Всем, кто остался в Петербурге…
1.
От ног мы отрясаем прах былого,
Но в памяти несём его с собой,
Чтобы над нашей двойственной судьбой
Не властвовала ржавая подкова.
Не ищем мы ни родины, ни крова,
Но всё, что оставляем за спиной,
Нам каждый час напоминает снова
Владенья Януса – порог дверной.
Гонимые неутолимой жаждой,
Не сохраняем ничего – но каждый
Невнятным ожиданием палим:
А вдруг в безмерности найдётся мера?
Так мы идём путями Агасфера,
И первого свидания не длим.
2.
И первого свидания не длим
Не потому, что ищем Эльдорадо,
Не потому, что новую отраду
Легко предпочитаем тем, былым –
Нет! Город, нас взрастивший, стал двойным:
Не зря в низинах северного ада
Возник он – жёлто-белая Эллада –
Своей парадоксальностью томим,
Как пальма у полярного болота,
Как Пётр с ключом – и адовы ворота…
Простившись с ним, мы многое простим,
И сон его гнилой не потревожим;
Но быть его рабами мы не можем,
Иначе всех проглотит «Третий Рим».
3.
Иначе всех проглотит «Третий Рим»,
А мы, кто только будущим богаты,
Навек замолкнем, вдоль дорог распяты,
Иль под молитвы на кострах сгорим.
А уцелеют серые как дым
Казённые бетонные догматы,
Бумажные цветы да казематы,
Да некий свет, обещанный слепым.
Не зря по Праге скрежетал металл:
Он всех, кто не оглох, предупреждал
О наступленье времени такого,
Когда опять под триумфальный звон
Рабы рабов обрубят цепь времён
И память не сумеет влиться в слово.
4.
И память не сумеет влиться в слово
У тех, кому прозренье не дано,
Кто прошлого туманное окно
Сменить на мир бескрайный не готовы,
Кому звучанье языка иного
Немыслимо враждебно и темно,
Кто золотит картонные оковы
И уксус принимает за вино…
А нам, презревшим тесные берлоги,
Понятны и близки любые боги,
Любые листья на любом стволе,
В Стамбуле турком быть, в Афинах – греком,
Не быть никем, быть просто человеком:
Мы всюду дома, только б на Земле.
5.
Мы всюду дома. Только б на Земле
Вновь идолов живых не наплодили,
Чтоб нас заставить кланяться горилле
И втихаря летать на помеле.
Нет, лучше в честном кожаном седле
Провековать, глотая тучи пыли…
А те, кто лбы в поклонах не разбили,
Пусть дышат, если дышится в петле.
Похлёбка есть для каждого раба.
В ней – долг и честь, в ней – вера и судьба…
Она, по счастью, мало нам знакома,
Но и понюхав, не избыть стыда!
А потому – дай Бог, чтоб никогда
Нам не грозил цепями призрак дома.
6.
Нам не грозил цепями призрак дома
Не потому, что нет его для нас,
А потому что вдруг, в какой-то час
Чужое можно предпочесть родному:
Ведь не равна одна страница тому,
И перечитывай хоть в сотый раз –
Нет больше пищи для ума и глаз,
Одно лишь утешенье, что знакома…
Прав был Улисс и жалок был Эней:
Я верую в сожженье кораблей,
Пусть мачты вспыхивают, как солома,
Пока леса растут и есть топор,
Мы всё плывём, благословя простор
И верою в самих себя ведомы.
7.
И верою в самих себя ведомы,
Мечтая, не идём в рабы к мечте.
Смысл жизни, обретённый в пустоте,
Не уложить в простые аксиомы.
Любым векам и странам мы знакомы:
Живёт апокриф странный на листе
Старинного пергаментного тома.
И кто-нибудь, открыв страницы те,
Прочтёт о Серых Ангелах преданье.
Мы – не жрецы, не жертвы для закланья,
Мы навсегда верны одной Земле.
Рай нас отверг, и серный Ад не принял,
Мы средь людей… Отвеку и поныне
Ни свету мы не отданы, ни мгле.
8.
Ни свету мы не отданы, ни мгле,
И под аркан не подставляем шею,
Умеем всё терять, и не жалеем,
Хоть втайне и мечтаем о тепле.
Но соль морей не сохнет на весле,
Ветра по расписанию не веют,
Отечества пророки не имеют,
И птица не завидует пчеле.
Omnia mea – мысли, краски, звуки,
Да женские ласкающие руки –
Иных от жизни нам не надо благ,
И суета сует так мало значит!
