздух мая
 Кузину веселит…


Такая уж девчонка
 (Ну что поделать с ней?)
 Кудрява, как болонка,
 Нежна, как цвет лилей…


За миной строит мину,
 В лицо швыряет зов…
 Схвачу твою кузину,
 В уста! — и был таков!..


 

She acts up

 

Elastic, like rubber,

(Not to touch is best!..)

Acts up your cousin

All day long today.

 

She’s acting up, herself not knowing,

Why she is acting up…

It must be, the air of May

Amuses my cousin…

 

Such was the girl

(What would you do with her?)

Like a lap dog, with curls,

Like lily flower, tender…

 

Builds a mine after mine,

Throws the call in the face…

I will take your cousin,

In the lips! And such it was!

 


 

 

 

Она критикует

 

Нет, положительно, искусство измельчало,
 Не смейте спорить, граф, упрямый человек!
 По пунктам разберем, и с самого начала;
 Начнем с поэзии: она полна калек.
 Хотя бы Фофанов: пропойца и бродяга,
 А критика дала ему поэта роль…
 Поэт! Хорош поэт… ходячая малага!..
 И в жилах у него не кровь, а алкоголь.
 Как вы сказали, граф? До пьянства нет нам дела?
 И что критиковать мы можем только труд?
 Так знайте ж, книг его я даже не смотрела:
 Неинтересно мне!.. Тем более, что тут
 Навряд ли вы нашли занятные сюжеты,
 Изысканных людей привычки, нравы, вкус,
 Блестящие балы, алмазы, эполеты,
 О, я убеждена, что пишет он «en russe»
 Естественно, что нам, взращенным на Шекспире,
 Аристократам мысли, чувства и идей,
 Неинтересен он, бряцающий на лире
 Руками пьяными, безвольный раб страстей.
 Ах, да не спорьте вы! Поэзией кабацкой
 Не увлекусь я, граф, нет, тысячу раз нет!
 Талантливым не может быть поэт
 С фамилией — pardon! — такой… дурацкой.
 И как одет! Mon Dieu! Он прямо хулиган!..
 Вчера мы с Полем ехали по парку,
 Плетется он навстречу — грязен, пьян;
 Кого же воспоет такой мужлан?.. кухарку?!
 Смазные сапоги, оборванный тулуп,
 Какая-то ужасная папаха…
 Сам говорит с собой… Взгляд страшен, нагл и туп.
 Поверите? Я чуть не умерла от страха.
 Не говорите мне: «Он пьет от неудач!»
 Мне, право, дела нет до истинной причины.
 И если плачет он, смешон мне этот плач:
 Сентиментальничать ли создан мужичина
 Без положенья в обществе, без чина?!


 

She Criticizes

 

No, positively, art is crushed,

Don’t dare to argue, count, stubborn man!

We’ll analyze by points, and from the start;

We’ll start with poetry: it’s full of invalids.

Although Fofanov: drunkard and wanderer

And critic gave to him the poet’s role…

Poet! Good poet! Walking MALAGA!..

And in his veins not blood, but alcohol.

What do you say, count? We don’t care for drunkenness?

And how can we criticize the labor?

You know, I didn’t even see the books:

It does not interest me!.. The more, that here

I hardly found amusing stories,

Exquisite people’s habits, kinds, tastes,

Shining balls, diamonds, epaulettes,

Oh, I’m convinced that he writes “en russe”

Naturally, for us, nurtured by Shakespeare,

Aristocrats of feeling, idea, thought,

Not interested is he, rattling on a lyre

With drunken hands, passion’s slave weak-willed.

Ah, do not argue! In tavern poetry

I won’t involve myself, count, thousand times!

The poet can’t be talented

With last name – pardon! – such… dumb.

And how he goes! Mon Dieu! He is a hooligan!

Yesterday we drove through park with Field,

He weaves toward us – dirty, drunken;

Who will sing the kitchen maid? The bumpkin?

Lubricated boots, torn sheepskin coat,

Somehow horrible hat…

Talks with himself… Look is cheeky, dumb and scary.

Believe? I nearly died of fear.

Don’t tell me: “He drinks from failures!”

I, rightly, have for the true cause no time

And if he cries, his cry is laughable to me:

Is man created to be sentimental

Without rank, without position in society?


 

 

Она разлюбит

 

Она разлюбит. Она забудет.
 О, как я знаю, что это будет!

 

Мне будет странно. Пожалуй, стыдно.
 Чуть-чуть туманно. И так обидно.

 

Потом утешусь. И сам забуду.
 Ах, так со всеми. Ах, так повсюду.

 

Потом другую — уже другую? —
 Я так же ласково поцелую.

 

И та разлюбит. И та забудет.
 Зачем я знаю, что это будет?..


 

She will stop loving

 

She will stop loving. Forget will she.

O, as I know, what will be!

 

To me it will be strange. Embarrassed, perhaps.

A bit foggy. And it’s a pity thus.

 

Then I’ll console myself. And will forget.

Ah, thus with all. Ah, thus everywhere.

 

Then another – another still? –

I thus am kissing tenderly.

 

And she will stop loving. And forget she will.

Why do I know that this will be?..

 


 

Уехала

 

Вот и уехала. Была — и нет.
 Как просто все, но как невыразимо!
 Ты понимаешь ли, как ты любима,
 Какой в душе остался жгучий след?
 Переворачивается душа:
 Еще вчера — вчера! — мы были двое,
 И вот — один! Отчаянье такое,
 Что стыну весь, не мысля, не дыша.
 Мы все переживали здесь вдвоем:
 Природу, страсть и чаянья, и грезы.
 «Ты помнишь, как сливались наши слезы?» —
 Спрошу тебя твоим же мне стихом.
 Ты из своей весны шестнадцать дней
 Мне радостно и щедро подарила.
 Ты в эти дни так бережно любила…
 Я женщины еще не знал нежней!


 

She left

 

Here she rode away. Was – and none,

How simple is all, inexpressible!

You understand now, how you are loved,

What burning trace remains in the soul?

The soul flips over:

We were two yesterday – yesterday - still

And now – alone! Such a despair,

That I’m not thinking, not breathing, all cold.

We all experienced this together:

Nature, passion and tea room, and dreams.

“Do you remember how poured our tears? –

I will ask you with my poems.

Sixteen days out of your spring

You gave me joyfully and generously.

In those days you loved so carefully…

I knew no woman more tender than she!


 

Любила

 

Любила… Но что это значит?
 Да, что это значит — любила?
 Откуда узнал я? Не знаю…
 Но знаю, что это так было…

 

Мы счастливы были… Что значит —
 Мы счастливы были? Пойми-ка!
 Но помню: при ней жизнь и солнце,
 А нет ее — жутко и дико…


 

She loved

 

She loved… but what is its meaning?

Yes, that means – she loved?

Where from I knew? I do not know…

I do not know, that this was us….

 

We were happy… What does it mean –

We were happy? Understand!

I remember: before her is life and sun,

And if there’s no her – terrible and wild…


 

Она меня так баловала

 

Она меня так баловала,
 Следя из-за гроба за мной.
 Предчувствие в сердце обвала
 Сближало меня с неземной.


Как нежно шептала мне строфы,
 Ночами спускаясь ко мне,
 И близость моей катастрофы
 Она открывала во сне.


Покорные ей колокольцы,
 Питомцы раздольных полей,
 Звонили мне рифмы и в кольца
 Сплетали мечтанья аллей.


Сегодня же в книжной лавчонке,
 Когда я купил ее том,
 Узнал я, как ясны, как тонки
 Глубокие мысли о том,


Что связаны с нею мы тесно,
 Что ведом ей каждый мой шаг:
 На первой странице небесно
 Святился руки ее знак.


Два-три посвященные слова
 Кому-то далекому— мне!
 Вы дали блаженство мне снова,
 Я стану вас видеть во сне.


Руки ее милой узоры,
 Вы любы душе и близки,
 Как морю — безмолвные горы,
 Как пылкой пустыне — пески.


Как счастлив бывал я бывало,
 Так буду — опять и опять.
 Она меня так баловала,
 Как только сумела бы мать.


 

She pampered me thus

 

She pampered me thus,

Peering after me from coffin.

Premonition in the cliff’s heart

Neared me with the unearthly.

 

How tenderly she whispered stanzas,

Descending at night to me,

And nearness of my catastrophes

She opened in a dream.

 

Bells submissive to her,

Pets of far-off fields,

Rang to me rhymes and in ringing

Weaved the alleys’ dreams.

 

Today in a bookstore,

When for her a tome I had bought,

I knew, how thin, how clear

Are the blue thoughts,

 

That with her we are tightly bound,

That led her each step of mine:

On the first page heavenly

Heavenly was her hands’ sign.

 

Two-three words dedicated,

To someone far – to me!

You gave away bliss to me again,

I will see you in a dream.

 

Hands of her pattern dear,

To the soul you’re dearer and closer,

Like the sea – silent mountains,

Like in fiery deer – sand.

 

How happy I have been, it happened,

Thus I will – again and again.

She thus me pampered,

As only the mother can.

Она осчастливить его захотела

 

(повесть)


Любовь к женщине! Какая бездна тайны!
 Какое наслаждение и какое острое, сладкое сострадание!
 А. Куприн («Поединок»)

 

1
 Художник Эльдорэ почувствовал — солнце
 Вошло в его сердце высоко; и ярко
 Светило и грело остывшую душу;
 Душа согревалась, ей делалось жарко.

 

2
 Раздвинулись грани вселенной, а воздух
 Вдруг сделался легче, свободней и чище…
 И все-то в глазах его вдруг просветлело:
 И небо, и люди, и жизнь, и жилище…

 

3
 Напротив него жила женщина… Страстью
 Дышало лицо ее; молодость тела
 Сулила блаженство, восторги, усладу…
 Она осчастливить его захотела…

 

4
 Пропитанным страсти немеркнущим светом,
 Взглянула лишь раз на него она взором,
 И вспыхнули в юноше страсти желанья,
 И чувства восторгов просить стали хором.

5
 Он кинулся к ней, к этой женщине пылкой,
 Без слова, без жеста представ перед нею,
 И взгляд, преисполненный царственной страстью,
 Сказал ей: «Ты тотчас же будешь моею!..»

 

6
 Она содрогнулась. Сломалась улыбка
 На нервных устах, и лицо побледнело —
 Она испугалась его вдохновенья,
 Она осчастливить его захотела…

 

7
 Она осчастливить его захотела,
 Хотя никогда его раньше не знала,
 Но женское пылкое, чуткое сердце
 Его вдохновенно нашло и избрало.

 

8
 Что муж ей! что люди! что сплетни! что совесть!
 К чему рассужденья!.. Они — неуместны.
 Любовь их свободна, любовь их взаимна,
 А страсть их пытает… Им тяжко, им тесно…

 

9
 И молнией — взглядом, исполненным чувства
 Любви безрассудной, его подозвала…
 Он взял ее властно… Даря поцелуи,
 Она от избытка блаженства рыдала…

 

10
 Так длилось недолго. Она позабыла
 И нежные речи, и пылкие ласки,
 Она постепенно к нему остывала,
 А он ей с любовью заглядывал в глазки.

 

11
 А он с каждым днем, с каждым новым свиданьем,
 С улыбкою новою женщины милой,
 Все больше влюблялся в нее, ее жаждал,
 И сердце стремилось к ней с новою силой.

 

12
 Ее тяготила та связь уже явно,
 И совесть терзала за страсти порывы:
 Она умоляла его о разлуке,
 Его незаметно толкая к обрыву.

 

13
 Она уж и мненьем людей дорожила,
 Она уж и мужа теперь опасалась…
 Была ли то правда, рожденье рассудка,
 Иль, может быть, в страхе она притворялась?

 

14
 Вернулся супруг к ней однажды внезапно.
 О, как его видеть была она рада…
 Казалось, что только его ожидала,
 Что кроме него никого ей не надо…

 

15
 А бедный художник, ее полюбивший
 Всем сердцем свободным, всей чистой душою,
 Поверивший в чувство магнитного взора,
 Остался вдвоем со своею тоскою.

 

16
 И часто, печально смотря на окошко,
 Откуда смотря, она им завладела,
 Он шепчет с улыбкой иронии грустной:
 — «Она… осчастливить меня захотела…»


 

She wanted to make him happy

 

(story)

 

Love of woman! What abyss of secret!

What delight and what sharp, sweet compassion?

A. Kuprin (“Duel”)

 

1

The artist Eldore did feel –

Sun went high into his heart;

And it shined and warmed the chilled soul;

The soul was warmed and made hot.

 

2

Moved apart wedges of universe, and the air

Became lighter, clearer and freer…

And suddenly illumined in his eyes:

And people, and life, and buildings, and the sky…

 

3

Across from him lived a woman… Her face

Breathed with passion; youth of the body

Promised bliss, sweetness, delights…

She wanted to make him happy.

 

4

With unfading light soaked with passion,

She looked at him once with her sight,

And flared up in youth passion’s wishes,

And feelings started asking for delights.

 

5

He rushed to her, to this ardent woman,

Without words, without gesture introducing before her,

And look, overflowing with tsar’s passion,

Told her, “You will be mine evermore!”

 

6

She shuddered. Broke the smile

On nervous lips, and face went pale –

She feared his inspiration.

She wanted to make him happy…

 

7

To make him happy she did want,

Though she had never known him before,

But woman’s fiery, sensitive heart

Her inspiration found and chose.

 

8

What for her is husband! What people! What gossip! What conscience!

Reason for what!.. They – out of place.

Their love is free, their love is mutual,

And passion torments them… for them it’s hard, for them it’s close.

 

9

 

And with lightning – with sight, fulfilled with feeling

Of reckless love, called him…

He took her imperiously… Giving kisses,

She wept from excess of bliss.

 

10

This didn’t last long. She forgot

Tender speeches and fiery caresses,

She gradually to him cooled down,

And he with love looked in the eyes.

 

11

And he with each new day, each new meeting,

With smile of new woman dear,

Still more was in love with her, her he thirsted,

And heart was striving to her with new power.

 

12

She clearly was weighed down with this connection,

And conscience tormented for passion’s fits:

She begged him of departing,

Unnoticedly pushing him on the cliff.

 

13

The people’s opinion she treasured,

She was afraid of her man…

Was it the truth, the birth of judgment,

Or maybe in fear she did pretend?

 

14

Suddenly one day returned her husband.

O, how to see him she was glad…

Seemed like only him she awaited,

That without him none is needed…

 

15

And poor artist, having loved

With free heart, with soul clear,

Trusting in feeling of magnet sight,

Was left alone with his despair.

 

16

And frequently, sadly looking out the window,

Looking from there, she took possession of him,

He whispers with a smile of irony of sorrow,

“She… she wanted to make me happy…”


 

 

 

Щит-солнце

 

Солнце — мой щит от ночного щемящего ужаса.
 Я прибегаю ко власти Высоких Защит.
 С первым лучом да отпрянет злой дух, разоружася.
 И да слепит его очи мой солнечный щит.


Скроется ночь, омертвив беспокойные шорохи,
 Тайны свои захватив для грядущей сестры…
 Тайна ночей — не огонь ли в чуть тлеющем порохе?
 Взоры ночей не цветами ли гроба пестры?


Ночи безумны, и нас призывают к безумию…
 Старое здание молит, клянет и трещит…
 Мечется сердце, а мысль непогоды угрюмее…
 Что бы и было, когда бы не солнце, мой щит…


 

Shield-sun

 

Sun – is my shield from a painful nightmare.

I come into the power of Defence High.

With first ray will recoil the evil spirit, disarming.

And my sunny shield blinds his eyes.

 

The night will hide, deadening the restless rustling,

Having kept his secrets for coming sister…

Night’s secret – no fire or in barely smouldering gunpowder?

Gazes at night colorful in coffins with flowers?

 

Nights are insane, and you are called to madness…

Begs, purses and cracks the old building…

The heart rushes, but thought is gloomier than bad weather…

What could it be, when you are my sun, my shield…


 

Больная поэза

 

В твоих висках немолчные прибои
 И жуткий шум в настраженных ушах.
 Незримые вторгаются гобои
 В твою мечту о солнечных ночах.


О, солнце ночи! Вечная бездённость!
 И полуявь. И сказка наяву.
 Опалово-лазорная томленность.
 Молочный блеск оголубил листву…


О, существа без крови и без плоти!
 О, голоса кого-то, но ничьи…
 Наструненные выплески в болоте
 И судорожно-страстные ручьи.


Ты влажнеешь. Ты присталишь обои:
 Сто паучков возникло в их цветах…
 Угрозные в висках твоих прибои,
 И страшен алый шум в твоих ушах…


 

Sick poem

 

In your temples the non-silent surfs

And in wary ears, terrible noise.

The invisible ones invade the oboes

In your dream of the sunny nights.

 

O, night sun! Poverty eternal!

And half-reality. And real tale.

Opal-azure languor.

Leaves were dumfounded by milky splendour…

 

O, creatures without flesh and blood!

O, voices of someone, but nobody’s…

Tuned splashes in the swamp

And frantically-passionate streams.

 

You get wet. You pester both:

Hundred spiders appeared in flowers…

Threatening surf in temples of yours,

And scary scarlet noise in your ears…


Отзнак

 

Анатолию Кайгородову

 

Благоухала матиола
 Семь лет назад в пресветлой Эстии,
 И значит — жил здесь Сологуб…
 И голос некий, как виола,
 Потусторонние известия
 Вещал из женских алогуб…
 Увы. Вы этого не помните —
 Затем, что Вы тогда не жили,
 И это, право, очень жаль:
 Духовней были дни и скромней те,
 Мы больше дух, чем тело, нежили, —
 И чтилась некая скрижаль…


 

Sign

 

To Anatoly Kaigorodov

 

Matiola was blooming

Seven years ago in too-bright Estia,

And that means – Sulogob lived here…

And some voice, like a viola,

The otherworldly news

Broadcast from women’s lips…

Alas. You will not understand –

That you were then not alive,

And this, right, very sorry:

More spiritual were days and more modest,

Basked the spirit more than body, -

And honored some tablet.


 

 

Молчанье шума

 

Убийцей жизни, мысли пробужденья,
 Порывов светлых, воздуха и грез —
 Преступным городом — убийцей вдохновенья —
 Ползу среди ударов и угроз.


Ползу без направленья, без сознанья,
 Без чувств, без глаз, без слуха и без сил…
 И шумом города смеется мне Молчанье
 Мертвее, безнадежнее могил.


 

Silence of noise

 

To murderer of life, the thought awakening,

Of light gusts, air and dreams –

By criminal city – murderer of inspiration –

I crawl again midst threats and hits.

 

I crawl without direction, without consciousness,

Without feelings, eyes, hearing and strength…

And in noisy city laughs to me Silence

Deader, more hopeless than graves.


 

Шелковистый хлыстик

 

1
 Маленькая беженка
 (Род не без скуфьи!..)
 Молвила разнеженно:
 — Знаете Тэффи?
 Катеньке со станции
 Очень потрафил
 Сей француз из Франции —
 Господин Тэффи. —
 …Вот что, семя лузгая, —
 В-яви, не во сне, —
 Дама архи-русская
 (Дура петербургская)
 Говорила мне.


2
 Я от здешней скуки
 До того дошла,
 Что, взяв книгу в руки,
 Всю ее прочла!..
 Ничего такого…
 Типов никаких…
 Как его?.. Лескова!
 Про Карамзиных…
 (На щеках румянец)
 Про каких-то пьяниц…


3
 От визитов Икса
 Хоть в окошко выкинься —
 Просит: «Дайте Дикса»…
 (Это значит — Диккенса!)
 А «эстет», понятно,
 Стал каким-то «эстиком»…
 Икса мне приятно,
 Стукнув в темя пестиком,
 Очень аккуратно
 Уложить под крестиком.


