Идти вдвоём по набережной тёмной,
Не замечать ни зданий ни садов,
Под мерный стук, под стук дождя бессонный
Не понимать, или не слышать слов,
Пусть барабанит дождь по листьям сада,
Блестят огни, огни в воде дрожат…
Идти сквозь всё с чужой любовью рядом,
И говорить или молчать не в лад,
Бросать слова, которым сам не веришь,
И думать так, как думать не желал,
И повернуть назад от чьей-то двери,
Чтоб снова дождь в лицо тебе хлестал,
И думать…
1950
На рейде парусные шхуны,
Почти петровские на вид,
С крестами мачт над морем лунным…
Но только память сохранит
Не их, не каменистый берег,
Не крапушки луны в воде,
А чёрных изб косые двери,
Полуоткрытые беде…
Сорока, август 1953
Вверху облачка – рассеяный дым,
Вдали облака – седые стога.
Расплавилось солнце, коснувшись воды,
И струйки его потекли в берега.
Гусиные стаи над кромкою льда.
Крикливые птицы. Седая вода.
И берег и камни гусиного цвета.
Темнеет, и хмурится бледная даль
До нового лета…
Ещё ледком хрустит земля,
А воздух терпкий и сосновый,
Ещё на рыжих штабелях
Сединки инея ночного,
Ещё не тронул первый луч
Излучину реки у брода,
Где выбивающийся ключ
На мелком месте морщит воду,
А утренние голоса
Яснее слышатся и чаще,
Как будто всей душой, всей чащей
Заговорить хотят леса,
Верхушки в солнце, и пора
Для голосов иных настала:
Взвывают пилы, и устало
В лесу бормочут трактора…
Наполнен дрожью звонкий воздух
От недалёкого гудка,
Качаясь, облачко дымка
Уходит в жёлтые берёзы…
Малошуйка 1953
Три дня по станции не ходят патрули,
Позавчера собак куда-то увезли.
Одни стройбатовцы, мои ученики,
Долбят бахилами промёрзлые мостки.
А мир – всё тот же: неразменная зима,
К земле приплюснутые длинные дома,
Сугробы, ёлки да фонарные столбы,
Да дым, торчащий на морозе из трубы,
Да штабеля стволов сосновых в стороне,
Да застывающий на рельсах свет огней,
Да звонко слышится, как сквозь ночной мороз
Расконвоированно взвизгнет мотовоз…
Малошуйка, декабрь 1953
Осенним дням бросая вызов,
Вздувая рваные бока,
Взвиваясь с горизонта, снизу,
На нас летели облака.
Темны, причудливы, косматы,
Дождём по озеру звеня,
Срывались облака с заката
Кускам и дымного огня,
И против холода бунтуя,
Гроза вломилась, налету
Срывая и круша пустую
Затрепанную красоту
Сухой листов, давно никчёмных,
Смывая пыль, сметая хлам,
Свистя в верхушках ёлок тёмных
С дождём и ветром пополам,
Ни одного удара – мимо!
Бросая молнии в глаза,
Она была непримирима –
В глубокой осени гроза!
Пашозеро 1955
Да, всё случилось не во сне:
Да, заплутался я в весне –
Не три ствола, не три сосны,
А целый океан весны;
Лесных полян весёлый плеск
И первых листьев липкий блеск,
И свищет ветер над весной,
И мечется как зверь лесной,
В сосновых просеках сквозя:
Заснуть нельзя, заснуть нельзя!
Павловск, 1956
Человек, как его не корми,
Вечно трётся перед дверьми!
Нараспашку жить невозможно,
Но страшнее – замуровать:
От вселенных и до кроссвордов
Суждено нам всё открывать.
Дверь – убийца. И ей не веря,
Вот уж пятую тысячу лет,
Все мы рвемся в открытые двери,
В те, где надпись, что "хода нет",
А за это – на дрвенеримской премьере
Нас театрально съедают звери,
Или весло на тяжелой галере –
В лоб тебе – и nривет!
Или костер,чтоб во славу вере,
Или психушна, где срок не мерян...
