Не помышляй забыть,
Забыть и то и сё
Не может быть – забыть:
Привыкнуть? Да. И всё…
Жак Брель
За окном вагона –
остаться б на этой поляне.
Задохнувшись гонкой,
мостами...
Не до гуляний,
Не до костров купальских...
Остаться, остановиться,
И – как песок сквозь пальцы –
Из Времени рукавицей
С руки потерянной,
за поленницу завалившись...
Коснись безвременья...
Полой ленью застынут лица.
И ждать погоды.
Но не у моря – ведь море отнято,
А сжать все годы,
сдавить всё горе
в ладони потной,
Не выпуская...
Вот так – синицу.
Не журавля же!
И жизнь словами вся в полстраницы
Спалённо ляжет...
1990 г.
Тяжёлый юг. Тяжёлое вино.
И терпкое, как плющ на белых стенах,
Что оплетает узкое окно,
Где чёрные решётки неизменны.
Взгляд с улицы на узкое окно –
И стёкол нет, но всё внутри черно.
Вот так же в кружку глиняную глянешь,
В ней цвет вина вовек не различить –
Пить наугад, или совсем не пить?
Пока со света в темноту устанешь
Глядеть в чужое узкое окно:
Кто в комнате? Увидеть не дано.
В тяжелый полдень медного чекана
На берег ветер скатится густой –
Он не остудит йодистый настой,
И пальцами не шевельнут платаны,
Не прояснится чёрное окно.
Тяжелый юг. Тяжёлое вино.
По радуге бледного моста
Уходят в небо машины,
А радуга — только в три цвета,
Крутая, как этот мост.
Дорога уходит в небо,
А в небе давно я не был,
Но помню: бретонские сосны —
Над облаком в полный рост.
1988 г.
Как старый клошар от машин и зеркал –
К жёлтой Сене, к молчанью,
Как чёрный камень с бретонских скал –
В ущелье, к забвенью, к отчаянью,
Как враз – из фонарного в лунный свет,
Как на Таити – Гоген,
Как ветер – вдруг шептаться в траве,
Как в Китеж, как в скит в тайге,
Как в сон – больной, перепелка – в кусты...
От лая, от гона столиц,
Как смертный грех несут в монастырь:
Всем телом – на плиты ниц!
Как с виселицы верёвка – вдрызг
От грохота барабана,
Как зверь затравленный – в нору, вниз,
Во тьму зализывать раны...
И возвращаются реки к истокам,
И то, что было, то будет и впредь.
Экклезиаст
Раскаленные площади дышат латынью,
На горбатые мостики римского дня
Сухо падает небо непрошеной синью,
Рвутся вверх из фонтана четыре коня...
Я вторично вхожу в ту же самую реку –
Нет дурной бесконечности у бытия:
Возвращаются годы как псы к человеку,
Возвращается ветер на круги своя.
Меж котов Колизея смешную тревогу
Сеет резкий звонок – сколько ни повторяй –
То на Старую Аппиеву дорогу
Через заросли пиний выходит трамвай...
Из молчанья преданий, из тьмы узнаванья,
Из причудливой смеси зверья и людья,
Возвращается строчка к началу посланья,
Возвращается ветер на круги своя.
В те же скалы колотится пена прилива.
Этот мраморный стол... Вот уж двадцать веков
На столешницу ставят остийское пиво,
То, которым Катулл угощал моряков.
Нет, не так уж печально у Экклезиаста:
Есть у рек берега, есть у моря края –
Разве так это страшно, что верно и часто
Возвращается ветер на круги своя?
И... седая гравюра, возникшая разом –
Тот же дождь вдоль Лебяжьей канавки бредёт,
И темнеет, намокнув, гранитная ваза,
И в тяжелой штриховке не видно пустот.
Отсверкав чешуями в рассвете жестоком,
Под мостами в тяжелых узорах литья,
Возвращаются реки, как прежде, к истокам,
Возвращается ветер на круги своя.
Рим – Петербург, 1989 г.
Когда трубач над Краковом
Возносится с трубою,
Хватаюсь я за саблю
С надеждою в глазах...
