упражнения над землей без луж
упражнения над землей без луж
Опубликовано в альманахе "Артикуляция" (2024)
⤥⤣
хочется выслеживать пузыри
на поверхности луж, но в этой стране
не водятся лужи
а где были поверхности, там уже
нет верхов, одни корешки
ветхих словечек
оттуда, из того края
да и то – забываются моментально
забывается и пена, у нее
нет ни веревки, ни мыла
и еще нет времени
ничего нет у нее
она и у рта не живет – нé для кого
нé для чего
– для меня, для меня!
– да,
но кто услышит тебя?
следствие
завершено, следов
не осталось, последствия –
после. а сейчас –
ничего, ничего не хочется
даже пускать пузыри из своих жидкостей, и то –
жаба душит
больное горло
пока нью-йоркская горлица
плачем выклевывает ей земноводный взгляд
↻
кате т.
…и удивлению <...> глаз повара бланманже мертвого тела
Ольга Розанова
ели с катей бдсм-лапшу,
смеялись над жанром: мужчина
расправляет тело, взмахивает
плечом, хлещет тестом о стол.
тесто – продолжение его тела.
шутка про écriture féminine.
муха зависла над блюдом – чья она?
ели лапшу, смеялись, обсуждали возможность
третьей мировой: что, если ебнут
по штатам, то первыми ебнут, конечно,
нас: лос-анджелес и нью-йорк.
в нью-йорке весна. удары лапши о стол
такие мощные, что я чувствую их
на своей жопе.
а зима будет большая,
ядерная. ядреная. будто она –
мышца бдсм-лапшичника
или плетка теста в его правой руке.
муха наворачивает тревогу
вокруг оружия. ничья,
ничья.
едим. пьем.
поели, попили.
решили, что скинемся со своих
аспирантских стипендий
на бункер.
весна пришла, вечер пришёл.
катя ушла, я ушла.
муха села – где только нашла
его – на варенье.
вот и всё.
март 2024, нью-йорк
⬽
и укус того что вырезано скрежетом по железу
и искус того что вылизано нежностью по желёзам
и внутренние секреты тела человека и тела собаки
и ртутные ответы взболтанные в опустевшем желудке лета
и самые идиотские на свете приветы которые не больше чем просто отрыжка речи
и самые скотские на свете советы которые не меньше чем министерство национальной рвоты
и беспечные цензоры порванных ртов и оторванных взоров
и бесконечные цезуры между желанием жалости и жалом позора
и постоянство всесилья и связи с родиной которую я расхлебываю
и одна секунда веселой грязи которую я подбрасывая разъебываю
и крупные города с перерезанным ветром стеклянным горлом
и голуби безответственно умирающие на голову
и моя правая рука соблазняющая мою левую ногу
и моя левая нога соблазняющая расплавленную мою реку
и заботливо кем-то вычищенные песком веки и
выпущенные из устья нейтральных вод пузыри и
есть ли вообще это “и” или все что осталось это
глоток мыла по эту сторону моего мычания
сгусток мела по ту сторону немоего молчания
⤷ ⤶
швы стволов центрального парка
распороты от земли до взгляда
женщина кричит, stop twisting my
words – перестань выкручивать мне
слова, это не так, не то
не те
рты ветвей приоткрывают
скорлупу на просвет
и в просвете
в тишине от сирены и до сирены
дом
лиственница выше дома
дышит, позволяет дышать
белки, живущие в ней, блаженствуют
одна блаженна особенно – бабушка говорит
не гладить ее, а то бешенство, сорок уколов в живот
а я и не глажу
только смотрю
как она смотрит меня́
как мы смотрим
одна – другую
в другую
в безумие
глазных яблок
и жующего яблоко рта
пока наш взгляд не разрезает сирена
⤨
нарыв архива
гостья из кости
полки́ и по́лки
говно и палки
рельсы и рыла
устья и рты
копыта и копоть
молчанка мыла
j’ai mal d’archi-
тектура ареста
носы и доносы
поэзия и поносы
у меня лихорадка
воспламенение эха
охолонение слуха
пересидела в архиве
запотело, продуло
на сквозняке допросов
сквозь дуло дела
заархивированное о-
леденение ора, они сидели
у-у́тра льда, и я сидела
тоже, ножками туда-сюда
⭂
П.
