Рывком отражённый от леса ветер —
Это Время рванулось назад.
Или Время само — только ветер,
Плохо доступный глазам,
Или ветер — просто зримое время
(Струйкой с мельничного колеса?):
Мгновенное — вечно, вечность — мгновенье,
Что им хоть год, хоть полчаса!
Тень от чайки в комнате: ей охота — в тепле!
Вот и клюёт она у меня на столе крошки
Капли вялые чуть дрожат на стекле,
А чайка — с той стороны, на окошке…
Там за стеклом ветер и чайка,
Чайка и время в мокром звучанье
Рыжих сосновых узлов у прибоя…
Ветер ли, Время там воет нездешней трубою?
Остановлены в объективе аппарата,
Криво вывернуты недвижные облака…
А оно бежит откуда-то и куда-то —
Со своей скоростью каждая река.
И вовсе не из любопытства праздного —
Надо скорости эти сравнить…
Ведь может, к той чайке она и привязана,
Ветров и времён незримая нить?
Заметь, — от Шекспира и до Конан-Дойля —
Всего-то три полки по вертикали,
А если б по полкам двигался вдоль я —
За триста лет добежал бы едва ли…
Так если всё в мире — одновременно —
Художников разных — узнать по мазкам,
И от Шнитке — улицу перейти до Шопена
(Главное — адрес, чтоб зря не искать).
…А если «времени больше не будет»,
Как обещал святой Иоанн,
История отменится, встретятся люди
Разных веков и разных стран…
Ну, а если даже соврал апостол
(Ведь нет для поэта запрета!),
Попробуем хоть издали скорость ветра
Определить по выгнутости вон того паруса,
Или, по лécу, скрипящему яростно
В маятниковом качанье сучьев этих
Над берегом, где прибоя, сосен, камней голоса
Сливаются в мокрое звучанье Времени —
В отражённый от леса ветер,
Который обретает зримые очертанья,
Только опрокидываясь в паруса!
18 ноября 2009
А когда пятипалый разлапистый лист платана
За берёзу не смог уцепиться, ему
Только и оставалось, наподобие параплана,
Над газоном долго бесцельно кружиться, и тьму
Желтизной безнадёжно расталкивать —
Этот солнечный осколок лета
Прошуршал по крыше тёмно-синей машины,
Несколько раз то вниз, то вверх по бортам, —
И под колесо —
И остался там…
Почта, на которую не будет ответа.
23 ноября 2009
Сова над лодкой снизилась и взмыла,
Оставя в воздухе пунктирный след —
Клок памяти о бытии ином…
В лесу бургундском через сорок лет
Сова мазнула по стеклу крылом,
Не зная, что со мной уже такое было.
И, вслед за пролетающей совой,
Сомкнулся тёмный лес над головой.
И выскочил (откуда взялся?) заяц
В свет фар, перед машиной расстилаясь,
Зад вскидывая, хвостиком дразня,
С асфальта в чащу даже не пытаясь…
Но я-то знал — свернуть ему нельзя!
Там призраком остаточного света,
Пробившимся сквозь сосен силуэты,
За озером заката головня…
В подлеске с лешими болтают лары,
И проникают, проникают фары
В глубь времени, в глубь леса, в глубь меня…
Нет бывшего — есть наслоенье лет,
Есть заяц, в темноте почти лиловый —
Есть!
Есть и будут совы, совы, совы…
Следы дождя. И предзакатный свет:
Нет прошлого — есть наслоенье лет!
И совы есть! И заяц тоже есть!
Есть лешие — они совсем не стары —
И с лешими кокетничают лары,
Над озером монистами звеня…
И проникают, проникают фары
В глубь времени. В глубь леса, В глубь меня.
19 декабря 2009
Фонтан на бульваре Сен-Мишель забыли отключиеть, и он превратился в огромный ледяной куб…
На тень Люксембургских аллей,
На площадь Эдмона Ростана
В недвижном железе тумана
Соскальзывают непрестанно
По льдине на шее фонтана
Косые снопы фонарей.
Зря ёлки у старых церквей
Мигают в весёлую тьму
Тем рожам пустого фонтана,
Который зиме — ни к чему!
Смеющийся камень — кому
Дурное веселье? Нет — хуже,
Хохочущий каменный ужас:
Ну, как подмигнуть никому
В недвижном железе тумана?
Огни ускользают во тьму,
Сползают искристо и сонно
По льдине на шее фонтана.