Чудовищный фильм из тысячи серий –
Вот тут бы вскочить и рвануться к двери,
Да над выходом – красный свет!
Вы верите, что облака
Приходят к нам из-за границ,
Являются издалека,
Примчавшись, наподобье птиц?
Хлысты холодного дождя,
Как незаслуженный позор,
Откуда-то извне придя,
Секут невинный блеск озёр?
Поговорим без дураков:
Быть может, вам он незнаком,
Простой, как стук дождя, закон
Формирования облаков?
Вы верите, что облака
Приходят из далёких стран?
Забыли вы наверняка
Свой, доморощенный туман…
Павловск 1957
Сальери равенства хотел,
Чтоб зависть почву потеряла,
Почуя вред оригинала,
Сальери равенства хотел,
Чтоб как в казарме одеяла
Прикрыли разность душ и тел,
Сальери равенства хотел,
Чтоб зависть почву потеряла…
1960
Сломали дом, из бревен дом.
Он черный был, полуслепой,
И в нём над кухонной плитой
Висели пар и мат. Ах, дом:
Наверно тут и был Содом?
Хаос камней, досок, земли,
Куда-то брёвна увезли.
А две кирпичные трубы –
Как геркулесовы столбы…
С них пятна сажи смоют росы…
А сад заброшен, сад разросся,
Освободился от ухода –
О, джунгли вместо огорода!
Клубника догнила дотла,
Её история смела,
И смыла проливным дождём…
. . . . . . . . . . . . . . .
Клекочут краны. Строят дом.
Чтобы когда-нибудь опять
Дождям истории предать
Иной, грядущий сад и дом –
Иной Содом…
1961
Скачет рыцарь из Ламанчи
По Кастилии скалистой
Дать колодникам свободу,
Хлеб – голодным. Дом – бездомным:
Справедливость! Справедливость…
Триста лет по разным странам
Скпачет рыцарь из Ламанчи…
Только мельничные крылья
Над бесплодным плоскогорьем
Равнодушно вертят жёрнов
И отбрасывают в лужу
Справедливость, справедливость…
Слово словом остаётся:
Пожелания идальго
Никого не накормили.
И колодники в колодках,
И бездомные бездомны…
Справедливость? Справедливость!
Скачет рыцарь из Ламанчи
Безнадёжно одинокий…
1962
Эти головы горгон –
двулики,
Алебарды вправо-влево
смотрят,
Не гадал не думал Пётр
Великий,
Что на Летний поналепят
морды,
Что заблудишься в сплошных
величьях,
Что не ступишь никуда
с аллеи…
Видишь головы горгон
Двуличных?
И на каждой притаились
змеи!
Алебарда, что орёл –
двуглава,
А кустарники прямы,
как рама,
Тут ни влево не свернёшь,
ни вправо:
Генеральная аллея –
прямо!
И глядится в ту алею
Замок –
Видишь, в цвет драконьей крови
стены?
Он несчётными глядит
глазами,
Охраняя неизменность
стиля.
Там живёт убитый им-
ператор.
(Стиль воинственный зовут
ампиром).
Топай прямо, а свернёшь
куда-то –
Обернётся тот ампир
вампиром!
1961
Ветрами зеркала туманов погнуты,
Дождем пропороты...
Совсем не по эвклидовым законам
Живет мой город.
Мост - не дуга.
Он кем-то смят в гиперболу.
И фары искажают перспективу,
Выхватывая дерево за деревом
Сады из волн залива.
И серебрятся аисты столбов.
Их гнезда - не на крышах, на асфальте!
Как все искажено!
Хоть вы останьтесь,
Две нитки параллельных огоньков,
Две линии неоновой химеры
Над бесконечной сыростью аллей...
Но где-то там, в вершине псевдосферы
Сойдутся параллели фонарей.
1961
Бетховен в подвале играет сегодня.
И свечи устали, и пиво не подано,
И девки в передниках, и алкаши,
Молчат, обретая частицы души.