4
 В первые годы беженства
 Тятенька ее был слесарем,
 Драматург назывался «пьесарем»…
 А теперь своеобразное бешенство:
 Поважнела, обзавелась детектором
 И — наперекор всем грамматикам —
 «Пьесаря» зовет «драматиком»,
 А слесаря — архитектором…


5
 Сижу на подоконнике
 И думаю: что такое поклонники?
 Поклонников-то изобилье,
 А у поэта — безавтомобилье.
 Вокруг «восторги телячьи»,
 А у поэта — бездачье!
 Паломнические шатанья,
 А у поэта — бесштанье!
 И потому хорошо, читатели,
 Что вы не почитатели,
 А то было бы вам очень стыдно,
 А поэту — за вас обидно…

 


 

Silk Whip

 

1

The little refugee

(Kind not withour skufia!..)

Pray tenderly:

«Do you know Taffey?»

Indulged a lot

To Katya in station

A Frenchman from France –

Mister Taffey.

… Thus so, the seed peeling, -

Awakened and not dreaming, -

The arch-Russian lady

(Petersburg idiot)

Talked to me.

 

2

I for nearby boredom

Reached this:

That, taking book in hands,

Read all of what it is!..

Nothing such…

No such types…

How is he? Leskova!

About Karamzines…

(Blush on the cheeks)

About some drunkards…

 

3

From visits of Iks

I want to jump out the window –

He asks, “Give Dix”…

(It means: Dickens!)

It’s understood, “aesthete”

Became some “ethicist”…

The very pleasant to me Iks

The crown with a pestle hitting,

Very neatly

To lay under the cross.

 

4

In first year of the flight

Tyatenka was her mechanic,

Dramaturgist was called “playwright”…

And now peculiar insanity:

Got more important, got a detector

And – athwart all grammatists –

Calls “playwright” “dramatic,”

And mechanic – architect…

 

5

I sit upon a windowsill

And think: who are the devotees?

Of devotees there is abundance,

And poet – no automobile.

Around “veal delights”

And poet – idleness!

Pilgrimage wanderings,

And poet – no pants!

And its’ good, readers, for this,

That you aren’t devotees

And you were very ashamed,

And the poet – you he pities…

Серебряная соната

 

Я стою у окна в серебреющее повечерье
 И смотрю из него на использованные поля,
 Где солома от убранной ржи ощетинила перья
 И настрожилась заморозками пустая земля.


Ничего! — ни от вас, лепестки белых яблонек детства,
 Ни от вас, кружевные гондолы утонченных чувств…
 Я растратил свой дар — мне врученное богом наследство, —
 Обнищал, приутих и душою расхищенной пуст…


И весь вечер — без слов, без надежд, без мечты, без желаний,
 Машинально смотря, как выходит из моря луна
 И блуждает мой друг по октябрьской мерзлой поляне,
 Тщетно силясь в тоске мне помочь, — я стою у окна.


 

Silver sonata

 

I stand at the window in the compline of silver

And looking from there on the used fields,

Where straw of cleaned rye bristles the feathers

And cringed with frosts the empty land.

 

Nothing! – not from you, petals of white apple trees of childhood,

Not from you, of feelings refined lace gondolas…

I squandered my gift – my inheritance given by God, -

Impoverished, quiet and empty with plundered soul…

 

And all evening – without words, without dream, without wishes, without hope,

Mechanically looking, how comes out from sea the moon

And wanders my friend through frozen fields of October,

In vain trying to help me in sorrow – by window I stand.


 

 

Искренний романс

 

Оправдаешь ли ты — мне других оправданий не надо! —
 Заблужденья мои и метанья во имя Мечты?
 В непробуженном сне напоенного розами сада,
 Прижимаясь ко мне, при луне, оправдаешь ли ты?

Оправдаешь ли ты за убитые женские души,
 Расцветавшие мне под покровом ночной темноты?
 Ах, за все, что я в жизни руками своими разрушил,
 Осмеял, оскорбил и отверг, оправдаешь ли ты?

Оправдаешь ли ты, что опять, столько раз разуверясь,
 Я тебе протянул, может статься, с отравой цветы,
 Что, быть может, и ты через день, через год или через
 Десять лет мне наскучишь, как все, оправдаешь ли ты?


 

Sincere Romance

 

Do you approve – I need no approval of another! –

My wanderings and throwings in the name of the Dream?

In unawakened dream of the flower drunk with roses,

Pressing to me, do you approve under moon?

 

Do you approve of the killed women’s souls,

Blooming for me under cover of darkness of the night?

Ah, for all that in life I with my hands destroyed,
 Do you approve of its ridicule, rejection and insult?

 

Do you approve, that again, having lost faith so many times,

I held out to you, maybe, poisoned flowers,

That, maybe, you in a day, a year or a decade

You will bore me, like all, do you approve?


Певица страсти

 

(Памяти Мирры Лохвицкой)

 

Не слышу больше я песен страстных,

Горячих песен, любовных песен,

Не вижу взоров ее прекрасных,

И мир печален, и сер, и тесен.

Темнеет небо, и вянут розы;

Тоска мне сердце щемит уныло;

Сгубили юность певицы грозы,

Ее толкнули они в могилу.

В могиле дева – певица страсти.

Как иронична, жестока фраза!

И сердце рвется мое на части:

Как это скоро! как это сразу!..

0, как контрастно звучат два слова:

Смерть – замерзанье, а страсть – кипенье.

Уж не услышу я песен снова,

Не зарыдаю от вдохновенья.

Но что свершилось, то безвозвратно...

Порвались струны, умолкла лира...

Так спи ж спокойно: ты нам понятна,

Певица страсти горячей, Мирра.


 

Singer of passion

 

(In memory of Myrrha Lohvitskaya)

 

I no longer hear passionate songs,

Mountain songs, love songs,

I do not see her beautiful glances,

And world is sad, and gray, and cramped.

Sky darkens, and roses wither;

Sadly aches in my heart the angst;

Ruined the youth the singers of thunder,

They pushed her into the grave.

In grave there’s maiden – passion’s singer.

How ironic, cruel is the phrase!

And my heart to parts does tear:

How this is soon! How this is at once!..

Oh, how contrastingly sound two words:

Death – freezing, and passion – boiling.

I won’t hear the songs again,

I will not weep from inspiration.

But is irrevocable what happened…

Strings tore, and went quiet the lyre…

Sleep peacefully: to us you’re understood,

Singer of hot passion, Myrrha.


 

 

 

Певец моря (памяти лейтенанта С.)

 

Да воля сбудется Твоя!
 Лейтенант С. 

 

Как потрясен невыразимо
 Ужасной вестью целый свет:
 У дальних берегов Цусимы
 Эскадры русской больше нет.


 Мечты безжалостно разбиты,
 Страдают скорбные сердца.
 Такого страшного конца
 Не ждал никто, и все «убиты».


Убиты смелые надежды,
 Убита вера, грустен взор.
 Разгром эскадры и позор
 Закрыть нас заставляют вежды,


Как облако вершину гор
 Порой невольно закрывает.
 Кто виноват в разгроме флота,
 То лишь Господь Единый знает.


Тускнеет славы позолота
 Когда-то доблестных знамен.
 Вокруг потоки льются горя,
 А сердце стонет: «Где же он?


Где он, певец элегий „С моря“?»
 В его саду цветет сирень…
 Любовь в нем бродит… Близко лето…
 Увы, для юного поэта


Ночь не сладка, не ярок день —
 В нем нет вопроса, нет ответа.
 Живой недавно — ныне тлен,
 Как призрак полуночной тени,


Он не нуждается в сирени,
 Не для него любовный плен.
 Не для него моря и птицы,
 И бег родного корабля.


Не сложит он своей царице
 Элегий с моря, ей внемля.
 Не скажет нежною, как греза,
 Душой своей влюбленных слов,


И безответен детий зов,
 Как безответны детьи слезы.
 Пусть я, который так же юн,
 Как он, почивший сном могильным,


Пусть я, стихом своим несильным
 Певавший сумрачный Квантун,
 Потоком слез своих обильным,
 Прославлю звучность чутких струн.


И я скажу тебе, подруга
 Его возвышенной души:
 Не плачь, родная, не тужи,
 Не призывай к себе супруга!


О, не смущай его покоя
 Невыразимою тоской,
 Многострадальною слезой,
 Как правда чистой и святою.


Он пал со славою в сраженьи
 В борьбе за родину свою.
 В слезах я юношу пою,
 В слезах святого вдохновенья!


В слезах святого вдохновенья
 С тобой я сердцем говорю,
 Молясь благому алтарю
 О ниспосланьи утешенья


Тебе, страдалица-жена.
 Твои младенческие годы
 Пусть оживит, как жизнь природы,
 Твоя печальная весна.


И наши скорбные сердца
 Пускай утешит смысл Завета
 В устах угасшего поэта:
 «Да воля сбудется Отца!»


 

Singer of the sea (memories of lieutenant S.)

 

Your will be done!

Lieutenant C.

 

How inexpressibly shaken

With awful news the whole world:

At distant shores of Tsushima

The Russian squadron is no more.

 

The dreams are pitilessly broken,

Suffer the hearts mournful.

Such a terrible end

Nobody expected, and all “are killed.”

 

Killed are the hopes brave,

Killed is faith, sight is woeful.

Destruction of squadron and shame

Eyelids have ordered us to close,

 

Like cloud the mountain’s height

At time unwillingly does close,

Who’s guilty of the fleet’s defeat,

That only the One God knows.

 

Dims the gilt of the glory

Of banners sometime valiant.

Around pour the floods of sorrow,

And the heart moans: “Where is he?

 

Where’s he, singer of elegy ‘From the sea’?”

Lilac blossoms in his garden…

Summer is near… Love walks in him…

Alas, for the poet who is young

 

Night is not sweet, day does not shine –

In him there’s no question, no response.

Live not long ago – now decay,

Like midnight shadow’s ghost,

 

He does not need lilac,

Lover’s captivity is not for him.

And for him are the birds and sea,

And running of the dear ship.

 

He won’t compose about his queen

Elegy of the sea, as it does heed.

Will not tell tenderly, like dream,

With his soul the enamoured words,

 

And not responded to is the calling of kids,

Like not responded to are kids’ tears.

Like me, who has been young,

As he, with grave sleep deceased,

 

Let me, with my powerless poem

Having sung the dusky Kwantung,

With tears’ abundant flood,

I will glory sonority of precise strings.

 

And I will tell you, friend

Of his uplifted soul:

Don’t cry, dear, don’t sorrow,

To you the spouse don’t call!

 

O don’t embarrass his rest

With inexpressible angst,

Like truth pure and holy.

With a long-suffering tear.

 

He fell in battle with glory

In struggle for his homeland.

I sing in tears the young man,

In tears of holy inspiration!

 

In tears of holy inspiration

I speak to you in the heart,

Praying to the good altar

Of sending down consolation

 

To you, wife-sufferer.

Your youthful years

Let revive, like life of nature,

The sorrowful spring of yours.

 

And our mourning hearts

Let console the meaning of Covenant

In lips of extinct poet:

“Let be the will of the Lord!”


 

Пенье стихов

 

О вы, поэзовечера,
 Но не на блещущей эстраде,
 А на лужайке у костра, —
 Не денег, а искусства ради, —
 Признательный, забуду ль вас?
 Благословен счастливый час,
 Когда, свернув и спрятав лески,
 Поужинав своей ухой,
 Мы возвращаемся домой
 Через лесок, где спят березки,
 Петь соловьизы, как псалмы,
 Петь, как умеем только мы:
 Благоговейно, вдохновенно,
 Переживая каждый слог…
 О, жизнь, простая, как цветок,
 Да будешь ты благословенна!


 

Singing of poems

 

O you, evenings of poetry,

But on shining stage, but

Not in the meadow by bonfire, -

No money, and only for the art, -

Grateful, you will I forget?

Happy hour is blessed,

When, rolling and hiding the fishing rod,

We on the fish soup dined,

We are returning home,

Through the forest, where birches sleep,

To sing to nightingales, like psalms,

To sing, like only can we:

Inspired, reverently,

Worrying each syllable…

O, life, simple, like flower,

Thus blessed you will be!


 

 

Поющие глаза

 

Над калиткой арка из рябины.
 Барбарис разросся по бокам.
 За оградой домик голубиный.
 Дым из труб, подобный облакам.
 Домик весь из комнаты и кухни.
 Чистота, опрятность и уют.
 Подойди к окну и тихо стукни:
 За стеклом два глаза запоют.
 Женщина с певучими глазами
 Спросит, кто любимый твой поэт,
 И, с улыбкой прислонившись к раме,
 Терпеливо будет ждать ответ.
 Назови какое хочешь имя:
 Будь то Надсон или Малларме,
 В дом, где облака таятся в дыме,
 Будешь вхож, назвать себя сумев.
 Если же ты скажешь: «Что мне в этом!
 Знать стихов я вовсе не хочу», —
 Женщина, рожденная поэтом,
 Вдруг погасит взоры, как свечу.
 И хотя бы кудри поседели
 Пред стеклом, скрывающим уют,
 О твоем тебя не спросят деле
 Те глаза, которые поют…


 

Singing Eyes

 

On the gate, a mountain ash arch.

Barberry has grown on the sides.

Behind fence the blue house.

Smoke from graves, similar to clouds.

With kitchen and room is the home.

Cleanness, comfort and tidiness.

Come to window and quietly knock:

Behind the glass will sing two eyes.

Woman with melodious eyes

Will ask, who is poet by you loved,

And, leaning to frame with a smile,

Patiently the answer will await.

Call the name that you might want:

There will be Nadson and Mallarm,

In home, where clouds melt in smoke,

You will enter, having managed.

If you will say: “What is this for me?

To know poems I do not want” –

Suddenly, like candle, the sight dims

The woman, born as a poem.

And would go gray the curls

Finding comfort, before the glass

Will not ask deed from your deed

The singing eyes.


 

Поющие весны

 

Мы ярко чувствуем весну:
 Во всем ее мотив.
 Бросает звонче в вышину
 Гудки локомотив.
 И самый воздух стал ясней,
 И стал длиннее день.
 Весна! Все мысли снова с ней,
 Куда бы их ни день.
 При свете радостной зари
 В оранжевом соку
 Уж вскоре будут глухари
 Томиться на току.
 И реки вновь взломают лед
 И унесут в моря.
 В душе сиянье и полет,
 Весне благодаря.
 Заслышав вешнюю свирель,
 Я отдаюсь ей весь.
 Весна — единственная цель
 Существованья здесь!

 


 

Singing springs

 

Our feeling of the spring is bright:

In all her motives.

Throws loudly into heights

Beeps the locomotive.

And the air has become clearer,

And longer is the day.

Spring! All our thoughts are with her,

However you get away.

In dawn’s joyful light

In orange juice

Soon will capercaillie

On current languish.

And rivers again will break the ice

And carry to sea.

In soul is shining and flight,

Thanking the spring.

Hearing the stray flute,

I give myself to her.

Spring – only goal

Of existence here!


Сириусотон

 

Н.А. Тэффи

 

Счастье снежинки —
 Ландыша с Сирьюса —
 В таяньи алом…
 Будут поминки
 В сердце у ириса,
 Лунно-линялом.


Siriusoton

 

N.A. Taffey

 

Snowflake's happiness –

Lily of the value from Sirius –

In scarlet melting…

There will be memories

In heart by iris,

Moon-faded.


 

 

 

Сириус (интродукция)

 

Ты, человек, клянущий небеса,
 Клянущий землю, плаху вечной казни,
 Пойми меня; о, что за чудеса —
 Снега — снега — снега… И гасни… гасни…


 

Sirius (introduction)

 

You, man, cursing the sky,

Cursing the land, to the block of eternal execution,

Understand me; o, what miracles –

Snows – snows – snows… And be gone... be gone…


 

 

 

Эскизетка

 

Соны качеля, белесо ночело.
 Лес печалел в белосне.
 Тюли эоля качала Марчелла:
 — Грустно весенне усни! —
 Точно ребенка, Марчелла качала
 Грезы, меня и весну.
 Вот пробесшумела там одичало
 Глуше затишия мышь.
 Крылья дымели, как саван истлевший.
 — Сердце! тебя не поймешь,
 Лед запылавший!


 

Sketch

 

Sleepy swing, whitish overnight.

Forest is sad in semi-dream.

Marchella swung the tulle Aeolian:

Sorrowfully sleep in spring!

But like a child, Marchella rocked

Me, spring and dreams.

Here made for you a noise

The calmed down mouse.

Wings smoked, like decayed shroud.

Heart! You I can’t understand,

The floating ice!


Спящая красавица

 

— Что такое Россия, мамочка?
 — Это… впавшая в сон княжна…
 — Мы разбудим ее, любимая?
 — Нет, не надо: она — больна…
 — Надо ехать за ней ухаживать…
 — С нею няня ее… была…
 Съели волки старушку бедную…
 — А Россия что ж?
 — Умерла…
 — Как мне больно, моя голубушка!..
 Сердце плачет, и в сердце страх…
 — О, дитя! Ведь она бессмертная,
 И воскреснет она… на днях!


 

Sleeping Beauty

 

“What is Russia, mother?”

“It is princess, fallen asleep…”

“We will wake her up, beloved?”

“No, no need, she – is sick…”

“We need to go to take care of her…”

“Her nanny I have been…

The wolves ate the poor crone…”

“And Russia?”

“Deceased…”

“How I’m hurting, my darling!..

In heart there’s fear and heart weeps…”

“Oh, child! She is immortal,

And on these days will resurrect!”


 

Словенка Лиза

 

Словенка Лиза, повара жена,
 Веселая красивая шатенка,
 Сказала мне, в ручье отражена
 (И в этом прелесть главная оттенка!):


«Закажем гуляш, чокнемся вином
 В одной из нами встреченных гостилен».
 Мы к столику присели под окном,
 И, признаюсь, был этот завтрак стилен…


По черным тропкам, близким ей одной,
 Уже с утра мы в замок шли соседний,
 И этот путь, мне чуждый, ей родной,
 Навеял будоражащие бредни…


И, розовая, стала от вина
 Она еще, казалось, розовее,
 Словенка Лиза, повара жена,
 Все предрассудки смехом поразвеяв…


 

Slovene Liza

 

Slovene Liza, wife of chef,

The happy beautiful brunette,

Told me, in stream reflected

(And in this beauty of main shade!);

 

“Let’s order goulash, clink glasses of wine

In one of inns encountered by us.”

We sat at table by the window, and,

I swear, stylish was this breakfast…

 

On the black trails, only to her near,

Since morning we went toward the neighbouring palace,

And this way, not others, to her dear,

Inspired by disturbing nonsense…

 

And, pink, she became from wine

Still, as appeared, pinker,

Slovene Liza, chef’s wife,

All superstitions having dispelled with laughter…


 

Дым льда

 

Под ветром лед ручья дымится,
 Несутся дымы по полям.
 Запорошенная девица
 Дает разгон своим конькам.


Она несется по извивам
 Дымящегося хрусталя,
 То припадая к белым гривам,
 То в легком танце воскрыля.


На белом белая белеет —
 Вся вихрь, вся воздух, вся полет.
 А лед все тлеет, тлеет, тлеет, —
 Как будто вспыхнет этот лед!


 

Smoke of ice

 

The ice of stream smokes under the wind,

Smokes carry on the fields.

The powered maiden

Gives acceleration in her skates.

 

She carries on meanders

Of crystal smoking,

Once crouching to the white manes,

Once resurrected in light dance.

