Арьергард вышел вперед

// Матвей Вайсберг и Николай Сологубов в галерее RA

выставка

В галерее RA начала работу выставка киевских живописцев Матвея Вайсберга и Николая Сологубова Pur vital. Портреты и коллажи последних лет демонстрируют приверженность художников искусству начала ХХ века, провозглашенную обоими много лет назад.

Почти двадцать лет назад уже сложившийся живописец Матвей Вайсберг и его двоюродный брат молодой художник Николай Сологубов разработали концепцию нового течения – "арьергарда". Противопоставить свое детище они собирались не классическому авангарду начала ХХ века, а современному искусству, известному как постмодернизм. На практике же арьергард, которому художники остаются верны и в новых работах, оказывается обращением к традиции европейского модернизма и подражанием творческой манере его классиков.

В зале, где собраны портреты Николая Сологубова, ряд строгих изображений заметно оживляет "Коллаж" – полускульптурный-полуживописный женский профиль, собранный из дерева, фанеры, стекла, старого циферблата и прочих подручных материалов. Портрет решен в стиле кубизма Пабло Пикассо – лицо, разрезанное на части треугольниками и квадратами, выполнено с подчеркнутым нарушением анатомических пропорций. Четкие черные линии и яркая, почти кричащая раскраска рельефа присутствуют почти во всех работах художника.

Рядом с пятью "Мифологическими портретами" Николая Сологубова с их вычурными линиями и цветовыми контрастами портреты Матвея Вайсберга выглядят не так эффектно и одновременно более тонко. Немолодые люди, чьи силуэты смутно проявляются на светлом фоне в мареве красочных пятен и хаотичных карандашных линий, напряженно всматриваются в зрителей, требуя внимания и участия. Они заставляют вспомнить, что их автор, признанный мастер книжной графики, в свое время иллюстрировал труды философов Ортеги-и-Гассета, Юнга, Киркегора, а своей живописи неизменно придавал нравственный пафос – будь то библейские сюжеты 1990-х или нефигуративные полотна серии "Иудейская пустыня" начала 2000-х. Женщины и мужчины на портретах Матвея Вайсберга, одолевшие трудный земной путь, воспринимаются как двойники его любимых библейских персонажей, бесконечно долго бродивших вслед за Моисеем по пустыне.

Герои Матвея Вайсберга встречают зрителя и в другом зале, где они скорбно и отрешенно взирают на насыщенные движением женские образы Николая Сологубова. Такие же яркие и декоративные, как и в предыдущем зале, сологубовские картины объединены мифологической темой и изображают девушек, либо заслоняющих лицо руками, как в "Нимфе источника", либо подносящих ко рту кувшин, как в "Молодом вине" и "Молодом вине-2". Круговое движение обнаженных женских фигур в "Купальщицах" напоминают уже не Пабло Пикассо, а знаменитый "Танец" Анри Матисса.

Прямые цитаты из классики европейского искусства ждут зрителя и в работах Матвея Вайсберга. "Вариация на тему Курбе" отсылает к знаменитой картине французского реалиста Гюстава Курбе "Похороны в Орнане", а "Вариация на тему Жерико" – самый психологический в романтизме образ сумасшедшей по прозвищу Гиена Сальпетриера. Эти небольшие полотна, предельно обобщенные, с фигурами людей, превращенными в абстрактные красочные пятна, создают ощущение, что живопись возникает на наших глазах из постепенного наложения красок слой за слоем. "Недовоплощенные" живописные формы – такая же узнаваемая индивидуальная манера Матвея Вайсберга, как и неизменный интерес Николая Сологубова к линии.

Существует мнение, что картины обоих художников относятся к так называемому "салонному" искусству – продукту качественному, высокопрофессиональному, тесно связанному с традициями мирового искусства и в то же время коммерчески успешному и несколько консервативному. Но есть все же что-то, выводящее творчество художников за пределы очерченного критиками круга. Это пронзительное чувство одиночества, необъяснимой печали и непреодолимое ощущение вины.

ОКСАНА Ъ-БАРШИНОВА

Цвет вокруг:

творчество как жизнь

Рассматривая жизнь между вдохом и выдохом поневоле начинаешь прислушиваться к ударам пульса, мерцанию цвета в глазах смотрящего, изменению теплоты цветов вокруг.

Кажется, что творчество художника – это всегда некая упорядоченность, структура, концепция, идея и так далее, но часто все это становится лишь отправной точкой для того буйства красок и эмоций, которые отзвуком звучат в нас самих. То есть мы ищем того, кто покажет нам самим свет, сокрытый внутри.