Молчат как столы, как кирпичные своды,
Как стены сырые, как прошлые годы,
И трубки угасли, как пыл драчунов,
Как магия каст или пыльных чинов.
Бетховен сегодня играет в подвале,
Чтоб кружки на досках в ответ дребезжали,
Он молод. И нет рокового вопроса,
Ни гривы старинной, ни длинного носа,
Ни славы, ни Эгмонта. ни глухоты.
И он не с историей – с жизнью на ты.
Салоны и залы, певцы и старухи, –
Все, кроме подвала к нему ещё глухи,
Ни слов нет, ни злобы, ни нас – ничего.
Оглохнет –
Тогда и услышат его….
Услышат и те, кто вовек не бывали
В пивном и срамном и безвестном подвале,
Где свечи оплыли, скамейки – вверх дном,
В подвале, причастном тому, что потом
Колонный пролёт назовёт гениальным,
Тому, что осталось, как было, подвальным,
Подпольным,
Подспудным,
К тому, что…
Лежи
В неясных глубинах, чуть ниже души,
Пока не обрушится свод преисподней.
Бетховен в подвале играет.
Сегодня.
Крапивой бьёт по нервам свет
Голый.
Электроноющий квартет,
Голос…
Дня не было и ночи нет:
Вечер.
Шестнадцать лет, семнадцать лет —
Вечность.
Гитарный вой, литавров бой,
(Дождь… Палый лист…)
Танцуют каждый — сам с собой -
Парами?
В такую мертвую игру —
Так близко?
Танцуют много ног и рук
(тел и лиц — нет!)
Шейк — словно с вешалки рукав,
Ритмы —
Пластами в клетках ребер, как
Бритвы…
Ведь всю неделю — сам с собой…
Хоть здесь бы — парами!
Да нет: субботняя любовь —
Пария!
Начесов рыжие проту¬беранцы
В межзвездный холод гонит темп
Шейка,
В туман нейлоновый — зачем
Шейка?
Там жилка бьется в пустоту
Танца.
Наивным кажется — они
Слиты…
(Крупнеет шахматный паркет
клеток!)
А это — городов и лет
Плиты:
В дождливый век для них на миг
Лето!
И мотыльковою судьбой
Спарены,
Танцуют каждый сам с собой…
Парами…
1957 г.
История прет по спиральным виткам,
Как бы ни злились боги,
А значит, скользят от веков к векам
Векторы аналогий:
Луддитский нестройный хор голосов
Врывается в гул забастовок,
А где-то под точкой тридцатых годов ⎯
Мерзость походов крестовых…
И, перегнувшись за край спирали,
Если позволит зрение,
Под нашей точкой по вертикали
Ты разглядишь Возрождение!
Судеб планеты буйный вокзал ⎯
Меж нами века тумана,
Но встретиться можно глаза в глаза
С Дантом или Джордано!
Сквозь мусор и святость пяти веков
Мыслью пробита дыра:
Над мелюзгой царей и богов
Высятся Мастера,
Но шипит, извиваясь, у ног Мастеров
Грязная тень костра!
Его языков багровая кровь
И серые умы
В коричневый цвет зловещих лет
Слились на фоне тьмы.
Искрами небу плевала в лицо
Паленой бумаги вонь:
Книги ⎯ в огонь,
Мысли ⎯ в огонь,
Тело твое ⎯ в огонь!
Казалось, пойдет под повстанческий гул
Готический мир на слом…
Но вдруг инквизиторский крест изогнул
Концы под прямым углом!
На север, на запад, на юг, на восток
Черные дула глядят.
Мир, как в пятнадцатом веке, жесток,
И в танцах ⎯ дантовский ад.
И, загибаясь, концы крестов
Где-то опять горят!
А острые пентаграммы в крови
Над свастиками висят…
Люди возводятся в божеский сан
Окостененьем идей:
Против Эйнштейна в рясе жреца
Выставлен Галилей!
И хуже нет у меня врагов,
Чем всяческие жрецы:
Стоит поверить в любых богов,
И крест изогнет концы!