Пускай свистят нам вслед, пускай судачат,
Пускай рядят хоть в шутовской колпак!
9.
Пускай рядят хоть в шутовской колпак –
Мы сами балагану знаем цену:
Скрипучую раскрашенную сцену
Преображаем, как бездумный маг,
В минутный храм поэтов и бродяг,
И озорство предпочитаем плену.
Ну, конура, вынюхивай измену –
Язык от лая набок, словно флаг!
А лицедей, творец бродячих истин,
Приманчив для тебя и – ненавистен.
Но что – волкам до суетных дворняг?
Пусть лижут цепь. Мы не разделим с ними
Наш тайный тост под звёздами немыми:
Пророк, а не беглец наш каждый шаг.
10.
Пророк, а не беглец – наш каждый шаг.
Но песнь Лилит не хочет слышать Ева.
И всё же сохранится тень напева
В крови столетий и в пыли бумаг.
Но если даже будет всё не так,
И заглушит бамбук следы посева,
И мирный птичник задрожит от гнева,
И злой осокой обернётся злак,
Проснётся месть порубленных садов,
Леса придут на место городов,
И красные от кирпича потоки
Съедят металл – что ж, значит новый круг…
Одно не дай нам Бог увидеть вдруг:
Что под ногой – пустыни сон глубокий…
11. (З. Афанасьевой)
Что под ногой? Пустыни сон глубокий?
Барханов рыжих золотое зло?
Нет! Это море в полдень принесло
На гребнях волн мираж тысячеокий:
И вовсе не песок сжигает щёки,
А первый снег. Тогда слегка мело…
Ночная скачка в Царское Село
Ломилась в ненаписанные строки.
И липы облетали, и была
Ночь та, что серебрила купола
В последний раз… Но промолчав об этом,
Мы с нею не простились. А потом
Шуршала под дамокловым рассветом
Листва, присоленная ноябрём.
12.
Листва, присоленная ноябрём,
Должна б не сниться в шорохе магнолий!
Так ванты, заскрипевшие от соли,
Едва ль кому напомнят старый дом.
Кто ложь назвал тоскою о былом?
Кто придал ей и вид и привкус боли?
Кому настолько душу измололи,
Что уместился в ней один Содом?
Но – клином свет! Но всё живое мимо –
Прибой Атлантики и камни Рима,
И день за днём, пока не рухнет гром
Последний над содомскими стенами!
Он нами предугадан, призван нами!
Всё в разум свой мы с жадностью вберём!
13.
Всё в разум свой мы с жадностью вберём:
Опаловых закатов наважденье,
Полярный отсвет, и миров рожденье,
И тихий голос хвои под дождём,
И все слова на языке людском:
Шамана ли камчатского моленье,
Или гриотов сенегальских пенье,
Строку Сафо и Джойса толстый том…
Куда, какие звёзды нас ведут?
Откуда мы, и для чего мы – тут?
Чтоб под корой бунтующие соки
Гудели в ритмах мысли и весны!
Когда переплетутся с явью сны –
Всё превратится в кованные строки!
14.
Всё превратится в кованые строки.
Не зря Гефест органы смастерил:
У Аполлона не хватило б сил
Озвучить век столь гулкий и жестокий.
Не нам перечислять его пороки,
Но нам не сосчитать его могил.
Мы так же были в нём, как в нас он был.
Мы всем близки, и всюду одиноки.
В нас – тьма и свет. В нас – Люцифер и Бог.
В нас повстречавшись, Запад и Восток
Существованье начинают снова:
Едина плоть земля и океан.
Одну страну сменив на сотню стран,
От ног мы отрясаем прах былого.
15.
От ног мы отрясаем прах былого,
И первого свидания не длим,
Иначе всех проглотит «Третий Рим»,
И память не сумеет влиться в слово.
Мы всюду дома. Только б на Земле
Нам не грозил цепями призрак дома.
И верою в самих себя ведомы,
Ни свету мы не отданы, ни мгле.
Пускай рядят хоть в шутовской колпак –
Пророк, а не беглец – наш каждый шаг.
Что под ногой? Пустыни сон глубокий?
Листва, присоленная ноябрём?
Всё в разум свой мы с жадностью вберём,
Всё превратится в кованые строки
Апрель 1973
Петербург, Вена, Рим…
Виктору Некрасову
1.