Под куполом у Пантеона…
Недвижность странна и бездонна
Для маятника Фуко,
Скользившего прежде легко
Под куполом у Пантеона…
Недвижность сегодня — бездонна,
Весь мир шевелиться устал…
На рожи пустого фонтана,
Стирая их мимику, встал
Подошвой, искрящейся сонно,
Кривой и огромный кристалл…
Всё — камень. Всё — лёд. Всё — металл.
январь 2010
На лужайке джигу пляшут Лис с Лисой:
Их мальчишки угостили колбасой!
(Лондонская зарисовка)
Вот вам черта 21 века:
Зверь не шарахается от человека!
У городов появились заботы:
В Лондоне лисы, в Нью-Йорке еноты.
Есть кенгуру под Парижем. Однако
Он удостоен дорожного знака:
Вон треугольник, на нём силуэт:
Крошку за лапу ведёт кенгуриха!
20 кэмэ тут, а выше — запрет!
Хватит, ребята, не ездите лихо!
Скорость снижай, и для тех кенгурей
Не забывай запасти сухарей!
В лес Рамбуйе ты собрался? Постой:
Буйволам яблочек взял бы с собой.
Хитрые нутрии просят морковки —
Выйти на пруд без морковки — неловко.
Уткам багета легко накрошить,
Только вот цаплю — ну, чем угостить?
Разве в четверг после дождичка ей
Ты накопаешь отменных червей?
15 декабря 2009
Не зря вчерашний предзакатный свет
Горизонтально брызнул из разреза
Меж туч лежащих.… Дёрнулся — и нет…
Земля натужно дышит, ждёт железа,
И шевеленье крокусов вчера
Угадывалось среди бурых срезов,
Блестевших влажностью уже с утра.
Огрызками рассветного тумана
Сам ветер подтверждал, что да, пора,
И дул порывисто, и знал, что странно
Лопатам подчиняется весна,
Что выстрелом из вскопанной поляны
Сиреневых фейрверков белизна!
5 марта 2010
Года, они — куда?
И — журавлём трубя —
Собаку пережить,
Как пережить себя
Был мокрый чёрный нос
А стал совсем сухой …
И то, что было жизнь,
Вдруг сделалось трухой.
Да, знал, заранее ждал,
Но всё равно — обвал…
Так сколько же я раз
Себя переживал?
(Из Байрона)
Когда тот превратится в прах земной,
Чья доблесть только в знатности пустой,
Бывает скульптора искусством он
В ранг мощного красавца возведён!
И не того мы видим, кем он был,
А то, что скульптор нам изобразил.
Но, бедный пёс, ты, лучший из друзей,
Ну кто заплачет над судьбой твоей?
Ну кем хозяин твой был так любим?
Его судьбу всегда делил ты с ним.
За что же после смерти никогда
Тебя не впустит Пётр Святой туда,
Куда спокойно человек войдёт,
Будь он хоть таракан, хоть идиот?
Он — человек, пусть даже развращён
Богатством, властью, пусть преступник он,
Горсть праха, труп с подобием души,
И в самом деле он презренней вши,
И пусть всю жизнь он предавал друзей,
Пусть лицемерил, пусть в любви своей
Был так же, как во всем на свете, лжив,
Лукав, неверен груб и похотлив,
Его честней любой презренный скот,
Но на небо не зверь, а он пойдёт!
А ты, кто урну эту увидал,
Иди, иди, мой пёс тебя не ждал!
Я памятник посмертный водрузил
Тому, кто мне и вправду другом был.
январь 2010
Обезглавленные аполлоны,
Капители в густоте травы,
Непристойно выглядят колонны —
Тоже иногда без головы…
Ты, идя на форум с ипподрома,
Останавливался иногда
На ступеньке голого проёма
Двери ниоткуда в никуда.
Запеклись кирпичные провалы,
Как следы прямоугольных ран,
А сквозь них глядится небывалый
Беспредельной синевы экран,
И теперь не верится, что кто-то
Даже не заметил никогда
Толщину кирпичного пролёта —
Дверь, что ниоткуда никуда.
Пару тысяч лет - совсем немного
Тут патриций гордый и квирит
Собирались к пьедесталу бога,
Августа, что вечно говорит,
Так с тех пор всё что-то говорит.
Что ж когда-то было тут? Да травка…
Козы тут паслись. Ну, а потом
Тут была, наверно, чья-то лавка,
Чья-то жизнь и чей-то скромный дом.