60-е годы
С книг начинали все тираны:
Летит в костер крамольный том,
Затем и автор книги странной,
А уж читатели ⎯ потом.
Порядок этот неизменен,
Но адрес может быть любой:
В Германии сжигали Гейне,
Ну, а в Китае жгут Ли Бо…
60-е годы
На Земле ⎯ столетья проносятся,
А в полете ⎯ несколько лет…
К относительности относится
Вечной молодости секрет.
Человек и фотон ⎯ похожи:
Им для жизни скорость нужна,
Потому что масса покоя
У обоих нулю равна!
Хорошо ⎯ канал оросительный.
А когда он ⎯ среди болот?
Относительность, относительность,
Все на свете наоборот!
Там, где косная неукоснительность
Прет, как в стенку бычачий рог,
Воплощается относительность
В торжестве обходных дорог.
Все, что страшно назвать классическим,
Бронзовеет с теченьем лет,
И становится относительным
Абсолютный авторитет!
Относительность, относительность ⎯
И чиновники входят в раж:
Где же грань,
за которой почтительность
Переходит в подхалимаж?
И песчинка сравнима с глыбой,
И крапива порой в чести…
Рак стремится создать безрыбье,
Чтоб значенье приобрести!
Я бросаю кусочки хлеба.
Раколовка лежит на песке.
Я ее опускаю в небо,
Опрокинутое в реке.
Облака оттеняют синее,
А оттуда ⎯ как звон струны:
Это жаворонок усиливает
Относительность тишины…
60-е годы
Двоимся на чувство и мысль.
И ⎯ не в силах двоиться.
Двоимся на город и горы,
На степь и столицы,
И в лето кидаемся, но, не поладив с судьбою,
Уехав из города, город тащим с собою!
А выплыв из лета, летим в суетливые зимы
С мозаикой окон горящих и вонью бензина,
И снег на асфальте на белый и черный двоится,
И улица вновь ⎯ непрочитанная страница.
Как мытарь считает монеты ⎯ считаем минуты.
День с ночью слепив, мы выигрываем как будто ⎯
Но выигрыш – блеф, ибо лучшие даже двоятся:
От Гамлета что-то и от циркового паяца.
Жизнь ⎯ вся! ⎯ между гениями и дураками.
Да кто ж мы? И правые с левыми спорят руками
(Друг друга не знают,
друг с другом почти не знакомы!).
Уйдя из содомов ⎯ оглядываемся на содомы.
Ах, Библия, все ты наврала про лотову бабу:
Ужели нельзя, уходя, оглянуться хотя бы?
Ведь вырвешься вон ⎯ и обратно потянешься сдуру,
Как будто угробят без нас мировую культуру!
Двоимся меж прошлым и будущим ⎯ все мы такие,
А миг настоящего ⎯ миф, как столбы соляные!
«В Екатерининском парке вырубают старые деревья придворцовой части, желая придать этому участку тот вид, какой он имел в начале XVIII века. Сюда будут выносить в кадках южные деревья»
Вырубают старые липы.
Убивают
Ваших ровесников, Пушкин.
Будут в парке теперь вместо кленов,
Похожих на гигантские лиры,
Померанцы в кадушке!
Они – ручные,
Они – игрушки,
Они – послушны:
Стволы по линеечке без лишних веток!
Вас побрить не сумели когда-то, Пушкин ⎯
Бреют ваш парк. (Наверное, по совету
Николая Палкина!)
Им не жалко:
Что там елка?
Да здравствует палка!
Вырубают.
Зато вместо парка ⎯ порядок,
Регулярный, как строй солдат.
Вырубают,
как два столетия кряду
Вырубают поэтов, которые торчат!
Вырубают,
чтоб не было Человека над веком.
Вырубают,
чтоб всюду гладко и ровно.
Вырубают, чтоб в старых ветвях вой ветра
Не беспокоил ее величество
Елизавету Петровну!
1960-е годы
Это песнь нетерпения.
В толще снежных времен
Дохнут с голоду гении,
Не оставив имен.