Европа – остров. Тесно городам
В дикарском окруженье океанов,
В истерике рок-н-рольных барабанов
И пестроте взбесившихся реклам,
Им всё равно, неоновым огням,
Скользить по стёклам, стали и бетонам,
Или спускаться по дубовым кронам
И по крутым готическим камням.
Хоть дуврских скал белесая стена
И критская прозрачная волна
По счастью чужды яркости Востока,
Но слышатся зурна или там-там,
Но движутся пустыни к воротам,
Отмеченным кривой печатью Рока!
2.
Отмеченным кривой печатью Рока,
Ты в памяти остался, Вавилон –
Жестокий, древний, азиатский сон –
Европе от него немного прока:
Рим, а не ты был у её истока,
И до сих пор латинской бронзы звон
Живёт, колоколами повторён,
И готикою вознесён высоко.
Тут не был ни Чингиз ни Тамерлан,
И только полумесяцем Осман
Взмахнул, и флейты взвизгнули жестоко,
И янычары хлынули толпой,
Но мир поверил в добрый жребий твой,
Имперской Вены темное барокко.
3.
Имперской Вены тёмное барокко,
Крутые кровли царственных громад,
В узорных верстах золотых оград
И пятнах затуманившихся окон.
Столица полумира! Одиноко
В игрушечной, остаточной стране
Чуть не в границу упираясь боком,
Торчишь, сама с собой наедине.
Ты так знакома мне (да, ведь по сути,
Всех брошенных столиц подобны судьбы)
И всё-таки стократ роднее нам
Нормандский ветр, неверный и упругий,
Кленовый мусор на каналах Брюгге,
И акварельно-тихий Амстердам.
4.
И акварельно-тихий Амстердам
Как прежде дёгтем пахнет и канатом.
О, корабельный вкус солоноватый,
К кирпичным прилепившийся домам,
Где ивы, наклоняясь к берегам,
Краснеют всей листвой белесоватой,
Когда цепей скрипучею сонатой
Звучит закат, гуляя по мостам,
И молкнет шелест вёсел; и старинны,
Как сцены открываются витрины,
Дав место архаическим блядям,
И дремлют фонари над каждой Летой…
Да, – выглядит совсем иной планетой
Базарный Рим, пустивший толпы в храм!
5.
Базарный Рим, пустивший толпы в храм –
Извечная столица ротозеев,
Святынь, котов, лавчонок, колизеев…
(Скучает хлыст Христов по торгашам!)
И если в ночь по гулким площадям
Пройтись от конской задницы зелёной 2
И до волшебной, факельной Навоны,
Где пиццы и гравюры пополам –
Так важничает каждое окно,
Квиритской неприступности полно,
А Форум – как сенаторская склока…
Но мостик перейди – и ты спасён:
Трастевере! Гитар бездумный звон,
Бульварная, парижская, морока…
6.
Бульварная парижская морока
Смешала всё: чиновников и фей,
Такси, арабов, зеркала кафе,
В одно лицо – клошара и Видока 3.
Иное дело – улочки в Маре:
Дворцы – принцессами в ослиной коже.
И остров Сен-Луи в густой заре,
Где жил Бодлер, и я столетьем позже.
Не всякий мушкетёрски-весел, как
Некрасов, что из кабака в кабак
По Сен-Жермен – беспечно, как сорока…
Ему бы – день да ночь, да сутки прочь!
А мне – твою тревогу превозмочь,
Печальный Лондон, в ожиданье срока.
7.
Печальный Лондон! В ожиданье срока
Осенних парков чуть желтеет сон,
Но зелен вечно бархатный газон,
Как стол бильярдный, ждущий одиноко
Викторианской белизны колонн.
И час игры подходит – слышишь звон?
Биг Бен, Биг Бен, о, до чего ж далёко
Империей моряцкой разнесён
Твой хриплый голос рынды корабельной,
Твой облик романтический и цельный,
И даже уничтоженный туман
Не оборвал судьбы твоей старинной,
И всё all right бы, если б не Берлин – но
Берлин – почти смертельно – пополам!
8.
Берлин – почти смертельно пополам,
Когда ещё срастётся эта рана?
Откроет ли проход удар тарана
С Унтер-ден-Линден на Курфюрстендамм?
Цена drei Groschen торовым громам:
Пока они там в небе отдыхают,
Тиргартенские липы засыхают,
Гуляет серый страх по площадям.
Кривых реклам аляповатый свет
Рассеет ли его? Скорее – нет!
