Давид Михайлович Кузнец. Дело Кузнец vs. Прейсман

Фельетон “Сибирского вестника” ЧЕМ МЫ ЖИВЫ

Не долго же нас побаловало теплом: снова пасмурное небо, снова сырость и холод, заставляющие обывателя подумывать о перекочёвке в город, на зимние квартиры. Только с пожарами дело обстоит по-прежнему: красный петух делает своё дело, да так свирепо, так настойчиво, что обыватель, ложась спать, невольно задаёт себе вопрос: “а ну, где-то сегодня будет гореть?” Нечего сказать - хорошенькое развлечение в ночное время … Но красный петух, очевидно, мало думает о печалях обывателя и всё продолжает у вас свои страшные гастроли, что твой железнодорожный техник. Сей сезонный у нас в Томске мужчина также дебоширствует с удивительной настойчивостью и задаёт таким образом нашей полиции ничуть не меньшую работу, чем работа красного петуха. Заходите в гостиницу днём хотя бы часов в 12 позавтракать и вы застаёте там полицию, создающую “технические” протоколы за канувшую ночь. Загляните в эти протоколы, и вы увидите, что так называемые техники - недоучки гимназий, реальных и технических училищ, попавшие на кругобайкальскую дорогу в качестве техников: на безрыбье и рак бывает рыбой. Не так давно в Петербурге в различных центральных управлениях железных дорог красовались аншлаги: “мест нет”. Теперь дело обстоит иначе, вместо этой надписи красуется другая: “Места есть”. И стоит вам подать коротенькую челобитную с претензией на одно из имеющихся мест, как вы уже “техник”, коему причитаются подъёмные, прогонные и жалованье. Не житьё, а маслянница просто. Подъёмные, прогонные и жалованье в общем образуют довольно кругленькую сумму, такую сумму, о которой вы даже и не мечтали, шляясь по Невскому. И вот вы с этой кругленькой суммой в кармане добрались до Томска. Ну как же тут не подебоширить немного. И вы дебоширите, только уже не немного, а в силу инерции и много: “Так и рвётся душа Из груди молодой Просит воли она, Просит …” А шут его знает, чего она, эта душа, просит! Узды, надо полагать, хорошей, вот что не достаёт этой разгулявшейся не в меру “технической” душе.

***

А узда в общем пожалуй и недурная вещь. Беда вся только в том, что там, где, кажись, нужна бы была узда, - глядишь, ничего не значащий недоуздок, там же, где в ней никакой надобности нет, не только имеется узда, но ещё и отчаянные трензели к ней. Вот, примерно, в одной деревеньке Томского округа поселился Давид, да не тот Давид, который известен своей победой над Голиафом, а другой и, пожалуй, даже не Давид, а Давыдка. Поселился этот Давыдка в деревне и давай командовать Голиафом, местным сельским обществом. Общество не желало дозволять Давыдке какие-либо постройки в селе, а Давидка говорит: “Пхэ!... плевал я на общество, я тоже анжинер”. И когда крестьяне были в поле, Давыдка смастерил свои постройки. Не довольствуясь этим, Давыдка идёт далее и пускает своих лошадей в крестьянский хлеб. Когда же крестьяне заявляют на него претензию, то у Давыдки находится разбитной конторщик, который и разъясняет им, что по духу закона - не пойман не вор. Я ровно ничего бы не имел, согласно того же духа законов, надели узду с хорошими трензелями и на Давыдку и на его мудрого истолкователя законов. А если бы узды оказалось недостаточно, то пожалуй, для лучшей памяти, можно бы и прописать подлинный дух законов на тех частях телес Давыдки, которые для того наиболее удобными окажутся. Но оставим Давыдку и его распри с обществом того селения, где он производит свои гешефты: это селение сплошь коренные сибиряки, видавшие всякие виды и научившиеся стоять за себя. А вот каково бороться с местной разнузданностью людям, нисколько не знакомым с ней, людям слабым и обиженным судьбой? А между тем на долю переселенцев частенько таки выпадает такая участь. Вот что, например, пишет мне по этому поводу знакомый из Мариинска.