Исчезают у времени
Подо льдом в полынье...
Имена и творения
Вдруг всплывут по весне...
Это — песнь нетерпения.
Сохрани, сохрани
Хоть намек на движение
В ледниковые дни!
Пусть и глохнем, и слепнем,
Только б голоса медь
Не исчезла бесследно:
Нам нельзя онеметь,
Ибо высшая мера
Для тебя уготована
Слепотою Гомера,
Глухотою Бетховена.
В сумерках желтых, в шуршащих аллеях
Листья алеют…
Листья лимонные, зелень сквозь золото,
Листья лиловые, листья тяжёлые,
И неслетевших листьев касаясь,
В желтый туман от меня ускользают.
В желтых метелях листья – как слово:
Свежим сухое не сделаешь снова…
Так мотыльковы листья осины,
Ивы белеют в искорках синих,
Царственно щедро медные клёны:
Серым кустарникам дарят короны.
Хмурого дуба тёмная бронза
Падает тяжко, больно и грозно,
Падает каждый, как падает знамя…
(Так не однажды бывало и с нами)
Все отплясались, истины, бредни,
Липы остались – в пляшут последними!
Липы хвостами лисьими машут,
Липы устали, липам не страшно,
А над банальностью луга и лужицы
В вихре венгерки орешники кружатся...
И по осенней незримой лестнице,
Вместе ли с листьями бестелесными,
Сами мы, словно касанье,
В жёлтый туман ускользаем?
1963
Скупец? Растратчик? Январь, январь!
Старик и мальчик – двойная тварь.
Глядит и в прошлый и в новый год,
То память крошит он, то солнца ждёт.
Январь – от Януса. О, это имя
Не зря придумали в двуликом Риме,
Где и республика и рабство вместе,
Где все испуганы и жаждут мести,
Где тоги цезарей белей снегов,
Но цены падают на всех богов.
То вдруг он нищий, то снова царь,
То в стёкла солнцем швыряет милости,
То вьюгой свищет шпана-январь,
То размолчится в чиновной стылости –
Влюблённых гонит из парков белых,
«Не потерплю, – .свистит, – Непоря…
В одежды прячет от тела тело:
Не забывайте, мол, января!
То полночь крошит он, то солнца ждёт.
Глядит и в прошлый и в новый год,
Старик и мальчик… Двойная тварь,
Скупец? Растратчик? Январь, январь…
А вот если читать это с конца к началу – стихи несколько другие выходят: второе лицо двуликого!…
1965
По лестнице крутой, железной, винтовой
Опять спускались мы, а свод звенел стеклянно,
И где-то исчезал у нас над головой.
Внизу светилась тьма и пахло очень странно.
«Как видно ждет гостей сегодня Вельзевул»,
Шепнул вергилий наш, и нечто из тумана
Как чайник выплыло – и тёк чугунный гул
Оранжевой струей в стотонные стаканы,
И лязгнув, тепловоз их тихо потянул.
А где-то там rостям их подносили краны,
Качая и гремя. И черные крюки
Ползли с жужжанием под крышей ресторана
Над тракторами, что как желтые быки
Рогами длинными нацелились на стены,
Чтоб в окна круглые воткнув свои скребки,
От шлака грязных душ освобождать мартены
И дальше мы пошли, где в узкие ковши
Незримый кто-то лил, мрачнея постепенно
Искрящуюся сталь неведомой души.
И брызгала она, и словно звезды, искры ,
Пучками разлетясь под чей-то злобный шип,
Ha касках дьяволов краснея, гасли быстро,
И нa кирпичный пол лиловой пеной шлак
Нелепо плюхался, как неудачный выстрел.
Вдруг разом заревел весь дьявольский кабак,
И некий ловкий чёрт, прервав свою работу,
Вдоль рельс помчался вдаль, где что-то взвыло так,
Как будто Молох в рог сзывает нa охоту
Все силы адские без рангов и чинов.
Но черти у печей стояли, ни нa йоту
He сдвинувшись… И смолк истошный вой рогов.