Тревожно засыпают переулки,
Завидуют, как скуки не тая,
На судьбы европейские плюя,
Женева дрыхнет в плюшевой шкатулке
9.
Женева дрыхнет. В плюшевой шкатулке
Лежат часы. И все они – стоят.
Их столько, что мостить дорогу в ад
Омегами – куда дешевле булки!
Ещё дешевле тот, пустой и гулкий
Особо-Обдурённых-Наций ряд,
Где ульями таинственно гудят
Всесветных шпионажей закоулки.
И в брызгах распылив огни Лозанн,
Интернациональнейший фонтан
Зовёт на пароходные прогулки
По озеру… Ну, кто же в том краю
Посмеет вспомнить, что в земном раю
Москва бетоном душит переулки?
10.
Москва бетоном душит переулки,
Стейт-билдинги как доты громоздят.
Вставная челюсть города, Арбат –
Эдем бюрократической прогулки.
И поскучнел навек Нескучный сад,
И Сивцев Вражек съеден силой вражьей,
Зато у мавзолея та же стража,
И проступают пятна, пятна, пят…
Но людям говорят, что это – розы.
Кровь можно смыть, в конце концов, но слёзы
С колымских скал или кремлёвских плит
Подошвами годов не оттирают.
Ливан горит… Камбоджа вымирает…
И в лихорадке мечется Мадрид.
11.
И в лихорадке мечется Мадрид.
Ей – больше тыщи лет! Иль вы забыли –
Сюда ее арабы затащили,
Когда Роланд был басками побит?..
У нас давно монгольский дух забыт,
У них – жужжит дыхание пустыни,
И география к чертям летит:
Мы – Запад, а они – Восток поныне:
И апельсины есть, и нет дорог –
Верней, одна – ни вдоль, ни поперёк,
И та старательно обходит горы
В песках и скалах каждый поворот
В Альгамбру мавританскую ведёт.
Так чем дышать? Ещё остался город…
12.
Так чем дышать? Ещё остался город,
В который азиатский дух не вхож,
Где в переулках – ветра финский нож,
И небосвод корабликом распорот.
Куда же ты плывешь? Пока плывёшь,–
Российская моряцкая отвага –
Крест голубой с андреевского флага
Дешевкой алых тряпок не сотрёшь!
Не оторвать от этих берегов
Ключи Петра и Павла вечный зов,
И если глотки заткнуты соборам,
То рекам не предпишешь тишину!
И вот – один такой на всю страну,
И тот лишённый имени, в котором…
13.
И тот, лишенный имени, в котором
Таится Камень-Пётр, небесный гром.
Недаром Храм, как сказано, на нём
Воздвигнут был над сумрачным простором,
Не царской блажью, а судьбы укором!
Ещё не родилось и слово «князь» –
Уж Росским Морем Балтика звалась,
А воин новгородский – вариором,
Варягом, вором – (Древний смысл – воитель.
Не нравится звучанье? Извините,
Слова меняют чаще смысл, чем вид!)
Словенам, руссам, кривичам и чуди –
Сын Новгорода вам столицей, люди,
Вода, колонны, ветер и гранит…
14.
Вода, колонны, ветер и гранит
В стране озёрной, хвойной и туманной.
Широкий, низкий, жёлто-белый, санный,
Каретный, золотой, садовый… странный:
Сонетную строфу, и ту скривит!
А сам квадратной мертвенностью плит
Задавлен в дисциплине барабанной!
Он – вечный заговор, бунтарский ритм!
Когда со шпиля ангел просигналит
И плиты в воду с берегов повалят,
Как в Ерихоне – значит быть бунтам!
Сам Бронзовый с Гром-Камня вмиг соскочит:
Трясись, Москва! Он – всё перекурочит.
Европа – остров, тесно городам!
15.
Европа – остров. Тесно городам,
Отмеченным кривой печатью Рока.
Имперской Вены темное барокко,
И акварельно-тихий Амстердам,
Базарный Рим, пустивший толпы в храм,
Бульварная парижская морока,
Печальный Лондон в ожиданье срока,
Берлин, почти смертельно пополам,
Женева дрыхнет в плюшевой шкатулке,
Москва бетоном душит переулки,
И в лихорадке мечется Мадрид,
Так чем дышать? Ещё остался город
И тот, лишенный имени, в котором
Вода, колонны, ветер и гранит.
1.
У Пифагора не былo штанов.
Имелся только плащ в таких заплатах,
Что представлялось, будто он когда-то
Был просто сшит из этих лоскутков.