***

“В течении целой недели с 11 по 18 июля возле переселенческого барака стояла огромная партия переселенцев, преимущественно Курской губ., имеющих поселиться в Мариинском округе. Всего было более 600 человек. До Томска все они ехали на пароходе. В Мариинск прибыли почти одновременно на своих лошадях, приобретенных в Томске. Партия остановилась около бараков на такое продолжительное время потому, что им нужно было сперва осмотреть предложенные для заселения участки и поселиться на любом. Среди партии оказалось довольно значительное количество больных. По словам переселенцев видно, что такая большая заболеваемость и смертность детей стоит в зависимости от худых условий перевозки на баржах. И действительно, в партиях, шедших из Омска, больных или не было или было очень мало, и вовсе не наблюдалось какого-нибудь эпидемического заболевания. В этой же партии у многих детей и взрослых наблюдались - понос, корь и до десяти случаев скарлатины, довольно тяжелой формы, окончившейся летально отчасти по дороге до Мариинска. Находящийся при бараке медицинский персонал в течении недели, можно сказать беспрерывно, подавал помощь и советы, а несколько больных было взято в больницу. Больным и слабым детям варился без*** и суп, каша, давалось молоко, белый и чёрный хлеб и предлагался чай. Из всех заболевших этой партии умерло в бараках 16 человек детей. В прошлые годы городская управа доставляла к бараку доски для приготовления из них гробов. В настоящем году при первой встретившейся нужде прислали несколько досок, в последующее же время вовсе отказались доставлять таковые за неимением будто бы средств, вследствии чего доски покупались заведующим бараком. Но так как временами спрос на доски бывает велик, то случается, что в данный момент положительно не во что класть покойников. И вот, чтобы не происходило задержки, пока будут найдены где-нибудь в городе доски и будут доставлены в барак, переселенцам приходится пользоваться находящейся возле бараков железной дорогой, где благодаря любезности Мистера Ч. им выдаются доски или обрезки из находящегося возле вокзала леса. Не менее любопытно отношение к переселенцам местной думы и городского населения. Во время стояния этой огромной партии в Мариинске была сильная жара. В находящемся возле бараков колодце ощущался крайний недостаток воды, причем последняя, будучи вычерпана до дна и не успев накопиться, являлась положительно негодной к употреблению, так как представляла из себя смесь воды и грязи. Заведующим бараком было предложено думе доставлять в барак по несколько раз в день чистую воду, по крайней мере для людей. Но дума распорядилась присылать в день только одну бочку с великими затруднениями (и это на 600 человек!), предлагая переселенцам пользоваться колодцем при жел.дороге или рекой, отстоящей от бараков на две с лишним версты… Мало того, вследствии такого отношения думы, даже барачная аптека и кухни остаются без воды. Далее, дума, выстроив по настоянию т.исправника особый переселенческий перевоз, не позаботилась о надлежащей к нему и от него дороге, и вот переселенцы, раз увидев эту дорогу, всем кричат, что не хотят, как их предшественники, ломать там свои тяжёлые воза и из-за этого терпят лишнюю нужду, так что согласны даже платить сравнительно дорогую для них плату (по 30 к. с дуги) за перевоз в город лишь только бы избежать бесплатного переселенческого перевоза. (в последнее время, как слышно, благодаря настоянию т.исправника, дорога поправлена). А вот картина отношения к переселенцам местного населения. Как только переселенцы появятся на базаре и особенно в лавках для закупки необходимых им продуктов, им начинают чуть не ***ть, отказывают в товарах и не велят даже появляться им в городе. Приходилось слышать не раз такого рода заявления: “Зачем это пускают в город переселенцев. Они грязны, несут с собой разную заразу, от них могут пострадать жители. Не пускать их в город, пусть себе сидят возле барака”. Неужели нельзя понять, что у переселенцев такие же обыденные нужды, как и у другого, и вот он идёт в город за покупками и для себя, и для лошадей. Кроме того, в городе есть церковь, в которой он, быть может, уже давно не бывал. Итак, какая же есть возможность запретить переселенцам посещать город - Зараза? Но заразных больных ведь не пускают и всякий раз предупреждают с такими больными не ходить не только по городу, но даже заботиться об изолировании заразных больных от других возле самого же барака. Как бы то ни было, но городская управа, видимо, вняла воплю граждан гор.Мариинска и, как слышно, на бывшем в думе заседании предлагала запрещать переселенцам стоять возле бараков долее двух дней. После всего сказанного невольно напрашивается вопрос: чем же виноваты пред мариинцами во всех переносимых неудобствах эти усталые, изнуренные долгой дорогой, бедные путники, эти будущие кормильцы великой Сибири?! Чем виноваты они: своим невзрачным для мариинца видом, костюмом, своей дорожной грязью?!.. Ужели им вместо барака идти в открытое поле к мариинским жиганам или цыганам и у них искать совета и помощи в своих нуждах, в своих делах?!.. Да и как они уйдут, раз некоторые из них, оставив семьи, ушли делать разведки отведенных им участков? Да, тяжело вступать в таких условиях на новую землю, тяжело к ней привыкать и мириться с такими нелёгкими условиями. А между тем они идут сюда за тысячи вёрст, оставив и родину, и всё дорогое, что с ней для них связано, идут с надеждой на лучшее будущее, с надеждой в нелёгком труде колонизовать ещё пустынный пока край и сделать из него землю обильную и богатую…

НЕВИДИМКА

Источник: Сибирский вестник.- 1895.-№91 (6 августа) 

===&&&===

Фельетонист г.Невидимка, говоря о разнузданности сибирских нравов вообще, упоминает между прочим и о неком Давыдке, своевольничающем в одной из деревень Томского округа. Давыд Михайлович Кузнец, проживающий в д.Федосеевой, прислал в редакцию подписанное двумя крестьянами этой деревни за себя и за 19 неграмотных однодеревенцев удостоверение, из которого видно, что г.Кузнец за возведённые в д.Федосеевой постройки, равно как и за случавшиеся потравы, плати обществу деньги и своевольства никакого не чинил, так что “крестьяне кроме благодарности за его (г.Кузнеца) к ним отношение ничего к нему не чувствуют, в чём и подписуются”. Удостоверение это г.Кузнец прислал в редакцию, как доказательство, что между ним и описанным в фельетоне каким-то Давыдкой ничего нет общего. Но ведь это же понятно без всяких доказательств: то какой-то дебоширящий Давыдка, а то вызывающий чувство благодарности у крестьян Федосеевой Давыд Михацлович Кузнец. Два совершенно различных лица.

Источник: Сибирский вестник.-1895.-№96 (18 августа) 

===&&&===

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ М.