Кто-то делает это через мелодию, кто-то – через пластику, но есть и такие, кто может нам его показать, расцветив в различные оттенки.

Подобно пикам дневного света, пронзающим тело человека своим сиянием, художник, словно линза вбирает окружающий нас цвет настолько интенсивно, что, в итоге, начинает продуцировать его в своих работах. Именно таким мне представляется творчество Николая Сологуба, в картинах которого можно затеряться как в лабиринте: среди летнего зноя внезапно оказаться где-то в деревне, где утро морозно, а снег хрустит под ногами («Зима», «Межгора» и другие), либо обернутся в слегка подернутый высокомерием взгляд пестрой незнакомки («Женский портрет») или коснутся кремового бока «Кентавра Амазонки», погрузившись в плоскость мифа, и так далее.

Бесспорно, каждый находит в его творчестве что-то свое, ведь его работы не просто констатация чего-либо, а некая динамика визуального, открытая система, потенциально незавершенная, финал которой мы находим только пройдя до конца серебристой тропы, которую отбрасывает наше Я вовнутрь самого себя. С такой позиции каждая его работа имеет иную плоскость: она ризомна, в том смысле, что само существование художественного мира этого художника является определенным вызовом неизменным линейным структурам как бытия, так и мышления, которые нарушают естественную гармонию природы.

В этом значении картины Николая Сологуба наполнены нет не музыкой, но тишиной, тишиной торжественной, которая замирает в пространстве между нотами, обещая подарить взрыв звука, движения, цвета. В его работах есть некая пестрота, которая проявляется далеко не сразу и не всегда явно, но она живет, дышит в них, смотрит на зрителя с усмешкой и типично украинским огоньком, «бесиком», плящущем в глазах смотрящего.

Последнее позволяет говорить о творчестве художника в качестве определенного рубежа, пространства принятия решения, за которым зритель уже не может привычно вернутся в свою уютную двоичную вселенную, в которой все более чем просто, либо слишком сложно – наоборот.

В его работах живет и некая нега о несбывшемся: она не облеклась в платье перспективы, не обрела даже очертаний, но изначально жила в Лимбе. Этот аромат непонятого, вкус еще довкусия подталкивает нас, в конечном счете, к нам самим, ведь чтобы понять творчество этого художника мы должны увидеть в его работах себя, а это бывает ой как сложно!

Oleksii Dovhan

СНЫ И ПРЕДСОНЬЯ

О группе «Киевский арьергард» и Николае Сологубове-мл. в частности

Говоря о современном украинском искусстве – лучшие представители которого уже вышли на мировой уровень – невозможно не вспомнить такую художественную группу (или, может быть, объединение?) как киевский «Арьергард».  Группа заявила о себе в конце 80-х годов прошлого века и сразу же – и это действительно так – заняла видное место, хоть это и банально звучит, на культурной карте советского и постсоветского пространства.

В группу вошли художники-единомышленники – Матвей Вайсберг, Николай Сологубов-мл., Олег Бурьян, Александр Захаров, критик Андрей Мокроусов, сформулировавший кредо движения.

Этот круг не ограничивался перечисленными именами. К группе можно в той или той степени отнести близких по взглядам киевских художников Елену Придувалову, Алексея Аполлонова, замечательного художника армянского происхождения Вагана Ананяна, чья посмертная впечатляющая ретроспективная выставка недавно прошла в киевской галерее «Дукат», Александра Лирнера и некоторых других.

Если быть более точным, то это была, скорее, не художественная группа, а кружок друзей-единомышленников, объединенных общими вкусами и интересами.  Не было ни четкой программы, ни  манифестов, ни стройной системы воззрений. Хотя общее, несомненно, присутствовало – это  более-менее одинаковое отношение к миру и его постижению, стилистические сходства и взаимные симпатии. Но главное – это неприятие ультрасовременных «авангардистских изысков», упор на повествовательность и в какой-то мере «старомодный» смысл в творчестве. Означает ли это, что у них были принципиальные установки на реалистические формы самовыражения? Вовсе нет.  Наверное, правильнее было бы говорить, что это было осмысление вечных сюжетов, а также окружающего, преломленное сквозь призму личного восприятия, опыта и интеллектуального багажа.