1
если все жжение пережевать, то и у жалости не останется никакого жала, нечего переживать
а если у шалости никакого шала и никакой кости у стойкости, то откуда тогда жестокость
жесть! но ведь и у злобы есть конкретные лбы и жвалы и свои желания
а у голоса – горло, а у мяса – ведро, а у воды – наводка, а у рук – наручники
но если руки уже приручены, то нечего вокруг них накручивать, наворачивать воровство
нечего волосы перебривать на волости, угодья прочесывать, угождать
потому что это не власть уже, а всего лишь власточка – сухожилия у неё ссохлись, ужимки перепеклись
никакого сахара не осталось
2
в светлице – светло, в теплице – тепло, в горлице – горло
на коже – кожа животного, или это монтаж
под подошвой – яблоко, на носу – солнце, вокруг шеи – ошейник, тоже шиномонтаж
под шинами – никогда и не скажешь, они вращаются
а куда они возвращаются? все туда же, под кожу животного, в огрызок облака, в ноздри воды
вот и проводы: муравьи мурашки проводят по проводам
в костнице – кости, в темнице – темно, на налёте – ещё налёт
– – рот выворачивается в водовороте
⬲
просто вся земля растаяла
в кулаках, просто меньше не-
выносимого сора стало, стало меньше
усердия милости, закинутых
взоров, вызовов, к песку припавших, просто
не ясно, что больше выкачивает отсюда
влагу: речи храбрости или речи
извивов: никакого лета у тела и тела у лета –
я знаю, я знаю, есть и теплые норы,
и мягкие нары, и даже нежные плети –
но нет уже горячих ладоней, чтобы
ими водить, подогревать воду,
отводить глаза, зашторивать веки
↶
память: saddest of sundays
на солнце – полдень
на такой-то московской улице –
стайка пыли, на кладбище –
не скорбь, но песок
попался в глаза (никому
не докажешь – тянут платок)
под ногами – чикаго
в окне – крыло
ну и причем здесь улица
и еще московская?
– а вот же причём!
ведь all words were
unspoken на таком-то
родном языке, и мы перешли
на всякий, переплыли
на любой другой берег:
там и песок послаще
и вода не цветёт
и дети еще не отличники
по арго. там нас встречают
бочками молока сухого
чтобы мы не ждали чужую
сказку, а сами, сами –
и мы прогрызаем в крышках
красивые дыры, высыпаем
млечный порошок в реку
обгладываем кость облака
взбиваемся в монтажную пену
когда придет час
никто его в рот не получит
февраль-апрель 2024
⇵
MAKE POETRY TREES AGAIN
осенний день июня, в какой
особенно сильнó желание
стать деревом
в чьей кроне птица
визжит от диско глянцевых машин
и снова пение цикад
шум шины у заправки, хруст коры
лай, крики бегунов
но никогда
отсутствие работы слуха
з а т к н и т е с ь в с е
отсохшая рука реки
затекшая в пустыню
в чьих капиллярах густота
воды, опять вода
опять желание – желе
вареных ягод
вскипевшая
в экологически очищенном лесу
малины кровь, и здесь
любовь всегда трава
пойти на улицу
и встать с плакатом
призывающим
поэзию стать снова деревом
растущим посреди
того, о чем уже нельзя
m a k e p o e t r y a g a i n a t r e e
и больше никому и в горле
не застрянет мысль о том,
что есть стихи, что можно их читать
поэзия, shut up!
осенний день июня,
я хочу
не пи́сать, не писа́ть,
не спать, не есть, давясь костями
не менять прокладки, не
произносить слова
“война”, “decolonize”
“абьюзер”, “небо”
“trauma studies”, “дым”
“погибший”, “plant-based milk”
“тревога”, “теснота”
“зависимость”, “отчизна”
“гендер”
и прочие слова
вошедшие в словарь
и даже не
особенно хочу
чтоб этот текст
стал лиственницей – у меня
была одна, но умерла, сгорела
вместе с домом детства
обклеенном плакатами
с сосками девушек позднесоветских
со списком императоров и клочьями обоев
и этикетками и трупами стрекоз и
вспомнила – еще хочу не знать
что значит страсть
желание все снять
до чистого листа
а если и узнать
то пусть она – пожар
после которого уже нет ничего
одна зола
чернее зла
немее мела
и вместо бесконечных лент, страниц
отпоротой от козьего скелета
кожи, бересты, папируса
e-ink, альбомов
пыльных книг
из черноты земли появится оно
в осенний день июня, где
желание – туман
и слышно тишину
и корни изо рта реки
качают влагу
в замолчавший воздух
и дерево растет