И дальше мы пошли, туда, где с лязгом крабы
Десятками клешней тянулись с потолков,
Хватая слитки душ, расплющенные в слябы,
И уносили их в сиреневый туман,
Слегка клубившийся и уползавший слабо
Туда, где взрявкивал, звеня, прокатный стан
И в жерло узкое с каких-то транспортеров
Шла маршем за душой душа под барабан.
И черная река их выносила скоро
Из устья рыжего, а круглые катки
Подхватывали их безжалостно и споро,
И с грохотом они скользили вдоль реки,
Потом под черный вал раскатисто и ало
Затягивали их чугунные валки,
И каждая душа оттуда выползала
Раскинув веер искр, расплюснутой, как блин
Тысячеградусный, не потеряв накала…
А наверху сидел, следя за ней, один
Суровый Люцифер, меж кнопок и верньеров.
Свой трон вертящийся, душ грешных господин
Слегка раскачивал; а руки Люцифера,
Как руки Рихтера, no клавишам пляша,
Решали для души расплющиванья меру.
Так. Что теперь идет? – Бумажная душа.
Пускайте на рольганг, но только – чтоб без стона!
(И Ha себя рычаг подвинул не спеша)
… – а прокатав, скрутить в подобие рулона,
и вновь отжечь ее в стакане Сатаны!»
Из трех подобных душ составилась колонна,
И были их ряды вдали еще видны…
1969
Два шага от фанфары до флейты,
Два шага от легенды, до сплетни,
От вранья до честного слова,
От флейтиста до крысолова…
Я флейтист, но приходится мне же
Вытравлять всю нечисть, всю нежить,
Крысоловом меня прозвали,
Те, кто что-нибудь понял едва ли!
Оболгали меня, оболгали
Город Глупов и город Гаммельн…
Я – флейтист. Я брожу по свету,
На него не взирая сверху.
И ни славы мне, ни монеты
За свист, что сердца вам сверлит,
Душу сверлит, как бор дантиста…
Нет лекарства надёжней свиста!
Правильно
Жили почтенные граждане старого Гаммельна.
Весело
По воскресеньям на пляжах у серого Везера.
Щёлкают
Все в домино, или смотрят на девочек с чёлками.
Истово
С пляжа несутся молитвы карманных транзисторов:
«Спаси нас Боже в судный час,
Только нас!»
(Ну а ещё кого же?)
Что?
На свете есть разные города?
Ну да!?
Города – во множественном числе?
На земле?
Нет, хватит нам одного –
Своего!
«Нет города кроме Гаммельна,
И Мэр – примэр для него!»
Правильно
Жили серьёзные граждане славного Гаммельна.
Ах, как легко вливались в молитвы
Пива традиционные литры,
Как по субботам
И воскресеньям
Пенился город –
До окосенья!
Как презирали вы всех, кто посмел
Ехать куда-то без экстренных дел!
Кто не читает «Вечёрки» местной,
Кто…
И только одно неизвестно:
Как получилось, что в городе важном
Крыс развелось в тысячи раз
Больше чем вас, уважаемых граждан,
Ведь так верноподданно, праведно, правильно
Жили почтенные граждане Гаммельна!
В настроении крысином
Мэр сидел, от страха синий
В ратуше.
Разоренье исказило советников образины,
(Прежде радужные)
«Что же делать, – Мэр спросил их, –
С эдакой бедой крысиной,
В ентом ракурсе?»
Вдруг открылись двери ратуши,
Незнакомец входит – рот до ушей,
Тощий, гибкий, словно шпага,
Загорел (видать, бродяга!),
А глаза с лукавой синью.
(Ни усов, ни бороды!)
Я избавлю город от крысиной
Беды!
Вот стоит посредине ратуши,
Шут гороховый в одёжке радужной…
(«А какой он веры, какого гражданства???)
Смотрят советники – да ведь, наверное,
Этот – ни в Мэра ни в Бога не верует!
И дразнят чиновничью скромность
Эдакой злостью весёлой
Красно-зелёные ромбы
Вытертого камзола.