 

On white is white the white one –

All whirl, all air, all flight.

And ice is still smouldering, smouldering, smouldering, -

As if will flare up this ice!


Снежная летаргия

 

(этюд)
 Посв. И.А. Дашкевичу


Вам, чьи прекрасные уроки
 В душе запечатлели след,
 Вам посвящает эти строки
 Вас понимающий поэт.
 В них не таится смысл глубокий
 И мысли в них великой нет,
 Но в них надежна вера в свет —
 Кипучей молодости соки.
 Примите ж, друг мой дорогой,
 Этюд, подсказанный душой —
 Дитя минуты вдохновенья,
 Безвестный автор просит Вас
 Мольбой своих печальных глаз
 Не похвалы, а снисхожденья.

 

I
 От подводных ключей незамерзшая,
 Речка льется, поспешная синяя;
 Лишь природа, зимою обмершая,
 Заколдована в снежном унынии.
 Оголились деревья кудрявые,
 Притаились за речкой застенчиво —
 Словно витязь, увенчанный славою,
 Вдруг развенчан судьбою изменчивой.
 Солнце, пылкое в летние месяцы,
 Утомилося жизнью палящею,
 Бредом солнцу минувшее грезится,
 И отрадно ему настоящее.
 Часто люди, безделицей каждою
 Увлекаясь, палятся порывами
 И, упившись мучительной жаждою,
 Отдыхают мечтами счастливыми.

 

II
 Я иду и ищу по наитию
 В лабиринте лесном указания;
 А тропа ариадниной нитию
 Сокращает пути расстояния.
 Много символов мира далекого:
 Духа доброго, Зла инфузорию,
 Вплоть до Бога, Собою высокого, —
 Мог найти в сосен, елок узоре я.
 Вот я вижу лицо Мефистофеля —
 Два рожка и бородка козлиная;
 Рядом с ним выплывают два профиля —
 Чертенята с улыбкой змеиною.
 Отстрани от меня нечестивого,
 От соблазна избавив угарного;
 Силой разума, злого и льстивого,
 Да не сделают мне зла коварного.
 Вот три ели слились в одной линии
 И одною мерешатся издали.
 Что за символ над снежной пустынею,
 Да и место рожденья их чисто ли?
 Преклонись, духом смысл прозревающий
 Откровенья Творца всеединого:
 Этот символ, тебя поражающий, —
 Знак святой Божества триединого.

 

III
 Вечер мягко вздохнул и приветливо
 Убаюкивал лес засыпающий;
 Ветерок обнимался кокетливо
 С липой, днями былыми мечтающей.
 Снег кружился воздушными грезами,
 Как они, рассыпаяся в воздухе,
 Или плакал, растаявший слезами,
 Как о силах, накопленных в роздыхе.
 Сколько грусти в момент усыпления
 В зимний вечер в деревьях мертвеющих —
 Словно тысячи душ в угнетении
 Здесь собрались, о рае жалеющих!
 Ветерок напевает мелодии,
 От которых душа разрывается.
 Это — песенки смерти пародии;
 Кто-то с кем-то надолго прощается…

 

IV
 Заблестит солнце яркое, вешнее,
 Разукрасятся ветви одеждою,
 И пробудится — силой нездешнею —
 Вновь природа горячей надеждою.
 Забурлят воды радостным говором,
 Пробужденные царственным голосом;
 Разогретые солнечным поваром,
 Вновь поля разукрасятся колосом.
 Птица станет слетаться за птицею
 Из-за синего моря свободного…
 Как отрадно весною-царицею
 Грезить в царстве Мороза холодного!

 

V
 Так и мы, как природа уснувшая
 В пору зимнюю — в смерти мгновение:
 Нас не манит земное минувшее
 И бодрит светлый луч возрождения.
 О, не плачьте, друзья безутешные:
 Мы ведь живы душою бессмертною —
 Нашей мыслью последней безгрешною,
 Наших близких молитвой усердною.


 

Snow lethargy

 

(etude)

Dedicated to I.A. Dashkevich

 

To you, whose beautiful lessons

In the soul captured a trace,

Dedicates these lines

Poet that you understands.

In them doesn’t lurk the deep thought

And great thought there’s not,

But in them reliable is faith in light –

Juices of youth ebullient.

Accept then, my dear friend,

Etude, suggested by soul –

The inspired minute’s child,

The fameless author you request

With prayer of your sad eyes

Not leniency but praise.

 

I

Unfrozen from underwater jets,

The river pours, blue in haste;

Only nature, with winter frozen,

Bewitched in snowy sorrow.

Bared the trees curly,

Shyly behind the river hidden –

Like a knight, crowned with glory,

Is suddenly debunked by treasonous fortune.

Sun, ardent in the summer months,

Tired of life scorching,

The past sun dreams madness,

And to it the present gratifying.

Frequently people, carried away past

Each trifle, are scorched by gusts,

And, imbibing with tortuous thirst,

With happy dreams rest.

 

II

I go and seek to find

Instructions in wood’s labyrinth;

And trail of Ariadne’s thread

Reduces the ways of the distance.

Many symbols of the far-off worlds:

Kind spirit, Ciliates of evil,

Up to the highest Lord, -

I could find patterned in pines and fir trees.

Thus I see the face of Mephistopheles –

Two horns and a goatee;

Next to him swim out profiles –

Little devils with smile of a serpent.

The wicked remove from me,

Carbon dioxide from temptation eliminating;

With strength of reason, evil and flattering,

They won’t commit to me an insidious evil.

Three firs merged in one line

And from afar shimmer as one.

What is the symbol above the snowy plane,

Is their place of birth clean?

Bow, meaning with spirit regaining sight

Of the All-One Creator’s revelation:

This symbol, striking you –

The sign of holy triune Creator!

 

III

Wind softly sighed and affably

Lulled to sleep the falling asleep forest;

Wind embraced coquettishly

With linden, dreaming of days past.

Snow circled in airy dreams,

As they, crumbled in the air,

Either cry, melting with tears,

Of strength in rest accumulated.

How much sorrow in moment of euthanasia

In dying trees on winter evening –

Like thousands of souls in oppression

Gathered here, sparing heaven!

Wind sings the melody,

From which will tear the soul.

This – song of death’s parody:

Someone with someone for long says farewell…

 

IV

Will shine the bright, spring sun,

With clothes will be painted branches,

Will awaken – with alien strength –

Anew with hot hope the nature.

Will seethe the waters with joyful talk,

Awakened by king’s voice,

Warmed by the sunny cook,

Again the fields will be painted with spikes.

Birds will fly one after one

Over the free blue sea…

How joyful it is for spring-queen

To dream in kingdom of Frost chilly!

 

V

Thus we, like asleep nature

In winter time – moment in death:

The past us does not lure

And light ray of revival invigorates.

O, do not cry, inconsolable friends:

With immortal soul we are living –

With our last sinless thought,

With diligent prayer of ones dear.


 

Сойволская быль

 

— Я стоял у реки, — так свой начал рассказ
 Старый сторож, — стоял и смотрел на реку.
 Надвигалася ночь, навевая тоску,
 Все предметы, — туманнее стали для глаз.
 И задумавшись сел я на камне, смотря
 На поверхность реки, мысля сам о другом.
 И спокойно, и тихо все было кругом,
 И темнела уже кровяная заря.
 Надвигалася ночь, и туман над рекой
 Поднимался клубами, как дым или пар,
 Уж жужжал надоедливо глупый комар,
 И летучая мышь пролетала порой.
 Вдруг я вздрогнул… Пред камнем теченье реки
 Мчало образ Святого Николы стремглав…
 Но внезапно на тихое место попав,
 Образ к берегу, как мановеньем руки
 Чьей-то, стало тянуть. Я в волненьи стоял,
 Я смотрел, ожидал… Образ к берегу плыл
 И, приблизившись к камню, как будто застыл
 Предо мной. Образ взяв из воды, я рыдал…
 Я рыдал и бесцельно смотрел я в туман
 И понять происшедшего ясно не мог,
 Но я чувствовал ясно, что близко был Бог, —
 Так закончил рассказ старый сторож Степан.


Soivolovski story

 

«I stood by river» - thus the story starts

Old guard – he stood and stared on river.

Hight was approaching, evoking sorrow,

All objects, - became foggy for the eyes.

And, thinking, I sat on the stone, staring

On cover of river, thinking of another.

And all was quiet and happy all around,

And darkened the bloody dawn.

Night was approaching, and fog over the river

Rose in clubs, like smoke and steam.

Annoyingly buzzed the stupid mosquito,

And the bat flies by sometimes.

Suddenly I shuddered… Before stone the river current

Rushes along past Sacred Nicholas’s icon.

But suddenly having fallen on quiet place,

Image to shore, like with a wave of someone’s

Hand, it became heavy. I stood in excitement,

I looked, I waited… Icon sailed to the shore

And, nearing the stone, as if frozen

Before me. I wept, taking from the river the icon…

I wept and aimlessly looked at the fog

And could not clearly understand what happened,

But I felt clearly that near was God, -

Thus ends the story the old guard Stepan.


 

Какая-то сплошная хлыстань

 

Какая-то сплошная хлыстань
 Вокруг: везде одни хлысты…
 Укрой меня от них, о пристань, —
 Объяла, обуяла хлыстань,
 Ее назойливая свистань,
 Ее газетные листы…
 Вселенная — сплошная хлыстань,
 Где хлест, хлестанье и хлысты!


 

Some continuous whiplash

 

Some continuous whiplash

Around: Everywhere only whips…

Hide me from them, o jetty, -

Embraced, overwhelmed whiplash,

Her annoying whistle,

Her newspaper leaves…

Universe – continuous whiplash,

Where there’ whip, whipping and whips!


 

 

 

Так называемый поэтик

 

Так называемый «поэтик» —
 На шубе гения лишь моль…
 Любой из Ванек и из Петек —
 Теперь художник и поэтик.
 И что ж мы видим? Петьки эти
 Коронную играют роль,
 И каждый норовит поэтик
 Испортить шубу, точно моль.


 

So-called poet

 

So-called poet –

On fur of genius but a moth…

Each of Vanyas and Petyas –

Now poet and artist.

 

What do we see? These Petyas

Play the crowning role,

And wants each poet

Like moth to spoil the coat.


 

Чего-то нет

 

Мне хочется уйти куда-то,
 В глаза кому-то посмотреть,
 Уйти из дома без возврата
 И там — там где-то — умереть.
 Кому-то что-то о поэте
 Споют весною соловьи.
 Чего-то нет на этом свете,
 Что мне сказало бы: «Живи!..»


 

Something Is Missing

 

I want to go somewhere,

To look into somebody’s eyes,

To leave the home without returning

And there – somewhere – to die.

To somebody about the poet

The nightingales in spring sing.

There’s something missing in this world,

That has been told to me: “Live!..”


 

Нечто соловьиное

 

У меня есть громадное имя,
 Ослепительней многих имен.
 Ах, я мог потягаться бы с ними,
 Но для этого слишком умен…


Я — единственный и одинокий,
 Не похожий совсем на других:
 Легкомысленный, но и глубокий
 И такой неудобный для них…


О бессмертьи своем не забочусь
 И пою, как поет соловей.
 Я влюбляюсь в мелькнувшую тотчас,
 Остываю, пожалуй, скорей…


Да и как бы могло быть иначе, —
 Часто ль плоть принимает Мечта?
 Но чем чаще мои неудачи,
 Но чем лживее женщин уста,


Тем все крепче и пламенней вера,
 Что я гибну в напрасной алчбе,
 Что искать ее в новых — химера,
 Что она, как и раньше, в тебе.


 

Something nightingale’s

 

I have giant name,

More radiant than many names.

Ah, I could be complete with them,

But I am too smart for this…

 

I – am one and only,

Not like others appearing:

Irresponsible, but deep

And to them inconvenient…

 

I don’t care about my immortality

And I sing, like nightingale sings.

I fall in love immediately,

Please, sooner, I chill…

 

And how could it be otherwise, -

Is flesh often accepted by Dream?

But more frequent are my failures,

But more false are the women’s lips,

 

Faith is stronger and more fiery,

That I die in needless greed,

To seek for among the new – chimera,

That, like before, is in thee.


 

 

Иногда

 

Иногда — но это редко! —
 В соблазнительном вуале
 Карменситная брюнетка
 Озарит мой уголок


И качнет — но это редко! —
 Вы при качке не бывали! —
 И качнет мечты каюту,
 Пол вздымая в потолок.


Тут не вихрь — какое! — вихри!
 И не шторм — какое! — штормы!
 Вдруг завоют, вдруг закрутят,
 Приподнимут, да как — трах!..


Ай, да резвы эти игры!
 Ай, да резки эти формы!
 Ай, да знойны эти жути!
 Я люблю их, просто страх!..


 

Sometimes

 

Sometimes – but only rarely! –

In seductive apparel

The Karmen-like brunette

My corner illuminates.

 

And will rock – but only rarely! –

You had not been before rocking! –

And room will be rocked by dreaming,

Floor rising toward ceiling.

 

Here is not a swirl – which! – swirls!

And not a storm – which! – storms!

Suddenly will howl, suddenly will spin,

They will lift you up, and then – bang!..

 

Ah, playful are these games!

Ah, sharp are these shapes!

Ah, sultry are these horrors!

I love them, just fear!..


 

 

Где-то на черешнях

 

Где-то на черешнях,
 Там, в краях нездешних,
 Распевают птицы
 Но не так, как тут.


Грезят в сферах вышних
 На румяных вишнях,
 Грезят небылицы,
 Радужно поют.


А у нас, где север
 Пожинает клевер,
 Нет ни ярких вишен,
 Ни веселых птиц.


Все повито дымкой,A
 Грустью-невидимкой,
 Грезы зов не слышен
 В сумраке темниц.


 

Somewhere on cherries

 

Somewhere on cherries,

There, in foreign lands,

Sing the birds,

But not here, not there.

 

They dream of higher spheres

Over ruddy cherries,

The fables dream,

Rosily they sing.

 

And for us, where north

Reaps the clover,

There are no bright cherries,

No singing birds.

 

All with haze is covered,

Invisible sadness,

Call of dreams is not heard

In the dusk of dungeons.

 


 

Соната "Изелина"

 

I. Встреча


Спи, спи! пока ты будешь спать,
 Я расскажу тебе о ночи
 Моей любви, как не отдать
 Себя ему — не стало мочи.
 Я дверь ему забыла запереть
 Свою шестнадцатой весною:
 Ах, веял теплый ветер, ведь,
 Ах, что-то делалось со мною!..
 Он появился, как орел.
 Мы встретились однажды утром
 Перед охотой. Он пришел
 Из странствий юно-златокудрым.
 Со мной по саду он гулял,
 И лишь меня рукой коснулся,
 Он близким, он родным мне стал.
 В нас точно кто-то встрепенулся.
 И у него на белом лбу
 Два лихорадочных и красных
 Пятна явились. Я судьбу
 Узрела в них — в желаньях страстных.

 

II. Наивность


 Потом… Потом я вышла в сад,
 Его искала и боялась
 Найти. А губы чуть дрожат
 Желанным именем. Смеркалось.
 Вдруг он выходит из кустов
 И шепчет: «Ночью. В час». Вздыхает.
 Вдыхает аромат цветов.
 Молчит. Молчит — и исчезает.
 Что этим он хотел сказать:
 «Сегодня ночью. В час»? — не знаю.
 Вы это можете понять?
 Я — ничего не понимаю.
 Что должен он уехать в час,
 Хотел сказать он, вероятно?..
 Что мне за дело! вот так раз:
 Зачем мне это непонятно?..

 

III. Первое свидание


 И вот я забываю дверь
 Свою закрыть, и в час он входит…
 Как я изумлена теперь,
 Что дверь открытою находит!..
 — Но разве дверь не заперта?.. —
 Я спрашиваю. Предо мною
 Его глаза, его уста,
 В них фраза: «Я ее закрою»…
 Но топота его сапог
 Боюсь: разбудит он служанку.
 И стула скрип, и топот ног…
 «Не сесть ли мне на оттоманку?»
 — Да, — говорю. Лишь потому,
 Что стул скрипел… Ах, оттого лишь!..
 Он сел, приблизясь к моему
 Плечу. Я — в сторону. Неволишь?..
 Глаза я впустила. Он
 Сказал: «Ты зябнешь». Взял за руку,
 Своею обнял. Входим в сон.
 Петух провозгласил разлуку.

 

IV. Вкушение


«Пропел петух, ты слышишь?» Сжал
 Меня, — совсем я растерялась.
 Я бормотала: ты слыхал?
 Ты не ослышался? Металась,
 Хотела встать. Но вновь на лбу
 Пятна два лихорадно-красных
 Увидев, вверила судьбу.
 Свою глазам его прекрасным…
 Настало утро. Пробудясь,
 Я комнаты не узнавала
 И даже башмачков. Смеясь,
 Себя невольно вопрошала:
 Во мне струится что-то. Что ж
 Во мне струиться-то могло бы?..
 Который час, — как тут поймешь?
 И я — одна? и мы — не оба?

 

V. Восторг


Ах, я не знаю ничего…
 Лишь помню: дверь закрыть забыла…
 Служанка входит. «Отчего
 Свои цветы ты не полила?»
 — Я их забыла. — Снова та:
 «Где платье ты свое измяла?»
 Смеется сердце. Та-та-та!
 О, если бы я это знала!..
 Подъехал к саду фаэтон…
 «И ты не накормила кошку», —
 Твердит служанка. «Это он!»
 Твердит мне сердце. Я — к окошку!
 Проси, проси его ко мне, —
 Я жду его: мне надо что-то…
 И у меня наедине —
 Запрет он дверь? — одна забота…

 

VI. Второе свидание


 Стучится. Отворяю. И,
 Желая оказать услугу,
 Дверь вмиг на ключ. В уста мои
 Меня целует, как подругу.
 — Не посылала за тобой, —
 Шепчу… «Так ты не посылала?»
 Смущаюсь и кричу душой:
 — Да, мне тебя не доставало!
 Да, посылала! да, побудь
 Немного здесь! — Глаза руками
 Закрыла от любви, на грудь
 К нему склонив уста с глазами…
 «Но кажется пропел петух?»
 Он стал прислушиваться. Я же
 Подумала невольно вслух:
 — Как это мог подумать даже?..
 Никто не пел. Пожалуй, лишь
 Кудахтала немного кура…
 Он мне: «Немного погодишь, —
 Я дверь запру». И вечер хмуро
 В окно взглянул. А я едва
 Могла шепнуть: — Но дверь закрыта…
 Я заперла уже… — Трава,
 Деревья, все — луной облито.

 

VII. У зеркала


 Уехал он опять. Во мне
 Как будто золото струилось.
 Я — к зеркалу. Там, в глубине,
 Влюбленных глаза два светилось.
 Лишь я увидела тот взгляд,
 Во мне вдруг что-то задрожало,
 И заструился сладкий яд
 Вкруг сердца, выпуская жало…
 О, раньше я была не та:
 Так на себя я не смотрела!..
 И в зеркале себя в уста
 Поцеловать я захотела…


Sonata “Iselina” (Knut Gamsun, “Pan”)

 

1. Meeting

 

Sleep, sleep! While you will sleep

I’ll tell you about the night

Of my love, how not to give

Myself back to him – I have no might.

I forgot to lock the door for him

On my sixteenth spring:

Ah, blew the warm wind,

Ah, what happened to me!..

He appeared like an eagle.

We met once on a morn

Before the hunt. He appeared

From wanderings gold-haired – young.

In the garden he walked with me,

And only touched me with the hand,

He became near, he became dear.

Among us somebody had startled.