В одной из статей Андрей Мокроусов говоря о кредо, писал:  «конечная потребность фигуративности и наратива, императив творческой персональности и ориентации на завершенный артефакт, превосходство образного относительно символического, первенство смысловой доминанты как свидетельства ценностной иерархии, основная роль мастерства и военной подготовки».  И, развивая мысль, продолжал: «Именно на эти принципы опирается так называемый "киевский арьергард" - художественное направление, которое в конце 80-х годов основал Вайсберг с несколькими своими коллегами как искусство последовательно фигуративное, наративное и драматическое, антропологическое и персоналистское за интенциями, чувствительное к диалектическому порядку истории, которое опирается на ценности гуманистической культуры и наполненное трагически-экзистенциальным мировосприятием. В таком толковании это движение предстало как сознательная реакция художников интеллектуально-неотрадициональной (необарокковой, неоклассической, неоромантической, в конце концов, неомодерной) ориентации на насильственную экспансию в художественной сфере деконструктивистских имитационных практик. То есть киевский арьергард оказался специфично украинской (скорее даже восточноевропейской, учитывая его распространение вне границ Украины) версией общемировой тенденции к преодолению постмодерного состояния». 

Прошу прощения за довольно обширную цитату, но она как нельзя лучше определяет суть и смысл работы группы.
Говоря об их деятельности, нужно отметить на достаточно большое количество персональных и коллективыных выставок, одной из наиболее масштабных стала экспозиция «Anabasis», проходившая в 1993 году в Киевском музее русского искусства. Причем ее можно назвать масштабной и по количеству представленных работ, и по значению.

В дальнейшем группа распалась, «иных уж нет, а те далече».  Но ее деятельность ждет своего исследователя, это отдельная и обстоятельная работа. Поэтому не будет ставить глобальных задач, а скажем несколько слов об одном из его участников – Николае Сологубове-младшем.

Наверное, нужно что-нибудь сказать о его биографии, хоть это, по большому счету, и не обязательно. Но все же, вот эскизный абрис. Николай родился в Киеве. Он сын известного живописца Николая Сологубова (старшего).  Закончил отделение скульптуры Республиканской художественной школы им. Т.Г. Шевченко, в 1990 году стал инициатором создания Международного клуба друзей художников. Выставлялся неоднократно. Работы хранятся в музеях Киева, Нью-Йорка, частных коллекциях в Украине и за ее пределами. Вот, собственно говоря, и все. Гораздо интереснее то, что он делает.

Живопись Сологубова фигуративная, он использует традиционные техники. Дальше начинается самое сложное. Любые попытки отнести ее к какому-либо стилю и ли направлению обречены на провал. Вряд ли можно эти работы отнести к реализму, символизму, сюрреализму или еще какому-то «изму».

Впрочем, можно выделить две основные темы, разрабатываемые художником – мифология и Восток. При этом Николай – настоящий художник, с личным, присущим только ему мироощущением и художественным языком. И со своей собственной, как уже говорилось, темой. Если кратко охарактеризовать манеру художника, то можно сказать, что это – изображение или, точнее, медитации на тему окружающего мира и культурной истории, преломленные через мифологическое сознание. Рабата художника кропотлива, он ведёт скурпулезные раскопки, прорываясь сквозь культурные напластования и разыскивая по крупицам проявления Священного. И делает это успешно. В этом ему помогают личные знания, интуиция и ощущения.

Сразу же нужно отметить, что к реальному Востоку его работы имеют довольно-таки отдаленное отношение. Если проводить параллели с литературой, то их скорее можно сопоставить с «Путешествием на Восток» Жерара де Нерваля: обрывки впечатлений, перемешанных с романтической эстетикой, книжными познаниями, «Тысячью и одной ночью», мифами. Но одновременно с этим – это вполне реальный, ощутимый мир, просто таким его увидел художник. Хорошо это или плохо? Разумеется, хорошо. Это мир художника, созданный им самим, таким, как он его видит, не подражая никому и ни у кого не заимствуя.

То же самое относится и к мифологическим сюжетам. Не могу удержаться от того, чтобы не поговорить о мифологии, в особенности в контексте работ Николая Сологубова.

Вряд ли его работы можно назвать иллюстрациями к мифам, да и к какой-то конкретной мифологии они не имеют ни малейшего отношения. Все дело, опять-таки, в мифологическом сознании, осмысляющем и интерпретирующем, переносящем классические сюжеты в современность, населяя мифическими – или полумифическими – персонажами нашу повседневность. Ведь несмотря ни на что, ни на прогресс, ни на технологическое развитие общества, суть остается неизменной. Сологубов говорит с нами на своем собственном языке, используя личную символическую систему, выбрасывая на холсты сгустки из коллективного бессознательного, генетической памяти. Миф противопоставляется поэтической образности, и он сам по себе является художественной действительностью в чистом виде. Да и мифологические персонажи – это не метафоры и не типы, не аллегории и не олицетворения. Это просто живые существа особого типа. В мифах мы находим буквальное тождество образа вещи и самой вещи. Поль Валери (не смог удержаться от цитаты)  когда-то сказал, что, «мифы – это души наших поступков и наших страстей. Действовать мы способны не иначе, как устремляясь к некоему призраку. Любить мы умеем лишь то, что творим».