Однако же почтенный философ
Гостил нередко у людей богатых,
Хотя копна волос его лохматых
Была для них, как пурпур для быков.
Но чем-то интересен был для них он,
Хотя одни его считали психом,
Другие думали, что он шпион,
А третьи… Третьи помышляли даже,
Что на пиру ему возьмут и скажут:
«А, брось науку!» И легко бы он…
2.
А брось науку – и легко бы он
Мог стать секретарем ареопага,
Хоть не в ходу была еще бумага,
Писак имелся добрый батальон.
Конечно, в наши дни их – легион,
Но и тогда была нужна отвага
И локти для решительного шага,
Чтоб как-нибудь преодолеть заслон
Торчащих у корыта славных граждан.
Чем больше вьпил – тем сильнее жажца,
Чем путь длиннее-тём сильней разгон,
И наконец бы он благополучно
Продав друзей попарно и поштучно
Купил себе и шелковый хитон
3.
Купил себе и шелковый хитон
И колесницу Ксанф, его приятель,
Тот самый, что на рынке очень кстати
Обрел Эзопа, старый охламон.
Эзоп работал на него, как слон,
Раб, и к стилу привьгчный, и к лопате,
Писал ему статейки для печати
И шуткой оживлял его салон.
Завидовала Ксанфу вся Европа.
(Есть и получше рифма для Эзопа,
Но избежим в сонете грубых слов!).
Ксанф создал философскую систему
Ведь раб есть раб, ему лишь дайте тему,
И виллу, и маши… то есть рабов.
4.
И виллу, и маши… то есть рабов
Дарили Ксанфу за обоснованье
Того, что раб – почётнейшёе званье,
А уж платить рабам – гневить богов
Шедевр! Все ясно даже для ослов!
Архонтам же, несведущим в науках
Напоминал о криво сшитых брюках
Хаос прямых и всяческих углов.
Кому-кому, а Ксанфу было ясно,
Что не совсем понятное – опасно,
Что будут век-другой еще нести
Клеймо далекого от жизни вздора
Магичёские числа Пифагора:
Поденщина всегда была в чести…
5.
Поденщина всегда была! В чести
Анакреон? Конечно, он прекрасен,
Но звук – есть звук, и, в общем, он напрасен:
Ни гвоздь забить, ни в доме подмести!
Что нас еше способно потрясти?
Смысл самых что-ни есть острейших басен
Казался многим менее опасен,
Чем острый угол, Феб eгo прости!
Тот страшен, кто ни выпить, ни пожрать:
Зачем таблички цифрами марать?
Как бочка Данаид – небёс бездонность:
Они от нас пока удалены.
Углы склоненья звезд – кому нужны?
И множеству людей понятна склонность.
6.
И множеству людей понятна склонность
К любому «хобби» – просто потому,
Что кажется им, будто бы уму
Действительно опасна утомленность.
Отсюда – в карты пылкая влюбленность,
И в телевизоры, и в домино,
И в дётективы: нас влечет одно:
Банальнейших сюжетов заостренность.
Но только – чур, чтоб не совсем всерьез,
Чтоб стричь башку, не трогая волос!
И тот, кого пугает погруженность,
Легко отдать и Гамлета он рад,
И то, что « Е=МС квадрат»
3а чечевичную определенность.
7.
За чечевичную определённость
Права когда-то уступил Исав.
А что ему до этих самых прав?
Попробуй, какова на вкус исконность!
Во всем нужна здоровая сезонность:
Вот люди собирают виноград
На что им, Пифагор, твоя бессонность?
Дай гражданам доступный результат!
Уж ты абстракций лучше не рожай нам,
А предскажи блйжайший урожай нам,
Или в Коринф дорогу начерти,
Или украденнное пусrь найдётся.:
Поблнже к жизни, а не то – придется
Всем философиям сказать «прости».
8.
Всем филосвфиям сказать «прости»
И жить, как все, спокойно и свободно.
Три слова только-то: «Что вам угодно?»,
Так отчего их не произнести?
Хозяйством немудрящим обрасти
И посещать народные собранья,
И награждать эпитетом, «баранья»
Толпу, и так свободу обрести.
Жизнь распланировать по Гесиоду,
Принадлежать к афинскому народу,
Который не уступит никому
Ни в чем и… впрочем, это всем известно:
Сейчас выпендриваться неуместно –
Наверно, не один твердил ему!
9.