And on his white forehead

Appeared two feverish and red
 Spots. The fate

I saw in them – in wishes passionate.

 

II. Naivete

 

Later… Later I went to the garden,

Sought him and feared to find him.

And lips tremble barely

With wished name. It dimmed.

Suddenly he from bushes came out

And whispered, “Night. In an hour.”

Sighed. Breathes in the aroma of flowers.

Is silent. Is silent – and disappears.

What he wanted to tell those:

“Tonight. One o’clock?” – I don’t know.

Can you understand this?

I – understand not a thing.

That he must in an hour leave,

He wanted to say, probably?..

What do I care? Thus once here:

Why is this to me unclear?

 

III. First rendezvous

 

And here the door I forgot

To close, and he walks in in an hour…

How I am amazed now,

That open the door is found.

“But is the door not locked?”

I ask. Before me

His lips, his eyes,

And in them phrase, “I will close it…”

But stomping of his boots

I fear: it will awake the servant.

And screech of chair, and stomping of feet…

“May not I sit for the Ottoman?”

“Yes,” – I say. Just because

Screeched the chair… Ah, because of this!

He sits, to my shoulder near.

I – to the side. Are you not willing?..

I let down eyes. He said,

“You’ll chill.” Took by the hand,

Hugged his own. Went into a dream.

Cock proclaimed awakening.

 

IV. Eating

 

“The cock has sung, do you hear?” Pressed

Me – I am all confused.

Do you hear? I mumbled

You did not mishear? Rushed about,

I sought to rise. But on forehead

Again two feverish-red spots

Seeing, believed the fate.

To his beautiful eyes.

Morning has come. Awakening,

I did not recognize the room

And even shoes. As I laughed,

I unwillingly questioned myself:

Something is flowing in me.

What could be flowing in me?..

What hour – will you understand here?

And I – alone? And not both – are we?

 

V. Delight

 

Ah, I know nothing…

I recall: forgot to close the door…

Servant enters. “For what reason

You did not water the flowers?”

“I forgot them.” Again you:

“Where did you crumple the dress?”

Heart is laughing.

O, had I known this!..

Phaeton to the garden comes…

“And you did not feed the cat,”

Servant repeats. “Here he is!”

Repeats my heart.

I – to the window! Ask him to me to come, -

I wait for him: I need something…

And for me alone –

Will he lock the door? – one concern…

 

VI. Second rendezvous

 

He knocks. I open. And,

Wishing to be of service,

Door instantly with key. On lips of mine

He kisses, like a girlfriend.

“Did not send after you,”

I whisper, “Thus you did not send?”

I am embarrassed and cry with soul:

“Yes, it did not reach my end!

Yes, sent! Yes, stay

A bit here!” Eyes with hands

Closed from love, on his chest

Lips with eyes he bends…

“But it seems the cock has crowed?”

He started listening. And

I unwillingly thought aloud:

“How to think he did intend?”

Nobody sang. Perhaps

A bit clucked the hen…

He to me: “You wait a little –

I’ll close the door. And gloomily the even

Looks into window. And barely

I could whisper: “But the door has closed…”

I locked already.

Grass, trees, all – with moon doused.

 

VII. By the mirror

 

By the mirror

He left again. In me

As if the gold flowed.

I – to the window, in depth there,

Shined two lovers’ eyes.

If only that stare I had seen,

Something trembled in me,

And flowed the sweet poison

Around the heart, releasing a sting…

O, I was not the same formerly:

At myself I did not stare!

And in mirror myself with lips

To kiss I desired…


 

Сонаты в шторм

 

На Ваших эффектных нервах звучали всю ночь сонаты,
 А Вы возлежали на башне на ландышевом ковре…
 Трещала, палила буря, и якорные канаты,
 Как будто титаны-струны, озвучили весь корвет.


Но разве Вам было дело, что где-то рыдают и стонут,
 Что бешеный шторм грохочет, бросая на скалы фрегат.
 Вы пили вино мятежно. Вы брали монбланную ноту!
 Сверкали агаты брошек, но ярче был взоров агат!


Трещала, палила буря. Стонала дворцовая пристань.
 Кричали и гибли люди. Корабль набегал на корабль.
 А вы, семеня гранаты, смеясь, целовали артиста…
 Он сел за рояль, как гений, — окончил игру, как раб…


 

Sonatas in storm

 

On your spectacular nerves all night sounded sonatas,

And you lay on the towers in lily of valley carpet…

Cracked, fired the storm, and anchors ropes,

Like titan-strings, sounded the whole corvette.

 

But was it your business, that somewhere they weep and moan,

That thundered the mad storm, throwing onto rocks a frigate.

You rebelliously drank wine. You took the Mont Blanc note!

Shined agates of brooches, but brighter than sights agate!

 

Cracked, fired the storm. Moaned the palace pier.

People shouted and died. Ship onto ship ran.

And you, pomegranate seed, laughing, kiss the actor…

He sat at piano like a genius, - like slave ended the game.


 

 

Песня

М.И. Кокорину

Велика земля наша славная,
 Да нет места в ней сердцу доброму:
 Вся пороками позасыпана,
 Все цветущее позагублено.
 А и дадено добру молодцу
 Много-множество добродетелей.
 А и ум-то есть, точно молынья,
 А и сердце есть, будто солнышко,
 И пригож-то он, ровно царский сын,
 И хорош-то он, словно ангельчик.
 Да не дадено, знать, большой казны,
 И пуста мошна, что лес осенью,
 А зато не знать ему радости
 И прожить всю жизнь прозябаючи…

 


 

Song

TO M. I. Kokorin

 

Great is our glorious earth,

But there’s no place in it for the kind heart:

All backfilled with vices,

Ruined is all filled with bloom.

And well are given to the hotshot

Many-many virtues.

And there’s intelligence, like lightning,

And in heart is, as if the sun,

And comely is like the tsar’s son,

And pretty is he, like an angel.

Is not given, know, the large treasury,

Empty is purse, like autumn wood,

But he will not know the joy

And, vegetating, life will lead.


 

Песенка о зайце

 

Я впивала аромат
 В молодых сиренях.
 Заяц кушал виноград
 На моих коленях.


Я подшеила ему
 Золотой бубенчик.
 Стал мой заяц потому
 Вылитый оленчик.


 

Song about rabbit

 

In young lilacs

I aroma did drink.

Rabbit ate grapes

On my knees.

 

I put on his neck

A bell of gold.

For this my rabbit became

A deer solid.


 

Песенка Филины («Mignon», A. Thomas)

 

Лаэрт, Лаэрт, мой милый,
 Возлюбленный Лаэрт!
 Сейчас я получила
 Сиреневый конверт.
 Чего вы рот раскрыли,
 Как стофранковый клерк?
 Дает нам снова крылья
 Барон фон-Роэенберг!
 Зовет нас на гастроли
 В свой замок на концерт.
 Вы, право, точно кролик,
 Любимый мой Лаэрт!
 Послушайте, мой шельма,
 Покрасьте свой парик.
 Пускай зовет Вильгельма
 Капризный Фредерик.
 Ах, ужин за спектаклем
 На сто один куверт…
 Как весел он! — не так ли,
 Мой преданный Лаэрт?..


 

Song of eagle owls («Mignon», A. Thomas)

 

Laertes, Laertes, my dear,

Laertes beloved!

I now have received

The lilac envelope.

Why did you open your mouth,

Like a hundred-frank clerk?

Again gives us wings

Baron von-Rosenberg!

Thus calls us on the tour

In concert on the castle.

You, rightly, are a hare,

My beloved Laertes!

Listen, my rascal,

Paint your wig.

Let Wilhelm be called

By capricious Frederick.

Ah, dinner with performance

For hundred one covers…

How happy is he! – Not so,

My loyal Laertes?..

 


 

Песенка-весенка

 

Итак вы снова в Дылицы?
 Ну, что же, в добрый час.
 Счастливица! счастливица!
 Я радуюсь за Вас!
 Запасшись всякой всячиной,
 Садитесь вы в купэ,
 Забыв уже за Гатчиной
 О шуме и толпе.
 И сердце вновь олетено,
 Кипит, как Редерер…
 И вот — Елизаветино!
 И вот — дебаркадер!
 Вдали столичной пошлости
 Сияя так светло,
 На рослой серой лошади
 Вы едете в село.
 Уже кивает мельница
 Вам ласковый привет,
 Вы снова — карусельница,
 Ребенок и поэт.
 У дачи бродит курочка
 И рядом с ней петух…
 Ликует шумно Шурочка
 Среди веселых рюх…
 Поймать стараясь зяблика,
 Шалун бежит к лесам.
 Я узнаю в нем Дьяблика,
 Который — зяблик сам…
 Вам сердце окудесила
 Проказница-Весна.
 Бежите в поле весело —
 Одна! одна! одна!
 Впивая радость рьяную,
 Бросаетесь в траву,
 Снегурочкой-Тианою
 Мечтая наяву.
 Как сладко этой девочке
 Шепнуть: «Тоске капут», —
 А в парке пляшут белочки,
 И ландыши цветут.
 Пускай же сердце выльется
 В бокал любви полней!
 О Дылица! О Дылица! —
 Страна Мечты моей.


 

Song-spring

 

You are in Dylitsy again?

But, well, in a good time.

Happy one! Happy one!

I rejoice in ye!

Having stocked up on many things,

Into a coupe you sit,

After Gatchina having forgotten

Of the noise and the crowd.

And the heart flying anew,

Boils, like Rederer…

And here – Elizabethan!

And here – landing stage!

Away from capital meanness

As you radiantly shine,

On the grown gray horse

Into the village you ride.

Already nods the mill

To you tender hello,

You again – carousel,

The child and the poet.

The hen wanders in dacha

And rooster to her next…

Loudly Shura rejoices

Among the happy puffs…

Trying to catch the finch,

Naughty one to woods runs

I recognize Satan in him,

Which – is himself a finch.

Shrouded your heart

The naughty spring.

Run happily into field –

One! One! One!

Imbibing the joy zealous,

You upon the grass sit,

Of Snow Girl-Tiana

In reality dreaming.

How sweet it is for this girl

To whisper: “end of sorrow,” –

In the park dance the squirrels,

And blooms lily of the valley.

Thus heart a glass

Fully with love fills!

O Dylitsy! O Dylitsy!

The land of my dreams.


 

Песенка о настоящем

 

Веселую жизнь проводящим,
 Живущим одним Настоящим,
 Я песенку эту пою…
 Не думайте вовсе о завтра, —
 Живите, как песенки автор,
 Сжигающий душу свою…


На свалку политику выбрось
 И, ружья любого калибра
 Сломав, всем объятья раскрой,
 Так думай, так действуй, так чувствуй,
 Чтоб сердце изведало усталь
 От силы желаний порой!


Подумай, ведь только полвека
 Отпущено на человека,
 Вся жизнь твоя — лет пятьдесят…
 Заботами краткой не порти,
 Живи, как проказливый чертик:
 Хвосты у чертей не висят!..


Так что же ты нос свой повесил?
 Будь смел, будь находчив, будь весел,
 Бездумен, как ангел в раю…
 Веселую жизнь проводящим,
 Живущим одним Настоящим
 Я песенку эту пою!


 

Song of present

 

To those conducting a life happy,

Living only in the present,

I sing this song…

Don’t think about tomorrow, -

Live, like the song’s author,

Burning his soul…

 

Throwing politics to the dumpster

And guns of any calibre

Breaking, open everyone’s embraces,

Think thus, act thus, feel thus,

That heart will experience tiredness

Of strength of the wishes sometimes!

 

Think, only half a century

Is allotted to man,

Your life – fifty years2026

With worries do not spoil,

Live, like mischievous devil:

Devils’ tails do not hang!,,

 

Why did you hang your nose?

Be brave, be happy, be resourceful,

Mindless like angel in heaven…

To those conducting a life happy,

Living only in the present,

I sing this song!


Сонет

 

Пейзаж ее лица, исполненный так живо
 Вибрацией весны влюбленных душ и тел,
 Я для грядущего запечатлеть хотел:
 Она была восторженно красива.

Живой душистый шелк кос лунного отлива
 Художник передать бумаге не сумел.
 И только взор ее, мерцавший так тоскливо,
 С удвоенной тоской, казалось, заблестел.

И странно: сделалось мне больно при портрете,
 Как больно не было давно уже, давно.
 И мне почудился в унылом кабинете

Печальный взор ее, направленный в окно.
 Велик укор его, и ряд тысячелетий
 Душе моей в тоске скитаться суждено.


 

Sonnet

 

Scenery of her face, performed so vividly

With spring’s vibration of souls and bodies,

I sought to capture for the ones to come,

She was excitedly gorgeous.

 

The fragrant silk of braids of low tide of the moon

The artist was unable to transmit on paper.

And only her look, so sadly shimmering,

In double sorrow, it seems, did shimmer.

 

And strange: to make me hurt before the portrait,

How for long time it has not hurt.

And in gloomy office I fancied

 

Her sad gaze, directed at the window.

Great is his reproach, and for thousand-years

My soul is judged to wander in the angst.


 

Сонет-каприз

 

Встрепенулся звонок и замолк,
 А за дверью — загадка.
 Это кто? Это ты? Как мне сладко!
 Дорогая, войди… Черный шелк
 Зажурчит ароматно сонату,
 И конфузливо скромная складка
 Вдруг прильнет к огневому гранату.
 За окошком завистливый толк
 Приумолк ядовито.
 Это вздорно для нас… Все повито
 Упоеньем… Страсть алчет, как волк…
 Я пойму… ты поймешь… мы поймем…
 Да, поймем, как мечта даровита,
 И гранат мы иссушим вдвоем…


 

Sonnet-whim

 

Ringing started up and went quiet,

And behind the door – the riddle.

Who is this? Is this you? How to me it is sweet!

Enter, dear one… the black silk

Fragrantly will murmur sonata,

And the modest plait in embarrassment

Will suddenly snuggle to fiery pomegranate.

Behind the window the envious sense

Has poisonously gone quiet.

It’s absurd for us… All is woven

With intoxication… Like a wolf, hungers passion…

I’ll understand… You’ll understand… We’ll understand…

Yes, we’ll understand, how gifted is dream,

And together we’ll dry the pomegranate.


 

Сонет (Весь малахитово-лазурный)

 

Весь малахитово-лазурный,
 Алмазно-солнечным дождем,
 Как лед прозрачный и ажурный,
 Каскад спадает колесом.
 Купает солнце луч пурпурный,
 И пыль студеная кругом.
 Как властен бег стремленья бурный!
 Я быть хочу ее вождем!
 А пена пляшет, пена мечет
 И мылит камни и столбы.
 Парит на небе гордый кречет
 И говорит без слов: «Рабы!
 Когда б и вы, как водопад,
 Вперед неслись, а не назад!»

 


 

Sonnet (All malachite-azure)

 

All azure-malachite,

With diamond sunny-rained,

Like ice transparent and delicate,

Falls with the wheel the cascade.

Purple rain bathes the sun,

And around the cold dust is.

How masterful is stormy run!

I want to be its master!

And foam dances, foam aims

And soaps stones and poles.

In the sky the proud merlin soars

And says without word: “Slaves!

I’d tell you, like at waterfall,

Rush ahead, and not back!”


 

 

Сонет о верности

 

Не будучи сам верным по натуре,
 Я верность в женщине ценить привык.
 Я сдержанный люблю ее язык
 И глаз тепло прохладное лазури.


Я не хочу, чтоб колыхали бури
 Безоблачный и девственный дневник.
 И, вместе с тем, чтоб в грусти не поник
 Росистый взор, и стан не стал понурей.


Я умудреннее с годами стал.
 Неверностью довольно я блистал
 И даже почернеть успел от блеска…


Уж не бренчу я звеньями измен:
 Должно быть, предыдущая Кармен
 На сердце след отпечатлела резко.


 

Sonnet about loyalty

 

Not being by nature truthful,

I learned to appreciate loyalty in a woman.

I like her restrained tongue

And warm is the chilled azure of her eyes.

 

I do not want, that the storms swayed

The diary cloudless and maiden.

And, with this, that does not droop in sorrow

Dewy gaze, and camp did not go low.

 

I became wiser with time.

With disloyalty quite I shined

And even turned black of the shine…

 

I do not strum the ringing of betrayal:

Must be, the previous Carmen

Sharply imprinted the trace upon my heart.


 

Сонет Ольге Гзовской

 

Ее раздольный голос так стихиен,
 Крылат, правдив и солнечно-звенящ.
 Он убедителен, он настоящ,
 Насыщен Русью весь, — он ороссиен.
 При голосе таком глаза какие, —
 Нежней лазори и прохладней чащ,
 Которые проглазятся сквозь плащ, —
 Какие, как не только голубые?..
 Необходим закон — при том, что в двух
 Строфах рассказано, иметь и дух
 Денно-светильный, голубой, крылатый.
 А раз душа небесна, то и дар
 Не-может быть иным. В святой пожар
 Иду калить побед своих булаты!


 

Sonnet to Olga Gzovsky

 

Her free voice is so elemental,

Winged, righteous, and ringing-sun.

It is convincing, it is real,

Saturated with Russia – he is Russian.

Before such voice such eyes, -

Tenderer than azure and cooler than cups, -

Which grazed through the coat will be, -

Which, if not blue only?..

Law is necessary – because in two

Lines is stated, to have and the spirit

Daylight, blue, winged.

And since soul is heavenly, thus a gift

Cannot be another. In fire sacred

You have to burn the steel of your victories! 


 

Сонет Бальмонту (9-11 июля в ревеле)

 

В гирляндах из ронделей и квинтин,
 Опьянены друг другом и собою
 В столице Eesti, брат мой Константин,
 На три восхода встретились с тобою.


 Капризничало сизо-голубою
 Своей волною море. Серпантин
 Поэз опутал нас. Твой «карантин»
 Мы развлекли веселою гульбою…


 Так ты воскрес. Так ты покинул склеп,
 Чтоб пить вино, курить табак, есть хлеб,
 Чтоб петь, творить и мыслить бесконтрольно.


 Ты снова весь пылаешь, весь паришь
 И едешь, как на родину, в Париж,
 Забыв свой плен, опять зажить корольно.


 

Sonnet to Valmont (9-11 July in revel)

 

In garlands from rondels and quintines,

Drunken in one another and oneself

In capital Eesti, my brother Constantine,

To meet with you in three sunsets.

 

Misbehaved the sea

With its blue wave. Serpantin

Poet entangled us. Your “quarantine”

We entertained with happy revelry…

 

Thus you resurrected. Thus you left the crypt.

To drink wine, smoke tobacco, eat bread,

To sing, to create and to think without control.

 

You’re on fire, you soar again

And ride to Paris, like to homeland,

Forgetting your tribe, again to live like a royal.

 


 

Сонет (Мне некого любить, а без любви — туман)

 

Мне некого любить, а без любви — туман,
 И хочется любви — до горечи, до боли!
 Мне некого любить, и сердце не в неволе, —
 Неволя же любви — милей свободных стран.
 Кого любил — забыл. И страсти ураган,
 Как буря пронесясь мятежно в пышном поле,
 Измял мои мечты, взростя в груди обман.
 Теперь мечты опять стихию побороли…
 О, женщина! о ты, владычица над духом!
 Прислушайся к тоске моей сердечным слухом:
 Я в одиночестве! я жизнь готов разбить!
 Но как найду тебя? и как найдешь меня ты?
 Я кличу, мучусь, жду! вдуше моей — набаты!
 В крови моей— пожар! Но — некого любить!


Sonnet (I have no one to love, and fog – without love)

 

I have no one to love, and fog – without love,

And I want to love – no bitterness, no pain!