Булат Окуджава
Да здравствуют дилетанты!
Ибо, в конце концов,
У любых профессионалов
Получаются только бредни!
Из трех дилетантов с гитарой,
Из трех российских певцов
Поручик Амилахвари
Остался один. Последний.
Дрожащей струной басовой
Всё глуше играют ветра,
Вечные дилетанты, –
Не хватит ли шляться по свету?
Поручик Амилахвари,
Труба говорит "Пора!"
Поручик Амилахвари,
Поищем мост через Лету?
На Вашем Сивцевом Вражке,
Где Мастер когда-то жил,
Поищем?... Бетоны гладки.
Всё сносят. И взятки гладки.
Серебряный переулок –
Вот и всё, что в Москве я любил.
Что они, суки, оставили
От моей Собачьей площадки?
Слух дошел – Вы, вроде, сдаётесь?
Ну конечно: сломали Арбат.
Кивер – на гвоздь, а саблю –
Словно топор под лавку...
Вы ж офицер гусарский!
И с Вами Бумажный Солдат!
Поручик Амилахвари,
Уж нам-то нельзя в отставку!
Поручик Амилахвари,
Я не случайно рождён
В тот самый день – накануне
Надежды, Любви и Веры...
От греческого пирата
Матушкиных времён
До меня, до седьмого колена,
Все – русские офицеры.
И Вы – офицер гусарский,
А с Вами – Бумажный солдат.
И даже если последний
Троллейбус проходит мимо –
Поручик Амилахвари,
Ведь Ваш псевдоним – Булат!
Будьте достойны, поручик
Этого псевдонима!
Никак нам нельзя в отставку –
А знаешь, на склоне лет,
Церемонно целуя ручку
Новой прекрасной даме,
Поручик Амилахвари,
Мой по Сосновке сосед,
Мы ещё погуляем
Над Ольгинскими Прудами!
На чёрной площади в Брюсселе
Стоят гильдейские дома.
Геральдика сошла с ума
На чёрной площади в Брюсселе.
Сквозь окна – отблеск на панели,
В кафе всегда горит камин,
Смывают чёрным пивом сплин
На чёрной площади в Брюсселе.
Кивает молча, еле-еле
Гарсона лысая глава,
Как будто высохли слова
На чёрной площади в Брюсселе.
О чём – такая тишина?
Народов – два, страна – одна.
Не разобрались и доселе,
На чёрной площади в Брюсселе
Идет глагольная война.
Нет, вовсе не лингвист сухой
(Слова и люди озверели!)
Трясёт словесною трухой
Над позолотою глухой
На чёрной площади в Брюсселе.
Но ведь народов – только два!
А если б двести – что б случилось???
(Судьбы российская немилость
Взорвёт и числа и слова!)
А тут всё тихо, всё – едва...
Булыжники офонарели,
От пива кругом голова,
На чёрной площади в Брюсселе
Белы в витринах кружева.
1.
Ну вот, мы и дома –
В Венеции нашей сырой,
От римского солнца
Ныряем в душевный покой.
Не там,
Где оркестры
Да фрески в толпе голубей,
А в темных
И тесных
Проулках, где ветер грубей.
У Рыбного
Рынка,
Где серый гранит в чешуях,
Мелькнет серебринка
В ленивых волнах – не волнах...
У столбиков
Пёстрых,
Где зыбью – то вверх, то вниз –
Гондолы,
Как сестры,
Посплетничать собрались.
2.
Там, где гулки узкие кварталы,
Там, где даже в полдень – полутьма,
И над переулками каналов
Охрою бордовою дома,
Где открыты лавочки пустые,
И коты блестят от тишины,
Только из ближайшей пиццерии
Голоса людей еще слышны –
В этой тесноте, сырой и тленной,
Ночью – словно жабрами дышал...
Нужно было тут же, непременно
Выйти, выйти на Большой Канал,
Где тяжелых волн бескрылый танец
Беспокоит утренний туман,
И единственный венецианец –
В черной треуголке Шагинян... 2
Черные гондолы, выгнув спины,
Пляшут на волнах небывших рек,
Окна – отражения дельфинов,
Тех, что тут не плавали вовек!