Можно до бесконечности говорить о современности мифов, приводя при этом высокоумные ссылки на таких авторитетных авторов как Карл Густав Юнг или Мирча Элиаде, который всю жизнь занимался исследованием цикличности истории, в том числе и мифологической. Но зачем? Так или иначе, это ничего не прояснит, а только замутит восприятие и «напустит тумана». С другой стороны, не стоит уподобляться такому персонажу (хоть и замечательному во всех отношениях), как Хулио Хуренито, который говорил своим ученикам, что всякому искусству он предпочитает свиные котлеты с горошком. Во всем важна мера, а потому продолжим.

Глядя на живописные работы Николая, возникает ощущение, что это зарисовки снов. Или даже не снов, а области предсонья, когда в грезящем сознании возникают чудесные картины и сцены. Открываются запертые двери и появляется вход  в неизведанные миры, таинственные пространства и пейзажи, населенные персонажами и животными, увиденными в необычном качестве и ракурсе. Художник позволяет нам путешествовать по цепочке метаморфоз, отдающих себя и властно притягивающей зрителя. Картины сочетают в себе импульсивность порыва и здравомыслие отстраненного созерцателя. Ничего не подчиняется логике рассудительного человека. На первый взгляд здесь все просто, но это только на первый взгляд. Чистота видения и прямота исполнения говорят о мастерстве художника, который создает работы, отличающиеся практически безупречной композицией и цветовой гаммой. И в этих работах размывается грань между снами подлинными и снами сочиненными. В них то, что мы  объективностью и субъективностью смыкаются. Разве не удивительно, что самая тайная и безмолвная область нашей деятельности – мысль – находит выражение в чем-то по существу внешнем? В этих работах бессознательное по существу является стенограммой общения с миром. И все это является настоящей поэзией.

 Хорхе Луис Борхес когда-то написал о том, что «историй всего четыре. И сколько бы времени нам ни осталось, мы будем их пересказывать – в том или ином виде».

В полной мере это относится к творчеству Николая Сологубова-мл.

« Красный Будда».

Проект трех художников в музее Т.Г. Шевченко

Проект составляют работы двух фотомастеров- Андрея Гущина, Олега Сошко и живописца Николая Сологубова. «Красный Будда» - это проект вовсе не религиозный, но касающийся современности, с ее древними архетипами и духом.

Линия у Сологубова чрезвычайно зримая, длинная, даже волевая, будто она является желобом, выбитом в твердом камне, камне, сродни базальту. Линия – это сама выразительность, зримость, убежденность, преодоление, варварская ярость, напор. Так и видишь ее как некий вавилонский рельеф… Форма Сологубова и создается с помощью одной лишь линии, ее длины и завитков, и нуждается только в ней. Все изображенное сразу навевает ассоциации с властными каменными рельефами Ассирии, грозным духом непостижимого бога Мардука. В Вавилонии – «дух хочет выбраться из тугой животности и силы, не достигая завершенного изображения собственной свободы и подвижной фигуры. И он должен оставаться смешанным и соединенным с тем, что является иным его самого». (Гегель).

Это мощные древние энергии, которые сейчас почти невозможны в каких-либо проявлениях, потому что они влились в последующие цивилизационные потоки и охотно растворились там. Они стали историческим ландшафтом. Хотя воспоминания о том времени не исчезли для нас насовсем после возвращения евреев домой после многолетнего плена от «рек вавилонских», а стали отчасти нами самими, потому что стали частью Книги, так знакомой нам в религиозно-цивилизационном выражении.

Мощное милитаристское призвание Ассирии сопровождало другую важную историческую сторону Востока – увлечение эрудицией, Это инициированные усилиями царей громадные библиотеки из глиняных табличек, клинописи, что и составляет месопотамскую культурную, эзотерическую и сакральную традицию. Это важнейший вектор человеческой цивилизации. Значение библиотек огромно. Это так сохраняются самые немыслимые, завораживащие глубины верований Междуречья, которые «срабатывают» до сих пор.

Отчасти эстетика такой археологической Ниневии, ее драгоценной глиптики и стала собственным стилем Николая Сологубова.