Ну, кто же доверит
ему избавленье
От крыс и иму-
щества и населенья?
. . . . . . . . . . . . . . . .
Но если нам чья-то работа нужна,
Одежда и вера, порой, не важна…
*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*
И сверкнул флейтист очами,
Сразу синим и зелёным загорелся взгляд!
Словно соль попала в пламя!
Вот и пальцы заплясали
В ряд!
И вышел
Крысолов, перебирая пальцами лады весёлой флейты,
И крыши
Отозвались тонким стоном черепицы и железа.
И крысы
Из дверей, подвалов, окон, из сервантов и камзолов
Все – за музыкой весёлой!
И как вилками по стеклам, по камням поток крысиный
В свисте флейты льётся, весел –
В Везер!
Я избавил вас от беды,
Что в награду мне за труды?
Отвечает Мэр: «Что за шутки?
Три минутки сыграть на дудке?
Поминутно плачу, а сдельно?
Тунеядец вы и бездельник!
Мы такое могли б и сами,
Мы и сами, мой друг, с усами!
Вот вам мелочь на кружку пива,
И проваливайте, счастливо!
Мер смеялся, оскалив зубы,
(И длинней становились зубы;
И острей становились зубы…)
«Вгляделся я в эти лица,
Показалось – в них что-то лисье…
Нет, не лисье лицо, а крысье! 1
Да плевал я на ваши гульдены:
Крысы крысами не погублены!
Вот иду я по вашему городу –
Вроде улицы от крыс чисты,
Но у граждан ведь крысьи морды!
Из под платья – у всех! – хвосты!
Ааа, – поняв, что все тут хвостаты,
Это вы объявили модой,
И город назвать Крыссенштадтом
Решили, оскалив морды!
Гаммельн?
Забыли, забыли:
И на картах мелькают рядом
Крысополи, Крыстауны, Крысовилли,
Сьюдад-Крыссадос и Крысограды!
И вышел на площадь пёстрый,
Пёстрый, как жизнь, флейтист.
Он был как сверкающий остров,
Над морем серой коросты,
Над миром крысьей корысти,
А взор его, синий и острый
Врезался в стены, как свист.
Лады его флейты плетью
Хлещут по благолепью,
По сводам соборов хлещет
Свист балаганной флейты.
Прислушайтесь, дети, к флейте,
Прокисшее пиво разлейте,
Вам прочат крысиную долю –
Надолго, надолго, надолго!
И пусть утоплены крысы –
Множится крысье наследство:
Стяжательством дышат крыши
И снится отцам людоедство!
От них, обрастающих шкурами,
Бегите, бегите скорей,
От бывших оберштурмфюреров,
(Ныне – школьных учителей!)
Вам прочат крысиную долю –
Надолго, надолго, надолго!
Вы заперты?
Окна разбейте,
Бегите к весёлой флейте!
Так пальцы, сильные, тощие,
Сотрясая устои храмов,
Метались над Серой Площадью,
И свист заглушал хоралы,
И в стены эхо бесчисленные
Долбили слева и справа,
И рушился вниз, освистанный
Символ Серой Державы.
Нет крыс? Вы сами окрысели!
Но не увидеть вам детей
Под сенью ваших крыш крысиных,
Под сенью Серого Креста,
Вы не закрутите детей
В круженье крысьей карусели,
В мельканье крысьего хвоста.
На свете вечны Рим и Прага,
Но должен рухнуть Крыссенштадт!
Это говорю я, свистун и бродяга,
Уленшпигеля младший брат!
Вам прочат крысиную долю?
Надолго.
Прокисшее пиво разлейте,
И – к флейте!
За флейтой – навстречу лету,
К блеску листочков клейких,
Бегите к живому лесу,
Бегите за светлой флейтой.
Вы заперты? Окна разбейте,
Бегите к весёлой флейте!
Ну, что же вы?
1968
Единица не годится для цепей,
Цепи делают обычно из нулей.
Ты Кубу nринял за Китай.
Прошло полтыщи лет,
И – наша-ваша понимай,
Что впрямь различий нет.