Крытый мост Риальто – узкий терем –
Напружинил тяжкую дугу,
В ней остаток облачка потерян
И рассветом сыплет на бегу.
Рваного тумана укоризна
Не смутит промозглую судьбу...
Только брызги, северные брызги
Долетают к львиному столбу.
3.
Узорный византийский храм
Над католической лагуной...
Выпрыгивают ночью лунной
Витражи из свинцовых рам.
А рядом, окон лишена, –
Для штукатурки нет парада! –
Дворца тяжелая стена
Вот-вот расплющит колоннаду!
Венеция! За что вот так
Хватаешь сыростью осенней?
В безлистом, буром облысенье
С окошек облупился лак...
Жестянки ставенок буланых,
Пятиэтажье рыжих стен,
И не видать зевак совсем;
Ступеньки мостиков карманных...
И ветер, из-под них трубя,
Вдруг объяснит, что строчек хаос
Не выстроить в стихи никак,
Пока, бездомней всех собак,
Вконец иззябнув, не раскаюсь,
Что здесь бродил я без тебя.
4.
Продаются лукавые маски.
А листвы в этом городе мало.
Сыплет ветер аккорды неясной
Мандолины с Большого Канала.
Легкий вечер. Тонкие струны.
Холодней дыханье асфальта.
Крики чаек слышны от лагуны.
Толчея на базарной Риальто.
Расшумелись в каменной раме
Волны, взбитые катерами.
Не хочу их пенного гула –
Наугад сверну в переулок,
В ту стесненную стенами высь,
Где двум лодочкам не разойтись.
В темных лавочках прячутся сказки,
Только этих сказок концы –
В воду...
И никакой огласки...
Продаются лукавые маски
И лукаво молчат продавцы.
Париж
... На Эспланаде –
день морозный и пустой.
И позолоты припорошенная ложь
Твердит, что купол Инвалидов не похож
На Исаакиевский купол золотой.
Три фонаря, три фонаря – такой уж мост.
И повторенье их напомнит наконец,
Что за три тысячи остеклянелых верст
Есть у него, чуть подлиннее, мост-близнец.
Те два моста – они похожи неспроста,
А фонари – их силуэт слегка кривой.
И врут тройные фонари на двух мостах,
О том, что Сена перемешана с Невой,
Что не в Париже, не сегодня, не вчера,
Что где-то в прошлом,
что когда-то на Восток...
Всё перепутано, как темный сон с утра,
Всё перепрятано, как боль руки в висок,
Всё перемотано, как хаос проводов,
Как телефонов неживые голоса,
Когда короткий для чего-то врет гудок,
Загнав спрессованную вечность в полчаса –
А в ней никак не досказать, не домолчать,
Недопонять и не додумать, и недо...
Пустая трубка сообщает верхним "до"
О том, что линия загружена опять...
Гудки ритмичны – как тройки фонарей,
Гудки привычны, как машины на мостах,
И безразличны, как безлиствие аллей
На Эспланаде...
Лене
От всхлипов старинного джаза
В кафе у Сорбонской капеллы
Решетка сада – как ваза –
Отражая гудки, запела.
Липы, дубы и вязы –
Вместе всё облетело,
И постарело разом
Статуй мокрое тело.
Беспечные лица женщин
С тенями и светом медным –
Вечерний лик Сен-Мишеля –
Сменяется незаметно
Свечением сумасшедшим:
Стечение фар машинных,
Сияющие карнизы
Окон, подсвеченных снизу,
В смешенье зимы и лета,
В смещении тьмы и света –
Сгущенье мощеных камнем
На мокром пятен рекламных,
Отраженных в дожде недавнем,
Возвращенных стеклам и ставням,
Фонарям в напряженные дуги,
И нам, отраженным друг в друге,–
Чтоб стряхнув световые перья,
Вдруг найти за стеклянной дверью
Тишину, что укрыться успела
В кафе у Сорбонской капеллы
1991 г.
1. Здесь помещены только те стихи из этой книги, которые впервые появились именно в ней.
2. Анатолий Шагинян – известный питерский актёр, с 1975 года живёт во Франции.