Ведь простая жизнь, она такая:
Ходишь незаметно, сквозь года
Сам не замечаешь, проникая
В дверь, что ниоткуда никуда.
А быть может никакого дома
Тут и не торчало никогда —
Просто так всю жизнь она знакома,
Дверь из ниоткуда в никуда —
Жизнь без перемен, без перелома…
Лишь стена, глухая, как беда,
Небо открывает из проёма
Двери ниоткуда в никуда.
Площади? Башки веков слетают
Там, с незримой плахи палача,
Где история напоминает
Цвет запёкшегося кирпича
Вся!
От троглодита до проклятой
Тени, нам курочившей года, —
Прёт, безглавая, как торсы статуй
Тоже ниоткуда в никуда…
26 марта 2010
Июльский городок совсем пустой.
Тут даже ветер с голоду не гложет
Те разноцветные дома с резьбой…
Со стен глядят с упрёком на прохожих
Солидные в старинных шляпах рожи,
Но ни собак, ни кошек. ни ворон.
Провинциальный деревянный сон,
На шпиле аист — деревянный тоже —
На крыши сверху смотрит… Ну, и пусть.
И показалось, я не удивлюсь,
Что городка раскрашенное тело
Из почвы выдернет дома свои!
Вот аист расправляет крылья, и…
Но больше ничего не улетело.
4 апреля 2010
Облезлая скамейка. Рейки
Среди вишнёвых лепестков,
Но не окрасить им скамейки:
Так ненадёжны, и не клейки —
Коврами пенятся с боков.
И даже самый лёгкий ветер
Сметает их, лишает сна…
Они как море на рассвете:
Из зеркала встаёт волна…
Подобно их неверной пене,
За катером, за кораблём
След — вспененное сообщенье:
Оно исчезнет до прочтенья
Как лепестки под ветерком.
27 мая 2010
Как мы боимся неузнаванья
Знакомых картин в знакомых местах!
Ведь изменилось не наше сознанье —
Смена декораций внушает страх:
Вновь ты тут. И тебе тринадцать.
Ты — тот же самый. А эти места…
Как же улице не той оказаться?
Но, ведь — не та! И река не та…
Ты «здесь и сейчас».Становится страшно,
Ч то всё втихаря меняют года,
Но если ты вдруг и вправду тогдашнй —
То берегись забрести сюда:
Эти деревья не стали хуже.
А река? Ну, конечно, нет!
Но, ни реке, ни оградам не нужен
Ты. И значит, тебя тут нет.
..............................................
Длинный бульвар ростовских акаций
Совсем другой, если смотришь с моста…
Ну, как посмел я сюда забраться,
Если улица не та, и река не та?
В глубоком дворе, за пятиэтажкой обычной,
С бульвара не разглядеть никак
Тот двухэтажный, старинный, кирпичный
Дедовский особняк.
И с того, за года задвинутого дома,
По новеньким окнам замутнённого стекла,
С крыши — старой, но такой незнакомой—
Подтаявшим снегом история сползла.
Ну, как бежать от её опознанья?
Всё равно ведь изловит и там, и тут!
Вот мы и боимся неузнаванья
Горстки лет, и кучки минут…
24 апреля 2010
Века нанизаны на время
Как мясо с луком на шашлык —
Всплывут несообразно теме
Случайный отблеск, лишний блик —
И город вновь неузнаваем…
Вот — был гараж, а стал костёл…
Париж бахвалится трамваем,
Как будто снова изобрёл,
А в море торопясь с уклона,
И лепку Гауди теребя,
Ломясь за стены, Барселона,
Озлилась, вышла из себя
А Питер? Он построен плетью.
Таких других на свете нет,
Слепили за одно столетье
И выставили как макет,
Чтоб каждый день - другого цвета,
И каждый час иных тонов,
А людям кажется, что это -
Калейдоскоп забытых снов…
Зато уж в мозаичном Риме
Где времена сквозь времена
Чужие склеены с чужими
Везде — от шпиля и до дна,
Так геометрия сломалась
Что угол в круге растворим!
Трёх тысяч лет игра и шалость —
Рим, прорастающий сквозь Рим.
4 июня 2010
Опрокинуты в реке бока холмов,
Перекрытых отраженьями домов,
А над ними — колыханье миража:
Вертикальная деревня Рогажак.
Тут над берегом скалистая стена —
И деревня на стене размещена.
Все деревни как деревни — на земле.