I have no one to love, and not free is my heart, -

Captivity of love – dearer than free lands.

Whom I loved – I forgot. And passion’s hurricane,

How storm rebelliously rushing into the lush field,

Crumpled my dreams, in chest deception growing.

Again the weather was overcome by dreams!

O, woman! O you, mistress over spirit!

Listen to my heart’s angst:

I am alone! To smash life I’m ready!

But how will I find you? How will you find me?

I vow, suffer, wave! In my soul – bells of alarm!

And in my blood – is fire! But – nobody to love!

 

 


 

Сонет (Мы познакомились с ней в опере, — в то время)

 

Мы познакомились с ней в опере, — в то время,
 Когда Филина пела полонез.
 И я с тех пор — в очарованья дреме,
 С тех пор она — в рядах моих принцесс.


Став одалиской в грезовом гареме,
 Она едва ли знает мой пароль…
 А я седлаю Память: ногу в стремя, —
 И еду к ней, непознанный король.


Влюблен ли я, дрожит в руке перо ль,
 Мне все равно; но вспоминать мне сладко
 Ту девушку и данную мне роль.


Ее руки душистая перчатка
 И до сих пор устам моим верна…
 Но встречу вновь посеять — нет зерна!


 

Sonnet (We got acquainted in opera – in that time)

 

We got acquainted in opera – in that time,

When sang Filin’s polonaise.

And I since then – with enchantment dosing,

She since that time – in rows of my princesses.

 

Becoming odalisque in dream harem,

She knows my password barely…

And I saddle Memory: feet in stirrups, -

And come to her, uncalled king.

 

Am I in love, does feather in my hand tremble,

Means nothing to me; but I sweetly remember

Role given to me and the maiden.

 

Her arm’s fragrant mitten

Till now is true to my lips…

But to sow meeting again – there’s no grain!


 

 

 

Валерию Брюсову сонет-ответ (акростих)

 

Великого приветствует великий,
 Алея вдохновением. Блестит
 Любовью стих. И солнечные блики
 Елей весны ручьисто золотит.
 Ручьись, весна! Летит к тебе, летит
 Июнь, твой принц, бессмертник неболикий!
 Юлят цветы, его гоньбы улики,
 Божит земля, и все на ней божит.
 Рука моя тебе, собрат-титан!
 Юнись душой, плескучий океан!
 Самодержавный! мудрый! вечный гордо!
 О близкий мне! мой окрылитель! ты —
 Ваятель мой! И царство Красоты —
 У нас в руках. Мне жизненно! мне бодро!


 

Sonnet-answer to Valeriy Bryusov (acrostic)

 

The great one greets the great one,

Scarlet with inspiration. Shines

The poem with love. And sun’s glimmers

The spring firs with brook gilds.

Creek, spring! Flies to you, flies

June, non-face immortelle, your prince!

Flowers are in July, and evidence of their chase

Is godliness on the earth.

My hand for you, gathered-titan!

Be young with soul, splashing ocean!

Autocratic! Wise! Proud eternally!

O one near! My inspirer! Thee –

My sculptor! And kingdom of beauty –

In our hands. To me vitally! To me cheerfully!


 

Сонет (Вселенная — театр. Россия — это сцена)

 

Вселенная — театр. Россия — это сцена.
 Европа — ярусы. Прибалтика — партер.
 Америка — «раек». Трагедия — «Гангрена».
 Актеры — мертвецы, Антихрист — их премьер.
 Но сцена им мала: обширная арена —
 Стремленье их. Они хотят безгранных сфер,
 Чтоб на губах быков окровенела пена,
 Чтоб в муках исходил извечный Агасфер!
 О, зритель, трепещи! От бешеных животных,
 Ужасных в ярости, от мертвецов бесплотных
 И смертью веющих — преградой лишь барьер.
 Вот-вот не выдержит их дикого напора, —
 И в чем тогда твоя последняя опора?
 — Строй перед цирком храм объединенных вер!


 

Sonnet (Universe – is theatre. Russia – is the stage)

 

Universe – is theatre. Russia – is the stage.

Europe – tiers. Baltic – parterre.

America – “paradise.” “Gangrene” – tragedy.

Actors – corpses, Antichrist – their prime minister.

But stage is small for them: the broad arena –

Their striving. They want borderless spheres,

That on the lips of bulls bloodied the foam,

That came the known Wandering Jew in torments!

Tremble, viewer! From rabid beasts,

Awful in rage, from disembodied deceased

Winnowing with death – barrier is barrier.

He won’t withstand their wild pressure, -

And in what is your last support?

Build before circus a temple of united trusts!


Сонет (Я — у земли в плену, а терем твой — Эдем)

 

Я — у Земли в плену, а терем твой — Эдем,

Но мы встречаемся, Звезда моя, с тобою.

И сколько общего у нас: как ты, я нем,

А ты, как я, в реке отражена водою.

Да, знаем встречи мы, сведенные волною,

Неведомо к чему, неведомо зачем…

Мы связаны с тобой, как звучный стих поэм —

С немою скорбию, как небеса — с землею.

Как я люблю тебя, твоей любви не зная!

Как я печалюся, когда ты, угасая

В румянце утреннем, вдруг скроешься в волне!

Не видишь ты меня, но по тебе я брежу…

Не нужен я тебе, но я тобою грежу…

Ты льешь лучи на мир, а светишь только мне. 


Sonnet (I'm – prisoner of earth, and your tower – Eden)


I’m – prisoner of earth, and your tower is Eden,

But I am meeting you, my star.

And what we have in common: like you I am dumb,

And you, like me, are reflected in river waters.

Yes, we meet, brought by wave together,

Unknown to what, unknown for what…

You and I are tied, like resonant poetry –

With dumb sorrow, like heaven - with earth.

How I love you, not knowing your love!

How I am saddened when you, fading

In morning blush, suddenly you hide in wave!

You don’t see me, but I’m about you maddening…

You don’t need me, but I’m of you dreaming…

You pour rays on the world, but you light only me.

Сонет (Я коронуюсь утром мая)

 

Я коронуюсь утром мая
 Под юным солнечным лучом.
 Весна, пришедшая из рая,
 Чело украсит мне венцом.

 

Жасмин, ромашки, незабудки,
 Фиалки, ландыши, сирень
 Жизнь отдадут — цветы так чутки! -
 Мне для венца в счастливый день.

 

Придет поэт, с неправдой воин,
 И скажет мне: «Ты будь достоин
 Моим наследником; хитон,

 

Порфиру, скипетр — я, взволнован,
 Даю тебе… Взойди на трон,
 Благословен и коронован».


 

Sonnet (I am crowned on May morning)

 

I am crowned on May morning

Under young sun rays.

Spring, coming from heaven,

My forehead with a garland decorates.

 

Jasmine, chamomile, forget-me-nots,

Violets, lilac, lilies of the valley

Will give back life – flowers are so sensitive! –

For my garland on happy day.

 

Poet will come, warrior with falsehood,

And tell me: “You be worthy

To be my heir: chiton,

 

Porphyry, sceptre – I, excited,

Give to you… on the throne rising,

Blessed and crowned.


 

Сонет (я полюбил ее зимою)

 

Я полюбил ее зимою
 И розы сеял на снегу
 Под чернолесья бахромою
 На запустелом берегу.

 

Луна полярная, над тьмою
 Всходя, гнала седую мгу,
 Встречаясь с ведьмою хромою,
 Поднявшей снежную пургу.

 

И, слушая, как стонет вьюга,
 Дрожала бедная подруга,
 Как беззащитная газель;

 

И слушал я, исполнен гнева,
 Как выла злобная метель
 О смерти зимнего посева.

Сонет (Ее любовь проснулась в девять лет)

 

Ее любовь проснулась в девять лет,
 Когда иной ребенок занят куклой.
 Дитя цвело, как томный персик пухлый,
 И кудри вились, точно триолет.
 Любовь дала малютке амулет:
 Ее пленил — как сказка — мальчик смуглый…
 Стал. через месяц, месяц дружбы — круглый.
 Где, виконтесса, наше трио лет?
 Ах, нет того, что так пленяло нас,
 Как нет детей с игрой в любовь невинной.
 Стремится смуглый мальчик на Парнас,
 А девочка прием дает в гостиной
 И, посыпая «пудрой» ананас,
 Ткет разговор, изысканный и длинный.


 

Sonnet (Her love woke up in ten years)

 

Her love awoke in ten years,

Where the other child is busy with the doll.

The child bloomed, like round peach languid,

And, like a triolet, curled the curls.

Love gave an amulet to a child:

Captivated her – like tale – the dark-skinned boy…

Stood, in a month, month of friendship – round,

Where, viscountess, are three years of yours?

Ah, not that which captivated us,

There are no kids with game in love innocent.

Dark-skinned boy strives to Parnasus,

And girl gives reception in the living

Room, and, with “powder” the pineapple sprinkling,

Weaves conversation, exquisite and long.


 

Сонет (Как скоро солнце страсти отсветило)

 

Как скоро солнце страсти отсветило!
 Я боль узнал сжимающих оков.
 Холодность чувств взамен былого пыла,
 Затишье — вместо бури и валов.
 И юности играющая сила
 Миражна и пуста, как сущность снов,
 Как ледовитость зимнего светила,
 Как беспринципность принципов веков.
 Кипучей страсти скорость охлажденья,
 Перекипевшей крови красный лед,
 Мечтаний дерзких прерванный полет,
 Непониманье таинства сближенья —
 Все радостью мне душу обдает
 И изменяет жизни направленье.


 

Sonnet (How soon the sun of passion shined)

 

How soon the sun of passion shined!

I conjured pain of compressive eyes.

Coldness of feelings in exchange for fervor past,

Quietness – instead of storms and shafts.

And the playing power of youth

Is empty and with mirage, like essence of dreams,

Like ice cover of winter luminaries,

Like unscrupulousness of principles of centuries.

Quickness of cooling of the burning passion,

Of boiling blood the red ice,

The interrupted flight of the daring dreams,

Misunderstanding of secret of reconciliation –

With joy my soul drenches

And alters the life’s direction.


 

 

Sonnet (I loved her in the winter)

 

I loved her in the winter

And sowed roses in the snow

Under the ridge of the black forest

On the desolated shore.

 

Moon polar, over darkness

Rising, the gray-haired snowstorm chased,

Meeting with a witch handicapped,

The snowstorm having raised.

 

And, listening, how the snowstorm groans,

Trembled the poor girlfriend,

Like a defenceless gazelle;

 

And, full of anger, I listened

How the spiteful snowstorm howled

Of death of winter sowing.


 

Сонет (По вечерам графинин фаэтон)

 

По вечерам графинин фаэтон
 Могли бы вы заметить у курзала.
 Она входила в зал, давая тон,
 Как капельмейстер, настроеньям зала.
 Раз навсегда графиня показала
 Красивый ум, прищуренный бутон
 Чуть зрелых губ, в глазах застывший стон,
 Как монумент неверности вассала…
 В ее очей фиалковую глубь
 Стремилось сердце каждого мужчины.
 Но окунать их не было причины, —
 Напрасно взоры ныли: приголубь…
 И охлаждал поклонников шедевра
 Сарказм ее сиятельства из сэвра.


 

Sonnet (In evening the duchess’s phaeton)

 

In evening the duchess’s phaeton

You could notice by resort hall.

She came into the hall, giving tone,

Like bandmaster, in mood of the hall.

Did the duchess forever show

Beautiful mind, squinted bud

Of barely ripe lips, in eyes chilled the moan,

Like faithlessness of vassal’s monument…

And in her eyes’ violet depth

Aspired the heart of every man.

But for them to dip there was no reason, -

In vain whined sight: we will take care of him..

And chilled the fans of the masterpiece

Sarcasm of her lordship from the north.


 

Сонет (Любви возврата нет, и мне как будто жаль)

 

Любви возврата нет, и мне как будто жаль
 Бывалых радостей и дней любви бывалых;
 Мне не сияет взор очей твоих усталых,
 Не озаряет он таинственную даль…

Любви возврата нет, — и на душе печаль,
 Как на снегах вокруг осевших, полуталых.
 — Тебе не возвратить любви мгновений алых:
 Любви возврата нет, — прошелестел февраль.

И мириады звёзд в безводном океане
 Мигали холодно в бессчетном караване,
 И оскорбителен был их холодный свет:

В нём не было былых ни ласки, ни участья…
 И понял я, что нет мне больше в жизни счастья,
 Любви возврата нет!..


 

Sonnet (To love there is no age, and I am sorry)

 

To love there is no age, and I am sorry

Of former joys and former love’s days:

Does not shine to me sight of your tired eyes,

It doesn’t illuminate the secret distance…

 

There’s no return of love – and there’s sadness in the soul,

In snows around settled, half-thawed.

The love of scarlet moments to you will not return:

There’s no return of love – February rustled.

 

And myriads of stars in an anhydrous ocean

Coldly shimmered in countless caravan,

And insulting was their cold light:

 

In him there was no tenderness, no participation of ones past.

And I understood, that there’s no greater happiness in life,

There’s no return of love!..


 

Сонет (Я помню вас)

 

Георгию Иванову

 

Я помню Вас: Вы нежный и простой.
 И Вы — эстет с презрительным лорнетом.
 На Ваш сонет ответствую сонетом,
 Струя в него кларета грез отстой…


Я говорю мгновению: «Постой!» —
 И, приказав ясней светить планетам,
 Дружу с убого-милым кабинетом:
 Я упоен страданья красотой…


Я в солнце угасаю — я живу
 По вечерам: брожу я на Неву, —
 Там ждет грезэра девственная дама.


Она — креолка древнего Днепра, —
 Верна тому, чьего ребенка мама…
 И нервничают броско два пера…


 

Sonnet (I remember you)

 

To George Ivanov

 

I remember you: You are simple and sweet.

And you – with contemptuous lorgnette, aesthete.

I respond with sonnet to your sonnet,

Jetting in it sludge of dreams of claret.

 

I tell the moment: “Stop here!” –

And, to planets to shine brighter having promised,

I am friends with dear-pathetic office:

I am with beauty of suffering am intoxicated…

 

I am fading alive in sun – I live

On evenings: I walk on Nieva –

The virgin lady waits for dreamer.

 

She – Creole of ancient Dnieper, -

Loyal to him, whose child is the mother…

And catchily nervous are two feathers…


 

Сонет (Не раз ходил при тусклом фонаре)

 

Не раз ходил при тусклом фонаре,
 Мерцавшем в похоронном городишке,
 В каморку к ней; со мною были книжки.
 Она жила близ рощи, в серебре.
 Бывало, ночь мечтает о заре,
 Любя, томясь… Трещат в камине шишки.
 Шатун-Мороз скрежещет на дворе.
 Ведь хорошо? — хотя бы понаслышке!
 Она — во мне, я — в ней, а в нас — роман.
 Горячий чай. Удобная кушетка.
 И красного бургонского стакан.
 Целуемся, смеемся, плачем, детка,
 Но страсть молчит: так дремлет океан.
 Вот счастье где, но это счастье — редко!


 

Sonnet (I walked more than once under dim lantern)

 

I walked more than once under dim lantern,

Flickering in funeral town,

To closet with her: with me there were books.

She lived in silver, without woods.

It was, night dreams of the dawn,

Loving, languishing… Crackle bumps in fireplace.

Shatun-Frost grinds at the door.

All good? – But by hearsay!

She – in me, me – in her, in us – romance.

Hot tea. Cozy couch.

And glass of Burgonian red.

We kiss, we laugh, we cry, kid,

But passion is silent: thus ocean dozed.

What happiness where, but rarely this happiness


 

Сонет XXIX (Век грации, утонченный век-стебель)

 

Век грации, утонченный век-стебель!
 Ланкрэ, Ла-Туш, Бушэ, Грэз и Ватто!
 Андрэ Шарль Булль — поэт, не твой ли мебель?
 И ты, Бертон, не ты ль певец манто?


Век мушек-«поцелуев», вздохов гребель,
 Духов и комплиментов, — но зато
 Виконт бранится дома, как фельдфебель,
 А виконтесса, как — не знаю! — кто…


Двуликий век Раттье и Фрагонара —
 Изящества и грубого кошмара! —
 Ты мне напомнил «эти» времена:


Не та же ли культурность показная,
 Которую определенно зная,
 Спасти не могут наши имена?


 

Sonnet XXIX (Century of grace, refined stem-century)

 

Century of grace, refined stem-century!

Lancret, La Touche, Bouchez, Grez and Watteau!

Andre Charles Bull – poet, not your furniture?

And you, Berton, are not singer of the coat?

 

Century of moths-“kisses,” rowing having exhaled,

Spirits and compliments – but for this

Viscount shouted at home, like sergeant major,

And thus I do not know – the viscountess…

 

Two-faced century of Rattier and Fragonard –

Grace and rude nightmare! –

You have reminded me of “these” times:

 

It was not this culture ostentatious,

Which definitively knowing,

Cannot I save our names?


 

Сонет XXX (Петрарка, и Шекспир, и Бутурлин)

 

Петрарка, и Шекспир, и Бутурлин
 (Пусть мне простят, что с гениями рядом
 Поставил имя скромное парадом…)
 Сонет воздвигли на престол вершин.
 Портной для измеренья взял аршин.
 Поэт, окинув нео-форму взглядом
 И напитав ее утопий ядом,
 Сплел сеть стихов для солнечных глубин.
 И вот, сонета выяснив секрет,
 Себе поэты выбрали сонет
 Для выраженья чувств, картин, утопий.
 И от Петрарки вплоть до наших дней
 Сонет писали тысячи людей —
 Оригинал, ты потускнел от копий!..


 

Sonnet XXX (Petrarca, Shakespeare, and Buturlin)

 

Petrarca, Shakespeare, and Buturlin

(Let them forgive me, that along with geniuses

On parade I put my humble name…)

Sonnet was move to throne of heights.

Tailor for measurement took an arshin.

Poet, looking over neo-form with glance

And having drunk her with utopian poison,

Wove net of poems to sunny depths.

And here, clearing up the sonnet’s secret,

The poets chose the sonnet

For expressing feelings, paintings, utopias.

And from Petrarka to our days

Sonnets were written by thousands of men –

Original, you will fade from copies!..


 

Сонет XXXI Диссо

 

Изысканна, как жительница Вены,
 В венгерке дамской, в платье bleugendarme,
 Испрыскав на себя флакон вервэны,
 Идет она, — и в ней особый шарм.


К ней цужат золотые караваны
 Поклонников с издельями всех фирм…
 Лишь донжуаны, чьи карманы рваны,
 Берут ее глазами из-за ширм…


Изящница, очаровалка, венка,
 Пред кем и герцогиня — деревенка,
 В ней что-то есть особое совсем!


Изысканка, утонченка, гурманка,
 С весталковой душой эротоманка, —
 Как у нее выходит: «Жду вас в семь…»!


 

Sonnet XXXI Disso

 

Exquisite, like resident of Vienna,

In lady of Hungarian, in dress bleugendarme,

Spraying on herself vial of vervain

She walks – in her is especial charm.

 

In her approach golden caravans

To admirers with products of all firms…

Just Don Juans, just pockets torn,

Take with the eyes of the screens.

 

Graceful, Viennese, charmer,

Village before him and the duchess,

Something special is in there!

 

Sophisticated, gourmand, thin girl,

Erotomaniac with Vestal soul,

How it comes out: “I wait for you at seven…”


 

Сонет Т

 

Ваш дом среди заводских пустырей,
 От города приморского в трехверстьи,
 Ваш дом, куда охотно ездят гости,
 Дом широко распахнутых дверей.