Г. г-н редактор! Не откажите напечатать в одном из ближайших №№ Вашей уважаемой газеты следующее: В №91 “Сибирского вестника” за нынешний год, в фельетоне под заглавием “Чем мы живы” пишущий под псевдонимом “Невидимка” говорит, что в одной деревне Томского округа поселился вопреки желанию крестьянского общества некий Давыдка, именующий себя “анжинером” и стал эксплуатировать крестьян, пуская в их хлеб своих лошадей, причем на все заявления крестьян этот конторщик этого Давыдки отвечает, что по духу законов: не пойман- не вор. В виду этого фельетонист выражает желание, чтобы на Давыдку и на его мудрого истолкователя законов надели узду или же прописали подлинный дух законов на тех частях телес Давыдки и его толкователя законов, которые для того наиболее удобными окажутся. Имея основание предполагать, что в вышеуказанном месте фельетона г.”Невидимка” пытается забросать грязью моё имя, я обратился в редакцию “Сибирского вестника с письмом, в котором просил печатно же выяснить, кого именно подразумевает редакция под именем Давыдки и его толкователя законов, конторщика. На эту, мною, вполне естественную со стороны никогда и ничем не опороченного человека, просьбу, редакция в №96 газеты ответила заметкой, что “вполне понятно”, что между описанным в фельетоне каким-то Давыдкой и мною Давидом Михайловичем Кузнецом, “вызывающим у крестьян лишь чувство благодарности”, нет ничего общего. Может быть это “вполне понятно” для редакции, может быть это вполне понятно для фельетониста, прикрывающегося псевдонимом и под сурдинкой изливающего струю грязи на людкй, почему-либо заслуживших его немилость, но это вовсе непонятно для меня, имеющего известные основания, как я сказал выше, полагать, что фельетонист пытается опорочить именно меня. Вот эти основания: Имя моё Давыд, поселился я в одной из деревень Томского округа, по роду занятий (состою подрядчиком земляных работ на Томской ветви) имею в деревне Федосеевке, Томского округа, контору, Которой заведует от моего имени конторщик. Наконец, у меня бывали иногда случаи потравы крестьянского хлеба лошадьми работающих у меня людей, на что, очевидно, намекает “Невидимка”, говоря, что Давыдка пускает своих лошадей на крестьянский хлеб. Таким образом признаки внешнего сходства моей личности с личностью описанного “Давыдки” имеются все на лицо, почему я счёл себе вправе обратиться с письмом в редакцию “Сибирского вестника”. Имея в виду, что редакция выраженного мною в письме желания не исполнила, я и нахожусь вынужденным этим письмом через посредство Вашей газеты объяснить следующее: поселился я в деревне Федосеевке, подле которой проходит строящаяся ветвь, не против воли и желания крестьян, а с их предварительного согласия, поселился не с целью эксплуатации тёмных крестьян, а имея надобность лично и постоянно наблюдать за работами. Убытки за потравы крестьянского хлеба лошадьми моих рабочих, в случае заявления о таковых и неотыскания виновного - собственника лошадей, немедленно же и из моих личных средств бывали всегда мною возмещаемы. Всё это может быть доказано удостоверением, выданным мне самим же крестьянским обществом, каковое удостоверение при сем и прилагаю. Останавливаясь на вопросе, почему автор фельетона так легко относится к чужой чести и доброму имени, я не могу не сделать вывода, что при таком положении дела и фельетонист, и, по-видимому, солидарная с ним редакция не дорожит собственным именем и честью, раз позволяет себе, не проверив фактов, шельмовать человека без всякого с его стороны повода, шельмовать скромного труженика, отнюдь не претендующего на какую-либо благодарность крестьян или звание “анжинера”, но имеющего полное право рассчитывать, что с его имени должно быть снято то пятно, которое намёками, а не прямо набросил г.”Невидимка”. В виду этого я предлагаю редакции “Сибирского вестника” не отделываться увёртками в роде тех, какие помещены в заметке и не стараться жалким образом иронизировать на мой счёт, а прямо и открыто указать на факты рисующие меня эксплуататором. Если же редакцией не будет сделано это, то тем самым она докажет лживость своей заметки на мой счёт и и свою развязную бесцеремонность в опорочении доброго имени людей, не заслуживающих этого. Прошу принять уверение в моем глубоком почтении Давыд Кузнец.

Источник: Томский листок.-1895.-№214 () 