Ну а эта — вверх зигзагом по скале:
Отведён для каждой улицы этаж,
И церквуха — в стену влепленный мираж,
Все деревни, как деревни — берега…
Ну, а этой бог с чего-то дал рога…
Над скалой дубов ветвистых полоса,
И торчат они, бодают небеса.
Кто совет практичный дать сумел бы нам —
Как бродить по вертикальным деревням?
Тут из жёлтого песчаника дома,
Как на узких полках толстые тома,
Корешки и окна-буковки молчат.
Но по книжным полкам бродит праздный взгляд…
Что ж, возьми да и раскрой случайный том,
Но пойми, что ты зашёл в случайный дом:
Вот звучит горизонтальная строка.
Вон течёт горизонтальная река.
Чтобы вдруг не закружилась голова,
Изрекай горизонтальные слова,
Попытайся хоть понять, что ты — другой,
И в подобные деревни — ни ногой!
Для тебя ли те старинные тома?
Не тебе входить в те странные дома,
Не тебе дано зигзагом — ввысь, туда!
И дубы тебя, беднягу, забода…
Дордонь, май-июнь 2010
Я, наверно, потомок охотников и скальдов,
Тех, что длинными ножами приканчивали лося,
Делали из жил его струны для лютни
И похищали заслушавшихся женщин
У лесных родников —
Потому что
Не умея плавать, я водил яхты,
Боясь высоты, забирался в горы,
Плохо зная языки, переводил поэтов,
И всё что снилось мне — снилось легко!
Хотя, конечно,
Уличная поножовщина — не театральная драка,
Настоящая война — не сценические латы, или пожары…
Неужели это правда, что я действительно старый?
Чем же от «тогдашнего» я отличаюсь, однако?
Кажется, только тем,
Что устрицы — вместо целого моря,
Что рыжики — вместо целого леса,
И колокольчики дальних коров
Звенят, будто ванты яхт, выволоченных на песок.
Но по-прежнему голос не растворяется в хоре,
Драгоценная рифма не теряет веса,
И по-прежнему мелкие королевства слов
Объединяются в империи строк!
5 сентября 2010
Тут нет ни чёрта ни бога,
Горизонт ли, берег — ничей
Только голосом демагога
По гальке — болтливый ручей,
И не разобрать ни слога
Из его бесконечных речей…
И пена его белеса —
Нет в воде отраженья леса.
Bretagne, июнь 2010
Обрывая меж листвы кизил,
Ветку отпустила вдруг рука
И рывком, как только отпустил
Ветка, отпружинив -— в облака.
Ну, кому он нужен там. кизил?
Как же до него добраться мне,
Если ветка дважды далека:
Если небо - в озере, на дне.
(И казалось настоящим дно)
Но когда вгляделся я - оно
Оказалось где-то в глубине
Тёмного окна… Ну а в окне…
Так теперь, не скажешь ли, окно…
В скольких ты ещё
Отражено?
Сентябрь 2010
…Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, послушный им народ…
Михаил Лермонтов
Когда-то старец Фиолофей.
Назвал Россию третьим Римом,
«Ивану Третьему, вестимо,
Польстил монах души от всей» .
И царь поверил: «Навсегда
Быть по сему»
А вот когда
Халат парчёвый износили,
И вата вылезла из дыр —
Всем ясно стало, что Россия —-
Не третий Рим, а третий мир.
Так вот: и рожденье — дурацкая шутка.
И смерть — едва ли прекрасна,
Но тот, кто урвал клок любви в промежутке,
Уж точно, жил не напрасно!
Я убедился, что можно: хоть трижды войти в ту же самую реку,
Ободрать любой фрукт, у которого есть хоть какая-то кожура,
Плевать на стадо или «народ» — другом быть животному и человеку,
Но любого, забравшегося на Эйфелеву,
Не отличать от мошки и комара
Не своеволие — а волевую суть свою почитать за Бога,
Не жалеть бабочек, добровольно, летящих в огонь,
В основном соглашаться с Дарвином,
издевательски не признавать Рока,
И дышать развесёлой жизненностью олимпийских богов.
Дразнить гусей, не думая, кому и за что достаётся,
Болтовнёй за бокалом
заменять любой телевизионный вздор,
Черпать радость из любого встреченного на пути колодца,
А в порядке справедливости
ломать чужие мельницы,
и ссать на чужой забор.
1.
Внезапный тихий голос за хребтом.
Так слабо слышны верхние ноты —
Потом крепчает, сучья сосен качает…
И всё ниже тон…
И вот уже он —
С горы скатился в сад, из сада в рощу,
Из рощи в море… — нет конца и края…
Мистраль, мистраль, мистраль
Над садом и над рощей.