Сологубов – художник древностей, которому суждено теперь пребывать в современной урбанистической среде, выражая интенции современного мира. Мир накренился в постмодернизм, переживает информационную лихорадку, «экстаз коммуникаций». Что художник при этом чувствует – состояния благодати или затерянности и проклятости – можно только догадываться. Не зря в начале своей художественной жизни Сологубов был соучредителем влиятельного направления в Киеве – Арьергарда. Стилевой арьергард, как штаб, собрал немногочисленную, но крепкую группу классных живописцев-интеллектуалов. Совместные выставки и каталоги определили их стиль, в котором основным оказывалась заостренность на сакральных традициях изображения, мифологические сюжеты и незыблемость законов самой живописи, апелляция к самому утонченному интеллектуализму при современных средствах выразительности.

Художники арьергарда обращаются к восточному мифу, исследуют его максимальный потенциал воздействия, (а он воистину неисчерпаем) и работают в модерновой фовистической колористической стилистике. Эта группа, к слову сказать, сейчас не сохранилась, потому что каждый художник проделал дальнейшую эволюцию в своих поисках. Живопись Сологубова транслирует самоощущение жителя города, «нового Вавилона», где в одной точке, оказывается, пересекается множество исторических пространств и иновременные духи бродят по улицам сегодняшнего дня.

Но Николай Сологубов в своих работах остается самим собой, исследуя добиблейские мифотворческие коллизии и сюжеты. Он рисует, как художник Междуречья с древней душой, оказавшийся вдруг в современном Киеве, где есть Андреевский спуск, его соблазны и академические библиотеки с их соблазнами… И как и прежде, центральным событием в его картинах является женщина.

Из камней Шумера, из пустыни

Аравийской, из какого круга

Памяти – в сиянии гордыни

Горло мне затягиваешь туго?

Я не знаю, где твоя держава, 

И не знаю, как сложить заклятье…

(Арсений Тарковский)

Так и хочется сказать, что художник пишет то, что осталось от Эдема. Или его окрестностей. Эдем («наслаждение») и находился, кстати, в Междуречье, в окрестностях современного иранского Тебриза. Этот Эдем духовен именно в том смысле, что он чист не от материальности, но от порчи естества; духовность первичнее, первозданнее, чем расколотость бытия на чувственное и сверхчувственное.

В выставке «Красный Будда» художник в основном оперирует женскими образами. Такова уж особенность глубокой древности, проистекающей из матриархата. Женские персонажи там превалируют, могут выступать как носительницы хтонических витальных энергий, иметь вотивное назначение, да и материальное тоже, что и отражается в сюжетах древности.

Так, здесь в сюжетах Сологубова существуют женские образы и энергии – это Инанна, Дульцинея, Нимфа, Химера, Сита, Праматерь и даже Аэлита… Да и собственно Красный Будда - это огромный женский (!) персонаж, имеющий много общего с Праматерью человечества в позе адорации – экзальтации, молитвы или мольбы… Таким образом все ее значения несут мнемоническую нагрузку в целях сохранения дохристианского мифа; она, великий Будда, здесь служит воплощением великих варварских, непостижимых и даже устрашающих ритуальных структур.

Несомненно, мастер причастен к мистическим практикам и сюжетным коллизиям тайных знаний древнего мира. Он не просто интеллектуал, он – посвященный, мистагог. Он – новый Гильгамеш.

Художник обводит очертания лица женщин, акцентируя глаза и брови, не диффенцируя обширные телесные поверхности и словно бы выводя изображение в сферу пространственной пустоты, где пространство враждебно, где остается их один внеличностный взгляд, сканирующий всю эту сферу окружающего с постоянной пристальностью.

Возможно, что эти пространственно опустошенные и очищенные для медитативного смотрения имперсональные паттерны поп-культурного трэша – и есть выражения состояний современного мира. Современный мир – это наслоение, остатки, суггестия миров прошедших…

В истории искусства 20 века мы наблюдали образование и распад нескольких единых картин мира: модернистского формализма, тоталитарных неореализмов, концептуальной пустотности. Проект «Красный Будда» и имеет дело с этими пустотностями, героически и жертвенно пытаясь зарядить их значимостями. Плюс проекта - подобные живописи Сологубова, его арьергардные «воспоминания о будущем». Все эти арьергарды прошлого и их персонажи, как вместе взятые, так и по отдельности, населяют или хотя бы пытаются обживать эти статичные, ориентальные, цепенеющие пространства полотен .

Фотографии Андрея Гущина и Олега Сошко составляют вторую, не менее важную, часть проекта. Собственно, этот проект проходит под общим названием, как нечто единое, продуманное и органически целое. Проект един и целокупен - как сложная, самоуправляемая система. Возможно этому способствует общий дух сакральности, намека и недосказанности, некоего ученого юнгианства-ницшеанства, смутных древних интуиций, а также везде витает, все покрывает тот дух вечной женственности, о котором говорил русский религиозный философ Владимир Соловьев…..