===&&&===

ЗАРВАВШЕМУСЯ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОМУ РЯДЧИКУ

В №91 “Сибирского вестника в фельетоне “Чем мы живы” говорилось о некоем Давыдке, своевольничающем в одной из деревень Томского округа и издевающемся над Голиафом - обществом этой деревеньки. Некто Давыд Кузнец узнал в Давыдке себя и обратился в редакцию опровержением, в которой с развязностью, свойственной Давыдкам, доказывал, что он благодетель крестьян деревни Федосеевой, в которой проживает, а в подтверждение своих слов предъявлял мирской приговор д.Федосеевой. Получив это опровержение Давыда Кузнеца с приложением упомянутого приговора, редакция “Сибирского вестника” в №96 поместила в хронике следующую заметку: “В №91 “Сибирского вестника” фельетонист г.Невидимка, говоря о разнузданности сибирских нравов вообще, упоминает между прочим и о неком Давыдке, своевольничающем в одной из деревень Томского округа. Давыд Михайлович Кузнец, проживающий в д.Федосеевой, прислал в редакцию подписанное двумя крестьянами этой деревни за себя и за 19 неграмотных однодеревенцев удостоверение, из которого видно, что г.Кузнец за возведённые в д.Федосеевой постройки, равно как и за случавшиеся потравы, плати обществу деньги и своевольства никакого не чинил, так что “крестьяне кроме благодарности за его (г.Кузнеца) к ним отношение ничего к нему не чувствуют, в чём и подписуются”. Удостоверение это г.Кузнец прислал в редакцию, как доказательство, что между ним и описанным в фельетоне каким-то Давыдкой ничего нет общего. Но ведь это же понятно без всяких доказательств: то какой-то дебоширящий Давыдка, а то вызывающий чувство благодарности у крестьян Федосеевой Давыд Михацлович Кузнец. Два совершенно различных лица.” Однако Давыд Кузнец не удовлетворился этим, заявился в редакцию, грозил судом и требовал возвратить представленный приговор крестьян деревни Федосеевой, который ему и возвратили. Дело происходило в августе. В настоящее время, в октябре, появляется в №214 “Томского листка” письмо того же Давыда Кузнеца, которое он заканчивает так: “В виду этого я предлагаю редакции “Сибирского вестника” не отделываться увёртками в роде тех, какие помещены в заметке и не стараться жалким образом иронизировать на мой счёт, а прямо и открыто указать на факты рисующие меня эксплуататором. Если же редакцией не будет сделано это, то тем самым она докажет лживость своей заметки на мой счёт и и свою развязную бесцеремонность в опорочении доброго имени людей, не заслуживающих этого. Прошу принять уверение в моем глубоком почтении Давыд Кузнец. ” Давыд Кузнец предлагает редакции “Сибирского вестника” не “отделываться увёртками”, не иронизировать над ним, Давыдом Кузнецом! Хорошо, Давыд Кузнец! Проверив ваше дело, даю вам прямой ответ. Да! говоря о зарвавшемся Давыдке, фельетонист г.Невидимка имел в виду Давыда Кузнеца. Основанием ему в этом случае служили рассказы посещавших Федосееву горожан и следующий документ:

ПРИГОВОР селенного схода крестьян деревни Федосеевой.

1895 года июля 16 дня. Мы, нижеподписавшиеся, крестьяне Томской губернии и округа, Спасской волости, Нижне-Шубинского сельского общества, деревни Федосеевой, быв сего числа в общем собрании на селенном сходе своём, где в присутствии нашего сельского старосты Ипатова имели между собой суждение о том, что находящиеся при постройке железной дороги, проводимой в настоящее время через принадлежащие нам земельные наделы в г.Томск, рабочие позволяют себе производить разного рода пакости, пускают своих лошадей на поля, засеянные хлебом, и на сенокосные луга, чем причиняют значительные убытки: не взирая на наши добровольные предложения прекратить таковые пакости, напротив выражаются ***ыми словами похитить все кедровые ореховые шишки из кедровника, находящегося возле самой деревни Федосеевой, а в случае восстания общества против их самовольных поступков, грозят разбить всё общество. При урожае кедровых ореховых шишек, вырученными за них деньгами мы оплачиваем государственные подати и повинности и целый год поддерживаем своё хозяйство; вследствии чего обращались с жалобой к старшему над рабочими, но никакой защиты не получили. Обсудив предварительно обстоятельство сие, мы находим необходимым по сему предмету обратиться с жалобой к подлежащему высшему начальству, а на предмет сего ходатайства избрали из среды своей крестьянина одной с нами деревни Николая Николаева Шевелева, которого, уполномочив для того сим приговором, доверяем ему обратиться с ходатайством, к кому будет следовать, и просить оное оказать нам законную защиту от рабочих людей сибирской железной дороги, дабы они впредь не травили наш хлеб на полях и траву и не причиняли побой нам, местным жителям. В том и подписуемся: Никандр Михайлов Приходкин, Иван Васильев Перемитин, Тимофей Кралькин, Павел Шевелев, Прокопий Кралькин, Даниил Шевелев, Сафоний Приходкин, Гавриил Приходкин, Федор Иванов Иванов, Степан Шевелев, Андрей Стулов, Николай Стулов, Харлампий Приходкин, Григорий Николаев Стулов, и за них, неграмотных крестьян, по их личной просьбе и за себя расписались: Тимофей Стулов, Кирил Шевелев, Василий Шевелев. На сходе присутствовал Нижне-Шубинский сельский староста Ипатов (печать). Писарь (подпись неразборчиво написана). Принимая во внимание, что: 1) предъявленное Кузнецом в редакцию “Сибирского вестника” удостоверение крестьян Федосеевой, ныне предъявленное “Томскому листку”, писано в августе, после появления фельетона, в котором говорится о Давыдке; 2) подписано 9-ю безграмотными и 2-мя за первых и за себя крестьянами, составляющими часть тех самых крестьян, которые подписали в июле приговор, диаметрально противоположного характера; 3) не засвидетельствовано ни сельским старостой, ни писарем, ни печатью, - спрашиваю Давыда Кузнеца, сколько вёдер водки стоило ему это удостоверение девяти безграмотных крестьян? Спрашиваю читателя, как же велика дерзость зарвавшегося Кузнеца, по воле судеб очутившегося в роли железнодорожного рядчика, на паре в отлёт? Как велика, наконец, бестактность газеты, услужливо представляющей свои страницы для этой чисто давыдкиной дерзости.