Всё одна и та же дата называется,
Но история играет вкривь и вкось:
По Амальриху пока что не сбывается,
А по Орвеллу давно уже сбылось.
Пора прекратить безобразие,
Пора оглядеться кругом:
Граница Европы и Азии
Отвеку была в Бологом.
Мелкая драка царьков из-за одной потаскушки –
Не мировая война. Просто – поэт мировой!
Сапожник ходит без сапог,
Горит пожарная команда,
И вор в законе ловит банду,
И в Запад рядится Восток,
В ЮНЕСКО кто-то видит прок –
Явилась совесть к Вилли Бранду…
И я скажу Вам, н’Аламанда,
Не ожидая реприманда:
Вийон от нас не так далёк…
1976
И в прозе и в стихотвореньях
Растет расслабленность осла,
Ударенного удареньем,
Как бы мешком из-за угла.
Ведь есть кого повесить, нет ли
Не это важно королю:
Преступник попадает в пЕтлю,
А войско попросту в петлЮ,
Не подрифмуешь ку-ка-рЕ-ку
К французскому ку-ка-ре-кУ,
Проехал греха через рЕку,
А щуку бросили в рекУ,
А там – ОжЕгов и БудАгов,
Премудые, как пескари.
…Меняю, братцы, словари
На туалетовых бумагов!
Сидит Дидро, подняв пeро
На Сен Жермен де Пре,
И материт во всю Дидро
Погоду на дворе,
С того пера в штаны Дидра
Чернила и дожди,
И поутру ему, Дидру,
Так муторно в груди!
А над Дидром
И снег и гром
Анархией грозят.
Хоть не мороз – к скамье прирос
Его зеленый зад.
Дидро, Дидра, Дидру, Дидром,
Дидра и о Дидре…
Каким, скажите, языком,
На том Жермен де Пре?
Пошлешь Дидра ко всем Дидрам
И громко материшь
По всем по русским по дождям
Склоняемый Париж!
1977
Говорят, что шуты — несерьезный народ,
Говорят — средь людей по мозгам в легком весе я,
А получается — наоборот,
Ибо я — шут по профессии.
Кто имеет бубенчики над головой,
Тот отличен от всех в человеческом месиве:
Хоть колпаком, но торчит над толпой,
Ибо он — шут по профессии.
Если ждешь холодов — надеваешь пальто,
Если маску надел — ожидаешь репрессии...
Роли шута не минует никто,
Кроме ... шута по профессии!
Чужие веку — живут впустую.
Питомцы века — как муравьи.
А я — дружу с ним и конфликтую,
Но мы сочтемся, мы с ним — свои!
Я вижу тризны — он просит клизмы...
Но он не сделает меня прагматиком:
Я слишком чувственен для скептицизма,
И слишком скептик, чтоб быть романтиком.
Живу отчаянно и свободно... Но —
Балбес Двадцатый, ну сделай милость:
Пускай случится... да что угодно,
Но лишь бы что-нибудь да случилось!
Были вольности когда-то –
Век другой теперь настал:
Оловянные солдаты,
Оловянный генерал.
Что ни день – он открывает
Потаенного врага,
—три раза—
И по всей стране шагает,
Оловянная нога.
Нет нигде солдат удобней –
Мы – отличные войска:
Ведь в сражении не дрогнет
Оловянная рука.
Нет, солдат не изменяет
Выражение лица:
—три раза—
Ведь сочувствия не знают
Оловянные сердца.
Угрожаем всем на свете,
Налетаем, как гроза,
Заговорщиков заметят
Оловянные глаза!
А устав гласит нам строго:
«Генерала береги!»
—три раза—
И усвоить это могут
Оловянные мозги.
Все палаты все сенаты
Отменил и разогнал
Повелитель и диктатор
Оловянный генерал.
Разговоров он боится –
Но, наверное, и вы
—три раза—
Опасались бы лишиться
Оловянной головы.
1. По немецки Rat – Совет, а Ratte – крыса. Случайно ли созвучие?