«Красный Будда» - это фото, где молодая модель в красном платье удерживает в правой руке два красных же воздушных шара. Женщина зашла на морское мелководье, которое делает ее пребывание там как бы сновидческим, нереальным, парадоксальным, сюрреалистическим. Это очень напоминает самые известные картины классических сюрреалистов – Поля Дельво, Рене Маггритта, Сальвадора Дали… Это необъяснимое стояние в воде вопрошающей женщины и создает загадочность, поэзию, метафору, знак. 

Фотографы рассказали, что только после того, как модель вдруг присела в воду и с намокшего и потяжелевшего красного платья начала струиться вода, и шарики на нитках оказались строго вертикально, и началась художественно и эмоционально будущая серия. Все остановилось. Это был удар, вспышка, откровение. Ее заряд, вектор, метафизический континуум. Так началась вся серия, а затем пришло понимание того, каким будет сам проект в целом. В таинственном и случайном вдруг угадалась возможность истинного.

Это дереализованная и измененная среда – и была «та самая» реальность присутствия Будды.

Женщины, чья модельная юная внешность является уже самостоятельным качеством законченного совершенства, образности и метафоричности, присутствуют и на других фотографиях Андрея Гущина и Олега Сошко.

Искусство показывает отчужденность человеческого тела, как оно ранее убеждало в отчужденности вещей и окружающего мира. Андрей здесь - поэт и нарратор, Олег - техничный исполнитель. Цикл работ «Показ» показывает прекрасную женщину посреди заброшенных заводских цехов, серого чугунного сплетения труб, кранов, манометров, батарей. Здесь неуютно, пусто, страшно. Это выглядит как арена последней битвы Терминатора со злом в одноименном фильме. Что здесь делают эти рафинированные красавицы со строгим и отсутствующим выражением лица – впору спросить… кто она, и откуда, как она решилась оказаться здесь? Эта вот виртуальная среда погружает в состояние галлюциноза.

И только таинственные тату - пиктографические знаки на их лицах и ладонях дают возможность догадаться, что это вестники из древних миров, выполняющие поручение, неизвестно кем и когда данное… Они не случайны. А еще - подвальная мастерская среди труб и коммуникаций старых котельных и картины художника внешне похожего скорее на халдея- жреца отчасти объясняют цель этого дипломатического визита дев из другого мира и их ритуального контакта.

Позиция случайных вещественных ошметков, заброшенных коммуникаций, ржавеющих механизмов, нежилой абсурдистской пустотности отработавшего свое завода – так выглядит банальность и абсурд жизни, та общая почва, из которых при определенных условиях начинает развиваться искусство. Такова философия цикла «Завод», где в пустых, лишенных оборудования заводских цехах выплясывают, проносятся, левитируют две балерины, буквально зашитые в сплошные белые инопланетные комбинезоны…

Те же самые заводские залы в качестве места действия наблюдаются в серии «Человек и его фантазмы». Модели, очаровательные, игривые, подвижные, произвольно комбинируются в нишах заложенных окон. Их яркие и пышные разноцветные парики видны издалека и дерзко полыхают цветными маркерами, легкими конфетти на фоне грязной старой стены. Они юны, искусительны, желанны и чарующи, как сама юность. Кажется, что это - сцена, театр, даже амфитеатр со статуями в нишах, которые были обязательной эстетической нормой в архитектуре античности.

Конечно, эти сновидческие эротические грезы по Юнгу означают бессознательную и навязчивую эротичность. Бороться с ними бессмысленно, как и отрицать саму биологическую природу человека, навязчиво одержимого желаниями… 

Прекрасны, как бы беспроблемны фотографии из цикла «Лампа Алладина». Белокурая девушка в арабском платье пускает дым из старинной лампы на фоне обработанной стуком стены. Замечательны цветы, восточная утварь, расписанное линейным орнаментом длинное платье, прихотливые, удивительно густые клубы дыма… Все это создает напряжение. Это сделано художественно, не зря это фото отмечалось в конкурсах…

Серии фотографий «Призрак драмы», «По ту сторону», «Левитация» дополнительно раскрывают тему загадочности жизни и ее прихотливой динамики. Да и действие происходит на главной сцене драматического театра, опустевшей, притихшей, с опущенным до полу тяжелым пыльным занавесом… И опять эта пустота зала, ставшая программной, и опять эти неистовые желания и движения актрис, балерин, натурщиц…

Во всяком случае, здесь, как нигде, очевидны начальные условия, заданные художнику эстетикой его времени: уничтожение, пустота как главная пластическая тема, которую следует трактовать через материальное, симптоматическое влияние на зрителя.