Г.ПРЕЙСМАН

Источник: Сибирский вестник.-1895.№124 (8 октября) 

===&&&===

ЕЩЁ ДВА СЛОВА ДАВЫДУ КУЗНЕЦУ

Прежде всего прошу у читателя извинения, что задерживаю внимание его на неважной личности какого-то Давыда Кузнеца. Делаю это исключительно в видах уяснения, в какой мере прав Давыд Кузнец, обвиняя “Сибирский вестник” в бесцеремонном обращении с его именем,- хотя и маленьким, но будто бы безупречным именем. Прошлый раз я уже разъяснил, что если на страницах “Сибирского вестника” и обращались с именем Давыда Кузнеца не совсем церемонно, то была тому достаточно основательная причина: в настоящий раз постараюсь ещё раз уяснить, в какой степени это имя доброе, безупречное. Тобольский окружной суд отношением от 13 июля 1895 г. за №3730 извещает Тобольское полицейское управление, что журнальным определением этого суда от 7 июля с.г. постановлено принятую меру пресечения, полицейский надзор против тобольского мещанина Давыда Хаимова Кузнеца, обвиняемого в краже из каретника купца Баженова, отменить. 24 сентября с.г. это отношение Тобольского окружного суда явлено было Нижне-Шубинским сельским старостой Давыду Хаимову Кузнецу, в чём и взята от него надлежащая расписка. Не успели ещё засохнуть чернила этой подписки, как Давыд Кузнец пишет уже свой дерзкий вызов “Сибирскому вестнику”, похваляясь “добрым” именем и находит для своей дерзости широкий простор … в “Томском листке”. Позволим себе только ещё один вопрос: каким образом Давыд Кузнец, состоявший под надзором полиции по обвинению в краже, очутился у нас в роли железнодорожного подрядчика. Sapienti sat.

Источник: Сибирский вестник.-1895.- №125 (10 октября) 

===&&&===

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

М.Г. г.Редактор! Позвольте через Вашу уважаемую газету довести до сведения лиц, интересующихся моим делом об оскорблении меня в печати г.Прейсманом, что после последней выходки г.Прейсмана в №125 “Сибирского вестника”, недостойной себя и печатное слово человека, я считаю невозможным защитить своё доброе имя путём печати, а потому и нашёлся вынужденным обратиться в суд за защитой меня от злословия г.Прейсмана и для выяснения лживости его сообщений. Пусть публичное разбирательство покажет, сколько правды в ответах редактора “Сибирского вестника”. Надеюсь, что вы не откажетесь в своё время воспроизвести на страницах вашей газеты возможно подробно судебный отчёт по настоящему делу.

ДАВЫД КУЗНЕЦ

Источник: Томский листок.-1895.-№222 (15 октября) 

===&&&===

СУДЕБНАЯ ХРОНИКА. Томский губернский суд (Диффамация).

В публичном судебном заседании уголовного отделения томского губернского суда 15 сего марта, под председательством советника П.И.Покровского, в составе членов советника М.П.Белоровского и и.д.: советника Блохина, при секретаре И.П.Аперове, слушалось между прочими дело по обвинению редактора-издателя газеты “Сибирский вестник” Григория Прейсман в преступлениях, предусмотренных 1039 и 1040 ст.ст. Уложения о наказаниях, т.е. в диффамации и злословии в печати. Со стороны потерпевшего, мещанина Давида Хаимова Кузнеца выступал, в качестве частного обвинителя, поверенный его г.Новиков, Г.Прейсман объяснения суду давал сам.

Обстоятельства настоящего дела в общих чертах заключаются в следующем.

В №91 “Сибирского вестника” за минувший год, в фельетоне “Чем мы живы”, автор фельетона, скрывший своё имя под псевдонимом “Невидимка”, рассуждая об упадке местных нравов вообще и о необходимости обуздать многих, как на частный пример, указал на некоего Давыдку, который, поселившись в одной деревеньке, начал эксплуатировать местное сельское общество.

В Давыдке признал себя мещанин Давид Кузнец и поместил в №214 “Томского листка” письмо, в котором довольно дерзко требовал от редакции “Сибирского вестника” доказательств справедливости помещённого в фельетоне “Чем мы живы”. На эту заметку редакция “Сибирского вестника” в №124 ответила статьёй “Зарвавшемся железно-дорожному рядчику”, в которой, прямо указывая, что под “Давыдкой” фельетона действительно разумелся он, железнодорожный подрядчик Давыд Михайлов Кузнец, в доказательство сообщённого в фельетоне №91 привела приговор крестьян дер.Федосеевой от 14 июля 1895 года, в котором крестьяне постановили возбудить надлежащее ходатайство об ограждении их от железнодорожных рабочих, которые травят посевы и траву, а крестьянам наносили побои.

По словам крестьян, они несколько раз обращались с жалобой к старшему над рабочими, т.е. к подрядчику, каковым в данном месте был Давыд Кузнец, но никакой защиты не получили…

Затем в №125 была помещена заметка, в которой приводилась справка о том, что Давыд Хаимов Кузнец был судим тобольским окружным судом за кражу из каретника купца Баженова.

Давид Кузнец, признав себя оскорблённым изложенными статьями, подал томскому губернскому прокурору прошение, в котором ходатайствовал о привлечении редактора-издателя “Сибирского вестника” Г.В.Прейсман к уголовной ответственности по 1039 и 1040 ст. уложения о наказаниях.

При производстве по сему делу формального следствия, привлечённый в качестве обвиняемого г.Прейсман виновным себя не признал и объяснил, что заметки в №№124 и 125, на которые собственно и упирает г.Кузнец в своём прошении, не могут налагать ответственности, так как они помещены не по вине редакции, а явились результатом в высшей степени дерзкого вызова Кузнеца, нашедшего себе приют на страницах “Томского листка”.