Ему, как по ступенькам вниз, — так проще
Заполнить всю морскую даль…
Всё льётся, всё во всё перетекая,
Всё ненадёжно: всё в мистрале, все застряли…
Ну да, он начинает свысока,
Но вскоре — монотонный ровный голос,
Он больше не заденет ни листка.
А голос — гулко вниз с горы, с деревьев вниз,
И где-то там басит уже из-за кулис,
Он в ширину, всё более басея,
Ползёт над бухтой, будто над бассейном…
Тощает в роще вой…
Взрывная тишина.
И лёгкие листки над головой
Припомнят, что подкралось время сна.
Их тихие остатние движенья
Ещё порхают
В ритмах этого
стихотворенья.
2.
А ночью выключают звук —
Нигде ни звука,
и напружиненная вдруг
луна — подобие дианиного лука.
Все двери в доме — прямо в сад
распахнуты — нет окон.Только двери!
И где она, четвёртая стена?
В её существование не верь, и
бесповоротно, непременно —
признай, пойми, что пред тобою всё же — сцена!
Но почему луна из задника — в глаза ?
И кто художник этого спектакля,
тот, кто подвесил кое-как её, но так ли?
Насмешник!
Вот кусты кулис. А за —
луна — кривым прожектором в глаза,
и напружиненность дианиного лука
над рододендронами, там над вырезной,
над их узорной тенью
и стрелы выторчали — тени камышей — стеной
Нацелены в зенит. И нет пока ни звука,
и кот крадётся по следам дневных мышей,
Из тени сосен вновь выпутывается луна,
И графика ветвей со всех сторон.
Из них кривой прожектор наведён…
Гуськом шаг в шаг четыре кабана
за мамой кабанихой,
бесшумные, пересекая сад…
Щетинки их в луне иголками блестят —
Актёры? Только нет для них дневных оркестров .
И никому ничто не снится.
Но тонким гонгом тренькая (где —там?),
размеренно позванивает нам
ночная металлическая птица…
И звоны разнося по сторонам
о том, что мир — театр…
Ну да, весь мир…
Ну, то, что мир — театр, заметил и Шекспир.
Но не увидел мелочей: так, вздора —
Что есть театр художника. И что
он вовсе — не театр актёра!
Ну а художник — потому и ветер есть,
И в нём разгуливая, тени тают,
Или со сцены их толпу сметает
Беззвучный, резкий рембрандтовский свет.
…А режиссёра не было и нет.
Октябрь 2010
Ну, окно в городской квартире —
Не более, чем окно:
В этом жёстком, квадратном мире,—
В этом жалком экранном мире
Уместится только кино —
Зрелище, суетящееся, дробящееся, неживое
(Напрасно в родичах у него — витражи!),
В мирке телевизорного, машинного воя
Его обесценивают неограниченные тиражи.
А за окнами бегает осень живая:
И капюшоны острые надевая,
Торопятся гномы — за гномом гном.
(До чего ж траектория пляски кривая,
И один — в чём-то жёлтом, другой в цветном…)
Не балуй! Не притворяйся листом!
Эту пьесу ночного осеннего леса,
Где путь жёлтых и пёстрых гномов пролёг,
Ни богам, ни чертям не подвластную пьесу
Никакой экран вместить бы не смог:
Хоть стекло слегка и похоже на воду,
Но не лужа,
Где свет под ветром дрожит,
Где всплывают нерукотворные витражи —
Где и дождик — живой, и любая колода,
Где озёрам подмигивает погода,
А художник велик
Тем что вовсе безлик.
И оттого — вездесущ, как природа…
12е ноября, вечер, 2010 г.
…А в ледяном ночном сверканье над мостом
Нотр Дам белей, чем айсберг, да и Сена дыбом—
Снежинки фонарей вдруг, подражая глыбам
Льда, растворяются в безмолвии пустом.
Кидая вспышку каждым острым огоньком,
Кривые зеркала домов дрожат и тают,
Свив готику в узлы на чём-то там кривом,
Барокко из неё внезапно выплетают…
Безоблачная ночь торжественно пуста,
И опрокидываясь с каждого моста,
Фонарный силуэт подобия растений
Роняет в реку, и — вновь темнота в чести…
К тому ж, в отличие от времени, — учти!
Пространство вовсе не отбрасывает тени.
27 декабря 2010