Современность – это тоже миф, который следует найти в подвижных реалиях нашего мира. И «Красный Будда», проект трех художников, служит тому подтверждением.

10 июля 2017. Дмитрий Корсунь.

СНЫ И ПРЕДСОНЬЯ

О группе «Киевский арьергард» и Николае Сологубове-мл. в частности

Говоря о современном украинском искусстве – лучшие представители которого уже вышли на мировой уровень – невозможно не вспомнить такую художественную группу (или, может быть, объединение?) как киевский «Арьергард». Группа заявила о себе в конце 80-х годов прошлого века и сразу же – и это действительно так – заняла видное место, хоть это и банально звучит, на культурной карте советского и постсоветского пространства.

В группу вошли художники-единомышленники – Матвей Вайсберг, Николай Сологубов-мл., Олег Бурьян, Александр Захаров, критик Андрей Мокроусов, сформулировавший кредо движения.

Этот круг не ограничивался перечисленными именами. К группе можно в той или той степени отнести близких по взглядам киевских художников Елену Придувалову, Алексея Аполлонова, замечательного художника армянского происхождения Вагана Ананяна, чья посмертная впечатляющая ретроспективная выставка недавно прошла в киевской галерее «Дукат», Александра Лирнера и некоторых других.

Если быть более точным, то это была, скорее, не художественная группа, а кружок друзей-единомышленников, объединенных общими вкусами и интересами. Не было ни четкой программы, ни манифестов, ни стройной системы воззрений. Хотя общее, несомненно, присутствовало – это более-менее одинаковое отношение к миру и его постижению, стилистические сходства и взаимные симпатии. Но главное – это неприятие ультрасовременных «авангардистских изысков», упор на повествовательность и в какой-то мере «старомодный» смысл в творчестве. Означает ли это, что у них были принципиальные установки на реалистические формы самовыражения? Вовсе нет. Наверное, правильнее было бы говорить, что это было осмысление вечных сюжетов, а также окружающего, преломленное сквозь призму личного восприятия, опыта и интеллектуального багажа.

В одной из статей Андрей Мокроусов говоря о кредо, писал: «конечная потребность фигуративности и наратива, императив творческой персональности и ориентации на завершенный артефакт, превосходство образного относительно символического, первенство смысловой доминанты как свидетельства ценностной иерархии, основная роль мастерства и военной подготовки». И, развивая мысль, продолжал: «Именно на эти принципы опирается так называемый "киевский арьергард" - художественное направление, которое в конце 80-х годов основал Вайсберг с несколькими своими коллегами как искусство последовательно фигуративное, наративное и драматическое, антропологическое и персоналистское за интенциями, чувствительное к диалектическому порядку истории, которое опирается на ценности гуманистической культуры и наполненное трагически-экзистенциальным мировосприятием. В таком толковании это движение предстало как сознательная реакция художников интеллектуально-неотрадициональной (необарокковой, неоклассической, неоромантической, в конце концов, неомодерной) ориентации на насильственную экспансию в художественной сфере деконструктивистских имитационных практик. То есть киевский арьергард оказался специфично украинской (скорее даже восточноевропейской, учитывая его распространение вне границ Украины) версией общемировой тенденции к преодолению постмодерного состояния». 

Прошу прощения за довольно обширную цитату, но она как нельзя лучше определяет суть и смысл работы группы.

Говоря об их деятельности, нужно отметить на достаточно большое количество персональных и коллективыных выставок, одной из наиболее масштабных стала экспозиция «Anabasis», проходившая в 1993 году в Киевском музее русского искусства. Причем ее можно назвать мастабной и по количеству представленных работ, и по значению.

В дальнейшем группа распалась, «иных уж нет, а те далече». Но ее деятельность ждет своего исследователя, это отдельная и обстоятельная работа. Поэтому не будет ставить глобальных задач, а скажем несколько слов об одном из его участников – Николае Сологубове-младшем.

Наверное, нужно что-нибудь сказать о его биографии, хоть это, по большому счету, и не обязательно. Но все же, вот эскизный абрис. Николай родился в Киеве. Он сын известного живописца Николая Сологубова (старшего). Закончил отделение скульптуры Республиканской художественной школы им. Т.Г. Шевченко, в 1990 году стал инициатором создания Международного клуба друзей художников. Выставлялся неоднократно. Работы хранятся в музеях Киева, Нью-Йорка, частных коллекциях в Украине и за ее пределами. Вот, собственно говоря, и все. Гораздо интереснее то, что он делает.