Куда попасть, чем выбраться, скорей,
 И где поэт в своем заздравном тосте
 (Хотя вокруг и злобствовал Борей…)
 Приветствовал хозяев, чуждых злости,


Ваш дом, где неизменен тонкий вкус
 В литературе, мебели, гравюрах,
 Где фея настроенья — в абажурах,


И где не редкость — встречи знатных муз,
 Где культ наипрекраснейшей богини,
 Ваш дом — оазис в городской пустыне.


 

Sonnet T

 

Your home among the factory vacant lots,

By seaside city in three versts,

Your whom, where readily come guests,

The house with widely opened doors.

 

Where to fall, where to get our, soonest,

And where the poet with his toast

(Although around was angry Boreas…)

Greeted the alien to evil masters,

 

Your home, where unchanged is refined taste

In literature, furniture, engravings,

Where there’s fairy of mood – and lampshades,

 

And where there’s often meetings of noble muses,

Where there’s cult of beautiful goddess,

Your home – in city desert, oasis.


 

Грусть радости

 

О, девушка, отверженная всеми
 За что-то там, свершенное семьей,
 Мы встретимся в условленное время
 Пред нашею излюбленной скамьей!


Походкой чуть наклонной и скользящей
 Ты пойдешь, проста как виорель.
 И скажешь мне: «Единый! Настоящий!
 Возможно ли? Послушай… Неужель?»


И болью затуманенные взоры, —
 По существу веселые ключи, —
 Блеснут так радостно, как из-под шторы
 Пробившиеся в комнату лучи.


Ты — точно серна в золотистой дрожи:
 Доверчивость. Восторженность. Испуг.
 Что может быть нежней и вместе строже
 Твоих — не искушенных в страсти — рук?


Что может быть больней и осиянней
 Еще не вовсе выплаканных глаз?
 Что может быть печальней и желанней
 Уст, бредовых не говоривших фраз?


Газель моя, подстреленная злыми!
 Подснежник бессарабский — виорель!
 Виктория! И грустно это имя,
 Как вешняя плакучая свирель.


Тоска о Сканде

 

Валерию Брюсову


У побережья моря Черного
 Шумит Балтийская волна,
 Как символ вечно-непокорного,
 В лиловый север влюблена.


На море штормно, и гигантские
 Оякорены в нем суда, —
 Но слышу шелесты эстляндские,
 Чья фьоль атласится сюда.


И вот опять в душе лазорие,
 И вновь душа моя поет
 Морей Альдонсу — Черноморие —
 И Сканду — Дульцинею вод!


 

Sorrow for Skande

 

To Valeriy Bryusov

 

On the shore of the Black Sea

Baltic waves make noise,

Like symbol rebellious-externally,

In love with the purple north.

 

On sea it’s stormy, and giant

Ships are anchored in it, -

But I hear the Estonian rustles

Whose flask is here in satin.

 

And again it’s azure in the soul,

And again sings my soul

Of seas Black and Aldons –

And Skande – Dulcinea’s waters!

 


 

Sorrow of joy

 

Oh, girl, rejected by everyone

For something there, by family attained,

We meet at the scheduled time

Before the beloved bench!

 

With gait barely inclined and slippery

You will go, like Viorel simple.

You’ll tell me: “Only one! One real!

Is it possible? Listen… Really?”

 

And looks fogged by pain, -

In reality happy keys, -

It joyfully shined, as from the curtains

Into the room the entering rays.

 

You – like chamois in golden trembling:

Credulity. Fright. Enthusiasm.

What can be stricter and more tender

Than your – not tempted in passion – arms?

 

What could be brighter and more painful

Than eyes still unwept?

What can be more desirable and sadder

Than lips, not telling phrases mad?

 

My gazelle, shot by the vile!

Besarabian snowdrop – Viorel!

Victoria! And my name is sorrowful,

Like crying spring fiddle.


Тоска небытия

 

Не страшно умереть, а скучно:
 Смерть — прекращение всего,
 Что было, может быть, созвучно
 Глубинам духа твоего.


Не слышать музыки восхода,
 Вечерней не узреть воды —
 Всего, что может дать природа
 Тебе в награду за труды;


Не упиваться лаской милой
 Любимой женщины твоей,
 Стать смрадной падалью могилы,
 Безмозглых жертвою червей, —


Ах, что же может быть скучнее
 И безотрадней доли той?
 О, жизнь! Уходит вместе с нею
 Восторг, повсюду разлитой!


И скука делается страшной,
 И так ужасно знать, что впредь
 Не повторится день вчерашний
 Для тех, кто должен умереть!


 

Sorrow of non-being

 

It’s not scary to die, but boring:

Death – is cessation of all,

That was, may be, consonantly

With the depth of your soul.

 

Music of sunrise we can’t hear,

Not to see the evening water –

All, that may give nature

To you in reward for your labors:

 

Not to get drunk on dear tenderness

Of the woman whom you loved,

To became graves’ stinking refuse,

The brainless worms’ sacrifice, -

 

Ah, what to me is more boring

And nearer than your fate?

O, life! With her comes together

The everywhere poured East!

 

And becomes frightening the boredom,

And awful to know, that henceforth

Did not repeat the day former,

For those, who must be deceased!


 

Скорбь, прорезающая смех

 

Ты сегодня алоуста, ты сегодня синеглаза,
 И лицо полно экстаза,
 Веселишься и поешь,
 Вся — весна, вся — май счастливый, восхитительная грезка,
 И кокетливо, и броско
 Ты улыбки расточаешь,
 Все живишь, все оживляешь,
 И живешь! живешь! живешь!
 Дай наслушаться мне песен! Дай мне в очи наглядеться!
 Дай куда-нибудь мне деться
 От весны и от стихов!..
 Посмотри, за этим полем — видишь сосны? видишь елки? —
 Тлеют там в зеленом шелке
 Трупы жизнь любивших нежно,
 Целовавшихся мятежно
 Под напевы соловьев…


 

Sorrow, cutting through laughter

 

You today are sweet-lipped, you today are blue-eyed,

And face is full of ecstasy,

You are happy and you sing,

All – spring, all – happy May, dream delighted,

And coquettishly, and catchily

You waste the smiles,

And you live, and you revive,

And you’re alive! you’re alive! you’re alive!

Let you hear my songs! Let me stare in the eyes!

Let me somehow get away

From poems and from the spring!..

Look, after this field – do you see firs? do you see pines? –

There smoulder in green silk

Labors of ones who loved life tenderly,

Rebelliously we had kissed

Under the tune of nightingales…


 

 

Грустный опыт

 

Я сделал опыт. Он печален:
 Чужой останется чужим.
 Пора домой; залив зеркален,
 Идет весна к дверям моим.

Еще одна весна. Быть может,
 Уже последняя. Ну, что ж,
 Она постичь душой поможет,
 Чем дом покинутый хорош.

Имея свой, не строй другого.
 Всегда довольствуйся одним.
 Чужих освоить бестолково:
 Чужой останется чужим.


 

Sorrowful Experiment

 

I made an experiment. It was sad:

The alien will remain the alien.

Time to go home: mirrors the bay

And spring comes to the doors of mine.

 

It is still spring. Possibly,

Last one. Well, thus,

She will be able to catch my soul,

That good is the abandoned house.

 

Having your own, another don’t be.

Always enough is one.

Others to master mindlessly:

Alien will remain an alien.


 

Душа и разум

 

Душа и разум — антиподы:
 Она — восход, а он — закат.
 Весеньтесь пьяно-пенно, воды!
 Зальдись, осенний водоскат!


Душа — цветник, а ум — садовник.
 Цветы в стакане — склеп невест.
 Мой палец (…белый червь…) — любовник.
 Зев ножниц — тривиальный крест…


Цветы букета инфернальны,
 Цветы букета — не цветы…
 Одно бесшумье гениально,
 И мысль ничтожнее мечты!


 

Soul and reason

 

Soul and reason are antidotes:

She – sunrise, and he – sunset.

Spring drunken-foam, waters!

Take a break, autumn water-slide!

 

Soul – flower garden, and reason – gardener.

Flowers in glass – crypt of brides.

My finger (…white worm…) – lover,

Jaw of scissors – trivial cross…

 

Infernal are bouquets of flowers,

Not flowers – flowers’ bouquet…

Only the silence is of genius,

And more insignificant than dream is the thought!


Наболевшее...

 

Нет, я не беженец, и я не эмигрант, –

Тебе, родительница, русский мой талант,

И вся душа моя, вся мысль моя верна

Тебе, на жизнь меня обрекшая страна!..

 

Мне не в чем каяться, Россия, пред тобой:

Не предавал тебя ни мыслью, ни душой,

А если в чуждый край физически ушел,

Давно уж понял я как то нехорошо…

 

Страх перед голодом за мать и за семью

Заставил Родину меня забыть мою,

А тут вдобавок роковая эта лень,

Так год за годом шел, со днем сливался день.

 

Домой вернуться бы: не очень сладко тут.

Да только дома мой поступок как поймут?

Как объяснят его? Неловко как-то – ах,

Ведь столько лет, ведь столько лет я был в бегах!

 

Из ложной гордости, из ложного стыда

Я сам лишил себя живящего труда –

Труда строительства – и жил как бы во сне,

От счастья творческой работы в стороне.

 

Мне не в чем каяться, и все же каюсь я:

Меня не ценят зарубежные края.

Здесь вдохновенность обрекается на склеп.

Здесь в горле застревает горький хлеб.

 

Я смалодушничал, – и вот мне поделом:

Поэту ль в мире жить, пригодном лишь на слом?

За опрометчивый, неосторожный шаг

Уже пришиблена навек моя душа.

 

И уж не поздно ли вернуться по домам,

Когда я сам уже давным-давно не сам,

Когда чужбина доконала мысль мою, –

И как, Россия, я тебе и что спою?

 

 


 

Sour point...

 

I'm not a refugee, I'm not an immigrant –

To you, parent, is my Russian talent,

And all my soul, all my thought,

Is true to you, land that doomed me to living!..

 

I have nothing to swear, Russia, before you:

I did not betray you with thought or soul,

And if I physically left into land alien,

For long I understood you so well…

 

Fear before hunger for mom and family

Forced me my Russia to forget,

And in addition this fatal laziness,

Day blended into day, year after year went.

 

To come back home: not very sweet there.

How they will understand my deed at home?

Who will explain it? Awkwardly – ah,

I was running for so many years!

 

From false pride, from false shame

I deprived myself of living labor –

Construction labor – and lived like in a dream,

Aside from happiness by creative labor.

 

I’ve nothing to repent, but I repent:

I’m valued in foreign lands.

Here inspiration doomed for crypt.

Here bitter bread gets stuck in the neck.

 

I became faint-hearted – and it serves it right;

For poet to live in the world, suitably only for scrap?

For a reckless, careless step

For centuries my soul knocks down.

 

And is it not late to return home,

When I myself for long am not me,

When foreign land finished off my thought, -

And thus, Russia, you I will sing?


 

 

На смерть Александра Блока

 

Мгновенья высокой красы! –

Совсем незнакомый, чужой,

В одиннадцатом году,

Прислал мне «Ночные часы».

Я надпись его приведу:

«Поэту с открытой душой».

 

Десятый кончается год

С тех пор. Мы не сблизились с ним.

Встречаясь, друг к другу не шли:

Не стужа ль безгранных высот

Смущала поэта земли?..

Но дух его свято храним

Раздвоенным духом моим.

 

Теперь пережить мне дано

Кончину еще одного

Собрата-гиганта. О, Русь

Согбенная! горбь, еще горбь

Болящую спину. Кого

Теряешь ты ныне? Боюсь,

Не слишком ли многое? Но

Удел твой – победная скорбь.

 

Пусть варваром Запад зовет

Ему непосильный Восток!

Пусть смотрит с презреньем в лорнет

На русскую душу: глубок

Страданьем очищенный взлет,

Какого у Запада нет.

Вселенную, знайте, спасет

Наш варварский русский Восток!


 

On death of Alexander Blok

 

High beauty Moments! –

Completely unfamiliar, alien,

In eleventh year,

Sent to me “Night hours.”

And I’ll give you his lettering:

“Poet with an open heart.”

 

Finishes the tenth year

From that time. I with him am not near.

Meeting, one to one did not hike:

Not the cold from borderless heights

Confused he earth’s poet?..

But his spirit sacredly kept

By my forked spirit.

 

Now I need to survive

The end of one

Brother-giant. O, Russia

Bent over! Hump, hump

In the sick spine. Whom

Do you now lose? I fear,

If not too much? But

Your destiny – victorious mourning.

 

May like barbarian call the West

His backbreaking East!

Let look into lorgnette with contempt

On Russian soul: deep

With suffering the purified flight,

Like is not had by the West.

Know, will save the universe

Our barbarian Russian East!

Юг на Севере

 

Я остановила у эскимосской юрты
 Пегого оленя, — он поглядел умно.
 А я достала фрукты
 И стала пить вино.


И в тундре — вы понимаете? — стало южно…
 В щелчках мороза — дробь кастаньет…
 И захохотала я жемчужно,
 Наведя на эскимоса свой лорнет.


 

South in north

 

I placed before Eskimo yurt

Of piebald deer – he looked smart.

And I got the fruit

And to drink wine did start.

 

And in tundra – you understand? – it became southern…

In clicks of frost – shots of castanets…

And pearly I was laughing,

Pointing at the Eskimo my lorgnette.


 

Южная безделка

 

Н.М. К-ч

 

Вся в черном, вся — стерлядь, вся — стрелка,
 С холодным бескровным лицом,
 Врывалась ко мне ты, безделка,
 Мечтать о великом ничем…
 Вверх ножками кресло швыряла, —
 Садилась на спинку и пол,
 Вся — призрак, вся — сказка Дарьяла,
 Вся — нежность и вся — произвол.
 Пыль стлалась по бархату юбки,
 Зло жемчуг грудил на груди…
 Мы в комнате были, как в рубке,
 Морей безбережных среди…
 Когда же сердечный припадок
 Беззвучно тебя содрогал,
 Я весь был во власти догадок,
 Что где-то корабль утопал…
 Но лишь приходила ты в чувства,
 К моим припадала ногам
 И скорбно шептала: «Как пусто,
 Где сердце у каждого, — там…»


 

Southern Gaud

 

All in black, all – arrow, all – sterlet,

With a cold bloodless face,

Broke into me you, the gaud,

Of the great nothing keeping silence…

 

Above with feet you threw the armchair,

On the back and on the floor sat,

All – ghost, all – Daryal’s tale,

All – tenderness and all – highhandedness?

 

Dust crept on the skirt’s velvet,

Angrily pearl sorrowed on the chest…

We were in room, like in a felling,

Among the seas shoreless…

 

When the heart seizure

Suddenly had shuddered thee,

I was in the guesses’ power,

And somewhere did sink the ship…

 

And you had come into the feeling,

Knelt down before my feet,

And woefully whispered, “How empty

There – where is everybody’s heart”…

 

 

Сувенир критике

 

Ах, поглядите-ка! Ах, посмотрите-ка!
 Какая глупая в России критика:
 Зло насмеялася над «Хабанерою»,
 Блеснув вульгарною своей манерою.


В сатире жалящей искала лирики,
 Своей бездарности спев панегирики.
 И не расслышала (иль то — политика?)
 Моей иронии глухая критика…


Осталось звонкими, как солнце, нотами
 Смеяться автору над идиотами
 Да приговаривать: «Ах, посмотрите-ка,
 Какая подлая в России критика!»


 

Souvenir for criticism

 

Ah, look! Ah, stare!

How stupid is criticism in Russia:

Evilly it laughed at “Habanera,”

With its vulgar manner shining.

 

In stinging satire she sought lyrics,

Having sang to her mediocrity eulogies,

And did not mishear (that is – politics!)

The deaf critic of my irony…

 

It remains with loud, like sun, notes

For author to laugh over the idiots

And condemn: “Yes, see,

How criticism in Russia is mean!”


 

Весна

 

Вечер спал, а Ночь на сене
 Уж расчесывала кудри.
 Одуванчики, все в пудре,
 Помышляли об измене.

Шел я к Ночи, — Ночь навстречу.
 Повстречалися без речи.
 — Поцелуй…— Я не перечу…
 И — опять до новой встречи.

Шел я дальше. Незнакомка
 Улыбнулася с поляны,
 Руки гнулись, как лианы,
 И она смеялась громко.

Вместо глаз синели воды
 Обольстительного юга,
 Голос страстный пел, как вьюга,
 А вкруг шеи хороводы.

Заводили гиацинты
 С незабудками с канавок…
 Я имел к миражам навык,
 Знал мечтаний лабиринты. —

И пускай, кто хочет, трусит,
 Но не мне такая доля.
 И сказал я: «Дева с поля,
 Кто же имя девы вкусит?»

Уже, уже нить лесная,
 Комаров порхают флоты…
 Тут ее спросил я: «Кто ты?»
 И прозвякала: Весна — я!


 

Spring

 

Evening slept, and Night on hay

Combed out the curls.

All in powder, dandelions,

Thought of betrayal.

 

I went to Night – towards Night,

Met without speeches.

Kiss… I would not recount…

And – again till new meeting.

 

I went further. The stranger

From the meadow smiled,

Arms bent, like creepers,

And she loudly laughed.

 

Instead of eyes blue were waters

Of seductive south,

Like storm sang the passionate voice

And round dances, the neck around.

 

Were turned on hyacinths

With forget-me-nots and grooves…

I in mirages had skill

Knew the dreamings of labyrinths. –

 

Let, who wants, be afraid,

But is such lot is not mine.

I said, “Maiden in field,

Who will taste the maiden’s name?”

 

Already, already thread of wood,

Floats of mosquitos fly…

I thus asked her: “Who are you?”

And it rang: Spring – am I!


 

Родник

 

Восемь лет эту местность я знаю.
 Уходил, приходил, — но всегда
 В этой местности бьет ледяная
 Неисчерпываемая вода.

Полноструйный родник, полнозвучный,
 Мой родной, мой природный родник,
 Вновь к тебе (ты не можешь наскучить!)
 Неотбрасываемо я приник.

И светло мне глаза оросили
 Слезы гордого счастья, и я
 Восклицаю: ты — символ России,
 Изнедривающаяся струя!


 

Обманщица-весна

 

Ты помнишь мне в письме дала такой вопрос:
 «Что принесет с собой весна? — печаль и горе,
 Иль радость светлую, без зла житейских гроз,
 Широкую, как степь, безбрежную, как море?..»


Я промолчал тогда, предчувствуя вперед,
 Что принесет с собой весна, — цветов царица, —
 Я промолчал тогда и ждал, когда черед
 Зиму-кудесницу заставит в страхе скрыться.


…И вот весна пришла… Ты счастье получила:
 Она тебе его в подарок принесла.
 А мне, хотя она могилу посулила,
 Но до сих пор ее еще все не дала…


 

Spring-deceiver

 

You remember how you asked me in a letter:

“What will spring bring? – sadness and woe,

Or luminous joy, without living thunder,

Wide like the steppe, shoreless like the sea?..”

 

I then went silent, ahead intuiting,

What will spring bring – the queen of flowers, -

I then went silent and waited, while turning

Winter-sorceress forced to hide in fear.

 

And here spring has come. You got happiness:

It brought it to you as a gift.

And me, though she the grave promised,

Up till now she did not give.


 

Spring (For eight years I don’t know this locality)

 

For eight years I don’t know this locality.

He left, he came – but always

In this locality beats the icy

Inexhaustible water.

 

A spring full jet, a spring sonorous,

My dear, my nature spring,

Anew to you (you cannot make it boring!)

I irresistibly pricked.

 

And lightly my eyes were watered

By tears of proud happiness,

And I exclaim: you – Russia’s symbol,

The permeating jet!