Наверно, не один твердил ему,
Что грош цена ученому, который
Сидит да из окошка мерит горы,
Чтобы на них не лазить самому.
Нет, вы извольте – на плечо суму,
Да посох в руку, да в карман рулетку…
Не развернув, хотите съесть конфетку!
Все это – дань абстрактному уму!
По двум зубам создать портрет дракона –
Самонадеянно и беспардонно!
Что изобрел – немедленно внедри.
А нечего внедрять – накажут плетью,
Чтобы всегда сидела мысль внутри
О том, как славно быть разменной медью.
10.
О том как славно быть разменниой медью,
Свидетельствует нам Жан Жак Руссо.
Жизнь – палка, вставленная в колесо
Лукаво мудрствующему етолетью:
Будь скромен, удочкой лови, не сетью;
Старайся ладить с разными людьми,
Будь прост, не зазнавайся, не шуми –
Да мало ль что ещё могу уметь я!
Но все мы люди – значит, всё равны,
И с коллективом надобно считаться,
Ничем и никогда не выделяться
И быть, как все. Обрыдли крикуны!
Не то тебе напомнят, может статься,
О том, что лбом не прошибешь стены
11.
О том, что лбом не прошибешь стены;
Еще до Пифагора люди знали,
Попытки стенобития бывали,
Но, слава Боrу, Все пресечены.
Давно эксперименты, не нужны,
Их результат извсетен, и едва ли
Дыру, которой мы не ожидали,
Пробить дозволят высшие чины.
Он съездил заседателю по роже
Во имя справедливасти. И что же?
Эфор препроводил его в тюрьму.
Ведь по вине аристократа духа
Расnухло вдруг у депутата ухо,
Так разве не понятно, почему?
12.
Tак, разве не понятно, почему
Задумал Пифагор податься в Спарту?
IIоддавшиеь мимолетному азарту,
Вдруг каторгу сменил он на тюрьму:
Желая «свастикой рассеять тьму»,
Спартанские вожди решили к марту
Перекроить Пелопоннёса карту,
Чертежную работу дав ему.
Хоть к вящей доблести своих сынов
Вся Спарта щеголяла без штанов,
Но и такое «равенство» стерпеть я,
Не смог бы. И философ мой удрал.
Куда – неважно. Но идет скандал
Два с половиною тысячелетья.
13.
Два с половиною тысячелетья –
А счету нет архонтам и царям!
Чтоб часть из них назвать по именам,
Изрядно должен был бы попотеть я.
Прошла война, (одна, другая, третья,)
Владыки получали по рукам,
Мундиры уступали пиджакам…
Но не могу всех перемен воспеть я.
Все изменилось, протекло насквозь,
А кое-что не поддается моде
И даже верно для любой страны,
Хоть для такой, что оторви да брось:
В любое время при любой погоде
Мир носит пифагоровы штаны!
14.
Мир носит пифагоровы штаны –
И оба полушария не голы!
И чуть не в каждом классе каждой школы
Они для доказательства даны.
(Вот разве женам, чьи мужья верны,
Решенье треугольников тяжелых
Никчемно, как бушменские глаголы,
И не пробудит комплекса вины)
Однако Планк нашел для кванта меру,
Оскар Нимейер выстроил Канберру,
И даже мир иной для нас не нов:
И камушгки с Луны приносит почта. . .
А это все случилось оттого что
У Пифагора не было штанов!
15.
У Пифагора не было штанов.
А брось науку – и легко бы он
Купил себе и шелковый хитон,
И виллу, и маши… то есть рабов:
Поденщина всегда была в чести,
И множеству людей понятна склонность
За чечевичную определенность
Всем философиям сказать «прости».
Наверно, не один твердил ему
О том, как славно быть разменной медью,
О том, что лбом не прошибешь стены.
Так разве не понятно, почему
Два с половиною тысячелетья
Мир носит Пифагоровы штаны?
1970
1. Первый венок (в первой же моей книге) это очень плохие стихи; хотелось бы его и не считать. Второй – «Пифагориада» (сатира); напечатан в книгах «Замыкание времени» и «В граде Китеже». Этот, третий венок, публиковался в тех же двух книгах, а так же в книге «Стихи разных лет» (2001).
2. Нелепый памятник на Капитолийском холме королю Виктору–Эммануилу Второму, воспользовавшемуся походами Гарибальди для влезание на престол…
3. Видок – полицейский провокатор в Париже 20-30 годов ХIХ в.