Редакция тем более была вправе поместить инкриминируемые заметки, что Кузнец не может претендовать на положение человека с безукоризненно чистым именем ни по своему прошлому, ни по своему воспитанию, полученному среди проституток в доме терпимости, который содержала его мать, ни по своему настоящему, так как ещё недавно он был привлекаем к ответственности по такому грязному делу, как кража.

В этом, собственно, и состоят все обстоятельства настоящего дела.

Прокурорским надзором г.Прейсман предан суду томского губернского суда по обвинению в преступлении, предусмотренном 1039 и 1040 ст. уложения о наказаниях.

Поверенный потерпевшего Давыда Кузнеца г.Новиков в своей речи, поддерживая обвинение, указал на то, что наличность преступления несомненна, так как Кузнец обвинялся в таком позорном, но ничем не доказанном деянии, как эксплуатация крестьян, даже подкуп некоторых из них. Что касается доказательств, представленных г.Прейсман, то они не выдерживают критики. Обвинение Кузнеца в краже нисколько не роняет его достоинства, так как каждый из нас может попасть под суд, а Давыд Кузнец тем более, даже освобождён от суда за прекращением дела. Кроме того, обвиняемый в преступлении, предусмотренном 1039 ст. и не может по закону представлять доказательств справедливости сообщённых им и позорящих честь Кузнеца фактов. Доказано обвинение и по 1040 ст. ввиду чего частный обвинитель и ходатайствовал о признании г.Прейсмана виновных в пределах заключения прокурорского надзора и о наказании его, которое г.Новиков просил суд назначить в высшей мере, в виду крайней злостности и упорства, с которыми и злит на Кузнеца целый ряд оскорблений, а также в виду того, что обвиняемый человек интеллигентный, хорошо сознающий значение своих поступков.

После Новикова говорит обвиняемый.

“Я бы не удивился, г.г. судьи, если бы то, что вы выслушали, сказал Давид Кузнец, а не его поверенный,- юрист который в данном случае, идя совершенно в разрез с духом нашего законодательства, представляющего обвиняемому все средства в защите, ставит обвинение на точку зрения 1039 ст. уложения и требует от суда запрещения мне ссылаться на какие-либо доказательства. Поверенный г.Кузнеца говорит, что данная мною справка о судимости не роняет достоинства г.Кузнеца, ибо каждый может быть судимым. Это правда. И я вот уже девятый раз привлекаюсь судом в полуторагодовой промежуток времени. Но полагаю, гг.судья, что между обвинением в краже одеяла, в чём и привлекался г.Кузнец, и обвинениями в диффамации большая разница. Г.поверенный говорит, что обвинения недостаточно мною доказаны. Но он забывает, что постановкою дела на почву 1039 ст. он сам устранил надобность доказательств. Но … оставляю всё это в стороне и позволяю себе, г.г. судьи, заняться её спокойным исследованием состоятельности обвинений, предъявленных мне г.Кузнецом. Я постараюсь доказать эту несостоятельность с двух точек зрения:

1) чисто формальной, основанием которой служит уложение о наказаниях; и 2) с точки зрения убеждения, так сказать, обывательской, основанной на здравом смысле и чистой совести.

Остановлюсь на 1-й точке зрения. Г.Кузнец обвиняет меня по 1039 ст. уложения о наказаниях, т.е. в том что я огласил в печати обстоятельства, вредящие его чести, достоинству и доброму имени, и затем по 1040, т.е. в том, что я допустил о нём в печати оскорбительный отзыв, заключающий в себе злословие и брань. Материалом для этих обвинений послужили г.Кузнецу напечатанные в “Сибирском вестнике” две статьи: в №124 - “зарвавшемуся рядчику” и в №125 - “ещё два слова Д.Кузнецу”. Разберём 1-е обвинение, в диффамации. Так как в отношении частных лиц по 1039 ст. наказуема одна лишь наличность, факт огглашения позорящих обстоятельств независимо от их существа, то я не стану предъявлять доказательств справедливости того, что было оглашено в №№124 и 125 “Сибирского вестника” в отношении г.Кузнеца; но раз важна наличность оглашения, то должны быть важны и поводы, причины, вызвавшие её. А сэтой точки зрения статьи, напечатанные в №№ 124 и 125 “Сибирского вестника”, вменят мне в вину, как отдельно появившиеся и не находящиеся в связи с другими статьями, на основании 1039 ст. нельзя. Надо принять во внимание и первую причину их появления. Первопричиной же этих статей был фельетон, напечатанный в №91 “Сибирского вестника” под заголовком “Чем мы живы”. Здесь фельетонист, толкуя о печальном, но, к сожалению, обычном в нашей жизни явлении своевольничания и насилий иллюстрирует свою мысль между прочими фактами и рассказом о том, как некий господин, затесавшись в деревенскую глушь, насильничает над целым сельским обществом. Сельское общество фельетонист называет Голиафом, а дерзкого своевольника по сравнению с миром Давыдом и даже Давыдкой в отличии от скромного, но великого своей верой библейского Давида. Казалось бы, при неуказании фельетонистом ни места, ни времени, где происходило дело, ни имени героя, ни, наконец каких-либо характерных черт его, узнать кому-либо себя в нарицательном Давыдке не было возможности. Тем не менее в Давыдке узнал себя Давыд Кузнец. И не удивительно: правда, фельетонист не писал о Д.Кузнеце, но он писал о делах его, засвидетельствованных приговором сельского общества, и ему, Д.Кузнецу, конечно же хорошо известных.