 

Весенний мадригал

 

В душистом белорозовом горошке
 Играют две батистовые крошки.
 Постукивают ножки по дорожке.
 Показывает бонна детям рожки.
 О, фрейлейн! Вы и пара ваших крошек —
 Душистый белорозовый горошек.


Spring Madrigal

 

In the white-rose pea, fragrant,

Play two crumbs cambric.

Upon the road knock the feet,

The bonne shows horns to the kids.

O, fraulein! You and pair of our crumbs –

The fragrant pea of rose of white.


 

Вешний звон (триолеты)

 

1


Идет весна, поет весна,
 Умы дыханьем кружит. —
 Природа в миг пробуждена!
 Звенит весна! шумит весна!
 Весной никто не тужит!
 Весною радость всем дана!
 Живет весна — живит весна,
 Весь мир дыханьем кружит!

 

2


Бегут ручьи, бурлят ручьи!
 Играют, пляшут воды!
 Купает солнце в них лучи!
 Спешат, шумят, бурлят ручьи,
 Как радостные годы.
 И под лучами, как мечи,
 Лед рубят бешено ручьи,
 Ревут, бушуют воды!

 

3


Чаруют, трелят соловьи,
 Плывут струи сирени…
 Тревожит душу зов любви,
 Сирень, весна и соловьи…
 Мечты о страстном плене…
 Нет сна… желание в крови…
 Она — в мечтах… Ах, соловьи!
 Ах, томный бред сирени!

 

4


Вокруг — все жизнь, любовь и свет,
 Веселье, смех и розы!
 Поет восторженно поэт
 Весну, любовь, и жизнь, и свет,
 Живительные грозы,
 И то поет, чего и нет!..
 Простим ему — так весел свет,
 Так мелодичны розы!..


 

Spring sound (triolets)

 

1

 

Walks the spring, sings the spring,

Thoughts with breath it circles. –

Nature in moment awake!

Rings the spring! Makes noise the spring!

In the spring no one is grieving!

In spring joy is given to all!

Lives the spring, - lives the spring,

The whole world is by breathing circled!

 

2

 

Run the streams, boil the streams!

Playing, dance the waters!

Sun bathes in it rays!

Hurry, make noise, boil the streams,

Like joyful years.

And under the ray, like swords,

Madly the streams break the ice,

Roar, rage the waters!

 

3

 

Enchant, trill nightingales.

The lilac jets sail…

Call of love disturbs the soul,

Lilac, spring and nightingales…

Dreams of passionate jail…

There’s no sleep – wishing in blood…

She – in dreams… Ah, nightingales!

Ah, lilac’s madness languid!

 

4

 

Around – all life, love and light,

Happiness, rose and laughter!

Enthusiastically sings the poet

Spring, life, and light, and love,

Life-giving thunder,

And he sings, of what there is none!..

Forgive him – thus happy is light,

So melodical are the roses!,,


 

Весенние триолеты

 

Андрею Виноградову

 

Еще весной благоухает сад,
 Еще душа весенится и верит,
 Что поправимы страстные потери, —
 Еще весной благоухает сад…
 О, нежная сестра и милый брат!
 Мой дом не спит, для вас раскрыты двери…
 Еще весной благоухает сад,
 Еще душа весенится и верит…
 Еще благоухает сад весной,
 Еще в глазах моих блестят слезинки,
 Еще влекут в безвестное тропинки, —
 Еще благоухает сад весной…
 О, жизнь моя! Ты вся еще пред мной!
 Черемух цвет пророчит мне снежинки…
 Еще благоухает сад весной,
 Еще в глазах моих дрожат слезинки…
 А я устал! а юность позади!
 Зачем же сад весной благоухает?
 Взор отсверкал, померк и потухает.
 И я устал… и юность позади…
 О, жизнь моя! Ты вся еще в груди!
 Вопью тебя, — и сердце воспылает!
 Пусть я устал, пусть юность позади,
 Но сад еще весной благоухает!..


 

Spring triolets

 

To Andrei Vinogradov

 

The garden is fragrant with spring,

The soul is springing and believes,

That are corrected our passionate losses –

The garden is fragrant with spring.

O, tender sister and dear brother!

My home doesn’t sleep, doors are open for ye…

The garden is fragrant with spring,

Still the soul rejoices and believes…

The garden is with spring fragrant,

Still shimmer tears in my eyes,

Into unknown lead the trails –

The garden is with spring fragrant.

O, my life! You are all before me!

Snowflakes are prophesied to me by cherry flower…

The garden is fragrant with spring,

And in my eyes shimmer tears…

And I am tired! And youth is behind!

Why is the garden fragrant in the spring?

Gaze sparkled, faded and dims.

And I am tired! And youth is behind!

O, my life! You are in the chest!

I’ll sing you – and heart will ignite!

May I be tired, may youth be left behind,

But garden with the spring is fragrant!..


 

Весна и лето

 

Сирень, певучая новелла,
 ‎Сиреневела.
 И колокольцы белолилий
 ‎Светло звонили.
 Не забывали нежно-чутки
 ‎Вод незабудки.
 И освещали, точно грозы,
 ‎Все в росах розы.
 Несло клубникой из долины:
 ‎Цвели жасмины.
 Кружились при ветрах и громах
 ‎Снега черемух.
 Как золота под мотыльками,
 ‎Рожь с васильками!
 И мотыльков летучий ярус —
 ‎Как перлопарус.
 Раззвездился так шустро-прыток
 ‎Рой маргариток.
 Зелено-бронзные букашки
 ‎Вползли в ромашки.
 Малиловел смешной затейник,
 ‎Колюн-репейник,
 Что носит кличку так неплохо
 ‎Чертополоха.
 Зеленец леса. Синь озерец.
 ‎Орел-надгорец.
 Гремели из полей зеленца
 ‎Литавры солнца.
 Алокорончато пестрели
 ‎В ручьях форели.
 Гудели, как струна виолы,
 ‎Мохнатки-пчелы.
 И бабочки-бирюзобрюшки
 ‎Вились, где стружки.
 Звенели, как оркестры струньи,
 ‎В лесах певуньи.
 Бросали соловьи-солисты
 ‎Призывосвисты.
 Лягушки квакали, расхорясь,
 ‎Рефрэн: «Amores».
 Все это жило, расцветало
 ‎И вдруг не стало.
 Все вместе называлось это —
 ‎Весна и лето!


 

Spring and summer

 

Lilac, singing short story,

Was getting purple.

And bells of white lily

Rang lightly.

Did not forget tender-precise

Waters’ forget-me-nots.

And illumined, like thunderstorms,

In dew of rose.

From valley wafted the strawberry:

Jasmine were blossoming.

Circled in thunder and wind

Snows of bird cherry tree.

Kike gold under moths,

Rye with cornflowers!

And moth’s flying circle –

Like sail.

Thus starred fast-active

The swarm of daisies.

Green-bronze insects

Crawled into daisies.

The funny entertainer grew faint,

Burdock-hand,

That carries nickname so well

The thistle.

Green of the wood. Blue of the lakes.

Mountain eagle.

Thundered from fields of green

Timpani of sun.

Gleamed

Trout in streams.

Hummed, like viola’s strings

The fuzzy bees.

And butterflies – turquoise bellies

Curled like shavings.

Rang, like orchestras of strings,

In forest singers.

Abandoned soloist-nightingales

Call-whistles.

Frogs croaked, in a choir

Refrain: “Amores.”

All was alive, flowering

And was not suddenly.

It was all called together –

Spring and summer!


Весенняя яблоня

 

Весенней яблони, в нетающем снегу,
 Без содрогания я видеть не могу:
 Горбатой девушкой — прекрасной, но немой –
 Трепещет дерево, туманя гений мой…
 Как будто в зеркало, смотрясь в широкий плес,
 Она старается смахнуть росинки слез
 И ужасается, и стонет, как арба,
 Вняв отражению зловещего горба.
 Когда на озеро слетает сон стальной,
 Бываю с яблоней, как с девушкой больной,
 И, полный нежности и ласковой тоски,
 Благоуханные целую лепестки.
 Тогда доверчиво, не сдерживая слез,
 Она касается слегка моих волос,
 Потом берет меня в ветвистое кольцо, –
 И я целую ей цветущее лицо.


 

Spring Apple Trees

 

The spring apple tree, in non-melting snow,

Without shudders I cannot see:

Like humpbacked girl – beautiful, but dumb –

Fogging my genius, rustles the tree…

Just like into a mirror, looking in a reach wide,

She tries to brush away dew drops of tears

And is in terror, and moans, like a cart,

Heeding reflection of hunchback evil.

When steel sleep flies on the lake,

I am with apple tree, like with a girl sick,

And, full of tenderness and tender angst,

I kiss the fragrant leaves.

Then credulously, not holding back tears,

She lightly touches my hair,

Then takes me into branched ring, -

And I kiss the blooming face of her.


 

 

Весенний день

 

Весенний день горяч и золот, -
 Весь город солнцем ослеплен!
 Я снова — я: я снова молод!
 Я снова весел и влюблен! Душа поет и рвется в поле,
 Я всех чужих зову на «ты»…
 Какой простор! Какая воля!
 Какие песни и цветы! Скорей бы — в бричке по ухабам!
 Скорей бы — в юные луга!
 Смотреть в лицо румяным бабам,
 Как друга, целовать врага! Шумите, вешние дубравы!
 Расти, трава! Цвети, сирень!
 Виновных нет: все люди правы
 В такой благословенный день!


 

Spring Day

This day of spring is hot and golden -

The city's blinded by the sun!

I'm me again! I am emboldened!

I'm in love, happy and I'm young!

 

The soul sings and bursts for the fields and

I come to strangers and say "hey."

What spaciousness I feel! What freedom!

What songs and flowers in my way!

 

Soon - vanish into the young meadows!

Soon - into snowdunes, full of bliss!

To look in pink faces of women,

Like friend, an enemy to kiss!

 

Make noise, the springtime forests mighty!

Bloom, lilac bushes! Grow tall, grass!

No sinners: Everyone is righteous

On a day so divinely blessed!


 

Сонмы весенние

 

Сонные сонмы сомнамбул весны
 Санно манят в осиянные сны.

 

Четко ночами рокочут ручьи.
 Звучные речи ручья горячи.

 

Плачут сирени под лунный рефрен.
 Очи хохочут песчаных сирен.

 

Лунные плечи былинной волны.
 Сонные сонмы весенней луны.


 

Spring hosts

 

Sleepy hosts of sleepwalkers of spring

They lure into radiant dreams.

 

Clearly rumble streams in the night.

The sonorous speeches of the stream are hot.

 

Lilacs weep in moon’s refrain.

Laugh eyes of lilacs of sand.

 

The epic wave’s moon shoulders.

The spring moon’s sleepy hosts.


 

 

Квадрат квадратов

 

Никогда ни о чем не хочу говорить…
 О поверь! Я устал, я совсем изнемог…
 Был года палачом, — палачу не парить…
 Точно зверь, заплутал меж поэм и тревог…

Ни о чем никогда говорить не хочу…
 Я устал… О поверь! Изнемог я совсем…
 Палачом был года, — не парить палачу…
 Заплутал, точно зверь, меж тревог и поэм…

Не хочу говорить никогда ни о чем…
 Я совсем изнемог… О поверь! Я устал…
 Палачу не парить!.. был года палачом…
 Меж поэм и тревог, точно зверь, заплутал…

Говорить не хочу ни о чем никогда!..
 Изнемог я совсем, я устал, о поверь!
 Не парить палачу!.. палачом был года!
 Меж тревог и поэм заплутал, точно зверь!..


 

Square Of Squares

I never want about anything to talk…

O believe, I’m tired, I am exhausted…

I was executioner for years – executioner does not soar…

Like a beast, lost between poems and worries…

 

I do not want to talk about anything…

I’m tired! O believe! I am exhausted…

I was executioner for years – executioner does not soar…

Like a beast, lost between poems and worries…

 

I never want to talk about anything…

I am exhausted! O believe! I am tired…

For executioner does not soar! Been executioner for years,

Like a beast, lost between poems and worries…

 

I never want to talk of anything!

I am exhausted, O believe! I am tired,

Executioner does not soar!.. I was executioner for years!

Like a beast, lost between poems and worries!..


 

 

Ажур весенний

 

Мне сладостно-грустно сегодня…
 Ах, это весна-ежегодня
 Навеяла милую грусть!
 Мне хочется странных хотений,
 И лик офиолили тени,
 Подчеркивая алоусть…
 Ты смотришь изнеженно-томно,
 Вздыхаешь глубоко-укромно,
 Увлажнив фиолью зрачки.
 Меня ты томишь и томишься,
 С садовой фиалкой кумишься,
 Горошку грызешь язычки…
 Весенься весенняя весень!
 Простарься щемящая тесень!
 Озвенься, звеня, алозвонь!
 Все влажно! душисто! фиольно!
 Всего и всегда не довольно!..
 Целуй! прикасайся! затронь!


 

Spring openwork

 

Today it’s sweetly-sorrowful to me.

Ah, this yearly spring

Has fanned my sorrow dear!

Strange wishes I desire,

And shadows made the face purple,

Emphasizing one and all…

You look tenderly-languidly,

You breathe deep-sorrowfully,

Moisturizing eyelids with violet.

You torment me and are tormented,

You make friends with violet of garden,

You gnaw the pea’s reed…

Be spring, the spring’s spring!

Get old, denseness aching!

Call, calling, call again!

All is damp! Fragrant! Violet!

Always and everywhere it’s not quite!..

Kiss! Touch!


 

Весенние рондели

 

1
 Опять Вы бродите в лесах,
 Опять Вы бегаете в поле,
 Вы рады солнцу, ветру, воле,
 Вы снова в смутных голосах
 Очарования и боли.
 Опять Вы бродите в лесах,
 Опять Вы бегаете в поле.
 Я к Вам спешу на парусах
 Своих экстазных своеволий,
 Плету венки из центифолий,
 И сердце — твердо на часах,
 Пока Вы бродите в лесах.

 

2
 Я вас не видел года два,
 Но никогда не забываю,
 Как выходил встречать к трамваю
 И как кружилась голова.
 Какие нежные слова,
 Какое устремленье к маю!
 Я Вас не видел года два,
 Но никогда не забываю.
 Два раза уж росла трава —
 Я уходил к иному краю,
 Но все по-прежнему сгораю
 Желаньем видеть Вас у рва,
 Где не встречал Вас года два!

 

3
 Вы не видали средь осин
 По направленью пятой горки
 Сухие сморщенные корки
 Того, что было — апельсин?
 С другою женщиной, чей сын
 Был создан мной на том пригорке,
 Вы нас встречали средь осин,
 По направленью к пятой горке?
 Я спасся, спасся от трясин,
 И вот опять один я в норке,
 Мой разум ясен, взоры зорки,
 И, что поэт опять один,
 Вы не слыхали шум осин?

 

4
 Вы мужу верная жена,
 Но вам от этого не слаще
 Грустите Вы все чаще, чаще,
 Душа тоской поражена.
 Мечта светла, мечта нежна,
 Когда Вы с ней в ольховой чаще.
 Вы мужу верная жена,
 Но Вам от этого не слаще.
 Как жизнь угрозна и страшна
 В своей бездарности кричащей,
 И где же выход настоящий
 Тому, кто в ночь не знает сна,
 Кто мужу верная жена?

 

5
 Зажгла малиновый фонарь
 И плачет на груди кузины.
 Закат. Лиловые долины.
 Томленье. И луна — янтарь.
 Ей вспоминается январь.
 Концерт и взор его орлиный.
 Зажгла малиновый фонарь
 И плачет на груди кузины.
 Как обманул ее алтарь!
 Грустит. Из небольшой корзины
 На блюдечко кладет малины
 И апатично, впредь как встарь,
 Горит малиновый фонарь.

 

6
 Ах, барышня, я Вас виню,
 Что вы сестры не окрылили,
 Что вместо каталога лилий
 Позволили взглянуть в меню…
 Я слов Своих не изменю
 И, без особенных усилий,
 Ах, барышня, я Вас виню,
 Что Вы сестры не окрылили.
 Муж хочет есть? ну, дать свинью;
 Глядишь, цыпленком угостили;
 Но вы же сами — в «новом стиле»,
 И вдруг — не допустить к огню?..
 Да, барышня, я Вас виню…


 

Spring rondels

 

1

Again you wander in the woods,

Again you run in the fields,

You’re glad of sun, freedom, wind,

You again in vague voices

Of charm and pain.

Again you wander in the woods,

Again you run in the fields,

I hurry to you on the sails

Of my ecstatic freedom,

From centifolium I weave wreaths,

And heart – hard on hours,

While you wander in the woods.

 

2

I did not see you for two years,

But I never forget,

How you came to meet me at the tram

And how circled the head.

What tender words,

What striving to May!

I did not see you for two years,

But never do I forget.

Two times again grew the grass –

I went to a land another,

But still burn as in the past

With wish to see you at the levee,

Where I did not meet you for two years.

 

3

You did not see among aspens

In the direction of fifth mountain

Dry wrinkled crusts

Of what an orange had been?

With other woman, whose son

Was made by me on this hillock,

You met us among aspens,

In the direction of fifth mountain?

I saved myself from quicksand

In hole I’m alone again,

Clear is my reason, bright are glances,

And poet is again alone,

You didn’t hear the noise of aspens?

 

4

You’re a woman true to your man,

But for you it is not sweeter

You sorrow often, often

The soul is struck with sorrow.

Dream is luminous, dream is tender,

When you’re with her in grove of alder.

You’re a woman true to your man,

But to you for this it is not sweeter.

How life is threatening and scary

In its screaming mediocrity,

And where the real exit

To him, who in night does not know dream,

Who is a woman true to her man?

 

5

Has burned the raspberry lantern

And cries on the chest of cousins.

Sunset. Lilac valleys.

Languor. And amber moon.

January she recalls.

Concert and his look, eagle’s.

Has burned the raspberry lantern

And cries on the chest of cousins.

How altar did her deceive!

She sorrows. From a small basket

On saucer puts raspberries

And apathetically, now or in the past,

Burns the raspberry lantern.

 

6

Miss, I blame you,

That you did not inspire the sisters,

That instead of catalogue of lilies

You dared into menu to stare…

I will not change my words

And, without especial effort,

I blame you, Miss,

That you did not inspire the sisters.

Does husband want to eat? Well, give him pork;

You see, will treat to a chick;

But you yourself – in the “new style,”

And suddenly – not allow to flames?..

Yes, I blame you, Miss…

Стансы

 

Счастье жизни — в искрах алых,
 В просветленьях мимолетных,
 В грезах ярких, но бесплотных,
 И в твоих очах усталых.

Горе — в вечности пороков,
 В постоянном с ними споре,
 В осмеянии пророков
 И в исканьях счастья — горе.


 

Stanzas

 

Happiness of life – in scarlet sparkles,

In fleeting enlightenments,

In dreams bright but fruitless,

In your tired lips.

 

Sorrow – in eternity of prophets,

In constant argument with them,

In the ridicule of prophets

And sorrow – in search of happiness.


Стансы (Скорбишь ли ты о смерти друга)

 

Скорбишь ли ты о смерти друга,
 Отца любимого ль, сестры, —
 Утешься, добрая подруга,
 В возмездья веруя поры.
 Нет в мире вечного биенья.
 Нас всех удел единый ждет.
 Поддержку черпай в изреченьи:
 «Со смертью мира смерть умрет».


 

Stanzas (Do you grieve about death of a friend)

 

Do you grieve about death of a friend,

Of beloved father, sisters, -

You’ll comfort yourself, kind girlfriend.

In vengeance believing.

In world there’s no eternal beating.