Живопись Сологубова фигуративная, он использует традиционные техники. Дальше начинается самое сложное. Любые попытки отнести ее к какому-либо стилю и ли направлению обречены на провал. Вряд ли можно эти работы отнести к реализму, символизму, сюрреализму или еще какому-то «изму».

Впрочем, можно выделить две основные темы, разрабатываемые художником – мифология и Восток. При этом Николай – настоящий художник, с личным, присущим только ему мироощущением и художественным языком. И со своей собственной, как уже говорилось, темой. Если кратко охарактеризовать манеру художника, то можно сказать, что это – изображение или, точнее, медитации на тему окружающего мира и культурной истории, преломленные через мифологическое сознание. Работа художника кропотлива, он ведёт скрупулезные раскопки, прорываясь сквозь культурные напластования и разыскивая по крупицам проявления Священного. И делает это успешно. В этом ему помогают личные знания, интуиция и ощущения.

Сразу же нужно отметить, что к реальному Востоку его работы имеют довольно-таки отдаленное отношение. Если проводить параллели с литературой, то их скорее можно сопоставить с «Путешествием» Жерара де Нерваля: обрывки впечатлений, перемешанных с романтической эстетикой, книжными познаниями, «Тысячью и одной ночью», мифами. Но одновременно с этим – это вполне реальный, ощутимый мир, просто таким его увидел художник. Хорошо это или плохо? Разумеется, хорошо. Это мир художника, созданный им самим, таким, как он его видит, не подражая никому и не заимствуя.

То же самое относится и к мифологическим сюжетам. Вряд ли работы можно назвать иллюстрациями к мифам, да и к какой-то конкретной мифологии они не имеют ни малейшего отношения. Все дело, опять-таки, в мифологическом сознании, осмысляющем и интерпретирующем, переносящем классические сюжеты в современность, населяя мифическими – или полумифическими – персонажами нашу повседневность. Ведь несмотря ни на что, ни на прогресс, ни на технологическое развитие общества, суть остается неизменной. Сологубов говорит с нами на своем собственном языке, используя личную символическую систему, выбрасывая на холсты сгустки из коллективного бессознательного, генетической памяти. Поль Валери (не смог удержаться от цитаты) когда-то сказал, что, «мифы – это души наших поступков и наших страстей. Действовать мы способны не иначе, как устремляясь к некоему призраку. Любить мы умеем лишь то, что творим».

Можно до бесконечности говорить о современности мифов, приводя при этом высокоумные ссылки на таких авторитетных авторов как Карл Густав Юнг или Мирча Элиаде, который всю жизнь занимался исследованием цикличности истории, в том числе и мифологической. Но зачем? Так или иначе, это ничего не прояснит, а только замутит восприятие и «напустит тумана». С другой стороны, не стоит уподобляться такому персонажу (хоть и замечательному во всех отношениях), как Хулио Хуренито, который говорил своим ученикам, что всякому искусству он предпочитает свиные котлеты с горошком. Во всем важна мера, а потому продолжим.

Гляда на живописные работы Николая, возникает ощущение, что это зарисовки снов. Или даже не снов, а области предсонья, когда в грезящем сознании возникают чудесные картины и сцены. Открываются запертые двери и появляется вход в неизведанные миры, таинственные пространства и пейзажи, населенные персонажами и животными, увиденными в необычном качестве и ракурсе. Художник позволяет нам путешествовать по цепочке метаморфоз, отдающих себя и властно притягивающей зрителя. Картины сочетают в себе импульсивность порыва и здравомыслие отстраненного созерцателя. Ничего не подчиняется логике рассудительного человека. На первый взгляд здесь все просто, но это только на первый взгляд. Чистота видения и прямота исполнения говорят о мастерстве художника, который создает работы, отличающиеся практически безупречной композицией и цветовой гаммой. И в этих работах размывается грань между снами подлинными и снами сочиненными. В них то, что мы объективностью и субъективностью смыкаются. Разве не удивительно, что самая тайная и безмолвная область нашей деятельности – мысль – находит выражение в чем-то по существу внешнем? В этих работах бессознательное по существу является стенограммой общения с миром. И все это является настоящей поэзией.

Хорхе Луис Борхес когда-то написал о том, что «историй всего четыре. И сколько бы времени нам ни осталось, мы будем их пересказывать – в том или ином виде».

В полной мере это относится к творчеству Николая Сологубова-мл.