Однако, в 71 году в решении по делу Крылова за №187 сенат говорит:

Для опозорения в печати, как и для клеветы, необходимо, чтобы оскорбление доброго имени и чести частного лица совершено было оглашением определительно указанных в сочинении поступков частного лица, могущих повредить его доброму имени, достоинству и чести.

Тот же взгляд, проводится сенатом и по делу кн.Мещерского в 93 г. в решении №14:

Но как по всякому делу об оскорблении для обвинения напечатавшего должно быть установлено не только то, что сделанный отзыв или распространённый слух действительно оскорбительный, но что они относились именно к тому лицу, которое считает себя оскорбленным, то нельзя принять за доказательство этого условия только личное мнение или заявление жалующегося о том, что оскорбитель имел в виду именно его, или что существуют известные черты или признаки, которые могут быть отнесены и к нему, как бы неуловимы и общи эти указания ни были.

Из этих двух решений сената ясно уже, что привлечь меня по 1039 ст., опираясь только на фельетон “Чем мы живы”, лишенный не только определительных, но и каких бы то ни было указаний на Кузнеца, нельзя было. И вот г.Кузнец привлекает меня за диффамацию, опираясь на статьи в №№ 124 и 125, находящиеся в тесной связи с фельетоном “Чем мы живы”. Но г.Кузнец забывает, что инициатива напечатания этих статей принадлежала ему самому, что инкриминируемые им статьи представляют лишь ответ на его письмо, приют которому он нашёл в №214 “Томского листка”, и в котором он, человек с безупречным прошлым и сомнительным настоящим не поскупился ни на самовосхваления, ни на оскорбительные выражения ни, наконец, на опозорение по адресу редакции, т.е. коллективного учреждения. Он говорит, например, что редакция не проверяет фактов, что она легко относится к чужим добрым, ничем незапятнаным именам, что она не дорожит собственным именем и честью. Для редакции органа печати всё это весьма серьёзные, оскорбительные обвинения, за которые я, как представитель редакции, сам имел полное основание привлечь г.Кузнеца по 1039 ст. Но г.Кузнец этим не ограничился: в конце своего письма он категорически заявляет, что если редакция не скажет ясно, кто такой он Давыд Кузнец, то она “тем самым докажет свою развязную бесцеремонность в опорочении доброго имени людей, не заслуживающих этого”. В видах самозащиты и восстановления чести редакции - во-первых, в видах наказания дерзко издевающегося над общественным мнением - во-вторых, редакция должна была исполнить требование г.Кузнеца и сказать ему на основании не подлежавших оспариванию документов, кто он такой. А когда она это сделала, когда она исполнила лишь его требование, то тот же Д.Кузнец привлёк меня за оскорбление по 1039 ст. Я и не отрицаю: да, я оскорбил, опозорил Д.Кузнеца, но оскорбил и опозорил, опираясь не на вымысел, а на правду, на факты: оскорбил, защищаясь от его оскорблений. А взаимное, равносильное оскорбление не наказуемо, а если и наказуемо то лишь как нарушение общественного порядка и во всяком случае не по тем статьям, по которым привлекает меня г.Кузнец.

Таков результат, к которому приводит разбор состоятельности в обвинении меня г.Кузнецом в диффамации.

Рассмотрим теперь второе обвинение его по ст.1040. Я не удивлялся бы такому обвинению, если бы оно действительно исходило от г.Кузнеца, но я удивляюсь ему в виду того, что оно исходит от представителя г.Кузнеца, лица с юридическим образованием и, следовательно, обязательно знакомого с кассационной практикой. В самом деле, пусть в инкриминируемых статьях и имеются все необходимые элементы для обвинения меня по 1040 ст. Но ведь не следует забывать что “Сибирские вести” издание подцензурное и я, как редактор такового, быть привлекаемым по 1040 ст. не могу. В самом деле ст.114 уст. о ценз. и печ. гласит: Повременными изданиями считаются: 1) газеты и журналы, выходящие в свет отдельными номерами, листами или книжками…

по этому определению “Сибирский вестник” есть издание повременное. Далее ст.61 уст. о ценз. и печ. гласит:

Издатели или редакторы подцензурных повременных изданий, ежели в них окажутся сочинения, по своему прямому содержанию или по косвенным намёкам, принадлежащий к роду тех, которые означены в Уложении о наказаниях, в статьях 181, 189, 245, 248, 251, 252, 274 279, 281, 1039, 1535 и 1539, подвергаются определенным в сих статьях наказаниям, независимо от ответственности рассматривающего периодическое издание Цензора.

В этом перечне статей ст.1040 гг. судьи нет. Отсюда уже ясно, что 1040 ст. применена ко мне быть не может. Но для большей убедительности поверенного г.Кузнеца я позволю себе привести кассационную практику.

В 1870 г. по делу Артоболевского в решении за №8 сенат говорит:

Редакторы и издатели повременных изданий, выходящих под предварительной цензурой, не привлекаются к ответственности, которая всецело падает на цензора за исключением тех нарушений, которые предусмотрены исчисленными в ст.61 ценз.устава статьями уложения; за сии нарушения они отвечают независимо от ответственности цензора.