One fate us all awaits.

Scoop the support in sayings:

“With death of the world will die death.”


 

Стансы (Ни доброго взгляда, ни нежного слова)

 

Ни доброго взгляда, ни нежного слова —
 Всего, что бесценно пустынным мечтам…
 А сердце… а сердце все просит былого!
 А солнце… а солнце — надгробным крестам!


И все — невозможно! и все — невозвратно!
 Несбыточней бывшего нет ничего…
 И ты, вся святая когда-то, развратна…
 Развратна! — не надо лица твоего!..


Спуститесь, как флеры, туманы забвенья,
 Спасите, укройте обломки подков…
 Бывают и годы короче мгновенья,
 Но есть и мгновенья длиннее веков!


 

Stanzas (No kind look, no tender word)

 

No kind look, no tender word –

All, that is priceless to deserted dreams…

And heart… for the past asks the heart!

And sun… and sun – gravestone cross!

 

And all – impossibly! And all – irrevocably!

There is nothing more impossible than the past…

And you, perverted, sometime holy…

Perverted! I don’t need your face!..

 

Descend, like fleurs, fog of oblivion,

Save and hide fragments of horseshoes…

There are years briefer than the moment,

But there are moments briefer than centuries!


Стансы (Не высказать ничтожной речью)

 

Не высказать ничтожной речью
 Величья ледяной тюрьмы.
 Но, друг мой, сколько красноречья
 В молчаньи северной зимы.
 Не описать бесцветным словом —
 Как жизнь прекрасна и ясна,
 И сколько счастья, друг мой, в новом
 Краю любовно даст она.


 

Stanzas (Not to express with insignificant speech)

 

Not to express with speech insignificant

The icy prison’s grandness.

But, my friend, how eloquent

In morning winter’s silence.

Not to discuss with colorless word –

How life is beautiful and clear,

And how much happiness, my friend,

In new land lovingly is given.

 


 

Стансы (Звезда любви — звездой погаснет)

 

К.М. Фофанову

 

Звезда любви — звездой погаснет,
 И где вы, светлые мечты!
 И нет любви, и больше вас нет…
 Зачем, судьба, куешь меч ты?
 Лишь ты одно блестишь, страданье,
 Своей нетленной красотой
 В людской улыбке и рыданьи
 Неугасимою звездой.


 

Stanzas (Star of love – will dim as a star)

 

To K.M. Fofanov

 

Star of love – will dim as a star,

And where are you, dreams luminous!

And there’s no love, and there’s none of us…

And why, fortune, do you forge a sword?

Only you alone shine, suffering,

With imperishable beauty of yours

In people’s smile and weeping

With an unquenchable star.


Стансы (Простишь ли ты мои упреки)

 

Простишь ли ты мои упреки,
 Мои обидные слова?
 Любовью дышат эти строки,
 И снова ты во всем права!
 Мой лучший друг, моя святая!
 Не осуждай больных затей;
 Ведь я рыдаю, не рыдая.
 Я, человек не из людей!..
 Не от тоски, не для забавы
 Моя любовь полна огня:
 Ты для меня дороже славы!
 Ты — все на свете для меня!
 Я соберу тебе фиалок
 И буду плакать об одном:
 Не покидай меня! — я жалок
 В своем величии больном…


 

Stanzas (Would you forgive my reproaches)

 

My reproaches would you forgive,

My words that hurt?

These lines are breathing with love,

And again in all you are right!

My best friend, my holy one!

Do not judge sick undertakings;

I weep, not weeping.

I, a man who is not one of people!..

Not for amusement, not out of sorrow

My love is full of flame:

You to me are dearer than glory!

You – in the world for me!

I will gather violets for thee

And will cry of one thing:

Don’t abandon me! – I’m pitiful

In my grandeur ill.

 


 

Звезда и дева

 

Вот и звезда золотая
 Вышла на небо сиять.
 Звездочка верно не знает,
 Что ей недолго блистать.
 Так же и девица красна:
 Выйдет на волю гулять,
 Вдруг молодец подъезжает, —
 И воли ее не видать.


 

Star And Maiden

Here the star of gold

Went to shine in the sky.

The little star does not know,

That it won’t be long for it to shine.

So beautiful is the maiden:

Will she walk in freedom outside,

Suddenly hotshot is coming –

And she has no sight of liberty.


 

Звезды

 

Бессонной ночью с шампанским чаши
 Мы поднимали и пели тосты
 За жизни счастье, за счастье наше.
 Сияли звёзды.

Вино шипело, вино играло.
 Пылали взоры и были жарки.
 «Идеи наши, — ты вдруг сказала, -
 Как звёзды — ярки!»

Полились слезы, восторга слезы…
 Минуты счастья! Я вижу вас ли?
 Запело утро. Сверкнули грёзы.
 А звёзды… гасли.


 

Stars

 

On sleepless night with a champaign glass

The toasts we raised and sang

For happiness of life, for our happiness.

Stars shone.

 

Wine hissed, wine played.

The eyes shone and were hot.

“Our ideas, - suddenly you said, -

How the stars are bright!”

 

Pour tears, tears of delight…

Minutes of happiness! Do I see ye?

Morning sang. The dreams flashed.

And stars – had dimmed.


 

Звезды — это грезы ангелов подлунных

 

Звезды — это грезы ангелов подлунных,
 А цветы земные — это слезы их.
 А мечты поэта — нимфы на бурунах,
 А ручей меж лилий— вот поэта стих.


 

Stars – are dreams of sublunar angels

 

Stars – are dreams of sublunar angels,

And earthly blossoms – are their tears.

And poet’s dream – nymphs on the breakers,

In stream amid lilies – poem’s poem is here.


Стэлла

 

Баронессе С. Р. М.-ф

 

Сначала баронесса Стэлла
 Прочла «Вы лжете мне, мечты!»
 Потом из Грига мне пропела
 Во имя только Красоты!
 О, воплощенная Вервэна!
 Античной пластики полна,
 Прияла позы под Шопэна
 Так отчеканенно она.
 Апологетка поз Далькроза,
 В окаменелости живой,
 То пламенела грозороза,
 То поникала головой…
 …А я, в Калифа превращенный,
 В халате пестром и чалме,
 Сидел и, ею опаленный,
 Крылил к ней руки в полутьме…
 К Калифу руки простирая,
 Заглядывала мне в глаза, —
 И вновь кружилась, ускользая,
 Вся — страсть! вся: трепет! вся — гроза!
 А то, ко мне склоняясь близко
 И наслаждения суля,
 Утонченная одалиска
 Отпрядывала, опаля…
 В глазах — узор чаруйной боли,
 В груди — брожение огней…
 А если б вышел я из роли
 И женщину увидел в ней?!


 

Stella

 

To Baroness S.R.M.

 

Baroness Stella from the beginning

Read “you lie to me, dreams!”

Then from Grieg she to me was singing

In only the beauty’s name!

O, the embodied of Vervain!

Full of ancient plastics,

Accept the poses under Chopin

Thus minted did she.

Apologist for Dalkroz’s poses,

In the live one fossilized,

The thunderstorm blazed,

Drooped the head…

And I, into Caliph turning,

In motley robe and turban,

Sat and, with her scorched,

Winged in half-darkness on her arms…

To Caliph stretching out the arms,

Looking into my eyes –

And was spinning, slipping away,

All – passion! All – trembling! All – thunder!

And, leaning quickly to me

And promising pleasures,

The refined odalisque

Spun it back, disgraced…

In eyes – design of charming pain,

In chest – effervescence of fires…

And if I from the role escaped

And saw woman in her?


 

 

Рассказ княгини

 

Св. кн. О.Ф. Им-ской

 

То было в Гатчине, лет десять
 Тому назад, но до сих пор
 Отрадно мне тем летом грезить
 И вспоминать наш разговор.
 И вот, я помню: мы, княгиня,
 Сидим в столовой. Ночь близка.
 Вы говорите мне о сыне,
 И в Вашем голосе — тоска:
 О, если юность возвратить бы!
 И быть счастливою, как он!..
 Его любовь… его женитьба…
 И жизнь на озере — как сон…
 Он в честь своей Прекрасной Дамы, —
 Полу-поэт, полу-toque, —
 Под Витебском построил замок
 На озеровом островке…
 «Он создал царство в сердце леса!»
 Восторженно твердите Вы.
 Поддакивает Вам профессор
 Наклоном легким головы.
 Я пью вино и вижу: в тине
 Озерной — косы, много кос…
 Устала старая княгиня
 От юных, — невозможных, — грез…


 

Story of princess

 

To princess O.F. Imskaya

 

It was in Gatchina, ten years

Ago, but till today

I’m happy to dream of the summer

And our conversation to recollect.

And here I recollect: princess, we

Sit at cafeteria. Night is close.

You speak of the son to me,

And there is sorrow in your voice!

O, if the youth could be returned!

And to be happy, just like him!..

His love… his wedding…

And life on the lake – like a dream…

He in honor of his Gorgeous Lady, -

Half-poet, half-toque, -

Under Vitebsk he built a palace

On an island in the lake…

“He built kingdom in heart of forest!”

Enthusiastically you repeat.

Assents to you professor

With a light bow of the head.

I drink wine and I see: in algae

Of lake – braids, many braids…

Old princess has grown tired

Of young – impossible – dreams…


 

Странно

 

Мы живём, точно в сне неразгаданном,
 На одной из удобных планет…
 Много есть, чего вовсе не надо нам,
 А того, что нам хочется, нет…


 

Strangely

We live, as in unsolved dream,

On one comfortable planet…

There’s much that we do not need,

And there’s none of what we want.

 


Прямолинейный сонет

 

Ты никого не любишь: ни меня,
 Ни третьего, ни пятьдесят второго.
 Ты попросту немного не здорова:
 Дня не прожить тебе, не изменя.


Кому и с кем — не важно. Заманя
 К себе кого-нибудь, отдаться снова.
 Свой утолить инстинкт — твоя основа.
 Ты холодна, и нет в тебе огня.


Ты говорить о страсти не осмелься:
 Ты знаешь только похоть. Страсть на рельсы
 Кладет людей. Страсть — спутница любви.


Любовь приносит жертвы. Страсть ей вторит.
 Любовь не омрачает, а лазорит.
 Ты похоти любовью не зови.


 

Straightforward sonnet

 

You don’t love anyone: not me,

Not third, not fifty second.

You simply are ill:

You cannot live the day without betrayal.

 

To whom and with whom – doesn’t matter. Luring

To you someone, again surrender.

To quench your instinct – basis of yours.

You are cold, and in you there’s no fire.

 

You don’t dare to speak of passion:

You only know lust. Passion put men

Upon the rails. Passion – love’s companion.

 

Love brings sacrifices. Passion echoes her.

Love does not overshadow, but makes azure.

To call lust love don’t dare.


 

 

Самоубийца

 

Вы выбежали из зала на ветровую веранду,
 Нависшую живописно над пропастью и над рекой.
 Разнитив клубок восторга, напомнили Ариадну,
 Гирлянду нарциссов белых искомкали смуглой рукой.


Вам так надоели люди, но некуда было деться.
 Хрипела и выла пропасть. В реке утопал рыболов.
 Из окон смеялся говор. Оркестр играл интермеццо.
 Лицо ваше стало бледным и взор бирюзовый — лилов.


Как выстрел, шарахнулись двери. Как крылья, метнулись фраки.
 Картавила банда дэнди, но Вам показалось — горилл.
 Как загнанная лисица, дрожа в озаренном мраке,
 Кого-то Вы укусили и бросились в бездну с перил!


 

Suicide

 

You ran out of the hall on the wind veranda,

Beautifully hanging over abyss and stream.

Made difference the roll of delight, remembered Ariadne,

Garland of white narcissuses they crumpled with dark arm.

 

You’re tired of the people, but can’t get away anywhere.

Abyss wheezed and howled. In river fisherman drowned.

From windows laughed the speech. In interim played orchestra.

Your face had become pale, and turquoise-violet the sight.

 

Like a shot, reeled the doors. Like wings rushed the tailcoats,

Crouped the dandy’s gang, but showed you – gorillas.

Like a chased fox, trembling in shiny darkness,

You bit someone and jumped from rails into abyss!


 

Летняя поэза

 

Белеет черемуха над сонной гусынею,
 И море прохладою подернулось синею…
 А в поле так воздушно! а в парке так сосново!
 О, радости праздного! восторг безвопросного!
 Где желтые лютики златеют на солнышке,
 Забегали клевера веселые волнышки,
 И белые бабочки, и белые курочки
 Доверчиво ластятся к резвящейся Мурочке…
 Блаженство бессмысленно, и в летней лилейности —
 Прекрасен и сладостен триумф безыдейности…
 Лишь думой о подвиге вся сладость окислена,
 И как-то вздыхается невольно двусмысленно…

 


 

Summer poem

 

Bird cherry turns white over the sleepy goose,

And the sea twitched with the chill that is blue…

And in fields it’s so airy! And in park it’s so pine!

O, joy of the idle! Delight with no question!

Where yellow buttercups turn golden in the sun,

The happy waves of clover run in,

And white butterflies, and white chickens

Trustingly caress to Mura frolicking…

Bliss is senseless, and in summer lilies –

Beautiful and sweet is triumph of lack of ideas…

But with thought of feat has oxidized the sweetness,

And somehow sighs involuntarily ambiguous…


 

 

Предвоскресенье

 

На восток, туда, к горам Урала,
 Разбросалась странная страна,
 Что не раз, казалось, умирала,
 Как любовь, как солнце, как весна.


 И когда народ смолкал сурово
 И, осиротелый, слеп от слез,
 Божьей волей воскресала снова, —
 Как весна, как солнце, как Христос!


 

Sunday

 

On the east, where, to Ural mountains,

Scattered the strange country,

That not once, it seemed, had been dying

Like love, like sun, like spring…

 

And when the people severely went quiet

And, orphaned, from tears went blind,

With the God’s will again reincarnated…

Like spring, like sun, like Christ!


 

Солнце всегда вдохновенно

 

Солнце всегда вдохновенно!
 Солнце всегда горячо!
 Друг мой! сольемся мгновенно:
 Наше желанье — ничье.


Жизнь безнадежна и тленна,
 Мигом трепещет плечо…
 Солнце, как мы, вдохновенно!
 Солнце, как мы, горячо!


 

Sun is always inspired 

 

Sun is always inspired!

Sun is always hot!

My friend! Let’s merge voluntarily:

Our wishes – no one’s.

 

Life is perishable and hopeless,

Each moment the shoulder trembles…

Sun, like we, inspired!

Sun, like we, hot!


 

Закатные облака

 

По небу, точно хлопья ваты,
 Плывут закатные облака.
 Они слегка голубоваты
 И лучезарны они слегка.


Мечты вплетаются в закаты
 Из шелковистого далека.
 Они слегка голубоваты
 И лучезарны они слегка.


 

Sunset clouds

 

On heaven, just like cotton wool,

The sunset clouds sail.

They are blue a bit

And a little bit radiant.

 

Dreams are intertwined with sunset

Out of the silky distance.

They are blue a bit

And a little bit radiant.


 

Закаты одиночества

 

Если с нею — как храм, природа.
 Без любимой — она тюрьма.
 Я за марку улов свой отдал:
 Без обеда — не без письма.


Я пишу ей, что трижды встретил
 Без нее — и я жив? — закат,
 Что не надо рождаться детям,
 Если ждет их, как нас, тоска.


Что для счастья большой и белой
 И единственной, как земля,
 Я не знаю, чего не сделал,
 Но я знаю, что сделал я!


 

Sunsets of loneliness

 

If with her – like temple, nature.

Without the beloved – only jail.

I have for mark given away my catching:

Without dinner – not without epistle.

 

I write to her, that three times meeting

Without her – and am I alive? – sunset,

That it’s not necessary to be born to children

If them, like us, awaits the angst.

 

What for happiness big and white

And, like the earth, alone,

I don’t know what I had not done,

But that I did it, I know!


 

Наверняка

 

Я чувствую наверняка —
 Ах, оттого и боль сугуба! —
 Что прозы подлая рука
 Весь этот парк повалит грубо
 Когда-нибудь.
 Когда-нибудь.
 Не будет зарослей над речкой.
 И станет выглядеть увечкой
 Она, струя отбросов муть
 Взамен форельности кристальной
 Своей теперешней.
 Дубы
 Пойдут банкирам на гробы,
 И парк мой, глубоко-печальный,
 Познав превратности судьбы,
 Жить перестанет, точно люди,
 И будет гроб ему — пустырь.
 И только ветер вечно будет
 Ему надгробный петь псалтирь…


 

Surely

 

I feel surely –

Ah, from it is pain purely! –

That the prose’s hand vilely

Will knock down the park rudely

Sometime.

Sometime.

There won’t be thickets over river.

And like mutilation will appear

She, the stream of garbage dregs

In crystal trouts’ place

Of her current.

Oaks

Will go to coffins with bankers

And my park, deeply-sad,

Knew the vicissitudes of fate,

Life will stop, people exactly,

And your coffin will be – wasteland.

And only wind will eternally sing

The psalter on the gravestone.


 

Ласточки (Дуэт из «Mignоn»)

 

Миньона


Вы, ласточки-касатки,
 Туда летите вдаль,
 Где взоры женщин сладки,
 А зубки — как миндаль;
 Где щечки — абрикосы,
 А губки — как коралл,
 Где круты гор откосы,
 Где все поет хорал.


 Лотарио


О, ласточки-летуньи,
 Туда летите вы,
 Где встретят вас певуньи
 В просторе синевы.
 Мгновенья счастья кратки,
 Всем горе даст медаль…
 О, ласточки-касатки,
 Летите ввысь и вдаль!


 

Swallows (Duet from “Mignon”)

 

Mignon

 

You, swallows – killer whales,

There you take flight,

Where sweet are the women’s gazes

And teeth – like almonds;

Where the cheeks – are apricots,

And lips – like a coral,

Where steep are the mountain slopes,

Where before all sings the chorale.

 

Lotario

 

O, swallows – flyers,

You are flying there,

Where meet us like songbirds

In blueness’s expanse.

Brief are the moments of happiness,

To all the sorrow medal gave…

O, swallows – killer whales,

Fly higher and ahead!


 

Симфониэтта

 

Всю ночь грызешь меня, бессонница,
 Кошмарен твой слюнявый шип.
 Я слышу: бешеная конница —
 Моих стремлений прототип.
 Бесстрастно слушает иконница
 Мой встон, мой пересохший всхлип.
 О, Голубая Оборонница,
 Явись мне в пчелах между лип.
 Ужель душа твоя не тронется? —
 Я разум пред тобой расшиб.
 Уйти. Куда? Все — среды, вторники…
 Пойти на улицу? Одень
 Себя, как пожелают дворники
 И проститутки, — в ад их день!
 Столица ночью — это — в сорнике
 Хам-Город в шапке набекрень.
 Презренны «вольные затворники»:
 В их снах животных — дребедень.
 Поймете ль вы меня, просторники? —
 Моя бессонница — Сирень.


 

Symphoniette

 

All night, sleeplessness, you chew me,

Awful is your slobbery barb.

I hear: crazy calvary –

Of my ambition’s prototype.

Dispassionately listens icon display.

My moan, my sob dry.

O, Blue Defender,

Appear to me in bees between limes.

Will your soul not be moving? –

I busted before you my mind.

To leave. Where? All – Wednesdays, Tuesdays…

To go to the street?

Dress, like wish the janitors

And prostitutes – a day in hell!

Capital at night – this – boor-city

In weed with askew hat.

Despicable are “free hermits”:

And in animal sleep – nonsense.

Will you understand me, precious rooms? –

Lilac is my sleeplessness.