По делу Озмидова в 77 году сенат в решении за №79 говорит:

При преследовании за за помещении в повременных изданиях оскорбительных и заключающих в себе злословие отзывов о ком-либо, следует строго различать издания подцензурные от изданий, выходивших в свет без предварительной цензуры. Согласно 61 ст. уст.ценз., издатели и редакторы изданий первого рода тогда только подвергаются взысканиям, независимо от ответственности рассматривающего это издание цензора, когда в нем окажутся статьи, по своему содержанию или по косвенным намёкам, прямо запрещённые исчисленными в этой 61 статье статьям уложения , в числе которых ст.1040 не поименована, и потому преследование частных лиц за напечатание сочинений, предусмотренных ст.1040 уложения, в изданиях, выходящих с разрешения цензуры, не может иметь места и вся ответственность падает на рассматривающего такое сочинение цензора.

Эти два решения вполне исчерпывают вопрос.

Резюмируя только что произведённую мной оценку состоятельности обвинений г.Кузнеца с формальной точки зрения, с точки зрения уложения о наказаниях, я скажу, что обвинение по 1039 статье не выдерживает критики, так как построена на материале, который содержит в себе только самозащиту и ответное равносильное оскорбление, что не наказуемо, как не наказуема взаимная обида в той или другой форме состоявшаяся: обвинение же по 1040 ст. не могло быть и предъявлено ко мне, так как я состою редактором повременного и подцензурного издания.

Взглянём же теперь на обвинение г.Кузнеца с точки зрения убеждения, т.е. исход из простого здравого смысла и чистой совести того, кто не знает даже в точности, заканчивается ли Уложение о наказаниях 1040 ст. или оно содержит ещё столько же, - того, кто тем не менее является представителем местной печати и, как таковой, твёрдо знает одну из задач её, так хорошо выясненную Сенатом в 93 году, в решении его за №14 по делу редактора издания “Гражданина” кн.Мещёрского, где Сенат говорит:

“Наблюдение и оценка явлений общественной и государственной жизни составляет одну из задач периодической печати, которая, разумеется, должна с одинаковым вниманием останавливаться и на тёмных, и на светлых их сторонах”. Вот эту задачу я твёрдо знаю и, как редактор-издатель газеты ежедневной, с точностью часового механизма выполняю. Вот с этой то точки зрения я и позволю себе дополнить речь мою о несостоятельности предъявленных ко мне г.Кузнецом обвинений.

В чём обвиняет меня г.Кузнец? Он говорит, что в №№124 и 125 “Сибирского вестника” я, как редактор, допустил против него злословие и брань. Это раз. Далее он обвиняет меня, что в тех же номерах “Сибирского вестника” я печатно опозорил его г.Кузнеца честь и доброе имя. Это два.

В указываемых г.Кузнецом статьях нет ни одного бранного слова. Имеется в них лишь указание на два факта, касающихся жизни и деятельности г.Кузнеца.

Факты быть может искажены? Нет это подтверждается, во первых, тем, что сообщения об этих фактах я подкрепил ссылками на документы, каковые и представил суду.

Быть может оглашённые мною в печати факты не выходят из сферы личной жизни, узких личных интересов, не имеющих общественной ценности и потому совершенно справедливо охраняемых ревниво и законом, и обществом? Отнюдь нет. Оглашён был, во 1-х, факт своеволия и кулаческого произвола Д.Кузнеца над целым сельским обществом; во 2-х, дана была справка о судимости Кузнеца и дана исключительно в виду дерзкого требования его признать публично его, якобы, неопороченные честь и доброе имя. Весьма естественно, что г.Кузнец желал забыть и забыл, наконец, своё прошлое; понятно также и то, что общественное мнение молчало и даже готово было поощрять такое стремление г.Кузнеца. Но могло ли оно снести также молчание и дерзкое требование г.Кузнеца без того, чтобы не погрузиться в необъятное море нравственного безразличия? Конечно нет. И оно дало г.Кузнецу справку о его судимости, указав этим точно тот шесток, которого должен держаться всяк сверчок.

Правда, оглашённые факты по своей природе никому не могут делать чести, а в том числе даже и г.Кузнецу, но чья же в том вина? Того, кто эти факты создал, т.е. г.Кузнеца, а не моя. Я же сделал то, что должен был сделать, преследуя одну из задач периодической печати; я исполнил только свою обязанность: факты общественной жизни я сделал достоянием общественной же оценки. И в этом меня обвиняют. В этом то, г.г. судьи, и спрашиваете вы меня,- признаю ли я себя виновным? На такой вопрос я могу только повторить ответ, данный недавно редактором-издателем “Нового Обозрения” Тумановым в Тифлиском окружном суде по обвинению его в диффамации: “я не только не признаю себя виновным,- сказал г.Туманов, но и считаю за честь совершать подобные преступения”.

После речи обвиняемого представитель интересов г.Кузнеца заявил, что он протестует против доказанности оскорбительных для г.Кузнеца фактов, а вновь просил суд о применении к обвиняемому г.Прейсману высшей меры наказания.

На это заявление г.Новикова, обвиняемый г.Прейсман, заметил, что г.Новиков не последователен: поставив обвинение на почву 1039 ст. и устранив тем возможность каких бы то ни было доказательств: “Я дал то, что вы требовали”- закончил г.Прейсман.

После довольно продолжительного совещания, суд вынес резолюцию, которой признал г.прейсман виновным по 1039 ст. уложения о наказаниях и приговорил его к штрафу 100 рублей, с заменой, при несостоятельности, соответствующим арестом.

Источник: Сибирский вестник.--1895.-№62 (17 марта)